Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Тайны лунной гонки Афганская война. Боевые операции

Секреты Штази. История знаменитой спецслужбы ГДР

Джон Кёлер
Секреты Штази. История знаменитой спецслужбы ГДР

Предисловие

На протяжении четырех с половиной послевоенных десятилетий Германия была основным плацдармом, на котором разворачивалось противоборство спецслужб Востока и Запада. Одна из ключевых ролей в этом противоборстве принадлежала министерству государственной безопасности ГДР, его разведке и контрразведке. Министерство активнейшим образом участвовало в холодной войне и одержало верх в противодействии попыткам Запада подорвать устои формировавшегося в Восточной Германии государства реального социализма. С другой же стороны, массированная деятельность МГБ внутри республики привела к деформации восточногерманского общества и явилась одним из факторов, вызвавших социальный взрыв в ГДР осенью 1989 года.

Сегодня, через десять лет после крушения ГДР и восстановления государственного единства Германии, с некоторой исторической дистанции более понятными стали причины и подоплека коренных сдвигов в этой стране. Однако российский читатель располагает лишь самыми ограниченными возможностями составить собственное представление о происшедшем. Публикации отечественных авторов, за исключением М. С. Горбачева и его апологетов, являются весьма малочисленными и вышли в свет мизерными тиражами. Переводная литература по этим вопросам также является скудной, а ее отбор во многом носит случайный характер. Это касается и отдельных аспектов данной темы, в том числе деятельности спецслужб ГДР и ФРГ как фактора, оказавшего заметное влияние на развитие кризиса в Восточной Германии.

Правда, у нас издан ряд книг и статей об операциях разведок и контрразведок разных стран на территории послевоенной Германии и с ее территории, но среди них преобладают работы скорее приключенческого жанра. Исключением являются книги бывшего руководителя восточногерманской внешней разведки Маркуса Вольфа «По собственному заданию» и «Игра на чужом поле», которые, естественно, тоже не могут охватить весь спектр проблем этого ряда.

В связи со сказанным может представить интерес и предлагаемая вниманию читателей книга Джона Кёлера. Однако в данном случае читатель окажется в непростом положении, так как ему придется самостоятельно «отделять зерна от плевел».

Книга Кёлера — это взгляд «с другой стороны баррикад», это повествование автора, который и сегодня остался воинствующим приверженцем холодной войны. Понятно, — что у многих российских читателей его позиция вызовет острую негативную реакцию. Тем более что интерпретация многих событий, характеристика многих лиц в корне противоречит сложившимся у нас представлениям. К тому же повествование Кёлера подчас представляет собой примитивный вымысел (биография М. Вольфа, описание обстоятельств смены В. Ульбрихта на посту генерального секретаря ЦК СЕПГ, подробности о деятельности советских оперработников, фрагменты в рассказе о последних днях ГДР). Однако несомненное достоинство книги состоит в том, что она адекватно передает отношение значительной части американской элиты к прежним социалистическим странам, в том числе и к нам как к наследникам «империи зла».

Джон Кёлер — ветеран ЦРУ, специалист по ведению психологической войны, проработавший много лет в Германии под видом журналиста. Его книга о МГБ ГДР написана с использованием всего арсенала средств дезинформации. Она вполне может служить учебным пособием по черному пиару. В целом же повествование в книге отвечает распространенной в ФРГ идеологической концепции, которая требует «преодоления» и «переосмысления» восточногерманской истории. В этой связи применительно к ГДР введено понятие «Unrechtstaat», то есть «государство, основанное на произволе, неправовое государство». При таком взгляде на вещи вся деятельность государственных органов и общественных организаций в бывшей ГДР, все протекавшие здесь процессы лишены легитимной основы и подлежат осуждению, а все явления, относящиеся к 40-летнему периоду ее существования, автоматически получают знак минус.

Излагая материал, Кёлер отнюдь не стремится к максимальной достоверности. И это обусловлено не только идеологическими перехлестами. Подчас он намеренно прибегает к гротеску, рисуя сцены как в голливудовском боевике. Вот советский генерал армии на приеме в честь А. Н. Косыгина поглощает икру ложками, заедая ее черным хлебом и запивая водкой. Вот министр Э. Мильке на Лейпцигской ярмарке выступает в роли вахтера и сам проверяет пропуска у посетителей.

Подчас автор нарочито демонстрирует пренебрежение к точности изложения — искажает имена видных советских военачальников, приводит вымышленные фамилии оперработников. Имея возможность опереться на документальный материал, Кёлер тем не менее далеко отходит от него. Так, он настойчиво именует резидентурой аппарат советской внешней разведки в ГДР (Представительство КГБ СССР по координации и связи с МГБ ГДР), завышая до неимоверных размеров численность его сотрудников. Он фантазирует по поводу структуры этого учреждения, придумывает специальный отдел с непонятными функциями в Потсдаме. Тогда как общеизвестно, что в Потсдаме находилось Управление Особых Отделов — военная контрразведка, обеспечивавшая безопасность Группы советских войск в Германии.

Как и следует ожидать, Кёлер преувеличивает права советских оперработников в ГДР, утверждает, что эти люди пользовались значительными благами за счет восточногерманских налогоплательщиков. По этому поводу нужно заметить, что мебель и оборудование в домах, где проживали сотрудники аппарата КГБ, действительно предоставлялась хозяйственной службой МГБ ГДР, но это отнюдь не было безвозмездной услугой. За амортизацию мебели жильцы ежемесячно выплачивали довольно значительные суммы из расчета погашения ее стоимости за время командировки. Следует также уточнить, что некоторые затраты МГБ ГДР на обслуживание аппарата КГБ полностью компенсировались советской стороной на государственном уровне за счет дорогостоящих научно-технических разработок по заказам министерства, за счет выполнения заявок по линии космоса и пр.

Кёлер полон ненависти к Германской Демократической Республике и жаждет расправы над ее партийными функционерами и государственными служащими. Он с сочувствием цитирует мнение о том, что если бы революция в ГДР не была «бархатной», то «можно было бы по-быстрому перевешать всех этих людей». По словам Кёлера, недопустимо, что за годы, прошедшие после объединения Германии, многие из 165 членов ЦК СЕПГ так и не были подвергнуты проверке. Оскорблением для демократии, — пишет Кёлер, — является то, что «Гарри Тиш был отдан под суд за растрату, а не за принадлежность к политбюро ЦК СЕПГ», Этот демократ в штатском охотно упрятал бы за решетку не одну тысячу граждан бывшей ГДР.

В книге ставится знак равенства между порядками в ГДР и в фашистской Германии. В подтверждение приводится, в частности, мнение известного преследователя нацистов Симона Визенталя о том, что руководство СЕПГ якобы проводило антисемитскую политику. Здесь, видим, расчет делается на короткую историческую память наших современников. Ведь именно в ГДР денацификация осуществлялась очень основательно, тогда как в столь демократической Западной Германии видные нацисты долгое время занимали важные государственные посты. Достаточно напомнить о ведущем специалисте рейха в области расового законодательства X. Глобке (при Аденауэре — руководитель ведомства федерального канцлера) или о федеральном министре Т. Оберлендере, который был нацистским офицером в пресловутом батальоне «Соловей», творившем расправу над евреями в Западной Украине. В отличие от ФРГ, в восточногерманской элите евреям принадлежало видное место. Можно, например упомянуть тех же Хильду Беньямин и Маркуса Вольфа, о которых Кёлер пишет с нескрываемой ненавистью.

Нельзя назвать иначе как подтасовкой сопоставление в книге численности гестапо (40 000) и МГБ ГДР (102 000). Ведь внутри МГБ «политическая полиция» составляла лишь небольшую часть, а в гитлеровском рейхе кроме гестапо только в структуре РСХА (главное ведомство имперской безопасности) было еще шесть управлений. В то же время нельзя не признать явную несоразмерность численности МГБ и численности восточногерманского населения — 16,5 миллиона человек. Для сравнения: в эти же годы в штатах КГБ СССР, за исключением пограничных войск и войск правительственной связи, состояли 220 000 человек.

Весьма значительной была и степень вовлеченности населения ГДР, особенно его интеллектуального слоя, в деятельность органов государственной безопасности. Даже «цвет нации» не был исключением. Как выяснилось, с МГБ в разное время и в разной степени сотрудничали и писатели Герман Кант, Криста Люфт, Моника Марон, и руководящие деятели политических партий Лотар де Мэзьер, Мартин Кирхнер (ХДС), Ибрагим Бёме (СДПГ), Грегор Гизи, Андре Бри (ПДС), Вольфганг Шнур («Демократический порыв»), и церковные авторитеты — как Манфред Штольпе и епископ Инго Бэркляйн, и ученые — как Хайнрих Финк, и многие другие. Понятно, что столь массированное присутствие службы государственной безопасности было существенным фактором жизни в ГДР и не могло не привести к деформации общественного сознания, которая до сих пор дает о себе знать.

Естественно, что Кёлер специально останавливается на этих вопросах, однако, в обычной для него манере, до предела утрирует ситуацию. Он ссылается на предположение, что общее число агентов МГБ в ГДР доходило до двух миллионов. (По данным МВД ФРГ, речь может идти о 109 000 активных неофициальных сотрудников МГБ.)

Кёлер резко отрицательно относится к преемнице СЕПГ — Партии демократического социализма, считает оправданным ведение наблюдения за ПДС силами ведомства по охране конституции, как это имеет место в Баварии, поддерживает идею запрета ПДС. По ходу изложения руководящие деятели этой партии характеризуются только отрицательно, В частности, предпринимается попытка дискредитировать почетного председателя ПДС X. Модрова, который завоевал высочайший авторитет в бывшей ГДР, в том числе и в оппозиционных кругах, как первый секретарь Дрезденского окружкома СЕПГ и на посту председателя совета министров республики в период «поворота».

В то же время, если оставить в стороне идеологически мотивированный отбор и интерпретацию фактов, книга Кёлера содержит значительный по объему конкретный материал о деятельности спецслужб социалистических стран и стран НАТО. В основу повествования положены архивные документы и материалы, в том числе из ведомства Гаука (архивы МГБ ГДР), из архива ЦК СЕПГ, свидетельства бежавших на Запад в канун объединения Германии руководящих сотрудников государственной безопасности Р. Виганда, X. Буша, К. Гроссмана, сведения из американских источников, материалы следственных органов ФРГ.

Некоторые из этих данных публикуются впервые и представляют несомненный интерес. Например, вопреки принятой на Западе версии, Кёлер приводит достоверное свидетельство о присутствии сотрудников западногерманской разведки БНД на центральном объекте МГБ ГДР 15 января 1990 года во время погрома, организованного там «Новым форумом». Тогда эти сотрудники, руководствуясь схемами, составленными при участии перебежчиков из МГБ, проникли в помещения наиболее интересных для них подразделений и, вскрыв сейфы, изъяли там ценные документы.

Новым является свидетельство Кёлера о том, что ЦРУ непосредственно осуществляло руководство диверсионными акциями на территории ГДР в 50-е годы, проводившимися «Группой борьбы против бесчеловечности». Сведения о работе восточногерманской внешней разведки — главного управления «А» МГБ ГДР, приводимые в книге, являются существенным дополнением к тем публикациям об этой спецслужбе, которые доступны российскому читателю.

Один из разделов в начале книги посвящен сотрудничеству МГБ ГДР и КГБ СССР. Здесь автор в основном полагается на сведения, подученные им от перебежчика Р. Виганда. Последний, видимо, в угоду вкусам американца, предпочитает не останавливаться на успешных совместных операциях спецслужб обеих стран. Вместо этого он рассказывает о возникавших противоречиях. В частности, во всех подробностях, излагается криминальная история, когда группа авантюристов, выдавая себя за сотрудников КГБ и Штази, занималась вымогательством.

Попутно автор не упускает возможности, чтобы обвинить советских оперработников во всевозможных грехах. Он бездоказательно утверждает, что сотрудники КГБ зачастую присваивали информацию немецких друзей, выдавая ее за свою. В этой связи необходимо подчеркнуть, что существовавший в аппарате КГБ порядок обращения с информацией полностью исключал возможность подобного образа действий. Информация из МГБ ГДР подлежала учету и обязательной регистрации уже при получении. При этом ей присваивался специальный индекс, который проставлялся и на информационном сообщении, направлявшемся в Москву.

В книге обстоятельно рассказывается о репрессивной деятельности МГБ ГДР, приводятся конкретные примеры нарушения властями законов своей страны, привлечения людей к уголовной ответственности за малейшие признаки инакомыслия, жестокого обращения с заключенными. Не пытаясь ни в коей мере оправдать действия Штази, для которых была характерной полная бесконтрольность, хотел бы упомянуть, что применявшиеся немецкими чекистами методы не являлись столь необычными и для других стран. Чтобы вспомнить об этом, достаточно вновь перелистать известную повесть Генриха Белля «Потерянная честь Катарины Блюм».

Специфика ГДР заключалась в ином. Это — невиданная по своим масштабам интенсивность работы органов государственной безопасности, охват ими всех сфер человеческой деятельности, «работа по площадям». Всеобъемлющая система слежки, организованная МГБ, в сочетании с присущей немецкому менталитету склонностью к доносительству, привела к тому, что фиксировалось малейшее проявление недовольства властями, а его носители автоматически зачислялись в категорию противников социализма и подвергались многообразным мерам воздействия, вплоть до тюремного заключения. Основную часть среди этой категории составляли лица, вынашивавшие намерение уйти на Запад.

С другой же стороны, применявшиеся властями ГДР меры репрессивного характера не давали желаемого результата. Так, в отношении лиц, подвергавшихся относительно мягким мерам воздействия, и в дальнейшем последовательно осуществлялась линия на ограничение их прав. А это неизбежно приводило их к закреплению на позициях противников существующего строя. Лица же, которые по политическим мотивам подвергались тюремному заключению, через короткое время за соответствующий выкуп переселялись на Запад. В ГДР даже бытовало изречение, что «самый короткий путь на Запад лежит через тюрьму»..

Таким образом, деятельность МГБ ГДР внутри страны в конечном счете вела к увеличению негативного политического потенциала в обществе, который осенью 1989 года обрел критическую массу.

Разделы в книге, касающиеся истории ГДР и обстановки в этой стране, а также репрессивной политики восточногерманских властей, являются своего рода вступлением. Они создают негативный фон для повествования о деятельности внешней разведки ГДР, которая без этого выглядела бы слишком триумфальной.

Кёлер подробно рассказывает о становлении и об основных акциях внешней разведки — главного управления «А» МГБ ГДР, во главе которого на протяжении тридцати четырех лет стоял генерал Маркус Вольф. Эта часть книги отличается большей достоверностью, так как опирается преимущественно на документы, сохранившиеся в архиве МГБ ГДР, и на данные следственных органов ФРГ.

Автор пытается определенным образом систематизировать имеющийся обширный материал. Вначале он рассматривает разведывательную деятельность главного управления «А» в ФРГ и Западном Берлине, его агентурное проникновение в основные правительственные учреждения, в спецслужбы, в руководство политических партий и общественных организаций, в полицию и службу пограничной охраны, в СМИ, ведущие фирмы ФРГ. Результатом этой деятельности стало, прежде всего, внедрение восточногерманской агентуры во все важнейшие правительственные и государственные учреждения и службы Западной Германии. Контрразведка ФРГ оказалась в этой ситуации полностью несостоятельной.

Наиболее массированным было присутствие восточногерманской разведки в ведомстве федерального канцлера и в МИД ФРГ. Если наряду с данными, приводимыми Кёлером, учесть также сведения, которые сообщает М. Вольф в своей книге «Игра на чужом поле», становится очевидным, что в ведомстве федерального канцлера и во внешнеполитическом ведомстве ФРГ постоянно находились не менее пяти надежных агентов ГДР, которые имели доступ к важнейшим государственным секретам.

Внедрение агентуры в федеральную разведывательную службу (БНД), в федеральное и земельные ведомства по охране конституции (БФФ и ЛФФ), в службу военной контрразведки (МАД) обеспечило управлению Вольфа возможность контролировать важные направления работы этих учреждений. Дело доходило до того, что разведка ГДР могла регулярно докладывать руководству своей страны сводные документы, которые готовились аналитиками БНД для доклада федеральному канцлеру.

Разведке ГДР удалось привлечь к сотрудничеству ряд видных политиков Западной Германии и Западного Берлина. Этим обеспечивалось не только получение важной информации о деятельности политических партий и властей ФРГ. Тем самым открывались также возможности для проведения мероприятий содействия в поддержку политической линии Советского Союза и ГДР. Наиболее громкой акцией в этом плане явился подкуп нескольких депутатов бундестага, благодаря чему было предотвращено поражение федерального канцлера В. Брандта при голосовании вотума недоверия 27 апреля 1972 года и была обеспечена последующая ратификация договоров ФРГ с Советским Союзом, Польшей и ГДР.

Значительных результатов главное управление «А» добилось в разведке Западной Германии как основного плацдарма НАТО, на котором размещалась наиболее мощная группировка вооруженных сил этого блока. Управление постоянно располагало детальными сведениями об изменениях в организации, боевом составе, дислокации и вооружениях западных войск, о планах их боевой подготовки. Оно имело в своем распоряжении подробнейшие данные об оборудовании театра военных действий, включая планы строительства позиций ракет средней дальности и хранилищ ядерного орудия.

Весьма эффективно работали отделы научно-технической разведки, входившие в структуру главного управления «А». Благодаря их усилиям была добыта ценная документация о технологии производства не только военной техники, но и новейшей продукции гражданского назначения. Благодаря этому ГДР и Советский Союз смогли сэкономить миллиарды долларов на проведении научно-исследовательских и опытноконструкторских работ.

Отдельный раздел в книге посвящен работе восточногерманской разведки против США и НАТО. Автор подробно описывает успешные операции МГБ ГДР против американских спецслужб, начиная с похищения сейфов из подразделения военной разведки США в ФРГ в 1956 году и кончая проникновением в центр электронной разведки армии США в Западном Берлине в 80-е годы.

Конечно, усилия ведомства Вольфа, направленные против американцев, не были столь масштабными, как против соотечественников из ФРГ. Однако на счету восточногерманских чекистов ряд офицеров и гражданских служащих вооруженных сил США, а также американские граждане — носители секретов научно-технического характера.

Характеризуя агентурную деятельность главного управления «А» против НАТО, Кёлер ограничивается рассказом о В. Руппе («Топаз»), который, работая в штаб-квартире НАТО в Брюсселе, имел доступ к документам высшей категории секретности по военной и экономической тематике. Разоблачение Руппа и судебный процесс над ним в 1994 году привлекли к себе большое внимание наших отечественных СМИ. При этом господствовало мнение, что Рупп был идентифицирован как агент ГДР благодаря сигналу со стороны американцев, в руках которых находятся сводные учетные данные на агентуру внешней разведки МГБ. Кёлер приводит более правдоподобную версию: Руппа выдал контрразведке ФРГ перешедший на Запад бывший заместитель начальника седьмого (информационного) отдела главного управления «А» полковник X. Буш, который в свое время непосредственно обрабатывал материалы, поступавшие от «Топаза».

В 70-е годы произошел прорыв дипломатической блокады Германской Демократической Республики, что привело к существенному расширению географической сферы деятельности главного управления «А». Восточногерманские разведчики сумели создать неплохие позиции в частности в странах Ближнего Востока, в Индии. Однако в разделе об операциях в странах третьего мира речь идет о другом. Этот раздел посвящен той поддержке, которую МГБ ГДР оказывало в организации, обучении и техническом оснащении полиции и органов безопасности таких стран, как Никарагуа, Эфиопия, Южный Йемен.

Заключительная часть книги Кёлера посвящена обоснованию тезиса о том, что МГБ ГДР было непосредственно причастно к международному терроризму и оказывало активное содействие террористическим организациям. Здесь подробнейшим образом излагается версия Р. Виганда о подготовке и осуществлении ливийцами известного террористического акта в Западном Берлине — взрыва в апреле 1986 года дискотеки «Ла Белль», которая была излюбленным местом отдыха американских военнослужащих. Как утверждает Виганд, высшее руководство ГДР было проинформировано о подготовке указанного террористического акта, однако не стало препятствовать его осуществлению.

Далее следует рассказ о связях Штази с международными террористами и о поддержке руководителями ГДР международных террористических организаций. Тенденциозность изложения затрудняет оценку достоверности приводимых здесь сведений, которые сами по себе представляют определенный интерес.

Кульминацией повествования Кёлера о причастности МГБ ГДР к террористическим акциям является разделов книге, в котором предпринята попытка нарисовать картину многолетнего сотрудничества Штази с западногерманской террористической организацией «Фракция Красная Армия» (РАФ). Как известно, в первые месяцы 1990 года в Восточной Германии были арестованы несколько членов РАФ, которые в начале 80-х годов отказались от террористической деятельности и попросили убежища в ГДР. Документы для их легализации, а также их обустройство с соблюдением всех мер конспирации были обеспечены МГБ ГДР. По некоторым данным, западногерманская сторона была поставлена об этом в известность и не возражала против подобной акции, так как тем самым гарантировался контроль над группой активных террористов и исключалась возможность рецидива их опасной деятельности.

Отталкиваясь от факта ареста членов РАФ в Восточной Германии, Кёлер пытается задним числом сконструировать схему активного взаимодействия «Фракции Красная Армия» и органов государственной безопасности ГДР. Он утверждает, в частности, что «красноармейцы» якобы проходили боевую подготовку в секретных лагерях в Восточной Германии, а резидентуры главного управления «А» оказывали им всяческую поддержку за рубежом. Однако доказательства, подкрепляющие эти утверждения, вызывают сомнения в их достоверности.

По ходу повествования автор неоднократно отмечает высокую результативность работы МГБ ГДР, особенно его внешней разведки и особенно в Западной Германии и Западном Берлине. По приводимым в книге данным федерального уполномоченного по делам МГБ ГДР Й. Гаука — которые, правда, трудно проверить, — министерство смогло завербовать в общей сложности не менее 20 тысяч граждан ФРГ.

Размышляя об успехах разведки ГДР, Кёлер, естественно, пытается определить причины этих успехов. По его мнению, это — умелое использование широкого арсенала методов и средств воздействия на интересующих разведку лиц: психологическая обработка, подкуп, угроза компрометации, шантаж родственников и т. п. Здесь же упоминается отсутствие языкового барьера при общении между «осси» и «весси» и общность их менталитета. Но ведь все это в равной степени относилось и к возможностям западногерманской разведки и контрразведки, которые потерпели явное поражение в противоборстве со спецслужбами ГДР.

Кёлер не хочет признать очевидную истину: значительная часть восточных и западных немцев привлекалась спецслужбами ГДР к сотрудничеству на идейной основе — борьба с фашизмом, борьба за мир, борьба за социалистические идеалы.

Наглядные примеры этого приводятся и в данной книге: супруги Гийом, Габриэла Гаст, Вильям Борм и другие. В полной мере это относилось и к мотивации деятельности многих восточногерманских оперативных работников. С крушением ГДР и развалом социалистического содружества эта истина поблекла и предается забвению. Однако без ее учета вряд ли возможно правильное прочтение новейшей истории Германии и, особенно, истории МГБ ГДР.

Доктор политических наук И. Н. Кузьмин

Введение

Впервые я познакомился с Эрихом Мильке, печально знаменитым главой тайной полиции Восточной Германии, в феврале 1965 года на приеме, устроенном в честь Алексея Косыгина, преемника Никиты Хрущева на посту премьер-министра Советского Союза. Косыгин прибыл в Восточную Германию, чтобы принять участие в праздновании 700-й годовщины Лейпцигской промышленной ярмарки и тем самым продемонстрировал поддержку Германской Демократической Республики со стороны СССР. Поскольку я в то время был берлинским корреспондентом «Ассошиэйтед Пресс», в мои обязанности входило освещение этого события. В те годы ярмарка давала западному журналисту единственную возможность бросить хотя бы мимолетный взгляд на жизнь в «государстве рабочих и крестьян». Коммунистический режим дал мне добро на посещение Лейпцига, но у меня все еще не было официальных документов, которые гарантировали бы доступ к новому советскому лидеру. Вскоре мне все же удалось добыть их через Олега Панина, шефа протокольного отдела советского посольства в Восточном Берлине, с которым я познакомился в те донельзя напряженные дни октября 1962 года, когда американские и советские танки стояли друг против друга по разные стороны контрольно-пропускного пункта «Чекпойнт Чарли» на границе, отделявшей Восток от Запада. Сначала Панин оказывал мне благосклонное внимание, очевидно, по той простой причине, что ему нравились наши совместные роскошные завтраки в Западном Берлине, за которые платил я, потому что у него не было марок ФРГ. Позднее у него появилась западная валюта и стало ясно, что он рассчитывает завербовать меня в качестве шпиона. Панин не знал, что мне была известна вся его подноготная. Впервые в Берлине он появился в конце второй мировой войны в чине капитана НКВД. Затем, через несколько лет, он вернулся туда в качестве «дипломата», став к этому времени полковником КГБ. Когда я попросил его помочь мне с аккредитацией и пропуском на все мероприятия с участием премьера Косыгина, он тут же ответил согласием.

28 февраля я отправился в Старую ратушу Лейпцига, самое красивое в Германии здание в стиле эпохи Возрождения, построенное в 1556 году. Там восточно-германский премьер Вилли Штоф давал прием в честь своего советского коллеги. Увидев советский пропуск, охранники отнеслись ко мне как к привилегированному лицу и торопливо махнули мне: «Проходи быстрее». Я очутился в узком тесном зале для церемоний, выглядевшем уныло и неухоженно. Возможно, причинами были многовековая копоть от камина и коммунистическая безалаберность, начавшая за два десятка лет разъедать немецкий национальный характер. Как и во всех общественных местах Восточной Германии, здесь здорово отдавало туалетной дезинфекцией и дешевым табаком. Столы были заставлены хрустальными вазочками с икрой, блюдами с осетриной и другими деликатесами, а также неизбежными в таких случаях бесчисленными запотевшими бутылками водки. Все это сооружение протянулось по центру зала примерно метров на пятнадцать. В конце зал расширялся, переходя в более просторное помещение, где перпендикулярно этому столу стоял еще один стол с напитками и яствами. Там перед угощавшимися кто во что горазд восточногерманскими аппаратчиками, которых было около сотни, стоял Косыгин с немногочисленной свитой, включавшей советского посла П. А. Абрасимова и Вилли Штофа. Генерал Павел Кошевой, главнокомандующий группой советских войск в Германии, ложками поглощал икру, заедая ее черным хлебом и запивая водкой. Между правым концом длинного стола и стеной был проход, который вел к месту, где находились высокопоставленные лица. Его охраняли сотрудники восточногерманских и советских спецслужб.

Заметив меня, Олег Панин махнул мне рукой, приглашая присоединиться к кругу избранных.

«Я хочу познакомить тебя с одним своим приятелем», — сказал он, подводя меня к группе сановников, один из которых был мне знаком по фотографиям. Это был Эрих Мильке, генерал-полковник (в 1980 году он стал генералом армии) и министр государственной безопасности ГДР, тайной полиции, которую в народе называли «Штази». Он был самым страшным человеком в Восточной Германии. Широкоплечий крепыш, одетый в темно-синий костюм, белую рубашку и темный галстук, он казался сантиметров на пять ниже меня. Темные с проседью волосы были зачесаны назад, при этом в глаза бросались большие залысины. У него были отвисшие щеки, а под глазами — большие мешки.

«Герр Мильке, — сказал Панин, — это мой друг, мистер Кёлер, корреспондент «Ассошиэйтед Пресс». Джек, познакомься, пожалуйста, с герром Мильке».

Когда мы обменивались рукопожатием, я сказал: «О, я очень хорошо знаю герра Мильке». Мильке это, похоже, озадачило. «Не думаю, что мы были знакомы прежде, — сказал он. — Откуда вы меня знаете?». Я улыбнулся и ответил: «Объявление с вашей фотографией, как разыскиваемого лица, несколько лет висело на КПП «Чекпойнт Чарли»». У Панина от неожиданности выкатились глаза. «Пожалуйста, не говори таких вещей нашему гостю», — упрекнул он меня. Но Мильке улыбнулся и взмахом руки показал, что он не сердится: «Ах, я тоже всего лишь журналист, наподобие вас». Я не мог сдержать ухмылку. «Да, я знаю, вы были репортером «Роте Фане», но это было до того, как вы участвовали в убийстве двух капитанов полиции». Панин буквально извился, не зная куда деваться от смущения, но Мильке моя дерзость не обескуражила. «Вы правы, после этого мне пришлось перебраться в Советский Союз». Затем он взял со стола бутылку водки, наполнил две рюмки и одну подал мне. «Прозит! Приятно познакомиться с одним из друзей Олега».

Мильке, очевидно, ожидал, что, осушив рюмку, я уйду. Однако я должен был выполнять свои журналистские обязанности и попросил Панина сообщить послу Абрасимову, что хочу взять интервью у советского премьера. Панин выполнил эту просьбу с видимой неохотой. Седовласый посол посовещался с Косыгиным, а затем повернулся и сделал мне знак подойти. Мильке внимательно наблюдал за мной все то время, пока я беседовал с Косыгиным. Это было первое интервью, которое новый советский лидер дал западному журналисту. Оно длилось около получаса.

Следующий день Косыгин посвятил осмотру экспонатов ярмарки. Согласно инструкции Панина я должен был присоединиться к советской делегации в павильоне Восточной Германии. Приблизившись к входу в него, я увидел там Мильке, который лично проверял документы у входивших. Я застыл на месте от удивления. Сам министр госбезопасности ГДР в чине генерала и вдруг выполняет функции обычного охранника. Заметив меня, он торжествующе ухмыльнулся и громко воскликнул:

— А, это вы! Я вас не пропущу, потому что вчера вечером вы вели себя нетактично.

Я пожал плечами и протянул ему советский пропуск.

— Ну что ж. Значит, наши друзья будут разочарованы, если не увидят меня, — сказал я, сделав ударение на слове «наши».

— Ах да. Теперь припоминаю. Вы друг Олега. Пожалуйста, входите, — сказал Мильке, легонько подтолкнув меня к двери.

Признаюсь, что когда позднее в тот же день я еще раз воскресил в своей памяти стычку с всесильным шефом тайной полиции ГДР, мне стало немного не по себе.

Штази в Восточной Германии выполняла те же функции, что и органы государственной безопасности в других странах, находившихся под властью коммунистов. Для правящих партий, в данном случае СЕПГ (Социалистическая Единая Партия Германии), они являлись главным инструментом удержания ее власти. Проводились массовые аресты политических оппонентов, включая многих старых коммунистов, возражавших против современного курса руководства. По слухам, с полдюжины тюрем были битком набиты десятками тысяч политзаключенных. Восточная Германия стала полицейским государством, а когда в 1961 году была построена Берлинская стена, все население оказалось на положении заключенных.

Режим строжайшей секретности и страх населения перед возмездием со стороны тайной полиции чрезвычайно затрудняли получение сведений как о размахе репрессий, так и о подробностях внутрипартийной борьбы. Однако к середине пятидесятых на Западе все же узнали о некоторых операциях восточногерманской разведки. Это стало возможным потому, что в результате усовершенствования методов работы западногерманской контрразведки в ее сети стало попадаться все больше шпионов с Востока. Вдобавок к этому оперативные секреты время от времени выдавали перебежчики из рядов МГБ ГДР.

Тем не менее истина о масштабе террора Штази по отношению к германскому народу и о грандиозной структуре ее разведывательного аппарата стала очевидной лишь после падения Берлинской стены 9 ноября 1989 года. Коммунистический режим рухнул в считанные недели после этого события. Параллельно шел распад органов безопасности. В последнюю минуту офицеры Штази попытались уничтожить компрометирующие их документы, однако большую часть архива этой организации все же удалось спасти. По мере раскрытия секретов Штази негодование германских граждан нарастало.

Дважды за предыдущие полвека клика безжалостных идеологов присваивала себе единоличное право властвовать именем «социальной справедливости». После второй мировой войны западная часть Германии стала современным, экономически мощным демократическим государством, где главенствовал закон, в то время как другая Германия все глубже погружалась в трясину коррупции, переходя от одной диктатуры к другой.

Эта книга — бесстрастная хроника отвратительных в своей жестокости деяний Штази под руководством Эриха Мильке, деяний, без которых этой диктатуре вряд ли удалось бы удержаться у власти так долго. Другим фактором, обеспечившим поразительную жизнеспособность восточногерманского режима, была вооруженная мощь Советского Союза. С другой стороны, и Западная Германия не могла бы выстоять без поддержки Соединенных Штатов и других союзников по НАТО.

Предвидя трудности с получением точной информации о деятельности МГБ ГДР за предыдущие четыре десятилетия, я обратился за содействием к послу Георгу Вику, который до сентября 1990 года был руководителем Федеральной разведывательной службы Западной Германии (БНД) — аналога ЦРУ. Посол Вик устроил мне встречу с Райнером Вигандом, бывшим полковником МГБ ГДР, который в 1990 году сбежал на Запад. Этот побег он готовил в течение двух лет, БНД ручалась за достоверность информации Виганда. Мне было сказано, что ЦРУ, а также французская и британская разведки дали высокую оценку его прямоте и искренности.

В МГБ Виганд служил в управлении контрразведки и подчинялся непосредственно Мильке. Он занимал должность начальника рабочей группы, ведавшей всеми делами, касающимися иностранцев. Уникальность его положения заключалась в том, что он имел доступ к «секретам почти всех управлений и отделов МГБ. Помимо отдела в Берлине Виганду подчинялись и сотрудники Штази на периферии; в каждом из пятнадцати окружных управлений МГБ у него были свои люди. Вдобавок он поддерживал постоянный контакт с представителями КГБ СССР. Бывший полковник частенько наведывался в Москву и другие европейские города, а также на Ближний Восток. В ходе многонедельных допросов Виганд открыл наиболее тщательно охранявшиеся секреты МГБ. Он во всех подробностях рассказал о разведывательной и подрывной деятельности, которая велась против Соединенных Штатов и других стран, о подготовке и укрывательстве террористов, убийствах, похищениях людей, шантаже, подтасовке результатов выборов и многих других преступлениях и вопиющих нарушениях прав человека и гражданина. Бывший начальник Виганда генерал-лейтенант Гюнтер Кратч в частной беседе подтвердил достоверность большей части информации, сообщенной его подчиненным.

Немало исключительно ценной информации о разведывательной деятельности восточногерманских спецслужб я почерпнул из бесед с Карлом Гроссманом, бывшим полковником, который ушел в отставку в 1986 году. Он помогал генералу Маркусу Вольфу при создании и становлении главного управления «А» (внешняя разведка). Он рассказал о многих американцах, которые выдали Штази чрезвычайно важные военные тайны США. Очень ценные сведения о шпионах в вооруженных силах и оборонной промышленности США, а также структурах НАТО, представил полковник Гейнц Буш, который был главным аналитиком Вольфа. Из другого источника мне удалось получить образцы секретных американских документов, которые были проданы восточным немцам предателями и которые были впоследствии обнаружены в архивах Штази.

Несмотря на то, что Виганд рассказал немало интересного о личности и карьере Эриха Мильке, он не смог заполнить некоторые важные пробелы.

«Мне всегда казалось странным, что он никогда ни единым словом не обмолвился о том, что он делал в Советском Союзе до и во время войны. В официальных биографиях отсутствовали важные детали, что было загадкой не только для меня, но и для моих коллег», — рассказывал Виганд.

Наконец весной 1991 года я получил доступ к досье на Эриха Мильке, найденному в его личном сейфе. В этой папке были материалы, собранные берлинским судом в 30-е годы и освещавшие действия молодого коммуниста, головореза и агитатора, полицейские рапорты о его причастности к убийству в 1931 году двух офицеров берлинской полиции и сообщения о его учебе в Советском Союзе. Эти документы подтвердили информацию, полученную мной из других источников, и позволили мне нарисовать портрет Мильке если и не с соблюдением мельчайших деталей, учитывая, что КГБ еще не открыл своих архивов, но, во всяком случае, достаточно подробной.

В августе 1993 года мне пришлось давать показания в качестве свидетеля перед берлинским судом, который судил Мильке за убийство в 1931 году двух полицеских. Мой рассказ о давней встрече с Мильке, в ходе которой он не отрицал своей причастности к этому преступлению, был сочтен важной уликой, подтвердившей вину подсудимого. Мильке был признан виновным и приговорен к шести годам тюрьмы, что фактически означало для него пожизненное заключение. Ведь тогда ему уже было восемьдесят шесть лет.

Глава 1
Месть против власти закона

Хуже, чем гестапо.

Симон Визенталь, охотник за нацистами

9 ноября 1989 года толпы ликующих немцев начали разрушать Берлинскую стену. 15 января сотни граждан разграбили штаб-квартиру Штази в Берлине. И опять обошлось без кровопролития. Окончательная черта была подведена 31 мая 1990 года, когда Штази отдала по радио своим агентам в Западной Германии приказ свернуть всю свою деятельность и возвратиться домой.

Разведывательное управление Национальной Народной Армии (ННА) отдало аналогичный приказ, но неделей раньше. Причем оно сделало это в более оригинальном стиле. Вместо шифра из пятизначных чисел армейская радиостанция передала в эфир детскую песенку об утенке, плавающем на озере, в исполнении мужского хора. Вне всяких сомнений, шпионские начальники решили залить шнапсом горечь поражения в холодной войне. Хихикая и растягивая слова, подвыпившие певцы три раза повторили припев:

«Окуни свою голову в воду и подними хвостик».

Это был сигнал для глубоко законспирированных агентов: бросай все и уходи.

Год спустя разделенная нация воссоединилась. Необычайная скорость этого процесса определилась политической решимостью. Крах деспотического режима был полным. Немцы переживали эйфорию, однако объединение породило новую национальную дилемму. Прошло 46 лет после окончания второй мировой войны, а в Западной Германии все еще продолжали судить нацистских военных преступников. И вдруг германское правительство столкнулось с требованиями предать суду также и тех коммунистических чиновников, по приказу которых совершались преступления против их собственного народа, преступления, которые были не менее чудовищными, чем те, что были на совести их нацистских предшественников. Народ бывшей Германской Демократической Республики — так называлось это государство в течение сорока лет — жаждал немедленного отмщения. Его гнев был направлен в первую очередь против коммунистических правителей страны — высшего эшелона Социалистической Единой Партии Германии. Заслуженное наказание должны были понести и партийные функционеры второго, следующего за ним эшелона, которые обогащались за счет своих сограждан.

Предметом особого внимания стали бывшие сотрудники Штази, которые раньше считались «щитом и мечом» партии. Когда режим рухнул, в штатах МГБ числилось 102 тысячи офицеров и лиц, не имевших офицерского звания, — сержантов и рядовых, включая 11 тысяч солдат полка спецназа МГБ. С 1950 по 1989 год в Штази служило 274 тысячи сотрудников.

Негодование населения было направлено и против информаторов Штази — внештатных сотрудников. К 1995 году было выявлено 174 000 агентов в возрасте от 18 до 60 лет, что составляет 2,5 процента всего населения ГДР. Следственная комиссия была просто потрясена, узнав что 10 тысяч информаторов, или 6 процентов от общего их количества, еще не достигло 18 лет. Поскольку многие личные дела были уничтожены, точное число внештатных осведомителей установить не представляется возможным. Однако специалисты сходятся на том, что 500 000 — это вполне реальная цифра. Бывший сотрудник МГБ ГДР Райнер Виганд, служивший в управлении контрразведки, полагал, что вместе с теми, кто «стучал» эпизодически, это число могло доходить до двух миллионов.

Штази было гораздо, гораздо хуже, чем гестапо, если иметь в виду угнетение собственного народа. Так сказал Симон Визенталь, который полвека выслеживал нацистских преступников.

«У гестапо на страну с населением в 80 миллионов было 40 000 сотрудников, в то время как Штази для того, чтобы держать в узде всего лишь 17 миллионов, понадобилось 102 000 сотрудников». Можно было бы добавить, что нацистский террор продолжался только двенадцать лет, а у Штази для совершенствования машины угнетения, шпионажа, международного терроризма и подрывной деятельности было сорок лет.

Чтобы гарантировать покорность народа, коммунистические вожди Восточной Германии буквально нашпиговали свою вотчину шпионами, которых у них было больше, чем у любого другого тоталитарного правительства нашей эпохи. В КГБ СССР служило около 480 тысяч штатных сотрудников. При населении в 280 миллионов это означало, что один сотрудник КГБ приходился на 5830 жителей. В нацистской Германии, по данным Визенталя, один офицер гестапо приходился на 2000 граждан. Что касается Штази, то соотношение было один к ста шестидесяти шести. Если учесть постоянных осведомителей, тогда получается, что один шпион приходился на 66 граждан! Ну и если прибавить сюда случайных доброхотов, то результат сногсшибательный: один человек, так или иначе связанный с органами безопасности, на 6 человек.

«Спрут»

Штази можно было уподобить гигантскому спруту, щупальца которого проникли во все сферы жизни. На каждом крупном промышленном предприятии был штатный сотрудник Штази. В каждом без исключения многоквартирном доме имелся по меньшей мере один жилец, который сообщал обо всем участковому инспектору Народной полиции, а тот в свою очередь выуживал более или менее заслуживающую внимания информацию для Штази. Если у кого-то оставался ночевать родственник или приятель, сразу же следовало донесение. Школы, университеты, больницы были нашпигованы стукачами сверху донизу. Германский академический мир был шокирован известием о том, что Генрих Финк, профессор теологии и вице-президент восточноберлинского Гумбольдтского университета, был информатором Штази с 1968 года. После того как связи Финка с госбезопасностью стали достоянием гласности, его уволили. Офицеры Штази вербовали не только официантов и другой обслуживающий персонал отелей, но также и врачей, адвокатов, писателей, актеров и спортсменов. На подслушивании около 100 000 телефонных линий в Западной Германии и Западном Берлине, которое велось круглосуточно, было задействовано около 2000 сотрудников.

Офицеры Штази не ведали никаких границ, и их не мучили угрызения совести в том, что касалось «защиты интересов партии и государства». В массовом порядке к сотрудничеству привлекались служители церкви, в том числе и высшие иерархи как протестантской, так и католической конфессий. В их кабинетах и исповедальнях были установлены подслушивающие устройства. После разоблачения в отставку пришлось уйти даже руководителю знаменитого хора церкви Св. Томаса в Лейпциге Гансу-Иоахиму Ротчу.

Для тайной полиции не было ничего святого. В стенах квартир и номерах отелей просверливались небольшие отверстия, через которые сотрудники Штази снимали своих «подозреваемых» при помощи специальных видеокамер. Вуайеры-коммунисты проникали даже в ванные. Как и нацистское гестапо, Штази являлось мрачной стороной немецкой пунктуальности и аккуратности, которыми так славятся немцы.

После падения Берлинской стены жертвы коммунистического режима потребовали немедленного возмездия. По иронии судьбы их требования встретили противодействие со стороны западных немцев, которые в условиях свободы усердно трудились над созданием демократического правового государства, отличающегося верховенством закона. Необходимо было обеспечить соблюдение прав не только жертв, но и обвиняемых. Буря эмоций затрудняла поиск справедливого решения. Правительственные чиновники и демократически настроенные политики признали, что попытка быстро уладить эти противоречия может иметь гибельные последствия для всей системы демократической юриспруденции. Слишком быстрые подвижки в этом вопросе могли бы привести либо к оправдательным приговорам, либо к нарушениям судебного процесса. Сложные, запутанные вопросы юрисдикции необходимо было разрешать, прилагая не только рвение, но и точность. Германское правительство не могло позволить ни одному преступнику уйти от наказания по причине судебной ошибки. Политические последствия такого события, особенно на Востоке, могли оказаться фатальными для любой партии, лидер которой занимал в то время пост канцлера.

Политики и ученые-законоведы «старых федеральных земель» призывали к терпению, указывая на то, что еще не завершилось преследование даже нацистских преступников. До объединения немцы говорили о «сведении счетов с прошлым», имея в виду серьезный подход к наказанию нацистских преступников. В объединенной Германии это выражение подразумевало и коммунистическое прошлое. Там, где дело касалось нарушений прав человека, никакой разграничительной линии никто не проводил. Однако с нацистами обстояло проще: Адольф Гитлер и Генрих Гиммлер, а также главнокомандующий люфтваффе и первый шеф гестапо Герман Геринг покончили с собой. Международный трибунал в Нюрнберге вынес приговоры и остальным главарям нацистской Германии. Двадцать из них были повешены, три приговорены к пожизненному заключению, четыре получили меньшие сроки (до двадцати лет), а трое были оправданы.

Дела коммунистических судей и прокуроров, обвинявшихся в вынесении пристрастных приговоров, представляются более проблематичными.

По мнению Франко Веркентина, берлинского эксперта по законодательству, которому германский парламент поручил анализ коммунистических преступлений, те, кто сейчас рассматривает дела обвиняемых, столкнулись с очень трудной задачей из-за общего кризиса германской юстиции после второй мировой войны. Ни один судья или прокурор, служившие нацистскому режиму, не были привлечены к судебной ответственности за злоупотребление, или, точнее, извращение юстиции — даже те, кто выносил смертные приговоры за преступления, которые в демократическом обществе считали бы незначительными правонарушениями. Веркентин назвал это явление «клоакой юстиции».

Конечно, преступления, совершенные коммунистами, по своей отвратительной сути не могут сравниться с тем, что совершалось нацистами в отношении евреев и населения оккупированных территорий. Однако жестокое угнетение своего народа при помощи средств, включавших наряду с вынесением смертных приговоров в судебном порядке и обычные убийства, ставит руководство СЕПГ на одну доску с гитлеровской бандой. В этом смысле Вальтера Ульбрихта или его преемника на посту генерального секретаря ЦК СЕПГ и главы государства Эриха Хонеккера и главу тайной полиции Эриха Мильке вполне можно сравнить соответственно с Гитлером и Гиммлером.

Были подписаны ордера на арест Хонеккера и Мильке. Советское правительство помогло Хонеккеру бежать в Москву, где его принял под свое крыло советский президент М. С. Горбачев. После распада СССР президент России Б. Н. Ельцин выслал Хонеккера из страны. По возвращении в Германию тот был арестован, однако суд решил не проводить судебного процесса, поскольку у Хонеккера врачи обнаружили рак печени. Вместе со своей женой Марго Хонеккер вылетел в Чили, где жила их дочь, вышедшая замуж за чилийца и ставшая гражданкой этой страны. Его ссылка длилась недолго. В 1994 году бывший лидер ГДР скончался. Мильке не столь повезло. Его соратники из КГБ повернулись к нему спиной. Мильке судили в Германии за убийство в 1931 году двух офицеров полиции, признали виновным и приговорили к шести годам тюремного заключения. От других обвинений отказались ввиду преклонного возраста и слабого здоровья обвиняемого.

Всего в состав политбюро входил 21 человек. Из них судили еще троих. Бывшего министра обороны Гейнца Кесслера обвинили в убийстве, потому что он отдал приказ стрелять по всем, кто пытался перебежать на Запад. Он получил семь с половиной лет.

Вместе с Кесслером судили и еще двух членов ЦК и Совета Национальной обороны, которые получили один — семь с половиной лет, а другой — пять. Член политбюро и глава коммунистических профсоюзов Гарри Тиш был признан виновным в растрате казенных средств и приговорен к восемнадцати месяцам тюрьмы. Еще шесть высокопоставленных лиц, включая Эгона Кренца, преемника Эриха Хонеккера на посту генсека, были отданы под суд по обвинению в убийстве. Кренца признали виновным и 25 августа 1997 года приговорили к шести с половиной годам тюрьмы.

Однако и теперь, восемь лет спустя после объединения, деятельность многих из 165 членов ЦК так и не подверглась проверке. В 1945 году нацисты, занимавшие аналогичные или даже менее значительные посты, были арестованы союзниками и провели месяцы или даже годы в лагерях, пока рассматривались их дела. Более того, международный трибунал в Нюрнберге признал преступными организациями Рейх и всех его политических руководителей, СС, СД, СА и верховное командование вооруженных сил. О том, чтобы предпринять такие же действия против функционеров коммунистического режима и офицеров Штази, никто всерьез и не помышлял, несмотря на имевшиеся документы о десятках тысяч политических процессов и нарушений прав человека. После падения восточногерманского режима германские судебные власти изо всех сил старались всячески избегать всего, что могло произвести впечатление охоты за ведьмами или использования правосудия для сведения политических счетов. Прокуроры и судьи пытались быть объективными и беспристрастными и зачастую приостанавливали судебные разбирательства, требуя соответствующих постановлений верховного суда во избежание возможных расхождений с конституцией.

Жертвы преследований требовали возмездия по отношению к бывшим тиранам и хотели, чтобы оно было скорым. Они были нетерпеливы, а органы правосудия между тем страдали от нехватки опытных следователей, прокуроров и судей с незапятнанной репутацией. Несмотря на это, следственная комиссия главного управления берлинской полиции по расследованию преступлений, совершенных официальными лицами, возглавлявшаяся Манфредом Киттлаусом, бывшим начальником полиции Западного Берлина, достигла значительного прогресса. Этой комиссии пришлось трудиться, что называется, в поте лица. Ведь срок давности в отношении большей части коммунистических преступлений истекает в конце 1999 года. В 1998 году комиссия Киттлауса должна была расследовать 73 убийства, 30 покушений на убийство, 583 случая непредумышленных убийств, а также 425 других подозрительных смертей. Из 73 убийств 22 были квалифицированы как заказные.

Одним из тех, кого судили и кому вынесли приговор за попытку осуществить заказное убийство, был бывший сотрудник Штази Петер Хаак. Он получил шесть с половиной лет тюрьмы. Пятидесятидвухлетний Хаак принимал участие в операции «Скорпион», которую Штази проводило в 1981 году. Целью операции было наказание людей, которые помогали гражданам ГДР бежать на Запад. Следствие по делу бывшего генерала Герхарда Найбера, возглавлявшего одно из управлений МГБ, в 1998 году так и не было завершено.

Петер Хаак вошел в доверие к Вольфгангу Вельшу и его семье. Вельш причинил Штази немало хлопот, поскольку регулярно и с успехом занимался организацией побегов граждан ГДР. Вельш вместе с женой и семилетней дочерью проводил отпуск в Израиле. Там к ним присоединился и Хаак, который, улучив удобный момент, добавил один грамм таллия, высокотоксичного химического элемента, используемого при изготовлении крысиного яда, в гамбургеры, которые он вызвался приготовить. Жену Вельша и дочь сразу же начало тошнить, и потому они быстро оправились. Вельш пострадал гораздо серьезнее, но в конце концов выздоровел. На свое счастье, он за едой выпил большое количество пива. По мнению медицинского эксперта, алкоголь способствовал выведению яда из организма.

Главный прокурор Берлина Кристоф Шефген заявил, что после краха ГДР было начато 15 200 расследований, из которых к началу 1995 года не были завершены свыше 9000. Судебные решения были вынесены по 153 делам, и 73 подсудимых отправились в тюрьму. Среди приговоренных были уже упоминавшиеся выше члены Политбюро ЦК СЕПГ, а также ряд пограничников, которые убили людей, пытавшихся перебежать на Запад.

Несмотря на широко распространенные опасения, как бы не произошло судебных ошибок и не забуксовало следствие, что раньше случалось при расследовании некоторых нацистских преступлений, все же удалось доказать вину ряда судей и прокуроров, которые получили сроки до трех лет. В сговоре со Штази они требовали и выносили более суровые приговоры по политическим делам, чтобы государство могло требовать от западногерманского правительства большего выкупа за политических заключенных. (Сумма выкупа напрямую зависела от срока тюремного заключения, который должен был отбыть тот или иной заключенный.)

Масштабность задачи, вставшей перед судебными властями объединенной Германии, становится еще более зримой, если рассмотреть действия, предпринятые ими во всех пяти новых федеральных землях и в Восточном Берлине. С конца 1990 года по июль 1996 года по обвинению в убийстве, покушении на убийство, непреднамеренном убийстве, похищении, фальсификации результатов выборов и извращении правосудия было возбуждено 52 050 уголовных дел. Расследование по 29 557 делам были остановлены по различным причинам, включая смерть, серьезное заболевание, преклонный возраст или недостаток улик. За эти пять с половиной лет было вынесено лишь 132 приговора.

Эта проблема еще более впечатляет, если учесть дела о шпионаже. С 1990 по 1996 год генеральная прокуратура ФРГ возбудила 6641 дело, из которых 2431 не были доведены до суда — в большинстве случаев из-за истечения срока давности. В 175 случаях были вынесены судебные приговоры, из них в 95 случаях обвиняемые получили сроки тюремного заключения. Помимо дел, которые расследовались на федеральном уровне, 3926 дел были переданы в ведение соответствующих земельных инстанций, а те, в свою очередь, прекратили 3344 дела. Земельные суды провели 356 процессов, из которых 248 закончились обвинительными приговорами. Поскольку по делам о шпионаже срок давности составляет пять лет, в генеральной прокуратуре в 1997 году автору этих строк сказали, что вероятность новых процессов по этим делам очень мала.

Необходимо подчеркнуть, что существует разница в применении срока давности к так называемым «правительственным преступлениям», совершенным в Восточной Германии до краха коммунистического режима, и к таким преступлениям, как шпионаж на территории Западной Германии. Договор об объединении специально оговаривает продление срока давности для преступлений, которые были наказуемы по восточногерманскому уголовному кодексу, но в силу позиции официальных властей не были расследованы до краха коммунистического режима. По убийствам вообще не существует никакого срока давности. Для большинства других преступлений срок давности — 5 лет, однако ввиду того, что прежнее правительство чинило препятствия отправлению правосудия, германский парламент в 1993 году удвоил этот срок давности для особо важных преступлений. В то же самое время парламент постановил, что следствие по всем делам должно быть завершено к концу 2002 года. По делам, не представлявшим особой значимости, срок давности истекал 31 декабря 1997 года, но парламент продлил его до 2000 года.

Ряд политиков, юристов и либеральных журналистов призвали объявить всеобщую амнистию на преступления, совершенные руководителями бывшей ГДР и партработниками. Бывший член верховного суда ФРГ Эрнст Маренхольц сказал: «Острый меч правосудия препятствует примирению».

Шефген, главный прокурор Берлина, так сформулировал свой ответ бывшему верховному судье и другим сторонникам амнистии: «Я не могу согласиться. Мы не поднимаем против восточных немцев какой-то особый острый меч. Несправедливость, порожденную государством, мы должны преследовать точно так же, как мы преследуем вора или убийцу. Если кто-то хочет изменить этот порядок, тогда нам придется расстаться со всей системой юстиции, поскольку наказание всегда болезненно. Мы не объявляем преступником весь народ, но всего лишь небольшую его часть».

Министр иностранных дел Германии Клаус Кинкель, который в период объединения двух Германий занимал пост министра юстиции, на сессии парламента в сентябре 1991 года сказал следующее: «Мы должны наказать преступников. И дело вовсе не в том, что победитель творит свой суд. Мы находимся в долгу перед идеалом юстиции и перед жертвами. Должны быть наказаны все, кто отдавал преступные приказы и кто выполнял их, высшие руководители СЕПГ и те, кто убивал людей у стены». Зная о чувствах, которые испытывали к своим бывшим мучителям пострадавшие от репрессий, Кинкель напомнил, что в прошлом революции всегда сопровождались поголовной ликвидацией представителей старой системы. В том же выступлении перед парламентом он сказал: «Такие методы чужды правовому государству. Насилие и месть ни в коем случае несовместимы с законом. В то же самое время мы не можем допустить того, чтобы эти проблемы были положены под сукно. Таким способом нельзя покончить с ужасным прошлым, потому что последствия могут быть катастрофическими. Мы, немцы, по своему собственному опыту знаем, куда это может завести».

Адвокаты коммунистических чиновников ссылались на то, что сотни тысяч политических противников режима были судимы по законам ГДР. Конечно, эти законы были написаны с целью подавления политического инакомыслия и во многом игнорировали основные права человека и демократические нормы, но тем не менее это были законы суверенного государства. Как же можно судить отдельных офицеров Штази, прокуроров и судей, если они просто выполняли свои обязанности, выявляя и наказывая нарушителей закона?

По вопросу о том, следует ли, и если следует, то как, судить сотрудников Штази и других государственных офицеров, ответственных за преступления, которые покрывались государством, существовал широкий разброс мнений. Можно ли применять на востоке законы ГДР в том виде, в каком они существовали до объединения? Или же надлежащим орудием правосудия в объединенной Германии должен стать уголовный кодекс западной части страны? Однако эта дискуссия оказалась бесцельной. Как указал Руперт Шольц, профессор права Мюнхенского университета и депутат бундестага от Христианско-Социального Союза, договор об объединении предусматривает, что к преступлениям, совершенным в Восточной Германии, применяется уголовный кодекс ГДР, а не ФРГ. Точку зрения Шольца поддержал и верховный суд. Большинство преступлений, совершенных партийными функционерами и офицерами Штази — убийства, похищения людей, пытки, незаконное подслушивание телефонных разговоров, изъятие почты и прочее — в объединенной Германии должны были рассматриваться по уголовному кодексу ГДР. Но это не могло удовлетворить десятки тысяч граждан, которые были посажены в тюрьмы по восточногерманским законам за деяния, за которые по западногерманским законам никакого наказания не полагается.

Тем не менее, сказал Шольц, это ни в коем случае не значит, что у судебных властей связаны руки. Ведь исходя из международного права, существовала ситуация, когда Западная Германия не признавала восточно-германского государства.

«Мы всегда заявляли, что мы — единая нация и что раскол Германии не привел ни к полному признанию по международному праву ГДР, ни к признанию ее правовой системы. Соответственно западногерманские суды всегда стояли на той точке зрения, что закон ФРГ защищает в равной степени всех немцев, где бы они ни проживали, то есть и граждан ГДР. Следовательно, не имеет значения, где были совершены преступления — на востоке или на западе. Все немцы всегда были подсудны законам ФРГ. По этой логике получается, что восточногерманские пограничники, убившие или ранившие людей, пытавшихся сбежать на Запад, подпадали под юрисдикцию Западной Германии.

Верховный суд Германии не поддержал принцип «единой нации». Однако генерал-полковник Маркус Вольф, начальник главного управления «А» МГБ ГДР, и некоторые его подчиненные, которые лично курировали агентов из Восточного Берлина, были осуждены за измену еще до этого решения. Вольфа приговорили к шести годам тюремного заключения. Этот приговор, а также те, что были вынесены соратникам Вольфа, постановлением верховного суда были отменены. Верховный суд отказался учесть то обстоятельство, что эти люди добыли самые ценные сведения, составлявшие государственную военную тайну ФРГ, и передали их КГБ. Максимальное наказание за государственную измену — пожизненное заключение. Отменяя приговор Вольфу, суд заявил, что генерала нельзя судить, поскольку он действовал только с территории Восточной Германии и в рамках восточногерманских законов.

Однако Вольфа снова предали суду по обвинению в похищении людей и причинении ущерба их здоровью. На этот раз следствие действовало на основании законов ГДР. 24 мая 1955 года Вольф письменно одобрил план похищения сотрудницы американской миссии в Западном Берлине. Эта женщина давала агенту Штази уроки английского, не подозревая, естественно, о том, кем в действительности является ее ученик. Агент Штази обманом заманил эту женщину и ее мать в свой автомобиль и отвез их в советский сектор Берлина, где они были арестованы. Сотрудницу миссии подвергли серьезному психологическому воздействию. Ей угрожали тюремным заключением, если она откажется подписать обязательство работать на Штази, и она согласилась. Однако вернувшись в американский сектор, она рассказала обо всем сотрудникам контрразведки. Таким образом, Вольф совершил преступление, наказуемое по законам ФРГ тюремным заключением на срок до 15 лет. В марте 1997 года он был признан виновным и приговорен к двум годам условно.

Те, кто оспаривал применение срока давности к коммунистическим преступлениям, особенно к казням граждан, бежавших на Запад, проводили параллели с печально известными приказами Адольфа Гитлера. Фюрер приказал расстреливать на месте взятых в плен политработников Красной Армии и начать массовое уничтожение евреев. Вскоре после войны суд постановил, что эти приказы имели силу закона. Когда этот закон был объявлен преступным и бундестаг ФРГ задним числом отменил его, течение срока давности было приостановлено, что, впрочем, не имело значения, так как многие из тех, кто был судим за выполнение приказов фюрера, уже были казнены союзниками. Верховный суд относительно приказа стрелять по лицам, пытавшимся перебежать в Западную Германию, вынес такое же решение, как и бундестаг, то есть о неприменении к таким делам срока давности. Это решение позволило привлечь к суду членов Совета национальной обороны, ответственных за формулировку или введение в действие этого приказа. Был предан суду ряд пограничников, застреливших граждан ГДР при попытке нелегально пересечь границу.

Главный прокурор Хайнер Зауэр, ранее возглавлявший западногерманское Бюро регистрации политических преступлений, особое внимание уделял пограничным инцидентам. Это учреждение, расположенное в Зальцгиттере, ФРГ, было создано после того, как 13 августа 1961 года была воздвигнута Берлинская стена. Вилли Брандт, бывший в то время мэром Западного Берлина, решил, что необходимо регистрировать все преступления, совершенные восточногерманскими пограничниками. По его приказу была учреждена центральная регистратура для регистрации всех случаев, когда пограничники ГДР открывали стрельбу по безоружным беглецам, а также других серьезных инцидентов. С 13 августа 1961 года и до открытия границы 9 ноября 1989 года было зарегистрировано 186 убийств на границе. Однако когда были открыты архивы Штази, следователи обнаружили, что за попытку перебежать на Запад своими жизнями заплатили по меньшей мере 825 человек. Эту цифру и передали в суд, судивший бывших членов Совета национальной обороны. Помимо этих пограничных инцидентов регистратура учитывала также подобные преступления, совершавшиеся внутри ГДР. К осени 1991 года ведомство Зауэра зарегистрировало 4444 случая убийств или покушений на убийство и около 40 000 приговоров, которые суды ГДР вынесли за «политические преступления».

В первые годы работы учреждения Зауэра подробности политических преследований становились известными только после того, как жертвы выкупались Западной Германией или высылались. С 1963 по 1989 годы за освобождение 34 тысяч политзаключенных ФРГ заплатила коммунистическому режиму 5 миллиардов марок, т. е. почти 3 миллиарда долларов. Цена за голову назначалась разная, в зависимости от значения того или иного заключенного или продолжительности срока. В некоторых случаях выкуп достигал до 56 000 долларов. Самая большая сумма, когда-либо выплаченная властям ГДР, составила 450 000 марок, или 264 705 долларов (по курсу 1,70DM за 1$). Объектом выкупа в этом случае был граф Бенедикт фон Хоэнсброэх. Студент, которому едва перевалило за двадцать, он в то время, когда была возведена Берлинская стена, посещал университет в Западном Берлине. Штази арестовало его при попытке помочь людям бежать из ГДР. Он получил десять лет исправительно-трудовых работ. Этот случай получил широкую международную огласку, потому что семья Хоэнсброэха находилась в родственных отношениях с бельгийской королевой Фабиолой, которая обратилась к властям ГДР с соответствующим ходатайством. Почуяв запах больших денег, те сперва потребовали от отца молодого графа свыше 1 миллиона долларов. Начался торг, и в конце концов обе стороны сошлись на сумме 450 000 марок, из которых правительство ФРГ заплатило 40 000 марок, или 23 529 долларов. Операции, связанные с выкупом, полностью находились в ведении Штази.

Политические заключенные, выходившие в ГДР на свободу, не могли регистрироваться в ФРГ, потому что их дела были секретными. Они давали подписку о неразглашении, в противном случае их ожидал еще один срок. Тем не менее в первый год после объединения ведомство Зауэра добавило к уже имевшимся еще 20 000 задокументированных случаев, после чего общее количество таких дел составило 60 000. По словам Зауэра, в конечном итоге число политических дел составит порядка 300 000. В каждом случае была замешана Штази. Она либо арестовывала таких людей, либо проводила предварительное следствие, в ходе которого «признания» вырывались с помощью физического или психологического воздействия, особенно в период с конца войны по середину шестидесятых годов.

До 1987 года в ГДР выносились смертные приговоры за убийство, шпионаж и экономические преступления. Но начиная с середины пятидесятых годов все смертные приговоры держались в тайне, как и их исполнение. Первоначально казнь осуществляли при помощи гильотины, а затем посредством выстрела из пистолета в затылок. В большинстве случаев родственники казненных не получали уведомлений ни о приговоре, ни о казни. Трупы кремировались, а пепел подвергали тайному захоронению, иногда на стройплощадках. В репортаже об одном исполнителе приговоров, который ликвидировал более 20 человек, берлинская газета «Бильдцайтунг» писала, что всего в Восточной Германии было казнено 170 гражданских лиц. Однако Франко Веркентин, берлинский чиновник, расследовавший совершенные в ГДР преступления, заявил, что, по его данным, было казнено по меньшей мере триста человек. Он отказался сообщить, сколько человек было казнено за политические преступления, потому что он еще не отправил свой доклад в парламент. «Но цифра весьма существенная», — рассказывал он автору этой книги. Возможно, мы так и не узнаем точное число казненных, потому что до сих пор в архивах не удалось обнаружить данных о смертных приговорах, вынесенных гражданскими судами. Помимо них, смертные приговоры выносили военные суды, и многие дела смертников также исчезли. Помимо этого, по мнению германского историка Гюнтера Буха, за различные преступления, включая попытку сбежать на Запад, было казнено около двухсот сотрудников самой Штази.

На страже человеческого достоинства?

В преамбуле к уголовному кодексу ГДР записано, что цель кодекса — «охрана достоинства человека, его свободы и прав под эгидой уголовного кодекса социалистического государства» и что «гражданин может быть подвергнут уголовному преследованию лишь в строгом соответствии с законом». Однако многие преступления, предусмотренные этим УК, по которому судили и бросали в тюрьмы восточногерманских граждан, были уникальны для тоталитарных режимов, как фашистских, так и коммунистических.

Более того, некоторые разделы этого кодекса, такие как «изменническая передача информации» и «измена Родине путем шпионажа», трактовались извращенно, в результате чего немалое число граждан ГДР было упрятано в колонии строгого режима. Жертвами этого извращения юстиции обычно становились люди, которые подавали заявления на выезд из ГДР и получали отказ. Во многих случаях все их «преступление» состояло в том, что они посещали консульство какой-либо западной страны и интересовались там иммиграционными правилами. Такой интерес частенько «вознаграждался» сроками до двух с половиной лет исправительно-трудовых работ.

Занятия «антигосударственной пропагандой» также предусматривали наказание. В одном случае молодого человека арестовали и предали суду за то, что он сказал, будто совсем не обязательно размещать танки на границе, и назвал пограничные укрепления «чушью». На процессе он признал, что регулярно смотрел передачи западногерманского телевидения и затем пересказывал их содержание друзьям. Один из этих «друзей» и настучал на него в Штази. Судья счел деяния обвиняемого общественно опасным и присудил ему полтора года исправительно-трудовых работ.

Любопытно, что другая статья этого же раздела УК предусматривала наказание за «прославление милитаризма», хотя в самой же ГДР восхваление Национальной Народной Армии выходило за всякие рамки, приемлемые на Западе. Армия ГДР носила форму со знаками различия такими же, как и нацистский вермахт. Не хватало только орлов со свастикой, да и каски были иной формы, однако на парадах части ННА старательно имитировали прусский гусиный шаг.

Один девятнадцатилетний юнец вывесил в окне своей квартиры плакат «Когда юстицию обращают в орудие угнетения, сопротивление становится обязанностью!». Его приговорили к 22 месяцам тюрьмы. Ранее он подал заявление о выездной визе и получил отказ. Тридцатичетырехлетний отец двух детей, которому также было отказано в разрешении выехать из «государства рабочих и крестьян», просто констатировал этот факт, написав на плакате: «Мы хотим уехать, но нас не пускают». Ему дали 16 месяцев. Деяния обоих «преступников» были квалифицированы как нарушение закона «О создании помех деятельности государственных или общественных органов».

Два письма — одно другу в Западную Германию с просьбой помочь легально эмигрировать на Запад и второе с аналогичной просьбой в адрес главы государства Э. Хонеккера — принесли их автору четыре года тюрьмы. Его судили по двум статьям: за «установление нелегальных контактов» (написал письмо своему другу) и за «клевету на общественный строй» (осмелился обратиться к Хонеккеру). Штази нелегально перехватила оба письма.

Вожди ГДР в деле выкорчевывания антигосударственных настроений не могли полагаться только на миллионную армию доносчиков, завербованных Штази. Решив обезопасить себя со всех сторон, они приняли закон, по которому недонесение о своих соседях или знакомых, занимающихся «антигосударственной деятельностью», каралось тюремным заключением на срок до пяти лет. Одному человеку дали 23 месяца за то, что он не сообщил в органы госбезопасности о своем друге, собиравшемся бежать на Запад.

Закон об обязательных доносах вырастал из устава СЕПГ, изданного в виде маленькой красной книжицы. Я подобрал экземпляр этого устава, ранее принадлежавший шоферу Штази, который на полях напротив статьи, где требовалось «сообщать в руководящие органы партии, вплоть до ее Центрального комитета, о любых проступках, невзирая на должности лиц, их совершивших», написал «Ха, ха».

Руперт Шольц, депутат бундестага и профессор Мюнхенского университета, рассказывал, что многие бывшие граждане ГДР считают, что их западные собратья не горят особым желанием привлечь к судебной ответственности преступников из Штази: «И действительно, мы уже слышали, как многие из них говорили, что мирную революцию лучше было бы сделать кровавой, тогда бы они смогли рассчитаться со своими мучителями, перевешав их побыстрее».

Священник лютеранского прихода в Восточной Германии Иоахим Гаук разделяет пессимизм населения и не питает особых надежд на то, что правосудие когда-либо восторжествует. После объединения Германии боннское правительство назначило Гаука ответственным за хранение архивов Штази. «Нам нужна по меньшей мере легальная основа, чтобы отыскивать в наших папках имена виновных, — вспоминал Гаук. — Но это будет нелегко. Если выложить миллионы этих дел в одну линию, то она растянется на 202 километра. В этих делах вы найдете невероятное количество жертв Штази и их мучителей».

Нужные полномочия Гаук получил в ноябре 1991 года, когда германский парламент принял закон, позволявший начать в архивах Штази поиски с целью установления личностей бывших сотрудников Штази и их пособников. Гаук рассматривал этот законодательный акт как первый шаг в правильном направлении. Опираясь на архивные данные, можно будет уволить этих людей с занимаемых ими должностей на государственной и муниципальной службе без каких-либо судебных разби рател ьств.

«Мы крайне нуждались в этом законе. Логически немыслимо, чтобы те, кто служил этому аппарату угнетения, по-прежнему продолжали бы занимать руководящие должности. Нам нужно убедить наш народ в том, что он теперь свободен, и сделать так, чтобы люди прониклись доверием к органам власти на всех уровнях», — рассказывал Гаук.

Просмотр шести миллионов дел займет долгие годы.

Значительное количество досье находится в хранилищах окружных управлений Штази, разбросанных по всей Восточной Германии. Чтобы привести в порядок все дела в берлинском центральном хранилище, одному человеку потребовалось бы 128 лет. Эта работа не была бы столь затруднена, если бы последнее правительство ГДР в целях предотвращения «охоты на ведьм» не отдало распоряжение уничтожить тысячи компьютерных дискет. Тысячи дел по шпионажу были изрезаны на куски и упакованы в 17 200 бумажных мешков. Разборка содержимого только одного мешка занимала у двух рабочих от шести до восьми недель. Затем наступал черед специалистов по головоломкам, соединявших вместе эти кусочки.

К середине 1997 года таким вот образом было обработано менее 500 мешков, что составило около 200 тысяч страниц. Значительно усложняет дело нехватка опытных специалистов по архивам и экспертов. А ведь помимо этих дел есть еще 37,5 миллионов карточек с именами осведомителей и тех, кто находился под наблюдением Штази, которые также необходимо проверить. Первоначально предусматривалось финансирование штата из 550 сотрудников. На это ежегодно выделялась сумма в 15 миллионов долларов. К 1997 году бюджет вырос до 137 миллионов долларов, а штат — до 3100 сотрудников.

Жертвам Штази и гражданам, находившимся под наблюдением сотрудников госбезопасности, было позволено взглянуть на их дела. За четыре года, минувших после объединения, с такой просьбой обратилось 860 000 человек, причем только за один декабрь 1994 года таких желающих оказалось 17 626 человек. К 1997 году было зарегистрировано 3,4 миллиона заявок на просмотр дел. Пострадавшие находили имена тех, кто предал их, и часто обращались с гражданскими исками в суд. Было возбуждено несчетное множество таких исков, и оказались разорванными многие узы родственных и дружеских отношений.

Работа по реабилитации пострадавших и выплате им компенсации не стоит на месте, однако уголовное преследование виновных дело, по мнению Гаука, чрезвычайно трудное: «Мы часто видим, что ведущих функционеров СЕПГ, несущих ответственность за бесчеловечную политику, за которую их и нужно судить, предают суду по обвинению в менее значительных преступлениях, например, коррупции».

Это действительно оскорбление для демократии, если такой человек, как Гарри Тиш, отдается под суд за растрату, а не за то, что он был членом Политбюро, в недрах которого рождалась преступная государственная политика.

«Закон о делах Штази», как его обычно называют, сделал возможным удаление из бундестага парламентариев, сотрудничавших с восточногерманской охранкой! Сотни чиновников были уволены или сами ушли в отставку, а несколько человек даже покончили с собой, когда выяснилось, что они были осведомителями Штази. Среди подавших в отставку был и Лотар де Мэзьер, последний премьер ГДР, подписавший договор об объединении с западногерманским канцлером Гельмутом Колем. Он был деятелем восточногерманского варианта Христианско-Демократического Союза, который, подобно всем другим некоммунистическим партиям Восточного блока, был послушной марионеткой правящего режима. После объединения Германии он стал депутатом бундестага и в награду получил пост вице-председателя ХДС, партии Гельмута Коля. Адвокат по профессии, де Мэзьер долгие годы работал на Штази в качестве осведомителя под кличкой «Черни». Сначала де Мэзьер отрицал, что «Черни» — это он, однако доказательств было более чем достаточно. Именно правительство де Мэзьера и приказало уничтожить компьютерные дискеты Штази.

Политическое выживание коммунистов

О де Мэзьере, сыгравшем главную роль в быстром объединении Германии, вскоре забыли, однако двадцать членов старой коммунистической партии, СЕПГ, все еще являются депутатами бундестага. В конце 1989 года, когда ГДР стала рушиться, СЕПГ изменила свое название на ПДС — Партия демократического социализма. Ее новое руководство сочло, что ему удалось откреститься от своего кровавого прошлого, взяв как часть названия партии слово «демократический». Если бы выборы лёта 1990 года проходили несколькими месяцами позже, что дало бы возможность организовать их по закону объединенной Германии, эти люди не смогли бы пробиться в парламент. В ФРГ действует система пропорционального представительства, согласно которой, чтобы быть представленной в парламенте, любая партия должна набрать не менее 5 процентов голосов. Избиратели опускают в урны два бюллетеня, один за партию и другой за конкретного кандидата. Это называется прямым делегированием. Если какая-то партия не дотягивает до 5 процентов, но получает хотя бы три прямых мандата, она будет представлена в парламенте. Учитывая меньшую численность населения Восточной Германии, боннское правительство пошло на временный компромисс и снизило порог до 3 процентов, и ПДС с огромным трудом преодолела даже такой низкий барьер.

На всеобщих выборах 1994 года, первых после объединения, ПДС набрала 4,4 процента. Если бы не голоса, поданные за четырех депутатов прямым голосованием, ПДС не была бы представлена в парламенте. Эти четыре мандата она получила в избирательных округах Восточного Берлина, населенных по большей части безработными, бывшими партийными функционерами и правительственными чиновниками. Одним из депутатов, избранных прямым голосованием, стал Грегор Гизи, адвокат-коммун ист, которого обвинили в том, что он доносил на своих клиентов в органы госбезопасности. Гизи отверг это обвинение и добился временного постановления суда, запретившего одному бывшему восточногерманскому диссиденту выступать с подобными утверждениями публично. Однако в декабре 1994 года гамбургский суд отменил это постановление на основании документов Штази.

Еще одним кандидатом, который пришел в парламент таким же путем, стал Стефан Гейм, писатель после прихода Гитлера к власти, эмигрировавший в США и принявший там американское гражданство. Во время второй мировой войны он служил офицером в американской армии. В 1952 году он отказался от американского гражданства и переехал в ГДР, где принял тамошнее гражданство и вступил в СЕПГ. Год спустя, 17 июня 1953 года, население ГДР восстало против коммунистов. Это восстание было подавлено советскими войсками. Впоследствии Гейм писал в коммунистической еженедельной газете «Берлинер Цайтунг», что если бы не вмешательство Советов, то «началась бы американская бомбардировка. Выстрелы в мятежников предотвратили войну, а не развязали ее». А когда за четыре месяца до этого умер Сталин, Гейм в той же газете выразил свою скорбь по палачу, сгубившему двадцать миллионов человеческих жизней, назвав его «самым любимым человеком нашего времени». И наконец, в речи 31 января 1995 года на демонстрации по случаю 62-й годовщины прихода нацистов к власти ни в чем не раскаявшийся Гейм, которому исполнилось уже восемьдесят два года, имел наглость заявить, что теперешний климат в Германии «очень напоминает 1933 год» и сильно пугает его. Зрелище, когда Гейму как старейшему депутату согласно традиции было поручено открыть сессию бундестага в 1995 году, иначе как гротескным назвать нельзя. Несмотря на яростные протесты, председатель бундестага Рита Зюссмут решила не нарушать эту традицию.

Сохранил свое место в парламенте и Ханс Модров, ветеран номенклатуры СЕПГ, возглавлявший ранее дрезденскую окружную партийную организацию. Это был один из влиятельнейших постов в коммунистической иерархии. В репрессивном аппарате Модров играл не последнюю роль. Ему напрямую подчинялся генерал-майор Хорст Бём, начальник окружного управления Штази. Именно Модров приказал сотрудникам народной полиции в бурные дни осени 1989 года подавить демонстрации протеста. Сотни протестующих были жестоко избиты и брошены в тюрьму. В начале 1990 года Бёма нашли застреленным в своем кабинете. Это случилось как раз перед тем, как он должен был предстать перед комиссией, которая была создана для решения вопроса о будущем ГДР. Его смерть списали как самоубийство. Однако ходили слухи, что Бёма убили, дабы помешать ему дать показания о деспотичном стиле руководства Модрова. В мае 1993 года Модрова признали виновным в предвыборных махинациях. Руководство ГДР приказало, чтобы процент голосов «против» официальных кандидатов на выборах 1989 года был меньше, чем в 1985 году. Модров отпарировал, что «против» проголосовало только 2,5 процента избирателей его округа, однако в действительности таких бюллетеней было как минимум в четыре раза больше. Судья ограничился порицанием в адрес Модрова, вместо того чтобы подвергнуть его тюремному заключению или хотя бы оштрафовать. Федеральный верховный суд, занимавшийся пересмотром приговоров судов низших инстанций, в ноябре 1994 года постановил провести повторное слушание дела Модрова по причине «слишком мягкого» предыдущего приговора. После второго процесса Модрова приговорили к шести месяцам условно. Годом позже бундестаг все еще дебатировал вопрос, лишать Модрова депутатского мандата или же нет.

В 1949 году финансы и прочая собственность НСДАП — нацистской партии, — конфискованные после войны победоносными союзниками, были переданы первому западногерманскому правительству. Миллионы марок СЕПГ были унаследованы ПДС, которая после краха ГДР нелегально переправила часть средств за пределы Германии. В распоряжение ПДС перешли также и архивы СЕПГ. Доступ к ним был закрыт для всех, кто не являлся членом партии. Вскоре после объединения суды постановили, что эти архивы являются собственностью государства. Правоохранительные органы и ученые получили возможность работать с хранящимися там материалами. Тем не менее архивам СЕПГ грозила новая опасность. В 1994 году немецкий журнал «Фокус» обнаружил письмо, датированное мартом 1991 года, которое глава ПДС Грегор Гизи послал В. А. Ивашко, заместителю Генерального секретаря ЦК КПСС. В этом письме Гизи упрашивал советских руководителей либо оказать давление на канцлера ФРГ Гельмута Коля, чтобы он вернул эти архивы ПДС, либо, если для Коля это окажется по политическим мотивам невозможным, уничтожить их. Открытие архивов, писал Гизи, было «настоящей катастрофой», потому что в них содержалось множество секретных документов. Опубликование этих документов имело бы «крайне неприятные последствия не только для ПДС, но и для компартии Советского Союза», — указывал Гизи. Однако его советские друзья были уже бессильны что-либо сделать. В архивах хранятся документы с решениями и директивами Политбюро, которые могут стать причиной судебного преследования многих лиц из высшей партийной номенклатуры ГДР. В конце концов ПДС соглашалась оставить себе лишь 20 процентов фондов СЕПГ и передать 80 процентов в качестве жеста доброй воли новому государству.

Не все, кто внимательно наблюдал за тем, как разворачивались события, были удовлетворены таким их поворотом. Член ХСС Петер Гаувайлер, министр развития и экологии правительства Баварии, потребовал запрета ПДС и ГКП — компартии ФРГ. «Не проходит и месяца, чтобы мы не узнавали о все новых преступлениях, совершенных СЕПГ, об ужасных, отвратительных вещах, — сказал Гаувайлер. — Мы не можем терпеть организацию, ставшую преемницей этой преступной шайки». Объектом его критики была не политика ПДС: «Всегда будет какая-то партия левее нашей социалистической партии. Дело не в этом. Трансформация СЕПГ в ПДС равносильна тому, как если бы в 1945 году НСДАП — нацистская партия — сменила свое название на Социалистическую рабочую партию (SAP). И тогда, поменяв вывеску и будучи удаленными от власти, они сказани бы, что нацистская идеология — штука вполне нормальная, просто ее извратили в процессе реализации. Теперь мы начнем заново и поскольку мы будем душками и станем исповедовать любовь к ближнему, мы требуем себе лишь двадцать процентов нацистской собственности». Любого, кто осмелится хотя бы предложить подобное, следовало бы запереть в сумасшедший дом на всю его оставшуюся жизнь.

Гаувайлер обвинил ГКП в том, что она была «пятой колонной». Документы Штази подтверждают, что некоторые члены ГКП проходили подготовку на специальных базах в ГДР, где их учили стрельбе из различных видов оружия, обращению со взрывчаткой и партизанской тактике. В случае войны они должны были устраивать в ФРГ диверсии на промышленных объектах и коммуникациях.

«Эта западногерманская сестра СЕПГ была предательской организацией с самого начала», — сказал автору этой книги Гаувайлер.

Одновременно с требованием запрета обеих партий Гаувайлер выдвинул и другое требование — использовать фонды ПДС и ГКП для выплаты компенсаций лицам, пострадавшим от коммунистических репрессий. Несмотря на то, что руководство ФРГ проигнорировало предложение Гаувайлера, его аргументы стоят того, чтобы привести их здесь: «Если эти суммы выплачивать из общественных фондов, наш народ будет вправе назвать нас идиотами. Ведь не наш народ нанес вред тем, кого преследовали за их политические убеждения. Если мы не заставим коммунистов платить, это может привести к новым противоречиям и скандалам. Заставьте их заплатить, и тогда никто и слова не скажет в адрес рядовых коммунистов, бессловесных попутчиков. Мы опять хотим стать одной нацией, мы хотим идти вперед. Наше будущее называется Германия и Европа. В любом случае хватит уже этих разговоров о вине. Весь Запад виноват. Наше бездействие обескуражило народ Восточной Германии».

Своим последним замечанием Гаувайлер подразумевал, что в результате целого ряда безрадостных событий те из восточных немцев, кто не были коммунистами и не сочувствовали им, впали в апатию и бездействие. Первым таким событием было восстание 1953 года, когда тысячи жителей ГДР были брошены в тюрьмы и многие тысячи расстреляны. Советская армия подавила восстание, а западные державы ограничились лишь устными протестами. В 1956. году немцы стали свидетелями вмешательства Советов во внутренние дела Венгрии, в то время как Запад остался почти безучастным наблюдателем. Обещание государственного секретаря США Джона Фостера Даллеса, что Соединенные Штаты «помогут тем, кто помогает самим себе», в отношении «порабощенных наций» на поверку оказались пустым звуком. Отчаянные крики венгров о помощи, передававшиеся будапештским радио, остались без внимания. В 1961 году десятки тысяч восточных немцев начали голосовать против коммунизма ногами, и тогда, чтобы предотвратить массовый исход населения, была воздвигнута Берлинская стена. Президент Джон Кеннеди, который за два месяца до этого встречался с советским премьером Никитой Хрущевым в Вене, три дня мучался сомнениями и наконец приказал американским войскам в Берлине ничего не предпринимать. Семь лет спустя вторжение в Чехословакию советских войск и их союзников по Варшавскому договору, включая Народную армию ГДР, привело к тому, что «Пражская весна» сменилась новым ледниковым периодом. Разумеется, военное вмешательство НАТО могло бы привести к третьей мировой войне, однако Запад мог принять и другие меры, невоенного характера, чтобы продемонстрировать свою твердую позицию, а не занимать позицию молчаливого соглашательства.

Еще одним ударом по противникам коммунистической диктатуры был уход вооруженных сил США из Вьетнама, ставший огромной психологической победой для коммунистов. Завершающим ударом стала фотография их мучителя Эриха Хонеккера, восседавшего на Хельсинкской конференции 1975 года между американским президентом Джеральдом Фордом и канцлером ФРГ Гельмутом Шмидтом. На Хельсинкской конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе поднимался, в частности, вопрос и о правах человека и свободе передвижения граждан государств, подписавших заключительный акт конференции. Форд и Шмидт знали о приказе Хонеккера стрелять по беглецам, а народ Восточной Германии знал, что режим ГДР нарушал Хельсинкское соглашение и до и после того, как Хонеккер подписал его. Триумфальная фотография украшала первую страницу партийной газеты «Нойес Дойчланд» как доказательство того, что Запад признал легитимность ГДР. Подобострастное отношение западногерманской стороны к Хонеккеру, ярко проявившееся в ходе государственного визита последнего в ФРГ в 1987 году, не прошло незамеченным народом Восточной Германии. Жители ГДР наблюдали за освещением этих событий по телевидению. Они могли видеть, что социал-демократы и многие свободные демократы особенно старались угодить руководителям ГДР. Ведущие политики этих партий вот уже несколько лет пытаются ликвидировать центральное регистрационное управление и уничтожить дела о коммунистических преступлениях. Нетрудно понять, почему восточные немцы, даже те, кто не состоял в СЕПГ, решили приспособиться к режиму.

Что касается преследования бывших коммунистических функционеров, то здесь Гаувайлер вторил бывшему президенту Литвы Витаутасу Ландсбергису, который предложил сформировать международный трибунал. В 1990 году Гаувайлер рассказывал автору этих строк: «Такой трибунал стал бы «судом жертв», который бы судил элиту всей коммунистической империи — Польши, стран Балтии, ГДР, Болгарии, Украины и других государств. Их следует судить не за личное обогащение, но за преступления против человечества».

Еще до того, как было решено прекратить судебное преследование Хонеккера по причине его неизлечимой болезни, Гаувайлер выступил против привлечения бывшего восточногерманского лидера к судебной ответственности западногерманской юстицией.

«Западногерманская юстиция фактически уже амнистировала Хонеккера. Еще в 1987 году специально изменили законы так, чтобы можно было расстелить красную ковровую дорожку для его государственного визита, который осуществлялся по приглашению боннского правительства. Его принимали с большой помпой. А теперь они хотят судить его, но это же лицемерие. Ведь уже тогда мы знали, что он отдал приказ стрелять по людям на границе. В то время его визит был проблематичен, но мы пошли на это! Нужно судить и других, тех, кто совершил тяжкие преступления, убийства, непредумышленные убийства и пытки. Однако для остальных попутчиков режима, сотен тысяч членов СЕПГ должна быть объявлена амнистия. Мы не знаем, как бы мы вели себя, если бы нам пришлось жить там».

Взгляды Симона Визенталя, охотника за нацистами, противоположны взглядам Ландсбергиса и Гаувайлера. Их разделяет и правительство Германии. Визенталь утверждает, что Нюрнбергский трибунал никогда бы не был созван, если бы не мировая война и миллионы жертв, которые она принесла: «Нужно, чтобы каждая бывшая коммунистическая страна рассчиталась со своей историей, и тогда они смогут навести в своих домах порядок, а не с помощью какого-то международного трибунала». Визенталь также подчеркнул, что суд над восточногерманскими руководителями должен состояться как можно быстрее. «Они не только терроризировали свой собственный народ хуже, чем гестапо, но и правительство было самым антисемитским и антиизраильским из всех правительств Восточного блока. Они ничем не помогали Западу в выслеживании нацистских преступников, они игнорировали все просьбы западногерманских судебных инстанций о сотрудничестве. Мы только что обнаружили полки с делами нацистов общей протяженностью в 4 мили. Теперь мы знаем, как Штази использовала это досье. Они шантажировали нацистов, сбежавших за границу, заставляя их шпионить для ГДР. Помимо этого, Штази обучала террористов со всего мира».

Все офицеры Штази, за исключением одного, причастные к подготовке международных террористов, о чем упоминал Визенталь, были летом 1991 года задержаны на непродолжительное время. Один офицер был предан суду, признан виновным и приговорен к четырем годам тюремного заключения за причастность к взрыву бомбы во французском культурном центре в Западном Берлине, устроенному в 1983 году Карлосом «Шакалом». Однако суд в Берлине приказал освободить остальных и приостановил судебное разбирательство на то время, пока верховный суд решит, какие законы здесь применили — ГДР или ФРГ. Эти офицеры Штази, включая начальника управления по борьбе с терроризмом, подготовили сотни германских, арабских и латиноамериканских террористов. Кроме того, они обеспечивали технически таких людей, как Карлос, Абу Ни дал и Абу Дауд, которые организовывали убийства во многих странах. В ГДР эти террористы часто отсиживались после совершения очередного теракта.

Вышеупомянутые офицеры Штази действовали не по своей инициативе. Они выполняли приказы Хонеккера и Мильке. Эгон Кренц, который после смещения Хонеккера недолгое время был генеральным секретарем СЕПГ и главой государства, находится под угрозой судебного преследования только в связи с приказом правительства стрелять по людям, пытающимся бежать на Запад. Однако он был членом Политбюро, курировавшим госбезопасность, и работал в тесном контакте с главой Штази Мильке. Кренц, Хонеккер и Мильке часто встречались для обсуждения дел, связанных с терроризмом. На одной из встреч они решили не мешать ливийцам осуществить теракт в Западном Берлине, в результате которого погибли три американских солдата и были ранены более двухсот гражданских лиц.

Был причастен к международному терроризму и Маркус Вольф. Его шпионское ведомство, главное управление «А», было тесно связано с террористами за рубежом. Именно подчиненные Вольфа первыми установили официальные контакты с этими лицами. Бывший генерал отрицал свою причастность к акциям террористов, однако существуют веские доказательства его информированности, о чем пишется в другой главе этой книги.

Похоже, что германские власти, расследовавшие деятельность Вольфа, интересовались главным образом разведывательными операциями его ведомства, в штате которого числилось 4286 сотрудников. Восточногерманские шпионы проникли буквально во все правительственные учреждения ФРГ, включая разведку. Если бы не распад ГДР, деятельность западногерманской контрразведки вскоре оказалась бы парализованной по причине массового предательства ее сотрудников. Один шпион Штази был даже советником канцлера Вилли Брандта, которому пришлось уйти в отставку после разоблачения этого глубоко законспирированного агента.

Штази охотилась не только за секретами ФРГ. Круг интересов этого ведомства охватывал весь земной шар. Главными их целями были НАТО, дипломатические миссии США и разведка вооруженных сил США. Основной отмычкой восточногерманской разведки были деньги, огромное количество денег. Мало кем из американских предателей двигали идеологические мотивы. Разведка ГДР имела досье на высших руководителей США, причем поражал своей исключительной точностью политический портрет президента Рональда Рейгана. Еще более обширное досье на президента Джорджа Буша, включавшее его психологическую характеристику, было уничтожено, когда Штази доживала последние дни.

Вольф цинично оправдывал действия свои и своих сотрудников, утверждая, что они были «разведчиками мира». Они остановили «западную агрессию», узнав заранее о планах нападения на «мирную» ГДР. Однако вплоть до 1988 года глава Штази Эрих Мильке в узком кругу своих помощников заявлял, что следующая война в Европе «начнется нападением сил Варшавского договора на ФРГ». И действительно, вскоре после объединения сотрудники министерства обороны ФРГ обнаружили план Варшавского договора, состоявший из 25 000 документов. В отличие от планов НАТО, строившихся с учетом всех неожиданностей, планы коммунистов были строго наступательными. Например, в течение двух дней после начала вторжения должны были наноситься ядерные удары. В архивах Штази имелся и отдельный подробный план оккупации Западного Берлина, к которому прилагались списки лиц, подлежавших аресту.

Вольф также утверждал, что его управление представляло собой автономную единицу, не зависевшую от министерства государственной безопасности, и что он и его сотрудники занимались только разведывательной деятельностью, как и все западные разведслужбы. Разумеется, он заявлял, что не имел ничего общего с репрессиями против населения. Очевидно, Вольф считал, что наиболее «щекотливые» документы разведывательного управления были уничтожены. Однако он ошибся. В распоряжении федеральной прокуратуры Западной Германии есть документ, где содержится его выступление перед сотрудниками своего аппарата в 1983 году, в котором он подчеркнул, что главное управление внешней разведки действует не обособленно, а является неотъемлемой частью МГБ. Он добавил также, что операции Штази против диссидентов не были бы столь успешными, если бы не информация, добытая сотрудниками разведки.

После крушения ГДР лишь около ста бывших офицеров Штази публично раскаялись в своих деяниях и предоставили информацию об аппарате террора и шпионажа. Подавляющее большинство сотрудников этой тайной полицейской организации, в которой когда-то работало около 102 000 человек, продолжают хранить молчание, ссылаясь на то, что они связаны присягой, которую приняли при последнем правительстве ГДР. Эта присяга была объявлена недействительной, и некоторым офицерам пришлось давать показания против западных немцев — агентов Штази, работу которых они курировали.

Угроза в настоящем и будущем

Сегодня бывшие сотрудники Штази представляют собой серьезную проблему для внутренней безопасности Германии. Почти в одночасье потеряв все — власть, привилегии, большие пенсии — и оказавшись на положении безработных, эти люди способны на все. Нескольким бывшим офицерам Штази, которые сотрудничали с властями, угрожали смертью. Такие же угрозы получили и бывшие политзаключенные, назвавшие имена своих мучителей. Рюдигеру Кнехтелю, бывшему пограничнику, которого посадили за то, что он написал письмо на американскую армейскую радиостанцию, в котором попросил передать его любимую песню, угрожали плеснуть кислотой в лицо. Полиция взяла его под охрану. Кнехтель вместе с одним бывшим офицером Штази принял участие в теледебатах. Сотрудник Штази, желая сохранить свое инкогнито, выступал из-за занавеса. Не раскаявшись ни в чем, он резко критиковал «преследование» почтенных людей, вся вина которых заключается лишь в том, что они защищали государство. Ютту Лимбах, тогдашнего берлинского сенатора юстиции, выступавшую за принятие решительных мер к преступникам из Штази, он назвал «жалкой вошью, которую нужно беспощадно раздавить». В 1993 году Лимбах назначили членом верховного суда ФРГ.

Несмотря на то, что в ПДС уже появились различные течения, твердолобые коммунисты все еще верят в то, что социализм в их понимании в конце концов восторжествует. Они игнорируют тот факт, что численность рядов их партии, достигшая пика в 1989 году (2,1 миллиона членов), когда СЕПГ поменяла свое наименование, в 1996 году составляла 150 000 членов, регулярно платящих взносы. В разговорах с автором бывшие офицеры Штази постоянно упирали на то, что «не все, сделанное СЕПГ, было плохо», и в качестве примера приводили бесплатное образование, медицинское обслуживание и оплачиваемые отпуска. Один из них, бывший полковник Манфред Кляйнпетер, курировавший работу с американцами, шпионившими для Штази, обдал автора этой книги ледяным молчанием, когда тот сравнил такие утверждения со словами нацистов, говорившими, что не все было плохо при Гитлере, ведь в конце концов автобаны — это его заслуга.

Осенью 1991 года «неисправимые» начали копировать эсэсовцев и в другом. После второй мировой войны бывшие члены СС создали тайную организацию ОДЕССА, которая помогла многим убийцам избежать наказания. Бывшие сотрудники Штази также создали свою организацию под названием ОДОМ — организация офицеров министерства госбезорасности. Манфред Киттлаус, глава берлинского подразделения по расследованию правительственных преступлений, заявил на парламентских слушаниях в 1993 году, что бывшие коммунистические чиновники являются примером «классической формы организованной преступности». Один из его криминологов, Уве Шмидт, сказал комиссии, копающейся в прошлом ГДР, что бывшие офицеры Штази работали рука об руку с русской мафией. «Это первоочередная проблема внутренней безопасности», — подчеркнул Шмидт.

Каждый диктатор нуждается в тайной полиции

Как и в других коммунистических странах, в ГДР диктаторы не смогли бы существовать без секретной полиции. Штази была инструментом, который СЕПГ использовала, чтобы удержаться у власти. Министерство государственной безопасности было основано в соответствии с теорией Ленина «о защите революции» и стало практическим воплощением ее в жизнь Сталиным. Одним из первых декретов Ленина после переворота в октябре 1917 года был декрет о создании тайной полиции, ЧК. Тайные полицейские организации были естественным продолжением марксистско-ленинских партий. Структуры советской тайной полиции и практика контроля над обществом посредством террора были для Мильке образцами во всех отношениях. Подобно КГБ и другим коммунистическим органам безопасности Штази была «щитом и мечом» правящей политической партии, оружием, с помощью которого партия реализовывала свои притязания на абсолютную власть.

Эти притязания базировались на ленинском учении о классовой борьбе, империализме, правильном социализме и диктатуре пролетариата. В социалистической ГДР Штази не была государством внутри государства. Она находилась под жестким контролем партийной верхушки, которая бдительно следила за тем, чтобы собака не укусила своего хозяина. Идея неукоснительного послушания партии вбивалась в головы сотрудников Штази с первого дня их работы в этом ведомстве. Вот почему исполнители преступлений, поощрявшихся восточно-германским государством, защищали свои действия, ссылаясь на то, что они просто выполняли приказы.

Ленин в своем докладе 22 октября 1918 года сказал, что «главным звеном в цепи революции является германское звено, и успех мировой революции зависит от Германии более, чем от какой-либо другой страны. Тем самым было предрешено, что Штази станет главным пособником КГБ. Разгромив в 1945 году Германию и оккупировав значительную ее часть, Советский Союз был готов на любые меры для удержания этого плацдарма. В 1947 году Сталин сказал Эдварду Карделю, тогдашнему премьер-министру Югославии, следующее: «Мы, русские, никогда не уйдем из Германии». Во имя свершения мировой революции необходимо было подавлять или искоренять, что гораздо лучше, любые проявления антикоммунистических настроений. В течение пяти лет после крушения третьего рейха в системе НКВД (и позднее МВД и МГБ) продолжали функционировать некоторые концлагеря, созданные еще нацистами; среди них были такие печально известные лагеря смерти, как Бухенвальд и Заксенхаузен. Сначала там содержались бывшие нацисты — по большей части рядовые члены НСДАП, не занимавшие никаких руководящих постов, — и военные преступники. В 1946 году после слияния социал-демократической и коммунистической партий и образования СЕПГ ситуация изменилась. В этих лагерях оказались также тысячи социал-демократов и коммунистов, выступавших против слияния.

Когда война закончилась, Эрих Мильке стал как бы главным доверенным лицом СССР в Германии. Он был верным вассалом, который упорно трудился над созданием мощной, разветвленной тайной полицейской организации, выполнявшей различные функции, в том числе и разведывательные. Подобно Жозефу Фуше, который, вечно держась в тени, помог свергнуть шесть правительств Франции в конце восемнадцатого — начале девятнадцатого века, в эпоху Великого террора, Мильке весьма преуспел в интригах и искусстве выживания. Хотя в интеллектуальном плане ему было далеко до Фуше, тем не менее, ловко маневрируя в атмосфере постоянных чисток и охот на ведьм, Мильке занимал пост главы госбезопасности дольше, чем все его коллеги по Восточному блоку.

Его отношения с советской тайной полицией были очень близкими, как у близнецов-братьев, и имели очень давнюю историю, когда в 1931 году он бежал из Германии в СССР после того, как убил двух берлинских полицейских. Он дружил почти со всеми советскими министрами госбезопасности. Как и Фуше, Мильке любил лично руководить тайными операциями. Его идеалом был Феликс Дзержинский, основатель советской ЧК, и Мильке сам часто называл себя чекистом.

В целом Штази была преступной организацией, основанной и руководимой монополистической партией, — сочетанием красного гестапо и мафии, где Мильке играл двойную роль Генриха Гиммлера и Дона Корлеоне. Чтобы понять динамику этой мощной организации тайной полиции, которая попирала основные права человека и достоинство личности, особенно важным представляется знакомство с жизнью ее руководителя.

Глава 2
Московский руководитель красного гестапо

Стояло позднее утро 9 августа 1931 года. Эрих Мильке и его товарищ по компартии Эрих Циммер очень спешили. Они быстро шли по улицам одного из рабочих кварталов Берлина с угрюмыми, закопченными домами. Они только что вызвались совершить убийство и почти не обращали внимания на свежие надписи на стенах и заборах, которые содержали угрозы в адрес полицейских: «За одного застреленного рабочего умрут два полицейских!!! Красный фронт отомстит!».. Именно такая миссия и была возложена на Мильке и Циммера.

В тот момент, когда эта пара переходила площадь Бюлов-плац, у входа в Карл Либкнехт-Хаус, штаб-квартиру Коммунистической партии Германии, собралось несколько десятков человек. За два дня до этого, 7 августа, молодой полицейский, только что выпущенный из полицейской школы и назначенный в подразделение по борьбе с беспорядками, застрелил молодого коммуниста, который напал на него во время уличного побоища. В кварталах Моабита, Веддинга, Пренцлауэрберга, Нойкельна и Гезундбруннена, населенных сотнями тысяч рабочих семей, насилие стало повседневной реальностью. Наконец Мильке и его товарищ добрались до цели — пивного зала «Лассант», заведения, которое любили посещать «синие воротнички» и коммунисты. Охранник, стоявший у двери, отвел их в пустую комнату и приказал ждать.

В другом помещении два депутата рейхстага от компартии планировали убийство, исполнителями которого должны были стать Мильке и Циммер. Этими депутатами были Ганс Киппенбергер и Гейнц Нойман, а жертвой — Пауль Анлауф, сорокадвухлетний капитан полиции, возглавлявший 7-й полицейский участок, которому коммунисты дали прозвище «Свиное рыло».

Анлауф был для красных самым ненавистным полицейским во всем раздираемом раздорами Берлине. Именно на территории этого участка находилась штаб-квартира КПГ, что делало его самым опасным в городе. Капитан почти всегда сам возглавлял подразделения, разгонявшие несанкционированные митинги и шествия коммунистов.

Киппенбергер и Нойман были в ярости. Их план ликвидации Анлауфа предыдущим вечером провалился. Вальтер Ульбрихт, возглавлявший партийную организацию района Берлин-Бранденбург и подавший идею убрать Анлауфа, устроил им разнос. Ульбрихт был плотником из саксонского города Лейпцига, где в конце девятнадцатого века зародилось социалистическое движение. Вот уже несколько недель как у него чесались руки посчитаться с полицией.

«У меня, в Саксонии, мы бы уже давно разобрались с легавыми, — сказал он Киппенбергеру и Нойману неделю назад. — И здесь, в Берлине, мы больше не будем валять дурака. Скоро мы покажем полиции, где раки зимуют».

Теперь подручные Ульбрихта были исполнены решимости покончить с Анлауфом во что бы то ни стало. Депутат рейхстага Киппенбергер в первую мировую войну был пехотным офицером и имел награду за отвагу — железный крест первой степени. Выпускник факультета философии Гамбургского университета, он во главе отряда студентов-леваков участвовал в неудавшемся коммунистическом восстании, вспыхнувшем в этом северогерманском портовом городе в 1923 году. Разыскиваемый полицией, он бежал в Москву, где был завербован лично генералом Яном Карловичем Берзиным, первым начальником главного разведывательного управления генштаба Красной Армии. Пройдя подготовку в Советском Союзе, Киппенбергер позднее стал самым важным связующим звеном между советской секретной службой и КПГ и в разное время работал под кличками «Алекс», «Адам» и «Вольф». После амнистии, объявленной германским правительством участникам гамбургского восстания, Киппенбергер возвратился в Германию и обосновался в Берлине. Там он стал руководить по поручению Сталина работой тайных организаций КПГ — подразделений М, N, Z и Т. (М — военная группа, N — разведывательная, Z — подрывная деятельность, Т — терроризм).

Нойман также был не прост. Он также прошел подготовку в СССР и был близок к Сталину, с которым он в 20-е годы часто встречался и с которым поддерживал оживленную переписку. Киппенбергер и Нойман совместно возглавляли партийные отряды самообороны — Parteiselbstschutz. Это был коммунистический аналог нацистских штурмовиков-коричневорубашечников и СС, которые щеголяли в черных мундирах с серебряным черепом и скрещенными костями.

Как и их нацистские «коллеги», люди из отрядов коммунистической самоохраны были отъявленными головорезами, которые охраняли сборища и демонстрации коммунистов и специализировались на проламывании голов своим политическим соперникам в уличных схватках. Помимо нацистов их заклятыми врагами были социал-демократы и радикальные националисты. Коммунистические «штурмовики» всегда носили с собой складные металлические дубинки длиной в 7 дюймов, которые, выдвигаясь, достигали длины в 14 дюймов и были очень опасным оружием. Однако против нацистов это не всегда помогало, так как те частенько имели при себе еще и пистолеты.

Пока Мильке и Циммер прохлаждались, Киппенбергер, который на совещаниях по выработке стратегических решений любил именовать себя начальником генерального штаба, по-военному четко инструктировал две группы ротфронтовцев по четыре бойца в каждой. Полевым командиром был назначен Михаэль Клаузе, тридцатишестилетний безработный, герой первой мировой войны, имевший немало наград за храбрость. Привратником на входе в штаб-квартиру компартии был сорокасемилетний Фридрих Бреде, ветеран многих кровавых уличных стычек. В 1920 году он потерял ногу, когда взрывное устройство, которое он испытывал, сработало преждевременно. Киппенбергер сказал ротфронтовцам, что Мильке и Циммер выбраны в качестве исполнителей, поскольку они прекрасно зарекомендовали себя как бойцы отрядов зельбстшютца (самообороны). Двадцатитрехлетний Мильке вступил в немецкий комсомол, когда ему было 14 лет, в 1927 году принят в партию. Мильке был протеже Киппенбергера, потому что относился к военному обучению, которым занимался последний, с энтузиазмом прусского юнкера. Ветераны первой мировой войны учили молодежь обращаться с пистолетами, винтовками, пулеметами и ручными гранатами. Это подпольное обучение велось в малонаселенной сельской местности провинции Бранденбург, окружавшей Берлин. Мильке также порадовал Киппенбергера своими исключительными успехами на занятиях по конспирации и шпионажу, которые вели товарищи, получившие подготовку в школе ГРУ в Москве.

Отпустив ротфронтовцев, Киппенбергер пришел к Мильке и Циммеру. К последним присоединился еще один человек, Макс Тунерт, которому другой товарищ, Макс Матерн, только что вручил пистолет марки «люгер», сказав при этом: «Дело затевается серьезное… Это «Свиное рыло» надолго запомнит нас». Повернувшись к Мильке и Циммеру, Киппенбергер спросил:

— Вы точно готовы застрелить «Свиное рыло»?

Циммер кивнул, но сказал, что не знает, как выглядит Анлауф.

«Тунерт вам его покажет», — сказал Киппенбергер.

Мильке, никогда не отличавшийся особой разговорчивостью, но склонный к внезапным вспышкам ярости, напрягся.

«Естественно, — сказал он громко, словно этот вопрос оскорбил его, и добавил, что хорошо знает Анлауфа по предыдущим налетам полиции на штаб-квартиру КПГ. Мильке весь исходил самоуверенностью. Несмотря на невысокий рост, примерно пять футов и пять дюймов, он был хорошо сложен, спортивен, с привлекательной внешностью. Под курткой, за брючным ремнем, у него был засунут девятимиллиметровый «люгер» со стволом длиной в 8 дюймов. В годы войны этими пистолетами вооружали немецких артиллеристов. Клаузе передал этот пистолет Мильке еще раньше. Клаузе выполнял роль поставщика оружия для отрядов зельбстшютца. У Циммера был автоматический пистолет Дрейзе, 32-го калибра, состоявший на вооружении полиции до того, как она перешла на «люгеры», отличавшиеся более крупным калибром.

«Этим вечером вы отправитесь в «Бронштюбль», — приказал Киппенбергер, имея в виду берлинскую пивную, которая находилась рядом с полицейским участком. — Со второго этажа вам будет хорошо видна вся Бюлов-платц. Помните, что «Свиное рыло» никогда не бывает один. С ним всегда «Гусар». («Гусаром» коммунисты прозвали старшего сержанта Макса Виллига.) Как только заметите «Свиное рыло» и «Гусара», приступайте к делу». Затем член парламента объяснил, что обе группы, из четырех человек каждая, будут обеспечивать прикрытие. «После нападения они отвлекут внимание на себя, чтобы вы смогли унести ноги. Маршрут отхода вам известен. А сейчас отправляйтесь по домам и ждите дальнейших распоряжений». В этот момент Тунерт посмотрел в окно.

«А вот и «Свиное рыло», — сказал он.

Циммер подошел к окну и увидел Анлауфа, который не спеша шел через площадь в направлении штаб-квартиры КПГ. Как обычно, за кряжистым капитаном с гитлеровскими усиками следовал сержант Виллиг. На обоих красовались полицейские цилиндрической формы кивера с плоским верхом и серебряной полицейской кокардой спереди. Только что минуло одиннадцать часов утра. Вот уже несколько недель в Берлине стояла жаркая, сухая погода, но в то утро похолодало и слегка накрапывал дождь. У входа в избирательный участок сновали коммунистические агитаторы, которые выкрикивали лозунги, рассчитанные на бюргеров, приходивших принять участие в плебисците по вопросу о роспуске прусского парламента.

Как уже неоднократно бывало, КПГ и НСДАП в предвыборной кампании объединили силы, дабы противостоять доминировавшей в те дни СДПГ. В какой-то момент этой кампании главный нацистский пропагандист Йозеф Геббельс и агитатор КПГ Вальтер Ульбрихт выступали с одной трибуны. И нацисты, и коммунисты выступали за роспуск парламента, надеясь на то, что на новых выборах им удастся значительно потеснить правящую СДПГ, заклятого врага всех радикалов. Этим фактом и объясняется напряженность атмосферы в то воскресенье. «Ну вот и все, — сказал Киппенбергер. — Не ввязывайтесь ни в какие потасовки, — напутствовал он своих бандитов. — Затаитесь до шести часов, а затем отправляйтесь в «Бронштюбль» и смотрите в оба. Второго провала я не потерплю».

В восемь часов вечера все еще моросил дождь. Берлинское радио передавало арии из итальянских опер в исполнении Йозефа Шмидта. В «Адлоне» — самом шикарном отеле Берлина, находящемся на Унтерден-Линден, близ Бранденбургских ворот, — в безмятежном Спокойствии обедал Джордж Бернард Шоу, который утром прибыл из Москвы. В те дни Берлин представлял из себя нечто невообразимое. В роскошных отелях приглашенные к обеду появлялись в черных галстуках, даже во фраках. В районе Курфюрстендамм мерцали светящимися зазывными рекламами кинотеатры и варьете. Берлин казался самым беззаботным городом мира. Вся атмосфера могла бы показаться декорацией театрального фарса. Бюлов-платц находилась всего лишь в паре километров от сцен беспечного веселья. С наступлением темноты на площади появилась толпа из нескольких сотен человек, размахивавших красными флагами с серпом и молотом и выкрикивавших угрозы и оскорбления в адрес небольшого отряда полиции. Это действо смахивало на выступление матадоров, пытающихся разъярить быков, в роли которых выступали полицейские с резиновыми дубинками. На этот раз здесь не было коричневорубашечников с их злобными лозунгами в адрес коммунистов. Теперь и те и другие выступали против общего врага. Улицу неожиданно огласил бешеный рев. Это была реакция толпы на пронзительный вой полицейских сирен, возвещавший о прибытии специальных подразделений по разгону демонстраций. В открытых кузовах грузовиков сидело по дюжине полицейских в серо-голубых мундирах, которые на ходу начали опускать ремешки киверов на подбородки. Вооруженные винтовками системы «маузер», они бросились на усмирение толпы. Вскоре после восьми часов Мильке заметил капитана Анлауфа и его сержанта, которые приближались к площади. Вместе с ними шел еще один капитан полиции, Франц Ленк, из отдела безопасности труда. Поскольку берлинская полиция была приведена в состояние повышенной боевой готовности, Ленка в тот вечер направили для усиления в 7-й участок.

Мильке и Циммер бррсились вниз и затаились в дверной нише в ожидании трио полицейских. Затем они пристроились им в хвост. Полицейские медленно шли по направлению к кинотеатру «Вавилон» на углу Бюловплатц и улицы кайзера Вильгельма. В «Вавилоне» в тот вечер шли кассовые фильмы с участием Греты Гарбо и Рамона Наварро. Когда полицейские поравнялись с кинотеатром, кто-то крикнул: «Свиное рыло!». Анлауф обернулся. В этот момент Мильке и Циммер почти в упор выстрелили в него. Две пули попали в капитана Анлауфа, одна угодила в грудь Ленку. Сержант Виллиг, раненный в левую руку и живот, упал на колени, однако нашел в себе силы вытащить из кобуры свой «люгер» и выпустить по убийцам, прошмыгнувшим мимо него в кинотеатр, целую обойму. Ни одна пуля не задела преступников. Ленк дотащился до входа в кинотеатр, где вскоре и скончался. Виллиг затем подполз к Анлауфу, лежавшему на брусчатке мостовой. Раненный в шею капитан взглянул на Виллига и с трудом выдавил из себя последние слова: «До свидания… прощай…». Затем он стащил со своей головы кивер и затих навсегда. За три недели до этого у Анлауфа от почечной болезни умерла жена, оставив на его руках трех дочерей. Теперь девочки стали круглыми сиротами. Капитан Ленк был женат, но детей не имел.

Бегство убийц

Пробежав по затемненному кинотеатру, Мильке и Циммер выскочили на улицу через запасной выход. От пистолетов они избавились, выбросив да забор, где позднее оружие и было найдена детективами элитного подразделения берлинской полиции по расследованию убийств. Оба убийцы направились к району Гезундбруннен, где они жили, разделяемые всего лишь одним кварталом — Мильке в квартире своих родителей в доме № 25 по Штеттинерштрассе, а Циммер в доме № 25Б по Бизенталерштрассе, где он снимал комнату.

А вот как в это время разворачивались дальнейшие события на Бюлов-платц. Убийство полицейских спровоцировало ответную крупномасштабную, жесткую акцию со стороны полиции. На место происшествия было направлено около тысячи полицейских. Площадь и прилегающие улицы стали местом кровавого побоища. С крыш домов в полицию летели камни и кирпичи. Ротфронтовцы открыли стрельбу из окон и с крыш.

С наступлением темноты полицейские прожекторы начали обшаривать своими лучами близстоящие здания. Через мегафоны прозвучала команда: «Очистить улицы! Отойдите от окон, мы открываем ответный огонь!».

Площадь к этому времени опустела, но стрельба продолжалась. Полиция прочесывала жилые дома, сотнями арестовывая лиц, подозреваемых в незаконном владении огнестрельным оружием. Облава закончилась лишь к часу ночи. Список жертв пополнился. Один коммунист скончался в результате огнестрельного ранения, а семнадцать были госпитализированы с серьезными ранениями.

Известие о том, что сержант Виллиг остался жив, встревожило Киппенбергера. Опасаясь, что Виллиг заговорит и опознает нападавших, Киппенбергер решил не рисковать, Он послал курьера к Мильке и Циммеру с приказом явиться к нему на квартиру в доме № 74 по Беллерманштрассе, находившемся в нескольких минутах ходьбы от квартала, где жили убийцы. Когда Мильке и Циммер прибыли, Киппенбергер ввел их в курс дела и приказал немедленно покинуть Берлин. Жена депутата, Tea, безработная учительница и ярая коммунистка, довезла Мильке и Циммера до бельгийской границы. Агенты Коминтерна в портовом городе Антверпене снабдили их деньгами и поддельными паспортами. На борту торгового судна они отплыли в Ленинград. По прибытии в этот город, колыбель революции, их встретил другой представитель Коминтерна, который сопроводил до самой Москвы.

С момента своего приезда в Москву Мильке избегал каких-либо контактов с другими германскими коммунистами-изгнанниками, жившими в СССР. Он действовал согласно инструкции, полученной от сотрудников ОГПУ, сталинской секретной полиции, преемницы созданной Феликсом Дзержинским ЧК. Молодой Мильке встретился с председателем ОГПУ Вячеславом Менжинским, который был предупрежден о его приезде Киппенбергером через советское посольство в Берлине. Несмотря на то, что Мильке доказал свою преданность делу коммунизма, ему было приказано написать подробнейшую автобиографию. Это была первая из многих автобиографий, которые Мильке пришлось писать для Советов. Автобиографии были основными инструментами советских следователей, которые сличали их в поисках малейших отклонений, которые могли бы изобличить авторов как «агентов капиталистических разведок». Неисчислимые беды ждали того, кто в последующей версии своей автобиографии допускал какие-либо отклонения в фактах или датах от написанных им же предыдущих версий.

«Я, Эрих Мильке, родился 28 декабря 1907 года в Берлине, — писал он. — Мой отец был бедным необразованным столяром, а моя мать умерла в 1911 году. Оба они были членами СДПГ и вступили в КПГ в год ее создания в 1918 году. Моя мачеха была портнихой и также состояла в рядах КПГ. Мой младший брат Курт и две мои сестры являются сочувствующими».

Мильке был мастером по части недомолвок. Он заявил, что его отец вышел из рядов партии, затем опять вступил в ее ряды, еще раз оставил ее, и еще раз вернулся. Очевидно, Мильке не был уверен в идеологических убеждениях своего отца. В конце концов у всякого, кто читал этот документ, складывалось мнение скорее благоприятное: возможно, папа Мильке и в самом деле был настоящим партийным товарищем. Вот что написано далее в документе, который хранился в отделе кадров Коминтерна под грифом «секретно» за номером 2458.

«Помимо распространения листовок среди полицейских, я, с конца 1930 года, работал в партийных кадрах. Мы выполняли разные задания: террористические акты, охрана несанкционированных демонстраций и митингов. Последним заданием, выполненным мной совместно с еще одним товарищем, был теракт на Бюлов-платц. Мои родители догадывались о моем участии, однако на них можно положиться во всех отношениях и использовать для связи со мной. Я дважды арестовывался, был освобожден после пятидневного предварительного следствия, приговорен к четырем дням тюрьмы и штрафу в 20 марок. Второе мое дело было приостановлено».

Для сравнения ОГПУ имело автобиографию, написанную Мильке за несколько лет до этого, в Германии, когда тот вступал в КПГ.

Проверка Мильке заняла несколько недель. Все это время он прилежно изучал русский язык. Обладая неплохими лингвистическими способностями, он уже немного говорил по-французски и по-английски. Отдел кадров Коминтерна дал Мильке временный псевдоним «Шойер» и направил в военно-политическую школу, куда отбирались самые способные кадры. Там им преподавали основы военного дела, «подковывали» в политическом отношении и знакомили с основами шпионажа.

Мильке не всегда учился хорошо. Ему пришлось уйти из берлинской гимназии, поскольку, как говорилось в характеристике, выданной директором гимназии Ф. Госсом 19 февраля 1929 года, Мильке оказался «неспособным удовлетворять высоким требованиям школы».

Нойкёльнская гимназия была средней школой, где упор делался на изучение гуманитарных дисциплин. Обучались там в основном дети из обеспеченных слоев общества. Представители рабочего класса допускались туда, только сдав строгие экзамены. Немногим удавалось пройти сквозь это сито. Похоже, что будущий министр госбезопасности обладал достаточными способностями для поступления туда, но не для окончания гимназии. Возможно, дело было в другом: он забросил учебу, будучи слишком занят партийными делами. Как бы то ни было, но, чтобы никто не заподозрил его в буржуазном происхождении, Мильке отметил в автобиографии, что посещал гимназию два года «бесплатно».

Советские инструкторы остались довольны Эрихом Мильке, который схватывал все на лету. Еще до того, как он окончил разведшколу, ЦК КПГ в изгнании рекомендовал его для поступления в элитную Международную ленинскую школу, кузницу идеологических кадров. Учеба в этом заведении была необходимой ступенью в карьере партийного руководителя, особенно такого, кто был отобран для участия в будущих тайных операциях. ОГПУ и Коминтерн одобрили его кандидатуру и дали Мильке новую кличку — «Пауль Бах», которой он пользовался в течение нескольких последующих лет.

Говоря языком мафии, Мильке был «готовым солдатом» ОГПУ и Коминтерна, человеком, способным легко влиться в тайную армию, которая без колебаний и угрызений совести выполняла любые приказы, если речь шла о борьбе за идеалы коммунизма. Потребность в такой армии в те Годы ощущалась более чем когда-либо. В Германии, которая была огромным препятствием на пути к ленинской мировой революции, власть захватил Адольф Гитлер со своими нацистами, и компартии пришлось уйти в подполье. Тысячи партийцев были арестованы и брошены в тюрьмы и концлагеря, сотням удалось скрыться. Руководство КПГ бежало за границу, по большей части в Москву. Мечты немецких коммунистов о «Советской Германии» рассыпались в прах, но они были убеждены, что когда-нибудь возьмут реванш.

В середине марта 1933 года Мильке, учившийся в Международной ленинской школе, получил через ОГПУ известие о том, что берлинская полиция арестовала Макса Тунерта, одного йз тех, кто был причастен к убийству Анлауфа и Ленка. Прошли считанные дни, и пятнадцать остальных соучастников оказались в тюрьме. В Москве подробности полицейской акции против берлинских товарищей Мильке стали известны лишь через шесть месяцев.

14 сентября 1933 года берлинские газеты сообщили, что все пятнадцать коммунистов сознались в том, что участвовали в подготовке и осуществлении убийства полицейских. Были выданы ордера на арест десяти других соучастников, которым удалось скрыться, в том числе Мильке, Циммера, Ульбрихта, Киппенбергера и Ноймана.

Циммер также посещал военно-Политическую и Международную ленинскую школы. Ему дали псевдоним «Георг Шлоссер», однако он и Мильке учились в разных группах. В 1934 году они все же оказались вместе в специальной коминтерновской школе, где в течение года преподавали военные и политические дисциплины другим немецким коммунистам, которых в Москве становилось все больше и больше после прихода нацистов к власти. Туда благополучно перебрались Киппенбергер и Нойман. Ульбрихт сбежал в Австрию, где продолжал подрывную деятельность по заданию Коминтерна. В конце концов и он эмигрирует в Москву.

Окунувшись с головой в работу в школе Коминтерна, Мильке не располагал временем, чтобы как следует осмыслить значение судебного процесса 1934 года, на котором Клаузе, Матерн и Бреде были приговорены к смертной казни. Остальные получили сроки от девяти месяцев до пятнадцати лет каторжных работ. Матерна гильотинировали, а Бреде повесился в тюремной камере. Клаузе помиловали, заменив ему смертную казнь пожизненным заключением, потому что, как было сказано в судебном приговоре, он «оказал ценную помощь следствию». В глазах Мильке Клаузе и четверо других подсудимых, которые были оправданы или освобождены за недостатком улик, оказались предателями общего дела.

Все это время Мильке поддерживал тесные связи с советской тайной полицией, которая теперь стала называться народным комиссариатом внутренних дел (НКВД). Его возглавил Генрих Григорьевич Ягода, бывший заместитель начальника ОГПУ Вячеслава Рудольфовича Менжинского, скончавшегося в 1934 году.

Наступило время новых бед для приезжих из Германии, которых Сталин начал рассматривать как новую угрозу своей власти. Диктатор уже уничтожил часть своих ближайших соратников, которые возражали против форсированных темпов коллективизации сельского хозяйства. Десятки миллионов были уже умерщвлены ОГПУ, сгинули в трудовых лагерях или просто умерли от голода. Агенты НКВД, в числе которых был и Мильке, выявляли «раскольнические и уклонистские течения» в среде немецких политэмигрантов, элитная верхушка которых жила в отеле «Люкс», закрепленном за Коминтерном. Многим германским коммунистам претили его методы, однако в целом они хранили верность делу и тешили себя иллюзиями о том, что это необходимо для скорой победы международного пролетариата. Германские коммунисты никогда не отличались особой сплоченностью. Различные фракции годами враждовали друг с другом. Между высоколобыми интеллектуалами и людьми типа Мильке и Ульбрихта, происходившими из бедных, малообразованных слоев населения, всегда существовали трения. Эту борьбу интеллектуалам суждено было проиграть. Похоже, что до них так и не дошло, что становым хребтом КПГ были миллионы родившихся в ужасной нищете или потерявших работу во время инфляции, последовавшей за окончанием первой мировой войны.

13 мая 1935 года Сталин наконец решил, что ему пора разобраться со своими настоящими и воображаемыми врагами раз и навсегда. Он приказал провести последнюю великую чистку, которая продолжалась до сентября 1936 года и преследовала цель уничтожить «контрреволюционные элементы», затаившиеся в рядах ВКП(б).

В сталинскую сеть угодили сотни иностранных коммунистов, в том числе и немецких, уже полагавших, что они нашли в Москве безопасное убежище. Результатом этой чистки было превращение собственной партии Сталина в абсолютно послушный инструмент его воли.

Каждую ночь сотрудники НКВД в форме, вооруженные винтовками и пистолетами, врывались в номера отеля «Люкс». Исчезли сотни германских коммунистов, в основном интеллектуалов. Некоторые оказались в системе исправительно-трудовых лагерей — ГУЛАГе. Самые видные из них предстали перед военным трибуналом. Среди них были и Киппенбергер с Нойманом, спланировавшие в 1931 году убийства в Берлине. Оба они были приговорены к смерти и расстреляны. Жена Киппенбергера, Tea, исчезла в недрах ГУЛАГа. Их дочь Марго, которой тогда было девять лет, отправили сначала в школу-интернат ОГПУ, то есть в детскую колонию, а затем в один из сибирских лагерей. О судьбе своих родителей она узнала лишь в 1958 году, когда ей наконец разрешили выехать из СССР в Восточную Германию. Жена Ноймана, Маргарет, также пережила тюрьму, однако после заключения в 1939 году пакта о ненападении между Сталиным и Гитлером ее передали нацистскому гестапо. Все это время Мильке оставался в тени, прилежно работая на НКВД. Может быть, пролетарий Мильке как раз и был тем человеком, который сдал своих бывших товарищей и наставников-интеллектуалов сталинским палачам?

Этот вопрос кажется странным, особенно если учесть некоторые косвенные доказательства, однако ответить на него со всей определенностью можно будет лишь после того, когда досье Мильке удастся заполучить из архивов КГБ в Москве.

Мильке уезжает в Испанию

Эрих Мильке, он же Пауль Бах, в сентябре 1936 года обзавелся еще одним именем. Получив паспорт на имя Франца Лейсснера, он вместе с Циммером отправился в Испанию, где в то время шла гражданская война. Ему было поручено новое важное задание. Это был шанс сделать неплохую карьеру в качестве сотрудника НКВД или «чекиста», как он любил себя называть. Мильке, похоже, считал, что этот ярлык является прекрасным доказательством того, что он был верным последователем подручных Сталина, которые защищали государство путем уничтожения миллионов своих собственных сограждан.

Операциями НКВД в Испании руководил генерал Александр Орлов. Ему срочно нужны были люди для работы в правительственной службе безопасности — СИМ (SIM). Номинально во главе отделов стояли испанские коммунисты, однако сама эта служба была создана Советами для контроля за «уклонистами» и другими, кто мог не соглашаться с политикой Сталина.

В ее рядах не хватало компетентных специалистов, таких как Мильке и Циммер.

Строго придерживаясь конспиративных правил НКВД, Мильке старался появляться в разных обличьях. В течение некоторого времени он выступал как капитан, служивший в штабе «генерала Гомеса», чье подлинное имя было Вильгельм Цайссер. Ветеран КПГ, Цайссер пользовался доверием Сталина и НКВД. В течение нескольких лет он с большим успехом работал в Китае. В Испании он сначала командовал 13-м интернациональным батальоном, состоявшим в основном из восточноевропейцев и немцев. Затем Цайссера назначили начальником штаба интернациональной бригады, размещавшейся в Альбасете. Там СИМ трудился день и ночь, скрупулезно проверяя биографии всех коммунистов бригады. Мильке окунулся в знакомую среду, чувствуя себя здесь как рыба в воде.

Зимой 1936 года Вальтера Янку, командира немецкой роты, расквартированной в Мурсии, вызвали в СИМ, где его встретил капитан Лейсснер. Писатель-коммунист, живший в изгнании в Чехословакии с 1933 года, Янка прибыл в Испанию по своей собственной инициативе, а не по заданию Москвы. Мильке, он же Лейсснер, подверг его жесткому допросу. Его интересовало, что Янка делал в Испании и когда он туда попал. Янка послал Мильке к черту. Спустя несколько недель заносчивого командира роты разжаловали в рядовые и перевели в другую часть. Мильке лично доставлял Янку на фронт, где дислоцировалась его новая часть. Если вспомнить о том, что случалось с другими бойцами, конфликтовавшими с инквизиторами из СИМ, то Янке здорово повезло. Однако позднее Янка изливал свой гнев друзьям: «В то время как я сражался на фронте, стреляя в фашистов, Мильке служил в тылу, расстреливая троцкистов и анархистов».

В Испании Мильке и Циммер снова были в одной упряжке, хотя и ненадолго. Мильке постоянно находился в штабе интернациональной бригады в Альбасете. По его просьбе в адрес командира танкового полка, дислоцировавшегося в Мурсии, германский сектор отдела кадров направил 16 августа 1937 года следующее письмо:

Уважаемый товарищ!

В вашей части служит товарищ Георг Шлоссер. Поскольку мы намереваемся использовать его в соответствии с его деловыми качествами, мы настоятельно просим вас откомандировать Георга Шлоссера в распоряжение штаба в Альбасете. Пребывание этого товарища здесь чрезвычайно необходимо, и поэтому мы просим вас удовлетворить нашу просьбу как можно быстрее.

С товарищеским приветом отдел кадров, германский сектор.

Циммер, он же Шлоссер, был откомандирован в часть Мильке и спустя два месяца погиб. Обстоятельства его смерти покрыты тайной. То, что это произошло сразу же после откомандирования в Альбасете, несомненно наводит на некоторые подозрения. Не исключено, что Мильке систематически уничтожал свидетелей убийства, случившегося в-1931 году. Организаторы преступления, Киппенбергер и Нойман, были расстреляны по приказу Сталина. Другие соучастники были либо ликвидированы нацистами, либо томились в концлагерях и тюрьмах. К 1945 году все они также были мертвы.

Мильке всегда тщательно заметал следы, но уже сам факт его работы в СИМ выдает его с головой. Военные трибуналы были по горло завалены делами жертв СИМ, которая выколачивала «признания» пытками, действуя так, как учили советники из СССР. Тюремные камеры были набиты заключенными так плотно, что те едва могли пошевелиться. В число методов обработки подследственных входили оглушительный шум, ледяные ванны, раскаленные кандалы и избиения. Количество казненных за три года гражданской войны исчислялось сотнями, возможно тысячами человек.

Эта пляска смерти закончилась в 1939 году, и Мильке бежал через Пиренейские горы в Южную Францию, где был интернирован вместе с тысячами своих товарищей. Когда 1 сентября 1939 года разразилась вторая мировая война, он все еще находился во французском лагере. Изворотливости ему было не занимать, и несколько месяцев спустя он сумел бежать в СССР. Его деятельность во время войны до сих пор окутана покровом секретности.

Возвращение в Германию

В 1945 году в Германии стояло необычно жаркое и сухое лето. Еще месяцы после того, как отзвучал последний выстрел, над Берлином плавало желтоватое марево, хотя все пожары были потушены. Воздух был наполнен запахом горелого дерева, многовековой кирпичной кладки и плесени. Кое-где из руин тянуло смердящей разлагающейся человеческой плотью. Работу, начатую британскими и американскими бомбардировщиками, довершили тысячи крупнокалиберных снарядов советской тяжелой артиллерии. Когда-то полный жизни, город превратился в гигантскую кучу строительного мусора. Те, кому посчастливилось уцелеть, апатично, подобно сонным мухам, двигались мимо фасадов обгоревших зданий.

В то время как одни советские солдаты раздавали голодающим немцам буханки черного хлеба, другие грабили и насиловали. Первыми немецкими словами, которые они выучили, были «Фрау, ком» — «женщина, пойдем», и «уры» — неправильная русифицированная форма множественного числа немецкого слова «die Uhr» — часы, что означало, что владелец должен был отдать требуемый предмет. Нередко можно было видеть, как женщина, изо всех сил вцепившаяся в руль своего видавшего вида велосипеда, тянет его к себе, а чумазый «Иван» — так немцы звали всех русских — тащит за заднее колесо в свою сторону, твердо решив сделать его своей собственностью. Прохожие делали вид, что не замечают подобных сцен. Безотказно срабатывал инстинкт самосохранения. Никому не хотелось угодить в лапы НКВД, ведь сотрудники этого ведомства постоянно рыскали по городу в поисках нацистов. Таким был Берлин, в который после четырнадцатилетней одиссеи интриг, предательства и войны возвратился Эрих Мильке. Теперь, когда ему исполнилось тридцать шесть лет, он смог снова ступить на родную землю без опасения быть арестованным по обвинению в убийстве берлинских полицейских. Всеми юридическими делами теперь заправляла Советская Военная Администрация и никто не собирался арестовывать верного немецкого товарища по делу об убийстве двух офицеров прусской полиции в 1931 году, когда коммунисты боролись за власть.

В том, что Мильке и Вильгельм Цайссер, который был его командиром в Испании и также бежал в СССР, вернулись в Германию по заданию НКВД, сомневаться не приходилось. К ним присоединился еще один верный борец с фашизмом, Эрнст Волльвебер, который в 1933 году эмигрировал в Данию и стал руководителем международного профсоюза моряков и докеров. Семь лет спустя он бежал от вторгнувшихся в Данию немецких войск в Швецию. Там он возглавил группу подрывников, которым удалось взорвать по меньшей мере шесть грузовых пароходов, перевозивших товары стратегического назначения в Германию, Италию и Японию. Однако его диверсионная деятельность оказалась недолгой: Волльвебера поймали на краже взрывчатки и посадили в тюрьму. В 1943 году, после того как Москва потребовала его выдачи на том основании, что он является беглым преступником, растратившим казенные деньги, его выдали Советскому Союзу. Это был ловкий прием, чтобы выручить одного из ценных тайных агентов, а шведы были очень рады избавиться от него.

Вышеупомянутую троицу объединяло одно обстоятельство — все они посещали московскую секретную военно-политическую школу и Международную ленинскую школу. О деятельности Цайссера в войну известно многое. Так, он руководил «школой антифашистов» в Красногорске. Туда в обмен на улучшенное питание и более мягкое обращение записывались тысячи немецких военнопленных всех рангов, в числе которых было и несколько генералов. В Красногорске им промывали мозги, обращая в новую веру. Что делали в ту пору Мильке и Волльвебер, остается тайной за семью печатями. Заслуги Мильке, надо полагать, были весьма существенными. К концу войны он был награжден орденом Красного Знамени, орденом Отечественной войны первой степени и двумя орденами Ленина. С большой долей вероятности можно предположить, что он выполнял задания НКВД, находясь в партизанских отрядах, действовавших в немецком тылу. В частности, он наизусть знал все партизанские песни и пел их по-русски без малейшего акцента.

Следует упомянуть и о том, что Мильке, Цайссер и Волльвебер не прибыли в апреле 1945 года в Германию спецрейсом на борту советского самолета вместе с группой немцев, которым предстояло занять руководящие посты в находящейся под советским контролем германской гражданской администрации. В этой группе был и человек, который в 1931 году отдал приказ Мильке совершить убийства, — Вальтер Ульбрихт. Скорее всего, Советы хотели, чтобы Мильке, Цайссер и Волльвебер на какое-то время оставались вне поля зрения общественности, поскольку они работали на НКГБ, созданный в 1943 году для выполнения задач в области партизанской и подрывной деятельности, контрразведки и внешней разведки. НКВД продолжал существовать отдельно до 3946 года, когда он был преобразован в министерство государственной безопасности, которому подчинялись НКГБ, милиция и погранвойска.

10 июля 1945 года маршал Г. К. Жуков, главнокомандующий советскими войсками в Германии и глава Советской Военной Администрации, издал приказ № 2, легализовавший существование «антифашистских» политических партий, таких как КПГ. Пять дней спустя Мильке явился в штаб-квартиру КПГ с предложением своих услуг, заявив, что он уже работает с уличными ячейками КПГ. Заполняя обязательную в таких случаях анкету, Мильке ни словом не обмолвился о своем сотрудничестве с НКГБ, указав ложные данные о своей деятельности во время войны. То, что ему удалось скрыть непреложные факты, доказывает, что он имел абсолютную поддержку Советской Военной Администрации, МГБ и НКГБ. Без такой протекции ложь в анкете могла бы обойтись ему очень дорого.

«Советы безоговорочно доверяли Мильке, — вспоминал Бернд Кауфман, бывший начальник разведшколы Штази. — Он заработал свою репутацию в Испании».

На вопрос анкеты, арестовывался ли он или был судим по политическим статьям, Мильке ответил: «Меня приговорили к смерти заочно». Это была первая ложь. Его имя упоминалось на процессах, проходивших в 1934 году, однако он не был судим. Затем он указал, что после того, как его освободили из лагеря для интернированных лиц — бывших участников гражданской войны в Испании, он перебрался из Франции в Бельгию, где под именем «Гастон» работал в подпольной коммунистической газете.

Третья ложь: Мильке утверждал, что он вернулся во Францию, где под именем Рихард Хебель служил в организации Тодта (чье название он написал неправильно — Тод), полувоенном формировании, которое занималось строительством оборонительных сооружений, аэродромов и дорог и подчинялось вермахту. Он никак не смог бы поступить на службу в эту организацию, находясь за пределами Германии. Весь немецкий персонал набирался в Германии, где личность каждого можно было легко проверить через гестапо.

В вышеупомянутой анкете содержится еще одно доказательство причастности Мильке к расправе над германскими коммунистами, учиненной сталинским НКВД: «Во время моего пребывания в Советском Союзе я участвовал во всех партийных дискуссиях внутри КПГ, а также в обсуждении проблем, касавшихся построения социализма и процессов против предателей и врагов СССР».

Чтобы произвести впечатление на своих новых берлинских товарищей, Мильке похвастал наградами, которые он получил, «включая спортивную медаль СССР». В заключение он написал: «Во время парадов 1 мая и 7 ноября, проходивших на Красной площади, я находился на трибуне для почетных гостей. Я познакомился со многими товарищами из Всемирной федерации коммунистических партий и военного совета специальной комиссии Коминтерна.

Я никогда не забуду свою встречу с товарищем Димитровым, председателем Коминтерна, при котором я и еще один товарищ работали в качестве помощников. Я видел товарища Сталина на всех демонстрациях на Красной площади, особенно когда я стоял на трибуне для почетных гостей. Я упоминаю об этих встречах, потому что все советские товарищи являются для нас образцом для подражания в нашей работе».

Анкеты КПГ передавались в штаб-квартиру МГБ/НКГБ, находившуюся в пригороде Берлина Карлсхорсте. Возглавлял ее генерал-полковник Иван Серов, который через одиннадцать лет получит известность как «Будапештский мясник» за свою роль в подавлении венгерской революции. Как и следовало ожидать, Мильке легко выдержал эту проверку, которая была устроена для отвода глаз непосвященных немецких товарищей. Не будь Серов посвящен во все это дело, Мильке тут же бы арестовали или по меньшей мере подвергли интенсивным допросам в связи с его работой в нацистской организации Тодта, использовавшей рабский труд военнопленных. Проверка заняла рекордно короткое время, и в конце июня Мильке уже был назначен начальником одного из подразделений вновь создаваемой народной полиции.

Новая работа Мильке

Теперь будущее Мильке в новой, сталинской, Германии было обеспечено. Когда 16 августа 1947 года Советская Военная Администрация создала первую германскую политическую полицию — к этому времени уже было ликвидировано нацистское гестапо, — ее начальником был назначен Вильгельм Цайссер, а Мильке стал его заместителем. Советы дали этой организации условное название «Пятый комиссариат», или К-5, и формально (на самом деле К-5 действовал самостоятельно) подчинили его управлению уголовного розыска Народной полиции. Этот камуфляж был необходим, поскольку правила Союзной Контрольной комиссии запрещали возрождение германской политической полиции.

К-5 являлся филиалом советской тайной полиции. Его сотрудниками были тщательно отобранные ветераны КПГ, пережившие нацистский период в Советском Союзе или уцелевшие в концлагерях и тюрьмах. Их задачей было выявление нацистов и антикоммунистов, к числу которых принадлежали и многие члены социал-демократической партии. Мильке и его ищейки выполняли эту задачу с безжалостным рвением. Арестовано было столь много людей, что их некуда было сажать. И тогда Серов приказал снова открыть одиннадцать концлагерей, в том числе бывшие нацистские лагеря смерти Бухенвальд и Заксенхаузен.

Вплоть до весны 1946 года население советской оккупационной зоны воспринимало волну арестов как должное, полагая, что объектами расправы бьши бывшие функционеры НСДАП и военные преступники. Затем по настоянию Советов произошло слияние КПГ и социал-демократической партии, которая была заклятым врагом коммунистов со времени Германской революции 1918 года. Новая партия стала называться Социалистической единой партией Германии — СЕПГ. С внешней стороны этот процесс протекал гладко. Однако тысячи рядовых социалистов восприняли это объединение в штыки, за что и были арестованы и брошены в лагеря и тюрьмы. К ним добавили людей, уличенных в антикоммунистических и антисоветских высказываниях. К числу последних принадлежали сотни подростков, которым едва исполнилось четырнадцать лет. Несмотря на то, что лица, производившие аресты, выдавали себя за сотрудников уголовной полиции, существование Пятого комиссариата стало общеизвестным фактом. Мильке повысили в должности, сделав его вице-президентом германской администрации внутренних дел — эквивалент НКВД, и он продолжил свою закулисную деятельность.

Однако дни безвестности Мильке были сочтены. В январе 1947 года, за восемь месяцев до учреждения К-5, два ветерана берлинской полиции узнали Мильке, который присутствовал на каком-то официальном мероприятии. Они рассказали об этом начальнику криминальной полиции Западного Берлина и потребовали ареста Мильке за убийство в 1931 году двух полицейских. Начальник КРИПО (уголовной полиции) доложил о деле Мильке Вильгельму Кюнасту, генеральному прокурору судебной палаты Берлина — высшей судебной инстанции, находившейся в советском секторе. Кюнаст был старым юристом с антинацистским прошлым. Был отдан приказ покопаться в архивах, и к немалому удивлению Кюнаста оказалось, что вся документация процесса 1934 года уцелела, несмотря на бомбардировки союзной авиации. Фамилия Мильке постоянно фигурировала в показаниях свидетелей, изобличавших его как одного из убийц капитанов полиции Анлауфа и Ленка. 7 февраля 1947 года генеральный прокурор подписал новый ордер на арест Мильке.

В то время городская администрация и полиция находились под контролем Союзной Контрольной комиссии, состоявшей из представителей США, Англии, Франции и СССР. О всех своих действиях городские власти, в том числе и правоохранительные органы, должны были уведомлять эту комиссию. Советский представитель тут же известил МГБ. Результаты не заставили себя ждать. Преемник Жукова маршал Василий Соколовский выразил протест, а советские члены комиссии начали кампанию по дискредитации Кюнаста. Против него были выдвинуты многочисленные обвинения. Кюнаст, как утверждали Советы, подозревался в уголовных преступлениях и сотрудничестве с нацистским народным судом, председателем которого был Герхард Фрайслер, самый кровожадный судья Третьего рейха, пославший на смерть сотни антифашистов. Эта наглая ложь показывает, как низко в нравственном отношении могут опуститься Советы ради спасения своего агента. Нападки Советов были столь энергичными, что три западные державы согласились сместить генерального прокурора и заключить его под домашний арест. В то же самое время Советы конфисковали все документы по этому делу, включая протоколы судебных заседаний 1934 года. Мильке мог на время перевести дух. МГБ ценило его услуги и планировало и дальше использовать его для решения еще более важных задач в процессе сталинизации Восточной Германии.

Кюнаст оставался под домашним арестом в советском секторе еще в течение четырнадцати месяцев. Если бы не участие в этом деле западных союзников, он наверняка бы угодил в тюрьму или советский концлагерь. После выхода Советов из Союзной Контрольной комиссии Кюнаст бежал в американский сектор, где ему было предоставлено политическое убежище.

Карабкаясь по служебной лестнице

Примерно в то же самое время, когда прокурор Кюнаст бежал на Запад, Мильке получил новое задание. Он возглавил Германскую экономическую комиссию, которую учредило временное правительство, действовавшее под контролем Москвы. Под этим безобидным названием скрывалась еще одна тайная организация (в добавление к Пятому комиссариату), на которую была возложена задача охраны конфискованной собственности от «злоупотреблений и саботажа» и расследования «экономических преступлений». Экономика стала еще одной важной сферой операций тайной полиции. Сюда же относилось и преследование восточных немцев, бежавших в западные зоны оккупации. В первый же послевоенный год из советской зоны на Запад ушло около 1 600 000 квалифицированных рабочих и специалистов. Каждый месяц, спасаясь от коммунистического террора, на Запад бежали тысячи людей. Тех, кого удавалось поймать при попытке сбежать, отправляли на шахты, где в ужасающих условиях они добывали урановую руду для советских атомных заводов. Новая организация Мильке имела отношение и к этой операции.

Несмотря на чрезвычайную занятость на фронте борьбы с врагами государства, Мильке находил время для удовлетворения своего либидо. В результате сожительства с портнихой Гертрудой Мюллер осенью 1948 года у него на свет появился сын. Родители назвали его Франком, хотя папа Мильке всегда ласково называл его на русский манер — «Франкушка». Очевидно, убийства на благо партии, заключение в тюрьмы и пытки людей, сопротивлявшихся коммунизму, вполне согласовывались с нормами коммунистической морали, однако с любовными шашнями партийной номенклатуры, да еще с незаконнорожденными детьми, дело обстояло иначе. Мильке должен был стать семейным человеком. И 18 декабря 1948 года, за десять дней до того, как ему исполнился 41 год, Эрих женился на Гертруде. Семья Мильке перебралась в скромный домик в сельской местности севернее Берлина, Мильке приходилось бывать в семье урывками, потому что нужно было изо всех сил отрабатывать кредит доверия, полученный от лидера партии Вальтера Ульбрихта и советской тайной полиции. Год, прошедший после принятия Народным Советом Германии конституции ГДР, был очень важным для Мильке, поскольку он страстно желал сосредоточить в своих руках власть над всеми правоохранительными органами. В то время Советская Военная Администрация передала все полицейские и судебные функции своим германским коммунистическим прихвостням. 14 января 1950 года новый глава СВА маршал Василий Чуйков проинформировал временное правительство советской оккупационной зоны о закрытии всех находившихся под советским управлением лагерей для интернированных лиц. В течение первых пяти послевоенных лет Советы и их вассалы арестовали от 170 до 180 тысяч немцев. Через концлагеря прошли около 160 тысяч человек, из них умерло около 65 тысяч, 36 было отправлено в советский ГУЛАГ и 46 тысяч освобождено. Оставшееся количество заключенных, по словам маршала Чуйкова, было передано германским властям для дальнейшего отбывания приговоров, вынесенных военными трибуналами. Действия Советов совпали по времени с учреждением министерства государственной безопасности, которому восточногерманское население тут же дало прозвище «Штази», образованное от немецкого Штаатсзихерхайт — госбезопасность. Штат нового министерства состоял целиком из сотрудников Пятого комиссариата. Частью МГБ стала и германская экономическая комиссия. Министром был назначен ветеран ГРУ Вильгельм Цайссер. Советы одобрили назначение преданного им чекиста Мильке на пост заместителя Цайссера в ранге государственного секретаря. Партия также оценила заслуги Мильке, избрав его в свой ЦК.

На новом месте Мильке проявил характерное для него рвение и организационный талант, который в нем давно уже приметили Советы. Он создавал структуры нового министерства по образцу советского МГБ. Это были три основных управления: контрразведки, диверсий и подрывной деятельности.

Новые цели для Мильке

Немалое беспокойство Советам доставляла деятельность западных разведок, в особенности ЦРУ и американской военной разведки. Хотя ни одна их этих двух американских разведывательных служб не обладала достаточными возможностями для отслеживания деятельности советских оккупационных войск и политических маневров Москвы, зато в их распоряжении был бывший генерал вермахта Рейнхард Гелен. Бывший начальник отдела «Иностранные армии востока» верховного командования сухопутных войск заключил с американцами сделку. В 1945 году он покинул свое убежище в Баварских Альпах и сдался союзникам, предложив им при этом услуги своей тайной организации. Он передал в целости и сохранности всю документацию по Советскому Союзу. Главным условием сотрудничества, выдвинутым Геленом, была самостоятельность при финансировании со стороны США. Он соглашался работать на Америку до тех пор, пока Германия не восстановит свой суверенитет.

Американцы пошли на эту сделку, подстегиваемые фактом резко участившейся засылки советских шпионов на Запад. Американская и британская контрразведки сотнями вылавливали агентов, засылавшихся в зоны западных союзников под личиной беженцев. А ведь не успел минуть и год после того, как прозвучало эхо последнего выстрела войны. В мае 1946 года к американцам перебежал сотрудник НКГБ, захвативший с собой секретный приказ № 24, к которому прилагался список из 17 агентов и адреса их местожительства. Реакция американской военной контрразведки (Си-Ай-Си) была мгновенной. Все семнадцать человек были схвачены. В ходе допросов эти шпионы назвали сотни других имен, дав Си-Ай-Си возможность подготовиться к нанесению мощного удара.

21 июня 1946 года началась операция «Бинго», первая и самая широкомасштабная в ряду последующих послевоенных операций по нейтрализации советской шпионской сети. Согласно директиве Си-Ай-Си под грифом «совершенно секретно» предусматривался арест, допрос или взятие под наблюдение 385 лиц либо идентифицированных в качестве агентов, либо фигурировавших в качестве основных подозреваемых. По большей части это были советские граждане, жившие в лагерях для перемещенных лиц, среди которых были и офицеры Красной Армии в чине до полковника включительно, попавшие в плен к немцам. Этим людям угрожала репатриация, что означало для них ГУЛАГ или расстрел. Неудивительно, что под давлением обстоятельств большинство из них пошло на сотрудничество с НКГБ. Было среди них и несколько профессиональных разведчиков, которые специально сдались в плен, в соответствии с классической схемой инфильтрации. Они стали двойными агентами, внедрившись в абвер, контрразведку вермахта или гестапо.

Таким образом, опыт Гелена и его сотрудников был необходим не только для сбора информации о Советах и о внутриполитическом положении в ГДР, но и для успешной борьбы с коммунистическими шпионами. Точно так же и Мильке стал незаменимым человеком для Советов в борьбе с организацией Гелена.

Холодная война

Воинственность СССР приняла новые размеры после того, как Соединенные Штаты разработали план Маршалла, предусматривавший оказание помощи разоренной войной Европе, в том числе и Советскому Союзу и странам Восточной Европы. Сталин отверг этот план, поскольку он расходился с его собственными замыслами в отношении Восточной Европы и Германии. В июле 1947 года Чехословакия решила принять участие в проекте возрождения экономики. Два месяца спустя на встрече в Варшаве по предложению СССР был создан Коминформ — отдел информации коммунистических партий.

На этом совещании присутствовали руководители всех восточноевропейских коммунистических партий, а также компартий Франции и Италии. Сталин дал ясно понять, что Коминформ создан с единственной целью — сорвать план Маршалла. Реализацию замысла Сталина предполагалось начать с дестабилизации ситуации во Франции и Италии путем организации мощной забастовочной волны при помощи профсоюзов, контролировавшихся коммунистами. Когда эта попытка не удалась, Сталин решил консолидировать Восточную Европу, где размещались мощные группировки советских войск. Чехословакия непосредственно граничила с Западом, и Сталин полагал, что в силу этого обстоятельства ее нужно покрепче привязать к Советскому Союзу. Вдохновляемые Москвой чехословацкие коммунисты организовали в феврале 1948 года переворот, в результате которого было свергнуто законно избранное демократическое правительство.

Блокада Советским Союзом Западного Берлина и установление в Чехословакии коммунистической власти окончательно встревожили правительства стран Западной Европы, а также Соединенных Штатов и Великобритании, и без того обеспокоенных милитаризацией Восточной Германии. В ответ на это Соединенные Штаты, Британия, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург и Португалия создали в апреле 1949 года Организацию Северо-Атлантического Договора (НАТО), являвшуюся чисто оборонительным союзом. Вторжение коммунистической Северной Кореи в Южную Корею проложило путь для членства Западной Германии. В 1950 году НАТО трансформировалось в военный союз.

По мере того как холодная война усиливалась, условия жизни в Восточной Германии почти не улучшались. Люди едва сводили концы с концами. Новое правительство ГДР, марионетка Кремля, в борьбе с недовольством среди заводских рабочих и крестьян все больше полагалось на сотрудников Штази. Ульбрихт, утверждавший, что социальное недовольство было делом рук агентов капитализма, однажды приказал Мильке лично посетить один крупный завод и «арестовать нескольких таких агентов» в назидание всем остальным. Заместитель главы Штази «выявил» агентов в рекордно короткий срок.

Человек-топор

Тем временем восточногерманское руководство уже пережило фазу чисток, проводившихся советским МГБ, а затем МВД, тайной полиции, переименованной в очередной раз после того, как ее в марте 1953 года опять возглавил Лаврентий Берия. Десятки высокопоставленных функционеров СЕПГ были исключены из партии с ярлыком «врагов рабочего класса». Большую часть исключенных составляли старые коммунисты, которые после прихода Гитлера к власти бежали не в Советский Союз, а на Запад. Их обвинили в сотрудничестве с Ноэлем Филдом, «агентом американской секретной службы». Филд, американский коммунист, в годы второй мировой войны проживал в Швейцарии. Аллен Даллес из американского Управления Стратегических Служб (УСС-OSS) использовал Филда для установления контактов с коммунистическим подпольем. Ноэль был особенно близок с немецкими эмигрантами — членами французского движения сопротивления, организованного французской компартией.

Такие же чистки были проведены в Чехословакии, Венгрии и Болгарии, где Филд появился в качестве свидетеля на показательных процессах, которые закончились тем, что некоторые обвиняемые были приговорены к смертной казни. Советы просто не доверяли всем членам коммунистических партий, которые искали убежища на Западе. Но все эти бури стороной обошли Эриха Мильке, который спокойно продолжал трудиться на своем посту заместителя министра МГБ. Этот факт — еще одно доказательство, что он годы войны провел в СССР, а не во Франции и Бельгии, как указал в анкете, заполненной им в 1945 году.

5 марта 1953 года умер Иосиф Сталин. На следующий день специально созванный пленум ЦК СЕПГ выразил глубокую скорбь по поводу кончины диктатора, назвав его в некрологе «великим другом Германии, который словом и делом помогал нашему народу».

Два месяца спустя, 5 мая 1953 года, СЕПГ отметила 135-ю годовщину со дня рождения Карла Маркса увеличением норм выработок на заводах. Город Хемниц был переименован в Карл-Маркс-Штадт, и в качестве высшей награды ГДР был учрежден орден Карла Маркса. Партия, похоже, переживала период единства и политического спокойствия. Однако он продолжался всего лишь две недели. Еще раньше Мильке докладывал руководству, что группа партийных функционеров пытается организовать заговор. В результате последовали исключения из состава Политбюро и Центрального Комитета.

Недовольство среди рабочих, вызванное увеличением норм выработки без соответствующего повышения зарплат, достигло критической точки 16 июня 1953 года. Скорее всего, смерть Сталина своеобразным стимулом послужила для них. В тот день около сотни строителей, сооружавших дома для партийно-государственной элиты на Сталин-аллее, устроили перед началом работы митинг протеста. Слух об этом быстро разнесся по близлежащим стройплощадкам, и вскоре толпа в несколько сотен мужчин и женщин направилась к дому правительства, где ранее размещалось министерство авиации Германа Геринга. Демонстранты скандировали лозунги протеста в течение пяти часов, прежде чем к ним вышел министр. Его попытки утихомирить собравшиеся были освистаны, и он удалился в здание, которое охраняли усиленные наряды полиции. Из казарм по тревоге были вызваны специальные полицейские части, однако они пока не пытались разогнать демонстрантов. Протестующие вернулись на Сталин-аллее и призвали к всеобщей забастовке. На следующий день в демонстрациях в Восточном Берлине приняло участие уже около 100 000 человек. В других городах на улицы вышло в общей сложности около 400 000 человек. Требования повсюду были одни и те же: свободные выборы тайным голосованием.

Американская радиостанция в Западном Берлине (РИАС) и некоторые западногерманские радиостанции сообщили о маршах протеста и о призывах к всеобщей забастовке. Эти радиопередачи принимались по всей советской зоне. В стихийно вспыхнувших забастовках, происходивших в 304 городах, приняло участие 267 000 рабочих крупных государственных предприятий. В 24 городах разъяренные бюргеры штурмом взяли тюрьмы и освободили заключенных, число которых по разным оценкам колеблется от 2 до 3 тысяч человек.

Мильке в эти дни нигде на публике не показывался, но его сотрудники и полицейские работали без устали. Вспыхнули кровавые уличные стычки. Полицейские сотнями переходили на сторону рабочих, полицейские участки и правительственные учреждения были разгромлены. Руководство ГДР укрылось в своих резиденциях в правительственном квартале, расположенном в Панкове — одном из районов Восточного Берлина. В час дня советский комендант Берлина, генерал-майор П. К. Диброва, шестидесятилетний чекист, ни разу не нюхавший пороха, объявил о введении военного положения. Сотрудники Штази и полицейские Народной полиции открыли огонь. Военно-полевые суды выносили смертные приговоры, которые приводились в исполнение на месте. Беспорядки, однако, не прекращались, и к концу дня в Берлин и другие города вошли советские танки в сопровождении пехоты и войск МВД. Это еще больше обострило обстановку. На Потсдамской площади Берлина разгневанные протестующие отказались разойтись, несмотря на пулеметный огонь и наведенные на них дула танковых орудий. Они выковыривали булыжники из мостовой и бросали их в танки.

Массированное использование советских вооруженных сил — две бронетанковые дивизии — против безоружных протестующих в 121 населенном пункте переломило хребет восстания в течение двадцати четырех часов. К наступлению ночи 18 июня в советской зоне было восстановлено относительное спокойствие, и города начали прочесывать летучие отряды Штази. Были организованы временные лагеря для содержания тысяч арестованных. Около 1500 человек были приговорены к длительным срокам тюремного заключения.

24 июня Мильке обнародовал лаконичное коммюнике, в котором извещалось, что в ходе восстания погибли один сотрудник Штази, девятнадцать демонстрантов и два прохожих. Он не указал количество лиц, и отношении которых были вынесены и приведены в исполнение приговоры официальных судебных инстанций. Согласно этому же сообщению ранено было 191 полицейский, 126 демонстрантов и 61 прохожий.

Встревоженный событиями в Восточной Германии, Берия, возглавлявший к тому времени министерство внутренних дел, которое пришло на смену МГБ, вылетел в Берлин. Он хотел знать, почему его сотрудники в ГДР, самом важном внешнем форпосте Советов, не смогли распознать признаки недовольства, дошедшего до своей критической точки, и не приняли превентивных репрессивных мер, которые предотвратили бы восстание. Он провел совещание с министром ГБ Цайссером и его заместителем Мильке, которых хорошо знал еще с начала 30-х. Следует отметить, что здесь, как, впрочем, и всегда в непредсказуемых обстоятельствах, Мильке вел себя с большой осмотрительностью. Ему было известно о крепких узах, связывавших Цайссера с Берией в течение трех десятилетий. Берия решил сместить несколько сот офицеров МВД, включая генерал-майора Ивана Фадейкина, представителя МВД в ГДР. Пострадала лишь горсточка сотрудников, да и то на периферии, уволенных из органов за халатное отношение к своим обязанностям. Один из высокопоставленных офицеров Штази застрелился.

Спокойствие вернулось на улицы советской зоны, однако количество побегов на Запад продолжало расти. Из 331 390 лиц, бежавших в 1953 году, 8000 были служащими частей Народной полиции, находившихся на казарменном положении, которые фактически стали зародышем будущей восточногерманской Народной армии. В числе бежавших были также 1718 членов и кандидатов в члены СЕПГ, правящей партии Восточной Германии.

В коммунистической партии и правительстве выявились разногласия. Макс Фехнер, министр юстиции, заявил, что результатом восстания явились «незаконные аресты». Принадлежность к забастовочному совету или подозрение в том, что тот или иной человек является зачинщиком беспорядков, по мнению министра юстиции, не давали достаточных оснований для ареста и предания суду.

Зато у Мильке появилось достаточно оснований для ареста самого Фехнера. Министром юстиции была назначена Хильда Беньямин, которую, после того как она председательствовала на нескольких показательных процессах, прозвали «Красной Хильдой» или «Красной Гильотиной». Фехнера предали суду как «врага партии и государства». Он провел три года в Баутцене, печально известной тюрьме Штази. Эта тюрьма получила прозвище «желтая беда», потому что в этом желтом здании политзаключенные содержались в самых нечеловеческих условиях.

Вскоре после возвращения в Москву из инспекционной поездки в Берлин был арестован министр внутренних дел СССР Лаврентий Берия, которого обвинили в попытке свержения нового советского руководства. Мильке, то ли вдохновленный арестом Берия, то ли получив прямые указания из Москвы, использовал недавнее восстание как доказательство неспособности своего босса и товарища-чекиста, министра госбезопасности Вильгельма Цайссера обеспечить руководство Штази, Это был удобный предлог, для того чтобы свалить шефа и самому сесть на его место. На заседании партийной комиссии, искавшей козлов отпущения, Мильке заявил, что Цайссер выступал за перемены в партийном руководстве. Он также обвинил Цайссера в том, что тот призывал к сближению с Западной Германией, потому что «считал, что Советский Союз оставит ГДР». В действительности же Цайссер сказал, что «оставаться верным Советскому Союзу всегда, как в хорошие времена, так и в плохие — высший долг коммуниста… Даже если завтра Советский Союз оставит ГДР, нужно хранить верность ему».

Партия решила поверить Мильке. Цайссера сняли с должности, вывели из состава Политбюро и Центрального Комитета и исключили из партии. Мильке, должно быть, ожидал, что в благодарность за преданность Советскому Союзу и партии его вознаградят постом министра госбезопасности. Вместо этого партия решила реорганизовать структуру правоохранительных органов и понизила статус МГБ, подчинив его министерству внутренних дел. Новым главой секретариата государственной безопасности стал Эрнст Волльвебер, известный на Западе как «жалкое существо с мозгами злого ученого». Мильке остался его заместителем.

Со времени своего возвращения из Советского Союза в 1945 году Волльвебер не занимал никаких постов в тайной полиции. Во всяком случае, об этом ничего не известно. Вместо этого он занимал различные должности в министерстве транспорта. Непосредственно перед назначением на пост главы госбезопасности он возглавлял государственный секретариат морского транспорта. В этом качестве он использовал свой опыт минирования судов для введения в учебный план училища торгового флота ГДР специального курса. Из каждого выпуска курсантов, состоявшего из двухсот человек, отбирались двадцать, которых обучали работе со взрывчаткой, а также тому, как вывести из строя двигатели и навигационное оборудование и передавать секретные сообщения. В 1953 году были зафиксированы многочисленные акты саботажа на западных торговых и военных судах, однако твердых доказательств того, что в них были замешаны питомцы Волльвебера, обнаружить не удалось.

Прямым следствием восстания и попыток Цайссера и его сподвижников произвести изменения в руководстве партии и правительстве стало усиление контроля за работой органов госбезопасности со стороны партии. Вальтер Ульбрихт, который занял влиятельнейший пост первого секретаря ЦК СЕПГ, превратил Штази в инструмент удержания личной власти. Ульбрихт запретил вести слежку за ведущими партийными деятелями и вообще вмешиваться в дела партийного аппарата. Мильке стал самым верным слугой Ульбрихта — по крайней мере внешне, как потом обнаружилось, — и объявил МГБ «щитом и мечом государства». Этот девиз не был, однако, гениальным изобретением Мильке. Он просто скопировал его у вновь созданного Комитета государственной безопасности Советского Союза.

Мильке и Волльвебер, который также стал членом ЦК, прекрасно сработались и в течение четырех лет шли в одной упряжке. В их актив следует вписать серьезные успехи в борьбе против организации Гелена, спонсором которой выступало ЦРУ, и американской военной разведки. Одновременно Штази расширило свою сеть тайных информаторов. Щупальца тайной полиции вскоре проникли во все сферы жизни в ГДР. Труды Штази были оценены. В 1955 году Штази вернули статус полноправного министерства, и Мильке получил ранг государственного секретаря.

Мильке вынашивал еще большие амбиции, однако на его пути стоял Волльвебер, Необходимо было как-то его дискредитировать. Мильке знал, что у Ульбрихта были многочисленные разногласия с шефом тайной полиции. Ульбрихт был особенно обеспокоен тем, что Волльвебер основной акцент в работе ведомства делал на контрразведку, а не на контроль за настроениями населения посредством увеличения количества тайных осведомителей. При поддержке Ульбрихта Мильке выступил наконец против Волльвебера, обвинив его в «идеологической подрывной деятельности» против государства и партии. В качестве доказательства Мильке привел контакты своего шефа с высокопоставленными лицами из руководства социал-демократической партии ФРГ, которые стремились к урегулированию отношений с ГДР. Ульбрихт знал, что в Политбюро и Центральном Комитете уже сформировалась фракция, выступавшая против его политики. Эту новую оппозицию возглавил член Политбюро Карл Ширдеван. Волльвебер встал на сторону Ширдевана.

1 ноября 1957 года Волльвебер подал в отставку с поста министра госбезопасности, сославшись на плохое здоровье. В тот же день министром был назначен Мильке. Он сразу же начал перестраивать Штази по образцу и подобию советского КГБ, во главе которого в то время стоял старый наставник Мильке Иван Серов. Перестройка предусматривала в числе прочего введение воинских званий. Ульбрихт присвоил Мильке шание генерал-майора, в котором он и оставался до 1959 года, когда получил повышение и стал генерал-лейтенантом. За год он создал главное управление «А» (внешняя разведка). Заместителем министра в звании генерал-майора и начальником главного управления «А» был назначен Маркус Вольф.

Вольф родился в 1923 году в семье, отличавшейся радикальными коммунистическими убеждениями. После прихода Гитлера к власти он эмигрировал вместе с семьей в Советский Союз, В Москве Маркус посещал среднюю школу имени Карла Либкнехта для детей немецких коммунистов, живших в эмиграции. Утверждают, что еще учеником он завязал связи с ГПУ и доносил на своих учителей. В период сталинских чисток 1936–1938 годов несколько учителей, мужчин и женщин, было арестовано и бесследно исчезло в трудовых лагерях. Однако с полной уверенностью говорить о том, что эти аресты были результатом деятельности юного Вольфа, нельзя. И все же следует заметить, что Вольф и его семья принадлежали к числу тех немногих немецких коммунистов-интеллектуалов, которых чистки обошли стороной.

В 1942 году Вольф стал советским гражданином и членом ВКП(б). Ему выдали документы на имя Курта Ферстера. Вместе с другими молодыми немецкими коммунистами его отправили в школу Коминтерна, находившуюся за полторы тысячи километров от Москвы, в деревне Кушнаренково. Эта школа была замаскирована под сельскохозяйственный техникум. В действительности же ее учебный план состоял из курсов разведывательного и диверсионного дела. Этим ее курсанты должны были заниматься в тылу германских войск. После того как в 1943 году в войне наступил перелом в пользу Красной Армии, школу закрыли и Вольф вернулся в Москву, где получил назначение в научно-исследовательский институт № 205. В его личном деле указывается, что в институте он работал радиокомментатором и редактором. Когда автор этих строк упомянул об этом факте в разговоре с бывшим высокопоставленным офицером Штази, тот расхохотался и сказал: «205-й входил в систему НКВД».

Через две недели после окончания войны Вольф объявился в Берлине. Каким образом — не совсем ясно, но один источник сообщает, что он тогда был капитаном, служившим в составе войск Первого Белорусского фронта, которым командовал маршал Жуков. После этого Вольф стал комментатором радио Берлина, находившегося под контролем Советов. В течение некоторого времени он освещал ход судебного процесса в Нюрнберге и работал уже под своим настоящим именем, Поскольку он умел бегло говорить по-русски и имел кое-какие связи в среде влиятельных советских чиновников, в 1951 году его назначили советником первой дипломатической миссии ГДР в Москве, где он проработал в течение года.

Восточногерманская разведка была детищем С. Д. Игнатьева, министра госбезопасности СССР. Он убедил советское правительство воспользоваться уникальной возможностью для ведения разведки, представившейся благодаря поражению и расколу Германии. Впервые послевоенные годы советская разведка при помощи своих польских и чехословацких коллег уже начала активную деятельность в зонах, оккупированных тремя западными державами, как впоследствии подтвердила контрразведывательная операция под кодовым названием «Бинго».

До создания суверенной Федеративной Республики Германии восточный коммунистический блок рассматривал в качестве своего главного противника Соединенные Штаты. Теперь главным врагом номер два стала новая, демократическая, Западная Германия. Намерения объединить Германию под эгидой Москвы были пресечены в зародыше, и холодная война получилa ёще больший размах. По мнению Игнатьева, создание восточногерманской разведслужбы стало императивом, поскольку обе стороны имели общий язык и культуру, это давало ей (восточногерманской разведке) огромные преимущества по сравнению с разведками других коммунистических стран. Нельзя было сбрасывать со счетов и наличие в ФРГ остатков довоенной компартии, КПГ, а также личные связи. Советы знали, что могут положиться на своих немецких вассалов и извлечь выгоду из их неустанного стремления к совершенству. Маркус Вольф был одним из таких доверенных приспешников.

Закамуфлированная под Институт научно-экономических исследований, разведслужба в 1953 году была подчинена МГБ, а ее начальником назначили Вольфа, которому в то время было 30 лет. Однако ее штаб-квартира находилась в пригороде Берлина, и, к неудовольствию Мильке, разведка действовала более или менее самостоятельно. Однажды глава Штази обвинил Вольфа и его сотрудников в идеологической близорукости, поскольку они «недооценивали опасность просачивания западных идей». Раньше Мильке не обращал особого внимания на ведение разведывательной деятельности на Западе, утверждая, что более важно ловить западных шпионов и изобличать врагов партии. Однако шпионы Вольфа уже записали в свой актив значительные успехи и он смог отразить нападки Мильке. И все же тот, сыграв на подозрительности Ульбрихта, добился перевода штаб-квартиры разведки на территорию своего министерства в центре Восточного Берлина.

Объединение главного управления «А», управления внутренней безопасности и контрразведки под одной крышей позволило Мильке окончательно сосредоточить в своих руках власть, которую он удерживал почти сорок лет. Мильке смог превратить МГБ в инструмент безжалостного угнетения населения ГДР и в одну из самых эффективных в мире разведывательных организаций.

Мильке закручивает гайки

Все нити разведывательных операций сосредоточились в руках Маркуса Вольфа, а Мильке занялся организацией отделов внутренней безопасности, чтобы поставить преграду на пути потока восточных немцев, искавших свободы на Западе. Граница с Западной Германией была вот уже много лет на прочном замке, и единственным окном на Запад оставался Берлин. Граница между двумя частями города существовала, потому что город до сих пор находился под контролем четырех держав. Это было бельмо на глазу коммунистов, хотя число покинувших «первое германское государство рабочих и крестьян» уменьшилось с 331 390 человек в 1953 году, до 143 917 в 1959 году.

Когда Ульбрихт признал, что все усилия убедить крестьян добровольно объединиться в подобие советских колхозов не дали никаких результатов, Политбюро ЦК СЕПГ решило применить силу. Эта работа была поручена Мильке. В нойбре и декабре 1959 года Мильке приказал арестовать всех «несознательных» крестьян. Им предъявлялись стандартные обвинения в том, что они «занимались деятельностью, враждебной интересам государства». У сотен крестьян была конфискована собственность. Те, кто не попал в тюрьму, поспешили бежать на Запад.

Безжалостных коллективизаторов из Штази Мильке наградил медалями и денежными премиями. Одна из самых высших наград, серебряная медаль «За заслуги перед отечеством», досталась другу Мильке, генерал-майору Альфреду Краусу, особенно свирепствовавшему. Этот генерал, вступивший в компартию еще в 1930 году, когда ему было двадцать лет, проводил коллективизацию в округе Росток, на балтийском побережье, где он был начальником окружного управления Штази. В докладе на имя Мильке Краус отметил, что вся эта кампания против крестьян и других «врагов государства» была «для нас, чекистов, чистой забавой». В приказе о награждении медалью Мильке написал: «Чекист — политический боец. Он — верный сын класса, рабочего класса. Он находился в самой гуще борьбы за укрепление могущества нашего рабоче-крестьянского государства».

Недовольство конфискационным характером коллективизации затронуло не только крестьян, но и население в целом. Агенты Мильке доносили о недовольстве и в рядах партийных функционеров. Со своих постов было уволено более сотни высокопоставленных работников из пятнадцати округов, включая семь первых секретарей. Очередная волна недовольства поднялась, когда послушный парламент — Народная Палата — принял закон о праве на труд, в котором не упоминалось о праве на забастовку, хотя это право было закреплено в конституции.

На экономическом фронте начала ощущаться нехватка продовольствия. В июне 1961 года заместитель председателя правительства Вилли Штоф признал, что «в настоящий момент существуют трудности в снабжении мясом, молоком и маслом». Первый секретарь ЦК СЕПГ Ульбрихт тут же отреагировал на это, объяснив на одном из совещаний с журналистами партийных газет, что масло придерживают нарочно, поскольку оно вредно для здоровья. Это неуклюжее объяснение вызвало горький смех у населения.

В то же самое время уровень жизни в Западной Германии неуклонно повышался. Этот факт невозможно было скрыть от населения Восточной Германии, по горло сытого политическими репрессиями. Число побегов на Запад снова увеличилось. В 1960 году ногами проголосовало 199 188 восточных немцев. В большинстве своем это были высококвалифицированные рабочие, техники, инженеры, педагоги, врачи и юноши, уклонявшиеся от службы в Народной Армии. Тайная полиция Мильке прилагала титанические усилия, чтобы остановить этот поток, однако не могла похвастаться особыми успехами, хотя число политзаключенных, заполнявших тюрьмы Штази, постоянно росло. Тогда же Мильке приказал двадцатому управлению, на которое была возложена задача по наблюдению за «политическим подпольем», найти способ помешать приему передач западногерманского телевидения на территории ГДР. Тысячи внештатных сотрудников Штази прочесывали жилые районы, выявляя телевизионные антенны, направленные на запад. Когда эти данные были собраны, Мильке обратился за помощью к руководству ССНМ — Союза Свободной Немецкой Молодежи, — организации, которая при коммунистах играла ту же роль, что гитлерюгенд при нацистах. Вскоре по крышам домов стали лазить группы подростков в синих рубашках, которые либо поворачивали антенны в обратную сторону, либо просто ломали их.

Хрупкость ситуации внутри страны заставила Ульбрихта озаботиться вопросами безопасности партийного руководства. С 1949 года все высокопоставленные партийцы жили в особом квартале, находившемся в Панкове — густонаселенном районе Восточного Берлина. Этот квартал охранялся элитным охранным полком имени Феликса Дзержинского, основателя советской тайной полиции. Однако в случае всеобщего восстания охранный полк не смог бы долго противостоять напору масс. Эти опасения несомненно усилились после восстания 1956 года в Венгрии, во время которого на долю венгерской партийной элиты выпали немалые злоключения. Венгерская правящая верхушка жила в населенном районе Будапешта, куда ворвались разгневанные демонстранты. Погибло около десятка сотрудников органов безопасности. 5 мая 1960 года Ульбрихт выпустил секретную директиву, согласно которой все члены Политбюро и некоторое количество руководителей высшего ранга других органов должны были переехать в новую правительственную резиденцию за пределами Берлина, Она была расположена в идиллическом лесу на берегу озера близ деревни Вандлиц в двадцати трех милях севернее Берлина. Эта резиденция была названа довольно безобидным именем — Вальдзидлюнг Вандлиц — лесной поселок Вандлиц. Он состоял из двух дюжин вилл, магазинов и мест для отдыха и развлечений, включая закрытый плавательный бассейн. В более скромных зданиях размещались чиновники поменьше рангом, обслуживающий персонал и охрана. Этот поселок охранялся более тщательно, чем склад боеприпасов. Всех сотрудников охраны лично отбирал Мильке, живший на вилле № 8. Поскольку все они дали подписку о неразглашении, никто не знал, чем занимаются обитатели этого поселка. Утечки информации никогда не было. Конечно, бюргеры догадывались об особых привилегиях жителей этого поселка. Однако то, в какой роскоши купались эти сыновья пролетариата, стало известно только после краха ГДР.

Москва с возрастающей тревогой следила за событиями, которые заставили партийно-правительственную верхушку ГДР перебраться из своей столицы в сельскую местность. Советы не могли допустить, чтобы их главный торговый партнер и военный союзник погрузился в хаос и анархию.

Они решили действовать, пока еще не поздно.

Стена

В марте 1961 года советский премьер Н. С. Хрущев созвал в Варшаве совещание руководителей стран — членов организации Варшавского договора. Ульбрихта сопровождали Эрих Хонеккер, член Политбюро и секретарь ЦК по вопросам безопасности, и глава Штази Мильке. Ульбрихт призвал Закрыть границу с Западным Берлином — единственное окно для беженцев. Но другие восточноевропейские лидеры поддержали Хрущева, который за несколько месяцев до того отверг такой шаг, и высказались против плана Ульбрихта. Советский лидер хотел, чтобы Берлин оставался нейтральной территорией. Это была как геостратегическая ахиллесова пята западной системы безопасности, своеобразный европейский Гонконг, торговое звено между коммунистическим Востоком и капиталистической Западной Германией.

Ульбрихт не сдался. В конце мая он пригласил Михаила Первухина, советского посла в Восточной Германии, для беседы на свою виллу в Вандлице. На встрече присутствовал и Мильке, с фактами в руках обрисовавший существующую ситуацию. Посол сообщил в Кремле, что, по мнению Ульбрихта, исход населения из ГДР принял такой размах, что нельзя исключить возможность еще одного восстания, если не принять мер. А если это произойдет, то, как полагал Ульбрихт, вмешается западногерманский бундесвер, «а это будет означать войну». Первухин закончил свой доклад словами, что крах будет «неминуем», если граница с Западным Берлином останется открытой.

Рапорт Первухина, а также решимость западных союзников защищать Западный Берлин в конце концов убедили Хрущева уступить заклинаниям Ульбрихта. Вместо заграждений из колючей проволоки он предложил соорудить стену и поручил ему поделиться этой идеей с Ульбрихтом и попросить маршала И. И. Якубовского, главнокомандующего советскими войсками в ГДР, разработать план раздела Берлина. После встречи с Ульбрихтом, Хонеккером и Мильке посол Первухин сообщил в Москву, что «Ульбрихт просиял от удовольствия» и сказал следующее: «Это — правильное решение. Это поможет. Я за это».

Вскоре после этой встречи Ульбрихт встретился с западными журналистами и заявил, что решил сделать из Берлина «свободный город» без присутствия западных союзников.

«Означает ли это, — спросил один из журналистов, — что государственная граница будет проходить у Бранденбургских ворот? И готовы ли вы взять на себя ответственность за последствия такой акции?»

В ответ из уст Ульбрихта прозвучала наглая ложь: «Я понимаю ваш вопрос в том смысле, что в Западной Германии есть люди, которые хотят, чтобы мы мобилизовали строителей столицы ГДР на строительство стены. Мне такие намерения не известны. Строители заняты на строительстве жилых домов. Ни у кого нет намерения воздвигать стену».

Однако весь июль секретарь ЦК по безопасности Хонеккер вместе с Мильке и высшими чинами Народной полиции и Национальной Народной Армии разрабатывал именно такие планы.

Утром 12 августа Мильке вызвал к себе всех начальников управлений и объявил, что все сотрудники центрального аппарата министерства, а также берлинского окружного управления должны немедленно явиться к месту службы. Затем он информировал заместителей о решении Политбюро в полночь перекрыть все движение между Восточным и Западным Берлином. Перед МГБ была поставлена задача взять под контроль важные в стратегическом отношении перекрестки. Пока Мильке инструктировал своих приспешников и угрожал поставить к стенке каждого, кто проболтается, поток беженцев продолжал течь в западном направлении.

Угрозы Мильке и полная изоляция всех войск с момента получения приказа о закрытии границы достигли цели. Была обеспечена абсолютная секретность. Лишь вскоре после полуночи 13 августа патрули западногерманской полиции обнаружили, что солдаты и полицейские ГДР поставили вдоль границы проволочные заграждения. Крупных инцидентов не было, только в одном месте народным полицейским пришлось образовать цепь и оттеснить назад около полутора тысяч граждан, направлявшихся в Западный Берлин. Мильке отлично сделал свою работу.

На Ульбрихта обрушивается топор

Преданность шефа Штази своей работе была такова, что его вполне можно было назвать трудоголиком. Помимо слежки за диссидентами, контрразведки, внешней разведки и борьбы с международными террористами Мильке внимательно наблюдал за процессами, развивавшимися внутри партии. В апреле того же года он узнал, что своевольное поведение Ульбрихта вызывает все большее беспокойство Москвы. Ульбрихт, которому исполнилось семьдесят семь лет, выступал за конфедерацию ГДР и ФРГ, которая, по его мнению, могла бы спасти хилую экономику ГДР. К шагам в этом направлении Ульбрихта побуждала направленная на сближение с Восточной Европой, в особенности с Советским Союзом и Восточной Германией, новая политика — «Остполитик» — вновь избранного канцлера ФРГ, социал-демократа Вилли Брандта. Девизом Брандта было сотрудничество, а не конфронтация. Однако Советы не доверяли ему. Советский премьер Косыгин предупредил Ульбрихта, что политика Брандта, как и политика НАТО, «направлена против всего социалистического лагеря».

Ульбрихт продолжал стоять на своем, заявляя с завидным постоянством о необходимости укрепления торговых связей с Западной Германией, считая, что это единственное средство для поддержки экономики ГДР. Генеральный Секретарь ЦК КПСС J1. И. Брежнев 28 июля 1970 года после совещания руководителей стран — членов Варшавского пакта вызвал к себе в Москву Эриха Хонеккера, члена Политбюро ЦК СЕПГ с 1958 года. На встрече двух лидеров присутствовал только переводчик. Брежнев предложил проявить инициативу и сместить Ульбрихта с высших партийных и государственных постов.

«Мы отреагируем на любые шаги Вальтера, касающиеся единства руководства и партии, — сказал Брежнев. — Я скажу вам совершенно откровенно, что невозможно предпринять какие-либо меры против вас и других товарищей из политбюро. В конце концов там есть наши войска».

Возвратившись в Берлин, Хонеккер встретился с Мильке и проинформировал его о своей встрече с Брежневым. Хонеккер, занимавший должность секретаря ЦК по безопасности и Секретаря Совета Национальной обороны, понимал, что без Мильке ему в таком деле никак не обойтись. Ни одного советского лидера еще не удавалось сместить без активной поддержки секретной полиции.

В течение оставшейся части 1970 года Хонеккер обрабатывал членов Политбюро и ЦК СЕПГ, склоняя их к выступлению против Ульбрихта. Наконец состоялся Пленум ЦК, проходивший с 9 по 11 декабря. На нем развернулись ожесточенные дебаты между Ульбрихтом и Хонеккером, зрелище, которое никто из 160 членов ЦК и 60 кандидатов в члены ЦК не ожидал увидеть. Сотрудники Штази, прошедшие личный отбор самого Мильке, усилили наблюдения за населением в целом и партработниками в частности. К середине апреля аналитики Штази сделали вывод, что брожение среди населения не выходит за обычные рамки. Кроме того, удалось выявить бескомпромиссных сторонников Ульбрихта.

16-й очередной Пленум ЦК был запланирован на 3 мая 1971 года. Предыдущим вечером Мильке распределил среди своих наиболее доверенных приспешников различные деликатные задания. У входов в зал заседаний были расставлены сотрудники Штази, проверявшие документы участников Пленума. У них имелись списки сторонников Ульбрихта. Этих лиц просто не пускали в зал.

Самой деликатной частью этой операции была замена старых телохранителей на новых, имевших инструкции Мильке. Эти люди усадили ничего не подозревавшего Ульбрихта в машину и повезли его к зданию Государственного Совета в центре города. Их задачей было изолировать Ульбрихта, лишить его возможности воспользоваться стоявшим в его кабинете телефоном прямой связи с главнокомандующим Национальной Народной Армией. Мильке опасался, что догадавшись о том, что его собираются сместить, Ульбрихт может поддаться эмоциям и вызвать на поддержку себе армию. Поскольку он был председателем Совета Национальной обороны, армия обязана была ему повиноваться.

Вместо того чтобы проводить Ульбрихта в зал заседаний, телохранители повели протестующего Ульбрихта на долгую прогулку вдоль реки Шпрее, которая течет за зданием Госсовета. Через час с небольшим телохранители получили по радиотелефону указание привести подопечного на заседание. По прибытии его информировали о том, что первым секретарем ЦК СЕПГ и председателем Совета Национальной обороны избран Эрих Хонеккер. Самого же Ульбрихта избрали председателем Государственного Совета, на должность чисто номинальную, лишенную какой-либо реальной власти.

С избранием Хонеккера на высшие посты в партии и государстве карьера Мильке достигла зенита. В награду за преданность Хонеккер сделал Мильке кандидатом в члены Политбюро и дал ему новый дом в поселке партийной элиты за пределами Берлина. Пять лет спустя Мильке избрали членом Политбюро. Ему также присвоили звание генерала армии.

Из всех глав тайной полиции стран Восточного блока Мильке оставался на своем посту самое продолжительное время. Он был в самых близких отношениях с одиннадцатью начальниками советской тайной полиции и пережил их всех. Беспрекословно выполняя любые их указания, Мильке не моргнув глазом начинал столь же ревностно служить новому хозяину в ту же минуту, как только старого отправляли на тот свет или в отставку. Он был предан не личности, но общей структуре КГБ — Штази ради сохранения и укрепления власти коммунистов, ради коммунистической экспансии.

Глава 3
КГБ и Штази. Два щита, два меча

В своих планах коммунистической экспансии в Западной Европе советское руководство придавало особое значение той части Германии, которую его войска оккупировали с 1945 года. С началом холодной войны советская зона — а позднее «суверенная» ГДР — стала форпостом советской разведки и коммунистическим плацдармом для броска в Западную Европу. Будучи самым западным сателлитом Советского Союза, Восточная Германия находилась на передовой идеологической борьбы против капитализма. Во весь рост встали проблемы не только обеспечения безопасности СССР, предотвращения побегов на Запад и борьбы с деятельностью западных разведок, но и подавления любых настроений антикоммунистического характера среди населения. Штази служила инструментом реализации этих задач, который до середины 50-х полностью находился под советским контролем.

Ключевой фигурой советского контроля был генерал Иван Александрович Серов. В качестве награды за весомый вклад в советизацию Восточной Европы Серов был повышен в должности и в марте 1954 года назначен председателем вновь созданного КГБ. Это было очередное признание заслуг Серова как представителя советских органов безопасности в ГДР, несмотря на восстание 1953 года. Вина за этот провал была возложена на главу тайной полиции Лаврентия Берию и послужила одной из причин его казни. Покидая в конце 40-х годов Германию, Серов оставил после себя хорошо налаженный аппарат, который он передал в надежные руки своего послушного слуги Эриха Мильке.

В 1957 году, когда внутренняя обстановка в ГДР стабилизировалась и контроль коммунистов стал абсолютным, КГБ перестал открыто диктовать свою волю и Мильке был назначен министром государственной безопасности. Этот внешне доверительный жест был, однако, обманчивым. На самом деле КГБ держал офицеров связи во всех восьми основных управлениях Штази до самого конца, пока ГДР окончательно не прекратила свое существование. Каждый офицер связи, в большинстве случаев в званий полковника, имел в комплексе зданий министерства в Берлине свой собственный кабинет. Особое значение советские чекисты придавали главному управлению «А», которым руководил Маркус Вольф. Оно занимало три здания в этом комплексе. Помимо этого, КГБ был представлен в каждом из пятнадцати окружных управлений Штази. Офицеры советского КГБ имели доступ ко всей информации, которую собирала Штази. Структура министерства государственной безопасности ГДР была точной копией КГБ СССР.

Постепенно менялся характер отношений между КГБ и Штази, переходя с приказного, характерного для первых послевоенных лет оккупации, к «братскому». Этот процесс все более набирал силу по мере того, как Штази показывала свое рвение и добивалась успехов в шпионаже, подрывной деятельности, внешней и внутренней контрразведке. Содружество между обеими службами стало столь тесным, что КГБ предложил своему восточногерманскому союзнику основать в Москве и Ленинграде оперативные базы для наблюдения за гостившими там восточногерманскими официальными лицами и туристами. Офицеры Штази не испытывали никакого комплекса неполноценности в отношении со своими советскими коллегами. Министр Мильке на совещаниях и в официальных директивах постоянно подчеркивал, что офицеры МГБ должны считать себя «чекистами Советского Союза». Он не уставал клясться в абсолютной верности союзу между сотрудниками Штази и КГБ. Навряд ли можно найти хоть одну речь в период между 1946 и 1989 годами, в которой Мильке не отдавал бы дань уважения советским чекистам и не превозносил добродетели братства между КГБ и Штази, даже когда он выступал в сельскохозяйственных кооперативах и на заводах.

В течение двадцати лет отношения между МГБ ГДР и КГБ основывались на неформальных договоренностях между Мильке и главами советских органов безопасности. 29 марта 1978 года был подписан первый официальный протокол о сотрудничестве между КГБ и Штази. Его подписали Мильке и Юрий Андропов, который впоследствии сменил Брежнева в качестве главы государства. Шеф Штази позаботился о том, чтобы офицеры КГБ в Восточной Германии пользовались такими же правами и властью, как и в Советском Союзе, за исключением права арестовывать граждан ГДР. По числу сотрудников резидентура КГБ в ГДР была самой крупной среди всех его зарубежных резидентур и руководила всеми разведывательными операциями в Западной Европе.

Четыре года спустя, 10 сентября 1982 года, председатель КГБ Виталий Федорчук подписал формальное соглашение с Мильке, который обязался взять на себя все техническое обеспечение резидентуры КГБ в Восточной Германии, штат которой насчитывал около 2500 человек. Штази предоставила жилые здания, детские сады, а также автотехнику и ее обслуживание. Виллы и квартиры были полностью обставлены. Сейчас уже невозможно подсчитать, во что это обошлось восточногерманским налогоплательщикам, но сумма затрат наверняка измерялась десятками миллионов марок. В среднем затраты на обстановку одной такой квартиры составляли около 19 тысяч долларов.

Генерал Серов определил местом пребывания представительства КГБ в ГДР Карлсхорст — один из районов Берлина. Там в разное время работало и проживало от 800 до 1200 сотрудников КГБ, включая членов их семей. До середины 50-х весь район представлял из себя тщательно охраняемый военный городок, в котором также размещалась Советская Военная Администрация. Позднее колючую проволоку убрали, но здания комплекса КГБ остались обнесенными двухметровой стеной.

В Карлхорсте работали пять из шести основных отделов КГБ, включая политическую разведку, внешнюю контрразведку и инфильтрацию агентов в западные разведки, техническое обеспечение агентов в Западной Европе, экономический и технологический шпионаж в Западной Европе и за ее пределами и шпионаж против бундесвера.

Шестой отдел, подчинявшийся второму главному управлению (контрразведка), находился в Цецилиенхофе, в Потсдаме, бывшей летней резиденции прусских королей и германских кайзеров. Там в 1945 году проходила послевоенная конференция союзников, разработавшая основы общей политики в отношении побежденной Германии. Это был мозговой центр советской военной разведки (ГРУ) в Германии, в числе прочего занимавшийся вербовкой жителей Западного Берлина не немецкого происхождения. Эта деятельность играла важную роль в операциях КГБ в Турции и на Ближнем Востоке. Турок и арабов вербовали в Западном Берлине, обучали в Восточной Германии и посылали обратно, на родину. Штази предоставляла учебные центры, конспиративные явки для тайных встреч и снабжала агентов проездными документами.

Мильке и председатели КГБ периодически подписывали соглашения о сотрудничестве — так называемые перспективные планы будущих совместных операций. Последний такой документ, действовавший с 1987 по 1991 год, был подписан Виктором Чебриковым и Мильке. В нем отражалась та твердая линия, которая преобладала в советском обществе до прихода к власти в 1985 году Михаила Горбачева. Несмотря на объявленные им реформы, Горбачев в сфере государственной безопасности, очевидно, хотел сохранить эту твердую линию. В документе говорилось следующее: «Укрепление совместного сотрудничества в борьбе с враждебными секретными службами обусловлено военно-политической ситуацией на международной арене, ухудшающейся в силу авантюристической политики американского империализма. США, их союзники по НАТО и другие государства, используя свои секретные службы и органы пропаганды, ведут разведывательную и подрывную деятельность против национальных и объединенных вооруженных сил СССР, ГДР и других государств социалистического содружества».

КГБ полагался на поддержку Штази во всех сферах разведывательной деятельности. Основной упор, однако, делался на внешнюю разведку и контрразведку. Штази создавала «легенды» для советских разведчиков, действовавших по всему миру, и в особенности для тех, кто работал в Западной Германии. Разведчикам, действовавшим под личиной восточных немцев, включая тех, кто проникал в другие страны в качестве «беженцев», выдавали настоящие восточногерманские паспорта. Других снабжали поддельными документами, изготовленными в секретных лабораториях Штази. Надо думать, что многие агенты КГБ, внедренные с помощью Штази на долговременный период, — «нелегалы», как их называют в среде профессионалов, — работают и по сей день. Шансы на их разоблачение западными контрразведками чрезвычайно малы, поскольку в архивах Штази не сохранилось никаких данных на них. Чтобы раскрыть хотя бы пару-тройку из них, необходимо иметь пару-тройку разговорчивых высокопоставленных советских перебежчиков. Между Штази и КГБ существовала также договоренность о том, что в случае провала глубоко законспирированного агента в то время, как Москва будет пытаться наладить отношения с Западом, Восточная Германия примет весь огонь на себя.

Разоблаченные агенты на допросах должны были выдавать себя за сотрудников управления внешней разведки генерала Вольфа. Эта ложь позволяла советскому правительству не только спасти лицо, но и облегчала репатриацию таких шпионов путем их обмена на пойманных в СССР западных шпионов или на политзаключенных.

Советы извлекали из тесного сотрудничества со Штази и другую пользу: вся информация, добытая шпионами Вольфа, немедленно передавалась КГБ, иногда даже раньше, чем она попадала на столы аналитиков Штази. Особенно это касалось случаев, когда агентам Штази удавалось проникнуть в западные разведки, высшие военные структуры, штаб-квартиру НАТО и научно-технические сферы. Не подлежит сомнению, что деятельность восточногерманской разведки позволила Советскому Союзу сэкономить миллионы долларов на разработках в области высоких технологий.

Польская проблема

Приоритетом в деятельности второго главного управления КГБ были вопросы внутренней безопасности стран-сателлитов СССР в Восточной Европе. Годами, однако, оперативники КГБ сталкивались с трудностями при проведении операций в этих странах. В особенности это касалось Польши, где даже среди сотрудников органов безопасности, как и среди прочего населения, были распространены антирусские и антисоветские настроения.

«На вас, немцев, и болгар можно положиться, но об остальных можно забыть, а уж о поляках в первую очередь». Такие речи постоянно слышали высокопоставленные офицеры Штази, бывавшие по делам у своих коллег в Москве. На встречах со своими польскими коллегами немцы слышали: «КГБ от нас ничего не получит».

Поэтому генерал-лейтенант Гюнтер Кратч, начальник второго управления Штази (внутренняя контрразведка) вовсе не удивился, когда в декабре 1981 года Мильке приказал ему послать очередную группу в Варшаву для постоянной работы там. Ранее у Мильке попросил помощи председатель КГБ Ю. В. Андропов. Мильке поставил об этом в известность Эриха Хонеккера, который приказал ему выполнить эту просьбу и не стал информировать об этом Политбюро. Хонеккер уже некоторое время с тревогой наблюдал за ростом независимого профсоюзного движения «Солидарность», возглавляемого Лехом Валенсой. Однако ни он, ни Мильке даже и вообразить себе не могли, что недовольство польских рабочих предвещало падение коммунизма. Аналитики Штази пришли к выводу, что движение «Солидарность» — типично польское явление. «Мы покажем полякам», — таково было отношение сотрудников Штази на совещаниях, где планировались операции в Польше. Партийные функционеры, уверенные в непобедимости своей идеологии, вину за события в Польше возлагали на польскую расхлябанность.

Тем не менее Хонеккер сказал Мильке, что нельзя полностью исключать возможность распространения «польской заразы» на Восточную Германию. Теперь безопасность ГДР зависела от событий в Польше. Помимо управления внутренней контрразведки Мильке решил привлечь дополнительные силы из числа сотрудников внешней разведки. В центральном аппарате МГБ в Берлине была создана четвертая спецгруппа контрразведки, которую возглавил ярый фанатик коммунист полковник Вилли Бюхнер. Мильке лично слетал в Варшаву, чтобы проследить, как там идет работа по размещению штаба опергруппы Штази под командованием полковника Карла-Гейнца Хербрига в восточногерманском посольстве. Этот ветеран контрразведки поддерживал личный контакт с руководством польской секретной службы. Агенты Штази были прикреплены ко всем консульствам ГДР в Польше.

Под колпак Штази попали священники и профсоюзные активисты, чьи встречи и контакты на улицах фотографировались и снимались на видеопленку. Были установлены подслушивающие устройства в общественных и государственных учреждениях, прослушивались также телефонные разговоры.

На ранних стадиях сотрудничество между КГБ и Штази было исключительно тесным, в особенности в сфере вербовки осведомителей среди офицеров польской армии и сотрудников польской тайной полиции. Сотрудники Штази воспользовались общим дефицитом продовольственных товаров и предметов роскоши. Они «убеждали» своих коллег, польских чиновников и многих простых рабочих стать их осведомителями при помощи западных сигарет, продовольствия и других дефицитных вещей, даже таких как мыло. Позднее восточногерманский режим стал награждать своих польских осведомителей медалями и деньгами.

Для наблюдения за профсоюзным лидером Лехом Валенсой Штази использовала также некоего восточно-германского журналиста по кличке «Джозеф». Этот журналист встречался с Валенсой зимой 1980 года и написал об этих встречах серию статей. Восточногерманские издания отказались опубликовать их. Тогда он написал письмо в одно западногерманское издательство, надеясь пристроить там свой труд по выгодной цене. Это письмо было перехвачено сотрудниками Штази. Сотрудники спецгруппы посетили журналиста на дому, и он с готовностью согласился шпионить за своими польскими друзьями. «Джозеф» ловко втерся в доверие к руководству движения «Солидарность». С этого времени все, что происходило внутри «Солидарности», становилось известным Штази и КГБ. Тандем этих двух секретных служб интересовался прежде всего иностранной финансовой помощью, а также информацией о том, где печатались антиправительственные листовки в самой Польше и за ее пределами и с кем на Западе поддерживала контакты «Солидарность». «Джозеф» сфотографировал сотни членов движения. Весь этот материал был передан КГБ. В результате советское руководство прекрасно представляло себе ситуацию в Польше. «Санитарный кордон» из восточноевропейских государств, защищавший западные границы СССР, угрожал вот-вот рухнуть. Возникла угроза коммуникациям 380-тысячной советской военной группировки в ГДР. Л. Брежнев и высшие военные чины СССР решили вторгнуться в Польшу, если генерал Войцех Ярузельский не объявит военное положение и не раздавит оппозицию. Польский лидер, зная, что его армия восстанет в случае вторжения в Польшу советских войск, принял ультиматум Москвы. Информация, собранная КГБ и Штази, была передана польским органам госбезопасности.

Эта информация облегчила аресты сотен профсоюзных активистов, проведенные в течение нескольких часов после объявления военного положения.

Почувствовав, что события в Польше могут стать частью оползня, который похоронит под собой коммунистическую систему, президент США Рональд Рейган решил действовать. Он приказал директору ЦРУ Уильяму Кейси оказать «Солидарности» тайную поддержку, в частности снабдить антикоммунистическое профсоюзное движение типографским оборудованием и системами связи. Президент Рейган также заручился в этом вопросе поддержкой Ватикана. Будучи поляком по происхождению, папа Иоанн-Павел II с энтузиазмом принял это предложение. Официальные лица Ватикана стали зачастую выполнять функции курьеров, перевозя в Польшу деньги и оборудование.

Усиление деятельности подполья в Польше не прошло незамеченным восточногерманской и советской контрразведками. К середине 1982 года в Польше работали около 300 сотрудников Штази. Телефонные и телеграфные линии, а также почтовая связь находились под контролем Штази. Сотни других агентов держали под наблюдением около 34 000 поляков, работавших на восточногерманских промышленных предприятиях. Операция получила такой размах, что Мильке приказал преобразовать временную четвертую спецгруппу в постоянный десятый отдел второго управления (контрразведки).

Оппозиция правительству росла и в других восточноевропейских странах, включая ГДР. В Москве, где Михаил Горбачев еще только начал осваиваться в новой для себя роли главы государства, другие лидеры отдавали себе отчет в том, что крах коммунистических режимов в Польше, Чехословакии и Венгрии губительно скажется на позициях Советского Союза в Восточной Германии. После совещания с Хонеккером и руководством КГБ, состоявшегося летом 1985 года, Мильке приказал увеличить штаты десятого отдела и отправил оперативные группы в Прагу и Будапешт.

Лихорадочная деятельность Штази в «братских социалистических странах», которая велась в течение следующих четырех лет, в конечном счете оказалась бесплодной. Это было все равно что затыкать пальцами дыры в плотинах, сдерживавших бурные потоки народного недовольства. Первая значительная брешь была пробита в Венгрии, правительство которой в августе 1989 года приказало срыть заграждения на границе с Австрией. Известие об этом очень скоро достигло Восточной Германии, и тысячи ее граждан, стремившихся к свободе, ринулись в Австрию. Восточногерманские пограничники тщетно пытались сдержать этот поток. Венгерский министр иностранных дел Дьюла Хорн выстоял и не поддался давлению, которое оказывали на него власти ГДР с целью добиться закрытия границы. Битва была проиграна. Несколько месяцев спустя немцы начали разбирать Берлинскую стену.

Москва заимствует технологию Штази

Ценной стороной сотрудничества Штази с КГБ была возможность для первой пользоваться компьютерным банком данных, носившим название «Система Совместного сбора информации о противнике». Фактически эта система была создана инженерами Штази на основании украденной или незаконно приобретенной на Западе технологии. В компьютер «Системы» стекалась вся информация, которую добывали разведслужбы Восточного блока. Вклад Штази был наибольшим, однако в центральном аппарате Штази лишь горсточка высокопоставленных сотрудников, в основном из управления контразведки, имела доступ к вышеупомянутому банку данных «Системы». Те, кто обладал этой привилегией, были не очень довольны Москвой. Они жаловались на то, что КГБ получал гораздо больше, чем отдавал. Этот обмен, далеко не равноценный, зачастую превращал сотрудничество коллег в улицу с односторонним движением.

Сотрудничество КГБ и Штази не ограничивалось Европой. В западном полушарии инженеры Штази под руководством генерал-майора Хорста Мёнхена создали на Кубе систему компьютеризированного слежения, способную прослушивать все микроволновые телефонные разговоры в Соединенных Штатах. Эта система эксплуатировалась кубинцами совместно с КГБ. Мёнхен создал также систему слежения за военными кораблями США. Рыболовные шхуны были снабжены аппаратурой, позволявшей установить местонахождение всех американских стратегических подводных лодок. Эту аппаратуру обслуживали советские и восточногерманские специалисты.

Отношения с Москвой

На раннем этапе Мильке стоял на страже своих контактов с КГБ подобно ревнивому мужу. Однако затем помимо него право осуществлять напрямую контакты с руководством КГБ без предварительного согласования с Мильке получил Маркус Вольф — начальник главного управления «А». Мильке знал, что Вольфа связывают с КГБ почти столь же тесные узы. Всем остальным приходилось обращаться в десятый отдел, начальником которого был генерал-майор Вилли Дамм, подчинявшийся только Мильке. В конце концов эта процедура сделалась такой сложной, что у Мильке не осталось выбора, кроме как ослабить вожжи. Результатом этого процесса было установление личных отношений — то, чему Мильке всегда пытался помешать. В некоторых случаях эти личные отношения пережили даже распад Советской империи. Начальники управления КГБ часто приглашали своих восточногерманских коллег в Москву, где им оказывали прием на уровне глав государств. В первую очередь это касалось контрразведки. Чтобы ублаготворить тех, кто не мог «приложиться к Святому Граалю» на площади Дзержинского, в резидентуре КГБ в Карлсхорсте периодически устраивались роскошные застолья. Эта братская щедрость должна была еще теснее привязать офицеров Штази к КГБ. Время от времени Советы награждали своих восточногерманских соратников советскими орденами и медалями, в число которых входили ордена Ленина и Красного Знамени. Обе эти награды высоко ценились сотрудниками Штази.

Операция «Моисей»

Хоть и в различной степени, но в совместных операциях КГБ и Штази принимали участие все управления. В мае 1982 года, когда в полном разгаре была операция в Польше, начал реализовываться еще один крупный совместный проект. Генерал И. А. Маркелов, начальник второго главного управления КГБ, уведомил Мильке, что посылает к нему в Берлин своего самого надежного помощника. В подробности Маркелов вдаваться не стал, сообщив лишь фамилию и должность гостя — полковник Владимир Анатольевич Кремаковский, начальник четырнадцатого отдела второго управления. Мильке знал, что сферой деятельности второго управления является внутренняя безопасность и контрразведка и что сам Маркелов был заместителем председателя КГБ. Кроме того, это управление являлось центром руководства и координации всех видов деятельности в сфере контрразведки, касавшейся СССР. Мильке понимал, что Кремаковскому поручено обсудить с ним вопрос первостепенной важности, поэтому сообщение генерала Маркелова он воспринял как приказ подготовиться к государственному визиту.

Мильке приказал начальнику управления контрразведки генерал-лейтенанту Кратчу взять Кремаковского под свое крыло.

Не зная почему Кремаковский приезжает в Берлин, Кратч решил сделать все от него зависящее, чтобы угодить и своему шефу, и КГБ. Он приказал полковникам Курту Шенку и Райнеру Виганду подготовиться к обсуждению любых вопросов, которые могли бы представлять интерес в сфере контрразведки как для ГДР, так и для СССР. Виганд был начальником рабочей группы «Иностранцы», подразделения по наблюдению за иностранцами, приезжавшими в ГДР, и иностранцами проживавшими там, включая дипломатов иностранных посольств в Восточном Берлине. С помощью агентов-двойников его рабочая группа курировала работу различных организаций, располагавшихся в Западном Берлине. Надеясь получить дополнительные сведения о цели визита Кремаковского, Виганд навел справки у полковника Бориса Смирнова, офицера связи КГБ при восточногерманской контрразведке. Смирнов ответил ему, что он не в курсе, но добавил, что Кремаковский — одна из самых влиятельных фигур во втором главном управлении КГБ.

5 мая 1982 года в зале для особо важных персон аэропорта «Шёнефельд» прибытия знатного гостя ожидала делегация в составе Виганда, Шенка, офицера протокольного отдела, а также офицера связи КГБ. После того как обычные пассажиры покинули лайнер «Аэрофлота» через заднюю дверь, трап подкатили. к передней двери. И только тогда появился товарищ Кремаковский, мужчина лет пятидесяти, внушительных размеров, похожий на медведя. Он спускался по трапу не торопясь, размеренным шагом, словно могущественный начальник, которого встречали подчиненные. Кислым выражением лица он напомнил Виганду Андрея Громыко, советского министра иностранных дел, который всегда выглядел так, словно мучался сильной изжогой. Полковника сопровождал сотрудник помоложе, который представился как подполковник, специалист по израильским делам.

Офицер связи, полковник Смирнов, приветствовал важного гостя с подчеркнутой вежливостью и подвел его к офицерам Штази, выстроившимся шеренгой. Когда Смирнов начал было представлять их, Кремаковский просто рыкнул: «Пошли!», никаких рукопожатий и приветствий. Не говоря больше ни слова, полковник сел в «мерседес», который восточные немцы подавали лишь в особых случаях.

Кремаковский продолжал хранить молчание и дальше в течение получаса, пока гость и встречавшие не прибыли на роскошную загородную виллу на берегу живописного озера в Грюнау. Здесь Штази принимала почетных гостей.

Советского гостя на пороге виллы встретил генерал Кратч. Он провел его в «охотничью комнату», салон, обитый дубовыми панелями и украшенный трофеями — оленьими и кабаньими головами. Когда Кремаковский уселся, Кратч сказал: «А теперь, товарищ полковник, позвольте мне предложить вам заслушать доклад полковника Шенка о ситуации в ГДР». Кремаковский молча кивнул. По мере того как он слушал, выражение его лица становилось все более кислым. Через десять минут он ударил кулаком по столу, опрокинув бутылки с водой и хрустальные бокалы. Повернувшись к офицеру связи, он прорычал ему несколько фраз по-русски. Полковник Смирнов покраснел от смущения и, запинаясь, перевел: «Товарищ Кремаковский спрашивает, как долго все это будет продолжаться. Он приехал сюда не для того, чтобы слушать лекцию на политическую тему». Позднее он передал Виганду то, что в действительности сказал Кремаковский: «Сколько еще этот идиот будет нести вздор, который меня вовсе не интересует?».

«Меня интересуют лишь ваши операции против израильской разведки. Кроме того, я хочу услышать, что вам известно о том образе жизни, который ведут в Западном Берлине бывшие советские граждане. Пожалуйста, доложите об этом!» Поведение Кремаковского как громом поразило офицеров Штази, которые уже давно успели отвыкнуть от подобного обращения. Кремаковский жил вчерашним днем. Он был сталинистом старой закваски, для которого немцы все еще являлись побежденными.

Вскипев от возмущения, генерал Кратч выбрался из своего кресла, что было совсем непросто для человека столь же тучного, как и Герман Геринг, и сказал: «Товарищ полковник, можете продолжать совещание с моими сотрудниками. Если у меня найдется время, я приму вас по окончании вашей миссии. Но сначала я должен проконсультироваться с главой вашей резидентуры».

Не ожидая ответа, Кратч сердито направился к выходу и хлопнул за собой дверью. Тем же вечером Кремаковского вызвал к себе в Карлхорст глава советской резидентуры Олег Шумилов. После этого самоуверенности у Кремаковского несколько поубавилось, хотя в целом его отношение к коллегам из Штази было таким же пренебрежительным.

В конце концов Кремаковский объяснил, что он изучил рапорты, которые Виганд отправлял в КГБ. Они касались деятельности советских граждан, живших в ГДР и Западном Берлине. Эти люди занимались контрабандой и спекуляцией валютой, что делало их чрезвычайно желательными объектами для принудительной вербовки в качестве осведомителей. Полковник Виганд также информировал КГБ о том, что западные специалисты начали проявлять повышенное внимание к советским евреям, которым позволили эмигрировать и которые осели в Западном Берлине. Эти рапорты и навели Кремаковского на мысль о том, чтобы съездить в Берлин и на месте лично оценить обстановку. Он хотел определить, можно ли воспользоваться этой ситуацией в целях внедрения своей агентуры в еврейские организации, в частности в израильскую разведку «Моссад».

Совещание длилось больше недели. За это время офицеры Штази успели заметить, что Кремаковский каждое утро ездил в Карлсхорст, где совещался с генералами Шумиловым и Маркеловым, с последним — по телефону. Каждый день он требовал новой информации и точных ответов на свои вопросы. Пытаясь изменить отношение Кремаковского к немцам, Виганд организовал для него прогулки и экскурсии на яхте по рекам, каналам и озерам Восточного Берлина. Водка лилась рекой. В ход были пущены все средства, даже игра на самолюбии Кремаковского, которому дали капитанскую фуражку и поставили у руля. Виганд сфотографировал его в разных позах и продолжал усердно щелкать, даже когда пленка уже давно закончилась.

За день до отбытия Кремаковский потребовал, чтобы подразделение Виганда совместно с КГБ начало реализовывать комплекс мер «по противодействию проискам западных спецслужб против Советского Союза». Кремаковский подозревал, что израильская и американская разведки используют евреев-эмигрантов из СССР в качестве агентов. Совместная команда КГБ и Штази должна сфокусировать свое внимание на «Моссаде». КГБ также нужны были свои глаза и уши внутри еврейской диаспоры, чтобы присматривать за советскими евреями, у которых в СССР все еще оставались родственники и которые могли бы пригодиться для выявления диссидентов и потенциальных агентов. Виганду ничего не оставалось, кроме как согласиться. Через три месяца он должен был привезти в Москву конкретную программу и наброски плана действий.

Перед отъездом Кремаковского Виганд решил еще раз задобрить его и устроил ему и его спутнику поход по универмагам Восточного Берлина и валютным магазинам. Затем нагруженных покупками как Санта-Клаусы обоих офицеров отвезли в аэропорт. К тому времени когда Кремаковский поднялся на борт лайнера «Аэрофлота», отношение полковника действительно трансформировалось, и он сердечно попрощался со своими «друзьями» из Штази.

Пожав руку Виганду, Кремаковский улыбнулся. «Мы назовем нашу совместную операцию «Моисей», — захохотал полковник.

«Я никогда не думал, что он способен улыбаться, не говоря уже о веселье», — вспоминал Виганд.

После ознакомления с результатом переговоров Мильке приказал проводить операцию «Моисей» исключительно силами подразделения Виганда.

В августе 1982 года Виганд вылетел в Москву, где его встретил Кремаковский и отвез на «Чайке» в новое здание КГБ на площади Дзержинского. Виганд ранее уже бывал в советской столице в качестве туриста и был знаком только со старым зданием этого ведомства на Лубянке. Позднее он вспоминал: «Снаружи новое здание выглядело как любой другой большой правительственный комплекс. Но когда вошел, у меня захватило дух. Я очутился в огромном холле, отделанном панелями из ценного дерева, с мраморными колоннами, хрустальными люстрами и роскошными красными коврами — лучшими из лучших образцов в СССР. Я думал, что попал во дворец царя Николая. Повсюду стояли обязательные бюсты Ленина и Дзержинского». Виганд не мог удержаться от вопроса о том, в какую сумму обошлось это здание. Кремаковский холодно ответил: «Такая организация, как наша, которая в нашей стране что-то значит, должна производить впечатление, соответствующее ее престижу».

Кабинет Кремаковского, имевшего такое же звание, как и Виганд, по роскоши внутреннего убранства вполне мог сойти за кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС, который Виганд видел в советских фильмах. Однако немец не мог не улыбнуться, заметив недостатки советской системы. Рядом с письменным столом полковника стоял стол с шестнадцатью телефонами. Когда звонил один из них, Кремаковскому приходилось снимать трубки чуть ли не со всех телефонов и прикладывать их к уху, чтобы определить, какой из них звонит. Все они звучали одинаково. Виганд рассказывал: «Иногда он хватал не ту трубку, и тогда случался хаос. Поскольку соединение шло через секретаршу, у нее тоже, должно быть, стояло шестнадцать телефонов. А у более высоких начальников число телефонов доходило до двадцати». Когда Виганд спросил, почему КГБ не установит современную АТС, Кремаковский не понял вопроса.

— Ведь это помогло бы сэкономить средства на обслуживающем персонале, а главное на материалах, таких как медь.

— Нам это не нужно, мы страна богатая, — ответил советский полковник.

Вместо того чтобы перейти к делу, Кремаковский пригласил в свой кабинет нескольких подчиненных и устроил застолье в честь гостя из ГДР, желая поразить последнего щедрым гостеприимством. Возможно, его отношение к немцам не изменилось, но он явно не хотел прослыть скупердяем. Водку запивали крепким чаем и закусывали шоколадными конфетами и свежими фруктами. Провозглашались тосты за успех будущей совместной операции. О делах не говорили ни слова. Через пару часов Виганда доставили на одну из конспиративных квартир КГБ, где ему удалось немного выспаться и протрезвиться. Вечером гид из КГБ отвез его в «Азербайджан», один из лучших ресторанов Москвы на улице Горького, где в честь Виганда была устроена официальная вечеринка.

«Это был праздник, русское пиршество, которое я никогда не забуду, — вспоминал Виганд. — Я потерял счет тостам. Сначала мы выпили за здоровье Брежнева, затем помянули Ленина, а когда перебрали всех коммунистических вождей, то переключились на профсоюзы и закончили нашими родителями. В перерывах между тостами мы усердно налегали на холодные закуски — жирную русскую сельдь, ветчину, помидоры, огурцы. К тому времени когда подали главное блюдо, я уже так напился, что не помню что ел».

На следующее утро у Виганда, сидевшего в кабинете Кремаковского, от боли разламывалась голова. Советский полковник показал рукой на стопку папок, лежавших на кофейном столике, и сказал: «Операция «Моисей». Взгляните». Все материалы были уже переведены на немецкий язык. Виганд был ошарашен. Оказалось, что в Израиле уже много лет существовала обширная шпионская сеть, созданная советской контрразведкой. Четыре агента-двойника были внедрены в «Моссад» и поставляли очень ценную информацию. Кураторы из КГБ под видом туристов встречались подпольно со своими агентами в Болгарии и других странах восточного блока. Помимо четырех агентов-двойников, КГБ завербовал еще шестнадцать человек среди иммигрантов.

Виганд был озадачен. С какой стати, спросил он Кремаковского, КГБ вдруг понадобилась помощь контрразведчиков из Штази? Ведь операция и так шла чрезвычайно успешно. «Дела обстоят не так хорошо, как вы думаете, — мрачно ответил Кремаковский. — Первая четверка работает, но остальные не вышли на связь с нами и у нас нет возможности послать туда на их розыски своих людей. Затем Кремаковский сообщил Виганду, что КГБ хочет, чтобы сотрудники Штази отправились в Израиль, разыскали отбившихся от рук агентов, наставили бы их с помощью угроз на путь истинный.

Полковник Виганд пришел в возбуждение: «Владимир Анатольевич, вы, должно быть, шутите! Любому немцу провернуть что-либо подобное в Израиле было бы очень трудно, но для восточного немца трудности возрастают в неимоверной степени. «Моссад» работает хорошо, и они поймали бы нас сразу. Они считают наше правительство антисемитским. Их очень разозлил отказ ГДР выплатить компенсации евреям. Они только и ждут, чтобы мы совершили какую-нибудь глупость».

Виганд знал, что КГБ в целом и такой человек, как Кремаковский, в частности, не любит отказов, он тем не менее решил пойти на такой шаг, будучи убежденным, что Мильке его поддержит. Тем большим было его облегчение, когда Кремаковский просто пожал плечами и ответил: «Ладно. Тогда перейдем к обсуждению планов, которые вы привезли с собой».

Штази разработала обширную программу наблюдения и вербовки советских граждан в ГДР. Основной упор делался на работу с женами многочисленных правительственных и партийных чиновников, а также офицеров Национальной Народной Армии и госбезопасности, которые женились на советских гражданках во время учебы в различных заведениях Советского Союза. Эти женщины поддерживали контакты с «русской мафией» в Западном Берлине. Им было сравнительно легко заниматься контрабандой и валютными махинациями, поскольку, будучи привилегированными жителями ГДР, они не проходили таможенного контроля. Некоторые жены даже подрабатывали проституцией в Западном Берлине. Виганд сказал Кремаковскому, что даже если мужья и подозревали или точно знали, чем занимаются их жены, они были не в состоянии заставить их прекратить эту деятельность.

«Все мужья, даже один генерал-майор, которого я знаю, полностью находятся у них под каблуком, — сказал он презрительно Кремаковскому. — Некоторые жены даже поколачивают своих мужей, которые оказались слабовольными трусами». Советский полковник улыбнулся и одобрил предложенный план.

Кремаковский затем протянул руку к другой папке. «Ну что ж, начинайте разработку жен. Особое внимание обратите на «Змею»». Это была кличка Марии Браунер, женщины, родившейся во Львове и выросшей в Латвии, Виганд сразу же узнал это имя. Она была женой Артура Браунера, состоятельного и довольно известного западноберлинского кинопродюсера. Сотрудники КГБ прозвали ее Ларисой.

Согласно сведениям контрразведки КГБ, фрау Браунер была «заклятым врагом Советского Союза и причинила большой ущерб советской экономике тем, что вывозила контрабандой на Запад бриллианты, иконы и картины». Из материалов в папках Виганд узнал также, что эта женщина организовала в Западном Берлине с помощью «русской мафии» обширную контрабандную сеть. Более того, у КГБ имелись подозрения, что Браунер сотрудничала также с «Моссадом».

Полковник Виганд поинтересовался у своего советского коллеги, почему госпожу Браунер не арестовали в СССР, учитывая собранные КГБ доказательства ее преступной деятельности. Кремаковский ответил, что он хотел выявить всю ее сеть, включая тех, кто жил в Советском Союзе, и, пригрозив арестом, склонить ее подручных к сотрудничеству с КГБ и попытаться внедрить их в «Моссад», а также поручить присматривать за евреями в СССР.

После того как Виганд изучил дело «Змеи», ему сообщили, что операция «Моисей» имеет еще два ответвления. Первым был «Скаут», палестинец, учившийся в Киеве и женившийся на советской гражданке. КГБ удалось завербовать его. Виганд должен был взять палестинца под свою опеку и вывести на него сотрудников «Моссада», работавших под крышей израильского посольства в Бонне, в надежде, что те завербуют его.

Вторым ответвлением была «Лиса», Нина Альброт, полная сорокадвухлетняя женщина, приехавшая в Берлин из Латвии. О ней советской контрразведке было известно лишь то, что она была каким-то образом связана с Марией Браунер и часто ездила в Советский Союз.

«Выясните, при чем тут Нина», — сказал Кремаковский, и на этом совещание закончилось.

Сразу же по возвращении в Восточный Берлин Виганд выделил с полдюжины контрразведчиков для вербовки осведомителей и агентов-двойников. Была выявлена еще одна женщина, родившаяся в Латвии, которая проживала в Восточном Берлине и по всем статьям подходила для вербовки, будучи замешанной в контрабанде и валютных махинациях. Это была Ирина Резе, высокая красивая блондинка, которой едва перевалило за тридцать. В ходе беседы с сотрудниками МГБ Резе предпочла тюремному заключению сотрудничество. Ей дали кличку «Анна». Еще трех агентов удалось завербовать из числа «русской мафии» в Западном Берлине.

К середине 1983 года, как сказал автору этой книги Виганд, его подразделение не только подтвердило все предположения и подозрения, имевшиеся у их советских коллег в отношении группы Браунер, но и поставило ее Деятельность под наблюдение. Виганд знал обо всем, что предпринимала Браунер и «русская мафия», и держал в курсе Кремаковского. Полковник Штази утверждал, что ему удалось установить, что «из СССР незаконно вывозились ценности стоимостью в миллионы рублей». Наблюдение за Браунер было столь плотным, что она и шагу не могла сделать без того, чтобы о нем тотчас же не узнали сотрудники Штази. В ее доме были установлены подслушивающие устройства, прослушивались также и телефонные разговоры. Разговоры снаружи подслушивались с помощью направленных микрофонов. Виганд сказал, что вскоре ему стало ясно, что Мария Браунер — «исключительно способная деловая женщина, которая вкладывала свои деньги буквально во все — в магазины, торгующие порнопродукцией, шоу со стриптизом, контрабанду икон и бриллиантов». В некоторых случаях, по словам Виганда, восточногерманской контрразведке удалось установить ее связь с преступлениями, совершенными «русской мафией», которая обосновалась в Западном Берлине. Удалось также выяснить, чем занимается Нина Альброт. Она была партнершей Браунер в контрабандных делах и в то же время конкурировала с ней в таких областях, как порношоу и мелкий торговый бизнес. Были выявлены ее связи с контрабандистами в СССР. Вся эта информация передавалась Кремаковскому, который время от времени сообщал о происходивших в Москве арестах агентов «Моссада» и других западных разведок. Деталей арестов он не раскрывал, держа своих восточногерманских коллег в неведении.

Операция «Скаут», часть операции «Моисей», также была начата успешно. Палестинец под надзором сотрудников Штази выехал в Западную Германию. Ему было приказано посещать бары и ночные клубы, в которых, по сведениям контрразведчиков ГДР, часто появлялись агенты «Моссада», и неодобрительно отзываться о Советском Союзе и коммунизме. Вскоре он попал в поле зрения израильской разведки и был завербован ею. Подразделение Виганда начало осуществлять меры по контролю, который в отношении встреч «Скаута» с израильскими разведчиками был тотальным. Однако вскоре выяснилось, что «Скаут» не тот, за кого себя выдает.

«Мы узнали, что он обманывал как Советы, так и «Моссад», в действительности работая на службу безопасности Организации Освобождения Палестины (ООП)», — вспомийал Виганд. Тем не менее КГБ решил не отказываться от услуг палестинца. «Скаут» время от времени поставлял ценные сведения. Кроме того, наблюдение Штйзи помогло выявить и держать под контролем его контакты в ООП.

В результате визуального и электронного наблюдения за резидентурой «Моссада» в израильском посольстве в Бонне и за сотрудниками «Моссада» в Западном Берлине было установлено, что подпольный бизнес фрау Браунер настолько разросся, что даже не для слишком щепетильной израильской разведки стало невозможным продолжать с ней дальнейшее сотрудничество. Прежде чем Виганд успел сообщить о таком повороте событий Кремаковскому, он оказался поставленным перед одной из самых сложных дилемм за всю свою карьеру: служба наружного наблюдения сообщила, что фрау Браунер часто встречается в Восточном и Западном Берлине с лицами, которых идентифицировали как сотрудников первого главного управления КГБ из резидентуры в Карлсхорсте. Фотографии, запечатлевшие фрау Браунер, обменивавшуюся с сотрудниками КГБ какими-то предметами, убедили Виганда в том, что эта женщина работала также и на управление внешней разведки КГБ. За разъяснениями Виганд отправился в Карлсхорст к полковнику Феликсу Виноградову, который представлял интересы контрразведки КГБ в Германии.

«С одной стороны, КГБ поручил нам разработку этой женщины, а с другой получается, что она работает на вас, — сказал Виганд Виноградову. — Что происходит, Феликс?». Виноградов пришел в крайнее возбуждение и начал умолять Виганда не сообщать об этом Кремаковскому и прекратить все операции против фрау Браунер. Теперь давние подозрения полковника восточногерманской контрразведки переросли в уверенность: разлад и несогласованность внутри хваленого КГБ достигли такой степени, что офицеры одного управления обманывали своих коллег из другого. Виганд вспоминал, что Виноградов так и не раскрыл суть сотрудничества фрау Браунер с первым главным управлением КГБ. Виганд не исключал того, что офицеры КГБ сами были замешаны в контрабандных операциях. То ли кто-то из высшего эшелона КГБ приказал Кремаковскому оставить в покое фрау Браунер, то ли с ним заключил сделку Виноградов. Как бы то ни было, но после разговора Виганда с Виноградовым фрау Браунер изменила свой маршрут. Если раньше она добиралась в Москву через Польшу, самым коротким путем, то теперь она стала ездить туда через Швецию и Финляндию. КГБ никогда не причинял ей ни малейшего беспокойства.

Тем временем Ирина Резе, агент «Анна», стала с энтузиазмом сотрудничать со Штази. Да и почему бы, в конце концов, не воспользоваться связями с этим могущественным ведомством для прикрытия своих контрабандных операций? Кремаковский заверил Виганда, что «Анна» сможет заниматься своим «бизнесом» в Советском Союзе, пока будет поставлять требуемую информацию о еврейской общине Западного Берлина.

Операция «Игла»

Второе главное управление КГБ было довольно ходом операции «Моисей», однако полковник Виноградов обратился к Виганду за помощью. Руководство резидентуры КГБ в ГДР было обеспокоено увеличившейся концентрацией бывших советских граждан, особенно евреев немецкого происхождения, в Западной Германии. Анализ перехватов телефонных разговоров и сообщений от агентов, внедренных в западногерманские службы безопасности, давал основания для тревоги. БНД — федеральная разведка и БФФ — федеральная контрразведка Западной Германии усилили вербовку агентов среди эмигрантов. Эти агенты должны были вести разведку против военных объектов в ГДР и среди живших там советских граждан.

Виноградов рассказал, что помимо канала в Израиль, организованного отделом Кремаковского, внешняя разведка завербовала несколько советских евреев, которым «позволили» выехать из СССР. Подразделение Виганда должно было помочь контролировать этих агентов после их проникновения в еврейские организации в Западной Европе, особенно в те из них, которые находились в Западном Берлине. Кроме того, некоторые из этих агентов должны были проникнуть в определенные отделы западногерманской разведки, ЦРУ и военной разведки США.

Эти отделы располагались в центрах по приему беженцев и эмигрантов в Трайскирхене близ Вены, Остии близ Рима и Мариенфельде в Западном Берлине. Возникла необходимость в использовании восточно-германских инструкторов, которые снабжали бы «кротов» деньгами и средствами связи.

Виганд сообщил о предложении Виноградова своему шефу, генералу Кратчу, который дал «добро» на оказание «братской» помощи. Новая операция получила наименование «Игла» и вскоре начала успешно реализовываться. Спустя шесть месяцев Виганд сообщил, что агенты выполнили задачи и устроились там, где им было приказано, в основном переводчиками. Таким образом, КГБ получил возможность следить за работой агентов-эмигрантов, завербованных западными спецслужбами, и добывать информацию, которую выкладывали эм и фанты на допросах.

Операция «Моисей» также продолжала развиваться. Агент Резе подтвердила, что является ценным и «верным» осведомителем. Однажды она передала Вйганду настолько важную информацию, что он предложил начальнику контрразведки, генералу Кратчу, передать ее без всякой бумажной волокиты прямо самому Мильке. «Анна» сообщила, что советская гражданка, теща офицера Штази, занималась контрабандой золота и других вещей из СССР в Западный Берлин. Косвенным образом в этом деле был замешан и сам сотрудник Штази — факт, который не обязательно должен был иметь катастрофические последствия для Штази. Однако этим офицером оказался старший лейтенант Томас Кляйбер, служивший в подразделении Виганда, а это уже грозило неприятностями. Более того, он был сыном влиятельного члена Политбюро, министра науки и техники Гюнтера Кляйбера. На работу в Штази Томас попал главным образом благодаря протекции папаши. Не прослужившему ни единого дня отпрыску было присвоено звание лейтенанта, его отправили учиться в. Лейпцигский университет на факультет журналистики. Там он познакомился со студенткой из СССР и женил: ся на ней. Когда Виганду приказали взять к себе в подразделение избалованного юнца, он воспротивился. Один чрезвычайно смелый и преданный своему делу профессор дал уничтожающий письменный отзыв о способностях молодого Кляйбера, сказав, что это был худший студент из всех, кого ему приходилось учить. «Он был глуп, ленив, нахален и пытался дать мне взятку западными товарами, которые он достал в Вандлице», И все же Мильке, прекрасно знавший всю подоплеку, отверг возражения Виганда.

Теперь Мильке был поставлен перед необходимостью принимать неприятное решение. Выгнать Кляйбера из органов и наказать? Понимая дилемму, стоявшую перед шефом, генерал Кратч воспользовался моментом, чтобы еще более упрочить свои позиции у босса. Генерал решил оставить Кляйбера у себя в контрразведке, но перевести его в тринадцатый отдел, который отвечал за наблюдение за журналистами. Мильке одобрил это решение, и дело было закрыто. Министр приказал Виганду хранить молчание и не информировать об этом КГБ. От Кляйбера утаили тот факт, что преступная деятельность его и его семейки разоблачена. Теща Кляйбера, о которой известно лишь, что ее звали Елена, не лишилась своей работы на радио «Волга», — радиостанции Группы советских войск в Германии. Они с зятем и дальше продолжали промышлять контрабандой.

За успешную работу Ирина Резе, она же «Анна», получила повышение. Из простого осведомителя она стала «внештатным сотрудником, работающим в непосредственном контакте с противником». Это было высшим «званием», которое мог получить агент, не имевший офицерского звания. Его обычно присваивали испытанным агентам, работавшим как внутри ГДР, так и за ее пределами. По согласованию с КГБ Штази затем отправила Резе с заданием в Израиль, снабдив ее настоящим западногерманским паспортом. Ее подробнейшим образом проинструктировали, как в аэропорту «Лод» ей попасть в поле зрения израильской службы безопасности. Сотрудники Штази надеялись, что она будет завербована израильской разведкой. План сработал. Госбезопасность ГДР получила возможность быть в курсе операций, которые «Моссад» проводил в Западном Берлине и ГДР.

В 1988 году Кремаковский ушел на пенсию. За год до этого он сказал Виганду, что у него есть первоклассный агент, которого, по его мысли, «Анна» должна будет предложить «Моссаду» для вербовки.

«Кремаковский охарактеризовал этого агента как чрезвычайно надежного, и, к сожалению, мы поверили ему».

Поздней осенью 1989 года, незадолго до того, как снесли Берлинскую стену, «Анна» совершила еще одну поездку в Израиль, после чего Виганд получил тревожную информацию от другого агента-двойника. Было похоже на то, что «Моссад» начал подозревать «Анну» в том, что она ведет двойную игру, и перестал доверять ей.

Сотрудники «Моссада» сказали «Анне», что ввиду того, что риск стал слишком велик, сотрудничество с ней придется прекратить. По мнению Виганда, израильтяне решили не арестовывать ее, поскольку это могло спровоцировать ответные меры со стороны Советов в отношении эмиграции евреев из СССР.

Полковник Виганд был убежден, что произошла серьезная утечка информации из Москвы. Он вылетел в столицу СССР, чтобы встретиться там с преемником Кремаковского, более молодым и менее опытным подполковником. Чекист начал изворачиваться и врать чуть ли не с ходу. Версия, которую он представил, была полна противоречий, и Виганду сразу стало ясно, что она шита белыми нитками. Разговор звучал на повышенных нотах, и полковник Штази пригрозил отъездом, если не получит убедительных ответов. Угроза сработала, возможно потому, что политическая ситуация в ГДР уже стала неустойчивой и КГБ не хотел ссориться со своими союзниками.

К своему удивлению, Виганд узнал, что агент Кремаковского вовсе не отличался исключительной надежностью и способностями. Это была просто женщина, подавшая заявление на выездную визу. Сотрудники КГБ сказали ей, что вскоре с ней установит контакт израильский агент и после того, как это произойдет, она должна будет сразу же уведомить КГБ. На связь вышла «Анна», а «исключительно надежный» агент уведомила не только КГБ, но и через своих родственников в Западном Берлине «Моссад». Стало ясным, что преемник Кремаковского, а может быть и сам Кремаковский, затеяли циничную игру, чтобы поправить свою репутацию охотников за шпионами.

К тому времени когда Виганд вернулся в Восточный Берлин, в МГБ ГДР уже царила сумятица, и многие агенты Штази прекратили контакты со своими хозяевами. Предупредить «Анну» не было никакой возможности. Несколько месяцев спустя Виганд узнал, что Резе вместе с тещей Кляйбера, Еленой, отправилась в очередную «деловую» поездку в Москву, где ее довольно быстро арестовали.

«Интересно, что Елену, настоящую преступницу, освободили и она вернулась в Восточную Германию, а Резе продолжали держать в тюрьме». Несмотря на усилия Штази и восточногерманского правительства добиться ее освобождения, она оставалась в заключении вплоть до объединения Германии. По словам Виганда, у него от этого предательства остался горький осадок на душе.

Операция «Моисей» продолжалась до ноября 1989 года, когда рухнула Берлинская стена и Штази развалилась. Никто из контрабандистов, орудовавших в ГДР, так и не был арестован. Однако, по словам одного из сотрудников западноберлинской полиции, пожелавшего остаться анонимным, в 80-е годы велось расследование деятельности фрау Браунер, которое было прекращено по приказу полицай-президента. Этот сотрудник утверждал, что дело со всеми накопленными за долгие годы материалами исчезло.

Распад альянса КГБ — Штази

Участвуя в операции «Моисей», сотрудники Штази обнаружили, что информация, которая добывалась их усилиями и передавалась в резидентуру КГБ в ГДР, представлялась последней своему руководству в Москве как добытая исключительно неутомимыми трудами ее сотрудников. О причастности Штази даже не упоминалось.

Восточных немцев раздражало то, что оперативники КГБ обычно вербовали граждан ГДР под чужим флагом, вводя их в заблуждение, что они работают на министерство госбезопасности своей страны. Как правило, Штази информировали о таких случаях, хотя бы ради того, чтобы в ходе расследований, которые проводила Штази, таких людей не арестовали. Немцы, знавшие о том, что они работают на КГБ, также находились под надежной защитой этой организации. Однако иностранцам, которых КГБ намечал в качестве объектов для вербовки в то время, когда они находились в ГДР, не всегда везло в этом отношении.

Показателен случай, происшедший с Антоном Иванковичем, бизнесменом, которого похитили в Лейпциге 27 апреля 1988 года. Пятидесятилетний Иванкович владел швейцарской фирмой «Ост-Вест Монтаж» (OWM), которая поставляла рабочих западным строительным фирмам. Служащие OWM вскоре заметались в поисках своего шефа, исчезновение которого поставило под удар осуществление пяти крупных совместных проектов. Переговоры об участии OWM в строительстве роскошного отеля оказались сорванными, когда Иванкович не явился на запланированную встречу. Десять дней спустя Иванкович позвонил наконец по телефону из Будапешта менеджеру своего берлинского представительства Ахиму Фассману. Обычно веселый, югослав на этот раз показался очень расстроенным. Фассман тут же заказал билет на самолет в венгерскую столицу. По прибытии туда он нашел совершенно сломленного духовно человека, который подвергся физическим пыткам и явно страдал паранойей. Иванкович, всегда одевавшийся элегантно, теперь выглядел крайне неряшливо. Кроме того, у него не было при себе ни цента. С огромными усилиями Фассману удалось выудить из него невероятную историю, такую чудовищную, что Фассман вначале даже не поверил в нее.

26 апреля Иванковичу, находившемуся по делам фирмы в Будапеште, позвонил один восточногерманский деловой партнер, который попросил его приехать в ГДР для завершения переговоров с другой швейцарской компанией, «Шульцер-Эшовитц». Эти переговоры шли уже в течение нескольких месяцев. Представитель этой фирмы Микаэль Шнайдер должен был встретиться с Иванковичем в Лейпциге для подписания договора. Иванкович с радостью согласился. Вот уже несколько месяцев он поддерживал контакт с Хорстом Виргенсом, владельцем консалтинговой фирмы в Зингене, городе на швейцарской границе близ озера Констанц. Виргенс предложил Иванковичу участвовать в строительстве электростанции в Томске. По телефону восточногерманский партнер сказал Иванковичу, что ему будет предложен контракт стоимостью в 13,6 миллиона долларов. На следующий день Иванкович вылетел в Лейпциг.

Виргенс встретился с югославским бизнесменом в отеле «Меркур», где представил его Шнайдеру, который, по словам Виргенса, должен будет заключить сделку. Затем Виргенс извинился и вышел, оставив Иванковича наедине со Шнайдером. После двадцатиминутного разговора о контракте Шнайдер пригласил Иванковича в свою квартиру на окраине города, чтобы поговорить конфиденциально, в непринужденной обстановке. Когда они приехали туда, Шнайдер и еще один незнакомый Иванковичу мужчина, который уже находился в квартире, напали на югослава. Атлетически сложенный Иванкович оказал достойное сопротивление, тем более что Шнайдер был на несколько дюймов ниже его ростом. Незнакомец был такого же роста и телосложения, что и Шнайдер, носил очки и, по словам Иванковича, «имел очень неприятную внешность». Во время драки с югослава сорвали куртку. Потасовка закончилась после того, как Шнайдер вытащил из-под пиджака пистолет и направил его на югослава. Затем Иванковича впихнули в помещение, похожее на детскую, и повалили на кровать. Ему связали запястья и, закинув руки за голову, привязали их к железному изголовью кровати. Ему также связали ноги. На шею ему набросили петлю, которая затягивалась при попытке Иванковича вырваться. После этого Шнайдер зажал югославу нос пальцами, а второй преступник влил ему в рот снотворное.

Когда Иванкович проснулся, то опять увидел обоих нападавших, которые на этот раз представились ему. Шнайдер отрекомендовался сотрудником министерства государственной безопасности ГДР, а другой мужчина не назвал своего имени, сказав просто, что он — офицер КГБ. Причиной задержания Иванковича было, по словам Шнайдера, то, что за годы своей работы в Восточной Германии он «нанес ущерб ГДР и другим восточноевропейским социалистическим странам» и что он обвиняется в «экономическом саботаже и политической диверсии». Оказалось, что он «не оправдал доверия», оказанного ему министерством внешней торговли и другими организациями ГДР, которые заключили с ним контракты на поставку специалистов для работы на «крупнейших стройках социализма». По словам захвативших Иванковича людей, он «просто загребал деньги лопатой и обманывал социализм тем, что не платил налоги и комиссионные в положенных размерах». Эти обвинения перемежались угрозами и побоями. Несколько раз Шнайдер вынимал из пистолета обойму и показывал Иванковичу, что она заряжена боевыми, а не холостыми патронами. Пленнику не давали ни пищи, ни воды. Его также не водили в туалет, и вскоре Иванкович лежал весь в экскрементах и моче.

«Мы тебя прикончим», — сказал безымянный мучитель после того, как Шнайдер обвинил Иванковича в «сотрудничестве с западными разведками, действовавшими против ГДР и других социалистических государств». Шпионаж карается смертной казнью, сказал он югославу. Время от времени в соседней комнате раздавались телефонные звонки. Шнайдер объяснил, что он докладывает вышестоящему начальству о том, как идет предварительное следствие. Все это время Иванкович пытался понять, чего хотят от него эти люди. Он знал, что не нарушил никаких законов. К полуночи первого дня у Иванковича кровоточили запястья и лодыжки. Затем ему снова дали снотворного и он заснул.

На второй день пыток угрозы продолжались. Иванкович твердил, что он невиновен, и просил, чтобы его дело передали в обычный суд. Атмосфера все более накалялась.

Внезапно Шнайдер вышел из комнаты и вернулся с ружьем. Он зарядил ружье, после чего веревки, которыми Иванкович был привязан к кровати, были перерезаны и ему приказали встать. Шнайдер объявил, что Иванкович приговорен к смерти. Прозвучал выстрел, и югослав потерял сознание. «Казнь» оказалась инсценировкой. Когда Иванкович пришел в себя, Шнайдер сказал: «Ну а теперь вы либо сделаете то, что мы потребуем, либо вас убьют по-настоящему». Были выставлены два требования: компенсация ущерба, нанесенного ГДР и социализму, и подписание обязательства сотрудничать со Штази и КГБ. Физический и психологический стресс был так велик, что Иванкович согласился. Получив еще одну дозу снотворного, он заснул.

На третий день Иванковича подняли с кровати и завязали глаза повязкой. Руки у него оставались связанными. Шнайдер подвел его к телефону, находившемуся в соседней комнате, и заставил позвонить в один венский банк, где у югослава имелся специальный счет, предназначенный для покрытия деловых расходов в Восточной Германии. Иванкович должен был установить, сколько у него осталось денег на этом счету. Все то время, пока продолжался телефонный разговор, Иванкович ощущал своим затылком дуло пистолета. К удивлению Шнайдера, на счету вместо суммы 625 000 долларов, значившейся в банковской справке, которую ему показал Иванкович ранее в ходе «переговоров», оказалось только 187 500 долларов. Большую часть денег югослав снял, чтобы выплатить зарплату сотрудникам фирмы. Приставив дуло пистолета к виску Иванковича, Шнайдер велел ему опять позвонить в банк и попросить кредит в 700 тысяч марок. Когда банк отказался это сделать, Иванковичу приказали распорядиться о переводе остатка в 187 500 долларов на свой счет в «Хандельсбанке» — коммерческом банке — в Восточном Берлине. Затем Иванковичу пришлось в третий раз снять трубку телефона и позвонить в восточногерманский банк, чтобы предупредить о предстоящем переводе и о выдаче денег одному из его представителей. Когда с этим было покончено, югославу дали бланк его фирмы и заставили написать обязательство о сотрудничестве с МГБ и КГБ, в котором говорилось, что он будет выполнять разведывательные задания на Западе. Писать Иванковичу пришлось со связанными руками.

Четвертый день плена, суббота, начался новыми побоями. Позднее Иванковичу дали для заполнения бланки восточногерманского банка. Это была доверенность на имя Шнайдера для получения денег. Затем последовал новый поворот. Иванковичу объявили, что вышестоящее начальство, обдумав все как следует, решило не «рубить под корень ваш бизнес в ГДР и Швейцарии», несмотря на то, что его вина была доказана. Его фирма может и дальше работать в ГДР и рассчитывать на помощь. Делая это «щедрое» предложение, Штази, по словам Шнайдера, исходила из того, что Иванкович будет не только шпионить для ГДР и СССР, но и финансировать некоторые операции Штази и КГБ на Западе в виде «возмещения ущерба». Пока что в течение следующих двух месяцев он должен будет выплатить 1 миллион 250 тысяч долларов по частям, каждые две недели. Деньги должны передаваться в ходе тайных встреч в Вене и Цюрихе со Шнайдером, который будет его «куратором». «Офицеру КГБ», который за все время мучений Иванковича не проронил ни слова, но отличался жестокостью, отводилась роль палача. «Если вы нарушите обязательство или не заплатите, он выследит вас и казнит, где бы вы ни прятались», — пригрозил Шнайдер.

После физических и психологических пыток Иванкович был готов согласиться на все что угодно, лишь бы остаться в живых. На пятый день ему разрешили сходить в туалет и вымыться. Затем он получил немного еды и воды. Однако после того, как он поел, его опять привязали к кровати и мучения продолжились. Избиения чередовались с угрозами смерти. Ситуация еще более ухудшилась на шестой день, в понедельник 2-го мая. Мучители Иванковича стали подозревать, что югослав ловко провел их, потому что деньги так и не поступили на депозит восточногерманского банка. Последовали новые многочисленные телефонные звонки. Позднее в тот же день банк подтвердил наконец получение денег. Иванковичу приказали помыться и быть готовым к отъезду в лейпцигский аэропорт. Прежде чем вывести Иванковича из квартиры, Шнайдер и «офицер КГБ» забрали у него все наличные деньги в твердой валюте, а также дорожные чеки и другие ценные вещи.

В аэропорту Иванковичу дали билет на рейс в Будапешт, триста западногерманских марок и паспорт. Перед посадкой на самолет ему сказали, чтобы он остановился в отеле «Термаль». Его предупредили, чтобы он не покидал отеля и ждал «контрольных звонков». Иванкович пообещал, что будет неукоснительно выполнять все инструкции. На следующий день ему звонили два раза. Это был Шнайдер, который после угроз назначил дату первой тайной встречи. Она должна была состояться через две недели. Иванковичу приказали принести с собой первый «взнос» в сумме 250 000 западных марок.

Прошел еще один день, прежде чем Иванкович окончательно собрался с силами и позвонил менеджеру своего офиса в Восточном Берлине. Югослав говорил с трудом, тяжело дыша и запинаясь. Ахим Фассман не мог поверить своим ушам. Такие вещи в ГДР были просто немыслимы. Наконец, убедившись, что Иванкович говорит правду, Фассман принялся убеждать его вернуться в Восточный Берлин и сообщить обо всем в полицию. Это стоило немалого труда, но все же его усилия увенчались успехом.

После прибытия в аэропорт «Шёнефельд» утром 6 мая оба мужчины отправились в министерство внутренних дел, находившееся на Александер-платц в центре Восточного Берлина. Следователь внимательно выслушал Иванковича, однако затем сказал, что не верит ни единому его слову. Тем не менее в министерство государственной безопасности был направлен соответствующий рапорт. Поскольку дело касалось иностранца, то документ попал на стол полковника Виганда. Полковник вспомнил, что несколько раз встречался с Иванковичем в министерстве внешней торговли. Восприняв все это чрезвычайно скептически, он все же решил начать расследование, потому что Иванкович не был похож на человека, который стал бы выдумывать такие истории ни с того ни с сего. Однако его решение означало, что он должен был «деконспирироваться» — профессиональный термин сотрудников Штази, — то есть назвать свою настоящую фамилию и род занятий. Югослав ранее знал его как господина Фалька, правительственного чиновника, занимавшегося инвестиционными проектами иностранных фирм в ГДР.

Виганд приказал начальнику реферата своего отдела, майору Клаусу Шиллингу, забрать Иванковича из отеля «Метрополь» и допросить его на одной из конспиративных квартир Штази. Майору вся эта история также показалась неправдоподобной. Когда Виганд читал запротоколированные майором показания Иванковича, у него все еще оставались сомнения. Однако кое-что походило на правду, и второй допрос Иванковича Виганд провел сам.

«Когда я вошел и представился, назвав свою должность и звание, Иванкович остолбенел». Чтобы снять неловкость, полковник предложил югославу рюмку коньяка, а затем показал несколько пистолетов различных марок. «Нет ли среди них пистолета, похожего на тот, которым вам угрожали?». Иванкович показал на «Макаров», калибра 9 мм, штатное оружие сотрудников Штази и КГБ. Знакомой показалась также формулировка обязательства о сотрудничестве, которое югослав был вынужден подписать.

В целом обязательство было составлено по форме, принятой в Штази и КГБ. Неужели эти люди действительно были офицерами разведки, которые ради обогащения пошли на уголовное преступление? Это был бы уже не первый случай. За несколько лет до этого случая Виганд арестовал одного майора Штази, который убил двух своих осведомителей с целью присвоить себе полагавшееся им денежное вознаграждение. Виганд решил поверить Иванковичу. В качестве следующего шага он провел медицинское освидетельствование югослава комиссией врачей, служивших в Штази.

«Результат был шокирующим, несмотря на то, что с момента освобождения Иванковича похитителями прошла уже неделя, на его лодыжках, ногах и запястьях были отчетливо видны следы от веревок, — вспоминал Виганд. — Все его тело было покрыто кровоподтеками и страшными синяками, которые, по мнению врачей, могли быть причинены только сильными побоями. Анализ крови окончательно устранил все сомнения. Были обнаружены химические элементы, идентичные тем, из которых состоят сильно действующие снотворные. Врачи поставили диагноз: физическое истощение, нарушение сна, постоянный страх и сбой сердечного ритма».

В результате поиска в компьютере Штази, в котором хранилась информация о всех въезжающих в ГДР, включавшая их фотографии, было установлено, что несколько раз ГДР посещал представитель швейцарской фирмы «Шульцер-Эшовитц», по фамилии Шнайдер. Однако даты его посещений не совпадали с тем периодом, в течение которого имело место похищение Иванковича, к тому же описание югославом Шнайдера было другим. Затем МГБ проверило Хорста Виргенса, который представил Шнайдера югославскому бизнесмену. По данным компьютера этот человек находился в Восточной Германии именно во время похищения и прибыл туда из Западной Германии именно во время похищения вместе с другим человеком, фотографию которого показали Иванковичу. Тот сразу же опознал «Шнайдера». Им оказался Уве Кенигсмарк, двадцатичетырехлетний торговец автомобилями из западногерманского города Тутлингена. В компьютерных данных значилось также, что, помимо Кенигсмарка, Виргенса часто сопровождали два других западных немца, Норберт Фукс и Гельмут Масаннек. Последний был инженером, работавшим на одном из заводов гигантского концерна «Маннесмен». В Фуксе Иванкович опознал безымянного офицера КГБ, однако о Масаннеке сказал, что никогда не видел его и ничего не слышал о нем. К досаде Виганда, данные компьютера показали, что вся четверка покинула ГДР в тот день, когда Иванковича посадили на самолет, летевший в Будапешт.

До тех пор расследование велось в обстановке строжайшей секретности и о его результатах знали только Виганд, его помощник майор Клаус Шиллинг и члены медицинской комиссии. Теперь они должны были информировать начальника управления генерала Кратча и Мильке. По распоряжению министра к расследованию подключили отдел специальной криминологии девятого управления, который отвечал за внутренние расследования и связь с судебно-прокурорскими органами. Виганд ввел в курс дела генерал-майора Пику, опытного криминалиста, с которым он ранее расследовал несколько уголовных дел. «Однако он не проявил особого интереса и по нескольким его замечаниям мне стало ясно, что он не воспринимает этого дела серьезно». Затем Виганд попытался заручиться поддержкой полковника Армина Ваальса, начальника первого отдела следственного управления, который принимал окончательное решение по всем делам о шпионаже, прежде чем передавать их в прокуратуру. «Он был старым профессионалом. Все шпионские дела, которые когда-либо велись в ГДР, прошли через его руки. Мне он был нужен, потому что в конце концов это преступление было представлено как совместная акция МГБ и КГБ. Он обещал помочь, но дальше этого дело не пошло», — вспоминал Виганд. На этой стадии полковник официально начал расследование дела Иванковича, дав ему условное название «Аллигатор».

Отчаявшись добиться толка от других отделов Штази, Виганд создал специальную группу «Аллигатор» из числа офицеров своего подразделения. Поскольку преступление было совершено на территории саксонского города Лейпцига, Виганд вызвал в Берлин подполковника Гюнтера Ройма, заместителя начальника отдела контрразведки тамошнего окружного управления. Ройм не поверил этой истории, но согласился сотрудничать с Вигандом, потому что знал его много лет и уважал как серьезного профессионала. Возвратившись в Лейпциг, Ройм доложил обо всем начальнику окружного управления генерал-лейтенанту Гюнтеру Гумитчу и попросил у него людей. Гумитч отказал, заявив, что у его офицеров и без того хватает дел, чтобы их загружать еще подобной чепухой. Пока Ройм решал организационные вопросы в Лейпциге, Виганд попросил допуск к компьютеру двенадцатого отдела. Решение о таком допуске принимал лично Мильке. Двенадцатый отдел был самым секретным после центрального аналитико-информационного подразделения, имевшего доступ к компьютеру КГБ в Москве. «Меня даже немного удивило, когда Мильке разрешил мне покопаться там», — рассказывал Виганд. Его старания вознаградились. Виргенс и Масаннек значились там как лица, «зарегистрированные по приказу начальника двенадцатого отдела». Эта терминология употреблялась для обозначения агентов, завербованных КГБ в ГДР. Это делалось для того, чтобы их по ошибке не арестовала Штази.

Затем майор Шиллинг отвез Иванковича в Лейпциг, чтобы освежить его память и найти квартиру, где его держали. В последний день пленения Иванковичу позволили сходить в туалет, в котором было окно, куда он посмотрел. Он заметил небольшой парк и большой каштан, рядом с которым стоял темно-красный «Москвич». К Шиллингу присоединился Ройм, и они вместе стали возить Иванковича по окраинам Лейпцига. Через два дня Иванкович взволнованно показал на многоквартирный дом: «Вот где они меня держали». Здание стояло напротив парка и дерева, о которых он упоминал ранее. Рядом с деревом был припаркован «Москвич» темно-красного цвета.

Квартиру снимала Дана Гримлинг, учительница. По словам соседей, она проводила в это время свой отпуск в Сочи, на Черном море.

Шиллинг сообщил об этом Виганду, который выехал в Лейпциг с группой криминалистов. Они должны были произвести тщательный осмотр квартиры и найти доказательства истории, рассказанной Иванковичем. Криминалисты дали однозначный ответ. Именно в этой квартире держали и пытали Иванковича. Пятна крови на простынях и обрывке веревки совпадали с группой крови югослава. В стене, над изголовьем кровати, на которой пытали Иванковича, было обнаружено пулевое отверстие, что подтверждало его рассказ об имитации казни. Виганд чувствовал себя окрыленным. «Эти криминалисты были лучшими в ГДР и они обнаружили все, что мне было нужно, даже отпечатки пальцев Иванковича и преступников».

Все иностранцы, посещавшие ГДР, включая западных немцев, находились под постоянным наблюдением Штази. Даже когда они останавливались на частных квартирах, их присутствие должно было регистрироваться в домовой книге, которую вел ответственный квартиросъемщик. Эту книгу каждый день проверял сотрудник Народной полиции. Поэтому сотрудники Виганда без труда обнаружили, что помимо знакомства с Даной Гримлинг Виргенс имел любовницу по имени Керстин Альбрехт, по профессии учительницу. Иванковичу показали фотографии обеих женщин. Одну из них, Альбрехт, он узнал. На переговорах в Вене Виргенс представил ее как свою секретаршу. Проверка показала, что Керстин Альбрехт никогда не выдавался восточногерманский паспорт и нигде не значилось, что ей было выдано разрешение на поездку в некоммунистическую страну. Теперь Виганд был твердо убежден, что в этом деле был замешан КГБ. Он знал, что министерство госбезопасности снабжало КГБ бланками восточногерманских паспортов и разрешений на выезд, а также печатями.

Тем временем следователи подтвердили, что перевод денег из венского банка в коммерческий банк в Восточном Берлине имел место в период, указанный Иванковичем. Более того, удалось выяснить, что Хорст Виргенс открыл счет в коммерческом банке за несколько дней до похищения и что именно он был получателем переведенной суммы. Появились и другие инкриминирующие факты. Был найден автомобиль, который Виргенс брал напрокат. Именно в этой машине похитители отвезли Иванковича в лейпцигский аэропорт.

По словам Иванковича, в последний раз он видел Виргенса на «переговорах» непосредственно перед похищением. Однако Виганд был уверен, что мозгом всей «операции» был Виргенс, тем более что и машину брал напрокат он. Полковник предположил, что Шнайдеру в лейпцигскую квартиру звонил тоже Виргенс. Будучи опытным шпионом, Виргенс не мог не знать, что все звонки из отелей прослушивались. Следовательно, он должен был воспользоваться телефоном-автоматом, находившимся где-нибудь на дороге, связывающей Восточный Берлин с Лейпцигом. Однако Штази записывала также и все телефонные разговоры из телефонов-автоматов и со станций техобслуживания на главных автобанах ГДР. Через несколько часов потсдамское подразделение службы прослушивания представило записи трех звонков с одной из автосервисных станций близ Берлина. С абонентом в Лейпциге разговаривал какой-то западный немец. Номер телефона принадлежал Гримлинг. Эти записи были неопровержимой уликой. Организатором преступления действительно был Виргенс. Виганд слышал его голос: «Превратите его в кровавое месиво, а если это не сработает, ликвидируйте его, как мы договаривались».

На этой стадии расследования Виганда вызвали с докладом к министру Мильке.

«Я хочу, чтобы вы встретились с полковником Мальковым, — сказал Мильке полковнику. — Расскажите ему все, что вы раскопали. Посмотрим, что скажет он. Тем временем следствие должно вестись таким образом, чтобы никто не знал о причастности КГБ». Шеф Штази подчеркнул, что Иванковичу об этом также нельзя говорить. О ходе следствия Виганд теперь должен был информировать Мильке каждое утро в восемь часов.

Полковник Мальков, с 1970 по 1978 годы возглавлявший резидентуру КГБ в советском посольстве в Бонне, а затем переведенный в Карлсхорст, внимательно выслушал Виганда и сказал, что доведет эту информацию до сведения своего начальства. Однако резидентура КГБ в Карлсхорсте продолжала хранить молчание. В ходе второй встречи с Мальковым Виганд попытался нажать на него, но ничего не получилось. Тогда он обратился непосредственно к генерал-майору Титову, главе восточногерманской резидентуры КГБ. «Титов просто отшил меня. Это было в его духе». Но Виганд не сдался. Наконец, очевидно из опасения, что могут пойти слухи о причастности КГБ к этому преступлению, они согласились рассказать правду об их связи с Виргенсом и Масаннеком.

«Весной 1985 года оба западных немца приехали на весеннюю Лейпцигскую ярмарку и пришли в советский павильон, где и предложили свои услуги вечно околачивавшимся там представителям КГБ. В течение некоторого времени они сотрудничали с советским промышленным представительством, не подозревая о том, что имеют дело с КГБ. Затем их снабдили легендами и сделали штатными агентами четвертого отдела, занимавшегося научно-техническим шпионажем. Требуя все более высокого вознаграждения, Виргенс и Масаннек передали КГБ огромное количество ценной информации, а также некоторые товары, на продажу которых коммунистическим странам НАТО наложило эмбарго. Они вели разведку и против военных объектов. Масаннек снимал копии с документов, к которым он имел доступ, работая инженером в «Маннесмене». Позднее они начали помогать сотрудникам КГБ выходить на ученых и секретарей. Теперь Виганд понял, почему Советы до последнего пытались отстоять своих агентов. Виргенс и Масаннек были первоклассными агентами. Однако Виганд знал лишь часть саги о «подвигах» Виргенса и Масаннека — ту часть, которую Титов позволил ему узнать.

Теперь Виганду предстояло решить проблему, как предать похитителей суду и избежать при этом упоминания о КГБ, — как приказал ему Мильке. В этот момент он получил неофициальную информацию из Карлсхорста, которая позволила представить себе дилемму Штази — КГБ в перспективе.

Очевидно, доходы, получаемые Виргенсом и Масаннеком от сотрудничества с КГБ, перестали их удовлетворять. И тогда они начали поставлять ложную информацию и поддельные документы. В середине 1987 года аналитики КГБ в Москве заподозрили неладное. Обильный поток информации и документов их просто озадачил. В чрезвычайно рискованных ситуациях Виргенс и Масаннек проявляли ненормальное отсутствие страха. Это поведение, заключили советские контрразведчики, могло означать, что они установили контакт с противником. Их куратор превозносил своих агентов до небес и сообщал о том, что им были выплачены большие суммы. В рапортах также говорилось о подарках, которые эта парочка предлагала своему куратору. Все эти обстоятельства заставили центр предположить, что Виргенс и Масаннек стали агентами-двойниками, работавшими на какую-то западную спецслужбу и дававшими «дезу» или отфильтрованный материал.

Москва приказала Титову рассмотреть вопрос, связанный с отказом от услуг Виргенса и Масаннека, однако честолюбивому генералу не хотелось этого делать. Без успехов, которые ему обеспечил этот дуэт, он вряд ли мог рассчитывать на высокую должность в центральном аппарате КГБ в Москве. Поэтому Титов разработал обходную стратегию. Он дискредитировал куратора этих агентов, который был известен Виганду и его сотрудникам лишь по условному имени «Алексей». Затем он повысил статус этих двух «асов разведки», представив их Москве незаменимыми в добывании зарубежной информации. Куратора агентов обвинили в измене и под стражей доставили в Москву. После первого допроса на заседании специальной следственной комиссии в здании КГБ на площади Дзержинского «Алексей» покончил с собой. «Он был преданным делу офицером и застрелился, не вынеся позора».

Титов заявил, что самоубийство было доказательством того, что западные спецслужбы по меньшей мере сделали попытку завербовать «Алексея». В Москве согласились с этим, и в то же время оттуда последовал приказ прекратить работу с Виргенсом и Масаннеком. Однако Титов игнорировал эту директиву и планировал дальнейшее использование этих агентов. Чтобы замести следы, Титов сначала должен был избавиться от тех, кто был знаком с подоплекой этого дела. Он обвинил подполковника Сергея Маскольникова, начальника четвертого отдела, в том, что тот нес ответственность за смерть «Алексея», и освободил его от должности. Судьбу своего начальника разделили и все его подчиненные в званиях выше капитанского. Все они были откомандированы назад в Москву. В то же время он сделал ловкий ход — передал операцию Виргенс — Масаннек в ведение отдела контрразведки и назначил ответственным за нее полковника Малькова. В свою очередь Мальков назначил новым куратором, поддерживающим прямые контакты с Виргенсом и Масаннеком, подполковника, о котором было известно только то, что его зовут Евгений. Это обеспечивало Титову алиби на случай, если бы операция закончилась неудачей и в Москве узнали бы о его непослушании. Он всегда мог сказать, что поручил Малькову расследовать подозрения насчет того, что противник нашел подход к «Алексею». С другой стороны, если бы Виргенс и Масаннек продолжали поставлять ценную информацию, генерал мог показать себя мастером шпионских многоходовых операций.

Теперь Виганд был уверен, что Мальков и новый куратор «Евгений» были каким-то образом причастны к этому преступлению. В своем следующем докладе Мильке Виганд сказал, что, с его точки зрения, это преступление не было операцией, полностью спланированной и осуществленной с ведома КГБ, однако эти два офицера что-то знали о планах Виргенса. Ознакомившись с доказательствами, Мильке дал санкцию на еще одну встречу Виганда с Мальковым.

Встреча состоялась в роскошно обставленной комнате для посетителей в здании центрального аппарата Штази. Виганд рассказал советскому полковнику все, что ему было известно о преступлении.

Действуя с позиции силы при поддержке Мильке, Виганд потребовал, чтобы КГБ вызвал всю четверку на встречу в Восточный Берлин. «Мы хотим, чтобы вы допросили Виргенса и чтобы этот допрос был записан на пленку», — сказал Виганд советскому полковнику.

Через несколько дней Виргенс в сопровождении Кенигсмарка, игравшего роль офицера Штази, и Масаннека прибыл в Восточный Берлин. Фукс, выступавший в роли сотрудника КГБ, не приехал, ожидая прибытия похитителей-вымогателей. Виганд не терял времени зря. По его приказу техники из Штази тайно установили в офисе КГБ в советском промышленном представительстве подслушивающие устройства. Рандеву состоялось во время, указанное советским полковником. Виганд с наушниками сидел в офисе на верхнем этаже. Мальков в присутствии «Евгения» потребовал, чтобы немцы рассказали ему правду. Вне всякого сомнения, этот чекист и раньше был в курсе планов Виргенса. «Но я же говорил вам, что из Иванковича с его связями на Западе получится первоклассный источник, — услышал Виганд в наушниках. — Ия говорил Евгению, что нам, возможно, придется применить силу, что без применения силы ничего не получится, и он сказал «ну ладно, делайте, как считаете нужным, если это сработает».

Ни Мальков, ни Евгений ничего не ответили. Виргенс не упоминал о деньгах, которые он выбил из Иванковича, что убедило Виганда в том, что Мальков не был соучастником ограбления.

«Что же мне теперь делать?» Мальков приказал ему возвращаться в отель и до получения инструкций никуда не выходить. «Мы все уладим, не волнуйтесь».

Прежде чем генерал Титов успел выйти на Мильке, сотрудники Штази арестовали все трио. Задержана была и любовница Виргенса Керстин Альбрехт, при которой был обнаружен паспорт, выданный ей КГБ. Дану Гримлинг, владелицу квартиры, в которой пытали Иванковича, задержали в аэропорту «Шёнефельд», когда она возвратилась из отпуска на Черном море. Получив еще раз предупреждение от министра госбезопасности о том, что причастность к этому делу КГБ должна быть сохранена в тайне, Виганд решил действовать в обход гражданских судов и передал дело в главный военный трибунал и военному прокурору. На допросах у следователей Штази и прокуратуры Виргенс показал, что он просто хотел принудить Иванковича к сотрудничеству с КГБ. Кенигсмарк, выдававший себя за сотрудника МГБ, вообще ни в чем не признался, выразившись лишь, что он «действовал по приказу высших инстанций». Масаннек заявил, что он просто выполнял разведзадания КГБ. Его освободили и разрешили вернуться в Западную Германию, где он позднее был осужден за шпионаж и приговорен к четырем годам заключения. Альбрехт и Гримлинг дали свидетельские показания против обвиняемых и были освобождены.

Военно-судебные инстанции постановили, что похищение, вымогательство и грабеж в данном случае являются «общеуголовным преступлением» и что это дело должен рассматривать гражданский суд в Лейпциге. Перед началом процесса Виргенсу и Кенигсмарку пригрозили увеличить срок, если они расскажут «посторонним лицам» о своих связях с КГБ. К числу этих посторонних относились и адвокаты, которых им назначил суд.

В то время когда военный трибунал принимал это решение, Мильке послал в Москву спецкурьером копию, отчета о следствии по этому делу. Этот документ должен был быть вручен лично председателю КГБ Владимиру Крючкову. В свою очередь глава КГБ уведомил министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе. Не прошло и недели, как советский посол в ГДР Вячеслав Иванович Кочемасов прислал Мильке ноту, в которой говорилось, что Виргенс и Масаннек поддерживали «деловые контакты» с представителями советской внешнеторговой миссии в ГДР но «никогда не имели связей с КГБ». Генерал Титов также написал письмо, в котором утверждал, что «заявления Виргенса и Масаннека о том, что они имели контакты с КГБ, являются вымыслом». Оба послания были переданы в военный трибунал прокурору, который информировал судей гражданского суда, но взял с них подписку о неразглашении.

Виргенсу и Кенигсмарку предъявили обвинения в незаконном задержании, причинении телесных повреждений и грабеже. Они были приговорены к восьми и четырем годам, соответственно, тюремного заключения. Суд выдал ордер на арест Фукса и переслал этот документ в Западную Германию. За несколько дней до объединения Германии в октябре 1990 года Виргенсу предоставили отпуск из тюрьмы, из которого он, естественно, не возвратился. Когда его опять поймали, он заявил полиции, что посчитал приговор, вынесенный восточногерманским судом, не имеющим более юридической силы.

Тем временем в юго-западной части Германии был задержан Норберт Фукс, игравший роль «офицера КГБ». Ему предъявили обвинение в похищении человека с целью выкупа. Суд над ним проходил 21 и 22 мая 1992 года в Ротвайле.

Из Берлина были доставлены Виргенс и Кенигсмарк, которые выступили в качестве свидетелей. Главными свидетелями однако, были Иванкович и бывший полковник МГБ Виганд. Суд признал, в частности, что сотрудники Штази провели расследование «очень грамотно и тщательно собирая улики в соответствии с требованиями закона».

Как Виргенс, так и Кенигсмарк показали, что они информировали своего куратора из КГБ «Евгения» о намерении силой принудить Иванковича к сотрудничеству, однако не упоминали о плане вымогательства денег.

Виргенс попытался преуменьшить роль организатора преступления, но Кенигсмарк и Фукс показали, что Виргенс угрожал им местью со стороны КГБ, когда он на третий день похищения захотел выйти из игры, видя, что Иванкович отказывается сотрудничать. «Виргенс также дал мне и Фуксу лишь часть денег, 25 000 западных марок, потому что, по его словам, остальное конфисковал КГБ», — заявил Кенигсмарк. Виганд узнал и кое-что новое. Оказалось, что Виргенс отобрал у них паспорта, чтобы они не смогли скрыться бегством до отправки Иванковича в Будапешт.

Суд учел чистосердечное признание Фуксом своей вины и приговорил его только к трем годам тюремного заключения.

Ранее восточногерманский суд обязал Виргенса возместить ущерб, однако Иванкович получил лишь половину отнятых у него денег.

Несмотря на некоторые трения, КГБ и Штази успешно сотрудничали между собой в течение почти полувека. В деле подавления политической оппозиции и угнетения недовольного народа альянс этих двух секретных служб действительно дал в распоряжение правящих верхушек СССР и ГДР «два щита и два меча».

Глава 4
Меч репрессий

«Достоинство, свобода и права человека защищаются законами социалистического государства. Социалистическое общество руководствуется уважением к человеческому достоинству, даже по отношению к человеку, преступившему закон. Это — основа деятельности государства и юстиции».

Конституция ГДР, статья 4

Министр госбезопасности Мильке сказал однажды на митинге, посвященном памяти жертв фашизма: «ГДР — государство, которое гарантирует своим гражданам свободу, демократию и основные права человека». Если бы он был честным, то добавил бы, что эти благородные идеалы наполнены смыслом только для тех, кто не подвергает сомнению волю партии. Однако сотни тысяч граждан подвергли эти гарантии испытанию и дорого заплатили за это — многие своими жизнями.

Хорст Эрдман: от борьбы к побегу

Одним из тех, кто страстно жаждал свободы, был Хорст Эрдман. Когда он пытался добиться ее, то сразу же стал мишенью для Штази. Эрдман, которому было двадцать шесть лет, учился на втором курсе медицинского факультета в Грайфсвальде, городе на Балтийском море. После многомесячных дискуссий о тирании коммунистической диктатуры он вместе с шестью друзьями распространил пачку листовок с требованием свободных выборов. Ночью 29 мая 1953 года Эрдман разбросал в городе еще несколько десятков таких листовок. Следующим утром в 7 часов его разбудил громкий стук в дверь. «Открыв ее, я увидел пять человек С нацеленными на меня пистолетами, — вспоминал Эрдман. — Один из них показал мне свое удостоверение и сказал, что все они — сотрудники госбезопасности и что я должен идти с ними, чтобы выяснить одно дело. У них не было ордера на арест, да я и не требовал предъявить таковой. Никому и в голову никогда н «приходило требовать от Штази соблюдения всех этих юридических премудростей».

В управлении госбезопасности арестованному приказали раздеться догола, после чего надзиратель проверил его задний проход и пенис. Осмотр последнего здорово озадачил Эрдмана. Он решил, что надзиратель — половой извращенец. Позднее он узнал, что заключенные частенько засовывали в мочеиспускательные каналы стержни от шариковых ручек, чтобы затем писать записки или вести дневники.

Молодого студента-медика продержали ночь в маленькой тесной камере без допроса. Утром ему дали два ломтика черного хлеба с повидлом и кружку ячменного эрзац-кофе. После этого скудного завтрака Эрдмана вывели во внутренний дворик, окруженный стеной высотой примерно три с половиной метра, по верху которой, усыпанному битым стеклом, была натянута колючая проволока. Рядом с воротами стоял автофургон, на котором было написано «Хлеб». На самом же деле это был «воронок», который немцы называли «Зеленой Минной». Эрдмана, закованного в наручники, втолкнули в одну из кабинок, где было деревянное сидение для одного заключенного. Всего в «Зеленой Минне» было пять таких боксов и помещение попросторнее для охранника. Эрдман чутьем определил, что в остальных боксах также находились узники. Угрожающе постукивая резиновой дубинкой по ладони, охранник приказал узникам молчать.

«Никто не сказал мне, куда меня везут. Езда длилась несколько часов. Наконец машина остановилась. Меня высадили из бокса и завели в подвал большого здания. В камере меня втолкнули в большой бокс. Когда дверь захлопнулась, я огляделся и содрогнулся от отвращения. Там было очень грязно. Матрас на железной койке выглядел еще грязнее. Из потрескавшейся раковины унитаза исходила странная вонь».

В камере не было окна, а свежий воздух поступал лишь через маленькое вентиляционное отверстие.

Сначала Эрдмана пытались сломить тем, что в течение нескольких недель ему не давали спать. Затем семь недель его совсем не выводили на допрос, и единственным, с кем он поддерживал общение, был надзиратель, который молча подавал ему миску с баландой. Эрдман долго не знал, где он находится, пока несколько месяцев спустя к нему в камеру не посадили еще одного заключенного, который сказал ему, что он в «собачьем подвале» берлинского окружного управления госбезопасности.

«Сначала я отказывался подписывать протоколы, но меня стали бить по почкам и даже угрожали посадить мою мать в соседнюю камеру, — продолжал Эрдман. Следователь сказал: «Ладно, в конце концов, ты подпишешь все, что угодно!». И я действительно подписал».

Лишь спустя год после ареста Эрдману сообщили, что его будут судить за преступления, предусмотренные параграфом 160 директивы № 38 Советской Военной Администрации. На закрытом процессе, состоявшемся 1 марта 1954 года, он узнал, что его преступление состояло в «саботаже и фашистской пропаганде, угрожавшей миру». Вместе с ним судили и шестерых его друзей. Его факультетского товарища Хорста Штробеля судили еще раньше и приговорили к шести годам. Теперь ему предъявили еще одно обвинение. У всех шестерых были назначенные судом адвокаты, однако на судебном процессе, продолжавшемся три часа в присутствии судьи и двух «народных заседателей» — сотрудницы отдела соцобеспечения и каменщика, — никто из них не сказал ничего существенного.

Эрдман получил одиннадцать лет каторги, а Штробелю добавили еще пять лет, и в целом его срок потянул тоже на одиннадцать лет. Остальные подсудимые получили сроки от трех с половиной до девяти лет. Адвокаты, по словам Эрдмана, выполняли чисто формальную функцию. Всем ходом процесса из-за кулис управляла Штази, а судья лишь оформлял решения этого органа.

После оглашения приговора председатель суда Гетц Бергер разразился такой тирадой, что всякому слушавшему его невольно приходила в голову мысль, что этот человек, должно быть, набирался опыта у председателя верховного суда нацистской Германии Роланда Фрейслера. Выступления последнего при вынесении смертных приговоров участникам покушения на Адольфа Гитлера в 1944 году принадлежат к одним из самых мрачных страниц в истории германской юстиции.

После процесса Эрдмана отделили от его друзей и поместили в берлинскую тюрьму Руммельсбург, кишевшую клопами. Он очень беспокоился за свою пятидесятисемилетнюю мать и выяснил после своего освобождения, что она ничего не знала об аресте своего сына и суде над ним вплоть до ноября 1954 года. На свои письма президенту ГДР Вильгельму Пику она получала стандартные ответы, что властям не известно, куда девался ее сын.

В сентябре 1954 года Эрдмана и других политзаключенных погрузили на поезд, получивший прозвище «Экспресс Гротеволя». Отто Гротеволь был тогда премьер-министром ГДР. Как и в автозаке, там были крошечные боксы. На своем двухдневном пути этот поезд очень часто останавливался, принимая в свое чрево все новых узников. По прибытии заключенные узнали, что они попали в «Желтую Беду», тюрьму, получившую это прозвище из-за своих выкрашенных в желтый цвет стен и жестокого обращения с узниками. Тюрьма находилась в Баутцене, небольшом городке в двухстах километрах к юго-востоку от Берлина.

После объединения западногерманские власти установили, что в Баутцене умерло около 16 000 заключенных, особенно в первые годы, когда Советы еще осуществляли непосредственный контроль над Восточной Германией. «Мертвецов выносили из камер и бросали в грузовики, — вспоминал Эрдман. — Затем надзиратель илкал в эту кучу длинной палкой с острым металлическим наконечником, чтобы убедиться, что никто не пытается совершить побег под видом мертвеца. Тела отвозили в местечко в окрестностях Баутцена, известное под названием Карникель Берг (Кроличья гора), где бросали и шахту и сверху засыпали негашеной известью. Теперь им планируется строительство жилых домов».

Шесть лет провел Эрдман в Баутцене, в условиях, которые можно сравнить с условиями содержания узников в худших нацистских тюрьмах. После года одиночки его перевели в камеру, рассчитанную на одного включенного, но в которой, однако, сидело три или четыре человека. Бывшему студенту-медику пришлось выносить «парашу». Деревянные ведра сохранились еще со времен кайзера, когда строили эту тюрьму. Они протекали, и часто даже хлорка не могла перебить запax мочи. Несмотря на то, что это была грязная работа, Эрдман считал ее подарком судьбы: «По крайней мере, благодаря ей я хоть на время покидал эту ужасную камеру».

Эрдман неплохо владел английским и французским языком и поэтому его перевели на работу в конструкторское бюро, где он переводил статьи из специализированных западных журналов, включая «Авиэйшн уик» и другие американские издания, посвященные авиации. Это конструкторское бюро действовало под эгидой министерства обороны. Этой самой лучшей в тюрьме работой Эрдман занимался почти два года. Однако ему пришлось оставить ее после того, как один заключенный-стукач донес на него, обвинив его в антикоммунистических высказываниях. После этого Эрдмана отправили на ткацкую фабрику. Ему показалось, что он спустился из рая прямо в ад.

«Мы работали по восемь часов в день без выходных на станках, которые, наверное, сохранились еще чуть ли не с восемнадцатого века, когда их изобрел француз — Жаккард. Рацион заключенных в тюрьмах ГДР был весьма скуден — двадцать две унции черного хлеба № унция повидла и жира. На обед давали почти литр похлебки. Картошку давали только по воскресеньям. Занятые на тяжелых работах получали дополнительные жиры и кусок колбасы. Дважды в день заключенных поили черным эрзац-кофе».

Заключенным, занятым на работах и не имевшим) замечаний по поведению, разрешалось два раза в год получать от родственников продовольственные посылки — ко дню своего рождения и на Рождество. Вес посылки не должен был превышать 2,5 килограммам В перечень предметов, запрещенных к пересылке, входили лекарства, туалетные принадлежности, конфеты и табачные изделия. За одиннадцать лет Эрдман получил от матери только четыре посылки, В шестнадцати посылках ему было отказано из-за нарушений режима, по большей части мнимых. Выдавая посылки, надзиратели издевались над заключенными. Так, они могли высыпать сахарный песок на сливочное масло, или вывалить варенье из банки на колбасу.

Несмотря на суровые условия тюрьмы, Эрдман и другие политзаключенные жили в атмосфере братства, которое зиждилось на их общем неприятии коммунизма. Однако все изменилось, когда власти поняли, что их политика перевоспитания узников терпит крах. В 1956 году МГБ, копируя советский опыт, пошло на нововведение: отныне вместе с политзаключенными стали содержать и уголовников, убийц, грабителей, воров» и сексуальных извращенцев. «Это стало страшным психологическим испытанием, — вспоминал Эрдман. — До этого мы были братьями по духу. А тут у нас начали воровать вещи, даже те крохи пайка, которые нам удавалось сэкономить. Вскоре мы уже не знали, кто сидит по политической статье. У уголовников не было никакой сознательности, они работали на Штази в качестве стукачей за доппаек или досрочное освобождение. Иногда их доносы бывали чистейшим вымыслом». На основании подобных доносов против Эрдмана были выдвинуты новые обвинения в нарушении тюремного режима.

После того как Эрдман провел шесть лет в «Желтой Беде», его перевели в Бранденбургскую тюрьму, более современное пенитенциарное учреждение, максимально отвечающее требованиям безопасности. Однако и гам обращение с заключенными было жестоким. Некоторое время он работал в кухне, чистил картошку. Затем его направили на завод, производивший детали для танков и тракторов, — место очень опасное, учитывая полное отсутствие техники безопасности. В результате несчастных случаев погибли или стали калеками многие заключенные. «Мне оставалось отбыть еще несколько лет, и я не хотел лишиться руки или ноги и поэтому отказался там работать», — рассказывал Эрдман. Этот дерзкий вызов стоил ему двадцати одного дня карцера. Однако в конце концов он добился своего. После карцера Эрдмана перевели в пошивочную мастерскую, где шили форму для Национальной Народной Армии. Там он встретился со своим старым другом Хорстом Штробелем, студентом-медиком, которого судили вместе с ним семь лет назад. Штробель должен был освободиться летом 1961 года и собирался перебраться в Западный Берлин. Для поддержания связи друзья договорились, что Штробель навестит мать Эрдмана и сообщит ей, что она должна слово в слово переписывать письма, получаемые ею от своего сына и пересылать их Штробелю. Она должна была также переписывать письма Штробеля и пересылать копии Эрдману. «У нас не было иного выхода, потому что я мог писать только своей матери и больше никому, — рассказывал Эрдман. — Именно так я и узнал, что он обосновался в Западном Берлине как раз перед тем, как 13 августа 1961 года была построена стена».

В апреле 1964 года Эрдман получил от матери письмо. Расшифровав послание от Штробеля, он узнал, что друг намеревается переправить его в Западный Берлин сразу же после его освобождения, срок которого приходился на 1 июня. «Я ответил, что готов ко всему, лишь бы не оставаться в ГДР. В начале мая начальник тюрьмы сообщил мне, что дата моего освобождения назначена на 26 июня. В письме к матери я сообщил, Штробелю об этом», — вспоминал Эрдман.

К этому времени Штробель стал студентом медицинского факультета западноберлинского университета, однако все свое свободное время он отдавал благородному делу — помогал тем, кто хотел бежать из Восточного Берлина. Он вступил в одну из многочисленных групп, которые вызволяли людей из коммунистической неволи. В глазах коммунистов эти «контрабандисты» были матерыми преступниками. Штробель послал еще одно сообщение Эрдману, проинструктировав его о контакте в Восточном Берлине, запланированном на 27 июня.

«Я изумился, увидев молодую девушку, студентку медицинского факультета из Западного Берлина. У неё был западногерманский паспорт, и поэтому она могла ездить в Восточный Берлин. Мне сказали, что операция по переправке меня в Западный Берлин назначена на 13 августа. Я должен был спрятаться в кустах небольшого парка неподалеку от стены, где всегда было спокойно. К этому месту должен был подъехать и развернуться американский автомобиль с офицером американской армии за рулем. Разворачиваясь, водитель должен был багажным отделением заехать в кусты. Дверца багажника будет привязана изнутри слабым шпагатом. Я должен был рвануть ее на себя, прыгнуть вовнутрь и захлопнуть за собой. На КПП «Чекпойнт Чарли» американские машины не подвергались досмотру, и офицер должен был доставить меня в свободный мир».

Долгожданный день наступил, однако оказалось, что друзья Эрдмана сильно просчитались. «На пути к парку я увидел, что везде невообразимая суматоха. В тот день была третья годовщина сооружения стены. С той стороны были слышны лозунги, которые скандировала возбужденная толпа. С этой стороны все кишело пограничниками и сотрудниками Штази. Улицы были блокированы броневиками и водометными установками. К месту, где меня должны были подобрать, я никак не мог подойти».

Эрдман так и не узнал имени американского офицера, который должен был отвезти его в Западный Берлин, за исключением того, что это была женщина в чине майора. Не знал этого и Штробель. Друзья полагали, что скорее всего она была врачом, поскольку все товарищи Штробеля по подпольной деятельности были студентами-медиками и у многих из них были друзья-американцы.

Через несколько часов после неудачной попытки бегства с Эрдманом установили контакт и сообщили, что его вывезут на следующий день. На этот раз его должны были забрать два иорданских студента, которым разрешалось пользоваться КПП «Чекпойнт Чарли», предназначенным для иностранцев. «К этому времени мои нервы были напряжены до предела, и когда я увидел машину, они чуть было не сдали», — вспоминал Эрдман. Спасательным транспортом оказался крошечный двухместный «Рено», у которого двигатель был расположен сзади. Между двигателем и спинкой сидений было пространство, отгороженное тонкими стальными листами. Оно имело размеры: 30 см в ширину, 120 см в длину и 90 см в высоту. Путешествие началось.

«Я скорчился там, не в состоянии пошевелить даже пальцами. Если бы не тюрьма, где я так сильно похудел, я бы ни за что не поместился в ящик. Очень скоро стальная перегородка со стороны мотора сильно нагрелась. В этот момент машина остановилась. Мотор заглушили, и я мог слышать голоса пограничников. Я очень боялся, как бы мне не закашлять, и тогда услышал команду: «Проезжайте!». Водитель включил стартер несколько раз, однако мотор никак не запускался. Тогда один из пограничников сердито сказал: «Уберите отсюда вашу колымагу!». У меня чуть было не разорвалось сердце, когда пограничник сказал иорданцам: «В чем дело, у вас что, кто-нибудь там спрятан?. Один иорданец засмеялся и ответил: «Конечно, там двое. Ладно, лучше помогите-ка толкнуть». Машина медленно покатилась, и по цоканью подкованных сапог об асфальт я определил, что пограничник толкает машину. Внезапно двигатель чихнул и завелся. Через несколько секунд мы пересекли границу и оказались в Западном Берлине».

Эрдману тут же предложили завершить образование на медицинском факультете Свободного Университета Западного Берлина. «Но я не мог принять это предложение. Мне было уже тридцать семь лет, и я знал, что не смогу тягаться с двадцатилетними. Я одиннадцать лет не заглядывал в медицинские учебники».

Он решил, что ему нужно зарабатывать на жизнь, и друзья помогли ему устроиться на радио «Свободный Берлин». «Я хотел делать все, о чем мы мечтали в тюрьме:… увидеть Западную Германию, Италию, Францию и, может быть, Соединенные Штаты. Я хотел нормальной жизни, хотел обзавестись семьей». Приятель предложил ему съездить вместе на испанский остров Майорку. «Это было путешествие в сказочную страну, потому что через пару дней я повстречал там Маргарет, красивую женщину. У нас было много общего. Ее брат тоже отсидел одиннадцать лет в восточно-германской тюрьме по сфабрикованным обвинениям в шпионаже. Он просто принадлежал к студенческому кружку, члены которого были настроены оппозиционно». Год спустя они поженились.

Страдания Хорста Эрдмана разделили тысячи восточногерманских студентов и преподавателей вузов. В 1962 году Союз немецких студентов опубликовал фамилии 1118 преподавателей и студентов, угодивших в паутину Штази по различным политическим статьям. Из них восемь были приговорены к смерти, двадцать семь умерли в тюрьмах и восемьдесят семь исчезли бесследно. Эта статистика не была продолжена, поскольку сооружение Берлинской стены сделало сбор данных невозможным. При падении режима многие архивные документы были уничтожены.

… Продолжать борьбу

В 1981 году, пережив к этому времени три инфаркта и одну операцию, Эрдман вынужден был оставить свою работу на радио «Свободный Берлин», где он вырос в должности до менеджера отдела политических новостей. После падения Берлинской стены он начал новую битву. На этот раз он хотел привлечь к судебной ответственности судью Гетца Бергера, вынесшего ему когда-то жестокий приговор. Бергер был презренным прислужником партии, низко пресмыкавшимся перед ней. Он помогал создавать в Восточной Германии кровавый террор. При его деятельном участии шла подготовка так называемых «народных судей», которые не имели юридического образования, но зато являлись твердолобыми коммунистами. Бергер выступал в роли наставника других судей и на политических процессах и 1952 году, когда было вынесено 32 смертных приговора, из которых 26 было приведено в исполнение. По данным судебных архивов общий срок приговоров, вынесенных Бергером на политических процессах, достигает 4000 лет каторжных работ.

В 1991 году Эрдман узнал, что Бергер вышел на пенсию. Причем помимо пенсии в 2200 долларов он получал еще дополнительную пенсию в 1100 долларов «как борец против фашизма». Последняя была установлена коммунистическим режимом в 1949 году, и, подписывая в 1990 году договор об объединении обеих частей Германии, западногерманское правительство согласилось выплачивать ее и дальше. В 1992 году Бергер продолжал читать лекции в колледже в восточной части Берлина.

Еще до объединения, но уже после того, как к власти в ГДР пришло новое некоммунистическое правительство, Эрдман в письменном обращении к главному прокурору Восточного Берлина потребовал возбуждения против Бергера уголовного дела за нарушение закона. 11 июля 1990 года он получил официальный ответ, гласивший, что уголовное дело не может быть возбуждено, поскольку все преступления, возможно совершенные Бергером, подпадают под так называемый ограничительный статус. Однако позднее судебные инстанции объединенной Германии приняли иное решение и было начато предварительное следствие, которое было прекращено в 1996 году, когда Бергер скончался в возрасте 91 года.

Рюдигер Кнехтель: непокорный пограничник

После объединения Германии сотни людей, которые подобно Эрдману подвергались политическим преследованиям, начали осаждать средства массовой инн формации и издателей своими леденящими душу историями в попытке побудить правительство к действиям. Бывший восточногерманский пограничник Рюдигер Кнехтель составил брошюру, в которую вошли; сорок вопиющих случаев нарушения прав человека Сам Кнехтель провел два с половиной года в военной: тюрьме. До этого он просидел десять месяцев в печаль но знаменитой политической тюрьме Штази «Хоэншёнхаузен» в Берлине.

Кнехтель, родившийся в 1941 году, был призван на службу в пограничные войска, когда ему исполнилось двадцать лет. К тому времени он уже успел жениться и имел жену и маленького сына. Он стал служить в канцелярии части, охранявшей участок Берлинской стены у американского КПП «Чекпойнт Чарли». В пер-; вый же день службы он обнаружил в своем письменном столе фотографию молодого человека с простреленной: головой. Когда он поинтересовался у своего командира, капитана, что это за человек, офицер лаконично ответил: «Это труп одного типа, который пытался удрать». Кнехтелю пришлось собрать в кулак всю свою выдержку, дабы не показать своего возмущения. «Вскоре я убедился, что это черствое бездушие являлось характерной чертой почти всех офицеров и унтер-офицеров, — рассказывал он мне. — Это укрепило мою решимость убеждать сослуживцев не стрелять по людям, которые не были ни в чем виноваты. На любые контакты с людьми по ту сторону стены был наложен строжайший запрет. Нам нельзя было даже ответить на дружеское приветствие, однако в моем взводе почти никто не следовал этим инструкциям, за исключением Бернда Якобса, который был членом СЕПГ».

Кнехтель и его друзья не без оснований не доверяли Якобсу. В августе 1963 года весь его взвод и три четверти личного состава роты — всего около ста военнослужащих — были арестованы сотрудниками Штази по обвинениям в шпионаже. Бернда Якобса среди арестованных не было. За месяц до этого Кнехтель перебросил через стену бутылку, в которой находилось письмо на радиостанцию американских вооруженных сил (AFN) в Берлине. В нем он объяснял свое незавидное положение и просил передать для него песню. В этом письме он употребил выражение «стена позора». AFN в те дни отмечала годовщину своего создания, и в специальной программе, посвященной этому случаю, ведущий упомянул о письме Кнехтеля как о «поздравлениях с той стороны». Письмо поместили на доске объявлений вместе с поздравлениями от президента Джона Кеннеди и канцлера Конрада Аденауэра. Она попалась на глаза шпиону Штази. Данный факт, а также рапорты осведомителя Якобса послужили достаточным основанием для обвинения молодого пограничника в шпионаже. Те, кто был арестован вместе с ним, получили сроки от двадцати пяти до тридцати лет каторжных работ. Якобс был повышен в звании до сержанта, получил денежное вознаграждение. Его также избрали — фактически назначили — секретарем полковой организации ССНМ (Союза Свободной Немецкой Молодежи).

После освобождения из тюрьмы Кнехтель попал под надзор Штази. На заметку бралось все, даже посещение им церкви. К прежней профессии инженера-геолога он уже не вернулся. Вместо этого он пошел работать санитаром в психиатрическую больницу. В июле 1982 года его арестовали снова, на этот раз за «незаконное обладание» пятью ценными старинными картинами, которые он намеревался продать. Его освободили, но картины были конфискованы и проданы в Западной Германии, пополнив казну ГДР инвалютой.

В мае 1988 года Штази арестовала сына Кнехтеля, Ральфа, который родился в 1966 году, через пять лет после того, как была возведена Берлинская стена. В двенадцать лет его крестили. Он стал единственным учеником в классе, который отказался принять участие в «празднике совершеннолетия», который в ГДР заменил конфирмацию. Ральф был арестован после того, как он стал угрожать устроить демонстрацию у памятника Карлу Марксу, если ему не выдадут разрешение на выезд.

Его приговорили к одному году исправительно-трудовых работ, однако через шесть месяцев правительство ФРГ выкупило его.

Йозеф Кнайфель, мятежник

Еще одним объектом прокурорского гнева был Йозеф Кнайфель, человек, который изрядно досадил Штази. Главный прокурор Зауэр, возглавлявший ранее центр регистрации преступлений режима ГДР, отозвался о Кнайфеле как о самом яром противнике коммунизма.

История Кнайфеля — это история, внушающая ужас и отвращение и в то же время уважение к невероятной отваге борца-одиночки.

Фабричный рабочий, имевший собственный дом в. Саксонии, Кнайфель в начале 60-х начал протестовать против политизации предприятий. Он знал, на какой риск идет, и не имел желания попасть в тюрьму. «Однако для человека жить в этом государстве, называемом ГДР, было невозможно, а покорно тащить свое бремя подобно бессознательному животному не в моем характере», — рассказывал он автору этой книги в 1993 году. Кнайфель был высококвалифицированным сварщиком и токарем, без которого производство не могло обойтись, и поначалу партийные функционеры ограничивались предупреждениями. Однако, поскольку Кнайфель продолжал активную деятельность в лоне протестантской церкви и часто высказывался против коммунистического угнетения, терпение властей вскоре иссякло. В 1975 году органы МГБ арестовали Кнайфеля за то, что он говорил своим товарищам по работе, что Сталин совершил ужасные преступления против человечества. О СЕПГ и других партиях ГДР он отозвался как о «проституировавших, торговавших собой, чтобы стать вассалом Москвы». Приговоренный к десяти месяцам исправительно-трудовых работ, Кнайфель на своей шкуре испытал все прелести коммунистического «перевоспитания», включавшие побои и другие разнообразные издевательства надзирателей. К тому времени ему было уже тридцать три года. При освобождении ему вместо обычного паспорта выдали временное удостоверение личности ПМ-12, которое нужно было продлевать раз в год. Такие удостоверения выдавали только рецидивистам, известным политическим оппозиционерам и душевнобольным. По сути дела это было клеймом: ведь при поступлении на любую работу необходимо было предъявить документ. Даже те из работодателей, что разделяли его убеждения, не осмеливались взять его на работу.

В течение следующих четырех лет Кнайфель выполнял различные разовые работы, доходов от которых его семье из трех человек едва хватало на то, чтобы сводить концы с концами. Вторжение советских войск в Афганистан переполнило чашу терпения Кнайфеля. Каждый раз, когда он проезжал на велосипеде мимо советского памятника-танка, символа кровавой коммунистической агрессии, его сердце взывало к мести. Наконец это чувство взяло верх.

Кнайфель решил организовать акт протеста и за помощью в его осуществлении обратился к двум своим друзьям, разделявшим его взгляды. Один из них был сержантом ННА и командиром танка. «Мы долго думали над тем, что нам сделать, чтобы вызвать наибольший общественный резонанс, и решили, что лучше взрыва этого монумента с танком ничего придумать нельзя. Мы также решили, что эту акцию можно провести только в том случае, если будет гарантия того, что не пострадают невинные люди. В противном случае от нее придется отказаться. Мы ведь не убийцы».

Изготовив взрывчатку, заговорщики начинили ею стальной баллон из-под водорода. Кнайфель сконструировал электрический детонатор и примитивный таймер. Когда наступил день, на который была назначена акция, Кнайфель убедил своих друзей остаться дома, потому что «они были моложе меня и имели маленьких детей».

Вечером 9 марта 1980 года, в третье воскресенье Великого Поста, Кнайфель погрузил бомбу в свой видавший виды «трабант». В карманах у него был револьвер и пять самодельных ручных гранат. «Я был уверен, что меня поймают, и твердо решил не даваться им живым», — объяснил он.

Кнайфель припарковал свою машину в переулке, примерно в ста ярдах от мемориала. Было темно, и шел мокрый снег, однако ему был отчетливо виден танк на массивном постаменте из красного гранита, залитый светом прожекторов, установленных у казарм Народной полиции напротив. Местность вокруг выглядела пустынной. Кнайфель, мокрый и запыхавшийся после переноски тяжелой бомбы, вскарабкался на постамент и запихнул свой груз как можно дальше под танк. Он поставил таймер на десять минут, спрыгнул вниз и пошел к своей машине. Едва он успел сесть в машину и захлопнуть дверь, как раздался оглушительный грохот, сопровождаемый сильной вспышкой. Взрыв был настолько сильным, что осколок танковой брони впился в высокую стену, окружавшую полицейские казармы. Когда полицейские высыпали наружу, Кнайфель уже отъехал на безопасное расстояние.

Режим запретил СМИ освещать это событие, однако известие о взрыве облетело всю Восточную Германию, передаваясь из уст в уста. Рюдигер Кнехтель, пограничник, превратившийся в активного антикоммуниста, сразу же вспомнил этот случай: «В то время как части спецназа МГБ и полиция рыскали везде в поисках преступника, люди злорадно потирали руки».

Некоторое время Штази не удавалось выйти на след. Однако Иозеф Кнайфель сам совершил серьезную ошибку, рассказав обо всем своему пастору и нескольким друзьям из числа прихожан. Позднее Кнайфель пришел к выводу, что либо кто-то из них был осведомителем, либо в квартире пастора было установлено подслушивающее устройство. 18 августа, через пять месяцев после взрыва, Кнайфеля арестовали, как только он вошел на территорию предприятия, где он временно работал. Трое сотрудников Штази выскочили из-за груды камней с пистолетами. В это время другая группа гэбистов арестовала жену Кнайфеля, Ирмгард. Несколько дней спустя был схвачен и восемнадцатилетний сын Кнайфелей, Фридсман. В тюрьме оказались и два помощника Кнайфеля.

Закрытый процесс по делу Кнайфеля начался 9 марта 1981 года в тщательно охраняемом здании суда в Карл-Маркс-Штадте. Разумеется, прокурор, судья и народные заседатели все были членами СЕПГ. «Я твердо решил бойкотировать этот фарс, — рассказывал автору этих строк Кнайфель. — Когда судья начал зачитывать приговор и прозвучали слова «именем народа», я закричал: «Хватит издеваться над этими словами, народ здесь ни при чем, вы, лакеи! Я не признаю этот ваш приговор». Два сотрудника Штази тут же выволокли Кнайфеля из зала суда. Он даже не услышал, что его приговорили к пожизненному заключению.

16 марта Кнайфеля привезли в бранденбургскую тюрьму. Его втолкнули в крошечный бокс автозака, пристегнув наручниками левую руку к решетке, а правую к стальному кольцу, ввинченному в пол. В такой крайне неудобной позе Кнайфелю пришлось оставаться в течение трех часов поездки. Он был одет в тонкую рубашку и брюки в то время, как на улице было очень холодно. Дрожа от холода и от боли, он закричал: «Вы, собаки, прекратите издевательства над политическим заключенным!». Тучный надзиратель просунул дубинку через решетку и ударил ею Кнайфеля по голове. «Мои зубы лязгнули, и я выплюнул кровь. Когда меня выволакивали из фургона, я мог лишь стонать».

В Бранденбурге Кнайфеля посадили в маленькую камеру площадью не более трех квадратных метров И без всякого отопления. Позднее ему пришлось сидеть с двумя уголовниками. Один из них был женатым партийным функционером, который соблазнил одну из сотрудниц партаппарата. Она вскоре начала его шантажировать, и он убил ее. Этот убийца, как сказали надзиратели Кнайфелю, должен был «модернизировать его». Протестуя против таких попыток криминализации политических заключенных, Кнайфель начал свою первую голодовку, которая продолжалась несколько месяцев. Время от времени его помещали в тюремный госпиталь, где подвергали принудительному кормлению. «Несмотря на свирепые директивы майора Арндта, который хотел, чтобы я умер, доктор Хофман, человек, для которого этика врача стояла на первом месте, вытащил меня из моей дыры и спас мою жизнь», — вспоминал Кнайфель.

Ирмгард Кнайфель дали два года исправительно-трудовых работ за «недонесение о преступлении», хотя муж никогда не делился с ней своими планами. «На допросах следователи Штази убеждали меня подать заявление на развод, обещая мне немедленное освобождение. Но я отказалась». Ирмгард содержали почти в таких же суровых условиях, как и мужа. Сына Кнайфелей приговорили к десяти месяцам тюрьмы, однако через четыре с половиной месяца его выпустили, дав два года условно. Сержанта ННА приговорили к четырнадцати годам, а другой приятель Кнайфеля получил шесть с половиной лет.

О бедственном положении, в каком оказалась его семья, Кнайфель узнал лишь год спустя. Лишь полгода спустя после своего освобождения Ирмгард Кнайфель получила разрешение на свидание с мужем в тюремном госпитале продолжительностью в один час. Им запретили обняться или даже дотронуться друг до друга. Ирмгард не разрешили говорить о своем пребывании в тюрьме, поэтому Кнайфель не знал, что ей пришлось вытерпеть. «Однако одного взгляда на нее было достаточно. Ей было сорок лет, но выглядела она на все пятьдесят».

В 1984 году гэбисты решили, что упрямца Кнайфеля следует поместить в более суровые условия. Самым подходящим местом для него сочли «Баутцен-I», «Желтую Беду». Там имелся карцер специзоляции. Следующий год Кнайфель провел в темной, сырой одиночке.

Кнайфель не хотел, чтобы его принимали за обычного преступника, и на перекличках обычно кричал: «Кнайфель, политзаключенный коммунистов!». Его так часто и жестоко избивали за это, что он потерял счет побоям. Били его, как правило, привилегированные уголовники. Одним из самых жестоких его мучителей был бывший член СЕПГ и офицер полиции по фамилии Тирфельд. Огромный детина, он отбывал уже второй срок за растление малолетних. Первый срок он получил за изнасилование своей дочери. В тюрьме он специализировался на выдергивании рук из плеч. Однако там был и надзиратель, старший сержант Вольфганг Шмидт, который сам любил заниматься подобными делами.

В холодную зиму он наслаждался тем, что окатывал Кнайфеля ледяной водой из ведра.

Время от времени Кнайфеля переводили в камеру попросторнее, где содержались трое-четверо заключенных, обычно матерых уголовника. Поскольку он упорно не поддавался «перевоспитанию», такой эксперимент, как правило, продолжался недолго. Кнайфель находил все новые и новые способы протеста. Острым концом сломанной пластмассовой ложки он вскрыл себе вены на ноге и собрал кровь в чашку. Прежде чем кровь свернулась, он нарисовал на стене камеры карикатуры, высмеивающие надзирателей и коммунизм. В другой раз он написал кровью на своей тюремной робе «Политзаключенный». На этом этапе здоровье Кнайфеля сильно пошатнулось. Его ноги распухли до такой степени, что стали похожи на колоды.

В августе 1985 года Кнайфеля перевели в тюремный госпиталь близ Лейпцига. В соседней палате лежал Иоганнес Цубер, двадцатидвухлетний студент из западногерманского города Эрлангена, который отбывал срок за «бандитизм», заключавшийся в том, что он помогал гражданам ГДР бежать на Запад. Узники не видели друг друга, однако случались моменты, когда охранники отвлекались, и тогда они могли переброситься через зарешеченные окна парой слов, сказанных шепотом. Когда Цубер узнал, что его собираются освободить и депортировать в Западную Германию, Кнайфель поспешно набросал тайное послание. Цуберу удалось вывезти его, и через несколько дней оно было опубликовано в малотиражной западногерманской газете «Патриот». Статья об издевательствах Штази над заключенными и мужественном сопротивлении, которое оказывал своим палачам Кнайфель, борясь в неравных условиях, была озаглавлена «Призыв о помощи с другой стороны». Тогда же молодой студент информировал правительство ФРГ и представителей лютеранской церкви о жуткой ситуации, в которой оказался Кнайфель.

«Призыв о помощи» не оказал немедленного воздействия. С течением времени Кнайфель изменил формулировку своего ответа на утренних поверках, отвечая надзирателям, входившим в его камеру: «В камере два заключенных и один политзаключенный хонеккеровской банды». К 1987 году у него вся голова была покрыта шрамами — следами побоев. На некоторые раны были наложены швы, другие зажили сами, без вмешательства медиков.

«Бывали случаи, когда на мои раны и язвы никто не обращал внимания, — вспоминал Кнайфель. — Я зализывал их или смазывал своей мочой, чтобы избежать инфекции».

«Однажды, когда меня привезли в медсанчасть с очередной травмой головы, я пожаловался врачу, но тот лишь сказал: «Не нужно так часто падать».».

Однако в этой системе работал врач, на которого Кнайфель смотрел как на ангела милосердия. «Это был доктор С. Г. Рогге. Несмотря на свой довольно высокий чин подполковника, он был прежде всего гуманистом, спасшим много жизней, включая мою собственную. Не все сотрудники Штази были негодяями. Мы, заключенные, очень боялись, что когда-нибудь его подловят на этом». По прошествии многих лет Кнайфель узнал, что гуманные стороны характера доктора Рогге все же не ускользнули от внимания соответствующих инстанций. Однако недостаток конкретных улик помешал им упрятать добросердечного доктора за решетку.

Одним из излюбленных орудий пыток надзирателей были наручники номер восемь, названные так из-за своей конфигурации. Отсутствие шарнирных соединений совершенно не позволяло двигать руками.

2 января 1987 года в Баутцен пришел приказ генерала Вильфреда Лустика, начальника управления исправительно-трудовых учреждений ГДР. Окончательно выведенный из себя рапортами о неповиновении Кнайфеля, которые чуть ли не ежедневно ложились к нему на стол, он приказал прибегнуть к специальным мерам.

Кнайфеля, одетого лишь в тонкую рубашку и брюки, бросили в карцер, где стояла металлическая койка без матраца. В схватке с уголовниками, помогавшими надзирателям, рубашка Кнайфеля выбилась из брюк, и стальные пружины врезались прямо в спину. Руки и ноги были у него скованы «восьмеркой». Камера не обогревалась. Пользование парашей было невозможно, и вскоре брюки Кнайфеля пропитались мочой, которая вскоре стала капать на бетонный пол. «Сутки спустя в карцер, зажав нос пальцами, вошел капитан Брауне. Он только спросил: «Ну что, возьметесь вы за ум наконец?». Я ответил отказом. Он захлопнул за собой дверь». Два дня спустя тот же диалог повторился. Генерал Лустик запретил оказывать Кнайфелю медицинскую помощь. После объединения Лустик утверждал: «Моим заключенным было хорошо. Ведь они ни в чем не нуждались. Питание и жилье были бесплатными, и они получали по 80 марок на карманные расходы. И не забывайте, они были преступниками. Я был всего лишь органом, исполняющим приговоры».

Проведя пять дней на стальных пружинах и отказываясь все это время от принятия пищи, Кнайфель оказался на грани смерти.

Затем в камеру внесли два матраца и деревянную табуретку. Наручники с Кнайфеля сняли, после чего своим посещением его удостоил полковник Гейнц Герхард, начальник медсанчасти тюрьмы «Баутцен-I». Кнайфель так описал то, что произошло в тот день: «На моих глазах он снял закругленный конец с резинового катетера и этим острым концом начал тыкать мне в горло через нос. На фартук, которым они меня накрыли, хлынула кровь. В ходе этой процедуры ассистент подполковника, молоденький младший лейтенант, покинул карцер, будучи не в силах скрыть свое отвращение». После обследования медики приступили к кормлению Кнайфеля. «Когда первые капли достигли желудка, мое тело обмякло и внезапно у меня поплыло в глазах. Мои мускулы словно парализовало. После второй порции пищи мое самочувствие несколько улучшилось». После ухода доктора матрацы и табуретку унесли. Вечером один матрац вернули. На следующий день Кнайфеля опять покормили теплой жидкой смесью из яиц, молока и сахара. После двух недель этого нового режима зрение Кнайфеля улучшилось.

Кнайфель начал поправляться, однако ненависть к доктору Герхарду и его «лечению» не пошли на убыль. Она продолжала сжигать его сердце. Острым концом кроватной пружины он расцарапал себе палец и опять исписал кровавыми лозунгами протеста побеленные стены своей камеры. Его вывели из камеры, а другие заключенные соскребли его надписи. Следующие два месяца он прозябал в темной камере, после чего сублимировавшийся гнев вырвался наружу еще раз. Весь апрель он собирал кровь в металлическую миску. Однажды, когда надзиратель открыл дверь, Кнайфель выплеснул на него эту кровь. Надзиратель позвал на помощь своих коллег и избил Кнайфеля дубинкой из стальных пружин.

Так продолжалось до 13 июля 1987 года, когда Кнайфеля посетил Иоганнес Гемпель, протестантский епископ Саксонии. «Я был ошарашен, когда он обнял меня и сказал: «Брат Кнайфель, я привез вам предложение от председателя Государственного Совета. Вы свободны и можете уехать в Западную Германию вместе с вашей женой». Три дня спустя сотрудники Штази доставили Кнайфеля в город Айзенах, неподалеку от границы. Там его передали на попечение епископа. Жена Кнайфеля уже была там. Их вместе повезли в ФРГ. «Когда мы прибыли в Баварию и я начал разбирать свои скудные пожитки, выяснилась нехватка моих личных документов, моего водительского удостоверения, наручных часов и писем от моей жены».

Причина этого «акта милосердия» со стороны Эриха Хонеккера стала ясной два месяца спустя, когда он прибыл с государственным визитом в Западную Германию. Он хотел выглядеть гуманным и благородным. Одним из условий освобождения Кнайфеля был его отказ от контактов с представителями СМИ. Это было время, когда консерваторы, социал-демократы, либералы и церковь — в особенности протестанты — изо всех сил стремились к нормализации отношений с государством, которым, как всем было известно, правила преступная клика.

Больше всего пресмыкались перед Хонеккером и его шайкой социал-демократы и свободные демократы. Ведущие политики обеих партий в течение нескольких лет пытались закрыть Центральное Управление Регистрации преступлений СЕПГ и уничтожить собранные документы. Сделать это им помешала лишь твердая позиция консервативного Христианско-Демократического Союза.

Кнайфель и его жена поселились в небольшом городке в Баварии. Осенью 1991 года врачи обнаружили у него острую почечную недостаточность. Сорокавосьмилетний мужчина выглядел на двадцать лет старше своего возраста. В тюрьму Кнайфель вошел здоровым человеком, ростом в пять футов и девять дюймов и весом около 180 фунтов. При освобождении его вес составил менее 140 фунтов и с тех пор почти не увеличился. Его здоровье было подорвано, однако дух его был по-прежнему несокрушим. Он подал в суд на нескольких своих прежних тюремщиков. Некоторые из них продолжали служить в Баутцене на тех же должностях. Их подопечными теперь являлись одни уголовники. Начальником медсанчасти был все тот же доктор Герхард, которому страдания заключенных доставляли удовольствие. На своих должностях были «кремлевский клоп» — старший лейтенант Шерк и некоторые другие надзиратели.

Весной 1992 года Кнайфеля пригласили в архив Штази взглянуть на свое досье, насчитывавшее 8000 страниц, которое было найдено в Хемнице. Его вера в гуманизм получила еще один сильный удар. В досье он обнаружил рапорты осведомителей, доносивших на него и его жену. К его немалому удивлению, в их числе оказался и Юрген Майер, адвокат, с которым советовалась Ирмгард Кнайфель.

Он нашел имена нескольких пасторов и друзей семьи. «Я знал, что щупальца Штази проникли во все поры общественной и личной жизни в ГДР, однако такого не ожидал», — признался Кнайфель.

Кнайфель и его жена наконец-то зажили свободной жизнью. Они часто путешествовали по живописному Шварцвальду и Баварским Альпам. Однако этому идиллическому спокойствию не суждено было продолжаться долго. В июле 1993 года Ирмгард скончалась от рака.

Мильке преследует уклонистов

Опыт Эрдмана, Кнехтеля и Кнайфеля был типичен для тех, кто становился узниками Штази. До 1955 года многие арестованные с формулировкой «государственный преступник» передавались советским властям и отбывали сроки в ГУЛАГе. Такое, в частности, случалось с коммунистами, которые осмеливались перечить руководству СЕПГ. Лео Бауэр, член партии с 1932 года, был арестован в 1950 году. После ареста ему два дня не давали спать, а затем его допросил сам Мильке, который в то время был заместителем министра. Он вынудил Бауэра сознаться в том, что он является «агентом империалистов». Позднее Бауэр рассказал своей жене, что Мильке избил его «как собаку» и однажды угрожал отрубить ему голову. В то время Бауэру было тридцать восемь лет.

Годы нацизма Бауэр провел в СССР. После второй мировой войны его избрали в парламент земли Гессен в американской оккупационной зоне. Он стал лидером парламентской фракции КПГ. Бауэр открыто критиковал политику тогдашнего руководителя восточногерманских коммунисте? Вальтера Ульбрихта. Власти ГДР заманили его в Берлин, предложив ему должность главного редактора государственного радио. Они надеялись, что Бауэр изменит свои взгляды. Тот, однако, продолжал высказываться против раскола Германии, противореча позиции Ульбрихта.

Пытками Бауэра заставили подписать «признание», — документ, состоявший из 180 страниц. Затем он был передан советским властям. Военный трибунал судил Бауэра за «контрреволюционную деятельность» и приговорил к смертной казни. Однако приговор не успели привести в исполнение, потому что в это же время умер Сталин. В 1955 году Бауэр освободился по амнистии и уехал в ФРГ, где вступил в социал-демократическую партию и вскоре стал советником канцлера Вилли Брандта.

В марте 1950 в ГДР так же заманили главу организации КПГ в земле Нижняя Саксония и депутата бундестага Курта Мюллера. Его пригласили в Восточный Берлин якобы на важное совещание. Затем Мюллера обвинили в том, что он является троцкистом и вражеским агентом и подвергли жестоким пыткам в присутствии Мильке. Мюллер отсидел шесть лет в полной изоляции в тюрьме особого режима «Хоэншёнхаузен». После освобождения он вернулся в Западную Германию и вступил в ряды СДПГ. Главным обвинителем Мюллера был Макс Рейман, глава КПГ в Восточной Германий, По иронии судьбы даже сын Реймана Иозеф не избежал гнева Штази. Когда вскоре после войны молодой Рейман вернулся из советского плена, отец убедил его пойти на службу в Народную полицию. В 1949 году Иозеф сбежал в Западную Германию, где попросил политического убежища у британских властей. Однако через несколько недель он при загадочных обстоятельствах исчез. Возможно, его похитили. Три года он провел в тюрьме Штази, а затем его приговорили к пятнадцати годам каторги и отправили в СССР. Судя по всему, отец даже пальцем не пошевелил, чтобы спасти своего сына.

В борьбе с врагами государства Штази и советская тайная полиция не гнушались никакими методами, как физическими, так и психологическими. С 1945 года до начала 60-х не проходило недели, чтобы не похищали антикоммунистов, действовавших в Западном Берлине. Гюнтер Бух, высокопоставленный сотрудник Института по внутригерманским отношениям, который вел учет нарушений коммунистами прав человека, заявил, что весной 1995 года в берлинской полиции в стадии расследования находилось более пяти сотен подобных дел. Многие жертвы коммунистического режима исчезли без следа.

Сопротивление

Политические преследования и репрессии в Восточной Германии не могли не вызвать противодействия. В Западном Берлине и американской зоне появились антикоммунистические группы. Первой было так называемое «Восточное бюро» социал-демократической партии. С декабря 1945 года по март 1946-го численность СДПГ в советской оккупационной зоне увеличилась с 376 000 до почти 700 000. В восточногерманской компартии в то время было около 600 000 членов. Перед ее руководителями зримо вырисовывалась перспектива поражения на выборах, которые в советской оккупационной зоне были назначены на позднюю осень 1946 года. Желая избежать этого, вожди коммунистов решили пойти на слияние с социал-демократами. Сталин одобрил этот маневр. Руководство СДПГ согласилось поставить этот вопрос на голосование среди членов партии, однако Советская Военная Администрация запретила проведение этого опроса. Затем Советы с помощью своих немецких прихвостней начали хватать направо и налево тех членов СДПГ, которые противились слиянию. Советы также подкупили некоторых высокопоставленных функционеров СДПГ дорогими подарками и прочими способами. 22 апреля 1946 года руководство СДПГ в советской зоне, действуя без согласия рядовых членов партии, подписало соглашение о слиянии. Новая партия, попавшая под контроль коммунистов, получила название Социалистической Единой Партии Германии — СЕПГ. Все функционеры СДПГ, предавшие социал-демократические идеалы подписанием позорного соглашения, были вознаграждены высокими постами.

«Восточное бюро» СДПГ было учреждено сразу же после вышеупомянутого слияния, главным образом для оказания моральной поддержки социал-демократам, которых предали. Позднее «Бюро» начало проводить широкомасштабные пропагандистские кампании. Сотрудничество с «Восточным бюро» или даже открытая поддержка идеалов СДПГ было делом опасным. К 1950 году около четырехсот социал-демократов распрощались с жизнями. Они были либо казнены, либо умерли в советском ГУЛАГе, либо просто исчезли. Свыше пяти тысяч человек были брошены в тюрьмы. Из них двести узников имели сроки общей продолжительностью в 10 000 лет. До 1950 года все приговоры выносили советские военные трибуналы. Судебные процессы там были чистой формальностью, ибо длились не более десяти минут. Практиковалось также заочное вынесение приговоров, то есть трибуналы заседали в Советском Союзе, а приговоры высылались заключенным по почте, где бы они ни находились.

Эскалация террора привела к тому, что берлинские правозащитники и антикоммунисты, не связанные прямо с какой-либо партией, решили создать новую организацию, которая действовала бы более открыто и активно, чем «Восточное бюро» СДПГ. Эта организация получила название «Группа борьбы против бесчеловечности». Ее основателем был Райнер Гильдебрандт. Чтобы понять причины, заставившие этого человека стать одним из самых страстных поборников прав человека в послевоенной Германии, необходимо углубиться в его биографию.

Райнер Гильдебрандт родился в 1914 году. Его отец был историком искусств и антинацистом, которого в 1937 году лишили преподавательской работы в университете, после того как его фамилия появилась в «черном списке». Этому он был обязан своими публикациями и «дегенеративными» картинами своей жены. (Фрау Гильдебрандт была художницей и по национальности еврейкой). После того как глава семейства попал под надзор гетапо, Райнер и его мать оказались в серьезной опасности.

Лишь нотариально заверенные показания, представленные германским учреждениям, призванным следить за соблюдением расовой чистоты, Райнером и друзьями семьи, жившими за границей, убедили нацистов отнести мать Райнера к «полуарийцам».

Райнер Гильдебрандт хотел стать физиком и начал учиться в Берлинском университете. В свободное время он читал произведения философа Освальда Шпенглера, автора «Заката Европы», который считал нацистскую теорию арийской крови предосудительной. Философия Шпенглера, а также труды министра иностранных дел Веймарской республики Вальтера Ратенау побудили молодого Гильдебрандта искать иную точку приложения своей энергии. Он решил получить ученую степень в области общественных наук и в 1940 году стал посещать лекции Альбрехта Хаусхофера, профессора геополитики, идеализм которого произвел на него глубокое впечатление. Гильдебрандт подружился с ним и принял участие в деятельности кружка патриотов-антинацистов. Осенью 1940 года профессор сообщил ему, что находится под наблюдением гестапо, и попросил его передать письмо Иоганнесу Попицу, бывшему прусскому министру финансов. Так молодой Гильдебрандт оказался косвенно причастным к заговору, который в 1944 нашел практический выход в покушении на Гитлера.

В 1943 году Райнера Гильдебрандта призвали в вермахт. В течение года он служил переводчиком, пока его без предъявления обвинения не арестовало гестапо. В июне 1944 года он был освобожден и направлен служить охранником в концлагерь, где содержались польские военнопленные. После покушения на жизнь Гитлера его вызвали на допрос. Его друга и наставника Хаусхофера казнили в апреле 1945 года. Бывшего министра Попица, которому Гильдебрандт доставил то письмо в 1940 году, повесили на мясном крюке в октябре 1944 года в берлинской тюрьме «Плетцензее». Когда стало ясно, что война близится к концу, Гильдебрандт, опасаясь, что эсэсовцы расстреляют военнопленных, передал группе польских офицеров пистолет.

После войны Гильдебрандт вернулся в Берлин, где написал ряд работ по антинацистскому сопротивлению и книгу-хронику жизни Хаусхофера. Уже тогда, когда он боролся против фашизма, Гильдебрандт начал сознавать, что появляется новая, не менее грозная опасность: на шее восточногерманского населения все туже затягивается удавка очередной диктатуры. В июне 1948 года, после того как Советы в попытке изгнать англо-американцев, блокировали Западный Берлин и началась холодная война, Гильдебрандт изменил направление главного удара. Выдвинув лозунг «Молчание — это самоубийство», он начал призывать граждан высказываться против нарушения коммунистами прав человека. Он организовывал митинги в Западной Германии и приглашал выступать на них пленных, которых освободили летом 1948 года. Вместе с небольшой группой студентов Берлинского университета он опрашивал возвращающихся пленных об условиях содержания в лагерях и тюрьмах. В специальную картотеку заносились фамилии узников, продолжавших томиться в заключении у коммунистов, а также обстоятельства их ареста. Организаторские и ораторские таланты Гильдебрандта начали приносить результаты. Вскоре он убедил американские оккупационные власти разрешить ему выступать на радиостанции «РИАС», находившейся в Западном Берлине и вещавшей на немецком языке. Это была самая популярная радиостанция в советской зоне, потому что она передавала в основном джазовую музыку. В первом послании Гильдебрандта говорилось: «Соотечественники, живущие в советской зоне! Мы хотим помочь вам. С этого времени мы будем каждую неделю говорить вам по радио правду об условиях жизни под игом коммунистической диктатуры. Мы призываем вас присоединиться к нам в пролитии света на советское рабство. Молчание — это самоубийство». Результат не заставил себя ждать. Гневные письма потоком хлынули на радио РИАС, и администрации пришлось увеличить штат отдела писем радиослушателей.

Рвение и идеализм Гильдебрандта были заразительны. Вскоре студенческая ассоциация Свободного университета Западного Берлина, молодежная организация Христианско-Демократического Союза и социал-демократическая партия созвали массовый митинг. Гильдебрандт откликнулся мгновенно. Митинг под новым лозунгом «Бездействие — это убийство» состоялся 17 октября 1948 года в «Титания-Паласте», крупнейшем кинотеатре города, рассчитанном на пятьсот посадочных мест.

В напряженной тишине собравшиеся слушали выступления бывших заключенных советских концентрационных лагерей и юноши, который бежал с уранового рудника. Они узнали, что условия в лагерях, где ранее нацисты содержали своих узников, были теперь хуже, чем до 1945 года. В концлагере Заксенхаузен заболевание туберкулезом достигло масштабов эпидемии. Помимо этого, от голода и плохого питания там каждый день умирало от шестидесяти до восьмидесяти узников. В 1948 году в лагере было около 6400 заключенных, около 1000 из них позднее были депортированы в исправительно-трудовые лагеря в самом Советском Союзе.

Гильдебрандт сказал в своем выступлении, что на основании показаний свидетелей можно сделать вывод, что вся восточная зона походит на «концлагерь, в котором хорошо живут лишь надзиратели и те, кто распределяет продовольствие». Он заявил, что сталинизм — это третий и последний ультиматум, брошенный западному миру, который должен объединиться, чтобы отстоять основные общечеловеческие ценности». Гильдебрандт объявил о намерении создать «Группу борьбы против бесчеловечности». Шесть месяцев спустя союзный контрольный совет по Германии, из которого к этому времени вышли Советы, разрешил деятельность «Группы борьбы» как политической организации.

Контрнаступление коммунистов

До этого момента Советы и восточногерманские коммунисты в своих контрмерах ограничивались главным образом пропагандистскими кампаниями. Теперь же они создали специальное подразделение Штази для борьбы с «Группой борьбы против бесчеловечности» и ее эмиссарами в Восточной Германии. Возглавил это подразделение Отто Книэ, ветеран компартии, который прошел подготовку в системе НКВД в СССР, куда он бежал после прихода нацистов к власти. Во время войны он выполнял спецзадания в партизанских отрядах, действовавших в тылу немецких войск. О нем отзывались как об «абсолютно идеологизированном» человеке, который временами вел себя так, «словно в голове у него не все было в пррядке». Тем не менее он был профессионалом в полном смысле этого слова. Первым делом Книэ решил завербовать людей, которые могли бы проникнуть во внутренние структуры «Группы борьбы». Это направление оказалось чрезвычайно результативным.

«Группа борьбы» Гильдебрандта насчитывала около восьмидесяти штатных сотрудников, среди которых был и тридцатилетний Эрнст Тиллих, теолог-антифашист, который провел в тюрьмах и концлагерях три года. После войны Тиллих вступил в социал-демократическую партию и стал активно работать в различных благотворительных организациях. Он также часто выступал со статьями, затрагивавшими проблемы церкви и общества. Откровенный антикоммунизм стал основой его сближения с кружком Гильдебрандта, куда входили идеалисты, разделявшие его взгляды. Затем он стал членом «Группы борьбы».

Сначала офис «Группы борьбы» размещался в одноквартирном доме рядом с резиденцией британского коменданта Берлина, которая охранялась круглосуточно нарядом британской военной полиции. Это обеспечивало защиту и для офиса «Группы». С самого начала туда потек поток посетителей, составлявший ежедневно от 100 до 150 бывших заключенных и родственников лиц, пропавших без вести, в отношении которых имелись основания предполагать, что они были арестованы в советской зоне. К июню 1949 года «Группа» зарегистрировала 12 000 случаев исчезновения людей и свыше 8500 арестов.

В то время как сотрудники офиса занимались канцелярской работой, Гильдебрандт направил почти всю свою энергию на организацию подпольных групп по всей Восточной Германии. Их члены сообщали об арестах, производимых тайной полицией, и распространяли листовки, рассказывавшие о масштабах репрессий и призывавшие население к сопротивлению. За «железный занавес» запускались десятки тысяч наполненных водородом воздушных шаров, к которым подвешивались контейнеры с листовками. Они были снабжены устройствами, которые через определенное время взрывались и разбрасывали листовки.

Успех «Группы борьбы» не прошел мимо внимания контрразведки американской армии, которая увидела в этой организации идеальный инструмент осуществления своих операций на востоке. Зондаж, проведенный полковником Северином Уоллахом, начальником берлинского отделения Си-Ай-Си, не достиг поставленной цели. Гильдебрандт отверг его, потому что не хотел, чтобы на «Группу борьбы» наклеили ярлык шпионской организации. Однако в конце концов расходы группы, которые вначале покрывались частными пожертвованиями, достигли таких размеров, что Гильдебрандт вынужден был принять предложение полковника о сотрудничестве.

«Нам нужны были деньги, и у американцев они имелись, — заметил позднее Гильдебрандт. — Я поразмыслил и пришел к выводу, что мы и американцы находимся по одну сторону баррикад. Однако я дал полковнику Уоллаху ясно понять, что являюсь приверженцем философии Махатмы Ганди и не потерплю никаких актов насилия. Он заверил меня, что будет руководствоваться моими пожеланиями».

По мере того как волонтеры группы Гильдебрандта усиливали пропагандистскую деятельность, подразделение полковника Книэ также трудилось денно и нощно, прилагая все усилия для подавления сопротивления. К лету 1949 года в их руки попали несколько лиц, сочувствовавших «Группе борьбы» и распространявших пропагандистскую литературу. Нормой в этих случаях были двадцать пять лет тюрьмы за шпионаж или антисоветскую деятельность.

Секретные службы как СССР, так и Восточной Германии получили от своих политических хозяев указания резко активизировать свою деятельность. Гильдебрандт был занесен Штази в список самых опасных преступников. Любому, кто доставил бы его в руки Штази, была обещана награда в 15 000 восточных марок. На Западе неконвертируемые восточные марки были бесполезными бумажками, но в Восточном Берлине это была приличная сумма. В июне 1949 года западноберлинские полицейские, охранявшие главу «Группы борьбы», заметили автомашину с номерными знаками советской зоны, часами стоявшую близ резиденции Гильдебрандта. Полицейские допросили четы-, рех мужчин, пассажиров этой машины, но были вынуждены отпустить их. Скорее всего, эти люди собирались похитить Гильдебрандта, но прямых улик против них не было.

Месяц спустя, 23 июля, несколько соседей Гильдебрандта обратили внимание на подозрительный автомобиль, который почти четыре часа находился в этом районе, периодически переезжая с одного места на другое. Помимо водителя в машине находилось еще четверо мужчин. Поставили в известность полицию. При обыске машины под сиденьем был обнаружен автоматический пистолет системы «маузер». Пятеро мужчин, все немцы, проживавшие в советском секторе Берлина, были арестованы и преданы суду за попытку похищения. Четверо получили по два года тюрьмы. Водитель был оправдан, так как ему удалось доказать, что о преступном замысле ему ничего не было известно. В течение следующего года Штази получила от Советов не менее трех приказов похитить руководителя «Группы борьбы». Все эти попытки провалились, так как американским контрразведчикам удалось завербовать сотрудника Штази, участвовавшего в планировании операций.

Потерпев неудачу с похищениями, Штази решила пойти с другой карты. Ее агенты в «Группе борьбы» сообщили, что у американцев возникли претензии к Гильдебрандту в связи с плохо поставленным бухгалтерским учетом и одно время они даже подозревали его в хищениях денег. Была проведена ревизия, которая не подтвердила этих подозрений. Речь шла не о растрате, а о недостатках бухгалтерского учета.

К середине 1950 года положение Гильдебрандта пошатнулось. Под влиянием его заместителя Тиллиха, который склонялся в сторону более радикальных решений, «Группа борьбы» начала терять свой ненасильственный характер. Безобидные акты вроде метания снарядов с вонючей смесью в залы, где проводились собрания коммунистов, уступили место более серьезным мероприятиям. Тиллих приказал провести ряд диверсий. При помощи самодельных взрывных устройств в нескольких местах были взорваны железнодорожные пути и поврежден мост через канал в Восточной Германии. Не желая компрометировать свои идеалы, Гильдебрандт решил уйти с поста главы «Группы борьбы против бесчеловечности». К тому времени финансирование и руководство «Группы» находилось в руках вновь созданного отдела политической координации, который отвечал за проведение нелегальных операций. Хотя этот отдел был укомплектован сотрудниками ЦРУ, он первоначально не находился в прямом подчинении у директора ЦРУ. Первый начальник ОПК Фрэнк Уизнер подчинялся комитету, состоявшему из чиновников государственного департамента и министерства обороны.

Тем временем агенты Отто Книэ сумели проникнуть в «Группу борьбы» и сотни активистов этой организации были арестованы. Последовала серия показательных процессов в советской зоне. 3 октября 1951 года восемнадцать человек — учеников средней школы, их родителей и несколько учителей — были приговорены к тюремному заключению общим сроком 124 года. Учеников обвинили в изготовлении антикоммунистических листовок, а учителей и родителей в том, что они не сумели их остановить. Младшему из учеников было шестнадцать лет.

Тиллих и его американские покровители знали об утечке информации, касающейся планов «Группы борьбы», однако продолжали засылать своих агентов в советскую зону для саботажа и пропагандистских операций. Показательные процессы шли один за другим. К 1951 году двум агентам «Группы» в окружной тюрьме в Дрездене отрубили головы той же гильотиной, которая использовалась нацистами. Десятки людей были приговорены к пожизненному тюремному заключению, Гильдебрандт был возмущен тем, что несмотря на массовые провалы руководство «Группы» не прекратило операции. Всю вину за это он возложил целиком на ЦРУ. Во время моей беседы с ним, состоявшейся в 1992 году, он внезапно взорвался яростным криком: «Хотел бы я посмотреть бывшему директору ЦРУ прямо в глаза и сказать, что один из его сотрудников был преступником! Людей убивали, сотни отправились в страшные тюрьмы на долгие годы. Тот человек знал об этом и все равно продолжал посылать их. Он был свиньей!».

Человеком, который вызвал такую ненависть Гильдебрандта, был Генри Гекшер, сотрудник берлинской резидентуры ЦРУ, отвечавший за координацию действий группы Гильдебрандта и своего ведомства. Гекшер, которому тогда было около сорока лет, родился в Гамбурге и до 1934 года изучал право в Берлинском университете, после чего эмигрировал в Соединенные Штаты. С 1950 по 1954 годы он служил в Берлине. Позднее он выполнял задания в Лаосе и Чили. Уйдя в отставку, он короткое время работал советником Джорджа Буша, когда тот вел предвыборную кампанию.

Не подлежит сомнению, что Гекшер знал, что агенты «Группы борьбы» пачками попадают в руки Штази, и даже недалекий человек догадался бы, что здесь пахнет изменой. Действительно ли он проявил преступную халатность, как утверждал Гильдебрандт? Был ли он психопатом, или человеком, преследовавшим цель сделать карьеру любой ценой, или же и тем и другим? Джордж Бейли, бывший берлинский корреспондент «Репортер мэгэзин», и сотрудники радио «Свободная Европа» так ответили на этот вопрос: «Гекшер был ходячим посмешищем, развратником и редким тупицей, соединив в себе все эти качества вместе. Он хвастался своими вашингтонскими связями, опасный в силу своей неуравновешенности; идиот, чванившийся своим положением. Гекшер был негодяем и наглым сукиным сыном. Когда он работал в Турции, Иране и Ираке, курды, с которыми он поддерживал контакт, дали ему прозвище «Тысяча и одна ночь».

Питер Зихель, глава берлинской резидентуры ЦРУ и шеф Гекшера, сказал, что ему было совершенно непонятно, как Гекшер, сам пострадавший от нацистов, мог «действовать их методами — он просто псих».

Западногерманских политиков, выступающих за сближение с Востоком, все больше тревожили операции «Группы борьбы», отражением которых являлся барабанный бой пропаганды в центральной партийной газете ГДР «Нойес Дойчланд». В одном газетном интервью мэр Западного Берлина Вилли Брандт, позднее ставший канцлером, назвал «Группу борьбы» навозной кучей. Министр по внутригерманским делам Эрнст Леммер уподобил эту организацию «свиному хлеву». Это давление, вкупе с расследованием, которое провел сенат Западного Берлина, привело к тому, что 11 марта 1959 года «Группа» была распущена. Глава берлинской резидентуры ЦРУ был прекрасно обо всем информирован, но приструнить Гекшера не мог, поскольку ОПК действовал независимо. Кроме того, как указывал Бейли, у Гекшера были очень влиятельные друзья.

Свободные юристы: детище Советов

Исследование борьбы с коммунистическим угнетением было бы неполным, если бы я не упомянул о Следственном комитете свободных юристов (СКСЮ), который был официально основан в Западном Берлине в 1950 году. СКСЮ был детищем генерал-майора советского МГБ Николая Мельникова, который также принимал участие в создании польской тайной полиции УБ с 1944 по 1948 год, когда он работал в советской зоне Германии.

Работая под началом И. А. Серова, руководившего операциями советской тайной полиции в Германии, Мельников организовал сети осведомителей по сбору информации о политических партиях, профсоюзах и религиозных объединениях. Местом пребывания своей штаб-квартиры он избрал Бельциг, городок юго-западнее Берлина, где в его распоряжении находилось около сотни сотрудников МГБ. Низкого роста, коренастый сорокапятилетний мужчина, Мельников мог быть рубахой-парнем, своим в доску, или же внушать ужас, от которого по спине бежали мурашки. Все зависело от обстоятельств. За малейшие упущения он мог отвесить подчиненному оплеуху или безжалостно избить солдата, уличенного в связи с немкой. Он любил выпить и охотиться на зайцев при свете автомобильных фар.

В Бельциге находился и Хорст Иоганнес Карл Эрдман, прибывший туда в бурное лето 1945 года. Это было время наплыва беженцев и бывших военнопленных, многие из которых не имели никаких документов. К числу таких относился и Эрдман. Он заявил местным властям, что сидел в нацистском концлагере в Силезии за антигитлеровские высказывания, откуда его освободила Красная Армия. По словам Эрдмана, он родился в Любеке в 1919 году, а затем вместе с семьей переехал в Бреслау, где учился на юридическом факультете местного университета. По тогдашним правилам Эрдман должен был написать автобиографию. Лишь после этого власти решали, выдавать удостоверение личности или нет. Так вот, Эрдман написал, что выступал в суде в качестве помощника адвоката, но был уволен, когда выяснилось, что его мать еврейка. Германские коммунистические власти поверили истории Эрдмана и даже выдали ему лицензию на право занятий адвокатской деятельностью. Однако в функции учреждения, возглавлявшегося Мельниковым, входило и просвечивание адвокатов. В ходе наблюдения за деятельностью Эрдмана выяснилось, что у него есть еще адвокатская контора и в Западном Берлине. Когда дотошные чекисты покопались как следует в его биографии, у них возникли кое-какие вопросы. В конце концов советское МГБ пришло к выводу, что Эрдман не шпион, но очень ловкий аферист. При проверке архивов университета в Бреслау, который к тому времени уже стал польским городом Вроцлавом, выяснилось, что Эрдман короткое время учился на юридическом факультете, но не закончил его. Выяснилось также, что родился он не и Любеке, а в Бреслау. Кроме того, в старом телефонном справочнике Бреслау он значился штаммфюрером (штаммфюрер — звание в гитлерюгенд, юношеской военизированной организации).

Генерал Мельников решил, что Эрдман пригодится для создания фиктивной антикоммунистической организации, которая действовала бы под контролем МГБ. Он опирался на опыт оперативников НКГБ, которые в 1946 году сформировали в одной прибалтийской республике свои собственные «партизанские» отряды, якобы для борьбы против советских оккупантов. В этом качестве они заручились доверием настоящих латвийских подпольщиков-антикоммунистов, которых затем ликвидировали.

Поставленный перед выбором — тюрьма или сотрудничество, — Эрдман решил стать советским агентом. Чекисты приказали ему придерживаться той фальшивой легенды, которую он сам себе придумал. Для большего правдоподобия умельцы из МГБ изготовили для Эрдмана документы, подтверждавшие, что он был наполовину евреем и находился в концлагере. Его снабдили также и фальшивым университетским дипломом доктора юриспруденции. Согласно инструкции Мельникова Эрдман затем отправился в Берлин и вошел в контакт с Райнером Гильдебрандтом, которому предложил объединить усилия «группы юристов» и борцов против проявлений бесчеловечности. По словам Эрдмана, в его группу уже вошли адвокаты и чиновники округа Бранденбург. Почувствовав в Эрдмане потенциального соперника, чьего прошлого к тому же он не знал, Гильдебрандт отверг его предложение. Выход Эрдмана на Гильдебрандта был, очевидно, задуман с целью привлечь внимание американской контрразведки. Эта уловка удалась. Сотрудники Си-Ай-Си снабдили Эрдмана деньгами и договорились с ним, что его оперативной базой будет Бельциг. Тогда жители восточной зоны имели неограниченный доступ в западную часть Берлина. В течение нескольких месяцев Эрдман сплавлял американцам информацию, которую готовили для него подчиненные Мельникова.

В апреле 1950 года Эрдман опять появился в американском секторе Берлина, на этот раз в качестве беженца. Американцы поверили его словам о том, что советские чекисты вышли на его след и работать из Бельцига стало слишком опасно. Поэтому, дескать, он решил дать тягу, пока не поздно, и обосновался на Западе. Он занялся частной практикой под вывеской «Хорст Эрдман, адвокат», однако американцы заставили его снять ее. Ему дали новое имя: Тео Фриденау, родившийся в 1919 году в Берлине. В таких случаях ценному агенту обычно не разрешали работать под своим настоящим именем, С благословения американской разведки он затем приступил к выполнению задания генерала Мельникова и организовал «антикоммунистическую» ассоциацию юристов для расследования нарушений прав человека в советской зоне. Мельников намеревался создать систему, при помощи которой МГБ могло бы контролировать правовые органы в советской зоне и знать, насколько четко выполняются установки коммунистического режима в этой сфере.

Правовые органы — суды и прокурорский надзор — являлись инструментом политического угнетения, который по своему значению занимал следующее место после Штази.

Тео Фриденау облачался в модные костюмы, сшитые на заказ и на деньги Си-Ай-Си, которые выплачивались ему из «негласных фондов». Худощавый, с холеными усиками, он изо всех сил старался всегда выглядеть элегантно. Однако Гюнтер Бух из института по внутри-германским делам видел в этом оболочку, за которой скрывалось нечто другое. «Он всегда производил на меня впечатление сутенера». Тем не менее его дар убеждать сделал свое дело и он был принят в кругу западноберлинских адвокатов и городских чиновников, с которыми он общался, чтобы протолкнуть «свою идею». Он заверил их в том, что его группа воздержится от пропаганды и саботажа и займется главным образом выявлением случаев нарушения прав человека и разоблачением чиновников. Эту идею восприняли с энтузиазмом, и родилась «ассоциация свободных юристов».

Си-Ай-Си предоставила в распоряжение Эрдмана роскошную виллу, К Эрдману из различных источников, включавших правительство Западного Берлина и министерство по внутренним делам, потекли деньги. Не успел Следственный комитет свободных юристов встать на ноги, как армейская контрразведка была вынуждена передать свои шефские функции более могущественному ЦРУ. Не то чтобы Си-Ай-Си плохо финансировалась, но все же у ЦРУ денег было куда больше. Для прикрытия Комитета свободных юристов сотрудники ЦРУ создали организацию под названием «Общество за Объединенную Германию». Спонсорами этого общества были якобы производители пива немецкого происхождения, жившие в Милуоки, штат Висконсин.

Фриденау деятельно занимался обустройством своего комитета, а люди генерала Мельникова между тем занимались поисками еще одного юриста, которого можно было бы пристроить в этот комитет. Видимо, Мельникову нужен был человек, который бы присматривал за вертким Эрдманом-Фриденау. В январе 1950 года они нашли идеального человека в лице Вальтера Розенталя, родившегося в 1917 году в маленьком городке неподалеку от Берлина, выпускника факультета права Берлинского университета. С 1939 года и до конца войны Розенталь служил в вермахте в чине лейтенанта в основном на восточном фронте. По данным Штази, он был советским агентом. Он был награжден Золотым крестом, который по своему статусу шел сразу же после Рыцарского креста. Когда и при каких обстоятельствах его во время войны завербовали Советы, не известно. Однако после войны было ясно, что Розенталь пользуется у чекистов немалым доверием. В 1948 году он сдал государственный юридический экзамен в советской зоне и был назначен прокурором окружного суда в Потсдаме. Позднее его назначили судьей. 7 января 1950 года Розенталь подписал следующий документ: «Настоящим я даю обязательство выполнять разведывательные задания советских властей. Обещаю хранить тайну. В целях конспирации я буду подписывать свои рапорты псевдонимом «Шмидт». О последствиях, которые наступят в случае нарушения мною подписки о неразглашении, я предупрежден». Пять месяцев спустя Розенталя назначили председателем окружного суда Бранденбурга. Очевидно, это было сделано с целью повысить его авторитет перед «бегством» в Западный Берлин, случившимся через два месяца.

Американцы шли охотно навстречу желанию Розенталя работать в Комитете свободных юристов, быстро разросшийся штат которого к тому времени насчитывал уже восемьдесят сотрудников. Главной их задачей была вербовка агентов среди восточногерманского населения, которые сообщали бы о нарушениях прав человека со стороны прокуроров и судей.

Через год Комитет свободных юристов мог похвастаться значительными успехами: на него работало 12 000 наблюдателей, в том числе и несколько членов СЕПГ. После того как комитет выявил тех, кто нарушил права человека, виновные получали по почте предупреждение следующего типа: «Однажды вам придется держать ответ, но не потому, что вы коммунист, а потому, что вы совершаете несправедливости. Вам решать, будете ли вы и дальше нести эту вину на своих плечах». Эти письма возымели желаемый эффект. Сотни получивших их отправились в Западный Берлин за реабилитацией. По возвращении домой многие были арестованы и предстали перед советскими военными трибуналами!

В расчеты Мельникова, очевидно, не входило то, что Фриденау не мог помешать своим сотрудникам проводить другие операции без того, чтобы не вызвать подозрений. Одной из таких операций был выпуск листовки, призывавшей немцев, живших в советской зоне, «платить налоги, но не больше, чем это абсолютно необходимо», и дававшей рекомендации относительно способов достижения этой цели. Была организована также кампания за отказ восточных немцев от страхования жизни: «В так называемой ГДР страховые взносы вкладываются не в надежные акции, обязательства или недвижимость. Вместо этого они накапливаются в государственной казне, и застраховавшие свои жизни люди теряют всякие гарантии».

Результат этой кампании можно проиллюстрировать на примере одного города близ Берлина, где число страховок за год упало на 50 процентов. В убытке оказались страховые агенты, которые в то время могли работать в условиях относительной свободы. Зная об их беде, специалисты Комитета свободных юристов выпуг стили рекомендации восполнить потери за счет страхований от несчастных случаев и пожаров.

Штази наносит ответный удар

Все еще действующие под жестким контролем Советов восточногерманские органы государственной безопасности в 1952 году начали активные операции против Комитета свободных юристов, несмотря на то, что агенты Фриденау и Розенталь (последний стал заместителем председателя Комитета) по-прежнему подчинялись советскому МГБ. Очевидно, восточногерманское правительство убедило Москву в том, что деятельность Комитета вышла из-под контроля и его следует ликвидировать.

В 7 часов 22 минуты вечера 8 июля 1952 года Вальтер Линзе, начальник экономического отдела Комитета свободных юристов, вышел из своего дома в американском секторе Берлина. Поблизости стояло такси с водителем и одним пассажиром. Мотор автомобиля работал. Затем подъехал автофургон для доставки товаров марки «фольксваген» и остановился в нескольких метрах позади такси. Тут же прогуливался человек с собакой. Когда Линзе отошел от своего дома на некоторое расстояние, к нему направились двое мужчин. Они поравнялись с Линзе в том месте, где было припарковано такси. Один из мужчин спросил у адвоката, не найдется ли у него огонька прикурить. Линзе опустил руку в карман за зажигалкой, и в этот момент спрашивавший схватил его за запястье и начал выкручивать руку. Оба упали на землю. Второй мужчина ударил Линзе кулаком в висок. Пассажир такси открыл заднюю дверь, и похитители запихнули Линзе вовнутрь и сами прыгнули следом за ним. Так происходило самое дерзкое из многих похищений Штази, которые попали в газеты в конце сороковых — начале пятидесятых.

Став свидетелем нападения, человек, выгуливавший собаку, выхватил из кармана полицейский свисток и начал свистеть изо всех сил. Это был невооруженный телохранитель Линзе. Женщина, находившаяся поблизости, закричала и стала звать на помощь. Когда такси с Линзе и его похитителями заворачивало за угол, «фольксваген», который также принадлежал подразделению телохранителей, тронулся с места и попытался обогнать такси и заблокировать путь. Один из нападавших высунул из окна такси руку с пистолетом и выстрелил два раза в водителя «фольксвагена». Пули пролетели мимо, но водителю не удалось остановить такси. Услышав полицейский свисток и стрельбу, прохожие выбежали на перекресток, к которому ехало такси, и попытались преградить ему дорогу. Раздался еще один выстрел, и толпа рассеялась. Стрелявший бросил затем на дорогу десятка два специальных шипов, которые должны были бы впиться в шины автомобиля преследователей. Такси набрало скорость и скрылось с места происшествия.

В такси Линзе, лежавший на полу, начал ожесточенно сопротивляться. В него выстрелили дважды, и одна пуля попала Линзе в мякоть ноги. Адвокат потерял сознание, в то время как такси на высокой скорости мчалось к КПП на границе в Телтове, пригороде Берлина, в трех милях от дома Линзе. Там похитители вышли из такси и направились к поджидавшим их людям. Это были сотрудники Штази, майор Сабат и капитан Марозек. Такси отвезло Линзе в спецтюрьму Штази.

Похищение Линзе, оно же — операция «Леман», тщательно планировалось в течение двух месяцев после того, как министр госбезопасности Вильгельм Цайссер приказал «арестовать» Линзе. В группу планирования из девяти офицеров Штази входили: полковники Бруно Беатер, который позднее стал генералом и заместителем министра, и Отто Книэ, который руководил акцией против «Группы борьбы против бесчеловечности». Для осуществления планов Штази наняла четырех уголовников. Их возглавил Гарри Бренневиц, бывший матрос, которому недавно исполнился 31 год. Ему дали псевдоним «Барт». В одном из рапортов было написано, что он является «типичным главарем бандитов». Он стрелял из пистолета. Еще шесть мелких уголовников было привлечено для разведки местности и наблюдения.

Информация о похищении появилась на первых полосах берлинских газет на следующий день. В колонках главного редактора прямо указывался организатор похищения — Штази — и клеймился позором коммунистический режим. Политики всех оттенков выразили протест. Два дня спустя после похищения в Западном Берлине состоялся массовый митинг, на котором присутствовали правящий бургомистр Эрнст Ройтер, социал-демократ; три западных военных коменданта и представители всех демократических политических партий и профсоюзов. По оценке агента Штази «Проконтра», в митинге приняло участие около 10 000 человек. В его рапорте указывалось, что открывший митинг оратор описал похищение, после чего толпа пришла в возбуждение, требуя ареста вождя западногерманской компартии Макса Реймана. «Они кричали: «Мы требуем бдительности!.. Дайте нам оружие!.. Бросьте их (членов западноберлинской компартии) в тюрьму!». Митинг превратился в бесовский шабаш». Рапорт агента, занимавший три страницы, заканчивался утверждением, что возбуждение масс достигло такой точки, что несколько неосторожных слов могли бы спровоцировать погромы западноберлинских коммунистов. Бургомистр заявил, что они (коммунисты) являются агентами Советов и пособниками похитителей. Очевидно, добросовестный агент наивно полагал, что его хозяева никогда не докатились бы до такой низости и что преступление совершил кто-то другой. Чтобы помочь восточногерманским властям изловить преступников, он включил в свой рапорт описание внешности Линзе.

Верховный комиссар США в Германии Уолтер Доннелли послал ноту протеста генералу Василию Чуйкову, главе Советской Военной Администрации, в которой потребовал немедленного возвращения Линзе. Чуйков ответил, что советские власти не располагают какой-либо информацией о местонахождении Линзе. Жена Линзе Хельга послала телеграмму премьер-министру Отто Гротеволю, в которой потребовала немедленного освобождения ее мужа, «если вы сами не желаете, чтобы вас считали преступником». Ответа не последовало. Либо Штази перехватило эту телеграмму, либо Гротеволь сам переслал ее им. Позднее ее обнаружили в деле Линзе, хранившемся в архиве Штази.

Тем временем Линзе, которому дали номер 505, допрашивался офицерами Штази, иногда в присутствии представителей советской секретной службы. В камере вместе с ним был еще один человек — либо сотрудник Штази, либо заключенный, работавший на Штази, поскольку он писал ежедневные отчеты о своих беседах с Линзе. 11 июля, трое суток спустя после похищения, осведомитель писал, что, по словам Линзе, его рана на ноге заживает удовлетворительно. Однако он жаловался, что, несмотря на ранение, его восемнадцать часов подряд допрашивал «русский». «В целом на обращение с ним он не жаловался». Вскоре к Линзе посадили другого сокамерника, а камеру оборудовали подслушивающим устройством. Записывалось все: и разговоры заключенных, и долгие молитвы, с которыми набожный Линзе каждый день обращался к богу. С момента похищения 8 июля и до 12 декабря 1952 года Линзе выдержал тридцать четыре допроса. После того как ему предъявили улики, собранные в ходе наблюдения за ним, которое началось с осени 1951 года, и перлюстрации его почты, Линзе признал, что в ходе своих поездок в ГДР он собирал сведения экономического характера. Он также назвал тридцать пять граждан ГДР, которые сотрудничали со «Свободными юристами».

Вытянув из Линзе все, что было можно, Штази передала его советским властям. 23 сентября заседавший в Берлине советский военный трибунал признал Линзе виновным в шпионаже, контрреволюционной деятельности и пропаганде и приговорил его к смертной казни. Его перевезли в Москву, где 15 декабря 1953 года Верховный Суд СССР утвердил этот приговор. Через час после этого Линзе был расстрелян в Бутырской тюрьме. Его тело кремировали в Донском монастыре. Ему было пятьдесят лет.

Линзе был мертв, но уголовники, нанятые для похищения, явились для Штази источником постоянной головной боли. Каждому предоставили полностью обставленный дом или квартиру. Согласно архивам Штази, эту шайку держали в резерве для других подобных поручений. Однако перебежчик рассказал западным властям всю подоплеку этой истории, и эти бандиты стали бесполезными. Похитители и их помощники отказались устроиться на обычную работу и промышляли различными мелкими преступлениями. Эрих Мильке, бывший тогда замминистра, хотел было отправить их в Польшу, но что-то помешало ему сделать это. Дело дошло до того, что члены этой банды начали во время пьяных оргий хвастаться своими «подвигами» во славу социалистического отечества, и это переполнило чашу терпения руководства Штази. Всех их арестовали и посадили в тюрьму. Ко времени объединения Германии все были мертвы. Не исключено, что в отправке их на тот свет им посодействовало советское МГБ.

Операции Штази против Комитета свободных юристов продолжались. 27 июля 1952 года верховный суд ГДР вынес приговоры семи лицам, сотрудничавшим с Комитетом, за шпионаж в пользу «американской шпионской организации «Комитет свободных юристов». Эту семерку обвинили в подрывной деятельности против ГДР и «передаче западным империалистам сведений, необходимых им для подготовки к войне». Два человека были приговорены к пожизненному заключению, а другие получили сроки от десяти до пятнадцати лет.

В октябре 1955 года Вальтер Розенталь был арестован западноберлинской полицией по подозрению в шпионаже. Кто-то прислал в полицию копию его обязательства о сотрудничестве со Штази, которое он подписал пятью годами раньше. Однако следователи полиции не смогли раздобыть конкретных доказательств, и Розенталь был освобожден. Кто послал полиции этот документ, остается тайной.

Преемник Линзе на посту начальника экономического отдела Комитета свободных юристов Эрвин Нойман был похищен 20 августа 1958 года сотрудниками Штази, которые поднялись на борт его яхты на озере Ванзее в Берлине. Успеху операции способствовал помощник Ноймана и его компаньон по парусному спорту Вольфганг Вейдхаас, который добавил снотворного в пиво своего босса. Экономист Нойман был приговорен к пожизненному заключению и умер в возрасте сорока восьми лет, проведя девять лет в одиночке. У него остались жена и дочь, которые вскоре эмигрировали в Соединенные Штаты. Чтобы закамуфлировать роль Вейдхааса в похищении, суд приговорил его к трем с половиной годам тюрьмы. В действительности двадцатидевятилетнему яхтсмену присвоили звание старшего лейтенанта и отправили представителем Штази в Болгарию.

В год похищения Ноймана ЦРУ прекратило оказывать финансовую поддержку Комитету свободных юристов. В 1968 году эта организация была распущена и некоторые ее сотрудники были приняты на работу в западногерманское правительственное учреждение. Одним из них был Гетц Шлихт, юрист, арестованный в 1952 году за распространение листовок Комитета свободных юристов. В момент ареста он занимал пост ректора высшей школы народных судей ГДР. Приговоренный к 12 годам, он, однако, вышел на свободу через пять лет и опять стал работать в Комитете свободных юристов. После краха ГДР в архивах Штази были обнаружены документы, свидетельствовавшие о том, что еще в тюрьме он был завербован Штази. Шлихт, получивший псевдоним «Доктор Лютер», выдал по меньшей мере двенадцать человек, которых бросили в тюрьму. За добросовестную службу в рядах Штази он получил пять наград и среди них медаль «За боевые заслуги перед народом и отечеством». По иронии судьбы, правительство ФРГ также наградило его Федеральным крестом за заслуги первой степени. После разоблачения он был лишен этой награды. По причине преклонного возраста — он родился в 1909 году — и плохого состояния здоровья Шлихту удалось избегнуть преследования.

Штази набирает силу…

В 1953 году персонал Штази насчитывал около 4000 человек. После состоявшегося в июне народного восстания режим принял меры по укреплению и реорганизации тайной полиции. К 1973 году министерство государственной безопасности было реорганизовано на военный лад, а число его сотрудников возросло до 52 707. Мильке создал также свои собственные воинские подразделения численностью в 16 000 солдат и офицеров, оснащенные бронетехникой, тяжелым пехотным оружием и зенитными установками. Он назвал их охранным полком имени Ф. Э. Дзержинского, в честь своего кумира, первого руководителя большевистской тайной полиции.

В целях повышения образовательного уровня офицеров и гарантии их идеологической устойчивости Мильке учредил специальное учебное заведение — Высшую юридическую школу. Обучение в ней было обязательным для всех офицеров, желавших получить звание полковника и выше. Один полковник получил диплом юриста, написав дипломную работу, посвященную борьбе с политическими диссидентами. Эту работу, написанную в 1988 году, сразу же засекретили.

Антигосударственная политическая деятельность и ответные репрессии Штази пошли на спад после того, как в 1961 году была построена Берлинская стена. Точной статистики арестов и политических процессов не существует, поскольку восточногерманская судебная система не делала различия между политическими и уголовными делами; к тому же многие дела были уничтожены при крахе ГДР. Однако по косвенным признакам можно заключить, что количество таких дел с этого времени резко пошло на убыль.

Это относительное затишье продолжалось до 1975 года, когда состоялась Хельсинкская конференция по безопасности и сотрудничеству в Европе. Партийное руководство запаниковало, Глава государства и генеральный секретарь ЦК СЕПГ Эрих Хонеккер увидел в Хельсинкском соглашении серьезную угрозу своему режиму. Его опасения оправдались. Когда население узнало о содержании подписанного Хонеккером соглашения, то есть о том, что ГДР обязуется уважать «основные права человека, включая свободу мысли, совести, вероисповедания и убеждений», начали возникать группы сопротивления. Это подстегнуло дальнейший рост аппарата Штази. За два года, прошедшие с момента проведения Хельсинкской конференции, численность сотрудников этого ведомства увеличилась на 10 000 человек. Мильке, ставший членом Политбюро, получил новые, более широкие полномочия. Штази стала инструментом, с помощью которого партийное руководство осуществляло свою власть в масштабах, каких не знало ни одно коммунистическое государство со времен кончины Сталина, за исключением, пожалуй Румынии в период правления Николае Чаушеску. Режим стал еще более жестким, чем он был в первые пять лет после окончания второй мировой войны, когда советская тайная полиция пользовалась абсолютной властью.

В 1979 году Мильке приказал начальникам окружных управлений разработать планы организации лагерей интернирования. К 1984 году было определено 24 места в качестве перспективных площадей для «изоляции и интернирования». Каждому месту дали кодовое наименование (например, средневековый замок Ранис в округе Тюрингия назывался «Розеншток» — розовый куст). Генерал-майор госбезопасности Йозеф Шварц, имевший степень доктора юридических наук, издал приказ, в котором определили шесть категорий граждан, подлежащих аресту и интернированию. В частности, туда входили те, кто когда-либо был под наблюдением в связи с антигосударственной деятельностью, включая членов движений за мир, которые не пользовались покровительством государства. Число лиц, подлежащих аресту в случае введения чрезвычайного положения под кодовым наименованием «Шильд» (щит), достигало десятков тысяч. Лишь в одной маленькой Тюрингии в таких списках значилось около 2600 человек.

Планы Штази были калькой планов нацистов, начавших создавать концлагеря после прихода Гитлера кдласти в 1933 году.

… И оттачивает свои методы

Вербовка и использование тайных осведомителей стали наукой, когда Мильке выпустил директиву 1/76, регулировавшую оперативную деятельность в этом отношении. Этот документ под грифом «совершенно секретно» предусматривал до последних мелочей все, что касалось наблюдения за населением. Каждый сотрудник Штази, особенно те, кто работал в 20-м управлении, имел конкретное задание — завербовать определенное количество осведомителей. Это управление, возглавлявшееся генерал-лейтенантом Паулем Кинбергом, вело наблюдение за государственными учреждениями, политическими партиями, церквями, больницами, молодежными и спортивными организациями. На него была возложена функция подавления подпольных политических движений. Только в центральном аппарате управления в Берлине работал 391 офицер, которым помогало более 1300 осведомителей. Большая часть сотрудников 20-го управления, около 1800 офицеров, работали на периферии, в 15 окружных управлениях Штази и 214 отделениях. Каждый офицер курировал по меньшей мере 30 осведомителей. Всего их было около 54 500. Нормой для каждого сотрудника было 55 встреч со стукачами в месяц. Некоторым юным агентам было всего двенадцать лет, а старшим — восемьдесят один.

Самые тесные связи 20-е управление поддерживало со вторым управлением (внутренняя контрразведка), возглавлявшимся генерал-лейтенантом Гюнтером Кратчем, и третьим управлением, начальником которого был генерал-майор Хорст Менхен. В состав второго управления, где трудились около 4400 офицеров, входил отдел «М», занимавшийся перлюстрацией почтовых отправлений. 6000 офицеров третьего управления занимались электронной слежкой. Около 3000 сотрудников было занято подслушиванием телефонных разговоров, конфиденциальность которых гарантировал закон, предусматривавший суровые наказания за его нарушения; однако, как и в других сферах, Штази не обращала внимания на законы. Один бывший высокопоставленный сотрудник Штази, с которым автору этих строк довелось разговаривать, сказал, что на его памяти не было случая, чтобы суд выдал разрешение на подслушивание телефона. За таковыми просто не обращались, считая их ненужной формальностью.

Неприкосновенность почтовых отправлений также гарантировалась законом. Тем не менее на каждой почте работали сотрудники отдела «М». Вскрывались все письма и посылки, отправлявшиеся в некоммунистическую страну или получавшиеся оттуда. Целью этого мероприятия было выявление шпионов и врагов режима, но с годами оно выродилось в организованный почтовый грабеж. Систематически изымались деньги, которые западные немцы посылали своим родственникам на Востоке, чтобы те купили товары, продававшиеся только в валютных магазинах. По законам ГДР эти деньги должны были быть возвращены отправителям. Вместо этого они поступали на счета Штази. Только за три последних года существования ГДР туда поступило 6,5 миллиона западных марок. Когда в конце 1989 года коммунистическая система начала распадаться, Западный Берлин внезапно оказался наводнен купюрами достоинством в 5 марок, выпуск которых был давно уже прекращен — их заменили монетами. Власти догадались, что эти деньги поступили из заначек Штази. Берлинцы, проявив чувство сарказма, назвали их «Панков-доллары»: в пригороде Восточного Берлина Панкове жила руководящая элита ГДР, За год восточным немцам посылалось около 20 миллионов посылок, из которых около 200 000 не доходило до адресатов. Эти посылки попадали на объект Штази «Фрайенбринк», огромный склад, обнесенный колючей проволокой и сторожевыми вышками. Их содержимое попросту разворовывалось.

Репрессивная машина Штази в своих неустанных поисках врагов государства, шпионов, диссидентов и тех, кто желал сбежать на Запад, использовала всевозможные средства слежки. После объединения Германии разъяренные граждане разгромили некоторые помещения Штази. Ворвавшись туда, они обнаружили комнаты с полками, уставленными тысячами банок, помеченных номерами. В банках находились куски ткани. Изумившись, люди стали искать папки, которые могли пролить свет на это странное открытие. Они нашли списки с фамилиями, которые соответствовали именам. Далее выяснилось, что кусочки ткани были пропитаны запахами тел подозреваемых диссидентов, чтобы таким образом их можно было выследить с помощью овчарок. У специалистов Штази эта идея возникла после того, как они ознакомились с методом, который применялся КГБ в семидесятые годы для слежки за персоналом американского посольства в Москве. Сотрудники КГБ опрыскали тротуар перед посольством специальным веществом, которое прилипало к подметкам, и с помощью собак можно было пройти по следу любого, кто бы ни вышел из здания. Специалисты Штази с типичной для немцев дотошностью усовершенствовали этот метод. Подозреваемых диссидентов вызывали на беседу в обычные полицейские участки. Там мужчинам приказывали приложить обработанные специальным составом кусочки ткани к подмышкам, а женщинам — в пах. Такие хранилища запахов были обнаружены во всех окружных управлениях Штази. В одном Берлине хранилось несколько тысяч таких образцов.

Офицеры Штази с учеными степенями по криминологии, полученными в восточногерманском Гумбольдтском университете, играли очень важную роль в функционировании аппарата угнетения. Одним из профессоров был Гейнц Фельфе, который постигал азы этого ремесла еще при нацистах, будучи офицером СС. Использование криминологии включало, в частности, графологическую экспертизу рукописных листовок, анонимных писем и диссидентских лозунгов, написанных на стенах. Образцы почерков собирались исподволь, при проверке почтовой корреспонденции или во время, когда диссиденты сдавали образцы своих запахов. В восьмом отделе 20-го управления имелась целая видеотека с записями церковных мероприятий, митингов и демонстраций, в которых могли принимать участие диссиденты. За лицами, постоянно мелькавшими на мероприятиях определенного вида, устанавливалось особое наблюдение.

На посту у Стены

Сотрудники Штази, дежурившие на КПП «Чек-пойнт Чарли», вели себя так, словно ожидали вторжения всякий раз, когда какой-либо видный западный деятель показывался у Стены или въезжал в Восточный Берлин. Что замышляли эти иностранцы? Были ли они шпионами? А может быть, провокаторами, замышлявшими акцию для подрыва авторитета режима? Для людей Мильке каждый иностранец был потенциальным врагом, вынашивавшим вредные замыслы. Паранойя проникла во все поры организма Штази.

Утром 1 декабря 1978 года восточногерманские пограничники заметили группу фотографов и телерепортеров на западной стороне КПП, которые явно ожидали появления какого-то важного лица. То, что произошло затем, можно охарактеризовать лишь как гротеск. Подробнейшее описание этого события заняло восемь страниц с шестью фотографиями. В 10.30 фотографы и телеоператоры начали снимать «двух лиц, мужчину и женщину, стоявших перед будкой КПП», отмечено в рапорте. «Съемка прекратилась в 10.40. Все это время препятствий движению не создавалось». В 2.22 дня черный седан марки «плимут» проследовал через КПП в Восточный Берлин. «За рулем автомобиля сидел младший сержант американской армии. Другие пассажиры предъявили американские паспорта, выданные на имя Рональда Рейгана, родившегося 6 февраля 1911 года, и Нэнси Рейган, родившейся 6 июля 1921 года». Очевидно, сотрудник Штази не имел никакого представления о том, кто такие Рейганы, потому что закончил свой рапорт следующим образом: «Оба лица под фамилией Рейган идентичны с лицами, которых снимали утром». Во время ознакомительной поездки гостей по Восточному Берлину за ними следовал автомобиль без каких-либо опознавательных знаков. Эти лица отбыли в 15.18 без каких-либо инцидентов.

Когда стало известно, что 9 июня 1987 года Рональд Рейган посетит Берлин в качестве президента США, Мильке привел свое воинство в состояние повышенной боевой готовности, издав приказ на трех страницах. Бывший актер Рейган испытывал страсть к зрелищности, и потому был запланирован митинг у Бранденбургских ворот. В связи с этим в приказе Мильке говорилось: «Мы должны считаться с возможностью выступлений, содержащих провокационные выпады и клеветнические оскорбления в адрес ГДР». Глава Штази приказал повысить бдительность. Причина, по которой тайная полиция так занервничала перед этим визитом, заключалась в том, что в Восточном Берлине в это время значительно повысилась активность диссидентов.

Отношение Штази с прессой

В конце 70-х западным СМИ разрешили открывать свои отделения и корпункты в Восточном Берлине. ГДР была последней страной коммунистического блока, открывшей свои двери западным журналистам. Это было сделано с целью формирования в глазах западной общественности респектабельного имиджа. Однако тем самым коммунистические правители создали для себя новую проблему: необходимо было помешать западным корреспондентам вступить в тесные контакты с простыми гражданами, которые могли бы снабдить их информацией, дискредитирующий правящий режим. Поэтому западные журналисты находились под неусыпным наблюдением вновь созданного тринадцатого отдела управления контрразведки. Кроме того, всем западным корпунктам в Восточном Берлине приходилось нанимать весь вспомогательный персонал, от секретарей до уборщиц, через специальный отдел министерства иностранных дел. Почти все эти люди были внештатными сотрудниками Штази. Велось круглосуточное прослушивание всех телефонных линий, как, впрочем, и телефонов всех СМИ, имевших отделения в Западном Берлине. Кроме визуального наблюдения, сотрудники Штази снимали видеокамерами журналистов, когда те выполняли свои служебные обязанности.

Круглосуточная слежка велась и за главой корпункта «Ассошиэйтед Пресс» в Восточном Берлине Ингмаром Швельцем, а также за другими журналистами «АП», которые приезжали сюда на короткий срок для освещения каких-либо событий. Автору этой книги удалось раздобыть копии досье Штази на сотрудников «АП», которые вместе весят почти шесть с половиной килограммов. Досье начинается с копий заявления Швельца о приеме на работу и нескольких писем, посланных ему, когда он жил в западногерманском городе Штуттгарте, главой германского отделения «АП» во Франкфурте. Эти документы мог заполучить лишь человек, работавший на Штази во франкфуртском отделении. Судя по материалам досье, внештатным агентом Штази под псевдонимом «Анетт Мюллер» являлось лицо, состоявшее в достаточно близких отношениях со Швельцем. Замечания, сделанные им в своем офисе, и рабочие планы становились известными Штази еще до того, как он начинал претворять их в жизнь. Все эти рапорты были помечены грифом «наивысшей секретности». Так в Штази было принято помечать сообщения, исходившие от наиболее ценных агентов. Рапорты, составленные на основе телефонного подслушивания, помечались соответствующим образом.

Можно лишь поразиться тому, какое огромное количество времени и денег уходило у Штази на слежку за журналистами, хотя Восточная Германия уже находилась на грани банкротства. Взять хотя бы «спецоперацию» по освещению приема, устроенного в честь вступления в должность главы восточноберлинского корпункта «АП» австрийского гражданина Швельца. На этом мероприятии присутствовало около сотни людей, включая коммунистических функционеров, дипломатов и журналистов — как восточных, так и западных. Для присмотра за ними из Штази отрядили трех внештатников и одного кадрового сотрудника, работавшего под крышей другого ведомства. Отчет об этой операции занял 134 страницы и попал в категорию совершенно секретных материалов. Каждый осведомитель сдал подробнейший рапорт о своих беседах.

В 1987 году деятельность восточногерманских диссидентов активизировалась. Усилилась и слежка за журналистами. Сотни страниц посвящены описанию контактов Швельца с диссидентами и его посещениям митингов, проводившихся оппозиционными церковными кругами. Некоторые из тех, с кем он имел контакты, были арестованы и высланы в Западный Берлин. Рапорты перестали поступать за несколько дней до того, как в ноябре 1989 годы была снесена Берлинская стена.

Внутренняя дисциплина: кнут и пряник

Немцы придумали очень точное и емкое слово для обозначения огромного аппарата слежки и запугивания: «flachendeckend», которое означает «работа по площадям». Кнут был виден не всегда, но люди все время помнили о нем. Даже сотрудники Штази не были неуязвимыми. Однако по отношению к своим Эрих Мильке применял также и метод пряника.

По восточногерманским меркам офицерам Штази платили очень хорошо. Лейтенант получал 1900 марок в месяц, в два раза больше среднемесячной зарплаты по стране и больше, чем директор фабрики среднего размера с числом рабочих в несколько сотен. Офицеры в званиях майора и выше имели возможность приобрести коттеджи для загородного отдыха, расположенные в самых живописных местах Восточной Германии, за ничтожную часть их действительной стоимости. Большая часть земли там была конфискована у тех, кто был брошен в тюрьму как враг народа или бежал на Запад. Помимо этого, всем сотрудникам предоставлялись бесплатные путевки в один из двадцати четырех санаториев, принадлежавших МГБ. Высшие чины аппарата госбезопасности отоваривались в специальных магазинах, где продавались западные товары. Время от времени генералов и полковников вызывали на склад отдела почтового контроля, где им выдавали запечатанные металлические коробки с товарами, конфискованными из посылок западных немцев, которые те посылали своим восточным родственникам.

Кнутом Мильке — который использовался так же часто, как и пряник, — была политическая и личная дисциплина, напоминавшая первые дни формирования французского национального легиона. Вновь поступающие на службу давали присягу «бороться плечом к плечу с органами государственной безопасности всех социалистических стран против врагов социализма». Нарушителей этой торжественной присяги ждало «суровое наказание по законам республики и презрение трудового народа». Помимо этого, сотрудники давали подписку о неразглашении, действительную на всю жизнь. Им не разрешалось ездить в капиталистические страны, и каждый раз, получая почтовые отправления с Запада и принимая гостей оттуда, они обязаны были ставить об этом в известность руководство МГБ. Эти ограничения касались и их ближайших родственников. Нарушения присяги или подписки о неразглашении влекли за собой увольнение со службы и невозможность устроиться на какую-либо стоящую работу. Серьезные случаи рассматривались военными трибуналами на закрытых заседаниях, которые могли вынести смертный приговор, что означало гильотинирование или выстрел в затылок. Такая судьба постигла около двух сотен офицеров. «Существовал лишь один способ уйти из МГБ без того, чтобы тебя преследовали всю жизнь, — вспоминал один бывший полкрвник. — Либо вы уходили на пенсию, либо умирали. После того как вы поступали на службу и при этом открыто выражали свое недовольство политикой правительства, с вами было покончено. Если вы не оказывались в тюрьме или что-либо еще хуже того, вы как бы прекращали свое существование. Это произошло с несколькими тысячами бывших сотрудников. В некотором роде они тоже стали жертвами режима».

Глава 5
Невидимое вторжение в Западную Германию

Главным звеном в цепи революции является германское звено, и успех мировой революции зависит от Германии больше, чем от какой-либо страны.

В. И. Ленин

Разведывательные операции Штази против капиталистических стран были чрезвычайно успешными. Они закончились только тогда, когда твердолобые коммунисты осознали, что их мечты удержаться у власти растаяли как дым. 31 мая 1990 года шпионы Штази в Западной Германии застыли у своих радиоприемников в напряженном ожидании, вслушиваясь в радиоэфир., откуда вот уже много лет поступали сигналы, зашифрованные пятизначными группами чисел. В этот день, однако, знакомый монотонный женский голос лишь произнес три раза слово «Виттенберг». Затем последовало молчание. Виттенберг, название города, где Мартин Лютер порвал с католицизмом и начал протестантскую реформацию, служил паролем, означавшим срочную эвакуацию. Получив его, около трех сотен оперработников Штази — «офицеры действующего резерва» — должны были бросить все и возвращаться в ГДР.

Точно такой же шаг, только шестью днями раньше, предприняло главное разведывательное управление Национальной Народной Армии. Разница была лишь в том, что военные, хватив для бодрости духа шнапса, пропели заплетающимися языками детскую песенку об утенке, плававшем по озеру, окуная при этом в воду свою маленькую головку и поднимая хвостик. Скорее всего, восточногерманские военные разведчики не разделяли веселья певцов, удобно устроившихся в своих креслах в Восточном Берлине и подогретых алкоголем.

Два этих радиосообщения возвещали о конце разведывательной деятельности, успешно продолжавшейся почти сорок лет. Главное управление «А» Штази и военная разведка ГДР прекратили свое существование. Восемьдесят процентов всех разведывательных операций в ФРГ проводила Штази. Роль военной разведки была менее значительна, однако и она могла похвастаться серьезными успехами, из которых состояли остальные двадцать процентов.

Прошло несколько месяцев, и у некоторых бывших ответственных сотрудников главного управления «А» развязались языки, и тогда многие высокопоставленные чиновники всех правительственных ведомств ФРГ оказались под следствием или даже были взяты под стражу. В течение первых трех лет, начиная с 3 октября 1990 года, даты объединения Германии, пожалуй, ни одной недели не обходилось без сенсационных арестов. Несмотря на то, что за предыдущие сорок лет восточногерманских, а также советских и польских разведчиков арестовывали каждый год десятками, и к этому, казалось бы, должны были привыкнуть, масштабы инфильтрации во много раз превзошли все самые худшие ожидания. Стало ясно, что этой язвой поражено все правительство, как и все политические партии, промышленность, банки, церковь и СМИ. Щупальца Штази проникли даже в БНД — федеральную разведслужбу Западной Германии, БФФ — федеральное ведомство по охране конституции, то есть контрразведку ФРГ, и МАД — военную контрразведку министерства обороны. Один глубоко законспирированный агент — женщина, работавшая на Штази семнадцать лет, так вошла в доверие, что ей было поручено задание чрезвычайной важности — готовить ежедневную разведывательную сводку для канцлера Гельмута Коля. Западногерманские службы безопасности работали из рук вон плохо.

По оценке федерального комиссара по работе с архивом Штази Иоахима Гаука, Штази завербовала не менее 20 000 западных немцев. Эта оценка основывается на данных, полученных из досье, которое Штази пыталась уничтожить, пропустив через специальные аппараты для уничтожения документов. Часть этих досье уже восстановлена благодаря кропотливой работе. «Эта оценка — предварительная. По Завершении процесса реставрации это число может приблизиться к 30 тысячам». Но даже если бы были разоблачены все шпионы, судить их теперь было нельзя, поскольку срок давности по таким делам составляет пять лет.

Тем не менее было расследовано довольно много дел. По данным генеральной прокуратуры ФРГ, с 1990 по 1996 год их количество составило около 6600. Сорок процентов — это западные немцы, двадцать пять — восточные немцы, шпионившие на Западе, и тридцать пять процентов — кадровые сотрудники Штази. Первые — это люди из всех слоев общества, правительственные чиновники, журналисты, университетские профессора и инженеры оборонных предприятий. Около 4000 менее важных дел были переданы на расследование в прокуратуры различных федеральных земель.

Сводных данных по результатам расследований нет. Сотни дел были прекращены ввиду преклонного возраста подследственных или плохого состояния их здоровья. Многие другие отделались условными наказаниями или штрафами, особенно если имелись смягчающие вину обстоятельства, например принуждение к шпионажу. В 1998 году в стадии расследования находилось еще около 130 дел. Отыскать тех, кто работал на военную разведку ГДР, чрезвычайно трудно, так как последний министр обороны ГДР, Райнер Эппельман, приказал сжечь несколько тонн секретной документации. Эппельман, известный диссидент и священник, был назначен на этот пост правительством, которое полагало, что все еще удастся спасти ГДР, превратив ее в реформированную социалистическую страну, где на первом месте будут стоять демократические ценности и идеалы.

Провал западногерманской контрразведки

Самый нашумевший провал контрразведчиков ФРГ начался 14 ноября 1955 года, когда Вернер Сикорский, пресс-секретарь Комитета свободных юристов, встретился с осведомителем, обозначенным лишь инициалами «М. А,». В рапорте об этой встрече Сикорский писал, что «М. А.» привлек внимание к фотографу Гюнтеру Гийому, члену компартии, который работал в государственном издательстве. «Обращает на себя внимание тот факт, что этот человек часто не является на работу без уважительных причин, — говорилось в рапорте. — Когда начальник его отдела начал наводить справки, секретарь парторганизации СЕПГ сказал ему, чтобы он не лез в дела, которые его никак не касаются. В конце концов Гийома отправили учиться в разведшколу. Обычно такой факт довольно скоро становился известным коллегам по работе и знакомым. Однако в этом случае была соблюдена крайняя степень секретности». Далее источник сообщал, что Гийом часто бывал в Западной Германии. «Четыре недели назад он оставил работу в издательстве, для того, очевидно, чтобы полностью посвятить себя работе на Западе». В ожидании еще более частых появлений Гийома на Западе источник рекомендовал повнимательнее приглядеться к этому человеку.

Нюх у источника оказался верным. Гийом и его жена Кристель уже давно были завербованы в качестве перспективных агентов полковником Паулем Лауфером из главного разведывательного управления Штази. Лауфер еще в конце 20-х годов тайно вступил в компартию, в то же время сохраняя членство в берлинской организации социал-демократической партии. Этот виртуоз конспирации, работавший под Псевдонимом «Штабиль», шпионил за социалистами по поручению аппарата «N» — разведки КПГ до прихода Гитлера к власти. Вполне естественно, что Лауфер поставил перед Гийомом задачу внедриться в ряды СДПГ, по старой памяти, так сказать.

Рапорт Сикорского был отослан в политический отдел западноберлинского управления уголовной полиции, где он пролежал без движения почти целый год. Затем один сотрудник внимательно изучил его и рекомендовал уведомить федеральное криминальное ведомство, западногерманский аналог ФБР. Однако для этого ему нужно было иметь подробное описание внешности Гийома, которым «свободные юристы» не располагали. Поэтому рапорт отправился в архив и был забыт. К тому времени Гийом и Кристель, которым было 28 и 27 лет соответственно, обосновались в западногерманском городе Франкфурте. Чтобы избежать интенсивных допросов западногерманских контрразведчиков, эта пара не стала регистрироваться в лагере для беженцев, как это обычно делали прибывавшие с Востока. Вместо этого супруги Гийом зарегистрировались в местной полиции — такое требование предъявлялось ко всем жителям Германии. Они указали адрес квартиры, которую за несколько дней до этого сняла мать Кристель, Эрна Боом, также приехавшая из Восточной Германии. Будучи голландской гражданкой, Боом была освобождена от необходимости регистрироваться в отделе беженцев, но супруги Гийом должны были выполнить эту формальность. Поэтому Эрна Боом обратилась к властям с просьбой предоставить статус беженцев ее дочери и зятю. Ее просьбу удовлетворили без особых проволочек.

Гийом работал клерком в различных фирмах и некоторое время помогал своей теще в галантерейном магазине. Каждую среду по вечерам он приникал к динамику своего приемника, принимая шифровки Штази, передававшиеся в диапазоне коротких волн. После рождения в 1957 году сына Пьера пришла шифровка с приказом вступить в социал-демократическую партию. Кристель стала работать секретаршей одного партийного функционера, ведавшего делами беженцев. Позже она перешла на работу к депутату бундестага от СДПГ Вильгельму Биркельбаху.

Тем временем подразделение радиоперехвата федеральной пограничной полиции перехватило и расшифровало несколько радиограмм, которые Штази посылала своим агентам на частоте 6,5 мгц. Один из шпионов носил псевдоним «Георг». Радиограммы, предназначенные ему, начинались числом 37. «Георг» получил здание типа: «Наблюдайте за проблемами внутри фракции. Главное — поездка президента клуба». Аналитики пришли к выводу, что «фракция» относилась к парламентской фракции политической партии, а «президент клуба» обозначал лидера этой партии. Однако они не смогли определить ни партию, ни агента, которому адресовались эти радиограммы. Время от времени поступали радиограммы личного характера, а также выражавшие благодарность (поздравления по поводу рождения ребенка и нахождения работы). Были также три отдельных поздравления с днем рождения.

Гюнтер Гийом целиком посвятил себя делам СДПГ. Сначала он делал фотографии партийных митингов, а позднее, в 1962 году, устроился на работу в партийную газету «Социал-демократ». Гийом трудился на совесть, и его сделали освобожденным секретарем окружной организации СДПГ. Он стал членом франкфуртского городского совета. Сравнительно невысокий и с брюшком, но тем не менее не лишенный привлекательности, Гийом излучал энергию как на работе, так и в минуты отдыха. После трудового дня он частенько захаживал в бары и рестораны пропустить со своими коллегами по рюмочке и обсудить партийные дела. Недостатки внешности Кристель Гийом восполняла прилежанием на работе, и ее карьера процветала. Ее босс Вильгельм Биркельбах был назначен статс-секретарем и помощником Георга Цинна, премьер-министра федеральной земли Гессен. Вполне естественно Биркельбах захотел взять с собой и свою надежную секретаршу. Теперь Кристель снабжала своего мужа важной информацией, которая поступала в канцелярию правительства федеральной земли Гессен.

Вот тогда-то ему и понадобилось ремесло, которым он овладел в разведшколе в Бельциге. Он начал делать фотокопии документов, которые приносила жена са своей новой работы, включая сведения о маневрах НАТО, Для этой цели у него имелся фотоаппарат «Экзакта», который он взял с собой из Восточной Германии. Иногда при помощи специальной камеры применялась техника микрофотографии: сообщения уменьшались до размеров точки. Содержание стандартного листа бумаги можно было превратить в негатив размером с булавочную головку. Эти точки наносились на конверты и сверху заклеивались марками. Конверты с письмами безобидного содержания направлялись на подставные адреса в Восточном Берлине. Хозяев Гийома в частности интересовали сильные и слабые стороны социал-демократических функционеров, которые могли бы стать кандидатами для вербовки. Супруги Гийом представля-; ли собой идеальный шпионский тандем, ведь Кристель также прошла подготовку в разведшколе министерства; госбезопасности ГДР.

Гийом начал делать партийную карьеру, и главное; управление «А» решило усовершенствовать методы связи с ним. Было приказано внедрить двух чрезвычайно опытных курьеров. Эта супружеская пара прибыла в Западную Германию под разными именами и в разное время и обосновалась в разных городах. Затем супруги якобы случайно повстречались на лыжном курорте в Баварии. Вскоре они поженились во второй раз и поселились в Мюнхене. Их псевдонимы были «Арно» и «Нора». Периодически один из них или же вместе они встречались с Кристель или Гюнтером в отелях и ресторанах различных городов и забирали у них собранный материал.

Гюнтер Гийом: восходящая звезда

На выборах 1969 года Гюнтер Гийом руководил избирательной кампанией Георга Лебера, видного социал-демократа и профсоюзного лидера. Гийом выполнил эту задачу с присущим ему старанием. Осенью Лебер стал депутатом бундестага, победив с большим отрывом от своих конкурентов. Социал-демократы завоевали достаточно голосов, чтобы сформировать правящую коалицию со свободными демократами. Канцлером был избран Вилли Брандт, бывший бургомистр Западного Берлина и министр иностранных дел в коалиционном правительстве ХДС-СДПГ. В его правительстве Лебер получил пост министра почт и телекоммуникаций. Он тут же отблагодарил начальника своего выборного штаба и порекомендовал назначить его в ведомство канцлера помощником начальника отдела по связи с профсоюзами и объединениями работодателей. 13 ноября 1969 года Лебер представил Гийома главе администрации Брандта Хорсту Эмке. Он также написал официальную рекомендацию, превознося в ней заслуги Гийома: «При выполнении заданий он проявил прилежание, опыт, знание дела и творческую инициативу. Больше всего я в нем ценил надежность и чувство ответственности при отстаивании права на жизнь в условиях свободы и демократии. Во многих трудных ситуациях, в которых я оказывался, он доказал, что достоин абсолютного доверия».

Гийом получил это назначение, однако его, как водится в таких случаях, попросили заполнить анкету учета кадров с личными данными и выдали соответствующий бланк. Тогда же отдел безопасности ведомства федерального канцлера разослал запросы о Гийоме в федеральное криминальное ведомство, федеральную разведывательную службу, контрразведку и управление по делам беженцев. Из последних двух ведомств пришел ответ, что они не располагают никаким компроматом на Гюнтера Гийома и его жену. В федеральном криминальном ведомстве не имелось каких-либо данных об этой паре, однако они сделали запрос в берлинскую полицию, откуда по телетайпу передали копию рапорта, полученного в 1955 году из Комитета свободных юристов. В разведке также отыскали карточку, где говорилось, что в 1954 году некий Гюнтер Г. приезжал в Западную Германию с заданием Штази. В ответе БНД указывалось, однако, что за точность этой информации поручиться нельзя. Тем не менее отдел связи БНД в Бонне запросил штаб-квартиру своей организации относительно надежности источника данных сведений. Ответ был утвердительным, о чем и сообщили в отдел безопасности ведомства федерального канцлера. Глава ведомства Эмке приказал шефу БНД генералу Герхарду Весселю лично проинформировать его по этому вопросу на встрече в Бонне, которая должна была состояться 23 декабря. Однако генерал был болен и послал ответ по телетайпу. Он повторил, что надежность источника не вызывает сомнений, и рекомендовал спросить у самого Гийома, правдивы ли сведения. Очень важно, писал генерал, проследить реакцию Гийома, и добавил, что тот может, например, сказать, что пошел работать в Штази в силу безвыходности ситуации и не собирался, выполнять шпионские задания. Генерал рекомендовал в любом случае не брать бывшего берлинского фотографа на работу в ведомство канцлера, но представить место в каком-либо другом правительственном учреждении, поскольку «один рапорт не дает оснований ущемлять Гийома, но делает необходимым проведение тщательной проверки силами контрразведки». Эмке показал телекс Эгону Бару, статс-секретарю и доверенному лицу канцлера Брандта. Бар согласился, что Эмке должен побеседовать с Гийомом, однако предупредил, что «даже если он произведет положительное впечатление, все равно останется определенная доля риска с точки зрения безопасности».

Беседа с Гийомом состоялась 7 января 1970 года. Его допрашивал министр Эмке, партийный функционер и дилетант в вопросах разведки. На этом любительском, в высшей степени непрофессиональном допросе присутствовали новый начальник Гийома, Герберт Эренберг, и Франц Шлихтер, представитель спецслужбы в ведомстве канцлера. Конечно, такому матерому шпиону, как Гийом, не составило особого труда обвести их кокруг пальца. После беседы Эмке обсудил ее результаты с Эренбергом, и оба чиновника согласились, что Гийом произвел впечатление человека, уверенного в себе, без какой-либо внутренней напряженности, и подозрения не оправдались. В конце января федеральное ведомство по охране конституции проинформировало Эмке, что оснований для лишения Гийома допуска к работе с засекреченными документами не имеется.

Звезда в зените

Гийом подписал контракт о найме 28 января, и той же датой помечен его первый трудовой день на новом месте. Теперь госбезопасность ГДР имела своего опытного разведчика во дворце Шаумбург, резиденции западногерманского канцлера в Бонне. Он трудился так успешно, что в июле было предложено повысить его в звании. Новая должность требовала допуска к работе с материалами, помеченными грифом «совершенно секретно». Этот допуск был вскоре ему предоставлен. Два месяца спустя Гийома назначили референтом-советником, отвечавшим за связь с профсоюзами и объединениями работодателей. Месячная зарплата Гийома выросла с 2650 до 3308 марок; в то время это была внушительная сумма. Он расстался с местом в магистрате Франкфурта, а его семья, включая также и тешу, переехала в Бонн. В благодарность за хорошую работу гессенская организация СДПГ назначила Кристель Гийом патронессой своего дома для гостей в Бонне.

После парламентских выборов 1972 года Гийом взобрался на следующую ступеньку служебной лестницы. Начальник его отдела стал депутатом бундестага, и в ноябре Гюнтер занял его место. Теперь его оклад повысился до 4399 марок. Ну а шесть месяцев спустя его старания увенчались наивысшей наградой: он был назначен одним из трех, персональных помощников канцлера Брандта. Гийом от имени главы правительства осуществлял связь с руководством СДПГ и ее парламентской фракцией, а также с другими партиями и объединениями. Этот пост давал чрезвычайное влияние и доступ к любой информации.

Гийом втерся в доверие к канцлеру Брандту с такой же легкостью, как и к своим предыдущим начальникам. Шпион пропадал на работе чуть ли не круглые сутки и, за исключением недолгих отпусков, всегда старался находиться рядом с канцлером и часто сопровождал его в официальных и неофициальных поездках. Это было время, когда Брандт со всей энергией приступил к проведению своей новой восточной политики, направленной на сближение с Восточным блоков и прежде всего с Восточной Германией. Гийом мог снимать копии с документов, определявших позиции на переговорах не только западногерманского правительства, но и его союзников, включая Соединенные Штаты. Как и вся прочая информация, полученная восточногерманскими шпионами, добыча Гийома автоматически станоч вилась и достоянием Советов, По этой причине три» западных союзника, контролировавших Западный Берлин, попали в исключительно сложное положение на переговорах 1972 года с Советским Союзом по вопросу о доступе в разделенный город. «Русским наша позиция была известна с самого начала», — утверждал Кеннет Раш, бывший посол США в Западной Германии и один из участников переговоров, ставший затем заместителем государственного секретаря.

Гийом также переправлял в ГДР копии разведсводок, ложившихся на стол канцлера, и протоколов допросов беженцев из Восточной Германии. Восток знал также о подробностях всех дискуссий Брандта с главными политическими деятелями и союзниками ФРГ, о переписке с лидерами ведущих капиталистических стран, касавшейся планов на случай введения чрезвычайного положения. Гийом также принимал участие в секретных дискуссиях по вопросам внутренней и внешней политики. К этому времени его курьеры были отозваны в Восточный Берлин, и разведуправление снабдило Гийома новейшим радиопередатчиком типа «А-1» по терминологии западных контрразведчиков. Этот радиопередатчик состоял из рации и миниатюрной шифровальной машины с клавиатурой как у печатной машинки. В шифровальную машину вставлялась целлулоидная карточка, и затем набирался текст. В карточке появлялись расположенные соответствующим образом отверстия. Затем эта перфокарта вводилась в саму рацию. Нажатие клавиши — и шифровка уходила в эфир в течение доли секунды. Запеленговать такой передатчик невозможно. Гийом передавал шифровки из различных мест в окрестностях столицы ФРГ. Этот метод связи использовался им только для того, чтобы сообщить своему контролеру о местонахождении «почтовых ящиков». Последними могло служить, например, дупло дерева на берегу Рейна или кладбищенская ограда, из которой в известном месте вынимался кирпич. В «почтовых ящиках» находились контейнеры с микрофильмами.

Под подозрением

В начале марта 1973 года Генрих Шорегге, старший следователь федеральной контрразведки, сидел в своем кельнском кабинете и изучал дело одного франкфуртского журналиста, подозревавшегося в шпионаже в пользу ГДР. Это было начало заката шпионской карьеры супругов Гийомов. Заметив, что подозреваемый был другом Гийома, он вспомнил, что это имя фигурировало и в двух других делах. В 1965 году Гийома допрашивали по поводу женщины, работавшей в пресс-центре франкфуртской организации СДПГ и арестованной за шпионаж. Другое дело в 1972 году касалось профсоюзного функционера, арестованного в момент встречи с германским курьером. При обыске его квартиры было найдено несколько записок, в одной из которых стояла фамилия Гийома. Шорегге, бывший полицейский детектив, почуял, что здесь пахнет жареным. В ходе дальнейшего расследования он отыскал рапорт, поступивший в берлинскую полицию за семнадцать лет до этого из Комитета свободных юристов.

Опять были проведены расшифровки радиограмм, в первую очередь содержавшие поздравления личного характера. Сравнили даты с датами из личного дела Гийома — и неутомимый Шорегге напал на конкретный след. Поздравления с днем рождения «Георга, посланные 1 февраля, совпали с датой рождения Гюнтера Гийома. Следующая поздравительная телеграмма поступила накануне дня рождения его жены, 6 октября, а третья совпала с днем рождения его сына, 8 апреля 1957 года. 64-страничный рапорт контрразведчика, в котором было перечислено тридцать таких подозрительных совпадений, был 24 мая 1973 года вручен Гюнтеру Ноллау, главе ведомства по охране конституции. Пять дней спустя Ноллау проинформировал своего непосредственного начальника, министра внутренних дел Геншера, представлявшего в правительственной коалиции свободно-демократическую партию, а тот сразу же проинформировал обо всем Брандта. Канцлеру рекомендовали не менять своего отношения к Гийому, потому что охотники за шпионами хотели обзавестись надежными уликами, прежде чем производить арест. Брандт поставил в известность статс-секретаря Хорста Граберта, в ведении которого находилась администрация канцлера.

Тем временем за Гийомом было установлено наблюдение, правда, не круглосуточное. Несмотря на 150 операций по наблюдению, продолжавшихся почти 11 месяцев, контрразведчики так и не смогли поймать Гийома с поличным. Однако они отметили, что Гийом периодически проявлял навыки, присущие хорошо подготовленному агенту. Он заходил в универмаг, железнодорожные вокзалы или отели через одну дверь, а выходил через другую.

В начале апреля 1973 года Гийом сообщил Брандту, что поедет на машине в Лион, чтобы провести там короткий отпуск. Министр внутренних дел поставил в известность контрразведку. Из прошлого опыта охотники за шпионами знали, что агенты Штази, работавшие в Западной Германии, часто встречались со своими кураторами во Франции. Поэтому они заручились содействием французской разведки SDECE.

Немецкие и французские контрразведчики неотступно следовали за Гийомом в течение всего срока его пребывания в Лионе, однако ничего подозрительного выявить не удалось.

Канцлер Брандт планировал отпуск на конец июня. Он намеревался провести его вместе с женой Рут и своим младшим сыном Маттиасом на берегу живописного озера Мьоса в Хамаре, Норвегия, где у них была бревенчатая хижина. Жена канцлера Рут была норвежкой. Брандт женился на ней, находясь в Норвегии в эмиграции. Поскольку Гийом был частым компаньоном канцлера в поездках, контрразведчики порекомендовали Брандту взять его и в этот раз, чтобы не возбуждать у него подозрений. Тот факт, что Гийом в этот период не находился под наблюдением, позднее вызвал сильную критику. Гийом с семьей выехал из Бонна в Норвегию на своей машине 2 июля 1973 года. Семья Брандтов вместе с охраной вылетела в Норвегию несколькими днями позже. На половине 662-мильного пути через Данию и Швецию шпионы остановились в маленьком городке с забавным названием Халландия. Багаж Гийома включал два идентичных дипломата. Решив, что это место подойдет для конспиративной встречи на обратном пути, Гийом отправил открытку, в которой было написано: «Гудрун и Петер ожидают тебя с нетерпением в отеле «Халландия» 31 июля». Он выбрал это место, потому что Швеция была нейтральной страной и не придавала такого значения вопросам безопасности, как страны, входившие в НАТО.

Прощальный сюрприз

В Хамаре, находящемся в семидесяти трех милях севернее Осло, Гийомов разместили в местном молодежном общежитии, которое служило своего рода командным пунктом. Там же жили и сотрудники службы безопасности канцлера. Других советников там не было, и поэтому шпион имел неограниченный доступ к почте канцлера и материалам, поступавшим по телетайпу. Уезжая опять-таки первым, Гийом отдал начальнику охраны канцлера закрытый на замок портфель-дипломат, сказав, что не хочет везти с собой в машине секретные материалы, и попросил его положить их в свой сейф по возвращении в Бонн. В действительности, однако, там оказалась всякая мелочь, которую Гийом накупил в сувенирных магазинах. Другой же дипломат, битком набитый чрезвычайно секретными материалами под грифом «космический», что по принятой в НАТО терминологии означает высшую степень секретности, уже покоился в багажнике машины Гийома. Среди прочей корреспонденции там находилось секретное письмо от президента Никсона, где шла речь о серьезных разногласиях между США и Францией.

По прибытии в отель в Хальмштадте Гийом отправился в бар, где встретился с курьером из Восточного Берлина и передал ему ключ от своего номера. Офицер проскользнул туда, перефотографировал все документы и через час уже был в пути. На следующий день супруги Гийом выехали в Бонн. Никто не обратил внимания, когда Гийом приехал на работу с дипломатом, потому что он часто пользовался им в прошлом. Он прошел с ним в свой кабинет и попросил свою секретаршу принести ему дипломат из сейфа, переданный ей начальником охраны. Через некоторое время он отнес документы в офис канцлера Брандта, находившийся этажом ниже. Эта манипуляция была гениальной в своей простоте. Она же стала великим финалом всей его шпионской карьеры.

Пойман!

Наблюдение за Гийомом продолжалось весь 1973 год, однако без каких-либо конкретных результатов. Несмотря на то, что поведение Гийома вызывало все больше подозрений, наблюдение за ним на рабочем месте не велось. Время шло. Наступил новый, 1974 год, и наконец в конце января министр внутренних дел вызвал Ноллау, главу ведомства по охране конституции, и потребовал от него решительных действий. Ноллау запросил санкцию на арест Гийома у генерального прокурора ФРГ Зигфрида Бубака. Однако факты, изложенные в рапорте, были столь неубедительны, что Бубак отклонил эту просьбу. Вместе с тем он приказал передать дело и всю касающуюся его информацию в федеральное криминальное ведомство. В качестве правительственного правоохранительного органа эта организация была абсолютно открытой для контроля как со стороны министра внутренних дел, так и со стороны генерального прокурора. Теперь за Гийомом наблюдали совместно сотрудники федеральной уголовной полиции и контрразведки. В апреле шпион снова взял короткий отпуск и провел его в Южной Франции. И опять «колпак», надетый на него уже двумя ведомствами, не дал никаких результатов. Когда супруги Гийом вернулись домой, сотрудники уголовной полиции забеспокоились, как бы шпион не догадался, что за ним ведется слежка, не попытался удрать в ГДР. Они убедили генерального прокурора Бубака запросить у федерального суда ордер на арест Гюнтера Гийома и его жены.

В 6.32 утра 24 апреля 1974 года четверо детективов уголовной полиции постучали в дверь квартиры Гийома, которую открыл восемнадцатилетний сын шпионов Пьер. Он думал, что это разносчик пекарни принес к завтраку свежие булочки. Вместо булочек он увидел четырех полицейских с ордерами на арест его родителей. Гюнтер Гийом только что побрился и еще не успел выйти из ванной. Когда ему объявили, что он арестовывается по обвинению в шпионаже, он выпалил: «Я офицер Национальной народной армии ГДР и сотрудник министерства государственной безопасности. Я прошу уважать мою честь как офицера». Это признание было очень своевременным, и сотрудники, производившие арест, вздохнули с облегчением, ибо до этого момента они действовали лишь на основании косвенных улик. При обыске были обнаружены фотоаппарат для микросъемок и фотоаппарат, замаскированный под наручные часы. Супруги Гийом вышли из квартиры в наручниках, оставив позади ошеломленного сына, который ничего не знал о шпионской деятельности своих родителей и о том, что его отец является капитаном министерства госбезопасности ГДР.

Падающие звезды

Тем же утром канцлер Брандт вернулся в Бонн из Каира, где он встретился с президентом Египта Садатом. В аэропорту его ожидал министр внутренних дел Геншер, сообщивший об аресте Гийома. Весть об этом распространилась по западногерманской столице со скоростью лесного пожара. Сотрудники ведомства федерального канцлера пытались принизить значение Гийома, пока журналисты не приперли их к стенке при помощи справочника, из которого явствовало, что Гийом относился к числу шестидесяти самых влиятельных советников из штата в 279 сотрудников. Бывший глава этого ведомства, Эмке, который за четыре года до этого безграмотно провел допрос Гийома, а теперь занимал пост министра почт и телекоммуникаций, с репортерами встретиться отказался. Дело Гийома стало причиной одного из самых далеко идущих по своим политическим последствиям скандалов за всю послевоенную историю Западной Германии.

Этот скандал не утихал в течение многих недель, прочно оккупировав страницы газет. Каждый день появлялись заголовки со все новыми разоблачениями, включая шокирующие истории о том, как Гийом выступал в роли сутенера для канцлера. Давно уже ходили сплетни, что Брандт часто изменяет своей жене. Поговаривали также, что канцлер никак не относился к числу лиц, равнодушных к крепким напиткам, в силу каковой привычки и заработал себе прозвище «Вилли-бренди» еще в свою бытность бургомистром Западного Берлина.

Что касается Брандта, более неудачного времени для скандала выбрать было нельзя. Лауреат Нобелевской премии мира уже давно подвергался ожесточенной критике за провалы во внутренней политике. В марте его партия потерпела чувствительное поражение на местных выборах в Гамбурге, традиционном оплоте социал-демократов. По случайному совпадению тогда же в очень трудном положении оказался и другой лидер западного мира. По другую сторону Атлантики Ричард Никсон изо всех сил цеплялся за президентское кресло, в то время как уотергейтский скандал приобретал все более широкий размах.

6 мая 1974 года Вилли Брандт подал в отставку с поста канцлера Западной Германии. В заявлении, зачитанном по общенациональному телевидению, он сказал, что уходит «из уважения к неписанным правилам демократии, а также для того, чтобы не дать втоптать в грязь мою политическую и личную репутацию». Очевидно, имелись в виду слухи о том, что Гийом угрожал предать гласности наиболее пикантные подробности частной жизни Брандта, если его не освободят и не отпустят в ГДР. Говоря о сообщениях, в которых утверждалось, будто все это время он подвергался шантажу со стороны своего бывшего помощника, канцлер сказал: «Что бы там об этом ни писали, думать о том, что федерального канцлера Германии можно шантажировать, — совершеннейший абсурд. Со мной, во всяком случае, этого не случилось». 16 мая Брандта сменил Гельмут Шмидт, также социал-демократ.

Через девятнадцать месяцев после отставки Брандта, 15 декабря 1975 года, Гюнтера Гийома признали виновным в государственной измене и приговорили к тринадцати годам тюрьмы. Его жена Кристель получила восемь лет за государственную измену и соучастие в шпионаже. Перед тем как объявить приговор, председатель верховного земельного суда в Дюссельдорфе Герман Йозеф Мюллер сказал, что шпион с учтивыми манерами «поставил под угрозу весь западный оборонительный союз». Судья подтвердил, что Гийом передал Восточному Берлину секретные письма президента Никсона Брандту, в одном из которых речь шла о встрече с французским министром иностранных дел Мишелем Жобером. После вынесения приговора пресс-секретарь правительства Клаус Бёллинг заявил, что супругов Гийом не будут обменивать на западных шпионов, сидящих в восточногерманских тюрьмах. Однако в октябре 1981 года Гюнтер Гийом был освобожден в обмен на восьмерых западногерманских шпионов, отбывавших длительные сроки тюремного заключения. Его жену Кристель обменяли семью месяцами раньше на шестерых человек, и она присоединилась к своему сыну и матери, которые вскоре после суда перебрались в Восточный Берлин.

Добро пожаловать, герои

По возвращении Гийом, разумеется, первым делом явился в министерство госбезопасности, где его уже поджидал с распростертыми объятиями генерал-лейтенант Маркус Вольф, начальник разведки. «Добро пожаловать домой, Гюнтер», — сказал Вольф, и его лицо расплылось в широкой улыбке. Эрих Мильке подарил Кристель Гийом букет красных роз. Эту сцену увековечили на пленку, но широкая общественность увидела ее лишь после падения коммунистического режима в 1990 году: фильм покоился в архиве Штази.

Супругов Гийомов, что называется, осыпали почестями. Гюнтеру присвоили звание подполковника. Глава государства Эрих Хонеккер вручил шпиону и его жене высшие награды ГДР, ордена Карла Маркса. Им также дали в пожизненное пользование государственную виллу, расположенную на участке площадью в четверть акра в живописной озерной местности северо-восточнее Берлина. Коммунистический режим сделал все, чтобы его знаменитые «разведчики мира», как называл своих шпионов Маркус Вольф, ни в чем не нуждались. Капитанская зарплата Гийома составляла 1425 восточных марок в месяц плюс надбавка за риск в 250 марок. Эти деньги с июня 1956 года переводились на счет Гийома, который разбух теперь до 500 000 марок, и это без учета процентов. Для человека, которому так и не удалось закончить среднюю школу, это был невиданный успех.

Кристель Гийом недолго пользовалась этими благами. Вскоре Гюнтер, которому было уже пятьдесят четыре года, развелся с ней и женился на медсестре, которая была на двадцать лет моложе его. До ухода на пенсию в 1989 году Гийом преподавал в разведшколе Штази. Он читал там лекции три раза в неделю. Его сын, который провел свое детство и юность в Западной Германии, так и не смог приспособиться к коммунистической действительности. В феврале 1988 года Пьер, которому был уже 31 год, подал официальное заявление о предоставлении выездных виз для себя, жены и двух маленьких сыновей. Отец назвал его предателем, а Штази установила за ним наблюдение как за «врагом народа». На Пьера оказывалось сильное давление с целью принудить его остаться. В ход пускались угрозы и обещания материальных благ, возможности определить детей в привилегированную школу, регулярного выезда за границу. Пьер упорно стоял на своем, и в марте ему с семьей позволили уехать в ФРГ, где они с разрешения соответствующих органов стали жить под другими именами.

В 1993 году Гюнтер Гийом опять оказался в том же зале суда заседаний, где его судили восемнадцать лет назад. На этот раз он выступал свидетелем на процессе своего прежнего шефа, Маркуса Вольфа, которого обвиняли в измене. Теперь Гийом охотно отвечал на вопросы, касавшиеся его шпионской карьеры. Он во всех подробностях описал аферу с двумя дипломатами в Норвегии, о которой молчал на своем процессе. Два года спустя этот коммунистический шпион, из-за которого ушел в отставку германский канцлер, скончался от инфаркта.

Шпион-контрразведчик

В ведомстве по охране конституции Клаус Курон пользовался авторитетом как у своих подчиненных, так и у начальства. Он поступил на работу в центральный аппарат этого ведомства в Кельне в 1962 году, отслужив срок в федеральной пограничной полиции. Благодаря своему служебному рвению и уму он быстро продвигался по служебной лестнице, хотя и не имел аттестата о среднем образовании, и стал начальником четвертого отдела БФФ — федерального ведомства по охране конституции. Его отделение работало с «продавцами». Так называли агентов, которые сначала работали на Штази, но затем вынуждены были перейти на сторону БФФ. Это было одно из самых секретных подразделений контрразведки.

Годами начальство не могло нахвалиться Куроном, однако на его зарплате это никак не отражалось. Он даже достиг потолка в 4000 марок, или 1170 долларов в месяц. Этого было достаточно для выплаты взносов за скромный дом, купленный в рассрочку, и поездок на отдых в Альпы или Испанию с женой Агнесс и четырьмя сыновьями. Отсутствие диплома закрыло перед Куроном дорогу к дальнейшему повышению по службе. Ему нужно было учиться в специальной академии государственной службы, однако он слыл незаменимым работником и начальство не отпускало его на учебу. Курон все более разочаровывался в жизни, видя как менее способные и инициативные коллеги получали должности, которые по праву должны были бы принадлежать ему.

Разочарование и алчность Курона в конце концов привели к тому, что осенью 1981 года он бросил письмо в почтовый ящик постоянного представительства ГДР в Бонне. Это письмо было в своем роде заявлением с просьбой о принятии на новую работу, первым шагом опытного контрразведчика к измене. Курон написал, что он готов работать на Штази, и если имеется нужда в его услугах, то об этом следует сообщить на частотах, используемых Штази в утренних передачах. Он будет слушать эту передачу в 8 часов утра. В письмо он вложил банкноту, первые пять номеров которой нужно было зачитать в начале передачи. Оставшиеся числа будут означать дату и место встречи. Время встречи — полдень. Он назвал три возможных места встречи: первое — дом, где родился Моцарт, в австрийском Зальцбурге; второе — так называемый театральный мол на северной оконечности Цюрихского озера в Швейцарии; и третье — статуя писающего мальчика в центре Брюсселя.

Через несколько дней после «подачи заявления о принятии на работу» Курон услышал опознавательный номер, вслед за которым последовали числа, устанавливавшие дату встречи на 24 октября перед статуей писающего мальчика в Брюсселе. Курон пришел вовремя, однако представитель Штази так и не появился. Позже ему рассказали, что сотрудники Штази, подозревая ловушку, наблюдали за этим местом и сфотографировали его. То, что случилось дальше, было похоже на кошмар, с которым разведчикам приходится сталкиваться не так уж редко. Раздраженный Курон позвонил в центральный аппарат МГБ и спросил, почему никто не пришел. Оперативный дежурный занес его звонок в специальный журнал и повесил трубку.

Контакт был установлен в конце июня в Австрии, где Курон выдал первого из многих агентов Щтази, ставших двойниками и работавших на его ведомство. Ему выдали S 000 марок наличными и присвоили псевдоним «Штерн» (Звезда). В октябре Курон и его жена прибыли в Австрию, где их встретил полковник Гюнтер Нельс из разведки, отвечавший за контрразведку. Нельс вручил Курону дипломатический паспорт и отвез его с женой в Братиславу, откуда их спецсамолетом доставили в Дрезден. В роскошном доме для гостей, принадлежавшем административно-хозяйственному управлению Штази, их встретили начальник разведки Маркус Вольф и несколько высокопоставленных офицеров. Начался торг. Курон потребовал единовременной выплаты в ISO 000 западных марок и еще месячной зарплаты в 4000 марок. Вольф согласился. Помимо этого, Курону присвоили звание полковника МГБ ГДР и пообещали, что по истечении пятнадцати лет службы он сможет выйти в отставку и его пенсия будет составлять 60 процентов оклада.

Курон выдвинул дополнительное условие: выданные им двойники не должны были подвергаться немедленному аресту, чтобы начальство в Кельне не заподозрило в своих рядах «крота». Вольф пообещал, что для двойников будут постепенно созданы такие условия, в которых их эффективность сведется к нулю.

Безоговорочное предательство

Несмотря на то, что различные подразделения контрразведки действовали вполне автономно и их сотрудникам не положено было проявлять интерес к делам друг друга, авторитет Курона был столь высок, что коллеги частенько за чашкой кофе или чая в кафетерии рассказывали ему о делах, не входивших в его компетенцию. Он был в курсе всех сплетен: знал, кто из контрразведчиков пьет не в меру, изменяет жене или залез в долги. Вся эта информация направлялась в Восточный Берлин для возможного использования при вербовке новых агентов. Иногда Курон передавал сведения через курьеров, но по большей части он пользовался телефоном. При помощи переносного компьютера одной из первых моделей он зашифровывал информацию и записывал ее на миниатюрный магнитофон с резиновыми ушками, которые надевались на микрофон телефонной трубки. Затем он искал уличный телефон-автомат. Иногда на такие поиски у него уходило несколько часов, ведь ему нужна была такая телефонная будка, из которой можно было бы легко засечь возможное наблюдение. Отыскав подходящее место, Курон набирал восточноберлинский номер и включал магнитофон. Сообщение передавалось в течение нескольких секунд. Номер телефона в Восточном Берлине часто менялся, и зная о возможностях службы электронного перехвата федеральной пограничной полиции, Курон редко пользовался дважды одним и тем же телефоном-автоматом.

Сгоревшие двойники

Хорст и Герлинда Гарау были двойниками, которых вел сам Курон. Эту пару знали в их восточногерманском городе Калау как надежных членов СЕПГ.

Хорст возглавил районный отдел образования, а его жена, также педагог, имела тесные контакты с министром образования Марго Хонеккер, женой генсека ЦК СЕПГ и главы государства. Супруги Гарау являлись также осведомителями Штази. Их принадлежность к высшей элите окружной партийной организации давала им значительные привилегии. Так, например, они могли совершать частые поездки в Западную Германию.

Время от времени в ходе таких поездок они выполняли роль курьеров министерства госбезопасности. Во время одной поездки в ФРГ в 1976 году с Хорстом Гарау установил контакт контрразведчик из подразделения Курона. Он предложил Хорсту солидную сумму в западногерманских марках. Не в силах устоять перед таким искушением, Гарау согласился стать агентом-двойником. Действуя под кодовым наименованием «Пошивочная мастерская», супруги Гарау стали ценными агентами, хотя до сих пор не ясно, что именно они могли передать западным немцам. Когда Курон засветил их, Маркус Вольф сдержал слово. Супругов не стали арестовывать. У них просто отобрали заграничные паспорта, и они стали невыездными.

В начале августа 1985 года Герберт Хеленбройх начал шерстить свое ведомство после того, как на сторону противника перебежал Клаус Тидге, руководитель одного из подразделений отдела контрразведки БФФ. До этого еще ни один сотрудник БФФ не переходил на сторону коммунистов. Толстяк Тидге, законченный алкоголик и азартный игрок, по уши залез в долги еще до смерти жены, последовавшей в 1982 году. Он решил, что единственный выход для него — побег в ГДР. Хеленбройх понимал, что предпринимать какие-либо меры было бесполезно. Тидге знал слишком много. «Мы знали, что он сдаст «Пошивочную мастерскую», — вспоминал Хеленбройх. Разумеется, глава западногерманской контрразведки не знал, что Курон давным-давно выдал супругов Гарау.

Теперь, когда Тидге был в Восточном Берлине, Штази больше не опасались, что арест супругов Гарау вызовет подозрения в отношении Курона. Утром августа 1985 года их арестовали и отвезли на виллу Штази в Берлине. Позднее Герлинда Гарау описывала допросы, длившиеся сутками, как «психологический террор». Ей угрожали, что она никогда больше не увидит своего мужа. «Я была напугана до смерти… Я думала, что нас расстреляют».

Четыре месяца спустя Герлинду Гарау освободили, а ее муж был приговорен к пожизненному заключению в тюрьме «Баутцен-II».

«Мне разрешили свидание с ним раз в два месяца, — вспоминала Герлинда в интервью, данном в 1992 году журналу «Квик». — Его состояние становилось все хуже и хуже. Он говорил как в трансе и почти не мог сконцентрироваться. Когда он подал мне руку, казалось, что силы его совершенно «вставили».

В письме, датированном 6 июля 1988 года, Гарау написал своей жене: «Не печалься, будь уверенной. Когда-нибудь мы снова будем вместе». Очевидно, он надеялся, что его обменяют на восточногерманских шпионов, сидевших в западных тюрьмах. Шесть дней спустя Герлинду Гарау вызвали к военному прокурору, который сухо сообщил ей, что ее муж совершил самоубийство, По официальной версии он повесился на спинке койки в своей камере, скрутив жгут из одеял. Отсутствие свидетельства о смерти или справки врача вызвало у Герлинды Гарау подозрения. Она не поверила истории о самоубийстве и потребовала, чтобы ей показали тело мужа, которое уже находилось в бюро судебно-медицинской экспертизы в Дрездене. Несмотря на попытки сотрудника Штази помешать ей, она отдернула белую простыню, которой было накрыто тело. «Я увидела раны на голове и окровавленные волосы, но никаких признаков удушения на шее», — рассказала она репортеру «Квика».

Докторская диссертация

В то время как Курон продолжал выдавать своих агентов, в Штази решили сделать из Тидге человека и отправили его в больницу, чтобы он если не совсем излечился от алкоголизма, то хотя бы ненадолго перестал пить. Затем его убедили написать диссертацию, которая должна была снискать ему степень доктора права в восточноберлинском университете имени Гумбольдта. Диссертация, озаглавленная «Контрразведывательные функции ведомства по охране конституции Федеративной Республики Германия», в действительности являлась не чем иным, как компиляцией фактов, которые Тидге сообщил своим новым хозяевам из Штази. На 245 страницах описывалась методика работы отдела контрразведки БФФ, включая операции службы электронного наблюдения.

В ноябре 1989 года коммунистический режим зашатался. Три месяца спустя состоялись новые выборы и старая гвардия оказалась не у дел. В Штази Курону и Тидге сказали, что они могут найти убежище в Советском Союзе. Тидге, уже успевший жениться на секретарше из центрального аппарата Штази, воспользовался этим предложением. Восточногерманская разведка всегда была щедра по отношению к своим шпионам. Несмотря на бедственное финансовое положение ГДР, Тидге получил выходное пособие в 150 000 западных марок (93 167 долларов) и улетел в Москву на борту советского военного самолета.

Курон встретился с сотрудником КГБ под железнодорожным мостом в Берлине. Оттуда его и жену доставили в штаб-квартиру КГБ в Карлсхорсте. Алчный Курон взял у чекистов 10 000 марок (6211 долларов), а затем сказал, что должен подумать, прежде чем принять окончательное решение.

Он вернулся в ФРГ поездом. Его жена осталась в Кельне. Еще в поезде Курон придумал план спасения своей карьеры. Он остановился в отеле в Ганновере и оттуда позвонил в штаб-квартиру БФФ, сказав, что он установил контакт с представителем КГБ и что ему по возвращении в Кельн на следующий день необходимо встретиться с главой БФФ Герхардом Боденом. Он хотел убить двух зайцев: добиться, чтобы его послали в Москву, и тогда он стал бы работать на русских в качестве двойника. Однако Боден, обладавший невероятным чутьем, развившимся за долгие годы работы в полиции, потребовал, чтобы они немедленно выслали группу захвата в ганноверский отель и задержали Курона. После ареста Курон выложил все, осознав, что это единственный способ избежать пожизненного заключения.

Процесс

Курон предстал перед верховным земельным судом в Дюссельдорфе 8 января 1992 года. Ему было предъявлено обвинение в государственной измене, повлекшей за собой серьезные последствия, что грозило ему пожизненным заключением. Председателем суда был Клаус Вагнер, очень опытный юрист, через руки которого прошло больше сотни дел о шпионаже. Отвечая на вопросы судьи Вагнера и старшего федерального прокурора Эккехарда Шульца, Курон подробно описывал, как он сдавал агентов-двойников, которых сам же вербовал. Суд услышал, как Курон и один из его двойников ездили в Аргентину. Там они рыскали по кладбищам в поисках данных умерших немецких эмигрантов, чтобы в дальнейшем воспользоваться их именами для создания новых легенд. Курон, однако, не обмолвился о том, что с такой же целью он ездил в Мексику вместе с заместителем начальника отдела контрразведки главного управления «А» Карлом Гроссманом.

В суд для дачи свидетельских показаний были вызваны бывшие курьеры предателя полковник Гюнтер Нельс и майор Штефан Энгельман. Оба они были весьма словоохотливы. В то же время им также были предъявлены обвинения в шпионаже и они, возможно, надеялись, что эта помощь зачтется им на будущем процессе. Войдя в зал суда, Нельс подошел к своему бывшему агенту, пожал ему руку и сказал: «В вашем теперешнем положении я ничем не могу вам помочь».

Показания Курона не оставили сомнений в том, что главным мотивом, побудившим его совершить измену, была алчность. Выяснилось, что всего за годы сотрудничества со Штази он получил 680 000 марок, или 422 360 долларов по курсу 1990 года. Помимо этого, Штази купила ему бунгало для отдыха в Испании. 7 февраля 1992 года Курон был приговорен к 12 годам тюремного заключения. Объявляя приговор, судья сказал, что из-за Курона деятельность контрразведки БФФ была почти парализована. Деньги и собственность Курона подлежали конфискации. Курон заявил, что все деньги он потратил, причем по большей части на образование своих сыновей. Существует, однако, подозрение, что почти весь капитал Курона хранится на секретном счете в швейцарском банке.

Без раскаяния

Ведущие репортеры немецкого журнала «Дер Шпигель» в декабре 1993 года взяли у Тидге интервью в Москве. Тидге сказал, что вполне доволен своей жизнью пенсионера и что время от времени он оказывает правовые услуги русским фирмам, осваивающим германский рынок. В своем предательстве он винит свое начальство, которое не помогало ему, когда он оказался в жесточайших тисках нужды. Тидге сказал, что единственным выходом тогда явился побег в ГДР. «Мне не хватало мужества совершить самоубийство». По его мнению, виноваты были и сотрудники службы безопасности, которые проявили халатность при проведении обязательных проверок всех сотрудников БФФ. Такие проверки должны были проводиться раз в пять лет. Он проработал шестнадцать лет, но его досье в отделе собственной безопасности покрылось пылью, пролежав все время без движения. На вопрос репортера «Шпигеля», считает ли он себя предателем, Тидге вызывающе ответил: «Конечно, я — предатель». Срок давности по его делу истекает в 2005 году, после чего Тидге рассчитывает получить пенсию от германского правительства, 800–900 марок в месяц. Он будет разочарован. Федеральные служащие, признанные виновными в совершении преступлений и избегнувшие судебного преследования, не имеют права на получение государственных пенсий. Вместо этого им платят пособия из фонда социального страхования, ровно столько, сколько нужно, чтобы они не умерли от голода.

Согласно германскому законодательству заключенный может подать просьбу об условно-досрочном освобождении после отбытия половины срока. Курон так и сделал, однако суд не удовлетворил его просьбу. Тем не менее его все же перевели в тюрьму с менее строгим режимом. По выходным ему позволено навещать свою жену. Курона особенно удручает то, что ему приходится якшаться с убийцами и грабителями.

«Это же настоящее отребье, подонки. Для таких людей, как мы, должны быть специальные тюрьмы!». Он не чувствовал за собой никакой вины, не испытывал никакого раскаяния, в отличие от своей жены Агнес, которой он рассказал обо всем с самого начала. Она хотя бы делает вид, что сожалеет об этом. «Я не представляла себе, какой размах приняла его деятельность. Я думала, то, что делает он, справедливо. Сегодня я думаю — ах, если бы я только сильнее возражала ему!».

«Кроты» в военной контрразведке ФРГ

После того как была снесена Берлинская стена, некоторые сотрудники Штази очень быстро переориентировались и стали держать нос по ветру. Им стало ясно, что дни коммунистического режима сочтены. И тогда они заключили сделки в фаустовском духе с той самой западногерманской разведкой, в которой они когда-то видели порождение дьявола. После этого как горох посыпались разоблачения глубоко законспирированных агентов Штази, занимавших самые высокие посты.

Увы, один из первых и самых опасных разоблаченных шпионов был мертв уже три года. Полковник Иоахим Краузе, служивший в МАД, западногерманской военной контрразведке, шпионил для Штази в течение восемнадцати лет. Он не ограничивался только тем, что сдавал агентов МАД в руки оперативников контрразведки Штази. Он раздобыл для Штази и схемы пусковых площадок тактических ядерных ракет «Посейдон» в Западной Германии. Наличие координат этих баз позволило Советам произвести перенацеливание своих ракет, обеспечив точность попадания в радиусе не более 100 метров от цели.

Бывший лейтенант вермахта Краузе поступил на службу в бронетанковые силы западногерманского бундесвера в 1956 году, До этого он прозябал, перепробовав с десяток малопрестижных и плохо оплачиваемых профессий. К тому времени ему исполнилось тридцать лет и он был уже женат. Два года спустя Краузе, получивший чин капитана, был направлен на учебу в школу МАД в Бад-Эмсе. Затем он служил следователем контрразведки в Киле, портовом городе на балтийском побережье. Те, кто служил с ним, вспоминали о нем как о приветливом, но сдержанном офицере, который, однако, умел как следует расслабиться на вечеринках в кругу сослуживцев. По своим убеждениям он, скорее всего, был близок к социал-демократам. Возможно, он даже состоял в рядах СДПГ. Его жена также была женщиной радушной и дружелюбной, однако не очень красивой, а главное, ей не хватало светского лоска. По мнению сослуживцев, недостатки жены глубоко задевали Краузе. Начальство ценило его профессионализм, и со временем он стал пользоваться определенным авторитетом, не в последнюю очередь благодаря своим оперативным успехам. И все же Краузе явно почувствовал себя уязвленным, когда более молодые офицеры начали обходить его по службе, а его самого так и не приняли в академию генерального штаба.

Служа в Киле, Краузе принимал участие в многочисленных операциях на границе с ГДР и поэтому прекрасно знал, как несут службу пограничники и с той, и с другой стороны. В феврале 1968 года полковник появился на границе и помахал письмом восточно-германскому пограничному патрулю. В том месте не были установлены противопехотные мины, потому что через это «окно» Штази переправляла своих агентов на Запал. Восточногерманский пограничник подошел к заграждению из колючей проволоки и взял у Краузе письмо, в котором тот предлагал свои услуги Штази и указывал даты и места возможных встреч. Заподозрив подвох, Штази не сразу ответила на это предложение. После некоторых колебаний Краузе все же вызвали в Восточный Берлин, где он встретился с полковником Клаусом Боте из первого управления, который ведал военными и пограничными вопросами. Боте сообщил о результатах встречи Эриху Мильке, а тот затем приказал, чтобы этим делом лично занялся заместитель начальника второго управления, генерал-майор Гюнтер Кратч. Кратч пригласил Краузе на роскошную дачу Штази на балтийском острове Умманц, где и были оговорены все детали будущего сотрудничества.

После той первой встречи Кратч и Краузе встречались обычно три-четыре раза в год в замке Вирхензее, который являлся учебно-тренировочным центром чилийских и палестинских террористов, и в различных европейских городах: Хельсинки, Праге, Вене и Будапеште. Помимо компенсации дорожных расходов после каждой встречи Краузе выдавали 5000 западных марок. Краузе передавал шифровки в Восточный Берлин непосредственно генералу Кратчу по специальному телефону, который стоял у Кратча в сейфе. Номера часто менялись. В целом Краузе применял ту же технологию, что и Курон и многие другие.

В начале 70-х Кратч был повышен в звании до генерал-лейтенанта и стал начальником второго управления. После этого дополнительным куратором Краузе стал заместитель Кратча, генерал-майор Вольфганг Лозе. К тому времени жена Краузе умерла от рака. Он совершенно перестал ухаживать за ее могилой и почти сразу же женился во второй раз. Этот факт весьма показателен.

После присвоения звания подполковника Краузе был назначен начальником отдела военной контрразведки в Гамбурге. Таким образом, через него теперь осуществлялась координация действий всех филиалов западногерманских разведывательных организаций в этом городе и связь с местной резидентурой ЦРУ. Он имел доступ к важнейшей информации. Он мог также добывать информацию об академии генерального штаба и о военном университете, которые были расположены в Гамбурге.

После того как Краузе был повышен в звании до полковника и назначен начальником штаба МАД, Лозе стал его главным куратором. Тем временем контрразведка превратилась в гнездо интриг и скандалов. Эта тенденция проявилась особенно ярко после того, как начальником военной контрразведки стал бригадный генерал Пауль Альберт Шерер, член СДПГ. На этот пост претендовал капитан первого ранга западногерманских ВМС Конрад Кох. Однако у Коха был не тот партбилет. Он состоял в Христианско-Демократическом Союзе, который находился в ту пору в оппозиции. По сравнению с Кохом, асом разведки, имевшим большой опыт, генерал Шерер был дилетантом. Чтобы избавиться от соперника, Шерер перевел Коха в Киль. Шестилетнее пребывание Шерера в должности начальника контрразведки ознаменовалось многочисленными скандалами. Он незаконно приказал вести наблюдение за пилотами ВВС. Без санкции суда он установил подслушивающее устройство в спальне секретарши министра обороны Георга Лебера. Ради увеселения своих коллег Шерер устраивал прослушивание записей страстных альковных сцен, главными действующими лицами которых были некая женщина и женатый министр обороны.

Капитан первого ранга Кох искал утешения в объятиях своей секретарши, «рыжеволосой красотки с пышным бюстом и глазами, которые, казалось, раздевали мужчину донага». Во время уик-эндов она отправлялась с Кохом на прогулку в его служебном мерседесе, причем расходы на эти поездки Кох относил на казенный счет. Когда об этом узнал начальник Коха в Бонне, он приказал провести независимое расследование. Дознавателем был назначен полковник из министерства обороны. Кох назвал обвинения против себя злобной клеветой и обратил инкриминирующие факты в ряд недоразумений. Эта тактика оказалась успешной. По отношению к капитану первого ранга не только не было принято никаких мер, но вскоре он был переведен назад в Бонн и назначен заместителем начальника военной контрразведки.

Эти инциденты были манной небесной для предателя Краузе, чьи хозяева из Штази постоянно охотились за компроматом на чиновников, который можно было использовать для вербовки. Бывшие работники западногерманской разведки до сих пор не могут понять, почему министерство обороны не провело чистку в рядах МАД. Ведь все указывало на то, что в ней оказался предатель. Операции контрразведки против Штази были малоэффективны. Осенью 1978 года, когда октябрьский праздник в Мюнхене был в полном разгаре, 66-я группа военной разведки армии США организовала трехдневную конференцию с участием представителей германской военной контрразведки и земельного ведомства по охране конституции Северного Рейна-Вестфалии. Американские военные разведчики подробно рассказали о своих секретных планах на случай войны. Все выступления стенографировались, и каждый присутствующий мог получить копии стенограмм. Американцы знали, что Краузе не говорит по-английски, и потому все документы были переведены на немецкий язык и снабжены схемами и фотографиями.

Граф Харденберг, начальник дюссельдорфского управления БФФ, прочитал лекцию о разработанной им методике проведения контрразведывательных операций. За этой лекцией последовала дискуссия, в ходе которой участники свободно обменивались мнениями. Детальный разбор операций, проведенных контрразведчиками под руководством Харденберга, записывался на пленку. Несколько месяцев спустя в Восточном Берлине были арестованы три агента графа. Их приговорили к нескольким годам тюрьмы. Харденберг подозревал, что утечка информации произошла по вине военных контрразведчиков, и это дело было сдано в архив. Когда этих агентов выкупили в 1985 году из восточно-германских тюрем и они вернулись на Запад, их подробно обо всем допросили, однако они не смогли объяснить, что явилось причиной их провала.

В апреле 1985 года Краузе по состоянию здоровья ушел в отставку, однако продолжил работу на Штази. Он частенько навещал региональные отделы контрразведки и беседовал с коллегами на профессиональные темы, а те, желая получить от него дельный совет, посвящали его в дела текущих операций. Его встречи с восточногерманскими кураторами продолжались до 1987 года, когда он в последний раз встретился с генерал-майором Лозе в Зальцбурге. Год спустя Краузе умер от рака в возрасте 60 лет. Его похороны почтили своим присутствием высокопоставленные сотрудники различных спецслужб, включая главу боннской резидентуры ЦРУ.

Прошло всего два месяца после похорон, и сын Краузе, Вольфганг, был сильно озадачен, получив бандероль, в которой оказались 5000 западных марок и аудиокассета. Поставив кассету, он, к своему изумлению, услышал голос отца, который сказал, что эти деньги, а также квартира, купленная для Вольфганга в Тюбингене, являются его наследством. Отец также призвал его к сотрудничеству с восточногерманской секретной службой. Сын не знал о предательстве отца. Он передал содержимое бандероли другу семьи, Герхарду Бодену, бывшему заместителю начальника федеральной уголовной полиции, который стал главой контрразведки БФФ. Известие о том, кому в действительности служил Краузе, вызвало шок в администрации канцлера, министерства обороны и внутренних дел и в генеральной прокуратуре. «Было тут же решено не делать этот скандал достоянием гласности, — вспоминал позднее один сотрудник западногерманских спецслужб. — С того времени официальные лица руководствуются правилом «Не прикасаться — взорвется!». Несмотря на То, что слухи о высокопоставленном «кроте» ходили по столице ФРГ, лишь после краха восточно-германского режима и обнаружения соответствующих дел в архиве Штази факт измены Краузе стал достоянием широкой гласности. Анализ пленки показал, что послание Краузе своему сыну было искусно смонтировано из других записей голоса Краузе. Его хозяева решили поиздеваться над западными немцами, нарочно разоблачив покойного шпиона. Они рассчитывали также создать атмосферу страха и взаимной подозрительности среди военных контрразведчиков.

Случай с Краузе был не единственным примером успешного проникновения Штази в структуру органов военной контрразведки ФРГ. В марте 1995 года шестидесяти восьмилетняя Гизела Гирен была признана виновной и приговорена к восьми годам заключения. Ее младшая сестра, сорокавосьмилетняя Дагмар Здренка отделалась четырьмя с половиной годами. Гирен и ее муж Гюнтер, умерший в 1,989 году, организовали шпионскую сеть в Ганновере по заданию генерала Кратча еще в 1964 году. Воспользовавшись поддельным удостоверением сотрудника ЦРУ, изготовленным умельцами из Штази, Гюнтер Гирен завербовал свою невестку Дагмар и приказал ей устроиться на работу в правительственное учреждение. 1 июля 1968 года Дагмар начала работать в канцелярии ганноверского отдела военной контрразведки. Подобно полковнику Краузе она стала ценным агентом для коммунистов. Сама же она все это время думала, что работает на американцев. Сначала она трудилась простой машинисткой, но затем ее усердие было замечено и она стала регистратором всех секретных материалов. Ей удалось снять фотокопии с бессчисленного количества секретных и совершенно секретных документов, причем последние касались ядерного оружия. Она также выдала дислокацию объектов «Посейдон» в Северной Германии — авиационных частей, способных применять ядерное оружие, — и площадок для запуска ракет «Ланс» и «Найк». Сестра Дагмар, Гизела, доставляла эти материалы куратору, подполковнику Курту Ульбриху. Ввиду особой важности этой шпионской сети за ее работой внимательно следили генерал Кратч и его заместитель генерал Лозе. Федеральные прокуроры квалифицировали это предательство как «шпионаж высшего значения». В эту сеть входила и Уте Барт, двадцатидвухлетняя секретарша отдела контрразведки в Нижней Саксонии. Ее приговорили к двум годам условно и штрафу в 30 000 западных марок. Сабину Гирен завербовала шпионка-мать, когда Сабине было двадцать лет и она работала машинисткой в военном суде. Сабина получила пятнадцать месяцев условно и была оштрафована на 20 000 марок.

На содержание шпионской сети Гиренов Штази в общей сложности истратила 360 000 западных марок. Кроме этого, госбезопасность ГДР регулярно переводила деньги на счет Гиренов в восточноберлинском банке, которыми они могли бы воспользоваться после ухода на пенсию. К тому времени когда рухнул коммунистический режим, на этом счету было 140 000 западных марок. Куратор Гиренов сказал, что он снял эти деньги и передал курьеру, который должен был доставить их Гиренам. След этих денег так и не удалось обнаружить.

Агенты Штази в БНД

Западногерманская федеральная разведывательная служба — БНД — ужесточила требования к сотрудникам еще в 50-е годы после того, как был разоблачен ряд «кротов», работавших в КГБ. Однако проверки персонала были не слишком тщательными, а главное управление «А» Штази тем временем предпринимало титанические усилия с целью внедрения своих агентов в центр БНД в Пуллахе, близ Мюнхена. Детектор лжи — полезный, хотя и небезупречный инструмент для обнаружения шпионов — был с презрением отвергнут как «ненадежная американская игрушка». Однако других приборов для определения правдивости показаний практически не было. Поэтому, за исключением разоблачений, которые делали время от времени перебежчики, самые опасные «кроты» были вытащены на поверхность лишь после краха ГДР.

Поздним летом 1990 года перебежчик из Штази сообщил, что одна сотрудница БНД с 1971 года работала на пятое отделение девятого отдела главного управления «А», ведавшее внешней контрразведкой. По словам перебежчика, это была женщина лет сорока, с докторской степенью, мать-одиночка, имевшая на попечении ребенка-инвалида. После длительного и скрупулезного расследования выяснилось, что этой шпионкой была Габриэла Гаст. Гаст пришла в разведслужбу в 1973 году через два года после окончания аспирантуры Ахенского университета со степенью доктора политологии. В этот момент она была в отпуске и наслаждалась красотой Швейцарских Альп.

Личный телефон Гаст был поставлен на прослушивание. По возвращении домой она оказалась под «колпаком». 29 сентября ей позвонил мужчина, который не назвал себя, но попросил ее о встрече, не указав места. Следующим утром она выехала на автобан и направилась в Австрию. Властям нужно было срочно принимать меры, потому что оказавшись в Австрии Гаст была бы недосягаема: австрийское правительство не выдавало лиц, обвиненных в нарушениях закона с политическим оттенком. Обычно на таможенных постах не требовали у проезжающих удостоверения личности. На этот раз, однако, когда Гаст остановилась на западно-германском посту на австрийской границе, ее попросили это сделать. Когда она предъявила свой паспорт, ее тут же арестовали.

Началом карьеры Гаст в качестве восточногерманской шпионки стал ее визит в восточногерманский город Карл-Маркс-Штадт (вновь переименованный в Хемниц после объединения Германии), состоявшийся в 1968 году. Она работала над диссертацией на тему «Политическая роль женщины в ГДР», и ее научный руководитель предложил ей поехать в Восточную Германию, чтобы на месте исследовать этот вопрос. В Хемнице она дискутировала с профсоюзными активистами и женщинами-депутатами Народной Палаты. После одной из таких встреч к ней подошел человек, который проявил интерес к ее работе. Он представился как Карл-Гейнц Шмидт («зовите меня «Карлишек»») и пригласил ее в поездку по другим городам. Он был тактичен, очарователен, общителен, хорошо танцевал. Габриэла, привлекательная стройная брюнетка, была им покорена, и вскоре они оказались в одной постели. Ей было двадцать пять лет, а ему тридцать три. Он, разумеется, не сказал Габриэле, что является глубоко законспирированным агентом Штази и что его настоящее имя — Карл-Гейнц Шнайдер.

План «Ромео»

Габриэла Гаст попалась на удочку типичного «Ромео». Так в Штази называли агентов, перед которыми ставились задачи соблазнять одиноких и уязвимых женщин, а после того, как те попадались на крючок, убеждать их работать на Штази. Особую активность «Ромео» проявляли в 60-е и 70-е годы. Миллионы мужчин были убиты на войне, и одинокие секретарши, работавшие в боннских министерствах, не могли найти себе подходящую пару. Это была жестокая игра, в результате которой десятки женщин-шпионок после разоблачения угодили в тюрьму. Ну а «Ромео», естественно, избежали наказания.

Карлишек хорошо играл свою роль. Он не спешил и лишь в третий приезд Габриэлы в Хемниц представил ее своему другу Готтарду Шиферу. Под этим именем скрывался майор Эгон Лоренц. Иногда он пользовался именем Готтард Шрамм. Лоренц был начальником отдела внешней разведки окружного управления Штази в Хемнице. Он сообщил Габриэле настоящее имя Карлишека и сказал, что тот работает на Штази. Началась вербовка. Любовник Габриэлы сыграл на ее эмоциях, сказав, что они, возможно, никогда не увидятся снова, если она ему не поможет. Они не хотели, чтобы она становилась шпионкой, нет, просто поговорить с ней об университете и преподавательском составе. Для будущих поездок на Восток ей вручили поддельный западногерманский паспорт и присвоили псевдоним «Гизела». «До меня не сразу дошло, что в этот момент я перешла Рубикон», — рассказывала она позднее на суде. Однако любовь к мужчине возобладала над любовью к родине. Она также утверждала, что претерпела изменения в своих политических и идеологических взглядах. Чем больше она ездила в ГДР, тем больше, по ее словам, она убеждалась в том, что коммунистический режим вовсе не был кликой, вынашивавшей планы войны, как его изображали на Западе. Кроме того, ее новые друзья на Востоке были совсем не злыми, а красивыми, очаровательными мужчинами. Очевидно, Гаст страдала тем, что судья Клаус Вагнер назвал «избирательной слепотой»: «Это позволило ей и многим другим закрывать глаза на реалии социализма, такие как восстание против режима в 1953 году, Берлинская стена, Венгрия и жестокое подавление Пражской весны».

В 1970 году Габриэла Гаст совершила еще одну поездку в Хемниц, на этот раз чтобы отпраздновать свою «помолвку» с Карлишеком. Тогда же она прошла краткосрочную шпионскую подготовку. Ее учили, как поддерживать связь, вести тайную съемку и пользоваться специальными книгами карманного формата и косметическими принадлежностями для передачи зашифрованных сообщений.

С тех пор каждый вторник по вечерам она получала любовные послания от Карлишека по радио в коротковолновом диапазоне. Окончив в 1972 году университет, Гаст была принята на работу в институт безопасности и международных дел, мозговой центр, финансировавшийся консервативным Христианско-Социальным Союзом. Год спустя она подала заявление с просьбой о приеме на работу в министерство иностранных дел, после чего ей предложили место в БНД. Она приняла это предложение и, воспользовавшись невидимыми чернилами, уведомила об этом письмом своего любовника из Штази. К новой работе Гаст приступила 1 ноября 1973 года. Как и всем сотрудникам БНД, ей выдали удостоверение личности и паспорт на другую фамилию — теперь она была Габриэла Лейнфельдер. Для начала ее определили в отдел Советского Союза.

Информация, поставляемая Гаст, становилась все более ценной, и ее хозяева из Штази решили дать ей специальных курьеров. Восточногерманская пара въехала в ФРГ через Лондон и обосновалась в Хагене, городе в сорока пяти милях севернее Бонна. Они привезли с собой два баллончика дезодоранта с двойным дном, где прятались пленки. Если донышки откручивались неправильно, то химикат проникал в пространство между ними и уничтожал пленку. Гаст периодически встречалась с женщиной, которую звали Кордула Науман, в туалетах отелей и ресторанов и обменивалась с ней баллончиками. В середине 70-х годов курьеров внезапно отозвали в ГДР. В Штази узнали о том, что федеральная криминальная полиция усовершенствовала систему выявления агентов противника по растровым признакам. В 1976 году одним июньским утром по всей Западной Германии было арестовано свыше тридцати шпионов. Все они въехали в страну из Восточной Германии или третьей страны под чужим именем, выдавая себя за беженцев. «Растерфандунг» — метод опознавания шпионов или террористов, основанный на сопоставлении определенных «типических профилей». До появления суперкомпьютеров это кропотливое занятие требовало усилий сотен детективов, и контрразведчиков. Оно походило на составление мозаики из тысяч кусочков. Поскольку это событие совпало с отзывом курьеров Гаст, ей по радио передали инструкцию временно прекратить свою деятельность. Несколько месяцев спустя с ней снова вышли на связь..

Гаст планомерно продвигалась по служебной лестнице. Соответственно увеличивалась ее ценность для восточногерманской внешней разведки, руководитель которой, Маркус Вольф, решил наконец в 1975 году лично познакомиться с такой чрезвычайно перспективной шпионкой. Встреча состоялась в небольшом курортном городке на Адриатическом побережье Югославии. Тот факт, что главный разведчик ГДР захотел увидеть ее, очень польстил самолюбию Гаст. Она известила своих коллег в БНД, что проведет отпуск в Ирландии, и, действительно, она полетела в Дублин, где провела несколько дней, а затем отправилась в Рим. Там ее встретил Карлишек, и вместе они поехали на автомобиле в Югославию. Вольф был само очарование. Своим интеллектом он произвел на Гаст огромное впечатление. Вскоре он добился от нее беспрекословного, слепого послушания. Многие из тех, кто имел с Вольфом прямой контакт, отзывались о нем как о человеке, соединяющем в себе качества змеи и набожного священника. Гаст еще два раза встречалась с Вольфом, но в Восточной Германии. Сначала она ехала по своему западногерманскому паспорту в Швецию, а оттуда по восточногерманскому дипломатическому паспорту через Балтийское море в ГДР. Вольф всегда устраивал для Гаст и ее любовника, получившего к тому времени чин майора, роскошный прием.

К середине 80-х годов Гаст достигла в БНД должности «регирунгсдиректорин», что в переводе на военный язык соответствует примерно званию полковника. Ее месячный оклад составил 7000 марок, или 4300 долларов. Под фамилией Лейнфельдер она ездила по всему миру в служебные командировки. В Лэнгли, Вирджиния, она совещалась и обменивалась информацией с сотрудниками ЦРУ. В Лондоне она встречалась с офицерами британской «Сикрет Интеллидженс Сервис» (SIS). По долгу службы приходилось иметь контакты и с представителями дружественных служб на Ближнем и Дальнем Востоке. Приобретенный Гаст опыт сделал ее в БНД экспертом высшего класса. В конце концов ей поручили работу, о которой Вольф и мечтать не мог: Гаст получила доступ ко всей секретной информации, которую БНД добывала по всему миру. Теперь она готовила ежедневную разведсводку для канцлера Гельмута Коля. Маркус Вольф, Эрих Мильке и руководство ГДР читали этот документ вплоть до самых последних дней коммунистического режима.

В декабре 1991 года Гаст предстала перед председателем баварского верховного суда в Мюнхене Эрмином Бриссманом и довольно непринужденно отвечала на вопросы. Временами, правда, казалось, что она подавляет в своей груди нечто похожее на сдержанное рыдание. Она показала, что никогда не брала за свои услуги денег и даже из своих собственных средств оплачивала дорожные расходы, когда встречалась со своими кураторами. Противных доказательств представлено не было, и, возможно, это послужило смягчающим обстоятельством при вынесении приговора, поскольку в тюрьме Гаст провела лишь шесть лет и девять месяцев.

Многие другие коммунистические «кроты», подобно Габриэле Гаст, годами работали в БНД и не были разоблачены. Заслуживает внимания еще один случай подобного рода. В 1968 году на службу в БНД поступил Альфред Шпулер. Через два года двадцатисемилетний Шпулер решил, что военное превосходство восточного блока над западным является мифом и потому интенсивная ремилитаризация Западной Германии угрожает миру. По этой причине он занялся поисками контактов, с западногерманской коммунистической партией с ее идеологией честного и справедливого социалистического общества, которая перекликалась с его личными убеждениями. Во время своей поездки в Берлин в 1972 году он предложил свои услуги разведке ГДР, желая внести свой вклад в достижение военного равновесия. Затем он завербовал своего брата Людвига, который работал техником в мюнхенском институте имени Макса Планка, крупном научно-исследовательском центре, где велись исследования во всех областях науки. Альфред выкладывал секреты, включая донесения агентов БНД, действовавших на Востоке, а Людвиг выполнял роль курьера. Людвиг оставлял материал в тайниках в южной Германии и Австрии. Он периодически встречался со своим куратором, подполковником Гюнтером Бетчером, в различных местах в Греции, Югославии и Австрии.

В 1989 году БНД получило кое-какую информацию, и за братьями Шпулерами было установлено наблюдение. Тайная встреча Людвига с куратором Штази в Греции уже проходила под наблюдением контрразведчиков. Людвига арестовали, но в распоряжении контрразведки имелись лишь косвенные улики. Однако вскоре тот же самый перебежчик, который сдал Габриэлу Гаст, сообщил детали, заставившие обоих братьев во всем сознаться. В ноябре 1991 года тот же судья, который судил Гаст, Эрмин Бриссман, приговорил Альфреда Шпулера к десяти годам тюрьмы, а его брата Людвига — к пяти с половиной. В ходе процесса выяснилось также, что Альфред получил от Штази в общей совокупности около 280 000 марок (175 000 долларов). Он был награжден медалью «За заслуги перед отечеством» «серебряной» и «золотой» степени. Людвиг получил эту награду «серебряной» степени.

«Ромео» и секретарши

Главное управление «А» начало вербовать симпатичных молодых холостяков еще в середине шестидесятых. Все они проходили курс интенсивной подготовки в разведшколе, и вскоре у Маркуса Вольфа была уже целая, если можно так выразиться, конюшня этих «Ромео». Некоторых под чужим именем направили в Бонн, другие прочесывали южные курорты Европы, облюбованные незамужними западными немками, стремившимися к солнцу и различного рода развлечениям, в том числе и постельным. «Ромео» должны были выявлять и привораживать к себе секретарш, работавших в правительственных учреждениях и политических партиях. После того как эти женщины безнадежно увязали в любовных интригах и им обещали жениться, «Ромео» признавались в том, что они работают на разведку ГДР, и умоляли помочь им в выполнении их шпионских заданий. Они утверждали, что в противном случае им придется вернуться домой. Одному Богу известно, сколько несчастных женщин попало в сети Штази. За десять лет, с 1970 по 1980 годы, контрразведке ФРГ удалось разоблачить пятнадцать шпионок, причем пять из них было схвачено в одном лишь 1979 году. Сотрудник института по внутригерманским делам Гюнтер Бух считает, что в пользу ГДР шпионило не менее 50 женщин. Нескольким удалось сбежать в Восточную Германию, а другим пришлось отбывать наказание, причем в некоторых случаях до пяти лет тюрьмы.

В 1977 году 31-летнюю Дагмар Калиг-Шеффлер приговорили к 4 годам и 3 месяцам тюремного заключения по обвинению в шпионаже. Привлекательная брюнетка с 1975 года работала секретаршей в канцелярии Гельмута Шмидта. В шпионские сети ее затянули в 1973 году, когда она отдыхала в Варне, на черноморском побережье Болгарии. Там с ней познакомился красивый молодой мужчина, который неустанно осыпал ее комплиментами. Он представился Гербертом Шретером, инженером из Берлина. Дагмар, которая незадолго до этого развелась, с удовольствием принимала ухаживания такого симпатичного соотечественника. Она по уши влюбилась в него, и к тому времени, когда ей стало известно, что ее любовник живет в Восточном Берлине, ей уже было наплевать, что эта часть города принадлежала коммунистам. «С Гербертом я впервые испытала оргазм», — позднее заявила она суду. Ее вербовка была рутинной процедурой. В то время Калиг-Шеффлер работала в Боннском университете.

В следующем году она навестила Шретера и прошла первоначальный курс разведподготовки. Согласно полученным от Штази инструкциям она должна была начать изучение английского языка и попытаться устроиться на работу в администрацию федерального канцлера. Проверка ее связей и биографии, продолжавшаяся десять месяцев, не выявила ничего подозрительного: никаких долгов и никаких родственников за железным занавесом. Дагмар приняли на работу в департамент стран Европы ведомства федерального канцлера, где она развернула весьма успешную шпионскую деятельность, фотографируя секретные материалы и снимая с них копии. В число последних входила переписка между Гельмутом Шмидтом и президентом США Джимми Картером. Год спустя она побывала в Восточном Берлине, где вышла замуж за Герберта Шретера. До самого своего ареста она не знала, что Шретер уже был женат и что ее брак являлся дьявольской инсценировкой, придуманной Маркусом Вольфом и его окружением. Не знала она и того, что Шретер был также любовником Герды Остенридер, работавшей секретаршей в министерстве иностранных дел ФРГ, выдававшей коммунистам внешнеполитические секреты своей страны, Шретер вскружил Остенридер голову в Париже, где та изучала французский язык.

Монахиня-шпионка

В одну из наиболее гнусных в нравственном отношении операций, которую когда-либо проводила Штази с помощью «Ромео», была вовлечена бывшая монахиня Ордена Святого сердца, работавшая в религиозной миссии в Бразилии с 1957 по 1965 год. Затем эта женщина по имени Эдит Дрекслер вернулась в Западную Германию и ушла из Ордена, чтобы поступить в Мюнхенский университет. Позднее она побывала в Ростоке в Восточной Германии, где ее завербовал «Ромео». Тридцатипятилетняя женщина не устояла перед букетами красных роз, влюбилась, и дальше все пошло как обычно. «Ты должна помочь мне в моей работе, или мне придется дорого за это заплатить». Вернувшись в ФРГ, Дрекслер поступила на работу в научный институт, консультировавший министерство науки и техники по вопросам политики в отношении ГДР и других стран Восточной Европы. Очевидно, ее считали очень ценным источником, поскольку к ней для связи специально приставили пару глубоко законспирированных курьеров, живших в Западной Германии. Время от времени Дрекслер виделась со своим любовником, совершая нелегальные поездки в ГДР, потому что, по его словам, ему не был разрешен выезд на Запад. По наивности она верила ему до самого своего ареста, состоявшегося в 1991 году. Больше она его не видела. Несмотря на то, что против Эдит Дрекслер уже были выдвинуты обвинения, главный прокурор Кобленца Манфред Килинг проявил редкое в таких случаях чувство сострадания, В германском уголовно-процессуальном кодексе предусмотрена процедура, по которой прокурор может просить суд разрешить ему отозвать уже выдвинутые обвинения. Килинг так и сделал — при условии, что Дрекслер пожертвует на благотворительность 10 000 марок (6250 долларов). Председатель суда Иоахим Фоннаме согласился с этим решением.

Любовник-датчанин

В результате такой же до идиотизма простой операции в сети Штази угодили Маргарет Любиг и ее сестра Марианна Ленцков. Все началось в 1960 году, когда Анита Брюнгер, официантка одного из ночных клубов Бонна, пригласила Марианну Ленцков в Берлин на празднование своей помолвки. Она пообещала познакомить там Марианну с неким красивым мужчиной. Поездку оплачивал жених Брюнгер Эрик Михельсон, певец ночного клуба. Родившийся в Дании Михельсон был восточногерманским шпионом, имевшим весьма подходящий псевдоним «Певец», а официантка исполняла при нем роль вербовщицы и курьера. Марианна Ленцков, которой в ту пору исполнился 31 год, развелась со своим первым мужем. Молодой женщине наскучило одиночество, и она была не прочь пофлиртовать. Она работала оператором телетайпа в министерстве внутренних дел, которое контролировало деятельность контрразведки. В Берлине Михельсон познакомил Марианну Ленцков с «Калле» Шраммом и Каем Петерсеном, привлекательными мужчинами, которые утверждали, что являются сотрудниками датской военной миссии. В действительности они были офицерами главного управления «А» Штази. Шрамм, например, сыграл решающую роль в вербовке Габриэлы Гаст, сотрудницы БНД. Петерсеном был восточногерманский актер Роланд Гандт, которого к сотрудничеству в качестве «Ромео» привлек Шрамм. Гандту дали псевдоним «Венске».

После нескольких свиданий в Берлине с Шраммом Марианну пригласили на уик-энд в «дом для гостей датской миссии» в Плауэне близ Хемница. Ее подружка Анита Брюнгер не поехала в Плауэн: свою задачу она уже выполнила. Гандт и Шрамм попросили женщину собрать для них кое-какую информацию. Они объяснили, что Дания вынуждена собирать информацию тайно. Дескать, страна это маленькая и ее партнеры по НАТО с ней мало считаются. Наивная до глупости Марианна Ленцков подписала обязательство о сотрудничестве с «датской разведслужбой» и стала передавать Штази секретные сообщения, поступавшие по телетайпу, включая те, которые касались разыскиваемых шпионов. Ее курьерами были официантка бара и певец.

В 1961 году сестра Марианны, двадцати пятилетняя Маргарет Любиг, которой никак не удавалось выйти замуж, заговорила о своем одиночестве и о том, что ей очень хочется познакомиться с подходящим мужчиной. Марианна тут же известила об этом Шрамма, предложив, чтобы Гандт встретился с ней и ее сестрой в Вене. Шрамм быстро согласился, потому что знал, что Любиг работает секретаршей-переводчицей в министерстве обороны, и давно уже намеревался завербовать ее. В австрийской столице симпатяга Гандт играл роль щедрого хозяина, и Любиг, найдя любовь своей жизни, была вне себя от восторга. Задолго до отъезда сестер из Вены Маргарет согласилась шпионить для Дании. Ей дали псевдоним «Роза». Любиг встречалась с Гандтом в Вене еще три раза. Во время последнего свидания Маргарет потеряла свою девственность, и пара отпраздновала свою помолвку. Гандт подарил ей дорогое кольцо с бриллиантом, купленное на деньги Штази. Маргарет отплатила ему копиями секретных военных документов. Позднее ей время от времени дарили ценные украшения и однажды деньги — 5000 марок. Властям так и не удалось установить, в какую сумму обошлись Штази шпионские услуги Маргарет.

С 1963 и до ухода на пенсию в 1989 году Любиг работала в офисе представителя ФРГ в штаб-квартире НАТО в Фонтенбло, близ Парижа, а затем в аппарате военного атташе посольства ФРГ в Риме, Она имела возможность снимать копии или перефотографировать секретные документы, касавшиеся оборонной политики и планирования производства вооружений. Во время зимнего отпуска в швейцарском городке Арозе Любиг ^— очень набожная прихожанка, каждый день посещавшая церковь, — сказала своему жениху, что хочет очистить свою совесть. Она сказала, что хочет исповедоваться в своих грехах священнику и, если необходимо, своему начальству. Встревоженный ее намерением Гандт предложил ей поехать вместе с ним в Копенгаген, где она могла бы исповедоваться и встретиться с его начальником. Любиг согласилась. Гандт сообщил обо всем Шрамму, в голове которого роился дьявольски изощренный план.

Следующим летом Любиг взяла несколько недель отпуска и отправилась в Данию, чтобы приобрести элементарные познания в датском языке и подготовиться к исповеди. Тем временем сотрудники Штази сняли два дома на окраине датской столицы. Один был резиденцией «начальника» Гандта, а другой — домом его «матери». В последнем остановилась она со своим женихом. Фальшивая мать была восточной немкой, агентом Штази, проживавшей в Швеции. После прибытия Любиг в Копенгаген Гандт представил ее своему начальнику, «генералу». Эту роль сыграл член датской компартии немецкого происхождения. Затем Гандт отвел Любиг в находившуюся поблизости католическую церковь на исповедь к «священнику», который владел немецким языком и которым в действительности был агент Штази Карл-Гейнц Хюппе, подчиненный Эгона Лоренца. Женщина призналась в своем преступлении, однако Хюппе удалось утешить ее. Он сказал ей: «С одной стороны, эти поступки непростительны, но с другой — не предосудительны». На следующий день Любиг вернулась в штаб-квартиру НАТО и продолжила свою шпионскую деятельность.

Эта игра продолжалась до начала 1990 года, когда на Запад после неприятного разговора с генерал-майором Штази Ральфом-Петером Дево сбежал полковник Гейнц Буш, начальник отдела главного управления «А». Интеллектуал Буш давно тяготился своей работой, а тут новый начальник разведки Вернер Гроссман назначил его своим представителем на так называемых беседах за круглым столом, в которых принимали участие правительственные чиновники и диссиденты, чье влияние резко усилилось после падения Берлинской стены. Сутью этих бесед была ликвидация министерства государственной безопасности. Перед добродушным и приветливым Бушем была поставлена задача убедить противную сторону в том, что те, кто работал на восточногерманскую разведку, делали это в интересах мира и что теперь необходимо уберечь их от ареста. Вскоре, однако, Буш понял, что является пешкой в игре Гроссмана и Вольфа. Последний в 1987 году ушел в отставку, но продолжал оставаться влиятельной закулисной фигурой. Оба они хотели сохранить службу внешней разведки в неприкосновенности в качестве инструмента «нового» социалистического правительства с демократическим лицом. Осознав, что ГДР обречена, Буш поменял хозяев и стал весьма ценным приобретением для БНД. Он рассказал о работе с чрезвычайно секретными документами, добытыми шпионскими методами. Буш знал агентов лишь по псевдонимам, однако по роду информации, поступавшей от них, вычислил, где их можно обнаружить. Следователям удалось найти недостающие кусочки мозаики и составить всю картину. Последовали многочисленные аресты. Была арестована и Маргарет Любиг, которая сразу же во всем созналась. Учитывая ее чистосердечное раскаяние и готовность помочь следствию, судья дюссельдорфского суда Инна Обст-Эллерс приговорила ее к полутора годам условно. Сестра Маргарет Марианна Ленцков скончалась до начала процесса. Их куратор из Штази Лоренц умер в 1989 году.

«Ромео» и «Ромьетты»

Восточногерманские спецслужбы в целях вовлечения иностранных официальных лиц с иной сексуальной ориентацией в сомнительные ситуации, которые затем можно было бы использовать для шантажа, привлекали «Ромео»-гомосексуалистов. По этой причине власти крайне неохотно принимали на должности, имевшие отношение к государственным тайнам, лиц, о которых было известно с достаточной долей уверенности, что они являются гомосексуалистами. Эгон Штреффер, гражданский сотрудник министерства обороны, был завербован своим другом Дитером Поппе, глубоко законспирированным агентом восточногерманской военной разведки. Штреффер занимался шпионской деятельностью с 1969 вплоть до своей смерти в возрасте сорока трех лет, последовавшей в 1989 году. Он передавал Поппе секретные протоколы совещаний в министерстве и планы оборонительных сооружений. Он дослужился до поста заместителя начальника архивного отдела министерства и пользовался уважением коллег — настолько, что министр обороны Герхард Штольтенберг в газетном некрологе отозвался о нем как о «честном и пользовавшемся популярностью сотруднике». Вербовщик Поппе, который предложил свои услуги военной разведке ГДР в 1966 году, был арестован в 1990 году. Его выдал перебежчик. Коммунистические хозяева выплатили Поппе за все время его шпионской деятельности около 110 000 марок. Обвиненный в шпионаже с отягчающими последствиями, Поппе в декабре 1991 года был приговорен к шести годам тюрьмы.

С немалым успехом использовались и другие вариации этой игры. Штази привлекала к сотрудничеству многих восточноберлинских проституток, которые соблазняли западных чиновников и бизнесменов. Их постельные забавы фиксировались с помощью аудиовизуальных средств, после чего этих людей шантажировали. Такие проститутки обычно околачивались в барах самых шикарных восточноберлинских отелей. Весьма примечательно, что автору этой книги удалось обнаружить лишь один случай, в котором мужчина дипломат попался на удочку современной Мата Хари.

В список лиц, намеченных для вербовки лично Маркусом Вольфом, попал Генрих Луммер, известный политик из Христианско-Демократического Союза, отвечавший в западноберлинском сенате за внутренние дела. Соблазнительная «ласточка» из Штази Сюзанна Рау затащила Луммера в постель в восточноберлинском отеле, где сотрудник главного управления «А» заснял Луммера голым сверху на проститутке. Когда сотрудники Штази предъявили эти фотографии Луммеру и попытались шантажировать его, политик выставил их вон и информировал о случившемся контрразведку. В схожей ситуации оказался и один американский журналист. Вернувшись в свой номер вечером, он застал там двух незнакомцев. В ответ на законный вопрос, что им здесь понадобилось, один из мужчин показал на кровать, на которой веером было разложено около полдюжины фотографий, где журналист был запечатлен в момент полового акта с женщиной, которую ему наверняка подсунула Штази. Сразу же сообразив, что должно за этим последовать, журналист не потерял присутствия духа. Улыбнувшись, он сказал: «Великолепно… Я возьму парочку этого экземпляра, один вот этот, один…». Сотрудники Штази поспешили прочь, позабыв забрать фотографии.

Политики-шпионы

Штази удалось внедрить несколько шпионов в ведомство федерального канцлера. Однако почти никто из них не мог сравниться по своей эффективности с Гюнтером Гийомом. По большей части это были канцелярские служащие с ограниченным доступом к секретам западногерманского политического лидера. Два агента были раскрыты, но им удалось избежать ареста, скрывшись в ГДР. Не было также недостатка в дипломатах и политиках всех партий, желавших продать свою родину, причем желательно подороже. К последней категории принадлежали в основном социал-демократы, партия которые исповедовала идеологию, близкую к идеологии коммунистов.

Три года поисков вывели сотрудников федеральной контрразведки на агента по кличке «Тепфер», которым, по их предположениям, являлся высокопоставленный чиновник администрации канцлера. В 1993 году следователи генеральной прокуратуры ФРГ, разбиравшие архивы Штази, наткнулись на его истинную фамилию. В ходе беседы с одним дипломатом федеральный прокурор Иоахим Лампе, расследовавший сотни дел о шпионаже, обронил слово «Тепфер». Этот дипломат числился в списке подозреваемых лиц, потому что в ходе компьютерного поиска выяснилось, что он был среди тех, кто ездил в Вену, когда там находился начальник разведки Маркус Вольф. После допроса дипломата попросили зайти в министерство иностранных дел. Там находился бывший офицер Штази, курировавший Тепфера, но не знавший настоящего имени шпиона. Ему был задан вопрос, не является ли дипломат его бывшим подопечным. Офицер ответил, что никогда не встречал этого человека. Затем он спросил дипломата, где тот собирается провести следующие несколько дней. Дипломат ответил: «В доме моего друга Кнута Грендаля». Грен даль был под подозрением, однако конкретных доказательств его вины детективам обнаружить не удалось. Теперь Грендаля задержали для допроса, в ходе которого офицер Штази и опознал его.

Арест Грендаля можно сравнить со взрывом, ударная волна которого до самого основания потрясла боннскую бюрократию и социал-демократическую партию. Шпион оказался близким сотрудником вице-председателя СДПГ Вольфганга Тирзе. Грендаль, партийный идеолог, был завербован Штази в середине 60-х, когда он изучал право. Вербовка была проведена с далеким прицелом. Перед Грендалем была поставлена задача внедриться в правительство, и он вскоре ее начал выполнять. Сначала он поступил на работу в министерство по внутригерманским делам, которое занималось изучением обстановки в ГДР. Работая там, он смог выявить некоторых информаторов министерства, поставлявших из ГДР важные политические и экономические сведения, иногда чрезвычайно секретного характера. В течение двух лет, с 1986 по 1988 год, Грендаль занимал пост политического советника постоянного представителя ФРГ в Восточной Германии. Это была квазидипломатическая работа. В силу своего положения он имел доступ ко всей корреспонденции политического характера, исходившей из администрации канцлера Гельмута Коля, которая касалась политики ФРГ в отношении Восточной Германии. Вот почему контрразведчики думали, что шпиона следовало искать именно там. Грендаль был отвратительным типом. Иллюстрацией того, как низко он пал, может служить следующий факт. Он завел любовную интрижку с женой коллеги. Этот коллега узнал обо всем и поставил в известность главу своего представительства в Восточном Берлине. Тот вызвал к себе Грендаля и сообщил ему, что его откомандировывают обратно в Бонн, поскольку существуют опасения, что сотрудники Штази могут шантажом принудить его к сотрудничеству. Грендаль не стал отрицать свою связь с женщиной и согласился с тем, что представлял собой теперь удобную мишень для шпионажа.

В ходе следствия Грендаль сознался в том, что на встрече с генералом Вольфом он выступал под именем своего друга-дипломата. У него были и другие тайные встречи в Копенгагене, Париже, Венеции и Флоренции. Во время последней встречи с преемником Вольфа генералом Вернером Гроссманом, которая состоялась в Восточном Берлине весной 1990 года, его заверили, что все документы, касавшиеся его деятельности, уничтожены, однако Гроссман никак не мог предвидеть ситуации с перебежчиком. Грендаль не получал денег за свои услуги, за исключением компенсации дорожных расходов и изредка дорогих подарков. Его приговорили к трем с половиной годам тюремного заключения. Суд высшей инстанции сократил этот срок до трех лет.

Карл Винанд, бывший управляющий делами парламентской фракции СДПГ, был приговорен в июне 1996 года к двум с половиной годам заключения и штрафу в 1 миллион марок (750 000 долларов). Шестидесятидевятилетний политик и доверенное лицо лидеров СДПГ, включая канцлеров Вилли Брандта и Гельмута Шмидта, тринадцать лет работал на восточногерманскую разведку. Винанд изо всех сил отрицал обвинения, однако улик было более чем достаточно. Бывший полковник Штази Альфред Фолькель, которому предъявили дело, найденное в архивах Штази, признал, что является курьером Винанда, действовавшего под псевдонимом «Штрайт». В приговоре суда было упомянуто о том, что Винанд ежемесячно получал от Штази 10 000 марок (5000 долларов).

В мае 1995 года повесился Бодо Томас, член парламента Западного Берлина и кабинета бургомистра. Тем самым он избежал суда за шпионаж. Социал-демократ, любитель элегантных костюмов и дорогих сигар, владелец большой коллекции игрушечных солдатиков, Томас был обвинен в том, что он работал на Штази в течение двадцати шести лет.

Вильям Борм, бывший депутат бундестага от свободных демократов, умерший в 1987 году в возрасте девяноста двух лет, шпионил в пользу ГДР с 1973 года. В свое время Борм отсидел девять лет в восточногерманской тюрьме. Его обвинили в том, что он является поджигателем войны и ведет подрывную деятельность против существующего режима — типичное обвинение против диссидентов. Его арестовали в 1950 году, когда он ехал в автомобиле по территории ГДР. В тюрьме ему, очевидно, хорошенько промыли мозги. В то время Борм был заместителем председателя СвДП. Отбыв наказание, он поселился в Бонне, был избран в бундестаг, где работал в комитетах по внутригерманским делам и внешней политике. Ярый сторонник примирения с восточногерманским коммунистическим режимом, Борм обратил на себя внимание контрразведки еще в 1973 году, однако доказательства его шпионской деятельности обнаружить не удалось. Раскопки в архивных залежах Штази в 1991 году показали, что он передавал на Восток протоколы секретных политических дискуссий и был агентом влияния. Многие его речи и газетные статьи были написаны экспертами по дезинформации из Штази. В 1993 году Борма наградил лично Маркус Вольф, что свидетельствует о его значительных заслугах.

Когда по этому поводу попросили высказаться председателя СвДП графа Отто фон Ламбсдорфа, тот лаконично ответил: «Эта новость не удивила нас. Мы давно знали об этом». Одной из секретарш Борма была Иоганна Ольбрих, которую в 1991 году приговорили к двум с половиной годам заключения. Ей было шестьдесят семь лет. Бывшая школьная учительница Ольбрих предложила свои услуги Штази в 1966 году из чисто идейных побуждений. Для нее составили легенду, по которой она стала Соней Люнебург, парикмахером из Западного Берлина, которая переехала на жительство в Восточную Германию. Ольбрих въехала в ФРГ через Францию. Ей дали задание устроиться на работу к Борму. Знал ли он, что она также была шпионкой, — неизвестно, это так и не удалось выяснить. Как бы там ни было, но впоследствии Борм рекомендовал ее на другие работы в правительственных структурах. Получив предупреждение о предстоящем аресте — компьютеры контрразведки вычислили ее, — она бежала в Восточную Германию. После краха ГДР Ольбрих арестовали.

Райнер Отт имел задание устроиться на работу в министерство по внутренним делам, которое получил в 1972 году, когда согласился стать глубоко законспирированным агентом Штази. После того как ему не удалось выполнить задание, он привлек к сотрудничеству своего брата-близнеца Рейнгарда. Рейнгард имел степень доктора экономических наук и состоял в консервативном Христианско-Демократическом Союзе. Будучи экономическим советником фракции ХДС в парламенте земли Северный Рейн-Вестфалия, он имел доступ ко многим партийным секретам. Вдобавок ему удавалось извлекать и другую очень важную информацию, контактируя с высокопоставленными чиновниками. Братья Отт были арестованы в 1992 году, В августе 1994 года их признали виновными в шпионаже. Райнер отделался легко, получив один год условно, а Рейнгарда приговорили к четырем годам тюрьмы, штрафу в 250 000 марок (156 000 долларов) и поражению в гражданских правах на три года.

Гражданская полиция: шпион на шпионе

Едва ли был какой-либо полицейский департамент в Западной Германии, в который Штази не удалось бы проникнуть. Сотрудники полиции, давшие присягу служить закону, без зазрения совести передавали на Восток ценную информацию: списки разыскиваемых лиц и планы действия в чрезвычайных ситуациях. То же самое можно сказать и о земельных управлениях ведомства по охране конституции, которые отвечали за борьбу с экстремизмом правого и левого толка и со шпионажем.

Личные финансовые проблемы заставили Рольфа Грюнерта, капитана гамбургской полиции и председателя ассоциации детективов германской полиции, предложить свои услуги Штази. В начале семидесятых Грюнерт приехал в Восточный Берлин и сказал пограничнику, что хочет встретиться с представителем министерства государственной безопасности. Всякого, кто появлялся на границе с такой просьбой, автоматически передавали в управление внутренней контрразведки генерала Кратча. Кратч был только рад заполучить агента, который был и авторитетным детективом, и членом совета по делам личного состава своего департамента. Однако шпионская карьера Грюнерта, в течение которой он передал Штази все внутренние секреты своего ведомства, оказалась недолгой. В 1978 году контрразведчики отследили один подозрительный телефонный звонок в Восточный Берлин и вышли на Грюнерта. Номер телефона, найденный у него, принадлежал конспиративной квартире Штази. Его приговорили к двум с половиной годам тюрьмы.

Капитан западноберлинской полиции Харальд Вайхерт также жил не по средствам и попытался увеличить доходы за счет Штази, Его отец, ветеран компартии, помог ему в 1968 году установить контакт с Штази. Тогда Вайхерту было двадцать семь лет. Харальд, в свою очередь, завербовал своего старшего брата Ганса, водителя грузовика, в качестве курьера. Как выяснилось на суде, Харальд Вайхерт поставлял информацию о структуре полицейских подразделений, их численности, состоянии готовности, а также списки разыскиваемых лиц, и даже подключился к полицейскому компьютеру. Братьев-шпионов снабдили особым инфракрасным устройством, с помощью которого они могли подавать сигналы через Берлинскую стену, чтобы встретиться с кураторами. Все данные на них были обнаружены в архивах Штази после объединения. Несмотря на всю серьезность их преступных деяний, за которые братья получили не более 70 000 марок (43 750 долларов), суд вынес им чрезвычайно мягкие приговоры. Харальда приговорили к двум годам условно и оштрафовали на 6000 марок (3750 долларов). Его брат Ганс получил один год условно.

Бывшая служащая полиции Мария Траутман отделалась полутора годами условно и штрафом в 1500 марок (940 долларов). Траутман ушла из полиции баварского города Регенсбург в 1986 году после того, как ей не досталась должность, на которую она, по ее мнению, имела больше прав в силу своей высокой квалификации, чем ее коллеги-мужчины. «Кроме того, меня постоянно лапали мои коллеги, и мне это ужасно надоело». Она написала письмо в Штази с предложением своих услуг. Восточногерманская разведка согласилась взять ее на работу при условии, если она вернется в полицию или устроится в управление контрразведки в Мюнхене. Ей обещали разовое пособие в размере 20 000 марок (12 500 долларов) и ежемесячную зарплату в 2000 марок (1250 долларов). Однако прежде, чем ее деятельность начала приносить ощутимые результаты, ГДР рухнула, и Траутман так и не получила от Штази ни единого пфеннига.

Проникновение в органы контрразведки

Когда в 1952 году в добавление к федеральному ведомству были образованы земельные управления по охране конституции, их штаты состояли преимущественно из опытных детективов, набранных из различных полицейских подразделений. Это привело к тому, что проверка в ряде случаев была просто формальностью, так как детективы, чей предыдущий послужной список был незапятнанным, считались вне всяких подозрений. В результате восточногерманские шпионы внедрились во все одиннадцать земельных управлений по охране конституции. Федеральным и земельным контрразведчикам приходилось работать на пределе своих сил и возможностей, чтобы отразить этот натиск, потому что они еще должны были присматривать за правыми и левыми радикалами.

На региональном уровне дело Ганса-Иоахима Адама по своему значению шло следом за предательствами федеральных контрразведчиков Курона и Тидге. Разочаровавшись в профессиональной карьере, многие полицейские стали предлагать свои услуги Штази. Так произошло и с Адамом. Пятидесятилетний старший инспектор полиции набрал номер телефона главного управления «А» Штази, который был ему известен — ведь он сам работал в контрразведке, — и просил соединить его с отделом контрразведки. Он сказал, что располагает информацией о местонахождении Вернера Штиллера, старшего лейтенанта, служившего в отделе научно-технической разведки. Штиллер, которому тогда был тридцать один год, перебежал в 1979 году на Запад и выдал десятки агентов, работавших на его отдел. Ущерб от его предательства был настолько велик, что министр госбезопасности Мильке пообещал награду в один миллион восточных марок тому, кто доставит Штиллера живым или мертвым. Адам, работавший в управлении по охране конституции земли Нижняя Саксония в Ганновере, так и не передал Штиллера в руки Штази, однако Штази все-таки приняла его на работу. До ноября 1989 года он двадцать три раза встречался со своими кураторами и передал им копии совершенно секретных документов, касавшихся методов выслеживания агентов Штази. По данным генерального прокурора, восточногерманская разведка выплатила ему не меньше 300 000 марок (188 000 долларов). Адама выдал перебежчик из органов госбезопасности, и в октябре 1990 года он был арестован. Шесть лет спустя его приговорили к семи годам тюрьмы.

Еще один контрразведчик из Нижней Саксонии, Вильгельм Бальке, который тридцать лет работал на МГБ ГДР, был в 1994 году приговорен к девяти годам заключения. Он должен был также вернуть государству 250 000 марок (156 000 долларов), полученных от Штази, и был приговорен к поражению в гражданских правах сроком на пять лет. В приговоре суда было сказано, что в результате предательства Бальке деятельность его управления была полностью парализована.

Не избежала инфильтрации со стороны Штази и служба федеральной пограничной охраны, в чьи функции входила также охрана всех правительственных зданий в Бонне. Самым нашумевшим было дело директора службы Александра Дамса, разделявшего крайне левые убеждения. Даме начал добровольно шпионить на ГДР еще в 1963 году, когда ему был 21 год. После окончания университета Даме попытался поступить на дипломатическую службу, однако провалился на вступительном экзамене. Тогда он подал заявление в пограничную охрану и был принят. Он успешно поднимался по служебной лестнице, не забывая при этом передавать Штази все, что могло представлять хоть какой-то интерес для его восточногерманских хозяев. На процессе Дамса в 1991 году выяснилось, что он снабдил Восточный Берлин технологией изготовления нового западногерманского паспорта, который, как считалось, невозможно было подделать. Он также передавал циркуляры на разыскиваемых лиц, копии просьб о содействии со стороны БНД и БФФ. Он встречался с кураторами в Германии и других странах Европы, включая Грецию, Швейцарию, Италию, Британию, Австрию и Финляндию. В ознаменование двадцатилетия шпионской деятельности Дамсу было присвоено звание подполковника МГБ ГДР. За эти годы ему было выплачено около 32 500 долларов. После объединения Германии Дамса выдал перебежчик, и в феврале 1991 года его приговорили к шести с половиной годам тюрьмы.

Дипломаты-шпионы

В рядах западногерманского дипломатического корпуса было не менее дюжины шпионов. Большая часть из них была завербована еще во время учебы, в университетах в бурные 60-е годы и в начале 70-х, когда студенческие городки в ФРГ захлестнула волна протестов против войны во Вьетнаме. Многие студенты сочувствовали коммунистам, полагая, что именно они стоят на страже мира во всем мире.

Клаус фон Рауссендорф оказался втянутым в левацкий кружок в 1959 году, когда учился на юридическом факультете западноберлинского Свободного университета. Он часто посещал идеологические дискуссии в коммунистической части города и был завербован в возрасте двадцати четырех лет.

Все шло так, как планировали в Штази. В 1961 году министерство иностранных дел приняло Рауссендорфа на дипломатическую службу в качестве атташе. Он служил в разных посольствах и поднимался по службе, достигнув ранга советника посольства.

На состоявшемся в 1991 году судебном процессе Рауссендорф признался, что с 1963 по 1972 год тайно встречался с курьерами два раза в год и каждый раз передавал от двух до пяти микрофильмов с копиями секретных дипломатических документов. На этих встречах он также делал устные сообщения. В дополнение к этому дипломат пользовался «мобильными тайниками», пряча секретные материалы в туалетах железнодорожных экспрессов, которые проходили по всей территории Восточной Германии. Последняя тайная встреча, на которой он передал документы курьеру, состоялась в октябре 1989 года, за месяц до падения Берлинской стены.

На последней встрече со связником, которая состоялась в Эссене 22 ноября 1989 года, Рауссендорфу сказали, что связь с ним прекращается. Рауссендорф был арестован 9 апреля 1990 года в возрасте пятидесяти пяти лет. В этот момент он занимал пост исполняющего обязанности представителя ФРГ в штаб-квартире ЮНЕСКО в Париже. Следствие так и не смогло установить, какие именно секреты выдал этот дипломат. Однако, по словам перебежчика из Штази, аналитики оценивали его донесения как «удовлетворительные» и «хорошие» и в нескольких случаях «очень хорошие», На процессе в июне 1991 года суд отметил, что значение шпионской деятельности Рауссендорфа лучше всего иллюстрирует тот факт, что он дважды был принят Маркусом Вольфом и имел звание подполковника МГБ ГДР. За предательство Рауссендорфу заплатили около 100 000 марок (около 62 500 долларов). Он был признан виновным в шпионаже из корыстных побуждений и получил шесть лет тюрьмы.

Хаген Блау, советник посольства, также признанный виновным в шпионаже и коррупции, в ноябре 1990 года был приговорен к шести годам тюрьмы, как и Рауссендорф. Его тропа к измене и дипломатическая карьера были почти такими же, как и у Рауссендорфа.

Блау поступил на дипломатическую службу в 1961 году и работал в посольствах ФРГ в Токио, Вене и Лондоне, и, наконец, заместителем посла в Коломбо, Шри Ланка. У Блау имелся миниатюрный фотоаппарат, который был вмонтирован в портсигар, изготовленный в ГДР. Работая в Лондоне, он постоянно консультировался с представителями союзных держав. Эти консультации были посвящены выработке общих позиций на переговорах о сокращении вооружений с Советским Союзом. Кроме того, Блау участвовал в переговорах, касавшихся вступления Великобритании в Европейское Экономическое Сообщество — «Общий Рынок». Все, что только попадало в руки Блау, переправлялось в Штази. Там эту информацию анализировали и делились ею с КГБ, что давало советским представителям явное преимущество за столом переговоров. По словам генерального прокурора ФРГ, благодаря Блау коммунисты были осведомлены о позиции Западной Германии и других западных стран по отношению к Китаю. В МГБ ГДР его ценили, иначе его не принял бы сам Вольф. Блау, по его собственным словам, никогда не требовал денег от Штази, но дважды согласился взять по 6000 долларов по настоянию своего «куратора» во время тайных встреч в Шри Ланке. О Блау отзывались как о блестящем аналитике. В противоположность этому отставной посол Гюнтер Диль сказал: «Я дал ему неудовлетворительную оценку, когда он в течение года работал у меня в Токио. Он довольно умный человек, однако его мышление было настолько хаотичным, что не давало никаких осязаемых результатов». На вопрос, почему, по его мнению, Блау работал на коммунистов, Диль сказал следующее: «Этот человек страдал большим самомнением. Он был убежден, что безусловно прав с моральной точки зрения, а такие вещи, как Берлинская стена и угнетение населения Восточной Германии, его совершенно не волновали».

Людвиг Паули, старший советник министерства иностранных дел, спутался с подброшенной сотрудниками Штази «ласточкой» и под угрозой предания предосудительной связи гласности согласился стать шпионом. Пока, насколько мне удалось установить, Паули был единственным, кто попал в эту ловушку и позднее был разоблачен. За свои прегрешения он заплатил четырьмя годами тюрьмы в 1992 году. Если бы он сообщил о том, что оступился и что его шантажирует Штази, своему начальству, возможно, его ждало бы лишь дисциплинарное наказание в виде понижения в должности на одну ступень. Падение Паули подстроил один немецкий «журналист», с которым он познакомился, работая в посольстве ФРГ в Белграде. Журналист вовлек дипломата в сексуальную эскападу с югославской красоткой. После этого «журналист» представился офицером Штази и пригрозил разоблачением, если Паули откажется сотрудничать с разведкой ГДР.

Паули получил псевдоним «Адлер» и прошел подготовку по криптографии, фотографированию документов, подпольной радиосвязи и пользованию тайниками. За более чем двадцать лет шпионской деятельности он снял копии практически со всех документов, представлявших интерес для Штази, которые только попадали на его стол в различных консульствах в Европе и министерстве иностранных дел, откуда его впоследствии вывели в наручниках. После падения Берлинской стены и краха коммунистического правительства Паули встретился со своим куратором в Восточном Берлине и согласился продолжить шпионскую деятельность в пользу нового правительства ГДР. На определенной стене в Бонне должны были появиться знаки, нанесенные мелом.

Инфильтрация в правительственные структуры и промышленность

О чем бы ни шла речь: о состоянии экономики ФРГ, о ее боеготовности или ядерных исследованиях, шпионы Штази снабжали руководство коммунистического режима к востоку от Эльбы самой исчерпывающей информацией. Перебежчик Вернер Штиллер сказал сотрудникам западногерманской разведки, что каждые S миллионов марок, затраченных на промышленный и научный шпионаж, давали ГДР возможность сэкономить 300 миллионов марок на научно-технических разработках. Штиллер был старшим лейтенантом, который курировал агентов отдела научно-технической разведки первого главного управления. Технологические карты и прочая документация на новые западные системы вооружения часто попадали в Восточный Берлин еще раньше, чем в войска Западного блока.

Одним из самых опасных «кротов» в министерстве обороны был Вольф-Генрих Прельвитц. Его завербовал бизнесмен, который похвалялся своими связями с богатыми французскими лоббистами. «Не заинтересует ли Прельвитца возможность неплохого побочного заработка?». Позднее он заявлял на суде, что у него имелись сильные подозрения в том, что это предложение сделано восточногерманской разведкой. Тем не менее он принял его. За двадцать один год шпионской деятельности Прельвитц перефотографировал более 100 000 страниц секретнейших документов при помощи миниатюрного фотоаппарата, замаскированного под пачку сигарет, и передал их курьерам Штази. Всего от Штази он получил 820 000 марок (512 000 долларов). Среди секретов, выданных им, была документация на новый многоцелевой истребитель «Торнадо» и танк «Леопард-II». Куратор Прельвитца не хотел, чтобы у его подопечного маячил перед глазами соблазн жить не по средствам в своем родном городе или Бонне, и поэтому его шпионские заработки переводились на номерной счет в швейцарском банке.

Прельвитц пользовался этими деньгами, когда проводил отпуска за пределами Германии. Он был арестован в апреле 1991 года с подачи одного из бывших аналитиков Штази, по словам которого, сведения, переданные Прельвитцем, расценивались как «ценные» и «чрезвычайно ценные». Этой добычей восточногерманская разведка делилась с КГБ. В мае 1992 года Прельвитц был признан виновным в измене. Высший суд в Дюссельдорфе под председательством судьи Клауса Вагнера приговорил его к десяти годам тюрьмы.

Гейнц Вернер, старшина военно-морских сил ФРГ, написал письмо на восточногерманскую армейскую радиостанцию «Зольдатензендер-904», в котором предложил разведке ГДР свои услуги. Это предложение было принято разведуправлением Национальной Народной Армии. Вернер, которому тогда было двадцать шесть лет, стал желанной добычей, потому что служил оператором телетайпа шифровального отдела. В 1974 году ему было присвоено звание главного старшины, после чего его перевели в штаб округа в Нюрнберг, где он работал с материалом высшей категории секретности. У него была мини-фотокамера и дипломат с потайным отделением, в котором он прятал принесенные документы. Уму непостижимо, как Вернеру удалось избежать разоблачения после того, как он выкрал секретное устройство — шифровальную машину «Электротель». По словам одного перебежчика, ГРУ советского генштаба придавало огромное значение информации Вернера. Измена Вернера была оценена его хозяевами в 250 000 марок (156 000 долларов). Он получил также несколько наград, в том числе золотую медаль «За боевые заслуги перед Национальной Народной Армией». В январе 1991 года его арестовали и девять месяцев спустя судили. Он был признан виновным в государственной измене из корыстных побуждений и нарушении правил обращения с секретными документами. Суд приговорил его к девяти годам тюрьмы.

Вальтер Ливер был завербован разведкой ГДР в 1976 году с расчетом на перспективу. Он учился в Техническом университете Западного Берлина и закончил его со степенью доктора физики. Он прошел подготовку по радиосвязи, фотографированию документов, и использованию тайнописных чернил. Сначала Ливер три года, с 1983 по 1986, работал в государственном центре ядерных исследований в Карлсруэ и регулярно передавал микрофильмы секретных документов. Затем его перевели в финансируемую правительством Ассоциацию прикладных наук в Бонне. До 1989 года он прятал пленки в тайники в поездах-экспрессах, следовавших в Восточную Германию.

В феврале 1994 года Ливера приговорили к трем годам заключения.

Чтобы рассказать о шпионаже в промышленности, потребовалась бы еще одна книга. Самый большой ущерб нанесли математики Петер и Хайдрун Крауты. Петер работал в фирме «Мессершмидт-Бельков-Блом», производящей вооружение, а Хайдрун — в корпорации «Индустри Анлаген».

Супругов завербовали в 1970 году под чужим флагом: вербовщик из Штази выдавал себя за сотрудника американской военной разведки. Довольно скоро супруги догадались, на кого именно они работают, однако не стали рвать уже сложившиеся отношения. Потеря побочного дохода в несколько сот тысяч марок перевешивала все остальные соображения. Супруги шпионили в течение двадцати лет, передав в числе прочих секретов чертежи танков и самолетов. Их псевдонимами были «Зигфрид» и «Кримгильда», герои древнего германского эпоса. Их удалось выявить лишь при разборке материалов в архиве Штази в 1991 году. Год спустя они были признаны виновными в измене. Петер Краут получил девять лет тюрьмы, а его жена — семь.

По данным германской прокуратуры ФРГ, самым высокооплачиваемым восточногерманским шпионом был Петер Кёлер, заработавший всего лишь за четыре года 1,1 миллиона марок (685 700 долларов). Он был инженером западногерманского филиала американской компании «Тексас Инструменте» и поставлял информацию о производстве компьютерных микрочипов, на экспорт которых в коммунистические страны был наложен запрет. В возрасте 54 лет Кёлер был в 1993 году приговорен к четырем годам тюрьмы и штрафу в 460 000 марок (287 500 долларов).

Карл-Пауль Гебауэр, сотрудник «Ай-Би-Эм Спешиел Системз» в портовом городе Вильгельмсхафене на берегу Северного моря, предложил свои услуги Штази в 1975 году, когда ему было около пятидесяти лег. Его компания тесно сотрудничала со сверхсекретным научно-испытательным полигоном № 71 западногерманских ВМС в Экерферде, близ Киля на Балтийском море. То, что Гебауэр прошел проверку по линии военно-морской контрразведки, впоследствии вызвало громкий скандал: у этого человека оказалось преступное прошлое. Вскоре после окончания второй мировой войны он сидел в тюрьме за соучастие в убийстве американского солдата. Его назначение на пост начальника отдела компании по работе с секретными документами граничило с преступной халатностью.

В начале своей шпионской карьеры Гебауэр передал разведке ГДР документацию, связанную с разработками в рамках проекта «Тенне» систем управления военно-морскими соединениями НАТО. Это давало возможность потенциальному противнику выводить из строя эти системы при помощи электронных помех. Приказы командующего флотом не могли бы дойти до отдельных соединений и кораблей, что привело бы к дезорганизации управления. Тогда командиры кораблей вынуждены были бы принимать решения на свой страх и риск. Документация проекта «Тенне» включала также информацию о шифровальной машине «Экрофокс», проходившую по высшей категории секретности. В 1976 году Гебауэр передал коммунистам копии 13 тысяч документов на шести микропленках.

В начале 1980 года «Ай-Би-Эм Спешиел Системз» прекратила свое существование и Гебауэр потерял работу. Однако до этого ему удалось выкрасть сорок папок с секретными документами, каждая в два дюйма толщиной, которые он должен был уничтожить. Несмотря на то, что он уже не мог больше поставлять какие-либо ценные сведения, Гебауэр продолжал время от времени встречаться с сотрудниками Штази, пока в 1986 году связь с ним не законсервировали. За свои услуги Гебауэр получил от Штази не так уж много, каких-то 70 000 марок (43 700 долларов). Гебауэра выдал один из перебежчиков. Он был арестован в 1990 году. Суд в Берлине приговорил его к двенадцати годам лишения свободы.

Шпионы-журналисты

В первые годы после объединения Германии западногерманских журналистов, разоблаченных как агентов Штази, арестовывали пачками. Некоторые из них трудились в ведущих информационных агентствах страны. Несколько человек отправились в тюрьму, но большинство отделалось увольнениями, условными приговорами и штрафами.

В январе 1996 года скончался один из виднейших журналистов послевоенной поры Карл-Гейнц Майер. На гражданской панихиде бургомистр Берлина Эберхард Дипген назвал его смерть «тяжелой потерей» для журналистского мира Берлина. Когда-нибудь, сказал он, будут вспоминать то время, когда «Карл-Гейнц Майер со своей обычной обстоятельностью и человеческой теплотой выпытывал у сильных мира сего их секреты». Месяц спустя Дипгену станет ясно, почему Майер так любил выпытывать секреты. Генеральный прокурор ФРГ заявил, что власти занимались расследованием шпионских связей Майера еще в 1994 году. В 50-е годы этот журналист был западноберлинским корреспондентом влиятельной газеты «Вестфалише Рундшау», а в 1968 году перешел работать на правительственную радиостанцию «Немецкая волна», главой берлинского корпункта которой и являлся до самого ухода на пенсию. В течение многих лет он был председателем «Берлинской Пресс-Конференции». Это был престижный и влиятельный пост, на который его избрали коллеги, отдававшие дань его таланту. Западно-германское, британское и австрийское правительства в свое время удостоили его высоких наград. Майер подписывал пригласительные билеты на ежегодные обеды своей ассоциации. Эти приглашения были заветной целью всех журналистов, ведь в число гостей входили государственные секретари США Джордж Шульц и Джеймс Бейкер, президент Франции Франсуа Миттеран, президент Израиля Хаим Герцог и канцлер Австрии Бруно Крайский. Майер работал на Штази в течение тридцати лет. Если судить по документам, попавшим в распоряжение властей после объединения Германии, он делал именно то, о чем говорил бургомистр Дипген: выуживал секреты у официальных лиц. Остается неизвестным, как он стал шпионом и какие награды получал от коммунистов. Для восточногерманской разведки, согласно ее собственным документам, Майер был «интересным партнером, который поставлял весьма важную информацию». Сведения о том, что Майер работал на восточногерманскую разведку, поступили скорее всего из ЦРУ, которому один из бывших генералов Штази продал микрофильмы с псевдонимами и настоящими именами 2000 высокопоставленных агентов.

Менеджеры и редакторы левоцентристского журнала «Дер Шпигель» ушам своим не поверили, когда 11 декабря 1990 года генеральный прокурор ФРГ объявил, что глава берлинского бюро журнала Дитхельм Шредер тридцать лет занимался шпионской деятельностью. Родившийся в 1930 году в восточногерманском городе Грайфсвальде, Шредер в последние дни войны сражался в противотанковом отряде гитлерюгенда. Он попал в плен к советским войскам и был освобожден через три месяца. Не исключено, что в плену Шредер идейно перековался, ведь многих его сверстников годами держали в заключении или даже отправляли в ГУЛАГ. После освобождения он продолжил учебу в средней школе. После ее окончания Шредер работал в газете в советской зоне и учился на курсах журналистики и марксизма при Лейпцигском университете. В 1956 году он был принят на работу в главное управление «А» Штази в качестве перспективного агента и отправлен в Западную Германию под личиной «беженца».

Шредер работал в различных информационных агентствах, в том числе и в боннском бюро «Ассошиэйтед Пресс». Вскоре его взяли в «Дер Шпигель» обозревателем по военным вопросам. Здесь ему пришлось контактировать с высшими военными чинами и сотрудниками министерства обороны. В 1964 году была перехвачена радиограмма Штази, адресованная агенту под псевдонимом «Шраммель». В связи с этим Шредер был вызван на допрос в контрразведку. Достаточных оснований для его ареста не было, однако подозрения остались. После этого Шредер стал близким другом министра обороны Манфреда Вернера, с которым он обсуждал военные дела. Вернер хотел назначить его своим пресс-секретарем, но Шредер был членом СДПГ. Шредер также освещал маневры НАТО и беседовал с главнокомандующим войсками этого блока Александром Хейгом. Он был хорошо знаком и с его преемником Бернардом Роджерсом, Богатство и разнообразие информации, поставляемой Шредером, произвело большое впечатление на его кураторов. В середине 80-х годов Шредер по причинам, известным лишь ему одному, прекратил шпионскую деятельность. Десять лет спустя журналиста-шпиона выдал его бывший куратор. В ноябре 1992 года Шредер был приговорен к двадцати одному месяцу условно и уволен из редакции журнала «Шпигель», где он в год зарабатывал 280 000 марок (175 000 долларов).

Причины успехов Вольфа

Эти огромные успехи восточногерманской разведки были не случайностью, но предсказуемым результатом дальновидного и досрочного планирования. Не довольствуясь агентурой, внедренной до 1945 года, Маркус Вольф и его советские наставники почуяли беспрецедентные возможности, открывшиеся перед ними в связи с расколом Германии и началом холодной войны. Западная Германия, которая на востоке граничила с двумя коммунистическими странами — ГДР и Чехословакией, стала передовой линией обороны НАТО. В ФРГ было расквартировано до 600 000 американских, британских, французских, канадских и бельгийских войск. Неуклонно росла экономическая мощь страны, ее демократическое правительство было стабильным и пользовалось все большим влиянием в мировых делах. В противоположность этому Восточная Германия, изолированная от Запада, прозябала. Таким образом, Западная Германия была главной целью военного, политического и промышленного шпионажа. Делались также попытки дестабилизировать обстановку там через кампании дезинформации и агентов влияния. Советские спецслужбы, а также их польские, чешские и венгерские союзники проявляли большую активность в ФРГ, Однако основную часть подпольных операций проводила разведка ГДР. Восточные немцы пользовались такими очевидными преимуществами, как общее культурное наследие и общий язык с западными немцами. Это облегчало информацию, связь и контроль. Кроме того, сотни граждан ФРГ имели в ГДР родственников и Штази было сравнительно нетрудно принудить первых к сотрудничеству, шантажируя угрозой благополучия их родных. В конце пятидесятых дальновидный Вольф, бывший тогда генерал-майором и заместителем министра госбезопасности, приказал приступить к вербовке новых, молодых кадров, многие из которых только что закончили средние школы или университеты. Эти молодые мужчины и женщины прошли спецподготовку и были отправлены в Западную Германию в качестве перспективных агентов. Некоторые, подобно Гюнтеру Гийому, потратили годы на то, чтобы пробиться в высший эшелон правящей элиты, и лишь после этого их деятельность стала давать огромную отдачу.

Именно в этот период, когда Штази окончательно состоялась как мощная, высокоэффективная спецслужба, аппарат ее разведки переехал в министерский квартал и получил название главного управления «А». Вольф добился увеличения ассигнований и штатов. За два-три года сформировалась окончательная структура управления из тринадцати отделов, отвечавших за разведывательные или контрразведывательные операции. Административные, аналитические и научно-технические службы были объединены еще в четырнадцать отделов и рабочих групп, включая отдел подделки документов. Штази превратилась в мощное оружие коммунистов.

^{Генеральный секретарь СЕПГ В. Ульбрихт, генерал КГБ В. Пирожков, генерал-майор МГБ ГДР М. Вольф, министр МГБ ГДР генерал-полковник Э. Мильке. 1969 г.}

^{Вальтер Ульбрихт, Эрих Хонеккер, Эрих Мильке, Владимир Пирожков, Бруно Беатер. 1969 г.}

^{Эрих Мильке}

^{Эрих Циммер, 1931 г.}

^{Вильгельм Цайссер}

^{Вальтер Ульбрихт и Эрих Мильке, 1970 г.}

^{Рюдигер Кнехтель возле Берлинской стены}

^{Вилли Брандт (слева) и Гюнтер Гийом}

^{В качестве тайников-контейнеров для хранения микрофотоаппаратов и шифров служили спичечный коробок, губная гармошка, банка из-под кофе}

^{Ливиец Ясер Храиди — организатор взрыва в западноберлинской дискотеке «Ла Белль» в 1986 г.}

^{Дискотека «Ла Белль» после взрыва, прогремевшего 5 апреля 1986 года}

Члены террористической организации «Фракция Красной Армии»:

^{Сюзанна Альбрехт, Зигрид Штернсбек, Вернер Бернхард Лотце}

^{Моника Хельбинг}

^{Зильке Майер-Витт, Инге Витт, Хеннинг Беер}

^{… и их жертва — Альфред Херрхаузен}

^{Райнер Рупп (справа) и его жена Анна-Кристина}

^{Офицеры контрразведки МГБ ГДР — полковники Карл Гроссман и Вольфганг Кох и генерал-майор Харри Шютт.}

^{Эрих Хонеккер и высшее руководство «Штази» Гюнтер Кратч, Эрих Мильке и Вернер Гроссман}

^{Ильич Рамирес Санчес, он же «Карлос», он же «Шакал»}

^{Юные берлинцы, ворвавшиеся в штаб-квартиру «Штази».15 января 1990 года}

Глава 6
Штази против Соединенных Штатов и НАТО

В 1956 году Троицын понедельник выпал на 20 мая. Следуя вековой традиции, немцы отмечали трехдневный уик-энд в кругу, семьи или выезжали на лоно природы, чтобы насладиться свежей зеленой листвой и ароматом цветущих садов. Более набожные христиане пошли в церковь, чтобы отпраздновать приход Святого Духа к апостолам. Однако у Хорста Гессе не было никаких намерений ехать за город или посещать церковные богослужения. Он решил воспользоваться грубейшей оплошностью охраны, чтобы нанести мощный удар своему работодателю — военной разведке американской армии.

В половине первого ночи 20 мая Гессе вошел в двухэтажную виллу, располагавшуюся по адресу Айзенманштрассе, 4, тихой, немноголюдной улице в Вюрцбурге, на северо-западе Баварии. На этой вилле размещалось подразделение 522 батальона военной разведки армии США, которое вело разведку в Восточной Европе.

Внутрь виллы немец проник без всякого труда, поскольку у него были ключи от входной двери и он имел все права находиться там. Гессе был вербовщиком и главным агентом американской военной разведки.

Оказавшись в холле, Гессе набрал нужный код на замке стальной двери, преграждавшей путь на второй этаж. Затем он направился в кабинет капитана Джеймса Кемпбелла, командира подразделения. За письменным столом стояли два полевых сейфа оливкового цвета марки «Мозлер». Каждый сейф весил 110 фунтов и имел размеры 123/8 дюйма в высоту, 157/16 дюйма в ширину и 17 дюймов в толщину. Эти сейфы были самым надежным местом для хранения секретной документации. Такие же сейфы когда-то устанавливались в почтовых вагонах. Их начали производить во время второй мировой войны, и военные спецификации не предусматривали их защиты от взлома, а лишь против несанкционированного проникновения. Однако вместо простого замкового механизма, который отпирался ключом и мог быть сбит выстрелом из ружья, на них были установлены цифровые кодовые замки. Сейфы можно было легко увезти на тачке, и поэтому армейские инструкции требовали прикреплять их к стене массивной цепью. На практике во многих армейских учреждениях их приковывали цепью к радиатору. Капитан пренебрег даже такими простейшими мерами безопасности.

Гессе знал, что на втором этаже дежурит сержант. Однако это его не волновало. Из прошлого опыта он знал, что этот человек всегда дремлет на койке. И действительно, сержант спокойно похрапывал в соседней комнате. Несмотря на это Гессе старался не шуметь. Он без труда поднял первый сейф и, положив его в брезентовый мешок армейской почты, найденной в кабинете капитана, потащил вниз. Гессе был жилистым и сильным человеком, ростом пять футов и десять дюймов и весил 170 фунтов. Он положил сейф на заднее сиденье своего автомобиля марки «мерседес-бенц-19 °CЛ» и вернулся в дом за вторым сейфом. Сержант все еще спал.

Через пятнадцать минут Гессе уже был на сельской дороге и ехал в северо-восточном направлении к автостраде, находившейся в семидесяти милях. Бак был наполнен бензином под самую заглушку, погода стояла лунная, с редкой облачностью. Было свежо, но не холодно. Дорога была узкой, с множеством крутых, закрытых поворотов и проходила по гористой и лесистой местности, но несмотря на это Гессе ехал с высокой скоростью, снижая ее только в деревнях, которых на его пути встретилось пять или шесть. Около трех часов ночи он выехал на четырехрядную магистраль и, проехав по ней пятнадцать миль на север, свернул на второстепенную дорогу. До границы с ГДР оставалось всего лишь двадцать миль. Гессе мог добраться до нее еще до наступления рассвета, как и планировал. В миле или двух от границы он внезапно увидел замаячивший впереди красный свет, а затем лучи его фар выхватили из темноты две фигуры в форме. Поняв, что это патруль западногерманской пограничной полиции, Гессе сбавил скорость и остановился.

На просьбу показать документы Гессе предъявил удостоверение, выданное отделом по делам беженцев управления по исследованию общественного мнения европейского командования американской армии. В действительности такого подразделения в американской армии не было. Под этим наименованием скрывалась американская военная разведка. Если пульс у Гессе и участился, то он этого никак не показал. Он был уверен, что этот документ выдержит любую проверку, поскольку бланк был подлинным. Он хладнокровно взирал на патрульного, который скрупулезно изучал его удостоверение. В нем, в частности, имелась строка, призывавшая «все союзные силы оказывать помощь предъявителю данного удостоверения». Далее говорилось, что «все документы и другие вещи, находящиеся у предъявителя, являются собственностью Соединенных Штатов и не могут подвергнуться проверке или конфисковаться без разрешения органа, выдавшего данное удостоверение». Признав документ подлинным, патрульный понял, что имеет дело с сотрудником американской разведки. Напряженность, присутствовавшая в его позе, исчезла, он передал документ своему напарнику, который только пожал плечами и усмехнулся. Перед тем как тронуться в дальнейший путь, Гессе угостил каждого патрульного сигаретой и шутливо откозырял им.

Пятнадцать минут спустя Гессе снова остановили. Теперь это уже были восточногерманские пограничники. «Все, добрался», — облегченно вздохнул он. Эту миссию можно считать завершенной, а ведь минуло еще только пять часов утра. Однако вместо торжественной встречи, какую мог ожидать герой, вернувшийся из вражеского тыла, пограничники отнеслись к Гессе со скептицизмом — и не без причины. Единственными документами, которые он имел при себе, были западногерманское удостоверение личности и американский армейский пропуск. Пограничники отказались уведомить центральный аппарат министерства госбезопасности в Берлине, как того требовал Гессе. Вместо этого дежурный офицер взял его под стражу и позвонил в свой штаб.

Когда рассвело, Гессе отвезли в штаб пограничной части в Рудольфсштадте в тридцати милях от границы. Его опять допросили, а затем позвонили наконец в Берлин. Невероятно, но по номеру, который дал Гессе, никто не ответил. Наконец до него дошло, что и его товарищи тоже отмечают Троицу и взяли выходной. Несмотря на то, что это был религиозный праздник, атеистический режим не отказался от него. Очевидно, руководство ГДР опасалось, что попытка покончить с многовековой традицией еще больше углубит пропасть между ним и собственным народом.

Тщательно продуманный план Гессе, самым важным элементом которого было проведение завершающего этапа в спокойный праздничный уик-энд, превратился в кошмар. Офицеры-пограничники отказались помочь ему взломать сейфы, несмотря на уговоры Гессе, повторявшего, что дорога каждая минута. Только во вторник утром, когда в Берлине заработали все учреждения, поступил приказ освободить пленника. Гессе было приказано доставить свою добычу в Берлин, где сейфы наконец были вскрыты, более чем через сутки с тех пор, как Гессе похитил их из канцелярии военной разведки в Вюрцбурге.

Переполох в американской разведке

Оказавшись в своем офисе, капитан Кемпбелл, которого его немецкие агенты знали под именем Джона Уокера, Джонни или доктора Хансена, пришел в ярость. Сержант, который поставил своего командира в известность об исчезновении сейфов с наступлением рассвета, понял, что попал в беду. Однако положение Кемпбелла было еще хуже. В сейфах, среди прочих секретнейших документов, находился список двадцати пяти агентов, которых его подразделение контролировало в Восточной Германии. Теперь уже было поздно вызывать каменщика и вмуровывать в стену цепи, как того требовала инструкция, и объявлять розыск похитителя. Кемпбелл уведомил о случившемся свой штаб, который находился в здании «ИГ Фарбен» во Франкфурте. О том, кто украл сейфы, Кемпбелл не знал.

После звонка Кемпбелла командир 522 батальона военной разведки подполковник Эдвард Кроуфорд понял, что это самый серьезный провал в деятельности американской военной разведки в Европе из всех, какие только до этого момента случались. Он сразу же принял меры. Прежде всего он распорядился отозвать всех агентов, чьи адреса и имена значились в карточках, хранившихся в сейфах. Затем подполковник отправился в Вюрцбург, чтобы отстранить капитана Кемпбелла от должности. Эта процедура не вызывала у Кроуфорда удовольствия. Капитан, двадцативосьмилетний кадровый офицер, подавал большие надежды и был любимцем не только своего командира, но и всего разведотдела европейского командования американской армии в Гейдельберге. Кемпбелл заслужил репутацию первоклассного разведчика тем, что организовал эффективную и надежную разведывательную сеть в Восточной Германии.

Тогда, правда, никто не подозревал, что он был большим мастером втирать очки.

Подразделение в Вюрцбурге было важным звеном в защите Европы от возможного советского нападения. Главной его задачей было наблюдение за железнодорожными коммуникациями от польской границы до Фульда Гап, широкой, ровной долины, рассекавшей горы к западу от Тюрингского леса. Американские стратеги рассматривали эту долину, а также другую долину, Хеб Гап, находившуюся юго-восточнее, на чехословацкой границе, как наиболее вероятные маршруты проникновения советских бронетанковых частей для нанесения удара по центру американской обороны.

В 1956 году электронные устройства подслушивания коммуникаций Варшавского Пакта были примитивными, и поэтому сеть агентов вюрцбургского подразделения играла роль системы раннего предупреждения. Почти все они были восточногерманскими железнодорожниками, которых снабдили мини-рациями последней модели. В их задачу входило наблюдение за передвижениями платформ, на которых можно было осуществлять перевозки танков по гористой местности. Они также следили за изменениями в стратегических запасах угля, необходимого для паровозов, которые тогда составляли основную часть железнодорожных локомотивов в Восточной Европе.

Провал любого агента в то время был катастрофой. Высшее командование американской армии не на шутку встревожилось после того, как Советы перебросили в пограничный район большое количество пехотных частей из Центральной Азии. Обычно такие части шли в первой волне наступления. Иными словами, это было обычное пушечное мясо. Многие офицеры отправили свои семьи домой, хотя приказа на эвакуацию не было.

Прекрасно функционировавшая разведывательная сеть, на создание которой было потрачено столько труда, начала разваливаться. Уже через сутки после похищения сейфов девять из двадцати пяти активных агентов вняли предупреждению, срочно переданному по радио, и перебрались в ФРГ, причем некоторые даже с семьями. Здесь их встретили американские «опекуны» и препроводили на базу в Вюрцбурге. Судьба остальных шестнадцати оставалась в течение некоторого времени неизвестной. Если бы сотрудники центрального аппарата Штази в Берлине не прохлаждались, воспользовавшись религиозным праздником, спастись не удалось бы никому.

Пока командир 522 батальона военной разведки пытался на месте оценить нанесенный разведсети ущерб, контрразведчики начали допрашивать военнослужащих вюрцбургского подразделения.

Установить личность похитителя оказалось делом не простым. Из двенадцати немецких сотрудников, работавших там, на базу по тревоге явилось восемь. Другие четверо, включая Гессе, находились на заданиях, и установить с ними контакт пока было невозможно, В то время версия о том, что похищение было осуществлено одним из собственных агентов, никому в голову не приходила. Все думали, что это дело рук человека постороннего, несмотря на то, что такой сценарий больше походил на фантастику. Некоторые специалисты по разведке видели в краже сейфов прелюдию к худшему, возможно даже к нападению СССР. Майор Уильям Лейден, командир подразделения батальона в северогерманском городе Бремене, получил по телетайпу шифровку, которая сильно встревожила его. Можно было подумать, что вот-вот начнется война. В ней было сказано, что ожидается нападение ударных групп восточногерманского министерства государственной безопасности на все подразделения 522 батальона с целью похищения секретных документов. Майор Лейден приказал своим подчиненным вооружиться. Однако единственным оружием, имевшимся в их распоряжении, были лишь «кольты» 38 калибра. «В то время в Бремене практически не было никаких американских войск, — позже вспоминал Лейден. — Поэтому я попросил прислать нам более серьезное оружие. Я знал, что армия занервничала, и потому мы укрепили небольшой дом, в котором находились, и приготовились к перестрелке». Нападения американцы так и не дождались.

Через несколько дней тревогу отменили. Допрос жителей, проживавших рядом с домом на Айзенманштрассе, которые являлись осведомителями военной контрразведки, дал наконец результаты. Человек, который в ту ночь поздно вернулся домой, сказал, что заметил, как в комнате на втором этаже «таинственного дома» — так прозвали его местные жители — горел свет. Он вспомнил, что видел мужчину, грузившего в машину какой-то тяжелый мешок. Ему показалось странным, что все это происходило глухой ночью да еще в такой праздник, когда все отдыхают. Он вспомнил и марку машины — «мерседес-бенц 19 °CЛ» белого цвета с открывающимся верхрм. Все сразу встало на свои места. Такой автомобиль был только у вербовщика главного агента 0065–09 Хорста Бергера (псевдоним, который военная разведка дала Хорсту Гессе). Ориентировка с его приметами была разослана в органы американской военной полиции и германской полиции. В ней говорилось, что он разыскивается за кражу американского казенного имущества. Через несколько часов поступили плохие известия — с поста пограничной полиции сообщили, что два пограничника по описанию узнали человека, который, когда они в последний раз видели его, ехал в сторону восточногерманской границы.

Начальство, уязвленное до глубины души

Находившийся в Форт-Холеберд близ Балтимора генерал-майор Бонифаций Кемпбелл, узнав о фиаско в Вюрцбурге, метал громы и молнии. Этого строевого командира с боевым опытом лишь недавно назначили начальником разведцентра американской армии, куда входила и школа контрразведки. Тогда же начальник штаба армии приказал генералу Кемпбеллу реорганизовать деятельность военной разведки за рубежом. «Теперь ясно, что армейская разведка по уши в дерьме, и просто не хватает ругательств, какие можно было бы высказать в ее адрес», — сказал он полковнику Францу Россу, своему начальнику штаба, которого он вызвал к себе в кабинет. Заметив изумленное выражение на лице Росса, генерал Кемпбелл подал ему сообщение под грифом «совершенно секретно», полученное по телетайпу. Полковник быстро пробежал его глазами и выругался.

Подобно генералу, Росс был новичком в Форт-Холеберде и вообще в военной разведке. Генерал сделал его своим начальником штаба после того, как тот выписался из центрального военного госпиталя имени Уолтера Рида, где ему сделали операцию на желудке. Этот артиллерист, уроженец штата Джорджия, призванный в армию в 1940 году и начавший службу простым рядовым, идеально подходил для предстоящей работы. Многие генералы знали его и уважали за профессионализм, честность и деловой подход к любому поручению. Его знали также и как правдолюбца, который резал правду-матку в глаза начальству всякий раз, когда встречался с халатностью и неумелым руководством со стороны командиров. Довольно высокий — ростом около 180 сантиметров, Росс излучал уверенность и опыт. Если бы он жил веком раньше, то наверняка был бы шерифом или судебным приставом. На бедре у него болталась бы кобура с шестизарядным револьвером, и он гонялся бы за грабителями и прочими уголовниками. Подчиненные называли его «крутым парнем». Четыре бронзовые медали за отвагу и три другие медали говорили сами за себя. «Не вникай пока что в остальные дела, Франц, — сказал генерал Кемпбелл. — Я хочу, чтобы ты слетал туда и выяснил, что там происходит. Через две недели ты должен быть здесь и доложить мне, как нам лучше расхлебать эту кашу».

Помимо расследования случая с похищением сейфов в 522 батальоне, полковнику Россу было приказано присмотреться поближе к 513 группе военной разведки, которая только что была сформирована в лагере «КэмпКинг» в Оберурзеле, городке в горах Таунус близ Франкфурта. До того как в мае 1945 года этот лагерь был захвачен американской армией, там был пересыльный лагерь германских ВВС, где офицеры разведки допрашивали американских летчиков, сбитых над территорией Германии или оккупированных стран, прежде чем отправить их в обычные концлагеря. Странно, но этот лагерь был довольно приятным местом. Пленные размещались в уютных домиках, удивительно гармонично вписывавшихся в живописный ландшафт. Информацию здесь извлекали без помощи резиновых дубинок: вместо этого пленных возили во франкфуртскую оперу и местный плавательный бассейн. Это мягкое обращение было правилом, и некоторые пленные попадались на эту удочку — например, один полковник, которому позднее предъявили обвинение в измене. После войны здесь были интернированы высокопоставленные германские официальные лица и лагерь именовался европейским разведывательным центром. Первые операции разведки против Советской армии к востоку от Эльбы планировались именно там, после того как воинственность Сталина стали рассматривать как серьезную угрозу Западу.

Восточный Берлин предъявляет похитителя сейфов

29 мая, через десять дней после исчезновения Гессе вместе с сейфами, Отто Гротеволь, премьер-министр ГДР, выступил с речью в Народной Палате, послушном воле коммунистов парламенте. Он объявил о том, что в ГДР перебежал немец, долго работавший в американской разведке. «В качестве жеста доброй воли он привез с собой сейф с документацией американского шпионского центра. На основании этих документов было арестовано 137 вражеских агентов». Он не назвал имени перебежчика и не стал вдаваться в дальнейшие подробности. Однако по Вюрцбургу уже пошли слухи о том, что с виллы на Айзенманштрассе были украдены документы и переправлены в Восточную Германию.

В ответ представитель американской армии сделал заявление, в котором назвал утверждения Гротеволя ложными.

К тому моменту когда Гротеволь сделал свое заявление, полковник Росс провел уже несколько дней в 513 группе военной разведки, проверяя досконально все стороны ее деятельности. Он был глубоко удручен открывшейся перед ним картиной. Если бы хирурги к этому времени не вырезали большую часть его желудка, то им бы пришлось это сделать после инспекционной поездки. Вместо контроля и управления всей деятельностью военной разведки в Европе группа выполняла сугубо административно-хозяйственные функции. Ее командир не имел ни малейшего представления о том, что происходит за стенами его кабинета. Впрочем, у него и не было полномочий вмешиваться в ход операций подразделений военной разведки, которые якобы находились под его командованием. Росс также расследовал инцидент в Вюрцбурге, потратив много часов на допросы военнослужащих 522 батальона.

Глубоко расстроенный, полковник Росс поехал в штаб американский войск в Европе, находившийся в Гейдельберге. Верный своей репутации прямого человека, он не стал выбирать слова, чтобы объяснить генерал-майору Джону Виллемсу, начальнику разведотдела штаба, в каком плачевном состоянии находятся дела. «Все эти нелегалы занимаются Бог знает чем и ни перед кем не отчитываются», — сказал он генералу. Генерал Виллеме стал вызывать к себе одного за другим своих подчиненных и беседовать с ними в присутствии раздраженного полковника. Все признали правоту Росса. Подразделения, собиравшие развединформацию с помощью агентов-нелегалов, сообщали о результатах офицерам гейдельбергского штаба, но не были им подчинены. Не существовало также никакого централизованного контроля за расходованием средств из соответствующих фондов. «К командиру 513 группы относятся как к мальчику на побегушках, но если что-то не так, то все валят на него», — сказал Росс, даже не пытаясь скрыть свою злость.

Россу также стало известно, что некоторые чины штаба европейского командования время от времени наезжали в вюрцбургское подразделение, где предприимчивый капитан Кемпбелл устраивал для них щекочущие нервы представления. Они были свидетелями засылки агентов через усиленно охранявшуюся границу с Восточной Германией. Все спускались в подвал виллы на Айзенманштрассе, 4 и там капитан тыкал указкой в карту. «Наш агент только что сообщил, что он приближается к месту, которое в ходе предварительной рекогносцировки было намечено нами для перехода границы, — торжественно провозглашал он перед синклитом штабников из Гейдельберга. — Нам известен график обхода границы восточногерманскими патрулями, и через минуту там все будет чисто». Затем в динамике раздавалось потрескивание и кто-то говорил по-английски с сильным акцентом: «Я нахожусь у колючей проволоки… пограничников не видно». Держа всех в напряжении, достойном фильмов о Джеймсе Бонде, агент описывал, как он пролез под колючей проволокой. Затем слышалась автоматная очередь, и наконец голос произносил: «Граница пройдена». День спустя те же самые штабные ищшки следили за возвращением агента с добытой информацией через границу. Если кое-кто из офицеров изъявлял желание проехать к границе и посмотреть на все происходящее своими глазами, капитан Кемпбелл говорил, что это слишком опасно. Обычно ему удавалось разубедить их.

«А теперь, джентльмены, пожалуйста, послушайте меня внимательно, — сказал Росс. — Мне известно насчет этих спектаклей с переходом границы, и могу сказать вам, что вас водили за нос. Да, капитан Кемпбелл — офицер находчивый, спору нет, однако вам он втирал очки. Вы были свидетелями ловкой шарады. Передачу по рации вел один из его помощников с лужайки в нескольких милях от Вюрцбурга. Это был обман. Да, у него действительно было несколько толковых агентов, добывавших ценную информацию. Однако в целом эта вилла в Вюрцбурге произвела на меня впечатление большого борделя. — Усмехнувшись, Росс добавил: — Когда я сообщил об этом Кемпбеллу, он стал клясться, что женщины, шаставшие туда-сюда, были уборщицами, — «путцфрауэн». Честное слово, он так и сказал — уборщицы». Офицеры оцепенело молчали.

В Форт-Холеберд генерал Кемпбелл все еще переваривал доклад своего начальника штаба, когда ему позвонил из Пентагона помощник начальника штаба сухопутных сил США по разведке и сказал, что главнокомандующий американскими войсками в Европе хочет назначить Росса новым начальником 513 группы военной разведки. Не согласится ли генерал отпустить его? «Только если сам Франц получит генеральскую звезду», — ответил Кемпбелл. Однако Россу не суждено было стать бригадным генералом. Из-за болезни желудка его вычеркнули из списка кандидатов на получение генеральского звания.

Росс отправился в Германию в качестве командира 513 группы, но генеральской звезды не получил, — лишь ответственность за 3000 офицеров, солдат и вольнонаемных специалистов. Все это Росс воспринял как должное. Он твердо решил сделать из своей части настоящую, даже образцовую боевую единицу. Однако перед вступлением в новую должность он снова явился в штаб европейского командования американской армии, где изложил свои требования помощнику начальника разведотдела полковнику Чарльзу Джонсону. Тот порекомендовал ему написать проекты реорганизационных и оперативных приказов. По мнению Росса, это был беспрецедентный случай, однако он последовал рекомендации Джонсона, и главнокомандующий не изменил там ни единой запятой. Согласно этим приказам руководство всеми разведывательными операциями в Европе возлагалось на Росса. В его распоряжение переходили и все оперативные фонды.

Инструмент пропаганды

10 июля 1956 года, пятьдесят два дня спустя после похищения сейфов, министерство государственной безопасности ГДР устроило пресс-конференцию, на которой выступил Хорст Гессе. В отличие от мешковато одетых партийных функционеров, на темноволосом шпионе был элегантный серый двубортный костюм и белая рубашка. Его галстук был завязан безукоризненным виндзорским узлом. Этому Гессе научили его американские «друзья». Он держался спокойно и уверенно. Это был его звездный час. Помимо представителей коммунистической прессы присутствовали репортеры из Западного Берлина и иностранные корреспонденты «Ассошиэйтед Пресс», «Юнайтед Пресс», «Ройтерс», а также агентства «Франс Пресс».

Сидя рядом с полковником МГБ, Гессе прочитал заявление, в котором говорилось, что он был завербован американской военной разведкой в 1954 году, когда работал в восточногерманском городе Магдебурге. За хорошую работу его перевели сначала в Берлин, а затем в Вюрцбург, где он стал главным вербовщиком агентов.

«В силу занимаемого мной положения я знал довольно много о подразделениях военной разведки в Вюрцбурге по вербовке агентов в ГДР», — сказал он. Затем Гессе подробно остановился на некоторых операциях, касавшихся сбора информации о транспортных коммуникациях и военных объектах Советской и восточногерманской армий. Он признал кражу двух сейфов. Несмотря на всю его выдержку и самообладание, он больше всего походил на робота, механически повторявшего то, что было запрограммировано его хозяевами из Штази: «После того как у меня зародилось много сомнений относительно справедливого характера моей работы, я решил порвать с этой спецслужбой и перейти на сторону ГДР. В качестве доказательства моей доброй воли и искренности моего поступка и в надежде возместить ущерб, нанесенный ГДР в результате моей прежней деятельности, я принял решение взять с собой уже упоминавшиеся выше сейфы вместе с их важным содержимым».

Гессе утверждал, что в одном сейфе был список агентов, но не повторил цифру, приведенную ранее премьер-министром Гротеволем. В другом сейфе, по его словам, было 2000 бланков западногерманских паспортов, 100 журналистских удостоверений, около 100 бланков удостоверений сотрудников гейдельбергского уголовного розыска и почти 250 бланков удостоверений членов ассоциации германских детективов. Были также бланки удостоверений сотрудников управления по изучению общественного мнения при штабе американских вооруженных сил и топографической службы.

Затем Гессе назвал имена коллег-вербовщиков в Вюрцбурге и в Западном Берлине и имя своего начальника, капитана Джона Уокера (псевдоним Кемпбелла). Он отозвался о капитане как о беспринципном, грубом человеке, который наслаждается тем, что «унижает, запугивает и издевается» над своими сотрудниками. «Все немцы для него были людьми второго сорта, которые должны были бездумно и слепо выполнять его указания», — читал Гессе с лежавшего перед ним листа. Затем он сделал драматическую паузу перед нанесением удара, который по замыслу его хозяев из Штази должен был стать нокаутирующим: «Это означает, например, что агент, отказывающийся выполнять его задания, будет расстрелян. Доказательства этого содержатся в сейфе, который я привез с собой в ГДР. Военнослужащим и сотрудникам вспомогательного персонала также угрожают расстрелом в случае, если они осмелятся нарушить приказы и директивы управления военной разведки».

Ни Гессе, ни Штази не предъявили «доказательства» этого утверждения, и поэтому мы, возможно, никогда не узнаем, существовали ли такие угрозы со стороны капитана Кемпбелла в действительности. Однако полковник Росс отзывался о капитане как о «безжалостном негодяе». В завершение Гессе зачитал список восточных немцев, намеченных к вербовке, но отказавшихся «играть в грязную игру».

Репортеры начали интересоваться деталями. Как ему удалось совершить побег? Каким автомобилем он пользовался? Помогал ли ему кто-нибудь? Чем он сейчас занимается? Прежде чем Гессе смог ответить, опекавший его полковник Штази вмешался и сообщил, что у его подопечного было «много помощников из числа западных немцев».

Штази тщательно скрывала тот факт, что Гессе не был обычным гражданином, разочаровавшимся в агрессивной политике Запада. В действительности после его вербовки американцами ему было присвоено звание лейтенанта госбезопасности. Когда стало ясно, что никакой конкретизации обстоятельств этого дела не будет, западные корреспонденты начали покидать конференц-зал. «Как бы то ни было, — размышлял редактор вюрцбургской газеты «Майн-Пост», — Восток явно хочет извлечь из всего этого дела политическую выгоду».

Расследование продолжается

В «Кэмп-Кинг», в штаб-квартире разведки, аналитики исследовали заявление Гессе и не нашли ничего, кроме того, что уже было известно.¹ Они надеялись узнать больше о количестве арестованных агентов — 137, о чем сказал премьер Гротеволь, но на пресс-конференции Гессе это число не было названо. Может быть, дознаватели что-то упустили? После первого допроса капитана Кемпбелла выяснилось, что в одном из сейфов содержались дела лишь двадцати пяти главных агентов, и девяти из них удалось бежать. Но аналитики не исключили того, что цифра, названная Гротеволем, может соответствовать действительности. Главные агенты руководили сетями, которые могли состоять из дюжины или более субагентов. Только главный агент выходит на контакт с контролером, который может и не знать размера сети.

Пытаясь найти разъяснение этому расхождению, Росс приказал заново допросить всех военнослужащих вюрцбургского подразделения. Наконец правда выплыла наружу. Капитан Кемпбелл скрывал тот факт, что он содержал около тридцати главных агентов, которые не были им зарегистрированы. По правилам разрешалось производить временные выплаты единовременных вознаграждений источнику без присвоения ему псевдонима и не ставя об этом в известность вышестоящее начальство. Однако неоднократное использование источника без псевдонима считалось прямым нарушением инструкций, введенных в действие приказом начальника разведотдела штаба европейского командования. Был сделан вывод, что восточногерманская контрразведка нейтрализовала и всех источников капитана Кемпбелла, не имевших псевдонимов.

На совещании со своими контрразведчиками полковник Росс приказал сформировать инспекционные группы, которые должны были объехать все полевые подразделения и проверить документацию. Было приказано либо прекратить сотрудничество со всеми агентами, не имевшими псевдонимов, либо зарегистрировать их должным образом. «Не исключено, что восточные немцы значительно преувеличили количество арестов, — сказал он. — Однако я требую соблюдения строгого режима безопасности, и пусть все знают, что тем, кто его нарушит, придется иметь дело со мной». Затем он объявил, что капитану Кемпбеллу приказано вернуться в Соединенные Штаты, однако его не перевели домой немедленно. Капитан отделался легко. 6 августа 1956 года генерал X. Хоудз, главнокомандующий американскими войсками в Европе, объявил Кемпбеллу выговор.

15 октября 1956 года старший уорент-офицер Сесил Лейс сообщил командиру 522 батальона военной разведки, что пять агентов, работавших на вюрцбургское подразделение, предстали перед восточногерманским судом в Магдебурге. Лейс служил в разведотделе штаба европейского командования в Гейдельберге, где занимал должность помощника контролера по работе с агентами. Эта информация была основана на заметке, появившейся в одной восточногерманской газете, где было сказано, что шпионы получили сроки от тринадцати месяцев до семи лет каторги. О других процессах против агентов, которых удалось выявить с помощью документации, выкраденной Гессе, в средствах массовой информации не сообщалось.

Не буди лиха

Тем временем девяти агентам, которым удалось бежать из ГДР, пришлось в ожидании статуса беженцев прожить на злополучной вилле в Вюрцбурге четыре месяца. Их кормили и обеспечивали деньгами на мелкие расходы. После получения вышеупомянутого статуса бывшим агентам выплатили подъемные в размере от 500 до 1500 марок. При этом с них взяли расписки в отказе от каких-либо претензий. Компенсацию никак нельзя было назвать достаточной. Ведь, в конце концов, эти люди рисковали многим в интересах Соединенных Штатов. Они потеряли жилье и все прочее движимое и недвижимое имущество и чуть было не поплатились свободой из-за халатного отношения американского офицера к своим обязанностям.

Такое пренебрежительное отношение аукнулось в январе 1957 года. Пять бывших агентов подали в штаб европейского командования заявление о дополнительной компенсации. Штабисты тут же отфутболили их подполковнику Кроуфорду, командиру 522 батальона военной разведки. В письме под грифом «секретно» Кроуфорд ответил, что в свете отрицания американской стороной самого факта хищения сейфов единственной возможной реакцией военных властей является отказ от выплаты компенсации: «Любое признание таких притязаний юридически состоятельными могло бы повлечь за собой подобные требования со стороны потерянных источников». Вне всякого сомнения, Кроуфорд полагал, что действовал в лучших интересах правительства. Однако эти агенты были не просто «потерянными источниками», они были жертвами предательства. Тем не менее, следуя рекомендации полковника, начальник отдела военной юстиции штаба европейского командования в Гейдельберге отказал в удовлетворении требований бывших агентов. Почти два года руководство военной разведки США в Европе палец о палец не ударило, очевидно надеясь, что претензии испарятся с прошествием времени. Случилось, однако, обратное: к концу истекшего периода иски подали уже все девять бывших агентов. В декабре 1957 года главный уорент-офицер Клинтон Б. Шейфер был вынужден вернуться к этому вопросу. Несмотря на первоначальный отказ, бывшие агенты не отказались от своих намерений, и поэтому за ними постоянно присматривали сотрудники военной контрразведки.

Наблюдением было установлено, что «вюрцбургская девятка» наняла американского адвоката из Нью-Йорка, Джорджа Дикса. В сообщении, которое Шейфер получил из военной контрразведки, в частности говорилось: «В результате дальнейшего наблюдения выяснилось, что Дикс проявляет к этому делу активный интерес и что заявители передают ему подробную информацию в обоснование своих претензий».

Пока Шейфер размышлял, что ему делать в этих обстоятельствах, к нему поступило еще одно тревожное сообщение. Один из бывших агентов потребовал у командующего американскими войсками в Берлине компенсацию в размере «7850 марок в качестве возмещения ущерба, а также оплаты оперативных расходов и выплаты денежного содержания в период работы агентом вюрцбургского подразделения».

Этот новый иск подсказал Шейферу идею послать меморандум начальнику отделения разведки на транспорте. «Последний факт высвечивает в совершенно ином свете проблемы, возникшие у нас в связи с деятельностью этой группы, поскольку это неизбежно приведет к тому, что новый жалобщик установит контакт с другими бывшими вюрцбургскими источниками, проживающими в Западном Берлине и Западной Германии», — писал Шейфер. Эхо от скандалов с похищением сейфов никак не могло утихнуть. Такому положению дела Штази не могла не нарадоваться. Ведь когда коммунистические агенты попадали в руки контрразведки или спасались бегством, Штази выплачивала им щедрые денежные вознаграждения, давала квартиры и устраивала на хорошую работу.

У Шейфера, должно быть, вырвался глубокий вздох, прежде чем он порекомендовал достичь группой бывших агентов «соглашения на справедливой основе». Но даже и в этом случае речь шла о мизерных по сути дела суммах. «Эти выплаты должны колебаться в размерах от 5000 марок (1250 долларов) до 10 000 марок (2500 долларов)», — писал он. В подтверждение своих выкладок Шейфер писал, что некоторые агенты «пострадали гораздо больше других, некоторые сравнительно молоды и уже приспособились к новому образу жизни, в то время как другие испытывают трудности с подысканием подходящей работы в силу своего возраста». В заключение Шейфер предлагал, чтобы компенсации были выплачены истцам непосредственно по каналам военной разведки, а не через Дикса. По его мнению, это было вызвано тем, что начальник военно-юридического отдела штаба официально уже признал их иски несостоятельными. «Кроме того, в случае если нам не удастся урегулировать этот вопрос, то мы всегда сможем официально отрицать, что пытались это сделать». Шейфер также предупредил, что даже если его рекомендации будут реализованы, это дело не следует считать полностью закрытым. «В восточной зоне арестованы и помещены в тюрьму многие наши информаторы, которые позднее могут появиться здесь и потребовать помощи».

Меморандум Шейфера пролежал без движения два месяца. Тогда он написал еще один меморандум, призывая в нем полностью пересмотреть прежнюю позицию. Предвидя, что этот меморандум может остаться без внимания, он добавил новый нюанс. Он предложил обратиться за содействием в БНД. Это содействие, по мысли Шейфера, должно было заключаться «в оказании давления на группу бывших агентов, с тем чтобы последние отказались от своих исков».

На переосмысление нового меморандума начальству Шейфера понадобилось еще два месяца. Наконец оно решило умыть руки и поручило полковнику Россу из 513 группы военной разведки уладить дело. К тому времени Росс уже провел в своей части реорганизацию. Операции в Восточной Германии шли более успешно несмотря на серьезное противодействие спецслужб Восточного блока. В своей статье «Гангстеры из американской секретной службы» печатный орган чехословацкой компартии газета «Руде право» назвала полковника Росса «серым призраком», это прозвище вошло в обиход с легкой руки пражского резидента КГБ, по словам которого, Росс появлялся в местах, где что-нибудь затевалось, так же внезапно, как и исчезал. Росс гордился этим прозвищем. Оно стало как бы знаком отличия. Однако случались и проколы: то опять сбежит кто-нибудь к коммунистам, то Штази удастся внедрить своего человека в американскую разведку. Однако никто не нанес такого ущерба американской разведке, как Гессе. Росс знал о претензиях бывших агентов и не удивился, когда ему поручили окончательно разобраться с этим делом. Он знал, как это сделать, у него был человек, на которого он мог всегда положиться, — Джон Виллеме, имевший опыт по этой части. Капитан контрразведки Виллеме, владевший французским и немецким языками, появился в Германии еще во время войны. Он участвовал в операции «Бумажная скрепка», целью которой был захват немецких ракетных специалистов, прежде всего Вернера фон Брауна, под руководством которого была сконструирована ракета для первого полета человека на Луну, и вывоза их в Соединенные Штаты. После войны Виллеме остался в Германии в качестве вольнонаемного служащего. Он занимал должность начальника отдела спецсвязи 513 группы. Многие немцы, которым он в суровые послевоенные годы помогал продовольствием и такими дефицитными товарами, как американское мыло, шоколад, сигареты, теперь занимали высокие посты на государственной службе. Среди его друзей были бургомистры, начальники полиции, адвокаты и высшие чины ведомства по охране конституции. Никакой другой разведчик в Германии, включая сотрудников ЦРУ, не имел таких хороших связей, как Виллеме.

30 апреля Виллеме поехал в штаб-квартиру ведомства по охране конституции в Кельне. Он знал, что в немецкой контрразведке имеется специальный отдел по трудоустройству бывших агентов. Его разговор с главой БФФ Манфредом Шрюбберсом продолжался тридцать минут, и проблема была решена. Бывшим вюрцбургским агентам предоставили хорошо оплачиваемую работу и новые квартиры, в течение пяти лет они были освобождены от уплаты подоходного налога. Все они с радостью согласились на такой вариант и дали подписку о неразглашении фактов, касавшихся их работы на американскую разведку и урегулирования их претензий.

Хорст Гессе. Образ и действительность

В течение десяти лет Гессе ездил по ГДР и выступал с рассказом о своих подвигах на партсобраниях, в школах и перед членами спортивно-технического общества. К 1966 году он достиг звания подполковника и в связи с ухудшившимся здоровьем ушел в отставку. В 1975 году, когда в американской разведке никто уже и не помнил о похищении сейфов, а полковник Росс вот уже двенадцать лет как был на пенсии, всю эту историю снова вытащили на свет божий. Гессе прославили в фильме как героя, который служил «рабоче-крестьянскому государству», выполняя опасное задание. Пытаясь создать триллер по типу фильмов о Джеймсе Бонде, коммунистические пропагандисты даже дали ему название «По прочтении сжечь».

Фильм восхвалял заслуги Хорста Гессе, «героического товарища», «разведчика, служившего делу мира», который проник в американскую разведку. В рецензии на фильм, помещенной в органе ЦК СЕПГ «Нойес Дойчланд», были приведены некоторые подробности, судя по которым похищение сейфов было результатом тщательно спланированной операции. Аналитики американской военной контрразведки не смогли подтвердить достоверность этой новой информации. Их скептицизм имел под собой некоторые основания. Например, коммунисты утверждали, что американский военный суд приговорил Гессе заочно к смертной казни. Американские военные трибуналы никогда не рассматривали дел гражданских лиц. Американские военные суды, которые рассматривали преступления, совершенные немцами против оккупационных сил, были распущены после образования ФРГ. Это случилось за пять лет до того, как Гессе украл сейфы.

После краха коммунистического режима в 1989 году о деле Гессе вспомнили снова. Оно всплыло в ходе бесед с бывшими восточногерманскими разведчиками. Бывший полковник Райнер Виганд признал, что несмотря на ложь и полуправду, ставшие типичными приемами пропагандистов ГДР, эта операция была спланирована до мелочей.

Родившийся в 1922 году, Гессе служил в пехоте и получил тяжелое ранение. Он попал в плен к англичанам, но те его довольно скоро отпустили — должно быть, пожалели полуинвалида. Однако он выздоровел и в 1945 году вернулся в родной город Магдебург, который теперь находился в советской оккупационной зоне. Там он вступил в компартию и непродолжительное время работал механиком. Затем он пошел служить в Народную полицию. Со временем его перевели в пограничные войска. В 1954 году министерство государственной безопасности приказало уволить всех, включая коммунистов, кто побывал в плену у западных союзников. Поскольку Советы вербовали агентов среди военнопленных, почему бы и Западу не поступить таким образом, подумали высокие чины в МГБ.

После увольнения из пограничной охраны Гессе опять стал работать механиком на машиностроительном заводе. И вот тогда он получил письмо от некоего Зигфрида Фойгта из Берлина, который приглашал его к себе погостить. Гессе вспомнил, что был у него такой сосед, который переехал в Берлин. Гессе не слишком хорошо знал Фойгта, однако помнил, что тот был бездельником и если бы не «бежал из республики», то угодил бы в тюрьму за кражу. А теперь он вдруг вспомнил о Гессе. С чего бы это? Гессе вспомнил занятия по шпионажу, которые он посещал, служа в полиции. Инструктор говорил, что внезапные письма от бывших знакомых — один из методов, применяемых вербовщиками. Гессе ухватился за этот шанс, чтобы доказать свою преданность партии, и сообщил о письме в окружное управление МГБ, откуда в свою очередь проинформировали Берлин.

Контрразведчики ГДР быстро установили, что Фойгт действительно является вербовщиком американской военной разведки и главным агентом. Несмотря на то, что служба государственной безопасности получила статус министерства всего лишь за три года до этого, она уже располагала высококвалифицированными кадрами контрразведчиков. К ним принадлежал и полковник Йозеф Кифель, ветеран компартии, который бежал в СССР после прихода к власти нацистов. Во время второй мировой войны он служил в войсковой разведке и сражался за линией фронта в партизанских отрядах, за что был удостоен советских наград. Незадолго до конца войны он был заброшен на самолете в Чехословакию, где создал разведсеть. Теперь он был начальником контрразведки МГБ и составил план внедрения Гессе в американскую военную разведку.

Гессе приказали съездить к своему бывшему соседу в Берлин и дать себя завербовать. План сработал превосходно. Американцы велели Гессе устроиться на работу в одну из советских воинских частей. Полковник Кифель договорился с КГБ, и Гессе пристроили в советский гарнизон в Магдебурге.

Начав работать на новом месте, Гессе сообщил об этом в Берлин Фойгту и вскоре получил первое задание. Он должен был сфотографировать базу изнутри, уделив особое внимание зданиям, где размещались штабные учреждения, танкам и прочей бронетехнике с номерами частей, а также другим объектам, которые могут представлять интерес. Специалисты американской разведки, перед которыми стояли задачи определения боевого порядка и организации советских сил в Германии, остро нуждались в такой информации. Всего лишь за несколько месяцев Гессе приобрел репутацию ценного агента. Его фотографиям и сообщениям о передвижениях советских войск придавалось большое значение. Гессе лично доставлял свой материал в Западный Берлин, так как граница в то время была открыта.

Беспечность американцев, которые не подвергали сомнению достоверность сведений, собранных Гессе, и не спрашивали агента, как он их добыл, сильно озадачили полковника Кифеля. «Знаете, — позднее сказал Гессе курсантам контрразведки МГБ в Потсдаме, — я тут же сел бы в лужу, если бы американцы задали нужные вопросы». Он объяснил, что все фотографии были сделаны сотрудником КГБ. «Я никогда не видел фотографий. Я просто отвозил проявленную пленку, Если бы меня спросили, в какое время дня были сделаны снимки, с какого угла, с какой выдержкой и так далее, я бы не смог ответить правильно». Этот факт вызвал беспокойство у его начальства, которое отказывалось верить тому, что американцы приняли работу Гессе за чистую монету. Они были убеждены, что его вскоре разоблачат. Поэтому полковник Кифель решил взять инициативу в свои руки и ускорить события. Работая на территории ГДР, Гессе не представлял ценности для Штази. Его нужно было внедрить в аппарат американской военной разведки, где он смог бы получить доступ к информации, с помощью которой удалось бы выявить агентов, оставшихся пока еще вне поле зрения Штази.

Гессе доложил своим контролерам о беспечности Фойгта, который держал секретную документацию в письменном столе в своей квартире. У полковника Кифеля возник великолепный план. Приехав в очередной раз в Западный Берлин, Гессе сказал Фойгту, что он не прочь немного поразвеяться, поскольку нервы у него в последнее время напряжены до предела, и предложил сходить в ночной клуб. Фойгт был только рад услужить своему козырному агенту и сказал, что возьмет с собой свою подружку. В то время как эта троица попивала шампанское за счет американской военной разведки, взломщик из Штази проник в квартиру Фойгта и забрал списки агентов с их заданиями. В одном из списков было имя Гессе.

Гессе был не только настоящим коммунистом, но и хорошим актером. «Ах ты идиот! — закричал он на Фойгта, узнав о краже. — Из-за тебя в опасности оказались не только я, но и другие агенты. Теперь путь домой мне закрыт. Ведь меня сразу арестуют там. Мне придется остаться здесь и разлучиться с семьей». Американцы согласились, не подозревая, что взлом в квартире Фойгта имел целью дискредитацию последнего и создание достоверного предлога для Гессе, чтобы остаться на Западе. Ведь не мог же он просто так бросить семью и не навлечь на себя подозрение. Нужна была железная причина. Для пущей достоверности сотрудники Штази арестовали жену Гессе среди белого дня, чтобы это видели соседи. Следователи допрашивали ее несколько часов, а затем отпустили. И она, и сын Гессе оставались в неведении и думали, что их муж и отец действительно стал предателем.

Прежде чем перевести Гессе в Вюрцбург, его подвергли проверке на детекторе лжи. Позднее он утверждал, что четыре раза проходил эту проверку и каждый раз ему удавалось без особого труда обмануть полиграф. В действительности же проверка, произведенная в Берлине, дала «неопределенные» результаты. В то время армейским операторам полиграфа не хватало опыта, Дело это было новое, да и операторов было пока еще немного. Обычно, если тесты показывали, что испытуемый, возможно, лжет, но оператор в этом не был уверен, результаты тестов помечали «неопределенно». Если и тот давал такую же оценку, через некоторое время, от полугола и до года, проводилась вторая проверка на полиграфе. Гессе похитил сейфы еще до прохождения второй проверки.

Похищение сейфов бьлло первым крупным провалом сети агентов, работавших в ГДР на разведку американской армии, причиной которого было внедрение агента противника. И наоборот, для министерства государственной безопасности оно стало первой успешной операцией против одной из американской разведслужб. Этот успех пришелся как нельзя кстати в то время, когда Штази должна была доказать, что по праву претендует на роль преторианской гвардии коммунистического режима и является надежным партнером советского КГБ. Содержимое сейфов было тем зерном, которое без устали перемалывали мельницы антиамериканской пропаганды. Партия все время твердила гражданам ГДР, что империалисты тщатся уничтожить их миролюбивое государство и социализм. Теперь появились «надежные» доказательства этого.

Штази не только доказала партии и советским товарищам по оружию, что не зря ест свой хлеб. Операция с сейфами принесла госбезопасности ГДР и другие дивиденды. До того операции восточногерманской разведки были направлены почти исключительно против Западной Германии. Американские вооруженные силы в Европе, а также НАТО в целом находились в сфере интересов советских спецслужб КГБ и ГРУ. Операция Гессе выявила слабые места американцев и вселила оптимизм на будущее. Руководство МГБ и в особенности Мильке и начальник разведки Маркус Вольф почуяли запах крови. Одной из главных целей для них теперь стали Соединенные Штату.

Неудавшееся покушение

В 1955 году Маркус Вольф испытывал отчаянную нужду в человеке, который имел бы доступ к информации, собиравшейся западноберлинском филиалом управления верховного комиссара США в Германии. У главного управления внешней разведки там был один агент, Гейнц Бильке, работавший простым клерком в отделе труда. Он снабдил Штази характеристиками на тех сотрудников управления, которые занимали более влиятельные должности и могли бы пойти на сотрудничество с Штази. Среди них была Криста Трапп, двадцатишестилетняя секретарша начальника восточного отдела. Криста Трапп жила со своей матерью, которой в то время было пятьдесят два года. Ее отец был в плену в СССР и умер вскоре после возвращения. У Кристы был и дополнительный источник доходов. В свободное от работы время она давала уроки английского языка.

В начале 1955 года соседка Трапп Хильдегард Дисковски пригласила ее в театр, сказав, что у нее есть лишний билет, так как у мужа появились срочные дела и он не сможет пойти с ней. Трапп приняла это приглашение. В антракте соседка встретила «друга». После теплых приветствий Хильдегард представила его Трапп как Генриха Герлаха, преуспевающего бизнесмена. Несколько дней спустя Дисковски зашла к Трапп и сказала, что Герлах хотел бы изучать английский язык и не согласится ли она давать ему уроки. Трапп согласилась. Неделю спустя Герлах пригласил свою учительницу на обед. Живая и симпатичная Криста отказалась, но Герлах настаивал, усыпая ее цветами и коробками конфет. «Он не был безобразным, но не в моем вкусе, — скажет она позднее. — Просто он не соответствовал моему культурному уровню». 16 июня 1955 года Герлах опять пригласил ее на обед. На этот раз она согласилась, но при условии, что ее будет сопровождать мать. Герлах не стал возражать и заехал за женщинами в машине с водителем. Женщины сели в автомобиль, и через несколько минут езды Трапп поинтересовалась у Герлаха, куда он везет их, потому что машина ехала в направлении Нойкельна, где жили люди с достатком ниже среднего. Герлах ответил, что у него там срочное дело, которое займет буквально пару минут. Машина въехала на улицу, которая вела прямо в советский сектор. На границе их остановили восточногерманские пограничники.

В этот момент Трапп поняла, что происходит. Если бы она знала, что одна из ее коллег, Элизабет Эрдман, была похищена Штази 24 апреля, за два месяца до этого, она бы отклонила приглашение на обед. Эрдман, секретаршу политического отдела управления, похитили, когда она возвращалась из Западной Германии в Берлин на автобусе. На КПП пограничники вывели ее из автобуса и привезли в управление Штази, в Потсдам. Ее допрашивали всю ночь, склоняя к подписанию обязательства о сотрудничестве. Она отказалась, и вскоре ее освободили. Эрдман тут же сообщила об этом инциденте своему начальству. По какой-то необъяснимой причине американское правительство хранило молчание еще в течение 62 дней, пока не похитили Трапп, и лишь тогда оба инцидента были обнародованы на пресс-конференции.

Бесстрашная и находчивая, Трапп распахнула дверь автомобиля и вытащила из него свою мать. Обе женщины побежали в американский сектор, однако вынуждены были остановиться, после того как пограничник выхватил из кобуры пистолет и пригрозил открыть стрельбу. Машина с «учеником», который все это время сидел внутри, отъехала. Женщин разделили и увезли в разных машинах, которые стояли на КПП с включенными двигателями. Криста Трапп и ее мать стали жертвами тщательно разработанного плана, имевшего целью принудить молодую женщину к работе на Штази, после того как тактика «Ромео» провалилась.

Автором этого плана был майор Штази Хорст Енике, бывший солдат люфтваффе, вступивший в компартию во время пребывания в советском плену. История плена была изложена на восьми страницах, и на последней после подписи Енике стояла также подпись капитана Вернера Прозецки, бывшего конторского служащего с неполным средним образованием и ветерана компартии. Енике и Прозецки представили свой план Маркусу Вольфу 23 марта 1955 года, рекомендуя реализовать его 4 апреля 1955 года. «Доработать по части пересечения границы и прикрытия «Штайна». В остальном принять», — написал вверху страницы Вольф и расписался, поставив дату 30 марта 1955 г. «Штайн» — псевдоним Генриха Герлаха (или того, кто выступал под этим именем). Он был помечен аббревиатурой GM — секретный сотрудник. Шофером был офицер Штази. Поскольку Трапп долго не поддавалась на уговоры Герлаха пообедать вместе, а последний испытывал на себе постоянное давление начальства, желавшего быстрых результатов, он и согласился взять ее мать. Это было уже нарушением плана.

Согласно сценарию, машину Герлаха должен был остановить полицейский и сделать вид, что просматривает список разыскиваемых лиц. Затем он должен был проинформировать Трапп, что она должна проследовать в сопровождении двух детективов в полицейское управление. Там Герлаха должны были арестовать и при этом объяснить Трапп, что он разыскивается за контрабандную торговлю между Востоком и Западом. Роли детективов должны были исполнять Прозецки и еще один сотрудник Штази. «В случае, если «Т» причинит беспокойство, например станет кричать на границе, «Штайн» должен силой помешать этому, и тогда соответственно поменяется легенда, то есть он будет официально выступать как наш сотрудник». Они не рассчитывали на то, что Трапп выпрыгнет из машины и вытащит оттуда свою мать. Таким образом Герлах сохранил свое инкогнито.

Прозецки отвез Трапп на конспиративную квартиру Штази, где их уже ждал Енике. Там оба офицера стали обрабатывать женщину, пытаясь завербовать ее. «Они сказали, что знают, где я работаю, и хотели, чтобы я подробно рассказала им о своей работе, о своих начальниках и коллегах, — рассказывала Трапп автору этой книги. — Затем они назвали Восточный блок «лагерем мира» и предупредили, что рано или поздно Западный Берлин перейдёт под их контроль, и тогда меня привлекут к ответственности за сотрудничество с американцами, которое противоречило интересам германского народа». В этой части ее рассказ в точности соответствовал плану Енике. Ей предложили зарплату 500 марок в месяц и пообещали единовременное вознаграждение в 10 000 марок (2500 долларов) после трех лет работы на Штази. Они также пообещали помочь ей эмигрировать в США. «Если вы не подпишете обязательство работать на нас, — сказал Енике напуганной Трапп, — вы никогда больше не увидите свою мать». Ледяным голосом он добавил: «Вы не выйдете отсюда!». Последняя угроза также соответствовала плану, хотя и с некоторой модификацией, так как сотрудники Штази не рассчитывали на присутствие матери Трапп: «В случае, если «Т» не примет наше предложение, следует оказать на нее дальнейшее давление (арестовать по обвинению во враждебной деятельности против ГДР)».

Однако генерал Вольф, майор Енике и капитан Прозецки не приняли в расчет такие качества Трапп, как находчивость, решительность и мужество. В этом их ввела в заблуждение соседка Трапп Хильдегард Дисковски, которая была агентом Штази под псевдонимом «Гизела». Она охарактеризовала Трапп как аполитичную особу, которая часто высказывала опасения, что Советы могут когда-нибудь оккупировать Западный Берлин. «У нее нет силы воли, она проявляет непостоянство и сомнения и относительно легко поддается чужому влиянию». Трапп когда-то мечтала стать актрисой, и вот теперь обстоятельства дали ей шанс сыграть роль перепуганной насмерть девицы. «Отпустите меня домой и дайте время обдумать ваше предложениё, — сказала она офицерам Штази. — Вы должны понять, что мне будет нелегко действовать за спинами моих нанимателей». Прозецки проникновенным голосом ответил, что полностью понимает ее и что наличие опасений характеризует ее с хорошей стороны, как осторожную женщину. Однако Енике, игравший роль «плохого полицейского», заорал на Трапп, требуя от нее немедленного решения, и опять стал угрожать судебным преследованием. Наконец она согласилась, но не хотела ставить подписи под обязательством о сотрудничестве. «Почему я должна это делать? Неужели моего слова недостаточно?». На нее нажали посильнее, и она повиновалась. Ей дали 300 западных марок (75 долларов), за что она должна была написать расписку, составленную «в компрометирующих выражениях». Прежде чем отпустить Трапп, ей дали первое задание: снимать при помощи копировальной бумаги копии со всех документов, которые ей приходилось печатать, оставлять у себя все стенографические блокноты, сообщать о разговорах, которые ведут между собой американцы и немецкие служащие, обо всех кадровых изменениях.

На рассвете Трапп отвезли на границу с американским сектором, где ее уже ожидала мать под охраной полиции. Женщины ступили на территорию Западного Берлина и, поймав такси, отправились домой. Явившись на службу, Трапп немедленно уведомила о происшедшем свое начальство и отдала деньги, полученные от Енике. Позже Трапп неоднократно звонили из Штази и приказывали встретиться с курьерами и передать собранную информацию, однако она игнорировала эти приказы. Сотрудники отдела безопасности государственного департамента и военные контрразведчики присматривали за ней вплоть до 1956 года, когда она с матерью эмигрировала в США.

Двойной черпак

Как-то пасмурным ноябрьским утром 1982 года сержант Джеймс Холл взял у своего соседа собаку и вышел прогуляться по Груневальду, фешенебельному берлинскому кварталу. Дойдя до виллы, где размещалось советское консульство, Холл вытащил из кармана письмо и опустил его в почтовый ящик консульства. В письме, написанном по-английски, выражалось желание «работать на вас». Если этим предложением заинтересуются, то предлагалась встреча на площадке для отдыха водителей на скоростном шоссе Авус в 7 часов вечера того же дня. На Холле будет рубашка в клеточку. Встреча состоялась, и в тот же вечер два представителя советской стороны отвезли Холла в Восточный Берлин, Поездом городской железной дороги они доехали до станции Фридрихсштрассе, где находился пограничный КПП. Там сотрудники КГБ провели американца по тайному проходу, который использовался восточно-германскими и советскими спецслужбами для проникновения в Западный Берлин. Они предъявили пограничникам специальные пропуска, и Холла пропустили вместе с ними, не потребовав у него никаких документов. На выходе их уже ждала машина, которая отвезла их на виллу близ резидентуры КГБ в Карлсхорсте. В ходе встречи с чекистами, которая продолжалась два часа, Холл рассказал им о своей работе в берлинском центре электронной разведки и наблюдения армии США. Этот центр был оснащен самой секретной, современнейшей аппаратурой и находился на Тойфельсберге (Чертовой горе). Эта гора высотой в 300 футов была сооружена из обломков зданий, разрушенных во время второй мировой войны бомбами союзной авиации и снарядами советской артиллерии. Эта искусственная возвышенность была идеальным местом для наблюдения за всеми военными и гражданскими коммуникациями на плоской восточногерманской равнине и за ее пределами, Здеск был расположен также центр Агентства Национальной Безопасности США. Этот пост раннего предупреждения играл очень важную роль. В военное время он мог создать серьезные помехи в системах связи армий Варшавского договора. Холл прошел проверку высшей степени и обладал допуском к сверхсекретной информации.

КГБ был чрезвычайно рад заполучить такого ценного и притом добровольного помощника и согласился, «нанять» его. Двадцатитрехлетний сержант из города Шэрон Спрингс стал предателем. Очевидно, сотрудники КГБ, как это бывало в подобных случаях, некоторое время наблюдали за ним, чтобы удостовериться, не является ли он агентом-двойником американской разведки. На прощание Холлу сказали, что первая рабочая встреча состоится в начале 1983 года.

Холл поступил на военную службу в 1976 году и был направлен в управление безопасности сухопутных слл. Сначала он служил в Шнееберге, где находился другой центр электронного слежения. Это была возвышенность высотой в 2224 фута, находившаяся близ чехословацкой границы. Именно там он познакомился с местной девушкой Хайди. Их свадьба по времени совпала с переводом Холла в Берлин в 1981 году и началом его шпионской деятельности в пользу Советов. Так как он женился на иностранке, потребовалось подтверждение его допуска. У него был прекрасный послужной список, и после проверки происхождения и связей жены допуск был подтвержден.

В течение последующих двух лет Холл тайком выносил из Тойфельбергского центра самые секретные документы, пряча их либо в полевой камуфляжной куртке, либо в спортивной сумке с двойным дном, которую ему дали сотрудники КГБ.

Он отъезжал в своей машине в какое-нибудь уединенное место и перефотографировал добычу при помощи фотокамеры, также полученной от КГБ. Этот специальный шпионский фотоаппарат с встроенным источником света работал от батарейки, и одной пленки в нем хватало на перефотографирование около сорока документов. Аппарат имел объектив, который мог захватывать половину листа размером 11 на 8 дюймов. Приложив камеру к документу, пользователь затем двигал ее по нему. КГБ, с курьером которого Холл встречался раз в месяц, напал на золотоносную жилу. Советская госбезопасность получила сверхсекретные инструкции по электронному наблюдению, документы по радиочастотам, использовавшимся американской разведкой, и материалы перехвата радио- и телефонных переговоров между штабами стран членов Варшавского договора.

В 1983 году предательская деятельность сержанта Холла вступила в новую фазу. В автомастерской берлинского центра в качестве гражданского вольнонаемного служащего трудился Хусейн Йилдирим, турецкий механик, пользующийся симпатией многих солдат и офицеров. За его золотые руки американцы прозвали Йилдирима «мастером». Холл частенько бывал в мастерской, осуществляя технический уход за своей машиной, и подружился с «мастером». Однажды они обсуждали финансовые проблемы и турок сказал, что подумывает о том, чтобы взять в банке кредит и организовать свое дело. «Делать деньги нетрудно, — сказал Холл. — Продавай секреты, вот и все». Турок счел это хорошей идеей и сказал Холлу, что у него есть друзья-соотечественники, которые могут хорошо заплатить за секреты. С этого времени Холл начал «черпать из двух источников».

Холл быстро сообразил, что турки вряд ли будут интересоваться американскими секретами и что в действительности «мастер» работал на восточногерманскую разведку. Впрочем, и сам Йилдирим признал это и сказал Холлу, что восточные немцы хотят с ним встретиться. Но как? Поскольку Холл являлся носителем секретной информации, ему было запрещено посещать страны Варшавского договора. Турок объяснил, что переходить границу у Берлинской стены не потребуется. Представители Штази встретят его на окраине города, в месте, окруженном несколькими рядами высоких заборов. Это место используется для засылки агентов. Под забором был подкоп. Место находилось в безлюдном районе, поросшем деревьями и кустарником, в юго-восточном пригороде Берлина Целендорфе, граничившем с деревней Кляйн Махнов, принадлежавшей ГДР. Холл против встречи не возражал.

Сержант в гражданской одежде появился в том месте, где его ожидали два сотрудника Штази. Один из них назвался Вольфгангом, другой Хорстом. Они помогли ему пролезть под забором и отвезли на конспиративную квартиру Штази. Этими сотрудниками были полковник Вольфганг Кох и подполковник Хорст Шмидт из девятого отдела главного управления внешней разведки. Холл не взял с собой никаких документов — их доставил Йилдирим, выполнявший роль курьера. Холл, разумеется, умолчал о том, что он уже работал на КГБ. Речь шла о будущих операциях и о вознаграждении. Кох согласился выплачивать по 10 000 долларов при каждой встрече и присвоил Холлу псевдоним «Пауль», который позднее заменили на «Ронни». Холл, желавший получить от жизни то, что не могла ему дать армейская зарплата, остался доволен. В Западный Берлин он вернулся тем же путем. На следующей встрече сотрудники Штази дали ему британский паспорт на имя Р. С. Хильера и сертификат о прививках на то же имя.

За четыре года службы в Тойфельбергском центре Холл передал противнику сотни сверхсекретных документов. Среди наиболее ценных был проект «Троян», касавшийся мировой сети электронного наблюдения, которую в военное время можно было использовать для определения местонахождения бронетехники, ракет и самолетов — путем записи передач их раций. Однако хуже всего было то, что в результате предательства Холла была выведена из строя компьютерная программа, которая имела целью определение слабых мест в системе советских военных коммуникаций. Ущерб, причиненный этими действиями, оценивался в сотни миллионов долларов. Восточные немцы выразили благодарность Холлу особым образом. Его пригласили в Восточный Берлин на встречу с Эрихом Мильке и Маркусом Вольфом, где Холлу была вручена медаль «За боевые заслуги» министерства государственной безопасности и 5000 долларов. Холлу разрешили потрогать медаль и прочитать удостоверение к ней, но после этого ему пришлось вернуть ее.

Тем временем аналитики КГБ начали сравнивать документы, полученные ими от германских коллег, с теми, которые поступали от их собственного агента, и установили их идентичность. На совещании в штаб-квартире КГБ в Карлсхорсте представители обеих спецслужб пришли к выводу, что они работают с одним и тем же человеком. Советы решили не тратить больше твердую валюту на то, что они получали бесплатно от своего восточногерманского союзника.

После этого совещания Холл перешел в единоличную собственность Штази до конца апреля 1985 года, когда он сообщил полковнику Коху о своем переводе в 513 группу военной разведки, дислоцированную в форте Монмут, штат Нью-Джерси. Восточногерманская разведка не обладала инфраструктурой для работы со шпионами в Соединенных Штатах, так как шпионаж в этой стране был прерогативой КГБ, за исключением экономической и политической разведки. По этой причине Холл перешел в распоряжение КГБ. Была разработана сложная система «почтовых ящиков» в Нью-Джерси, городе Нью-Йорке и на Лонг-Айленде, где Холл оставлял пленки. Почтовым ящиком на Лонг-Айленде он воспользовался всего лишь один раз. Из-за очень интенсивного движения в Нью-Йорке поездка на Лонг-Айленд отнимала невероятно много времени. Когда Холл служил в Нью-Джерси, берлинский центр электронной разведки получил «Оскара АНБ» (Агентства Национальной Безопасности) за результаты, достигнутые в 1985 году. Руководство АНБ и военная разведка тогда не знали еще, что в тот период благодаря деятельности Холла работали впустую.

В форте Монмут Холл прослужил только год. В этот период он летал в Вену, чтобы установить связь с КГБ. Он воспользовался номером телефона, который ему дали перед отъездом из Германии. Там Холл встретился с советским экспертом по электронной разведке. Никаких документов он с собой не привез, но сделал устный доклад. В конце встречи представитель КГБ сказал Холлу, что КГБ известно о том, что он поставлял информацию восточногерманской разведке и что в дальнейшем это не должно повториться. Сержант пожаловался на сложность с использованием «почтовых ящиков». Куратор из КГБ проявил понимание и снабдил его специально обработанной бумагой, на которой можно было писать невидимые письма, и дал адрес. Ни бумагой, ни адресом Холл так и не воспользовался. Он потерял их, когда упаковывал вещи, готовясь к возвращению в Германию. В форте Монмут он прослужил только год и был повышен в звании до штабного сержанта.

Холл получил назначение в 302 батальон военной разведки пятого армейского корпуса, дислоцированный во Франкфурте. Там шпионская деятельность Холла приобрела еще больший размах. Режим безопасности в этом подразделении практически отсутствовал, что позволило Холлу «одалживать» секретные и совершенно секретные документы сотнями. На помощь ему из Западного Берлина прибыл Йилдирим.

Теперь Холл опять вернулся в распоряжение Штази. Для фотографирования документов он приобрел автофургон. Позднее это создало большие неудобства, и Холл снял квартиру близ своей части. Квартплату и другие расходы, включая стоимость переносной фотокопировальной машины, которую Холл брал с собой на учения, дабы не прерывать ни на минуту свою шпионскую работу, оплачивала восточногерманская разведка. Он снимал копии со всего, что попадало к нему на стол. Как-то Холл узнал, что личный состав его части будет подвергнут проверке на детекторе лжи. Встревожившись, Холл срочно запросил у своих шефов из Штази инструкций, как ему обмануть «ящик». Ему тут же отправили необходимую информацию, однако она была составлена таким сложным языком, с обилием специальных терминов, например, «кардиоваскулярный», что он с трудом разобрался в ней. Оказалось, что ему нечего было бояться. Операторы полиграфа не имели опыта и не смогли толком разобраться в показаниях.

Несмотря на то, что побочные занятия отнимали у него много времени и сил, Холл продолжал считаться лучшим специалистом в своей части и имел прекрасные отзывы командования, что помогло ему получить направление на учебу в школу уорент-офицеров в Соединенных Штатах (соответствует школе прапорщиков в российской армии). Он закончил ее в феврале 1988 года и был направлен для дальнейшего прохождения службы в разведотдел штаба 24-й пехотной дивизии, дислоцированной в форте Стюарт, штат Джорджия, западнее Саванны. Йилдирим к этому времени тоже перебрался в Соединенные Штаты и жил в Бель-эйр-Бич, штат Флорида, вместе с Пегги Бай, с которой он познакомился в Берлине и которая помогла ему оформить иммиграцию. Помимо работы курьером Штази турок занялся контрабандой алмазов в Европу и США из Сьерра-Леоне, государства в Западной Африке, хотя это занятие, возможно, было и не таким прибыльным, как шпионский бизнес.

Магазинный вор

Связь с Холлом, самым ценным источником полковника Вольфганга Коха, прервалась, и он упорно искал пути реактивации Холла. К тому времени Кох потерял контакты и с пятью другими военнослужащими берлинского центра электронного слежения, хотя никто из них не имел доступа к такой ценной информации, как Холл. Все они были завербованы турком-автомехаником. В то же время по не вполне ясным причинам полковник Кох испытывал опасения в отношении дальнейшего использования Йилдирима в качестве курьера. Не исключено, что, по мнению Коха, алмазная контрабанда турка сделала его слишком уязвимым звеном шпионской сети. Готовясь к возвращению Холла в Германию, Кох решил подыскать нового курьера. На эту роль нужен был человек, владевший английским языком, чтобы поддерживать контакт с Холлом на Западе, потому что уорент-офицер дал понять, что не желает больше лазить в подкоп под забором. Эта участь выпала Иоахиму Райфу, профессору-филологу восточноберлинского Гумбольдте кого университета, который несколькими годами раньше уже выполнял роль курьера, но от дальнейшего его использования отказались, посчитав недостаточно надежным. Кох пригласил профессора, не согласовав этот вопрос положенным образом с генерал-лейтенантом Гюнтером Мюллером, начальником главного управления кадров.

Получив задание подыскать место для устройства тайника и нелегальных встреч, профессор в начале августа 198S года выехал в Западный Берлин с фальшивыми документами. Лингвист давно уже не был на Западе, и магазины, набитые всякими товарами, привели его в смущение. Сотрудники госбезопасности ГДР выдали ему сумму в марках ФРГ, которой хватило лишь на дорожные расходы. Выполнив задание, профессор зашел от нечего делать в универмаг. И вот, когда он глазел на товары, недоступные в Восточной Германии, соблазн взял верх над осторожностью. Набив свой портфель разными вещами, он попытался покинуть универмаг, но забыл про камеры наблюдения. На выходе его задержали и отправили в полицию.

«Я хочу видеть кого-нибудь из государственной охраны», — выпалил профессор еще до начала допроса. Он имел в виду отдел городского управления уголовного розыска, занимавшийся политическими преступлениями, в том числе и шпионажем. Сотрудник этого отдела выслушал рассказ профессора и связался с берлинской резидентурой ЦРУ, так как дело касалось американца и еще одного гражданского лица, чьи имена были ему неизвестны. Однако дежурный по резидентуре не проявил к этому делу никакого интереса. Немец-детектив оказался настойчивым и вместо того, чтобы плюнуть на все это, позвонил в американскую военную разведку. Дежурный офицер также не высказал особой заинтересованности, заметив, что очень часто мелкие воришки заявляют о своей причастности к шпионажу. Тем не менее полковник Стюарт Херрингтон, талантливый контрразведчик с двадцатилетним стажем, решил заняться этим делом и 24 августа 1988 года начал расследование. В Западный Берлин была отправлена следственная бригада. Они допросили профессора и сказали ему, что он должен вернуться в Восточный Берлин и собрать побольше фактов в подтверждение своей истории. Ему также пообещали помочь переселиться вместе с семьей на Запад и снабдить документами на другое имя. Профессор Райф согласился. Осенью полковник Херрингтон вышел на Джеймса Холла и Хусейна Йилдирима. Причастность последнего к шпионажу явилась шоком для Херрингтона. Когда полковник служил в Берлине, ему часто доводилось посещать автомастерскую и он был в дружеских отношениях с турком. Однако эмоции не помешали ему выслеживать обоих шпионов с решимостью, которой он прославился еще во Вьетнаме, отбыв там два срока службы. Херрингтон последним поднялся на борт последнего вертолета, взлетевшего с крыши американского посольства в Сайгоне 18 апреля 1975 года.

Было получено разрешение суда на подслушивание телефонов обоих подозреваемых и перлюстрацию их корреспонденции. Из телефонного прослушивания выяснилось, что Йилдирим использовал псевдоним Майк Джоунз, в частности в телефонных разговорах с Холлом. Армейская контрразведка установила за Холлом и за турком круглосуточное наблюдение. В местах, которые часто посещал Холл, было установлено сложное оборудование для наблюдения. К концу ноября к этому делу подключилось ФБР.

В начале декабря с Холлом установил контакт человек, назвавшийся только именем — Фил. Несколькими месяцами раньше Холл уже встречался с Филом, принял его за коллегу по шпионской деятельности. На этот раз, по словам Фила, он должен был устроить встречу Холла с сотрудником советского посольства, который прибудет в Саванну из Вашингтона. Холл, желавший возобновить свой шпионский бизнес, согласился на рандеву, которое должно было состояться вечером 20 декабря 1988 года в отеле «Дейз Инн» в Саванне.

В отеле Фил представил Холла Владимиру Косову и вышел из номера. Косов говорил по-английски с акцентом, по которому в нем без труда можно было угадать русского. Поговорив несколько минут о ничего не значащих вещах, Косов перешел к делу.

Он сказал, что КГБ хочет возобновить операцию в сотрудничестве с «восточногерманскими друзьями». По словам Косова, это было необходимо для обеспечения безопасности Холла. Холл не заподозрил здесь никакого подвоха. Затем Косов сказал, что он новичок в этом деле, и попросил Холла поподробнее рассказать о его деятельности. Они беседовали около двух часов. Холл рассказал, как он работал с Йилдиримом, о методах, которые они использовали, и о том, как он ненавидит ползать под забором в Берлине. «Мое начальство ознакомилось с некоторыми материалами, полученными от моих восточногерманских товарищей, — заметил Косов, — они считают вас очень ценным сотрудником, а сведения, которые вы им передавали, просто не имеют цены. Если говорить откровенно, то мое начальство думает, что все можно было бы организовать куда лучшим образом по двум причинам. Первая — это ваша личная безопасность, что является приоритетом номер один для всех, кто имеет к этому делу отношение. Вторая — мы думаем, что, гм… материал, переданный вами, был настолько ценным, что им следовало лучше позаботиться о вас».

По ходу разговора Холл приводил все больше подробностей относительно сведений, переданных им восточногерманской разведке. Он сказал о плане распыления особого порошка над вражескими центрами связи. «Попадая в электронное оборудование, он выводит его из строя. Например, если насыпать немного этого порошка в телевизор и затем включить его, произойдет вспышка, и телевизор погаснет». Холл также выдал тайну особой секретной системы, которая позволяла включаться в коммуникации армий Варшавского договора. Американцы могли на русском языке подавать ложные команды различным частям на поле боя. Документация на эту систему попала в руки коммунистов еще до того, как ее смонтировали в центре электронного слежения на горе Тойфельберг. «Значит, вы еще не успели ее включить, а наши уже все о ней знали?» — спросил Косов.

— Надеюсь, что так, — ответил Холл. — Вообще-то не знаю… Для меня главное получить деньги, а там дело ваше, что вы будете делать с этой информацией.

Тогда Косов поинтересовался:

— Так вы делали это только ради денег?

— О да. Я делал это вовсе не потому, что я антиамериканец. Я размахиваю флагом так же, как и все прочие.

Затем Косов открыл свой портфель-«дипломат» и достал оттуда деньги. Он вынул шесть пачек, сказав, что Москва хочет компенсировать ему недоплату со стороны восточных немцев. «Пять тысяч, десять тысяч, двадцать, двадцать пять, тридцать». Холл, развалившийся в кресле, взял деньги и небрежно бросил их в сумку. Косов взял расписку, в которой говорилось, что эти деньги являются платой за услуги, оказанные в прошлом, и попросил Холла подписать ее. «Что за новые порядки у вас, ребята. Раньше достаточно было нацарапать на бумаге мое имя, а теперь я должен написать еще и фамилию». Косов улыбнулся. «Ну уж, бюрократов везде хватает, что у вас, что у нас». Он достал еще тридцать тысяч и подал пачку Холлу. «А это вам аванс за будущие услуги. Пожалуйста, напишите еще одну расписку». Холл скопировал текст с первой расписки и поставил подпись.

В заключение оба собеседника обсудили планы передачи будущих секретов, включая аренду почтового ящика на почте. Перед уходом Косов решил прозондировать Холла в идеологическом смысле:

— Знаю, вы уже сказали мне, что делаете это за деньги, но все же я хочу поблагодарить вас от имени моей страны и от имени социализма. Наверное, вы не верите в социализм. Но, гм…

— Но у меня есть личные проблемы в этой связи.

Косов пожал плечами: «Но лично я уважаю социализм и благодарю вас от имени социализма. И думаю, что мы сработаемся».

Уорент-офицер сказал Косову, чтобы тот позвонил ему завтра, и он сообщит ему номер почтового ящика на почте.

На выходе из отеля Холла арестовали и надели на него наручники. Полковник Херрингтон наблюдал за этой процедурой с огромным удовлетворением. Игра Владимира Косова была достойна «Оскара». Косовым был специальный агент ФБР Дмитрий Доржйнский, а Фил оказался сотрудником военной контрразведки. Вся встреча снималась на пленку. ФБР и агенты контрразведки тут же произвели обыск в доме Холла в Ричмонд-Хилле, штат Джорджия. Они обнаружили портфель-«дипломат», в котором лежали четыре паспорта — его собственный и членов его семьи, — семейные медицинские карточки и 5000 долларов, а также иностранная валюта. При осмотре пикапа, принадлежавшего Холлу, был найден конверт с 4150 долларами в пятидесятидолларовых купюрах. В дорожной сумке нашли британский паспорт на имя Р. С. Хильера с фотографией Холла и британский сертификат о прививках, также на имя Хильера.

Однако самым компрометирующим оказалось содержимое другой дорожной сумки: секретная документация разведывательного характера, включая письмо, адресованное «Дорогому другу», в котором речь шла о сведениях, требовавшихся от Холла. Одновременно с обыском в доме Холла агенты ФБР провели и другой обыск, в доме Йилдирима во Флориде, и обнаружили там фальшивые удостоверения личности.

Оказавшись перед лицом неопровержимых улик, Холл во всем сознался и согласился помочь следствию. Ему грозил смертный приговор. Однако прокурор сказал ему, что если он признает себя виновным и даст обязательство никогда не разглашать подробностей секретов, которые он выдал, то прокурор потребует для него сорока пяти лет тюрьмы. Холл поступил так, как ему сказали. На заседании военного трибунала в форте Макнейр в Вашингтоне, которое состоялось 10 марта 1989 года, Холл сказал, что он прочувствовал свое предательство и раскаялся всей душой. Его отец сказал суду, что его сын любил американскую армию и что он был в шоке, узнав о предъявленном сыну обвинении в шпионаже: «Когда я встретился с ним после его ареста, я сначала хотел вышибить из него дух, но я увидел его и забыл обо всем. Я обнял его». Председатель трибунала полковник Говард Эггерс приговорил Холла к отбыванию сорока лет в военной тюрьме в Левенворте, штрафу в 50 000 долларов и увольнению с позором из армии. От КГБ и Штази предатель получил в общей сложности около 300 000 долларов. Его оклад уорент-офицера составлял 25 894 доллара в год плюс различные пособия.

62-летний Хусейн Йилдирим, которого судили в Саванне, напрочь отрицал свою причастность к шпионажу. Он нес такую околесицу, что один сотрудник контрразведки заметил, что турок — это «культурный феномен, что мужское достоинство находится в прямо пропорциональной зависимости от того, насколько убедительно выглядит его ложь». Йилдирим утверждал, что всю операцию затеял Холл, а он, Йилдирим, просто взял документы, чтобы они не попали не в те руки, В подтверждение этого он заявил своему защитнику Ламару Уолтеру, которого назначил суд, что он спрятал много документов в винном погребе многоквартирного дома в Западном Берлине и в двух кувшинах для воды, зарытых на кладбище. В сопровождении агентов ФБР Уолтер вылетел в Берлин, где они обнаружили около 10 000 страниц секретных документов Агенства Национальной Безопасности и военной разведки. Никто не поверил сказкам турка. Скорее всего, он припрятал этот материал на черный день, для страховки. Отойдя от дел, он мог бы всякий раз, когда у него появлялась бы нужда в деньгах, продавать Штази несколько страниц.

В ходе двухдневного процесса, который вел окружной судья Авент Эденфилд, эксперт ФБР показал, что ему удалось обнаружить отпечатки пальцев Йилдирима на пятидесятидолларовой купюре, найденной в пикапе Холла, а также на экземпляре письма «Дорогому другу», найденном в одном из кувшинов, которые выкопали на кладбище. Эксперт контрразведки заявил, что эти письма были идентичны тем, которые рассылала советская разведка, запрашивая информацию у агентов. Улик против Йилдирима, включая видеопленку Холла, было более чем достаточно. Обвинение вызвало около трех десятков свидетелей. Защита не вызвала ни одного. Уолтер защищал Йилдирима изо всех сил, причем в крайне неблагоприятных обстоятельствах: подружка турка Пегги Бай угрожала его жизни. Она была недовольна тем, как Уолтер вел защиту Йилдирима, утверждая, что адвокат должен был привлечь к этому делу внимание прессы. Она сама пыталась это сделать, выступив по телевидению Эй-Би-Си. Пегги Бай заявила, что американская военная контрразведка сфабриковала дело на ее сожителя. Главным инициатором этой операции она назвала полковника Херрингтона. Присяжные заседали шесть с половиной часов и признали Йилдирима виновным. Его приговорили к пожизненному заключению и высылке из США в случае амнистии. Уже после процесса сотрудники контрразведки несколько раз допрашивали его в федеральной тюрьме Ломпок в Калифорнии, однако Йилдирим упорно отрицал свою причастность к шпионской деятельности Холла. Хотя даже начальник главного управления внешней разведки Маркус Вольф признал после краха ГДР, что турок завербовал несколько американцев, Йилдирим отказался обсуждать это утверждение. Его просьба о пересмотре дела и смягчении приговора была отклонена в 1996 году.

Дело Холла и Йилдирима было одним из самых серьезных провалов американской контрразведки. «Это было армейское дело Уокера» — прокомментировал один вашингтонский источник, близко знакомый с этим делом. (Флотский офицер Артур Уокер продал Советам шифры и другую секретную информацию, в результате чего вся система флотской связи оказалась под контролем советских средств электронной разведки. В 1985 году Уокер был арестован и приговорен к пожизненному заключению.)

Близнец Холла

В январе 1990 года Пауль Лимбах и Хайнер Эмде, напористые и имевшие хорошие связи репортеры немецкого журнала «Квик», который теперь уже не существует, вышли в Восточном Берлине на одного человека, который продал им несколько тысяч документов из архива генерала Вольфа. Среди них были инструкции американской разведки и рапорты, имевшие высшую категорию секретности. Продавец, бывший офицер Штази, сказал, что получил эти документы от двух американцев. Он назвал Холла как одного из них, однако имя другого — Джейса Карни — было вымышленным. Он знал и адрес Карни в Восточном Берлине. Лимбах связался со своим другом Герхардом Бёденом, возглавлявшим ведомство по охране конституции. Ознакомившись с этими документами, Бёден решил направить копии главе резидентуры ЦРУ в Бонне, Эду Пекусу. Летом 1990 года автор этих строк получил копии этих документов вместе с фамилией Карни и адресом. Он якобы жил в многоквартирном доме в восточноберлинском районе Фридрихсмайн, однако жильцы этого дома сказали, что человек под этой фамилией им не известен. Карл Гроссман, бывший заместитель начальника отдела внешней контрразведки, позднее подтвердил, что Карни был американцем, который под кличкой «Кид» работал на его отдел, начиная с 1982 года. Гроссман сказал, что он не помнит настоящую фамилию агента, только то, что он был сержантом ВВС, который сбежал в ГДР в 1985 году: «Он был гомосексуалистом и испытывал серьезные проблемы, но мы предоставили ему работу по переводу радиоперехватов. Мы дали ему имя Джейс Карни и сделали его гражданином Дании, потому что у него был скандинавский акцент. После ликвидации МГБ в январе 1990 года его устроили на работу в Дом Либкнехта смотрителем здания. Сотрудники Дома Либкнехта, штаб-квартиры компартии ГДР, отрицали, что у них работал Карни.

К лету 1990 года личность Карни была установлена. Это был сержант американских ВВС Джеффри Карни из города Цинциннатти, штат Огайо. В воинской части 6912, занимавшейся электронным слежением и дислоцированной в Берлине, он служил с 1982 по 1984 год. Затем его перевели на базу ВВС Гудфеллоу в Техасе. Осенью следующего года он дезертировал и направился сразу в Берлин, где попросил своих друзей из Штази предоставить ему убежище. Остается загадкой, почему американские власти не арестовали его в 1990 году, когда Берлин еще находился под юрисдикцией союзных оккупационных властей. То ли не сработали шестеренки бюрократической машины, то ли ЦРУ не предупредило вовремя ВВС. В конце концов сотрудники управления специальных расследований ВВС США арестовали Карни, но это случилось в апреле 1991 года. К тому времени на Берлин уже полностью распространился суверенитет ФРГ. В связи с этим генеральная прокуратура заявила в июне 1997 года, что ею начато расследование, не нарушили ли сотрудники ЦРУ германские законы. Расследование было прекращено после того, как было установлено, что арест был произведен в соответствии с соглашением о статусе американских вооруженных сил в ФРГ, которым определяются их размещение на территории Германии и права.

Сержанта Карни вел полковник Гейнц Шокенбоймер, начальник отделения одиннадцатого отдела, занимавшегося разведкой против американского гарнизона в Западном Берлине. Иногда случалось так, что Карни не утруждал себя лишними хлопотами по части копирования документов, а доставлял оригиналы, причем пронумерованные. Поступавшая от него информация позволяла КГБ, располагавшему огромными возможностями, выявить и ликвидировать слабые места в области обеспечения безопасности радио- и кабельных коммуникаций Советской армии и вооруженных сил Варшавского договора. Часть информации Карни дублировала информацию, поступавшую от Холла, и это являлось для восточногерманской разведки и КГБ железным доказательством того, что материалы Холла не были состряпаны американской разведкой. Особенно важное значение имело сверхсекретное исследование под кодовым наименованием «Купол парашюта», выполнявшееся по заказу Комитета начальников штабов. Часть, в которой служил Карни, должна была разработать методы, не позволяющие советскому генеральному штабу эффективно пользоваться ВЧ — связью для управления частями на поле боя. Планировщики из штаба армий Варшавского договора, должно быть, пустились в пляс, получив исследование слабых мест коммуникаций советского генерального штаба, изложенное на 47 страницах. Стоимость контрмер, которые рекомендовалось принять командованию американских вооруженных сил, оценивалась в 14,5 миллиарда долларов. Вышеупомянутые факты лишь малая толика американских секретов, переданных Карни в Восточный Берлин.

Джеффри Карни стал предателем не из-за денег. Он был гомосексуалистом, который подвергался серьезным эмоциональным стрессам. Он часто страдал от глубокой депрессии. Не исключено, что его завербовали с помощью одного из «Ромео»-гомосексуалистов, находящихся в распоряжении Штази. Впрочем, конкретные обстоятельства его вербовки остаются невыясненными. Ясно только одно: он был завербован, а не добровольно предложил свои услуги, пройдя через КПП у Берлинской стены, как предполагалось в некоторых рапортах. Весьма возможно, что Карни посещал автомастерскую и познакомился с «мастером» Йилдиримом, который и навел на него Штази. Деньги, похоже, играли второстепенную роль в жизни Карни, хотя после его бегства в ГДР он получил автомобиль и оклад в 3000 восточных марок в месяц, что примерно соответствовало окладу подполковника Штази.

Возможно, Карни так никогда и не поймали бы, если бы репортеры Пауль Лимбах и Хайнер Эмде не натолкнулись на вышеупомянутые документы. Процесс над предателем был закрытым. На заключительном заседании военного трибунала, состоявшемся 4 ноября 1991 года на базе ВВС Эндрюс близ Вашингтона, Карни признал себя виновным в шпионаже и дезертирстве и был приговорен к тридцати восьми годам лишения свободы и увольнению с позором из армии.

Другие военные-шпионы

Авиатор первого класса Роберт Гленн Томпсон выдавал агентов, которые работали, за железным занавесом на управление специальных расследований ВВС США. Томпсон, который поступил на службу в ВВС в 1952 году, когда ему было семнадцать лет, служил механиком на различных базах. После травмы спины он был переведен на кабинетную работу в берлинский отдел вышеупомянутого управления. За халатное отношение к своим обязанностям — неоднократное появление на службе в пьяном виде — он даже угодил под трибунал, был понижен в звании на одну ступень и оштрафован на 67 долларов. Однако его не лишили доступа к секретной информации. Это было серьезным упущением со стороны компетентных органов контрразведки ВВС. Однажды, пропьянствовав всю ночь, Томпсон пробрался в Восточный Берлин и предложил свои услуги Штази. В 1958 году он вернулся в Штаты и демобилизовался; однако к этому времени Штази передала его КГБ. Он взял отпуск и нелегально посетил СССР, где прошел спецподготовку. Томпсона взяли в 1965 году по вине его советского куратора, оказавшегося малокомпетентным разведчиком. Томпсон признал свою вину и был приговорен федеральным судом Нью-Йорка к тридцати годам лишения свободы.

В 1978 году Томпсона обменяли на израильского летчика Мирона Маркуса, попавшего в плен в коммунистическом Мозамбике, и на Алана Ван Нормана, двадцатитрехлетнего студента из Виндена, штат Миннесота, который был приговорен к двум с половиной годам лишения свободы за попытку нелегального вывоза людей из Восточной Германии. 3 мая 1978 года министр госбезопасности ГДР Эрих Мильке разослал секретное письмо во все управления МГБ, в котором возвестил о прибытии Томпсона в ГДР на типичном для Штази жаргоне: «В результате решительных политических операций мы достигли успеха в борьбе за освобождение бывшего нелегального сотрудника МГБ и КГБ, Роберта Гленна Томпсона, гражданина США, который был приговорен к 30 годам тюрьмы, — писал Мильке. — На основании добытых им материалов в 1957–58 годах МГБ ГДР смогло разоблачить и арестовать большое количество шпионов и агентов американских спецслужб». Далее Мильке объяснял, как происходил обмен, и добавил следующее: «Освобождение Томпсона еще раз подтверждает, что все наши нелегальные сотрудники, даже те, кто попал в сложную ситуацию, был арестован врагом и заключен в тюрьму, всегда могут рассчитывать на активную поддержку и помощь МГБ и органов госбезопасности братских стран». Мильке сказал, что обмен Томпсона следует проводить как пример в работе с агентами Штази, чтобы заручиться их доверием. Мои попытки установить место нахождения Томпсона после краха коммунистического режима потерпели фиаско. Подобно другим лицам, оказавшимся в таком положении, он мог получить убежище в России.

Разочаровавшись в своей работе, оператор радиоперехвата сержант Майкл Пери украл переносной компьютер, дискеты со сверхсекретной информацией и армейский вездеход. 21 февраля 1989 года он двинулся к границе с ГДР, к тому ее участку, который патрулировался его частью, 11-м бронетанковым полком. Это был район, который, по предположению американских военных специалистов, мог быть использован для внезапного вторжения в Западную Европу. Пери перелез через пограничное заграждение, а вездеход бросил неподалеку. Восточногерманские пограничники задержали его и забрали компьютер с дискетами. Затем Пери доставили в Восточный Берлин, где сотрудники Штази допрашивали его в течение тринадцати дней. В конце концов Пери заявил, что не желает оставаться в ГДР, и тогда ему вернули компьютер с дискетами. Ему дали 300 долларов, отвезли в аэропорт «Шёнефельд» и посадили на самолет, улетавший в Вену. Поняв, что он совершил ошибку, Пери добровольно вернулся в свою часть. В этом случае действия Штази оказались необычными. Сотрудники МГБ ГДР не стали принуждать Пери к сотрудничеству. Возможно, это объясняется тем, что данное происшествие имело место за девять месяцев до падения Берлинской стены. По всей стране уже шло брожение, и сотрудники Штази чувствовали, что конец уже близок. При проверке переносного компьютера, похищенного Пери, выяснилось, что его поверхность была тщательно вытерта. Отсутствие отпечатков пальцев было признаком того, что все дискеты успели переписать. На заседании военного трибунала двадцатидвухлетний сержант, уроженец Калифорнии, со слезами раскаяния на глазах признал себя виновным в шпионаже. Его приговорили к тридцати годам лишения свободы.

«Жучки» в штабе армии

В спецподразделении главного управления внешней разведки, занимавшегося анализом информации о признаках готовящегося нападения извне, царило приподнятое настроение. Еще бы, ведь подслушивающее устройство удалось установить не где-нибудь, а в кабинете начальника штаба 7-й американской армии в Гейдельберге. Это специальное подразделение было создано по настоянию генерал-майора Льва Шапкина, члена Военного Совета ГСВГ, и входило в систему раннего предупреждения армий Варшавского договора. В руководящих кругах КГБ существовало мнение, что наилучшими возможностями для добывания сведений о намерениях Запада располагала разведка ГДР, которая успешно вербовала агентов из числа американских военнослужащих и германского вспомогательного персонала, работавшего на американских базах и в штабах. Подполковник Зигфрид Вернер из одиннадцатого отдела главного управления «А», ответственный за ведение разведки на американских военных объектах, стал тем героем, который доказал справедливость этого мнения. Именно он завербовал рабочего из немецкого гражданского персонала, работавшего в гейдельбергском штабе. В это трудно поверить, но этот человек имел неконтролируемый доступ к одному из двух самых секретных помещений штаба американского командования. Так об этом сказал генерал-майор Отис Линн. Другим был кабинет самого командующего. Линн, находящийся сейчас в отставке, занимал должность начальника штаба 7-й армии с 1980 по 1982 год, когда там действовал «жучок». Немецкий шпион установил «жучок», в комплект которого входило миниатюрное записывающее устройство, под столом в кабинете, где проводил совещания начальник штаба. В течение нескольких месяцев регулярно менялись пленки и элементы питания. В то время как аналитики считали эту информацию полезной в целях раннего предупреждения, другие говорили, что от этого «жучка» больше хлопот, чем толка, учитывая технические проблемы, связанные с обеспечением его функционирования. В конце концов эта операция была прекращена. Расследование деятельности немецкого техника не дало никаких улик против него, и от возбуждения дела против него пришлось отказаться.

Бывший полковник МГБ Гроссман сказал, что в 70-е годы главное управление внешней разведки сделало ставку на качество, а не на количество. Оно предпочитало заплатить миллион долларов одному шпиону, чем по сто тысяч десяти. Полковник Вольфганг Кох, преемник Гроссмана и куратор Холла, подтвердил это. Не подлежит сомнению, что ущерб, явившийся результатом проникновения щупалец Штази в американские военные структуры, значительно возрос именно в два последних десятилетия существования ГДР, Каждое из управлений министерства госбезопасности действовало совершенно автономно, в обстановке строгой межведомственной секретности, и первостепенное значение придавалось защите источников. К осени 1991 года лишь немногие бывшие кураторы Штази назвали подлинные имена своих агентов. Большинство офицеров, имевших доступ к этой информации, как и Кох, отказались выдать своих агентов. Они приводили подробности операций, упоминали псевдонимы, но дальше этого дело не шло. «На карту поставлена наша профессиональная честь», — отвечали они. Таким образом, перед американскими властями все еще стоит задача выявления десятков американцев, которые в той или иной период работали на разведку ГДР. Оценка, данная генералом Линном крайне неудачной деятельности американской контрразведки, совпадает с мнениями бывших сотрудников восточногерманской разведки. И тот, и другие винят во всем американское законодательство, в частности закон о неприкосновенности частной жизни, явившийся результатом слушаний в сенатском комитете по разведке, председателем которого был сенатор Фрэнк Черч. «У сотрудников контрразведки выбили из рук инструменты, без которых невозможно было выявить шпионов, тем, что во главу угла были поставлены интересы отдельно взятой личности, — рассказывал в 1991 году полковник Райнер Виганд. — В открытом демократическом обществе контрразведка находится в невыгодном положении».

Помимо шпионов Штази из персонала Тойфельберского центра электронного слежения, чьи имена не были преданы гласности, по меньшей мере трое других высокопоставленных гражданских сотрудников (американских граждан) остаются недосягаемыми за пеленой псевдонимов. Например, «Оптик», американский инженер, который явился в МГБ в 1982 году и предложил продать сверхсекретные документы по космическим исследованиям. Таких пришельцев обычно направляли в управление внутренней контрразведки. С этим человеком встретился полковник Райнер Виганд. Американец хотел получить 10 000 марок (6250 долларов) за документы, ценность которых полковник не мог определить по причине их научного характера. Виганд дал ему 5000 марок и сказал, что даст еше, если информация окажется полезной. Он записал фамилию и адрес американца и сказал, что с ним установят связь. Начальник Виганда, генерал-лейтенант Гюнтер Кратч, запер эти материалы в свой сейф и забыл о них. Три года спустя возникла ситуация, когда министр ГБ Мильке стал критиковать управление Кратча за малое количество пойманных шпионов. Кратч вспомнил о приходившем американце, вынул бумаги из сейфа и передал в главное управление внешней разведки в качестве своего «большого улова». Научный отдел разведуправления назначил подполковника Эдгара Цигнера куратором. По воспоминаниям Виганда, Цигнер установил контакт с «Оптиком» в 1985 году. Однако Виганд добавил, что ничего не знает о том, что произошло дальше, кроме того, что этот шпион стал «очень ценным».

Один старший сержант американских ВВС, служивший в начале шестидесятых в Западном Берлине, был завербован Штази при помощи шантажа. Уже женатый человек, сержант служил в штабе базы «Темпельхоф», когда немке, с которой он имел интимную связь, сделали по договоренности со Штази аборт в Восточном Берлине. Автору этой книги не удалось выяснить, какие секреты сержант под кличкой «Том» выдал, находясь в Берлине. Однако позднее его перевели в Таиланд. Шла война во Вьетнаме, и он сообщал агентам Штази сведения о времени вылета на задание американских самолетов, что привело к потере трех истребителей. После возвращения «Тома» в США связь с ним была утеряна. В МГБ ГДР полагали, что он был арестован за контрабанду наркотиков. Его «курировал» полковник Манфред Юшйнпетер из американского отдела главного разведуправления, который в 70-е годы работал в США под крышей представительства ГДР в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке. В разговоре с автором этих строк Кляйнпетер признал, что он знал о «Томе», но отказался сообщить какие-либо подробности. Однако в то же время полковник со злорадством повествовал о неудачной попытке ФБР завербовать его, Кляйнепетера, в качестве агента-двойника.

На Штази работали и некоторые другие американцы — например, «Майе», военнослужащий, и «Джуниор», гражданский ученый, которому старший лейтенант Штази Вольфганг Аугуст выплатил один миллион долларов. Ученый имел отношение к долгосрочному планированию в области электронной разведки и посещал конференции НАТО, которые были настолько секретны, что он должен был посылать записи, которые вел там, специальным курьером в США. По словам бывшего полковника Штази Карла Гроссмана, Аугуст был глубоко законспирированным агентом. Он пять лет работал в одной франкфуртской компании по производству резиновых изделий, а в 1970 году его отозвали В ГДР.

Хорошо информированный офицер разведки рассказывал, что, по его мнению, все эти шпионы выявлены, но министерство юстиции отказалось от их судебного преследования. «Если они не уверены на 100 процентов в том, что удастся добиться обвинительного приговора, то ради сохранения престижа они не будут возбуждать судебного дела».

Успехи других шпионов

Судя по данным из архива главного управления внешней разведки Штази, восточным немцам удалось проникнуть во многие военные и правительственные учреждения США, разбросанные по всему миру. Вот лишь немногие примеры информации, проданной американцами Штази.

Боевой порядок американских ВВС, включая перечень всех самолетов и их местонахождение (гриф «совершенно секретно»); боевой порядок первой бронетанковой дивизии на учениях «Картель Кард», проходивших с 25 февраля по 3 марта 1972 года (гриф «секретно»); рапорт о боевой подготовке 108-го батальона военной разведки, июль 1987 года (гриф «совершенно секретно»); рапорт о проверке, производившейся контрразведкой в 504 батальоне военной разведки по заданию начальника разведотдела штаба 1 — й бронетанковой дивизии (гриф «совершенно секретно»); директива командования сухопутных сил о способах борьбы с танками противника, 1978 год (гриф «совершенно секретно»); рапорт по проверке по линии контрразведки здания 5350 в Гинденбургских казармах, город Ансбах, ФРГ, за подписью Пеннингтона Смита, офицера полевой контрразведки (гриф «секретно»); планы действий военной полиции и графики транспортных перевозок европейского командования американских сил (гриф «секретно»); списки личного состава с 1975 по 1982 годы, включавшие фамилии и телефоны офицеров сорока одного штаба и баз в Европе, США, Панаме и Азии. У некоторых документов вырезаны места на верхних полях, где обозначены степень секретности или фамилия — данные, которые могли бы разоблачить источник.

Интересный факт: в штатном расписании 8-й пехотной дивизии, дислоцированной в Бад-Кройцнахе, Западная Германия, значилось имя штабного сержанта Клайда Л. Конрада, служившего в оперативном отделе штаба этой же дивизии. В 1985 году Конрад демобилизовался и остался жить в Германии. В августе 1988 года Конрада арестовали по обвинению в государственной измене. Следствие по его делу вел полковник Стюарт Херрингтон, который разоблачил шпиона Холла. Конрад выдал сверхсекретные оборонительные планы США, включавшие применение тактического ядерного оружия в случае внезапного нападения с Востока. Невероятно, но министерство юстиции США не проявило интереса к судебному преследованию предателя, и дело передали в генеральную прокуратуру ФРГ. Полковник Херрингтон заявил, что Конрад с 1975 года работал на венгерскую разведку. Штатное расписание, найденное в архиве Штази, могло оказаться там благодаря «братской помощи» венгров. Представители обвинения сказали, что Конрад получил за свои услуги около 2 миллионов марок (1 250 000 долларов). Процесс по его делу продолжался почти шесть месяцев. Конрада приговорили к пожизненному заключению. Это был самый суровый приговор за государственную измену, вынесенный германским судом после окончания второй мировой войны. Позднее германские судебные власти дали очень высокую оценку расследованию, которое провели полковник Херрингтон и сотрудники военной контрразведки. Конрад умер в тюрьме в 1997 году.

«Топаз»

Одной из главных целей разведки Штази была штаб-квартира НАТО в Брюсселе. Хотя советским спецслужбам время от времени удавалось туда проникнуть, наибольших успехов на этом направлении достигли восточные немцы, завербовавшие несколько «кротов», которые имели доступ к секретам армий Западного Оборонительного Пакта. Эта деятельность началась в конце 1960-х, когда НАТО испытывало нужду в хорошо подготовленных секретаршах со знанием нескольких языков, в то время как в западногерманских министерствах был их избыток. Перевод западногерманских секретарш в бельгийскую столицу побудил Штази отправить своих «Ромео».

В марте 1979 года за шпионаж была арестована Ингрид Гарбе, секретарша представительства ФРГ при штаб-квартире НАТО в Брюсселе. Она была завербована по старой испытанной схеме «Ромео». Этот арест вспугнул другую шпионку, птицу более высокого полета, Урзель Лоренцен, секретаршу начальника оперативного отдела генерального секретариата НАТО. Она бежала из Брюсселя в ночь на 5 марта 1979 года в такой спешке, что оставила там все свои личные вещи. В то же самое время исчез администратор брюссельского отеля «Хилтон» Дитер Билль. Заподозрив, что арест Гарбе и исчезновение Лоренцен и Билля не были совпадением, сотрудники службы безопасности НАТО начали расследование и выяснили, что Лоренцен имела доступ к самым сокровенным тайнам альянса. Через несколько недель после своего исчезновения Лоренцен появилась на экранах восточногерманского телевидения. В телеинтервью, устроенном с помощью Штази, она сказала, что искать убежище в ГДР ее вынудили угрызения совести. «Я стала свидетельницей бесчеловечного планирования, единственная цель которого — начало новой войны». «Ромео», завербовавшим ее, был администратор «Хилтона».

Утечка секретов не прекратилась и после бегства Лоренцен. В действительности информация продолжала поступать почти без перерыва. Полковник Гейнц Буш, военный аналитик главного управления «А», знавший Лоренцен и Билля по кличкам «Мозель» и «Бордо», получал первоклассные секреты НАТО также от агента по кличке «Топаз». Кураторами «Топаза», так же как Лоренцен и Билля, были полковник Клаус Рослер, начальник отдела НАТО и Европейского сообщества, и его заместитель, полковник Карл Ребаум. Буш обратил внимание на то, что «Топазу» дали тот же внутренний регистрационный номер (MfS XV 333 69), который ранее был у Лоренцен. «Это было любопытно, потому что раньше ничего подобного я не видел». После краха ГДР оказалось, что на «Топаза» можно выйти только через Буша. Сотрудники службы безопасности НАТО выдвинули предположение, что словом «Топаз» обозначается не один человек, а целая шпионская сеть.

Эта догадка основывалась на огромном количестве сверхсекретных документов НАТО — иногда до 3000 страниц за один раз, — которое прошло через руки Буша. По мнению последнего, эта гипотеза могла оказаться ложной, потому что Лоренцен также представила огромное количество материалов, хотя и с помощью своего любовника, который фотографировал документы во время ее обеденного перерыва. Буш сообщил о своем мнении начальнику службы безопасности Бартелли. Но одно обстоятельство не вызывало сомнений ни у кого: дело «Топаза» было самым громким и крупным среди подобных дел о шпионаже внутри НАТО со времени основания альянса в 1949 году. Среди ценных документов, которые пришлось анализировать Бушу, был «МС-161», имевший высшую категорию секретности, — исследование потенциала армий Варшавского договора и их боевого состава. Это была библия тех, кто планировал западную оборону. Неудивительно, что разведка ГДР дала своему агенту название драгоценного камня. Буш не знал, что «Топаз» сотрудничал с «Тюркис», потому что этот псевдоним никогда не появлялся на сопроводительных бумагах, с которыми поступали документы НАТО.

Потребовалось почти три года напряженной работы, когда сотрудники федеральной криминальной полиции и службы безопасности НАТО тщательно исследовали информацию, представленную полковником Бушем. Они проверяли персонал штаб-квартиры НАТО, имевший доступ к документам, обнаруженным в архиве Штази. Последним недостающим звеном в цепи оказалась дискета со списком агентов. Говорили, что ее продал ЦРУ за полтора миллиона долларов бывший генерал-майор МГБ ГДР Рольф-Петер Дево. В этом списке значились Райнер Рупп и его жена, Анна-Кристина. Рупп работал в экономическом управлении НАТО, а его жена была секретаршей в различных отделах, последним из которых была служба безопасности. Обоих супругов арестовали 31 июля 1993 года, когда они отдыхали в доме у родителей Райнера в Саарбурге, городе на юго-западе Германии, близ границы с Люксембургом. Руппа обвинили в государственной измене, а его жена проходила по делу как сообщница.

В возрасте двадцати двух лет, будучи студентом факультета экономики университета в Дюссельдорфе, Рупп принял участие в нескольких демонстрациях, организованных левацкими группировками. Подобно многим другим леворадикальным идеалистам 60-х, Рупп выступал против «язв капитализма» и роли Америки во вьетнамской войне.

Как-то раз после митинга в Майнце он вместе с друзьями, такими же студентами, зашел в пивную, чтобы выпить пива и перекусить. Когда пришло время расплачиваться, оказалось, что им не хватает 50 пфеннигов (16 центов). Молодых людей выручил мужчина из-за соседнего столика, назвавшийся Куртом. Он даже угостил своих новых знакомых пивом. У них завязалась политическая дискуссия. Выяснилось, что у Курта много общего со студентами, хотя Руппу не очень-то нравился социализм, построенный в ГДР. Райнер Рупп снова встретился с Куртом, и постепенно между ними завязалась дружба. В конце концов Курт открыл свое подлинное лицо и предложил Руппу встретиться с «друзьями» в Восточном Берлине — иначе говоря, с сотрудниками главного управления внешней разведки МГБ ГДР. «На первой встрече я познакомился с Юргеном, который позднее стал влиятельным лицом в ГУВР МГБ ГДР», — вспоминал Рупп уже после суда. Юрген сказал ему: «Мы делаем здесь много ошибок, и не все получается, как хотелось бы. Но если однажды ГДР прекратит свое существование, народ не допустит реставрации капитализма». Эта кажущаяся открытость со стороны офицера МГБ и впечатление Руппа, что Восточная Германия не только успешно развивается экономически, но и становится более либеральной страной, сыграли решающую роль в том, что молодой левак стал предателем. Руппа зачислили в штат как перспективного агента и дали ему задание усовершенствовать свои знания французского языка, для чего ему нужно было продолжить учебу в Брюсселе.

Описание Юргена, данное Руппом, подходит к полковнику Юргену Рогалле, который выдвинулся на ниве шпионажа в середине 60-х, когда под видом студента возглавлял резидентуру внешней разведки ГДР в Гане. В то время президент Ганы Кваме Нкрума пытался установить там коммунистический режим, опираясь на помощь СССР и других стран восточного блока. В результате военного переворота Кваме Нкрума был свергнут, а майор Рогалла оказался в тюрьме. Позднее его освободили в обмен на ганцев, находящихся в заключении в ГДР. В момент краха коммунистического режима в Восточной Германии полковник Рогалла был начальником отдела США, Канады и Мексики.

Рупп закончил университет и поступил на работу в брюссельский филиал одного британского коммерческого банка. Как-то вечером в одном из баров Брюсселя друзья познакомили его с Анной-Кристиной Боуэн. Очень умная и красивая дочь отставного майора британской армии из Дорчестера, Анна-Кристина работала секретаршей в британской, военной миссии. Для нее это была любовь с первого взгляда. Она была на два года моложе Руппа, и его эрудиция и ум произвели на нее впечатление. В 1971 году она устроилась на работу в НАТО. Через год после их свадьбы Рупп признался своей жене в том, что является агентом Штази, и попросил ее помочь ему в «работе ради мира». Она согласилась. Почти каждый рабочий день в течение пяти лет Анна-Кристина набивала документами НАТО свою сумочку и несла их своему мужу, который фотографировал их миниатюрной камерой, предоставленной Штази. Все документы были секретными, некоторые имели гриф «космик топ сикрет» — то есть третью степень секретности (прим. переводчика: документы НАТО имели четыре степени секретности — 1) «секретно», 2) «совершенно секретно», 3) «суперсекретно» — «космик топ сикрет», и 4) «фор айз оунли» — «по прочтении сжечь»), в особенности те из них, что относились к коммуникациям и оборонительным планам. Периодически супруги проводили выходные за пределами Бельгии, в таких городах, как Амстердам и Гаага. Там они встречались с полковниками Рослером или Ребаумом, своими кураторами, и получали от них инструкции. Кассеты с фотопленками Рупп прятал в пивные банки с двойным дном и передавал курьерам. Даты и места встреч он узнавал из передач радиостанции своих хозяев на коротких волнах. Через некоторое время и сам Рупп подал заявление с просьбой принять его на работу в штаб-квартиру НАТО. После проверки он был принят и получил доступ к работе с секретными документами. Это произошло в 1977 году.

Как заявил генеральный прокурор ФРГ, благодаря предательству Руппа командование вооруженных сил Варшавского договора имело своевременную и надежную информацию о планировании НАТО: «Это давало возможность правильно оценить военный потенциал стран — членов НАТО и воспользоваться этой оценкой в кризисной ситуации. В результате этой выдачи государственных тайн МГБ ГДР и последующей передаче их КГБ был нанесен значительный ущерб обороне ФРГ и ее союзников».

На процессе Руппа, который проходил в октябре-ноябре 1994 года, председатель суда Клаус Вагнер попытался выяснить, не раскаивается ли Рупп в своем предательстве. Подсудимый сказал, что он «служит интересам ФРГ, стараясь дать ясно понять Штази, что, по моему мнению, НАТО не является инструментом наступательной войны». Тогда судья спросил: «Как вы могли быть уверенным, что какой-либо безумный министр обброны СССР не воспользуется этой информацией, чтобы нанести удар по Западной Европе?». Рупп ответил, что теперь, поразмыслив над этим, он не располагает такой уверенностью.

Давая показания, Рупп старался взять всю вину на себя и выгородить свою жену. Он сказал, что после рождения их первого сына в 1984 году Анна-Кристина настаивала на том, чтобы они прекратили шпионскую деятельность, но он отговорил ее. По мнению судьи Вагнера, Рупп подробно обрисовал свою роль в этом шпионском дуэте: «В интеллектуальном отношении Рупп превосходил свою жену». После рождения их второго сына, два года спустя, Анна-Кристина пригрозила уехать с детьми в Англию, если Райнер не прекратит шпионить. На этот раз Райнер сказал, что он согласился, но тайно продолжал свою прежнюю деятельность. Даже рождение дочери не остановило его. Он тайком спускался в винный погреб роскошной виллы, приобретенной им на деньги Штази, и фотографировал документы, которые продолжал выносить из своего офиса. «Нам было жаль миссис Рупп, которую втянули в это дело», — заявил судья Вагнер.

5 ноября 1994 года федеральный прокурор Эккехард Шульц выступил с заключительной речью. Он потребовал пятнадцать лет лишения свободы для Руппа и два года для его жены. По данным обвинения, Рупп за двадцать один год шпионской деятельности получил от Штази около 800 000 марок (500 000 долларов). Спустя две недели судья Вагнер приговорил Руппа к двенадцати годам тюрьмы, а его жену, Анну-Кристину, к двум годам условно.

Шпионы в посольстве США

Подобно всем другим учреждениям США и НАТО, ставшим объектами внимания разведки ГДР, не составили исключение и американские посольства в Бонне и Восточном Берлине. Сотрудники службы безопасности государственного департамента знали об этом, однако оснований для особых тревог не имелось, поскольку громких дел пока не было, как не было выявлено причастности к шпионажу ни одного американского дипломата. В Бонне поймали несколько водителей-немцев, но они поставляли Штази в основном сплетни, касавшиеся слабостей американских дипломатов и их амурных похождений. Однако один случай в Бонне был более серьезным. Габриэла Альбин, немка, работавшая на телетайпе в американском посольстве, была завербот вана в 1977 году своим любовником после того, как распался ее брак с американским офицером. Она проходила под псевдонимом «Герхард». Ее куратором был подполковник Гейнц Келлер из отдела США. Альбин имела ограниченный доступ с секретными материалами. То есть ей разрешалось работать с ними только в присутствии американского сотрудника посольства.

Однако это правило часто нарушалось. В течение почти четырех лет Альбин поставляла настолько малозначительный материал, что военный аналитик полковник Гейнц Буш попросил ее куратора провести инструктаж Альбин по отбору значимых документов. Некоторое время от нее шла ценная информация, касавшаяся размещения в Германии ядерных ракет среднего радиуса действия. Затем в 1980 году куратор Альбин сказал Бушу, что связь с «Герхардом» прервалась, О причинах подполковник Келлер умолчал. Альбин страдала серьезным психическим заболеванием и часто попадала в больницу. Внезапно в 1982 году Буш опять получил материал от агента под кличкой «Герхард». Альбин заработала снова, на этот раз ее перевели в отдел оборонного сотрудничества посольства. В противоположность прежней деятельности, теперь от нее поступали ценные военные документы относительно размещения ракет «Першинг-II» и выдержки из секретных рабочих инструкций по обслуживанию систем «Першинг» и «Томагавк». Она также передала зашифрованные и расшифрованные послания — что оказало неоценимую помощь специалистам отдела дешифровки Штази. Ей нельзя было даже показывать эти документы, поскольку у нее был ограниченный допуск. Однако она так долго проработала в посольстве и вдобавок пользовалась всеобщей симпатией, что ответственные сотрудники службы безопасности просто игнорировали эти правила.

К шпионской деятельности Альбин снова привлек человек, который ее завербовал, — восточногерманский химик, который пытался бежать из страны, но был пойман и предпочел тюрьме карьеру «Ромео». Он исполнял обязанности курьера госбезопасности ГДР и был старше Альбин на семь лет. Рудольф Рек прятал пленки в тайники на поездах, отправлявшихся в Восточный Берлин, так называемые передвижные «почтовые ящики». Альбин и Рек, которого эта женщина знала под именем Франца Дитце, были арестованы 13 марта 1991 года и выпущены под залог. Их выдал перебежчик из Штази. «Ромео»-курьер погиб еще до суда. Его машина столкнулась с поездом на железнодорожном переезде. Начали поговаривать, что эта авария не была случайностью, что кто-то хотел помешать ему дать показания в суде. Однако расследование показало, что смерть последовала в результате несчастного случая. На процессе, состоявшемся в августе 1996 года, председатель суда Инна Обст-Оллерс сказала, что шпионкой Альбин стала из-за своего «слепого обожания» курьера Штази. «Она даже не знала ни его адреса, ни номера телефона, однако эта исключительно чувствительная женщина поверила его обещанию жениться на ней, — заметил судья, — Ее использовали самым бесстыдным образом». И все же Альбин была не только жертвой, но и преступницей. Ее приговорили к двум годам условно — мягкий приговор, если учесть, что она получила от Штази 170 000 марок (106 250 долларов).

На стол Эриха Хонеккера, генерального секретаря ЦК СЕГТГ и главы ГДР, каждый день ложилась разведсводка, подготовленная министерством госбезопасности, подобная той, что ЦРУ готовит для американского президента. В ней делался обзор текущей политической и военной ситуации в мире и распрей между политическими лидерами и государственными деятелями на основе донесений шпионов Штази. В дайджесте от 16 марта 1987 года сообщалось об освобождении от должности главы американской миссии в Западном Берлине Джона Корнблюма и о его переводе в Брюссель на должность заместителя представителя США в НАТО: «Причиной перевода Корнблюма стали его разногласия с послом США в Бонне Ричардом Бертом. Берт обвиняет Корнблюма в неспособности обеспечить американские интересы и слишком большой уступчивости по отношению к ФРГ».

Вдобавок ко всему, говорилось в дайджесте, Корнблюм не смог ограничить сферу действий бургомистра Западного Берлина Эберхарда Дипгена. «В свою очередь Корнблюм упрекал Берта в том, что тот постоянно вмешивается в его дела». Эти сведения поступали от «крота», которого так и не удалось обнаружить.

Проба американских вод

21 августа 1963 года в обстановке полной секретности министр юстиции США Роберт Кеннеди приказал выслать из страны одну красивую немку с экзотичной внешностью. На сборы Эллен Рометч, двадцатисемилетней супруге сержанта люфтваффе, служившего в посольстве ФРГ в Вашингтоне, давалось менее недели. Если бы не лауреат пулитцеровской премии репортер Кларк Молленхофф из газеты «Де Мойн Реджистер», этот случай так никогда и не стал бы достоянием гласности. Два месяца спустя после того, как Рометч и ее муж покинули Соединенные Штаты, Молленхофф сообщил, что в руках сенатора-республиканца от штата Делавэр Джона Уильямса оказалось полное описание похождений этой женщины в Вашингтоне с тех пор, как она прибыла туда в 1961 году. «Если все, что есть у Уильямса и федеральных правоохранительных органов, всплывет наружу, Вашингтон содрогнется от скандала, подобного тому, что прошлым летом потряс Лондон», — констатировал Молленхофф. Министру обороны Великобритании Джону Профьюмо пришлось уйти в отставку после того, как он сознался, что солгал в парламенте, когда его спрашивали о его отношениях с Кристин Килер, проституткой, услугами которой пользовался также помощник советского военно-морского атташе Евгений Иванов.

Сенатор Уильямс сказал Молленхоффу, что не будет комментировать этот вопрос и добавил, что дело это «крайне щекотливое и опасное». Эллен Рометч принадлежала к компании девушек по вызову, работавших на Роберта Бейкера, секретаря демократического большинства в сенате и протеже Линдона Джонсона. Бейкер поставлял девушек сенаторам и другим влиятельным вашингтонским политикам. В то время шло расследование деятельности Бейкера на предмет финансовых злоупотреблений. 30 сентября 1963 года конгрессмен X. Р. Гросс, республиканец от штата Айова, сказал в своем выступлении в палате представителей, что Рометч, возможно, причастна к похищению ракетных секретов, и призвал начать расследование. Гросс сказал, что эта женщина однажды в обнаженном виде купалась в ванне с шампанским на вечеринке, которую устроил один подрядчик оборонной промышленности и на которой присутствовал сотрудник федерального космического агентства. Он не назвал имен, упомянув лишь, что подрядчиком был президент фирмы, производившей отдельные компоненты для ракет. В ФБР знали наверняка, что среди клиентов этой очаровательной немки был и президент Джон Кеннеди. По мнению директора ФБР Эдгара Гувера, Рометч, восточная немка из Пирны, близ Дрездена, бежавшая в Западную Германию в 1956 году, была шпионкой. Необычным в высылке было то, что решение принималось на уровне министра юстиции. «То, что Джон Кеннеди путался с этой женщиной, меня не удивляет», — сказал профессор университета штата Висконсин Эван Ривз, автор биографии Кеннеди «Вопрос характера: жизнь Джона Ф. Кеннеди». Что до участия в деле Рометч Роберта Кеннеди, то Ривз прокомментировал это так: «А почему бы и нет, ведь он сделал всю грязную работу». После отъезда Рометч из Соединенных Штатов дело тихо угасло, по-прежнему окутанное тайной.

Летом 1997 года один чиновник германского правительства, пожелавший сохранить анонимность, рассказывал, что были серьезные основания считать Эллен Рометч перспективным агентов главного управления внешней разведки ГДР. После возвращения Рометч в Бонн управление федеральной военной контрразведки МАД провело расследование причин ее высылки из США и пришло к выводу, что все упирается в ее развратное поведение. От ФБР никаких материалов на Эллен Рометч никогда не поступало. Один из бывших сотрудников германской разведки сказал, что Рометч была завербована в Восточной Германии, скорее всего для военного шпионажа: «Она появилась здесь как раз в то время, когда Вольф засылал на Запад своих перспективных агентов». Ранее Рометч была замужем за офицером ВВС ФРГ, с которым развелась. За сержанта она вышла замуж только после того, как тот получил назначение в посольство ФРГ в Вашингтоне. Этот же разведчик, который также предпочел остаться анонимным, сказал, что, скорее всего, восточные немцы после отъезда Рометч в США передали ее КГБ, поскольку ведение разведки в США находилось целиком в компетенции русских. «Кроме того, в то время главное управление «А» не располагало в Америке инфраструктурой курьеров. В любом случае я убежден, что мистер Гувер поступил правильно, однако жаль, что он не поделился с нами имевшейся в его распоряжении информацией», — рассказывал он.

В ноябре 1997 года автор этой книги разговаривал об этом деле с Олегом Калугиным, бывшим начальником контрразведки КГБ, который одно время служил в резидентуре КГБ в советском посольстве в США. В ответ на вопрос, действительно ли Рометч была советской шпионкой, Калугин сказал: «Да, я знаю о такой женщине», но добавил, что не помнит никаких подробностей.

Ныне Эллен Рометч живет со своим мужем в симпатичном домике на берегу Рейна, близ Бонна. Когда на нее вышел один из друзей автора этой книги, бывший разведчик, она отказалась отвечать на вопросы, несмотря на то, что теперь срок давности надежно защищал ее от каких-либо судебных преследований. «Она все еще очень привлекательная женщина, и, судя по их дому и новому «седану-БМВ», деньжата у них водятся», — сказал бывший разведчик. Что ж, возможно, она продолжала занятие выгодным побочным бизнесом, ублажая одиноких боннских политиков. С другой стороны, ходили слухи, что клан Кеннеди отвалил ее приличный куш, чтобы заткнуть рот.

«Полезные идиоты»

Часто цитируют Ленина, говорившего, что большевики должны ставить себе на службу западных либералов в качестве «полезных идиотов» и дать «капиталистам самим свить веревки, на которых их повесят». В архиве ГУВН ГДР хранится немало досье на американцев, которые невольно сыграли роль, уготовленную для них Лениным. В их числе бизнесмены, посещавшие Лейпцигскую промышленную ярмарку, где они знакомились с «приветливыми» восточными немцами, которые заводили с ними с виду невинные разговоры. И постепенно эти приветливые мужчины и женщины выпытывали у наивных гостей экономическую и другую информацию, представлявшую интерес для разведки. В Штази эту деятельность называли «abschopfen» — снятие сливок.

Однако бизнесмены не были единственной мишенью на мушке у Штази. Легионы вербовщиков рыскали по профессиональным конференциям и семинарам, проводимым в Восточной Европе, в которых принимали участие представители Запада, в поисках «полезных идиотов», часть из которых могла бы стать шпионами. Профессор лейпцигского коммерческого колледжа Хорст Шольц в 1976 году стал внештатным сотрудником Штази, получив задание заниматься такой вербовкой. Ему был присвоен псевдоним «Forschung» — исследование. Он работал на пятнадцатый отдел внешней разведки, точнее на его филиал в лейпцигском окружном управлении госбезопасности.

В августе 1985 года Шольц участвовал в работе конференции в Будапеште, где его внимание в качестве потенциального источника информации привлек Якоб Наор, профессор маркетинга университета штата Мэн. Шольц завел со своим объектом разговор о маркетинге и родственных ему предметах. Вернувшись в ГДР, Шольц написал своему куратору, капитану Хорсту Финдайзену, рапорт на пяти страницах, в котором говорилось: «Политико-идеологическая позиция КЛ (контактного лица, то есть Наора) может быть охарактеризована как вполне положительная (насколько это можно было установить в ходе коротких бесед, длившихся в общей сложности около шести часов). У него сложилось вполне определенное мнение о Рейгане и проводимой им политике (внутренней и внешней), о разнице в обращении с представителями различных расовых и этнических групп населения на всех уровнях общества, о политике Израиля. Похоже, что он симпатизирует построению социализма в различных странах. (В последней области он довольно хорошо информирован, и на эту тему у него имеются в США публикации, что вызвало враждебное отношение к нему со стороны части студентов и коллег-преподавателей). Его позиция по этому вопросу такова: эти коллеги, а также декан либо дезинформированы, либо вообще не имеют никакой информации о событиях, происходящих в социалистических странах, и, как правило, представляют собой самый примитивный вид антикоммунистов (последнее типично для США). Он отзывается о Рейгане как о примитивном политике, правда, типичном для американцев, которые действуют в соответствии с тем принципом, что всякий, кто в какой-либо степени симпатизирует социализму или ведет с ним переговоры, выступает против США и их мощи. Поэтому все, кто разделяет противоположное мнение, подвергаются диффамации и, по словам КЛ, изгоняются из общественной жизни. В некотором смысле он видит в этом опасность для себя лично и выбирает соответствующую линию поведения. В колледже он считается профессионалом высокого класса в области маркетинга, и ректор «нуждается в нем».

Судя по этому рапорту, американский профессор лез из кожи вон, чтобы подольститься к восточногерманскому вербовщику. Он даже дошел до выпадов против Израиля. Когда Шольц поинтересовался у Наора, почему тот поселился в США, тот ответил, что причины тому — «широко распространенный национализм и нарастающий «фашизм» внутри израильской армии».

Как указывается в рапорте вербовщика, Наор подробно рассказывал о своих личных делах. Он сказал, что его семье принадлежит дом, купленный за 40 000 долларов, что они платят 450 долларов в месяц за ссуду, у них три машины; в неделю они тратят около 100 долларов на продовольствие и платят от 900 до 1000 долларов в месяц за обучение дочери в университете (она учится на факультете машиностроения). «Миссис Наор — начальник статистического отдела управления здравоохранения штата Мэн. В этом отделе хранится информация о всех жителях штата Мэн (около 1 миллиона человек), и миссис Наор имеет неограниченный доступ к базе данных». Эти слова выделены не случайно, поскольку в последующих рапортах говорится о ней как о возможном объекте вербовки.

В ходе этой первой встречи, по словам вербовщика, Наор предложил передать компьютерную программу, которая использовалась как в его колледже, так и американской ассоциацией маркетинга. Далее в рапорте говорилось: «Помимо этого, КЛ сделало и второе конкретное предложение, оно касается экспортной маркетинговой программы, в которую входят сведения о 600 крупных американских фирмах, а также канадских, южнокорейских и шведских. Туда входят так называемые «Экселент Сторз», лучшие экспортные фирмы. В связи с этим KЛ создало свою собственную программу в университете штата для анализа и сравнения и имеет в своем распоряжении всю базу данных».

Американский профессор, писал в своем отчете восточногерманский вербовщик, сказал, что пошлет некоторый материал некоему доктору Сабо, сотруднику Будапештского института рыночных исследований, где «я смогу его забрать, потому что, по словам KЛ, почтовые отправления в Венгрию не подвергаются жесткому контролю. В следующем году он лично привезет большой банк данных, когда приедет в Лейпциг». Чего же боялся Наор? Как бы там ни было, но в архивах Штази содержится упоминание о том, что он действительно прислал документацию в Венгрию.

Куратор из Штази рекомендовал продолжать и укреплять контакты Шольца с Наором. Его начальник, полковник Клаус Брюнинг, одобрил эту рекомендацию, и Наору дали кличку «Огонь». Было приказано проверить прошлое Наора. В связи с этим был послан запрос в венгерские органы безопасности относительно посещений этой страны.

В результате проверки выяснилось, что Наор родился в 1931 году в Вене. Его мать была христианкой, а отец — иудеем. В то время фамилия его отца была Нойбауэр. Спасаясь от нацистских преследований, семья эмигрировала в 1939 году в Палестину. В 1952 году Наор переехал в США и позднее учился на экономическом факультете в университете Калифорнии. Затем он работал финансовым аналитиком в пароходной компании «Америкен Президент Лайнз» в течение пяти лет до 1971 года, после чего вернулся в Израиль, где до 1974 года работал учителем. С 1974 года он опять живет в США. Прежде чем стать профессором факультета управления в сфере бизнеса университета штата Мэн, Наор преподавал в университетах Висконсина и Оклахомы. Он женился на американке и имел двух детей, дочь и сына. В графу «гражданство» сотрудник Штази вписал «американское и израильское».

Наор продолжал переписываться с вербовщиком Шольцем. В одном из писем он известил, что в 1986 году попытается получить командировку в ГДР по линии международной программы научных исследований и обмена, финансируемой правительством США.

28 мая 1986 года он, однако, уведомил своего восточногерманского партнера по переписке, что намерениям в отношении командировки не суждено сбыться по причине отсутствия денег у правительства США — «виноват Рейган». И все же Наор в июле 1986 года посетил ГДР и встретился с Шольцем. В досье Штази не указано, привез ли Наор с собой обширную базу данных, как обещал, и кто именно финансировал его поездку.

На встрече в Лейпциге вербовщик Штази поинтересовался у Наора, не ожидает ли он «неприятностей» из-за своих частых поездок в коммунистические страны. По этому поводу Наор рассказывал следующее: в университете он отчитывается только перед своим деканом, потому что тот выделяет средства на его поездки. Пока что он не заметил никакого интереса к себе ни со стороны ФБР, ни ЦРУ. Ситуация могла измениться, но «его совесть чиста».

Из ГДР Наор поехал в Венгрию и из Будапешта вылетел самолетом румынских авиалиний в Израиль, чтобы навестить своего отца и брата, и вернулся в Будапешт самолетом югославской авиакомпании. С 22 по 26 августа у него с Шольцем были три продолжительные встречи в Будапеште. Он объяснил Шольцу, что пользовался самолетом вышеупомянутых авиалиний, потому что «это было связано с меньшим риском подвергнуться нападению террористов». В ходе этих тайных встреч Наор передал материал из университета штата Мэн (микрокомпьютерная подготовка) — об этом сообщалось в рапорте Шольца от 11 сентября.

В течение следующих двух лет Наор продолжал колесить по Восточной Европе с целью изучения «социалистического маркетинга». Заезжал он и в ГДР. Каждый раз он встречался с восточногерманским профессором и по совместительству вербовщиком Штази, который затем писал обычные обстоятельные отчеты своему начальству из госбезопасности. Судя по досье как «Исследования», так и «Огня», подготовительная фаза вербовки американца была успешно завершена. Более того, Наор сообщил своему восточногерманскому коллеге, что попросил администрацию своего университета пригласить в 1988 году его в Мэн прочитать курс лекций. Агент Штази получил официальное приглашение в США с правом свободного передвижения.

Для управления внешней разведки это был крупный успех. То, что Наор, о котором один его коллега по университету в Мэне отозвался как об исключительно умном, одаренном человеке, будет пробивать приглашение этому восточному немцу, кажется настоящим кошмаром. Почему Наор игнорировал политическое брожение, которое к тому времени охватило Восточную Германию и получило широкое освещение в американских средствах массовой информации? Неужели он был наивным, узколобым, академичным либералом, стремившимся создать о себе мнение как о непревзойденном специалисте по коммунистической экономике и коммерческой политике?

5 мая 1987 года начальник отдела внешней разведки Лейпцигского окружного управления полковник Брюнинг направил досье Наора полковнику Армину Гроссу, заместителю начальника одиннадцатого отдела главного управления «А». Этот отдел вел разведку в США, Канаде и Мексике. В сопроводительном письме Брюнинг писал: «Политический реализм и относительно прогрессивная позиция, которые в этом материале выходят на передний план, кажутся честными, хотя, возможно, их выразитель и не совсем свободен от постороннего влияния. «Огонь» питает подлинно научный интерес к тому, чтобы создать себе авторитет эксперта по социалистическим странам и помочь социализму стать сильным конкурентом Соединенным Штатам Америки».

Однако далее полковник Брюнинг добавил: «Из результатов проверки прошлого следует вывод, что попытка завербовать Наора в 1987 может не иметь успеха». Вместо этого Брюнинг рекомендовал перенести акцент в данной операции на подготовку визита Шольца в Соединенные Штаты — визита, который соответствующие инстанции Штази уже санкционировали.

В течение следующих одиннадцати месяцев Шольц получил разрешение на работу в США, и американское посольство в Восточном Берлине выдало ему визу. В начале мая 1988 года вербовщик прошел интенсивный инструктаж относительно задач, которые перед ним ставились. По «легенде» он ехал в США с целью расширения своих связей в ученом мире, обмена научной информацией и усовершенствования владения английским языком. В действительности же он должен был выполнять задачи, типичные для вербовщика: подробное изучение всех аспектов университетской жизни, преподавательского состава и политического климата, а также сбор материалов о микротехнологии и последних достижениях и тенденциях в развитии данной отрасли. Шольц должен был тщательно изучить личную жизнь профессора и особое внимание уделить сыну Наора, которому тогда было двадцать лет и который учился на факультете химического машиностроения. На него возлагалась задача установить с сыном дружеские, доверительные отношения с целью формирования базы для будущей вербовки. Помимо этого, Шольц должен был высматривать ученых, которые также подходили бы на роль шпионов Штази, и студентов, которые могли бы фигурировать в студенческом обмене между университетами Мэна и Лейпцига.

Вербовщик из ГДР с 2500 долларов в кармане прибыл в Нью-Йорк через Хельсинки. Оттуда он вылетел в Портленд, штат Мэн, где его встретил Наор, который отвез его в Ороно, где и началась преподавательская деятельность Шольца, продолжавшаяся три с половиной месяца. На этой ниве Шольц потерпел фиаско. По словам одного из преподавателей факультета управления в сфере бизнеса, который пожелал сохранить инкогнито, немец разговаривал по-английски настолько плохо, что студенты начали выражать открытое недовольство. Ведь они практически не понимали его. Тем не менее Шольц старательно выполнял задание Штази. Он отобрал несколько студентов для обучения в ГДР и выявил по меньшей мере одну кандидатуру для вербовки. Впрочем, профессор, которого он наметил, об этом и не подозревал. Жена Наора, по мнению Шольца, была неподходящей кандидатурой для вербовки: «Хотя она и разделяет политическую позицию своего мужа относительно Израиля, а также политической и социальной обстановки в самих США, в то же время она была более патриотична, чем ее муж (она — коренная американка)». С сыном Наора у Шольца возникла проблема. Он жаловался на то, что молодой Наор разговаривал на таком ужасном слэнге, что его почти невозможно было понять. Кроме того, молодой человек был очень неряшлив в одежде и походил скорее «на рокера». «Тем не менее мне удалось возбудить в нем интерес к ГДР, и я пригласил его в Лейпциг на весеннюю ярмарку». В отчете о поездке Шольц указал также, что он несколько раз видел двадцати пятилетнюю дочь супругов и нашел ее совершенно аполитичной особой, добавив, что «Огонь» очень переживает по этому поводу.

Восточногерманский вербовщик покинул США 28 июля. Вернувшись в ГДР; он написал отчет на девяти страницах. В его досье перечисляется ряд предметов, которые он передал своему куратору: план-схема, сделанная от руки; фотоснимки, сделанные из самолета; снимки «важных объектов» на территории университетского городка; университетские проекты на 1988 год; различные публикации в университетской прессе и карта штата Мэн.

В досье Штази нет никаких указаний относительно того, посетили ли какие-либо студенты из числа приглашенных Шольцем Восточную Германию. Похоже, что интерес к этому проекту пошел на убыль, и довольно быстро, по мере того как все более четко обрисовывалась перспектива скорого краха коммунистического режима. Наор совершил еще одну поездку в Лейпциг и проработал там в коммерческом колледже с января по июнь 1989 года, после чего досье на него в Штази было закрыто. Пять месяцев спустя рухнула Берлинская стена.

Профессор Наор продолжал преподавать в университете штата Мэн. Его знания социалистической экономики теперь имеют ценность разве что для тех, кто изучает историю. По словам его бывших коллег, он занялся изучением экономики переходного периода в бывших социалистических странах, то есть перехода от планового хозяйства к рыночному, к капитализму. Его мечта, о которой упоминалось в досье Штази, — помочь коммунистам сделать «социализм серьезным конкурентом США» — так и осталась несбыточной мечтой. В досье нет доказательств, что Наор когда-либо снабжал вербовщика какой-либо засекреченной информацией, составлявшей государственную тайну, или что он принимал какие-либо вознаграждения за помощь Шольцу. Он не выдал никакой информации, которая могла бы нанести ущерб безопасности США. На вопрос о том, был ли Наор причастен к экономическому шпионажу, могут дать ответ лишь судебные власти. Какими бы мотивами он ни руководствовался, но он вполне подходит под ленинское определение «полезного идиота», а материалы, переданные им коммунистам, можно интерпретировать как нитку в веревке для повешения капиталистов, хотя и очень тоненькую. В 1996 году профессор Наор ушел из университета Мэна и перебрался на северо-запад тихоокеанского побережья США.

Неудачи Штази

В 1973 году генерал Вольф решил произвести пробу возможностей своего ведомства в континентальной части США, устроив своего рода соревнование с КГБ и ГРУ. В том же году в Нью-Йорк прибыл майор Эберхард Люттих и организовал там «нелегальную резидентуру». Этот термин означал, что его деятельность была глубоко законспирирована и не имела дипломатического прикрытия. У него были поддельные документы на имя Ганса-Дитриха Штейнмюллера из западногерманского портового города Гамбурга. Люттих начал свою службу в восточногерманской разведке в 1969 году и после разведшколы получил статус OIBE-Offizier im besonderem Einsatz, то есть офицера действующего резерва. В Нью-Йорке он устроился на работу торговым агентом в филиал «Шенкер энд Компани», крупной западногерманской транспортной фирмы, действовавшей в различных уголках земного шара. В числе прочих услуг она занималась доставкой вещей домашнего обихода дипломатов и военнослужащих из США в Европу.

Эта работа давала Люттиху возможность собирать информацию о передвижении личного состава посольств и воинских частей, представлявших интерес для разведки. Б его задачи входило также обзаведение связями в университетах с целью вербовки агентов из числа молодых ученых. С годами Люттих стал первоклассным разведчиком. Он посылал материал микроснимками в виде точек на письмах, отправляемых на конспиративные адреса в ФРГ. Задания он получал по коротковолновому приемнику прямо из ГДР или с радиостанции на Кубе. В июле 1974 года США и ГДР установили между собой дипломатические отношения. В МГБ одно время подумывали о том, чтобы отозвать Люттиха и в будущем сбор информации вести только через «легальную резидентуру», то есть представительство Штази под крышей посольства ГДР в Вашингтоне. Однако майор приносил такую пользу, что было решено оставить его на месте. 22 ноября 1979 года он был арестован агентами ФБР, однако заслуги американской контрразведки в этом не было. Люттиха выдал перебежчик, старший лейтенант МГБ ГДР Вернер Штиллер, сбежавший в Западную Германию в январе того же года. С января по ноябрь агенты ФБР вели за Люттихом пристальное наблюдение с целью сбора улик и выявления связей. Вообще-то им просто повезло, что они успели его арестовать. Своим успехом они были обязаны какой-то накладке, произошедшей в центре оперативной связи Штази, в силу чего были отозваны не все агенты, которых знал перебежчик. Люттих сразу же «раскололся» и дал такие ценные показания, что его освободили от судебной ответственности и переправили в Западную Германию.

По словам одного бывшего высокопоставленного сотрудника МГБ ГДР, Люттих был их единственным агентом-нелегалом в США, засланным с расчетом на длительную перспективу. В любом случае, военный, научно-технический и промышленный шпионаж в Америке остался исключительной прерогативой советских спецслужб. Однако «легальные» разведчики, действовавшие под крышей посольства ГДР в Вашингтоне, поставляли горы материалов, которые, по мнению аналитиков, обладали высокой надежностью и «большой прогностической ценностью». Самым ценным источником был Гейнц-Иоахим Свиталла (кличка — «Зигель»), советник посольства ГДР, происходивший из семьи видного коммуниста. Его отец во времена Гитлера жил в СССР и вместе с Мильке закладывал основы госбезопасности ГДР.

Еще одним провалом была вербовка сотрудницы ЦРУ, которой управление внутренней контрразведки дало кличку «Fee» — «Фея». Эту женщину перевели в 1983 году из посольства США в Вене в Восточный Берлин на должность атташе. Государственный департамент США запросил согласие на ее дипломатическую аккредитацию, и восточногерманские контрразведчики пропустили ее фамилию через компьютер КГБ в Москве, куда стекалась информация от всех разведок Восточного блока. Оказалось, что разработку «Феи» вела венгерская разведка. В Будапешт откомандировали полковника Райнера Виганда, который должен был встречаться там с полковником Ласло Чордашем, сорокадвухлетним ветераном венгерской разведки. У Чордаша на «Фею» имелось досье в полметра толщиной, Венгерский полковник вел за ней пристальное наблюдение, когда работал в должности атташе в посольстве ВНР в Австрии. Его внимание к ней привлек источник из американского посольства. Венгры установили «жучок» в ее квартире, где она часто после работы встречалась с подружкой, работавшей секретаршей в том же отделе. Обе женщины жаловались на высокомерное отношение к ним их коллег-мужчин, которые, по их мнению, уступали им в профессиональном и интеллектуальном отношении. Они также обсуждали предстоящие прибытия в Восточную Европу оперативников ЦРУ, что давало коммунистической контрразведке преимущество в один ход. «Эти женщины баловались коктейлями и сплетничали о человеческих слабостях своих коллег, давая выход своему недовольству, — вспоминал Виганд. — Это была золотая жила не только для венгров, но и для КГБ, который получал все, что попадало в руки Чордашу. Благодаря «Фее» нам удалось разоблачить полковника из министерства обороны Югославии, который много лет работал на ЦРУ».

Виганд вернулся в Восточный Берлин, и после его доклада генерал Кратч решил завербовать «Фею». Поскольку дипломаты получали квартиры через министерство иностранных дел, Штази позаботилась о том, чтобы жилище «Феи» было оборудовано подслушивающими устройствами и скрытыми видеокамерами. Когда люди Виганда уже были готовы приступить к делу, вмешался КГБ, заявивший, что право на вербовку американцев принадлежит ему. Вйганд заартачился, и КГБ нажал на Мильке, который капитулировал. К Виганду пришел полковник Феликс Виноградов, начальник отдела внешней контрразведки КГБ в ГДР, который уведомил его, что вербовка будет проходить с участием «специалиста», прекрасно владеющего английским языком и прожившего несколько лет в США, который прибудет из Москвы. Тем временем все документы на «Фею» были отправлены в резидентуру КГБ, но Штази утаила тот факт, что ее квартира была нашпигована жучками и видеоаппаратурой слежения. «Нам было интересно, как же этот «великий специалист» будет работать с ней», — вспоминал Виганд.

Московский «специалист» прибыл летом 1984 года и однажды вечером зашел к «Фее». Видеокамеры и магнитофоны Штази фиксировали каждое его движение и слово. Сотрудник КГБ представился американцем, который нуждается в помощи. Когда она впустила его, «специалист» повел себя как в пословице про слона в посудной лавке. Он ознакомил «Фею» с записями ее венских бесед и предложил во избежание неприятностей поработать на КГБ. «Вы бы только слышали ее, — со злорадством вспоминал Виганд. — Она просто рассвирепела, обругала его последними словами и приказала убираться вон». Офицер КГБ, который, очевидно, ожидал иной реакции, в замешательстве ретировался, пробормотав, что еще зайдет к ней. Пока восточногерманские контрразведчики покатывались со смеху, «специалист» с угрожающим видом маячил под окнами «Феи». Через несколько дней он отбыл в Москву не солоно хлебавши.

Автор этой книги разговаривал в 1993 году в Будапеште с полковником Ласло Чордашем, который ушел на пенсию в 1986 году. Он не стал ничего утаивать, наоборот, с гордостью профессионала описал мне, как вместе с помощником снял квартиру над квартирой «Феи» и установил подслушивающие устройства и видеокамеры. «Мы знали все о ней и о деятельности ЦРУ в Вене.

— Но если эта женщина скомпрометировала себя своей несдержанностью на язык, почему он не попытался завербовать ее?

— Мы могли бы предпринять такую попытку, но я всегда считал, что она скорее пойдет на скандал разоблачения, чем станет работать на нас. Кроме того, она приносила нам больше пользы именно в таком качестве. Если бы мы ее завербовали, у нас никогда не было бы уверенности, что она не ведет двойную игру. Как оказалось, я был прав», — с улыбкой сказал Чордаш.

Кто же был тем источником в американском посольстве, который вывел Чордаша на «Фею»? Феликс Блох? Блох был тем первым секретарем посольства, которого обвинили в работе на КГБ. Однако в силу недостатка улик его не судили, а просто уволили без пенсии из Государственного департамента. «Нет, это был не Блох, а другой. Но мы знали все о Блохе, потому что немцы переслали нам досье на него, где были подробно описаны его сексуальные похождения, которыми он прославился, служа в берлинском посольстве США. Но я знал, что наши советские друзья присматривают за ним. Завербовали они его или нет, мне неизвестно».

Чордаш с огромным удовольствием рассказывал, что его частенько приглашали на различные мероприятия в американском посольстве и что он регулярно завтракал с помощником военного атташе США Джозефом Силаги. Однако такой фамилии нет в списке иностранных дипломатов, аккредитованных в Австрии. Если это ложь, то насколько можно верить рассказу Чордаша в целом? Разведчикам никогда нельзя полностью доверять. Впрочем, версия Чордаша совпадает с версией, изложенной бывшими сотрудниками Штази.

Активные меры

В конце 1986 года индийская газета «Пэтриот», издающаяся в Нью-Дели, опубликовала статью, в которой говорилось, что вирус СПИДа был создан в военной бактериологической лаборатории в форте Детрик, штат Мериленд. Газета цитировала некоего доктора Джекоба Сигала, сказавшего, что американские ученые использовали генетическую технологию для симбиоза вируса лейкемии «Висна», обнаруженного у овец, с вирусом человеческой лейкемии «HTLV–I», обнаруженного известным американским специалистом в этой области, доктором Робертом Галло. По данным газеты «Пэтриот», вирус СПИДа был испробован на заключенных, некоторые из них вышли на свободу и распространили эту опаснейшую болезнь. Эту историю подхватило советское агентство новостей ТАСС и западные средства массовой информации.

Эксперты, включая Мейнрада Коха, начальника отдела вирусологии института имени Роберта Коха, находящегося в Западном Берлине, быстро отвергли эту идею как несусветную чушь. Тем не менее газеты с левым и антиамериканским уклоном продолжали всячески муссировать эту тему. В то время автор этих строк работал консультантом у Чарльза Уика, директора информационного агентства США, и занимался созданием спецгруппы для борьбы с советской дезинформацией и пропагандой. Было быстро установлено, что индийская газета финансируется КГБ, а ее редактор является лауреатом Сталинской премии мира. Таким образом, версия о причастности США к возникновению и распространению СПИДа была ловко сфабрикованной уткой, плодом деятельности отдела активных мер советской секретной полиции.

В процессе работы над этой книгой автор побывал в Берлине и нашел имя Сигала в документах Штази. Родившийся в дореволюционном Санкт-Петербурге, Сигал был профессором и директором института прикладной бактериологии при восточноберлинском Гумбольдтском университете и к тому времени уже находился на пенсии. В разговоре, состоявшемся в Берлине в 1991 году, Сигал предстал убежденным марксистом, не примирившимся с крахом ГДР. Сигал, которому в то время было восемьдесят лет, настаивал, что информация о происхождении СПИДа была абсолютно достоверной, и отрицал, что у него имелись какие-либо контакты с Штази. Но он лгал. В 1992 году в свет вышла книга, авторами которой являются два бывших сотрудника отдела дезинформации МГБ ГДР, они подробно рассказывают в своей книге о том, как вместе с коллегами из КГБ плели эту паутину лжи и использовали Сигала с его научным авторитетом для придания истории достоверности.

Довольно часто специалисты Штази работали независимо от КГБ, но всегда в русле советской политики. В конце 70-х Советский Союз хотел убедить мир, что США готовятся к ядерному нападению на страны коммунистического блока. Штази выпустила ряд памфлетов на эту тему с использованием мнимых и настоящих документов НАТО, добытых шпионами, и распространила их среди групп пацифистов и в СМИ от имени фиктивных издателей.

В июне 1979 года в западноевропейских газетах появилось письмо, которое якобы написал генеральному секретарю НАТО главнокомандующий вооруженными силами этого блока, генерал Александр Хейг. В этом письме шла речь о военных приготовлениях США и содержалась формулировка, которая произвела эффект взорвавшейся бомбы: «Возможно, мы будем вынуждены первыми применить ядерное оружие». В действительности это письмо было изготовлено умельцами из Штази.

Досье на Рейгана

В целях повышения личного престижа и придания внешнего лоска и респектабельности своему полицейскому государству генсек ЦК СЕПГ и председатель Госсовета ГДР Эрих Хонеккер страстно желал посетить США с официальным визитом и встретиться с президентом Рональдом Рейганом. Однако такой визит не состоялся, и главным образом из-за поддержки, которую ГДР оказывала международному терроризму. Однако подготовка к возможному визиту велась, и в ходе ее ГУВР Штази составило обширное досье на американского президента. Большая часть материалов в нем состоит из секретных рапортов и анализов КГБ и кубинской разведки. Так, в документах КГБ президент Рейган характеризовался как «махровый антикоммунист, который принимал участие в кампании по изгнанию прогрессивно настроенных деятелей из кинопромышленности и профсоюзов». Далее там говорилось, что будучи кандидатом в президенты Рейган обещал вернуть США «положение лидера в мире, утерянное ими при президенте Картере». Аналитики КГБ были невысокого мнения о Картере, указав, что он, «развивая экономику, нанес моральный ущерб американскому бизнесу и ослабил позиции США во всем мире». В ряде материалов выражалось убеждение, что Рейган переломит эту тенденцию, и цитировалось его высказывание, сделанное в ходе предвыборной кампании 1980 года: «Никто не хочет использовать атомное оружие, но противник должен каждую ночь засыпать в страхе, что мы можем им воспользоваться».

Во многих рапортах проскальзывало невольное уважение: «Рейган тверд и непреклонен в политике, у него слова не расходятся с делами». В довольно откровенных выражениях в одном из сообщений говорилось о «постоянных выступлениях президента в защиту политических свобод, в частности свободы речи, свободы вероисповедания и передвижения, и критике неэффективной экономики в социалистических странах», В заключение автор документа сетовал на то, что Рейган игнорировал положительный опыт соцстран, например, «усилия по достижению мира во всем мире и разоружения и выполнения Хельсинкских соглашений в части, касающейся объединения семей». В анализе кубинской разведки, изложенном на двадцати девяти страницах и составленном в феврале 1986 года, выражалось восхищение президентом Рейганом: «Несмотря на преклонный возраст, пошатнувшееся здоровье и тот факт, что он отбывает уже второй срок президентства, Рейган пользуется большой популярностью. Он представляется вполне дееспособным и может в случае необходимости принять участие во всех важных политических акциях».

Похоже, что эта информация по большей части заимствована из газет. Немалую лепту сюда внесли и агенты, околачивавшиеся в вашингтонских барах и ресторанах и подслушивающие разговоры чиновников, любивших производить на присутствующих впечатление своей осведомленностью. Не нужно обладать большим воображением, чтобы догадаться, что кубинские и советские агенты легко вычисляли таковых по пропускам в Белый Дом или Государственный департамент, болтавшимся у них на пиджаках. Однако информация, содержавшаяся в одном секретном документе КГБ, который в МГБ ГДР получили в мае 1987 года, могла поступить только от источника, работавшего в Госдепе или Белом Доме, или из чрезвычайно секретных документов. Там говорилось о намерении Рейгана унифицировать реакцию западных стран на широко разрекламированный план СССР вывода из Европы ракет среднего радиуса действия. В этом сообщении предсказывалось, что Белый Дом выразит свое отношение к этому шагу на саммите семерки в Венеции, который должен был состояться с 8 по 10 июня. В приписке на полях говорилось, что США в действительности публично объявили о своих намерениях лишь после 22 июня 1987 года.

Анализ действий администрации Рейгана

Оценка восьмилетнего периода правления Рейгана, сделанная аналитиками Штази, оказалась на удивление точной. Некоторые неточности следует отнести на счет слепой веры аналитиков в неизбежный триумф коммунизма. Семь месяцев спустя после первой инаугурации президента Рейгана полковник Вернер Бирбаум, главный аналитик МГБ, писал, что администрация Рейгана тешит себя «иллюзией, будто США и ее союзникам удастся навязать СССР и другим социалистическим государствам гонку вооружений, которая приведет к краху». Именно этой цели президент Рейган и достиг. В личном разговоре Бирбаум сказал мне, что несмотря на наличие точной информации как из «внутренних, так и из внешних источников», то есть от шпионов Штази и КГБ, он должен был учитывать «политические исследования». Другими словами, ему приходилось выдерживать идеологическую линию, отступление от которой грозило ему потерей работы. И это несмотря на то, что уже в 1983 году стало ясно, что коммунистическую экономику в скором будущем ожидает крах. «Должен признать, что президент Рейган это тот человек, который уничтожил коммунизм в Восточной Европе. Никакой другой западный государственный деятель не может присвоить себе эту заслугу», — рассказывал Бирбаум.

Офицеры вроде Бирбаума надеялись, что руководство ГДР сможет «читать между строчек», ведь в конце концов идеологический камуфляж не мог скрыть первоклассную информацию о состоянии экономики США, военной промышленности и вооруженных сил; большая часть этих сведений была взята из секретнейших документов. Например, директива № 57 президента Картера, по словам бывшего эксперта Совета Национальной Безопасности по советским делам Уильяма Стирмена, имела гриф «совершенно секретно». В ней шла речь о ведении глобальной ядерной войны. При обсуждении военно-стратегической концепции Соединенных Штатов аналитик ссылался на «внутри-служебные документы, проекты, переписку с союзниками, документы НАТО и комитетов обеих палат конгресса». Все эти документы имели как минимум гриф «секретно».

Отнюдь не почетная служба

Следует отдать должное главному управлению «А», детищу Маркуса Вольфа. Его деятельность была чрезвычайно успешной. Вербовка граждан ФРГ была сравнительно легким занятием: общий язык, наличие родственников в ГДР, личные неурядицы, v слабости и уязвимые места, все эти факторы использовались восточногерманской разведкой в полной мере. Идеология играла второстепенную роль; исключение составляли агенты, завербованные в Восточной Германии. Лишь три американца — Джеймс Кларк, Тереза Сквилакот и Курт Стэнд, все они были осуждены в 1997 году — сказали, что добровольно согласились шпионить в пользу ГДР по идеологическим причинам.

Вольф и его сотрудники утверждали, что главное управление «А» пользовалось такой же самостоятельностью, как и ЦРУ США. Это ложь. Оно являлось частью министерства безопасности, орудия политического угнег тения. В своей лекции на семинаре руководящих кадров, прочитанной 3 марта 1971 года, Вольф говорил о тотальной системе Штази: «Наше министерство может функционировать как единое целое только в том случае, если все его структуры объединены должным образом и их действия скоординированы». Управление внешней разведки никогда не было органом, который занимался только сбором информации, но являлось орудием политической доктрины «классовой борьбы» между коммунизмом и западными демократиями, главное управление «А» участвовало в слежке и преследовании инакомыслящих из числа собственных граждан. Например, второе управление, занимавшееся внутренней контрразведкой, работало рука об руку со службой Вольфа. Когда контрразведчики выявляли лиц с открыто антикоммунистическим поведением или строивших планы побега на Запад, то пытались принудить их к сотрудничеству, а затем передавали их разведке. Для обеспечения должной координации действий всех управлений Штази сотрудники главного управления «А» регулярно переводились на работу в подразделения внутренней контрразведки. Невозможно установить, сколько денег из казны ГДР было потрачено на угнетение собственного населения и шпионаж, однако ясно, что речь идет о многих сотнях миллионов, что способствовало краху экономики этой страны.

Глава 7
Восточно-Германские охотники за шпионами

Контрразведчики ГДР имели огромное преимущество перед своими западными коллегами. Глаза и уши тайной полиции проникли во все сферы жизни восточногерманского общества. Ответственность за внутреннюю контрразведку несло второе управление, которым на момент краха режима в 1990 году руководил генерал-лейтенант Гюнтер Кратч. Кратч, тучный мужчина ростом около 180 см, был рабски предан партии и министру ГБ Мильке. Он требовал от своих подчиненных железной дисциплины и сурово наказывал провинившихся. Не дай бог кому-либо высказать мнение, которое можно было интерпретировать как критику партии или государства! Кратч подчинялся непосредственно Мильке, что давало ему власть и автономию, каких не было у большинства других начальников управлений.

В штате управления контрразведки числилось 2350 сотрудников, из которых 1962 служили в центральном аппарате в Восточном Берлине. Остальные работали в окружных управлениях Штази. «Если учесть, что у нас во всей Европе было всего около двух сотен агентов, борьба шла не на равных», — так прокомментировал эту ситуацию один из старших офицеров американской контрразведки. Да, перевес был явно на стороне восточных немцев. В прошлом Мильке выпустил особую директиву, предписывавшую всем управлениям и отделам, в которых в обшей сложности насчитывалось около 108 000 сотрудников, предоставлять в распоряжение второго управления любые ресурсы всякий раз, когда такую помощь запросит любой из сотрудников контрразведки. Становым хребтом контрразведки МГБ, как и во всех других операциях Штази, были внештатные осведомители. В распоряжении второго управления было от 2500 до 3000 агентов.

Большую поддержку контрразведке оказывали 6000 штатных сотрудников, работавших в третьем управлении и осуществлявших наблюдение при помощи электронных средств.

Управление, являвшееся детищем генерал-майора Хорста Менхена, занималось прослушиванием телефонных разговоров. В течение многих лет сотрудники Менхена подключились к 2200 телефонам американских учреждений, находящихся в Западном Берлине. Чтобы яснее представить размах этой операции, нужно подсчитать, сколько же требуется персонала, чтобы круглые сутки прослушивать половину этого количества. Прослушивание второй половины телефонов было компьютеризировано. Телефонные разговоры записывались автоматически, после чего хранились для последующего анализа.

Были, наконец, и «почтальоны» — сотрудники Штази, закрепленные за каждым почтальоном в ГДР, — в чью обязанность входила тайная перлюстрация писем, приходивших с Запада или адресованных туда. Каждая посылка рентгеноскопировалась. Подозрительные письма подвергались химической обработке на предмет выявления сообщений, написанных невидимыми чернилами.

Искали также точки с микрофотокопиями, спрятанные под марками или полями конвертов. Отдел почтового наблюдения напрямую подчинялся управлению контрразведки.

Отсутствие ордеров на обыск или арест не было препятствием для контрразведчиков Штази. Такие ордера частенько выписывались задним числом, и прокуроры благоразумно не задавали лишних вопросов. В течение многих лет, пока партия не решила, что ее режим должен соблюдать хоть какое-то подобие законности, министр Мильке лично подписывал все ордера на арест. Все это способствовало постоянному росту количества разоблаченных агентов западных спецслужб, особенно в период с 1950 по 1965 годы. Однако примечательно то, что драконовские методы не отбивали у восточных немцев, по горло сытых коммунизмом и советской оккупацией, охоты принимать участие в тихой войне на стороне Запада. С 1952 по 1981 год было казнено по меньшей мере 126 таких граждан, из них три женщины. Возможно, точное их число так и останется тайной, потому что сотни людей были переданы Штази советским судам. Тела казненных тайно кремировались, и их пепел ссыпали в братские могилы. Все архивные данные по этому вопросу было приказано уничтожить в 1989 году.

Однако Дитмар Гильдебрандт, директор дрезденского крематория, ослушался приказа, спрятал свои регистрационные журналы и после объединения передал их властям. Благодаря ему многие родственники жертв впервые узнали о судьбе своих родителей, детей и супругов, исчезнувших несколько десятилетий назад. Ведь коммунистические власти упорно отрицали, что у них имеются какие-либо сведения об этих лицах. В свидетельствах о смерти как правило указывалась одна причина — острая сердечная недостаточность. Гильдебрандт также показал, где находятся массовые захоронения праха покойных. Там была найдена шестьдесят одна урна с пеплом. Помимо казней, в период с 1955 по 1960 год было вынесено по меньшей мере двадцать восемь приговоров к пожизненному тюремному заключению. В те годы редко кому давали меньше десяти лет. В противоположность этому судебному беспределу в послевоенной Западной Германии не было ни единой казни за шпионаж.

И только один человек был приговорен к пожизненному заключению. Несмотря на абсолютный контроль органов государственной безопасности над восточногерманским населением и страх сурового наказания, западные спецслужбы добивались серьезных успехов, в результате чего Штази совершала смехотворные ошибки. По мере того как западные разведки ужесточали меры безопасности и совершенствовали методы подготовки своих агентов, число задержанных западных агентов уменьшилось в начале 80-х до 30–50 в год.

Любитель деликатесов

Весной 1985 года сотрудники почтового отдела Штази обнаружили тайное сообщение, написанное невидимыми чернилами в письме, адресованном в Западную Германию. Там содержались настолько ценные сведения военного характера, что аналитики контрразведки пришли к выводу, что американский шпион служит в штабе Группы Советских Войск в Германии в Вюнсдорфе, городе южнее Берлина. Затем было перехвачено второе письмо, в котором сообщалось о предстоящем визите одного советского военачальника. Следователи Штази навели справки у начальника штаба ННА ГДР, в КГБ и советском посольстве. Все эти инстанции были в полном неведении относительно такого визита. Тем не менее советский маршал действительно прибыл в указанные в письме сроки и неделю провел в войсках, дислоцировавшихся в районе Дрездена. Восточногерманские власти так и не были поставлены в известность о его приезде. Аналитики Штази пришли к выводу, что шпионом мог быть либо офицер штаба ГСВГ, либо генштаба СССР в Москве, который использовал ГДР как перевалочную базу для пересылки сообщений. С другой стороны, письмо, написанное по-немецки невидимыми чернилами, показывало, что его автор владел идиомами немецкого языка, то есть был немцем. К этому делу привлекли КГБ, но его сотрудники были также поставлены в тупик.

Тогда было решено создать совместную комиссию из 90 специалистов-контрразведчиков МГБ и КГБ, которые целый год вели разработки в рамках операции «Сирена». Осведомители и прослушивание телефонов ничего не дали. И все же напряженная работа контрразведчиков увенчалась успехом. Результат был ошеломительным: шпионом, точнее шпионкой, оказалась Гелла Цикман, ничем не примечательная женшина лет пятидесяти. Она жила в квартире в Дрездене, которая находилась далеко от советского штаба, да и в штабе она в жизни своей не бывала. Не спала она и с каким-либо разговорчивым советским офицером. Она работала диспетчером на оптовой продовольственной базе, куда поступали различные деликатесы. Как же она смогла завладеть секретной информацией? «Только благодаря нашей плановой социалистической экономике, для которой были характерны постоянные дефициты», — сказал бывший полковник МГБ Райнер Виганд. Виганд, который участвовал в расследовании этого дела, имел в виду то, что на такие базы поступали продукты, не доступные рядовым гражданам без «связей», если только у них не было чего-либо ценного взамен, в виде взятки. В обязанности Геллы Цикман входило оформление продуктовых заказов для советских военных учреждений. Офицеры продслужбы советского штаба в звании до полковника зависели от ее благорасположения, когда дело касалось заказа и распределения продуктов. Чтобы улестить ее, они часто приносили ей подарки. Иногда офицеры подчеркивали значение заказа, особенно если им требовались такие дефицитные вещи, как икра, лосось, цитрусовые и тропические фрукты, а фрау Цикман не очень-то спешила выполнить заявку. «На следующей неделе приезжает такой-то», — обычно говорили они, и по адресам, куда необходимо было доставить заказ, она легко вычисляла маршрут гостя.

Выйдя на Цикман, контрразведчики выяснили, что ее сын сбежал в ФРГ еще до возведения Берлинской стены и теперь проживает в Гамбурге. До постройки Стены она ездила к нему несколько раз в год через Берлин, где садилась на самолет, летевший в ФРГ. Ее сын умер в начале 80-х. За «деликатесной» шпионкой установили наблюдение, а ее квартиру нашпиговали «жучками». Контрразведчикам нужно было установить, работала она соло или являлась частью шпионской сети. Сотрудники Штази заметили, что три раза в неделю она вставала с постели, иногда не без помощи будильника, и включала радио. Однако «жучки» не зафиксировали никаких звуков, похожих на радиоприемник. Тогда контрразведчики решили прибегнуть к мероприятию «Дора» и просверлили в стенах квартиры Цикман крошечные отверстия для видеонаблюдения. Они увидели, что Цикман включает радио и слушает его через наушники. Она записывала в блокнот группы чисел. Ее решили арестовать после того, как было установлено, что она включала радиоприемник тогда, когда начинала работу радиостанция американской военной разведки в ФРГ. Заодно арестовали и ее мужа.

Фрау Цикман сразу же во всем призналась и рассказала, что американская военная разведка завербовала ее, когда она гостила у своего сына, который тоже был американским агентом, но сотрудничество с ним прекратили после того, как он начал сильно пить, а затем пристрастился к наркотикам. До сооружения Берлинской стены она лично доставляла информацию своим хозяевам, но после 13 августа 1961 года связь прервалась. В середине 70-х фрау Цикман разрешили выехать в ФРГ, чтобы забрать прах ее сына, умершего в Гамбурге. Там ее опять встретили сотрудники оперативного отдела армейской разведки, которые научили ее пользоваться невидимыми чернилами и шифром. Возвратившись в ГДР, она привезла с собой шпионские принадлежности, такие как таблицы кодов и специальные химикаты для приготовления невидимых чернил. Все это она привезла в урне с прахом своего покойного сына.

Для Эриха Мильке это дело стало манной небесной. Он приказал специалистам по пропаганде составить сценарий, чтобы разоблачить гнусных американских империалистов, которые совершили подлость: использовали в шпионских целях урну с прахом сына. Но не тут-то было, генеральный секретарь ЦК СЕПГ Эрих Хонеккер приказал Мильке хранить молчание, объяснив, что сейчас не время портить отношения ГДР с США.

Фрау Цикман сумела убедить следователей, что ее муж не имел ни малейшего понятия о ее побочной профессии, и в конечном итоге его освободили. «Должен признаться, я даже проникся к ней некоторым уважением. Как ей только удалось это сделать? — сказал полковник Виганд. — Она смогла держать его полностью в неведении все десять лет, которые она работала на американцев». В 1987 году Геллу Цикман признали виновной в шпионаже и приговорили к двенадцати годам лишения свободы. Ее освободили автоматически после объединения страны в 1990 году.

Секретарша и адвокат

Элли Баркзатис издала пронзительный, душераздирающий вопль, когда прокурор Вольфганг Линднер потребовал вынести ей и ее другу Карлу Лауренцу смертные приговоры за шпионаж. Это произошло днем 23 сентября 1955 года. Тридцать один день спустя оба они были мертвы. В дрезденской тюрьме их обезглавила та же гильотина, которой пользовались еще нацисты. Баркзатис было сорок три года, а ее друг был на семь лет старше. Их тела тут же кремировали. Судебный процесс по их делу, который проходил в Восточном Берлине, был закрытым. Сведения о приговоре и казни имели гриф «совершенно секретно». Никто не знает, что произошло с их пеплом.

Элли Баркзатис и Карл Лауренц подружились в 1949 году, когда они работали в министерстве промышленности. Она была одинока, не очень привлекательна внешне, но умна и отзывчива. Вежливые, культурные манеры Лауренца были под стать его внешности. Оба были членами СЕПГ. В апреле 1950 года Баркзатис назначили на должность, о которой можно было только мечтать — должность секретаря и административного помощника премьера ГДР Отто Гротеволя. А вот в жизни Лауренца наступила черная полоса: его исключили из СЕПГ за политическую неблагонадежность. Ранее он состоял в социал-демократической партии. После исключения из партии Лауренца уволили и с работы в министерстве. Поскольку заниматься юридической практикой ему было запрещено, он решил зарабатывать себе на жизнь журналистикой, сотрудничая с различными газетами в Восточном и Западном Берлине.

Накануне Нового, 1950, года женщина осведомитель Штази под псевдонимом «Грюншпан» заметила двух своих бывших знакомых, Баркзатис и Лауренц, в кафе. Осведомительница заметила, как Баркзатис украдкой передала Лауренцу несколько папок. «Грюншпан» сообщила об этом в Штази лишь десять дней спустя. На основании ее рапорта было начато расследование, которое продолжалось четыре года. Гротеволь ценил Баркзатис как чрезвычайно трудолюбивую и преданную делу сотрудницу, и Штази приходилось считаться с этим. Целый год расследование шло неофициально, втихую. Если бы Баркзатис занимала какой-либо другой пост, Мильке, не колеблясь ни минуты, приказал бы арестовать ее и ее друга. И тогда его следователи выбили бы из них в застенках Хоэншёнхаузена нужные показания.

Ближе к концу 1951 года Мильке официально санкционировал операцию «Сильвестр». За Баркзатис и Лауренцем было установлено постоянное наблюдение; их корреспонденцию перлюстрировали. Сотрудники Штази не упускали из вида даже детали личной жизни Баркзатис и Лауренца, а также их друзей. В окружение этой женщины было внедрено не менее пяти осведомителей, одна из которых (псевдоним — «Лина») работала в одном отделе с ней. Штази даже запросила помощи у КГБ. Однако все эти усилия были безрезультатными, пока одному офицеру не пришла в голову гениальная идея: в ноябре 1954 года «Лине» было приказано положить потерявшие актуальность документы в специально промаркированный конверт и запечатать его. Отбывая в служебную командировку, подстроенную Штази, «Лина» отдала конверт Баркзатис на хранение, сказав, что заберет его, когда вернется. Забрав конверт через несколько дней, «Лина» заметила, что это был уже другой конверт. Адрес на нем был напечатан заново. «Лина» тайком взяла образцы машинописи с машинки, которой пользовалась Баркзатис, и передала все в Штази. Специалисты установили, что оба шрифта совпадают. Однако Штази нужно было поймать Баркзатис с поличным. Другой осведомитель тайно взял отпечаток ключа к сейфу в приемной Гротеволя, где работали Баркзатис и «Лина». План состоял в том, что «Лина» должна была в определенный день уйти с работы пораньше и тогда у Баркзатис появилась возможность проверить содержимое сейфа: ведь она оставалась одна. Сотрудники Штази рассчитывали, что она возьмет секретные документы домой, чтобы там снять с них копии. После ухода Баркзатис домой сотрудники Штази должны были прийти в служебный кабинет и проверить наличие документов в сейфе согласно описи. Вечером 6 декабря 1954 года «Лине» дали дубликат ключа и велели проверить его. Она сообщила, что ключ не подходит. Два сотрудника Штази явились в офис и выяснили, что дубликат был изготовлен неправильно. Сотрудники решили посвятить в это дело начальника охраны здания, взяв с него подписку о неразглашении. У начальника имелся запасной ключ. Сейф был открыт, и, к великой, досаде контрразведчиков, все документы оказались на месте. В Штази были настолько уверены в успехе операции, что уже на этот вечер планировали арест Баркзатис. Наконец, почти три месяца спустя, 3 марта 1955 года «Лина» уцидела, как Баркзатис украдкой вложила доклад о подготовке к Лейпцигской промышленной ярмарке между страниц делового журнала, который унесла домой.

Сорок сотрудников Штази окружили многоквартирный дом в Кёпенике, пригороде Берлина, где жила Баркзатис, рано утром 4 марта. Баркзатис арестовали и доставили в тюрьму Хоэншёнхаузен. Лауренца арестовали несколько часов спустя, после того как он вернулся из западного сектора Берлина. На глазах следивших за ним сотрудников госбезопасности Лауренц встретился в Западном Берлине с двумя мужчинами, которых они опознали как агентов организации Гелена, западногерманской разведки, работавшей в то время под контролем ЦРУ.

Баркзатис и Лауренца допрашивали, не стесняясь в средствах воздействия, до начала июня трое сотрудников Штази, лейтенанты Герхард Ниблинг, Карли Кобургер и Вилли Дамм, — все они впоследствии дослужились до генералов. Сразу же после ареста Баркзатис допрашивали восемнадцать часов подряд. Такому же допросу подвергся и Лауренц. Затем допросы проводились, как правило, ночью и длились около шести часов. После двух допросов Лауренца 27 и 29 марта лейтенант Ниблинг написал: «Обвиняемый начал вести себя провокационно, сравнивая государственный секретариат государственной безопасности Германской Демократической Республики с фашистским гестапо и СД. Он заметил, что в госсекретариате госбезопасности с арестованными обращаются хуже, чем в СД и гестапо». Не удивительно, что Лауренц сознался в том, что был шпионом, почти сразу. И все же он продержался почти два месяца, прежде чем выдал все известные ему факты и имена западногерманских разведчиков, которые выходили с ним на связь. Однако до самого конца Лауренц старался выгородить свою подругу, говоря, что она не знала о его шпионской деятельности, но полагала, что информация, передаваемая ею, нужна была ему для написания газетных статей.

Какова же была в действительности степень вины Элли Баркзатис? Что же она выдала такого, что заслужила смертную казнь? Невероятно, но в протоколах допросов не содержится ни единого упоминания о том, что она передала Лауренцу материал, который можно было бы рассматривать как реальную угрозу безопасности коммунистического государства. Она просто рассказывала Лауренцу о письмах, которые поступали в приемную от населения, жаловавшегося на нехватку продовольствия; о некомпетентном руководстве, порождавшем массу проблем в промышленности; об изменениях в составе правительства, о гостях с Запада, приходивших к премьер-министру Гротеволю. Абсурдность всех коммунистических режимов состояла в том, что такие малоценные крохи информации считались государственной тайной.

Следует упомянуть о том, что Баркзатис и Лауренц отказались от услуг адвокатов, В этом не было смысла, поскольку все восточногерманские адвокаты состояли в СЕПГ и вердикт был предрешен. Органы юстиции послушно выполняли все установки партии и органов госбезопасности. Судебный процесс продолжался в общей сложности четырнадцать часов. Председатель суда Вальтер Циглер, коммунист 30-х годов, перешедший затем автоматически в СЕПГ, время от времени разражался злобными тирадами и просто кричал на обвиняемых. После того как прокурор потребовал смертного приговора, Баркзатис на какое-то время потеряла над собой контроль, но затем собралась с силами и произнесла семиминутную речь в свою защиту. Она признала свою вину и просила о снисхождении, чтобы ей позволили искупить вину трудом на благо социалистического отечества.

Красноречивое выступление Лауренца длилось двадцать минут. Он сказал суду, что работал не покладая рук всю свою жизнь, пока его не исключили из партии и внесли в «черный» список. «Я считал СЕПГ ответственной за то, что она разрушила мое благополучие, и встал в ряды оппозиции. Если бы меня не лишили права на работу, я бы не сидел сегодня здесь на скамье подсудимых». Голос Лауренца был тверд. Он сказал, что сознает, что должен быть сурово наказан. «Но я прошу высокий суд руководствоваться соображениями гуманности, принципы которой лежат в основе законодательства Германской Демократической Республики. Он сказал также, что в тюрьме будет трудиться изо всех сил, чтобы загладить свою вину. «Я все еще могу внести свой вклад в созидательный труд в моей стране. Мертвый Лауренц никому не принесет пользы, и я прошу вас проявить милосердие». Председатель Циглер саркастически прорычал: «Это все?». Лауренц сказал «да», и суд удалился на совещание, чтобы возвратиться уже через пять минут. Циглер и два члена суда, Герда Кляйне и Г. Левенталь застыли в зловещей тишине. «Именем народа», — упали в эту свинцовую тишину слова Линднера, зачитавшего смертный приговор.

После объединения Германии, в апреле 1994 года, судье Герде Кляйне было предъявлено обвинение в нарушении процессуальных норм. Однако оно не имело отношения к этому процессу. Ее обвинили в том, что она выносила излишне суровые приговоры тем, чья вина состояла лишь в выражении желания эмигрировать. «Ее задача состояла в том, чтобы избавляться от политических оппонентов», — заявила судья Инкен Шварцман, но затем добавила, что у Кляйне есть и смягчающий фактор: она служила партии не за страх, а за совесть. Кляйне приговорили к двум годам условно, штрафу в 4000 марок-(2500 долларов) и 160 часам общественно-полезных работ. Судьи Циглер и Левенталь умерли еще до объединения Германии. Смерть избавила их от ответственности. Что касается прокурора Линдера, то ему нельзя было предъявить никакого обвинения, ведь приговоры выносил не он, но в 1994 году дрезденский суд приговорил его к шести месяцам тюрьмы за жульничество на выборах.

Железнодорожник

Гюнтер Мюллер, ефрейтор девятого парашютного полка вермахта, не успел отпраздновать свой восемнадцатый день рождения на фронте в Нормандии, как в августе 1944 года он был взят в плен американскими пехотинцами. Вместе с другими парашютистами его отправили в лагерь для военнопленных в Форт-Силле, штат Оклахома. В 1948 году его освободили, и он вернулся в свой дом, находившийся в 140 милях северо-западнее Берлина, в советской зоне оккупации. Мюллер опять стал работать и женился на подруге детства, но условия существования были близки к невыносимым. «Я начал ненавидеть русских и их немецких прислужников. Коммунисты ничем не отличались от нацистов, и я был сыт ими по горло», — позднее вспоминал Мюллер, Холодная война становилась еще холоднее, и он решил внести в нее свою лепту. «Я полюбил американцев еще с тех пор, как побывал у них в плену. Меня изумило то, как они хорошо обращались со мной и когда взяли меня в плен, и потом, в Оклахоме. Я жил как в раю, и теперь я хотел сделать что-нибудь для них». Весной 1953 года, вскоре после того, как у него родилась дочь, он отправился в Берлин, в американский сектор. Он зашел к старому школьному товарищу Паулю Пернеру и рассказал ему о своей ненависти и желании бороться с коммунистами. Пернер признался ему, что работает на американскую военную разведку. Не хотел бы и он присоединиться? Миллер сразу же согласился. Американцы с энтузиазмом приняли его услуги, тем более что он занимал стратегически важную должность железнодорожного диспетчера. Он должен был стать важным звеном в тогдашней примитивной системе раннего предупреждения военной разведки США. Американские разведчики присвоили Мюллеру псевдоним «Бюнцбергер», дали ему простенький фотоаппарат и велели приниматься за дело. Поскольку он был добровольцем и взялся за работу на американцев по идеологическим причинам, ему компенсировали лишь расходы.

Мюллер с рвением принялся выполнять задания, фотографируя советские войска, танки, артиллерию и прочую военную технику, эшелоны с которой шли через его станцию. Он сообщал номера поездов, пункты отбытия и назначения, типы железнодорожных вагонов и их содержимое, если там можно было что-то рассмотреть. Когда следовали эшелоны с войсками, Мюллер определял количество военнослужащих, солдат и офицеров отдельно, их звания и эмблемы родов войск. Эта информация была очень ценной для аналитиков, которые определяли советский военный потенциал в Восточной Германии, — либо его усиление, либо обычную передислокацию. Периодически Мюллера вызывали в Западный Берлин, где в отеле «Кемпински» он встречался со своими кураторами, которые прилетали сюда из Западной Германии. На этих встречах он передавал фотопленки и письменную информацию. В случае интенсификации военных перевозок Мюллер или Пернер (они работали в одной связке) тут же отправлялись в Берлин.

В конце 1954 года Мюллера и Пернера познакомили с новым представителем американской разведки, который назвался Моосбахом, но сказал, что они должны называть его «Морицем». На этой стадии операция несколько усложнилась. Дешевая фотокамера по причине усиленной эксплуатации вышла из строя, и тандему разведчиков вручили восьмимиллиметровую кинокамеру и миниатюрный фотоаппарат «Минокс». Кроме того, они получили несколько авторучек с невидимыми чернилами. С ними провели инструктаж насчет того, как пользоваться этими авторучками. Их также научили оборудованию и использованию тайников.

В половине второго ночи 20 ноября 1955 года семейство Мюллеров разбудил мужской голос с улицы, звавший Гюнтера. Мюллеры жили на втором этаже. Мюллер надел поверх пижамы брюки и, спустившись вниз, отпер входную дверь. Какой-то незнакомец оттолкнул его в сторону и вместе с двумя другими мужчинами устремился наверх по лестнице, в квартиру. Там один бросился на кухню и стал кочергой ворошить в печке золу, другой пошел в спальню, а третий потребовал от Мюллера удостоверение личности. Проверив удостоверение, он заломил Мюллеру руки за спину, надел наручники и выволок из квартиры. Железнодорожнику даже не дали возможности одеться и обуться. Правда, жена успела накинуть ему на плечи куртку: i спросила, когда он вернется. Мюллер молча пожал плечами. Его двухлетняя дочь заплакала и прижалась к матери. Оставшиеся люди обыскивали квартиру до обеда. Единственной инкриминирующей уликой, обнаруженной ими, была кассета от «Минокса» с непроявленной пленкой. Все это время они не говорили, откуда они, и не показывали ордер на обыск. Конечно, Ирена Мюллер поняла, что это были сотрудники внушавших псем ужас органов госбезопасности.

Следующим утром сотрудники Штази вернулись и продолжили обыск. Через несколько часов они приказали Ирене одеться, и один из сотрудников вырвал плачущую девочку из рук матери. «Она отправится к нашей матери, а вы поедете с нами», — сказали Ирене.

Когда она попросила разрешения взять дочь с собой, сотрудник сказал: «Возможно, вы никогда больше не увидите своего ребенка». Когда они вышли на улицу, Ирену посадили в машину, а ее мать, жившая неподалеку, увела малышку с собой.

Плотно зажатая между двумя контрразведчиками, Ирена Мюллер спросила, куда ее везут, но не получила ответа. Когда она повернула голову, чтобы посмотреть в окно, один из сотрудников ударил ее в голову кулаком. Уже начало смеркаться, когда автомобиль въехал в ворота двора позади здания из красного кирпича. Это был изолятор временного содержания МГБ ГДР на Линденштрассе в Потсдаме. До этого здесь размещалось гестапо, а затем НКВД. Ирену Мюллер отвели в кабинет и приказали сесть на деревянный табурет, привинченный к бетонному полу_; Перед ней был небольшой стол. Начался допрос. Один сотрудник уселся на стол, а другой стал расхаживать взад и вперед и задавать вопросы. Например, почему ее муж всегда ездил в Берлин. «За лекарствами для нашей дочери, а также чтобы купить ей апельсинов или бананов». Следователи часами задавали одни и те же вопросы, снова и снова. Фрау Мюллер отвечала одно и то же. В конце концов она начала плакать.

Затем на смену мужчинам пришла женщина. Допрос продолжался. Вот как рассказывала фрау Мюллер о том, что последовало:

— Поскольку я не могла дать ей ответов, которые отличались бы от тех, которые я дала уже мужчинам, она начала кричать на меня и осыпать ругательствами типа «грязная сучка», «проститутка» и «пьяная потаскушка». Когда я поднесла платок к глазам, она грубо схватила меня за руки, прижала их к столу и ударила по ним кулаком. Однажды, когда мои руки бессильно повисли, потому что, просидев столько часов на табурете, я была готова свалиться на пол от усталости, она дернула их так резко, что мое платье порвалось. Я сказала ей, что еще никогда не встречала такой женщины, как она. Это привело ее в такую ярость, что она ударила меня по лицу.

В этот момент фрау Мюллер сходила под себя, потому что, несмотря на ее неоднократные просьбы, ее так и не сводили в туалет.

Утром вернулись прежние сотрудники, и ей наконец-то разрешили воспользоваться туалетом, но под присмотром; дверь туалета оставалась открытой. Когда она вернулась в кабинет, дознаватель положил на стол перед ней несколько листов бумаги с машинописным текстом и, закрыв текст чистым листом, велел ей поставить внизу свою подпись.

— Что там написано? — спросила она.

— Только то, что вы нам сказали.

Когда она попыталась отодвинуть верхний лист, ее ударили по руке. Фрау Мюллер отказалась подписывать протокол допроса.

— Либо ты подпишешь, либо никогда больше не увидишь своего ребенка и свою мать. Мы отправим их в Сибирь, а тебя в колонию, где у тебя будет много времени на размышление.

Ближе к обеду на смену этим дознавателям пришел другой. Устроившись поудобнее, он извлек из своего портфеля термос с кофе и сверток с бутербродами. Ухмыльнувшись, офицер сказал:

«Ты, наверное, тоже хочешь глоточек? Но сначала позавтракаю я». Он ел не торопясь, как бы дразня фрау Мюллер, которой так ничего и не дал, хотя она еще до этого несколько раз просила хотя бы воды. Мучения продолжались. Фрау Мюллер уже была на грани потери чувств, когда в кабинет вошел человек в форме. Один из сотрудников Штази заговорил с ним по-русски, и пленница не могла понять, о чем идет разговор.

— Меня всю трясло. И мысли у меня спутались. Я не знаю, подписала ли я протокол.

Наконец человек в форме сказал: «Давай». Не было, наверное, ни одного немца в возрасте фрау Мюллер, который бы не знал значения этого русского слова. Ее вывели из кабинета. На верхней площадке лестницы один из сотрудников сказал ей:

— Ваш муж позади вас.

Когда она попыталась оглянуться, ее схватили за руку и быстро потащили вниз по лестнице. Внизу ее усадили на заднее сиденье автомобиля. На этот раз в нем было только два человека помимо фрау Мюллер: водитель и еще один сотрудник Штази, сидевший рядом с ним. И опять они не сказали ей, куда ее везут. Был уже полдень, когда машина остановилась у дома ее матери.

— А теперь выметайся отсюда! Живо! — гаркнул водитель. Жестокое испытание тридцатью часами без сна, пищи и воды было позади.

Гюнтера Мюллера допрашивали точно так же, разве что били его по лицу гораздо чаще и первые дни он сидел на табурете с руками за спиной, закованными в наручники. В жестокости обращения с подследственным всех следователей превосходила женщина, которая орала и угрожала. «Когда я сказал ей: «Если вы думаете, что меня можно выжать как лимон, то ошибаетесь», она схватила большую связку ключей и ударила ею меня в висок». В пыточном доме на Линденштрассе Мюллер провел четыре месяца. Он сидел в неотапливаемых камерах, и еды ему давали только чтобы он не умер от голода. «Один из следователей однажды сказал мне: «Мюллер, если ты хочешь врать, то в твоем вранье должна быть логика». Я намотал это на ус».

Из вопросов, которые ему задавали, Мюллер заключил, что следователи знают кое-что, но не все. Самые тяжкие его «преступления» оставались в тени. Например, они не знали, что шпионская деятельность Мюллера началась в 1953 году. Они также хотели узнать, как выглядит Пернер, что указывало на то, что им не удалось схватить его. Поэтому Мюллер сказал им, что фотокамерой «Минокс» пользовался Пернер, а он просто отвозил пленку. Он также сказал, что начал шпионить в июле 1955 года, то есть всего лишь за четыре месяца до ареста. «Поскольку они не могли проверить многое в этих показаниях, мне удалось избежать худшего. Если бы вся правда выплыла наружу, мне наверняка припаяли бы пожизненный срок. Думаю, что я выбрал правильную линию».

Судебный процесс над ним состоялся 2 марта 1956 года и продолжался один час. Гюнтер Мюллер был приговорен к восьми годам лишения свободы. Его доставили в Бранденбургскую тюрьму. «По моей оценке, из пяти тысяч заключенных, которые там находились, около 500 отбывали длительные сроки за шпионаж».

В течение четырех лет Мюллер не получал никаких писем от своей семьи. Затем мать написала ему, что в 1956 году его жена сбежала в Западный Берлин, а его дочь умерла от лейкемии в лагере для беженцев. «Для меня весь мир прекратил существование, и я начал сомневаться в том, что есть Бог и справедливость. Когда я стал работать на американцев, мне было приказано не говорить об этом никому, даже моей жене, и я не нарушил этого приказа. Однако теперь мне ясно, что я должен был оставить своей жене письмо с инструкциями, как действовать и к кому обратиться в случае моего ареста. Тогда ей помогли бы американцы».

В сентябре 1960 года государственная комиссия по амнистиям сократила Мюллеру срок до шести лет, и четырнадцать месяцев спустя он вышел на свободу. Но фактически это нельзя было назвать свободой, так как m три месяца до этого была возведена Берлинская стена и последний путь к спасению был отрезан. На железную дорогу Мюллеру дорога была заказана, и он начал работать на маленькой ферме своих родителей, которая стала теперь частью коллективного хозяйства. Он вынашивал планы побега из ГДР и воссоединения со своей женой в Западной Германии. Он установил контакт с двумя бывшими товарищами по работе, стойкими антикоммунистами, которые все еще работали на железной дороге, и они обещали помочь.

Мюллер вспомнил, что до своего ареста видел довоенные свинцовые пломбы на вагонах. Он попросил своих друзей снять все пломбы с товарного вагона, в котором ему предстояло спрятаться, и заменить их на старые, потому что в случае отсутствия хотя бы одной пломбы вагон должны были вскрыть и подвергнуть осмотру. Подходящий момент представился в ночь на 10 марта 1962 года. К товарному поезду, отправлявшемуся в ФРГ, должны были прицепить вагон с 400 мешками цемента, который уже был запломбирован. Мюллер и его друзья сняли все пломбы, включая и пломбу на вентиляционном люке. Мюллер снял одежду и умудрился протиснуть внутрь свое худое тело. Друзья бросили в люк вслед за ним его одежду, закрыли люк и опломбировали. Карманным ножом Мюллер проделал в деревянной обшивке вагона маленькую дырочку, чтобы с приходом дня знать, где находится поезд. Двенадцать часов спустя поезд остановился, и пограничники проверили пломбы. Вскоре после этого поезд остановился для второй проверки. Не зная, что все поезда, покидавшие территорию ГДР, досматривались дважды, Мюллер чуть было не постучал в дверь, чтобы ее открыли. Однако что-то словно толкнуло его, и он, посмотрев в отверстие, увидел форму восточногерманского пограничника.

«Бог был на моей стороне в тот день, — вспоминал Мюллер. — Если бы у них были собаки, мне пришлось бы туго, но было воскресенье, и они отнеслись к своим обязанностям с ленцой». Когда поезд остановился в третий раз, Мюллер снова посмотрел в отверстие и понял, что прибыл на сортировочную станцию и что насыпи были выше и сами пути выглядели более новыми, чем в ГДР. Решив рискнуть, он оттолкнул задвижку и, поднатужившись, толкнул дверь. Пломба сломалась, и он выскочил наружу. В нескольких метрах от себя он увидел железнодорожника, проверявшего подшипники. Подойдя к нему, он спросил название станции. «Бюхен», — ответил железнодорожник. Наконец-то Мюллер был на свободе. В железнодорожной полиции его допросили и дали билет до Менхен-Гладбаха, города близ датской границы, в котором жила его жена.

Мюллеру предоставили работу на железной дороге, однако экзамены по профессии, которые он сдавал в ГДР, в ФРГ не засчитывались и ему пришлось переучиваться. Правда, ему засчитали в стаж годы, отработанные на восточногерманской железной дороге. К моменту ухода на пенсию в 1985 году он занимал должность старшего диспетчера. В качестве компенсации за время, проведенное в тюрьме, западногерманское правительство выплатило ему 8260 марок (2750 долларов США по тогдашнему курсу). От американской армии он не стал требовать ничего. С этим неплохим довеском к зарплате Мюллер смог начать новую, полноценную жизнь.

По мере того как шли годы, супруги Мюллер все меньше задумывались о тяжких испытаниях, выпавших на их долю. Но тут вдруг рухнул восточногерманский режим. Когда западногерманское правительство объявило, что жертвы Штази могут посмотреть свои дела, Мюллер решил воспользоваться своим правом. 26 октября 1993 года он оказался в небольшой комнатке в здании, где раньше располагалось министерство госбезопасности. Он был вне себя от ярости. Теперь ему была понятна причина его ареста. В деле лежали показания некоего Джорджа Аншютца (он же Андерсон), агента британской разведки, который перешел на сторону коммунистов. По какой-то необъяснимой причине куратор Мюллера Моосбах дал Аншютцу адрес и фамилию Мюллера. В лучшем случае это было вопиющее нарушение всех правил конспирации. Партнер Мюллера Пауль Пернер, очевидно, понял, куда подул ветер, еще будучи в Берлине, и не стал возвращаться в ГДР. Поэтому он не смог предупредить своего друга.

Мюллера ждал еще один удар. Он обнаружил письмо Маркуса Вольфа полковнику госбезопасности, отвечавшему за территорию, на которой находился бывший родной город Мюллера. Вольф писал, что согласно показаниям, данным Мюллером в полиции после побега, ему помогали железнодорожники Вернер Пройс и Гейнц Людеке. Оба получили по два года тюрьмы. В деле были также копии телетайпных сообщений из Дюссельдорфа. Отправителями были западногерманская разведка и управление криминальных расследований земли Северный Рейн-Вестфалия. Эта информация, очевидно, поступила от «кротов» Штази. Поскольку тогда западногерманские спецслужбы кишели шпионами МГБ ГДР, личность «крота», передавшего Вольфу телексы на Мюллера, установить вряд ли удастся. Однако наиболее вероятным подозреваемым была Рут Виганд, оператор телетайпа, работавшая в дюссельдорфском управлении криминальных расследований, в зону действия которого входил город, где жил Мюллер. Она работала на Штази с 1957 года и получила 846 000 марок (528 000 долларов) за передачу коммунистам более 3000 секретных телексов. Она была приговорена к трем годам тюрьмы. Однако чашу терпения Мюллера переполнило то, что в телексе западногерманской контрразведки говорилось об имеющихся в отношении него подозрениях, что он стал агентом-двойником, будучи перевербованным в тюрьме, за что ему и сократили срок. Мюллер написал резкие письма в западногерманскую контрразведку и в американское посольство в ФРГ, в которых обвинил своего куратора Моосбаха в измене.

Машинист

Вернеру Юрецко было шестнадцать лет, когда он в 1948 году бежал из советской оккупационной зоны, опасаясь ареста за антикоммунистическую деятельность. Он поселился в Касселе, городе в американской зоне, где устроился на работу на крупный завод тяжелого машиностроения, сначала учеником. В то время активисты КПГ вели на заводе агитацию с целью создания там крупной партячейки. Эта агитация не имела особого успеха. Резкие антикоммунистические выпады Юрецко привлекли внимание местного отдела уголовной полиции, на который была возложена задача борьбы с правым и левым экстремизмом. Он стал внештатным сотрудником и получил инструкцию изменить свое отношение к коммунизму — внешне, разумеется. Местные коммунисты приветствовали это «перерождение». Юрецко вступил в группу «борцов за мир», которых поддерживали восточногерманские коммунистические организации, в частности «Союз Свободной Немецкой молодежи», занимавший открыто антиамериканские позиции. Он информировал полицию о предстоящих демонстрациях и методах, используемых восточными немцами для переправки в ФРГ подрывной литературы. Американская военная разведка, работавшая в тесном контакте с немецкой полицией, заметила усердие Юрецко и в 1953 году взяла его к себе. Но и после этого Юрецко в течение некоторого времени продолжал работать на заводе оператором бойлерной установки.

Юрецко прошел спецподготовку и использовался в качестве курьера и для выполнения особых поручений. Используя поддельные документы на имя Вернера Маркуса, он разъезжал по ГДР, делая выемки из тайников. Уроженец Верхней Силезии, он бегло говорил по-польски и поэтому иногда пользовался фальшивыми документами на имя Станислава Свободы. В конце концов начальству надоели частые отлучки Юрецко с работы, и ему предложили на выбор: либо уйти самому, либо быть уволенным. Разумеется, он выбрал первое. Теперь шпионаж стал его основным занятием.

Иногда Юрецко вел разведку на советских авиабазах и в районах дислокации советских войск. Некоторое время он работал крановщиком на базе близ Фалькенберга, восточнее Лейпцига, где советские ВВС удлиняли и расширяли взлетные полосы. Ему было приказано оставаться там до прибытия новых авиачастей. Вскоре он сообщил в Кассель, что на базу прибыл первый бомбардировочный авиакорпус, который ранее дислоцировался в Средней Азии.

13 августа 1955 года Юрецко получил задание проверить сообщение о прибытии на авиабазу севернее Берлина истребителей типа МИГ-19. Четыре дня спустя он остановился в гостинице в Шверине. Едва начало светать, как его разбудил громкий стук в дверь. Юрецко понял, что это полиция, и бросился к окну, надеясь ускользнуть. Предчувствие не обмануло его. Гостиница была окружена плотным кольцом полицейских. Ему показалось, что их там было не меньше роты. Открыв дверь, Юрецко увидел двух мужчин в штатском. Один из них потребовал удостоверение личности, а затем сверил документ, поданный Юрецко, со списком разыскиваемых лиц. После личного обыска на Юрецко надели наручники и отвезли в берлинскую тюрьму Хоэншёнхаузен. Это здание было построено при нацистах. В нем размещался огромный кулинарный цех, производивший десятки тысяч порций первых и вторых блюд для рабочих военных заводов. В 1945 году НКВД переоборудовал его для своих целей. В подвале был устроен блок подземных камер для так называемых особо опасных преступников, то есть тех, кто не хотел давать показания. Во всех камерах царила сплошная темнота, а шестьдесят восемь боксов были такими маленькими, что в них можно было только стоять. Чтобы развязать подследственному язык, эти каменные мешки заполнялись ледяной водой, доходившей заключенному чуть ли не до горла. Некоторые камеры были оборудованы звуковой системой, издававшей шум, способный довести до умопомрачения. В начале 50-х НКВД передал эту тюрьму в распоряжение Штази. Заключенные прозвали подземные казематы «подводной лодкой».

На допросах Юрецко играл роль человека, совершенно безразличного к политике. «Я сообразил, что если они примут меня за ярого врага коммунизма и режима ГДР, то мне, пожалуй, не сносить головы, поэтому я изображал из себя наемника».

Вскоре Юрецко понял, что его выдал тот, кто знал его только по поддельным документам. Один из сотрудников Штази все время говорил мне: «Маркус, Маркус, какой же ты глупый поросенок, мы знаем все о тебе, Вернер Маркус».

Следователи пытались выявить его связи. Поскольку он всегда работал соло или производил лишь выемку материалов из «тайников», он и в действительности мало что мог сказать. Полагая, что агентов, которые пользовались тайниками, уже успели предупредить о его аресте, он иногда вспоминал местонахождение того или иного тайника.

Сокамерником Юрецко в «подводной лодке» был Гейнц Фридеман, инженер и архитектор, член крупной разведгруппы, работавшей на британскую разведку. Очевидно, он был твердым орешком для следователей Штази. Его дело вел старший лейтенант Герхард Ниблинг, который уже многих отправил на эшафот, включая несчастную секретаршу Элли Баркзатис. После дела Баркзатис и Лауренца Ниблинг получил повышение. Похоже, что единственным способом сделать карьеру в Штази и судебной системе был полный отказ от гуманности и даже истины и стремление к вынесению самых суровых приговоров.

«Однажды Фридеман вернулся в камеру сильно вспотевшим. От него исходил ужасный запах. Когда включили свет, мне показалось, что его пот окрашен в розовый цвет. Я подумал, что он потеет кровью», — вспоминал Юрецко. Успокоившись, Фридеман рассказал Юрецко о допросе. Следователь Ниблинг уведомил его, что обвинительное заключение уже почти готово и «его голова скоро скатится с плеч». Несколько дней спустя Фридемана увели. Перед уходом он попросил Юрецко: «Вернер, пожалуйста, обними мою семью за меня, когда выйдешь отсюда».

В «подводной лодке» Юрецко провел более ста дней, пока 27 декабря не сознался во всем. Его перевели в тюрьму в Галле, известную под названием «Красный бык». Там его приговорили к тридцати годам заключения за шпионаж. Это не поддается объяснению, но Юрецко судили во второй раз, и на этот раз приговор был менее суровым. Он получил восемь лет, из которых отбыл семь лет. 18 августа 1961 года его освободили и выслали в Западную Германию.

Сразу же после освобождения Юрецко, которому в то время было двадцать девять лет, решил начать новую жизнь в Соединенных Штатах, куда несколькими годами раньше уехали его три сестры. Его родители умерли вскоре после второй мировой войны. В конце 1961 года он оказался в Чикаго, где поступил в школу, а затем в университет. Впоследствии Юрецко стал инженером. В 1963 году он женился. Оставив работу в стальной корпорации, Юрецко основал свое собственное дело в Уилинге, штат Иллинойс.

Летом 1992 года Юрецко отправился в Берлин, где выяснил, что его сокамерник Гейнц Фридеман был казнен 22 декабря 1956 года в возрасте 40 лет. Это случилось за пять дней до того, как Юрецко сделал полное признание, что, как он теперь считает, скорее всего спасло ему жизнь. Юрецко нашел семидесятитрехлетнюю вдову Фридемана Ирмгард и двух его дочерей и выполнил последнюю волю своего друга, обняв их всех. Ирмгард Фридеман рассказала Юрецко, что в ноябре 1955 года ей сообщили, что ее муж приговорен к смерти. Она тут же обратилась к президенту ГДР Вильгельму Пику с просьбой о помиловании. Ее письмо так и осталось без ответа. 12 декабря она написала второе письмо, умоляя дать ей ответ. Это второе письмо было найдено в архиве генеральной прокуратуры ГДР. На нем кто-то, чья подпись неразборчива, написал: «Считаю целесообразным не информировать фрау Фридеман до праздников о том, что приговор ее мужу уже приведен в исполнение». Под подписью стоит дата — 24 декабря 1955 года.

Судьей по делу Фридемана была женщина, Люси фон Эренваль, председатель окружного суда в Котбусе. Народными заседателями были Хильдегард Шрегельман, рабочая, и Фридрих Губатц, мясник. В 1992 году прокуратура возбудила дело против фон Эренваль, известной как «кровавая судья из Котбуса», за то, что она послала на гильотину как минимум 12 человек. В одном случае она приговорила человека к пятнадцати годам тюрьмы за распевание песни с «вредным» содержанием. Фон Эренваль, которой было уже семьдесят девять лет, умерла еще до того, как против нее был начат судебный процесс по обвинению в извращении правосудия. Хильдегард Шрегельман также была уже мертва. В живых остался мясник Фридрих Губатц, и Юрецко решил навестить его. Они сидели в хорошо ухоженном саду старого мясника.

Юрецко вспоминал, что Губатц удивлялся, почему его назначили народным заседателем: «Ведь я даже не состоял в партии». Он сказал, что голосовал против смертного приговора, но фрау фон Эренваль была настоящая фурия и никто не мог переубедить ее, а другая женщина тоже была убежденной коммунисткой. Юрецко спросил:

— И вы могли спокойно заснуть в ту ночь? Вы можете представить себе, что Гейнцу Фридеману тоже хотелось бы сидеть в садике?

Старик промолчал. Юрецко отдал ему копию свидетельства об исполнении приговора.

— Вот подарок для вас. Спите спокойно.

Губатц взглянул на него и тихо сказал:

— Вряд ли это будет возможно.

Однако на этом жажда мщения Юрецко не была полностью удовлетворена. В августе 1J92 года он обратился в берлинскую прокуратуру с требованием привлечь бывшего генерал-майора МГБ Герхарда Ниблинга к ответственности за причастность к смерти Фридемана. Сначала его уведомили, что расследование приостановлено, а затем — что дело закрыто.

— Сдается мне, что немцы потеряли мужество, — сказал Юрецко и добавил, что собирается вернуться в Берлин, чтобы прочитать свое дело, хранящееся в архиве Штази. Тогда он узнает, кто его выдал.

Двойной агент ЦРУ

Спасаясь от агентов западногерманской налоговой службы, преследовавших его за уклонение от уплаты налогов, бизнесмен из Гамбурга Дитер Фогель в начале 1978 года бежал в Швейцарию. Фогелю, который в 1974 году был завербован ЦРУ, помогли замести следы. На ниве шпионажа Фогель не мог похвастаться особыми успехами. Добывал он в основном информацию экономического характера, когда время от времени совершал деловые поездки в Восточную Германию. Теперь, когда по его следу шла налоговая служба, было решено использовать его в новой ипостаси. Он должен был поехать в ГДР и предложить свои услуги главному управлению внешней разведки. ЦРУ намеревалось сделать его двойным агентом с целью получения информации об операциях разведки ГДР и любых других сведений о Штази.

3 сентября 1978 года Фогель прибыл в Восточный Берлин и явился в приемную МГБ. Первую беседу с ним вел майор Вернер Поппе из четвертого отдела главного управления «А», который ведал разведкой против вооруженных сил ФРГ. В распоряжении Поппе были списки лиц, разыскиваемых западногерманской полицией, и поэтому он легко мог удостовериться, что Фогель действительно был беглецом. Однако выяснив, что гость по своим личным качествам не представляет интереса для четвертого отдела, его передали полковнику Рольфу Вагенбрету, начальнику десятого отдела (дезинформация и активные мероприятия). Вагенбрет и его заместитель полковник Рольф Рабе провели ряд встреч с Фогелем, дабы составить о нем личное впечатление и определить, как его использовать. В конце концов его взяли все же в десятый отдел в качестве внештатного сотрудника под псевдонимом «Хорн» и передали в распоряжение майора Удо Йенерта, чье отделение занималось агентами влияния. Фогеля снабдили фальшивыми паспортами и деньгами, и он начал выполнять задания в Канаде, Сальвадоре и Аргентине, собирая сведения о лицах, которые могли представлять интерес для разведки. Обо всех заданиях он сообщал в ЦРУ.

В число прочих задач десятого отдела входила дискредитация западных спецслужб. С этой целью десятый отдел старался иметь своих собственных источников в этих службах. Фогелю было приказано попытаться завербовать Кайля, начальника отдела БНД (западногерманской разведки) по наблюдению за эмиграцией. Согласно плану, разработанному совместно с отделом контрразведки, Фогель должен был выйти на Кайля под личиной оперативника ЦРУ. Операция началась в январе 1980 года. Пять-шесть месяцев спустя сотрудник БНД, работавший на Штази, сообщил в Восточный Берлин, что Фогель уведомил об операции как ЦРУ, так и БНД, и что «Хорн»639 582-1 с самого начала был агентом ЦРУ.

4 августа 1980 года Фогель вернулся в Восточный Берлин, чтобы отчитаться о ходе операции. Здесь его взяли под наблюдение. Неделю спустя он был арестован сотрудниками управления контрразведки МГБ и посажен в подземный каземат Хоэншёнхаузена. Подготовка к процессу над ним продолжалась почти целый год. 4 июня 1981 года он предстал перед главным военным трибуналом и приговорен за шпионаж с отягчающими обстоятельствами к пожизненному заключению. Его поместили в пользовавшуюся зловещей славой «Желтую Беду», тюрьму в Баутцене. Тюремные власти сообщили, что Фогель повесился в своей камере 9 марта 1982 года.

Когда после объединения Германии архивы Штази стали доступными, власти обнаружили там микрофильм с материалами официального расследования причин смерти Фогеля, Среди прочего там была заметка, указывавшая на то, что свидетельство института криминалистики МВД ГДР, удостоверявшее факт самоубийства Фогеля, было подделкой, изготовленной сотрудниками научно-технического управления МГБ, которым тогда руководил полковник Клаус Штандтке. Более того, в этой записке говорилось, что осмотр камеры, в которой якобы повесился Фогель, производил не лейтенант Народной полиции, а сотрудник девятого (следственного) управления МГБ. В официальном деле Фогеля, которое хранится в дрезденской прокуратуре, этой записки нет.

В личном деле Фогеля, которое велось в тюрьме, содержится и другой материал, который дал сотрудникам прокуратуры ФРГ основания подозревать, что он был убит. Еще во время своего нахождения в следственном изоляторе до суда Фогель обратился с письменной просьбой включить его в список заключенных, подлежащих обмену или выкупу правительством ФРГ. Однако Штази наложило вето на эту просьбу. Следователи полагали, что Фогель утаил от них кое-какие сведения о ЦРУ, и хотели выжать их из него. В 1998 году дело о смерти Фогеля все еще находилось в стадии расследования.

Заговор в ЦРУ

«Почтальоны» управления контрразведки ГДР производили выборочное вскрытие писем, адресованных в ФРГ и Западный Берлин, и тестировали их на наличие сообщений, написанных невидимыми чернилами. Этот метод выявления шпионов оказался чрезвычайно успешным для выслеживания ряда высокопоставленных агентов ЦРУ. Так, в 1984 году был арестован Вольфганг Райф, статс-секретарь министерства иностранных дел ГДР.

К нему привело письмо, написанное невидимыми чернилами. Райф признался в шпионаже и заявил, что ЦРУ завербовало его в 1965 году, когда он работал вице-консулом в посольстве ГДР в Джакарте. В начале 1970 года он вернулся в Восточный Берлин, а семь лет спустя его снова отправили в Джакарту, на должность заместителя посла. Райф был для ЦРУ ценным приобретением, поскольку имел доступ к самой секретной информации, касавшейся государственных решений в области внешней политики, в частности отношений ГДР с СССР и другими государствами Восточного блока. Пятидесятичетырехлетний Райф, работавший на ЦРУ под кличкой «Грайф», был приговорен к пожизненному заключению. Он вышел на свободу в 1990 году после объединения.

Гертруда Либинг, работавшая техником-связистом в ЦК СЕПГ, в феврале 1966 года написала письмо невидимыми чернилами и отправила его по условному адресу для ЦРУ. Письмо было перехвачено, а за Либинг было установлено наблюдение, продолжавшееся семь месяцев, после чего ее арестовали. За это время она написала несколько писем, и все они попали в руки «почтальонов» Штази. Женщина была больна раком, и потому следователям не понадобилось особых усилий, чтобы вытянуть у нее все, что она знала. Фрау Либинг сказала, что ЦРУ завербовало ее в Западном Берлине за одиннадцать лет до этого. Для ЦРУ это было крупным успехом, потому что фрау Либинг имела доступ к линиям связи всех важнейших министерств. По заданию ЦРУ она исследовала технические возможности установки подслушивающих устройств в кабинетах Центрального Комитета и передала секретные телефонные справочники. Эта женщина, имевшая в ЦРУ кличку «Маркус», была также внештатной сотрудницей Штази и сообщала сведения о тех сотрудниках МГБ, с которыми ей приходилось контактировать.

В протоколе допроса говорится, что еще до сооружения «антифашистского защитного барьера», как коммунисты называли Берлинскую стену, ЦРУ снабдило Либинг таблицами, которые позволяли ей расшифровывать радиосообщения. Именно таким образом она получала задания после 13 августа 1961 года. В начале шифровки шли буквы «К+а», за которыми следовал номер — например, «К+а/11» — обозначения агента, которому предназначалось сообщение. Очевидно, фрау Либинг не имела контактов с другими агентами ЦРУ в Восточном Берлине, однако она дала следователям Штази список из 42 имен. Этот список она составила по заданию ЦРУ и включила в него потенциальные объекты вербовки.

Отрабатывая этот список, сотрудники восточногерманской контрразведки смогли выявить и арестовать пять других агентов ЦРУ. Все они работали в отделе телекоммуникаций ЦК СЕПГ и приносили ЦРУ немалую пользу. Одним из арестованных был Харри Виршке, коммунист, который отсидел год в нацистском концлагере за отказ служить в армии. Полагают, что он передавал ЦРУ пленки с записью секретных партийных совещаний, которые он должен был уничтожить. Виршке был приговорен к пожизненному заключению. Затем этот приговор сократили до пятнадцати лет. Гертруда Либинг получила двенадцать лет. Год спустя она скончалась в тюрьме от рака. Остальные осужденные к 1997 году, когда были найдены их дела, также успели скончаться. Например, Арно Хайне умер в тюрьме «Баутцен-II» якобы от остановки сердца.

Невиновные

Возможно, мы так никогда и не узнаем точное количество лиц, осужденных по ложным обвинениям в шпионаже, но оно наверняка исчисляется тысячами. Среди этих невиновных был Гюнтер Ян, работавший учеником авиамеханика, когда его в возрасте шестнадцати лет призвали в вермахт и направили в противотанковую часть. Он был ранен за пять дней до конца войны и взят в плен американцами. Затем он содержался в британском лагере для военнопленных в северной Германии. В июле его освободили и направили работать на ферму скотником. Переболев тифом, воспалением легких и плевритом, Ян отправился в советскую зону на поиски своей матери. Его отец погиб в концлагере Дахау, куда попал за участие в движении сопротивления.

Ян нашел свою мать. Она жила близ Берлина. Отдел труда направил его на работу по расчистке завалов на улицах. Затем он работал на строительстве моста. В 1948 году строительство было завершено, и сотни рабочих должны были явиться на работу на шахту в Рудных Горах добывать уран для советского атомного проекта. Прослышав об ужасных и опасных условиях труда на шахтах; Ян решил бежать в американскую зону. Однако при переходе границы он был схвачен нарядом Народной полиции. После допроса в К-5, предшественнике Штази, Яна передали советскому МВД. Его посадили в камеру вместе с семнадцатью другими заключенными. Они спали на соломе, а туалетом им служило ржавое жестяное ведро. «Пища была настолько отвратительной, что меня тошнит даже сейчас от одного упоминания о ней. Неделями, иногда месяцами заключенные не брились и не мылись в бане. Мы были похожи на пещерных людей, и от нас воняло, как от свиней в навозе. Если бы вши, которыми кишела наша одежда, превратились в доллары, мы бы стали миллионерами», — вспоминал Ян.

В течение нескольких недель Яна допрашивал капитан советского МВД, которому помогала переводчица в форме. Его обвинили в попытке сбежать к американцам, чтобы выдать им «секретную» информацию о мосте, который он строил. Однажды Ян потерял самообладание и сказал советскому офицеру все, что о нем думал. Для пущей убедительности он плюнул ему в лицо. За это его жестоко избили, и, чтобы отбить у него навсегда охоту к таким выходкам, переводчица вонзила ему в плечо металлический нож для вскрытия конвертов.

Кончик ножа отломался, но следователь не стал вызывать врача, чтобы извлечь его. С тех пор Яна приковывали наручниками к трубе отопления, и каждый допрос начинался с побоев. «Довольно скоро мне стало ясно, что если я не подпишу ту чушь, которую они сварганили, то живым отсюда не выйду, — рассказывал Ян. — И тогда я подписал это липовое признание». Три дня спустя он уже предстал перед советским военным трибуналом, и пяти минут хватило на то, чтобы приговорить его к двадцати пяти годам исправительно-трудовых работ.

Ян попал в тюрьму особого режима «Баутцен-II». За то, что он осмелился заговорить с другими заключенными, надзиратель ударил Яна дубинкой по правой почке. Много недель спустя после этого моча Яна была окрашена в розовый цвет. Медицинская помощь заключенным не оказывалась. За малейшие нарушения заключенных бросали в карцер размером двенадцать на четырнадцать дюймов. Продолжительность пребывания там зависела от настроения надзирателя. «Мне несколько раз приходилось побывать там. При везении вы выбирались оттуда через два часа. В худшем случае — находились там восемь часов. Когда открывали дверь, вы просто вываливались наружу», — вспоминал Ян. В 1950 году пища, и без того скудная и почти несъедобная, стала еще хуже. 31 марта 1950 года заключенные устроили бунт в столовой. Надзиратели скрылись, и в тюрьму для подавления бунта были вызваны подразделения Народной полиции. Охранники поливали водой из брандспойтов окна столовой, чтобы отогнать заключенных, которые скандировали: «Мы обращаемся к Женевскому Красному Кресту! Требуем свободы!». Заключенные могли видеть людей, стоявших на прилегающих к тюрьме улицах и махавших им руками. Эти люди разбежались, когда тюрьму окружили советские войска и танки. Внезапно двери в столовую распахнулись и внутрь ворвались полицейские. Первую атаку заключенные отбили, но в конце концов от них осталась лишь огромная куча окровавленных, стонущих тел.

В декабре 1950 года Яна вызвали в кабинет начальника тюрьмы Густава Шульца (которого он прозвал «Хунде Шульц» — Шульц-Собака). Ему дали бумагу и карандаш и приказали написать стихи, которые он сочинял и распространял среди заключенных, один из которых, очевидно, донес на него.

— Какие стихи? — спросил Ян. Тогда Шульц избил его плеткой. Ян действительно написал стихи. В них выражалась надежда на то, что свобода восторжествует над рабством. В последней строфе одного из стихотворений говорилось: «Стены рухнут, решетки рассыпятся в прах, самым ценным для нас всегда будет золотая свобода, и тогда ты будешь смеяться со слезами на глазах над болью, давно забытой». Пристрастие к поэзии стоило ему четырнадцати дней карцера. Восемь дней с Яна не снимали наручников, и раз в два дня давали одну только миску баланды. Затем наручники сняли и кормить стали каждый день. После карцера Яна послали работать в пошивочную мастерскую, где он, по его словам, научился многому, что ему пригодилось после освобождения.

Внезапно, 16 января 1954 года, Яна освободили. Ему и другим заключенным выдали новую одежду, обувь, по две пачки сигарет и по пакету бутербродов. Затем им дали подписать бумагу. Это было обязательство не выезжать из ГДР, не разглашать сведения о тюремных порядках и сотрудничать со Штази.

— Главным было выбраться отсюда, — объяснил Ян. — Все остальное могло подождать. Я подписал.

Он получил десять марок, документ об освобождении и железнодорожный билет до Штраусберга, где жила его мать. По прибытии туда он, как было предписано, отметился в полиции.

Через три дня ему надлежало снова явиться в полицию, но вместо этого он тайно пробрался в Западный Берлин, где зарегистрировался в лагере беженцев.

На самолете его отправили в другой лагерь, в Западную Германию, там он работал слесарем в мастерской.

Яна за казенный счет послали на четыре недели в санаторий с минеральными водами подлечиться и удалить кончик ножа, который русская переводчица вонзила в его плечо шесть лет назад. На водах в Бад-Наугейме он встретил Хельгу Рамм, которая выздоравливала там после пяти лет неописуемых мучений и унижений, которые ей пришлось вытерпеть в разных тюрьмах ГДР. Ее арестовали сотрудники Штази, когда она была в Восточном Берлине. Рамм, которой тогда было 19 лет, работала экономкой у Райнера Гильдебрандта, который возглавлял антикоммунистическую «Группу борьбы против бесчеловечности». Время от времени Гильдебрандт поручал ей относить письма одному американскому офицеру. В эту организацию сумели проникнуть агенты Штази, которые сообщили о ней, и ее фамилию внесли в список лиц, подлежащих аресту при появлении на территории ГДР. Девушку передали советским органам госбезопасности, которые пытками заставили ее подписать протокол с признанием. Как и Ян, Рамм была приговорена к двадцати пяти годам исправительно-трудовых работ. Ее амнистировали и выпустили на свободу через день после того, как освободился Ян.

Гюнтер Ян и Хельга Рамм познакомились 9 марта 1954 года. Три дня спустя состоялась их помолвка, а в апреле того же года они поженились. Год спустя у них родилась дочь Биргит. В то время они все еще жили в лагере для беженцев. Наконец им дали маленькую квартиру в городке близ Франкфурта.

— Отношение к нам местных властей было просто ужасным, — рассказывал Ян. — Это были провинциальные бюрократы с ограниченным кругозором, для которых мы были отбросами общества. Они прямо в глаза говорили нам: «Если вас там посадили в тюрьму, значит, было за что». Молодая пара решила поставить на Германии крест и эмигрировать в Австралию, чтобы начать там жизнь заново. Начало жизни в далекой стране было для них очень трудным. Ведь им пришлось учить чужой язык и адаптироваться к климату и культуре. Со временем Ян устроился на работу на завод близ Мельбурна, производивший лопасти для авиадвигателей. Он рос по служебной лестнице и в конце концов стал начальником инструментального цеха.

В 1959 году, уже в Австралии, у Янов родилась вторая дочь. Обе дочери замужем, и у Гюнтера и Хельги теперь три правнука. Правительство ФРГ выплатило им компенсацию, а Яну назначило пенсию, хотя она на 30 процентов меньше той, которую он получал бы в Германии, потому что он и его жена — граждане Австралии.

Американский не-шпион

Работа над докторской диссертацией по истории искусства довела Рона Виденхефта до тюрьмы, в которую он угодил на девять месяцев. 5 сентября 1967 года Виденхефт, находясь в Восточном Берлине, фотографировал здания и другие архитектурные сооружения 20-х годов XX века на Норманенштрассе в районе Лихтенберг, когда его арестовал сотрудник Штази в штатском. Тридцатилетний историк не знал, что здание, которое он собирался запечатлеть на пленку, было штаб-квартирой Штази. До этого он совершил уже около трех десятков экскурсий по Восточному Берлину, и власти ни разу не придрались к нему.

В рапорте Штази об аресте, на котором стоял гриф «совершенно секретно», утверждалось, что Виденхефт был арестован «по подозрению в шпионаже, будучи пойман с поличным при фотографировании комплекса зданий министерства государственной безопасности. Подозрение подтвердилось, когда конфискованная пленка была проявлена». Другой «изобличающей уликой» была карта Берлина, которую имел при себе американский «шпион». На этой карте, охватывавшей обе части разделенного города, Виденхефт выделил различные районы. Сотрудники Штази проверили те районы, которые были в Восточном Берлине, и это оказалось инкриминирующим фактором: «к числу этих районов, помимо здания МГБ и прилегающих жилых зданий, принадлежал автопарк МГБ и советский военный объект (подземный склад боеприпасов)». При обыске Виденхефта у него была обнаружена записная книжка, в которой он делал пометки о расположении зданий, которые он уже сфотографировал, в том числе и о штаб-квартире МГБ.

Виденхефта отвезли в следственный изолятор МГБ. Если судить по протоколам допросов и по его собственным словам, с ним обращались на удивление хорошо. Похоже, что он был единственным американским гражданином, арестованным за эти годы по обвинению в шпионаже. Следователь МГБ, который вел дело Виденхефта, составил предварительный отчет в двух экземплярах; один был отправлен на имя генерального секретаря ЦК СЕПГ Эриха Хонеккера, а второй — министру иностранных дел Отто Винцеру. В то время Хонеккер стремился улучшить отношения с США, повысить престиж ГДР и добиться дипломатического признания Вашингтоном. Это и было той причиной, по которой Виденхефт избежал побоев и издевательств, достававшихся немцам, подозревавшимся в шпионаже, и не попал в «подводную лодку».

Сотрудники Штази в особенности пытались установить, не провез ли Виденхефт тайком «во время своих многочисленных посещений Восточного Берлина шпионское оснащение, потому что считалось, будто американская разведка систематически устраивала тайники в исторических зданиях. Виденхефт отрицал это обвинение, как и то, что он имел какие-либо связи с ЦРУ. Сокамерником Виденхефта был человек, работавший на знаменитой оптической фирме Цейсса. Этот человек сказал американцу, что его арестовали после того, как он проработал на ЦРУ десять лет. Виденхефта периодически вызывали на допрос, но, по его словам, угрожали ему только однажды. «Следователь сказал, что если я не возьмусь за ум и не сознаюсь, то просижу здесь до тех пор, пока мои дочки не выйдут замуж», — вспоминал американец. В то время одной из его дочек было шесть лет, а другой — один год.

Тем временем к спасению незадачливого американца подключился и президент Линдон Б. Джонсон, избрав посредником для этой цели нью-йоркского адвоката Максвелла Рабба, бывшего главу аппарата президента Дуайта Эйзенхауэра. Рабб уже выполнял ряд деликатных поручений американского правительства. Государственный секретарь Дин Раск намеревался отправить Рабба в Берлин в качестве консультанта ЦРУ, потому что только таким образом можно было оплатить его услуги. Рабб отказался от этого предложения и сам оплатил все дорожные расходы, Раббу сказали, что правительство США не пойдет на обмен каких-либо коммунистических шпионов, сидящих в американских тюрьмах, но согласно заплатить за Виденхефта выкуп.

Миссия Рабба началась в апреле 1967 года. Сначала он встретился с Герхардом Байлем, заместителем министра внешней торговли, и несколькими другими высокопоставленными чиновниками правительства ГДР. «Они были приветливыми, улыбались, когда я рассказал им о своей миссии, — вспоминал Рабб в разговоре с автором этой книги. — Они спросили, что получат взамен за освобождение Виденхефта, и я ответил «добрую волю». Их отношение сразу же изменилось… Они взорвались, закричали: «Вы унижаете и оскорбляете нас». Пошло и поехало. Припутали к этому вопросу зверства, которые мы якобы совершали во Вьетнаме, и так далее». Рабб покинул Берлин, но позднее возвращался туда еще дважды вместе с женой и сыном-подростком.

После второй встречи, которая проходила в более дружественной атмосфере, семейство Раббов отправилось осматривать достопримечательности Восточного Берлина. Их сопровождали сотрудники МГБ, один из которых представился Гансом Фруком. Рабб не знал, что Фрук являлся заместителем начальника главного управления «А» и одним из самых безжалостных руководителей Штази. Перед американским эмиссаром Фрук никогда не показывал себя с плохой стороны. Он был приветлив и даже пригласил Раббов на экскурсию в Дрезден. Поведение Фрука, так же как и отношение других официальных лиц, говорит о том, что Хонеккер проинструктировал держаться с американцами корректно и стараться расположить их к себе.

На третьей встрече, в конце мая 1968 года, Раббу сказали, что Виденхефта доставят к нему в номер восточноберлинского отеля «Метрополь» 3 июня. Восточные немцы не только сдержали слово, но и привезли бутылку шампанского «Роткепхен», чтобы отметить освобождение американца, и оплатили номер в отеле. Учитывая жестокость, с какой восточногерманские власти обращались с другими заключенными, это было экстраординарным событием. С тех пор посла Рабба использовали как неофициального посредника, и ему даже удалось однажды договориться об освобождении десяти молодых американцев, попавших в тюрьму за причастность к нелегальной переправе восточных немцев на Запад. Во всех случаях Рабб оплачивал свои дорожные расходы из своего кармана.

Виденхефт вернулся в Нью-Йорк и в 1971 году защитил докторскую диссертацию в Колумбийском университете. Тема диссертации называлась «Жилищное строительство в Берлине: революционная германская реформа 1920-х годов». Он стал профессором свободных искусств и международных наук в Колорадской высшей горно-технической школе. Вспоминая о своем пребывании в тюрьме Штази, Виденхефт сказал: «Эти ребята из МГБ явно страдали паранойей. Хотя по логике вещей я мог бы под крышей американского историка искусств добывать информацию или помогать вывозить людей из ГДР, никто никогда не обращался ко мне с подобными предложениями. Удивительно, но факт. Одно из двух, либо наши ребята были настолько некомпетентны, что даже не знали о моем существовании, либо они работали так хорошо, что не нуждались в моей помощи».

Посольство США под контролем

Американское посольство в ГДР, как и все некоммунистические дипломатические миссии, было обязано нанимать вспомогательный персонал только через управление обслуживания иностранных дипломатических миссий министерства иностранных дел. Это управление возглавлял некто Нойман, который в действительности был полковником МГБ ГДР. Там работали только те, кто давал обязательство сотрудничать со Штази в качестве осведомителей. Какое-то время информация текла рекой из американского посольства. Однако вскоре эта река превратилась в ручеек.

«Произошло вот что: американцы хорошо обращались с ними, давали им такие вещи, например, как апельсины и бананы, которые они не могли купить в наших магазинах, — рассказывал бывший полковник МГБ Райнер Виганд. — В результате служащие-немцы из вспомогательного персонала приходили к выводу, что американцы не похожи на тех капиталистов-кровопийц и поджигателей войны, какими их рисовала наша пропаганда, и они просто переставали доносить на них».

Посольство нанимало на определенные должности только граждан из третьих стран, таких как англичане или немцы, женатых на американках. После шпионского скандала в 80-х, коснувшегося американского посольства в Москве, государственный департамент США приказал всем своим посольствам в коммунистических странах отказаться от услуг местного персонала. Так, например, дворниками американское посольство в ГДР нанимало граждан различных африканских стран, которые жили в Западном Берлине. Все они оказались скомпрометированными сразу же, как только пересекали границу. Восточногерманские таможенники обнаруживали у них марки ГДР, которые они купили на Западе по курсу одна западная марка к десяти восточным. Ввоз восточных марок в ГДР был запрещен, и, не желая отправляться в тюрьму, все эти африканцы согласились работать на Штази.

В МГБ ГДР каждого американского дипломата считали шпионом. Квартиры дипломатов были оборудованы «жучками», а в некоторых случаях устанавливались даже видеокамеры. Обычным делом было круглосуточное наблюдение. «Просвечивали» каждого восточного немца, вступившего в любой контакт с американскими дипломатами, и часто помещали его под «колпак». Этот тотальный контроль за американскими дипломатами был не только ужасно дорогим, но и совершенно ненужным. Контрразведчики утверждали, что им не составляло труда выявить среди персонала посольства разведчиков, выдающих себя за дипломатов. С годами они выяснили, что для таковых в посольстве были предназначены определенные должности, такие как советник по экономическим делам или второй секретарь политического отделения. Эта практика соблюдалась неукоснительно. Более того, контрразведка Штази могла проверять вновь прибывших по компьютеру КГБ, в банк данных которого были внесены все лица, выявленные в других странах как оперативники спецслужб.

В этом компьютере хранились весьма точные их описания, и это в большинстве случаев делало использование псевдонимов бесполезным. Если появлялись сомнения, то в поисках подтверждения сотрудники Штази тайно проникали в квартиру дипломата.

В одном случае, когда сотрудники МГБ проникли в восточноберлинскую квартиру американского дипломата, прибывшего в сентябре 1987 года на должность второго секретаря, их ждала неожиданная удача. Они обнаружили удостоверение к медали «За отличную службу», обладатель которой, как явствовало из документа, с 1981 по 1985 год служил в центре подготовки офицеров запаса при Массачусетском университете. Помимо фамилии и звания в документе был указан и род войск — военная разведка, а в платяном шкафу висела форма с эмблемами военной разведки на лацканах кителя.

В Штази тут же занесли этого «дипломата» в картотеку — как офицера разведуправления министерства обороны США.

Справедливо полагая, что все их служебные и личные телефоны прослушиваются, американские дипломаты в Восточном Берлине проявляли высокую бдительность и строго соблюдали режим конспирации в телефонных разговорах. Чего они не знали, так это то, что прослушивались также и все уличные телефоны-автоматы в полукилометровом радиусе вокруг посольства. В начале лета 1988 года это привело к трагическим последствиям. Примерно в полдень дежурная телефонистка приняла сообщение от мужчины, который попросил на ломаном немецком языке соединить его с кем-нибудь, кто умеет говорить по-русски. Звонивший сказал, что он хочет перейти на Запад. Телефонистка ответила, что сейчас перерыв на ленч и что ему следует прийти в посольство через час. Служба прослушивания Штази тут же установила, что звонили из телефона-автомата поблизости от посольства. Восточногерманские контрразведчики тут же предупредили КГБ и совместными усилиями быстро перекрыли все подходы к американскому посольству. Вскоре ими был замечен человек с дипломатом в руке, идущий к посольству. На нем был плащ, из-под которого были видны форменные брюки. Попав в кольцо сотрудников Штази и КГБ, этот человек попытался бежать, но был схвачен и посажен в машину.

Пойманным оказался советский полковник, командир бригады ракет среднего радиуса действия. В его дипломате лежали документы по дислокации советских ракет в ГДР. На самолете министерства госбезопасности ГДР его доставили в Москву, где после суда казнили. Генерал-майор Вольфганг Лозе, руководивший операцией по поимке перебежчика, и полковник Бернд Хезелер, отвечавший за наблюдение за американским посольством, были награждены советскими орденами Красного Знамени.

Рост диссидентского движения в 1987 году заставил нее подразделения Штази работать, что называется, на полную катушку. Управление контрразведки генерала Кратча почти полностью переключилось на борьбу с внутренним врагом. В результате за период, последовавший после 1985 года, было выявлено только один-два шпиона. Кратч утверждал, что социализм с его гуманизмом по отношению к народу не может породить сопротивление: следовательно, сопротивление режиму в своей основе опирается на внешние факторы, го есть его организаторы находятся вне пределов ГДР и осуществляют импорт контрреволюции. Поэтому Кратч, которого его бывший подчиненный полковник Райнер Виганд назвал человеком с «головой, наполненной железобетоном», подозревал американских дипломатов в том, что они вдохновляли и организовывали политическую оппозицию. Кратч приказал усилить за ними слежку. Подполковник Хезелер сообщил, что Ральф Хирш, один из лидеров диссидентов, встречался с оперативником ЦРУ из американского посольства глубокой ночью на кладбище и передал тому документы, получив взамен деньги. В беседе с автором этой книги Хирш отрицал, что встречался с кем-либо на кладбище и получал деньги от какого-либо американца: «Я же не идиот. Я знал, что они следили за нами круглые сутки. Я встречался со всеми, кто интересовался нашим движением — иностранными журналистами, американскими и британскими дипломатами. Я не спрашивал, были ли они агентами ЦРУ, и мне было все равно. В моей квартире проходило много встреч, но я полагал, что там были установлены жучки, и если нам требовалось обсудить что-то без лишних ушей, мы встречались в парках. Можете быть уверены, что меня бы сразу арестовали за шпионаж, если бы сотрудники Штази увидели, что я беру деньги. Что касается так называемых документов, то это были экземпляры нашей подпольной газеты, которые я давал всем, кто их просил». Четыре наиболее влиятельных диссидента, включая Хирша, были арестованы 25 января 1988 года. Им было предъявлено обвинение в незаконной политической деятельности, граничащей с государственной изменой. Их содержали в тюрьме Хоэншёнхаузен, где, по словам Хирша, с ними обращались довольно сурово и делали инъекции неизвестных препаратов. 15 февраля всем четверым выдали бланки заявлений о выдаче выездной визы и приказали подписать их. Через несколько часов они уже были в Западном Берлине. Эта принудительная депортация лишь ускорила процесс брожения внутри страны, и другие, в том числе деятели церкви и даже бывшие коммунисты, заняли места высланных лидеров диссидентского движения.

Дырка в сети Штази

Несмотря на тотальную слежку за населением и гостями с Запада, контрразведка ГДР не была такой уж всесильной. Американские спецслужбы провели много успешных операций в ГДР, которые не попали в сферу внимания Штази. В 1987 году КГБ сообщил генералу Кратчу, что основные телефонные кабели в ГДР прослушиваются и что они быстро подключаются к распределительным щитам, куда можно было попасть через смотровые колодцы. Кратч согласился с Советами, что «американцы превзошли всех в электронном шпионаже», и приказал провести операцию «Дихтер». Около двух сотен контрразведчиков целую неделю лазили по всем телефонным смотровым колодцам в Восточном Берлине, но ничего не обнаружили.

Из КГБ в Штази поступила новая ориентировка, в которой говорилось, что американская электронная аппаратура находится у кабеля в районе Хонох, восточнее Берлина. По всему этому району были установлены тайные наблюдательные посты, на которых круглосуточно дежурили контрразведчики.

Через месяц людей заменили скрытыми видеокамерами. Результат опять-таки был нулевым. Тогда техники из отдела электронного наблюдения установили изощренную систему обнаружения. Но даже эти приборы не смогли обнаружить подключение, после чего шнерал Кратч пришел к выводу, что подключение к кабелю произведено где-то в сельской местности, и чобился, чтобы в его распоряжение передали инженерный полк, который перекопал кабельную трассу чуть ли не до самой польской границы. Опять оказалось, что саперы трудились напрасно. До этого времени Кратч полагался только на информацию КГБ. Теперь он решил действовать самостоятельно.

Специалисты по телекоммуникациям получили приказ проверить кабельные трассы в Восточном Берлине. Каково же было удивление Кратча, когда они сообщили, что линии коммуникаций ЦК СЕПГ и Государственного совета ГДР проходили рядом со зданием, где размещалось посольство США. Полагая, что подключение к этим линиям было осуществлено с территории посольства и что все электронное оборудование можно обнаружить по исходящему от него излучению, было решено установить датчики в соседних зданиях. Вертолеты с высокочувствительной аппаратурой неделями кружили над посольством. Эта операция обошлась в миллионы марок. Кратч выкинул белый флаг лишь в самом конце, за несколько дней до крушения Берлинской стены. Когда эту историю рассказали высокопоставленному чиновнику, знакомому с кухней американского электронного шпионажа, его лицо расплылось в широкой ухмылке. «Стало быть, они не нашли эту штуку», — сказал он и отказался от дальнейших разговоров на эту тему.

Охота на «диких гусей»

В начале 80-х контрразведки различных стран Восточного блока, включая Болгарию, обнаружили вблизи стратегических объектов, таких как авиабазы и склады оружия, некие таинственные приборы. Эти приборы были закамуфлированы под камни, ветки деревьев и другие естественные предметы. Контрразведчики ломали голову, пытаясь догадаться о назначении этих приборов, которые с виду казались простыми кусками металла. Никто не мог определить ни как они функционировали, ни цели их установки. Затем один из двойных агентов Штази, завербованный американской разведкой, получил в 1985 году от своих американских кураторов три таких прибора. Ему приказали установить их рядом со складом оружия, находившимся за пределами Берлина. Кроме того, один прибор был найден детьми, игравшими близ полотна железной дороги. Они передали его в полицию. Восточногерманские контрразведчики проконсультировались со своими коллегами из КГБ и узнали, что в СССР также были обнаружены подобные приборы, но специалисты не смогли определить их назначение.

В конце концов восточногерманские инженеры пришли к выводу, что эти приборы были датчиками, регистрировавшими движение на авиабазах, оружейных складах и ракетных базах, а также в прилегающей местности. По словам бывшего полковника Штази Райнера Виганда, они могли также регистрировать излучение ядерных боеприпасов. Эта информация затем в определенное время передавалась на американский спутник, пролетавший над территорией ГДР. Теперь оставалось выяснить, как обслуживались эти датчики, поскольку их надо было менять либо производить замену источников питания в них. Агент-двойник, доставивший в Штази один такой датчик, об этом ничего не знал. Таким образом, встала задача определить, какой системой пользовались американцы, и было приказано производить более тщательную проверку лиц, въезжавших из Западного Берлина.

В 1988 году внимание к себе привлекли мужчина и женщина, которые один-два раза в месяц въезжали в Восточный Берлин и далее следовали в Котбус, расположенный юго-восточнее Берлина. Это были Юрген Кокро и его сожительница Хельга Родрих. Проверка через компьютер показала, что в конце 50-х и начале 60-х Кокро учился в западноберлинском Техническом университете и находился на подозрении как возможный шпионский курьер. Восточногерманская контрразведка предполагала, что он обслуживал тайники, проводил выемку и закладку хранившейся в них информации. Изобличить его не успели, так как была возведена Берлинская стена и его поездки на Восток прекратились.

Получив диплом инженера связи, Кокро устроился на работу к американцам. Он работал в комплексе, где размещались подразделения как американской военной разведки, так и ЦРУ. Восточные немцы думали, что Кокро и есть тот самый человек, который обслуживает датчики. Летом 1989 года по приказу генерала Кратча была начата операция «Феникс», которая заключалась в том, что в каждый свой приезд в ГДР Кокро и его спутница оказывались под «колпаком контрразведки». За ними наблюдали в дороге, пока они ехали в маленькую деревушку рядом с авиабазой, и после, когда Хельга Родрих отправлялась в дом престарелых, а Кокро часами сидел у машины или гулял неподалеку от базы.

Многонедельная слежка оказалась бесплодной. Кокро не совершал никаких подозрительных действий. Тогда в головах инженеров Штази родилась идея, что датчики, которые, по их предположениям, находились где-то рядом с авиабазой, обслуживались электронной аппаратурой, спрятанной в машине Кокро. Было принято решение задержать Кокро и предложить ему 1 миллион марок (532 000 долларов) за сведения о том, как функционирует система «датчик-спутник». Однако это решение запоздало. Начался демонтаж Берлинской стены, и вскоре ГДР канула в историю и операция «Феникс» вместе с ней.

Автор этой книги встретился с Кокро в 1991 году и показал ему рапорт, который составил на него полковник Штази. Кокро, которому тогда уже было пятьдесят девять лет, начал читать его и, кивнув, сказал: «Да, все, что здесь написано, правда. Я и в самом деле был курьером, когда учился в университете, но не у американцев, а у НТС — Народно-трудового союза. Я работал на американцев, но только в качестве телефонного инженера, и за все годы, что я у них проработал, я побывал в здании, где размещалась разведка, всего лишь раз, когда у них случилась серьезная поломка в системе связи». Когда он дочитал до того места, где описывалось его подозрительное поведение в то время, как его спутница находилась в доме престарелых, его поразил приступ смеха. «О боже, это просто смешно, — сказал он, отдышавшись. — Хельга навешала свою мать, а мне так не хотелось идти туда и смотреть на этих стариков… дышать этим воздухом… Для меня это было невыносимо, и потому я сидел в машине или гулял». Затем он с улыбкой произнес: «Жаль, что они не успели сделать это предложение. За миллион марок я бы наплел им таких небылиц!».

Глава 8
Операция Штази в странах третьего мира

Огромные суммы денег власти ГДР тратили на поддержку так называемых освободительных движений в государствах третьего мира. Министерство госбезопасности было ближайшим союзником советского КГБ, пытавшимся возвести в странах третьего мира бастионы коммунизма. Области ответственности обоих спецслужб были разграничены очень четко. Советская занималась поставкой вооружений, предоставляла военных советников и деньги, а также оказывала помощь идеологического и пропагандистского характера. Восточно-германская занималась организацией и обучением сотрудников тайной полиции и отделов разведки.

Первым и главным объектом внимания Штази за рубежом стала Куба. После того как Фидель Кастро и советский вице-премьер Анастас Микоян подписали 13 февраля 1960 года советско-кубинский договор, Куба уже официально стала относиться к советскому блоку. Когда начались поставки оружия на «Остров свободы», Мильке приступил к отправке в Гавану офицеров из главного управления «А». Под началом полковника Зигфрида Фидлера они помогали создавать то, что впоследствии стало первоклассной разведывательной службой и деспотической тайной полицией. В результате этого отношения Кубы с ГДР стали столь же близкими, как и с СССР.

Кубинскую разведсеть в США также курировали восточные немцы. Большая часть информации для досье Штази на президента Рональда Рейгана, например, была получена через кубинцев.

Штази в Никарагуа

Министр госбезопасности ГДР Мильке стал обдумывать варианты возможной помощи своего ведомства сандинистам почти сразу же после того, как те захватили Манагуа и свергли режим Сомосы, породив среди сотрудников Штази сомнения в целесообразности вмешательства в Никарагуа. Мильке решительно отверг все возражения своих подчиненных. Его людям предоставлялась прекрасная возможность вступить в единоборство со своим врагом номер один — Америкой — у нее на задворках. Кроме того, он должен был выполнить то, что обещал Москве. Советский Союз включил Латинскую Америку в список сектора ответственности ГДР в международной классовой борьбе и поддержке так называемых национально-освободительных движений. Руководство ГДР взяло на себя эти обязательства еще в середине 60-х годов. В сентябре 1979 года министр иностранных дел ГДР Оскар Фишер совершил поездку в Манагуа для установления дипломатических связей с сандинистским режимом.

Подготовка сандинистов на Кубе в середине 80-х, имевшая целью захватить власть в Никарагуа, предоставила находившимся в Гаване офицерам Штази возможность сблизиться с будущими представителями нового никарагуанского режима, особенно с Томасом Борге. Вскоре после свержения Сомосы сандинистами и захвата ими власти в стране в июле 1979 года полковник Фидлер организовал форпост Штази в Манагуа. В течение долгих лет контингент спецслужбы ГДР в Никарагуа составлял 60–80 человек. Главной задачей этой группы была систематическая помощь в создании Главного Управления Государственной Безопасности Никарагуа (ГУГБН), сходного по своей структуре и оперативной доктрине с самой Штази.

В середине марта 1980 года министр внутренних дел Никарагуа Томас Борге побывал в Москве, где встретился с генералом Яковом Медяником, заместителем главы Первого главного управления КГБ (ПГУ).

Чуть позже Борге побывал и в Чехословакии, а затем в Софии, где он провел консультации с руководством болгарского МВД. Прежде чем Борге отбыл в Восточный Берлин, Мильке получил отчет о контактах никарагуанца с болгарами. Последние сообщили, что согласились обучать 40 никарагуанцев основам полицейской работы и еще 20 — разведывательной и контрразведывательной деятельности.

Кроме того, они собирались отправить в Никарагуа офицера болгарской тайной полиции. Борге также представил список необходимого оружия, обмундирования и средств связи. По всем этим вопросам болгары давали уклончивые ответы.

«Болгарские товарищи заранее координировали все вопросы с КГБ», — говорилось в вышеупомянутом отчете.

1 апреля 1980 года состоялась встреча Борге с Эрихом Мильке. Борге сопровождали его заместитель Хуго Торрес, отвечавший за государственную безопасность, и Маркос Сомарриба, политкомиссар, никарагуанского МВД. Главу МГБ ГДР сопровождали генерал-майор Хорст Енике — заместитель начальника главного управления «А», и генерал-майор Вилли Дамм, возглавлявший 10-й отдел, подчинявшийся напрямую Мильке и занимавшийся зарубежными связями. На встрече также присутствовали полковник Хорст Шеель, назначенный Эрихом Мильке координировать совместную работу Штази и МВД Никарагуа, выполнявшую все правоохранительные функции, включая тайную полицию и таможню.

В протоколе совещания под грифом «совершенно секретно» цитировались слова, которые Борге адресовал всем присутствующим, о том, что плачевное состояние Никарагуа мешает коммерческим закупкам оборудования, необходимого для военных и полувоенных целей. Тем самым Борге попросил «товарищеской помощи» в виде транспортных средств для обеспечения большей мобильности сил госбезопасности.

«Например, — заявил Борге, — если бы ГДР предоставило нашей стране мотоциклы, это оказало бы нам огромную помощь».

Однако одними мотоциклами просьба Борге не ограничилась. Ему были нужны пистолеты, обмундирование, средства связи и аппаратура для подслушивания.

«Это особенно необходимо для создания эффективно действующих сил безопасности, — заявил он, — потому что нами уже раскрыты планы врага, особенно ЦРУ, по уничтожению вождей нашей революции и меня в том числе».

Затем Мильке попросил своего никарагуанского гостя изложить свои взгляды на политическую обстановку в Никарагуа.

Противник сандинистского Фронта национального освобождения (ФНО), по словам Борге — это социал-христианская партия, которой удалось внедрить своего человека в аппарат госбезопасности. Председатель этой партии Гонсалес, он же президент комиссии по правам человека, дискредитирует и порочит за рубежом сандинистскую революцию. Борге поклялся, что, вернувшись на родину, он сразу же «решит этот вопрос и примет соответствующие меры». Он также заявил Мильке, что «уже были предприняты решительные действия против так называемой коммунистической партии, но которая ни в коем случае не является марксистско-коммунистической, а есть не что иное, как группка троцкистов и маоистов». Борге утверждал, что она «имеет связь с ЦРУ, и мы намерены получить свидетельства этого». В заключение Борге заявил, что:

• никарагуанская революция имеет необратимый характер;

• ФНО будет марксистско-ленинской партией, верной принципам своего основателя Карлоса Фонсеки;

• Советский Союз и социалистический лагерь пользуются в Никарагуа большим уважением;

• любое открытое вмешательство извне ввергнет Никарагуа в гражданскую войну, то есть создаст новый Вьетнам. ФНО достаточно вооружен и готов к этому.

Мильке особо подчеркнул важность «укрепления государственных органов, особенно органов госбезопасности», и необходимость привлечения лояльных граждан на сторону сандинистов. Иными словами, Мильке убеждал своего гостя создать тайную полицию, подобную восточногерманской.

«Если это не удастся, то необходимо будет прибегнуть к другим политическим оперативным методам. То, что он имел в виду, было очевидно: если сандинисты не смогут расправиться с оппозицией, нашпиговав ее своими информаторами, то потребуются жестокие репрессивные меры. В этом случае, по словам Мильке, его министерство готово обучить в ГДР специально отобранные кадры никарагуанской тайной полиции. Он заявил, что немедленно отдаст приказание рассмотреть вопрос поставок оружия и военного снаряжения. Это совещание послужило толчком для начала широкомасштабных действий Штази по поддержке создания коммунистического полицейского государства в третьем мире.

Вскоре после встречи с Борге Мильке стал все больше разочаровываться в медленных, по его мнению, темпах прогресса других стран Восточного блока в предоставлении помощи никарагуанцам. Он решил перехватить инициативу в свои руки и сообщил главе КГБ Юрию Андропову о своем желании провести в Берлине координационную встречу по вышеупомянутому вопросу. Андропов ответил согласием. Двухдневное совещание, которое возглавлял генерал Енике, открылось 12 мая 1980 года.

От КГБ СССР присутствовали генерал Медяник и полковник Б. Коломяков, возглавлявший латиноамериканский отдел управления внешней разведки. Присутствовали также полковник Влчек — глава международного отдела МВД ЧССР, полковники Плачков и Митев — соответственно заместитель главы внешней разведки и главы международного отдела НРБ, и полковник Хамель Руис — заместитель главы кубинской разведки. Эрихом Мильке была разработана плотно насыщенная мероприятиями программа работы и отдыха для участников совещания. Болгары и кубинцы прибыли в столицу ГДР на борту самолета, принадлежавшего Штази. Их встретил Маркус Вольф, организовавший для них завтрак. Он сообщил своим гостям, что сотрудники его ведомства, а также сотрудники МВД ГДР, будут неукоснительно выполнять решения политбюро СЕПГ по активной поддержке никарагуанской революции.

Первый день был посвящен анализу и обсуждению политической обстановки в Никарагуа, которая, по словам кубинца Руиса, по-прежнему отличалась политической нестабильностью.

Он также упомянул о тесных связях ФНО с кубинской компартией и сказал, что раскол в рядах сандинистов оказался не таким уж глубоким: «Сейчас предпринимаются меры по превращению Сандинистского фронта в марксистско-ленинскую партию, однако следует ясно понимать, что это связано с определенными проблемами». Он также подробно остановился на деятельности несандинистских политических группировок, сообщив, что социалистические партии, руководимые Альваро Рамиресом и Луисом Санчесом, сейчас находят общий язык с ФНО. Движение Народного Действия (ДНД) Руис назвал маоистской группировкой, чьи лидеры «проявляют враждебные (криминальные) тенденции, и кое-кто из них уже находится в тюрьме. Их газеты запрещены». По мнению офицера кубинской разведки, ДНД была уже разгромлена, «хотя трудно предсказать, не возобновит ли она или другие подобные организации маоистского типа свою деятельность».

При обсуждении деятельности компартии, руководимой Али Альтамирано, Руис упомянул о ее малой численности, а также сказал о ее «определенном влиянии на профсоюзы», враждебно относившиеся к сандинистам.

Пообещав помощь, восточные немцы сказали, что техническое оборудование поступит только после того, как никарагунцы пройдут соответствующую подготовку. Чехословаки и болгары сообщили участникам встречи, что они уже отправили в Манагуа 1500 автоматов, 50 ручных пулеметов, 12 000 пистолетов, 8000 резиновых дубинок и 180 000 комплектов легкого обмундирования и обуви. Поставки боеприпасов составили два миллиона единиц. Кроме того, болгары пообещали осуществить немедленную поставку двух полевых госпиталей и 500 полевых телефонов с десятью пультами связи и 70 километрами провода.

Генерал КГБ Медяник признал, что основная тяжесть «поставок солидарности» ложится на плечи Кубы. «Однако мы помним, что ленинские слова о трудности защиты революции неоднократно подтверждались на практике и наша святая обязанность взять на себя часть ответственности за укрепление завоеваний никарагуанской революции. США никогда не примирятся с революционными преобразованиями в сфере их влияния. Штаты предпримут попытку дестабилизации революции руками всех оппозиционных сил. Таким образом, наши консультации приобретают огромное значение». Советский генерал подчеркнул важность координирования действий в подборе никарагуанских кадров для их подготовки в странах Восточного блока, уделяя особое внимание вопросам безопасности и проверки анкетных данных. «Мы на себе испытали внедрение вражеских элементов в ряды тех, кто отобран для учебы в Восточной Европе, и поэтому получилось так, что в Советском Союзе получили обучение несколько американских и британских агентов». Медяник сказал, что Борге попросил большое количество технических материалов, предполагающих «значительные» денежные затраты. В отличие от других стран, Советский Союз не согласился и не подписал официальный протокол переговоров с никарагуанским министром внутренних дел.

Несмотря на отсутствие такого документа, генерал КГБ сказал, что существенная помощь уже оказана, не разъясняя подробно ее характер, впрочем никто из его подопечных, остальных участников переговоров, не интересовался деталями. Похоже, что Москва была еще не до конца убеждена в том, что сандинисты смогут превратить Никарагуа в политически стабильное марксистско-ленинское государство.

Неофициально Медяник сообщил, что Борге также попросил 50 автомобилей «Лада» и 50 вездеходов, что представилось ему наиболее проблематичной задачей. «Это не входит в план 1980 года, и поэтому данное пожелание вряд ли удастся осуществить в обозримом будущем. Очевидно, нам придется договариваться с никарагуанскими товарищами на коммерческой основе». Иными словами, если сандинистам нужны транспортные средства, то за них придется платить.

Заявление Медяника и полковника Коломякова недвусмысленно показали, что цели, которые преследует КГБ, далеки от «братских услуг». Оба обратили особое внимание на то, какой вклад внесут сандинисты в дело организации базы для руководства шпионскими организациями по всей Центральной Америке. Коломяков отказался от поставок оружия, обмундирования, транспортных средств и средств связи, заявив, что нужнее всего сейчас оборудование для изготовления фальшивых документов, подслушивающая аппаратура и радиопередатчики для связи с агентурой. К этому списку генерал Медяник добавил средства для тайнописи, специальные контейнеры для переправки секретных материалов и подготовку никарагуанцев для работы с шифрами.

В конце двухдневного совещания генерал Медяник спросил Руиса о результатах, достигнутых «в выявлении и обезвреживании вражеской агентуры», — то есть групп шпионов и диверсантов. Руис ответил, что в данный момент существуют лишь подозрения, основанные на «поведении граждан США, занимавшихся сбором информации, но без конкретных свидетельств этого».

«Имеется большая нехватка персонала для осуществления слежки, а прослушиванием телефонов мы занялись только недавно. Американцы действуют очень активно и опираются в своей работе, скорее всего, на сеть агентов, созданную еще всомосовскую эру. В численном отношении дипломатическое представительство США очень велико. Американцы почти беспрепятственно перемещаются по Манагуа». Что касается ликвидации «врагов», то Руис заявил, что необходимо срочно создать новую тюрьму. «У нас имеется только одна тюрьма, в которой находится свыше 7000 заключенных. Такое количество объясняется, главным образом, тем, что были арестованы все сотрудники национальной гвардии и сторонники Сомосы по подозрению в шпионаже». Он также добавил, что большая часть заключенных не была осуждена, а многих даже не успели допросить по причине нехватки следователей.

«Может ли армия представлять опасность для революции?» — поинтересовался генерал КГБ. Руис ответил, что все командные должности находятся в руках преданных, испытанных в боях командиров-сандинистов и что все просомосовски настроенные офицеры смещены со своих постов. «Главная проблема в армии — трудности с дисциплиной по причине вспыльчивости многих командиров». Кроме того, добавил он, имели место «многочисленные инциденты».

Совещание закончил Мильке, подытоживший те действия, которые необходимо предпринять для поддержки Никарагуа и превращения ее в социалистическое государство. Он сказал, что созвал эту конференцию, поскольку, по его мнению, этот процесс осуществляется не так быстро, как того хотелось бы. Обычно почтительный со своими русскими коллегами, Мильке даже покритиковал их, хотя к критике «Большого брата» прибегал крайне редко, «советские товарищи — самые компетентные в высказывании суждений по подобным ситуациям, и мы были бы рады, если бы они взяли инициативу в свои руки».

Намекая достаточно прозрачно на присущую русским неповоротливость в их работе в странах третьего мира, Мильке имел в виду, что все отправленные в Никарагуа должны вести себя скромно, эффективно работать и соблюдать строгую секретность.

Через несколько недель после берлинского совещания Мильке выделил четырех офицеров Штази для обучения и двадцать пять телохранителей и охранников для обеспечения мер безопасности на мероприятиях по празднованию первой годовщины взятия власти в Никарагуа сандинистами.

Поспешность подбора надежного контингента для этих целей имела первостепенное значение — ожидался приезд Фиделя Кастро.

Действуя на основании отчета офицера связи полковника Мюнцеля, где говорилось о внушающем серьезные опасения небрежном паспортном контроле в аэропорту Манагуа и в морском порту, а также на прибрежных пограничных пунктах, в Никарагуа вылетела группа офицеров Штази, намеревавшаяся получить необходимую информацию из первых рук. Возглавил ее генерал-майор Гейнц Фидлер, начальник 6-го управления, отвечающего за общую безопасность границ, паспортный контроль и обнаружение разыскиваемых полицией лиц. Группу также сопровождала Микель Нахлис, глава иммиграционной службы никарагуанского МВД, ее заместитель Лила Агилар и Магдалена Кальдерон, руководившая погранично-пропускными пунктами, Фидлер также встретился с представителями Главного Управления Государственной Безопасности Никарагуа (ГУГБН), в числе которых был и ее глава Ленин Черна.

В отчете своему шефу Э. Мильке Фидлер подтвердил правильность предыдущих донесений и подчеркнул срочность подготовки местных кадров и необходимость поставок современного специального оборудования. Ужесточение режима погранично-пропускных пунктов представилось для ГУГБН самым важным делом, принимая во внимание их стремление раскрыть сеть «шпионов и диверсантов».

Первая группа никарагуанских пограничников прибыла в Восточный Берлин в январе 1981 года, после того как зимняя одежда, о которой они просили, прибыла в Манагуа на борту спецсамолета правительственной авиалинии «Интерфлюг».

Возглавляемая Магдаленой Кальдерон, она имела в своем составе также и Хавьера Амадора — заместителя начальника паспортного контроля аэропорта Манагуа, и других офицеров пограничной службы. В ГДР они прошли интенсивный курс обучения по крайне жестким формам паспортного контроля.

Генерал Штази Фидлер прочитал специальную лекцию о создании «антифашистского защитного барьера» — Берлинской стены. Особое внимание было уделено распознаванию «форм и методов вражеской деятельности в пограничных транспортных потоках», включавших в себя политические и идеологические диверсии. На жаргоне Штази это означало нелегальный провоз западных газет и книг. Двухнедельная поездка никарагуанцев по ГДР в сопровождении их восточногерманских коллег включала в себя посещение аэропортов, портов на балтийском побережье и погранично-пропускных пунктов. Фидлер доложил своему шефу Мильке, что никарагуанцам также показали ряд учреждений культуры с целью ознакомления с «результатами строительства социализма, духовной и культурной жизни нашей республики по пути созидания — от разгрома Красной Армией фашизма и до наших дней. В этой связи особое внимание уделялось мерам, призванным укреплять и защищать власть диктатуры пролетариата». Под конец пребывания в ГДР никарагуанцам предоставили инструкции по распознаванию фальшивых документов, важности паспортного контроля и техники безопасности.

Восточные немцы все делали обстоятельно — вся документация была переведена на испанский. Кроме того, никарагуанцы получили паспортные штемпели, чернильные подушечки и один миллион бланков для въезда и выезда. Это был первый шаг в деле укрепления границ Никарагуа на том уровне, как это делалось в ГДР.

Первые две учебные группы по двадцать пять человек каждая занимались два месяца. Занятия у них проводились весной 1981 года. Все курсанты были либо следователями тайной полиции, либо сотрудниками пограничной службы. Кроме учебы, Мильке дал добро на поставку оборудования на общую сумму 750 тысяч долларов — в том числе мотоциклов, ручных раций-передатчиков, фотоаппаратов, биноклей и приспособлений для снятия отпечатков пальцев. В начале 1981 года в Никарагуа отправили четырех специалистов Штази — двоих для помощи в организации центрального архива тайной полиции и двоих для консультаций по работе с подслушивающими устройствами.

В течение следующих двух лет в ГДР сотни практикантов-сандинистов прошли практику на восточногерманских погранично-пропускных пунктах. Никарагуанцам было также предоставлено спецоборудование — ультрафиолетовые лампы для распознавания фальшивых документов, чернила для особых отметок в паспортах подозрительных журналистов, видеокамеры слежения. В сентябре 1982 года Некий репортер западноберлинской газеты «Берлинер Моргенпост» написал в своей статье о том, что процедуры паспортного контроля в аэропорту имени Аугусто Сандино в Манагуа «один в один» напоминают аналогичные на границе ГДР. Эта статья стала впоследствии частью досье на Штази и ее работу в Никарагуа. Это стало доказательством того, что усилия МГБ ГДР были не напрасны!

В соответствии с эдиктом Мильке о том, что сандинистской тайной полиции следует вербовать информаторов, в самой Никарагуа в спецшколах никарагуанцев обучали обращению с диссидентами и «контрреволюционерами». Инструкторы неукоснительно воплощали в жизнь директивы Штази за номерами 1/79 и 11/79. Это ныли секретные указания по методике вербовки информаторов в таком большом количестве, чтобы позвонить ГУГБН проникнуть во все сферы никарагуанского общества. Однако эта попытка не удалась. Люди Мильке не учли особенностей культуры, общественной жизни и темперамента латиноамериканцев, а также недооценили влияние церкви.

Сандинистов, отобранных на высшие руководящие посты, отправляли в Восточную Германию на полугодичные и годичные курсы на учебу в высшую секретную школу Штази для иностранцев — так называемую Юридическую школу. В учебной программе преобладали марксистско-ленинские дисциплины. Перспективных руководителей второго эшелона обучали ведению террористической деятельности и антипартизанской ной не в различных тайных военных лагерях под Берлином, Обучение проводили сотрудники Штази из управления по личной безопасности и антитеррористической деятельности.

После своей первой встречи, состоявшейся в марте 1980 года, Мильке и Борге стали постоянно переписываться. Борге просил об увеличении помощи Никарагуа. Мильке отвечал согласием. В самом начале Борге, обращавшийся к главе Штази «компаньеро» (товарищ), обычно подписывался словами «с революционным приветом» и «свободная родина или смерть». В 1988 году Борге уже не давал обещания умереть, подписываясь просто: «с братским приветом». В своем последнем письме к Мильке от 21 октября 1989 года — за 17 дней до падения Берлинской стены — Борге написал лишь слова «ваш брат» перед своим именем.

Летом 1983 года офицер связи — сотрудник Штази в Манагуа — отправил секретную шифровку в Восточный Берлин с просьбой о выделении дополнительного оборудования для обеспечения максимального контроля над гражданами США, въезжающими в Никарагуа.

После закрытия никарагуанских консульств в США американцам выдавались 90-дневные въездные визы.

«Это создало новую оперативную ситуацию, поскольку каждый месяц в Никарагуа выезжало до 2-х тысяч американских граждан, и уменьшения этого количества пока не ожидается, — говорилось в шифровке, полученной Берлином из Никарагуа. Для усиления контроля над туристами нужно было больше фотоаппаратов для пересъемки всех туристических документов в целях «оперативного анализа и помещения их в архивы». Кроме того, возникла необходимость в десяти электронных запорах для дверей «контроля над пропускной способностью аэропорта в Манагуа». Требуемое оборудование прибыло в Никарагуа месяц спустя.

Поддержка США антисандинистских партизанских отрядов — контрас — занимала аналитиков Штази все время присутствия восточных немцев в этой центральноамериканской стране.

Хотя в рапортах руководству систематически повторялось, что никаких признаков готовящейся интервенции США не наблюдается, Куба все-таки готовилась к войне, которая, по мнению заместителя министра обороны Кубы Ибарры Кол оме, могла перерасти в третью мировую войну. Об этом Коломе высказался во время своего пребывания в Восточном Берлине в ноябре 1984 года. Он сообщил офицеру-контрразведчику из МГБ ГДР, что в Никарагуа находится 8 тысяч кубинских военных советников и что сам он большую часть года проводит в этой стране. Кубинцы проявляли особую активность в подготовке современной партизанской войны в условиях джунглей. Что касалось самой Кубы, то на этом островном государстве вовсю велись приготовления к оборудованию горных пещер под убежища для мирного населения.

«Но прежде всего кубинцам придется избавиться от обитающих там летучих мышей — переносчиков бацилл туберкулеза. Для этого они запросили помощи у советских товарищей», — говорилось в отчете Штази.

В отличие от кубинцев, МГБ ГДР более всего беспокоила не военная, а экономическая угроза, существовавшая для Никарагуа, а также противостояние внутренней политической оппозиции и сандинистского режима. И все же осенью 1984 года агенты Штази сообщили «о приготовлениях к возможной интервенции в Никарагуа». В меморандуме от 24 сентября 1984 года говорилось: «Появляется все больше свидетельств возможного вооруженного вмешательства США в дела Никарагуа. Из кругов, близких к Джесси Джексону, стало известно, что рейгановская администрация готовит прямое вооруженное вторжение в Никарагуа. Время военных действий пока еще точно не определено, однако следует принимать во внимание, что в случае ухудшения шансов на переизбрание Рейгана не следует исключать вероятности интервенции США непосредственно перед выборами. В том случае, если предвыборная кампания будет развиваться в том русле, как и предполагает Рейган, то можно ожидать военных действий со стороны Соединенных Штатов совместно с Гондурасом. Каких-либо серьезных шагов со стороны Советского Союза или Кубы не ожидается».

В дополнение к цитатам из близких к президенту источников в меморандуме далее сообщалось о том, что администрация США «придерживается той точки зрения, что СССР находится не в том положении, чтобы осуществить военное вмешательство, а Куба не станет подвергать себя риску военной конфронтации с США».

В июне 1986 года упоминания об американской интервенции исчезли из донесений Штази. Они снова были посвящены исключительно экономическим проблемам, которые «становятся все более благоприятной почвой для контрреволюционной пропаганды».

В то время как массированные поставки спецоборудования для нужд государственной безопасности продолжались довольно высокими темпами, поставки продовольствия в Манагуа осуществлялись в смехотворных масштабах. Они, очевидно, предназначались лишь для правящей верхушки страны. В Никарагуа было отправлено: 2 тысячи банок консервированного крыжовника, 8 тысяч банок овощного ассорти, 3 тысячи банок маринованных пикулей, 500 банок сельдерея, около 300 килограммов порошкового молока. Однако седьмой пункт списка поставок, 1900 банок кислой капусты, был вычеркнут. Очевидно, некий мудрый сотрудник Штази понял, что кислая капуста в Латинской Америке, в отличие от Германии, особой любовью не пользуется.

Из документов Штази явствует, что Мильке не полагался в получении информации из Никарагуа только на своих официальных представителей.

Он добился того, что любая восточногерманская государственная, даже не связанная со Штази, делегация, направлявшаяся в эту страну, имела в своем составе по меньшей мере одного неофициального информатора органов госбезопасности.

По возвращении в Восточный Берлин им надлежало составить подробный письменный отчет. Один из подобных документов, датированный 26 августа 1985 года, был подготовлен участником делегации министерства экономики и промышленности, чьей задачей был анализ экономических проблем Никарагуа. Его донесение имело главным образом отношение к политической обстановке и экономической политике никарагуанского государства, которую автор называл «запутанной». «Руководство ФНО проповедует широкий спектр идеологических взглядов — от маоистских до консервативных. Экономическое развитие страны основывается на частном предпринимательстве под сильным контролем государства».

Конфискация земли и средств производства, по словам информатора, повлияла лишь на клан Сомосы. Все остальные промышленники сохранили свою собственность и былое могущество.

Бытует официальное мнение о том, что плюрализм в политике и экономике является и обязан быть лейтмотивом действий правительства. Таким образом, официальная философия такова, что едва упоминаются имена основоположников марксизма-ленинизма, тогда как пионером революции считается Хосе Марти. Это означает, что Никарагуа, скорее всего, примет реформы нашего европейского социалистического развития».

Подобно всем своим предшественникам, этот информатор также упоминал о недостатке цензуры в частных газетах и о том, что руководство в своих публичных выступлениях перед народом в средствах массовой информации, контролируемых правительством, избегает употреблять слово «социализм». «Иногда никарагуанцы даже заявляют о том, что они стремятся не к социализму, а к латиноамериканской модели социализма в сочетании с плюрализмом, при котором капитализм может быть сохранен. Этот нейтральный путь развития они могут избрать уже в 1985 году. После этого им следует решить, захотят ли они вернуться к буржуазной республике, что сделает возможным возврат к старой власти и диктаторству нескольких семей, или же станут искать пути революционного обновления кубинского типа, чтобы решительно повлиять на изменения в правах собственности. В течение нескольких следующих месяцев станет ясно, каким путем пойдет никарагуанская революция и чего же именно хотят ее лидеры».

Особой информационной ценности это донесение не содержало, чтобы быть засекреченным и, в частности, — от населения ГДР. В то же время, когда страна была уже на грани финансового банкротства и стремительного ухудшения экономики, восточногерманский режим предоставил Никарагуа кредит в 50 миллионов долларов в дополнение к тем десяткам миллионов, которые, по словам Мильке, госбезопасность ГДР потратила на «поставки солидарности» — самые обычные подарки.

«Крайне маловероятно, что никарагуанцы примут наши доводы о необходимости возврата кредитов», — говорилось в одном из донесений. «Вместо этого они воспринимают нашу помощь как долг чести, считая, что социалистические государства просто обязаны предоставлять подобные кредиты и лишь когда-нибудь, когда Никарагуа окажется в лучшем положении, они захотят отдать долги».

Вскоре восточные немцы предложили альтернативный вариант: засчитать 50 процентов суммы в долларах в качестве оплаты за экспортируемый в ГДР кофе, а остальную сумму выплатить позже. «Предложение было сразу же отвергнуто», — говорилось далее в донесении. Нет смысла говорить о том, что эти 50 миллионов так и не были возвращены. Помимо этой суммы, Эрих Хонеккер воспользовался своим личным фондом, из которого более 39 миллионов долларов пошло на закупку для Никарагуа пшеницы, кукурузы и прочих видов продовольствия в период 1981–1987 годов.

Заканчивалось донесение язвительными выпадами в адрес посольства ГДР в Манагуа.

«Автор» донесения не понимал, что персонал посольства был перегружен работой, поскольку ему приходилось также осуществлять связь с коммунистическими организациями в соседних странах. Большую часть этой работы делал лично посол Мерц. Например, 13 сентября 1985 года он отправил шифровку под названием «Флэш» в Восточный Берлин, в которой сообщалось о похищении Инес — дочери президента Сальвадора Дуарте, состоявшемся за день до этого. В шифровке, отправленной Герману Аксену, председателю сектора международных связей ЦК СЕПГ, говорилось о планировавшемся отрешении от власти сальвадорского правительства силами компартии. Посол сообщал, что это стало ему известно от «товарища (Хулио) Сантьяго» — члена политической комиссии ЦК компартии Сальвадора. Похитители требовали освобождения 22 заключенных-коммунистов, в числе которых находился и зам. генерального секретаря компартии, а также медицинского лечения за границей 96-ти раненых партизан ФНО.

«Официально компартия отрицает свою причастность к произошедшему, однако правительство в это не верит, и поэтому приступило к развязыванию антиникарагуанской кампании». Тон замечания Мерца предполагал, что Аксен использует свое влияние для того, чтобы остановить подобные действия, поскольку они могли лишь ухудшить нестабильную обстановку в Никарагуа. В конечном итоге президент Дуарте приказал отпустить заключенных и дал разрешение на выезд партизан на Кубу в обмен на свою дочь и 33-х мэров небольших городов, которые также находились в руках похитителей. Уильям Стерман, специалист по деятельности стран советского блока в Центральной Америке Совета безопасности при Рональде Рейгане, сообщил автору этой книги о том, что данная шифровка имела важное историческое значение:

«Насколько мне известно, подобное задокументированное признание обнаружено впервые. Оно доказывает, что компартия продолжала свою деятельность в подполье после ее раскола, произошедшего в 1972 году. Она распалась на Народно-Освободительные Силы (НОС) и Народную Революционную Армию (НРА). Конечно же, нам всегда было известно о том, что компартия контролировала деятельность ФНО, однако его руководство постоянно отрицало это и утверждало, что это было независимое, некоммунистическое освободительное движение».

В течение почти 11 лет сандинистского правления все доклады Штази по политической обстановке в Никарагуа излагались в осторожных формулировках: с одной стороны, правящая сандинистская верхушка стремилась к марскистско-ленинскому типу правления, а с другой стороны, отдельные сандинистские «команданте» вместе с большинством населения и верующими выступали против него. Как бы то ни было, десятки делегаций МГБ ГДР посетили в те годы Манагуа и продолжали настаивать на продолжении и даже увеличении помощи никарагуанскому режиму.

Эти коммунистические аппаратчики не просто были идеологически зашорены, но и постоянно смотрели на мир абсолютно незрячими глазами. Более того, им не доставало мужества сказать своему руководству правду, хотя позднее многие из них утверждали, что видели, будто все возвращается к обстановке 1983 года.

С 1980 года по май 1989-го, когда политические беспорядки в ГДР достигли своего пика, Мильке осыпал сандинистов весьма щедрым дожцем подарков, которые автор этих строк, согласно имеющимся у него данным, оценивает приблизительно в 15,7 миллиона долларов.

Большинство предметов из числа поставок в Никарагуа было предназначено для политического контроля — вроде электронных изделий для прослушивания практически всех телефонов в Никарагуа. Кроме того, из ГДР поступали спецфотоаппараты, оптические приборы, обмундирование и, в менее значительных количествах, — медикаменты и продовольствие.

В 1983 году глава Штази одобрил выплату 25 тысяч долларов на установку охранной системы в доме министра МВД Томаса Борге. Однако по-прежнему невозможно отыскать какие-либо свидетельства о затратах на перелеты сандинистов в ГДР на учебу или различных делегаций обеих сторон — ГДР и Никарагуа, — посещавших друг друга.

Сумма, скорее всего, составит несколько миллионов долларов. Кроме того, имели место личные подарки, которые Штази преподносила первым лицам никарагуанского государства — хотя в одном из подобных случаев качество и стоимость подарка могла бы быть не столь велики, как того следовало ожидать. Заместитель министра госбезопасности ГДР генерал-лейтенант Герхард Нейбер как-то подарил часы заместителю директора аэропорта Манагуа Хавьеру Амадору. Через несколько месяцев часы сломались, и Амадор через курьера Штази отправил их для ремонта в Восточный Берлин. Потребовалось несколько шифротелеграмм, чтобы выяснить, отремонтированы ли часы. Наконец, два месяца спустя, товарищ Амадор получил свои отремонтированные часы через некоего кубинского сановника, который, находясь в Восточном Берлине, согласился выступить в роли курьера.

Самый забавный аспект вмешательства Штази в дела сандинистской Никарагуа заключается в том, что власти ГДР в ноябре 1989 года — месяце, когда пала Берлинская стена, — разрабатывали подробные планы поставок оборудования в Никарагуа до 1995 года на общую сумму в 240 миллионов долларов. И снова почти псе наименования этого списка предназначались для юхнического оснащения тайной полиции Никарагуа и со разведывательного управления. Впрочем, поставки в Никарагуа, подготавливаемые в ноябре 1989 года, также включали в себя такие предметы домашнего обихода, как 400 сковородок, 9 тысяч изделий из фарфора, 18 тысяч изделий из серебра, спальные простыни и полотенца, 36 тысяч кусков мыла. Не забыла Штази и о нуждах женщин, намереваясь отправить такие предметы личного пользования, как обувь, ночные рубашки, колготки, свитера и гигиенические прокладки.

Первое свидетельство того, что никарагуанский режим приближается к краху, пришло в донесении от 15 мая 1989 года подполковника Штази Артура Германа. Читать его следовало между строк. Герман, служивший в 20-м управлении, надзиравшем за церквями, провел в Никарагуа два месяца. «Решающее влияние на местное население оказывает католическая церковь, — писал Герман. — Из трех с половиной миллионов никарагуанцев 80 процентов являются католиками. Долгие годы церковных сановников поддерживали Соединенные Штаты и другие реакционные государства. Огромным влиянием пользуется кардинал Мигель Обандо. Он открыто пользуется своим авторитетом для конфронтации с сандинистским движением». Далее в донесении сообщалось о том, что в Никарагуа не существует такого места в обществе, которое не находилось бы под влиянием церкви, и что «усиливается недовольство существующей идеологией». Кроме того, заместитель директора госбезопасности, команданте Кастильо, заявлял, что необходимо применить против церкви технические методы, и просит в этом содействия Штази.

В одном из предыдущих списков «солидарной помощи», оказываемой восточногерманской разведкой Никарагуа, упоминалось десять устройств для уничтожения документов. Следует предполагать, что 29 февраля 1990 года, когда сандинисты проиграли выборы, устройства были задействованы на полную мощь.

Сальвадор Альенде Госсенс в 60-е годы объездил практически весь свет, побывав в том числе и в Северной Корее, Северном Вьетнаме и Восточной Германии. По его мнению, именно ГДР должна была оказать ему неотложную помощь.

В Восточном Берлине Альенде встретился с генеральным секретарем СЕПГ и главой правительства ГДР Вальтером Ульбрихтом, а также с Германом Аксеном — секретарем ЦК СЕПГ по международным связям. Имела ли место встреча Альенде с Э. Мильке — неизвестно.

В ту пору большее значение имело укрепление связей именно с Аксеном, потому что масштаб поддержки, оказываемой СЕПГ братским партиям, зависел от рекомендаций Аксена. Контакты Альенде с главами компартий различных стран мира не могли оставаться незамеченными западными разведками и, особенно, ЦРУ. Президент США Ричард Никсон вполне обоснованно был обеспокоен развитием событий. Никсон и советник по национальной безопасности Генри Киссинджер прекрасно понимали, что бывший врач Альенде был совсем не тем ясноглазым добродушным реформатором-аграрием, каким его изображали американские либералы.

Пристрастие Альенде к марксизму и тот факт, что чилийская компартия была самой многочисленной и прекрасно организованной во всей Южной Америке, делало Чили превосходной мишенью для экспансии советского блока в этой части света. С геополитической точки зрения возможное установление финансируемой Москвой коммунистической диктатуры представляло угрозу национальной безопасности США. Те, кого бранили за помощь чилийским политическим партиям, вроде христианских демократов, были действительно виноваты в поддержке чилийских коммунистов, как это показала цепь последующих событий.

Вскоре Альенде стал президентом Чили, и режим в Восточной Германии был готов оказать ему помощь в лице специалистов Штази.

В течение считанных недель в Сантьяго под дипломатическим прикрытием были отправлены десятки специалистов по ведению подрывных операций и партизанской войне. Помимо них в Чили оказались специалисты и из других восточноевропейских государств, в том числе и офицеры из Чехословакии, которых разместили в лагере под Вальпараисо. Из СССР в Чили поступили оружие и сборные домики. Учениками разведчиков из Восточной Европы стали молодые марксисты из Революционного фронта Мануэля Родригеса.

Когда военный переворот, состоявшийся в сентябре 1973 года, завершился смертью Альенде и крахом его режима, большинству сотрудников Штази удалось скрыться из Чили благодаря своим дипломатическим паспортам и вернуться домой. Однако кое-кто из восточных немцев остался работать в Сантьяго под дипломатическим прикрытием. Сотрудники Штази помогли десяткам коммунистических лидеров, социалистов-радикалов и выдающихся деятелей правительства Альенде и членам их семей бежать в Восточную Германию и найти там политическое убежище. Среди них были Клодомиро Альмейда, принадлежавший к леворадикальным кругам социалистов и занимавший в различное время посты вице-президента, министра иностранных дел и обороны в социалистическо-коммунистическом коалиционном правительстве Альенде; бывший министр иностранных дел Рикардо Нуньес и генеральный секретарь радикальной социалистической партии Чили Карлос Альтамирано. Несколько сотен менее известных левых радикалов также получили убежище в Восточной Европе. Все они получили щедрую помощь от правительства ГДР, главным образом благодаря тому, что дочь Эриха Хонеккера была замужем за чилийским активистом. Мильке приказал управлению внутренней контрразведки генерала Кратча взять на себя ответственность за безопасность чилийских изгнанников. Его подразделение по надзору за иностранцами, руководимое полковником Райнером Вигандом получило приказ вербовать информаторов из числа чилийских эмигрантов и наблюдать за их политической деятельностью.

Демонстрируя свое непрестанное внимание к чилийским делам, Мильке 18 декабря 1976 года письменно обратился ко всем управлениям Штази: «Чекисты ГДР с великим энтузиазмом и радостью приветствуют великую победу дела международной солидарности, ознаменовавшейся освобождением генерального секретаря чилийской компартии, нашего друга и товарища Луиса Корвалана». Корвалан находился в заключении в Чили. «Благодаря борьбе всех прогрессивных сил мира особенно стран соцлагеря, международного рабочего и коммунистического движения, славного сына чилийского народа товарища Корвалана удалось вырвать из лап фашистской военной хунты», — писал на одном дыхании Мильке. Он заявил, что КГБ СССР приняло «определенные меры», заставившие хунту освободить Корвалана. Чего Мильке не сказал, так это того, что вождя чилийских коммунистов обменяли на Владимира Буковского, русского писателя, помогавшего пролить свет на практику расправ советских властей над диссидентами путем принудительного психиатрического лечения. Натаниэль Дэвис, бывший посол США в Чили в дни переворота и ставший позднее послом в Швейцарии, осуществлял последние переговоры по обмену. «Это, видимо, было первым в истории подобным событием, — писал посол впоследствии, — когда Советы менялись «политзаключенными» с режимом наподобие пиночетского и своими действиями признали, что Буковский был именно таким заключенным, а не обычным преступником или психически больным человеком».

Когда сотрудники Штази, оставшиеся в Чили, завершили работу по вывозу противников пиночетовского режима за пределы страны, они снова взялись за укрепление связей с компартией и в особенности с Революционным фронтом Мануэля Родригеса. Когда компартия Чили публично объявила о том, что от пассивного сопротивления переходит к «вооруженной борьбе», восточногерманский режим оказался вполне готов к этому. Офицеры управления внешней разведки Штази организовали «подпольную железную дорогу», пролегавшую через Мексику. Чилийских коммунистов снабжали поддельными паспортами, а радикалов-специалистов тайно переправляли сначала в Чехословакию, а затем в ГДР.

Тщательно засекреченный и надежно охраняемый специальный учебно-тренировочный лагерь, получивший кодовое наименование «Байкал», был организован восточнее Берлина близ польской границы. Это было идиллическое местечко, располагавшееся между двух озер, окруженное высокими соснами. Чилийцы проживали в шести уютных бунгало и питались в обшитом сосновыми досками банкетном зале. Кроме охраны здесь находились двое поваров и два человека, занимавшихся уборкой помещений. Этот лагерь обычно использовался в качестве тайного места отдыха для сотрудников управления внутренней контрразведки. Согласно указанию Мильке это управление должно было курировать учебу чилийцев. Сам Мильке получал приказы об этом же от генерального секретаря СЕПГ Эриха Хонеккера, руководствовавшегося при этом рекомендациями Германа Аксена. Учебный план на объекте «Байкал» включал в себя методику саботажа и убийств, обращение со взрывчатыми веществами и марксистско-ленинскую теорию. Обращению с оружием чилийцы обучались на стрельбище, созданном персоналом управления госбезопасности в Мотцене, к юго-востоку от Берлина. Для маскировки чилийцев одевали в национальную охотничью одежду зеленого цвета. Курсы длились пять месяцев и обычно начинались в марте. Для того чтобы удостовериться в том, что Штази точно выполняет указания высшего руководства СЕПГ, последнее внимательно надзирало над учебными планами. Функционеры ЦК часто посещали объект «Байкал» с целью контроля над учебным процессом и отдавали новые приказания и тем самым, по свидетельству бывшего полковника Штази Райнера Виганда, «демонстрировали чилийцам руководящую роль партии». Хотя кое-кто из чилийцев обучался и на Кубе, наиболее важное обучение осуществлялось именно в ГДР.

Группы левых городских партизан развязали в 1983 году волну террора в Чили, осуществив ряд взрывов и убийств — именно так, как их обучали специалисты Штази. Бомбы взрывались в Сантьяго, Винья дель Мар, Кильпе, Консепьсьоне и Тальке, разрушая супермаркеты, автобусы, правительственные учреждения и четыре магазина в крупнейшем торговом центре чилийской столицы. С 1983 по 1986 годы произошло более четырех тысяч взрывов, приписываемых подпольному Коммунистическому фронту и Революционному Движению, ответственным за убийства 21 офицера армии и полицейских. В 1984–1988 годах восточные немцы переправили чилийской компартии 6 795 015 долларов для финансирования террористических актов.

В начале августа 1986 года чилийские силы госбезопасности обнаружили 6 тайных складов оружия и; боеприпасов на севере страны. Согласно заявлениям руководства госбезопасности, в тайных арсеналах находилось 3223 автомата, 281 противотанковое реактивное ружье, три тонны взрывчатых веществ, 12 959 гранат и 2 миллиона единиц боеприпасов. Был арестован 21 участник Революционного фронта Мануэля Родригеса. Арестованных обвинили в разгрузке оружия с кубинской рыбацкой лодки. В числе этого оружия были винтовки М-16 производства США, захваченные в свое время северными вьетнамцами.

Самый серьезный инцидент произошел вечером 7 сентября 1986 года, когда партизаны совершили попытку покушения на президента Аугусто Пиночета, устроив засаду в пригороде Сантьяго. Пиночет остался жив и невредим, однако пять человек из его эскорта были убиты, а десять — ранены. Президентский конвой атаковали двенадцать членов Революционного фронта Мануэля Родригеса, использовавших стрелковое оружие и гранаты. Об их судьбе правительство умолчало. Поскольку об арестах ничего не сообщалось, то следует предположить, что все террористы были убиты. Это нападение побудило Клодомиро Альмейду порвать с коммунистами — он заявил, что подобное насилие вызовет репрессии пиночетовского режима против мирного населения. Поступок чилийца поставил его восточногерманских покровителей в неловкое положение. От Альмейды нельзя было просто отказаться, поскольку это могло вызвать ненужные дискуссии в среде международного коммунистического движения. Щекотливая ситуация возникла для ГДР, потому что Карлос Альтамирано, генеральный секретарь радикальной социалистической партии, перебрался из Восточного Берлина в Париж, разочаровавшись в антидемократическом режиме ГДР. Социалист Рикардо Нуньес также публично высказал свое недовольство недостатком свобод у граждан ГДР.

Несмотря ни на что Хонеккер продолжал финансировать проживание Альмейды в Восточном Берлине вплоть до его возвращения в Чили в 1987 году. Альмейда был арестован, поскольку его возвращение не было санкционировано правительством, но он, очевидно, сумел убедить власти в искренности своего разочарования в коммунизме и его вскоре выпустили на свободу. Альмейда стал сотрудничать с новым правительством христианского демократа Патрисио Эйлвина. Идеологическое перерождение Альмейды было вознаграждено назначением его послом в Москву. Он ушел в отставку после того, как разразился скандал, вызванный тем, что он предоставил убежище в посольстве своему давнему покровителю Эриху Хонеккеру, которого после известных событий стали преследовать органы немецкой юстиции. В августе 1997 года в возрасте 74-х лет Альмейда скончался. Лидер коммунистов Корвалан вернулся из Москвы и включился в избирательную кампанию, но получил слишком мало голосов. Альтамирано и Нуньес бесследно исчезли с политической арены Чили.

Террористические акты не прекратились и после того, как преемником Пиночета стало демократически избранное правительство. Самым насыщенным насилием годом стал год 1990-й — полицией было зарегистрировано 2422 случая нападения на отдельных лиц, главным образом полицейских, в числе которых оказалось и убийство полковника Луиса Фонтейна. Левые и участники движения за соблюдение прав человека обвинили его в серьезных нарушениях прав человека в годы правления Пиночета. Весной 1991 года террористы убили профессора юриспруденции сенатора Хайме Гусмана, советника Пиночета. Ответственность за содеянное взяли на себя Революционный фронт Мануэля Родригеса и Народные войска Лаутаро. К тому времени, когда экономика Чили стала самой эффективной на всем латиноамериканском континенте, деятельность террористов достигла таких масштабов, что правительство президента Эйлвина начало всерьез опасаться политической и экономической дестабилизации государства. «Экономика Чили процветает, однако самой болезненной в жизни нашей страны остается проблема; терроризма и личной безопасности граждан», — заявил журналистам министр финансов Алехандро Фоксли. Признавая серьезность создавшейся ситуации, чилийский Сенат спешно создал постоянно действующую комиссию по терроризму, а также увеличил на 550 процентов ассигнования на деятельность национальной полиции и следственного управления.

Последней акцией Революционного фрота Мануэля Родригеса стало освобождение 30 декабря 1986 года четырех заключенных-террористов из тщательно охраняемой тюрьмы в Сантьяго, в том числе и двух участников убийства Хайме Гусмана. Снизившийся над тюремным двором вертолет опустил вниз огромную корзину, привязанную к веревке 30-метровой длины Заключенные запрыгнули в нее, и их подняли наверх Полиции не удалось обнаружить, куда скрылся верто; лет, как не удалось найти и следов беглецов.

Судья Ламберто Систернас в 1997 году заявил, чтс и освобождении участвовали две ирландские монахини, о местонахождении которых нет никакой информации. Судья также сообщил о том, что, по его убеждению, иокинув Чили, они какое-то время находились в Бразилии.

Вплоть до самого падения коммунистического режима в ГДР лишь немногие подозревали о том, что более двухсот самых опасных террористов прошли обучение на территории Восточной Германии. Последняя группа закончила занятия в августе 1989 года, когда до краха ГДР оставались считанные недели. Похоже, что не все выпускники последних курсов для чилийских радикалов вернулись к себе на родину. Один исследователь из Западной Европы, занимающийся проблемами терроризма и попросивший не называть его настоящего имени, рассказал автору этой книги, что имеются серьезные доказательства того, что некоторые из них присоединились к ЕТА — движению баскских сепаратистов, которое вот уже долгие годы сотрясает Испанию. Запрос автора настоящей книги в секретариат испанской службы госбезопасности остался без ответа.

Приспешники Мильке на африканском континенте

Деятельность Штази на территории Африканского континента представляла собой помощь Советскому Союзу, стремившемуся повернуть страны, сбросившие иго колониализма и борющиеся за его свержение, на некапиталистический путь развития. Однако альтруизм и «солидарность с угнетенными» были не единственными мотивами восточногерманского режима. Подвергнутая остракизму со стороны западноевропейских демократий, ГДР жаждала признания в качестве суверенного государства и очень хотела найти себе торговых партнеров вне стран восточноевропейского коммунистического блока. В 1964 году первой африканской страной, установившей дипломатические отношения с ГДР, стал Занзибар. Ее лидеры попросили незамедлительной помощи в создании аппарата госбезопасности. Примерно в то же самое время в Западной Африке Кваме Нкрума из Ганы осуществлял панафриканскую политику, важным элементом которой была поддержка освободительного движения. В обе страны были направлены группы офицеров разведки и контрразведки ГДР. Те из них, кто действовал в Занзибаре, так и остались там, когда это островное государство стало частью Танганьики. Свержение в 1966 году ганского лидера Нкрумы закончилось тюремным заключением майора Штази Юргена Рогаллы. Позднее Рогаллу обменяли на ганцев, находившихся в руках восточных немцев.

В начале 1967 года политбюро СЕПГ формально решило поддерживать освободительные движения Африки поставками оборудования, необходимого для военных целей и целей государственной безопасности. В ту пору Хонеккер был секретарем государственной безопасности в Политбюро, что делало его де-факто главным куратором такого рода деятельности. Эрих Мильке стал членом Политбюро лишь в 1976 году. Таким образом, высшее руководство Восточной Германии отдавало указания по поддержке освободительных движений своей секретной службе через Хонеккера.

Южная Африка

Цервая группа африканцев закончила свой пятимесячный курс обучения в управлении внешних сношений Штази в начале 1971 года. В их число входил» члены организации «Уимконто Be Сизве» («Копья Народа») — террористического крыла Африканского Национального Конгресса. Ее возглавлял белый южно-африканский коммунист Ронни Касрилс, который сделал из своих подопечных хорошо подготовленных партизан-боевиков.

Впоследствии восточные немцы обучали представителей освободительного движения из Родезии, Мозамбика, Намибии и Зимбабве двумя группами-потоками. Военные командиры получали обучение по вопросам тактики, в том числе и уроки по ведению террористической деятельности, в Тойпице — крупном военном полигоне юго-восточнее Берлина. Те, кого предполагали использовать на руководящих постах в разведывательных и контрразведывательных органах госбезопасности, посещали занятия в управлении внешних сношений.

Когда наступало время практических занятий, последних отвозили на стрельбы в Мотц или в Каллинхен, где проводились занятия со взрывчатыми веществами. Автору этой книги не удалось обнаружить документы, где указывалось бы точное количество африканцев, обучавшихся в ГДР. Однако бывший полковник Штази Райнер Виганд, курировавший иностранцев в Восточной Германии, оценил их в 1500 человек. Большинство их было из контролировавшейся Африканским Национальным Конгрессом (АНК) Южной Африки. Глава советского правительства Николай Подгорный и кубинский лидер Фидель Кастро в совместном заявлении от 1977 года просили «ускорить» создание в Анголе дополнительных тренировочных лагерей для «Копий Народа», инструкторов для которых готовы были предоставить ГДР и Куба, а оружие — СССР.

Не удалось найти также и документы, подтверждавшие точные суммы, затраченные коммунистами ГДР на поддержку освободительных движений и марксистских правительств в Африке с конца 60-х годов по 1989 год. Однако известно, что в одном только 1988 году. Политбюро СЕПГ ассигновало свыше 1,134 миллиарда марок, в том числе и 30,8 миллиона марок ФРГ. Согласно секретному меморандуму данного совещания, «это составляло 43 процента ежегодного национального дохода ГДР». Интересно отметить следующее — как выясняется из этого меморандума, 3,39 западных марок равнялись одной восточной марке, тогда как обычно восточногерманский режим неизменно утверждал, что марка ГДР столь же устойчива, как и «твердовалютная» западная.

Выезжая в Восточный Берлин, туристы были обязаны поменять западные марки (как минимум пять) на восточные по курсу 1:1. Хотя курс западногерманских банков был более выгодным (он долгие годы составлял 10:1), ввоз восточных марок из ФРГ в ГДР считался незаконным. С учетом грабительского обменного курса ГДР общая сумма поставок в 1988 году составляла приблизительно 444,7 миллиона долларов США. Эта цифра не включает в себя сотни миллионов долларов, отправленных так называемым комитетом солидарности ГДР, куда обязаны были делать взносы все трудящиеся Восточной Германии. В своем письме от 28 сентября 1988 года главе этого комитета и члену ЦК СЕПГ Курту Зейбту Мильке сообщал, что вклад сотрудников Штази в 1987/88 годах составил 10 миллионов марок. Зейбт поблагодарил его в своем раболепном письме, которое заканчивалось следующими словами: «За мир и свободу! Это является долгом и олицетворением классовой сознательности сотрудников вашего министерства, защищающего наше свободное социалистическое отечество и мирную жизнь его граждан!».

Наиболее значительная финансовая помощь Штази АН К осуществлялась в виде превосходно изготовленных фальшивых рандов — валюты ЮАР.

Сектор Технических операций (СТО) МГБ ГДР имел в своих недрах отдел под руководством полковника Курта Левински, занимавшийся подделкой иностранной валюты. Левински был старым опытным фальшивомонетчиком и еще в годы войны занимался этим делом, находясь в нацистском концлагере Заксенхаузен. В 1945 году ему удалось спастись бегством, когда началась эвакуация заключенных. По окончании войны британский Скотленд-Ярд развернул широкомасштабное следствие по делу инспирированной СС операции по производству поддельных британских фунтов стерлингов. Они были изготовлены настолько качественно, что даже швейцарские банки не могли распознать подделку. В секретном отчете Скотленд-Ярда от 1947 года среди прочих фальшивомонетчиков упоминался и Курт Левински.

Несмотря на то, что причастность всех коммунистических государств к поддержке освободительных движений держалась в глубокой тайне, западные разведслужбы узнали об этом достаточно скоро. Подкомитет при сенате США, изучавший вопросы государственной безопасности и терроризма, в ноябре 1982 года подготовил отчет об участии СССР, ГДР и Кубы в разжигании терроризма в Африке. Хотя известно довольно много об операциях Штази в Мозамбике, Родезии, Намибии, Анголе и Зимбабве, найти свидетельства присутствия восточных немцев и АН К на территории Южной Африки автору не удалось. Штази, очевидно, решила сосредоточить свою деятельность исключительно на обучении членов АНК в ГДР, тогда как непосредственная деятельность АНК осуществлялась под прямым контролем Коммунистической Партии Южной Африки (КПЮА). Эту партию возглавлял европеец Джо Слово — уроженец Литвы, которого сотрудники западных разведок считали полковником КГБ СССР. Главой АНК был Оливер Тамбо, которого в конце 1980 года во время его визита в Москву наградили орденом Ленина. Подрывную деятельность в Южной Африке плодотворно осуществляли коммунисты с давним партийным стажем, которые успешно доказали свою идеологическую и военную надежность.

По словам бывшего члена исполнительного комитета АНК Бартоломео Хлапане, «ни одно из важных решений не предпринималось Африканским Национальным Конгрессом без ведома и одобрения ЦК КПЮА. В большинстве случаев наиболее значительные освободительные движения Африки инициировались Центральным Комитетом КПЮА». Не прошло и месяца после дачи свидетельских показаний, как Хлапане и его жена были убиты у себя дома в Соуэто убийцей АНК из автомата АК-47 советского производства.

11 февраля в своем первом после освобождения из тюрьмы крупном публичном выступлении он высказал похвалу в адрес КПЮА: «Я приветствую Компартию Южной Африки за ее неоценимый вклад в дело демократии». Два дня спустя «Вашингтон пост» в своей передовице задавала вопрос о том, собирается ли АНК «создать в Южной Африке новый жестокий авторитетный и малоэффективный в экополитическом отношении режим вроде тех, которые сейчас распадаются в других странах мира».

В 1997 году все ключевые государственные посты в правительстве Манделы оказались в руках у ветеранов КПЮА. Джо Модише стал во главе министерства обороны. Его заместителем стал Ронни Касрилс, в свое время возглавлявший террористическую организацию «Копья Народа». Пост министра иностранных дел занял Альфред Нзо, а министра телекоммуникаций и радиовещания — Палло Джордан.

Замена южноафриканской армии гвардией АНК была закончена в июне 1988 года, когда генерал-лейтенант Сифиве Ньянда стал главнокомандующим после ухода с этого поста Георга Мельринга. Военное образование 47-летний Ньянда получил в ГДР.

«Это хрестоматийный пример того, как занятие коммунистами министерских постов становится первым важным шагом в осуществлении тотального контроля над государством», — заявляет Уильям Стерман, бывший эксперт Совета Национальной Безопасности США по делам СССР и освободительных движений. «Более того, первый заместитель президента — Табо Мбеки, назначенный преемником 78-летнего Манделы, также является членом КПЮА», — добавляет Стерман.

Кроме обучения и снабжения освободительных движений Южной Африки всем необходимым, восточные немцы также оказывали помощь в экономическом развитии африканских стран — главным образом, отправляя туда технических специалистов, являвшихся членами СЕПГ.

Тех, кого отбирали для этого, и те, кто высказывал желание отправиться поработать на африканском континенте, проходили серьезную проверку, длившуюся почти целый год. В течение этого времени кандидаты находились под неусыпным надзором информаторов МГБ, Для того чтобы технические специалисты сохраняли верность своей рабоче-крестьянской родине и не убегали на Запад, уже находясь за пределами ГДР, они находились под постоянным контролем «стукачей», систематически отправлявших свои доносы «кураторам», работавшим в посольствах ГДР. Еще одно средство контроля заключалось в том, что за границу отправляли лишь женатых специалистов, чьи семьи оставались дома в качестве заложников. За долгие годы имело место лишь около десятка случаев бегства — и это из 2 тысяч отправленных в Африку восточногерманских рабочих.

Северо-восточная Африка

Штази косвенно обагрило свои руки кровью невинных жертв, создавая тайные полиции для марксистских правительств. Однако больше всего кровавых следов эта организация оставила в Эфиопии.

Спустя три года после произошедшего в 1974 году свержения императора Хайле Селассие Временный военный административный совет (ВВАС), он же «Дерг», но главе которого стоял подполковник Менгисту Хайле Мариам, попросил у ГДР помощи в создании аппарата госбезопасности. В Аддис-Абебу был направлен генерал-майор Герхард Найбер, прибывший туда в самом начале террористического правления Менгисту. Целью его визита была организация эффективно действующей тайной полиции. В распоряжении Найбера находилось около ста офицеров Штази.

В дополнение к еще 300 другим восточным немцам из Народной Армии ГДР и Народной полиции, обучением кадров эфиопской армии и полиции занимались еще 1000 военных советников из СССР. Найбер систематически копировал секретную службу Эфиопии по образу и подобию Штази.

Когда в конце 1978 года Найбер вернулся в ГДР, где получил звание генерал-лейтенанта, диктаторский режим Менгисту достиг своего расцвета. Огромное количество его противников — 40–100 тысяч человек (преимущественно молодежь) — было уничтожено. Еще многие тысячи людей находились в тюрьмах, где содержались в ужасных условиях и подвергались пыткам. В конце 1970-х годов прочно обосновалась в Восточном Берлине разведывательная служба Эфиопии — здесь, в Центре внешних сношений, обучались ее оперативные работники. Они тесно сотрудничали с третьим отделом главного управления «А» и оперативной группой полковника Виганда, занимавшейся надзором за иностранцами. В то же самое время около ста граждан Эфиопии получали образование в различных учебных заведениях ГДР.

«Мы столкнулись с серьезными проблемами, — вспоминал Виганд. — Прежде всего, многие эфиопы не имели даже начального образования». Они становились объектами внимания антименгистовского Освободительного Народного фронта, организовавшего в Западном Берлине свой центр под началом полковника А. Теферре.

«Люди Теферре не только вели подрывную деятельность в среде эфиопских студентов, но даже организовали свое студенческое движение из числа молодежи, собиравшейся остаться на Западе по окончании учебы, — вспоминал Виганд. — Дело зашло настолько далеко, что Менгисту в своем письме Хонеккеру попросил положить этому конец». Во время одной из поездок Теферре в Восточный Берлин, когда агенты Штази проследили, как он побывал в казармах армии США, где, по их подозрениям, находилась резидентура ЦРУ, его задержали на два дня и подвергли допросам. «Нам было известно, что убегавшие на Задад эфиопские студенты проживали в казармах армии США от четырех до шести недель. Мы подозревали также, что Теферре активно сотрудничает с ЦРУ, — рассказывал Виганд. — Он, конечно, не признавался в этом, но также не принял и предложения — на очень выгодных условиях — о вербовке. В Восточный Берлин Теферре больше не вернулся».

Под давлением партийного руководства МГБ стало задерживать эфиопов, закончивших учебу, и под стражей их сразу же сажали в самолеты авиакомпании «Интерфлюг», следовавшие прямиком в Аддис-Абебу.

«Это продолжалось до тех пор, пока мне не показалось, что я больше не смогу заниматься этим, и я отказался отправлять эфиопов на родину, указав на то, что наши методы неизбежно приведут к тому, что они превратятся в противников социализма, — рассказывал Виганд автору этой книги. — Партия (СЕПГ) приняла мои аргументы, но, честно говоря, мне было ужасно жаль этих бедолаг. От коллег, побывавших в Аддис-Абебе, я слышал о том, как менгистовская госбезопасность обходилась с теми, кого подозревали в антигосударственной деятельности».

В июне 1984 года министр госбезопасности ГДР Мильке и министр государственной и общественной безопасности Эфиопии Тессайе Вольде Селассие подписали соглашение о взаимном сотрудничестве, получившее гриф высшей секретности. В преамбуле соглашения говорилось о том, что сторонами «движет принцип пролетарского интернационализма и общность интересов в антиимпериалистической борьбе, направленной на противостояние секретным службам империалистических государств и других реакционных сил».

Стороны обещали обмениваться информацией относительно планов и конкретной деятельности, влияющей на безопасность обоих государств, особенно в том, что касалось проживавших в ГДР граждан Эфиопии и граждан ГДР, посещающих социалистическую Эфиопию. Иными словами — вы следите за нашими людьми, а мы не будем сводить глаз с ваших. Мильке и Тессайе обещали обмениваться представителями разведок, работавшими друг на друга в столицах под дипломатическим прикрытием. В заявлении также говорилось о том, что стороны будут «проводить совместные операции против подрывной деятельности сил империализма и реакции, направленной против какой-либо из сторон».

Мильке обещал, что его министерство будет и далее бесплатно обучать в университетах и других учебных заведениях «определенное количество эфиопских студентов». Более того, госбезопасность ГДР обещала предоставлять Эфиопии «материалы и оборудование» на основе «отношений солидарности» — то есть бесплатно, — а также содействовать в приобретении и поставках других материалов и оборудования, очевидно, оружия и боеприпасов «за наличный расчет».

Автору этой книги не удалось найти точную цифру той помощи, которую ГДР оказывала Эфиопии между 1977 и 1987 годами. Немецкий журнал «Аусенполитик», занимающийся проблемами внешней политики, утверждал, что общая сумма этой помощи составляла около 100 миллионов восточных марок. Учитывая обменный курс, практиковавшийся в ГДР, — 3,99 дойчмарки за одну восточную — и переведя сумму в доллары США, с учетом среднего курса за несколько лет, мы получили сумму в 11 289 484 доллара. «Аусенполитик» в одном из своих номеров за 1996 год утверждал, что ГДР прекратила оказывать помощь Эфиопии в 1987 году. Однако 29 марта 1988 года Хонеккер отдал приказ о «незамедлительной» поставке оружия в Эфиопию. Премьер-министр ГДР Вилли Штоф поручил Коммерческой Координационной секции, торговой организации, курируемой Штази, отправить в Эфиопию оружия, боеприпасов, военного оборудования, а также 100 грузовиков, на общую сумму 14 134 078 долларов США. Штоф приказал финансировать эту поставку под 2,5-процентный госкредит с рассрочкой на 14 лет. Кроме того, он распорядился об отправке режиму Менгисту использованного (списанного и технически изношенного) оружия стоимостью 1 396 648 долларов США бесплатно, как «дар солидарности», вынимая эту сумму из государственного бюджета ГДР. Эти поставки осуществлялись в то самое время, когда советский президент Михаил Горбачев начал изыскивать возможности выхода Советского Союза из эфиопской авантюры, но тем не менее пошел на поводу у московских «сторонников твердой линии».

Пол Генце, выдающийся американский эксперт по проблемам Эфиопии, бывший служащий посольства США в Аддис-Абебе и Совета Национальной Безопасности, рассказывал о том, что хотя между СССР и Эфиопией существовало соглашение о поставках вооружения, Москва в 1988–1998 годах сделала недвусмысленное заявление о том, что поставок больше не будет, «На самом деле нам было известно, что русские предложили эфиопам обратиться за оружием к ГДР, там его имелось в избытке».

Эдвард Корри, посол США в Эфиопии, рассказывал мне о том, что он знал, что русские и восточные немцы тратят огромные суммы денег на поддержку террористического режима Менгисту, и признавался: «Я рекомендовал госдепартаменту США довести до сведения народов СССР и ГДР информацию о том, какие огромные средства тратят их правительства на африканские государства, в то время как их собственная экономика находится в бедственном положении.

Меня отговорили на том основании, что это посчитают очередным пропагандистским трюком».

Помимо военного оборудования Штази отправляла в Аддис-Абебу также и строительные материалы. А в Восточном Берлине и других городах и деревнях ГДР стремительно приходили в упадок жилые дома, в некоторых из них невозможно было жить. Из-за нехватки строительных материалов обрушивались балконы. И тем не менее генерал-майор Вилли Дамм, глава управления внешних сношений, подписал протокол с министром внутренних дел Эфиопии, просившего предоставить за счет восточногерманской стороны материалы, которых катастрофически не хватало самой ГДР. К протоколу прилагался список поставок в Эфиопию на период с 1988 года по июнь 1989 года, состоящий из 105 наименований, в числе которых были: 1000 тонн цемента, 331 тонна арматурных изделий, оконные рамы, 5197 футов различных труб, 8563 фута электрического кабеля, сотня электровыключателей. Запланированные к отправке в декабре 1989 года 62 кухонные диковины и 25 унитазов, мебель, холодильники, морозильники и металлические сейфы так и не достигли места своего назначения. Месяцем ранее была демонтирована Берлинская стена, и правительство ГДР находилось в полном смятении. Однако эфиопским любителям настольного тенниса повезло — им еще в июне посчастливилось получить два стола для пинг-понга с сетками и ракетками.

Кровавый марксистский режим Эфиопии прекратил свое существование в мае 1991 года после отставки Менгисту и его бегства в Зимбабве, когда отряды оппозиционной его режиму освободительной армии начали наступление на Аддис-Абебу. Годом раньше восточно-германский контингент вернулся на родину, однако сотрудники Штази кое-что в Эфиопии оставили — многочисленные документы. После своей отставки Корри в 1994 году снова побывал в Эфиопии — как раз когда начались судебные разбирательства над бывшими подручными Менгисту. Свыше тысячи человек, в том числе и бывший министр государственной безопасности Тессайе Вольде Селассие, подписавший в свое время соглашение с Эрихом Мильке, оказались за решеткой. Один из деятелей нового эфиопского правительства рассказывал бывшему послу Корри, что восточные немцы оставили многочисленные досье, в которых скрупулезно перечислены преступления менгистовской клики. По словам Корри, эти материалы были использованы в суде. По иронии судьбы в то время, как обвиненные в преступлениях эфиопы были приговорены к длительным срокам заключения или даже к смертной казни, их восточногерманские сообщники остались на свободе.

Базы восточногерманской госбезопасности на Ближнем Востоке

В середине 1960-х годов Египет и некоторые другие арабские страны разорвали дипломатические отношения с Западной Германией и официально признали ГДР. Причиной явились тайные поставки Западной Германией оружия Израилю. До этого ближневосточные государства воздерживались от контактов с ГДР по причине так называемой доктрины Халльштейна, заключавшейся в том, что признание Восточной Германии каким-либо государством будет рассматриваться как недружественный акт по отношению к ФРГ. Отношения Египта с ФРГ возобновились в 1970–1971 годах, после того как канцлер Вилли Брандт — социал-демократ — стал проводить политику сближения со странами коммунистического блока. Именно во время этого пробела длиной в пять лет управление внешней разведки ГДР создало себе плацдарм на Ближнем Востоке и наладило тесное сотрудничество с разведслужбами Египта, Ливии и Сирии.

Деятельность Штази на Ближнем Востоке значительно усилилась в 1974 году после того, как Эрих Мильке вернулся из Москвы после консультаций с руководством КГБ СССР.

Мечты Кремля о создании политической и военной базы на Красном море испарились как утренний туман двумя годами ранее, когда президент Анвар Садат приказал тысячам советских военных советников в недельный срок покинуть Египет. В попытке установить советское присутствие в стратегически важном Аденском заливе Москва продолжала всячески укреплять связи с Южным Йеменом и попросила Мильке активизировать свою деятельность в этом регионе. Одной из самых главных проблем, с которыми сталкивались марксисты, были междоусобные стычки между политическими партиями и настоящие либо мнимые интриги правительственных деятелей среднего эшелона против правящей верхушки. Задачей оперативной группы Штази, состоявшей из примерно ста человек, руководимой полковником Зигфридом Фидлером, было установление контроля над аппаратом государственной безопасности — задача, с которой не справились советники из СССР. Закрепив за каждым управлением йеменской разведки и тайной полиции своего офицера, Штази установила желаемый контроль и доступ ко всем оперативным делам. Но они были практически бессильны для вмешательства в интриги высшего руководства Южного Йемена: президент Али Насер Мухаммед в 1985 году отправлял своего телохранителя к членам Политбюро, чтобы тот «скосил» их с помощью пулемета.

Контингент Штази в Адене также предоставлял транспорт и обеспечивал безопасность руководства Южного Йемена в его поездках в Восточный Берлин для заключения сделок по закупке оружия. Все военное снаряжение поставлялось Южному Йемену на коммерческой основе — первоначально по договорам с располагавшейся в Лондоне частной фирмой «Дайнавест», а позднее — непосредственно с министерством обороны Южного Йемена. В 1982 году по контракту с лондонской фирмой было закуплено боеприпасов на 126 150 долларов США. С сентября 1987 по сентябрь 1988 года восточные немцы отправили своим аденским друзьям 10 095 автоматических винтовок и советских снайперских винтовок системы Драгунова, а также 33 760 800 единиц боеприпасов, за которые Йемен заплатил 2 937 232 доллара.

Похоже, что по отношению к этой арабской стране восточные немцы были не слишком щедры в отношении подарков в твердой валюте, — по крайней мере не так, как к компартиям Африки или Латинской Америки. Для строительства штаб-квартиры компартии в Адене Хонеккер в 1985 году выделил безвозмездно лишь 526 638 долларов.

Аденский порт в Южном Йемене также представлял большую важность для коммунистов ГДР в снабжении оружием Организации Освобождения Палестины (ООП), возглавляемой Ясиром Арафатом. В 1983 году ООП приобрела боеприпасов к автоматам АК-47 на сумму 1 877 600 долларов. А четыре года спустя некий подполковник из южно-йеменского министерства обороны отправился в Восточный Берлин для того, чтобы от имени ООП провести переговоры о закупке 20 миллионов единиц боеприпасов на 1 541 899 долларов. В то же самое время Южный Йемен заказал 200 пистолетов-пулеметов с глушителями, 200 телескопических прицелов, 200 артиллерийских орудий и 10 тысяч снарядов к ним.

По словам бывшего полковника Штази Райнера Ниганда, его коллеги проживали в Адене «по-королевски». Правительство предоставило им виллы, которые когда-то занимали британские колониальные власти, им также предоставлялась обслуга. Виганд вспоминал, что поведение некоторых его коллег вызывало у него отвращение.

«Именно в Адене я понял, что такое немецкое высокомерие. Оно было сильно заметно среди моих коллег — в них развелось немецкое колониальное отношение к местным жителям. Например, однажды я посетил заместителя министра госбезопасности. Меня сопровождал лейтенант МГБ. Йеменца отличала привычка ковырять пальцем в носу, на что мой коллега погрозил ему пальцем. Однако тот, прекратив, приступил к своему излюбленному занятию снова. Лейтенант поднялся и шлепнул своего подопечного по носу — совсем как малого ребенка.

Когда в 1989 году наших офицеров отозвали домой, им было нелегко снова приспосабливаться к нашим «социалистическим» привычкам».

Глава 9
Штази и терроризм: Взрыв в дискотеке «Ла Белль»

Ранним субботним утром 5 апреля 1986 года солдаты гарнизона армии США, размещавшегося в Западном Берлине, отдыхали в дискотеке «Ла Белль» во Фриденау, в американском секторе города. Это было любимое место отдыха чернокожих рядовых и их подружек. Совершенно неожиданно праздник закончился трагедией. В 1.40 утра прогремел сильный взрыв, в клочья разнесший здание, где находилась дискотека. Сержант Кеннет Форд и 29-летняя турчанка Нермин Ханнай были убиты на месте. Форд, 21-летний чернокожий пехотинец из Детройта, как раз закончил длившееся целую неделю патрулирование одного из участков легендарной Берлинской стены, разделявшей город на две части. Ханнай, миловидная брюнетка, приехала в Германию, чтобы спастись от нищеты, царившей в ее родной Турции. После долгих лет учебы и напряженной работы она устроилась наконец секретаршей и стала относительно прилично зарабатывать.

Из 234 человек, получивших ранения, был 41 американец, 25-летнему сержанту Джеймсу Гойнсу из Северной Каролины оторвало обе ноги, он получил ряд серьезных ранений. Он скончался 7 июня, всего лишь несколько дней спустя после получения ордена — Пурпурного сердца, которым наградили нескольких раненых солдат.

Разрушения, нанесенное взрывом, были огромны — разбиты стены, провис потолок, в цементном полу образовалась дыра диаметром около метра. К счастью, пожар удалось быстро потушить — благодаря западно-юрманским пожарникам, действовавшей с чрезвычайной быстротой. Комиссар Геральд Дёрп, ведущий эксперт по терроризму из подразделения государственной безопасности западногерманской полиции, приступил к расследованию прямо на месте преступления. В последний раз он видел такие разрушения еще в детстве, после авианалетов, совершавшихся в годы второй мировой войны. В момент взрыва в помещении дискотеки находилось 284 человека. По словам Дёрпа, ветерана полиции с 30-летним стажем, было просто чудом, что жертв оказалось так немного. Вместе со своей бригадой сыщиков он в течение долгих дней по камешку просеивал обломки, образовавшиеся после взрыва, и время от времени находил оторванную ногу или палец. Взрыв был настолько силен, что найти осколки бомбы не удавалось, как не представлялось возможным и определить тип взрывного устройства. Однако сыщикам все же удалось обнаружить маленькие зазубренные металлические осколки. Подобные осколки были позднее извлечены из тел погибших и раненых. Возникло предположение, что была использована военная взрывчатка «семтекс» чешского производства. Чехословакия продала Ливии около 2 тысяч тонн этой взрывчатки, ставшей впоследствии излюбленным средством террористов.

Вес бомбы, взорванной в дискотеке, равнялся примерно 1700 граммам тротилового эквивалента.

Генерал-майор Томас Гриффин, комендант американского сектора Берлина, в тот вечер ужинал, и во время ужина ему сообщили о том, что ЦРУ располагает надежной информацией о предстоящем нападении на место, где собираются американские солдаты. Генерал отдал приказ о патрулировании сотрудниками военной полиции танцевальных залов и дискотек, часто посещаемых военнослужащими США, и об их «очистке».

Патруль военной полиции, которому надлежало прочесать дискотеку «Ла Белль», находился примерно в сотне метров от нее, когда прогремел взрыв.

Вскоре после трагедии в Западном Берлине президент Рональд Рейган публично заявил всему миру о неопровержимых свидетельствах участия Ливии в этом террористическом акте. Он отдал приказ о возмездии, и через десять дней после происшествия в «Ла Белль» ВВС США и самолеты, размешавшиеся на кораблях, американских ВМФ, атаковали военные объекты в Ливии. Одновременно Соединенные Штаты заявили, что совершившие кровавое злодеяние в западноберлинской дискотеке террористы базируются в Восточном Берлине и что правительства ГДР и Советского Союза были в состоянии предотвратить это преступление.

За свою долгую тайную карьеру Эрих Мильке был причастен ко многим подлым поступкам, однако взрыв в дискотеке «Ла Белль» был первым, который впутал его в грандиозное происшествие международного масштаба.

Мильке было известно, что президент США говорил правду. Знал это и Хонеккер — глава компартии ГДР, упорно отрицавший все обвинения. Советское правительство, озабоченное ухудшением отношений с рейгановской администрацией, также прибегло к политике «большой лжи». Однако ни восточногерманские коммунисты, ни СССР не подозревали о том, что некий высокопоставленный чин министерства госбезопасности ГДР тайно пытался помешать ливийцам организовать взрыв в дискотеке «Ла Белль».

Этим «ренегатом» был полковник Райнер Виганд, глава «рабочей группы» второго управления Штази, курировавшего контрразведывательные операции в ГДР. Это управление подчинялось непосредственно Мильке. Сам Виганд отвечал за следственные мероприятия и посягательства на безопасность его страны со стороны иностранных разведок. Полковнику было заранее известно о том, что ливийцы планируют проведение силовых акций в Западном Берлине, но его попытки предотвратить их были на корню пресечены руководством ГДР. Виганда приводила в ужас мысль о том, что его собственные попытки предотвратить взрыв не удались.

Виганду в середине 1985 года стало известно, что Ливийское Народное Бюро (ЛНБ) — дипломатическая миссия, получившая аккредитацию в ГДР, — стремительно увеличивает свой персонал. Он знал, что ливийцев выдворили из стран Западной Европы после совершенного ими в Лондоне в апреле 1985 года убийства женщины-полицейского. Оно произошло во время демонстрации возле Ливийского Народного Бюро — так по приказу полковника Муаммара Каддафи назывались теперь посольства Ливии. Британское правительство потребовало закрытия Бюро и высылки всех ливийских дипломатов. В столице ФРГ Бонне двух ливийских дипломатов объявили персонами нон грата и выслали из страны. Тех, кому было позволено остаться, западные немцы взяли под неусыпный надзор. На европейские государства оказали сильное давление США, требуя жесткого отношения к Ливии после террористических актов, произошедших в аэропортах Рима и Вены 27 декабря 1985 года, унесших одиннадцать человеческих жизней и причинивших ранение более чем ста людям — в их числе были пятеро американцев и четверо самих террористов. Виганд пришел к мнению, что на этот раз местом нового террористического акта ливийцы избрали Западный Берлин.

Виганд не выполняет приказ Мильке

Не реагируя на приказы Мильке держаться подальше от ливийцев, Виганд завербовал ливийского чиновника в качестве секретного осведомителя. Тот попал в поле зрения полковника своими частыми попойками и валютными махинациями на черном рынке — уголовно наказуемыми деяниями, за которые иностранцам, не имевшим дипломатического иммунитета, грозил срок тюремного заключения. Чтобы избежать возможных неприятностей, ливиец дал письменное согласие выполнять задания Штази в качестве секретного агента. Этому новому агенту, получившему кодовое имя «Мустафа», суждено было сыграть ключевую роль в разоблачении ливийских террористов в Восточном Берлине.

29 ноября 1985 года на конспиративной квартире состоялась встреча Виганда с «Мустафой». Ливиец назвал Виганду имена ливийских секретных агентов, действовавших под дипломатическим прикрытием и размещавшихся на вилле ЛНБ в восточноберлинском районе Карлхорст, примерно в километре от представительства КГБ СССР в ГДР.

Затем «Мустафа» сообщил о том, что собственными глазами видел, как в ЛНБ привезли чемодан, в котором находились пистолеты с глушителями и какие-то свертки, скорее всего со взрывчаткой. Далее агент объяснил, что слышал разговоры о готовящихся террористических акциях против Запада и ликвидации ливийских эмигрантов из числа оппозиции. Виганд записал показания «Мустафы» на магнитофон.

Полковнику с трудом удавалось скрыть охватившее его возбуждение. Все его подозрения подтвердились. Он отправился в свой служебный кабинет на Рушесштрассе. Ехал полковник запутанным маршрутом, желая убедиться, что за ним нет слежки. Следовало опасаться наблюдения не только разведок западных государств, но и разведслужб таких «друзей», как Ливия, Южный Йемен, Ирак, Сирия, — все они также следили за восточногерманскими разведчиками. Виганду, ветерану разведки с 27-летним стажем, необходимо было подстраховаться — прибыв к себе на пятый этаж строения № 2, он собственноручно изложил на бумаге то, что было записано на магнитофонной пленке. Эту работу нельзя было доверить никому — информаторы Мильке находились повсюду. После этого Виганд пригласил к себе на совещание подполковника Вольфганга Штухли. Последний являлся его коллегой вот уже в течение двух десятилетий и, по словам Виганда, был «очень приличным человеком» и возглавлял 15-й отдел берлинского управления Штази, занимавшегося безопасностью работников посольств стран третьего мира.

Штухли прочитал стенограмму магнитофонной записи, которую Виганд уже отпечатал на бланке с грифом «совершенно секретно». В ней перечислялись имена и должности дипломатов Ливийского Народного Бюро: Джуна Ахмед — административный служащий, Отар Фарук Альфаги — офицер связи, Али Кешлаф — служащий консульства, Эль Амин Эль Шамес — служащий финансового отдела, Омар Али Шальбак — служащий консульства, Ибрагим Рамадан Хамуда — дипломат, Абдусалам Альреги — секретарь посольства.

Штухли сообщил своему коллеге, что знает их всех. По его словам, его агенты «Альба» и «Марио» сообщали о том, что ливийцы занимаются созданием базы, с которой будут производиться террористические акты. Он также обратил внимание на то, что число персонала ЛНБ постоянно увеличивается — в ноябре 1985 года оно достигло 75 человек, 34 из них обладали дипломатическими паспортами, выданными министерством иностранных дел, у семи человек были так называемые зеленые карточки посольского персонала, не относящегося непосредственно к рангу дипломатов, однако дававшего им карт-бланш при пересечении государственных границ, включая границу между Западным и Восточным Берлином.

Виганд сказал своему коллеге, что необходимо предпринять меры по предотвращению трагедии, памятуя о том, что вмешательство в дела ливийцев навлечет на их головы огромные беды, если об этом дознается Мильке. С главой МГБ шутки были плохи. Внушавший ужас своим подчиненным, Мильке был беспощаден в том, что касалось защиты коммунистической ГДР. В самой Штази существовало многочисленное управление внутренней безопасности аппарата, которое Мильке наделил практически безграничными полномочиями. Малейшее подозрение или любой конфликт с начальством могли привести к слежке за сотрудником министерства и его семьей, допросам с пристрастием и даже к тюремному заключению.

Штухли напомнил Виганду о том, что Мильке обеспечивал оружием и обучал людей арафатовского ООП, а также других арабских экстремистов.

«И не забывай о том, что шесть лет назад он отдал приказ не организовывать операций против террористов — и в особенности ливийцев — до тех пор, пока они не совершают преступлений на территории ГДР». Оба разведчика жарко спорили в течение нескольких часов, и Виганд все это время пытался убедить своего коллегу в том, что следует доложить Мильке о грозящей опасности. «Я просто не могу допустить, чтобы арабы устроили бойню в Западном Берлине».

Штухли был человеком, который под чьим-либо давлением быстро приходил в возбуждение.

«Райнер, ты заходишь слишком далеко! Знаешь, что с нами сделает Мильке, если хотя бы краем уха услышит о нашем разговоре?»

Однако Виганд не сдавался:

«Я все это знаю, но скажу тебе — меня это мало беспокоит. Боже, неужели ты не понимаешь, что всему миру станет известно о причастности ГДР к этим делам, а это сильно повредит репутации нашей страны в глазах всего мира и разрушит все то, что мы так долго создавали? И не забывай — ведь мы же не убийцы!».

Штухли было далеко до Виганда, получавшего высокие оценки на занятиях по диалектическому материализму на политзанятиях в Штази, и он в конце концов поддался на настойчивые уговоры коллеги.

Первый доклад Мильке

Контрразведчики всю ночь работали над текстом аналитической записки, зная при этом, что отчаянно рискуют.

Перепробовав около десятка черновых вариантов, Виганд собственноручно отпечатал окончательную верcb. этого взрывоопасного документа. Содержалось в нем следующее:

«Офицеры отдела надзора за иностранцами (Виганд) и 15-го отдела (Штухли), проведя независимое лруг от друга расследование, получили свидетельства о нижеследующем:

— ЛНБ ведет деятельность, несовместимую с дипломатическим статусом, и практически полностью посвятило себя разведывательной деятельности. Основная масса дипломатов ЛНБ и служащих административного аппарата ливийского представительства принадлежат к трем резидентурам различных секретных служб Ливии;

— ЛНБ незаконно осуществляет на территории ГДР планирование, организацию и выполнение террористических актов против Запада, и конкретно — взрывов и убийств противников правящего ливийского режима к Западном Берлине;

— оружие, боеприпасы и взрывчатые вещества хранятся в помещениях дипломатов ЛНБ и нелегально снятых квартирах граждан ГДР. Все это незаконно — с нарушением погранично-таможенных правил — было ввезено на территорию ГДР и переправлено на машинах с дипломатическими номерами в Западный Берлин;

— сотрудники секретной службы, находящиеся под прикрытием ЛНБ, проводят на территории ГДР широкомасштабную шпионскую деятельность, направленную против иностранных посольств — особенно посольств других арабских государств, и занимаются вербовкой агентуры из числа граждан ГДР, часть которых ориентируют на деятельность, враждебную министерству госбезопасности ГДР;

— установлено, что ряд иностранных граждан, сотрудничающих с ЛНБ, сотрудниками МГБ ГДР и западными разведслужбами, являются террористами и убийцами».

Виганд подписал этот документ и лично доставил его своему непосредственному начальнику генерал-лейтенанту Гюнтеру Кратчу, главе второго управления. Второе управление было одним из восьми управлений — а всего их было 58, — которые напрямую подчинялись Эриху Мильке. Эти восемь управлений включали в себя также 5-ю оперативную группу министерства тщательно засекреченную группу особого назначения, состоявшую из рейнджеров, снайперов и специалистов по подрывной деятельности.

Похмыкав, Кратч все-таки согласился отправить этот документ Эриху Мильке. Никогда еще за всю свою служебную карьеру Виганд так не нервничал. Кратч вернулся в состоянии сильного волнения. Мильке принял документ «на рассмотрение». Виганда это удивило — он ожидал взрыва негодования со стороны министра. Виганд размышлял о том, принял ли обычно свирепый Мильке одну из своих любимых «утренних конфеток» ^— реактиван-амфетамин или валиум (старшим офицерам Штази было известно, что Мильке принимает стимулирующие таблетки).

Виганду несколько раз позвонили из приемной Мильке — уточнялись некоторые детали подготовленного им документа. «Наверху» к делу отнеслись достаточно серьезно. К облегчению Виганда, у него не стали допытываться о том, вербовал ли он информатора из числа служащих ЛHБ, — ведь это является нарушением приказа министра госбезопасности.

Событие, пролившее свет на причастность восточногерманского режима ко взрыву в дискотеке «Ла Белль», произошло в середине декабря. Мильке организовал совещание в правительственной штаб-квартире на площади Маркс-Энгельсплатц, располагавшейся в самом сердце Берлина. На нем присутствовали Хонеккер и Эгон Кренц. Последний был членом Политбюро и секретарем ЦК СЕПГ, отвечавшим за государственную безопасность, правоохранительную систему и молодежную политику. Третьим присутствующим на этом закрытом совещании был Герман Аксен — член Политбюро и секретарь ЦК СЕПГ по международным отношениям. Хонеккер пригласил на совещание и четвертого — Гюнтера Кляйбера, члена Политбюро, курировавшего ближневосточные дела.

Мильке вручил каждому присутствующему копию ипалитической записки Виганда и его рапорта, а также аналитическую записку по документам Виганда, подготовленную Центральной аналитической группой министерства. После того как участники совещания закончили пение, Мильке как обычно собрал все копии и уложил их в свой портфель. Он был асом конспирации, остальные же участники совещания — просто младенцами в)гом смысле. Мильке никогда бы не допустил, чтобы материалы крайне щепетильного характера остались в руках партийных функционеров. Такого рода сверхсекретные документы доставлялись даже высшему руководству спецкурьерами. Их следовало читать в присутствии курьера, удостоверять знакомство с документом личной подписью, после чего все они возвращались обратно к Мильке. Министр госбезопасности оставлял подписанные копии в сейфе, стоявшем позади его стола и каждый вечер опечатывавшемся. Все остальные экземпляры уничтожались специальной бумагорезательной машиной.

Еще до конца совещания Мильке позвонил генералу Кратч у и приказал ему прибыть в министерство и ждать там его приезда. Кратч в свою очередь вызвал Виганда, которому было приказано находиться в приемной на тот случай, если он может понадобиться. Находившийся в состоянии нервного ожидания Виганд увидел, что прибыл Мильке. Министр молча кивнул ему. Мильке был более бледным, чем обычно. В своем строгом костюме с галстуком и в белой рубашке он более походил на служащего бюро ритуальных услуг, чем на министра госбезопасности. Виганд изо всех сил старался услышать, что происходит в кабинете его могущественного шефа. Ему хотелось хотя бы догадаться о настроении Мильке. Однако прочная дубовая дверь была абсолютно звуконепроницаема. Тем не менее один раз Виганд расслышал типичный звук работающей машины для уничтожения документов, способной менее чем за минуту превратить в конфетти содержимое папки толщиной в два сантиметра.

Появившийся в комнате Кратч подхватил Виганда под локоть и безмолвно вывел из приемной.

В своем кабинете Кратч сообщил, что Мильке рассказал ему о своей встрече с Хонеккером, Кренцем Аксеном и Кляйбером и о том, что Хонеккер приказал продолжать слежку за ливийцами, но не более того. Виганду было приказано отказаться от привлечения кого-либо из агентов и никоим образом не вмешиваться в дела ливийцев.

Кратч относился к числу сторонников твердой партийной линии. Он рассказал о том, что Мильке разразился речью о «ливийских товарищах», которые так много способствуют развитию экономики ГДР, и о важности торговых отношений с ними. Мильке напоминал генералу о том, что ливийцы также оказывают огромную помощь в разведывательных целях и являются союзниками в «антиимпериалистической борьбе». Мильке, как рассказал Кратч Виганду, с огромным воодушевлением заявил о том, что «маленькой Ливии» ничего не остается, как защищать себя от «большой Америки» с ее авиацией и флотом. «Под конец мне было сказано о том, — вспоминал Виганд, — что Америка враг номер один и что нам следует уделять больше времени поимке американских шпионов и не беспокоить наших ливийских друзей».

Виганд не удивился. Он знал, что восточногерманский режим исправно следует по пути сталинизма, знал об идеологической зашоренности руководства ГДР. Что касается Виганда, то для него опасность, исходившая от ливийской разведки, перевесила все идеологические соображения. Полковнику за долгие годы службы приходилось мириться со многим, но все-таки настал день, когда он наконец понял, что правительство ГДР исчерпало все лимиты терпимости в своей поддержке «антиимпериалистической борьбы».

Вопреки приказаниям Виганд продолжал при помощи агентуры разведывать планы ливийских террористов.

В начале марта 1986 года подразделение электронного слежения министерства госбезопасности ГДР перехватило директиву ЦРУ и ФБР своей европейской резидентуре. Восточногерманской контрразведке стало известно, что инструкции американской администрации призывали к большей агрессивности в деле выявления и уничтожения тайных баз террористов. В одной из них рекомендовалось усилить антитеррористическую разведывательную деятельность в Западном Берлине. Скорее всего, американской разведке стало известно, что иностранные миссии в восточной части этого города стали подобными базами.

К этому времени Виганд уже завербовал с полдюжины арабов-информаторов и усилил наблюдение за военными объектами в Западном Берлине. Большинство его «подопечных» были журналистами из различных арабских стран. Некоторым из них он настоятельно порекомендовал всячески активизировать свои связи с посольством США в Восточном Берлине, другим — чаще посещать пресс-клуб в Западном Берлине и постараться сблизиться с теми журналистами, которых госбезопасность ГДР подозревала в связях с разведкой США. Он приказал им выражать свое недовольство режимом ГДР и малую часть подаваемой им информации, способную заинтересовать разведку США, передавать этим лицам.

ЦРУ использует агентов Виганда

За довольно короткое время шесть агентов Виганда были завербованы разведкой США. Виганд и Штухли еще раз изучили свои досье на резидентуры американцев в Западном Берлине и пришли к заключению, что ЦРУ организовало новый отдел. Разведчики назвали новую операцию ЦРУ немецким словом «Дом» (Собор).

Самым перспективным двойным агентом Виганда был сириец, аккредитованный в Восточном Берлине Сирийским Арабским Информационным Агентством (САИА), тесно сотрудничавший с АДН — официальным информационным агентством правительства ГДР. Информация этого сирийца убедила Виганда в том, что проектом «Дом» не предусматривается использование арабских националистов для шпионажа против ГДР. Вместо этого, заключил он, ЦРУ использует их для внедрения в террористические группы, базирующиеся в Восточном Берлине, и в то же время хочет со временем сделать их агентами влияния. Виганда в очередной раз удивила способность ЦРУ находить и вербовать нужных людей. Похоже, что американцы всегда находили тех, кто вряд ли был нужен им в данный момент, но чьи семейные или общественные связи у себя на родине могли сослужить хорошую службу в будущем.

Имея на нужных местах двойных агентов и не опасаясь того, что новые усилия ЦРУ приведут к широкомасштабным шпионским действиям, Виганд смог сосредоточить свои усилия на Ливийском Народном Бюро. Он сосредоточил свое внимание на новичке, который проводил много времени с неким ливийским чиновником, подозревавшимся в террористической деятельности.

Этим новичком был Мусбах Абулгасем Этер, который получил в министерстве иностранных дел многоразовую въездную дипломатическую визу. Проверка по компьютеру установила, что он был членом подразделения секретной службы, руководимого Абдусаламом Зад махом, отвечавшим за проведение акций против противников режима Каддафи за пределами Ливии.

19 марта 1986 года Виганд через своего коллегу Штухли узнал, что информатор Али Хаана, носивший кодовое имя «Альба», сообщил о поступлении нового количества взрывчатки. Альба рассекретил планы взрыва школьного автобуса, перевозившего детей американских дипломатов из Восточного Берлина в американский сектор. Автобус пересекал Берлинскую стену на КПП «Чекпойнт Чарли» каждый будний день в семь часов утра. Нападение должно было состояться в конце месяца на перекрестке Кохштрассе и Вилыельмштрассе — как раз за углом от американского КПП. Двое юррористов должны были забросать автобус связками гранат. Палестинец «Альба», входивший в состав группы ливийских террористов, сообщил также о том, что планируется взорвать от ста до ста пятидесяти килограммов взрывчатки, спрятанной в автомобиле близ иысотного здания, в котором размещался шпрингеровский газетный концерн. К газетам этого концерна — «Ди Вельт», «Бильд Цайтунг» и «Моргенпост» — с презрением относился как восточногерманский режим — за их антикоммунистическую направленность, так и арабские экстремисты — за произраильскую, по их мнению, направленность. Виганда привело в ужас вышеупомянутое количество взрывчатки. Хотя состав ее был ему неизвестен, он тем не менее знал, что ущерб от взрыва будет огромным, и если он произойдет во время рабочего дня, то человеческих жертв будет очень много.

Виганд снова убедил Штухли, что необходимо привлечь максимальное количество агентов для круглосуточного наблюдения за Али Кешлафом, Ясером Храиди, Эламином Эламином — членами ЛНБ, обладающими дипломатическим статусом. Из этого трио самым опасным был Храиди. Он с 1975 года состоял в ООП и принимал участие в террористических актах в Западной Германии и Берлине против израильских учреждений и граждан и подозревался в убийствах нескольких человек. В одном из документов Виганд охарактеризовал его как человека «с невеликими умственными способностями, малообразованного, общительного, склонного к хвастовству, лжеца с преступными наклонностями, любителя женщин, склонного к употреблению алкоголя и наркотиков».

Группа наблюдения Штази прежде всех заметила Кешлафа, осуществлявшего разведку близ казармы «Макнейр» армии США в районе Лихтерфельде, армейского госпиталя на бульваре Унтерден-Айхе, военной комендатуры армии США и американской миссии на Клей-Аллее, ресторана для автомобилистов, посещаемого преимущественно американцами, и военной бензоколонки. Участились и его тайные встречи с другими арабами в Западном Берлине. Вскоре Кешлаф и его подручные переключили свое внимание на дискотеки, которые часто посещали американские солдаты. Прибывший в Восточный Берлин всего несколько дней назад ливиец Али Мансур проявлял особую активность. Он все свое время проводил за наблюдением за дискотеками «Ла Белль», «Стартдаст» и «Нэшвил», находившимися в американском секторе.

Начиная с 20 марта Виганд стал почти ежедневно получать информацию о планирующихся террористических актах. Каддафи, очевидно, придавало смелости то, что в европейских опросах общественного мнения не говорилось о сколько-нибудь значительной народной поддержке готовящихся против него вооруженных акций. Радиошифровку из Триполи, перехваченную восточными немцами, посчитали сигналом официального одобрения акции 26 марта.

Эта информация поступила к генералу Кратчу, который передал ее своему шефу Э. Мильке. Одновременно с этим к Виганду с просьбами о предоставлении информации стали обращаться члены Политбюро, что являлось верным признаком того, что верховное руководство находится в курсе всего происходящего.

23 марта Мильке приказал Виганду написать новый рапорт, на этот раз Хонеккеру. Полковник поставил на документе новую дату и дополнил его сообщением, что оперативная информация свидетельствует о том, что взрыв произойдет 26 марта. Он упомянул также о необходимости принять неотложные меры по предотвращению этого террористического акта. Виганд порекомендовал заместителю министра иностранных дел встретиться с главой ЛНБ Абдусаламом Альреги, а послу ГДР в Ливии отправить правительству Каддафи ноту протеста.

Виганда вместе с Кратчем вызвали к Мильке. Разгневанный шеф восточногерманского министерства Госбезопасности заявил полковнику, что разрешение на принятие действий было отвергнуто на самом «высшем уровне». Виганд почувствовал явную угрозу, когда Мильке напомнил ему о «чувстве политической ответственности». Шеф тайной полиции указал также на то, что «без оперативных свидетельств подобное политическое решение самым серьезным образом может ска-(лться на отношениях двух стран».

Позднее Виганд сообщил о случившемся своему коллеге Штухли, и они оба с негодованием отметили вслух, мягко говоря, несерьезный подход руководства к происходящему. В документе, составленном на следующий день — 24 марта, — Виганд попытался убедить Хонеккера и иже с ним пересмотреть свое решение, но последовал новый отказ.

В тот же день, когда стрелки часов уже показывали полночь, Штухли все еще находился в кабинете Виганда, обсуждая вместе со своим коллегой готовящийся it Западном Берлине взрыв.

«Я по горло сыт этими экстремистами, террористами и нашими товарищами, которые закрывают на это глаза, — сказал Виганд. — Ведь это может завтра обернуться и против любого из нас, когда мы будем лететь куда-нибудь на самолете или когда твоя семья отправится на прогулку на Александер-платц. Мы, как и любые другие люди, можем стать жертвами взрыва».

Утром 25 марта Храиди и Мусбах Эль Албани — официально являвшийся дипломатическим курьером, проезжали через «Чекпойнт Чарли» на своем «фольксвагене» с дипломатическими номерами в Западный Берлин. Восточногерманские пограничники как обычно лишь взглянули на дипломатические номера и пропустили их на ту сторону границы даже без досмотра автомобиля. На американском КПП западноберлинские полицейские также беспрекословно позволили «фольксвагену» проехать на территорию Западного Берлина. (Такова была политика союзной администрации, не признававшей законность Берлинской стены — «союзники» пускали любого в западные секторы города). Два араба ввезли в Западный Берлин чемоданчик, в котором (как сообщили Виганду) находилось два автомата с запасными обоймами, три пистолета с глушителями и семь ручных гранат. Смертоносный груз спрятали в квартире Имада Салима Махмуда, 35-летнего палестинца, значившегося студентом берлинского Технического университета. Он жил в пролетарском районе Берлина Кройцберге, который в последние годы плотно заселили турецкие семьи, — месте, где появление смуглолицего новичка осталось бы незамеченным. Эта — самая последняя — информация стала известна Виганду в полдень. Полковник пригласил в свой кабинет Штухли и по привычке включил радиоприемник, чтобы уменьшить вероятность подслушивания, после чего дал выход своим чувствам, высказав негодование теми сотрудниками Штази, которые заняли позицию невмешательства — «пока мы сотрудничаем с террористами, они ничего не будут предпринимать против нас».

«Мы должны взять дело в свои руки. Нужно стиснуть зубы и терпеть», — сказал Виганд Штухли, который согласился с ним. Малейший промах означал бы незамедлительный арест обоих контрразведчиков. На тот случай, если произойдет что-нибудь, они договорились, что будут молчать и отрицать не только свои планы, но даже саму мысль о каких-либо действиях, несовместимых со своим служебным положением.

Вечером 25 марта оба полковника заняли место в переулке возле дома, в котором обитал Али Кешлаф. Когда ливиец вышел из дома, они приблизились к нему и втолкнули в дверной проем. Виганд показал ему свое служебное удостоверение: «Мы из органов государственной безопасности».

Штухли грубо схватил Кешлафа за руку. Ливиец злобно прошипел, что арестовать его нельзя.

«А мы и не собираемся, — сказал ему Виганд. — Мы кое-что хотим сказать тебе. Мы знаем все о том, что вы планируете совершить в Западном Берлине… на дискотеках. Мы знаем все. Мы сообщим об этом в полицию кшадного Берлина. Если вы сделаете это, ГДР с тобой и твоими друзьями расправится без всякой пощады. Вы серьезно ухудшите отношения между ГДР и Ливией — «ся ответственность за это полностью ляжет на вас. Считай это предупреждением от товарищей и коллег».

Штухли отпустил араба, и оба офицера вернулись к себе на службу.

Весь следующий день и ночь они находились в нервном возбуждении, вслушиваясь в радиоволну западногерманской полиции. Спали они урывками, не иыходя из служебного кабинета Виганда. Но ничего не происходило.

Все следующее утро агенты Штази следили за женой Ясера Храиди, проживавшей в ГДР под именем Суад Мансур и обладавшей дипломатическим пропуском, в котором она именовалась служащей ЛНБ.

Она села в электропоезд надземки, направлявшийся в Западный Берлин, и поехала прямо на квартиру Имада Салим Махмуда, куда два дня тому назад было привезено оружие. Пробыв в квартире совсем недолго, женщина вскоре вышла на улицу, держа в руках чемоданчик с оружием, вернулась обратно в Восточный Берлин.

Два дня спустя ее мужа, в котором агенты Виганда опознали киллера и специалиста по взрывным устройствам из ливийской секретной службы, засекли за передачей чемоданчика с оружием в ЛНБ.

Генерал Кратч вскоре вызвал Виганда и Штухли в свой кабинет, расположенный в штаб-квартире Штази, и разразился тирадой, вызванной тем, что предсказанный обоими полковниками террористический акт не состоялся. Виганд парировал все упреки начальника, объяснив, что, по словам нескольких его информаторов, от намерения обстрелять дискотеку «Стардаст» из автоматов и забросать танцзал гранатами террористы отказались в самую последнюю минуту — они заметили, что поблизости находилось слишком много немецких полицейских. Более того, ливийцы решили, что дискотека находится слишком далеко от пограничного контрольно-пропускного пункта, через который можно было бы быстро скрыться с места происшествия. Начальник контрразведки Кратч обвинил обоих полковников в том, что они придумывают неубедительные оправдания за неправильное истолкование донесений своих двойных агентов. Виганда Кратч обвинил в обмане: «Вы сделали это, чтобы подчеркнуть собственную значимость». Он также высказал полковнику свое недовольство тем, что он, Виганд, ввел в заблуждение высшее партийное руководство ГДР. Из этого стало ясно, что Кратч получил серьезный нагоняй от начальства — от разгневанного Мильке, который, скорее всего, получил подобную взбучку от Хонеккера.

О предпринятых ими превентивных мерах Виганд и Штухли не сказали Кратчу ни слова. Уставшие и неуверенные в своем будущем, они вернулись в кабинет Виганда. Невзирая на неприятности, Виганд откупорил бутылку советского шампанского, и мужчины выпили за то, что их совесть остается чиста.

Они были убеждены в том, что смогли предотвратить кровавую бойню и сумели избежать международного скандала, который мог запятнать и без того не слишком безупречную репутацию их родной страны.

Кроме того, Виганд был убежден в том, что новая группа ЦРУ в Западном Берлине занялась сбором информации о деятельности ливийских террористов. Чтобы еще более удостовериться в этом, он при помощи своих шестерых двойных агентов, работавших также и на ЦРУ, решил подбросить американцам имевшуюся у него информацию о дате предполагаемого нападения ливийцев. Возможности, которыми ЦРУ располагала в Западном Берлине, намного превышали его собственные, и поэтому Виганд надеялся, что американцам удастся обезвредить ливийцев. Или же, по крайней мере, они смогут установить более надежную охрану на местах предполагаемых террористических актов. Кроме того, Виганд был уверен, что американцы перехватывают шифровки, которыми обмениваются Триполи и Восточный Берлин — на горе Тойфсльсбсрг находился пункт радиоперехвата Агентства Национальной Безопасности США.

Агенты Штази по-прежнему вели плотное наблюдение за ливийцами, но выяснить что-либо о конкретных планах террористических актов им так и не удавалось. А тем временем постоянно велось прослушивание радио- и телефонных переговоров между Восточным Берлином и Триполи. На магнитофонную пленку записывались все телефонные звонки ливийцев, проживавших в Берлине. Потайные видеокамеры были спрятаны и квартирах главных подозреваемых.

Виганд, проанализировавший записи телефонных звонков, пришел к выводу, что ливийцы стали более осторожными и понимали, что за ними ведется наблюдение. Они, очевидно, стали искать места утечки информации и, видимо, пришли к выводу, что появление полиции как раз перед началом запланированных силовых акций было не случайностью, а результатом сотрудничества между «этими немцами».

Виганд снова внимательно перечитал донесение своих филеров. Хотя Мусбаха, ливийского курьера, видели неподалеку от дискотек «Стардаст», «Ла Белль» и «Нэшвил» каждый день с 1-го по 4-е апреля в дневные часы, у Виганда все еще не было конкретных свидетельств того, что акция состоится совсем скоро. 4 апреля в 11.45 вечера границу пересек возвратившийся электричкой из Западного Берлина Эль Албани.

Взрыв в дискотеке «Ла Белль»

5 апреля с 12.30 до 2 часов утра Храиди находился в своей квартире на Ганс Лох-штрассе, располагавшейся примерно в трех километрах от штаб-квартиры Штази. Он слушал выпуски радионовостей из Западного Берлина и ответил на несколько телефонных звонков от неустановленных арабов из Западного Берлина. В 1.15 утра некто сообщил ему: «Это пока не удалось». После этого киллер-ливиец вышел из дома и поехал на Карл-Маркс-аллее в отель «Беролина» в Восточном Берлине, где к нему присоединился Мусбах.

В гостиничном номере на третьем этаже, напичканном прослушивающей аппаратурой специалистами Штази, они слушали специальную сводку новостей, транслируемую РИАС — радиостанцией американского сектора Берлина, в которой прозвучало сообщение о взрыве в дискотеке «Ла Белль».

Услышав это известие, Виганд пришел в ярость. «Эти свиньи перехитрили нас! Они забрали оружие и взрывчатку через переднюю дверь и вывели террористов наружу через заднюю». Полковник сильно разозлился на свою собственную беспечность.

«Мы слишком зациклились на том, что совершили добрый поступок, и начисто забыли об арабском коварстве», — сказал он Штухли.

Из «Беролины» Храиди позвонил Кешлафу, после связался с Эламином Эламином, получившим дипломатическую аккредитацию всего лишь месяц назад и засланным, по мнению сотрудников Штази, в Восточный Берлин специально для организации взрыва. Оба террориста уже знали о взрыве и поздравили друг друга с успехом акции.

Вернувшись в номер к Храиди, Эль Албани и Храиди составили текст записки, в которой брали на себя ответственность за взрыв: «Мы, арабские силы, действующие на территории Германии и Европы, берем на себя ответственность за взрыв в американской дискотеке в ответ на американскую афессию в заливе Сидра».

После этого ливийцы отправились в «Паласт-Отель», чтобы сделать звонок в какую-нибудь западногерманскую газету, но дозвониться им не удалось, и, таким образом, записка не была обнародована.

Все телефонные звонки из Восточной Германии находились под контролем сотрудников Штази. Некий сотрудник этой службы, зная, что прослушивание ведется и с западной стороны, желая оградить правительство ГДР от скандала, действовал, скорее всего, по собственной инициативе, отказавшись соединить террористов с Западным Берлином.

Незамедлительная реакция США

Устная реакция правительства США на кровавую Гюйню в Западном Берлине последовала незамедлительно: президент Рональд Рейган назвал Каддафи «обезумевшим варваром». Государственный департамент обвинил правительство ГДР в том, что оно могло предотвратить трагедию. Посол США в Западной Германии Ричард Бёрт заявил, что радиоперехваты разведки докапывают, что террористы прибыли из Восточного Берлина.

Для правительства ГДР это происшествие стало делом первостепенной важности. 9 апреля Виганд получил от Кратча неподписанный документ с грифом «совершенно секретно». Полковник предположил, что он, скорее всего, исходил от Хонеккера, главы государства и СЕПГ. В нем говорилось следующее:

«На основании необычайно острой политической реакции США по отношению к ГДР и СССР незадолго до и вскоре после инцидента в Западном Берлине и высказываний посла Соединенных Штатов в Бонне Ричарда Бёрта можно сделать заключение о том, что случившееся будет использовано для многочисленных лживых измышлений о терроризме. Следует полагать, что американцами будут найдены и «свидетельства».

Попытки США расширить круг своих западноевропейских союзников в объединенном фронте против Ливии провалились, и похоже, что Соединенные Штаты намереваются использовать «западноберлинский инцидент» для возобновления антиливийской кампании. Деятельность империалистических средств массовой информации (использование видеоматериалов телекорпораций APD/ZDF) и интервью британского информационного агентства «Ройтерс» указывают на то, что готовится широкомасштабная кампания по дискредитации ГДР и ее союзников».

В заключительной части документа говорилось о том, что «следует ожидать дальнейшей эскалации» и что позиция ГДР «должна продемонстрировать — особенно Соединенным Штатам, — что отношения ГДР со странами третьего мира являются ее суверенным делом».

Хонеккер был прав, утверждая, что европейские государства отказались присоединиться к экономическому эмбарго или каким-либо подобным действиям против Ливии, как к тому побуждали их всевозможные американские организации, в том числе и та, которую возглавлял заместитель госсекретаря США Джон Уайтхед. Подобная позиция Европы определялась уже сложившимися экономическими связями с Ливией. Например, Италия была крупнейшим партнером Ливии, и ежегодный оборот ее торговли с этим государством составлял 4,353 миллиарда долларов. Далее шла ФРГ, с оборотом в 2,881 миллиарда долларов. Европейский общий рынок импортировал из Ливии ежегодно нефти и газа на 6,4 миллиарда долларов и ввозил в год товаров на 3,8 миллиарда долларов. В те годы в Ливии проживало 40 тысяч европейцев.

Виганд понимал, что руководство ГДР опасалось жесткой реакции США на заигрывания с ливийскими террористами. Далее он узнал из документа, что ему предписывается «предпринимать необходимые меры против работников ливийского посольства только после того, как подобная мера больше не будет производить впечатление, будто это — вынужденная реакция на требования Соединенных Штатов».

Виганд с удовлетворением отметил, что Мильке наконец согласился «с неотложной необходимостью прекращения неправильного использования дипломатической неприкосновенности служащими посольств арабских государств». Однако в нижеследующем параграфе документа вновь ярко высвечивалась паранойя коммунистического руководства ГДР:

«Принимая во внимание тот факт, что эффективные межгосударственные отношения, установленные шшь в начале 1986 года, но уже продемонстрировавшие значительные экономические выгоды для ГДР, необходимые политические шаги в отношении ЛНБ следует осуществить в форме откровенных и дружественных переговоров. Все необходимые политические шаги по отношению к ливийцам необходимо объяснять как меры ГДР, направленные на гарантирование безопасности ЛНБ и противодействия антиливийской деятельности, осуществляемой империалистами».

Содержавшиеся в документе указания Виганд истолковал примерно так: «Отправляйся и вымой медведя, но чтобы при этом не намок его мех».

Генерал Кратч по телефону осведомился у Виганда, понял ли тот сложившуюся ситуацию, и прежде чем положить трубку, напомнил, что он должен неукоснительно следовать указаниям начальства: «Ради бога, не делайте ничего такого, что ливийцы могли бы истолковать как наше следование курсу американской политики. Помните, что главный наш враг — американский империализм. Это он наступает на Ливию, а не ливийцы наступают на США». Подобное Виганд слушал из уст своего главного шефа Мильке уже не первый раз.

Правительство ГДР понимало, что его репутации сильно вредит его причастность к политике экстремизма и терроризму..

Однако, с другой стороны, для восточногерманского руководства был немыслим и отказ от политики солидарности в «борьбе против империализма и поддержке национально-освободительных движений».

В своем заявлении от 10 апреля Хонеккер осудил терроризм и в явной попытке перевести с больной головы на здоровую посоветовал, что Западному Берлину т его полиции и таможне — самим следует навести порядок на границе. Ему-то, конечно, было известно, что Запад никогда не признавал Берлинскую стену законной государственной границей и, придерживаясь права на свободный въезд и выезд, никогда не станет проверять тех, кто въезжает в Западный Берлин с Востока.

Расследование Виганда продолжается

Расследование полковника Виганда начало принимать все более серьезные обороты. Не связанный более необходимостью скрывать свою деятельность от начальства, полковник взялся за поиск тех маршрутов, по которым ливийские террористы переправляли оружие и взрывчатку в Восточную Германию. Какое-то время он терялся в догадках, поскольку на всех пропускных пунктах весь дипломатический багаж просвечивался специальной аппаратурой. Значит, оставались лишь варианты контрабандного ввоза. Подчиненные Виганда разузнали кое-что в аэропорту «Шёнефельд», обслуживающем столицу ГДР. Информация, в которой полковник так нуждался, поступила 11 марта. Один из информаторов сообщил, что некая Ирена Шиффель, служащая государственной авиалинии «Интерфлюг», была замечена в контактах с ливийцами. Ее работа заключалась в сборе обычных дорожных документов у пассажиров ливийских авиарейсов. Иногда она забирала у них и какой-нибудь чемоданчик. Она оставляла его в служебном помещении, а по истечении смены забирала его с собой и покидала аэропорт без всякого досмотра.

Новое потрясение Виганд испытал, когда взялся за проверку биографии Ирены Шиффель. Все члены ее семьи и ряд родственников являлись сотрудниками государственной безопасности. Ее отец занимал довольно высокий пост в аппарате МГБ.

Виганд понимал, что не может предпринять что-либо против этой женщины, не получив разрешения от Мильке. Мильке дал добро только на «временное задержание».

В тот же вечер Виганд и Штухли пригласили Шиффель на допрос. Шиффель вела себя с необычным спокойствием. Вместо того чтобы назвать снос имя, она первые пятнадцать минут допроса просто молчала.

«Вы оказались в беде, и лучше всего для вас будет как можно быстрее во всем признаться!» — сказал Виганд допрашиваемой, миловидной стройной блондинке. Однако Шиффель продолжала хранить молчание. Тогда Штухли сказал ей, что она не оставляет им иного выбора, кроме как арестовать ее отца. Ирена Шиффель достала бумажник и извлекла из него клочок бумаги, который протянула Виганду. На нем был написан телефонный номер, по которому она попросила полковника позвонить. Не теряя времени даром, Виганд взялся за телефон. К его удивлению, на другом конце провода оказался «Коля» — так сотрудники Штази именовали своих коллег из советского КГБ. Полковник представился и, пренебрегая конспирацией, сообщил советским коллегам, что задержал женщину по имени Ирена Шиффель, которая попросила позвонить по этому телефонному номеру. Виганд держал трубку в руке, не поднося ее к уху. «Это Коля, он с ума сошел», — с улыбкой сказал он Штухли. После этого полковник сказал кагэбешнику, чтобы тот пришел на его конспиративную квартиру.

Офицер КГБ вскоре прибыл и сообщил обоим полковникам МГБ ГДР, что Шиффель — один из его агентов.

Повернувшись к женщине, он приказал ей отвечать на вопросы Виганда. Оказалось, что русским было известно о том, что ливийцы ввозят в Восточную Германию оружие и взрывчатку. Шиффель сотрудники КГБ завербовали в Ливии, где она оказалась в служебной командировке. В свою очередь — правда, с одобрения КГБ — она согласилась работать на ливийскую разведку. Завербовал ее не кто иной, как Ясер Храиди, выплачивавший ей крупные суммы в иностранной валюте.

Виганд прекрасно понимал, что русские часто безответственно поступают со своими друзьями из «братских государств». Но он счел это лишь новой вехой в истории вероломства КГБ, никогда не информировавшего сотрудников Штази о перевозках ливийцами оружия и взрывчатки.

Виганду вспомнилось заявление, сделанное советской стороной через 12 дней после взрыва в дискотеке «Ла Белль». Представитель министерства иностранных дел СССР Владимир Ломейко сказал, что заявление правительства США о том, что Советский Союз мог предотвратить трагедию, является «циничной ложью». Полковник не мог поверить тому, что генералу Шумилову — главе представительства КГБ СССР в ГДР — не было известно о деятельности ливийцев.

Виганда ожидал и еще один сюрприз: через день после его разговора с Шиффель он получил документ, озаглавленный следующий образом: «Перевод с русского — совершенно секретно». Именно таким образом КГБ передавало свои материалы министерству госбезопасности ГДР. В нем говорилось о том, что «Омар Даргам Салех, сын Сиккино — сестры Каддафи, планирует силовую акцию в ночном клубе войск США в Западном Берлине». Далее говорилось о том, что перевозку оружия из Каира «в столицу ГДР якобы должен осуществить некий Али-Хаджи Исмаил Сабрин, владелец фирмы по прокату автомобилей, находящейся неподалеку от каирского отеля «Амбассадор». Кроме этого, КГБ указывало на то, что Омар Даргам Салех организовал фирму по экспорту и импорту товаров в Восточном Берлине, его партнером является палестинец по имени Даррар.

Поскольку даты на этом документе не стояло, Виганду трудно было судить о том, проявило ли КГБ неожиданную любезность к своим коллегам или же документ был отправлен давно и застрял в пути из-за бюрократических проволочек в аппарате восточногерманского МГБ. Имен обоих арабов, упомянутых в документе, полковник ранее не слышал, однако принял послание КГБ как еще одно доказательство того, что русским было прекрасно известно о деятельности ливийцев в Берлине.

Три дня спустя Виганд получил свидетельства того, что русские действительно были замешаны к этом деле: ракеты ВВС и ВМФ США обрушились на военные сооружения и аэродромы ливийской армии, едва не поразив самого Каддафи. Это стало шоком для руководства ГДР. Через два дня должен был начать свою работу 11-й сьезд СЕПГ, и Хонеккер не хотел чтобы возмездие американцев омрачило предстоящее «партийное шоу». Сначала государственное информационное агентство АДД опубликовало опровержение правительства ГДР обвинений в том, что находящиеся в Берлине ливийские дипломаты подготовили взрыв в дискотеке «Ла Белль».

Хонеккер открыл партийный съезд с обвинения Соединенных Штатов «в варварской бомбардировке мирных ливийских городов». В числе гостей съезда был и Михаил Горбачев, энергично аплодировавший выступлению своего восточногерманского коллеги. Неужели КГБ даже главного советского лидера держал в полном неведении?

Фурор, который американцы произвели своей бомбардировкой Ливии, пока еще не улегся. Алан Томпсон, советник Фрэнсиса Мигэна, посла США в ГДР, выразил устный протест министру иностранных дел ГДР. Томпсон настаивал на том, что восточногерманское правительство обязано предпринять решительные меры в отношении ливийских террористов, которые действуют на территории ГДР под маской дипломатов. Восточные немцы отвергли эту ноту протеста и публично заявили, что американцы «не могут представить каких-либо доказательств» своих обвинений.

27 марта посол США посетил МИД ГДР и заявил, что у Соединенных Штатов имеются свидетельства того, что ливийское, посольство в Восточном Берлине планирует враждебные США мероприятия. Ответив Мигэну, что о подобном им ничего не известно, чиновники МИДа ГДР конечно же солгали.

Представитель Штази полковник Эрнст Хербт, присутствовавший на всех встречах с иностранными дипломатами, направился в штаб-квартиру МГБ сразу же после встречи с американским послом. Встретившись с Вигандом и Штухли, он сказал им: «Американцам известно, что кто-то прикрывает ливийцев». Виганд знал Хербта как трезвомыслящего и спокойного профессионала, возглавлявшего ранее резиденгуру Штази в Москве. Ему оставалось два года до пенсии, которые он дорабатывал «служа» в МИДе. Почему же он сейчас так взволнован, спросил его Виганд. «Я объясню почему, — ответил Хербт. — Американец стукнул кулаком по столу заместителя министра. Он был разъярен. Нам показалось, что мы снова вернулись в дни оккупации. Томпсон пригрозил, что Соединенные Штаты разорвут с ГДР все торговые связи и заставят другие западные страны сделать то же самое. Он также намекнул на то, что на готовящемся визите Хонеккера в США можно будет поставить крест».

Хонеккер очень хотел встретиться с президентом Рейганом, поскольку эта встреча могла помочь ГДР добиться столь страстного желания ее международного признания и уважения;

Затем Хербт, уже более спокойно, добавил: «Если вы что-либо знаете, то расскажите мне об этом, потому что нам надо знать, как решить эту проблему. Повторяю, у американцев есть какие-то свидетельства нашей причастности к этому делу».

Виганд ответил, что в данный момент сообщить ему нечего, но он доложит генералу Кратчу об опасениях Хербта.

Услышав донесение Виганда, Кратч улыбнулся: «Забудьте о Хербте, мы о нем позаботимся».

Виганд понял: Хербту прикажут держать язык за зубами.

Обвиним американцев

Вскоре Виганда вызвали на совещание, на котором присутствовали генерал Кратч и подполковник Зигфрид Нойберт, возглавляющий группу координации и планирования МГБ ГДР. Кратч с улыбкой протянул Ииганду стопку документов. Это была расшифровка телефонных переговоров между детективами западноберлинской полиции, обсуждавшими взрыв в дискотеке «Ла Белль». Один из детективов, скорее всего, был членом спецгруппы, сформированной для расследования взрыва. Его коллега спрашивал об успехах в расследовании дела. В ответ говорилось о гневной реакции американцев, которые также прислали специальную следственную группу. Он также пожаловался на отсутствие весомых улик и открыто высказывал свое сомнение: «Не сами ли они все это сделали?». Коллега полицейского поинтересовался, на чем основываются подобные подозрения. Его собеседник ответил, что, по словам некоего агента ФБР, у одного из американцев, погибших в результате взрыва в дискотеке «Ла Белль», имелся банковский счет, на который был сделан большой денежный вклад, происхождение которого никто не мог объяснить. По мнению детектива, сумма составляла 50 тысяч долларов. Агенты ФБР, приданные американскому посольству в Бонне в качестве атташе по вопросам юстиции, действительно побывали в Берлине и предложили помощь немецким сыщикам. Однако от их помощи отказались и в дальнейшем ходе расследования получить какую-либо информацию о вышеупомянутом банковском счете так и не удалось.

Виганд моментально разгадал замыслы Кратча: защита ливийцев была гораздо важнее для властей ГДР, чем предание убийц суду. Обращаясь к Виганду, подполковник Нойберт сказал, что Мильке поручил ему «разобраться в этом запутанном деле». «Мы не можем допустить, чтобы нас прижали к стенке. Уже и так возникла версия о том, что американцы сами все подстроили, чтобы получить повод для нападения на ливийцев».

Затем Кратч приказал Виганду «придумать что-нибудь, что можно было бы использовать для дезинформации противника». Полковнику, несмотря на его отношение ко всему этому, пришлось подчиниться. Вернувшись в свой кабинет, Виганд собрал своих подчиненных и спросил их, есть ли какая-либо информация, касающаяся подозрений в том, что американцы сами устроили взрыв в дискотеке. Один из его аналитиков сказал, что изучал статьи американских газет, в которых обсуждался вопрос о том, как американцам следует откликнуться на террористические акты в первые же недели после инцидентов в Риме и Вене. По его мнению, в этих статьях можно было найти кое-что полезное.

Подчиненные Виганда вскоре составили аналитическую записку, в которой содержался текст доклада Госдепартамента США о терроризме от 9 января 1986 года, который МГБ ГДР получило от своего вашингтонского агента. Это могло бы послужить поднятию общественного мнения против Каддафи, но Виганд не нашел в этом ничего того, что могло бы пригодиться в планируемой кампании дезинформации. Затем полковник прибег к краткому анализу, который фактически был чуть больше синопсиса — краткого изложения определенных отрывков из официальных заявлений и речей государственных деятелей, излагавшихся в «Нью-Йорк Таймс» примерно так:

«(21 января)… Однако белый дом предупредил, что за предлагаемой высылкой американцев (из Ливии) США готовы предпринять самые решительные действия в ответ на любые будущие силовые акции, инспирированные полковником Каддафи. Президент Рейган в интервью европейским журналистам назвал высылку американцев действием, которое позволит Америке «развязать руки».

(Госсекретарь Шульц в телеинтервью). В ответ на вопрос о том, предполагает ли президент Рейган, что следующий инцидент вызовет сильные ответные военные действия, министр Шульц отказался от каких-либо комментариев».

Аналитик также процитировал материал из «Нью-Йорк Таймс» от 23 января, где приводились слова директора ЦРУ Уильяма Кейси, сказавшего следующее: «Мы не можем и не станем воздерживаться от насильственных действий для упреждения или ответа на террористические акты».

Подводя итог, тот же самый аналитик писал, что нее эти заявления, а также неудача США в привлечении на свою сторону союзников, готовых осуществить санкции против Ливии, позволяют сделать вывод о том, что мировое сообщество и особенно западные союзники США не одобряют военные действия США против Ливии. Чтобы получить эту поддержку, Соединенным Штатам нужен инцидент, способный дискредитировать Ливию в глазах мировой общественности.

Генерал Кратч излучал удовольствие, когда прочитал эту аналитическую записку. «Мы покажем, что американцы сами совершили все это. Мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь занялся этим делом и сделал бы его очень аккуратно и умело. Я об этом позабочусь». Дело у Виганда забрали, и за него взялись «умельцы» из отдела дезинформации МГБ ГДР. Им помогли немецкие журналисты левацких убеждений, которые с удовольствием публиковали материалы антиамериканской направленности. Вскоре в различных газетах и журналах стали появляться статьи, в которых содержались намеки на причастность ЦРУ ко взрыву в дискотеке «Ла Белль». Самым горячим сторонником сказочников из Штази была левацкая газета «Тагесцайтунг» из Западного Берлина. Иностранные газеты и информационные агентства, включая и американские, публиковали материалы, в которых цитировались статьи из немецкой прессы. Газета СЕПГ «Нойес Дойчланд» перепечатала комментарий Юрия Львова из ТАСС, основанный на «свидетельствах», сфабрикованных руками сотрудников Штази.

В конце апреля Виганд подготовил для Мильке донесение о взрыве в «Ла Белль». Он написал в нем, что из работы следователей и аналитиков МГБ явствует, что «террористический акт был произведен по приказу высшего ливийского руководства и осуществлен резидентурой ливийской спецслужбы, находящейся в столице ГДР». Материально-техническое обеспечение было оказано ливийским посольством. Виганд заключал документ следующими словами: «Согласно абсолютно точным свидетельствам, полученным сотрудниками МГБ ГДР, непосредственную ответственность за планирование, подготовку, прикрытие и выполнение вышеупомянутого террористического акта несут следующие дипломаты и служащие ливийского посольства.

1. Мусбах Абдулгасем Этер, 33 года, гражданин Ливии. Кличка «Дервиш». Сотрудник резидентуры ливийской спецслужбы. Несет главную ответственность за случившееся.

2. Эламин Эламин, 48 лет, гражданин Ливии. Сотрудник резидентуры ливийской спецслужбы.

3. Али Ибрагим Кешлаф, 38 лет, гражданин Ливии. Резидент внешней разведки Ливии.

4. Эль Мунир Мадани, 36 лет, гражданин Ливии. Резидент военной разведки Ливии.

5. Ясер Храиди, он же Юсеф Салам, он же Абдул Салам Бахир Мокх, 27 лет, гражданин Ливии. Кличка «Нури». Сотрудник резидентуры ливийской спецслужбы.

6. Мусбах Эль Албани, 31 год, гражданин Ливии. Сотрудник спецслужбы.

Другие участники, не являющиеся служащими посольства Ливии:

1. Имад Салим Махмуд, 31 год, гражданин Ливии. Студент технологического университета Западного Берлина.

2. Мохаммед-Сулейман Бенали, 30 лет, гражданин Марокко, проживает в Западном Берлине, получает социальное пособие.

3. Али Мансур, 32 года, гражданин Ливана, проживает в Западном Берлине, получает социальное пособие.

4. Хамади Абу Джаббер, 26 лет, гражданин Марокко, проживает в Западном Берлине, безработный.

5. Салех Хабда, 31 год, гражданин Сирии, проживает в Западном Берлине, род занятий неизвестен.

6. Фаур Дахер, возраст неизвестен, гражданство неизвестно, палестинец. Владелец западноберлинской шскотеки «Даун Таун».

7. Суад Мансур, жена Храиди».

Одного из подозреваемых из этого списка, Фаура Дахера, владельца дискотеки «Даун Таун», перевезли после взрыва в Восточный Берлин в дипломатическом автомобиле, принадлежавшем ЛНБ, и поселили в квартире одного из дипломатов. Позднее его самолетом переправили в Триполи. Один из агентов Виганда сообщил, что за участие в террористическом акте заплатили не менее 10 тысяч долларов и что агенты ливийской разведки наградили его титулом «герой «Ла Белль».

Несмотря на подробный рапорт Виганда и продолжавшееся политическое давление США на правительство ГДР, против ливийцев не было предпринято никаких действий, кроме «дружеской дискуссии», которую Хонеккер предложил провести сразу же после инцидента в «Ла Белль».

Полковник Виганд вскоре пришел к выводу, что «дружеские переговоры» вряд ли заставят ливийцев отказаться от террористической деятельности в Западном Берлине и в других городах Германии.

29 января 1987 года состоялась встреча, на которой Кратч, Виганд и Штухли обсуждали обстановку, создавшуюся в связи с деятельностью ливийских террористов и последующими действиями Штази. Под конец Кратч сделал важное заявление, сообщив о своем согласии завести оперативное досье под кодовым названием «Люкс» с регистрационным номером XY 1076–87. В нем содержался подобранный в хронологической последовательности отчет о террористической деятельности ливийцев, а также рапорты Виганда и аналитические записки, ранее отправленные министру МГБ ГДР Мильке, и ответы самого министра Кратчу. На некоторых из них стояли рукописные визы самого Хонеккера. Какие бы то ни было документы о действиях Виганда и Штухли, противоречивших приказам Мильке и партийного руководства ГДР, конечно же отсутствовали.

Кратч, Виганд и Штухли пришли к единому мнению, что будут выступать в роли координаторов оперативной группы, имевшей дело исключительно с ливийским посольством. Доступ к информации этой оперативной группы был крайне ограничен, но в то же время эта «тройка» имела право привлекать к своей работе ресурсы всех управлений МГБ. Создание досье и оперативной группы обеспечивало легальную основу для разработки «ливийского дела». До этого действия Виганда и Штухли были преимущественно «нелегальными» в глазах министра госбезопасности ГДР. Тем не менее Виганд и Штухли по-прежнему прибегали к различным хитростям, поскольку знали, что отдельные их действия никогда не вызовут одобрения высшего руководства ГДР.

Запугивание американских дипломатов

В недрах правительственной бюрократии вызревал причудливый сценарий. В то время как подчиненные Виганду офицеры госбезопасности занимались слежкой за ливийцами, министерство иностранных дел подбрасывало все тем же ливийцам кое-какую информацию. Когда «ливийским дипломатам» и их подручным-террористам сообщили о сильном давлении со стороны США, их поведение сделалось более наглым и опасным. Они развернули мощную кампанию по запугиванию персонала американского посольства в Восточном Берлине.

Пользуясь автомобилями с дипломатическими номерами, ливийцы нагло преследовали американский автотранспорт. Они также располагались вблизи мест, где проживали американские чиновники, и близ самого посольства, ведя себя так, будто они намеревались осуществить физическое нападение и совершить насилие.

Синтия Милкер, служащая отдела по связям с общественностью посольства США, вспоминала, что «ливийцы внушали всем большое отвращение. «Ливийские дипломаты» преследовали американских чиновников и членов их семей буквально на каждом шагу. Они по телефону запугивали нас, угрожая убийствами и новыми взрывами».

Группы наружного наблюдения, подчинявшиеся Виганду, все это видели, а из записей телефонных разговоров, прослушанных сотрудниками Штази, было известно об угрозах ливийцев и содержании разговоров между встревоженными сотрудниками охраны посольства США. Несколько семей американских дипломатов переселили в более безопасные места.

Напряжение еще более усилилось, когда один высокопоставленный американский дипломат обратился с жалобой в МИД ГДР и потребовал от восточногерманского правительства дополнительных мер безопасности и сооружения стены вокруг посольства США. Эта просьба стала предметом иронических высказываний и «висельного юмора» со стороны сотрудников МГБ ГДР. Тем не менее это произвело в правительстве достаточный переполох, и Эриху Мильке пришлось отдать приказ о круглосуточной охране посольства прекрасно обученными спецгруппами, находившимися под его персональным контролем. На крышах зданий напротив посольства разместили снайперов, а вооруженные до зубов сотрудники министерства госбезопасности опять-таки круглосуточно по пятам следовали за автомобилями, принадлежавшими ливийскому посольству. По крайней мере дважды автомобили МГБ ГДР сталкивались с ливийскими машинами, тараня их сзади, в то время как сотрудники Штази целились в террористов из автоматов марки «Скорпион». Контрмеры восточногерманской госбезопасности в конечном итоге возымели успех, и наглые бесчинства ливийцев прекратились.

Новое убийство

Предупрежденные неким двойным агентом об усилившейся деятельности американской разведки, ливийцы установили постоянную слежку за живущими в Западном Берлине арабами, которые не имели отношения к группам террористов. Этих арабов подозревали в сотрудничестве с американскими властями не только ливийцы, но также и сотрудники МГБ ГДР.

В числе подозреваемых был Мохаммед Ашур, бывший дипломат, сотрудник ливийского посольства в Бонне. Он разочаровался в политике Каддафи и, отказавшись возвращаться в Ливию, перебрался в Западный Берлин. Ашур еще раньше установил «неофициальные контакты» с 22-м антитеррористическим управлением МГБ ГДР, возглавляемым полковником Харри Далем. Через несколько дней после взрыва в «Ла Белль» Ашур стал чуть ли не ежедневно бывать в Восточном Берлине. За ним вели наблюдение агенты Виганда, обнаружившие, что бывший дипломат старается установить контакты с несколькими арабами, в том числе и с сотрудниками ливийского посольства.

Утром 2 мая 1986 года тело Мохаммеда Ашура с огнестрельным ранением головы было обнаружено в Трептов-парке, близ мемориала героям второй мировой войны и берега реки Шпрее, протекающей через Восточный Берлин. Как было установлено позднее, Ашур был убит за день до этого.

Убийство вызвало серьезную тревогу в штаб-квартире МГБ. Памятуя о прежних связях Ашура с управлением по антитеррористической деятельности, власти почувствовали, что убит ливиец именно из-за его связей и в качестве недвусмысленного предупреждения министерству госбезопасности — держаться подальше от ливийцев. Только что начатое дело об убийстве немедленно забрали у криминально-следственного управления Народной полиции ГДР. За расследование взялась следственная группа МГБ — так называемая «специальная комиссия», являвшаяся частью 9-го управления. Ее руководителем был генерал-майор Р. Фиштер, подчинявшийся напрямую Эриху Мильке. Эта комиссия была создана для расследования таких преступлений и; происшествий, как аварии, пожары и тому подобное, когда возникало подозрение на «угрозу безопасности государства». Следственная группа, возглавлявшаяся полковником Эвальдом Пика, имела d своем составе лучших криминалистов и судебно-медицинских экспертов, набранных из рядов Народной полиции ГДР и оснащенных первоклассными техническими средствами, намного превышавшими по качеству обычные для восточногерманской полиции средства.

Офицеры этой группы, с которыми Виганду пришлось тесно сотрудничать, пришли к заключению, что убийство совершили Мусбах Абулгасем Этер, один из террористов, осуществивших взрыв в дискотеке «Ла Белль», и Юсеф Эль Салех, агент ливийской секретной службы. Министерству госбезопасности ГДР удалось установить, что Эль Салех въехал на территорию ГДР за несколько дней до случившегося специально для убийства Ашура.

Чуть позже один агент-двойник сообщил Виганду, что убийство было «заказано» секретной службой из Триполи. Оно явилось наказанием за то, что Ашур «стал агентом ЦРУ», и демонстрацией того, что «США бессильны перед Ливией».

В заключительном рапорте по делу об убийстве Ашура (кодовое название «Операция «Люкс») говорилось о том, что операцией руководил Кешлаф. Он заманил Ашура в Восточный Берлин под предлогом встречи с сотрудниками ливийского посольства. Был обнаружен автомобиль, в котором убили Ашура. На заднем сиденье были найдены следы его крови. Были также идентифицированы отпечатки пальцев — они принадлежали Этеру и Эль Салеху. Оружием убийства послужил автоматический пистолет «беретта» калибра 7,65 миллиметра. Кроме того, была проведена баллистическая экспертиза, установившая, что оружие идентично оружию, которым ливийское посольство официально снабдило Кешлафа. Идентифицировать оружие было достаточно просто — производился пробный отстрел любой единицы стрелкового оружия, официально ввозимого на территорию ГДР, и гильзы с пулями помещались в специальное хранилище МГБ.

Вскоре после убийства Ашура один из подчиненных Виганда тайком проник в жилище Кешлафа и осмотрел хранившееся там оружие. Из него явно совсем недавно стреляли.

После этого офицеры из отдела по расследованию убийств и контрразведки взяли дело в свои руки и в соответствии с уголовным кодексом ГДР арестовали Этера, предъявив ему обвинение в убийстве. Однако прежде чем отправить ливийца в тюрьму, Виганд и его коллеги получили от Мильке приказ освободить убийцу. За Этером сохранился его дипломатический статус, и в 1986 году он несколько раз совершил поездки в ливийскую столицу. В январе 1987 года он снова отправился в Триполи и был задержан там ливийскими властями, в то время как велось следствие о его деятельности, несовместимой со статусом дипломата. Контролеры из трех ливийских спецслужб вылетели в Берлин. После того как они обнаружили, что контрразведчиками ГДР ведутся оперативные мероприятия против ливийского посольства, Этера реабилитировали. Но тем не менее из Ливии его больше никогда не выпустили.

Несмотря на ошеломляющие свидетельства против Этера, руководство ГДР не пожелало поступиться своими принципами и заблокировало арест убийц Ашура и отказалось от суда над ними. Убийство Ашура, подобно взрыву в «Ла Белль», для Хонеккера, Кренца, Аксена и Мильке было «вынужденным злом». «Интересы государства» и политика «добрых братских отношений с врагами своего заклятого врага — Соединенных Штатов» — были для них главнее всего. Эль Салеху, прибывшему в Восточный Берлин специально с целью убийства, удалось вернуться в Триполи спустя всего лишь девятнадцать дней после трагедии.

Ливийские террористы залегли на дно до самого конца 1986 года. Виганд и полковник Штухли продолжали вести за ними постоянное наблюдение, теперь уже окончательно убедившись в том, что ливийцам известно о ведущейся за ними слежке.

Новая угроза

9 апреля от наблюдателей в аэропорту «Шёнефельд» Виганду стало известно, что в ГДР по дипломатической низе вернулся Мусбах Этер. Его сопровождал еще один ливиец — Садех Абусревиль. Их обоих встретили «дипломаты» из ливийского посольства и по отдельности расселили в различных квартирах. Абусревиля отвезли и дом к 26-летней немке по имени Сильвия Пфеннигчаус. Согласно сводкам МГБ ГДР, это место являлось резидентурой ливийской спецслужбы.

Виганд почувствовал, что могут возникнуть неприятности, и сообщил Штухли о приезде Этера. Он также показал ему фотоснимки, тайно сделанные в аэропорту. Взглянув на них, Штухли хлопнул себя ладонью по лбу и простонал: «О господи, эта свинья Этер вернулся». Показав на фотографию Абусревиля, он добавил, что никогда не видел его, но поскольку он сопровождает Этера, то «должно быть это — самая отъявленная каналья».

Виганд согласился с ним, и оба полковника сами решили взять Абусревиля «в разработку» — не привлекая никого из подчиненных, под свое собственное круглосуточное наблюдение. Было также решено тайно проникнуть в жилище ливийца и обыскать его вещи.

На следующий день после прибытия нового ливийского «дипломата» в Восточный Берлин, когда тот выехал пз дома на машине с дипломатическими номерами, за рулем которой сидел Этер, Виганд проник в его квартиру. Он пренебрег дополнительными мерами безопасности и не стал выставлять «часового». Подобрав ключи, Виганд вошел в жилище ливийца. На виду на кухонном столике лежал открытый чемоданчик из кожзаменителя. Он был набит документами исключительно па арабском языке. Виганд обнаружил также два рисунка, в одном из которых он признал чертеж западноберлинского аэропорта «Темпльхоф», в другом — расположение билетных касс авиалиний «Пан Америкен» и «Бритиш Эйруэйз» в здании находящегося в Западном Берлине небоскреба «Европа-Центрум». Виганд понял, что перед ним планы будущих террористических актов, и быстро перефотографировал их.

Вернувшись в штаб-квартиру МГБ, Виганд сказал переводчикам, что ему срочно нужен общий поверхностный перевод принесенных им документов. Получив перевод, полковник понял, что его догадки оказались верны. На 25 ноября были запланированы взрывы — одновременно — в билетных кассах обоих авиалиний, за день до американского праздника — Дня Благодарения.

Абусревиль находился в баре «Паласт-отеля» на Либкнехтштрассе, в центре города, километрах в пяти от штаб-квартиры МГБ ГДР, Похоже, что ливиец ожидал кого-то.

Виганд сложил фотокопии документов и рисунков в портфель и отправился в «Паласт-отель». Когда он вошел в вестибюль, то увидел сидевшего лицом ко входу полковника Штухли. Подсев к нему, Виганд вынул из портфеля фотокопии документов и сказал своему коллеге: «Тут все. Благодаря типичной арабской небрежности я без труда вычислил его подчиненных. Абусревиль — не единственный агент секретной службы, он также и участник будущих террористических актов». Взглянув на рисунки, Штухли коротко произнес: «Начали». Виганд отправился в бар, а его коллега остался в дверях, намеренно приняв типично «полицейское» выражение лица, и поправил наплечную кобуру с «макаровым» так, чтобы араб видел ее. Виганд приблизился к столику Абусревиля. Разыгрывая роль грубияна-полицейского, он потряс перед лицом араба фотокопиями документов. Перепуганный ливиец с расширившимися от удивления глазами глядя на документы, стал медленно подниматься с кресла. Виганд рывком усадил его на место. «Мои документы!» — воскликнул Абусревиль на ломаном немецком, беспокойно оглядываясь на стоявшего в дверях Штухли со скрещенными на груди руками и торчащей из-за пазухи кобурой пистолета и зловеще смотревшего на него. Виганд сказл арабу, что ему известно, кому принадлежат эти документы, но попросил его не беспокоиться, потому по это только копии, а оригиналы находятся на прежнем месте. После этого полковник показал ему свое удостоверение личности. «Я — кадровый офицер министерства госбезопасности и хочу вам кое-что сообщить как коллега коллеге. Нам все известно о ваших планах, какое-то время мы просто наблюдали за вами и держать язык за зубами. На этот раз все будет по-другому», затем Виганд решил сблефовать и сказал: «Сегодня vrpoM мы сообщили западногерманской полиции обо исем и передали все ваши фотографии».

Он показал ливийцу несколько фотоснимков, начав с тех, которые были тайно сделаны в момент прибытия араба в ГДР, а затем серию других, снятых позднее, чтобы показать, что каждый его шаг находился под неустанным надзором восточногерманской контрразведки.

Затем Виганд сказал Абусревилю, что он «больше никогда не вернется в Ливию», если посмеет осуществить свои планы, и посоветовал ему побыстрее убираться из ГДР и больше не возвращаться в эту страну. Пока вы еще находитесь здесь, постарайтесь не совершать неправильных поступков… Мы очень раздражительны». Прежде чем ливиец успел что-либо ответить ему, Виганд повернулся к нему спиной и стремительно мы шел из бара.

Находясь в Берлине, ни один из арабов не переехал через Берлинскую стену на Запад. Ливийцы практически не покидали своих роскошных квартир. 20 мая Виганд и Штухли проследили за тем, как Абусревиль и Мусбах Aбулгасем доехали до «Шёнефельда», где сели в самолет, отправившийся в Триполи. Когда авиалайнер ливийской авиакомпании поднялся в воздух, Виганда охватил смех. Полковник Штухли поинтересовался, чем вызвано веселье его коллеги. «Да все просто — я попросил сделать мне новые копии с документов Абусревиля и отправил их в Триполи вместе с запиской, в которой я передал привет от МГБ ГДР».

Два месяца спустя, 1 июля, в Восточный Берлин прибыл Абдукарим Эль Садек, приближенный полковника Каддафи, куратор ливийской разведки.

Информаторы Виганда из числа персонала ливийского посольства сообщили, что Эль Садек проверяя резидентуры разведслужбы, свившей гнезда в посоль стве, и занимался расследованием обвинений, выдвинутых против «дипломатов» Кешлафа, Храиди, Этера я Абусревиля. Вышеназванный инспектор вернулся в Три поли 31 июля. В отчете Эль Садека, который сотрудники Штази получили через своих агентов в Триполи говорилось, что ливийское посольство в Восточной Германии «полностью контролируется сотрудникам МГБ ГДР, которые затрудняют осуществление разведдеятельности». Таким образом, тайные операции в Восточной Германии «оказались полностью скомпрометированы».

Оперативные игры, которыми «дирижировали) Виганд и Штухли, похоже, произвели желаемый эффект также и на главу ливийской разведки Юниса Белкассима. Эти игры (именно так называл их Виганш включали в себя предоставление двойным агентам свидетельств внедрения в ливийское посольство агентов западных разведок и министерства госбезопасности ГДР. Виганд также собрал некоторое количество видеозаписей и магнитофонных пленок, которые он отослал Белкассиму в качестве доказательства того, что ливийцы нарушают моральные предписания Корана. Почти все они принимали участие в сексуальных оргиях, появлялись в состоянии опьянения в общественных местах принимали наркотики, а также совершали такие преступления, как контрабанда и валютные спекуляции.

От своих агентов Виганд узнал, что Эль Садек порекомендовал ливийскому руководству прекратит использование ЛНБ в качестве прикрытия для шпионской и террористической деятельности. В 1988 году это и было сделано. Офицеры контрразведки ГДР заподозрили, что после этого ливийцы стали использовать исключительно нелегалов — законспирированных агентов без дипломатического прикрытия.

Последний рапорт, касающийся «Операции «Люкс», оставляет очень мало сомнения в том, что именно игры» Виганда предотвратили взрывы в билетных кассах авиалиний «Пан Америкен» и «Бритиш Эйруэйз». Кроме того, они, вероятнее всего, помешали осуществлению и других террористических актов, в том числе и убийства трех противников режима Каддафи и налета на западноберлинскую синагогу с целью взятия заложников. Запланированные террористами нападения на школьный автобус, ресторан для автомобилистов, бензозаправку и здание шпрингеровского газетного концерна так и не были осуществлены.

Летом 1990 года в Восточной Германии все еще находились ливийские террористы, в числе которых пыл и Мусбах Этер, вернувшийся в ГДР в качестве корреспондента ливийского информационного агентства Джана. Выписанные в Западном Берлине ордера на арест не получили никакого хода. К этому времени министерство государственной безопасности было уже распущено. Михаэль Дистель, министр МВД последнего восточногерманского правительства, ответственный за отправление правосудия, намеренно отказался передать дело о взрыве в дискотеке «Ла Белль» и других террористических актах в прокуратуру Западного Берлина. Когда же оно все-таки попало в руки западноберлинской полиции, террористы уже скрылись. Кроме того, все документы, на которых стояло имя и подпись Эриха Хонеккера, бесследно исчезли из этого досье.

В середине августа 1990 года западноберлинской полицией был задержан Али Мансур, выискивавший какой-нибудь из западноберлинских ресторанчиков в качестве объекта террористического акта, однако был выпущен за недостатком доказательств. Расстроенный арестом Мансура, произошедшим летом 1990 года, Этер поспешил вернуться в Триполи.

В январе 1991 года западноберлинским полицейским повезло. Из Ливии в Западный Берлин вернулся владелец дискотеки «Даун Таун» Фаур Дахер. Дахера)рестовали по обвинению в неназванном сексуальном преступлении, однако прямых свидетельств его причастности ко взрыву в дискотеке «Ла Белль» не было.

Дело о взрыве в «Ла Белль» раскрыто

Прокурор Берлина был полон решимости наказать виновников взрыва в дискотеке «Ла Белль». В 1994 году дело наконец сдвинулось с мертвой точки. Сыщики, работавшие с западными немцами, нашли Ясера Храиди в Ливане, где тот отбывал полуторагодичное тюремное заключение за какое-то незначительное преступление. Просьба об экстрадиции была удовлетворена в мае 1995 года, и Храиди снова оказался в Западном Берлине. Этера также арестовали по его возвращении в Западный Берлин. Храиди и Этер упорно отрицали свою какую-либо причастность к взрыву в дискотеке «Ла Белль». Следователь отдал приказ о взятии Храиди под арест, однако счел, что свидетельства против Этера были недостаточны. Последний был отпущен на свободу и немедленно покинул Германию. Хотя в распоряжении судебных органов и имелись документы, заведенные министром госбезопасности ГДР по делу о взрыве, которые в 1990 году были положены под сукно, как и те документы, которые в 1989 году захватил с собой бежавший на запад Виганд, они все так же продолжали копаться в архивах Штази. В 1996 году была обнаружена некая разорванная папка с документами. После того как ее содержимое аккуратным образом привели в порядок, прокурор смог добиться ордера на арест и закрытия дела.

В октябре 1996 года берлинские сыщики арестовали Али Хаана и его жену Верену. В тот же день греческая полиция арестовала сестру Верены, которую звали Андреа Хойслер. Это произошло в курортном городе Фессалоники. В январе 1997 года Хойслер выслали в Германию. Впоследствии обвинения в убийстве были выдвинуты против Храиди, Али Хаана и его жены Верены. Хойслер и Этера обвинили в соучастии в преступлении, однако последнему удалось скрыться. Полиция обнаружила Этера в Риме, где 26 августа 1997 года и арестовала его силами специальной антитеррористической группы и быстро выслала в Берлин.

Ошеломляющие свидетельства против всех четырех террористов подтвердили ту информацию, которую десять лет назад предоставил полковник Виганд, хотя Виганд и не знал о том, какую роль в деле сыграли обе женщины и Али Хаана, информатор Штази, носивший кодовое имя «Альба».

Али Хаана познакомился с Вереной Хампель в столице ГДР в 1974 году. В те годы сам он проживал в Западном Берлине. В следующем году молодые люди обратились с заявлением о регистрации их брака и просьбой о выдаче выездной визы, намереваясь уехать в Ливан. В тот самый момент в дело вмешалось министерство госбезопасности ГДР. В разрешении на брак было отказано, а на Верену оказали сильное давление — от нее потребовали порвать отношения с арабом. В январе 1981 года Верена забеременела. Восемь месяцев спустя МГБ приказало отказать Али Хаана в праве въезда в Восточный Берлин. Вскоре состоялась конспиративная встреча Хаана с неким сотрудником МГБ, на которой араб согласился стать секретным сотрудником Штази. Верена также согласилась стать информатором госбезопасности и получила кодовое имя «Петра Мюллер». В результате этого было получено разрешение на брак и Верене разрешили переехать в Западный Берлин, что она и сделала в начале 1982 года. Позднее Али Хаана и его жена-немка выполняли некоторые незначительные шпионские задания вроде проверки указанных адресов и подбора людей для потенциальной вербовки.

В 1984 году Али Хаана открыл свой собственный ресторанчик, однако через три месяца прогорел и влез в большие долги. Возникли и семейные проблемы, впрочем, не слишком серьезные — супруги продолжали жить под одной крышей. Вплоть до 1985 года постоянной работы у Верены не было. Она оставила шпионскую деятельность и жила на выплаты социального обеспечения, а также зарабатывала на жизнь проституцией.

К этому времени выплаченные ей министерством госбезопасности деньги составили сумму в 14 тысяч немецких марок (примерно 4500 долларов). Али Хаана тем временем прилежно исполнял деятельность информатора и носил имя «Альба», контактируя со многими арабами и особенно часто с Ясером Храиди. Когда Кешлаф и Храиди получили от ливийской разведки задание подобрать места для вероятных террористических актов, Храиди привлек к этому Али Хаана. Они подобрали шесть таких мест и 30 марта во время совещания в ливийском посольстве в Восточном Берлине отобрали три из них. В конечном итоге Кешлаф, Эламин и еще два ливийских агента-оперативника остановили свой выбор на дискотеке «Ла Белль».

3 апреля прилетевший из Ливии специалист-взрывотехник Масуд Абуагела занялся изготовлением бомбы, в то время как Храиди отправился в Западный Берлин, чтобы убедить Али Хаана и его жену пронести бомбу в дискотеку. Верена ответила согласием, и Храиди вручил ей в качестве аванса за предстоящую работу 6 тысяч немецких марок (2500 долларов). Ее муж получил соответственно 9 тысяч марок (3750 долларов).

Вечером 4 апреля Андреа поддалась на уговоры своей сестры Верены отправиться на дискотеку. Сестры проживали на одной квартире и были в курсе планов заговорщиков. В «Ла Белль» они приехали еще до наступления полуночи. Бомбу, лежавшую в матерчатой сумке, принесла Верена. Женщины сели в углу неподалеку от стойки бара. Андреа прикрыла собой Верену, пока та устанавливала согласно инструкциям Хаана часовой механизм бомбы. Верена заказала маленькую бутылочку шампанского. Энцо Диннунно, владелец дискотеки, велел бармену Стиву Ричардсу подать им коктейль под названием «Киви Уандер». Управляющий Ральф Зеефельд поболтал с обеими женщинами, затем потанцевал с Андреа. После часа ночи дискотека стала наполняться американскими военнослужащими. В 1.35 женщины ушли с дискотеки и, взяв такси, поехали к себе домой. Они вряд ли слышали взрыв, прогрохотавший через пять минут. Свидетели вспоминали, что он оыл не очень громким, каким-то приглушенным.

Позднее Верену Хаана и ее сестру Андреа опознали как тех самых женщин, сидевших как раз на том месте, где произошел взрыв. Мусбах Этер признался в том, что участвовал в подготовке взрыва, но категорически отрицал обвинение в убийстве Ашура в мае 1985 года.

Со стороны обвинения не было ничего сказано о ом, признали ли обе женщины свою вину в организации взрыва. Однако на основании деталей, содержащихся в обвинительном акте, вполне можно предположить, что все-таки сознались в содеянном. Суд над пятью преступниками был запланирован на весну 1997 года, однако вскоре был отложен по причине смерти главного свидетеля.

Поскольку отправление правосудия в Германии происходит крайне медленно, то, как сказал автору» гих строк один чиновник, суд может еще тянуться около четырех лет.

Глава 10
Игровая площадка для международного терроризма

Поддержка международного терроризма руководством ГДР началась в середине 60-х годов, когда ослабленный гонкой вооружений Советский Союз уже на мог в одиночку вести подрывную деятельность в глобальном масштабе.

В июне 1960 года советские эмиссары побывали в гостях у своих восточногерманских союзников и потребовали от них участия в «политической деятельности» государств третьего мира. Руководствуясь главным образом соображениями экономии, русские закрепили за ГДР Ближний Восток и Африку. Позднее они добавили к этому списку Латинскую Америку. Вальтер Ульбрихт, глава СЕПГ и правительства ГДР, в прошлом теснс сотрудничавший с советскими органами госбезопасности, взялся за дело с великим усердием. Ульбрихт и его Политбюро увидели в предложена СССР прекрасную возможность установить экономические связи и добиться признания ГДР хотя бы государствами третьего мира. Восточная Германия находилась в изоляции, причиной которой являлась боннская доктрина Галльштейна, призывавшая к разрыву дипломатических отношений с любой страной, официально признавшей ГДР. В конце 60-х годов ситуация изменилась, когда западногерманский канцлер Вилли Бранд провозгласил новую политику сближения с Восточной Епропой, получившую название «Остнолнтик» — восточной политики.

Контакты, устанавливаемые в разнимающихся странах, имели первоначально подпольный характер. Главным образом это определялось специфической деятельностью министерства госбезопасности ГДР. У себя на родине, в ГДР, офицеры МГБ готовили кадры для нелегальной работы — коммунистов, а также прочих лиц из числа враждебно относившихся к Западу, особенно Соединенным Штатам и Израилю. Подобные контакты участились настолько, что Политбюро СЕПГ Решило создать особое учреждение для дальнейшего осуществления нелегальной «учебы».

Герман Аксен, возглавлявший международный отдел Политбюро, стал главным исполнителем этого дела. Он нашел себе для этой цели прекрасного партнера в нще Эриха Мильке, поскольку для этой цели идеально подходила школа МГБ, располагавшаяся в Потсдаме-Эйхе. По приказу Мильке было создано управление внешних сношений. Размещалось оно не на территории школы МГБ, а в строго засекреченном местечке близ Потсдама, за пределами Восточного Берлина. К конце 1969 года в этом управлении открылось новое отделение, и в течение нескольких лет его «ученики» были главным образом члены арафатовской Организации Освобождения Палестины (ООП). Сотни людей прошли подготовку по разведывательным и контрразведывательным операциям. Необходимости учить их обращению с оружием, взрывчатыми веществами или приемами рукопашного боя не было. На тайной «инаугурационной» церемонии открытия этого управления Мильке сказал: «Эти люди уже знают, как надо воевать. Это они могут нас кое-чему научить в деле обращения со взрывчаткой».

В апреле 1971 года увлеченность Мильке своей работой на посту главы тайной полиции достигло масштабов, достойных настоящего трудоголика: кроме вопросов внутренней безопасности ГДР и внешней разведки, а также поддержки отношений с международными террористами, он еще и контролировал важнейшие, события внутрипартийной (СЕПГ) жизни. Он давно уже понял, что Москву начинает все больше беспокоить буйное поведение Вальтера Ульбрихта, даже несмотря на энергичные действия последнего в оказании помощи национально-освободительным движениям. Когда Ульбрихта отправили в отставку, русские решили, что его место должен занять Эрих Хонеккер. Хонеккер был секретарем ЦК СЕПГ по вопросам безопасности и, следовательно, — товарищем Эриха Мильке по оружию. Мильке сумел сблизиться с Хонеккером, не ущемляя самолюбия Ульбрихта. Таким образом, когда из Страны Советов поступил соответствующий сигнал, было вполне естественно, что глава Штази, поддержал Хонеккера, выступавшего против Вальтера Ульбрихта. В награду за это Хонеккер предоставил Мильке пост в самом влиятельном партийном органе — Политбюро. С тех пор он стал пользоваться неограниченной и никем не контролируемой властью в руководстве министерства госбезопасности ГДР, — до тех, правда, пределов, пока это не мешало коренным интересам СЕПГ. В том, что касалось отношений ГДР с террористами, Хонеккер являлся уступчивым руководителем, который никогда не отказывал Мильке в его просьбах и неизменно следовал советам министра госбезопасности.

Солидарность Штази с террористами

Весной 1974 года, когда Мильке вернулся с одной из своих многочисленных консультаций с Москвой, он незамедлительно отдал приказ о созыве большого совещания руководителей главного управления МГБ. Оно состоялось в Лихтенберге — одном из районов Восточного Берлина, в импозантном здании на холме, в самом центре огромного комплекса министерства госбезопасности. Сотрудники госбезопасности называли это местечко Фельдхеррнхюгель (холм фельдмаршала), потому что здесь Мильке отдавал свои распоряжения и манере верховного главнокомандующего. Он открыл совещание своим обычным призывом к бдительности. После того Мильке сообщил, что «наши друзья» (он всегда называл так русских) в очередной раз попросили ГДР укрепить отношения с зарубежными государствами и особенно со странами Ближнего Востока.

Лишь немногим из присутствующих было известно о том, что МГБ уже занимается обучением арабских террористов в тайных лагерях неподалеку от Берлина. Но те, кто хотел узнать немного больше положенного, ироде полковника Райнера Виганда, сразу поняли, что главная тема совещания — помощь террористам, хотя сам Мильке этого слова не употребил. В своем выступлении глава МГБ упомянул о том, что вопрос мирового господства — победа в противостоянии капитализма и социализма — будет определяться позицией стран третьего мира.

Мильке сообщил присутствующим, что арабский мир особо пристально следит за исходом этой эпической схватки и что «в борьбе с империализмом решительный вклад в дело победы социализма сделает тот, кто будет контролировать разведывательные организации этих стран».

Первый шаг в деле укрепления предпринятых Советским Союзом усилий Мильке сделал через два месяца после совещания в Фельдхеррнхюгеле в отношении Народной Республики Южный Йемен — ближайшего идеологического союзника СССР в арабском мире.

Столица Йемена Аден с ее великолепной базой имеет важное стратегическое значение в качестве базы для морских операций СССР в Индийском океане. Долгие годы КГБ держал там свой контингент, однако сотрудникам могущественной советской организации приходилось в этой стране нелегко. Как выяснил КГБ, внедрение в ряды йеменской марксистской партии и работа с охранниками правительства и местными разведчиками было весьма нелегким делом из-за нескольких здешних интриг. Это было еще одной причиной того, что Москва попросила МГБ ГДР помочь ей в йеменских делах. 3-й отдел главного управления «А» получил команду «разрабатывать йеменское направление». Этот отдел отвечал за создание легальных резидентур в странах, дипломатически признавших ГДР, и в среде участников «освободительных движений». Полковник Фидлер начал работать в Адене, имея в своем подчинении лишь 60 офицеров, и добился там столь значительного успеха, что контингент сотрудников Штази быстро увеличился до ста человек.

Как и их предшественники из КГБ, восточные немцы решили, что йеменское министерство государственной безопасности отличается крайне неудовлетворительной организацией и большой уязвимостью, способствующей внедрению в его ряды агентов вражеских разведслужб.

Первоочередной задачей полковника Фидлера была перестройка структуры министерства в соответствии со структурой Штази и внедрение его подчиненных — восточных немцев — в каждый из отделов в качестве «инструкторов». Таким образом восточные немцы добились определенного контроля и доступа ко всем оперативным делам, включая подготовку и помощь террористам: Южный Йемен был главной тренировочной площадкой для различных международных террористических организаций, которые получали материально-техническую поддержку со стороны йеменской разведки. Благодаря своему привилегированному положению сотрудникам Штази удалось составить обширные досье на террористов и их подпольную деятельность. Деятельность Штази в Южном Йемене занимала, пожалуй, главнейшее место в ее связях с международным терроризмом за пределами ГДР.

Внешней разведке Маркуса Вольфа приносила ощутимую помощь ее поддержка со стороны различных ближневосточных и африканских разведслужб. Третьему отделу удавалось также получать ценнейшую информацию, касающуюся западных разведок.

Западные немцы, нарушавшие законы сноси страны и еще каким-либо образом скомпрометировавшие себя, становились зачастую объектами нербоики сотрудниками министерства госбезопасности ГДР. Сотрудники МГБ получали полную оперативную поддержку в подслушивании разговоров дипломатов, бизнесменов и туристов из ФРГ, оказавшихся в Африке и на Ближнем Востоке. «Нам удается действовать так, как будто мы находимся дома», — сказал как-то Фидлер полковнику Виганду. Многочисленные высококлассные разведывательные операции Штази уходили своими корнями в страны Ближнего Востока. Главному управлению «А» удавалось также осуществлять специальные операции, когда предстояло забросить своих агентов в Западную Германию. Эти операции можно было осуществить лишь с помощью йеменских спецслужб, которые в знак благодарности получали от своих восточногерманских коллег чистые бланки паспортов и других документов, а иной раз — фальшивые. Виганду удалось узнать от своих товарищей, что МГБ частенько пользовалось услугами террористических организаций для ликвидации изменников — своих бывших коллег.

Необходимо особо подчеркнуть, что связь с международным терроризмом осуществляло главным образом не 22-е управление — международное антитеррористическое подразделение Штази, а больше — 3-й отдел главного управления «А». Еще задолго до того, как контрразведка столкнулась с проблемой терроризма, главное управление «А» установило прекрасные отношения с зарубежными террористическими организациями, особенно из стран арабского мира.

Тем временем в ГДР обучение «бойцов национально-освободительных движений» продолжалось полным ходом. Виганд, «опекавший» иностранцев, проживавших в ГДР, какое-то время испытывал подозрения в том, что сотрудничество правящей верхушки Восточной Германии значительно расширилось. Однако у него не было никаких свидетельств этого, за исключением того, что он видел, как увеличивается число официальных лиц из радикальных арабских государств, встречавшихся с партийными и правительственными чиновниками ГДР.

16 марта 1979 года полковник Биганд встретился со своим агентом «Тони» — лидером курдской организации, проживавшим в Западном Берлине. Встреча оказалась отнюдь не рядовой. Курд, находящийся в изгнании по причине своей оппозиционности правящему иракскому режиму, рассказал, что через несколько дней в восточногерманский аэропорт «Шёнефельд» прибывает Абу Дауд, целью приезда которого является встреча с террористами, действующими в Западном Берлине и ФРГ.

Виганд в этот момент вспомнил, что он ощутил в свое время, посмотрев фотографии последствий кровавой бойни, устроенной на Мюнхенской олимпиаде в 1972 году, когда были убиты 11 израильских спортсменов и один офицер западногерманской полиции.

Пять террористов было застрелено полицейскими. Абу Дауд, лидер группы «Черный сентябрь», сотрудничавший с ООП, был опознан оставшимся в живых террористом как главный организатор мюнхенской резни. Двумя годами ранее Дауд бежал из Иордании, после того как местные власти узнали, что он является руководителем группы палестинских террористов, пытавшихся свергнуть короля Хуссейна. Дауд, он же Вали Саад, он же Юсеф-бин-Ханна, родился в 1937 году в Шилу, близ Иерусалима. Здесь же обучался юриспруденции и работал учителем. Его настоящее имя было Махмуд Одех. В 1973 году в Иордании его приговорили к смертной казни за участие в покушении на жизнь короля Хуссейна. Тем не менее, после того как «Черный сентябрь» совершил нападение на посольство Саудовской Аравии в Хартуме и Париже и пригрозил новыми террористическими актами против Иордании и других арабских стран, Хуссейн полностью простил Дауда.

Дауд в Восточной Германии

Если бы «Тони» не был столь нужным агентом, Ииганд посчитал бы поступившую от него информацию полным вздором. У полковника просто не укладываюсь в голове, что Дауд осмелится отправиться в ГДР, а особенно в Восточный Берлин. Виганд задумался над тем, почему Дауд чувствует себя в безопасности. Принимая во внимание границы с Западным Берлином, израильская разведка «Моссад» и другие спецслужбы могли бы легко обнаружить и ликвидировать его.

Подробности, сообщенные «Тони», в том числе и известия от агентов на Ближнем Востоке, убедили Виганда в том, что Дауд на самом деле появится в ГДР. Информатор предупреждал, что Дауд, скорее всего, проведет встречи с террористическими группами с целью становления новых руководящих структур в Западной Европе и ФРГ и, одновременно, планирования новых силовых акций.

Неприятие Вигандом терроризма заставило его незамедлительно принять нужные действия. Было уже далеко за полночь, когда он вернулся в свой служебный кабинет в штаб-квартире МГБ. По телефону он связался с несколькими своими подчиненными. Всю ночь и псе следующее утро контрразведчики перелистывали страницы многих десятков тайных досье. В результате проведенной работы полковник Виганд написал донесение генерал-полковнику Бруно Беатеру, первому заместителю Мильке. Причина, по которой он обратился к нему, а не к Мильке, заключалась в том, что Беатер, по его мнению, был настоящим, реальным руководителем, практиком, а не «партийным боссом», каковым являлся Мильке. Виганд, отзывавшийся о генерал-полковнике как о единственном «нормальном человеке» в рядах аппарата МГБ, считал, что проблему с визитом в ГДР Дауда лучше всего будет решать с Беатером, ветераном коммунистического движения, в годы второй мировой войны воевавшим в составе Красной Армии.

Донесение Виганда, имевшее гриф высшей секрета ности и датированное 17 марта 1979 года, содержало в себе подробную информацию о встрече с информатором, а также данные на самого Дауда. В нем также содержалась рекомендация арестовать Дауда сразу по прибытии или же, если его арест будет невозможен по политическим причинам или из опасений террористических актов в ГДР, отказать ему во въезде в ГДР. Не успел Виганд передать свое донесение офицеру связи чтобы тот передал его замминистра МГБ, как его вызвали к полковнику Харри Далю, руководителю 22-го управления. Даль желал услышать от Виганда, что тог намеревается делать с Даудом.

Виганда охватило подозрение. «Что вам известно об этом?» — спросил он у Даля. Тот ответил, что ему стало известно о ночном бдении Виганда и о том, что Виганд связывался с полковником Гельмутом Фойгтом из 22-го управления.

«Ну, хорошо, значит будем работать над этим делом вместе, — предложил Виганд. — Дауд собирается послезавтра приземлиться в Шёнефельде. Мне кажется, его следует арестовать».

Обычно дружелюбный, Даль сделался вдруг грубыц и безапелляционным тоном отчеканил: «Никого арестовывать вы не будете! Нечего совать нос в это дело. Дауд прибывает в ГДР вполне легально, по приглашению. Министр назначил меня лично отвечать за круглосуточную охрану Дауда».

Виганду сначала показалось, что это шутка. Прежде чем он успел сказать что-либо, Даль добавил, что если полковник не хочет иметь неприятностей, то ему следует прекратить копаться в этом деле. Поскольку поведение Даля было столь необычным, Виганд понял, что шагнул за границы дозволенного. Однако невзирая на это, он отправил свое донесение генералу Беатеру, который незамедлительно откликнулся на него. Виганду было сообщено, что делом Дауда занимается 22-е управление и получен приказ «прекратить какие либо действия».

Однако на данном этапе развития событий Виганду уже было поздно выполнять приказ: его агент «Тони» уже был задействован в этом деле и получил указания продолжать сбор информации. «Тони» н свою очередь привел в действие свою собственную агентурную сеть. Колее того, как он мог сказать своему агенту-курду, что правительство ГДР пригласило убийцу-палестинца к себе качестве почетного гостя?

Хотя Виганд не мог арестовать Дауда, он мог по крайней мере наблюдать за ним и отслеживать каждый его шаг, чтобы воспользоваться этим в будущем. 19 марта 1979 года он отправился в аэропорт «Шёнефельд», где видел, как пресловутый террорист спустился на землю по трапу самолета первого класса авиалинии «Интер-флюг», прибывшего из Дамаска.

К удивлению Виганда, Дауда встречала представительная правительственная делегация. Он еще больше удивился, увидев своего старого приятеля Вольфганга Краузе, выступавшего в роли мажордома этой делегации. Краузе некогда возглавлял один из отделов управления внешних сношений ЦК СЕПГ.

Какое-то время он пропал из поля зрения Виганда, хднако полковнику было известно, что Краузе периодически бывает с дипломатическими заданиями в Ливане и Сирии.

В аэропорту Виганд выяснил, что Краузе теперь является заместителем директора Комитета международной солидарности ГДР и сейчас исполняет роль почетного сопровождающего» Абу Дауда.

Из Шёнефельда Дауд выехал в правительственной машине, сопровождаемый другим автомобилем, в котором Виганд признал машину управления по борьбе с терроризмом. Виганд следовал за ними на безопасном расстоянии. Первую остановку Абу Дауд совершил в здании ЦК СЕПГ. Следовательно, террорист был почетным гостем самого Центрального Комитета! Полковник решил про себя, что теперь его вряд ли что может удивить в этой жизни. Его вера в непогрешимость руководства ГДР стремительно пошла па убыль.

Теперь Виганд знал, что в ЦК устроен прием в честь Абу Дауда, однако имена его участников ему были неизвестны, но он был достаточно осторожен, чтобы как-то проявлять заинтересованность к этому делу.

Из ЦК Дауда отвезли в Комитет солидарности на новый прием. Поселили «почетного гостя» в роскошном номере «Метрополя» — в ту пору самого шикарного отеля Восточной Германии, находившегося на Фридрихштрассе, всего лишь в паре кварталов от Стены и КПП «Чекпойнт Чарли». Виганд обратил внимание на то, что охраняли Дауда офицеры из управления по борьбе с терроризмом, а не телохранители из Штази обычно занимавшиеся охраной высших правительственных чиновников или гостей ГДР из числа Особо Важных Персон.

В течение недели, которую Дауд провел в Восточном Берлине, для него был также устроен прием в миссии ООП. Он также встретился с рядом официальных лиц в посольствах Сирии и Южного Йемена.

После отъезда Дауда полковника Виганда почтил своим визитом полковник Даль.

«Ну так что, понял ты наконец, кого хотел арестовать? Он ведь друг нашей страны, политический функционер высокого ранга». Но не успел Даль начать новую фразу, как у Виганда негодующе вырвалось: «О боже, но ведь Абу Дауд террорист!». Даль, снова входя в роль дружелюбного жизнерадостного товарища-коллеги, потянулся к своему портфелю, извлек из него папку и протянул ее Виганду: «А кто доказал, что он террорист? Если бы у «вессиз» (западных немцев) были конкретные доказательства его вины, его бы включили в список лиц, разыскиваемых полициями всех стран. Ты видел ордер на арест Дауда? Проверь это, когда я уйду, а потом полистай эти документы. Ты найдешь там немало забавного!».

Не успела захлопнуться за Далем дверь, как Виганд потянулся к толстому справочнику лиц, разыскиваемых полицией всех стран мира. Даль был прав, Дауд в этих списках не значился. Когда полковник открыл оставленное Далем досье, первым, что он унидел, оказалась большая фотография, из пояснения к которой значилось, что она была снята в апреле 1974 года на государственных похоронах французского президента Жоржа Помпиду. Дауд находился в числе почетных гостей траурной церемонии. Из досье далее явствовало, что в 1977 году Дауда арестовали во Франции, но немедленно с извинениями выпустили на свободу. Выяснилось, что он, носивший тогда имя Радем Юсеф-бин-Ханна, находился во Франции в качестве гостя правительства, и прибыл в эту страну с миссией Национального Совета Палестины, членом которого он являлся. Незадолго до ареста он был принят министром иностранных дел Луи де Гиринго, До самого последнего дня его пребывания во Франции Дауда охраняли два офицера французской полиции.

Виганда не слишком удивил тот факт, что некоторые западные государства также всячески обхаживали Дауда. Однако он усомнился в том, что их действия были в идеологическом отношении такими же, как и действия восточногерманского руководства. Напротив, как заподозрил Виганд, они, скорее всего, были вызваны опасениями, что любое предпринятое против Дауда действие может вызвать усиление терроризма в их странах.

После отъезда Дауда полковник Виганд побывал на совещании, где присутствовали офицеры контрразведки из Польши и Венгрии, что дало ему возможность обменяться с коллегами взглядами на сущность терроризма. Каждый раз, упоминая имя Дауда, Виганд неизменно называл его террористом. По государствам коммунистического блока Дауд путешествовал под личиной активиста палестинского освободительного движения и гак же, как и во время его пребывания в ГДР, ему нсегда выделяли охрану из числа сотрудников тайных полиций. Его встречали прямо у борта самолета и увели из аэропорта без всякого досмотра. Селили Дауда исключительно в шикарных отелях. Когда был построен восточногерманский «Паласт-Отель», он стал для него буквально вторым домом. Виганд обратил внимание на то, что Дауд обычно занимал номера в самом конце этажа, где охрану можно было разместить вполне «ненавязчиво».

Позднее Виганд рассказывал автору этих строк: «Это было то самое время, когда я уяснил для себя значение слова «нормальное» арабское поведение, когда на словах лицемерно отвергалось употребление алкоголя и осуждалось аморальное поведение, а на самом деле от жизни получали все мыслимые удовольствия. Женщины пачками валились к арабам в постель. Деньги швырялись направо и налево. Это было отвратительно».

Что еще сильно раздражало Виганда и его сослуживцев, так это их собственная, правда косвенным образом, оплата «красивой» жизни террористов. «Мы должны были шесть раз в год ^— каждый второй месяц — отчислять сумму денег, равную сумме наших партвзносов, в «фонд международной солидарности». Для полковника Виганда этот взнос составлял 120–150 немецких марок (60–75 долларов).

Чиновник Комитета международной солидарности Краузе, являвшийся ключевой фигурой в руководстве ГДР, долгие годы опекал арабских террористов. Этим Комитет всегда отвечал за поддержание международных контактов СЕПГ, которые вполне могли запятнать репутацию ГДР, — особенно это касалось связей восточных немцев с курдами. Официально Комитет представлял себя как благотворительную организацию, занимавшуюся исключительно сбором одеял, медикаментов, денег и иногда оказывавшую особо нуждавшимся профессиональную подготовку. Краузе встречался с Абу Даудом и после падения Берлинской стены, да и после того, как было сформировано новое правительство, — они встретились в представительстве ООП в Восточном Берлине 12 декабря 1989 года.

Мильке и организация Освобождения Палестины

Желание Мильке укрепить связи своего министерства с арабскими террористами значительно усилилось, когда он 12 августа 1979 года принял главу разведки ООП Абу Ийяба (это был военный псевдоним Салаха Халафа). На встрече также присутствовали генерал-майор Герхард Найбер, только что вернувшийся из Эфиопии, где он возглавлял группу сотрудников МГБ ГДР, курировавшую работу тайной полиции тамошнего диктатора Мен гисту Хайле Мариам а. Третьим представителем Штази был полковник Харри Даль, руководитель 22-го управления. Чтобы произвести впечатление на своего арабского гостя, Мильке устроил встречу в своем служебном кабинете на третьем этаже здания министерства госбезопасности ГДР. Прежде чем приступить к делам, Мильке провел палестинца по всем роскошно обставленным помещениям своего кабинета, каждое из которых было отделано различными сортами древесины — красного дерева, дуба, березы. Особую гордость министра госбезопасности составляла «трофейная» комната, где находились сотни подарков от «дружественных» секретных служб и его коллекция бюстов Карла Маркса и Ленина.

Глава Штази начал совещание с того, что попросил Ийяба передать благодарность Ясеру Арафату за то, что тот воздержался от «осуществления каких-либо действий против президента США во время советско-американских встреч в Вене». Мильке сказал, что он доволен тем, что это важное международное событие прошло без каких-либо проблем». Мильке также сделал акцент на то, что правительство ГДР полностью симпатизирует политическим устремлениям ООП. «Мы уделяем большое внимание палестинскому движению сопротивления и другим революционным силам, борющимся против политики Соединенных Штатов Америки и провокаций израильских агрессоров. Вместе с Советским Союзом и социалистическими странами мы будем делать все возможное для поддержки этой борьбы», — сказал он Ийябу.

Когда с протокольными формальностями было покончено, Мильке приступил к более серьезным делам. Он заверил присутствующих в том, что министерство предоставит палестинцам в соответствии с просьбой руководства ООП две снайперские винтовки западного производства, боеприпасы к ним, а также требуемое количество ручных гранат. Будут также предоставлены специальные подводные мины для взрыва кораблей. Ийяб выразил свою благодарность, после того как Мильке сказал следующее: «Мы также окажем оперативную техническую помощь параллельно с поставкой взрывчатых веществ, а также поможем с подготовкой кадров. Надеюсь, что все это послужит усилению работы ООП в данной области». Получившим такие добросердечные напутствия террористам оставалось лишь немного подождать, когда можно будет использовать Восточный Берлин в качестве базы для планирования и осуществления силовых акций против американцев и западных немцев.

«Шакал» в Восточной Германии

Несколько дней спустя после совещания руководства госбезопасности с руководителем палестинской спецслужбы Виганд узнал от своего информатора, что человеком, въехавшим в ГДР с южнойеменским дипломатическим паспортом № 001 278, на самом деле был международный террорист Карлос. О последнем месте пребывания этого родившегося в Венесуэле убийцы, ему было известно лишь четыре года назад. В этот раз венгерская служба государственной безопасности (AVH) сообщила МГБ ГДР о том, что Карлос въехал на территорию Венгрии, и о том, что ее сотрудники вступали с ним в «контакт». Венгры сообщили также, что Карлос, чье настоящее имя Ильич Рамирес Санчес, находится под контролем — иными словами, что за ним ведется наблюдение.

Виганд вспомнил о том, что Карлос якобы осуществил с венгерской базы свое нападение на проходившую в Вене конференцию стран — участников ОПЕК, всемирной организации стран экспортеров нефти, как раз накануне рождества 1975 года. Два араба — участника конференции — и офицер австрийской полиции были убиты. Карлос и его подручные захватили одиннадцать «нефтяных» министров и потребовали самолет для вылета в Ливию, а затем в Алжир. Отпустив нескольких министров из менее значительных стран, террористы пригрозили убить заложников из Саудовской Аравии и Ирана. Обоих выкупили Австрия, Саудовская Аравия и Иран, за сумму, как утверждалось, в несколько десятков миллионов долларов, скорее всего за 50 миллионов. Предполагалось, что деньги были перечислены в один из аденских банков. После того как заложники были отпущены, террористы вылетели в некую арабскую страну, предположительно в Ливию.

Неужели Карлос организует себе базу в Восточном Берлине? Тот факт, что стартовой площадкой его действий был Южный Йемен, с которым МГБ ГДР сотрудничало самым тесным образом, могло означать, что в Берлине кто-то предоставил ему надежное пристанище.

Полковник Виганд поручил группе своих подчиненных сделать фотоснимки новоявленного «гостя» ГДР. Сопоставление этих фотографий с фотографиями, опубликованными в предыдущие годы в международной прессе, убедили его, что «южнойеменский дипломат» и есть Карлос.

Виганд связался с одним из офицеров 20-го управления, отвечавшего за безопасность партийных и государственных органов. Последний подтвердил подозрения полковника: это действительно был Карлос. Виганду сказали, что 20-е управление получило сообщение о пребывании Карлоса в ГДР непосредственно из уст Эриха Мильке, приказавшего ничего не предпринимать против «южнойеменского дипломата», а лишь «наблюдать за ним». По словам виганда, его коллеги из 20-го управления оказались в довольно необычной ситуации. Когда они начали наблюдение за своим «подопечным», то очень удивились, заметив, что Карлоса сопровождают офицеры из управления по борьбе с терроризмом, в числе которых был и подполковник Фойгт. Поэтому, с одной стороны, им необходимо было продолжать наблюдение за Карлосом, чтобы отслеживать все его контакты. А с другой стороны, им следовало его охранять с целью предотвращения возможных покушений на его жизнь.

В результате постоянного наблюдения стало известно, что Карлос проводит все свое время либо в посольстве Южного Йемена, либо в отеле «Метрополь». Еще одним излюбленным местом времяпрепровождения легендарного террориста и его окружения был ночной бар «Хаус-Беролина» отеля на бывшей Сталин-аллее. Этот бар, располагавшийся на верхнем этаже здания, отличался красивым интерьером. Здесь был фонтан, окруженный искусственными пальмами, которые придавали заведению тропический колорит. В Восточном Берлине Карлоса опекало не только южнойеменское посольство, но также и сирийское, предоставившее ему автомобиль с шофером.

Когда Карлос снова прибыл в Восточный Берлин — а состоялось это летом 1983 года, — во французском культурном центре «Мэзон де Франс» на фешенебельной Курфюрстендамм в Западном Берлине прогремел взрыв. Один человек был убит, двадцать четыре человека получили ранения. Все были уверены, что за этим преступлением стоит Карлос, но лишь семь лет спустя это подтвердилось, так же как и факт участия управления по антитеррористической деятельности МГБ ГДР. Взрыв был частью секретной операции, разработанной Штази совместно с Карлосом (операция «Сепарат»).

Зимой 1982 года в столицу ГДР прибыл немецкий террорист, именовавший себя Иоганнесом Вайнрайхом и имевший сирийский дипломатический паспорт. Обычный рентгеновский досмотр багажа обнаружил 24 килограмма взрывчатки. Отвечая на вопросы встревоженных таможенников, подполковник Фойгт, ранее сопровождавший Карлоса в его поездках по Восточному Берлину, заявил, что взрывчатка предназначена ему. Вайнрайха («Стива») в течение нескольких дней подвергали допросам, а затем отпустили. Фойггу стало известно, что Вайнрайх был ближайшим подручным Карлоса. Именно поэтому Вайнрайху было позволено остаться в Восточном Берлине и поселиться в отеле «Метрополь».

Через несколько месяцев Фойпг вместе с несколькими офицерами Штази наведался в отель и обыскал вещи Вайнрайха. Они обнаружили чертеж «Мэзон де Франс» с обозначением мест закладки взрывчатых устройств. Террорист объяснил, что взрывами намеревались добиться освобождения Магдалены Кооп, члена банды Карлоса, находившейся во французской тюрьме.

Невероятно, но Фойгт не стал забирать этот рисунок с собой. Более того, он вернул владельцу также и бомбу — при условии, что он ее не будет перевозить в Западный Берлин на машине с дипломатическими номерами, чтобы гарантировать непричастность ГДР ко всему этому. Вайнрайх передал бомбу другому подручному Карлоса, палестинцу по имени Эль Сибай. Именно последний установил ее и привел в действие взрывное устройство.

Вскоре после того, как Виганд узнал о том, что Карлосу покровительствовали венгерские власти, он побывал на совещании высшего руководства контрразведывательных ведомств Венгрии, Польши и Чехословакии. На нем полковник МГБ ГДР навел справки о Карлосе. Ему удалось узнать, что Карлос побывал во всех социалистических странах, однако главной его базой оставалась Венгрия. Ни одна из восточноевропейских стран не предприняла против него никаких действий, следуя рекомендации КГБ СССР. Следовала их примеру и ГДР. В те дни Виганд еще не знал о роли КГБ в этом деле: приказы он получал от Мильке, скорее всего с ведома ЦК СЕПГ.

Виганд по-прежнему интересовался ролью русских в этом деле, особенно после того, как он получил информацию из 20-го управления, что Карлос снова появился в Восточном Берлине, где планирует новые террористические акты. Он связался с полковником КГБ Борисом Смирновым, офицером связи по линии контрразведки представительства КГБ в Карлхорсте, и попросил у него совета, что делать в отношении Карлоса. Виганд снова обнаружил, что русские «по-прежнему ведут себя подобно дельфийскому оракулу». Ответ Смирнова прозвучал туманно: он посоветовал сотрудникам Штази следовать примеру своих коллег из Восточной Европы.

При этом полковник КГБ добавил, что Карлос наносит существенный вред Западу, поэтому против него не стоит предпринимать каких-либо действий. Тогда Виганд предложил хотя бы задержать Карлоса, допросить его, на что его русский коллега сказал: «Я бы не стал делать этого… Можно вляпаться в большие неприятности».

Тогда Виганд понял, что русские руководствуются в своей политике следующей аксиомой: если предпринять какие-либо действия против Карлоса, то можно просто сломать себе шею.

Междоусобные схватки

Восточный Берлин был не только базой для террористов, развязавших войну против Запада. Он почти два десятилетия являлся также ареной междоусобных схваток многочисленных арабских спецслужб. Сотни политически активных студентов из различных арабских государств обучались в ГДР, а также в высших учебных заведениях Западного Берлина. Кроме того, сотни инакомыслящих со временем образовали многочисленные организации, находившиеся в оппозиции к различным политическим режимам — главным образом Ирака, Ирана, Ливии, Сирии и Южного Йемена.

Полковник Виганд заметил, что в деятельности секретных служб как в зеркале отражались проблемы арабского мира: «Иногда они воевали друг с другом, иногда бывшие враги обнимались и клялись в вечной верности. Иногда они вступали в сотрудничество до какой-то степени, но в целом они продолжали с недоверием относиться друг к другу».

Оперативной группе полковника, например, как-то стало известно через одного информатора-араба, что ливийцы завербовали третьего секретаря иракского посольства, который довольно долго и вполне успешно работал на них. Иракцам в свою очередь удалось внедрить трех курдов в ливийскую агентурную сеть в Восточной Германии. Штази как правило пользовалась преимуществами таких ситуаций и сосредотачивала свое внимание на дипломатах, которые на самом деле являлись кадровыми разведчиками. Их обычно приглашали в МИД, где глава консульской службы Йохен Фогель обычно представлял сотрудников Виганда как офицеров МГБ. «Дипломатам» обычно сообщали, что их соотечественники совершили какое-либо уголовное преступление, попавшись или на контрабанде, или на валютных махинациях. Однако за этим не следовало ареста или высылки из страны, если, конечно, между арабами и немцами достигалось «джентльменское соглашение». После чего новоиспеченные агенты Штази начинали поставлять конфиденциальную информацию о политических противниках или других посольствах. После того как подобные игры продолжались один-два месяца, семена, посеянные Штази, давали всходы и игры уже превращались в тайные операции. «После этого они приходили к нам и «сталкивали» друг друга на раскаленную сковородку — то есть ливийцы шпионили за иракцами, иракцы за ливийцами, сирийцы за ливийцами, ну и так далее», — вспоминал Виганд.

Цель нападения — курды

В конце июля 1980 года от сирийцев поступило сообщение о том, что первый секретарь иракского посольства Халид Джабер и его шофер Хай Али Махмуд готовят взрыв в Западном Берлине, который должен был произойти во время съезда курдских студентов. Махмуд был резидентом иракской разведки в Восточном Берлине. Сирийцы получили эти сведения от курда-эмигранта, проживавшего в Западном Берлине, которого иракцы завербовали для производства взрывов. Виганд воспользовался услугами другого курда, который страстно ненавидел режим Саддама Хусейна.

1 августа 1980 года в полдевятого утра сотрудники специального антитеррористического отряда западно-берлинской полиции проследили за тем, как Джабер и Махмуд проехали через КПП американской армии «Чек-пойнт Чарли». Арабы находились в сером «мерседесе» с дипломатическим номером СД 21–09. Сыщики проследовали за иракцами до района Веддинг, где «мерседес» остановился. Джабер и Махмуд вылезли из автомобиля. Шофер извлек из багажника портфель-«дипломат».

Арабы прошли небольшое расстояние до угла улицы, где передали «дипломат» третьему человеку, ожидавшему их там. Когда незнакомец ушел, иракцы снова направились к своему автомобилю.

Когда Джабер и Махмуд были готовы уже уехать, рядом с их «мерседесом» остановился автомобиль, а еще один перекрыл ему дорогу. Махмуд дал задний ход и выскочил на разделительную полосу, однако еще один автомобиль заблокировал ему путь. Джабер выскочил из машины и попытался бежать, но сыщики тут же уложили его на землю. Оставшийся за рулем Махмуд в попытке скрыться врезался в полицейский автомобиль. В этот момент один из сыщиков рывком распахнул дверцу и вытащил иракца из машины. Завязалась короткая потасовка, в результате которой из кармана куртки Махмуда вылетел заряженный пистолет марки «Вальтер РРК» с глушителем.

Портфель-«дипломат* был отправлен в лабораторию для просвечивания рентгеновскими лучами. Оказалось, что на нем установлен цифровой код на отметке «ноль». Если бы на нем набрали любую другую цифру, через 44 минуты раздался бы взрыв. Специалисты разобрали взрывное устройство и установили, что в нем содержится 575 граммов пентсритритолтетранитрата (PETN). По мнению экспертов, это нсщество обладает огромной разрушительной силой и используется для начинки морских мин, торпед, зенитных снарядов.

Тем временем курд, которого, как выяснилось, звали Хуссейн Саид, сообщил западноберлинской полиции о том, что 28 июля он встретил иракцев в Восточном Берлине, Джабер, первый секретарь посольства, вручил ему 500 немецких марок (220 долларов) и передал «привет от президента Саддама Хусейна. Ему надлежало отнести портфель с «хлопушками» в молодежное общежитие, в комнату, где обычно собираются курдские студенты, чтобы «немного попугать их».

Был выдан ордер на арест Джабера и Махмуда. Они обвинялись в покушении на жизнь 35 человек — именно столько студентов могло находиться в конференц-зале общежития в то время, когда должен был прогреметь взрыв. Однако суд так и не состоялся: иракское правительство сообщило о том, что жизнь двух западногерманских инженеров, удерживаемых в Ираке в качестве заложников, находится в опасности. Министр иностранных дел ФРГ Ганс-Дитрих Геншер, член Свободной Демократической партии, уже состоял в коалиционном правительстве, возглавлявшемся партией социал-демократов под началом Гельмута Шмидта. Геншер высказался за немедленную депортацию иракских террористов. Однако Западный Берлин все еще находился под юрисдикцией союзных держав, предусматривавшей суровое наказание за незаконное хранение оружия и взрывчатых веществ. Поскольку иракцы были арестованы во французском секторе, французы вполне могли потребовать наказания террористов, однако не сделали этого.

В то время западногерманское правительство не имело власти над Западным Берлином, но тогдашний мэр, социалист Дитрих Штоббе, проявил твердость духа и настоял на суде над иракцами.

Однако в конечном итоге Штоббе все-таки уступил сильному политическому давлению и согласился на экстрадицию иракцев, сказав, что боннское правительство попросило об этом «на основании важных причин государственной безопасности и соображений высокой политики». Кроме этого, мэр сказал о том, что «сыграло определенную роль и совершенствование сотрудничества в деле борьбы против международного терроризма». В благодарность за освобождение своих дипломатов иракское правительство заявило, что в будущем оно «не будет оказывать никакого содействия каким-либо террористическим актам или любой другой преступной деятельности в Берлине». Оно также пообещало самое тесное сотрудничество в антитеррористической деятельности и обязалось отказывать в пристанище на иракской территории всем немецким террористам. И под конец иракское правительство заявило ФРГ, что дипломаты не будут возвращены на свои прежние посты в Восточном Берлине.

17 сентября 1980 года Джабер и Махмуд вылетели во Франкфурт, где сели на борт самолета, следовавшего прямо в Багдад. Власти Западного Берлина испытали огромное удивление, когда имена двух террористов снова появились в восточногерманском дипломатическом списке, выпущенном 1 ноября 1980 года. Махмуд, глава резидентуры иракской разведки, получил также работу в АДН — официальном информационном агентстве ГДР. В очередной раз восточногерманское руководство взяло потенциальных убийц и террористов под свое покровительство.

Взрыв в общежитии курдских студентов все-таки состоялся бы, если бы не яростное соперничество среди проживающих в Берлине арабских «дипломатов». Насколько было известно полковнику Виганду, все декларации об арабском единстве были не чем иным, как избитыми фразами. «Они дрались друг с другом как бойцовые псы».

В качестве доказательства Виганд рассказывал: «Когда в 1986 году в газетах появились сообщения об обстановке на фабрике, изготавливавшей смертоносные газы в Рабте (Ливия), сведения об этом, вы не поверите, мы получили из иракского посольства. Мне кажется, что иракцы решили обнародовать эту информацию для того, чтобы американцы предприняли меры против Ливии и уничтожили бы Каддафи, который ни от кого не скрывал своих амбиций сделаться единственным лидером арабского мира. Таким образом, я считаю, что Саддам уже в то время осуществлял недвусмысленную стратегию, имевшую целью лидерство в арабском мире. И еще одно — никакая другая секретная служба из числа тех, что действовали на территории ГДР, не вела себя так бесчеловечно и с таким презрением к человеческой жизни, как иракская».

По словам Виганда, он никогда не забудет виденных им тел мертвых курдов со следами жестоких пыток.

«Даже ливийцы себя так не вели… Это было просто чудовищно».

Иракский «беспредел»

Летом 1981 года разразился скандал с иракскими «дипломатами», похитившими среди белого дня иракского диссидента прямо на Александер-платц, в самом сердце Берлина.

«Они схватили его за ноги и за волосы и потащили к машине с номерами иракского посольства. Но прежде, чем им удалось запихнуть этого несчастного в багажник автомобиля, в дело вмешались несколько прохожих, помешавших происходящему».

Полицейский рапорт не достиг еще стен МГБ, когда в МИДе ГДР появился иракский посол с протестом по поводу «провокации сил империализма» против его людей на Александер-платц.

Начиная с 1981 года контрразведывательная оперативная группа полковника Виганда осуществила целый ряд операций под кодовым названием «Ориент» (Восток). Это была попытка защитить иракских студентов-диссидентов, главным образом из числа членов иракской компартии, от нападений секретной службы Саддама Хусейна. Виганд рассказывал автору этих строк следующее: «Некоторым каким-то чудом удалось спастись от эскадронов смерти, выпрыгивая из окон общежития с высоты нескольких этажей. Других нам приходилось прятать на тайных квартирах нашего министерства, чтобы спасти их от иракских убийц».

Иракское правительство направило ноту протеста по поводу действий Штази послу ГДР в Багдаде и предоставило фотографии восточногерманских агентов, занимавшихся наружным наблюдением. Кроме того, иракцы обвинили МГБ ГДР в планировании убийства членов партии БААС, проживающих на территории ГДР. Хотя Хонеккер, руководитель СЕПГ и правительства ГДР, и глава МГБ Мильке были в курсе всех террористических актов и убийств, совершавшихся иракской секретной службой на территории ГДР, жалоба иракского правительства была тем не менее принята во внимание.

Виганд и его подчиненные получили нагоняй и приказ не совать нос в дела иракцев.

Проживавшие в ГДР иракцы, особенно студенты, находились под постоянным наблюдением иракской разведки. МГБ ГДР обратило внимание, что некоторые студенты не возвращаются из Ирака, отправившись туда на время каникул, и не сообщают в свои учебные заведения о том, что больше не вернутся в них. Они попросту исчезали. Виганд пришел к выводу, что иракское правительство убивает всех тех, кто теряет его доверие.

«Похоже, что они действовали в соответствии с принципом, заключавшимся в том, что лучше убить невиновного, чем упустить диссидента».

Жестокость иракцев не ускользнула и от взора 20-го управления МГБ ГДР, возглавлявшегося генерал-майором Паулем Кинбергом. В число задач этого управления входил надзор за церквями и подавление политической оппозиции. Райнер Эппельман, лютеранский священник, создавший подпольную группу, оппозиционно настроенную к правящему режиму, представлял собой особый интерес для 20-го управления.

Вместо того чтобы арестовать Эннельмана и избежать возможных антиправительственных действий, надзиратели за делами церкви прибегли к довольно подлому плану. В 1988 году они отправили в иракское посольство в Восточном Берлине открытку, в которой Эппельман назывался врагом ислама, ненавидевшим и проклинавшим эту религию.

Однажды вечером после церковной службы Эппельмана навестил первый секретарь иракского посольства Халаби, который заявил, что слышал о политической деятельности пастора и просто хотел познакомиться с ним. Во время этой встречи Халаби задал пастору множество вопросов, касающихся религии и его отношения к исламу. Под конец он показал Эппельману злополучную открытку. «Мне кажется, что кто-то вас сильно не любит и хочет от вас избавиться, — сказал иракский дипломат. — Когда мы получили это, у нас возникли определенные сомнения и я счел необходимым познакомиться с вами, прежде чем переслать эту открытку в Багдад, потому что если бы мы сделали это, то вас включили бы в список лиц, подлежащих ликвидации».

Эппельман, сам того не зная, был близок к смерти. Теперь он понял, что открытку отправило 20-е управление МГБ.

Возвращение Абу Нидала

Отель «Нептун» в городе-порте Варнемюнде, располагавшемся на побережье Балтийского моря, в конце апреля 1988 года стал местом секретной встречи полковника Виганда и его агента под тайным именем «Карстен Берг». Виганда сопровождал начальник одного из рефератов майор Клаус Шиллинг. Прошло два года после взрыва в дискотеке «Ла Белль» в Западном Берлине, и Виганд гораздо активнее, чем прежде, задействовал информаторов-осведомителей для выявления потенциальных террористов.

Даже несмотря на то, что руководство СЕПГ и сам Мильке все еще не отменяли своего приказа не применять против иракцев никаких действий, они по крайней мере не высказывались против продолжавшейся слежки за ними — несомненно для того, чтобы быть уверенными в том, что на территории ГДР не будут устраиваться взрывы.

«Карстен Берг» был ливанцем, обучавшимся в одном из учебных заведений близ Коттбуса — мрачного промышленного города, располагавшегося к юго-востоку от Берлина недалеко от границы с Польшей.

Все трое с аппетитом приступили к обеду, после того как «Берг» получил подробные указания относительно его последнего задания и разговор переключился на обычные бытовые темы. Неожиданно ливанец рассказал о том, что недавно, в одну из суббот, он со своим приятелем был в Берлине, где познакомился с арабом, который попытался их завербовать в организацию Абу Нидала. Виганд невозмутимо продолжал есть, не обратив внимания на эти слова. «По-моему, у этого парня начинаются «глюки», — вполголоса сказал полковник майору Шиллингу, который в ответ согласно кивнул ему. Виганду было известно, что Абу Нидал побывал в ГДР в 1985 году. Однако и полковник, и другие компетентные офицеры-контрразведчики уже давно были уверены, что в ГДР эта организация не ведет своей деятельности. Тем не менее Штази продолжала сохранять бдительность, поскольку Абу Нидал, известный также под именем Сабри Халил аль-Банна, был лидером самой радикальной из всех террористических групп.

Когда Виганд не выказал никакого интереса, «Берг» повторил сказанное, и полковник наконец лаконично ответил, что слушает его. Затем агент сказал офицерам Штази, что вместе со своим земляком-студентом, ливанцем Аль Химми, он посетил отель «Беролина», что находится на восточноберлинской Карл Марке-аллее. Здесь они познакомились с арабом, преподавателем Лейпцигского университета имени К. Маркса. Слушая «Берга», Виганд понял, что это действительно была попытка перевербовать его агента. Тем нрсменем «Карстен Берг» извлек из портфеля несколько экземпляров брошюры Абу Нидала «Боец» и передал сс полковнику. Кроме того, у него оказалась с собой учебная инструкция-памятка от Абу Нидала, рассказывавшая о том, как выявлять агентов израильской разведки «Моссад» и об их оперативных методах.

Виганд внимательно изучил эти документы и пришел к выводу, что они идентичны тем, которые были доставлены из-за рубежа агентами внешней разведки ГДР. До этого бумаги Абу Нидала никогда не появлялись в ГДР. Он понял, что к делу следует отнестись со всей серьезностью, и дал своему информатору задание снова встретиться с загадочным незнакомцем, но при этом отказаться от предложения стать агентом последнего. (Виганд в те дни использовал «Берга» для шпионажа против ливийской разведки и поэтому опасался разрушить разрабатываемую им операцию). И тем не менее он велел ему уговорить своего друга Аль Химми вступить в группу Абу Нидала. Виганд рассчитывал, что Химми сможет собирать дополнительную информацию, которую он смог бы получать от него через «Берга».

Поздно вечером Виганд и майор Шиллинг вернулись в Берлин. На следующее утро Виганд позвонил по телефону полковнику Штухли, офицеру контрразведки, с которым он расследовал дело о взрыве в западно-берлинской дискотеке «Ла Белль».

«Послушай, Вольфганг, вчера у меня была встреча с моим человеком, и я услышал от него невероятную информацию о том, что некто вербовал его в группу Абу Нидала и даже получил от него кое-какие брошюрки Нидала». Штухли услышанное привело в возбуждение, и он поинтересовался местом, в котором состоялась тайная встреча Виганда со своим информатором.

Виганд, помня о том, что в шпионаже самое главное правило — всячески скрывать настоящую личность своего агента, — ответил, что его собеседника это абсолютно не касается. И требовательно поинтересовался у Штухли — почему это его так взволновало. «Потому что я вчера услышал нечто подобное. Мне кажется, что мы используем в Берлине одного и того же агента».

Виганд попросил Штухли успокоиться и пригласил зайти к нему в кабинет, где они смогут все подробно обсудить. В кабинете контрразведчики сопоставили свои записи о встречах с агентами, состоявшимися в разное время в разных местах, но содержавшие, как оказалось, одинаковую информацию.

Агент Штухли также не мог установить личность того, кто пытался завербовать его, — поверхностное описание могло соответствовать сотне других арабов.

Разведчики решили отправить группу наблюдения, для того чтобы взять под контроль следующую встречу «Берга» с таинственным вербовщиком Абу Нидала.

Неделю спустя Виганд показал Штухли фотографии, сделанные во время этой встречи, на которых был запечатлен «Берг» и таинственный незнакомец.

«Да не может этого быть! Быть этого не может!» — воскликнул импульсивный Штухли, указывая на сделанную ищейками МГБ фотографию.

Контактером «Берга» оказался не кто иной, как Хассан, один из агентов Штухли.

Последний объяснил, что его сотрудничество с Хассаном длится вот уже семь лет. Хассан — доцент естественных наук университета имени К. Маркса. Он получил вид на жительство в качестве политэмигранта и являлся одним из самых главных секретных сотрудников подполковника Штухли, поставлявшим ценную информацию о деятельности иракской и ливийской разведок и дипломатической деятельности посольств этих государств. Виганд поинтересовался, насколько Хассан надежен. Вместо того чтобы ответить на этот вопрос, Штухли отправился к себе в кабинет и вернулся с досье Хассана. Виганд ознакомился с ним и очень удивился. Ему еще никогда не встречался такой агент, который бы столь фанатично и с таким усердием доносил на арабских дипломатов. Хассан сообщал о крупных контрабандных операциях, валютных махинациях и незаконной торговле золотом и операциях по изготовлению фальшивых денег, осуществлявшихся дипломатами из посольств Ирака и Сирии в Восточном Берлине. Виганду было известно об этой преступной деятельности, которой занимались дипломаты. По причине строгих правил охраны источников информации он не знал, что основной массив данных исходил от одного человека. В 1978–80 годах подчиненные Виганда практически все время занимались расследованием подобных дел. Хотя они и произвели много арестов в связи с деятельностью международных организованных преступных группировок, у них было гораздо меньше времени для того, чтобы заниматься своими непосредственными контрразведывательными обязанностями — контролем и наблюдением за иностранными разведслужбами и террористами.

По этой причине полковник Виганд просил руководство о создании нового отдела специально для борьбы против контрабандных операций, осуществляющихся дипломатами, и международной преступной деятельности иностранцев, проживавших в ГДР.

В последней письменной оценке своего агента Штухли заявил следующее: «Хассан настолько фанатично верит в предписания Корана, что приходит в ярость от известий о том, что прибывшие в ГДР арабы нарушают нормы исламской морали, предаваясь употреблению наркотиков, сексуальным оргиям и пьянству».

Прочитав эти записи, Виганд почувствовал, что разгадал еще одну загадку. Теперь он был уверен в том, что Хассан действительно является подручным Абу Нидала. Виганду было достаточно много известно о последнем — тот был таким же фанатичным, как и Хассан, в том, что касалось учений Корана. Оба ненавидели тот греховный, по их мнению, образ жизни, который вели некоторые арабы. В результате этого, размышлял Виганд, Абу Нидал и разделявшие его взгляды арабы прибегнут к услугам Штази в тех случаях, когда они сами не смогут решить проблемы поведения и должной дисциплины своих соотечественников.

К досаде Виганда, МГБ «косвенно работало на руку группировке Абу Нидала, в то время когда сотрудники разведслужб ГДР высылали из страны дипломатов или сажали в тюрьму тех, у кого нет дипломатического статуса».

Для Штази Хассан представлял собой настолько важное значение, что Штухли в течение долгого времени контролировал его деятельность и на тайные встречи с ним приходил сам лично. «О господи, я так часто говорил ему, что проявляю интерес к терроризму и информации, касающейся разведывательной деятельности. Но он сообщал лишь о контрабанде, валютных спекуляциях, о поступках, нарушающих положения Корана».

Штухли с трудом верилось в то, что его могли так искусно дурачить, и он воспринимал случившееся весьма скептически. По той же самой причине Виганд сильно обрадовался, получив первое позитивное донесение от своего агента «Берга» и его друга Аль Химми. Оба араба встретились с Хассаном в субботу в восточноберлинском отеле «Беролина». Скорее всего, Хассан мог приезжать в Восточный Берлин только в выходные дни, когда у него не было занятий в университете. «Берг» сказал ему, что не может принять его предложение, и Хассан спокойно отреагировал на его отказ, сказав, что ему в его организации нужны лишь бойцы, а не трусы. Прежде чем расстаться, он предупредил «Берга», что в том случае, если «Берг» проболтается кому-нибудь о сегодняшнем разговоре, то его, «Берга», ликвидируют. Аль Химми остался для дальнейшего разговора с Хассаном и позднее рассказал своему товарищу о том, что во время этой встречи подписал письменное обязательство о сотрудничестве. При этом ему пришлось от руки переписать необычно большой текст на арабском языке. Один только этот факт Виганд воспринял как свидетельство серьезной конспиративной структуры и значительных ресурсов этой операции. Хассан, скорее всего, чувствовал себя в полнейшей безопасности, если не боялся хранить документы подобного компрометирующего характера. Более важным было то, что он мог спокойно переправлять их за пределы ГДР без опасения возможной перлюстрации. По словам «Берга», в документе, который подписал его друг, говорилось о том, что он обязуется принимать участие в вооруженной борьбе — слово «терроризм» не упоминалось — и что он согласен отправиться на учебу в Ливан во время очередных каникул.

Владея этой свежей информацией, Штухли вместе с Вигандом засел за написание служебной записки генералу Гюнтеру Кратчу. Кроме описания сложившейся ситуации, контрразведчики также порекомендовали задержать и допросить Хассана. Амбициозный и эгоистичный Кратч оказался в неловкой и щекотливой ситуации. Он не мог отправиться к Мильке и похвастаться тем, что его управление раскрыло опасного вражеского агента, которому другое управление вполне доверяло. Хассан не слишком долго находился под «опекой» его, Кратча, управления — агентом управления контрразведки он был дольше, а кроме того, завербован был другим ведомством. Таким образом, Виганду пришлось приложить немалые усилия, чтобы убедить Кратча в том, что организация Абу Нидала на самом деле действует на территории ГДР. Подчиненные Виганда получили приказ произвести тщательную повторную проверку всей имеющейся информации, прежде чем состоится встреча Кратча и Мильке. Когда глава МГБ ГДР ознакомился с рекомендацией задержать арабов, лицо его сделалось багровым, он воздел над головой руки и разразился гневной тирадой: «Что? Абу Нидал… ужас! Он же не сделал ничего плохого на территории ГДР. Поэтому не трогайте его!».

Вполне понятно, что Мильке был осведомлен о масштабе трагедии, произошедшей в дискотеке «Ла Белль». Да и почему Мильке должен был отреагировать теперь иначе? Еще 9 мая 1986 года Мильке получил меморандум, в котором утверждалось, что группа Абу Нидала планирует проведение «террористического акта» во время Международной книжной ярмарки в западногерманском городе Дюссельдорфе. Эта информация поступила из управления внешней разведки ГДР, которое в свою очередь утверждало, что эти сведения получены от американцев, указывавших на то, что «ярмарку посетит ряд высокопоставленных лиц Запада, в том числе и бывший госсекретарь США Генри Киссинджер». Далее в меморандуме говорилось:

«Согласно сведениям, переданным американцами, Абу Нидал в прошлом году несколько раз появлялся в странах Варшавского Договора. Неизвестно, является ли все это плодом фантазии американцев или же все-таки правдой. Тем не менее мы считаем необходимым проинформировать об этом лидеров нескольких арабских стран, а также Я. Арафата. Следует отметить, что любой новый террористический акт, какими бы ни были его мотивы, сыграет на руку рейгановской администрации и даст Вашингтону повод применить силу против суверенных государств и национально-освободительных движений под лозунгом борьбы против терроризма».

Кроме того, в меморандуме говорилось о том, что, информируя об этом руководство ГДР, следует также принять во внимание тот факт, что «будет в наших общих интересах, если «друзья» окажут давление на различные палестинские группировки, с которыми они контактируют, в целях предотвращения любых террористических актов в Европе». В МГБ ГДР под словом «друзья» неизменно подразумевались русские, Советский Союз. Таким образом предлагалось попросить русских помочь своим коллегам из ГДР.

Мильке отреагировал незамедлительно. Он обсудил ситуацию со своим высокопоставленным коллегой из КГБ, который, скорее всего, был согласен с тем, что Абу Нидала нужно оставить в покое. Затем Мильке отдал приказ генералу Вольфу и генералу Найберу (своему заму) заняться осуществлением положений вышеупомянутого меморандума. Никаких происшествий на Дюссельдорфской книжной ярмарке не произошло.

Виганд понял, что в отношении Хассана Мильке уже принял решение — будет предпочтительнее предоставить арабу свободу действий в ГДР, чтобы не вызвать недовольства у организации Абу Нидала. Мильке не одобрил продолжения слежки за доцентом.

Во время своего посещения ГДР в 1985 году Абу Нидал пообещал не показываться на территории Восточной Германии в обмен на внушительные поставки оружия в Ливию. Александр Шальк-Голодковски, полковник МГБ ГДР, действовавший под дипломатическим прикрытием в качестве государственного секретаря министерства внешней торговли, продал Муамару Каддафи более четырех тысяч автоматов марки «скорпион» и миллион единиц боеприпасов. Он совершил эту сделку через одну коммерческую фирму, которая являлась тайной собственностью СЕПГ. Поставку в целях конспирации осуществили через Польшу. За оружие Ливия заплатила 470 500 долларов. Посредником в сделке выступил Абу Нидал, получивший от восточных немцев солидные комиссионные.

Летом 1988 года офицеры МГБ из группы наружного наблюдения в очередной раз дали Виганду повод изумиться. Хассана сфотографировали во время нескольких встреч с Ясером Храиди — одним из организаторов взрыва в дискотеке «Ла Белль». Кроме того, были документально подтверждены тесные связи Хассана с дипломатами ливийского посольства, на самом деле являвшихся сотрудниками разведслужб Ливии.

Теперь Виганду стала понятна стратегия ливийцев: они контролировали восточногерманское подразделение группировки Абу Нидала, но в то же время держали их на коротком поводке и до поры не использовали их в каких-либо террористических актах. Однако то оружие, которым террористы воспользовались в декабре 1986 года при налетах на аэропорты Рима и Вены, явно было из числа закупленного за год до этого Ливией у ГДР.

Под давлением того факта, что к этому делу причастен Храиди, Мильке дал добро на арест ливийского убийцы. 20 июня 1988 года Виганд и несколько его подчиненных задержали Храиди и поместили его в неприметный домик на окраине Восточного Берлина. В течение шести дней ливийца подвергали интенсивным допросам. Офицерам Штази удалось добиться от него подробного признания. Храиди сознался в том, что в 1984 году нанял проживавшего в Западном Берлине палестинца по имени Гассан Айюб для убийства в Бонне Мустафы Элашека, а также рассказал о своей роли в осуществлении взрыва в дискотеке «Ла Белль» и других террористических актах. Кроме того, он сообщил и о будущих террористических акциях, готовящихся и контролирующихся разведслужбами различных арабских стран.

Коммунистическое правительство Восточной Германии в очередной раз отказалось подвергнуть Храиди наказанию и решило выслать его из страны.

Политическое решение Хонеккера и Мильке, заключавшееся в отказе от серьезных действий против террористов, стало тяжелым психологическим бременем, обрушившимся на плечи полковника Виганда. Были моменты, когда он чувствовал, что близок к нервному срыву. Вес его, бывшего игрока национальной сборной по гандболу, со 155 фунтов увеличился до двухсот. Учитывая его не слишком высокий рост, его можно было назвать толстяком. Работа требовала от него полного самоотречения, и в конце концов он развелся с женой. Когда Виганд решил бежать на Запад, он уже не доверял никому. К этому времени он сделал копии множества секретных документов, свидетельствовавших о причастности руководства ГДР к международному терроризму. Одновременно Виганд продолжал пользоваться услугами двойного агента, готовясь известить западногерманскую Бундеснахрихтендинст (БНД) о своем будущем бегстве из ГДР. В его портфеле уже находились несколько сот похищенных им документов, когда представилась первая возможность покинуть пределы первого в мире рабоче-крестьянского государства на немецкой земле.

23 января 1989 года состоялась встреча Виганда с пятнадцатью офицерами различных окружных отделений Штази. Это было ежегодное совещание контрразведывательной оперативной группы Виганда, которая надзирала за проживавшими в ГДР иностранными гражданами. В докладе полковника содержался беспощадный анализ политических и экономических проблем ГДР и их причин. Фактически Виганд предугадал события, которые вскоре произошли в Восточной Германии.

На следующий день после совещания Виганд выехал в Белград для встречи с руководством югославской разведки.

Виганд продумал и организовал это совещание для того, чтобы встретиться с офицерами западногерманской разведки и обсудить последние детали своего предстоящего бегства из ГДР, Дату побега он наметил на 28 июня, когда в Белграде должно было состояться новое совещание. Из Югославии его должны были тайно переправить в Австрию.

Когда Виганд вернулся в Берлин, он тотчас же понял, что здесь что-то не так. Стало очевидно, что кто-то доложил «наверх» о его откровенных высказываниях на совещании с подчиненными. «Я почувствовал недоверие окружающих, почувствовал, как изменилось отношение коллег ко мне, почувствовал, как сторонники твердой линии что-то замышляют против меня. На совещаниях Кратча с руководителями отделов любимой темой стала «борьба против изменников и предателей в рядах органов госбезопасности».

Мнимая паранойя Виганда обернулась верным интуитивным предчувствием, когда один из его близких друзей рассказал о слежке, прослушивании телефона и обыске на своей квартире. Последним свидетельством того, что Виганд оказался в беде, стали события 11 февраля. Это было субботнее утро, и Виганд еще спал, поскольку поздно вернулся домой с вечеринки, на которой присутствовали его коллеги из советского КГБ. В четверть девятого тишину нарушил телефонный звонок. Звонил адъютант Кратча, приказавший Виганду незамедлительно привезти генералу свой дипломатический паспорт. Уже долгие годы Виганд пользовался привилегией хранить паспорт в своем личном сейфе, а не в центре хранения личных документов МГБ. Кроме заместителя Кратча генерал-майора Вольфганга Лозе он был единственным старшим офицером контрразведывательного управления, которому разрешались поездки в страны Запада.

Последующие несколько месяцев Виганд исполнял роль верноподданного члена СЕПГ. На политзанятиях с подчиненными полковник уже не допускал отклонений от партийной линии. Находясь дома, он помнил о возможном прослушивании и вел себя как настоящий офицер МГБ и правоверный коммунист. «Даже те, кого я ранее сделал едва ли не единомышленниками, начали сомневаться во мне, и мне пришлось утратить их былое уважение ко мне. Но, по крайней мере, у моих соглядатаев и сторонников твердой линии уже не было ни малейшего шанса собрать новые свидетельства моей политической неблагонадежности».

А тем временем Виганд продолжал копировать секретные документы своего министерства, которые прятал до времени в различных местах. Их набралось уже столько, что требовался второй портфель, чтобы вместить их.

«Я был жутко напуган, я всего боялся. Я уже почти больше не мог спать. Закрывая глаза, я видел перед собой лица капитана Вернера Теске из управления внешней разведки, капитана флота Винфрида Закровски из военной разведки и майора Герта Треббельяра из МГБ. Все трое пытались установить контакты с Западом и все трое были разоблачены. Каждый из них умер, получив пулю в затылок»!

Чудовищное напряжение конечно же сказалось на здоровье Виганда. Впервые в жизни у него возникли проблемы с сердцем. Он сел на диету и через три месяца сбросил около сорока фунтов веса.

«Затем я решил последовать примеру Вернера Штиллера из Главного управления внешней разведки, который три года собирал документы перед своим побегом, состоявшимся в 1979 году. Я восхищался его хладнокровием и его философским отношением к жизни. Это позволило мне немного обрести внутреннее психологическое равновесие».

За день до своего бегства Виганд отправился к генералу Кратчу за своим паспортом. Его поездка в Югославию была уже одобрена начальством — политуправлением МГБ. Поэтому Виганд был абсолютно не готов к приему, который оказал ему Кратч. «Поездка отменяется, — сказал Кратч. — Вы больше никогда не увидите своего дипломатического паспорта. Я вам больше не доверяю». Виганд запротестовал, но Кратч пресек его протесты, зачитав донесение о политзанятии от 23 января. «Если бы я мог, то выставил бы вас из органов или, еще лучше, посадил бы». Слушая слова генерала, Виганд почувствовал, что его охватывает страх — а что, если его коллеги из следственного управления уже обыскивают его квартиру и сейчас найдут его тайник с копиями секретных документов?

«Я глубоко сожалею, что вызываю у вас столь отрицательное отношение. Я — преданный нашему делу офицер, и мне хотелось служить исключительно делу защиты нашей родины и партии».

«Говори что-нибудь, — думал про себя полковник — и побыстрей сматывайся из генеральского кабинета».

Он с облегчением покинул кабинет Кратча, когда последний заметил, что против него, Виганда, не будет предпринято никаких дальнейших действий и что он по-прежнему будет возглавлять отдел. Очевидно, генерал решил, что Виганд был слишком хорошо известен в МГБ, где отличался безупречным отношением к службе и слыл прекрасным контрразведчиком.

Награды ему вручал лично Мильке, и отставка полковника, особенно во время обострившихся отношений между правящим режимом ГДР и народом, могла бы вызвать смятение в аппарате МГБ.

Покинув генеральский кабинет, Виганд тут же отправился к себе на службу, где извлек из тайника чемоданы с документами. Прежде чем покинуть помещение, полковник постоял несколько минут у окна своего кабинета, наблюдая за окружающей местностью. Удостоверившись, что слежки за ним нет, Виганд, захватив чемоданы, побежал к своему автомобилю. Он поехал к расположенному на окраине Восточного Берлина лесопитомнику. Там он купил большой куст крыжовника — на садовом участке возле его загородного домика их росло уже около десятка и еще один не вызовет никаких подозрений, если на его дачном участке будет устроен обыск. Дача Виганда находилась в 15 милях к северу от Берлина, в Вандлице, где находился дачный поселок, где располагались шикарные виллы высшего руководства ГДР. Дачу Виганда от виллы Эриха Хонеккера отделяло расстояние около трех километров. Она была окружена кустарником и соснами. Было сомнительно, что кто-нибудь может увидеть, как Виганд закапывает в землю чемоданы, обмотанные куском пластика. Копать песчаную почву было легко, и, запихнув в яму двухфутовой глубины поставленные на попа чемоданы, Виганд сверху вкопал куст крыжовника. Теперь ему предстояло ждать удобного случая и вести себя предельно сдержанно.

Штухли, коллега Виганда, также стал более откровенно высказывать свои оппозиционные политике партии взгляды. Он не был столь заметной фигурой в министерстве, как Виганд, и поэтому Кратчу было легче «укоротить» его. Штухли сместили с поста главы 15-го отдела и перевели на какую-то малозаметную кабинетную должность.

Берлинская стена рухнула 9 ноября 1989 года, и в течение считанных дней граница ГДР с Западом сделалась открытой. ГДР было суждено просуществовать еще лишь один год, МГБ просуществовало на несколько месяцев дольше. Полковник Виганд был готов выехать на Запад незамедлительно, однако неожиданно столкнулся с препятствием. Когда он пришел в последний раз в свой служебный кабинет, к нему зашла лейтенант Хельга Шредер — сотрудник его отдела. «А я знаю, что вы собираетесь делать. Вы собираетесь бежать, — тихо произнесла она. — Не волнуйтесь, я вас не выдам. Вы знаете, что я разведена и я всем этим сыта по горло, как и вы. Я просто хотела бы, чтобы вы взяли с собой меня и моих двоих детей».

Виганд без колебания согласился. И все же необходимо было проявлять осторожность. МГБ еще существовало, и от некоторых радикально настроенных сотрудников Штази все еще можно было ожидать серьезных неприятностей. Виганд решил дождаться 31 декабря, когда все будут праздновать Новый год. Последний час старого года оказался для полковника самым напряженным. Он поехал на свою дачу за чемоданами. На дорогах был гололед, а земля оказалась твердой как камень. Виганду пришлось потрудиться около часа, и вскоре при помощи кирки и лопаты он извлек из тайника заветные чемоданы. Когда он отправился обратно в Берлин, чтобы забрать Шредер с детьми, машину занесло на дороге и она сбила дорожный указатель. Этого никто не увидел, и Виганду под покровом темноты наконец-то удалось добраться до места. Фрау Шредер с детьми уже дожидалась его на условленном месте на окраине Берлина. Через шесть часов беглецы уже были в штаб-квартире БНД в баварском городе Пуллахе, находящемся у подножья Альп близ Мюнхена.

После продолжительных встреч с представителями разведывательных и контрразведывательных служб ФРГ Виганд поселился в Мюнхене, где создал консультационную фирму по вопросам менеджмента. Он также занимался отправкой рабочих-строителей из Португалии в Германию на строительные объекты в Берлине и городах бывшей ГДР.

Смерь главного свидетеля

Весной 1996 года Виганда известили о том, что его вызывают на судебный процесс по делу о взрыве в дискотеке «Ла Белль» в качестве главного свидетеля обвинения. Однако его участию в процессе не суждено было осуществиться — 17 июня 1996 года Виганд и его жена погибли при загадочных обстоятельствах в Португалии, где находились в деловой поездке. Существует три версии гибели бывшего полковника МГБ ГДР. Первая: ночью Виганд на большой скорости врезался в шедший перед ним грузовик. Вторая: его автомобиль перевернулся. Третья: автомобиль Виганда врезался во встречный грузовик.

Виганд и его жена, прежде чем их тела были кремированы, не были никем опознаны из числа тех, кто знал их при жизни.

Их прах был переправлен в Германию, однако никаких личных вещей Виганда после катастрофы так и не было обнаружено. Его партнер по бизнесу рассказывал, что португальские полицейские сообщили ему о том, что начали тайное следствие по делу о гибели Виганда — абсолютно не исключается факт умышленного убийства. Однако официальные лица из разведслужб Германии, один служащий федеральной прокуратуры и бывший сослуживец полковника Виганда, рассказывали в личных беседах автору этой книги о своей уверенности в том, что Вигандов убрали ливийцы. Чиновник берлинского юридического ведомства назвал смерть Виганда «мощным ударом» по делу о взрыве в дискотеке «Ла Белль». Тем не менее слушание дела продолжается и юристами в частном порядке высказывается уверенность в благоприятном его исходе для правосудия благодаря огромному числу доказательств, содержавшихся в досье ныне не существовавшего МГБ ГДР.

В списке важных свидетелей по этому делу значится и бывший коллега и соратник Виганда, его товарищ по оружию бывший полковник Штухли. Прокуратура считает, что процесс продлится четыре года по причине утомительно медленной скорости всех дел, слушаемых в судах Германии.

Другой, и пока единственный, процесс, ведущийся в Германии против террористов — дело Иоганнеса Вайнрайха, обвиняемого во взрыве «Мэзон де Франс», состоявшемся в Западном Берлине, летом 1998 года был еще в самом разгаре.

Глава 11
Тихая пристань для «Фракции Красная Армия»

Уголовный кодекс бывшей ГДР трактовал убийства, похищения людей, вымогательство, ограбление банков и поджоги как серьезные уголовные преступления. Однако если все эти преступления совершались под знаменем «антиимпериалистической борьбы», коммунистическое правительство Восточной Германии расценивало их совсем иначе. Более того, оно поручило Штази тщательно обучать террористов методике совершения убийств и нанесения увечий. Пределов вмешательства восточногерманского режима в террористическую деятельность просто не существовало, покуда оно могло быть идеологически оправдано.

Серия арестов, начавшихся 6 июня 1990 года, стала еще одним свидетельством морального разложения правительства ГДР, руководимого Эрихом Хонеккером и тайной полицией Эриха Мильке. Сыщики Народной полиции, работавшие теперь при новом, некоммунистическом, немецком правительстве, схватили десятерых бывших членов «Фракции Красная Армия», западно-германской марксистско-ленинской террористической группировки. Большинство из них происходили из семей, принадлежавших к высшему слою среднего класса Западной Германии. Начиная с 70-х годов «красноармейцы» занимались похищениями и убийствами немецких промышленников, банкиров и полицейских. Они убивали американских солдат, грабили банки, устраивал и взрывы на военных базах США. «Фракция Красная Армия» была самой безжалостной террористической группировкой, действовавшей в ту пору в Германии. Международные ордера на арест ее членов были выданы десятью годами ранее западногерманским генеральным прокурором.

Сюзанна Альбрехт была первой активисткой «Фракции», арестованной благодаря информации, поступившей от бывшего сотрудника 22-го управления МГБ ГДР. Альбрехт, которой в то время было 39 лет, находилась в розыске за соучастие в убийстве двух известных немецких бизнесменов, чиновника западногерманской прокуратуры и шести телохранителей. Дочь гамбургского адвоката, Альбрехт была близким другом семьи Юргена Понто, председателя правления «Дрезденского банка». В июле 1977 года она пришла к нему в его дом, находившийся неподалеку от Франкфурта. Понто ничего не заподозрил, открывая дверь своей виллы, зная, что это его знакомая. У него также не было оснований опасаться спутников Альбрехт, открывших огонь и убивших его прямо на пороге дома. Другими преступлениями, которые совершила Альбрехт, были убийства прокурора Зигфрида Бубака в апреле 1977 года и Ганса-Мартина Шлейера, президента «Ассоциации западногерманских промышленников». Шлейера похитили, продержали в плену шесть месяцев, а затем убили. Альбрехт также обвинялась в вооруженном нападении на генерала Александра Хейга в июне 1979 года. В то время Хейг, впоследствии ставший госсекретарем США, был командующим силами НАТО в Брюсселе. Он не получил никаких ранений, но его бронированный «мерседес» был поврежден так, что уже больше не подлежал ремонту.

В конце июня 1990 года были арестованы девять других «красноармейцев». Однако троих из них власти были вынуждены отпустить.

В числе арестованных были 38-летний Вернер Лотце — подозреваемый в убийствах офицера полиции, промышленника и дипломата; 31-летний Хеннинг Беер, разыскивавшийся за участие в вооруженном нападении на базу ВВС США; Зигрид Штернебек, сорока одного года, 40-летняя Зильке Майер-Витт, и 36-летняя Моника Хельбинг — последние трое подозревались в убийствах Понто и Шлейера, — а также 46-летняя Инге Вит, обвинявшаяся в убийстве президента верховного суда Западного Берлина Гюнтера фон Дренкманна в 1974 году. Лотце получил 9-летнее тюремное заключение.

Арестованных «красноармейцев» допрашивали следователи федеральной криминальной полиции и прокуратуры. В конечном итоге дознавателям удалось получить доказательства чудовищного альянса террористов из «Фракции Красная Армия» с правящим режимом ГДР. О его существовании западногерманские власти стали подозревать еще в конце 1980-х годов. Это подтвердилось информацией, полученной во время допросов перебежчиков из числа бывших сотрудников МГБ ГДР. Однако власти Восточной Германии упорно отрицали свою связь с террористами из ФРГ. Теперь же, хотя многие из подозреваемых террористов-«красноармейцев» отказывались давать показания, свою эффективность продемонстрировал новый закон о главных свидетелях обвинения, согласно которому обвиняемым могли смягчить меру наказания за содействие федеральному суду в качестве свидетеля.

Столкнувшись с угрозой пожизненного заключения, большинство арестованных последовало примеру Лотце и заговорило.

Летом 1990 года, когда были произведены первые аресты, власти поверили в то, что Штази, действуя по указке руководства СЕПГ, не совершала больше ничего, кроме предоставления новых документов и прибежища членам «Фракции», желавшим отойти от террористической деятельности. «Удалившиеся на покой» террористы первоначально настаивали на том, чтобы им предоставили возможность жить в своей родной стране, а не где-нибудь за границей наподобие стран Ближнего Востока. Кроме того, ГДР представлялась активным членом «Фракции» более безопасной страной для тех, кто был выпущен под залог и кто уже находился в эмоционально неустойчивом состоянии. Если бы последних отпускали в какое-нибудь отдаленное государство, они могли бы поддаться искушению и сдаться представителям дипломатических представительств ФРГ.

Более десяти лет «пенсионеры» «Фракции» находились под опекой не больше не меньше как самого полковника Харри Даля, главы антитеррористического управления МГБ ГДР. Долгие годы он вместе со своими подчиненными предоставлял убежище, а также всячески обхаживал самых отъявленных международных террористов, среди которых были Карлос и главный организатор кровавой бойни на Мюнхенской олимпиаде Абу Дауд.

Конечно же, Даль был не единственным опекуном террористов. Он выполнял приказы генерал-полковника Герхарда Найбера, заместителя министра госбезопасности ГДР, курировавшего работу семи главных управлений МГБ, в том числе и того, которое «занималось» людьми, пытавшимися бежать из ГДР. Найбер, в свою очередь, действовал от имени Эриха Мильке и высшего руководства Восточной Германии.

На совести Найбера также предоставление в 1983 году убежища террористу-неонацисту Одфриду Хеппу. Хепп бежал в ГДР после того, как устроил взрывы автомобилей, принадлежавших американским солдатам (никто из которых, к счастью, не пострадал), и совершил ряд ограблений банков, принесших ему 600 тысяч немецких марок (261 тысячу долларов США).

Офицеры Штази, первыми допросившие Хеппа, сначала хотели выслать его на Запад. Генерал Найбер решительно отверг это предложение. Хепп рассказал следователям МГБ ГДР о своих контактах с правыми экстремистами. Сообщенная им информация помогла восточногерманским контрразведчикам получить наиболее полное представление о деятельности неонацистов ФРГ. В июле 1983 года Хеппу разрешили вылететь в Сирию. Позднее он был арестован в Париже, выслан в Западную Германию и получил 15-летний срок тюремного заключения.

Анархисты Штази

Отношения между Штази и «Фракцией Красная Армия» завязались в марте 1978 года после того, как интенсивные действия западногерманской полиции закончились рядом арестов, вынудивших остальных террористов бежать из Западной Германии. Когда нескольким террористам удалось скрыться в Париже, Инге Вит решила направиться в ГДР. Пересечь восточногерманскую границу оказалось не слишком сложным делом. Западногерманские власти не проверяли никого, кто следовал на Восток, поддерживая миф о свободном передвижении по всей Германии. Это действительно был миф, поскольку въездной контроль со стороны коммунистической ГДР был самым строгим в мире.

Вит прибыла в Восточную Германию через КПП в Лауэберге, примерно в 25 милях к юго-востоку от Гамбурга, вооруженная пистолетом. Здесь она попросила разрешения переговорить с представителем Штази и была задержана до прибытия полковника Даля из Берлина. Даль переговорил с террористкой и получил разрешение от генерала Найбера впустить ее в ГДР. Вит несколько дней провела в качестве гостя МГБ ГДР на вилле под Берлином. Затем она вылетела в Южный Йемен, где многие члены «Фракции Красная Армия» проходили обучение в лагерях, созданных разведчиками Южного Йемена и Организации Освобождения Палестины. Авиабилет она получила от сотрудников Штази. Вит продолжала поддерживать контакт с Далем и впоследствии принимала участие в расселении «пенсионеров» «Фракции», членом которой она стала в 1983 году.

18 апреля 1991 года прокурор Александр фон Шталь приготовился к решительным действиям. Основываясь на заявлениях беглецов — бывших сотрудников Штази и находившихся в заключении террористов, а также на обнаруженных в Восточном Берлине досье МГБ ГДР, фон Шталь выдал шесть ордеров на арест по обвинению в подстрекательстве к предумышленному убийству и терроризму.

Пять дней спустя, 23 апреля, детективы из федерального криминального ведомства, разместившегося в восточной части Берлина, получили еще пять ордеров на арест. Кроме Найбера и Даля они арестовали Гюнтера Йекеля — бывшего полковника МГБ и заместителя главы антитеррористического управления; Герхарда Пломанна — бывшего подполковника, ведавшего кадрами в аппарате МГБ; бывшего майора Герда Займзейля из антитеррористического управления, опекавшего по приказу руководства «пенсионеров»-«красноармейцев». Шестой ордер «предназначался» главе МГБ ГДР Эриху Мильке, помещенному впоследствии в берлинскую тюрьму Плетцензее, в которой тот содержался с зимы 1990 года, будучи обвиненным в двух убийствах. Седьмым подследственным стал бывший подполковник Гельмут Фойгт, который более десяти лет обучал и всячески опекал западногерманских террористов. Ему удалось бежать в Грецию, где он и был арестован в 1994 году. Его выслали в Германию, где осудили и на 4 года отправили за решетку.

Особенно ужасным было участие бывших офицеров Штази в деятельности тренировочных лагерей «Штерн-1» и «Штерн-2», где членов «Фракции Красная Армия» обучали пользованию противотанковыми гранатометами, оружием и обращению со взрывчатыми веществами. В этих лагерях инструкторы МГБ — специалисты-взрывотехники демонстрировали им действие гранатометов, оснащенных лазерным прицелом, который приводился в действие при помощи батареек и предназначался для более точного поражения движущихся целей. Соприкосновение цели с лазерным лучом приводило к детонации взрывного устройства.

30 ноября 1989 года снаряд, содержавший около шести килограммов взрывчатки, пробил бок бронированного «мерседеса», в котором находился Альфред Херрхаузен. 59-летний глава «Дойче-банка», один из блестящих западногерманских предпринимателей и главный советник Гельмута Коля, был убит. Террористы использовали тот же самый гранатомет, обращению с которым специалисты из Штази обучали террористов-«красноармейцев». Выстрел был произведен с мотоцикла, стоявшего на обочине дороги неподалеку от дома Херрхаузена в Бад-Хомбурге, близ Франкфурта, на том единственном отрезке пути, по которому Херрхаузен обычно ездил в свой франкфуртский офис.

Заряд был настроен и установлен таким образом, что подобно противотанковому снаряду пробил правую заднюю дверь автомобиля и, взорвавшись в салоне машины, выбил все четыре бронированные дверцы.

Ответственность за случившееся взяла на себя «группа Вольфганга Беера», сообщившая об этом в своем письме в полицию. В письме содержалось также изображение пятиконечной звезды, внутри которой были нарисованы автомат и буквы RAF (Роте Армее Фракцион). Это был логотип «Фракции», употреблявшийся в тех случаях, когда террористы брали на себя ответственность за совершенные ими силовые акции.

Вольфганг Беер, террорист «Фракции», в 1980 году погиб в автокатастрофе. Его брат Хеннинг вскоре после этого появился в Восточной Германии и сделал признание о своей причастности к «Красной Армии».

Меньше чем через год «Фракция» нанесла новый удар. Ее очередной жертвой стал Ганс Нойзель, 63-летний статс-секретарь западногерманского министерства внутренних дел, отвечавший за вопросы внутригосударственной безопасности. 27 июня 1990 года мощный реактивный снаряд пробил правый борт бронированного «БМВ», когда тот сворачивал на автобан близ Бонна. Нойзель в тот день дал выходной своему шоферу и сел сам за руль — это и спасло ему жизнь. Он получил лишь незначительные ранения. Террористами был использован точно такой, как в случае с Херрхаузеном, гранатомет с лазерным прицелом, И снова ответственность за нападение взяла на себя «Фракция Красная Армия».

Специалисты из Штази обучали террористов обращению с таким оружием, как 9-миллиметровый автомат «хеклер-энд-кох» западногерманского производства, а также с автоматической винтовкой «G-З» — стандартным оружием армии ФРГ; американским револьвером «Магнум-357» «смит-энд-вессон» и советским автоматом Калашникова АК-47. За стрелковой подготовкой, проходившей в марте 1981 года, последовала практика — «красноармейцы» учились обращаться с советским гранатометом РПГ, долгое время являвшимся излюбленным оружием террористов во всем мире. На допросах, проводимых сыщиками федерального криминального ведомства, бывший майор Штази Ганс-Дитер Гаудих рассказал о том, что на этих практических занятиях они как-то поместили в «мерседес» манекены из набитой опилками ткани и немецкую овчарку — инструкторы хотели максимально приблизить учебную ситуацию к реальной, боевой. Три залпа из РПГ-7 разорвали манекены и собаку в клочья.

Помимо этого, «практикантов» обучили закладке бомб и объяснили наиболее уязвимые для взрывов места у автомашин. И, наконец, террористы из «Фракции Красная Армия» научились тому, как изготавливать взрывчатку из лекарств, продающихся в любой аптеке. Взрывчатку закладывали в огнетушители, которые помещали под передними и задними автомобильными крыльями и взрывали. По словам Инге Вит, эти занятия проходили в марте 1982 года.

Пять месяцев спустя, 31 августа 1981 года, была взорвана бомба перед Европейской штаб-квартирой ВВС США, находившейся юго-западнее немецкого города Рамштайна. Взрыв прогремел в семь часов утра, когда персонал только начал прибывать на базу. Ранения получили двадцать человек, в числе которых были бригадный генерал Джозеф Мур, заместитель начальника оперативного штаба и офицер штаба подполковник Дуглас Янг. Эксперты федерального агентства по расследованию уголовных преступлений установили, что бомба была «вполне профессионально» заложена в автомобиль марки «фольксваген». Еще одна бомба находилась в другом автомобиле, но не взорвалась. Через два дня после взрыва западногерманское информационное агентство ДПА получило письмо от «Фракции Красная Армия», в котором сообщалось, что взрыв осуществило «подразделение Команды Зигурда Дебуса». Дебус был членом «Фракции», умершим в гамбургской тюрьме в апреле 1981 года в результате голодовки.

Нападение на командующего армией США

Утром 15 сентября 1981 года генерал Фредерик Крезен, командующий войсками США в Европе, и его жена Ровена ехали в своем бронированном «мерседесе» по автобану № 37 посреди живописной долины реки Некар. Две недели назад полиция известила его о том, что он включен террористами в список будущих жертв. Немцы настояли на том, чтобы генерал стал ездить в бронированном автомобиле — в том самом, в котором сейчас чета Крезенов направлялась в Гейдельберг. Террористы из «Фракции Красная Армия» — Кристиан Клар, Гельмут Поль и Ингрид Якобмайстер — расположились на склоне холма, как раз под руинами древнего гейдельбергского замка. С этого тщательно выбранного места примерно в 70 метрах от дороги, среди пышного смешанного леса из дубов, берез и сосен, открывался прекрасный вид на дорогу и переключавшийся вручную светофор. Место это, обычно заполненное многочисленными любителями спортивного бега, в это утро было практически безлюдным. Поэтому никто не заметил четвертого террориста, Адельхайд Шульц — наблюдателя. Увидев приближающийся «мерседес» генерала Крезена, Шульц нажала кнопку светофора, переключив его на красный свет, и ушла прочь.

Водитель немецкой полиции снял ногу с педали тормоза и автомобиль медленно двинулся вперед. Он проехал примерно метр от линии остановки, когда в 7 часов 17 минут утра Клар произвел выстрел из гранатомета РПГ-7. Снаряд влетел в салон машины и взорвался, однако вместо того, чтобы вонзиться в ту часть, где находятся места пассажиров, он отлетел вправо и вылетел через то место, где находится автомобильное крыло. Часть бронированной крышки багажника прижало к заднему окну. Заднее сиденье приняло на себя все металлические осколки и защитило генерала и его жену от взрыва. Планы нападавших начисто перечеркнуло то обстоятельство, что автомобиль проехал немного вперед, за пределы той самой точки, где, по их предположениям, он должен был остановиться. Пока Клар нацеливал гранатомет, Поль зарядил гранатомет еще раз. Клар снова нажал на курок, но промахнулся. Снаряд разорвался на улице позади автомашины. Супруга генерала мгновенно сообразила, что к чему. «Нужно вылезать отсюда, — произнесла она. — Машина все еще едет?» Ее муж тут же нажал на акселератор и сбросил скорость, и тем самым несомненно спас им обоим жизнь. Террористы тем временем зарядили гранатомет в третий раз и приготовились к новому выстрелу.

Клара и Шульц, которым во время описываемых событий было соответственно 28 и 26 лет, арестовали в 1982 году. 37-летний Поль — в ту пору самый старший среди своих сообщников — был арестован в 1984 году; а 27-летняя Якобмайстер — в 1986 году. Их всех приговорили к пожизненному заключению. Клар не сообщил ничего о своей деятельности в рядах «Фракции Красная Армия». Однако спустя примерно четыре года его бывшие товарищи, желая добиться смягчения приговора для себя, рассказали, что Клар под руководством экспертов из Штази три дня практиковался в обращении с гранатометом советского производства. Обучение проходило на строго засекреченной базе МГБ ГДР, именовавшейся «Объект-74», в Бризене — буколическом местечке в 40 милях к юго-востоку от Берлина. В соответствии с совершенно секретным документом Штази, родившимся в недрах 22-го управления и датированным 25 мая 1987 года, «Объект-74» — это та Же самая база, где под руководством специалистов МГБ и служащих охранного полка имени Дзержинского проходили обучение члены ООП и террористы из стран Ближнего Востока и Латинской Америки.

Показания бывших «фракционеров» и специалистов из Штази сходились практически во всем, за исключением одной детали: даты, когда проходило обучение. Бывшие террористы настаивали на том, что оно имело место в 1981 году. Бывшие офицеры Штази настаивали на том, что это происходило годом позже, с середины февраля по середину марта 1982 года, то есть несколько месяцев спустя после нападений на военную базу в Рамштейне и на генерала Крезена.

Чтобы доказать это, они предъявили следствию регистрационную книгу с «Объекта-74». Эксперты Б КА объявили сделанные в ней записи подделкой. «Причем подделкой неумной», — прокомментировал это один из чиновников. Например, рядом с именами некоторых офицеров Штази перечислялись их звания, к которым они были представлены после 1982 года. Инге Вит продолжала настаивать на своем, повторяя что в 1982 году она уже находилась в Южном Йемене.

Последнее убийство

Когда стало известно о связях Штази с «Фракцией Красная Армия», новый террористический акт подтвердил в очередной раз бессилие западногерманских служб безопасности. 31 марта 1991 года в 11.30 вечера Детлев Роведдер, известный немецкий предприниматель, вошел в кабинет, расположенный на третьем этаже его собственного дома в Дюссельдорфе. Комната освещалась лишь стоявшей на письменном столе лампой с лампочкой мощностью в 25 ватт. Вторая лампочка перегорела чуть раньше. Проверив авиабилет на рейс, которым он завтра собирался вылететь в Берлин, Роведдер вернулся к своему портфелю, стоявшему на столе возле окна. Когда он собрался войти в смежную комнату — спальню, — его спина оказалась обращенной к окну и его фигуру (его рост составлял 6 футов 3 дюйма) можно было увидеть снаружи лишь как неясный силуэт. В этот момент раздались два выстрела. Первый угодил Роведдеру в спину, разорвав трахею и аорту. Вторая пуля пролетела мимо, однако упавший на пол промышленник был уже мертв. Его жена Хергард, услышавшая шум, подумала, что взорвалась электрическая лампочка, которую вкручивает ее супруг. Всегда немного опасавшаяся всяческих «электрических штук», она встала с постели, чтобы посмотреть, не нужна ли мужу какая-нибудь помощь. Когда она вошла в кабинет, неизвестный убийца увидел в окне; еще один силуэт и выстрелил в третий раз, ранив свою жертву в левую руку.

Роведдер был председателем «Ведомства по опеке» — правительственного учреждения, созданного в целях приватизации бывшей государственной собствен_: ности в Восточной Германии, включавшей в себя 8000 промышленных предприятий. Прежде чем передать их в руки новых покупателей-собственников, ведомство должно был осуществлять руководство их деятельностью. Однако многие из них после 40 лет правления коммунистического режима находились в столь плачевном состоянии, что Роведдеру пришлось закрыть сотни из них. Последовавшая за этим безработица стала настоящей манной небесной для коммунистов, раздосадованных утратой власти и отчаянно пытавшихся сохранить свою былую популярность, — теперь им снова предоставлялась возможность сослаться на «бессердечность» капитализма. Роведдер сделался их любимым мальчиком для битья. Официальная газета коммунистов «Нойес Дойчланд» сравнивала «Ведомство по опеке» с «костлявой рукой голода, смыкающейся вокруг горла трудящихся». Таким образом Роведдер, попавший в полицейский список тех лиц — госчиновников, — жизнь которых может оказаться под угрозой, стал потенциальной жертвой террористов из «Фракции Красная Армия».

Оружием, которое использовали убийцы, была винтовка «G-З», стандартное автоматическое оружие, стоящее на вооружении западногерманской армии. Это было то самое оружие, из которого 13 февраля 1991 года было произведено более ста выстрелов в здание посольства США в Бонне-Мелеме. Хотя несколько пуль и залетели в окна, жертв, к счастью, не оказалось. Ответственность за нападение взяла на себя «Фракция Красная Армия», так же как и за убийство Роведдера.

Детективы сообщили, что убийца Роведдера, очевидно, был «прекрасно обученным стрелком», поскольку попал в затененную, неясную цель с расстояния около 70 ярдов (20 метров). «G-З» была той самой винтовкой, обращению с которой эксперты Штази обучали террористов из «Фракции Красная Армия». Тем не менее следователям так и не удалось установить личность убийцы. Они предположили, что «Фракции» помог некий агент Штази, работавший в фирме, которая устанавливала пуленепробиваемое стекло в окна первого этажа принадлежавшего Роведдеру дома. Специалисты по безопасности, очевидно, предполагали, что на третьем этаже специальное стекло не нужно.

Полицейские, специально занимавшиеся деятельностью «Фракции», в конечном итоге установили, что убийца Роведдера — представитель «третьего поколения» «фракционеров». К первому относились так называемая «банда Бадера-Майнхоф», получившая свое название по имени обоих главарей — Ульрике Майнхоф и Андреаса Бадера, активно действовавшая в 70-е годы. Бадер и Майнхоф были арестованы и получили пожизненные сроки заключения. Бадер умер в результате голодовки протеста, а Майнхоф повесилась в своей тюремной камере. «Красноармейцы», активно действовавшие в 80-е годы, и те из них, кто «выйдя на пенсию» поселился в ГДР, принадлежали ко «второму поколению».

Первые два поколения террористов «Фракции» любили поиздеваться над полицией. Они намеренно оставляли на месте преступления улики, свидетельствовавшие о том, что там побывали именно они, «красноармейцы». Кристиан Клар зашел, например, настолько далеко, что оставил свои отпечатки пальцев на гранатомете советского производства после покушения на генерала Крезена. Однако после убийства в 1985 году предпринимателя Эрнста Циммермана, председателя фирмы «Мотор унд Турбинен Унион», связанного с оборонной промышленностью, представлявших ценность для следствия улик обнаружено больше не было.

Гневные упреки со стороны левых борцов за гражданские права в адрес «Растерфандунг» — контрразведывательной организации, созданной БКА, — серьезно мешали работе следователей. «Растерфандунг» использовала в своей работе специальные досье на потенциальных террористов и следственные методики, сходные с теми, что применяются в США для борьбы с распространением наркотиков. Например, известно что «банда Бадера-Майнхоф» и террористы «Фракции» «второго поколения» имели обыкновение снимать жилые помещения (квартиры и дома) в качестве своих тайников и укрытий — как правило на три месяца вперед с выплатой аванса.

Они также питали слабость к быстроходным и дорогим автомобилям — таким как «мерседес», «порше» и «БМВ», за которые рассчитывались деньгами, которые добывали при ограблении банков. Полиция получала обычно информацию о тех, кто ведет себя подобным образом, и либо устанавливала за ними скрытое наблюдение, пока не удостоверялась в том, что набирала достаточно свидетельств для ордера на арест, либо решала, что оснований для дальнейшей слежки нет. Общественное давление на следователей федеральной криминальной службы из-за деятельности «Растерфандунга» сделалось настолько сильным, что в 1981 году принудило к отставке Хорста Херольда с поста президента «Бундескриминальамта». Его обвинили в «излишне ревностном отношении» к сбору и компьютерной обработке информации о потенциальных террористах — по мнению левых и либералов, это сильно ущемляло «гражданские свободы личности». Однако ни разу не было возбуждено ни одного дела по ошибке полиции в отношении невиновных граждан, в то время как сотрудниками «Растерфандунг» было поймано немало опасных террористов.

Принимая во внимание изящество, с каким убийцы — «красноармейцы третьего поколения» — ускользали от рук властей, напрашивается вывод о том, что они явно получали квалифицированные советы, касавшиеся тайных операций и методов безопасности, практиковавшихся агентами разведывательных служб. Очень похоже на то, что и в этом их учителями были специалисты из Штази. Однако несокрушимых свидетельств того, что подобное обучение велось в ГДР, не существует. Тем не менее абсолютно такая же подготовка проводилась в Африке, на Ближнем Востоке и в Латинской Америке в течение двадцати лет главным управлением «А», руководимым генерал-полковником Маркусом Вольфом. Третий отдел этого управления особенно активно действовал в Южном Йемене, где какое-то время проживали террористы из «Фракции Красная Армия». Контрразведчик Райнер Виганд, тайно боровшийся с террористами, рассказывал, что когда он побывал в резидентуре главного управления «А» в Адене, то слышал разговоры офицеров об их контактах с немецкими экстремистами. Офицеров Вольфа также использовали для того, чтобы рассеивать любые подозрения властей ФРГ в том, будто беглецы из «Фракции» проживают в Восточной Германии. Как-то раз офицеры Штази привезли Сюзанну Альбрехт в Аден и возили ее по всему городу, чтобы убедиться, что ее видели возле посольства ФРГ и представительств западных стран. Штази было известно, что западные немцы постоянно прочесывают весь город в поисках знакомых лиц.

Вольф упорно отрицал, что ему что-либо известно о контактах Штази с террористами «Фракции Красная Армия». Однако Виганд опроверг слова Вольфа, утверждая, что «такого абсолютно не могло быть, что Вольф об этом не знал, и более того, почти все Политбюро также знало об этом».

В докладной записке, подготовленной для руководства сил безопасности Западной Германии вскоре после своего бегства из ГДР, Виганд писал:

«Хонеккер и Мильке — не единственные лица, ответственные за поддержку террористов. К этим делам имел отношение также и секретарь ЦК СЕПГ по вопросам государственной безопасности Эгон Кренц и все секретари окружных партийных организаций, поскольку им подчинялись руководители окружных управлений МГБ ГДР. Этот факт подтверждает неискренность Кренца, заявившего, что ему ничего не было известно о связи МГБ с террористами. Герр Кренц знал обо всех решениях, которые принимал Хонеккер, в том числе и тех, что касались помощи террористам из «Фракции Красная Армия». На МГБ возлагалась обязанность выполнять политические решения, принятые на высшем уровне руководством СЕПГ — Хонеккером, Кренцем, Аксе ном и Кляйбером. Я бы сделал акцент на Кляйбере, принимая во внимание его особую роль в качестве эмиссара во всех сделках со странами Ближнего Востока, с главами правительств и политических партий арабского мира».

По словам Виганда, террористы из «Фракции» отнюдь не были случайными «незаконными нарушителями границы». Напротив, предоставлявшийся им приют и обучение были результатами преднамеренных политических решений руководства ГДР и СЕПГ и их связей с ООП, а также с правительствами Южного Йемена, Ливии, Эфиопии, Сирии и Ирака. Виганд оказался прав, 5 апреля 1979 года генерал-майор Вернер Ирмлер представил Эриху Мильке рапорт, в котором подробно сообщил о деятельности террористов, проживавших в ГДР. Мильке сделал с этого рапорта всего лишь восемь копий, одну из которых отослал Маркусу Вольфу. Документ содержал в себе столь щекотливую информацию, что получил гриф «совершенно секретно». Список лиц, которым надлежало с ним ознакомиться, составил сам Мильке. Имя Вольфа в нем стояло под номером три.

В докладной упоминались имена Инге Вит, Ингрид Зипман и Регины Николаи как лиц, «проживавших в секретном здании МГБ с 28 июня по 12 июля 1978 года». После этого их переправили в Багдад «под оперативным контролем» — что означало, что офицеры Штази сопроводили эту троицу до самой иракской столицы, где, по словам террористок, находилась их «оперативная база». МГБ ГДР чувствовало себя обязанным оказать женщинам-«красноармейцам» особую охрану, поскольку незадолго, до этого болгарские власти арестовали нескольких террористов, которым было позволено бежать через Восточную Германию после того, как они освободили из западногерманской тюрьмы убийцу Тилле Мейера. Болгары передали этих «деятелей» западноберлинской полиции.

Все террористы из «Фракции Красная Армия» в конечном итоге были осуждены и приговорены к тюремному заключению на сроки от семи лет до пожизненного.

20 апреля 1998 года боннское представительство британского информационного агентства «Ройтерс» получило анонимное восьмистраничное послание. Оно содержало в себе привычный набор левацко-анархистской риторики в типичном для «Фракции Красная Армия» духе и не включало в себя ни единого слова раскаяния в убийствах и прочих злодеяниях, совершенных этой террористической группировкой. Оно заканчивалось следующими словами: «Сегодня мы почти вплотную подошли к осуществлению нашей цели. Городская партизанская группа в лице «Фракции Красная Армия» ныне уже является историей». Послание было украшено изображением пятиконечной звезды над нарисованным автоматом — эта эмблема «Фракции Красная Армия» всегда помещалась на посланиях террористов в средства массовой информации после совершенного ими убийства или взрыва. Эксперты БКА (федерального агентства уголовной полиции) удостоверили ее подлинность. Немецкие газеты процитировали слова Хорста Херольда, бывшего главы БКА, сказавшего следующее: «Этим заявлением «Фракция Красная Армия» фактически воздвигла себе надгробный памятник».

Глава 12
Разбитый щит, сломанный меч

Деятельность Михаила Горбачева, ставшего в 1986 году главным архитектором перестройки и политики гласности, оказала влияние на Все страны Восточного блока. В ГДР люди стали задавать вопросы — почему либеральную политику, проводимую в СССР, не проводят власти Восточной Германии.

Небольшие группы диссидентов-интеллектуалов и лютеранских священников, возникшие 20–30 лет тому назад, теперь вырастали как грибы после дождя. Одновременно с этим стремительно уменьшался в своих размерах репрессивный аппарат Эриха Мильке, хотя Штази и продолжала арестовывать и сажать в тюрьмы сотни граждан. Ее сотрудники теперь с великой осторожностью обходились с находившимися в поле зрения общества диссидентами, потому что оппозиция научилась использовать западные средства массовой информации в своих целях. Западноберлинские газеты и телевидение заранее оповещались о планируемых акциях протеста.

За любым арестом демонстрантов следовали аршинные заголовки в западных газетах. Правящая партийная верхушка ГДР стала более уязвима для ее критиков, главным образом по той причине, что из внутренних докладов Штази явствовало, что аресты лишь усиливают решительность оппозиции. Вместо того чтобы сажать диссидентов в тюрьму, офицеры Штази предпочитали просто задерживать их на пару дней во время праздников, когда ожидались какие-либо акции протеста. Время от времени режим выпускал особенно крикливых диссидентов в Западный Берлин.

Крайне озабоченный постоянно возрастающей популярностью оппозиции в народе, Эрих Мильке в начале 1989 года отдал приказ о создании специального элитного подразделения для подавления общественных беспорядков. В его состав вошли тщательно отобранные сотрудники из управления по борьбе с терроризмом и шпионажем, которых снабдили специальными дубинками.

В своей речи перед высокопоставленными офицерами Штази, произнесенной 29 июня, Мильке предупредил, что враждебные социалистическому отечеству силы из числа оппозиции подняли голову и готовы на все для изменения сложившегося баланса сил.

Бывший полковник Штази Райнер Виганд рассказывал автору этой книги о том, как его испугало сравнение Эрихом Мильке ситуации с ситуацией, сложившейся двумя месяцами ранее в Китае. В апреле пекинские студенты начали массовые акции протеста. Затем, в мае, во время проведения студенческой демонстрации на площади Тяньаньмень китайские силы безопасности открыли по ним огонь, что привело к сотням человеческих жертв. «Мильке сказал, что обстановка в нашей стране напоминает обстановку в Китае и что мы должны быть готовы к подавлению беспорядков любыми методами и средствами, — вспоминал Виганд. — Мильке сказал, что китайским властям удалось подавить народное недовольство прежде, чем обстановка вышла из-под контроля».

В начале лета 1989 года Венгрия, находившаяся на пути к демократическим преобразованиям, сделала первую серьезную вмятину в железном занавесе. Проволочные заграждения на границах этой страны были демонтированы, количество пограничников значительно сокращено. Сотни граждан ГДР, находившихся на отдыхе в Венгрии, решили больше не возвращаться на родину и вместо этого отправились в Австрию, хотя официальное провозглашение свободных границ было сделано позднее, лишь в конце августа. В начале сентября тысячи восточных немцев хлынули через Чехословакию в Венгрию, а оттуда — на Запад. За одну только неделю на Запад сбежало около 15 тысяч человек.

На заседании Политбюро, под давлением Мильке, руководство ГДР убедило чехословацкое правительство не пускать к себе восточных немцев и закрыть для них свои границы. Таким образом, в Праге оказались в западне тысячи мужчин, женщин и детей. 2500 человек просили политического убежища в посольстве ФРГ в Праге, превратив тем самым огромный сад посольства в лагерь беженцев. Власти ФРГ убедили правительство ЧССР в необходимости выпустить всех этих людей, и 29 сентября Эрих Хонеккер объявил о том, что он попросит «чехословацких товарищей» отпустить беженцев в Западную Германию на специальном поезде. В интервью государственному информационному агентству АДН Хонеккер назвал этих людей «антиобщественными элементами, поправшими социалистические моральные ценности», и добавил, что они «не заслуживают ни капли сочувствия».

Когда ночью 4 сентября поезд прибыл в восточно-германский город Дрезден, на главном железнодорожном вокзале собрались сотни людей — тех, кто также хотел уехать из ГДР. Элитные подразделения госбезопасности вместе с отрядами Народной полиции, специально подготовленные для подавления массовых беспорядков, были приведены в действие — при помощи дубинок они рассеяли толпу потенциальных изменников социалистической родины, побросали в армейские грузовики и отвезли в полицейские участки.

Начиная с этого трагического происшествия политический климат в стране стал стремительно ухудшаться. По всей ГДР начали возникать марши протеста. Особую решимость проявили жители Лейпцига, несмотря на избиения, которым их подвергали сотрудники госбезопасности и полицейские. Начиная с сентября 2–3 тысячи демонстрантов, часто с зажженными свечами в руках, направлялись каждый понедельник вечером к церкви Св. Николая, перед которой устраивали демонстрации протеста.

За исключением редких устных призывов к проведению в стране демократических реформ и требований свободного выезда за границу, толпа вела себя достаточно мирно. Каждый понедельник число демонстрантов значительно увеличивалось. В Восточном Берлине Мильке известил руководителей подразделений госбезопасности о планах нападения на демонстрантов, разделения их на три группы и последующий арест зачинщиков. Он также добавил, что подразделения парашютистов размещены за городом на тот случай, если понадобится подкрепление. Командиры полицейских отрядов получили устные распоряжения открывать в особых случаях огонь. Как позднее прокомментировал происходившее в те дни бывший полковник МГБ ГДР Виганд, «одного случайного выстрела могло хватить для того, чтобы начать гражданскую войну».

Предупреждение Горбачева

Несмотря на общественные беспорядки, режим ГДР отпраздновал 40-летнюю годовщину своего правления.

7 октября в Берлине вокруг здания Государственного Совета собрались десятки тысяч людей. Полицейские заслоны оказались абсолютно неэффективными. Подъехавшего к зданию Мильке приветствовал глава контрразведки генерал Кратч. Шеф госбезопасности крикнул полицейским: «Приведите этих свиней в чувство дубинками!». Однако полиция никак не отреагировала на начальственный окрик.

В ГДР с визитом в качестве почетного гостя в те дни находился советский президент Михаил Горбачев — несмотря на то, что его восточногерманские союзники отвергли осуществляемую им политику перестройки и гласности и запретили продажу в ГДР советских периодических изданий, объявив их подрывной литературой.

Он видел многотысячный людской океан и иногда слышал выкрики из толпы: «Горби, помоги нам!». Как раз накануне поездки в Берлин советский президент получил сверхсекретную аналитическую записку, которую полковник Виганд по своей собственной инициативе на свой страх и риск подготовил для КГБ. «Если бы об этом узнал Мильке, то мне было бы несдобровать», — рассказывал он впоследствии автору этих строк, характерным жестом чиркнув себя по горлу. В этом документе Виганд утверждал, что обстановка в ГДР находится на грани хаоса, и умолял русских не доверяться «потемкинским деревням» правителей ГДР. Горбачев, скорее всего помнивший об этом документе, намеренно и многозначительно заметил во время своей импровизированной речи перед партийными функционерами Восточной Германии: «Жизнь накажет тех, кто опоздает».

Эрих Хонеккер, генеральный секретарь СЕПГ и глава правительства ГДР, не внял этому предостережению и через одиннадцать дней был лишен всех своих высших постов.

Новым руководителем партии и государства стал Эгон Кренц, давний союзник Эриха Мильке. Это не привело к каким-либо серьезным политическим изменениям, хотя Кренц и пытался заискивать перед народом, утверждая, что 9 октября предотвратил развязывание гражданской войны, отменив приказы Хонеккера открыть огонь по 200-тысячной толпе лейпцигских демонстрантов. Участники этой демонстрации несли плакаты с требованием свободных выборов — за подобное всего лишь десять лет назад можно было поплатиться по меньшей мере десятью годами тюрьмы. Огромные знамена с надписью «Нет насилию!» можно было увидеть и перед входом в здание окружного лейпцигского управления Штази.

Независимо от уверений Кренца, человеком, который предотвратил кровавую бойню, люди считали Курта Мазура — музыкального директора знаменитого лейпцигского оркестра «Гевандхаус». Мазура считают представительным человеком не только из-за его статуса в мире международной культуры, но и благодаря его действительно внушительной внешности при росте в шесть футов. Он чем-то напоминает медведя и в те драматические дни возвышался над головами демонстрантов и их политических соперников, с которыми он жарко спорил. Западные средства массовой информации широко сообщали об этих дискуссиях, вынудив партийную верхушку ГДР внять призывам этого дирижера с мировым именем.

Начало конца

9 ноября Политбюро СЕПГ уступило давлению общества и решило выступить с заявлением, в котором подчеркивалось, что гражданам будет разрешен выезд в западные страны. Вечером того же дня Гюнтер Шабовски, член Политбюро и секретарь берлинского окружного комитета СЕПГ, зачитал это решение партийного руководства перед телекамерами во время пресс-конференции. Находясь в прямом эфире, он ответил на заданный ему вопрос о начале действия этого постановления так: «Незамедлительно». Капитан Бруно Невыгостеный из отдела паспортного контроля МГБ при КПП у Берлинской стены на Борнхольмерштрассе, что на севере центральной части города, в тот вечер находился дома, но телевизора не смотрел. Ему позвонили со службы и приказали прибыть на пост. По пути он видел тысячи людей, устремившихся к его КПП. Капитану удалось прибыть туда раньше, прежде чем на Борнхольмерштрассе собралась толпа, требовавшая пропустить ее в Западный Берлин. Там же, на своем посту, находился и сам заместитель начальника управления майор Харальд Йегер. Всего на посту было шестьдесят сотрудников Штази. Толпа все сильнее нажимала на железные ворота, готовая разгромить КПП, и начальству Йегера не оставалось ничего другого, как приказать ему успокоить собравшихся. Вскоре после 11 часов вечера Йегер приказал открыть ворота. Капитан Невыгостеный завопила от восторга. В Берлинской стене была навсегда пробита брешь, однако ощущение тревоги по-прежнему оставалось.

Приободренный смятением в рядах СЕПГ и правительстве, народ обрушил свою критику также и на министерство госбезопасности ГДР.

В докладе с грифом «совершенно секретно» от 30 октября 1989 года, предназначенном для партийного руководства, Эрих Мильке сообщал о том, что группы диссидентов периодически пытались спровоцировать офицеров госбезопасности на применение «неконтролируемых действий». Из толпы раздавались выкрики «сожжем этот дом», «гэбэшные свиньи, убирайтесь!», «забьем их!», «ножи и веревки для них готовы!». В течение всех этих тревожных недель русские держали 380 тысяч своих солдат в казармах. Президент Горбачев решил не применять вооруженные силы и не вмешиваться в дела ГДР, хотя это и означало потерю самого важного восточноевропейского союзника и торгового партнера Советского Союза. Впервые за свою долгую карьеру Мильке остался один — советские друзья оставили его одного раскачиваться на ветрах политических перемен.

Народная ненависть к Штази, кипевшая в обществе более четырех десятилетий, взорвалась яростной вспышкой благородного гнева. Весь конец осени и начало зимы офицеры Штази испытывали нападки разгневанных граждан Восточной Германии. В городе Галле сотрудники госбезопасности установили на подоконниках своего управления пулеметы, готовясь отразить любые попытки нападения, однако капитулировали перед лицом местного гражданского комитета, созданного для предотвращения насилия и установления порядка. Во время полной драматизма волны противостояния МГБ и гражданского населения, прокатившейся по всей Восточной Германии, офицеры Штази баррикадировали стальные двери своих служебных кабинетов, где день и ночь работали печи и аппараты для уничтожения документов.

В Дрездене начальник окружного управления Штази получил пинков в зад от разгневанных дрезденцев, покидая свой служебный кабинет. Он и его коллеги из Зуля и Нойбранденбурга покончили жизнь самоубийством. Удивительно, но единственными проявлениями насилия против сотрудников МГБ были избиения. Общественный гнев вполне легко мог вылиться в самосуд, как это было в дни венгерской революции в 1956 году, когда большое число сотрудников тамошней тайной полиции было забито до смерти камнями, повешено и расстреляно.

Мильке, некогда всемогущий полицейский номер один и искусный интриган, теперь уже 82-летний, приблизился к концу своей запятнанной кровью карьеры. 13 ноября его вызвали в Народную палату, парламент ГДР, для доклада о состоянии внутренней безопасности. Когда он подвел итоги происходящего и заявил, что обстановка находится под надежным контролем МГБ, депутаты принялись презрительно улюлюкать и свистеть. Мильке был абсолютно не готов к такому приему. Никогда прежде никто не осмеливался поднимать на него голос. Он стал заикаться, мямлить и под конец воздел вверх руки — совсем как проповедник. «Я люблю вас… но я действительно всех вас люблю», — крикнул Мильке. Лицо его приняло выражение глубокого горя и побледнело. Даже самые верные его сторонники разразились презрительным смехом. Карьере Эриха Мильке пришел самый настоящий конец.

6 декабря, в день Святого Николая, когда немцы дарят своим детям предрождественские подарки, Эгон Кренц признал себя побежденным и подал в отставку. Для народа ГДР это было подобно нежданному подарку. За день до этого генеральный прокурор ГДР возбудил дело против генерала армии Эриха Мильке по факту нанесения значительного ущерба национальной экономике. Заключался он в заказах на возведение ряда строительных объектов для личного пользования партийных функционеров. Он был арестован и помещен в одиночную камеру. 7 ноября обвинение было дополнено — Эриху Мильке вменялись в вину государственная измена и сговор с Хонеккером, предусматривавший по их приказу контроль за национальными телекоммуникациями и средствами связи. Кроме того, Мильке обвиняли и в нарушении конституции — по его приказу проводился насильственный разгон мирных демонстраций. В это время Хонеккер находился в клинике, куда он был помещен для операции ракового заболевания.

Засадив бывшего шефа Штази за решетку, Народная палата — некогда марионеточный, послушный воле СЕПГ парламент — потребовала преобразовать МГБ в ВНБ — Ведомство Национальной Безопасности. Все заместители Мильке и семнадцать начальников управлений МГБ были уволены. Все еще надеясь сохранить ГДР, сторонники твердой партийной линии назначили на пост главы ВНБ другого ветерана Штази, генерал-лейтенанта Руди Миттига. Ханс Модров, глава дрезденского окружного комитета СЕПГ, был избран новым главой партии и правительства.

Однако требования общества полностью распустить госбезопасность усилились до такой степени, что их уже нельзя было оставлять без внимания, и правительство было вынуждено ликвидировать Ведомство Национальной Безопасности уже через восемь дней после его создания. Народ потребовал, чтобы штаб-квартиру министерства госбезопасности открыли для публичного осмотра. Правительство уступило этому требованию, и холодным вечером 15 января сотни тысяч берлинцев — главным образом молодых людей — собрались возле огромного, похожего на крепость комплекса зданий, где размещалась главная спецслужба ГДР. Камни и кирпичи загремели по железным воротам. Призывы представителей национальных комитетов сохранять порядок и спокойствие тонули в реве толпы, скандировавшей: «Мы — народ!». Небольшое подразделение полицейских, находившихся внутри здания, капитулировало, и около пяти часов вечера ворота были открыты. Толпа ворвалась внутрь и устремилась к различным зданиям, выбивая двери и окна и систематично освобождая служебные кабинеты от бывших мучителей народа. Из окон на улицу полетели папки с документами и мебель, портреты Хонеккера и Брежнева топтали ногами. Демонстранты не знали, что среди них находились и агенты Бундеснахрихтендинст — западногерманской разведслужбы. Последние стремительно прошлись по зданию № 2, где находилось управление контрразведки. Пользуясь рисунками-схемами, сделанными полковником Райнером Вигандом, бежавшим на Запад всего две недели назад, они обыскивали кабинеты, представлявшие для них особый интерес, разыскивая материал наиболее «щекотливого» характера. Сделав свое дело, западногерманские разведчики безмолвно растворились в ночи. А тем временем группа демонстрантов наткнулась на комнату-склад кафетерия, где обслуживали полковников и генералов. Народная ярость приняла еще большие масштабы, когда пришедшие принялись открывать упаковки с деликатесами, которые большая часть граждан ГДР никогда и не пробовала. Несколько женщин разразились слезами. «Да ведь такое нельзя было купить и в «Деликатладен», — воскликнула одна из них, имея в виду специализированные магазины, где продавались продукты производства западных стран исключительно за твердую валюту. Кладовая вин была заполнена французскими винами, а также отечественным шампанским и коньяком. Прежде чем продолжить «освобождать» кабинеты, демонстранты перекусили креветками, копченым угрем и индюшатиной, запив все это огромным количеством вина и бренди, отведав на десерт персиков и ананасов. Для пиршества использовалось найденное здесь же столовое серебро, майсенский фарфор, а также хрустальные бокалы для вина и рюмочки для коньяка. Покончив с едой, один из участников пира саркастически вычеркнул из найденного здесь же меню слова «креветки» и «копченый угорь» и написал над ними: «хлеб и вода».

Вскоре после семи часов вечера во двор министерства госбезопасности въехал новый лидер СЕПГ и глава государства Ханс Модров. Демонстранты обрушили град ударов на его автомобиль, выкрикивая «Красная свинья!». Модров вышел из автомобиля и взобрался на трибуну, которую демонстранты установили посреди двора.

Его призыв прекратить беспорядки был встречен презрительными насмешками и свистом. Окончательно Модров сник, когда раздались выкрики: «Долой СЕПГ!». Пастор Райнер Эппельман — ведущая фигура в диссидентских кругах тех лет и главная мишень министерства госбезопасности, также взял слово на этом импровизированном митинге. «Насилие — это вода, которую вы будете лить на мельницу старых сталинистов», — крикнул он, обращаясь к толпе, после чего попросил всех разойтись. Часов в восемь все потянулись к выходу, причем многие пошатывались от выпитого ими спиртного из запасов «восточногерманских чекистов». Выйдя на улицу, «экскурсанты» с энтузиазмом передавали друг другу «сувениры», захваченные на память о посещении штаб-квартиры Штази. Наибольшее веселье вызвали памятные значки, вручение которых должно было состояться только в следующем месяце, 8 февраля, в день празднования 40-й годовщины основания тайной полицейской организации ГДР.

Все время предварительного следствия Мильке находился в тюрьме. В 1991 году против него были выдвинуты новые обвинения — за совершенное в 1931 году убийство двух офицеров полиции. Кроме того, бывшего министра госбезопасности обвинили в убийствах людей, бежавших из ГДР, злоупотреблении служебным положением, нарушении оказанного доверия и подстрекательстве к нарушениям существующего законодательства.

Сначала Мильке судили за убийства и после 20-месячного судебного разбирательства, 6 октября 1993 года, признали виновным и осудили на шесть лет тюремного заключения.

После того как он провел за решеткой 1904 дня, его выпустили на свободу. На дворе стоял 1995 год, и обвинения Эриха Мильке по другим статьям теперь стали условными с учетом его преклонного возраста. Однако деньги, находившиеся на его банковском счету — 300 тысяч марок (около 187 500 долларов), были конфискованы. До своего состоявшегося в 1989 году ареста этот человек, которого в ГДР боялись все, жил в роскошном доме, где был кинотеатр и комната для трофеев. Здесь его обслуживали 60 слуг, и здесь же находилось 15 тысяч акров охотничьих угодий. После выхода на свободу Мильке предстояло переехать в двухкомнатную квартиру общей площадью 18 квадратных метров и получать подобно всем пенсионерам бывшего министерства госбезопасности 802 марки (512 долларов) в месяц.

Неудивителен тот факт, что Эриха Мильке окружали мошенники. Например, Юрген Ветценштайн, один из его адвокатов, бежал из страны за день до того, как был выписан ордер на его арест по обвинению в хищениях имущества. Предполагают, что он скрылся, прихватив с собой 14 миллионов немецких марок (8,75 миллиона долларов), снятых с банковского счета некоей компании, ранее являвшейся собственностью Штази. В 1997 году выяснилось, что Ветценштайн проживает на Кубе. Подобный случай произошел и с Рольфом-Петером Дево, генерал-майором, который, как считают, продал ЦРУ списки агентов Штази и исчез с миллионом немецких марок наличными, изъятых со счетов еще одной фирмы, принадлежавшей министерству госбезопасности ГДР. Манфред Киттлаус, глава следственной группы Берлина, занимающийся этим и прочими государственными преступлениями, в 1997 году заявил, что, судя по имеющимся фактам, хищения из фондов твердой валюты, принадлежавшей Штази, исчисляются миллионами. Под подозрения попадают бывшие офицеры госбезопасности ГДР, открывшие подозрительно прибыльный бизнес.

Некоторые предприимчивые сотрудники Штази сделались частными детективами. Другие, по словам Киттлауса, занялись предпринимательством, сознательно исказив отдельные факты своих биографий или даже взяв себе новые имена. Из всех бывших высокопоставленных офицеров Штази лучше всех поживает глава внешней разведки Маркус Вольф. Он оставил свой пост в 1986 году, заявив о политических разногласиях с Эрихом Мильке. Бывший полковник Карл Гроссман, служивший под началом Вольфа, рассказывал автору этих строк, что все эти заявления были всего лишь дымовой завесой: «Мильке отделался от Вольфа из-за того, что последний безумно увлекался женщинами». Несмотря на все его прегрешения, Вольфу была предоставлена просторная квартира в роскошном квартале Николаи-Фиртель, районе, где обитали представители правящей верхушки ГДР. Обстановка квартиры не стоила Вольфу ни гроша — ее обставили за счет контролируемой министерством госбезопасности «коммерческой координационной группы», затратившей на это 545 752 немецкие марки (363 843 доллара).

Если Вольф действительно ушел в отставку из-за разногласий с Мильке, то зачем ему оставили в министерстве кабинет с секретаршей и служебный автомобиль? Вильгельм Шломанн, адвокат и автор ряда книг о деятельности Штази, рассказывал автору этой книги о том, что на самом деле Вольф никуда не уходил из органов госбезопасности.

В ведомости на зарплату работников МГБ ГДР за 1989 год вторым после Мильке стояла фамилия Йенса Неффе, получившего всего лишь на 6138 марок меньше главы Штази. Руди Миттиг, трехзвездочный генерал, заместитель Мильке, получил на 1674 марки меньше Неффе. Согласно возрасту Неффе и шифрованному обозначению его воинского звания, он был 22-летним генералом паспортно-таможенного отдела потсдамского окружного управления МГБ ГДР. Скорее всего, это был просто псевдоним некоего высокопоставленного сотрудника Штази. Кто бы ни был ответственным за составление ведомости на зарплату, он совершил вопиющую ошибку, не придумав этому Неффе более солидный для генеральского звания возраст. Подозревают, что Вольф и был этим самым Неффе. Тем самым легенда об уходе главы внешней разведки ГДР делается столь же фальшивой, как и все те легенды, которые он придумывал для своих шпионов.

Хотя в 1997 году Вольф был осужден по обвинению в похищении людей, он получил лишь два года условно и штраф в размере 50 тысяч марок. Тем временем его автобиография — книга, полная намеренных искажений, в которой он назвал имена только бывших своих агентов (тех, кто либо «засветился», либо давно уже умер), — стала в Германии бестселлером. Как некогда и «Моя борьба» Гитлера.

Оглавление

Предисловие

Введение

Глава 1 Месть против власти закона

  «Спрут»

  На страже человеческого достоинства?

  Политическое выживание коммунистов

  Угроза в настоящем и будущем

  Каждый диктатор нуждается в тайной полиции

Глава 2 Московский руководитель красного гестапо

  Бегство убийц

  Мильке уезжает в Испанию

  Возвращение в Германию

  Новая работа Мильке

  Карабкаясь по служебной лестнице

  Новые цели для Мильке

  Холодная война

  Человек-топор

  Мильке закручивает гайки

  Стена

  На Ульбрихта обрушивается топор

Глава 3 КГБ и Штази. Два щита, два меча

  Польская проблема

  Москва заимствует технологию Штази

  Отношения с Москвой

  Операция «Моисей»

  Операция «Игла»

  Распад альянса КГБ — Штази

Глава 4 Меч репрессий

  Хорст Эрдман: от борьбы к побегу

  … Продолжать борьбу

  Рюдигер Кнехтель: непокорный пограничник

  Йозеф Кнайфель, мятежник

  Мильке преследует уклонистов

  Сопротивление

  Контрнаступление коммунистов

  Свободные юристы: детище Советов

  Штази наносит ответный удар

  Штази набирает силу…

  … И оттачивает свои методы

  На посту у Стены

  Отношение Штази с прессой

  Внутренняя дисциплина: кнут и пряник

Глава 5 Невидимое вторжение в Западную Германию

  Провал западногерманской контрразведки

  Гюнтер Гийом: восходящая звезда

  Звезда в зените

  Под подозрением

  Прощальный сюрприз

  Пойман!

  Падающие звезды

  Добро пожаловать, герои

  Шпион-контрразведчик

  Безоговорочное предательство

  Сгоревшие двойники

  Докторская диссертация

  Процесс

  Без раскаяния

  «Кроты» в военной контрразведке ФРГ

  Агенты Штази в БНД

  План «Ромео»

  «Ромео» и секретарши

  Монахиня-шпионка

  Любовник-датчанин

  «Ромео» и «Ромьетты»

  Политики-шпионы

  Гражданская полиция: шпион на шпионе

  Проникновение в органы контрразведки

  Дипломаты-шпионы

  Инфильтрация в правительственные структуры и промышленность

  Шпионы-журналисты

  Причины успехов Вольфа

Глава 6 Штази против Соединенных Штатов и НАТО

  Переполох в американской разведке

  Начальство, уязвленное до глубины души

  Восточный Берлин предъявляет похитителя сейфов

  Инструмент пропаганды

  Расследование продолжается

  Не буди лиха

  Хорст Гессе. Образ и действительность

  Неудавшееся покушение

  Двойной черпак

  Магазинный вор

  Близнец Холла

  Другие военные-шпионы

  «Жучки» в штабе армии

  Успехи других шпионов

  «Топаз»

  Шпионы в посольстве США

  Проба американских вод

  «Полезные идиоты»

  Неудачи Штази

  Активные меры

  Досье на Рейгана

  Анализ действий администрации Рейгана

  Отнюдь не почетная служба

Глава 7 Восточно-Германские охотники за шпионами

  Любитель деликатесов

  Секретарша и адвокат

  Железнодорожник

  Машинист

  Двойной агент ЦРУ

  Заговор в ЦРУ

  Невиновные

  Американский не-шпион

  Посольство США под контролем

  Дырка в сети Штази

  Охота на «диких гусей»

Глава 8 Операция Штази в странах третьего мира

  Штази в Никарагуа

  Приспешники Мильке на африканском континенте

  Южная Африка

  Северо-восточная Африка

  Базы восточногерманской госбезопасности на Ближнем Востоке

Глава 9 Штази и терроризм: Взрыв в дискотеке «Ла Белль»

  Виганд не выполняет приказ Мильке

  Первый доклад Мильке

  ЦРУ использует агентов Виганда

  Взрыв в дискотеке «Ла Белль»

  Незамедлительная реакция США

  Расследование Виганда продолжается

  Обвиним американцев

  Запугивание американских дипломатов

  Новое убийство

  Новая угроза

  Дело о взрыве в «Ла Белль» раскрыто

Глава 10 Игровая площадка для международного терроризма

  Солидарность Штази с террористами

  Дауд в Восточной Германии

  Мильке и организация Освобождения Палестины

  «Шакал» в Восточной Германии

  Междоусобные схватки

  Цель нападения — курды

  Иракский «беспредел»

  Возвращение Абу Нидала

  Смерь главного свидетеля

Глава 11 Тихая пристань для «Фракции Красная Армия»

  Анархисты Штази

  Нападение на командующего армией США

  Последнее убийство

Глава 12 Разбитый щит, сломанный меч

  Предупреждение Горбачева

  Начало конца

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно