|
|
Давид-Неэль Александра - Посвящения и посвященные в Тибете
ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
В наши дни многие интересуются так называемыми "эзотерическими учениями", проповедуемыми учителями, чьи традиции существенно отличаются от распространенных на Западе. Обычно "исследователи" этих учений ограничиваются лишь описанием необычных ритуалов или публикацией переводов отдельных заповедей, туманный смысл которых возбуждает дремлющую в душах европейцев тягу к таинственному.
Однако есть и те, кто проявляет более серьезное стремление к познанию. Они догадываются, что "эзотеризм" - лишь результат неправильного понимания, что ритуалы, символика и загадочные высказывания - всего лишь завеса, которую нетрудно сорвать тому, кто искренне стремится к Знанию.
Тибетские духовные наставники никогда не забывали об этом и всегда стремились в своих проповедях передать ученикам истинный смысл Учения, хотя и представленного зачастую языком, насыщенным притчами, иное Казаниями и описанием ритуалов, а потому поначалу создающим впечатление весьма сумбурное.
Первое издание этой книги появилось в 1932 г., то есть вскоре после известной уже читателю и завоевавшей широкую известность книги "Магия и тайна Тибета". Успех обеих книг, переведенных практически на все европейские языки, доказывает далеко не безразличное отношение наших современников к проблемам духовной культуры.
После первой публикации "Посвящений" А. Давид-Неэль и ее приемный сын, лама Йонгден, вновь вернулись в Тибет и провели там двенадцать лет. Им представилась уникальная возможность глубже изучить концепции мыслителей Тибета - концепции, связанные со многими практически важными аспектами, необходимыми в качестве руководства на тернистом пути духовного прозрения.
А. Давид-Неэль известна во Франции как одна из величайших путешественниц конца XIX - начала XX веков. Свидетельство тому - множество написанных ею книг, повествующих о странствиях автора, о религиозно-философских системах и традициях тех стран, которые она посетила или в которых подолгу проживала, и прежде всего это Тибет, Индия и Китай.
Автор начала свои исследования в эпоху завершения открытий еще остававшихся "белых пятен" на карте планеты. В этот период многие покидали так называемый "цивилизованный" мир и отважно вступали в неизведанные пределы земли, где они встречали и затем описывали населявшие эти районы "нецивилизованные" народности. Многие из таких исследователей были христианскими миссионерами, которые видели свою основную задачу в изменении образа жизни "дикарей" или по крайней мере в демонстрации им превосходства западной цивилизации посредством одаривания плодами новой технологии, организации медицинского обслуживания и образования западного типа. Некоторые из миссионеров ограничивались лишь единичными актами массовых крещений и проповедей и, по возвращении на родину, уничижительными описаниями быта и обычаев аборигенов. Буквально по пальцам можно перечесть тех истинных исследователей, которые искренне стремились изучить вновь встреченную культуру. Они оставили нам ценные и точные сообщения, часть из которых вполне можно признать работами высокого научного уровня.
Тибет "закрылся" для иностранцев в 1873-1874 гг. после первой неудачной попытки англичан проникнуть в Страну Снегов далеко не с исследовательскими целями. Его естественная географическая изолированность вкупе с политической порождали многочисленные легенды и домыслы об этой неисследованной европейцами стране, ее народе, загадочных мудрецах-горцах - носителях "тайных доктрин" и манили к себе ученых-естествоиспытателей, наиболее отважных миссионеров, просто авантюристов и... агентов различных разведок, в первую очередь - английских и российских. Последние из упомянутых групп направлялись в Тибет в ходе так называемой "Большой Игры", которую вели Россия и Великобритания по разделу сфер влияния на Дальнем Востоке.
Существенную роль в последующих драматических для Тибета и России событиях сыграла программа, представленная 13 февраля 1893 г. царю Александру III в секретной докладной записке "О присоединении к России Китая, Тибета и Монголии". Автором записки и инициатором ее реализации был надворный советник Петр Александрович Бадмаев. Столь откровенные авантюрные намерения, подкрепляемые конкретными действиями российских коммерческих и военных кругов, направленные на захват огромной сырьевой базы и рынка Дальнего Востока, вскоре стали известны зарубежным спецслужбам и вызвали резкое противодействие не только Великобритании, но и других заинтересованных государств.
Япония попробовала отрезать свой "кусок пирога" и развязала в 1894-1895 гг. японо-китайскую войну, закончившуюся поражением Китая, которому пришлось выплатить победителям огромную контрибуцию. Китайские националисты, недовольные усиливающимся влиянием чужеземцев, развертывают в 1899-1900 гг. так называемое "боксерское восстание", которое было подавлено совместными действиями Японии, России, Англии и Германии.
Как бы не замечая огромного напряжения втянутых в "Игру" сил, надворный советник продолжает действовать и фантазировать. В очередном докладе Николаю II Бадмаев пишет:
"Я вполне сознаю серьезность самого дела и уверен в возможности полного успеха, если Ваше Величество соизволите разрешить следующий вопрос вести ли мне только торговлю для расширения нашего торгово-политического влияния на Востоке или же прямо подготовлять почву для окончательного присоединения к России в ближайшем будущем монголо-тибето-китайского Востока, систематически занимая важные стратегические пункты при посредстве бурят и монголов!.." - и с этой целью, в частности: "...Нужно отдать в мое распоряжение бурят-казаков; ...необходимо разрешить мне давать обещания тем монгольским, китайским и тибетским князьям и знаменитым гэгэнам и ламам, которые помогут мне, что будут пожалованы им соответствующие их настоящему положению звания с некоторыми преимуществами; ...Тибет, как самое высокое плоскогорье в Азии, господствующее над азиатским материком, непременно должен находиться в руках России. Владея этим пунктом, Россия, наверное, может принудить Англию быть сговорчивой".
