ТАЙНЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ

Тайные союзы принадлежат к числу тех форм религии, в которых наиболее заметна социальная сторона, и эта последняя даже преобладает над стороной чисто идеологической. Поэтому здесь вполне возможны те же сомнения, с которыми мы встретились, когда касались системы инициации как зародышевой формы племенного культа: можно ли считать тайные союзы формой религии, и не есть ли это всего-навсего одна из форм общественной организации?
Конечно, тайные союзы являются прежде всего общественной организацией и притом весьма характерной для эпохи разложения общинно-родового строя. Это один из важнейших рычагов ниспровержения материнского рода и установления господства мужчины в семье и в обществе; в то же время тайные союзы - орудие господства в руках отслаивающейся верхушки общества, которое движется к расколу на классы*.(* По материалам С. А. Токарева. (Прим, авт.) )
Генетически тайные союзы, основанные обычно на так называемых мужских домах, восходят к системе инициации эпохи первобытной общины, представляя их позднейшую модификацию. Свою историческую роль - борьбу с материнско-родовым строем и укрепление власти экономически сильных элементов общины - тайные союзы выполняют путем применения террористических средств, запугивая население и подавляя силой всякие попытки протеста. Это - одна из зародышевых форм примитивной государственной власти.
Но именно эта историческая роль тайных союзов была бы невозможна, если бы они не представляли собой в то же время носителей определенных религиозно-магических функций. Тот аппарат устрашения и подавления, который так характерен для тайных союзов, состоит прежде всего в тактике религиозного запугивания, в целой системе верований и обрядов, цель которых - загипнотизировать окружающую массу, поразить ее воображение жуткой фантастикой. Вся деятельность тайных союзов окутана атмосферой тайны, запрета, она вся наполнена идеями о сверхъестественном.
Таким образом, религиозно-магическая сторона составляет неотъемлемую особенность системы тайных союзов. Но мало этого. Как мы увидим дальше, эта религиозно-магическая сторона не представляет собой случайного и разнохарактерного нагромождения верований различного происхождения: система тайных союзов почти всегда и везде включает в себя одни и те же, вполне определенные верования и обряды, органически связанные с этой системой. Все это и дает нам право говорить о тайных союзах как об определенной форме религии.
Как уже говорилось, тайные союзы складываются на стадии начавшегося разложения доклассового строя как симптом и одновременно как орудие этого разложения. Географическое распространение тайных союзов в их наиболее развитой форме хорошо известно: это Меланезия, Северная Америка и Западная Африка. Социальная роль тайных союзов яснее всего прослеживается на материале Меланезии, и здесь же отчетливее всего выражены и особенности этой системы как религиозной формы.
В Меланезии можно проследить почти шаг за шагом развитие тайных союзов из системы первобытных инициации. Переходную форму между теми и другими представляют собой в известной мере "тайные культы" островитян Торресова пролива, папуасов маринданим и др., о которых упоминалось выше. Наиболее же развитые формы тайных союзов описаны на острове Новая Британия (системы дук-дук и ингиет) и на Банксовых островах (союзы сукве и томате).
Союз дук-дук в северной части Новой Британии как социальная организация представляет собой орудие господства богатого меньшинства над остальной массой населения; это своего рода аппарат накопления ценностей в руках богатых, форма организации власти и орудие запугивания всех непосвященных и особенно женщин. Во главе союза стоит тубуан - "хозяин" союза, пользующийся деспотической властью над членами союза, а через них - над всем населением.
Такова социальная роль союза дук-дук. Выполнению этой роли и служит та своеобразная система верований и обрядов, которая составляет столь характерную черту всех этих организаций и которая позволяет нам рассматривать их как одну из религиозных форм. Эта система верований и обрядов сводится, в кратких словах, к следующему.
Союз дук-дук - это общество духов. Само название его производится от слова душ-умерший. Глава союза тубуан-это дух женского пола, который "рождает" всех других духов. Прием нового члена в союз представляется как рождение тубуаном нового духа. Но в то же время только один тубуан считается неумирающим, постоянно существующим духом, все же остальные духи, представляемые членами союза, периодически умирают и возрождаются. Возрождение это происходит раз или два в год, и оно выражается в устройстве особых церемоний, при которых члены союза носят особые страшные наряды и маски; последние и изображают духов. Появляясь в этих масках в деревне, члены союза наводят панику на население и под разными предлогами вымогают разные ценности. Непосвященные должны верить, что перед ними - духи умерших, а не люди; всякое неуважение к действиям членов союза карается штрафом. Самые же важные обряды, пляски и церемонии совершаются членами дук-дука в строгой тайне, в особо устроенном в лесу месте - так называемой торошу, доступ туда всем нечленам, а особенно женщинам, запрещен под страхом штрафа, а в прежнее время - под страхом смерти.
Содержание этих тайных обрядов и связанные с ними верования остаются до сих пор - и именно благодаря этой засекреченности - неизвестными. Известны только те представления, которые внушаются непосвященным, но в которые не верят посвященные. В момент приема в союз новый член узнает, что страшные рассказы о духах, которыми пугают непосвященную массу, - выдумки, что тот таинственный шум, доносящийся из леса, который выдается за голоса духов, имеет более простое происхождение и т. д. Но в то же время посвящаемого обязывают поддерживать благочестивый обман среди непосвященных.
Какие представления внушают новому члену взамен этих разоблачений, этого никто из исследователей не сумел узнать. Возможно, впрочем, что особой эзотерической стороны верований здесь и нет. По крайней мере, лучший знаток быта туземцев Паркинсон после многолетнего изучения пришел к мнению, что у всех этих тайных союзов нет в основе какого-либо глубокого значения и что они просто преследуют совершенно материальную цель - дать членам более высокое положение (Ansehen). Он считает, что посвящаемому не сообщают каких-либо особых тайн, а только внушают держать в секрете все, что он видит в тарану. Такого же мнения придерживались и другие наблюдатели - Пфейль, Браун, Бургер, Данкс. Так это или нет, во всяком случае та причудливая демонология, рассказы о духах, их рождении, умирании и пр. - все, что мы знаем как мифологическую сторону системы дук-дук, представляет собой круг верований, припасаемых специально для непосвященных.
Несколько больше известно об эзотерической стороне другого тайного союза, распространенного в тех же местах, точнее, другой системы тайных союзов - ингиет. По отзывам наблюдателей, система ингиет коренится глубже в обычаях и верованиях туземцев, чем дук-дук, который, по-видимому, имеет недавнее происхождение.
Система ингиет состоит из целого ряда тайных мужских союзов, принятие в которые совершается по большей части с детства и без больших церемоний, но за плату. Можно принадлежать к нескольким союзам сразу. Во главе каждого из союзов ингиет стоит определенное лицо, которое одно только может сообщать его тайны. Союзы ингиет занимаются некоторыми видами колдовства, каждый из которых составляет монополию того или иного союза. Особенно сильным и опасным считается ингиет на матмат (приблизительное значение - союз смерти, от мат - умерший), применяющий специальные виды вредоносной магии. В отличие от дук-дука, в союзах ингиет не употребляются маски, но ритуал их действия окружен еще большей тайной. Собрания ингиета происходят в особых местах -маравот, в чаще леса, куда не допускаются посторонние.
Члены ингиета, особенно новопосвященные, соблюдают некоторые пищевые запреты-не едят мяса свиньи, черепахи, акулы и некоторых других животных. Все исследователи сходятся на том, что главное содержание тайных обрядов ингиета составляют магические действия: с одной стороны, вредоносная и разрушительная, с другой - предохранительная (для своих членов) магия. Так, Джордж Браун после многолетних наблюдений пришел к выводу, что "это учреждение представляет собой общество, которое претендует на монополию известных видов колдовства (witchcraft). Колдовство есть, по-видимому, самый важный фактор в нем, хотя с ним связаны и другие суеверия и развлечения (sports)". С другой стороны, обряды ингиета связаны и с культом духов, в частности духов умерших. Патронами союзов ингиет становятся, между прочим, умершие вожди, при жизни бывшие членами этих союзов. Сношения с духами находятся в руках главы ингиета, который "обладает знанием и властью, чтобы управлять (to control) духами, умилостивлять их, если они оскорблены", и т. д. Каждый ингиет имеет свои собственные магические формулы, песни, пляски, обучение которым и составляет главную часть посвятительного ритуала. По отношению к окружающему населению ингиет выступает в еще большей степени, чем дук-дук, как террористическая организация, члены его пользуются репутацией страшных колдунов и могут себе позволить любые эксцессы над женщинами и всеми непосвященными.
Почти такой же характер, но с несколько смягченными чертами, имеет система томате на Банксовых островах. Эта система состоит из целого ряда сообществ (на одном острове Мота Риверс насчитал их 77), причем обычно человек состоит членом нескольких из них одновременно. Местом собраний союзов тамате служат особые потайные святилища в лесу, и весь ритуал их действий окружен атмосферой тайны и страха. Члены тамате употребляют особые страшные маски, изображающие духов, и считаются сами духами умерших; самое слово тамате означает "покойник, дух, привидение". Вступление в союзы тамате сопровождается обрядами символической смерти и воскресения. Сама деятельность тамате носит периодический характер. Время от времени эти союзы "оживают", их члены изготовляют новые маски, устраивают в своих лесных убежищах страшный шум, нарядившись, бродят по окрестностям, бьют и пугают людей, даже ломают дома; считается, что в это время тамате "запирает страну".
Члены тамате обладают особыми правами и привилегиями, в числе которых не последнее место принадлежит праву табуации: путем наложения особых, присвоенных каждому союзу значков (листьев определенных пород деревьев) человек ограждает свое имущество от посягательств всех, не принадлежащих к данному союзу. К системе тамате имеют отношение некоторые пищевые запреты, но в очень характерном виде: названия союзов тамате означают большей частью имена животных, и эти животные могут употребляться в пищу только членами данного союза, всем же остальным это запрещено, хотя это запрещение не распространяется на женщин. Этот довольно необычный вид пищевого табу имеет, по-видимому, какую-то связь с тотемизмом, элементы которого вообще прослеживаются в тайных союзах.
Несколько неясной остается связь союзов тамате с более широко распространенной на всем Новогебридском архипелаге системой мужских союзов сукве. Последние окружены меньшей тайной, группируются вокруг мужских домов, имеющихся в каждой деревне, и в большей степени представляют собой организацию для накопления богатств и закрепления власти в руках отслаивающейся родовой верхушки. Но некоторые религиозно-магические представления связываются и с системой сукве: члены высших рангов сукве считаются обладающими большим количеством магической силы мана: после смерти их души особенно почитаются.
Подобные же тайные мужские союзы, но не столь подробно описанные, существуют на Соломоновых островах, Торресовых островах и некоторых других. Пережитки их можно проследить в южной части Меланезии, вплоть до Новой Каледонии, а также и в Полинезии, где, однако, в связи с более высоким уровнем общественного развития сами по себе эти союзы исчезли.
Если в Меланезии тайные союзы выступают в своей наиболее чистой и типичной форме, то в Северной Америке они в сильной степени осложнены благодаря связи с некоторыми другими институтами и религиозными формами.
У многих племен Северной Америки союзы развились на родовой основе и сохраняют связь с родовой организацией. Так, у племен северо-западного побережья, особенно у квакиутль, а также у индейцев пуэбло общества были приурочены к отдельным родам, хотя позже начали отрываться от родовой организации. У племен прерий общества складывались на иной почве - они составлялись из лиц, имевших одинаковые "видения" и чтивших одних и тех же духов-покровителей. Здесь, следовательно, система тайных обществ непосредственно связана с нагуализмом. У некоторых из этих же равнинных племен были и общества, составлявшиеся по возрастному признаку. Возрастные общества имелись почти у всех племен сиу, у некоторых алгонкинских племен. У манданов было 6 таких обществ, у воронов - 2, у черноногих - 12. Кое-где возрастной принцип осложнен другими моментами, связанными с войной и социальным рангом; так, у омаха в общество поогтун входят только вожди, в общество хаетуска - воины, отличившиеся особыми подвигами; у них есть также общества, называющиеся "пляска готовых к смерти", "пляска неубегающих (от врага)" и др. Связь с возрастными группировками указывает на сохранение здесь архаических черт системы возрастных инициации; да и объединения лиц, имевших одинаковые "видения", генетически связаны с ними же. Наконец, у некоторых племен тайные союзы приняли еще более модифицированный вид, превратившись в "общества шаманов"; такой характер имеет, например, известная мидевивин - "великая медицинская ложа", как ее не совсем удачно называли, у оджибуеев; к этому типу приближается и ирокезский союз "ложных лиц" с его характерными масками, особыми плясками и пр. Но все эти разные типы тайных союзов северо-амери-канских племен являются в одинаковой степени религиозными организациями: эти союзы выступают как обладатели и исполнители большей части религиозно-магических обрядов, священных плясок и церемоний, они имеют свои предания и верования, свою мифологию.
В Западной Африке система тайных союзов получила особенно сильное развитие. Но здесь она и гораздо более сложна и запутана, чем в Океании и Америке. Это и понятно, потому что в общественном строе народов Африки особенно причудливо переплелись черты совершенно различных эпох - от очень живучих пережитков материнского рода и вплоть до сравнительно развитых феодальных отношений. Еще срагни-тельно недавно на Гвинейском побережье существовали сильные туземные государства - Ашанти, Дагомея, Йоруба, Бенин, а рядом с ними, подальше от побережья, многие племена жили еще общинно-родовым бытом. Прибавить к этому надо давнее проникновение арабских торговцев и проповедников ислама, а с XV века - европейских купцов и колонизаторов, и тогда очень наглядной делается вся сложность социально-политической и культурной обстановки, в какой создавались и развивались западно-африканские тайные союзы.
Поэтому и разобраться в них нелегко. Попытку классифицировать тайные союзы Западной Африки и систематически описать их черты сделал капитан Ф. Бетт-Томпсон, собравший фактический материал почти по 150 таким союзам. По историческому происхождению он делит их на три вида: языческие - наиболее древние; мусульманские - ответвление и видоизменение мусульманских сект Северной Африки, проникших в глубь континента; и мусульманско-языческие, возникшие позднее как своеобразное скрещение туземной и мусульманской организаций. Самобытные "языческие" общества он, в свою очередь, классифицирует на типы: 1) мистическо-религиозные (с подразделениями, не совсем четкими); 2) демократические и патриотические (в том числе кооперативные, танцевально-спортивные, военные и пр.); 3) "извращенно-преступные". Хотя классификация эта не совсем ясна и частью сбивчива, но из нее хорошо видно, что перед нами - пестрая масса совершенно различных исторических организаций. Видимо, традиция тайных союзов послужила в Западной Африке как бы образцом, к которому подгоняли и образования совсем иного типа и назначения - спортивные, военные или патриотические общества, принимавшие, однако, ту же традиционную форму.
Этот факт сам по себе интересен как свидетельство большого значения, системы тайных союзов, так глубоко укоренившейся в жизни и сознании населения. Но нас здесь интересует только религиозная сторона тайных союзов, притом самобытных, не "мусульманских"; значит, можно оставить в стороне военные, спортивные и прочие подобные объединения. Взглянем кратко лишь на "мистико-религиозные" союзы. К их числу принадлежат наиболее известные союзы - по большей части мужские, но местами и женские: мужской союз Поро в Сьерра-Леоне и в соседних областях; его женское дополнение - союз Бунду; мужской союз Эгбо в Южной Нигерии; Огбони у йоруба; Ориша там же; Нда среди баконго (Конго) и множество менее распространенных. Социальные функции даже собственно религиозных тайных обществ в Западной Африке разнообразны. В них местами сказывается "антиженская" направленность (но меньше, чем в Меланезии); чаще выступают судебно-полицейские функции; очень заметна роль союзов в физической и моральной подготовке молодежи, восходящая к возрастным инициациям общинно-родовой эпохи. Но любые из этих функций выполняются тайными союзами в таких формах, которые облечены в религиозно-магическую обрядность и неразрывно связаны с верованиями. Сама процедура принятия в члены союза включает в себя обычно символическую и порой очень наглядную инсценировку смерти и воскресения посвящаемого. Обычный ритуал действий тайных союзов в Африке (как и в Океании и в Америке) - это выступления и пляски в масках и страшных нарядах, изображающих духов. При этом носители масок запугивают население - нечленов союзов, а порой и позволяют себе разные эксцессы и жестокости, уже не говоря о вымогательствах. В Габоне верят, например, в страшного лесного духа Нда, которого изображает замаскированный член одноименного союза; он похищает овец и коз, которые потом съедаются членами союза. У мандинго есть страшный дух Мумбо-Джумбо (правильнее Махаммах-Джамбох; союз этого духа считается, впрочем, мусульманским), который в образе страшной маски время от времени появляется из леса, бьет и терроризирует женщин.
Подобная практика перенесена и на недавно появившиеся тайные союзы с политической окраской, а также на тайные террористические, полубандитские союзы. Например, уже после первой мировой войны в очень многих местностях Западной Африки-от Сенегала до Анголы - распространилась деятельность тайного общества "леопарда"; члены его "люди-леопарды", надев страшные маски, совершали убийства и ограбления. Надо вспомнить, что леопард в Африке - предмет особо суеверного страха и поклонения.
Помимо названных трех областей, где тайные союзы известны в развитой форме, их пережитки обнаруживаются у многих народов более высокой стадии развития: у полинезийцев, у китайцев, у некоторых народов Кавказа, в античной Греции. Но ничто не дает нам права думать, что система тайных союзов была универсально распространенным на известной ступени развития институтом. Следов ее не обнаруживается, например, у народов Сибири, которые по многим чертам культуры были близки к американским индейцам и не на много опередили их в своем развитии.
Там, где тайные союзы заняли видное место в общественной жизни, они сыграли крупную роль и в развитии религиозных представлений. Прежде всего именно за счет тайных союзов следует отнести в значительной степени развитие и усложнение демонологических верований. Эти верования имеют, конечно, более древние корни; мы видели, что представления о духах зародились еще в связи с первобытной погребальной обрядностью как спиритуализация представления о покойнике, а с другой стороны, в ходе развития промысловых обрядов - как олицетворение явлений и сил природы. Обе эти категории духовных существ обнаруживают местами тенденцию к слиянию, особенно в связи с родовыми формами промыслового культа, но чаще развиваются раздельно. И если образы духов природы отражают главным образом хозяйственные - охотничьи, земледельческие - культы, то идея духа умершего, сама по себе первоначально более или менее нейтральная, получает сильный толчок именно благодаря системе тайных союзов.
Это особенно хорошо видно на материале Меланезии. Не случайно эта область преобладания тайных союзов является в то же время местом наибольшего развития анимизма. Сами названия этих союзов указывают на их связь с верой в духов умерших: дук-дук-этимологически восходит к дука (покойник), томате - прямо означает "дух умершего", "привидение". Тайные союзы являются средоточием культа духов, с которыми их члены и особенно главари умеют управляться; для непосвященных же сами члены тайных союзов в их страшных нарядах суть духи покойников. Мало того, как мы уже видели в другой связи, представление о духе умершего само по себе для меланезийцев еще сохраняет нейтральный характер: не всякого умершего чтут или боятся, не всякий дух имеет одинаковое значение в религии меланезийцев; такое значение имеет преимущественно дух человека, занимавшего видное место в тайном союзе; чем влиятельнее человек при жизни, а влияние при системе тайных союзов определяется прежде всего положением в этой системе, тем в большей степени дух его становится объектом страха и почитания.
Это развитие демонологических представлений и культа духов в связи с системой тайных союзов имеет, как мы могли убедиться, не только стихийный, но отчасти и сознательный характер. Нигде так не разграничены экзотерический и эзотерический круги верований, как именно в тайных союзах. Многочисленные образы духов-страшилищ, исторически восходящих еще к древней системе возрастных инициации, создаются и умножаются в тайных союзах нарочито для запугивания масс, сами члены союзов в них не верят.
Таким образом, в истории религии тайные союзы могут оспаривать у шаманизма сомнительную честь заселения мира наибольшим количеством страшных духов.
Еще одна очень важная религиозная идея, культивировавшаяся в тайных союзах,-это идея смерти и воскресения. Корни ее уходят глубже, в ритуал возрастных инициации, к которым генетически восходит и вся система тайных союзов. В числе других элементов и это представление о смерти и воскресении унаследовано тайными союзами. Наиболее выражено оно в северо-американских и африканских тайных союзах.
Так, церемония принятия в союз мидевивин у оджибуеев включает в себя такой обряд: старые члены союза показывают посвящаемому свои знахарские сумки, "стреляя" в него хранимыми в них магическими раковинами, причем он падает как бы мертвым, и его оживляют теми же сумками. У нутка на северо-западном побережье старые члены союза, одетые в шкуры волков (по мифу союз учрежден волками), уводят посвящаемого в лес; инсценируется смерть и затем воскресение посвящаемого. У квакиутль кандидат в члены общества "духов" якобы опускается под землю и через несколько дней возвращается. У одного из дакотских племен посвящение в члены "дружественного общества духов" сопровождается притворными умерщвлением и воскрешением кандидата. Аналогичные обряды известны у ниска (цимшиан), у тинне.
В западно-африканских тайных союзах церемониал принятия облекается в еще более наглядную форму обрядовой смерти и воскресения. Достаточен один пример - церемония посвящения в союз Ндембо (Конго). Кандидат в члены союза, приведенный к священной ограде в лесу, падает как бы мертвый, и замаскированные члены союза несут его и укладывают на особый ломост, при общих погребальных возгласах и плаче. В ту же ночь члены союза нося г по деревне куски козьего мяса, выдавая их за части тела "умершего" кандидата. Последний же должен лежать на помосте обнаженный несколько дней подряд, и считается, что его тело разлагается, остается одна-единственная кость. Когда наступает день "воскресения", кандидата торжественно несут на обрядовое место, где он получает "новое тело", там же его окрашивают красной охрой и т. д.
В Меланезии идея смерти и воскресения принимает в тайных союзах несколько иной вид. Члены союза дук-дук на острове Новая Британия изображают собой духов, которые якобы рождаются раз в год и в течение одного месяца исполняют обряды и пляски, а затем умирают, чтобы вновь возродиться в следующем году; не умирает только глава союза, женский дух тубуан.
Вера в смерть и воскресение, притом телесное, вера, выражаемая наглядно ритуальной символикой, призвана была, как известно, сыграть важнейшую роль в поздние эпохи развития религии. Через греческие и эллинистические мистерии она проникла в раннехристианские общины и стала краеугольным камнем в христианском вероучении. Ведь и сама форма тайных союзов как своеобразных культовых корпораций была исторической предшественницей мистериальных союзов античного мира (хотя прямую историческую связь между тем и другим проследить трудно), а через них - и первых христианских общин.
Итак, образы многочисленных, преимущественно злых духов, частью контаминирующиеся с образами духов умерших или природных духов, вера в безличную магическую силу, идея смерти и телесного воскресения - таков был вклад тайных союзов в историю развития религиозных представлений...
Другим интересным феноменом, о котором следует поговорить особо, это тайные превращения, например, превращения в волков, леопардов и т. д.
Об оборотнях, варкулаках и вовкулаках рассказал М. Забелин в книге "Русский народ и предания".
Оборотни, у болгар вурдалаки или полтеники, у малороссов вовку-лаки, в России в некоторых местностях бука, вообще возникли со времен язычества, а со времени введения христианства вступили в область демонологии, и сейчас существуют у всех европейских народов самые многочисленные разнообразные сказки об этих существах. Оборотней некоторые вообще изображают какими-то чудовищами, так, например, у греков оборотнем воображают тощего колдуна с головой осла и хвостом обезьяны. У них верят, что в мрачные зимние ночи оборотни, особенно со дня рождества Христова до богоявления, шляются повсюду и пугают людей. Онокентавры похожи на черных альфов, по мнению датчан, норвежцев и шведов. Нечистые твари - это, по мнению простого народа, не что иное, как жиды, ослопоклонники, ищущие мессии, с тем чтобы убить его еще в колыбели. После водоосвящения воздух очищается от этих чудищ, причем они мгновенно исчезают.
У нас, как мы ранее сказали, это проклятые или некрещеные дети, наконец ведьмы принимают разные вещественные виды по желанию; но рассказывают, что колдуны могут обращать других в волков.
По народным сказаниям, такие превращения бывают нередко. Верят и таким сказкам, что будто бы целые свадебные поезда превращаются в волков. Давно говорят, что Марина Мнишек будто бы превратилась в сороку; но если верить, что человек превращается в волка, то значит, что он изменяется своим нравом, приобретает жадность, злобу и превращается в дерзкого хищника.
В народе говорят так: каждый оборотень, превращенный обаянием колдуна в волка, имеет полное сознание, что он человек, и не пользуется инстинктами животного. Притом говорят, что оборотню очень легко возвратить настоящий человеческий вид, если только одеть на него снятый с себя пояс, на котором должны быть сделаны узлы, при навязывании которых нужно сказать каждый раз: "Господи, помилуй". Говорят, будто бы при этом шкура спадает и пред избавителем является человек.
Впервые слово "ликантроп" мне попалось в пьесе Джона Уэбстера "Герцогиня Амальфи", где герцог, разрывающий могилы и бродящий среди них с перекинутой через плечо ногой мертвеца, страдал "очень скверной болезнью, называемой ликантропия".
Мое вскрывшееся невежество породило интерес к ликантропии, и я обнаружил, что ее упоминает не только этот драматург, но что врачи, философы, историки, судьи и короли в периоды средневековья и Ренессанса знали о ней либо встречались с ее проявлениями. Я стал исследовать старинные источники по этому предмету, и собранный материал, который затем воплотился в эту книгу, помог, кроме всего прочего, пролить свет на многие аспекты жизни тех времен.
Изучение ликантропии не явилось просто еще одним способом удовлетворения любопытства к мистическому, еще одной попыткой прикоснуться к иррациональному. Сегодняшняя одержимость вампирами, оборотнями, оккультными науками - суть нездоровый образ бегства от действительности. Литература же по ликантропии эпохи средних веков и Возрождения отнюдь не эскейпистская (уводящая от реальности) - она реалистическая. Она помогает прояснить нужды, надежды, стремления, поступки отдельного человека и общества. С ней легче понять проблемы, конфликты, тревоги, радости людей тех эпох. В этой литературе, смело касающейся самых темных сторон человеческой души, описываются порождаемые ими неистовые порывы и дикие побуждения, разрушающие саму человеческую природу, а также обсуждаются средства реабилитации.
Первой критической работой на эту тему на английском языке, видимо, была книга Сабайны Бэринг-Гоулд об оборотнях (1865 г.), в которой она сосредоточила свое внимание на разнообразных случаях проявления ликантропии. Книга "Оборотень" Монтегю Саммерса, вышедшая в 1933 году, несомненно являясь широким разносторонним научным трудом, явно страдает из-за легковерия автора.
В наши дни слово "оборотень" почти всегда ассоциируется с чем-то страшным, зловещим, неправдоподобным, иррациональным. Никто из здравомыслящих людей сегодня не поверит, что возможно физическое превращение человека в волка или какое-либо другое животное (ведь даже просто перемена пола требует хирургического вмешательства). Оборотня, который буквально обращается из человека в волка, сегодня можно увидеть в фильмах, где его жуткие нападения на людей, многочисленные убийства, зверства и людоедство являются лишь кинематографическими приемами гипнотизирования и устрашения зрителя, наслаждающегося своим косвенным участием в творящихся на экране кошмарах. Изображение совершающего злодеяния оборотня является несложным психологическим способом ослабления реального насилия в современном обществе. Но такое его представление, безусловно, имеет исключения, например, безвредный "оборотень" в телевизионной программе Барни Миллера, где рычание и даже мучительные крики, исторгаемые у него священником в процессе изгнания дьявола, вызывают смех у зрителей.
Интерес к оборотням поистине неистощим. XX век знает такие посвященные им фильмы, как "Человек-волк" (1941 г.), "Франкенштейн встречает человека-волка" (1943 г.), "Женщина-волк в Лондоне" (1946 г.), "Оборотень" (1956 г.), "Я был оборотнем-подростком" (1957 г.), "Оборотень в девичьей спальне" (1961 г.), - это лишь маленькая часть списка из более чем 50 фильмов, указанных в "Справочнике-каталоге фантастических фильмов" (Челси-Ли, 1973 г.) Уолта Ли. Вероятно, самым известным оборотнем киноэкрана является Лон Чейни-младший, чья кинематографическая трансформация из человека в волка занимала не менее шести часов предварительной подготовки в гримерной и еще большее время само превращение. Образы оборотней, представляемых фильмами, очень разнообразны, от подлинно художественных, порой даже вызывающих симпатию, до нарочито устрашающих и злобно-кровожадных.
Современная художественная литература демонстрирует еще более глубокий подход к теме оборотней, еще более широкое ее рассмотрение. Некоторые произведения, хотя и насыщены ужасами и черным юмором, отнюдь не сводятся только к ним: например, в рассказах типа "Волчица" и "Гейбриел-Эрнест" английские авторы, углубляясь в скрытый от нас тонким покровом цивилизации мрачный потусторонний мир, показывают, как его темные силы воздействуют на нас, постоянно создавая разные, порой почти непреодолимые соблазны, в других, таких как "Ферма призраков" американца Сибери Куинна, "Хромой священник" С. Карлтона, "Бегущий волк" Алджернона Блаквуда и "Убийство" Питера Флеминга, обращаются к моральным аспектам неотмщенного убийства, искупления преступления, посмертной вины, любви и ненависти к богу и дьяволу.
Дополнением к фильмам и книгам служат журналистские репортажи о так называемых "преступлениях оборотней". 17 декабря 1976 года, например, лондонская "Дейли мейл" вышла со статьей, озаглавленной ""Мы поймали оборотня-убийцу", - говорит полиция", в которой сообщалось о подробностях захвата совершившего многочисленные убийства преступника, известного как Парижский Оборотень. В конце второй мировой войны нацисты создали печально известную террористическую организацию, члены которой творили ужасные злодеяния, под кодовым названием "Вервольф" (оборотень), найдя его подходящим. В применении к уголовным преступникам слово "оборотень" служит как сильная нравственная метафора, когда речь заходит о каких-то нечеловеческих, диких, не поддающихся логике преступлениях, таких, как многочисленные убийства, изнасилования, каннибализм, истязания, садо-мазохизм, сатанизм. Ирония такой оценки заключается в том, что сам волк (если только он не голоден или не ранен) не убивает и не нападает. Согласно недавно проведенным исследованиям, в волчьей стае поддерживаются тесные доверительные отношения, а сообщество основывается на взаимной ответственности, и, если кто-нибудь из его членов начинает проявлять инстинкты убийцы, его истребляют ради блага всей стаи.
"Подлинные" оборотни в нашем современном обществе - это те, кто появляется в качестве пациентов в психиатрических клиниках и на ритуальных церемониях северо-американских индейцев. О людях (обоего пола), вообразивших и ощущающих себя оборотнями, врачи говорят как о ликантропах. Хотя этимологическое различие между словами "оборотень" и "ликантроп" незначительно (оборотень - vir, лат.: человек-волк; ликантроп - lykanthropos, грен:, волкочеловек), по своему применению они различаются: слово "ликантроп" служит сегодня профессиональным термином для обозначения патологического состояния, а "оборотень" - не медицинское слово, используемое в художественной литературе, фильмах и для характеристики преступников.
В "Случае ликантропии" оборотнические симптомы у женщины подверглись серьезнейшему клиническому исследованию и лечению. Врачи установили, что она страдала хронической псевдоневротической шизофренией, и предположили, что ее патологические "метаморфозы" создают временное облегчение от переживаемых ею возникших на сексуальной почве сильнейших стрессов, грозящих привести к самоубийству.
В двух случаях, рассмотренных в главе "Ликантропия возвращается", оба пациента - мужчины с отдаленной гористой местности востока Соединенных Штатов. Один из них, солдат, в юности пристрастившийся к наркотикам, не имел каких-либо патологических сексуальных проявлений, но испытывал непреодолимое желание ловить и пожирать диких кроликов и был одержим сатанизмом. Во втором случае мужчина перестал быть способным выполнять свои функции фермера и даже человека вообще. Он жил почти исключительно вне дома, отпустил длинные волосы, которые казались ему мехом, и проявлял явные признаки ослабления умственных способностей. Ему доставили диагноз "тонического мозгового синдрома". Однако врачей озадачивали усиливающиеся проявления оборотнических повадок у пациента (рыскание, завывания) во время полнолуний, несмотря на лечение. В обоих случаях важным фактором ощущаемых ими метаморфоз были галлюцинации.
В ритуальных действах северо-американских индейцев их превращения в койотов равноценны обращению в волков. В своей статье "Психодинамика церемонии навахо "Путь койота"" Дениел Меркюр рассматривает ликантропию в ее контексте как способ заглаживания вины:
"Традиционный охотничий ритуал индейцев навахо, как следует из этнологической литературы, использует символическую ликантропию для вызывания чувства ужаса и вины у охотника. Когда психологическая начинка этого ритуала исчезла, у охотников развились неврозы, принимающие форму, описанную в мифе как "превращение в койота". В обряде "Путь койота" этот невроз символизируется имитацией одержимости ликантропией перед изгнанием духа божества, Койота. Эта проходящая в состоянии исступления вступительная часть охотничьего ритуала дает возможность проникнуть в изначальную искусственную природу этого невроза и отвести вину посредством облечения Койота (символа вины) в конкретную форму, создавая для этого соответствующую обстановку. Наивная психотерапия шаманов навахо предлагает лишь лекарство, но отнюдь не исцеляет недуг".
И сегодня человечество занимается разрешением проблем, таких, как преступность и насилие, душевные расстройства и проявления сверхъестественного, которые для людей, живших в средние века и в эпоху Ренессанса, были в порядке вещей, составляли их прозу жизни. Фильмы и литературу ужасов им заменяли мифы и легенды античности. В связи с этим интересно отметить, что в те времена, когда оборотни создавали серьезную угрозу стабильности общества, вымышленные рассказы уступали место описаниям "реальных" случаев, свидетельским показаниям и судебным протоколам. Сегодня, когда мы считаем, что люди не могут магическим образом превращаться в волков, то есть когда оборотни не представляют опасности для общественного спокойствия, производство фильмов и литературы о них процветает.
Судя по всему, пораженный ликантропией человек лишается своей индивидуальности; в "Размышлениях об Одичавшем Ребенке" Эйдри-енн Рич отражает этот процесс деперсонализации, "растворения" личности:
...красный рот медленно закрылся.
Назад! Здесь совсем иной язык.
Назад! Здесь все говорит на одном языке.
А эти шрамы словно символы,
Но рождения или гибели -
Я уже не знаю...
Что характерно при ликантропии - это то, что человек, ощутив себя зверем и утратив свои прежние привычки, обнаруживает самые темные стороны своей души.
В английском языке слово werewolf (оборотень) возникло пятью столетиями раньше появления термина lycanthrope. Эрнест Уикли в работе "О словах древних и современных" говорит, что слово wer[were] "отмечено во всех германских языках и родственно латинскому vir, гэльскому fear, уэльскому gwr и санскритскому vira". Первое использование на письме слова "оборотень" обнаружено в "Церковных уложениях" короля Кнута Великого (1017-1035):
"...Поэтому должны призываться пастыри на защиту людей от этого хищника - это епископы и священники, обязанные предохранять и ограждать свои паству мудрыми наставлениями, так чтобы безумно дерзкий оборотень не смог причинить большой вред и не покусал бы духовное стадо слишком сильно..."
Явно символичный, этот древнеанглийский оборотень имеет свой прообраз в Священном писании. Образ волка, нападающего на стадо, появляется в Нагорной проповеди Христа: "Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные" (Матфей, 7:15) и в "Слове Павла в Милете к пресвитерам из Ефе-са": "Ибо я знаю, по отшествии моем войдут к вам лютые волки, не щадящие стада" (Деяния, 20:29).
Вытеснение волка оборотнем указывает на то, что этот образ воспринимался как более близко связанный с дьяволом, чем это могли представить ассоциации, вызывавшиеся словом "волк" (обозначавшим тоже нечто хищное и страшное). В тексте "Церковных уложений" можно установить следующие образные соответствия:
овечье стадо - христианские прихожане, слабо защищенные от нападений сатанинских сил;
пастыри = епископы и священники, которые должны защищать свои "стада" от дьявольских происков;
оборотень = сатана и его воинство, вознамерившиеся разрушить веру "овечек" и обречь их на вечные муки.
В этих церковных законах нет и намека на то, что слово "оборотень" относится к человеку, чье состояние умопомрачения могло бы походить на ликантропическую манию, хотя едва ли можно говорить хотя бы о зачатках психиатрии в те времена. Нет никакого похожего упоминания на это и в известных высказываниях о физических превращениях святого Августина:
"Широко известно, что посредством определенных колдовских заклинаний и дьявольской силы люди могут обращаться в волков... но при этом они не теряют человеческого рассудка и их ум по своему уровню не становится равноценным звериному. Это нужно понимать буквально так: дьявол не может создать какое-либо существо, но он способен создать видимость того, чего на самом деле не существует, так как ни заклинаниями, ни злыми силами нельзя ум и тело физически превратить в звериные... но человек в своих фантазиях и иллюзиях может казаться себе животным, ощущать себя четвероногим".
Появившееся в англо-саксонских уложениях понятие "оборотень" знаменательно тем, что оно заменило собой библейского "волка". Дьявол известен тем, что вербует людей в союзники и слуги, зачисляя их в свое демоническое войско. Для этого же он пользуется и своей способностью превращать людей в оборотней: оборотничество - всего лишь дьявольское наваждение, но, испытывая такую духовную метаморфозу, человек начинает сотрудничать с ним. Епископов и священников предупреждают о скрытом, трудно распознаваемом превращении, несущем угрозу духовной жизни паствы.
В средние века использование духовной символики в Англии продолжается, В "Постижении символа веры Пахаря" (1394 г.) в парафразе приведенной выше цитаты из Евангелия от Матфея говорится, что сатана есть особый источник зла, а оборотни - его слуги-невольники.
Помимо духовных текстов оборотень появляется и в повествовательных произведениях. Напоминая о телесных превращениях, описанных в античных мифах (Гомер, Вергилий, Овидий, Петроний), эти произведения вновь обращаются к физическим метаморфозам. Однако оборотень в средневековых английских рассказах не выступает обобщенным олицетворением зла, как в античной мифологии*,(* Оборотень в большинстве античных мифов вовсе не олицетворение зла, а скорее проявление воли богов, как доброй, так и злой. Все олимпийцы превращались в животных (быков, орлов и пр.) и даже в таком образе сносились со смертными женщинами.) но изображается как беспомощная жертва семейных козней, обычно супружеской измены. При этом злоумышляющая жена (и ее любовник) служит фактором, стимулирующим трансформацию. Кельтское сказание об "Артуре и Горлагоне" (его латинская версия появилась в конце XIV века) тоже повествует о том, как женское предательство вызвало физическое превращение. Согласно Алфреду Натту, этимологически слово "Горлагон" означает "оборотень": "Gorlagon - это метатеза от Gorgalon, происходящего от Gorgol = древнеуэльскому Guruol или Guorguol, слову, первый слог которого родствен латинскому vir и англосаксонскому wer".
У сэра Томаса Мэлори в "Смерти Артура" (1470 г.) описывается похожая история, когда славный рыцарь был "предан своей женой, благодаря которой он стал оборотнем".
В одном из романов Гийома де Палерно (Франция, около 1350 г.), переведенном на английский, испанский языки, принц превращается в оборотня своей жестокой мачехой.
В средневековых повествованиях оборотень меняет тот облик, которым его наделяли в мифах Древней Греции и Рима и парафразах цитат из Священного писания, а также в протоколах церковных судов. Античные легенды говорят о нравственных переменах в людях, которые приводят их к превращению в зверей. Например, в "Метаморфозах" Овидия рассказывается история Ликаона, нечестивого и жестокого царя Аркадии, который подал к трапезе посетившему его Юпитеру человечье мясо. Обнаружив его людоедство, разгневанный бог превратил Ликаона в то, что соответствовало его моральным наклонностям: в безумного, дикого человека-волка. Эти мифы являются реалистичным (хотя и символичным) отражением нравственных норм жизни людей тех времен. Оборотни в определениях церковных судов и Священном писании - это проявление дьявольских сил в человеческих жизнях. Но оборотни в средневековых рассказах - это, как правило, жертвы домашних заговоров. Такая разница в отношении к ним не может не озадачивать, хотя господствовавшее в те времена предубеждение против женщин, возможно, отчасти ее объясняет. Соответственно радикально отличается и воздействие образа оборотня на читателя. Если в античных мифах он служил впечатляющим предостережением против проявлений животных инстинктов и низменных наклонностей, а церковных и библейских оборотней следовало бояться из-за коварных происков дьявола, который ходит вокруг, "ища кого поглотить" (1-е Петра, 5:8), то оборотень из средневековых повествований вызывает жалость и сочувствие, т. к. в них он, изгнанный своими близкими и обезображенный, страдал, лишенный человеческой дружбы и любви.
Слова "ликантропия" и "ликантроп" впервые появились в английском языке в труде Реджинадца Скотта "Разоблачение колдовства" в 1584 году. Как явствует из этого названия, о ликантропии в XVI веке говорилось в связи с колдовством. Скотт, не профессиональный философ и не теолог, опираясь на мнение древних и утверждения современных ему медиков, отвергает идею телесного превращения. Сомневаясь в реальности дьявола и соответственно в его способности превращать человеческую плоть в звериную, Скотт говорит о страдающих ликантро-пией как о больных Lupina melancholia или Lupina insania. Он подвергает сомнению заявления людей, которые верят в заклинания и заговоры и сами охвачены "гневом и ненавистью" к ликантропам, критикует взгляды римско-католической церкви на демонов и колдовство и резко выступает против антиколдовской теории и практики великого французского законника Бодэна (в этот период истории английской лингвистики слова "оборотень" и "ликантроп" были, по-видимому, равнозначны).
В те времена вопрос о человеческих превращениях беспокоил людей и имел для них личное, общественное и религиозное значения и активно обсуждался философами и теологами, королями и судьями, историками и врачами, поэтами и драматургами и, естественно, обычными людьми. Скотт, например, был джентри, сельским джентльменом. Своими злодеяниями ликантропы вызывали всеобщие потрясения, воздействуя на психическое здоровье, духовное благополучие общества, само его нормальное функционирование. В1603 году во Франции судом разбирался один из самых нашумевших случаев ликантропии - история Жана Гренье (о ней см. ниже).
Другие судебные протоколы тех времен содержат признания в использовании пояса, кушака или мази, полученных от дьявола или кого-нибудь из его эмиссаров, в похищении трупов, в страсти к инцесту, к убийству и тяге к поеданию человеческого мяса. О состоявшемся в 1590 году суде над Петером Штуббе, обвиненном в многочисленных убийствах, изнасилованиях, инцесте и людоедстве, было известно во всей Европе. Сохранилась деревянная гравюра его казни, изображающая вздетую на кол отрубленную голову в окружении голов его жертв.
А свидетельства очевидцев тех времен рассказывают, например, о скрывавшемся на церковном дворе среди могил бедном крестьянине из Алкмара, в Голландии, имевшем бледную кожу и уродливый пугающий облик; о лающей и завывающей по ночам на кладбищах и пустырях в Ливонии стае оборотней с "ввалившимися глазами, покрытыми струпьями ногами и сухой бледной кожей", выкапывающих и глодающих человечьи кости. Другой тип ликантропа представлял собой, например, пациент французского врача Жака Феррана, описавшего его, который походил на волка в своих диких неудержимых порывах, направленных на получение полового удовлетворения.
Озабоченные происходящими с людьми метаморфозами, философы, теологи, юристы и медики ощущали потребность в исследовании природы ликантропии, что оказалось трудной метафизической задачей: в круг обсуждения были вовлечены свойства материи, сущности ангелов, демонов, людей, животных, сущность восприятия, галлюцинаций, психического расстройства и, как основополагающая тема, природа Бога-Создателя и дьявола, лежащая в основе главного морального вопроса о причине превращений. Трактовать дьявола как противника Бога - это одно, принимать же его равным Богу (с такой же способностью к творению) значило следовать манихейской ереси о двух сосуществующих и равных друг другу силах. Между абсолютным скептицизмом Реджи-налда Скотта и полным признанием превращений философа и врача Уильяма Дрейджа, который еще в 1664 году метафизически доказывал действительность физического перевоплощения: "Этот мир создан духовной Силой из ничего и может быть опять обращен в ничто той же самой Силой: мы можем обращать плотные тела в воздух, воздух сгущением в воду, а дьявол... дух делает то, что он может сделать". Существовало множество различных теорий, большая часть которых соглашалась с дьявольским, хотя и иллюзорным, характером ликантропии, при которой сатана принимает волчий облик или заставляет людей думать, что они сами стали волками; патологическую же ликантропию пытались объяснить патологией гуморальной (смешением жидких сред организма. - Ред.). Сообщений о случаях каннибализма, изнасилованиях, убийствах, инцестах и скотоложестве было очень много, и лучшие умы общества предпринимали отчаянные попытки поиска решений социокультурных и патологических проблем, которые они отражали.
Наблюдения Эрвинга Кирша в отношении ведьм и колдунов можно отнести также и к ликантропам:
"Многие писатели ошибочно относят к средним векам расцвет демонологии и охоты на ведьм и связывают затихание этой деятельности с эпохой Возрождения и периодом развития европейской науки и техники (1500-1700). Исследования старинных церковных деклараций показывают, что в ранний период средних веков церковь отрицала реальность колдовства и была относительно терпима к тем, кого молва называла колдунами и ведьмами или кто сам себя таковыми объявлял. Вера в колдовство стала распространяться в эпоху Ренессанса, а своего пика ведьмомания достигла лишь в середине XVII века".
В этом же веке английский король Яков I написал трактат по демонологии, включавший и краткую главу о "людях-волках", в которой приходит к заключению, что оборотни - это не одержимые демонами или злыми духами, а просто впавшие в самообман "меланхолики", которые подражают в своем поведении волкам и, в отсутствие рассудка, под действием диких неудержимых порывов могут становиться опасными.
В трактате Генри Холленда "Против колдовства" (1590 г.), посвященном Роберту Деворансу, графу Эссекскому, есть диалог, в котором ликантропия рассматривается с медицинской и одновременно с мистической точек зрения:
"Мифодемон. Что вы можете сказать о ликантропии, превращении мужчин и женщин в волков, кошек и тому подобное, процессе, который явно противоречит нашей природе и кажется, скорее, просто поэтической гиперболой?
Теофил. Эти вещи не являются следствием колдовства главным образом, тем не менее я не отрицаю, что ведьмы могут - как правило, в состоянии меланхолии, - переживать видения и всяческие дьявольские наваждения. Но реальных перевоплощений не бывает. Ведьмы это всего лишь орудие в руках сатаны, и они не могут творить такие веши без него, а сила его самого ограничивается Богом".
Джордж Джиффорд, проповедник из Молдона, Эссекс, пришел к схожему заключению, построив его в основном на свидетельствах англичан (Скотт ссылается большей частью на европейские небританские источники), зафиксировав его в своем труде "Диалог, касающийся Ведьм и Колдовства" (1593 г.):
"Эти бесы заставляют иногда колдунов поверить, что они обретают волчий облик, что они задирают овец, собираются стаями на пиршества, что иногда они летают по воздуху, но на самом деле ничего этого нет. Порой дьявол даже может ввести в заблуждение какую-нибудь бедную женщину видом другой женщины, выпускающей на нее мышь или кошку, который он сам принимает, или поселить в чье-нибудь угнетенное сознание уверенность в том, чего на самом деле нет. Люди должны знать об этих вещах и не давать себя провести".
Способность дьявола проникать в мыслительные процессы меланхоликов признавалась целым рядом писателей и демонологов. Иоган Вир (1516-1588), часто цитируемый протестантский врач из долины Нижнего Рейна, призывает в своей книге "О демонической силе" (Базель, 1563 г.) к терпимости к ведьмам, хотя и считает сатану хитрым и коварным, а колдовство и магию опасной, внушенной дьяволом деятельностью, а в ликантропах видит душевнобольных, чей недуг усугублен дьяволом. Жан Бодэн попытался опровергнуть его аргументы в работе "Демонология" (1580 г.), ставшей такой же известной, как и книга Вира.
Положение, что меланхолики, обманутые своими чувствами, начинают воображать себя ликантропами, тщательно проверялось Уильямом Перкинсом, который сам считал, что все дело во вмешательстве дьявола в зрительный процесс:
"Обман, следовательно, заключается в том, что человека заставляют думать, будто он видит то, чего на самом деле нет. Дьявол достигает это тремя способами: во-первых, волнением влаги на глазах, играющей важную роль в процессе зрения; во-вторых, колебанием воздуха, посредством которого изображения объектов переносятся в глаза, и, в-третьих, искажением и изменением объекта или того места, куда смотрит человек".
Делла Порта, относя превращения на счет обычного колдовства, описывает явление перемены восприятия как следствие употребления галлюциногенных трав в виде снадобий:
"...После принятия некоего зелья этому человеку начинает казаться, что он превратился в рыбу, и он, размахивая руками, пытается плыть по земле, время от времени то выныривая, то будто бы вновь погружаясь; в другой же раз, чувствуя себя гусем, пытается гоготать и хлопать крыльями. В ингредиенты зелья, кроме упомянутых растений (дурман, паслен, белладонна), из которых при помощи растворителя извлекались экстракты, непременно входила белена, а также части мозга, сердца, крыльев либо плавников и других органов. Я помню, как в молодости опробовал эти средства на своих товарищах по комнате. Видения продолжали охватывать их и потом, во время еды, в зависимости от сорта мяса: например, один, который всегда с жадностью набрасывался на говядину, начинал видеть перед собой быков, бегущих на него с выставленными вперед рогами, и у других в том же роде. Еще один после принятия снадобья бросился на землю и, словно утопая, принялся изо всех сил дрыгать ногами и махать руками, борясь за свою жизнь; когда же действие средства стало ослабевать, он, словно потерпевший кораблекрушение и добравшийся до берега, стал выжимать волосы и одежду, облегченно переводя дыхание, как будто счастливо избежал гибели".
А врач Джон Котта придерживался "частичного объяснения", согласно которому "дьявол и его помощники маги, колдуны, чародеи" могут проникать в тела людей и животных, завладевать ими и творить злые дела, "очевидно, всем известной силой волшебных напитков".
С древних времен врачи считали ликантропию болезнью и как таковую пытались ее лечить. Один из наиболее авторитетных врачей своего времени, Павел Эгинета, живший в Александрии в VII веке, описал ликантропию в медицинских терминах. Его семитомная энциклопедия по медицине (в XVI веке была переведена на латынь и французский) содержит анализ болезни, в котором причинами, ее вызвавшими, называются умственные расстройства, гуморальная патология и галлюциногенные лекарства. Павел перечисляет следующие симптомы своих страдающих ликантропией пациентов: бледность, ослабленное зрение, отсутствие слез и слюны и, как результат, абсолютно сухие глаза и язык, чрезмерная жажда, покрытые незаживающими ранами ноги (от ушибов при ходьбе на четвереньках), навязчивое желание отправляться по ночам на кладбища и выть до рассвета. В качестве лечебных средств он рекомендует баню, прочистки желудка, кровопускание, особые диеты и, для устранения бессонницы и ночных блужданий, натирание ноздрей опиумом для обеспечения непрерывности сна.
Френсис Адаме, который в XIX веке перевел "Семь книг Павла Эгинеты", дает такой комментарий:
"Этий, Орибасий, Актуарий, Пселл, Авиценна, Хали Аббас, Альха-саравий, Рас-все приводят такие же описания этого вида меланхолии, как и Павел... Авиценна советует применять прижигание темени, если все остальные средства не действуют. Хали Аббас, называя этот недуг "собачьей меланхолией", говорит, что больным, которые имеют бледную кожу, мутные, сухие и ввалившиеся глаза, пересохший рот и ссадины на руках и ногах, полученные при падениях, нравится разгуливать среди могил и подражать собачьему лаю. Он рекомендует те же средства лечения, что и наш автор, похоже, просто поместив у себя перевод этой части. Альхасаравий тоже говорит об этой болезни как о "собачьей меланхолии", а отчет Раса очень похож на все остальные".
На протяжении всего времени существования болезни совокупность ее симптомов оставалась неизменной, и в эпоху Возрождения посвященные ей работы писались в рамках древней классической медицины. В 1621 году вышел труд Роберта Бертона "Анатомия меланхолии", где он рассматривает ее и с философской, и с психологической точек зрения, касается ее речевых аспектов а также делает некоторый обзор связанной с ней литературы. Бертон полагал, что ликантропия является формой безумия. Врач Джон Уэбстер в книге "Разоблачение предполагаемого колдовства" (1677 г.) дает свой комментарий: "Некоторым людям, пребывающим в состоянии меланхолии - в какой-либо из ее разновидностей, - начинает казаться (по причине больного воображения), что они превращаются в волков".
Долгая история медицины дала жизнь многим теориям болезней, среди которых с данным недугом могут быть связаны две: "порфирия", при которой зубы человека меняют цвет, кожа на солнечном свете покрывается волдырями, а формы тела искажаются, и гипертрихоз, когда тело человека покрывается шерстью типа звериной.
Современные им фармакологические исследования показали, что в состав приготовляемых колдунами мазей входили галлюциногены. Существенным, если не определяющим фактором людоедства могло явиться острое недоедание. Сегодня психиатры объясняют ликантро-пию как следствие шизофрении, органического мозгового синдрома с душевным расстройством, психотической депрессивной реакции, истерического невроза диссоциативного типа, маниакально-депрессивного психоза и психомоторной эпилепсии. Психологи, специализирующиеся на душевных детских болезнях, предполагают, что аутизм может вызывать проявления одичания у детей.
И каковы бы ни были причины, диагнозы и прогнозы, учитывая многочисленность свидетельств, касающихся оборотней, не приходится удивляться появлению большой массы самой разнообразной литературы, посвященной ликантропии.
Сегодня мало кто верит в возможность физического превращения человека в волка, хотя ликантроп в клинике, лесу, зале суда, в легендах и мифах, иносказательных рассказах или научных статьях вызывает у зрителя или читателя страх или жалость. Укоренение же образа оборотня в сознании людей будет свидетельствовать о моральном нездоровье общества. Недавняя угроза всеобщего уничтожения еще остается серьезным напоминанием о человеческой предрасположенности ко злу, об обыденности и вездесущности которого говорит в своих стихах Доналд Дейви:
Жестокие поэты воспевают
Гнусности, которые творятся каждый день.
Вот вновь папаша к кадке шагает
Топить котят - и нет еще когтей,
Чтоб разодрать ему живот...
Смотри - ведь это детский палец
В твоей тарелке!
Нам предстоит длинный путь-сквозь века, по разным землям. Но для начала мы позволим себе одну историю, которая настроит читателя на волну трепета и недоумения, поможет понять, как вся эта мистика могла выжить и сохраниться в наши дни. Итак, начнем.
В конце XVI века в Оверни (Франция) жил состоятельный господин по имени Санрош. Жил он на широкую ногу, держал слуг, был счастлив в браке.
Поместье Санроша располагалось на горе. Из многочисленных окон землевладелец и его домашние любовались зелеными склонами, быстрым ручьем, великолепным лесом и дальними горами, виднеющимися в голубоватой дымке.
Однажды в полдень ранней осенью 1580 года Санрош сидел у окна, когда вошедший слуга доложил, что пришел мсье Фероль.
Фероль был известным в округе охотником и рыболовом, а Овернь считалась прекрасным местом для этих занятий: в чистейших реках полно рыбы, в лесах - птицы, оленей, медведей. Фероль зашел, чтобы пригласить друга вместе выслеживать оленя. Санрош же с сожалением отклонил приглашение: он ждал своего адвоката, который вот-вот должен был зайти по делам. Фероль отправился один.
Адвокат пришел, как было условлено, и больше часа они занимались делами, связанными с поместьем, Санрош даже позабыл о визите своего друга. Проводив адвоката и поужинав, он неожиданно вспомнил о дневном приглашении.
Срочных дел у Санроша больше не предвиделось, жены дома тоже не было, и он, чтобы не скучать в одиночестве, решил пойти навстречу своему другу. Он быстро спускался по тропинке, ведущей в долину, и через несколько минут заметил на противоположном косогоре фигуру своего друга, всю алую в последних лучах солнца. Чем ближе он подходил, тем яснее видел, что его приятель чем-то взволнован.
Когда они встретились в узкой лощине между двумя косогорами, землевладелец увидел, что платье Фероля изорвано и покрыто грязью и пятнами, похожими на кровь. Фероль был сильно подавлен и едва дышал, так что его друг отложил расспросы и ограничился тем, что взял у охотника мушкет и сумку для дичи. Некоторое время друзья шли молча. Затем, немного переведя дух, но все еще заметно волнуясь, Фероль рассказал Санрошу о поразительном происшествии, пережитом им в лесу. Вот его рассказ.
Охотнику пришлось довольно долго походить по лесу, прежде чем он увидел невдалеке группу оленей. Подобраться же к ним поближе, чтобы сделать выстрел, ему никак не удавалось. В конце концов, преследуя их, он зашел в чащу и почувствовал, что на обратную дорогу потребуется немало времени.
Повернув домой, Фероль вдруг услышал жуткое рычание, раздавшееся из сырого, заросшего папоротником оврага. Медленно пятясь и не спуская глаз с того места, охотник шаг за шагом преодолел около полусотни метров, когда огромный волк выскочил из оврага и бросился на него.
Фероль приготовился к выстрелу, но оступился - его сапог попал под корень, и заряд не попал в цель. Волк с бешеным рыком прыгнул на охотника, пытаясь вцепиться ему в горло.
К счастью, Фероль имел хорошую реакцию - он ударил зверя прикладом, и тот растянулся на земле. Почти сразу же волк опять вскочил. Фероль успел выхватить охотничий нож и с немалой храбростью шагнул навстречу готовящемуся к прыжку зверю. Они сошлись в смертельной схватке. Но секундная передышка и опыт помогли охотнику, он успел намотать плащ на левую руку и теперь сунул ее в пасть зверю. Пока тот тщетно старался добраться своими острыми клыками до руки, Фероль наносил удары тяжелым кинжалом, пытаясь перерезать животному горло. Охотничий кинжал Фероля с широким и острым, как бритва, лезвием, с огромной рукояткой был почти таким же увесистым, как небольшой топорик.
Человек и зверь упали на землю и в яростном поединке покатились по листьям. В какой-то момент они оказались у поваленного дерева, и лапа зверя, свирепо смотревшего на охотника налитыми кровью глазами, зацепилась за корявый ствол. В тот же момент Фероль хватанул по ней ножом, перерубая острым лезвием плоть, сухожилия и кость. Волк издал длинный тоскливый вой и, вырвавшись из объятий охотника, хромая, убежал прочь, Фероль, забрызганный кровью зверя, в изнеможении сидел на земле. Плащ был разорван на полосы, но он с облегчением обнаружил, что благодаря импровизированной защите на руке остались лишь поверхностные царапины. Охотник зарядил мушкет, намереваясь найти и добыть раненого зверя, но потом решил, что уже поздно, и если он еще задержится, то ему придется добираться до дома своего друга в темноте.
Можно представить, с каким волнением слушал Санрош этот подробный рассказ, то и дело прерывая его восклицаниями удивления и испуга. Друзья медленно брели, пока не вошли в сад Санроша. Фероль указал на свой мешок. "Я прихватил лапу зверя с собой,-сказал он, - так что ты можешь убедиться в правдивости моего рассказа".
Он склонился над мешком, стоя спиной к другу, так что Санрош не мог сразу увидеть, что тот вытаскивает. Сдавленно вскрикнув, охотник что-то уронил на траву. Он повернулся, и Санроша поразила его смертельная бледность.
"Я ничего не понимаю, - прошептал Фероль, - ведь это же была волчья лапа!"
Санрош нагнулся, и его тоже охватил ужас: на траве лежала свежеотрубленная кисть руки. Его ужас еще усилился, когда он заметил на мертвых изящных пальцах несколько перстней. Один из них, искусно сделанный в виде спирали и украшенный голубым топазом, он узнал. Это был перстень его жены.
Кое-как отделавшись от совершенно сбитого с толку Фероля, Санрош завернул кисть в платок и, спотыкаясь, поплелся домой. Его жена уже вернулась. Слуга доложил, что она отдыхает и просила ее не беспокоить. Зайдя в спальню жены, Санрош нашел ее лежащей в кровати в полубессознательном состоянии. Она была смертельно бледна. На простынях виднелась кровь. Вызвали доктора, и он смог спасти жизнь мадам Санрош искусной обработкой раны: кисть ее руки оказалась отрубленной.
Санрош провел несколько мучительных недель, прежде чем решил поговорить с женой об этой истории. В конце концов несчастная женщина призналась, что она оборотень. Видимо, Санрош был не очень хорошим мужем, поскольку пошел к властям и донес на нее. Было начато судебное разбирательство, и после пыток женщина полностью созналась в своих злых делах. Вскоре мадам Санрош была сожжена у столба, и больше Овернь оборотни не тревожили.
Эта история появляется в том или ином варианте во многих свидетельствах того времени. Определенно она - одна из наиболее ярких и будоражащих иллюстраций страшного явления. Теперь же наступило время назвать все своими именами, попытаться пролить свет на эту загадочную историю...
Одним чудесным весенним днем несколько сельских девушек вывели своих овечек на песчаные дюны, отделяющие обширные сосновые леса, что покрывают значительную часть современного департамента Ланды на юге Франции, от моря.
Яркая голубизна неба, чистота и прозрачность воздуха, волнующегося над синими, сверкающими на солнце водами Бискайского залива, пение ветра среди сосен, стоящих словно вздыбившаяся зеленая волна, красота песчаных холмов, усеянных золотыми кустиками ладанника и голубой гречавкой, очарование разнообразно расцвеченной и оттененной листвой пробковых деревьев, сосен и акаций каймы леса - все наполняло юных крестьянок радостью, заставляя их петь и смеяться, и их голоса весело звенели над холмами и темными аллеями вечнозеленых деревьев.
Их внимание привлекла большая яркая бабочка, порхающая над цветами, затем над водой пролетела стайка куропаток.
- Ах, - вздохнула Жаклин Озан, - если бы у меня были с собоймои ходули и палки, я бы сбила несколько этих птичек, и у нас был бынеплохой ужин.
- Если бы они залетали уже зажаренными прямо в рот, как этобывает в заморских странах, - мечтательно сказала другая девушка.
- Вы уже купили новые наряды к празднику святого Жака? -спросила третья. - Моя матушка отложила деньги, чтобы купить мнечудную шляпку с золотой лентой.
-Ну, теперь и Этьен обратит на тебя внимание, Анет! - заметила Жанна Габориан. - Но что случилось с овцами?
Она спросила это оттого, что животные, спокойно пасшиеся перед ними, добредя до небольшой впадины на дюне, метнулись назад, будто чего-то испугавшись. Одновременно один из псов зарычал и оскалил зубы. Девушки побежали туда и увидели на склоне впадины паренька лет тринадцати, сидевшего на бревне. Вид он имел примечательный: его длинные и спутанные темно-рыжие волосы падали на плечи и совершенно закрывали узкий лоб; маленькие бледно-серые глаза глядели невероятно злобно и хитро из впалых глазниц; на его оливкового цвета лице выделялись крепкие белые зубы, и хотя его рот был закрыт, были видны выдающиеся верхние клыки, нависающие над нижней губой; его руки были большими и сильными с черными и загнутыми, словно когти, ногтями. Видимо, он жил в крайней нищете, т. к. вся его одежда превратилась в лохмотья, и через прорехи проглядывало худое тело.
Окружившие паренька девушки были изумлены и немного испуганы, он же не проявлял никакого удивления. Его лицо расплылось в отвратительной ухмылке, совершенно обнажившей блестящие белые клыки.
- Ну что, девочки мои, - резким неприятным голосом произнесон,-которая из вас самая хорошенькая, я бы хотел знать? Как вы промеж собой решите?
-Для чего это тебе знать?-спросила 18-летняя Жанна Габориан, самая старшая.
- А на самой хорошенькой я женюсь, - последовал ответ.
- А! - засмеялась Жанна. - Это если она того захочет, что едвали случится, так как мы совершенно не знаем, кто ты такой.
- Я сын священника, - резко ответил паренек.
- И поэтому ты такой обносившийся и грязный?
- Я потемнел от волчьей шкуры, которую иногда надеваю.
- Волчьей шкуры? - эхом переспросила девушка. - Но скажи намилость, кто ее тебе дал?
- Пьер Лабуран.
- Здесь в округе нет человека с таким именем. Где же он живет?
Раздавшийся вслед за ее словами взрыв хохота, перемежающегося завываниями и срывающегося на какой-то лай пришедшего прямо-таки в дьявольское веселье странного паренька, заставил девушек в страхе отпрянуть, а самую младшую спрятаться за Жанну.
- Вы хотите знать, кто такой Пьер Лабуран, девочки? Хм-м, эточеловек с железной цепью на шее, которую он без конца грызет. Вы хотите знать, где он живет? Ха, среди мрака и огня, где у него много друзей-приятелей: одни сидят на железных стульях и горят, горят, другиележат на раскаленных кроватях и тоже горят; некоторые бросают людей на пылающие угли, другие поджаривают их на бешеном пламени,третьи погружают в котлы с жидким огнем.
Задрожав, девушки переглянулись, затем снова обратили свои взгляды на сидевшее перед ними жутковатое создание.
- Вы хотите знать о волчьей накидке?-вновь зазвучал его резкийголос. - Ее дает мне Пьер Лабуран, он закутывает меня в нее, и попонедельникам, пятницам и воскресеньям, а также с наступлением сумерек на час во все остальные дни я становлюсь волком. Я убиваю собак и пью их кровь. Но маленькие девочки вкуснее, их мясо нежнее ислаще, а кровь теплее и питательнее. Я съел уже много девочек за времямоих охот, на которые я выхожу с девятью своими товарищами. Я оборотень! Ха-ха! После того, как солнце зайдет, я схвачу одну из вас ипокушаю!
Он опять разразился своим ужасным смехом, и девушки, более не в силах это выносить, убежали.
13-летняя девочка по имени Маргерит Пуарье обычно пасла овец неподалеку от деревушки Сент-Антуан-де-Пизон вместе с пареньком своего возраста по имени Жан Гренье, тем самым, с которым говорила Жанна Габориан.
Девочка часто жаловалась на него своим родителям: она говорила, что Жан пугает ее страшными историями, но те не обращали-особого внимания на ее слова, пока однажды Маргерит не прибежала домой раньше обычного, оставив стадо, - настолько она была напугана. Девочка поведала следующее.
Жан часто говорил ей, что продал себя дьяволу и приобрел способность превращаться в волка, чтобы с наступлением сумерек, а иногда и светлым днем рыскать по округе в поисках добычи. Он уверял ее, что уже убил и сожрал много собак, но находит их мясо менее вкусным, чем мясо маленьких девочек, которое считал лакомством. Он сказал, что всего лишь несколько раз его пробовал, и рассказал два случая: один раз он не смог съесть свою добычу и бросил остатки волку, который пришел во время еды; в другой раз, закусав до смерти другую девочку и будучи крайне голодным, он съел ее целиком, оставив лишь руки.
Относительно своего панического возвращения домой Маргерит рассказала, что она, как всегда, пасла овец, но Гренье в этот раз с ней не было. Услышав шорох в кустах, она обернулась и увидела дикого зверя, который прыгнул на нее и разорвал острыми клыками одежду на левом боку. Отчаянно отбиваясь своим пастушеским посохом, она отогнала животное, которое, отбежав на несколько шагов, село на задние лапы наподобие собаки, когда она что-нибудь просит, и посмотрело на нее таким яростным взглядом, что она в ужасе бросилась бежать. Описывая зверя, девочка сказала, что он походил на волка, но был покороче и поплотнее, имел рыжую шерсть, короткий хвост и голову меньше, чем у обычного волка.
Сообщение ребенка привело в шок весь приход. О таинственных исчезновениях нескольких девочек, произошедших в последнее время, было широко известно, и теперь их родители пришли в неописуемый ужас, предположив, что их дети могли стать жертвами этого чудовища. Местные власти взяли дело в свои руки и довели его до сведения членов парламента в Бордо.
В результате проведенного через некоторое время расследования стали известны все его подробности и обстоятельства.
Жан Гренье был сыном бедного крестьянина из деревни Сент-Ан-туан-де-Пизон, а не священника, как он заявил. За три месяца до своего задержания он ушел из дома и перебивался случайной работой и попрошайничеством. Несколько раз нанимался стеречь крестьянские стада, но его прогоняли за пренебрежение своими обязанностями. Гренье рассказал о себе все, что мог, без утайки, и все его утверждения проверялись, и многие из них были признаны соответствующими правде. Суду он сообщил о себе такую историю:
"Когда мне было лет десять-двенадцать, мой сосед Дютийер отвел меня в лесную чащобу и там представил Господину Леса, черному человеку, который пометил меня своим ногтем и дал мне и Дютийеру мазь и волчью шкуру. С того самого момента я стал превращаться в волка и бродить по округе.
Маргерит Пуарье сказала правду. Я собирался загрызть ее и съесть, но она отогнала меня палкой. Я убил тогда только одну собаку с белой шерстью, но ее крови не пил".
Когда его стали спрашивать о детях, которых он, по его словам, умертвил и съел, будучи волком, Жан подтвердил, что однажды зашел в дом в маленькой деревушке, названия он не помнил, на полпути между Сен-Кугра и Сент-Анлэ, в котором никого не было, и увидел спящего в колыбели ребенка. Никто не мог ему помешать, и, схватив дитя, он выбежал в сад и перемахнул через изгородь, после чего насытил свой дьявольский голод. То, что не смог съесть, он оставил волку. В приходе Сент-Антуан-де-Пизон он набросился на девочку, пасущую овец,-девочка была одета в черное платье, ее имени Жан не знал. Он разорвал ее ногтями и зубами и съел. За две недели до своей поимки он напал на другого ребенка возле каменного моста в том же приходе. В Эпароне Жан накинулся на гончую некоего господина Мийона и растерзал бы ее, если бы не появился хозяин с рапирой в руке.
Жан сказал, что обладает волчьей шкурой и что он отправлялся на охоту за детьми по велению своего господина, Хозяина Леса. Перед превращением он прятал одежду в заросли и натирался мазью, которую хранит в маленьком горшочке.
Обычно Жан выбегал на охоту на один-два часа ночью, когда луна бывала уже на исходе. Однажды он сопровождал Дютийера, но в тот раз они никого не убили.
Жан заявил, что его отец содействовал ему и тоже имел волчью шкуру и один раз был вместе с ним, когда он напал на девочку, пасущую гусей у деревни Грийан, и съел ее. Он сообщил, что его мачеха ушла от его отца потому, как ему казалось, что видела, как того однажды вырвало собачьими лапами и детскими пальцами, и рассказал, что Хозяин Леса строго запретил ему грызть ноготь большого пальца левой руки и предупредил, чтобы он всегда держал его в поле зрения все то время, пока пребывал в оборотническом обличье.
Дютийер был арестован, а отец Жана сам потребовал, чтобы его допросили.
Сведения, сообщенные о Жане его отцом и мачехой, во многом соответствовали тому, что рассказал о себе он сам.
Указанные Гренье места, где он набрасывался на свои жертвы, были установлены, и даты, когда, по его словам, это происходило, совпадали с днями исчезновения детей, сообщенными их родителями. Его признания относительно нанесенных им ран и способа, которым он это делал, были подтверждены перенесшими его нападения детьми.
Поставленный перед Маргерит Пуарье, Гренье узнал ее, выделив среди других пяти девочек, и, указав на ее еще не затянувшиеся раны, сказал, что нанес их своими зубами, когда кинулся на нее в облике волка, после чего она отбила его своей палкой. Он описал свое нападение на мальчика, которого загрыз бы, если бы тому на помощь не пришел человек, воскликнувший: "Я тебе сейчас покажу!" Нр Человека, спасшего ребенка, отыскали - это был его дядя, - и он подтвердил, что произнес именно эти слова.
Оказавшись лицом к лицу с отцом, Жан начал путаться в своих показаниях и некоторые из них изменил. Их проверка затянулась, а тут стало видно, что слабоумие паренька усиливается, так что слушание дела было отложено. В следующий раз на встрече с отцом младший Гренье рассказал ту же историю, что и в первый раз, не изменив ни одного из существенных моментов.
Тот факт, что Жан Гренье умертвил и съел несколько детей и ранил еще некоторых, пытаясь их убить, был полностью установлен, но не имелось никаких доказательств того, что его отец приложил руку хотя бы к одному убийству, и суд, признав его невиновным, отпустил.
Единственным свидетелем, подтвердившим Заявление Жана, что он превращался в волка, была Маргерит Пуарье.
Перед тем как суд вынес свое решение, с яркой выразительной речью выступил его председатель, который, оставив все вопросы, касающиеся колдовства, соглашений с дьяволом и превращений в зверей, смело заявил, что суд должен принять во внимание лишь возраст и идиотизм этого мальчика, у которого разума было меньше, чем у семилетнего ребенка, что ликантропия и куантропия были просто галлюцинациями, а превращение существовало только в расстроенном уме этого несчастного и, следовательно, не являлось преступлением, за которое надо было наказывать. Следовало учесть, говорил председатель, его малые годы, а также то, что он был лишен элементарного образования и воспитания. Суд приговорил Гренье к пожизненному заточению в стенах монастыря в Бордо, где он должен был получать наставления в своем христианском долге, в случае же попытки бежать его ждала смерть.
Ожидая позволения вступить в пределы монастыря, он стал неистово носиться на четвереньках вокруг него и, найдя кучу окровавленных потрохов, сожрал ее с невероятной быстротой.
После семи лет, проведенных Жаном в монастырских стенах, было замечено, что он стал ниже ростом, как-то весь уменьшился, стал пугливым и боялся смотреть людям в лицо; его глаза сильно ввалились и беспрестанно бегали по сторонам, зубы удлинились и стали сильно выдаваться, мозг, видимо, уже совершенно не работал, и он совсем перестал что-либо понимать.
Жан Гренье умер в возрасте 20 лет...
При разборе дел Жака Боскэ, Клоды Жампро, Клоды Жамийом, Тевьены Паже и Клоды Гийар придерживались порядка судебного разбирательства, принятого при рассмотрении дела Франсуазы Секретэн. Жак Боскэ, еще известный как Большой Жак, пришел из Савойи и был арестован в связи с обвинением Франсуазы Секретэн. Клоду Жампро из Орсьера обвинил Большой Жак. Клода Жамийом и Тевьена Паже были также из Орсьера, и на них показали Большой Жак и Клода Жампро. Клоду Гийар из Эбушу взяли под стражу на основании сведений, ставших известными из прежде проводившихся следствий.
Первые четверо из вышеуказанных признались, что они превращали себя в волков и в таком виде загрызли несколько детей, а именно: ребенка Анатоля Коше из Лоншамуа; ребенка Тевьена Бонде, известного под прозвищем Бунтовщик Орсьера, четырех-пяти лет; ребенка Клода Годара и другого, тоже Клода, сына Антуаны Жендрэ. Наконец они сознались, что в 1597 году встретили недалеко от Лоншамуа двух детей Клода Бо, мальчика и девочку, собирающих землянику, и что девочку они умертвили, а мальчик убежал. Они сообщили, что обгладывали умерщвленных детей, но никогда не трогали правого бока. Все эти убийства были подтверждены показаниями названных родителей, а также другими жителями деревни Лоншамуа и Орсьера, засвидетельствовавшими, что дети были утащены и сожраны волками в те же дни и в тех же местах, что указали обвиняемые.
Клода Жамийом добавила, что она собиралась умертвить в горах еще двух детей и с этой целью спряталась за стоявшей там хижиной, но ей помешала собака, которую она убила, ухитрившись все же ранить одного ребенка в бедро.
Жанна Перен также показала, что однажды, когда она находилась в лесу Фруадеком с Клодой Гийар, та обратилась волчицей и хотела ее погубить. Все эти ведьмы обращались в волчиц, и в связи с этим их всех надлежало обстоятельно допросить. Пьера Гандийона и его сына Жоржа Гандийона тоже допрашивали бы вместе с ними, если бы так не поспешили с их казнью. Эти двое тоже подтвердили, что обращались в волков, но Гандийон-младший уверял, что он никогда не трогал детей, а лишь однажды вместе со своей тетушкой Пернет Гандийон задрал несколько коз, в том числе и принадлежавшую его отцу, что, по его словам, он сделал по ошибке.
Кроме того, все эти ведьмы сознались, что неоднократно собирались на шабаш, где пировали, танцевали и совокуплялись, приготовляли свои мази, а также что вызвали смерть очень многих людей и животных.
Поскольку последние дела нами уже подробно разбирались, мы рассмотрим первые, а именно ликантропию и превращения людей в разных животных.
Не прекращаются споры по поводу того, существует ли превращение человека в зверя; одни признают такую возможность, другие ее отрицают, и для обеих точек зрения есть свои основания. Имеется множество примеров данного факта: члены рода Антея в Аркадии превращались в волков в определенное время года; Деменет Паррасий стал волком после того, как отведал детских потрохов; Боян, сын Симеона, вож-oдя болгар, мог обращаться в волка по своему желанию, как и Мер, о котором Вергилий сказал:
Я часто видел Мера крадущимся по лесу В волчьем облике.
Похожее Овидий говорит о Ликаоне:
Пораженный, он волком выл в одиночестве И уже не мог заговорить, как бы этого ни хотел.
Джоб Финсел сообщает, что он видел ликантропа в Падуе. Геродот рассказывает, Что для жителей одной области Скифии превращение в волков являлось обычным делом и что это также широко распространено у северных народов. Когда римляне пытались помешать переходу Ганнибала через Альпы, в их рядах появился волк, который, загрызая всех, кто попадался ему на пути, прошел через все войско и удалился невредимый. В 1042 году жители Константинополя были крайне встревожены одновременным появлением на улицах сразу 15 волков. А в 1148 году в черте Женевы объявился волк невероятных размеров, который загрыз 30 человек. Кто же будет сомневаться, что все эти волки были ли-кантропами?
А те три волка, которых видели 18 июля 1603 года в Ду и Юре спустя примерно полтора часа после странным образом выпавшего в этой местности сильного града, побившего все фрукты? Эти волки не имели хвостов, и, пробежав между пасущимися на лугу коровами и козами, они не тронули ни одной, лишь маленького козленка один из них отогнал в сторону, не причинив, впрочем, ему никакого вреда. Данные факты, очевидно, указывают на то, что это были не настоящие волки, а ведьмы, вызвавшие град и пришедшие посмотреть, какой вред он причинил. Один из волков был более крупных размеров и бежал впереди, а Большой Жак Боскэ, Тевьена Паже, ла Мишолет и некоторые другие утверждали, что, когда они, превратившись в волков, рыскали по округе, среди них находился и руководил ими сам сатана, тоже принявший волчий облик.
Люди этой местности, должно быть, знают об оборотнях не меньше, чем жители других областей, потому что они водились тут всегда. В 1521 году были казнены три колдуна: Мишель Удон из Плана, небольшой деревушки недалеко от Полиньи, Филибер Монто и еще один по прозвищу Большой Пьер. Они сознались, что превращали себя в волков и в их обличье загрызли и съели несколько человек. Мишель Удон, пребывая в образе волка, был ранен одним господином, который отправился за ним следом и нашел его в хижине уже успевшим превратиться в человека как раз в тот момент, когда жена промывала ему рану. В доминиканской церкви в Полиньи долгое время хранились изображения этих колдунов. А в 1573 году Жиль Гарнье также сознался, что, обращаясь волком, загрыз и съел несколько детей; по приговору суда он был сожжен заживо в Доле.
Но иногда люди превращаются и в других животных. Например, мы читали, что Цирцея обратила товарищей Одиссея в свиней:
Отвратительную перемену сотворила Цирцея С несчастными спутниками Одиссея.
А Лукиан и Апулей говорят, что они пережили превращения в ослов. Вероятно, это же самое случалось и с пересекавшими Альпы паломниками, о которых говорит святой Августин, и с одним англичанином на Кипре, который, как утверждает Гийом, архиепископ Тирский, был лишен человеческого облика одной ведьмой в тот момент, когда стоял коленопреклоненным в церкви, и с другим, о котором упоминают Винсент из Бове в своем "Зеркале", и Баптист Фулгос, который обрел свой прежний вид после того, как его окунули в воду. Некоторые также считали, что осел, увиденный Белоном (Пьер Белой-французский на-туралист.(1517-1564). - Ред.) в Каире, о чем он рассказывает в "Наблюдениях", был не кем иным, как заколдованным человеком.
Некоторые превращаются в кошек. В наши дни некто по фамилии Шарко из округа Гец подвергся ночью в лесу нападению стаи кошек, но, когда он осенил себя крестным знамением, они все исчезли. А совсем недавно один человек, проезжавший верхом мимо Шато-де-Жу, увидел на дереве несколько кошек. Он приблизился и разрядил в них свой карабин, отчего с дерева упало кольцо с ключами. Человек взял его и заехал в гостиницу, чтобы пообедать, но хозяйка, а также ключи от погреба куда-то исчезли. Он показал подобранную им связку хозяину, и тот сказал, что это ключи его жены, которая тем временем появилась с раной на правом бедре. Она созналась, что вернулась с шабаша, на котором потеряла ключи после того, как была ранена выстрелом из карабина.
Инквизиторы также рассказывают, что в их времена у Страсбурга видели трех больших кошек, которые вдруг превратились в женщин.
Бывали случаи, когда люди обретали лошадиный облик. Престан-тий обращался в коня, а святой Макарий исцелил жену одного египтянина, сделав ее из кобылы обратно женщиной.
Были также люди, которых обвиняли в том, что они превращали себя в зайцев, как, например, Пьер Гандийон, сожженный потом заживо. Мне кажется, для того чтобы поверить в возможность превращения человека в животное, достаточно одной только истории царя Навуходоносора, который был превращен в быка и пробыл им семь лет, питаясь соломой.
Факт трансформации явила собой и жена Лота, превращенная в соляной столб, который еще можно было видеть во времена Иосифа (Иосифа Флавия. - Ред.), что он подтверждает в своих "Древностях". У Кардано (Джероламо Кардано (1506-1576) - итальянский математик, философ и врач. - Ред.) можно прочесть о трансмутации всех видов растений и трав в различных червей и змей. Мы также слышали о том, что женские волосы, закопанные в навоз, превращались в змею, то же происходит с гнилым прутиком или веткой. А в городе Дарьене в Новом Свете льющаяся с неба вода летом превращается в маленьких зеленых лягушек.
Тем не менее, по моему твердому убеждению, ликантропия является иллюзией, а обращение человека в животное невозможно. В случае превращения должно произойти одно из двух: либо человек сохранит свою душу и способность рассуждать, либо утратит их. Первое признать нельзя, т. к. представляется совершенно невозможным, чтобы звериное тело содержало разумную душу. По опыту мы знаем, что мудрость или глупость человека определяются температурой его мозга, что люди с маленькими головами не бывают особенно умными. Тогда как можно поверить, что душа, наделенная разумом, уместится в голове волка, или осла, или кошки, или лошади, или зайца. Кроме того, в книге Бытия сказано, что человек создан по образу и подобию Бога, и это прежде всего относится к душе. И разве не покажется совершенно абсурдным и диким утверждение, что такой прекрасный и благословенный образ будет помещаться в зверином туловище? Поэтому, я полагаю, Гомер ошибается, когда, рассказывая о спутниках Одиссея, превращенных Цирцеей в свиней, говорит, что щетина, головы и туловища у них стали свиными, а разум остался человеческим.
Но если человек при перевоплощении утрачивает свой рассудок, то как он его снова обретет? Как он сможет к нему вернуться, когда он снова превратится в человека? Если мы допустим, что такое возможно, мы должны будем признать - если мы считаем справедливой философскую сентенцию "То, что утрачено, уже не может быть вновь обретено", - что дьявол может творить чудеса. Но тогда я спрашиваю: куда сатана девает душу, когда отделяет ее от тела? Отпускает ее гулять по воздуху или куда-то прячет, до тех пор пока ликантроп вновь не обретет человеческий облик? Не думаю, что Бог мог бы позволить ему, поклявшемуся нас погубить, играть с нами подобные шутки. Видимо, весьма близок к истине был Аристотель, сказав, что покидание душой тела равносильно оставлению кормчим его корабля. И наконец, я полагаю, что трансмутации человека в зверя, такие, как мы их описывали, невозможны постольку, поскольку истина заключается в том, что один Он, сотворивший мир, может менять формы вещей. Для человека, которому подвластны все звери земли, было бы позором принимать черты одного из них. А законы природы подразумевают такое уважение к человеческому облику, отражающему божественную красоту, что не допустят его обезображивания в качестве позорного наказания за какое бы то ни было преступление. Церковные соборы всегда объявляли язычниками тех, кто верил в ликантропию и вообще в превращение человека в какого бы то ни было зверя.
Что же касается Навуходоносора, то он никогда не превращался в быка, но думал, что это произошло, и жил вместе с этими животными их жизнью. В Священном писании об этом сказано трижды в одной главе: "Ты будешь есть траву, как быки". Но даже если допустить, что этот царь действительно превращался в быка, это не будет означать, что колдуны обладают силой при помощи сатаны обращаться в волков. Тут, как и в случае с женой Лота, мы должны будем сказать вместе с магами фараона: "Это перст божий".
А превращения растений, дождевых капель и женских волос в червей, змей и лягушек происходит в результате гниения и разложения, при которых на свет появляются низшие существа, но этот процесс никак не применим к случаю ликантропии.
Некоторые люди, полностью отрицающие возможность превращения человека в животное, полагают, что ликантроп действует только посредством своего духа, в то время как его тело лежит спрятанным где-нибудь в кустах. Но такая точка зрения не ближе к истине, чем предыдущая, т. к. если бы это было действительно так и душа отделялась бы от тела, то это означало бы его смерть. И как сатана смог бы вернуть тогда колдуна к жизни, если это, как мы знаем, под силу лишь одному Богу?
Мое собственное мнение на этот счет таково, что сатана оставляет колдуна спящим в кустах, а сам идет и, приняв волчий облик, совершает то, что было у колдуна на уме. При этом он так воздействует на его воображение, что тот совершенно уверен, что он действительно становился волком и загрызал детей и животных. Тут сатана действует точно так же, как и тогда, когда заставляет ведьм поверить, будто они слетались на шабаш, хотя на самом деле лежали в это время в своих кроватях. А мазь, которой они при этом натираются, вызывает лишь притупление чувств, так что они могут спать, не просыпаясь долгое время. Когда случается так, что они обнаруживают себя ранеными, то это означает, что сатана передал им удар, полученный им по телу, в которое он облекся.
При всем при этом я утверждаю, что большей частью это сам колдун выходит на охоту, чтобы нападать на людей и животных, не обратившийся в волка, но вообразивший, что это произошло. И происходит это из-за дьявола, который, перемешав составляющие человека четыре жидкости, может сообщать ему самые дикие фантазии, насылать видения, какие только захочет. С такой точкой зрения легче согласиться, если учесть, что существуют такие естественные болезни, при которых человек может почувствовать себя петухом, свиньей или быком. Здесь я должен рассказать об Андре Осиандере из Нюрнберга, о котором сообщает Кардано, человеке, кстати, весьма сведущем в теологии. Этот человек болел в молодости четырехдневной малярией, и при каждом ее приступе ему начинало казаться, что он находится в лесу и к нему во множестве подбираются змеи и разные дикие звери, и не представлялось никакой возможности убедить его, что это всего лишь бред, что он все время лежит в доме отца. Когда к нему приходил отец, он возвращался в чувство, узнавал комнату, друзей, но, когда отец уходил, он опять впадал в бредовое состояние, и так продолжалось все время, пока длилась болезнь. А у людей, заболевших лихорадкой, нёбо и язык утрачивают чувствительность, и они не могут отличить на вкус разные блюда. Когда же люди видят колдуна и думают, что перед ними волк, то дело тут в том, что дьявол просто затуманил и исказил их зрение, и они наблюдают то, чего на самом деле нет,-дьявол и демоны, как мы уже знаем по нескольким примерам, часто насылают подобные наваждения. Симон Маг (один из наиболее значительных гностиков I века н. э. родом из Самарии. Отцы церкви считали его основателем гностического лжеучения. - Ред.) сказал как-то императору Нерону, что тот может отрезать ему голову, а он через три дня вновь вернется к жизни, вместо этого они обезглавили овцу, подставленную Симоном. Он так подействовал на глаза святого Климента и нескольких других праведников, что они приняли его, Симона, за Фаустиниана. Опять же к святому Макарию привели молодую женщину, которую все принимали за кобылу. Примерно 12 лет назад в У зеле, деревне в округе Бойм, обитатели одного дома увидели, как их жилище охватило пламя, и все бросились его тушить. Но примерно через час они вдруг заметили, что дом стоит целый и невредимый. Так происходило три раза, и это было устроено одной горничной, как мне рассказал мсье Жан Кретьен, владелец Тале-нэй, каноник метрополичьей церкви Безансона, сам присутствовавший при одном из этих "пожаров". Об этом я также знаю из судебных протоколов, присланных мне господином Аймом Морелем из Безансона.
Нелишним будет упомянуть и виртуозов карточного дела. Я видел итальянского графа Л'Эско, просто творившего чудеса: он давал вам десятку пик, но в итоге вы обнаруживали, что у вас в руке король червей или какая-нибудь другая карта. Люди, в присутствии которых он проделывал свои фокусы, старательно пытались выяснить, являются ли они только следствием ловкости рук, или тут имеет место колдовство. Несомненно, он слегка зачаровывал их: я видел, как, поворачиваясь к ним спиной, он что-то бормотал сквозь зубы.
Но что уж такого странного в этом наваждении, когда сатана делает так, что человек нам видится волком? Ведь среди других естествоиспытателей Альберта, Кардано и Джованни Батиста Порта из Неаполя рассказали нам, как сделать так, чтобы людские головы казались лошадиными, ослиными и т. п., а их лица собачьими мордами. Они даже знают способ, как сделать, чтобы люди смотрелись ангелами. Поэтому я не очень удивляюсь, что они так же могут представить дом серебряным, светящимся, зеленым, полным змей или принявшим какую-нибудь диковинную форму. То же и с домом в Узеле.
Будет уместно привести здесь и три таких случая.
Примерно три года назад Бенуа Бидель из Нэйзана, парнишка пятнадцати-шестнадцати лет, забрался на дерево, чтобы нарвать фруктов. Вдруг появился бесхвостый волк и напал на его маленькую сестру, стоявшую под деревом. Бенуа быстро спустился вниз, и тогда волк, оставив девочку, набросился на него и, отняв у него нож, ранил его в шею. Прибежавшие на помощь люди отнесли паренька в дом, где он умер через несколько дней. Придя перед смертью в сознание, он сказал, что передние лапы ранившего его зверя походили на человеческие руки, покрытые шерстью. А уже все знали, что удар ему нанесла Пернет Гандийон, которая затем попыталась скрыться, но была убита крестьянами.
Жанна Перен рассказала, что, когда она шла по лесу с Клодой Гийар, Клода заявила ей, что она собрала больше милостыни, чем она сама, после чего ушла за кустарник, и Жанна увидела, как вслед за этим из-за кустарника вышел волк, который стал ходить вокруг нее, так ее напугав, что она, перекрестившись, бросила все подаяние и убежала. Она утверждала, что этим волком была не кто иная, как Клода Гийар, т. к. та сказала потом Жанне, что этот волк не причинил ей никакого вреда. Что же касается рук и ног, которые видели Бенуа Бидель и Жанна Перен, то разве они не являются свидетельствами того, что Пернет Гандийон и Клода Гийар на самом деле не превращались в волчиц?
Признания Жака Боскэ, Франсуазы Секретэн, Клоды Жамийом, Клоды Жампро, Тевьены Паже, Пьера Гандийона и Жоржа Гандийона отвечают нашему взгляду на превращения, т. к. все они говорили, что для обращения в волков они сперва натирались мазью, затем сатана набрасывал на них волчьи шкуры, которые их полностью скрывали, после чего они вставали на четвереньки и отправлялись рыскать по округе, нападая то на человека, то на животное в зависимости от характера своего голода. Они сказали также, что крайне уставали после своих пробежек. Я, помнится, спросил Клоду Жампро, как она при ее годах и хромоте могла поспевать за остальными, даже когда они взбирались на утесы, на что старая женщина мне ответила, что ее нес сатана. Однако сатанинская помощь не избавляла их от утомления, и те, кого дьявол носил на шабаш, тоже говорили, что прибывали туда, а также возвращались обратно в сильном изнеможении.
Вместе с господином Клодом Мейнье, нашим рикордером, мы видели всех вышепоименованных людей перемещающимися по комнате на четвереньках точно так же, как они передвигались по лесам и полям, но они сказали, что не могут превратиться в волков, т. к. не имеют при себе мази, а также, находясь в заключении, лишены необходимой для этого силы. Я обратил внимание, что все эти люди имеют множество царапин на лице, руках и ногах, а Пьер Гандийон был в силу этого так обезображен, что весьма отдаленно походил на человека, вызывая ужас во всяком, кто на него смотрел. Одежду детей, которых они умертвили и съели, находили совершенно целой, что свидетельствовало о том, что их раздевали человеческие руки.
Кто теперь может сомневаться, что эти колдуны и колдуньи сами выходили на свою охоту и все, о чем мы рассказывали, творили сами? Иначе какова причина испытываемой ими усталости? Если бы они просто спали в кустах, с чего бы им так утомляться? Откуда взялись их царапины, если не от колючек и шипов кустарников, через которые они продирались, преследуя человека или животное? И кто тогда снимал, не порвав, с детей одежду, если не люди? Я уже не говорю об их признаниях, которые свидетельствуют сами за себя.
Я знаю, что есть люди, которые не могут поверить в то, что ведьмы ели человеческое мясо. Но им следует учесть, что всегда существовали племена - не племена оборотней, - применявшие эту практику и получившие за это название антропофагов; их до сих пор еще много в Бразилии и Новом Свете, и лучшей похвальбой у них считается перечисление лично съеденных врагов. Ведьмы также едят мясо висельников. Лукан говорит:
Она перегрызает веревку, спускает труп на землю И в жутком пиршестве, разодрав ему живот, Впивается зубами во внутренности, Выгрызает костный мозг.
Гораций тоже отмечает свойственное ведьмам людоедство:
Вспоров раздутый живот старой колдуньи, Они вытащили ребенка, который еще дышал.
А Апулей в "Золотом осле" рассказывает, что в Фессалии жили ведьмы, которые повсюду разыскивали только что умерших людей и, если тело не охранялось, могли объесть ему нос, щеки, губы и некоторые другие части. Не так давно в Нанси, в Лотарингии, труп одного запытанного насмерть был брошен за городом на дороге, и ночью у него кто-то отрубил ногу. В связи с этим строилось много различных предположений, я же совершенно уверен, что это дело рук ведьмы, т. к. этой же ночью проходивший по дороге человек увидел возле трупа смутную фигуру, как он думал - призрак, и, хотя он схватился за шпагу, был так напуган, что бросился бегом в город.
Фулос тоже упоминает об одном крестьянине, который убил несколько детей и засолил их мясо, чтобы потом есть.
Единственное, что меня удивляет, так это то обстоятельство, что все наши колдуны и колдуньи говорили, что они не могли есть головы и правые бока своих жертв. Большой Жак утверждал, что он не мог притронуться к голове из-за святого елея, которым она намазана, а Клода Жамийом объяснила, что они не трогали правого бока из-за того, что крестятся правой рукой. Но я на самом деле не знаю, насколько эти причины истинны, хотя они действительно испытывают воздействие силы, заключенной в крестном знамении и мире.
Если кто-нибудь спросит, какими способами колдуны и колдуньи, после того как они якобы превратились в волков, умерщвляют свои жертвы, я отвечу, что они пользуются многими средствами: иногда это ножи и шпаги, как в случае Пернет Гандийон, смертельно ранившей Бенуа Биделя его же ножом, или тех трех оборотней в Полиньи, которых рисовавший их художник изобразил с ножами в правых лапах; иногда они волокут свои жертвы по камням и утесам и так убивают их - в этом сознались Клода Жампро, Клода Жамийом и Тевьен Паже. Я не сомневаюсь, что они их так же часто душат.
Жан Боскэ и Пьер Гандийон тоже подтвердили, что, когда хотели превратиться в волков, натирались мазью, которую им дал дьявол; Мишель Удон, Большой Пьер и Филибер Монто сознались в том же. Они сказали также, что когда хотели вернуть свой прежний облик, то катались по мокрой траве или обливались водой, что согласуется с утверждением Шпренгера, что обращенному в зверя человеку можно вернуть его прежний вид, если окунуть его в проточную воду. Опять же к тому человеку, упоминаемому Винсентом из Бове, которого превратили в осла, вернулся его облик после купания в воде. Апулей дает другой способ превращения обратно в человека из осла, по которому нужно поесть свежих роз либо аниса и лавровых листьев и запить их ключевой водой. А Пьер Бурго говорит, что он натерся какими-то травами, чтобы избавиться от волчьего облика, но, коль скоро превращение человека в зверя, как мы показали, является вопросом весьма спорным, мы не будем уделять особого внимания этим лекарствам. К тому же я уверен, что, как правило, ведьмы не моются с целью вернуть себе свой обычный вид. Чуть не забыл сказать, что оборотни совокупляются с настоящими волчицами, которых они, по словам Мишеля Удона и Большого Пьера, обнимали как своих жен и находили это не менее приятным.
На этом я думаю закончить разговор о ликантропах, или оборотнях. Однако мне не хотелось бы закрывать этот вопрос, не высказав упрека в адрес тех, кто снимает с ликантропов вину, целиком перекладывая ее на сатану, словно бы они и вовсе не виноваты, т. к. из всего вышесказанного можно усвоить, что именно сами колдуны и ведьмы убивают людей, иллюстрируя собой поговорку "Человек человеку волк". Но, даже если бы они больше ни в чем не были виноваты, кроме как в своих отвратительных умыслах, они все равно заслуживали бы смерти, т. к. суд принимает намерения во внимание и в делах менее серьезных, хотя бы они не получили реального воплощения. Остается только добавить, что подобные умыслы появляются лишь у людей, которые сперва отреклись от Бога.
Но в отличие от настоящих оборотней они могли вернуться к нормальной жизни, просто перебравшись обратно через болото. Греческие мифы сообщают также о проводившемся в горах Аркадии посвященном Зевсу древнем ритуале поедания тошнотворной смеси из волчьих и человеческих внутренностей.
В Древней Греции ликантропию называли Lupinam Susaniam, буквально "волчье сумасшествие", но даже в то время многие ученые люди сомневались в существовании оборотней. Некоторые ученые трактовали ликантропию как форму меланхолии, но большинство соглашалось, что правильнее ее описывать как безумие или сумасшествие.
Вообще надо заметить, что почти у всех народов Европы есть истории о людях, пораженных "волчьим" помешательством. Известен, например, случай, происшедший в Падуе (Италия) в 1541 году, когда один человек твердо уверовал в то, что он волк, и стал бегать в буйном поме-. шательстве, всем своим поведением показывая, что он дикий зверь.
Богемию и Венгрию этот бич терзал постоянно, и легенды об оборотнях и о тех, кого поразила волчья болезнь, были изрядно перепутаны.
Описывая портреты уродов из картинной галереи замка Амбрас в Тироле, ученые Раду Флореску и Раймонд Т. Мак-Налли упоминают портрет "человека-волка" Гогонза, уроженца Канарских островов, подхватившего таинственную болезнь, "которая покрыла его шерстью с головы до пят".
По-видимому, двое его детей тоже были покрыты волосами и описываются как "дети-волки", а жена его была вполне нормальной. Нет сомнений - каприз природы, но случай интересен в свете возможного влияния на верования того времени.
Говорили, что в Восточной Европе в средние века существовали люди, которые днем прятались, а ночью выбирались из дома, отправлялись на заброшенные кладбища и там лаяли и выли на могилах. Эти несчастные, настоящие ли оборотни или пораженные болезнью, были очень худые и бледные. У них были глубоко запавшие глаза и покрытые струпьями ноги. Также говорилось, что они одержимы "неутолимой жаждой". Современная медицина, как мы увидим дальше, дает этому объяснение.
Исследуя проблему оборотней, следует помнить, что с древнейших времен человек использовал шкуру волка, свирепейшего из зверей, в качестве одежды и украшения, и было бы странным, если бы волчью смелость или агрессивность с течением времени не стали бы связывать с теми, кто их носит. Подобным же образом много столетий спустя в Африке развился отвратительный культ людей-леопардов, которые носили шкуры, клыки и когти леопардов, наводя ужас на свои жертвы перед тем, как их убить. Но с этими африканскими культами не все просто. Давайте взглянем на них попристальнее.
Начать, скорее всего, надо с того, что между человеком и животным может устанавливаться определенная связь, которую Дж. Фрезер в своей знаменитой "Золотой ветви" назвал симпатической, а сегодня ученые называют полевой. Таким человеком может быть колдун, шаман - словом, человек, обладающий экстрасенсорными способностями. В странах Западной Африки распространен обряд, в котором колдуны берут кровь из уха животного и из своей руки и прививают свою кровь животному, а кровь зверя-себе. Считалось, что с этого момента между ними возникает связь, причем настолько тесная, что гибель одного влечет за собой смерть другого.
Такими животными-побратимами могут быть и леопарды, и гиппопотамы, и даже крокодилы. Помните "Маугли": "Мы с тобой одной крови, ты и я!.."
Не каждый человек способен найти свою лесную душу, но он может обратиться к прорицателю и узнать, в каком животном она находится. Как правило, лесными душами отца и сыновей становятся звери одного вида. То же относится и к женской линии. Не в этой ли невидимой, но в очень тесной зависимости - корни тотемизма?
Теперь я перейду к рассказам об удивительных событиях, происходящих в наше время. Примерно за три года до прибытия графа Джона в Ирландию случилось так, что один священник, путешествующий из Ольстера в Мит, вынужден был остановиться на ночь в лесу на самой границе Мита. Наблюдая, как его спутник, молодой парень, разводит огонь, он вдруг увидел - представьте себе, - как из-за деревьев вышел волк и, обращаясь к ним, сказал: "Отдыхайте спокойно и не пугайтесь, вам совершенно нечего бояться". Путешественники были поражены и встревожены, и волк произнес еще несколько общепринятых, касающихся Бога фраз. Тогда священник стал просить его, заклиная всемогущим Господом и верой в Святую Троицу, не причинять им вреда и объяснить им, что за существо они видят перед собой, которое, имея облик зверя, говорит человеческим языком. На это волк ответил ему: "Нас двое - мужчина и женщина, мы из числа жителей Оссори, которые из-за проклятия некоего Наталиса, аббата и праведника, вынуждены каждые семь лет покидать людные места, утрачивая человеческий облик и принимая волчий. По истечении этого срока, если очередным двум несчастным удастся выжить, они возвращаются к своей прежней жизни, а на их место заступают двое других. Теперь же женщина, которая составляла мне компанию в этом наказании, лежит опасно больная недалеко отсюда, и, если она находится при смерти, я умоляю вас во имя милосердия Божьего дать ей последнее утешение согласно вашему долгу священника".
Выслушав эти слова, священник с трепетом последовал за волком, и тот привел его к находящейся неподалеку норе, где лежала волчица. Она издавала человеческие вздохи и стоны и, увидев священника, смиренно приветствовала его и возблагодарила Бога, который в столь тяжелом ее положении соблаговолил ниспослать ей такое облегчение. Затем священник уныло совершил над ней все полагающиеся в этом случае церковные обряды за исключением причастия, но она стала настоятельно просить, умолять его завершить свое доброе деяние и причастить ее. Он стал решительно отказываться, заявляя, что не имеет для этого всего необходимого, и тогда волк, все это время находившийся неподалеку, приблизился и указал ему на маленький дорожный служебник, содержащий и несколько освященных облаток, который священник, следуя обычаям этих мест, прежде снял с шеи и спрятал под одежду. После этого он стал просить не лишать их оказанной Богом милости, помощи, ниспосланной божественным провидением, и, чтобы устранить у него все сомнения, спустил с волчицы полосу шкуры от горла до живота, и она тут же обратилась в старую женщину, после чего священник, движимый больше страхом, чем рассудком, совершил причастие. Сразу после этого волк вернул полосу шкуры обратно на ее место.
После того как все ритуалы, исполнявшиеся скорее тупо, чем истово, были закончены, волк проводил священника обратно к их костру и, оставаясь с ними всю ночь, вел себя более как человек, чем как зверь. Когда наступило утро, он вывел их из леса и указал направление, которым им надлежало следовать. Он еще раз горячо поблагодарил священника за оказанное благодеяние, обещая отплатить как следует, если Богу будет угодно вернуть его из нынешнего изгнания, две трети срока которого были уже позади. Тот же, уже расставаясь, спросил его, далеко ли продвинется вторгшийся на остров враждебный народ и как долго он тут будет оставаться. На это волк ему ответил: "За грехи нашего народа, за его пороки Бог обрушил на него свой гнев, предав его в руки врагов. Поэтому, пока чужестранцы, выполняя божью волю, будут дальше продвигаться своим путем, они останутся неудержимыми и непобедимыми, но если - ведь по наклонной дороге запретных развлечений и удовольствий так соблазнительно и легко идти, а человеческая натура подвержена влиянию дурных примеров - этот народ, живя среди нас, переймет наши порочные привычки, он, вне всякого сомнения, вызовет божий гнев и на себя".
Схожее высказывание есть у Левита: "...все эти мерзости делали люди сей земли, что перед вами, и осквернилась земля; чтоб и вас не свергнула с себя земля, когда вы станете осквернять ее, как она свергну-ла народы, бывшие прежде вас" (Левит, 18:27-28). И это впоследствии случилось сначала с халдеями, а потом с римлянами. Нечто подобное этому есть и у Екклесиаста: "Гибель постигает то один народ, то другой по причине их неверности, зловредных деяний, их надменности и самодовольства и лживости".
Случилось так, что спустя два года я проезжал через Мит как раз в то время, когда здешний епископ созывал сбор духовенства, пригласив и соседних епископов и аббатов для содействия в разборе этого дела, которое стало ему известно в связи с признанием священника. Узнав, что я нахожусь в этих местах, епископ отправил мне с двумя служками послание, в котором просил меня, если это возможно, присутствовать при разрешении столь важного вопроса; в случае же, если я не смогу прибыть, прислать, по крайней мере, мое изложенное письменно мнение. Служки описали все обстоятельства, уже известные мне от других людей, и, ввиду того, что я был понуждаем неотложным делом и не мог прибыть на сбор, я решил компенсировать свое отсутствие, отправив письмо с советом. Епископ и сбор, согласившись со мной, велели священнику отправиться к папе, взяв с собой письма от них, и рассказать, что произошло, предъявив свое письменное признание, к которому все епископы и аббаты, присутствовавшие на сборе, приложили свои печати.
Это невозможно опровергнуть, но в это должно твердо верить, что Бог предназначил человека для спасения мира, и в данном случае Бог же, чтобы показать свою силу и отправить справедливую кару, превратил его в волка. Но считать ли такое животное зверем или человеком? Разумное животное представляется стоящим по своему уровню гораздо выше зверя, но кто решится отнести четвероногое, к тому же такое, от-г нюдь не вызывающее симпатию животное к людскому роду? А если кто-нибудь убьет это животное, можно ли будет назвать его убийцей? На это можно ответить, что божественные чудеса совершаются не для того, чтобы люди их обсуждали, но чтобы они им поражались. Как бы то ни было, Августин в 8-й главе 16-й книги своего труда "О граде божьем", говоря о живших на востоке людях-монстрах, одни из которых имели собачьи головы, другие были совсем без голов с глазами, расположенными на груди, третьи имели еще какие-то странности, поднимает вопрос о том, были ли они вообще людьми, происходящими от прародителей человечества, и резюмирует: "Нам следует смотреть на них так же, как на встречающихся среди людей уродов, о которых мы часто слышим; и здравый смысл говорит, что, каково бы ни было определение человека, смертное животное, какой бы вид оно ни имело, если оно разумное, должно быть признано человеком". В 18-й главе 18-й книги того же труда он упоминает об аркадийцах, которые, по жребию, переплывали озеро, превращались в волков и жили с ними в глухом лесу. Если они не притрагивались к человечине, то через девять лет переплывали озеро обратно и вновь обретали человеческий облик. Рассказывая далее о превращениях разных людей в волков, Августин сообщает: "Я сам в то время, когда находился в Италии, слышал, что там в одной области живут женщины, содержащие конюшни, которые, будучи обученными колдовству, подмешивают что-то в сыр останавливающимся у них путешественникам, отчего те превращаются во вьючных животных, и после того, как они перетаскают все, что на них нагрузят, они снова становятся людьми. Разум же их на все время превращения остается человеческим". В своей книге "Золотой осел" Апулей рассказывает, что случилось с ним самим, когда он, приняв какое-то снадобье, обратился в осла, сохранив при этом свой рассудок.
Да и нам приходилось видеть людей, которые при помощи колдовских средств превращают разные попадающиеся им под руку предметы в жирных свиней, каковыми они начинают представляться (но всегда бывают красного цвета), и несут продавать их на рынок. Однако по пересечении любой воды они опять принимают свой прежний вид и при любом самом осторожном с ними обращении не сохраняют свой обманчивый облик дольше трех дней. С давних времен и до наших дней люди нередко жалуются, что некоторые ведьмы в Уэльсе, Ирландии и Шотландии принимают вид зайца, чтобы при помощи такого обмана приникать к женской груди и сосать молоко. Мы соглашаемся с Августином в том, что ни демоны, ни колдуны не способны создавать новые или изменять свои сущности, но те, кого сотворил Бог, могут с его позволения внешне преображаться так, что они начинают казаться тем, чем на самом деле не становятся; чувства людей при этом усыпляются и обманываются странными видениями, так что вещи видятся не такими, какие они есть, но невероятно искаженными благодаря наваждениям или колдовским чарам, действующим на глаза.
Однако надо непоколебимо верить, что всемогущий Бог, творец всего сущего, может, когда захочет, превращать одно в другое или для отправления своего наказания, или для демонстрации своей божественной мощи, как, например, в случае с женой Лота, которая, нарушив запрет, оглянулась на разрушаемый Содом, за что была превращена в соляной столп, и в случае с водой, обращенной в вино; или же, оставляя внутреннюю сущность, он может изменить лишь внешность, как в приведенных выше примерах.
Что же касается обращения хлеба в плоть Христову (которое, если говорить точно, следовало бы назвать нематериальным, т. к. тут при сохранении внешнего вида меняется сущность), полагаю, его подлинность не подлежит обсуждению: понимание этого процесса не под силу человеческому разуму...
Изучая древнескандинавский эпос, то и дело встречаешься с феноменом превращения человека в животных. В мифах, преданиях и поэмах мужчины и женщины появляются в виде разных зверей, а боги и богини показываются людям в обликах зверей, птиц и рыб. А искусство дохристианского периода, в котором значительное место занимают образы животных, служившие различными символами, показывает, что люди использовали звериные маски и переодевались в животных...
Среди животных в скандинавских сказаниях чаще всего фигурируют медведи, волки, моржи и кабаны, а также домашний рогатый скот, козлы, собаки и рыбы. Примером таких живых по стилю и вместе с тем трудно понимаемых по существу повествований может служить история из саги о Хрольве Краки (Жердинке), легендарном датском короле. Она относится к числу так называемых старинных саг и является фольклорным переложением древних героических преданий и необыкновенных событий, имевших место в языческом прошлом. Центральным персонажем в этой саге выступает не столько сам Хрольв, как и король Артур (в кельтском эпосе), окруживший себя многими прославленными воинами, сколько один из его ближайших соратников Бодвар Бьярки. Отец Бодвара Бьерн был превращен в медведя злой королевой после того, как отверг ее домогательства, и в конце концов был затравлен на охоте. Будучи медведем, он по ночам мог снова превращаться в человека. К нему в пещеру приходила девушка по имени Бера, которую Бьерн перед своей гибелью предупредил, чтобы она никогда не ела медвежьего мяса. Однако злая королева однажды заставила ее проглотить целый кусок, и когда Бера родила трех сыновей, то один из них оказался полу-человеком-полулосем, другой вместо ног имел собачьи лапы, а третьим был Бодвар Бьярки, выглядевший вполне нормальным. Но пришло время королю Хрольву отправиться на свою последнюю битву с врагами, значительно превосходящими его силы, и Бодвар показал, что обладает весьма необычными способностями. По непонятной причине он вдруг исчез с передней линии битвы, и тут началось нечто невероятное: "Люди увидели огромного медведя, появившегося рядом с королем Хрольвом. Своими лапами он сметал больше врагов, чем пятеро лучших витязей короля. Клинки и копья скользили по его шкуре, не причиняя вреда, и он сбивал наземь пеших и конных ратников короля Хьерварда и всех, кто попадал к нему в лапы, разрывал своими зубами, так что вскоре ужас и паника покатились по рядам армии короля Хьерварда".
Тем временем друг Бодвара Хьялти отправился на его поиски и, найдя его в палатке сидевшим без движения, принялся бранить за то, что он покинул короля в трудную минуту. В конце концов, Бодвар поднялся и вышел из палатки, заметив, что теперь он принесет меньше пользы королю, чем мог бы, если бы его оставили там, где он сидел. Когда он появился в рядах сражающихся, медведь уже исчез, и с этого момента ход битвы переменился, и все доблестные витязи Хрольва полегли вокруг своего короля. Впечатляющий образ могучего медведя, сеющего ужас и смерть во вражеском войске, недавно был весьма эффектно использован Ричардом Адамсом в его романе "Шардик".
Скрытый смысл этого эпизода понятен: Бодвар сражался в образе медведя в то время, как его тело оставалось неподвижно сидящим в палатке. Описываемая в саге битва часто упоминается в датских эпических преданиях, о ней также имеется свидетельство на латинском языке, которое оставил Саксон Грамматик (датский хронист-летописец) в начале XIII века, основываясь, видимо, на древней поэме "Biarkamal", из которой сохранилось несколько фрагментов на исландском языке. Похоже, "Бьярки" ("Biarki" - имя, которое употреблял Саксон) изначально значило "рожденный от героя", а "Бодвар" на самом деле является прозвищем: "рожденный битвой" или "боец".
В этой поэме речь идет об истории девушки, ставшей женой медведя и родившей детей, которые были наполовину людьми, наполовину медведями, служа своеобразным связующим звеном между миром людей и миром животных. Лапп Тури, чей труд о верованиях его народа под названием "Книга Лапландии" был издан в 1910 году и который, несомненно, знал это сказание, сообщает следующее:
"Я слышал, что некогда жила девушка, которая попала в медвежью берлогу- и благополучно проспала там целую зиму, родив впоследствии от медведя ребенка. Ребенок этот был мальчиком, но вместо одной руки у него была медвежья лапа, которую он всегда прятал от людских глаз. Однажды какой-то человек пожелал увидеть ее, но он не хотел показывать, сказав, что это опасно. Но человек не поверил ему и настоял... Обнажив свою руку-лапу, он потерял над собой контроль и разорван этому человеку лицо. Тогда все увидели, что он говорил правду..."
Медведь был самым сильным и опасным зверем на скандинавском севере и, очевидно, производил сильное впечатление на охотников. На медвежьи шкуры укладывали умерших или, что более вероятно, мертвецов в них заворачивали перед тем, как опустить в могилу; на это указывают следы когтей, сохранившиеся в норвежских и шведских могильниках, относящихся к периоду, предшествовавшему эпохе викингов.
...Мэри Даниэлли, исследовавшая обряд посвящения, упоминаемый в исландских сагах, приводит ряд сказаний, в которых герой для доказательства своего мужества выходит один на один на медведя, а в одном из них юноши носят накидки из медвежьих шкур до тех пор, пока не принесут медвежью голову, что свидетельствовало бы об их зрелости... За этими преданиями стоит память об испытаниях юношей, принимаемых в компанию воинов после схватки с медведем, настоящим или символичным, и что воины на таких обрядах надевали медвежьи шкуры.
В давние времена медведь весьма почитался в Лапландии, где ему присваивались разнообразные имена и посвящались сложные ритуалы и где в разных местах сохранилось немало письменных свидетельств об этом. Слово saivo, означающее "душа" мертвого человека, применялось и для обозначения убитого медведя, а на посвященных медведю празднествах убивший этого зверя охотник должен был надевать на себя его шкуру с головой. Существовало также обыкновение пить кровь убитого медведя, чтобы перенять его силу и храбрость. Все эти обычаи создавали благоприятную почву для появления сказаний о превращениях людей в медведей. Ученые, занимающиеся изучением культа медведя у лопарей (саами) и других северных народов, отмечают, что у охотников вызывали изумление его огромная сила и необыкновенные повадки, отличающие медведя от других животных, и прежде всего его способность переживать зиму без пищи. Чрезвычайно опасный зверь и безжалостный противник, медведь тем не менее не считался злобным существом в отличие, например, от волка. Кроме того, мясо медведя было весьма ценным для человека, а многие внутренние органы, особенно жир, считались обладающими особой исцеляющей силой. Люди ощущали близость этого зверя к себе отчасти из-за его привычки вставать на задние лапы и поражать свою жертву передними либо сжимать ее в смертельных объятиях, а также из-за того, что его следы напоминают отпечатки человеческих ног... Так же считалось, что медведь не имеет врожденной вражды к людям. У Тури в "Книге Лапландии" по этому поводу говорится:
"Медведь - удивительное животное, которое всю зиму живет без пищи. Он не впадает в ярость, когда встречает человека, и не стремится причинять ему вред". И еще: "Природа медведя такова, что он не сможет спать спокойно зимой, если погубит человеческое существо, и улды (духи), которые кормят его во время спячки, не станут заботиться о таком звере, который запятнает себя кровью человека. В старину лопари даже были убеждены, что медведь обладает сознанием".
Лопари также глубоко верили, что медведь не станет по своему желанию нападать на женщину, и ей при встрече с ним нужно было только показать свою юбку, чтобы он оставил ее в покое.
Т. к. в Исландии не обитали медведи и самым крупным зверем был песец, можно предположить, что подробная история о рождении Бьяр-ки (героя исландских саг. - Ред.) и его превращении в медведя пришла из Норвегии. Менее замысловатый сюжет о человеке, сражавшемся в медвежьем облике, возник из древнего сказания "Landnamabok", в котором содержалось описание колонизации Исландии в IX веке, составленное в XIII веке из воспоминаний о первых поселенцах.
...Человек, принявший облик медведя, был сыном знаменитого Ке-тила Хенга, который пришел из земель, населенных лопарями, хорошо знакомыми с этим зверем. Другой связанный с медведем эпизод касается Ервара Странного, потомка Кетила. Высадившись со своей командой на одном из балтийских островов вблизи побережья, он был враждебно встречен приплывшими сюда с континента людьми и, готовясь к сражению с ними, поднял на шесте медвежью шкуру с головой. Отражая нападение вышедшей на бой против них великанши, Енвар вложил в медвежью пасть тлеющие угли и стал пускать в нее магические стрелы, заставив противника покинуть поле сражения. Водружение подобным образом медвежьей шкуры, как части ритуала, посвященного удачной охоте, отмечено у лопарей и некоторых других народов.
Поддержанию у скандинавов чувства близости к медведю способствовала и существовавшая в знатных родах традиция называть детей именами зверей. Ученые предполагают, что этот обычай был связан с дохристианскими языческими верованиями у древних германцев. Самыми распространенными являются имена, произошедшие от слов "медведь" и "волк" в простой форме-Бьерн, Ульф или с добавочными слогами - Арнбьерн, Квельдульф. У германцев оба имени употреблялись с приставками в виде слов, означающих битву-Hild, Guth: Хиль-девольф, Гутбеорн - или оружие. Не вызывает сомнений, что образы медведя и волка были связаны с важной разновидностью колдовских ритуалов, которые имели отношение к войне и должны были охранять воинов в бою и приносить победу. И у германцев, и у скандинавов распространение этих имен связывается с поклонением верховному богу Водану, или Одину. В северных сагах часто упоминаются воины, называемые берсерками, которые принадлежали к дружине Одина. Снорри Стурлусон, скандинавский поэт-скальд (1178-1241) в "Шестой саге об Инглингах" описывает их так:
"Его (Одина) люди, сбросившие свои кольчуги и неистовые, словно охотничьи собаки или волки, дрались своими щитами и были сильными, как медведи или быки. Они разили врагов налево и направо, их же не брали ни огонь, ни железо. Это называется "становиться берсерком"".
Слово "берсерк" (berserk), возможно, имеет смысл "носящий медвежью шкуру" (serkr - "рубашка"), на это же указывает и другое данное им прозвище ulfhednar-"волчьи шкуры". Другой вариант, - первая часть этого слова может происходить от bеrr, что значит "голый", "обнаженный", и Снорри, судя по всему, склонен толковать его именно так, подчеркивая их привычку сражаться без кольчуги, которую, вполне вероятно, они могли сбрасывать, испытывая приступ берсерковой ярости. Последняя трактовка давалась в ранних словарях, но примерно с 1860 года и слово "медведь" стало допускаться в качестве образующей основы понятия "берсерк", например, в"Древнеисландском словаре" Вигфуссона и Клисби. Норин защищает прежнюю версию в статье, опубликованной в 1932 году, однако я не нахожу его аргументы достаточно убедительными. В "Девятой саге о Ватнсдэлах" говорится:
"...те берсерки, которых называли "ulfhednar", вместо кольчуг носили рубашки из волчьих шкур (vaigstakkar)".
Название "волчьи шкуры" применяется к берсеркам и в древней поэме "Храфнемал" ("Hrafnsmal" - примерно 900 год н. э.), в которой также подчеркивается производимый берсерками шум: "...берсерки лаяли... "волчьи шкуры" выли..." В этой же поэме есть описание этих воинов, находившихся при дворе короля Харальда Прекрасноволосого правившего во второй половине IX века:
"Волчьи шкуры" они звались, те, чьи мечи были бурыми от крови, а копья в битве в едином движении вздымались и опускались, разя врагов.
У нас нет более подробного описания этих свирепых бойцов, носивших медвежьи и волчьи шкуры, но имеются найденные в Швеции изображения человеческих фигур в шкурах с медвежьими и волчьими головами на нашлемных пластинах и ножнах, относящиеся большей частью к довикинговому периоду. В своей статье, посвященной оборотням, Нильс Лид подчеркнул роль пояса из волчьей шкуры в сказаниях о превращениях, в которых мужчина или женщина, желая обратиться в волка, надевают на себя такой пояс или кладут его с собой на ночь в постель; эти пояса также фигурируют во многих норвежских протоколах судов над ведьмами и колдунами. Вполне возможно, что распространенный у древних с андинавов символ в виде маленького танцующего воина в рогатом шлеме и в одном поясе, но с копьем или мечом символизирует именно воина в медвежьем или волчьем поясе, принадлежащего, как я имею основания полагать, к воинам Одина. По мнению Лида, этот пояс символизирует всю шкуру.
Чувство общности с медведем и волком было естественным для профессиональных воинов и их вождей в век викингов. Различие между этими зверями очевидно. Медведь выступает одиноким и независимым бойцом, обладающим большой силой и проявляющим определенное благородство, хотя в ярости и сеющим смерть без разбора. Волк, напротив, сражается в стае в тесном контакте со своими товарищами и предстает хитрым и безжалостным. Таким образом, они олицетворяют два способа ведения боя, существовавших в век викингов и предшествующее ему время. Выдающийся воин подтверждает свою незаурядную силу, мастерское владение оружием и храбрость в поединке с лучшим бойцом противной стороны перед лицом всего войска, считая ниже своего достоинства сражаться с более слабым или невооруженным противником.
Существует достаточно свидетельств неистовой ярости, дикого бешенства, проявляемых в бою германцами, а после них викингами, производивших сильное впечатление на римлян и византийцев. Лев Диакон сообщает, что видел восточных викингов, сражавшихся во главе со Святославом в конце X века на Дунае против императора, и потом неодобрительно откомментировал их практику ведения боя, совершенно отличавшуюся от греческой. Манера ведения боевых действий у викингов, по его мнению, не была основана на принципах военного искусства. Эти люди, говорит он, видимо, были движимы безумием и слепой яростью и дрались, словно дикие звери, "странно и отвратительно воя".
Живое повествование о том, кого можно назвать берсерком, содержится в начальной главе "Саги об Эгиле". Дед знаменитого авантюриста и поэта Эгила Скаллагримссона, жившего на севере Норвегии, звался Квельдульфом, что буквально означает "вечерний волк", и был сыном человека по имени Бьяльфи, что означает "звериная шкура". Создатели саги объясняют его имя тем, что к вечеру этот человек приходил в скверное расположение духа и становился сонным; это может быть естественным для человека, привыкшего вставать очень рано и отправляться в кузницу, как делал Квельдульф, но в повествовании это явно связывается с превращениями, т. к. упоминается, что он был оборотнем (hamrammr). Хотя в саге ничего не говорится о том, что его когда-либо видели обратившимся в волка, он и его сын Скаллагрим были подвержены ужасным вспышкам ярости. Во время таких приступов они могли напасть на любого, кто им встречался, и сам Этил мальчиком едва избежал смерти от руки впавшего в бешенство отца во время игры в мяч. Этил, в свою очередь, тоже проявлял берсерковские наклонности, однажды в безумной ярости бросившись на переполненный врагами корабль в Норвегии, а в другой раз вцепившись зубами в горло своему противнику, и дрался как берсерк на поединке.
Следует учесть, что воины в Скандинавии проходили особую подготовку, кроме того, существовали специальные заклинания, произносимые перед битвой, и есть основания предполагать, что у бойцов был принят свой ритуал. Описание подобной подготовки можно найти, например, в "Саге о Вельсунгах", передающей историю рода Вельсунгов и, видимо, основанной на каких-то древних источниках, ныне утерянных. В начальных главах мы читаем о том, как Сигмунд растил и воспитывал своего сына Синфьетли, готовя его для мести королю, убившему отца Сигмунда и его братьев.
"Однажды они отправились за добычей в лес и там нашли хижину. В той хижине спали два человека с массивными золотыми браслетами на руках, которых постигла злая участь; волчьи шкуры были наброшены на них, и они могли снимать их лишь раз в десять дней, и были они сынами короля. Сигмунд и Синфьетли надели эти шкуры и уже не могли снять их. Однако сущность их осталась прежней, они говорили по-волчьи, но понимали друг друга. Они остались жить в лесу и отправились каждый своей дорогой, договорившись, что будут драться не больше чем с семью человеками сразу и что тот, на кого нападут, будет звать на помощь, как это делают волки. "Нам не следует отказываться от этого, - сказал Сигмунд, - потому что ты молод и полон безрассудной отваги, а люди захотят выследить и затравить тебя". Так они бродили лесными тропами, и, когда Сигмунд встретил людей, он завыл, и Синфьетли, услышав его, сразу же явился и убил их всех. Они снова расстались, и до того, как он (Синфьетли) успел уйти далеко, он натолкнулся на двенадцать человек, дрался с ними и сумел со всеми справиться".
Сигмунд был сильно разгневан из-за того, что Синфьетли не позвал его на помощь: "Сигмунд бросился на него с такой силой, что он пошатнулся и упал, и схватил зубами за горло. В этот день они не могли сбросить свои волчьи шкуры, и Сигмунд, подняв Синфьетли на спину, принес его в хижину и там, склонившись над ним, принялся проклинать их (шкуры)".
Тут Сигмунд увидел, как горностай каким-то листиком лечит другого, укушенного в горло, и этим же средством вылечил Синфьетли. Наконец пришло время, когда они смогли сбросить шкуры и сжечь их, чтобы больше никто не смог причинить себе зла. Их история заканчивается словами: "Но, будучи заколдованными, они совершили множество доблестных дел в землях короля Сиггейра".
Это повествование включает элементы народных сказок, но в описании нападений на врагов, о которых герои саги договариваются, подавая друг другу сигналы, и бойцовских успехов, достигнутых людьми в волчьем обличье, видимо, содержится намек на другое предание, персонажи которого жили в лесу жизнью волков, приучаясь существовать за счет грабежей и убийств. Волки также сравнивались с бандитами, и даже слово vargr, "волк", официально применялось к человеку, объявленному вне закона. Лапп Тури отождествлял волков с ворами. Он говорит, что в давние дни шаманы превращали себя в волков, и им это было легче делать, когда они убивали ни в чем не повинных людей, подобно тем русским, которые, явившись в земли лопарей, принялись грабить и убивать, пока при помощи улдов, или духов, их не превратили в волков и не выгнали обратно:
"...и вернулись они назад в Россию, и поэтому так много волков там, и волки эти такие свирепые, что поедают людей".
Интересно отметить перевернутость этого процесса, когда души злых людей вселяются в животных вместо обычного вселения духа зверя в человека. Тури утверждает, что существуют доказательства того, что некоторые волки прежде были людьми: "...Такими доказательствами могут служить найденные в волчьих логовах (в их отсутствие) принадлежащие людям вещи... кремни, огнива и трут, а также серные чашки".
В отличие от медведя, противника благородного, волк злобен и коварен. Тури уверен, что он способен так подействовать на пулю, что она пройдет мимо цели, и может усыпить выслеживающих его людей. Он, говорит Тури, обладает силой одного человека и хитростью девяти, и, чтобы охота на него удалась, надо знать его имена на всех лапландсних диалектах и держать в голове девять способов его поимки, прибегнув к десятому.
Такое представление о волке типично для пастуха и охотника, страдающих из-за его нападений на оленей и скот, так что отождествление хитрых воров и бандитов с волками выглядит вполне естественным. А сделать от этого следующий шаг и увидеть в особенно хитром волке человека в волчьей шкуре не сложно. В век викингов волк являлся на поле битвы и вместе со стервятниками пировал среди мертвых тел, что делало его образ еще более зловещим. В связи с этим заметим, что сказать в те времена удачливому воителю, что он дал пищу волкам, было большим комплиментом. Все это помогает понять смысл, которым наделялся символ волка в снах. Приснившаяся волчья стая означала надвигающихся врагов, причем иногда среди них находился медведь, символизирующий предводителя.
В средние века существовал большой интерес к толкованию снов. В Исландии были известны латинские сонники, но когда наступающие войска представлялись стаей из 18 волков, предводительствуемых ловкой лисицей (колдуном при войске) или огромным медведем, выходящим из дома вместе с медвежатами, то такое толкование, скорее всего, имеет местное, скандинавское происхождение. В "Саге о Харвардаре" говорится, что волчьи образы в снах - это хугир (hugir) людей. О медведе, который описывается как благородный зверь, не имеющий себе равных, в "Саге о Ньяле" говорится как о фильджа (fylgja) Гуннара, благородного героя, приходившегося Ньялу близким другом. В "Саге о Льесветнингах" брат могущественного вождя Гудмунда увидел во сне, как великолепный величественный бык вошел в зал и упал замертво у высокого кресла Гудмунда, предвещая его смерть, и опять слово fylgja здесь используется для обозначения символического животного.
...Наряду с таким взглядом на видения в образе животных существовало представление о являющемся ясновидящим или в снах животном-защитнике или друге, отразившееся в поверьях, связанных с душой и духами, бытовавших в дохристианские времена среди лопарей и многих других финно-угорских народов Северной Европы и Азии. В XVII веке Форбус в своем труде, посвященном лопарям и их верованиям, упоминает о Nemoqvelle, передаваемом ребенку при рождении его отцом и полученном им в свое время от его отца:
"...и вместе с именем ребенок также получает Nemoqvelle, которое часто проявляет себя и идет перед ним вблизи озер и морей".
Это слово происходит от саамского Namma-Guelle, означающего "рыбье имя", и его дают ребенку, чтобы оно защищало его от злых сил на протяжении всей жизни. Упоминание озер и морей подразумевает рыбу, которую можно увидеть в воде, но лопари также верили и в духов животных, обитающих в воде. Но, как говорится в миссионерских записях 1726 года, вера в таких духов была распространена не у всех саами, а лишь у незначительной их части, у тех, что жили на востоке. У других северных народов были иные названия сопровождающих духов: у остяков (хантов) это jepil, дух, будто бы возникающий в виде тени; у вогулов и зырян (коми) - urt или ort, якобы живший вместе с человеком, которого он охраняет; у лопарей был kadz, и считалось, что каждая семья, хотя и не обязательно каждый ее член, имеет такого духа. А норвежские лопари верили, что охраняющий дух подчиняется noidi, или шаману, и может принимать облик животного, рыбы или птицы. Здесь мы подошли к тому, что связано с понятием fylgja в сагах. Есть предположение, что оно имеет отношение к слову Onfulga, означающему тонкое покрытие или оболочку, и могло применяться для обозначения плаценты, как в современном исландском. Слово ham на некоторых норвежских диалектах тоже может использоваться для обозначения как плаценты, так и кожи. Основное же значение слова fylgja - "следовать", и, каков бы ни был его первоначальный смысл, это понятие, нет сомнений, укрепляло представление о существовании у человека духа, который следует за своим владельцем, куда бы он ни направлялся.
Шаманское устное наследие у саами и других финно-угорских народов содержит множество историй, в которых оберегающие духи шаманов сражаются под видом животных. У лопарей это обычно олени, но могут быть и быки, киты, рыбы и разные другие существа, причем трудно понять, духи ли это самих шаманов, отправившиеся в иной мир в то время, как их тела остались лежать в коме, или же это духи, которым они покровительствуют. Эпизод с медведем в "Саге о Хрольве", бившемся на поле боя в то время, как Бодвар сидел в своей палатке, представляет собой пример такого "животного"-духа. Считалось, что этих духов можно использовать для того, чтобы причинить кому-то вред, и говорят, что русские лопари (группа саамов) до сих пор верят, будто злой noidi может принимать обличья медведя, волка, змеи или хищной птицы и отправляться за указанными ему жертвами.
...Самые впечатляющие истории, несомненно, связаны с превращениями в диких животных. В некоторых из них люди обращаются в диких свиней, но эти эпизоды имеют иной характер, чем эпизоды с превращениями в волков и медведей. Зверь очень сильный и довольно свирепый, кабан всегда ассоциировался с противоборством, со схваткой, и его изображение носили на шлемах, ножнах и мечах, а у германцев и скандинавов было принято боевое построение, из-за его конусовидной формы именуемое "свиньей" или "кабаньей головой", с передней частью, называемой "рыло", где находились два лучших воина, возглавлявших атаку. В сказаниях к превращениям в борова или свинью прибегают как к средству, чтобы вызвать отвращение у врагов и избежать их нападения, как, например, в рассказе о колдуне, который стоял в образе борова на страже и с приближением врагов разбудил находившихся в доме людей...
Полагаю, следует отметить, что не существует преданий или сказок, в которых люди превращались бы в лошадей. Локи (в скандинавской мифологии бог, который иногда вступает во враждебные отношения с другими богами, насмехается над ними, проявляя свой злокозненный характер, хитрость и коварство. - Ред.) обращался в кобылу, но предположить, что такой-то человек может последовать этому примеру, значило смертельно оскорбить его. Это было бы равносильно предположению, что этот человек способен на какие-то недостойные, отвратительные действия. Подобное оскорбление можно было нанести лишь возведением для этого человека позорного столба с деревянной лошадиной головой наверху - такой столб ставили, когда хотели призвать позор и несчастья на голову какого-либо злодея, для чего на лошадиной голове вырезали соответствующие руны. Мотивы этого обычая слишком сложные, чтобы их здесь рассматривать, и, хотя они имеют отношение к связанной с животными магии, они уведут нас в сторону от обсуждения непосредственно превращений.
Создается впечатление, что, как правило, эпизоды с превращениями в сагах рассказывались не "взаправду", хотя события, на фоне которых они якобы происходили, вполне возможно, имели место. Эти эпизоды служат художественным целям, внося в саги элемент фантазии, разжигая воображение слушателя и вызывая у него смех или страх, в зависимости от желания рассказчика. Но своими корнями, конечно, они уходят в народные предания. Вернер, рассуждая на тему возникновения у германцев личных имен, идущих от названий птиц и животных, приводит на этот счет две противоположные гипотезы: согласно первой, эти имена должны были приносить удачу, если судить по особым качествам носящих их зверей, а по второй - их давали из-за того, что эти имена часто встречаются в героической поэзии. Не может быть так, говорит он, чтобы обе теории оказались верными, но я, со своей стороны, не вижу, почему бы и нет. Очевидно, давность традиции использования в поэзии имен, связанных с животными, помогает выделить те особые качества, которые связывались с тем или иным зверем или птицей и которые, как считалось, были необходимы бойцу, и, давая их, надеялись придать будущему воину дополнительную силу, привлечь к нему удачу.
Корни воинского эпоса, а также охотничьей магии покоятся в очень далеком прошлом германцев, и вдохновляющим фактором на создание лучших историй с превращениями были дикие звери, обитавшие на севере Германии и в Скандинавии, а широкое распространение представления о духе-защитнике, существовавшее у финно-угорских народов, а также у многих других, должно было способствовать и распространению народных сказаний о людях, принимающих звериный облик. Выражениям, имеющим метафорический смысл, вероятно, давали в повествованиях буквальное толкование, а наивные верования, облекаемые в художественную форму, могли использоваться умелыми рассказчиками для выражения каких-то глубоких мыслей. Эти выражения и верования возникли благодаря тому, что люди далекого прошлого жили среди природы в непосредственной близости к миру животных, ощущая его неотъемлемой частью своего мира, и, являясь по большей части охотниками, имели широкие познания об их жизни, постоянно наблюдали за их поведением. Поэтому они всегда были готовы пугаться, забавляться или обманываться рассказами о людях, становящихся зверями, а сказители, как нынешние авторы, пишущие в жанре популярной литературы, выдавали своей аудитории то, что она желала...
Среди историков господствует мнение, что прокатившиеся по Европе в XVI и XVII веках массовые охоты на ведьм явились, по крайней мере частично, результатом верований, уходящих своими корнями в раннее средневековье или даже еще глубже. Такое предположение вряд ли кого-нибудь удивляло, т. к. большинство ученых, вполне естественно, привыкло смотреть на период зарождения культуры нового времени как на эпоху появления светского гуманизма и развития наук.
Однако в результате недавних исследований трактовка охоты на ведьм как последнего мрачного проявления средневекового духа потеряло свою убедительность. В ходе изучения причин антикодцовских истерий ученые находили все больше и больше оснований для того, чтобы считать их виновниками не жертвы, а самих охотников. Правда, эти исследования были ограничены в основном социальным аспектом проблемы. Исследователи больше интересовались тем, как люди пользовались обвинениями в колдовстве для борьбы с определенными социальными группами, чем тем, почему они считали ту или иную категорию людей одержимой колдовским умыслом, и здесь я хотел бы обратиться именно к этой стороне проблемы и в порядке гипотезы предложить такую идею: революция научной и особенно медицинской мысли, характеризующая поздний Ренессанс и являющаяся враждебной по своей сути и духу вере в колдунов и ведьм, фактически создала предпосылки для начала охоты на ведьм, стала ее главной движущей силой на протяжении двух столетий, когда эта мания и "новая наука" так странно сосуществовали.
Как же революция в медицине могла спровоцировать охоту на ведьм? Чтобы ответить на этот вопрос, нам следует коротко ознакомиться с достижениями медицины в конце эпохи Возрождения. То было время, когда Андреас Везалий (1514-1564), естествоиспытатель, основоположник анатомии, и его современники открыли, что многое в анатомии и физиологии Галена из того, что врачами средних веков считалось непреложными истинами, оказалось неверным. Эти открытия явились следствием широкого исследовательского движения, в ходе которого были обнаружены значительные несоответствия между существовавшей медицинской теорией и фактами. В средние века относящиеся к области медицины факты, если и могли временами поставить под сомнение правильность того или иного диагноза, всегда подтверждали медицинскую теорию в целом.
...В конце XV века правильность этого замкнутого и самодостаточного медицинского учения была впервые поставлена под сомнение. Впервые со времен античности стали широко известными медицинские данные, говорившие явно не в пользу галенизма. Их появление объяснялось многими факторами, включая возрождение неоплатонизма, распространение литературы по медицине после изобретения книгопечатания, улучшение организации деятельности медиков и появление новых болезней, завезенных из Азии и Нового Света. Все эти обстоятельства создали ситуацию, когда не только греко-римская медицинская система столкнулась со значительными проблемами благодаря новым, хорошо установленным данным, но и когда врачи, имеющие собственные идеи, получили возможность находить факты, подтверждающие либо опровергающие их. Неизбежным следствием такого нового, более "научного" подхода было постепенное изменение средневековых медицинских воззрений. Средневековый галенизм становился все более громоздким и нескладным по мере того, как один теоретик за другим дополнял и изменял его несложные положения, с тем чтобы привести это учение в соответствие со столь значительно изменившейся ситуацией в медицине. В конечном счете на передний план вышли новые теории, совершенно противоречащие положениям старого учения.
...Однако рост внимания, которое медики стали уделять особенным патологическим состояниям, связанный с неспособностью существующей медицинской теории к развитию или достаточно быстрому изменению в соответствии с тем, чтобы давать подходящие объяснения всем новым фактам, означал, что врачи стали сталкиваться с многочисленными проявлениями недугов, симптомы которых были так необычны или "неправильны", что они не могли отнести их к каким-либо уже известным классам болезней и, следовательно, назначить средства лечения. Как следовало врачу поступать в такой ситуации? Какое объяснение он мог дать подобному недугу? И Жан Фернель выдвинул утверждение, и большинство медиков в следующем столетии согласились с ним в этом, что такие болезни имели противоестественную и сверхъестественную причину и являлись результатом вмешательства дьявола, и врач, чья теория болезней всецело основывалась на естественном, не мог искать их причины, лежавшие, стало быть, за его пределами, вне сферы материального. Лечить же насланные дьяволом недуги медику и не было должно. Самое лучшее, что он мог сделать в этом случае, - это сообщить о нем светским и церковным властям, которые, считалось, одни могли принести такому заболевшему реальное облегчение.
Средневековая медицина не создала надежного барьера между этим миром и тем, люди то и дело умирали от болезней и несчастных случаев, казавшихся фатальными, но она, по крайней мере, давала сравнительно простое и вполне для того времени естественное объяснение причинам страданий людей и их смертей. Медицина указывала причины большинства недугов, для большей части болезней предлагала средства. Безуспешность лечения объяснялась не недостатками медицинского учения, а слабостью человека перед божественным промыслом.
Но с началом XVI века эта система медицинских взглядов стала давать трещины. Раскол, по выражению одного антрополога, возник "в зоне стабильности", содержащей "сектор хаоса". Часть медиков, например Парацельс, Везалий, Уильям Харви, расценивали вскрывшиеся слабые места учения как шанс для того, чтобы разрушить эту старую систему и создать новую. Но многие - и их, видимо, было большинство - видели в этих прорехах окна в ужасающий первозданный хаос снаружи. Они представлялись им не стимулом для новой творческой деятельности, а пугающим напоминанием о слабости и ограниченности человека в его противостоянии окружающей природе, и свидетельствовали о том, что, если люди заболевали неизвестным или каким-то странным недугом, им не следовало ждать какой-то помощи от врачей. Какие-то болезни, очевидно, выставляли человека под воздействие неупорядоченного и потому неконтролируемого мира. Результатом разрушения медицинской системы, в которой общество видело защиту от болезней и смерти, явилось значительное увеличение гнета страха пред ними, часть которого европеец прихватил с собой в новое время.
Но, показывая свое бессилие перед необычными болезнями, медицина вместе с тем усиливала свое влияние в другом. Многие недуги в средние века, которые имели хорошо известные симптомы, но как-то традиционно связывались с демонами и колдовством, как, например, импотенция, эпилепсия, ночные кошмары, постепенно переставали s считать естественными. По средневековым источникам трудно понять, являлся ли взгляд на такие болезни как на имеющие демоническое происхождение широко распространенным среди врачей, или это было лишь мнение немногих. Возможно, что медики просто отдавали своеобразную дань уважения народным поверьям. Большая часть сохранившихся классических трактатов по медицине, тех, что до сих пор продолжают использоваться, свидетельствуют, естественно, не в пользу подобного подхода к причинам болезней. Более того, даже когда под подозрение попадал дьявол, средневековый врач не отказывался от применения естественного лекарства, искренне надеясь, что оно поможет его пациенту. В этом отношении к демоническому в болезни медики средневековья совершенно отличались от своих коллег начала нового времени. Врачи XVI и XVII веков нередко принимались за лечение странных и необычных недугов, пользуя каждый симптом в отдельности, не пытаясь, да и реально не будучи в состоянии лечить болезнь как целое. Более того, в своей массе они, судя по всему, вообще не были уверены, что какие-то лечебные средства в таких случаях окажутся эффективными. А английский врач Джон Котта утверждал, что заболевание следует считать порожденным демоном, прежде всего "...когда естественные лекарства или лечебные средства, примененные согласно рецепту, либо странным образом утрачивают свою целительную силу, не оказывая никакого действия, либо вызывают эффекты и последствия, не предполагаемые их природой или противные ей".
Похоже, теория медицины в период начала нового времени постепенно изменялась в соответствии с тем, чтобы, по крайней мере, допускать возможность существования новой, дьявольской разновидности болезней. Но на самом ли деле это изменение существенно повлияло на возникновение оснований для гонений на ведьм? Многие историки скажут - нет. Конечно, наверное, трудно представить такой несчастный случай или недуг, настолько естественный или, наоборот, чересчур неестественный, что его нельзя было бы принять за колдовские козни. Когда умирала кобыла или скисало пиво, когда человек налетал на плетень или даже когда сливки не сбивались в масло, люди видели проявления колдовства. Мы обнаружили примеры подобных подозрений в средние века, в новое время и можем наблюдать их в Западной Европе сегодня. Но подозрения такого сорта, как правило, не приводили к суду и редко выливались в осуждения и наказания колдунов. Именно заболевание или смерть вызывали обычно обвинения в колдовстве, что, как правило, находило у других людей поддержку и представляло собой достаточное основание для судебного преследования.
Но нельзя, конечно, сказать, что любая болезнь или смерть предполагали начало расследования. В отличие от образцового случая с отравлением ядом азанде, описанного Эвансом Притчардом, причины большей части болезней и смертей в Европе начала нового времени вполне могли быть описаны в терминах естественного. Пандемические и эпидемические заболевания так же, как и немочь от старости или несчастного случая, редко приводили к нападкам на ведьм. Но недуг, не отвечающий обычным нормам и казавшийся странным или вызывающий необычную реакцию на стандартные средства лечения, часто разбирался судом как результат колдовства. Критик охот на ведьм Джон Гол язвительно заметил в адрес их гонителей, что "всякая болезнь, причину которой они не понимали и с симптомами которой не были знакомы, могла быть воспринята как плод колдовства". Я полагаю, что существовал стереотип "насланной" болезни, а не стереотип образа ведьмы, как часто предполагалось, который и стимулировал эти гонения. Европейское общество на самом деле не пыталось изгнать из своих рядов определенный сорт людей, но занималось отысканием "распространителей" определенной разновидности болезней. Говоря о европейском обществе, я не хочу сказать, что во всех его слоях и во всех регионах отношение к ведьмам и колдунам было одинаковым, - отнюдь нет. Очевидно, что людей образованных и в силу этого активно участвующих в культурном прогрессе, в котором революция в медицине составляла лишь небольшую часть, и всех остальных разделяла огромная пропасть. Это разделение порождало в ходе прогресса немало коллизий, т. к. недавние исследования показали, что средний европеец - это крестьянин - был значительно более осведомленным об изменениях в научной медицине, чем это считалось до сих пор. Среди сельских жителей было немало таких, которые хотя бы отчасти были знакомы с традиционными средствами и приемами лечения, и медики с университетским образованием всегда жаловались на вынужденное соревнование с этими знахарями. В целом же безграмотные и бескультурные врачеватели, заполнившие все уголки Европы, были столь многочисленны и столь неудержимы в своей деятельности, что реально не только затмевали рассвет всего передового и истинно образованного, но и гасили повсюду сам свет разума и здравого смысла.
Следует помнить, что вторая половина XVI столетия была периодом повального роста грамотности в Северной Европе, и любой, кто был способен прочесть хотя бы одно из многочисленных тогда популярных руководств по диагностике болезней и уходу за здоровьем, мог практиковать занятия медициной. Более осведомленными о переменах в медицинской теории могли оказаться те, кто, занимаясь подобной деятельностью, собирал разные отрывочные сведения, с тем чтобы выглядеть компетентным в глазах своих невежественных пациентов из низших социальных слоев. Лекарская практика подобных индивидуумов была широко распространена в Европе. Вероятно, столь же распространенной была и врачевательная деятельность духовенства. У значительной части священников состоявшие при них помощники имели, по крайней мере, незаконченное университетское образование и в ходе своего обучения наверняка знакомились с трудами Гиппократа или Галена.
Многие же священники читали гораздо больше. Майкл Макдоналд недавно исследовал врачебную карьеру сельского священника из Нортгемптоншира, магистра гуманитарных наук с дипломом Оксфорда Ричарда Нейпира, чьи медицинские записи удивительным образом полностью сохранились. За 37 лет через лечащие руки Нейпира прошло почти 60 тысяч пациентов, большей частью людей простого происхождения. И ему, естественно, время от времени приходилось выносить определения болезням, будто бы вызванным ведьмами. Такие диагнозы, вероятно, особенно часто ставились теми, кто находился под сильным влиянием традиций в медицине, но был не способен в полной мере воспринять их натуралистический дух.
Нельзя, однако, отрицать, что, хотя крестьянство и испытывало влияние от изменений традиционного положения в медицине, это влияние было ограниченным и не являлось для него столь же существенным, как для представителей более высоких социальных слоев. Древние, существовавшие еще до появления письменности представления о методах и средствах лечения продолжали оставаться основными в среде крестьянства -специфические взгляды и приемы "древних старух, египтянок (цыганок) и им подобных особ", которых обычно поминает Паранеяьс и его последователи. Кит Томас в своей работе "Религия и отрицание колдовства" в общих чертах дал картину этой системы врачевания, относившей самые разные недуги и несчастные случаи на счет фей, домовых, кобольдов, гоблинов, эльфов, гномов, троллей и блуждающих огоньков, а также нередко приписывавшей их козням колдунов и ведьм. В соседних областях и порой даже в соседних деревнях эти диагнозы различались и, похоже, со временем менялись.
В XVI и XVII веках обнаружился новый комплекс особых, вроде бы насылаемых ведьмами, болезней, возникший в результате обсуждавшейся выше революции в медицине. Сельские жители начала нового времени, вероятно, выдвинули немало таких обвинений, основываясь на ставших им известными новых определениях, касающихся этих болезней, вместе с тем продолжая следовать древним представлениям в своем подходе к причинам недугов и несчастных случаев и в поисках виновных. Однако эти представления, являясь достаточным для жителей какой-нибудь деревни основанием для обвинения кого-то в колдовстве, казались менее убедительными для образованной части местного дворянства и выглядели уже совершенно абсурдными в глазах судьи, прибывшего издалека. Для того чтобы состоялось возбуждение дела в суде, обвинение должно было подкрепляться не только местными фактами обвинителя, но и согласовываться с положениями древней традиционной медицинской доктрины, с которыми представители судейского сословия, часто разбирая подобные дела, были неплохо знакомы. Поэтому эти обвинения имело смысл составлять с учетом последних перемен в новых медицинских терминах, которым обучали в университетах и использовали в издаваемой в то время литературе. Временами крестьяне проявляли удивительную осведомленность о происходящих в области медицины изменениях, "подгоняя" свои обвинения под требования разумности, выдвигаемые судом. Иногда, как я подозреваю, их обвинения основывались на местных взглядах и понятиях, на их удачу совпавших с положениями традиционной медицины, так что им было несложно подбирать одно разумное обоснование за другим. Но нет никакого сомнения в том, что им это действительно приходилось делать. Как показал на примере Англии Томас и Франции - Жан Делюмо, между культурой деревни в Европе и культурой высших слоев общества в начальный период нового времени возник значительный разрыв, поэтому судейские чины больше, чем когда-либо, имели основания с презрением относиться к народным верованиям. Таким образом, наблюдался парадокс: большинство демонологов, доказывая, что ведьмы реально существуют и должны наказываться, вместе с тем утверждали, что многие крестьянские поверья, включая и те, что касались ведьм, являлись предрассудками и должны были быть искоренены.
Как и можно было ожидать, антиколдовская истерия не вышла за границы государств с латинской культурой. Православных она затронула слабо, а мусульман не коснулась совсем. Научная и медицинская революции ограничивались почти исключительно государствами Западной и Центральной Европы, так же, как и охота на ведьм. При этом не все регионы латинского Запада были затронуты ими в равной степени. В одних местах охота на ведьм началась позднее, чем в других, а в некоторых ее не было вовсе. Чем это можно объяснить? Прежде всего следует отметить, что эти истерии, как правило, имели тенденцию распространяться от культурного центра к периферии, от густо населенных равнин к менее обитаемым горным районам, от городов к селам. Таким образом, можно проследить пути вероятного распространения новых идей в области медицины и роста числа людей, занявшихся врачеванием. В Англии, например, в XVI веке ведьмомания была очень сильна в графствах, непосредственно окружающих Лондон. В XVII веке охота на ведьм активнее всего проходила в северных и западных областях страны. По сохранившимся свидетельствам можно сделать вывод, что новые, относящиеся к медицине идеи распространялись таким же образом. Однако следует отметить, что города с их культурой, судя по всему являясь интеллектуальными эпицентрами этих истерий, в то же время не служили их социальными источниками. Крупные города, видимо, не создавали социальной структуры, которая формировала бы людей, склонных к подобным проявлениям. Лондон, направляя в окрестные графства судей, содействовавших этой охоте, сам испытывал их воздействие крайне слабо. Так же и Женева - ее жители занимали должности в органах правосудия, руководивших охотой на ведьм в Женевской республике, а основная масса обвинений поступала из окрестных сельских приходов.
Были и такие страны, которые не то чтобы меньше других были затронуты этими процессами-они не испытывали их совсем: Испания и Португалия. Центральная и Южная Италия и Голландская республика - самые заметные тому примеры, хотя существовали и другие европейские регионы, оставшиеся к ним более или менее невосприимчивыми. В некоторых местах такой иммунитет объяснялся неприятием данных процессов местными правителями. Так, герцог Вильям Киевский не только укрыл у себя известного противника охоты на ведьм Йохана Вейера, но и не допустил их в своих владениях. Но личное отношение властителей не может объяснить отсутствие гонений во многих других областях, поэтому следует воспользоваться более общим разъяснением. Причина, по которой ведьмомания не охватила Испанию, видимо, заключается в длительном контроле католической церкви над любыми проявлениями колдовства и магии, существовавшими в этой стране, так же, как в Португалии и Центральной и Южной Италии. Густав Хен-нингсен описал, насколько недоверчиво отнеслась испанская инквизиция к вспышке антиколдовской истерии в стране басков, перекинувшейся в Северную Испанию из Франции. Инквизиция не хотела, чтобы ее отвлекали от главной задачи - искоренения ереси. Более того, консерватизм инквизиторских судов, занявшихся разбором обвинений в связи с распространяющимися в Басконии паническими страхами перед ведьмами, делал крайне сложной задачей их убеждение в том, что та или иная ведьма наслала какую-то новую болезнь, или в другом связанном с колдовством преступлении. Судьи желали видеть реальные вещественные доказательства того, что обвиняемое лицо действительно было колдуном или колдуньей. Инквизиция требовала, чтобы ей предъявляли притирания, яды, книги с заклинаниями и убедительные свидетельства состоявшихся шабашей. Но чем пристальнее вглядывались испанские судьи в своих северных соседей, тем менее строгими и неумолимыми они становились в своих требованиях, взгляды постепенно менялись, и наличие таких жестких доказательств переставало казаться столь необходимым.
Гонения на ведьм могли не получить распространения и в тех случаях, когда они использовались для достижения политических целей, становились предметом политической игры. Когда Яков VI Шотландский занял после смерти Елизаветы I английский трон, мало кто сомневался, что этот автор работ по демонологии и инициатор преследований ведьм у себя в стране усилит эти гонения и в своем новом королевстве. Но в Англии охоты на ведьм стали использоваться пуританами для опорочивания официальной англиканской церкви, и Яков, поддерживавший своих англиканских епископов в их усилиях по установлению церковного единства, значительно ослабил гонения, самолично выставив обманщиками нескольких бесноватых, задержанных в ходе очередной поимки колдунов. Как и в Испании, охоты на ведьм в Англии были прекращены ввиду того, что они косвенно мешали достижению более важной, глобальной цели.
Естественно, что конфликты, возникающие между людьми, одержимыми ведьмоманией, и теми, чьи социальные, экономические или политические интересы они нарушали, вызывали недовольство властей первыми и, как следствие, пресечение их деятельности. Но, видимо, существовала и более существенная причина, по которой отдельные районы Европы были избавлены от ужаса гонений в отличие от других, порой находившихся совсем радом с ними. Если верно то, что люди образованные, в частности судьи, служили своего рода "привратниками" преследований ведьм, допуская одни крестьянские жалобы до рассмотрения в суде и отклоняя многие другие, то вполне могло быть, что жители одних деревень в силу местной или даже национальной традиции, унаследованной от предыдущих веков, были менее способны к составлению приемлемых обвинений, чем жители других деревень. Алан Мак-фарлин обнаружил, что в графстве Эссекс в среднем лишь в одной из четырех деревень подавались такие обвинения, которые затем обращались в обвинительные акты. Кажется маловероятным, что обитатели трех остальных деревень были равнодушны к проблемам, связанным с колдовством. Зато вполне могло статься, что их подозрения и обвинения были изложены так, что они не могли увязать медицинские взгляды жителей своей деревни с положениями традиционной медицины. Фактически их изложения обвинений не соответствовали новому образу мышления образованных людей и расценивались судьями просто как банальные крестьянские суеверия. Этим обстоятельством можно объяснить тот факт, что ведьмомании не было ни в Уэльсе, ни в Ирландии, ни в горной Шотландии, несмотря на то, что вера в ведьм и колдунов была сильна там не только в XVI и XVII столетиях, но сохраняется по сей день. Английские судьи и судьи из низменной части Шотландии, несшие европейскую цивилизацию в эти удаленные районы, наверное, видели весьма слабую связь между тем, что они считали дикими суевериями грубых народов, чьи дела и споры они были присланы разрешать, и невероятно сложной и запутанной проблемой существования целого класса необычных болезней.
Посмотрим теперь, как возникали эти вызываемые "колдовскими" болезнями гонения. Демонологи утверждали, что любой человек в принципе может стать колдуном. И особенная болезнь могла быть плодом деятельности практически любого жителя деревни. Однако было доказано, что обычно открытым обвинениям подвергалась лишь определенная часть населения. Если мы отвергнем такую версию, что охота на ведьм вызывалась страхом перед существовавшим в сознании простых людей образом ведьмы, унаследованным из средних веков, тогда для объяснения такой избирательности нам придется выдвинуть следующее предположение: если подозрение могло пасть на любого, то избавиться от него могли не все. Богатый, власть имущий человек со связями или с многочисленной и дружной родней, обвиненный в колдовстве, мог предъявить своему недругу встречное обвинение, поэтому на таких людей жаловались лишь в чрезвычайных случаях. Но против тех, кто не был способен на отпор, против старых, больных и особенно против женщин, а также тех, кто был уже отвергнут деревней за вызывающее, непристойное или вздорное поведение, обвинения могли выдвигаться без опаски. Со временем такие люди накапливали эти обвинения, пока их "масса" не становилась "критической", после чего приходил черед судебного разбирательства. В таком варианте ведьмомании появление стереотипного образа ведьмы не предшествует гонениям, но становится их результатом. Иными словами, это ведьмомания порождала ведьм, а не ведьмы вызывали преследования, как это традиционно считалось... В ходе обследований домов, в которых появляются привидения, и своих исследований в области духов вообще я встречал людей, сообщавших мне, что они видели странных призраков - полулюдей-полузверей, которые могли быть неприкаянными душами оборотней.
О таком явлении мне рассказала мисс Сен-Дени, она повстречалась с ним однажды, когда жила на одной ферме в Мерлонетшире. Эта ферма, стоявшая в некотором удалении от деревни, вместе с тем находилась довольно близко к железнодорожной станции, очень маленькому строению, состоящему из одной платформы и домика, служившего одновременно и залом ожидания, и билетной кассой. Это была одна из тех станций, где функции начальника станции, кассира билетной кассы, контролера и носильщика выполнял один человек, и где семафор, казалось, никогда не открывался. Платформа была единственной возвышенностью в округе, с которой открывался хороший вид, и мисс Сен-Дени часто приходила сюда со своим альбомом, чтобы делать зарисовки. В один из вечеров, почувствовав, что задержалась дольше обычного, она уже собиралась подняться со своего раскладного стула, как вдруг, к своему удивлению, увидела фигуру человека, как ей показалось, мужчины, сидящего совсем близко на вагонетке и смотревшего на нее. Я сказал - к своему удивлению, потому что, исключая те редкие случаи, когда приходил поезд, она никого не встречала на станции, кроме самого начальника, а вечерами платформа всегда была пустой. Без-людность места впервые пробудила у мисс Сен-Дени желание оказаться дома. До маленького дома начальника станции было не меньше сотни ярдов, а другого жилья, кроме самой фермы, поблизости не было; вокруг виднелись лишь черные мрачные обрывы, иссеченные расщелинами, промоинами и провалами, полными смутных теней от угасающих лучей заходящего солнца. Здесь и там зияли огромные проемы сланцевых каменоломен, которые уже давно не использовались и были полузатоплены водой. Земля вокруг них была усеяна каменными обломками, очевидно, отбитыми от породы и расколовшимися при падении. Тут же стояло несколько довольно низкорослых ореховых деревьев, вязов и дубов.

Да, окружающий мисс Сен-Дени пейзаж выглядел весьма безрадостным, но она находила в нем какое-то особое очарование, которое не могла себе объяснить и которое теперь ее угнетало. Быстро опускалась темнота, сгущаясь, как ей казалось, вокруг того места, где она сидела, и мисс Сен-Дени не могла как следует разглядеть сидящую на вагонетке фигуру, видя лишь обращенный на себя неприятный взгляд светлых глаз и чувствуя, что в нем есть что-то странное. Она кашлянула. Никакой реакции не последовало, и она кашлянула еще раз - с тем же эффектом. "Вы не скажете, сколько сейчас времени?" - спросила тогда мисс Сен-Дени. Ответа не было - тот, к кому она обращалась, продолжал молча и пристально смотреть на нее. Ощущая растущее беспокойство, она собрала свои вещи и, стараясь ничем не выдать своего волнения, покинула станцию. Оглянувшись, мисс Сен-Дени увидела, что фигура последовала за ней. Напустив на себя беспечный вид и весело посвистывая, она ускорила шаг и снова оглянулась - странная фигура не отставала. Впереди ее ожидало самое темное из-за высившегося утеса место дороги, словно бы созданное для убийств, где она могла бы громко кричать без малейшего шанса быть кем-то услышанной. Идти туда с этой подозрительной, явно преследующей ее фигурой представлялось совершенно невозможным, и, собравшись с духом, мисс Сен-Дени повернулась и закричала: "Что вам нужно?! Как вы смеете?!" В этот момент на фигуру упал последний солнечный отблеск, и она увидела, что это не мужчина, а что-то немыслимое: то было голое серое существо, туловищем похожее на человека, но с волчьей головой. Его светлые глаза яростно сверкнули, и оно бросилось вперед. Мисс Сен-Дени инстинктивно сунула руку в карман и, вытащив оттуда фонарик, нажала кнопку. Эффект оказался поразительным: отпрянув, существо закрыло глаза похожими на лапы руками и исчезло.
Впоследствии она пыталась выяснить, что же это было, но установила лишь, что в одной из каменоломен поблизости от того места, где исчез призрак, лежали выкопанными из земли странные кости - полу-человеческие-полузвериные - и что это место с наступлением сумерек всегда обходили стороной. Мисс Сен-Дени так же, как и я, полагала, что это был удерживаемый на земле дух оборотня.
О другом случае появления подобного призрака мне рассказала чета Андерсонов. Получив со смертью родственника приличное состояние, они решили на время отойти от дел и пожить в праздности и покое. Они поселились в Камберленде, природа и климат которого им очень нравились, где купили участок земли у подножия высоких холмов вдали от города и построили двухэтажный дом.
Вскоре, однако, начались проблемы с прислугой, часто бравшей расчет под предлогом пустынности мест, а также из-за какого-то шума, раздававшегося по ночам под окнами. Андерсоны посмеивались над слугами, но, когда дети рассказали им о том же самом, они задумались. "Что за шум? На что он похож?" - спросил мистер Андерсон. "На звериный вой, - ответил Уилли, старший из детей. - Они являются по ночам и бродят, завывая, под окнами. Мы слышим, как они ходят по дорожке и останавливаются у нашей двери". Крайне озадаченные, мистер и миссис Андерсон решили остаться с детьми на ночь и послушать. Где-то между двумя и тремя часами прямо под окном раздался вой, очень напоминающий волчий, - мистер Андерсон был в Канаде и слышал, как воют волки. Пораженный, он распахнул окно и выглянул наружу: в ярком свете полной луны отчетливо выделялся каждый камешек, каждая ветка, но ни зверей, ни их следов видно не было, все было тихо. Едва он закрыл окно, звуки тотчас возобновились, но, выглянув опять, он снова никого не увидел. Через некоторое время вой прекратился, и все услышали, как входная дверь, которую они заперли, перед тем как подняться по лестнице, открылась, и вслед за этим раздались звуки ступавших по лестнице лап большого зверя. Мистер Андерсон подождал, пока они приблизятся к самой двери, и резко распахнул ее. Но его карбидная лампа осветила лишь пустой, залитый лунным светом коридор.
Теперь он и его жена были совершенно сбиты с толку. Утром они осмотрели землю под окном, но не нашли никаких следов, говоривших бы о том, что за существо тут ходило. Однако больше ночных посещений не было, и постепенно о них забыли. Между тем приближалось Рождество. Андерсоны, как и все родители, боготворили своих детей, многое им позволяли, и дети всегда получали то, что желали. На Рождество же детей старались особенно ублажить, и блюда для праздничного стола и подарки всегда готовились согласно их желаниям.
- Что Санта-Клаус принесет вам на этот раз, мои дорогие? -спросил мистер Андерсон, когда до праздничного дня осталась неделя.
И шестилетний Уилли сразу же закричал:
- Какой же ты глупый, папочка! Все, что говорят про Санта-Клау-са, - чепуха, его на самом деле не существует!
- А вот потерпи немного - сам увидишь, - ответил ему мистерАндерсон. - Запомни мои слова: он придет к тебе в сочельник, нагруженный подарками.
- Не верю! - воскликнул Уилли. - Ты рассказывал нам эту жеглупую сказку в прошлом году, а я не видел никакого Клауса!
- Он приходил, когда ты уже спал, мой милый, - сказал ему наэто мистер Андерсон.
- Ладно! На этот раз я вообще не буду спать, - пообещал Уилли.
- Мы заберем подарки, а потом ущипнем старого Клауса, - заявила Вайолет Эвлин.
- А я уколю его булавкой, - присоединился к брату с сестрой трехлетний Хорас. - Не нравится мне этот Санта-Клаус, -добавил он.
Рождество приближалось, самое настоящее, с сугробами, большими снежными шапками на деревьях и морозными узорами на окнах. Наконец наступил сочельник. Дом Андерсонов был теплыми уютным, окна теперь были затворены - в кои-то веки, в камине весело плясало огромное пламя. Пока дети, отправившись в кладовую, рассуждали там о том, какие блюда будут самыми вкусными и сколько они смогут съесть, мистер Андерсон, облачившись в полный наряд Сайта-Клауса, репетировал свою роль. Он приготовил огромный мешок подарков - все, что заказывали дети, собираясь войти, держа его за плечами, в их комнату в полночь.
Миновало время вечернего чая, и до ужина все члены семьи, даже маленький Хорас, занимались украшением гостиной и лестницы венками из веток остролиста и омелы. Наконец наступило время ужина, после которого были спеты "Рождественский гимн", "Добрый король Уэн-селас" и еще один-два гимна, и дети отправились спать.
Это было в десять. А через два часа их отец, одетый Санта-Клаусом и, как положено, пошатывающийся под тяжестью своей ноши, тихо ступил в коридор, ведущий к детской. Снегопад на улице прекратился, луна скрылась, и коридор наполнился бледным фосфоресцирующим светом. Мистер Андерсон прошел уже половину коридора, как вдруг услышал тихое потявкивание и поскуливание. По его телу пробежала дрожь, в голове мгновенно всплыли воспоминания ранней молодости - степи на Дальнем Западе Канады, где он слышал такое потявкивание, его верный многозарядный винчестер сослужил ему тогда хорошую службу. И снова поскуливание - теперь уже ближе. Да! Вне всякого сомнения, это был волк. Но в этом поскуливании были какие-то странные, не волчьи интонации, которых мистер Андерсон никогда прежде не слышал. Опять раздавшееся, на этот раз у самого дома, потявкивание и рычание превратилось в протяжный вой-такой пронзительный, что мистера Андерсона прошиб холодный пот, а его колени задрожали. Кто-то из детей, как ему показалось, Вайолет Эвлин, зашевелился в кровати и прошептал: "Санта-Клаус! Санта-Клаус!" - и мистер Андерсон большим усилием воли взял себя в руки и открыл дверь. Часы в гостиной начали бить двенадцать. Изо всех сил стараясь выглядеть веселым, мистер Андерсон зашел в детскую, а вместе с ним вошла огромная серая косматая фигура. Брошенный Уилли тапочек пролетел по воздуху и, едва не угодив в Сайта-Клауса, со стуком упал на пол. После этого воцарилась мертвая тишина, и Вайолет Эвлин и Хорас, подняв головы, увидели две стоящие посреди комнаты и уставившиеся друг на друга фигуры. Одну из них они узнали сразу по одеянию - это был Санта-Клаус, но не улыбающийся и розовощекий, как его описывал их отец, а с белым лицом и испуганными глазами, Санта-Клаус, которого, наверное, от мороза бил озноб. Но вторая - кто это? Кто-то высокий, гораздо выше их Сайта-Клауса, серый и голый, похожий на человека, но с волчьей головой, острыми белыми зубами и страшными светлыми глазами. Им стало понятно, почему дрожал Санта-Клаус, а Уилли стоял у своей кровати бледный и неподвижный. Трудно сказать, сколько бы длилась эта сцена и что произошло бы потом, если бы миссис Андерсон, обеспокоенная долгим отсутствием мистера Андерсона, не решила подняться в детскую. Едва в дверном проеме замерцал отблеск ее свечей, как существо с волчьей головой исчезло.
- Что такое, чем вы тут занимаетесь? - начала она, и тут Санта-Клаус и дети заговорили все сразу под стук грохнувшего об пол мешка с подарками. В считанные минуты по всему дому запылали все имевшиеся в наличии свечи, и остаток ночи семейство провело вместе в тесной компании. На следующий день единодушно решили, что дом следует продать, причем сделать это при первой же возможности. Андерсонам повезло - желающий купить дом нашелся быстро. Но, перед тем как уехать, мистер Андерсон тщательно обследовал окрестности и обнаружил чьи-то останки в пещере в одном из холмов прямо за домом. Среди них был волчий череп, лежавший рядом с человеческим скелетом, у которого череп отсутствовал. Мистер Андерсон сжег эти кости, надеясь, что таким образом он избавил дом от непрошеного визитера, и, т. к. его покупатель до сих пор не жаловался, он полагал, что явления прекратились.
Одна женщина, которую я встретил в Тавистоке несколько лет назад, рассказала, что видела призрак, принадлежавший, как она считала, оборотню в долине Дунса, в Эксмуре. Возвращаясь как-то вечером домой, она увидела впереди на тропинке высокую серую фигуру человека с волчьей головой. Существо подкрадывалось к большому кролику, съежившемуся у тропинки и, видимо, совершенно парализованному страхом. Но неожиданно с треском выскочивший из кустов олень заставил его исчезнуть. До этого случая женщина не встречалась с привидениями и вообще не верила в них, но теперь, по ее словам, она не сомневается в их существовании и полагает, что виденный ею призрак был духом одного из тех оборотней, которые привязаны к земле своей неугасимой яростью.
Я с готовностью присоединяюсь к этому мнению и только добавлю, что, учитывая, сколь многочисленны были в давние времена оборотни в Англии, кажется несколько странным, что их призраки встречаются так редко.
Историю из этой области поведал мне некий мистер Уоррен, наблюдавший явление оборотня на Гебридах, части Британских островов, по-видимому наиболее богатой призраками.
- Мне тогда было шестнадцать лет, - рассказывал мистер Уоррен, - и я жил у своего деда, бывшего прежде пресвитером в Керке в Шотландии. Он очень интересовался геологией, и весь дом был полон всевозможных окаменелостей и ископаемых остатков, найденных им в окрестных пещерах и ложбинах. Однажды дед пришел домой в сильном возбуждении и повел меня смотреть какие-то древние останки, найденные им на дне высохшего карстового озера. "Взгляни! - сказал он и указал на них рукой. - Это скелет человека с волчьей головой! Кто это, по-твоему?" Я ответил, что не знаю, но что, должно быть, какой-то урод. "Это оборотень, - сказал дед. - Оборотень-вот кто это такой. Когда-то этот остров кишел сатирами и оборотнями. Помоги мне перенести его домой". Я сделал, как он просил, и скелет был отнесен на заднюю кухню и помещен там на стол. Тем же вечером я остался в доме один-дед и все домашние ушли в церковь - и решил заняться чтением. Через некоторое время мое внимание привлек шум в задних помещениях, и я пошел на кухню. Ничего там не обнаружив, я подумал, что это крыса, и присел на стол рядом с предполагаемыми останками оборотня, решив подождать, не повторится ли шум. Я сидел согнувшись, уперевшись локтями в колени и, позевывая, смотрел в пол, когда раздалось громкое "тук-тук-тук" в окно. Я тут же повернулся на звук и с некоторым испугом увидел через стекло обращенное ко мне темное лицо. Сперва смутное, расплывчатое, оно становилось все более и более отчетливым, и, наконец, я совершенно ясно различил волчью голову, покоящуюся на человеческих плечах. Пораженный, я огляделся по сторонам, выясняя, не отражение ли это, но ничего не увидел: ни внутри дома, ни снаружи не было никакого света, за исключением слабых отблесков заходящего солнца,-ничего, что могло бы создать подобную иллюзию. Вне всяких сомнений, это была волчья морда-я пристально смотрел на нее и отчетливо видел ее черты, оскаленную пасть с острыми белыми зубами, острые уши, видел ее невероятно злобное выражение и устремленный на меня взгляд светло-зеленых глаз, наполнивший меня ужасом, пришедшим на смену изумлению. Видимо, это обстоятельство не укрылось от внимания существа, т. к. в его жутких глазах появилось выражение какого-то дьявольского торжества, и я увидел угрожающе поднявшуюся руку - тонкую, похожую на женскую, но с длинными загнутыми ногтями,-словно для того, чтобы разбить окно. Вспомнив, что говорил о злых духах дед, я перекрестился, но это не произвело никакого эффекта, и я, испугавшись, что существо доберется до меня, убежал из кухни. Я запер дверь на кухню и оставался в гостиной до прихода домашних. Дед был весьма удручен случившимся и приписал мою неудачу в попытке прогнать дух недостатку у меня веры. Если бы он сам был здесь, уверял меня дед, мы бы быстро от него избавились. Однако он помог мне убрать кости с кухни и отнести их обратно на то место, где мы их взяли и где они, насколько я знаю, лежат до сих пор...

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно