Глава
4.
Миша стоял и смотрел в
окно, прижав к груди тряпичного зайчика. Там, за окном, шел проливной дождь,
мчались быстро машины, от которых, когда они врезались в лужи, в стороны летели
грязные брызги. За дорогой - дома, а за домами, если приглядеться, проходила
железная дорога. В ясную погоду можно было увидеть, как по ней шли поезда
с множеством маленьких, казалось, игрушечных вагончиков, а в их окнах горел
свет, и за ними сидели маленькие люди.
Именно по этой дороге должен был приехать Мишин дедушка, поэтому он внимательно
следил за поездами, когда у него была такая возможность. Маму и папу Миша
совсем не помнил, даже и не знал, есть ли они на свете, ведь он жил со своим
дедушкой Андреем. Они жили в деревне, там было несколько хаток, разместившихся
на холме, а внизу протекала речушка. Названий Миша не помнил. С дедушкой они
ходили на рыбалку и даже плавали на старенькой деревянной лодке, из которой
нужно было постоянно вычерпывать воду. Когда у Миши деревенские мальчишки
спрашивали, где его мама, то он отвечал, что дедушка - его мама. Мальчишки
смеялись и говорили, что так быть не может, но Миша настаивал на своем, пока
его сердечко не переполнялось обидой, и он убегал в слезах, прячась в огороде
среди высокого бурьяна. Дедушка Андрей, провидев в лице внучонка расстройство,
успокаивал его и говорил: "Ничего, Мишенька, придет твоя мама, обязательно
придет". А Миша пуще прежнего пускался в слезы и говорил, что ему никого
не нужно, кроме дедушки, и что он будет всегда с ним, до конца жизни. Дедушка
гладил Мишу по голове своей шершавой ладонью и приговаривал: "Ничего,
ничего, дорогой мой, все будет хорошо. Будем жить вместе, и нам никто больше
не нужен. Пусть будет по-твоему", - и прятал взор от мальчика, так как
в глазах старика стояли слезы.
Летом они ходили вместе в лес за грибами и ягодами. Дедушка нес свое лукошко,
а у Миши было свое, маленькое, которое ему сделал дедушка по старинным правилам,
с красивым узором. Дедушка плохо видел и приговаривал:
- Смотри, смотри, внучек, тебе виднее, ты к земельке поближе, и грибочки у
тебя перед носиком, а от меня они прячутся.
- Ничего, дедуня, - говорил Миша, чувствуя себя взрослым. - Я буду вместо
тебя смотреть. Один грибок в свое лукошко буду класть, а другой - в твое.
И редко они покидали лес, чтобы их лукошки не наполнились до верха. А грибы-то
все белые, просто красавцы! Любили и дедушка, и внучек свои края. Это был
их маленький мир, островок в бурном и жестоком море жизни, на котором они
чувствовали себя защищенными и спрятанными от всех невзгод.
Вечером дедушка жарил грибы на чугунной сковороде. Ароматный запах стоял на
всю избу. Мешая деревянной ложкой шипящие грибы, приговаривал:
- Ничего, милочки, ничего. Вот вы к нам на стол пожалуете.
- Дедушка, - спрашивал Миша смущенно. - Что это ты с ними, как с живыми, разговариваешь?
Ведь они же - грибы!
- Полно, Мишенька, все вокруг нас живое - и лес, и речка, и цветы, и ягодки,
и грибочки. С ними надо разговаривать, как с живыми, тогда они нас слушаться
будут, любить и помогать.
- А где же у них уши, - вопрошал детский, несмышленый ум.
- Как где? У них все внутри спрятано - и глазки, и ушки, и даже сердце.
- И сердце есть? - Миша задумался на мгновение. - Где же сердце?
- А ты вот возьми и прислонись, скажем, к деревцу ушком, и стой тихо-тихо,
и услышишь, как за корой сердце деревца бьется.
Миша ходил сам в лесок, который был неподалеку от деревушки, где они жили,
и долго стоял, обнявшись с деревом, прижавшись к нему ухом и прислушиваясь,
как сердце у дерева стучит. Сначала ничего не было слышно, а потом вдруг как
будто изнутри раздавался такой тихий глухой стук: "Тук-тук, тук-тук,
тук-тук".
- Дедушка, а я слышал, как сердце у деревца бьется, - сказал потом гордо Миша.
- Вот видишь, внучек, что я тебе говорил.
- Деда, а деревья могут разговаривать?
- Да, Мишенька, могут и деревья, и травки, и цветочки. У них, правда, свой
язык, не похожий на наш, но ему можно научиться.
- А как научиться такому языку?
- Ключик для этого есть особый - любить нужно природу, беречь ее, не обижать,
и тогда она сама с тобой будет разговаривать. У каждого растения, Мишенька,
своя жизнь, свое знание. Бог создал природу для радости нашей, для пользы
нашей и для лечения.
- А, если надо дерево срубить для того, чтобы дом построить, как же?
- Прощения у него нужно попросить, что срубаешь его, оно погорюет, да и согласится
доброму делу послужить.
Так и жили два сердца, одно маленькое и детское, а другое большое и старое,
но они были близки друг другу, ибо старость сближается с детством. Мише казалось,
что так будет всегда, дедушка был для него всем в этом мире, и без дедушки
мир ему не представлялся. По вечерам дедушка сидел у изголовья мальчика и,
поглаживая его по головке, рассказывал всякие сказки, которые сам выдумывал.
Миша часто просил дедушку рассказать сказку про зайчика.
Приближался Новый год. Дед Андрей достал свои охотничьи лыжи, посадил Мишу
на санки, укутал его в полушубок, и они отправились в лес искать елку на праздник.
В лесу были огромные сугробы, елки стояли, как невесты, в белых шубах. Снег
поскрипывал под лыжами. Мишу не пугал этот лес, напротив, ему было очень тепло
и спокойно на душе, ведь рядом был дедушка.
Наконец они нашли подходящую елочку.
- Вот красавица, Мишутка! Как, тебе нравится? Пригласим ее к нам в гости на
праздник?
- Пригласим, дедушка, только жалко ее срубать
- Ничего, внучек, мы у нее прощения попросим, она и согласится.
И дедушка сказал ласково:
- Елочка, прости нас с внучком, разреши тебя срубить и пригласить к нам на
праздник.
То ли ветер забрел сюда своим порывом, то ли снег слишком навис на ветвях,
но после слов дедушки ветки елки качнулись и снег упал в сугроб. Мишино лицо
заиграло улыбкой счастья.
- Вот видишь, Миша, - сказал серьезно дедушка. - Согласилась елочка на праздник
к нам пожаловать.
Дом наполнился запахом хвои, и это создавало особое настроение - приближения
волшебного праздника, когда все мечты сбываются. Потом они развешивали игрушки,
которые хранились на чердаке. Мыли в воде и вытирали сухим полотенцем, так
как сильно запылились за год. Кое-что и разбилось от неловкости Мишиной, а
дедушка успокаивал:
- Ничего, внучек, ничего, мы еще сами сделаем.
И потом начиналась магия сотворения игрушек. Из цветной бумаги вырезали полоски,
склеивали их в колечки, и получались красивые гирлянды. Из белой бумаги выходили
снежинки, а из золотистой дедушка сделал фонарики. Елочка нарядилась на славу!
По ночам дедушка что-то мастерил. Миша заметил это и спросил:
- Деда, что ты там делаешь?
- А увидишь, внучек, увидишь. Вот праздник скоро придет и увидишь.
Миша наблюдал, как дедушка, склонившись над столом, что-то зашивал и часто
укалывался иголкой оттого, что плохо видел, даже в очках. При этом он тихонько
восклицал:
- Ох ты, непослушная! Куда идешь? Чтой- то меня совсем не слушаешься, а ну
быстро в свое место полезай.
Миша смотрел на деда и засыпал.
В последний день года дедушка хлопотал на кухне над тестом, приговаривая:
- Ну-ка, тестушко, послушайся старичка, взойди хорошенько, да и попотчуй нас
вкусными пирогами.
В печи горел огонь. Пахло ароматной сдобой. Весело играли отсвечивающимися
огоньками елочные игрушки. В эту новогоднюю ночь дедушка подарил Мише тряпичного
зайчика, которого делал по ночам. Из плотной простыни он вручную сшил игрушку,
набил ее ватой, пришил вместо глаз пуговки, и зайчик получился добрым и веселым.
В эту сказочную ночь Миша спал, крепко прижимая к себе дедушкиного зайчика.
А перед сном спросил:
- Деда, а звери в лесу празднуют Новый год?
- Празднуют, внучек.
- А как они празднуют?
- Вот послушай. Перед Новым годом соберутся все звери вместе и начинают елочку
искать, чтобы ее украсить. Найдут ту, что покрасивее, такую же, как и к нам
в гости пришла. Потом наряжают ее.
- А где же они игрушки берут?
- Каждая зверушка приносит свою игрушку. Белочки принесут орешки и шишки.
Птички тоже летают по свету, найдут что-нибудь подходящее и летят быстро к
елочке вешать. У зайчиков морковка припасена и грибы сушеные. Так и украшают
красавицу. А потом деда Мороза ждут. Идет дед Мороз по лесу, увидит елочку
украшенную и поспешит к ней - знать, ждут его здесь звери лесные.
- А потом что?
- А потом звери в кружок становятся и хоровод водят, и песни поют разные,
веселые. У каждого своя песенка.
И дедушка Андрей затягивает своим низким, бархатным голосом песню. Посмотрит
на Мишу,
а тот уже второй сон видит. И снится ему лесной праздник, как посреди большого
леса зайчики, белочки, птицы Новый год встречают.
Однажды утром дедушка не смог подняться с постели. Миша страшно испугался
и стоял у кровати в слезах, бормоча:
- Деда, как помочь тебе, может, чаю согреть? - Спасибо тебе, внучек, лучше
нашу соседку, тетю Клаву, позови.
Миша, наскоро одевшись, выскочил на двор и побежал к соседке. А потом все
происходило для Миши, как во сне. Пришел фельдшер. Потом машина приехала.
Погрузили дедушку Андрея в нее, а Миша все за руку дедушкину держался и не
хотел ее отпускать. Как его ни уговаривали, что дедушке надо подлечиться и
что он скоро приедет, Миша цеплялся за деда и всхлипывал:
- Я с тобой, деда. Не уезжай!
А дедушка улыбался и, поглаживая его по голове, успокаивал:
- Ничего-ничего, Мишенька, я приеду скоро, Обязательно. Потерпи немножко,
и я приеду. Держись, Мишутка, ты же у меня вон какой сильный и взрослый.
Миша смотрел вслед уезжавшей санитарной машине, за которой оставалась снежная
пыль.
Потом он жил у соседки, тети Клавы.
Потом его отправили в детский дом. Там были чужие, взрослые люди, которые
все время что-то говорили. Миша не понимал, о чем. Он только сильно прижимал
к себе дедушкиного зайчика, и в его ушах звучали последние слова дедушки:
"Я приеду".
Но дедушка не приехал ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Мишу
переводили из одного детского дома в другой, пока он не оказался в этом большом
городе. Но он продолжал ждать дедушку.
Взрослые ребята дразнили Мишу, зная, что он ждет дедушку, и кричали:
- Не приедет твой дед!
- Нет, приедет!
- Нет, не приедет, он умер, - неизвестно откуда они прознали эту страшную
весть.
- Нет, не умер, - до конца сопротивлялось маленькое упорное сердечко.
- А вот и умер!
Миша еще какое-то время держался, а потом убегал и сидел долго в углу, прижав
к себе тряпичного зайчонка - все, что осталось от его прежней безмятежной
и счастливой жизни. От игрушки пахло дедушкой, и мальчик верил, что дедушка
все равно когда-нибудь приедет.
Однажды ночью большие мальчишки тихонько вытащили у Миши его любимую игрушку,
с которой он спал в обнимку, представляя, что обнимает деда Андрея. Они оторвали
у него одно ухо, один глаз и выпачкали чернилами.
Когда утром мальчик обнаружил своего любимца в таком состоянии, то он не заплакал,
а молча взял зайца, его оторванное ухо и пошел в дальний угол.
Неизвестно, откуда ему пришла такая мысль, может быть, из какой-нибудь сказки,
но Миша решил написать дедушке необычное письмо. Для этого он делал кораблик
из бумаги и выводил на нем своим детским почерком: "Дедушка, приезжай".
Потом он пускал его в ручеек, когда шел дождь, и представлял, как этот кораблик
будет плыть. Сначала по маленькому ручью, который вливается в большой, а тот,
в свою очередь, - в реку, которая течет через их деревушку.
Он думал, что вот дедушка выздоровеет, приедет домой, а Миши нет. Будет искать
внучонка, расспрашивать, а никто не знает, где он. Пойдет дедушка на рыбалку,
а к нему в это время подплывет Мишин кораблик - и дедушка узнает о Мише и
приедет. Сядет на поезд и приедет.
Сегодня на прогулке Миша вновь пустил кораблик по ручейку. Теперь он стоял
и смотрел в окно, пытаясь разглядеть сквозь пелену дождя поезда, на одном
из которых должен приехать его дедушка.
Он стоял в глубокой задумчивости, и его губы тихо шептали: "Дедушка,
приезжай".
Глава
5.
В наших краях в зимнюю
пору случаются "окна" - так называемые дни, когда вопреки законам
природы становится по-весеннему и даже по-летнему тепло и солнечно. Так и
в этот раз, в середине декабря после сильных, холодных, северных ветров, снега,
вдруг наступили райские деньки. Солнышко светило совсем по-весеннему, полное
безветрие, воздух хрустально чист! Все оживилось вокруг, птицы запели радостно,
появились комары, мухи - будто действительно пришла весна. К обеду стало совсем
тепло. На душе было спокойно, и я благодарил Всевышнего за такую перемену
в погоде.
Именно в такой день я решил показать старцу Арсению наши места, ибо почти
с первого дня нашего знакомства и совместного жития непогода заключила нас
под "домашний арест", и приходилось сидеть все время у печи и наслаждаться
ее теплом.
Земля, конечно, не высохла, только на открытых полянках можно было идти без
опасения поскользнуться, а в лесу было скользко и нужно было ступать осторожно,
чтобы не упасть на земляном масле. Арсений шел сзади. Мы поднялись на поляну
и коротко помолились в часовне. Вид с этого места был удивительный: панорама,
открывающаяся отсюда взору, буквально завораживала. На противоположном склоне
виднелись домики нашего поселка, а чуть выше - дачи, которые по наружности
отличались от жилья местного населения, ибо дачи, как правило, строили люди
зажиточные. Далее - потянутые голубоватой дымкой горы, похожие на мятую перину,
покрытые невысоким лесом.
Я рассказывал старцу, как и что видно с этого места, а он все переспрашивал:
- А ну-ка, Владимир, поподробнее.
- Горы, небо, синева, солнце, бескрайние горные перины, - перечислял я.
- Как дышится-то легко, прямо радость какая-то в воздухе разлита, - вторил
мне старец. - Кто приходит сюда, все говорят, что здесь они чувствуют необычный
подъем, вдохновение, - нахваливал я свои места.
- Как же ты, мил человек, поселился здесь? Почему часовню построил?
- В детстве было у меня то ли видение, то ли сон, что Христос на землю пришел.
Это было в лунную ночь. Звезды сияли на небе, как бриллианты под солнцем.
Спаситель мира в полнеба стоял, и такая благодать на земле была, что в жизни
я ничего подобного не ощущал. Мертвые люди воскресли и стояли по всей земле,
плача от радости и обнимаясь со своими ближними после долгой разлуки. Это
была такая радость, такая! На всю жизнь это переживание запало мне в душу.
Только не знал, как его в жизни применить, что сделать, чтобы всем людям рассказать
о том, какая их радость ожидает, когда будет Второе Пришествие Спасителя,
когда все люди воскреснут и смерти на земле больше не будет никогда. Никто
и никогда уже более не умрет, не будет больше слез, отчаяния, боли, а только
радость, мир и благодать.
Арсений внимательно слушал меня и произнес выдержку из Откровения Святого
Иоанна:
- И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни
вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло.
- Думал я долго, что же мне сделать в честь этого откровения, и пришло мне
на душу, что нужно построить часовенку, посвященную Всеобщему Воскресению.
С моим близким приятелем несколько лет материалы собирали, немножко другие
добрые души помогли, вот и получилось.
- Что ж так грустно ты говоришь? - спросил Арсений, уловив в моих последних
словах нотку печали.
- Просто, когда начали стройку, пригласили местного священника, чтобы освятить
начало нашей работы. Когда он спросил, какому празднику или святому посвящается
сия часовня, я сказал, что Всеобщему Воскресению, чем немало ввел в замешательство
священника. Он подумал и сказал, что этому событию нельзя посвящать часов-
ню, так как никто не знает, когда это будет. В общем кое-как уговорили его
произвести обряд, только он почему-то решил освятить ее в честь Страшного
Суда.
- Ну и что ж ты загрустил, ведь сам понимаешь, что Господь тебе указание дал,
на этом при- мере показав: кому - Всеобщее Воскресение, а кому - и Страшный
Суд, кто что заслужит. Радоваться надо, вот оно как.
- Но это еще не все. Когда же закончили мы свое дело, то поехали к краевому
духовному начальству, чтобы приняли нашу часовенку, освятили окончание. Но,
как потом оказалось, мы наивными были, так как никому она оказалась не нужна.
А тот священник, который освятил начало строительства, вообще открестился
от нас и сказал, что ничего не знает и ничего он не делал. Вот мы и зависли
где-то в пустоте, как бы оказались не у дел.
- Да, что ты, Владимир! Вы не в пустоте оказались, а с Богом - вот оно как.
Несколько тысяч лет евреи ждали мессию, каждый день в храме пророчества читали
о Его пришествии, а как пришел Христос, не приняли Его, отвергли, предали
распятию. А ты говоришь, вашу часовню не приняли! Радоваться надо, Божие не
бывает без трудностей, не бывает, чтобы мир принимал Божие безболезненно.
Ибо мир в грехе и невежестве пребывает, как же он может принимать небесное?
Если же принимает, то значит, то не божественное, а мирское, человеческое.
Ты от сердца здесь все сотворил, от души, а в душе твоей - Господь. А ты говоришь
- не приняли! Экий ты скорый на рассуждения.
Мы присели на скамеечку, которая стояла тут же, и старец продолжал меня вразумлять
и утешать:
- Сейчас многие обжигаются, мил человек, на том, что ищут себе священников,
ездят по монастырям в поисках прозорливых старцев, но не находят ничего в
таких метаниях, а только силу духовную теряют. А ведь времена то какие, Владимир?
Времена, тебе скажу, особые, последние, все на убыль идет, к рубежу особому
человечество подошло. Храмы открываются, а веры-то почти никакой, видимость
только. Не доверяйся никому, а если и доверяешься, то очень тщательно и осторожно
подходи к такому делу, ибо прелести много в мире, обмана, заблуждения. А лучше
полагайся на то, что Господь тебе в сердце вкладывает, ибо спасти может человека
только Бог. Но самое главное - не осуждай других людей, что тебе до них? Собой
больше интересуйся, строй храм в душе своей и следи за его чистотой. Служи
Богу сокровенно, дома, среди людей не выделяйся, не показывай своего делания,
а главное, не ищи в мире поддержки и одобрения своим делам. Господь принял
твое дело - вот это главное, зачем тебе людское понимание? Сейчас такое время,
что Господь лишил человечество благодатных старцев, и потому нужно полагаться
на Священное Писание и на то Царствие Божие, что в сердце твоем сокрыто.
- Верно, дедушка. Был у меня духовный отец, верил я ему беззаветно и все его
наставления выполнял. Он пророчествовал много о будущих катаклизмах, войне,
землетрясениях и иных бедствиях. До такой степени я проникся ожиданиями грядущих
бед, что покой и разум потерял, вот-вот, думал, мир начнет рушиться, даже
на Север уезжал, так как он сказал - бежать из этих краев нужно немедленно.
Там, на Севере, многое передумал и понял, что заблуждался мой духовный отец
и меня в заблуждение ввел, а главное - такой мрак в душе посеял, что жизнь
стала сумрачной и безрадостной.
- Вот видишь, мил человек, до чего "прозорливцы" могут довести.
Сейчас все пророчествуют, а толку-то? О душе нужно печься, а не о сроках.
- И все же, что вы думаете, когда Страшный Суд наступит, и будет ли война?
- А ты ли не видишь, наивный человек, что война давно уже идет, только поле,
где бои разворачиваются, не материальное, а духовное. В сердцах людей идет
война - растления. Эта война похуже видимой, ибо изнутри людей съедают такие
враги, как злоба, сребролюбие, прелюбодеяние, а эти поковарнее и позлобнее,
нежели татары или фашисты. Чума безнравственности, мил человек, по земле идет
и косит всех.
Тем временем солнышко пригревало все сильнее, и на лбу старика появилась испарина.
Говорил он проникновенно и совершенно просто о вещах, которые, казалось, достойны
сложных философских трактатов. Его душа была столь чиста, как гладь озера
в тихую погоду, в которой отражались небесные истины и играли разноцветием,
раскрывая один за другим сложные узлы нашей земной жизни.
- Что же делать нам, простым людям, лишенным к кой-либо силы и власти в этом
мире, чтобы жизнь нашу к лучшему изменить?
- А что Бог тебе предопределил, то и делай. У каждого человека на земле есть
свое предназначение, своя миссия, которую он должен исполнить на благо себе,
во-первых, и, во-вторых, на благо всех людей. Божие дело, брат мой, неприметно
и вдали от людских взоров совершается, в мире и покое сердечном. Человек,
как цветок, который, когда распустится, испускает такой аромат, что пчелки
чуют запах и слетаются на него, чтобы полакомиться нектаром. Так что душа
должна распускаться в человеке, а для этого нужно совершать в жизни такие
дела, чтобы ты в них как бы полностью растворялся, проявлял все самое лучшее,
доброе, светлое, что вложил в сердце твое Господь. Тогда все плохое само собой
будет выходить из человека и удаляться от него.
Из лесу прилетела бабочка с темными бархатистыми крылышками с розовыми вкраплениями
и села на верхушку дедушкиного посоха. Вот уж действительно лето наступило.
- Видишь ли, зло нельзя уничтожить, ведь оно, как сорняк, там захватывает
почву, где не обрабатывают землюшку, где не расчищают и не заботятся о ней.
Люди думают, что зло можно силой победить - никогда! Его можно вытеснить любовью,
чтобы доброе настолько распространилось и в душе нашей, и в делах, чтобы нечистому
не было места - тогда оно и уйдет, исчезнет. Любовью нужно побеждать, а тьму
светом выгонять. Вот ты делал свое дело, строил часовенку, ни с кем не советовался,
ни на что внимания не обращал - потому и добился своей цели, какую Бог тебе
в душу вложил, а если бы начал советоваться, слушать кого не попадя, так всю
бы силу свою на пересуды и споры растратил и ничего бы не сделал. Меньше нужно
на несовершенство мира внимания обращать, а больше созидать. А то ведь сейчас
хлебом не корми - дай людям поговорить, поспорить, по- обсуждать, кто плох,
а кто хорош - так и про- ходит жизнь в бестолковой суете и перед тягах. На
самом деле нужно как бы закрыть свое сердце для пересудов, для всего темного
и растить свое Божие семечко, не обращая ни на что внимания. Созидать надо
- вот что, мил человек. И вот когда в сердцах людских позажигаются огоньки
Божии, тогда и светло всем станет. Нельзя изменить мир, не изменив самого
себя. Собственно мир - это мы и есть. Душа человеческая, что огород - копайся
на нем, облагораживай, цветы сажай, поливай их, и нечего на другие огороды
заглядываться и сетовать, что там все бурьяном поросло, это не твоего ума
дело. А вот люди увидят, что у тебя все ладно, красиво - и у себя захотят
такую же радость и благодать сотворить. Наша жизнь, мой друг, и есть непрерывное
возделывание того участка, какой нам Господь отвел.
- Что же с Россией будет, дедушка, сейчас ведь все рушится, разваливается,
народ голодный сидит, и надежд никаких на лучшее не видится.
- Рушится, рушится, да не разрушится, - сказал твердо Арсений. - Россия-то
для всего мира - как сердце, главный орган, отсюда берут начало источники
всей земной жизни. Болеет она сейчас, сынок, болеет. Но переболеет, перемучается,
да и воскреснет тогда, когда ей смертный приговор подпишут. В русском человеке
есть тайна, и она в скором времени обнаружится, проявится, и Россия не только
себе поможет, но и всему человечеству новый путь укажет. Откроет новую эру
в истории. Это будет, дорогой мой, обязательно будет. Да и сам ты разве не
видишь, что уже новые росточки появились? Вот даже взять тебя, твою гору,
часовенку - разве это не первые почки на оживающем дереве? Не зря Господь
тебе в сердце вложил построить часовенку именно в честь Воскресения Всеобщего.
Вот считай здесь, на этом самом месте, где мы сейчас находимся, и начинается
Воскресение России. Пусть пока до этого дела людям нет, придет время, когда
гора твоя будет именоваться Святой, и здесь люди будут Святым Духом исполняться
и преображаться. И ничего, что духовные лица не приняли твой храмик - Господь
его принял и освятил. Думай больше о хорошем, дела добрые твори и не старайся
уразуметь, как такие глобальные преображения будут происходить.
Великое - в малом.
На крышу часовни прилетела стайка птиц. Радостными, бойкими голосами они наполнили
атмосферу полянки, на которой мы сидели, весельем.
- Россию ждет небывалый расцвет, мил человек. Человеческому уму не представить,
какое преображение будет, как страна наша после болезни просияет.
- Дай-то Бог, дедушка, - сказал я, силясь представить, что это произойдет.
- Бог-то дает, брат Владимир, человек только не берет. Само собой ничего не
произойдет и ничего не изменится, от нас все зависит. Нашими руками, делами,
поступками Божие свершается. Для того и жизнь нам дана, чтобы на земле Божье
творить. Придут на землю нашу, мил человек, да и приходят уже, дети, как бы
от рождения приуготовленные к новой жизни. Господь наши немощи восполняет
- не можем мы детей в любви и ласке воспитать, так Бог за нас эту работу творит.
Но это не значит, что мы должны сидеть сложа руки и ждать, нет. Напротив,
сохранять нужно свет в душе своей, огонь, зажженный Христом две тысячи лет
назад, и донести нужно его до будущих поколений. Не должен огонек тот угаснуть.
От этих огоньков и зажгут- ся новые свечи - люди новые, с Богом в сердце и
душе, а не на вывесках и лицах.
Сидели мы с Арсением так и беседовали до вечера, пока вечерняя прохладная
синева не окутала горы, нашу полянку, лес. Мне казалось, что рядом с этим
чудным стариком попадаешь в другое пространство, иное измерение, будто вечное
приближается к нам, и мы погружаемся в мир любви и покоя. Ах, какие хватало
мне такого покоя! Этот старец - будто развесистое дерево, под которым отдыхаешь,
прячась от палящего солнца в тени листвы. Шумит та листва, как ручеек, журчит
о весне, любви, нежности. Чувствуешь себя малышом, когда рядом мама, отец
- и хочется задремать в сладостном сне, ибо наступает бесконечное расслабление
каждой клетки тела, каждой частички души.
На следующий день решил я устроить для старика прогулку по лесу, показать
ему другие удивительные места, о которых пока что ему не рассказывал. Погода
располагала к прогулке, так же светило солнышко и подсыхала земля.
- Вот сюда, за мною. Тихонько, здесь спуск. Давайте я вас поддержу.
Мы спускались в Федосьево ущелье. Сырая земля, скользко, я держу старца за
левое плечо, правой рукой он опирается на свой посох.
- Здесь раньше монастырь был. Место очень благодатное и примечательное тем,
что жил здесь святой человек. Много чудес произошло как раз в том ущелье,
куда мы идем. И Матерь Божия являлась здесь в радужном сиянии, и небесные
пророки приходили к святому, укрепляя его перед испытаниями.
- Постой, сынок, давай отдохнем, - сказал Арсений. - Я покамест отдышусь,
а ты расскажи мне об этом старце.
- Прожил этот старец большую жизнь, сто сорок восемь лет по земле странствовал.
В Иерусалиме у Гроба Господня шестьдесят лет служил, на Афоне тридцать лет
игуменом в монастыре пребывал. Перед революцией в Россию вернулся и здесь
поселился, основал женскую обитель. Потом его большевики арестовали и на Соловки
отправили. После лагерей он вернулся уже в Минеральные Воды, там и окончил
свой земной путь.
- Как же звали старца? - спросил Арсений. - Иеросхимонах Феодосий, - сказал
я, и в этот момент меня осенило.
Лицо Арсения напряглось, он вновь переспросил: - Феодосий?
И я понял, наконец понял, вспомнив то чудесное избавление от холодной смерти,
которое произошло с моим дедушкой на Соловках.
- Да, дедушка. Вы в каком году были репрессированы? Отец Феодосий, судя по
рассказам, находился там с 1926 по 1931 год. Неужели это тот старец, с которым
вы в карцере были? - не удержался я, чтобы не произнести свою догадку вслух.
Арсений молчал, тяжело вздыхая, казалось, что ему не хватает воздуха.
- Неужели вот так получается? - говорил Арсений сам себе. - Дивны дела Твои,
Господи~ Вот уж не ожидал. - Старик качал головой. - Это ж надо!
Старик разволновался, да и меня охватило волнение от такого открытия, причиной
которого я стал невольно.
Потом мы ходили по ущелью, пили воду из святого колодца, который отец; Феодосий
собственноручно выкопал и испросил на нее благодать исцеления у Господа. Показал,
если можно так выразиться, я ему свою часовенку, которую построил здесь, у
источника. Она была совсем крохотная, но паломников уже повидала тысячи.
А камень, где отпечаталась стопочка Богородицы во время Своего явления отцу
Феодосию, старец Арсений, стоя на коленях, долго обнимал. Приложил голову
к выемке в камне и так стоял. Со стороны могло показаться, что Арсений - тоже
каменный, так был его образ слит воедино с камнем.
Я сидел на скамеечке у колодца и размышлял о том, как глубоко мистично сегодняшнее
открытие. Более чем через полвека Арсений словно встретился со своим давним
наставником.
Когда мы возвращались домой, Арсений про- сто преобразился и показал чудеса
выносливости. Шел в гору бодро и никакой одышки. Лицо его сияло свежестью
и благодатью.
- Сколько раз мне приходилось, дедушка, наблюдать, как люди больные буквально
доползали до источника Феодосия, а возвращались уже другими людьми, будто
помолодели.
- Что же ты, мил человек, сразу меня туда не
сводил и о старце ничего не рассказал? Да и сам-то вижу туда не часто ходишь.
Отчего ж так?
- Как вам сказать? Когда я здесь поселился, то об отце Феодосии здесь почти
никто не знал. Только скупые слухи до нас доходили. Как построили мы часовню
в честь Всеобщего Воскресения, так и пришло мне желание такое - и святой колодец
Феодосия отметить чем-то. Решили здесь, в ущелье у источника, хоть крохотную,
но часовенку поставить. В общем, сделали мы, что могли. Ходили на источник
частенько, водой обливались, молились, а потом в молчании сидели и слушали
тишину. Но вскоре отца Феодосия в Минводах к лику святых причислили, вот тогда
и началось. Пришли власти духовные и стали здесь обосновываться. От моей помощи
отказались. А вскоре я чувствую, что мешаю я им. Так как в народе начались
пересуды, кто, дескать, первый часовню построил. Видимо, не нравилось новым
хозяевам, что они как бы на втором месте оказались. Невольно я завис между
молотом и наковальней. Тогда стали они против меня бочку катить, что, дескать,
я не той веры, не христианской, а под конец и вообще в колдуны записали. Мы
вышли на нашу поляну и присели на зеленую траву, которая уже успела за эти
теплые деньки пустить сок.
- После этого я стараюсь не появляться никому на глаза. Хожу туда тайно, рано
утром или поздно вечером.
- Да, мил человек, и так бывает. Но стоит ли из-за того грустить? Ты свое
дело сделал - это главное, а судить никто не имеет права, а только Бог. Если
же кто судит, то пусть рядом с Богом садится, если его, конечно, пустят на
это место. Не принимай, Владимир, это близко к сердцу, это такие мелочи, на
которые не стоит внимания обращать. Если все скорби, которые на нашу долю
выпадают в жизни сей, принимать, если сохранять их в сердце, то когда же жить?
В нашей жизни много несправедливости и зла, но нельзя цепляться за эти острые
углы, ибо они, как крючки, цепко ловят душу в свои сети и держат до конца
жизни. Ничего такой человек не видит хорошего, Божьего в своем земном путешествии,
все краски для него черно-белые. А так нельзя, мил человек, Господь для счастья
нас сотворил, из темноты извлек. Посмотри, сколько вокруг тебя прекрасного,
светлого, цепляйся за эти вроде бы незначительные, привычные нашему уму детальки,
и тогда жизнь твоя будет светлеть, будет наливаться глубочайшим смыслом. У
всякой розы есть шипы, не сорвешь ее, если не наколешься - так мир устроен
Создателем. Но ты на шипы не смотри, не обращай на них внимания, смотри на
розу, вдыхай ее аромат, наслаждайся ее чудной красотой - и тогда все в твоей
жизни переменится, войдет в нее свет Божий, войдет радость, мир и покой.
Арсений глубоко и медленно вздохнул, наслаждаясь запахами, разлившимися по
поляне. Потом погладил ладонью траву:
- Чуешь, как земля дышит? Гора твоя живая, в ней жилы пульсируют. - Арсений
наклонился к земле и припал к ней лицом, вдыхая испарения, исходящие от земли.
- Радость-то какая, Владимир, ты ж самый богатый и самый счастливый человек
на свете! У тебя такие богатства есть, какие и не снились миллионерам. Им
бы у тебя попросить этого богатства, а то ведь они по сути нищие, глупые и
даже несчастные. Жизнь их проходит в кабинетах, на асфальтах, в машинах, от
них весь свет Божий спрятан, закрыт. А тебя Господь такой радостью одарил!
Ведь это только кажется тебе, что сам ты и место выбрал, и дело придумал,
и построил, и имена дал, а на самом деле всему тебя Господь вразумил, подсказал,
но так сделал Премудрый, что будто ты сам всего этого добился.
- Я часто думаю о том, что вы говорите, но как-то нет полной уверенности,
что я сделал все правильно, сомнения порой одолевают. Может быть, как-то по-другому
все нужно было делать. Не знаю.
- Сам говоришь, что в часовню Феодосия тысячи людей приходят, а он все сомневается!
Какое же тебе еще подтверждение нужно?
- Честно говоря, когда делал часовню, не думал, что сюда, в эти глухие, безвестные
края потекут паломники.
- Что бы ни случилось, Владимир, ты знай, что Господь все твои дела, заботы,
переживания видит. И все, что сделано с душой и любовью,
принимает. Ведь Ему-то, Господу нашему, разве храмики наши нужны, разве постройки
всякие? - Нет, главное, чтобы мы строили храмы в душе своей, так называемые
себенские, а внешние дела нам лишь помощь в нашем невидимом сердечном строительстве.
Арсений сорвал пучок травы, растер ее между пальцев и понюхал:
- Новый мир приходит, жизнь новая создается. Все меняется. Мне кажется, что
даже природа приготовилась к какому-то прыжку. В ней, красавице, назрели силы,
которые вскоре изменят все. Радость стучится во все двери земли. Тайна...
Мы прямо в ее сердцевине находимся. Молчит-молчит вулкан, а потом в одно время,
только Богу ведомое, проснется и выпустит в небо огонь. Земля дрожит...
- Я, знаете, дедушка, книгу написал об этих местах, о своей жизни.
- Как же назвал?
- Нужно жить.
Арсений задумался и одобрительно качнул головой:
- Хорошее название.
- Когда сдавал в редакцию, волновался ужасно, думал, примут или нет. Приняли,
правда, пришлось поспорить насчет названия.
- Так что ж так?
- Издатели говорили, что неяркое название, что нет в нем привлекательности.
Еле отстоял. Я ведь название несколько лет обдумывал.
- Верно, Владимир, что Бог вложил тебе на ум - тому и следуй, даже если весь
мир против тебя будет.
- Не знаю, как люди ее примут, поймут ли? - А ты не думай, мил человек, что
сделано от Бога, само себе дорогу пробьет и процветет, какие бы препятствия
ни появлялись.
Вечером я лежал на кровати. Смотрел на огонек лампадки и мысли, впечатления,
как огромный водоворот, кружились в моей голове, а перед глазами протекали
картины - отрывки впечатлений прошедшего дня. Потом я спросил в темноту:
- Дедушка, что вы по ночам делаете?
- Когда все спят, я вслушиваюсь, как играет свирель вселенной.
- Что это за свирель?
- Ночью небеса открываются и можно услышать, как все живое на земле внемлет
Богу, беседует с Ним. Каждый о своем, а вместе это похоже на колокольный перезвон,
которому нет ни начала, ни конца.
Арсений стих.
- Есть, мил человек Владимир, вещи, о которых человеку нельзя знать, так как
от этого неподготовленный разум помутиться может. К этим Божиим тайнам готовиться
надо. Если бы ты знал, что это за чудо! - вздохнул старец. - Не каждому дается
там побывать, а кто хоть раз коснется небесного мира, тот уже навсегда потеряет
покой, ибо такая благодать душу посещает, что не выразить человеческим языком...
Глава
6.
Закончились теплые деньки.
Опять с утра зарядили дожди. Ручьи наполнились водой, и по горам зашумели
потоки. В моем домике на пли- те стоял казанок, в котором булькал грибной
суп. У меня с летних сборов оставалась низка сухих опят. Вот они и пошли сегодня
в дело. Окна от испарений запотели. Старик сидел на своем месте в кресле.
Мне даже было теперь трудно представить, что когда-то оно пустовало, что когда-то
я не знал старца Арсения. Мне уже казалось, что так мы жили всегда, всегда
знали друг друга и нам было хорошо вместе, по крайней мере мне.
Ассоль лежала у двери, положив морду на одну лапу, и наблюдала за мной, как
я хлопочу над плитой. Пахло уютом, домом, грибным супом. Псина терпеливо ожидала,
когда ей дадут покушать. Лучик бегал по комнатам, а потом кружился на месте,
стараясь поймать свой хвост.
- Я вам еще не рассказал о дальней пустыньке, где мы построили еще одну часовенку,
только каменную, - произнес я, нарезая лук.
- Вот как! Что ж ты меня не сводил туда? - оживился старец.
- Идти туда километров семь-восемь по горам, вам тяжело будет, да и скользко
сейчас в лесу. Вот придет весна, подсохнет немножко и, дай Бог, свожу вас
туда.
- Дай Бог, - вторил моим словам Арсений. - Вообще-то мы здесь все обошли,
почти каждую тропинку и дорогу исследовали, много здесь мест загадочных и
таинственных. Если перевалить мою гору и спуститься вниз, то там начинаются
широкие поля, зажатые с двух сторон горными хребтами. Как-то во время таких
исследовательских походов нам встретился в лесу странный старик в белой косоворотке,
шароварах и босиком. Он-то и показал нам у подножия горы скалу, из которой
бьет источник. Сказал, что этот родник святой и что в этих местах раньше был
скит. По низине, почти вплотную к горе, речушка протекает, а в том месте,
где из скалы вода святая бьет, делает изгиб, как бы полукругом ограждает его
и небольшую полянку, прижимая ее к горе. Вот на этой полянке мы и воздвигли
нашу каменную часовенку. Может быть, никогда там ничего не построили бы, если
бы не болезнь, которая с Ассоль приключилась в тот год.
Ассоль подняла уши, поняв, что речь сейчас зашла о ней. А возможно, и вспомнила,
как все это было.
- Ей было тогда всего четыре месяца, и вот на смене зубов, как мне потом объяснили,
подхватила она какую-то инфекцию. За три дня от здоровой пушистой псины остались
только глаза. Каждый день возил ее в ветлечебницу, часами под капельницей
лежала, а улучшений никаких. Ничего не помогало, даже друзья стали говорить,
что уже не спасти собаку. Носил я ее уже на руках, легкая как пушинка стала.
Смотрит на меня и как бы говорит: "Хозяин мой, помоги, спаси меня".
Я тоже отчаялся окончательно... Ну вот, суп готов, можно разливать, - сказал
я специально, стараясь смягчить нахлынувшие невеселые воспоминания.
- Что же дальше было?
- Последняя надежда осталась на помощь Божию. Взял я икону Богородицы, вынес
на двор, подошел к умирающей собаке и взмолился: "Матерь Божия, спаси
собаку! Исцели ее. Если выздоровеет, то в честь Тебя построю часовню".
И вот чудо! На следующее утро Ассоль стала поправляться. Так и появилась необходимость
построить третью часовню в честь Успения Богородицы. Ведь все это выпало как
раз на Успенский пост.
- Скорбями к Богу идем, а благополучием во тьму кромешную, - заключил Арсений
мой рассказ.
- Много уголков чудных мы осмотрели в наших краях, но как-то пришелся нам
по душе тот клочок земли около святого источника, который нам старик указал.
Там и начали трудиться. Материалы на себе носили. А пока строили, пришло нам
как-то откровение назвать этот источник в честь иконы Богородичной "Утоли
моя печали". Кстати, у меня вода из него есть, последний раз, когда я
ходил туда молиться, принес с собой бутылочку. Хотите попробовать?
Арсений медленно перекрестился и степенно пригубил стакан с водой из источника
"Утоли моя печали".
- Чудна водица, - сказал Арсений. - А ну-ка Владимир, подай, мил друг, полотенце,
я умоюсь ею.
Я поставил ему на колени небольшой тазик и наливал воду из бутылки в его морщинистые
ладони. Старик умывал лицо и приговаривал с умилением:
- Слава Тебе, Господи! Слава Тебе за все! После окончания процедуры он откинул
голову назад и закрыл глаза. Потом сказал:
- Знаешь, что, мил человек, я скажу тебе Родничок-то этот совсем необычный.
В нем сила большая, неимоверная. Но самое удивительное то, что жила этого
родника начало берет в Святой Земле, в Иерусалиме. Вот оно что! Но это большая
тайна и до времени должна быть сокрыта от людей. Понял ты? И людей туда не
води покамест. Место это до времени должно храниться от людских глаз.
У меня сердце затрепетало от его слов, так как подтвердилась моя давняя догадка
о том, что и часовня эта, и источник, и место - будто закрытые до времени
двери, но когда-нибудь они откроются, и произойдет что-то совершенно удивительное,
сказочное. Правда, когда и что - неведомо.
- Будут просить тебя провести, а ты говори, что, дескать, некогда, не могу,
в общем придумай что-нибудь. Когда будешь ходить туда, никого с собой не бери
и воду не давай никому. Рано еще. Придет час, тогда тысячи людей найдут там
упокоение душ и сердец своих.
- Но это еще не все, дедушка, ведь дальше в горах есть еще два источника,
только туда далеко идти, и спрятаны они так, что сами порой плутаем, найти
не можем. Если через один еще хребет перевалить, то в глухом лесу есть остатки
монастыря Темные Буки, говорят, что в старину власти ссылали туда женщин,
уличенных в занятиях черной магией, колдовством. К нему идти нужно через ущелье,
где с одной стороны скала красная и папоротник растет. Холод могильный пробирает,
когда идешь через ущелье, так и норовишь шагу прибавить, но ноги не слушаются
и отказываются подчиняться, будто вяжет их невидимыми путами. Местные те места
стороной обходят и ни за что не согласятся показать вам красную скалу. Мы
сами нашли это ущелье по рассказам, когда подземное озеро искали. - Меня понесло,
так как я сел на своего любимого "конька". Ибо о своих местах готов
говорить без устали часами.
- Говорят, что за третьим перевалом, под горой, есть пещера, в которой располагается
подземное озеро. В давние времена какая-то царица в водах этого озера омолаживалась,
а потом приказала засыпать его землей, чтобы никто не смог воспользоваться
волшебными водами. До нас дошли слухи, что люди видели пещеру, ведущую к этому
таинственному озеру. Грибники случайно набрели. Однако вовнутрь заходить по-
боялись, а когда все-таки нашлись смельчаки - искали то место, ту пещеру,
но она как под землю ушла. Нет, и все! Мы тоже искали, но, видимо, не всякому
открывается это озеро.
Я мысленно переживал наши прошлые путешествия в поисках омолаживающего озера.
Бросив взгляд на старца, заметил, что тот меня не слушает, вернее, внимание
его приковано к чему- то другому. Я умолк. За окном на дереве сидела взволнованная,
взъерошенная сорока и громко трещала о чем-то своем.
- Вы меня не слушаете? - наконец спросил я.
- Погоди, Владимир, тише, - попросил старец, подняв палец вверх.
Арсений был чем-то озабочен, я сел на стул, чтобы не создавать шумов.
- Слышишь? - таинственно произнес Арсений.
- Что?
- Птица Божия говорит нам что-то, весть принесла.
Я посмотрел на лицо старика, оно было серьезным и, судя по его выражению,
о шутке не могло быть и речи. Пожав плечами, я сказал:
- Что она говорит?
Как только я стал вслушиваться в сорочий гомон, она улетела.
Арсений взял свой посох, встал и сказал:
- А ну-ка, пойдем.
- Куда, дедушка, идти-то, дождь на улице. Скользко. Что случилось?
Арсений решительно направился к выходу. Ассоль подняла голову и насторожилась,
так как ей передалось возникшее волнение.
- Пойдем, Владимир, пойдем, мил человек. Я сам толком не знаю, но идти нам
нужно. Не медли.
Я подчинился намерениям старика идти неизвестно куда под проливным дождем.
Взял старый зонт, потом надел сапоги, а Арсений все торопил:
- Поспешай, Владимир, поспешай, а то не успеем.
- Да куда не успеем? - вырвалось у меня недоумение от странного поведения
старца.
- Да ты не гневайся, мил человек, так надо, - сказал старик с извинением в
голосе.
Я держал Арсения под руку крепко, мы спускались вниз к автотрассе. Два раза
падали, испачкались, а Арсений приговаривал:
- Это ничего-ничего, мелочи, да и только.
Наконец мы спустились к железнодорожной насыпи.
- Куда теперь? - - спросил я и, посмотрев на белые зрачки старика, устыдился
своего раздражения относительно причуд этого немощного человека.
- Сейчас, сейчас, - говорил старик, прислушиваясь к чему-то.
- Что там шумит? - спросил он, указывая своей палкой в сторону реки, которая
проходила в низине в ста метрах от железной дороги.
- Река. С неба вон как хлещет, вот река и переполняется, а летом в ней воды
по колено...
Арсений не дал мне досказать:
- Да! Пойдем к реке. Именно к реке нужно идти.
- Да что же мы будем там делать? - вновь не удержался я.
Арсений промолчал, терпеливо перенося мои вопросы. Наконец мы подошли к реке,
в то место, где обычно ловим рыбу, почти под мостом, по которому ходят машины.
Мы уже изрядно намокли, зонт не спасал, потому что ветер задувал дождевые
капли под зонт.
Реку было не узнать, ее мутные воды быстро неслись. Поверхность исколота дождем.
- Пришли, дедушка, - сказал я громко, стараясь перекричать шум реки.
- Смотри, сынок, что там, - прокричал Арсений.
- Где?
- Посмотри, там в реке должно что-то быть! - Да что быть? - я представил,
что со стороны, если бы кто увидел нас в ту минуту, мы могли показаться, мягко
выражаясь, не в своем уме.
- Не знаю что, Владимир, посмотри внимательней. Говори, что видишь.
- Да ничего там нет, вода, ветки, пена, - кричали мы друг другу на ухо.
- Должно что-то быть, Владимир, - взмолился старик. - Не упускай никакую мелочь,
все, что видишь, говори мне.
Я пожал плечами и стал рассматривать. Около берега в круговороте вращался
кусочек тетрадной бумаги.
- Ну, вот, бумажка какая-то к берегу прибилась
- Бумажка? - переспросил Арсений.
- Бумажный кораблик. Только размокший. Ребенок какой-то сделал, да и пустил.
- Кораблик! Именно кораблик! Бери его.
Я нехотя стал вылавливать в холодной воде бумажку.
- Вот она, у меня в руках.
Разверни его, только постарайся не порвать.
Я осторожно разворачивал бумагу, и все же она разорвалась надвое.
- Здесь что-то написано, детским почерком. - Читай, Владимир, читай.
Сложив две половины, я прочитал вслух по слогам, стараясь отчетливо произносить
буквы:
- Де-ду-шка, при-ез-жай.
Глава
7.
- Выбери, Владимир, елочку
попушистее, по- наряднее, чтобы красавицей была. Она должна быть особенной.
Ты ее узнаешь. Ведь сумел ты и места эти найти, и часовни построить, у тебя
есть прозорливость. Слушай сердце свое. Елочка должна как бы тебе сама сказать,
что она - та самая, какая нужна нам, - приговаривал Арсений.
Мы шли по зимнему темному лесу. Пахло кислым - мокрыми, гниющими листьями.
Тысячи раз я ходил по этим горным тропинкам, каждое деревце мне здесь было
знакомо, каждый кустик был свидетелем важного периода моей жизни, мыслей и
переживаний, которые посещали меня, когда я совершал длительные прогулки по
этим местам. Мне даже казалось, что природа стала неким единством со мной:
я умел ее слушать, и она понимала меня и отзывалась своим тихим, почти беззвучным
голосом.
Арсений шел сзади, упираясь одной рукой на посох, а другой касаясь моей спины,
чтобы знать куда идти. За моей спиной раскачивался рюкзак, в котором тихо
постукивали елочные игрушки. По настоянию старца мы шли выбирать на моей горе
елку к Новому году. Я уже почти смирился со странными побуждениями Арсения,
которые в последнее время обильно проявлялись в нем. Мне казалось, что он
впал в детство, слабоумие, однако я делал все, что он мне говорил, и лишь
ради того, чтобы уважить старика. Вот и этот поиск елки в лесу, к чему все
это? Нашел я старые игрушки, как он просил, помыл их, взял ваты, и пошли мы
елку в лес наряжать. Чудаки мы, да и только! А все началось с того момента,
как мы ходили к речке в дождь за этим размокшим корабликом со странной надписью.
Арсений после этого стал крайне озабоченным и спешил что-то сделать. Объяснять
ничего не хотел, а лишь твердил, чтобы я ничего не спрашивал, дескать со временем
узнаю.
- Давайте-ка вот сюда свернем, - сказал я, заметив в глубине леса лужайку,
на которой стояла вроде бы подходящая нам елка.
- Осторожно, здесь ветки острые, глаза берегите, - предупреждал я старика,
забывая, что беречь-то ему нечего.
Мы продирались сквозь заросли к лужайке. Я посмотрел на его странную обувь
и в который раз посетовал:
- Как можно в таких сандалетах зимой ходить!? Говорил вам, оденьте сапоги,
ноги окоченеют, да и наколоться можно.
- Смотри, Владимир, хорошенько, - не обращал на мои слова внимания Арсений.
- Я доверяю тебе сделать такое важное дело.
- Да что ж в нем важного, дедушка? - Елку в лесу найти. Кому это нужно? Что
мы с вами Новый год здесь справлять будем?
- Не серчай, мил человек, делай, что я прошу, уважь старика.
- Ну, если не хотите говорить, как хотите. Наконец мы вышли на поляну. Зелень
травы сливалась с елочкой, стоящей посередине.
- Что-то раньше я ее здесь не видел, сказал я.
- Наверное, не обращал внимания.
Мы подошли вплотную к пушистому дереву.
- Ну-ка, дай мне ее рукой попробовать, -попросил старик.
Я взял, его за руку и поднес ее к иголкам. Арсений нежно погладил по иголкам,
приговаривая:
- Вот, милая, послужи нам, будешь королевой на лесном балу новогоднем.
Я снял рюкзак, достал бутылку с водой и, сделав несколько глотков, предложил
старику, но он отказался, а стоял у дерева и что-то шептал себе под нос,
- Ну, что, подходит?
- Подходит, сынок, давай наряжать, - торжественно заключил Арсений.
- Легко сказать, наряжать, - посетовал я.
- А как на нее залезешь?
Я осторожно вынул игрушки из рюкзака и разложил на траве, чтобы каждую отдельно
можно было видеть. Начал я с ватных кусочков, которые набрасывал на иголки,
стараясь забросить как можно выше, ведь дерево было высотой не менее трех
метров, а то и все четыре.
Потом принялся развешивать игрушки. Одну, другую, и вскоре полностью погрузился
в это занятие, которое незаметно увлекло меня. Ко мне вдруг пришло какое-то
давно забытое настроение приближающегося праздника. Такое состояние бывает
только в детстве, когда чистый ум и сердце способны полностью отдаться во
власть радости и наступающего праздника. Я видел свое отражение в цветных
шарах. Старик все время молчал, пока я занимался развешиванием.
Когда нижние ветки были украшены, я стал вешать игрушки настолько высоко,
насколько могла дотянуться рука, приподнявшись на носочках.
- Жаль, что лестницы нет у нас, - посетовал я.
- А ты, Владимир, залезай мне на плечи, - сделал странное предложение Арсений.
- Да что вы, дедушка, я же тяжелый!
- Не спорь, мил человек, говорю залезай, значит, залезай, - твердо настоял
старец, и я понял, что он не шутит.
И, как ни странно, старик выдержал меня, он цепко держал меня за колени, игрушки
лежали в рюкзаке, который я перекинул через шею, чтобы руки у меня были свободны
во время прикрепления украшений. Арсений медленно двигался вокруг елки по
моим указаниям, и вскоре дело было завершено.
Я отошел в сторонку и разглядывал, что получилось.
- Ну, как? - спросил Арсений.
- Отлично! - ответил я с нескрываемым удовольствием.
Что ж, подумал я, во всем этом что-то есть: наряжать елку в лесу и там же
встречать Новый год! Может быть, стоит вот так иногда сделать что-нибудь необычное,
чтобы вернуться в детство, когда радость струилась из сердца сама по себе,
без причины, без условий, когда на душе было легко и спокойно оттого, что
ты просто живешь, просто дышишь и наслаждаешься красотой мира и природы.
- Хорошо было бы, если бы снежок к празднику выпал, - сказал я. - Местные
детишки бесконечно счастливы, когда снег в наших краях выпадает.