И снова, чуть позднее (1 января 1904 г.):
".Неужели истинно русский человек не поймет, сколь опасно допущение англичан в Тибет; японский вопрос - нуль в сравнении с вопросом тибетским: маленькая Япония, угрожающая нам, отделена от нас водой, тогда как сильная Англия очутится с нами бок о бок".Военный министр А. Н. Куропаткин посылает в Тибет очередного агента, подъесаула Уланова с целью оперативного сбора военных данных и рекомендацией Николая II постараться "разжечь там тибетцев против англичан". Через три недели "неожиданно" начинается русско-японская война, а чтобы окончательно пресечь российскую авантюру, 18 марта 1904 г. британский экспедиционный корпус вторгается в пределы Тибета и буквально расстреливает тысячную тибетскую армию во главе с генералом Лхавангом. России теперь уже не до решения "тибетского вопроса". XIII далай-лама Тибета спешно покидает Лхасу, стремясь прорваться в Россию, но принужден остановиться в Урге (ныне Улан-Батор) фактически под полным китайским контролем. Его дальнейшие попытки найти убежище и понимание на территории России пресекаются безразличием уже к "тибетскому вопросу" российского царя, "воплощения Белой Тары". Последняя просьба далай-ламы от 24 ноября 1905 г. к Николаю II: "Великий Государь, как не оставлял ранее своим покровительством, так и впредь не оставляй покорного Тибета", - оседает незамеченной в архивах.
27 августа 1906 г. Англия и Китай подписывают соглашение о совместном решении тибетских экономических вопросов. Далай-лама понимает, что на Россию больше рассчитывать не приходится, и направляется по "приглашению" императрицы в Пекин, где около года ожидает приема, начавшегося с унизительного поклона Владычице Поднебесной Империи. 31 августа 1907 г. Англия и Россия подписывают договор, в соответствии с которым Тибет "представляет сферу интересов Великобритании", а Монголия - России. МИД России отзывает из Тибета команду своих агентов (Бадмажапов, Бимбаев, Дибданов, Дылыков, Галсанов и др.). После смерти императрицы Цыси Китай вводит в Тибет войска. Далай-лама опять вынужден искать политического убежища, на сей раз на территории британской колонии в Сиккиме, где с ним и встретилась автор этой книги. После китайской революции 1911 г. Монголия и Тибет объявляют в 1912 г. о своей независимости от Китая, что подтверждает международная конференция юристов в Симле.
Российские буддисты во главе с хамбо-ламой Агваном Доржиевым готовятся к торжественной встрече в 1913 г. в Петербурге XIII далай-ламы, главы суверенного теперь государства. Его Святейшество намерен установить дипломатические отношения с Россией и освятить построенный преимущественно на деньги тибетцев и монголов первый в столице европейского государства тибетский буддийский храм. Но в начале февраля 1913 г. министр иностранных дел России Сазонов доводит до сведения английского посла Бьюкенена, что русское правительство придерживается соглашения 1907 г. и... никакого визита, никакого традиционного канонического освящения (даже по сей день!) санкт-петербургского буддийского храма Верховным Иерархом Тибетской Буддийской Церкви.
В двадцатые годы советское правительство делало попытки установления дипломатических отношений с Тибетом, послав туда несколько секретных миссий, но недоверие тибетского правительства, во многом обусловленное ростом воинствующего атеизма в России, с одной стороны, противодействие британских колониальных властей - с другой, и, наконец, с начала 30-х годов - ставка сталинского правительства на Мао Цзэдуна, который считал Тибет неотъемлемой частью Китая, окончательно прекратили эти попытки.
Европейцы продолжали исследования Тибета вплоть до конца 40-х годов (до военной аннексии Китаем этой независимой страны) как научными экспедициями - П. Козлов, Свен Гендин, Н. Рерих, Дж. Туччи и др., -так и отдельными путешествиями одиночек. В числе последних была и А. Давид-Неэль, первая европейка, достигшая Лхасы. Ее самостоятельные исследовательские маршруты, подробно описанные в двадцати пяти книгах, во множестве статей и заметок и доложенные на многочисленных конференциях, показывают глубокое знание изученных ею народностей, их религиозно-философских убеждений и территорий.
Женская атлетическая ассоциация наградила ее в 1927 г. почетной медалью за беспрецедентный поход в Лхасу, хотя физические данные Александры были гораздо скромнее накопленного ею научного потенциала. Она в совершенстве овладела санскритом и тибетским, чем завоевала к себе заслуженное уважение тибетских и индийских ученых. Ее дерзость и, в чем-то, тщеславность с лихвой перекрываются необычным, если не уникальным подходом к изучению всего, что попадало в круг ее интересов, и в первую очередь - тибетского буддизма.
Исследования других первооткрывателей - ученых, географов и журналистов той поры несут на себе отпечаток их времени, их культуры, что можно было бы обобщенно назвать европоцентризмом. Сколь беспристрастны они ни были, им не удавалось переступить рамки своей культурной традиции, ее этической основы и всецело погрузиться в изучаемую культурно-религиозную среду. А. Давид-Неэль удалось в своих трудах, при прочной опоре на европейскую культуру, связать свое знание Востока с ценностями Запада. Ее прямой и широкий подход поначалу не встретил должного признания со стороны французских востоковедов, которые цеплялись за узколобые исторические и филологические методики еще XIX века.
Некоторые из них пытались даже доказать, что А. Давид-Неэль вообще никогда не была в Тибете. Позднее, уже в наши дни, когда сами тибетцы читают ее книги, они узнают в ее описаниях свою страну, ее культуру и народности - свою утраченную землю, которую они знали. Когда современные тибетские ученые знакомятся с ее трудами, их поражает широта ее начитанности в тибетских текстах и вызывает огромный интерес содержание ее переписки с XIII далай-ламой и панчен-ламой. Эти материалы, остающиеся до сих пор неопубликованными и представляющие исключительно научный интерес, хранятся в научно-мемориальном фонде А. Давид-Неэль во французском городе Дине.
"Я научилась бегать раньше, чем ходить".
А. Давид-Неэль
Александра Давид-Неэль родилась близ Парижа в местечке Сан-Монд 24 октября 1868 г. Ее отец, Луи-Давид, был гугенотом, профессором, переквалифицировавшимся в журналиста, социалистом, стоявшим в жесткой оппозиции роялистскому режиму короля Луи-Филиппа. Вместе со своим другом Виктором Гюго он был выслан в Бельгию, где встретил Александрину Боргманс и женился на ней.Супруги вернулись в Париж в 1859 г. В 1866 г. семья снова переехала в Брюссель. Уже в детстве у Александры проявились твердые черты характера - тяга к независимости и решимость, - сопровождаемые неприязнью к матери, которая, в основном, интересовалась своими финансовыми проблемами. Детская непокорность, бескомпромиссность, возможно, заимствованные у отца, вскоре привели к тому, что мать потеряла всякий интерес к дочери. Тогда и начались выходки Александры, первая из которых - побег пятилетней девочки в близлежащий лес и возвращение домой к полуночи. Эта привычка сохранилась и в юности, побудив ее в пятнадцать лет сбежать в Англию, откуда она вернулась, только когда опустел ее кошелек. В семнадцать лет Александра сбежала в Швейцарию, а оттуда направилась в Италию, одетая как состоятельная леди, с обручальным кольцом на пальце. Когда у нее иссякли деньги, она телеграфировала родителям, чтобы те забрали ее из романтического путешествия. Эти чудачества вскоре полностью погубили ее репутацию в глазах окружающих, пуритан XIX века, и исключили всякую надежду на удачное замужество.
В двадцать лет она уехала в Лондон, где прожила несколько лет в центре "Высший Гнозис". Члены этой ассоциации изучали различные религиозные традиции, преимущественно восточного направления.
Большую часть времени Александра проводила в библиотеке за чтением философских сочинений. Вскоре она обнаружила Теософическое общество и, восхищенная изданными в нем переводами "Упанишад" и "Бхагавадгиты", решила вернуться в Париж для изучения санскрита под руководством двух светил той поры - профессоров Сильвена Леви и Эдуарда Фоко. Там, чередуя посещения Сорбонны с музыкальными штудиями, она изучала санскрит и открыла для себя сокровища музея Гимэ и буддизма.
В 1891 г. Александре удалось сэкономить небольшую сумму денег, позволившую осуществиться ее мечте - путешествию в Азию, которое продлилось полтора года.
В одиночку Александра отплыла на Цейлон. В книге "Индия, где я жила" она высказывает свое отношение к буддизму, называя его "примитивным" и не выказывая никакого почтения к божествам. Ее отталкивают демонстративные жертвенные подношения и ярко раскрашенные желтой краской статуи Будды, которые она встречает в каждом цейлонском храме. Учитывая последующую преданность Александры тибетскому буддизму, это изменение воззрения можно объяснить ее более глубоким проникновением в суть Учения Будды.
После Цейлона Александра направилась в Индию, где посетила Мадурай, затем решила задержаться на некоторое время в Бенаресе. Здесь она познакомилась со многими садху и приступила к изучению философии Веданты. Позднее она вспоминала, что один из садху, Свами Башка-рананда, распознал ее тягу к идеалу саньясина (полного отречения от мирского) и поднес ей в знак этого ритуальный шарф. Но первое путешествие было прервано, когда иссякли деньги.
После возвращения Александры во Францию ее жизнь радикально изменяется. В этот период все ее внимание поглощает изучение музыки и совершенствование вокального мастерства. Санскрит и философские штудии отступают на второй план. Ее родители, обанкротившись, не в состоянии уже содержать дочь, а поскольку о замужестве не может быть и речи, то Александре остается только как-то самостоятельно зарабатывать себе на хлеб.
Она страстно любила музыку, была привлекательна и обладала превосходным сопрано. Музыку она изучала в академиях Брюсселя и Парижа, став профессиональной оперной певицей. Эти подробности ее жизни раскрылись только после ее смерти; при жизни она хранила их в глубочайшей тайне. Поскольку Александра избегала безнравственного образа жизни оперной богемы, то только благодаря своему голосу могла заключать контракты с оперными менеджерами, которые всегда отсылали ее куда-нибудь на провинциальную сцену или за границу. Она провела два года в Ханое (тогда - французской колонии), где стала местной оперной звездой. И все же временами она возвращалась к изучению санскрита.
В 1900 г. Александра переехала в Тунис, где встретила Филиппа Неэля, железнодорожного инженера. Они поженились в 1904 г. Годом раньше Александра окончательно оставила карьеру певицы и посвятила себя журналистике. Спустя пять недель после замужества она поехала в Париж, где хотела всецело предаться своему новому увлечению. Так началась многолетняя переписка между супругами, которая не прерывалась вплоть до смерти Филиппа в 1940 г. и полностью заменила им семейную жизнь. В 1911 г. Александра с благословения Филиппа и при его финансовой поддержке направилась в краткую, "не более чем на полтора года", поездку по Азии. Поездка продлилась четырнадцать лет.
Чета Неэль явно не могла жить мирно бок о бок. Однако они чувствовали друг к другу огромную привязанность. Александра была счастлива, только когда погружалась в свои штудии восточной философии. И хотя Филипп был типичным джентльменом своего времени и потому ни в малейшей мере не разделял интеллектуальных увлечений своей жены, он, тем не менее, спокойно принимал их и поддерживал жену в ее странствиях и приключениях. Александра была глубоко признательна мужу за такое отношение и регулярно писала ему пространные письма. Во время своих путешествий она всецело погружалась в окружающую обстановку, природу, быт аборигенов. И хотя она обладала удивительной способностью жить в Тибете и Индии точно так же, как местные жители, что-то постоянно побуждало Александру излагать свои переживания и накопленный опыт западным стилем. И любовь к своему мужу, и его способность воспринимать жену издалека, путем переписки, в которой встречались неожиданные описания - зачастую возмутительные, иногда комические - ситуаций, в которых она оказывалась, - оба фактора превратили Филиппа в ее верного слушателя. И все же Александра опускала ряд подробностей, которые ей казались чересчур эзотерическими для него или могли его шокировать или обеспокоить. Свои более научные сообщения она накапливала для будущих книг и для журналов, например "Меркюр де Франс", в котором регулярно печаталась. Александре трудно было найти свое место в среде востоковедов-профессионалов того времени.
"Я хочу показать то, чему была очевидцем, то, что я знаю об азиатских учениях из личного опыта как единственного способа, которым знание передается среди азиатов. Это ни в малейшей мере не напоминает то, что утверждают наши ученые, интересы которых не идут дальше грамматических корней и исторических дат и которые не имеют ни малейшего представления об обсуждаемых ими теориях".
"Найдя очень удобное и красивое место для бивуака, я не стала убеждать спутников остановиться здесь: они слышали, что в этих местах появился тигр-людоед, и поспешили искать местечко подальше. Сама же я расположилась здесь под большим деревом и сразу погрузилась в самадхи. Моя медитация была внезапно прервана тяжелой поступью тигра. Оказывается, я выбрала его любимое место отдыха и еды".
А. Давид-НеэльДостигнув ИНДИИ, Александра прежде всего направилась в Мадрас. После краткого пребывания в Теософическом обществе она переехала в Калькутту. В Калимпонге, весной 1912 г., она познакомилась с махараджей Сиккима, и он, потрясенный ее знаниями и интересом к буддизму, организовал для нее аудиенцию у XIII далай-ламы, который уже готовился к возвращению в освобожденную Лхасу. В ходе сорокапятиминутной беседы Александра рассказала далай-ламе, что тибетский буддизм едва известен на Западе и потому практически непонимаем. Далай-лама согласился ответить на ее вопросы письменно и прикомандировал к ней ламу Кази Давасандупа в качестве учителя тибетского языка.
Во время ее пребывания в Сиккиме Александра подружилась с махараджей Кумаром, царственным принцем Сиккима, которого почитали воплощенным ламой. Он бывал в Европе и свободно говорил по-английски. В своих пространных беседах с Александрой махараджа выразил свое желание реформировать буддизм в Сиккиме путем перемен в монастырской жизни и открытия светских школ с преподаванием Учения Будды. В местечке Лачен Александра встретила йога, который несколькими годами позднее стал ее основным учителем. Его звали Лачен-гом-чен - Великий Медитатор из Лачена. Часть года он проводил в своем монастыре, другую - в уединенной пещере высоко в горах.
Пребывание Александры в Гангтоке было кратким. В своем письме от 27 июля 1912 г. она пишет Филиппу, что женщина в Индии автоматически превращается в "собственность" других "белых", и это считается вполне пристойным, если ее поведение соответствует нормам "высшей расы". Но они тут же начинают презрительно хмурить брови, если замечают ее общение с "туземцами". "Я пришла сюда, - продолжает она, - не для того, чтобы жить среди британских буржуа".
Несколько раз Александра поднималась в горы к тибетской границе. В том же письме она говорит, что каждый раз с болью в сердце покидала краешек Тибета: "Непреодолимое чувство влекло меня в эту странную и пустынную страну..."
С февраля по ноябрь 1913 г. Александра серьезно совершенствует в Бенаресе свое знание санскрита. Она встает на рассвете, проводит медитацию, затем - омовение и легкий завтрак из какао с гренками. В восемь утра приходит ее учитель санскрита. Ее второй завтрак - яичница-болтунья с помидорами или жареные баклажаны, которые готовит ей тибетская служанка Пасанг, приехавшая вместе с хозяйкой из Сиккима. Послеобеденное время Александра проводит в четырехчасовых беседах с йогом-индуистом Сатчинандой, обсуждая философские аспекты веданты. Вечером она прогуливается по берегу Ганги среди множества храмов и любуется закатом. Она одета в оранжевую тогу саньясина, что вызывает уважение к ней местных религиозных групп. Образованность Александры восхищает браминов и индийских пандитов, которые открывают ей доступ в храмы и на церемонии, куда обычно не допускают европейцев. Своему мужу, который, видимо, обеспокоен ее "разрастающимся мистицизмом", она отвечает: "Неужели не величайшее счастье в жизни прозреть и смотреть за пределы нашей слабой и зашоренной личности?!"
Александру тепло принимают везде и все - джайны, индуисты; ее даже приглашают принять участие в буддийской конференции - экстраординарное событие для Бенареса, где никто не говорил о буддизме после XI века.
В 1914 г. Александра вновь в Сиккиме. Здесь она нанимает себе слугу - четырнадцатилетнего мальчика по имени Йонгден. Он был сиккимским тибетцем, и о нем ходила молва, будто он - воплощение одного тибетского вождя по имени Тэконгток, почитавшегося бодхисаттвой. Вплоть до его смерти в 1954 г. Йонгден был Александре и поваром, и секретарем, и надежным спутником, и, наконец, с 1925 г. - ее приемным сыном.
В Сиккиме Александра начинает серьезное изучение тибетского языка под руководством Лачен-гомчена в его пещере близ Тхангу на высоте 4000 метров. В ноябре они спускаются в монастырь ламы, где проводят зиму. О гом-чене она пишет: "Я питаю глубочайшее уважение к этому человеку. Он - великий мыслитель. Он был в числе высших лам в Тибете и являет потрясающую широту ума".
В декабре она получает известие, что махараджа Сиккима, о котором она писала как "о своем друге и спутнике в многочисленных походах по гималайским джунглям", скончался после скоротечной болезни в возрасте тридцати семи лет. Его смерть вызвала глубокую скорбь у Лачен-гомчена: это был крах его надежд на религиозные реформы и создание системы светского образования. Александра видела учителя столь подавленным горькой новостью, что всерьез забеспокоилась о здоровье ламы. Ходили слухи, что принца отравили противники планировавшихся реформ.
В 1915 г. Александра решает разбить свой лагерь высоко в горах Дэва-Тханг буквально на границе Тибета, на высоте 3900 метров. Она построила себе хижину-скит и запаслась провизией на всю зиму: 60 кг масла, 500 кг риса и столько же кукурузы, 80 кг пшеничной муки и столько же ячменной, 1200 кг картофеля, турнепса, тибетской редьки, 120 кг чечевицы, чая и т. д., 40 кг бараньего жира и 14 бараньих туш, засушенных на морозе. Как она объясняла, все это предназначалось не ей, а ее слугам, которые не желали вегетарианствовать, особенно зимой.
Своему мужу она писала, что подолгу медитировала в таких скитах и что, быть может, именно живительный воздух гор заставлял ее работать так, чтобы занять достойное место среди западных востоковедов. И добавляла: "Возможно, существуют и другие мотивы, но они уже мистического порядка, и ты не понял бы их, мой миленький".
В своем ските Александра практиковала тумо, т. е. особую медитацию по развитию внутреннего "пламени". Согласно наставлениям своего ламы, она ходила купаться в ледяной воде, после чего совершенно голой, не обтершись полотенцем, проводила всю ночь в неподвижной медитации. "Было начало зимы, высота около 3000 метров, и я горжусь, что ни разу не простудилась".
13 июля 1916 г., когда в Европе уже пылала Первая мировая война, Александра второй раз пересекает границу Тибета. Одетая в монашескую чивару и в маленькой желтого шелку шапочке, она приходит в Шигадзе. "Я чувствую себя совершенно свободно в этой центральноазиатской одежде. Может быть, и в самом деле в глубине своих клеток я - желтая азиатка. Я с радостью остановилась здесь и забыла Европу навсегда".
В Шигадзе она встретилась с панчен-ламой и его матерью, которая пригласила Александру остаться либо в ближайшем женском монастыре, либо в специально построенном для уединения домике столь долго, сколь она пожелает. Александра вежливо отклонила это предложение и покинула Шигадзе спустя несколько дней, о которых она вспоминала как о днях "небесного блаженства", когда она провела множество бесед с известными тибетскими учеными. Из Шигадзе она направилась в Нартханг, где посетила знаменитую типографию с целью приобретения тибетских текстов.
Только через две недели британские власти узнали о ее "подвигах". Вероятно, подталкиваемый местными христианскими миссионерами, которых раздражало поведение "атеистки" Александры, и возмущенный радушным приемом, оказанным ей в Шигадзе, британский консул в Сиккиме сэр Чарльз Белл посылает ей письмо, приказывающее вернуться в Дарджилинг, поскольку она пересекла сиккимо-тибетскую границу без должного разрешения. Он добавляет, что дает ей четырнадцать дней на возвращение, в противном случае он будет вынужден выслать ее из Индии. Александра не дожидается высылки. Она сразу же направляется в Дарджилинг, обнаружив, что селяне, живущие близ ее скита, крайне запуганы британскими властями за то, что позволили ей пройти в Тибет.
В 1917 г. Александра, совершенно подавленная, отплывает в Японию. В письме Филиппу от 12 марта 1917 г. она пишет, что тоскует по стране, которая так и не стала ее землей, что ее манят открытые бескрайние равнины, одиночество, вечные снега и огромное яркое небо Тибета.
В октябре 1917 Г.Александра прибывает в Пекин, втайне планируя пересечь оттуда весь Тибет и добраться до Лхасы, где в конце концов и оказывается в 1924 г. Она медленно ведет свою маленькую экспедицию.
Только весной 1918 г. она добирается до монастыря Гумбум в провинции Амдо. Вместе с ламой Йонгденом она встречается и беседует с главами монастырей этого гигантского монастырского комплекса, посещает различные службы и философские дебаты. Наконец она, приняв приглашение ламы Пэгьяй-тулку, располагается в двухэтажном доме с балконом и верандой. Просыпаясь в три часа утра, она проводит дни в медитации, учится у местных ученых и работает над переводом текстов. Здесь она остается до 1920 г. И хотя Филипп продолжает присылать ей деньги, но послевоенная инфляция в Европе их уже обесценила.
Александре приходится затянуть пояс потуже. Она знает, что Филипп не поддерживает ее планов достичь Лхасы. Она сообщает ему, что намерена продолжить путешествие, поскольку "дешевле двигаться, чем оставаться на одном месте" - совершенно неубедительный для Филиппа аргумент. Продав все свое имущество, кроме самого необходимого, Александре удается собрать сумму около тысячи старых франков.
Четыре следующих года она, одетая как тибетка, странствует вместе с Йонгденом по провинции Кхам.
Йонгден и ее слуги церемониально представляют Александру как кхадому, то есть женщину-ламу, обладающую магическими способностями. Селяне с почетом встречают ее, подносят ей дары и кормят столь знатную гостью и ее спутников. Большинство из встречных селян никогда прежде не видели иностранцев, и, поскольку она свободно говорит по-тибетски, они просто принимают ее за уроженку другой провинции. А если и расспрашивают, откуда она, то Йонгден с важностью, но неопределенно отвечает, что она пришла из Индокитая или из Монголии.
Но титул кхадомы, приносящий Александре уважение и гостеприимство, накладывает на нее и определенные обязательства: ритуальное даяние благословения селянам, необходимость выполнять заказные ритуалы, а иногда даже очищать дома от вредоносных духов. Александра испытывает чувство вины за эти проделки, но Йонгден утешает ее, практично рассуждая, что если уж они выдают себя за лам, то и должны действовать как ламы. В противном случае их начнут подозревать, и дело может плохо кончиться, особенно если узнают, что они иностранцы. Александра продолжает совершать ритуалы "с выражением огромного достоинства на лице", но чувствуя внутренне полный нравственный дискомфорт.
Практически во всех своих сочинениях она выражает отвращение к рутине ритуалов и связанным с ними суевериям. Она отбрасывает попытки убедить селян придавать больше значения той мотивации, которая лежит в основе ритуала, едва почувствовав, что в ней начинают подозревать переодетую христианскую миссионерку.
При вынужденном выполнении таких ритуалов Александра всячески стремилась показать, что наборы слов и особых жестов-мудр не могут подменить собой их глубинное содержание, которое одно только и имеет значение. "Мистики и отшельники разделяют мои взгляды на эту тему", - говорила она.
По мере углубления на территорию Тибета Александра и Йонгден вели себя все более и более осторожно и молчаливо. Они знали, что тибетские чиновники очень подозрительны в отношении любых иностранцев, пытающихся попасть в Лхасу. Малейший неосторожный шаг мог бы привести к изгнанию путешественников за пределы страны, а может быть, и того хуже. Измученные, в нищенском тряпье, они вошли в Лхасу в начале 1924 г. и оставались в городе до мая.
Александру дважды чуть было не опознали. Первый раз охранник при входе во дворец Потала остановил ее, когда она забыла снять свою поношенную грязную шапку из овечьей шкуры, и, долго приглядываясь к ней, объяснял, что в святом месте так не положено, что это - оскорбление святыни. И хотя "паломница" оказалась светловолосой, ее внешность вполне могла сойти за внешность жительницы Ладакха. Второй раз, на базаре, она заметила, что за ней пристально наблюдает тибетец-полицейский. Тогда она, вызывая хохот в толпе, начала сварливо торговаться точь-в-точь как пожилая деревенская скотница, и полицейский ушел.
Достигнув пограничного поселка Гьянцэ, Александра и Йонгден подошли к резиденции британского представителя Дэвида Макдональда. Когда ему доложили, что двое нищих тибетцев, говорящих по-английски, хотели бы увидеть его, он воспринял это как розыгрыш своих детей. Не оборачиваясь к пришедшим, британец сказал, что знает, кто они, и нечего дурить ему голову. Каково же было его изумление, когда незнакомый голос представился как мадам Давид-Неэль. Макдональд пригласил ее на чашку чая (истинно британская вежливость!) и... начал обсуждать условия ее ареста за нарушение паспортного режима на закрытой территории. Однако разговор закончился тем, что он одолжил мадам пятьсот рупий, предложил ей переодеться в приличную европейскую одежду и вежливо проводил на индийскую территорию. Так закончились лхас-ские приключения Александры. Вместе с Йонгденом она вернулась в Париж в 1925 г.
Филипп не оказал ей того теплого приема, на который она надеялась. Он резко отрицательно отнесся к появлению Йонгдена и особенно - к намерению Александры усыновить своего верного спутника, однако в конце концов дал на это свое согласие. Краткая встреча супругов показала обоим, что трещина в семейных отношениях превратилась в непреодолимую пропасть, которая больше никогда не позволит им жить вместе.
Филипп вернулся в Алжир, а Александра - в Париж, где ее тепло встретили многие поклонники, знавшие заочно о ее путешествиях. В конце концов она устала от бесконечных приветственных конференций и светских раутов, и в 1928 г. перебралась на юго-восток Франции в купленное ею маленькое поместье Динь, которое она назвала по-тибетски Самтэн-дзонг, то есть "Крепость для медитации". Здесь, в тиши и необходимом комфорте, она восемь лет обрабатывала накопленный материал, писала книги, изредка выступала с лекциями.
В 1936 г. Александра решила вернуться в Азию. Вместе с Йонгденом они поездом через Москву доехали до Пекина. Здесь Александра встретила старых знакомых, нескольких геше и тибетских ученых, с которыми встречалась несколько раз в неделю и обсуждала вопросы буддийской философии. Несмотря на окружающий комфорт и прекрасные условия для работы, ее охватила непреодолимая меланхолия. Пекин доживал последние мирные дни. 28 июля 1937 г. японские оккупанты вошли в город, который Александра и Йонгден, по счастливой случайности, покинули 30 июня. Их переход в Танцинлу, городок на границе Тибета и провинции Сычуань, был крайне тяжелым и подробно описан в книге Александры "Под грозными тучами". Здесь, в провинциальной тиши, Александра и Йонгден провели весь период Второй мировой войны, изучая тексты, учась у местных лам и не ведая бомб. В 1940 г.
Александра получила телеграмму, извещавшую о смерти Филиппа Неэля. В своем дневнике она записала: "Я потеряла моего единственного друга".
Александре и Йонгдену удалось перебраться в Чэнду, столицу Сычуаня, в 1944 г. Оттуда они направились в Индию и наконец добрались в 1946 г. до Франции.
Несколько месяцев они провели в Париже, встречаясь с издателями и давая интервью, после чего вернулись в Динь. Александра возобновила свои неиссякающие писания и переводы. Она и Йонгден встречались лишь с немногими посетителями. Свое восьмидесятилетие Александра встретила в Альпах, на высоте 2000 метров, где они с Йонгденом стали лагерем.
Александра назначила Йонгдена своим единственным наследником, но судьба распорядилась иначе: в 1954 г. он внезапно ночью умер. Александра, со свойственными ей выдержкой и достоинством, внешне спокойно приняла этот удар судьбы, но некоторые из писем показывают ее глубокую скорбь от потери друга и соратника по сорокалетним путешествиям. Она говорила, что сама ожидает смерти, но та обошла ее стороной. Александре удалось внутренне собраться и продолжить свои литературные труды и исследования.
В 1959 г., когда Александра выбрала себе компаньонкой Мари-Мадлен Пейроне, она сказала подруге, что здесь ей "ничем не придется заниматься" - есть повар, горничная, машинистка. И действительно, Мари-Мадлен рассказывала, что в течение десяти лет ей пришлось лишь дважды убрать посуду со стола и один раз сопровождать Александру на похороны ее племянника.
В возрасте девяноста одного года Александра уже почти не могла ходить. Она проводила ночи в большом кресле, а дни - с книгами и в беседах со своей компаньонкой или немногочисленными гостями. Она была удивительно требовательной, иногда капризной, легко поддающейся порывам своего темперамента, на что Мари-Мадлен научилась быстро реагировать в том же стиле. Александра очень гордилась своим характером, преисполненным силы воли, что позволяло ей заканчивать любое свое начинание.
Особой заботой Александры был вопрос ее смерти. Она сокрушалась оттого, что ей придется страдать от "глупого и грязного умирания" во Франции, вместо того чтобы умереть, как она всегда мечтала, где-нибудь на просторах Чан-танга, то есть в обширных Северных Степях близ Великих Озер Тибета. "Это было бы замечательно", - говаривала она. Кроме того, Александру очень волновало, что ее кремируют еще живой.
Эта проблема, к которой она постоянно возвращалась, раздражала Мари-Мадлен: "Я никогда не возьму на себя ответственность держать ваш труп в доме рядом с собой десять дней, как вы просите, не позвав доктора и не заявив о вашей смерти". Александра выдвигала контрдоводы. Мари-Мадлен, со своей стороны, убеждала ее, что не допустит кремации, пока не получит от врача безусловного подтверждения факта смерти. Александра оставалась непреклонной, укоряя компаньонку в том, что та заботится больше о своем спокойствии, чем о соблюдении должного порядка известной Александре традиции умирания. В разгар одного из таких споров Александра внезапно сменила тему и рассказала подруге о некоторых эпизодах своей жизни в Тибете столь красочно и живо, что буквально перенесла воображение Мари-Мадлен в тамошнюю атмосферу, чем окончательно убедила ее в своей правоте.
Столетний юбилей Александры был отмечен визитами журналистов, почитателей и сотнями поздравительных писем. Французское правительство наградило, в знак признания ее заслуг, орденом Почетного легиона. За несколько месяцев до смерти Александры Мари-Мадлен заметила: "Я нахожу, что вы изменились - стали более мягки и добры. В это с трудом верится". - "Неужели?! Мне надо следить за собой. Должно быть, я выживаю из ума", - с улыбкой ответила Александра. За девять дней до своей смерти она начала планировать новое путешествие. Но рано утром 8 сентября 1969 г. ее дыхание остановилось.
В заключение этого Предисловия необходимо сказать несколько слов о некоторых представлениях автора в свете современной тибетологии и о структуре русского издания этой книги.
Автор, да и современные ей исследователи северного буддизма широко использовали термины "ламаизм", "ламаисты", возникшие, вероятно, в канцеляриях петровско-елизаветинских времен, чиновники которых, будучи незнакомы с буддизмом, первыми из европейцев вынуждены были как-то обозначить веру народов Монголии, Бурятии и Калмыкии. Эти же термины и по тем же причинам пустили в обращение в XIX веке и европейские ученые. В 60-е годы нашего века Его Святейшество XIV Да-лай-Лама Тибета призвал отказаться от использования этих терминов. Во-первых, тибетский буддизм ближе всего соответствует индийскому буддизму махаяны V - XIII веков н. э. Во-вторых, в годы китайских репрессий в Тибете, в период так называемой "культурной революции", китайские власти объявили ламаизм якобы деградировавшей формой буддизма, не представляющей достояния национальной культуры, и на этом основании практически полностью уничтожили Тибетскую Буддийскую Церковь. В нашем переводе, однако, оставлен этот устаревший термин, как отражающий авторское понимание.
По той же причине оставлен и устаревший термин "просветление", избранный санскритологом Мониером-Вильямсом в XIX веке в качестве эквивалента санскритскому термину "бодхи" (корень "будх" - "будить"). В современных переводах используется более адекватный термин "пробуждение".
Слово "посвящение" в данной книге не следует понимать в том смысле, в каком оно используется в описаниях мистерий Античной Греции или Египта. В Тибете "посвящение" - это прежде всего средство, предназначенное для того, чтобы подвести ученика к обнаружению им же самим определенных фактов, которые непосредственно ему не даны, но которые он неизбежно воспримет сам, раскрыв символику ритуалов. Тибетское посвящение не имеет целью "озарение" новичка, но, скорее, ведет его к осознанию того, что прежде было скрыто от него из-за отсутствия способности непосредственного интуитивного восприятия.
В главе IV автор приводит таблицу имен, даваемых при посвящении. Следует учесть, что эта таблица - частный случай. Имя, даваемое ученику при посвящении, определяется учителем-ламой по множеству разных критериев. Зачастую в новое имя ученика входит часть имени его учителя, как своеобразное "отчество".
Автор опубликовала избранные афоризмы Дагпо Лхадже (Гамбопы). В нашем переводе они приводятся полностью. Интересно отметить, что лама Казн Давасандуп начал преподавание тибетского языка Александре именно с этого текста, который они фактически вместе и перевели на английский. После смерти ламы в начале 1922 г. его родственники передали этот перевод и другие материалы г-ну Эванс-Венцу, который опубликовал афоризмы в своем сборнике "Тибетская йога", весьма необычным образом "переработав" перевод.
В своей книге А. Давид-Неэль использовала как транскрипцию, так и транслитерацию тибетских терминов по французской схеме. В русском переводе книги Карма Агван Йондан Чжамцо "Светоч Уверенности" (СПб., 1993) описывается система транслитерации, которую следует порекомендовать читателю для более глубокого понимания содержания предлагаемой ныне книги А. Давид-Неэль.
Александр Бреславец Санкт-Петербург, 11 февраля 1994 г.Оападный читатель практически не способен представить совершенно ясную и полную картину мистицизма тибетцев. Широкая пропасть лежит между разнообразными религиозными и философскими концепциями, распространенными в их среде, и тем, что избирается аскетами Страны Снегов в качестве основы для медитации. Само слово "мистицизм", которое я употребляла в предыдущей книге и которым, за неимением более удачного, я буду пользоваться в этой, следует понимать совсем в ином смысле, чем общепринято на Западе, когда речь идет о Тибете.
На Западе мистик - это всецело обратившийся к божественному человек высшего типа, но, кроме того, и любой верующий и поклоняющийся Богу. Таково, по крайней мере, определение, даваемое словарями. Так, во французском толковом словаре Ларусса мы читаем: "Мистицизм. Философское и религиозное учение, согласно которому совершенство можно определить как разновидность созерцания, приводящего к экстазу и к сокровенному единению Человека с Божеством".
В противоположность этому пониманию тибетский мистик, с точки зрения людей Запада, скорее всего, будет выглядеть как атеист. Но, назвав его так, нам следует остеречься связывать с этим термином те чувства и мысли, которые сопутствуют ему на Западе.
В христианских странах веками атеист был редким исключением, некой демонической натурой, случайно появлявшейся в массе верующих. Даже в наши дни воображению многих он представляется как бунтарь, выступающий против Веры и религии, демонстративно отрицая и бросая им вызов. Ничего подобного не было в Тибете, где идея высшего личного Бога никогда не имела особого влияния.
Среди многочисленных божеств ламаистского пантеона ни одно не выступает в качестве вечного всемогущего Существа, Творца Мира. Считается, что эти божества принадлежат к одному из шести классов существ, признаваемых в народной вере. Приписываемые им места обитания не всегда выходят за пределы нашей Земли. Но и тогда, когда их обычным местопребыванием являются другие области пространства, все же, как полагают тибетцы, эти сферы достаточно близки к Земле, так что боги могут вмешиваться в любые земные дела. А потому, из осторожности, следует жить в самых добросердечных отношениях с менее могущественными из них, заручиться милостью более могущественных и добиться снисходительного или нейтрального отношения богов, причиняющих зло, а в некоторых случаях - и противостоять им.
Эта религия, в которой совмещены оказание добрых услуг, выражение почтения и хитрость укротителя льва, не имеет ничего общего с любовью, воспламеняющей некоторых христианских святых, и тем более - со страстными порывами (вырождающимися иногда в чувственность) некоторых индийских бхакти.
Родившись в такой среде, но преодолев ее, сохраняя, однако, в себе некоторые ее черты, тибетский созерцатель покидает общество людей и удаляется в пустынь вовсе не под влиянием сентиментального порыва; и тем более он не думает о том, что в его действиях есть какой-то элемент жертвы. В противоположность человеку Запада, который зачастую ищет прибежища в монастыре, подавив под личиной скорби свои самые глубокие страсти, тибетский аскет, подобно индийскому саньясину, отринув все соблазны этого мира, рассматривает самоотречение как счастливое избавление. В буддийских текстах встречается множество описаний подобного состояния:
- Жизнь домохозяина - истинное рабство, но свободен покинувший дом.
- В глазах Татхагаты все царское величие - не более чем плевок или пылинка. Лесное одиночество полно очарования, и вещи, безразличные толпе, подвижнику приносят радость.Никакие "восторги" не ждут хладнокровного мыслителя в его уединении, в его хижине или пещере на бескрайних тибетских просторах. Однако экстаз и будет для него тем, во что он всецело окунется. Созерцание работы своей собственной мысли в процессе самоанализа, стирание ее стереотипных функций, по мере того как вскрывается их неистинность, и будет тем, что удерживает его в состоянии чуткой неколебимости день за днем, месяц за месяцем и год за годом до тех пор, пока не прекратится процесс рассуждения2, на смену которому придет непосредственное восприятие.
Когда же бури, порожденные мыслительной активностью и чисто теоретическими умозаключениями, затихают, безбрежный океан разума становится спокойным, безмятежным - ни малейшая рябь не волнует его поверхность. В этом безупречно ровном зеркале явления отражаются "так, как они есть на самом деле"3, и именно это состояние есть отправная точка для целого ряда направлений, в которых не участвует ни обычное сознание, ни бессознательное. Здесь начинается переход в сферу, в корне отличную от той, в которой мы обыкновенно вращаемся. Итак, сделав ряд оговорок относительно значения самого термина, мы можем говорить теперь о тибетском "мистицизме".
Какова бы ни была цель стремлений тибетских мистиков, наиболее поразительное их свойство - дерзость и исключительно нетерпеливое желание испытать свои силы в борьбе с духовными препятствиями или с враждебными оккультными силами. Создается впечатление, что они по своей натуре авантюристы, и я назвала бы их "духовными спортсменами", если здесь уместно применить такое выражение. И в самом деле, столь странное название подходит им более всего: независимо от того, какой мистический путь они отважились избрать, для них он всегда будет трудным и опасным. Спортивный дух, проявленный ими в этой борьбе, не есть обычная религиозная установка, и именно по этой причине он заслуживает нашего внимания. Однако было бы ошибкой считать героями всех тех, кто желает быть учеником гьюд-ламы4 и просит у него особых наставлений [тиб. гдамс-нгаг; произн. дам-нгаг]. Среди кандидатов на предварительное посвящение по-настоящему незаурядных или же иным образом выдающихся личностей довольно мало; большинство из них - обыкновенные монахи, многие из которых, прежде чем приступить к изучению более эзотерических учений, даже не пытались пройти начальное обучение в монастырских школах. Причиной такого пренебрежения может быть недостаточная вера априори в ценность этой "официальной" науки. Возможно и просто, что регулярное чтение книг могло показаться слишком утомительным для значительного числа тех, кто свернул с проторенной дороги.
В инстинктивном стремлении к созерцанию и слепом подражании чужим примерам и заключается источник вдохновения для многих налджорпа 5. Все помыслы такого человека устремляются к "творению религии", или как это называется в Тибете, чоп-чед, но он совершенно не представляет, куда может привести избранный им путь.
Здесь тот, кто в начале своей мистической карьеры был не более чем простофилей, вовсе не обречен оставаться таким же. Неожиданные чудеса на "Коротком Пути"6 - не редкость: слепой становится ясновидящим, а ясновидящий теряет зрение, ученики с вялым интеллектом иногда превращаются в прозорливых исследователей, тогда как блестящие умы оказываются в состоянии тупого оцепенения.
Поразительно видеть, с какой невероятной скоростью происходят умственные, нравственные и даже физические изменения в человеке, но тибетских мистиков это не смущает. Они утверждают, что зародыши таких явно непоследовательных изменений заложены уже в самих людях, однако прежде просто отсутствовали благоприятные условия для их развития и плодотворного проявления.
Ученик, получивший мистическое посвящение, должен с самого начала культивировать в себе проницательность и способность занимать позицию беспристрастного наблюдателя7, полностью контролирующего свои естественные склонности и мимолетные желания. Необходимы незаурядные способности, чтобы успешно пройти предписываемые некоторым ученикам опасные испытания, суть которых в том, чтобы полностью пережить всевозможные таящиеся в человеке страсти. Эти испытания, которым подвергаются ученики определенного типа либо по совету своих духовных наставников, либо потому, что они хотят испытать силу своего духа, исключительно своеобразны, и в их результаты просто трудно поверить, особенно в отношении совершенного обуздания плотских инстинктов.
Ученикам при этом рекомендуется наблюдать за действиями, которые они совершают, за пробуждающимися при этом мыслями и чувствами, за тем, что привлекает или отталкивает, необходимо найти тому свои причины, затем причины этих причин и т. д. (см. главу IX). Кроме того, необходимо непрестанно анализировать цепь следствий, возникающих в результате совокупности физических или умственных действий.
Из всего этого легко заметить, что к категории мистических, или эзотерических методов ламаисты на самом деле относят вполне позитивную психологическую практику. И действительно, они расценивают освобождение не как божественный дар, но скорее как победу, достигаемую своими собственными тяжкими усилиями, а используемые для этого средства - как науку.
Наш
сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального
закона Российской федерации
"Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995
N 110-ФЗ, от 20.07.2004
N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения
произведений
размещенных на данной библиотеке категорически запрешен.
Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.
 |
Copyright © 2000 - 2011 г. UniversalInternetLibrary.ru
