|
|
Превращениe
третье
Сорокадневная войнаШухлик всех приглашал поглядеть на свои деревья. Они так буйно цвели, невозможно глаз оторвать.
Однако к вечеру ничего не уродили - ни яолока, ни груши, ни вишенки. Оказались пустоцветами. Шухлик понимал, что это он виноват, а не деревья. На урожай попросту не хватило сил в его душе. То есть веры в свои силы.
На другое утро, едва солнце приподнялось над пустыней и заглянуло в сад, разнёсся повсюду дурной какой-то, заунывный вой, будто предупреждение о бомбёжке. Петух Хороз до того растерялся, что позабыл кукарекнуть. Вообще сад Багишамал притих и даже расцвёл позднее обычного. Все его обитатели ходили вялые, словно не выспались.
Этот долгий вой, как привязанная к Шухлику натянутая резинка, вытаскивал его в пустыню. Нехотя, с тяжёлым сердцем вышел он из сада и сразу понял, в чём дело.
Толстый, огромный, бегемотоподобный Танбал,
братец-лень, звал сразиться, помериться силами. Страшно было глядеть на него. И непонятно, с какого бока подойти. То и дело он менял обличье. Откуда-то вдруг вырастали щупальца, как у спрута. А в следующий миг Танбал расползался по песку, как чёрное ежевичное желе.
Шухлика одолевали сомнения. Ему ещё не доводилось сражаться. Он был вполне мирным, а не воинственным осликом.
- Ну что, испугался?! - оглушительно, как десяток паровозов, пыхтел Танбал. - Сдаёшься? Тогда бери меня с собой в сад! Заживём вместе!
Конечно, Шухлик не мог такого допустить - привести в Багишамал чудовищную образину.
Он заржал не своим голосом и бросился на Танба-ла, пытаясь ударить копытом туда, где виднелись маленькие сонные глазки. Однако братец-лень неожиданно ловко увернулся. И Шухлик почувствовал, что вновь увязает в зыбучих песках неуверенности. Они затягивали быстро. Сковали ноги и уже щекотали живот.
- Могу тебя спасти, - подмигивал Танбал, очень довольный, что удалось заманить в ловушку. - И будем неразлучны!
"Нет уж, - думал Шухлик. - Лучше погибнуть! Всё равно рядом с таким уродом - это не жизнь, а сплошное мучение".
Так бы и пропал без следа бедный рыжий ослик в зыбучих песках, если бы не кукушка Кокку, наблюдавшая за ним с вершины платана. Она раскуковалась на весь сад, созывая подмогу. Первыми подоспели четыре енота-полоскуна и сурок дядюшка Амаки.
Хорошо, что у енотов оказалась с собой бельевая верёвка. Дядюшка Амаки осторожно подполз к тонущему Шухлику и привязал верёвку за хвост.
- Выдержит ли? - волновался сурок.
- Верёвка-то крепкая! - отвечали еноты. - Не беспокойся!
- Меня тревожит хвост! - нервничал дядюшка.
- Да тащите уже! - воскликнул Шухлик, отплёвываясь песком, подступившим к морде. - Я же не ящерица, хвостами не швыряюсь!
Крепкие ребята еноты впряглись, поднатужились и, кряхтя, будто четыре маленьких трактора, выволокли ослика из песчаной западни.
Оставалось признать, что первая схватка проиграна.
Притворившись зрелой тыквой в очках, Танбал сидел неподалёку - потягивался и зевал, словно на скучном, утомительном спектакле, где всё заранее известно.
- До завтра, родной! - помахал он пухлой ручкой. - На прежнем месте! А если не придёшь, сам пожалую в гости!
По дороге в сад дядюшка Амаки недоумевал:
- Чего ты с ним связался? - спрашивал, заглядывая Шухлику в глаза. - Кто он такой, этот овощ? Или он фрукт? Вот мой совет: плюнь, и забудь о нём!
Ослику не хотелось ни с кем разговаривать - настолько он был огорчён, унижен и подавлен. Пришёл к своим деревьям и чуть не заплакал. Они не зацвели сегодня, а пожелтели, увядая.
"Не утопиться ли? - мелькнула мысль. - Да вряд ли получится - выдра Ошна спасёт!"
В таком печальном настроении застал Шухлика на берегу пруда дайди Диван-биби.
- Би-би! - приветственно погудел он. - Би-и-и-би! Но ослик только кисло, через силу улыбнулся.
- Анал-манал! - сокрушённо воскликнул дайди. - Опять двадцать пять - за рыбу деньги! Конечно, у меня есть напиток из трав, снадобье, которое поможет тебе в сражении, но это будет временный успех. Ты сам должен победить Танбала - раз и навсегда! А для этого нужен стойкий характер. У твоего дедушки, кстати, характер был хоть куда!
- Какой дедушка? - удивился Шухлик. - Я не слышал ни о каком дедушке.
- Сейчас не о нём речь, а о характере, - сказал Диван-биби, покачав строгим пальцем. - Ты хоть понимаешь, что это такое? Может, у тебя его вообще нету? Шухлик подумал и согласился:
- Похоже, что вообще...
Характер представлялся ему в виде двуручного меча или тяжёлой дубины, которой легко отдубасить Танбала. А ничего подобного у ослика отродясь не имелось.
Тут уж и Диван-биби на время призадумался, поглаживая лысую голову.
- Значит, придётся выковать. Крепкий и надёжный. Нержавеющий, - вздохнул он.
И внимательно поглядел на Шухлика, вроде бы соображая, удастся ли на самом деле выковать и приживётся ли такой твёрдый у ослика. Может, нужен помягче? Ну, как переспелая дыня.
- Характер, любезный садовник, - это особенные свойства души, которые или помогают жить или мешают.
Диван-биби поднялся, направляясь к своей кибитке под огромным платаном, а за ним и Шухлик.
- Настоящий твёрдый характер ощущает себя в долгу перед жизнью, - продолжал рассуждать дайди. - Он знает, что своим рождением обязан жизни, и благодарен ей. И ясно видит, как она прекрасна.
Отбросив войлочный полог кибитки, Диван-биби пригласил Шухлика зайти. Ослик сразу увидел небольшую наковальню и молот.
- С таким характером беспокойно, зато весело, - говорил дайди, раскладывая по наковальне какие-то камешки, листья и кору платана, цветок граната, верблюжью колючку и глину из пруда. - Само слово "характер" пришло к нам из древнегреческого языка, в котором означало "чеканщика".
Как известно, чеканщик, нанося рисунок, царапает металл, бьёт молоточком. Так и характер царапает душу, пробуждает, не позволяя ей дремать. Заставляет радоваться каждому новому дню и не унывать в любой беде.
Он достал щипцами из очага раскалённый уголёк и тоже бросил на наковальню, а затем примерился, сощурив глаз, и звонко ударил молотом, так что всё окуталось дымным облаком, в котором скакали и сверкали разноцветные искры.
Шухлику показалось, что искры вместе с горьковатым дымом проникли в него. Разгораются внутри. Согревают и оживляют. Сердце или душу? Сразу не поймёшь. Он закашлялся, чихнул и, выскочив из кибитки, остановился под платаном.
Такого могучего дерева он никогда не видел. Ещё вчера почему-то не замечал. Пожалуй, чтобы охватить его, потребуется круг из дюжины ослов. А до вершины - ну, никак не меньше сотни! И то, если считать с вытянутыми хвостами.
Шухлик прислонился к платану, испытывая внезапный восторг оттого, что и он, рыжий ослик, - маленькая часть громадного неизмеримого мира, в котором жутко любопытно жить. В этом мире всему и каждому есть место и нет ничего лишнего. Уж если родился ослик по имени Шухлик, значит, он нужен здесь. Только бы понять, для чего? Наверное, чтобы жить без тоски и уныния, а с благодарной улыбкой.
То ли Дивану-биби удалось одним ударом молота выковать приличный для ослика характер, то ли платан передал ему тысячелетние мудрость и мощь? Так или иначе, но Шухлик ободрился и разом поверил в себя, в свои силы.
"Нынешнее поражение - сущий пустяк! - размышлял он, прогуливаясь от дерева к кибитке и обратно. - Оно даже полезно, поскольку научило не лезть в западню из зыбучих песков. Завтра я покажу Танбалу новый победоносный характер! Только бы во сне его не растерять".
Из кибитки вышел дайди Диван-биби. Почесал Шухлику ухо и шепнул:
- Ты должен знать, любезный садовник, что Танбал, братец-лень, - родственник самой смерти. Будь смотрителен и не угоди в его липкие лапы.
На следующее утро Шухлик, не дожидаясь призывного воя Танбала, сам свистнул, разбудив сад, и отправился на поле боя. Небо уже порозовело, а серая пустыня замерла перед восходом солнца. Братец-лень ещё дремал, устроившись на песчаном бархане. Трудно было различить, где кончается бархан и начинается сам Танбал.
Почуяв ослика, он заворочался. И стало понятно, никакого бархана нет. Один сплошной Танбал! Со вчерашнего дня вырос втрое. Какой-то сухопутный кит-кашалот с панцирем на голове! А пасть такая, что туда поместится десяток верблюдов.
Однако новенький твёрдый характер не позволял Шухлику размякнуть и усомниться в победе. Перепрыгнув зыбучие пески, он стремительно зашёл в тыл Танбалу. И увидел, что спина его и зад совершенно не укреплены - дряблые и беззащитные, как рыбье заливное.
"В атаку!" - скомандовал характер, сверкая в глазах Шухлика подобно острому клинку.
И рыжий ослик налетел на Танбала, как храбрый кавалерист. О, как он лягался и бодался! Толкался, пинался и кусался! Хлестал хвостом и ушами! Топтал и грыз!
Вряд ли кто-либо на всём белом свете выдержал подобный натиск.
Братец-лень никак не ожидал такого скорого манёвра-простого, но хитроумного. От внезапного яростного нападения с тыла он ошалел и замер, как в столбняке. Чтобы развернуться и дать отпор, ему бы потребовалось полдня. Но Шухлик не терял ни минуты, дробя Танбала на мелкие кусочки. И вскоре одна лишь башка отворяла пасть, завывая о пощаде.
Шухлик пнул её, и голова, бессильно щёлкая зубами, цепляясь за верблюжьи колючки, покатилась по песку. Она быстро усыхала, как-то убавлялась, пока не превратилась в маленькую щучью головку.
Отряхнувшись, рыжий ослик направился к саду. Он возвращался с победой! И никакого изнеможения или лёгкой усталости после битвы... победа всё вытесняла. Шухлик нёс её гордо, как первоклассник букет в школу. Глаза сияли. Уши обнимались. И кисточка на хвосте распушилась, словно мимоза.
Однако сзади долетело какое-то змеиное прерывистое шипение:
- Ещ-щ-щё увидимся. Наш-ш-ш-а война не на ж-ж-ж- изнь, а на с-с-с-мерть...
- Не сомневаюсь! На этом свете, Танбал, нам с тобой не ужиться! - крикнул Шухлик, оглядываясь.
Сейчас он с превеликим трудом смог бы представить себе того одинокого и несчастного, равнодушного рыжего ослика, скитавшегося в пустыне и бормотавшего: "Ничего". Или того, который совсем недавно скулил и плакал, жалуясь на жизнь саду Багишамал. Даже вчерашний, едва не утонувший в зыбучих песках неуверенности осёл, казался Шухлику посторонним, мало знакомым.
И тут он услышал, что кто-то на самом деле скулит в ближайшей ямке под белым, как кость, кустом саксаула. Заглянул и увидел шакала, а именно настырного Чиябури, любителя укусить за хвост. Впрочем, теперь ему было явно не до хвостов! Настолько облезлый и худой, что страшно поглядеть. Хныкая и плача, шакал Чиябури зализывал перебитую лапу.
Конечно, он не узнал рыжего ослика. Но зарычал на всякий случай, хотя и рычание это больше напоминало стон.
Шухлик присел рядом:
- Послушайте, бедняга! Может, это странно будет выглядеть, но забирайтесь ко мне на спину! Я отвезу вас в сад, где есть вода и пища. Там вы поправитесь, а здесь погибнете.
Как ни плох был шакал Чиябури, а взвизгнул из последних сил:
- Чтобы меня, хищника, вёз какой-то травоядный осёл?! Вся пустыня содрогнётся от смеха! Да лучше сдохнуть!
Шухлик, ничуть не обижаясь, заметил:
- У вас, похоже, твёрдый характер, но он мешает вам жить. Не начихать ли, кто чего скажет, засмеётся или содрогнётся? Стоит ли из-за этого умирать?
- Впервые слышу столь благоразумные речи, - тявкнул шакал. - Пожалуй, вы кругом правы...
Озираясь и поскуливая, он неловко вскарабкался на спину ослика и притих, вконец измученный. Наверное, впервые в истории, начиная с самых древних времён, осёл вёз шакала. Впрочем, это выглядело вполне нормально, по-человечески, в лучшем, душевном смысле слова.
Шухлик ступал осторожно, стараясь не тревожить перебитую ногу Чиябури. Шакал часто и горячо дышал ему в ухо.
- Помилуйте, - прошептал он, - но не тот ли вы полудохлый осёл, которому я когда-то чуть не откусил хвост?
У меня особый прикус, и след его приметен.
- Тот, да не тот! - отвечал рыжий ослик, подходя к пруду.
- Утопите? - обречённо спросил шакал. Сгрузив его на берег, Шухлик покрутил хвостом в воде, вызывая выдру Ошну:
- Лежите спокойно! Здешняя медсестра перевяжет ногу водорослями и смажет целебной глиной. Через неделю будете прыгать, как щенок. Выздоравливайте, а мне пора!
Шухлик спешил взглянуть на свои деревья. Ещё издали он заметил, что все ожили, позеленели и покрылись бело-розовыми воздушными цветами. Вообще-то он наперёд знал, что так и будет. Просто верил.
Войны бывают очень долгими. Например, известна Столетняя война. Вообще трудно вообразить, как это можно двум соседним народам воевать сто лет подряд - целый век. Однако воевали по глупости.
Мало того, есть случаи, когда воюет меж собой один и тот же народ, разделённый надвое только словами и мыслями. Такие гражданские войны - верх глупости.
Но всё-таки есть войны более или менее умные - освободительные! Против захватчиков.
И многие люди воюют сами с собой, пытаясь освободиться от того, что им в себе противно, что захватило, поработило и не даёт житья. День изо дня сражаются, то проигрывая, то побеждая.
В общем-то это справедливые войны. Хотя они могут длиться всю жизнь, поскольку сложно раз и навсегда избавиться от мерзкого рабства. Часто оно уходит в подполье. А потом, едва расслабишься, начинает партизанить, мелко пакостить.
Победу нужно утвердить всем своим существом - душой и телом! Помнить каждую минуту, что ты свободен, что иного и быть не может, что ты - победитель во веки веков.
Вот уже целый месяц Шухлик бился не на жизнь, а на смерть с братцем-ленью.
Иной раз так не хотелось просыпаться ни свет ни заря, выходить из сада в пустыню на поле боя, но ослик принуждал себя усилием воли. Чтобы победить лень, надо показать ей свой характер, делать через "не хочу". А начинается всё с простых мелочей, которые должны стать привычкой, - например, чистить зубы по утрам и вечерам, убирать постель или делать зарядку, хоть порой и очень не охота.
Зато как радостно одолеть в себе то, что мешает жить! Сразу чувствуешь, какую огромную тяжесть уже сбросил с плеч, и понимаешь, что тебе по силам освободиться от других изъянов.
Шухлик стал опытным воином и не давал спуску Танбалу. Молотил его, крушил, рвал на мелкие клочки, раздувал пылью среди барханов. Танбал выглядел чахлым, хворым и квёлым, умолял простить и отнести в сад Багишамал к пруду, как больного шакала Чиябури.
Но на следующее утро, устроив коварные ловушки и засады, обернувшись летучей саранчой или сворой чёрных пауков, вновь поджидал Шухлика. Ослик поражался, как он мог раньше жить с подобной дрянью внутри, буквально душа в душу.
Шёл, кажется, тридцать седьмой день войны. Шухлик, честно говоря, сбился со счёта. Впрочем, и на этот день у него был готов план наступления. Ослик хотел заманить Танбала в зыбучие пески, откуда сам едва спасся.
Прискакав на окраину сада, Шухлик замер от неожиданности - в пустыне его поджидали трое. Рядом с Танбалом стоял Кайсар, братец-упрямец, похожий на старую жилистую корягу, усеянную шипами. А чуть поодаль - Бетоб, братец-больной, напоминавший жабу величиной с павлина.
Шухлик давно позабыл о них. И вот здрасьте! Выстроились, как три богатыря.
Лёгкое облачко сомнения и неуверенности окутало всего на миг голову рыжего ослика. Но подлый братец Бетоб, высунув длинный змеиный язык, сразу напустил на него кашель, чихание и ломоту в костях.
В былые времена этого хватило бы, чтобы Шухлик окон-чательно расклеился, почувствовав себя неизлечимо больным. Однако теперь многое изменилось - начиная с нержавеющего характера и кончая пятью личными деревьями в саду Багишамал. Ослик не терял веру в себя. Если и обронил на секунду, тут же поднял!
- Чихать я хотел и кашлять на вас! - крикнул он, заходя с того края, где ошивался битый-перебитый-измочаленный Танбал, принявший на этот раз вид варёной курицы, только что из бульона, - на большее уже не был способен.
Шухлик резво поскакал на Танбала, но перепрыгнул и нежданно обрушился всеми копытами на шипа-стую башку Кайсара, расколов её, как трухлявый пень. Тут же развернулся и со всего маху лягнул Бетоба точно в нос, совершенно его расквасив.
Танбал закудахтал от ужаса и снёс яйцо всмятку. Кайсар, ничего не видя и не соображая, крутился на месте, упрямо пытаясь боднуть хоть кого-нибудь, кто подвернётся.
Тут и подвернулся слепо ковылявший Бетоб. Получив шипами по разбитому носу, он горестнд квакнул и отскочил, угодив прямо в зыбучие пески. Ещё с минуту слышалось его хриплое кваканье, пока песок не сомкнулся над головой. Последним исчез длинный фиолетовый язык, извивавшийся над песком, будто ядовитое растение. А вместе с ним - кашель, чихание и ломота в костях у Шухлика. Как рукой сняло!
- Пере-пере! - кудахтал Танбал, уворачиваясь от обезумевшего Кайсара. - Мирие!
Шухлик примерился и одним ударом, как дровосек колуном, расщепил Кайсара пополам. Братец-упрямец крякнул, будто старый дуб, сокрушаемый ураганом, и затих навсегда.
- До завтра! - крикнул ослик вслед Танбалу, который удирал, взмахивая варёными крылышками.
Вернувшись в Багишамал, Шухлик застал у пруда шакала Чиябури и дайди Дивана-биби. Они оживлённо беседовали на шакальском языке.
- Что это за имя такое дурацкое - Диван-биби? - тявкал Чия-бури.
- Именно что дурацкое! - радостно соглашался дайди, тоже потявкивая. - Понимаешь ли, шакалок, много лет назад у нас в доме был диван с колесиками. Я любил ездить на нём по улицам, приговаривая "би-би! би-и-б-и-и!", чтобы прохожие расходились. С тех-то давних пор меня и прозвали - Диван-биби.
- Я бы обиделся! - взвизгнул шакал.
- Представь, шакалок, и я, глупец, обиделся! - завыл дайди очень натурально. - Настолько, глупец, обиделся, что ушёл из дому.
Диван-биби посыпал свою лысую голову травой, которая сразу прижилась - даже несколько жёлтеньких цветочков распустились, - и продолжил:
- Долго бродил в одиночестве по свету. Но со временем понял: нет никаких обид в этой жизни! И нет ничего важнее самой жизни. Мы родились, чтобы жить, обретая добро и любовь. Примерно так, как пчёлы собирают мёд. Такое у нас задание. Если в душе добро, ты идёшь лучшими дорогами жизни и не лезешь в капканы, как некоторые, - не будем указывать пальцем, кто.
У Чиябури уже зажила нога, повязку сняли, и он стал прежним, настырным, вредным и приставучим шакалом.
- Добро, любовь, душа - какая-то тёмная заумь и сплошная дурь! - Очень неприятно оскалился он. - Ты, дедок, говори, да не заговаривайся! Кто такие "некоторые"? Укажи прямо пальцем!
- Это опасно - тыкать пальцем, - покачал Диван - биби зелёной шевелюрой. - Всякое может случиться!
Чиябури клацнул зубами:
- Ой-ой-ой, не надо пугать! Чем только в меня не тыкали! И всё нипочём! Эх, честно скажу, так хочется за палец тяпнуть! Впрочем, и ослиный хвост подойдёт! - покосился он на Шухлика. - Давненько не кусал.
- Не шали, шакалок, не то опять в историю влипнешь, - предупредил Диван-биби.
Однако тот подскочил к Шухлику и уже разинул пасть, собираясь-таки цапнуть за хвост. Дайди прошептал какую-то скороговорку, указывая пальцем на шакала, и в тот же миг он превратился в розовую свинью. Всё как полагается - пятачок, хвостик завитушкой!
- Ну, прекратите издеваться! - захрюкал Чиябури. - У меня же душа шакалья! Куда это годится - шакал в свинячьей шкуре?! В конце концов я сам себя искусаю до смерти.
- Смотри-ка, о душе заговорил! - усмехнулся дайди. - Катись ты со своей шакальей душонкой! - хлопнул он ладонями. - Чтобы духу твоего тут не было!
И действительно, свинья покатилась-покатилась по тропинкам, по дорожкам, меж деревьями, прочь из сада, хрюкая и тявкая через раз, оборачиваясь постепенно шакалом. Только пятачок остался поросячий.
- Что же получается? - спросил Шухлик. - У Чиябури совсем нет света в душе?
Диван-биби, задумавшись, сорвал с головы цветочек, понюхал и обратно посадил.
- Есть, конечно, свет, да очень слабый, рассеянный. Хоть мы на шакала зла не держим и прощаем его неблагодарность, но пусть себе живёт, как знает, в своей пустыне. А в саду Багишамал ему делать пока нечего.
Дайди поднялся, и видно было, что он опечален. Даже цветочки на голове чуть привяли. Плотно запахнув полы халата, он пошёл к своей кибитке под платаном, напоминая издали засушенный красный перчик.
Шухлик подметал шакалий дух и думал, поглядывая вслед дайди: "Тот, кто долгие годы бродит по миру, у кого сад внутри и вокруг, должен многое знать и быть очень мудрым. А знания и мудрость живут, видимо, рядом с печалью, которая жжёт, как печка. Печаль мудреца - это, наверное, забота, волнение и хлопоты о тех, у кого в душе мало света".
День уже угасал. Света было не больше, чем в душе шакала Чиябури. Но уже появились звёзды и полная улыбка луны.
Шухлик навестил свои деревья. Погладил каждое и вдруг сообразил, что деревьев прибавилось. На два больше - не пять, а семь! Они чувствовали себя хорошо, хотя плодов покуда не давали. Ослик пошептал что-то ласковое, ободряющее и отправился спать.
Оставалось ещё три дня войны.
Танбал с утра поджидал на прежнем месте. Сидел на обломках Кайсара, почитывая газету. В очках и та-'почках, в соломенной шляпе с петушиным пером он выглядел на редкость добродушным. Такой милый толстячок!
- Обещают на сегодня грозу с градом и молниями, - засопел он, увидев Шухлика. - Кстати, угадай, пожалуйста, слово из четырёх букв! Животное, обитает в пустынях, под угрозой исчезновения, занесено в Красную книгу. Есть "Л" и "Е"!
- Это мой предок, - ответил Шухлик. - Дикий африканский осёл!
- Как бы не так! - подскочил Танбал. - Слишком много букв - "дикийафриканскийосёл"! Это, прошу прощения, - "лень"! Из семейства оленей, вероятно. Такое милое животное лень, а под угрозой исчезновения! Очень обидно! Уже занесено, представь, в Красную книгу! Подумай, не ты ли виноват?
Танбал скомкал газету и запустил в Шухлика. Она просвистела, как пушечное ядро.
За газетой полетела шляпа. Яростно вращаясь и кукарекая пером, она неслась над пустыней, будто газонокосилка, - срезала по пути холмики и бугорки, кусты саксаула и верблюжью колючку. Ослик едва успел подпрыгнуть, спасая ноги.
А Танбал уже метнул сразу обе тапки и следом очки. Тапки порхали неровно, точно летучие мыши. Вверх-вниз, влево-вправо, - не уследишь! Только слышно, как скрипят - то ли гвоздями, то ли зубами. Им так хотелось вцепиться в ослика - кто вперёд! - что они столкнулись, не долетев. Кувырнулись в воздухе, шлёпнулись оземь и, униженные, расползлись, пятясь, как раки.
Зато очки ослик прозевал. Незаметно подкрались. Прыгнули и оседлали нос, ухватившись дужками за уши. И стряхнуть невозможно! Какие-то особенно хитрые очки. Сквозь их стёкла Шухлик видел вроде бы лучше, чётче, но совсем не то, что происходило на самом деле.
Танбал показался отцом родным - заботливым и участливым. Хотелось обнять его и никогда не расставаться.
- Драгоценный мой, рыженький, золотой! - ворковал Танбал без умолку, заговаривая уши. - Я тебя ни в жизнь не брошу, не оставлю, не покину. Ненаглядный мой, мы всегда будем вместе. Иди ко мне, голубок! Отдохни на моей груди!
Пожалуй, перестарался братец-лень. Слишком приторной и длинной была его речь. Шухлик понял, что делать. Закрыл глаза, чтобы очки не обманывали, и пошёл вслепую на голос Танбала. И вот, когда услышал совсем рядом его тяжёлое, сиплое дыхание, ударил наугад копытом. И попал!
Шухлик бил стремительно и точно, будто вовсе не копыто, а рыжая молния сверкала над пустыней.
- Вот тебе гроза! - приговаривал он. - Вот тебе град и молнии! Вот тебе лень из семейства оленей! Исчезни наконец проклятый!
- Всё-всё-всё! - завопил Танбал. - Сквозь землю провалюсь! В воду кану! В Красную книгу запишусь!
Шухлик плюнул и отправился домой с закрытыми глазами. Хорошо, что кукушка Кокку непрестанно куковала, как специальньпЧ звуковой маяк для слепых.
- Эй, дуралей, - послышалось сзади. - Мы ещё не весь кроссворд разгадали. Жду тебя завтра с большим нетерпением.
Ослик невзначай приоткрыл глаза, и сквозь чёртовы очки увидел перед собой страшную картину. Сад Багишамал стоял сухой и чёрный, без единого листочка, а в небе над ним зависла тяжёлая сизая туча, напоминавшая Танбала.
У Шухлика сердце оборвалось, хоть он и понимал, что это оптическое очковое враньё. Однако дальше шагал, не глядя, натыкаясь на деревья, продираясь сквозь кусты, оступаясь, пока не бултыхнулся со всего маху в пруд, перепугав сестричку выдру Ошну.
- Умоляю! - отфыркивался ослик. - Нужна срочная операция! Удали эти лживые стеклянные очики!
Ошне пришлось долго возиться. Очки держались намертво, будто лесной клещ. Медсестричка и зубами пробовала, и когтями. Чуть уши не отодрала.
- Есть одно средство, - сообразила она. - Набери побольше воздуха, нырни и сиди под водой, сколько выдержишь!
Шухлик так и поступил. Страшно сидеть под водой с закрытыми глазами, но ещё страшнее открыть: мало ли что привидится? Ослик просидел минуту, другую, третью. Наконец очки захлебнулись, отцепились и всплыли, прикинувшись на поверхности рыбьим пузырём. Не долго думая, Ошна его проглотила.
А когда вынырнул счастливый Шухлик, сказала ему медово-строгим голосом, каким только очень хорошие медсестры разговаривают на медосмотре:
- Пожалуй, пора заняться твоим зрением. Даже обманные очки это показали! Если бы ты хорошо видел, они бы не смогли задурить тебе голову.
- Конечно, - согласился ослик. - Надоело, когда вроде видишь, а толком не поймёшь, что именно. Мои собственные глаза, а тоже любят поднаврать! Хотелось бы отучить их от этого.
- Дайди Диван-биби знает как, - улыбнулась Ошна. Распростившись с сестричкой выдрой, Шухлик
прогуливался по цветущему саду и беседовал со своими глазами:
Что вы, ребята, дурака валяете? Ну, даже странно! Вы же мои родные, и я к вам со всей душой. Зачем меня подводите? Вот, к примеру, вы говорите, что это фига, то есть фиговое дерево, а при ближайшем рассмотрении оказывается - липа. Разве так честно поступать? Нет, я вас, ребята, не упрекаю, но надо же совесть иметь. Глаза и на самом деле застыдились. Начали щуриться, подмигивать и слезиться, а потом вообще закрылись, и Шухлик вскоре заснул.
Он устал от этой войны - не на жизнь, а на смерть. Скорее бы она, проклятая, кончалась!
Ему приснились всадники в латах, все, как один, на белых ослах. Они скакали-скакали незнамо куда по пустыне. Потом взлетели, выстроились клином и врезались в сизую грозовую тучу. Засверкали молнии, хлынул плотный ливень с градом. Шухлик проснулся мокрый от дождя.
Когда он вышел из сада, пустыня предстала перед ним особенно скучной, тусклой под бледными низкими облаками, сильно пустынной. Никого до самого горизонта. Может, Танбал уже сдался, утёк без следа под ночным ливнем? Да не тут-то было!
- Поговорим как мужчина с мужчиной, - послышалось знакомое пыхтение. - Во-первых,, будем считать нынешний день за два! Сегодня или никогда! Это наша последняя схватка! Во-вторых, то же самое, что и в-третьих, а именно ни-че-го. Попробуй одолеть "ничего"!
Шухлик осмотрелся. Пусто вокруг. Действительно, ничего! Даже сад Багишамал растворился в тумане. И ослик вдруг вспомнил свою прежнюю полужизнь-полусмерть рядом с чёрным гудящим столбом.
Его охватил ужас. Хотел уже поскакать в сад к своим деревьям, но померещилось, будто невидимый Танбал примеривается на-всегда оседлать его.
Шухлик остановился. Вновь огляделся - и повеселел.
Глаза его, пристыженные накануне, видели не так уж мало. Влажный песок под копытами. Вот ползёт жук-скарабей, отделяя песчинку от песчинки. Маленькая ящерка, высунувшись из норки, кивает кому-то головой. По стволу саксаула проложили бесконечную тропинку чёрные крохотные муравьи. Завис под облаками, едва заметно мельтеша крыльями, знакомый жаворонок Жур.
А на горизонте - стадо носатых сайгаков с вожаком Окуйруком, кажется не крупнее муравьев. И совсем ничтожный плетётся за ними шакал Чиябури, нос свиным пятачком.
Да разве это пустыня, когда столько в ней жизни? Разве может быть "ничего"? В любом "ничего" своё житьё-бытьё, которое посильно, если не разглядеть, то ощутить и понять душою, коли очень захочется.
Единственное подлинное "ничего" - всё то, что тебе неинтересно или противно, то, что ты не хочешь видеть и понимать. Вот это для тебя натуральное "ничего"! Зачем с ним бороться? Просто отвернись да иди своей дорогой.
Так Шухлик и поступил. Танбал перестал для него существовать, умер. И пыхтение его рассеялось в воздухе, как дождевая пыль.
"В общем, в сражениях на войне нужны не только копыта, - улыбался рыжий ослик, спеша вприпрыжку к саду. - Не обойтись без пристального взгляда из умной головы!"
Конечно, трудно назвать это открытием. Но именно такой победоносной мыслью завершилась сорокадневная война, которая шла, как известно, не на жизнь, а на смерть.
Хвост, четыре копыта и семь гранатов
Вернувшись в Багишамал, небо над которым было бирюзово-ясным, Шухлик прямиком отправился к своим деревьям.
Он ожидал и верил в это, но всё же так обрадовался, что сплясал буйный танец испанских быков. В его маленьком саду вызревали первые плоды!
Шухлик уселся на лужайку и попытался сосчитать. Несколько яблок. Немного больше груш. Вишен десятка три-четыре. И шесть гранатов на двух последних деревьях. На одном - три. На другом - два. А всего
шесть.
Ослик призадумался. Ох как ему нравилось думать! Как нравилось считать! А как чудесно сидеть на лужайке под деревьями, выросшими и внутри тебя и вокруг.
"Значит так, - соображал Шухлик. - Если на одном дереве три граната, на другом - два, а всего их почему-то шесть, то ещё один гранат, вероятно, задержался в моей душе или в голове. Я знаю, что он есть, но пока не смог поместить на дерево. Вот и вся задача!"
Он поглядел на гранатовые деревья: точно, теперь по три штуки на каждом! Но всего-то, почувствовал он, должно быть семь!
Ослик прошёлся на задних ногах, потом - на передних. И вдруг понял, что очень ноет, стынет и жжёт переднее правое копыто. Как раз то, которому выпало располовинить Кайсара. Наверное, укололось
шипом.
В сравнении с плодоносящим садом это, конечно, чепуха, но всё же мешает. На войне копыто вело себя достойно, терпело и не жаловалось. А теперь, когда Шухлик расслабился и отпустил боль, она тут как тут, будто высунулась в окошко и кричит: "Пожар!"
Прихрамывая, ослик поковылял к пруду, надеясь на медсестричку выдру Ошну. Чем-нибудь смажет да перевяжет...
На берегу шло праздничное чаепитие по случаю окончания войны.
Дайди Диван-биби попивал зелёный чай из бирюзовой, как небо, пиалы. Вокруг восседали еноты-полоскуны, дядюшка Амаки, тушканчик Ука и фокусник Хамелеон. Из воды высунулась сестричка Ошна. У всех по пиале и кубику рахат-лукума.
Особенно важничали еноты - нежно и деликатно покусывали рахат-лукум, отчего носы их покрылись белой пудрой, и шумно прихлёбывали чай. Старались перешуметь друг друга. Поглаживали животы, отдувались и закатывали глаза к бирюзовому, будто пиала, небосводу, показывая, как им небесно-хорошо.
- Поздравляю, драгоценный садовник! - воскликнул дайди. - С первым урожаем и великой победой! Сожалею, что не обошлось без ранения. Но это дело поправимое - присаживайтесь рядом.
Шухлик поморщился от боли:
- Да, всё прекрасно. Спасибо! Хотя моё правое копыто совсем не право! Плохо себя ведёт. Разнылось, будто десять зубов разом! Тьфу!
- Погодите! - прервал его Диван-биби. - Вы что ли сороконожка? Если не ошибаюсь, у вас всего-то четыре копыта, не считая хвоста! Зачем же на них плевать? А это раненное в бою, переднее правое, вообще не заслужило такого отношения. Оно отважно шло впереди! Ему орден положен! Памятник при жизни! Как героически сражалось оно с Кайсаром, невзирая на острые шипы. О, доблестное копыто! Сочините хотя бы гимн в его честь!
Шухлику показалось, что прославленное, вознесённое до небес копыто немного затихало, нежась от похвалы. Не ныло, как прежде, а мурлыкало, будто кошка Мушука. Ослик поглядел на него благодарно и o ощутил, что холод и жжение сменяются теплом и лёгким приятным покалыванием.
- Какой молодец, - подмигнул дайди. - Всё ловишь на лету, как фокусник Хамелеон комаров да мошек.
Закрыв глаза, Шухлик послал храброму копыту волну любви. Он чувствовал, как эта целебная волна покатилась от самого сердца, через подмышку и, достигнув копыта, обволокла его, успокаивая, баюкая, словно младенца.
Да, у ослика было такое безоблачное настроение после победы на войне, что копыто быстро всё поняло и пошло на поправку.
- Не забывай, дорогой садовник, ты - хозяин четырёх копыт и хвоста, - нашёптывал Диван-биби.
Более того, господин всего своего тела. Следи и ухаживай за ним, как за садом.
Шухлик улыбался, вспоминая плоды на семи деревьях, и правое переднее копыто улыбалось, кажется блаженно, сквозь дрёму, и почёсывалось, что говорило о скором выздоровлении.
"Вера в свои силы не только на войне помогает, - думал рыжий ослик. - Вера лечит, исцеляет, не хуже повязок медсестрички Ошны".
- Конечно, - кивал дайди. - Поверь старому вояке, твоя вольная душа командует всем телом, как генерал армией. Но генерал должен быть мудрым и заботливым, вроде известного полководца Суворова. Тогда каждый солдат - жив-здоров, весел и знает, что не оставят его в беде. В пустыне не пропадёт, в море не утонет, в горах не разобьётся.
А в голове Шухлика всплыл вдруг старинный завет, ровесник древнего платана:
"Если имеешь веру с горчичное зерно, скажи горе: "Иди!" И гора придёт".
"На что мне гора? - размышлял ослик. - Да и не буду я ей приказывать, у неё, наверное, свои начальники! А вот копыто мне, действительно, подчиняется. Эй, стойкое копыто, слушаешься меня?!"
"Так точно!" - отчеканило по-солдатски правое переднее.
А потом, замявшись, будто спотыкаясь, добавило: "Об одном умоляю: почеши!"
Чаепитие между тем закончилось. Еноты полоскали носы и посуду.
- Навсегда запомни, в каком счастливом расположении духа общался ты с больным копытом! - сказал, откланиваясь, дайди. - Пригодится в будущем!
Да как не запомнить, когда в этот день и война кончилась, и сад принёс первые плоды!
Шухлик почти не хромал по пути к своим деревьям, но всё же оберегал мужественное копыто. Зато позабытый на время хвост вёл себя как хотел - крутился, точно полоумный, хлопал по бокам и норовил дотянуться до ушей.
"Ладно, побалуйся пока", - разрешил ослик, считая гранаты.
На одном дереве - три. На другом - четыре. Правильно, всего семь. Как и было задумано.
Нло - неопознанный летающий осёл
На закате дня прискакал тушканчик Ука и передал приглашение от Дивана-биби, который звал ослика вместе с его маленьким садом в гости к платану.
Шухлик не знал, способны ли его деревья отправиться в гости. Они не говорили ни "да", ни "нет".
- Ну, если вдруг надумаете, дорогу найдёте! - сказал Шухлик уходя.
- Могу проводить, - предложил Ука, услышав краем длинного уха нечто о дороге.
И, не дожидаясь согласия, поскакал рядом, как маленькая карикатура на осла-лилипута. Видно, ему очень хотелось рассказать по секрету что-то эдакое, о чём сам недавно узнал.
Тушканчик подпрыгивал к ушам Шухлика и успевал шепнуть два-три слова. Приземлившись, сразу готовился к следующему прыжку, но забывал, к сожалению, на чём остановился. Поэтому история Уки напоминала то ли книжку с выдранными страницами, то ли телеграмму.
- Чудесная сила Дивана-биби... - начал он бодро. - Это такая сила - всё может... От сорных трав и колючек... Одним своим словом... Искал уединения в пустыне... Воткнул свой посох... Открылся родник...
Здесь поставил кибитку... Пришёл белый осёл...Твой дедушка... Они скитались... По воздуху... Летали!.. Людоеды!.. Платан!
В конце концов тушканчик Ука совершенно запыхался и отстал, оставив невероятную кашу в голове ослика.
Уже смеркалось, когда Шухлик подошёл к платану. Под его густой кроной было светло. Вроде бы сам ствол лучился. И листья тихо-тихо, едва слышно позванивали, будто часы, отмечавшие каждую секунду.
"Какое-то позвоночное дерево", - подумал ослик.
"Чи-на-ра-чи-на-ра, - так тикал платан, вбирая в себя время. - Чи-на-ра-чи-на-ра".
Дайди стоял, прилепившись плотно к стволу, как ночная багрянокрылая бабочка-парвона. Казалось, спит стоя, общаясь в то же время с деревом.
- Да, этот платан как стержень, на котором держится весь сад Багишамал, - промолвил он,-не открывая глаз. - Садовый позвоночник! А вашему садику, любезный, пока не хватает стержня. Он милое дитя, но бесхребетное, поэтому не может идти за вами. Впрочем, всему своё время. Или, как говаривал ваш дедушка, всякому фрукту свой овощ.
- Опять дедушка? - покачал головой Шухлик. - А где же бабушка?
- Трудно сказать, - вздохнул Диван-биби, присаживаясь. - Дедушка был молчуном. Красивый белый осёл по имени Буррито. Родом из Испании. Он участвовал там в гражданской войне, на которой потерял дар речи. А потом улетел в наши края. Тут-то мы с ним и повстречались!
Шухлик развесил уши - одно с другим в этом рассказе никак не сходилось. Даже у тушканчика было понятней! Если дедушка потерял дар речи, то каким, простите, образом высказывался о фруктах и овощах? И на чём летел из Испании? Билет, что ли, купил на самолёт?
- Какой острый ум! - воскликнул дайди. - Настолько острый, что, как иголка, прошивает материю насквозь, не замечая, увы, сути. Неужели стоит обращать внимание на всякие пустые мелочи, когда речь идёт о вашем родном дедушке? Впрочем, в те далёкие годы я тоже был довольно глупым молодым человеком и не знал, что некоторые ослы замечательно летают. Какие там самолёты? Ваш дедушка Буррито носился в небе, как неопознанный объект! Мы посетили сотни стран! Проснувшись у меня в кибитке, мы завтракали на гавайских островах, посреди Тихого океана!
Диван-биби поднялся и, взволнованный, обежал три раза вокруг платана.
- Хотел бы я иметь такого дедушку! - сказал он, вернувшись в слезах.
- Осла?- не понял Шухлик.
- А кто, по-вашему, лучше: дедушка-осёл или осёл- дедушка?
Шухлик отчаянно задумался. В этом вопросе виднелась какая-то заковырка, вроде занозы, и не хотелось ударить в грязь лицом.
- У меня ни того, ни другого не было, - признался он. - Если не считать хозяина Дурды, которого я уже простил - и как дедушку, и как осла.
- Однако мы отвлеклись, - заметил дайди, прислушиваясь к дыханию засыпающего сада.
Потом внимательно посмотрел на Шухлика, будто определял, созрел ли рыжий ослик для его рассказа. Поймёт ли? Поверит ли?
- Как много неверующих в этом мире! - огорчённо всплеснул он руками. - Живут одним разумом, а то, что туда не помещается, отвергают. Их души, способные вырастить сад, дремлют без дела. Отсюда все горести и печали!
Дайди снова присел под платан и нахмурился:
- Вот и мой родной дедушка Олим, большой учёный, никак не верил, что осёл Буррито умеет летать. Тогда я предложил ему усесться позади меня, но не открывать глаза во время полёта. Ещё хорошо, что с двумя седоками Буррито не мог подняться за облака.
Мы устремились к океану примерно на той высоте, где порхают мелкие птички, вроде воробьев. К несчастью, мой упрямейший дедушка любил, как говорится, всё потрогать пальцем. Мало ли что ветер свистит в ушах, а ноги болтаются, не доставая земли? Наверняка, это какой-то фокус, надувательство!
Словом, огляделся дедушка и тут же свалился с ослиной спины, угодив именно на тот гавайский остров, где людоеды скушали знаменитого адмирала Кука. Получив неожиданный подарок с неба, они, не мешкая, развели костёр, а дедушку Олима привязали вот к этому самому дереву.
Дайди кивнул на платан. И он зазвенел громче, будто извиняясь каждым листочком, что вырос среди людоедов.
- Неужто сожрали?! - ахнул Шухлик.
- Не всё так быстро! - ответил Диван-биби. - Людоеды не совсем уж дикие. У них тоже свои порядки и правила. Они хотели приготовить моего дедушку, соблюдая все старинные рецепты. Для людоедов - что учёный Олим, что адмирал Кук - безразлично! Главное, приправа. Пока они старательно перетирали какие-то корешки и травки, мы с Буррито кружили над островом, думая, как выручить дедушку.
Шухлик нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая услышать окончание. Сердце его замирало. Он так живо представлял обречённого на съедение дедушку, ощущал запах костра и острый аромат приправы! Ему казалось, что он сам, рыжий ослик, привязан к дереву, а вокруг кровожадные рожи.
- Но почему бы не договориться? - пытался убедить себя Шухлик. - Обменять дедушку Олима на картошку или бананы!
- Увы, напрасны переговоры с голодными людоедами! - пресёк его надежды Диван-биби. - Ничего не хотели в обмен. Твой дедушка, бесстрашный осёл Буррито, даже себя предлагал! Но людоеды нас осмеяли. "Мы же не ослоеды!" - орали они, стараясь между делом сшибить меня камнем.
Дивана-биби тоже, видимо, разволновали воспоминания.
- Собрал я все свои силы, всю свою веру! - возвысил дайди голос. - Крошку за крошкой, крупицу а крупицей, как в голодный год подбирают последние колосья с поля! И громко приказал дедушке Олиму подняться в воздух и следовать за нами. Но его так крепко привязали, что взлетел он вместе с платаном, лишив людоедов не только обеда, но и священного дерева.
- У-ф-ф! - отдышался ослик. - Какой счастливый конец!
- Пожалуй, это только начало, - улыбнулся Диван- биби. - Как видишь, платан укоренился рядом с моей кибиткой, став стержнем, или позвоночником, будущего сада Багишамал.
Дайди провёл рукой по стволу и легонько постучался, как в дверь гостеприимного дома, где ему всегда рады. Показалось, что дерево признательно вздохнуло, как огромная собака, которую хозяин погладил и почесал за ухом.
- Кстати, учёный дедушка Олим так и не поверил в летающего осла! - рассмеялся Диван-биби. - А людоедов на гавайском острове принял за кошмарный сон, хотя я подарил ему верёвку, которой его привязали к дереву. "Да мало ли что за верёвка! - возмущался дедушка. - Что она доказывает? Уверен, это лженаучная верёвка!" Ему так легче жилось. Когда ничего не перечило его любимой науке, дедушка Олим чувствовал себя вполне счастливым. У каждого своё счастье, как и своя лень. Как говорится, кому счастье, а кому ненастье!
Диван-биби погрустнел, будто над головой его задержалась тучка, а лицо занавесил дождь.
- Знаешь ли, когда хоронили дедушку Олима, мир его праху, - поклонился дайди земле, - я увидел высеченные на могильных камнях годы жизни усопших. И глазам своим не поверил! Получалось, что на кладбище - одни младенцы и дети, не старше десяти лет!
Что же стряслось в этом маленьком селении? Эпидемия? Землетрясение?!
"Бог с тобой, внучок, - отвечала мне бабушка. - Какие младенцы? В наших местах все долгожители. Твоему дедушке Олиму исполнилось девяносто девять! А теперь погляди, что выбито на камне, который он сам приготовил незадолго до смерти!"
Я слова не мог вымолвить и стоял ошеломленный. "Здесь нет ошибки, - вздохнула бабушка, опираясь на мою руку. - У нас в кишлаке такой старинный обычай - на могильных камнях выбивают только годы, прожитые в счастье. Вот видишь, у дедушки Олима за девяносто девять лет жизни набралось семь счастливых. И это не так уж и мало! - закивала она головой. - У многих, посмотри, всего - го несколько месяцев полной и радостной жизни. А всё остальное время - какая-то пустота, непонятно что. Так, существование!"
Когда мы возвращались с кладбища, пели птицы, стрекотали цикады, цвели деревья, налетал свежий ветерок, и мир был переполнен жизнью. Тогда я сказал себе, что каждый миг этой жизни, горестный или весёлый, - всё равно счастье!
Моя маленькая бабушка шла рядом, держа меня под руку, и тихо улыбалась. Я понял, что она вспоминает дедушку Олима. Видит его лицо, слышит его голос. "Он часто рассказывал о полёте на белом осле! - посмотрела на меня бабушка снизу вверх светлыми глазами. - О людоедах, о возвращении на платане! Нет-нет, он ни во что так и не поверил, но говорил, что это был один из самых счастливых дней его жизни.
Представляешь! - хохотал Олим. - Нас, вероятно, принимали за НЛО! А я всегда утверждал, что никаких НЛО не существует в природе! Всё это атмосферные явления - игра облаков и преломление солнечного света. Как, впрочем, и сам белый осёл! - Бабушка всхлипнула. - Да я с ним и не спорила. О чём, внучок, спорить-то, когда у меня на заднем дворе в покинутой летающей тарелке - оранжерея с одного бока, а с другого - курятник. Олим бывало удивлялся, какие яйца наши куры несут, не меньше страу-синых. Любил он яичницу". - И бабушка, обняв меня, горько заплакала.
Много ли, думал я, наберётся счастливых дней у моей бабушки? Возможно, и не так уж мало! Она всю жизнь любила дедушку Олима. И до сих пор любовь в её душе. А где любовь, там счастье рядом...
Дайди Диван-биби дунул, и тучка, что висела над его головой, рассеялась. Он огляделся, будто проверял, все ли на месте, и подмигнул рыжему ослику:
- Так что, уважаемый садовник, ваш дедушка Буррито был неопознанным летающим ослом! Короче - НЛО! По-моему, хорошая, достойная судьба. Мы с ним дружили много лет. И этот богатырский платан любил его, как сына. Верно?
И дайди запрокинул голову, прислушиваясь к мелодичному лиственному перезвону. Как будто некто невидимый в обширной кроне платана тихо перебирал нежные струны.
- А он был счастлив? - спросил Шухлик. - Мой де душка.
Дайди подвёл его к холмику, заросшему белыми лилиями.
- Вот здесь покоится Буррито - один из самых счастливых ослов в мире. До конца дней своих он летал, как птица. Даже когда совсем одряхлел, перемахивал потихоньку с ветки на ветку, забираясь на вершину платана, откуда подолгу любовался садом и окрестной пустыней. Ты можешь гордиться таким ослом-дедушкой!
Шухлик понюхал белые лилии.
Они едва заметно трепетали - вот-вот вспорхнут и разлетятся по ночному саду, как светлячки.
"О, как прекрасно парить в воздухе, глядя на звёзды! - мечтал рыжий ослик. - Или мчаться, взмахивая ушами и крутя хвостом, по крутому небосводу к восходящему солнцу! Жалко, что мы с дедушкой Буррито не знали друг друга. Возможно, он научил бы меня летать!"
Диван-биби потрепал Шухлика по спине:
- У вас есть много общего. Если ясно представишь себе, каким именно хочешь стать, - всё обязательно получится! Ты знаешь, любезный, что такое счастье?
"Может быть, - рассудил ослик, - счастье - это когда все хорошие части вместе, - душа, и разум, и тело. Ты цельный, но ощущаешь себя маленькой частью громадного мира. Ни ты без него, ни он без тебя!"
Так Шухлик подумал, но высказать постеснялся - слишком заумно и туманно.
Однако дайди всё равно услышал.
- Почему бы и нет? На счастье множество взглядов. - И он широко развёл руки, показывая, сколько. - Для кого-то это - просто покой, довольство и благополучие. Жизнь без горя, смут и тревоги. Для одних счастье дороже любого богатства. А другие считают, что только в богатстве и есть счастье. Ищут его, дурацкое своё счастье, за горами, за морями. Хотя, если честно, оно совсем рядом - в наших душах.
Дайди заглянул Шухлику в глаза, будто проверяя, как там, на ослиной душе, есть ли признаки счастья.
- Истинное счастье - это радость от каждой секунды жизни! - вдруг подпрыгнул дайди, словно кузнечик. - Радость, которая в тебе самом и вокруг тебя, как сад Багишамал. А платан, слышишь, позванивает, отсчитывая секунды твоей жизни, то есть твоего счастья.
И они постояли молча, прислушиваясь к этому тихому лиственному перезвону.
О, как быстро убегают секунды жизни! Точно так же, как и секунды счастья! Хотелось бы растянуть, прочувствовать каждую. Разглядеть её со всех сторон.
Ах, сколько же на самом деле счастья в крохотной секунде! Она переполнена им и вот уже раздувается, как прозрачный воздушный шар.
Огромный шар, в котором виден весь мир, вся Вселенная!
Шухлик только моргнул, как очутился внутри этой счастливой секунды.
Он скакал по саду Багишамал, и прыжки его были невероятной длины. Ослик едва касался копытами травы.
Почти летел. Он взмывал над цветущими деревьями, и аромат обволакивал душистыми облаками.
Из одного в другое переносился он, определяя по запаху, какое дерево внизу, - яблоня, персик, гранат или груша. Поднималось солнце, и лепестки набирали цвет. Белые становились белее, а розовые - розовее.
Казалось, от восходящего солнца расходятся по всей земле тёплые и нежные переливы пастушеской свирели, ласкавшие Шухлика как морские волны, накрывавшие с головой восторгом. Он и не заметил, как начал подпевать. "И-и-и-а-а-а! - вторил он свирели. - И-а-и-а-и-а!"
И птицы, очнувшись ото сна, подхватили на разные голоса - так что всё бирюзовое небо с прозрачной луной быстро наполнилось, как хрустальная пиала, чистыми звуками утра.
Шухлик перемахнул пушистые кусты застенчивой мимозы и опустился у водопада с фонтаном, которые он сам устроил в саду. Воды, падающие сверху и прыгающие снизу, посередине сталкивались, образуя невероятное завихрение, окружённое ярким колесом радуги.
Ослик ступил в фонтан. Его сразу подняло и закружило, как мохнатый мячик.
Вода сверху, и вода снизу! Упругие струи уносили остатки тревог, обид и сомнений. Живая вода струилась сквозь Шухлика. Всё тело его - каждая мышца, каждая клеточка от ушей до хвоста и копыт, - всё черпало из этого бурлящего, будто смеющегося, потока безмерную силу и бесконечное движение.
Сама душа рыжего ослика резвилась тут, как золотая рыбка. Она ныряла, кружилась в этой живой воде, словно неугомонный пузырёк воздуха.
Это могло бы продолжаться вечно, поскольку, как говорят, вода - наш первый дом. Все вышли из воды. И Шухлик наконец выпрыгнул на лужайку, отряхиваясь так, что вокруг заплясали, как стрекозы, сотни маленьких весёлых радуг. Понятно, радость и радуга всегда рядом! Они как яйцо и курица, - неизвестно, кто появился первым...
- Какой красавец! - раздавались птичьи голоса. - Поглядите-поглядите - золотой ослик!
"Неужели это обо мне?" - подумал Шухлик, поглядывая на свои бока и копыта.
Действительно, они стали буквально золотыми и мягко сияли на солнце, отбрасывая блики на траву и на деревья.
Кукушка Кокку, как заведённая, прямо-таки захлёбывалась от восхищения, сбиваясь на кудахтанье:
- Отку-ку-ку-да-х ты, ку-ку-диковинный ко-ку-ку-ролевич?! Из ка-ку-ких ку-ку-краёв?
Даже гордые павлины кивали головой фазанам, соглашаясь:
- И правда - чудо природы! Настоящий золотой ослик! Хотя есть сходство со здешним Шухликом.
Прозрачная луна парила в небе, напоминая тень славного белого осла Буррито. Она звала: лететь, лететь!
И Шухлик так неожиданно легко и просто поднялся в воздух, будто сад Багишамал подтолкнул его, подбросил, как пушинку, вверх - в лазурное, залитое солнцем небо. Хвост с кисточкой стелился по ветру, и в ушах пели-звенели тугие потоки. Да и сам ослик посвистывал и кричал во всё горло.
С чем сравнить счастье вольного полёта? Только со счастьем свободной жизни!
Дедушка Буррито мог бы гордиться внуком!
Сверкая, как золотой луч, Шухлик мчался в небесах. Над розовым садом, над жёлтой пустыней, над маленькими селениями и большими городами. И люди, случайно поднявшие голову, никак не могли понять, что это за явление природы - свистящее, проворное, с копытами, хвостом и длинными ушами. Может, такая странная комета?! Чего только не бывает в этом мире!
Кувырнувшись, взбрыкивая ногами, Шухлик нырнул, как в воздушный пруд, в пышное кучевое облако - тихое и чуть-чуть мокрое. Каждой каплей оно нашёптывало речные и морские сказания о русалках, о водяных, о добряках-дельфинах, о спрутах, осьминогах и китах. Облаку хорошо в небе, а думает оно о земле, куда рано или поздно вернётся дождём.
Омытый облачной влагой, ослик полетел дальше. Впереди показалась горная гряда. На вершинах - ослепительный снег. А повыше, почти касаясь белых пиков, зависли чёрно-фиолетовые грозовые тучи. Они наливались багряным светом. И вдруг вспыхивали стремительно, будто пронзали небо сияющими кинжалами и саблями.
Гроза разошлась не на шутку, беспрестанно полыхая, ударяя по горам короткими и длинными разрядами. Вроде азбуки Морзе - точка, тире, тире, точка. Похоже, что тучи звали к себе золотого ослика, приняв его за одинокую, заблудившуюся молнию.
Шухлик, приблизившись к грозе, ощутил её немыслимую мощь, которую она, наверное, долго копила, а теперь раздавала направо-налево. И сам ослик, распушившись, будто золотой одуванчик, впитывал это грозовое небесное могущество. Пожалуй сейчас, он смог бы сдвинуть горный хребет или расколоть его, как грецкий орех, надвое.
Внезапно среди туч и мелькания молний Шухлик приметил райскую птицу. Да нет - чудесную осьми-крылую ослицу, купавшуюся в грозе!
О, как она стройна и грациозна! А перья восьми её крыльев, как драгоценные камни - алмазы, рубины, сапфиры, изумруды, - переливаются и лучатся!
Каждый любит на свой манер - кто глазами, кто ушами, кто губами или руками. А Шухлик любил носом. Ещё в детстве он полюбил корову Сигир, потому что от неё замечательно-уютно пахло парным молоком, свежей травой и сеном. И вот теперь влюбился без памяти в осьмикрылую ослицу, которую давным-давно замечал на небе среди звёзд.
Ах, до чего тонкий и острый, изящный и призывный аромат исходил от ослицы! В нём перемешались удары грозы, рокотание грома, бурные порывы ветра, дыхание пустыни и лугов, прохлада горного воздуха и бодрость океанской волны.
И сердце Шухлика мгновенно озарилось любовью, так что из него посыпались во все стороны маленькие булавочные молнии. В голове стало просторно, как в бесконечной степи. И окрылилась душа.
Он устремился к ослице. Но она исчезла - нигде не видать! Возможно, оседлав молнию, скатилась на ней в горы? Или умчалась к звёздам, уже проступавшим на закатном небе?
Оставив позади утихающую бурю, Шухлик медленно поплыл на спине, выискивая созвездие Крылатой ослицы. Он знал, что непременно встретится с ней - не сегодня, так завтра!
Едва шевелясь и грезя наяву, всматриваясь в огни городов и тьму пустыни, вернулся золотой ослик к саду Багишамал, и потихоньку, круг за кругом, опустился на лужайку, где росли семь его деревьев. Ах, нет! Уже восемь! В центре, как стержень, как позвоночник нового сада, появился платан-подросток! Очевидно, внук платана-исполина, который отсчитывает секунды жизни.
Вокруг лужайки, освещенной светлячками, сидела целая компания музыкантов. Лучше сказать, струнно-духовой оркестр. Четыре енота с флейтами. Сурок дядюшка Амаки с толстенной трубой, в которую он смог бы заползти без труда, как в нору. Тушканчик Ука, едва удерживающий скрипку. Фокусник Хамелеон с однострунной балалайкой. Томная выдра сестричка Ошна, прильнувшая к арфе. А ещё кукушка Кокку, дикобраз Жайра с губной гармошкой, петух Хороз со своим фальцетом, павлины, группа цикад и несколько древесных лягушек.
Кукушка взмахнула хвостом, и оркестр заиграл довольно стройно старинный испанский танец сарабанда. Верно, давно разучивали.
Шухлик в золотом камзоле, будто король всех на свете ослов, перебирал в такт копытами, хоть сроду не слыхал этот танец. "Наверное, и это наследство от дедушки Буррито!" - думал он, глядя на звёзды.
И вот одно из созвездий дрогнуло, поколебалось в небе и в мгновение ока очутилось на земле, рядом с Шухликом. Прекрасная крылатая ослица!
- Позвольте! - поклонилась она. - Белый танец! - И глаза её лучились, как изумруды. А крылья, сложенные на спине, напоминали подвенечное платье.
Они кружились и кружились - золотой и осьми-крылая. С деревьев гулко падали оземь спелые плоды. И так же гулко билось сердце Шухлика, считая секунды счастья. Он был на седьмом небе, где, как говорят, счастье рождается.
Незаметно музыка утихла. Сколько ещё времени они стояли и смотрели друг на друга - неизвестно. Ослица улыбнулась, взмахнула крыльями, расплёскивая лунный свет по лужайке, поднялась над садом Багиша-мал и растворилась в звёздном небе.
А под ноги Шухлику медленно-медленно, будто танцуя сарабанду, опустилось изумрудное перо. Золотой ослик поднял перо, пристроил его за ухо и очутился под древним позвоночным платаном рядом с дайди Диваном-биби.
- И всё это за секунду? - спросил он, провожая взглядом тот прозрачный воздушный шар, из которого только что вышел. - Столько радостной жизни?
Дайди оглядывал его с головы до хвоста.
- Посмотрите-ка, каков фрукт! - зацокал он языком. - Был рыжим, а стал золотым, глазом не успел моргнуть! Запомни навсегда, что ты пережил за полную секунду счастья. В твоей жизни миллионы таких секунд! И постарайся, чтобы другие были не хуже этой. А если выпадут тяжёлые секунды, принимай их без уныния - они мелкие, как песчинки. Огромная секунда счастья - вот что такое наша жизнь!
Платан над ними мерно позванивал, и откликался из сада его внук-подросток, укоренившийся среди деревьев Шухлика.
Наш
сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального
закона Российской федерации
"Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995
N 110-ФЗ, от 20.07.2004
N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения
произведений
размещенных на данной библиотеке категорически запрешен.
Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.
 |
Copyright © 2000 - 2011 г. UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно
