Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Гиппократ

Жуана Жак

ГИППОКРАТ

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Гиппократ, — заявляет Сганарель Жеронту в «Лекаре поневоле» Мольера, — сказал, что нам обоим следует надеть шляпы». — «Разрешите полюбопытствовать, в какой именно главе?» — удивляется Жеронт. «В главе о шляпах», — с ученым видом заявляет Сганарель. Гиппократ, конечно же, никогда не писал о шляпах, но шутка Мольера, намекающая на рассказанную биографами историю о причинах, по которым Гиппократ всегда изображен в головном уборе, характерна для мифической ауры, окружающей Гиппократа и его творчество. «Отец медицины», греческий врач, живший в V веке до н. э., имеет полулегендарную биографию и огромное, труднообозримое творчество, авторитет которого, по свидетельству Мольера, можно сравнить с Евангелием. Никто не оспаривает слово Гиппократа, как и божественное слово. «Это нужно сделать, потому что так сказал Гиппократ», — кланяется Жеронт, надевая шляпу.

Более или менее поздние биографы и цикл явно вымышленных византийских рассказов о жизни Гиппократа способствовали искажению образа этого врача, сделали из него идеальную, мифическую фигуру, аналогичную фигуре Гомера. Как показывают на острове Хиос место, где учил Гомер, так в Косе любуются «платаном Гиппократа». И если поэмы Гомера издавна считались началом поэзии, то труды Гиппократа рассматривались как краеугольный камень медицинского научного здания. Эти тексты, изучаемые непосредственно или с помощью многочисленных комментариев, питали медицинскую теорию и практику до середины XIX века. Знаменитую же клятву Гиппократа и сегодня дают студенты медицинских факультетов во время защиты дипломов.

Можно было ожидать, что за чрезмерным легковерным почитанием последует сомнение как в самой личности Гиппократа, так и в сути трудов, которые античность оставила нам под его именем. Можно было думать, что с момента, когда научный прогресс повел медицину новыми путями, врач из Коса после вознесения до небес опустится в «каменный мешок» Истории. Но этого не произошло. Благодаря своим трудам и многочисленным исследованиям этих трудов Гиппократ принадлежит истории науки. Более того, он начинает занимать важное место в истории классической Греции благодаря исследованиям специалистов по античности, филологов, историков и философов. Его биография и творчество являются неоценимым свидетельством быта, литературы и мысли века Перикла — так же, как свидетельства историка Фукидида, автора трагедий Еврипида и философа Платона. Они были его современниками и черпали из его творчества различные сведения, которые, каждый по-своему, применяли и перерабатывали. Вероятно, все шестьдесят дошедших до нас произведений не могли быть полностью написаны ни самим Гиппократом, ни даже его учениками. Некоторые трактаты имеют другое происхождение или являются более поздними. Но все это творчество, несмотря на видимые противоречия, связано единством Гиппократовой мысли. Если и приходится отказываться от несбыточной мечты установить достоверно авторов этих обширных и разнообразных трудов, о них можно говорить как о врачах школы Гиппократа в широком смысле этого слова. По мере того как взаимно обогащаются исследования филологов и эпиграфистов, жизнь Гиппократа лишается нимба жизнеописаний святых.

Первая часть

ГИППОКРАТ АСКЛЕПИАД

Глава I

ГИППОКРАТ ИЗ КОСА

Гиппократ из Коса, Асклепиад. Так при жизни называли знаменитого врача, чтобы отличить его от других Гиппократов. Это имя было очень распространенным. Оно содержит два основных указания, одно из которых хорошо известно — это его родина. Другое неизвестно его семья, которая получила свое имя от Асклепия. Фактически Гиппократ провел только часть своей жизни на острове Кос, где он родился. Позже он обосновался в континентальной Греции, в Фессалии, мифической колыбели Асклепиадов, где и прожил до самой смерти. Но его имя навеки связано именно с Косом, местом рождения, где жили многие поколения его предков.

Следы Гиппократа на острове Кос

Турист, отправляющийся на остров Кос по следам Гиппократа, вернется домой с иллюзорными впечатлениями. Сойдя на берег на восхитительной Платейя Платана недалеко от величественного замка Родосских Рыцарей, он увидит огромный платан, поддерживаемый античными колоннами, в тени которого, как говорят, сидел Гиппократ со своими учениками. Но даже если предположить, что этому почтенному дереву пять веков, как это сообщает Голубой Путеводитель по Греции, оно все равно моложе Гиппократа приблизительно на двадцать веков. Эта существенная разница не мешает тому, что миф продолжает жить до сих пор даже среди врачей, так как побеги этого дерева с мемориальными досками с большим или меньшим успехом были посажены в Новом Свете во время конгрессов по истории медицины, в частности в Венесуэле. Отправляясь затем в Музей Коса, турист слева от входа в ротонде увидит статую Гиппократа. Он найдет разъяснение в своем Голубом Путеводителе, правда, менее категоричное: «Статуя конца эллинистического периода, созданная по классическому оригиналу, который, возможно, изображал Гиппократа». Атрибутика, вне всяких сомнений, ложная, так как голова, покрытая волосами, не может соответствовать голове врача, который был совершенно лысым по свидетельству биографов. Он был изображен лысым на монетах Коса римской эпохи, и его голова аутентифицирована двумя греческими буквами IП, инициалами Гиппократа по-гречески. Потом турист отправится к расположенному в нескольких километрах от современного города храму Асклепия, откуда ему откроется обширная панорама долины до самого моря. Когда на одной из промежуточных террас он увидит руины бассейнов и источников, служивших для лечения больных, съезжавшихся со всей Греции для исцеления, он представит, как Гиппократ лечит своих пациентов. Тем более что на красивых билетах, проданных ему у входа, изображена фальшивая статуя Гиппократа, которую он видел в музее. Но до настоящего времени раскопки не обнаружили ничего, что было бы старше IV века до н. э. Следовательно, нет уверенности, что Гиппократ знал этот Асклепийон, и ничто нам не говорит о том, что он был жрецом Асклепия. Наконец, вернувшись в город Кос и бродя по улице имени Гиппократа, где торговцы предлагают бюсты отца медицины, турист вообразит, что ходит по той же земле, что и он. Это не так. Современный город Кос, расположенный на краю острова, застраивался не на месте классического города, а многочисленные античные мраморные глыбы, использованные для стен замка Родосских Рыцарей, ведут свое происхождение из эллинистического и римского города, основанного в 366/365 годах. Именно тогда жители Коса покинули это место из-за междоусобных распрей. Их город назывался Асгипалайя («Старый город») и был расположен в другом конце острова, на юго-западе. Это место называлось Палация и находилось недалеко от современного города Кефалос. Это великолепный, хорошо защищенный рейд, где расположился Средиземноморский Клуб! На вершине акрополя можно еще и сейчас увидеть следы укреплений и мраморные глыбы древнего храма, использованные для строительства ныне заброшенной часовни Панацианская Панагия. Вдали видны руины храмов и театра IV века до н. э. Еще не обнаружена надпись, доказывающая, что именно там жила семья Гиппократа и находилась его школа. Но систематические раскопки в этом месте не проводились.

По иронии судьбы, не турист, жаждущий найти следы Гиппократа, видит пейзажи его детства, а тот, кто приехал в Средиземноморский Клуб за морем и солнцем. Один уедет, думая, что повидал реликвии, другой повидал, но не знает этого. Единственный сувенир в память о Гиппократе, который привезет образованный турист — это фотография мозаики музея, изображающей старого Гиппократа, встречающего вместе с жителем Коса юного бога Асклепия, высаживающегося на остров. Но эта мозаика римской эпохи (II или III века н. э.) ничего нам не говорит о реальном человеке. Только исторические свидетельства позволяют приподнять покров тайны и представить истинного Гиппократа.

Гиппократ в глазах своих современников

В отличие от Гомера, который остается для нас персонажем из легенды, Гиппократ — личность историческая, о которой у нас есть древние литературные свидетельства неоценимого значения, а именно — свидетельства его молодого современника Платона. В своем диалоге о юности, озаглавленном «Протагор», по имени знаменитого софиста, прибывшего в Афины для чтения публичных лекций, Платон выбирает в качестве персонажа молодого афинянина по имени Гиппократ, взволнованного по поводу прибытия софиста. Сократ обращается к этому Гиппократу и с помощью своего майевтического метода добивается, чтобы тот объяснил, чего он ждет от учения Протагора. Для этого Сократ заставляет его поразмыслить:

— «Предположим, тебе пришла мысль пойти к твоему тезке Гиппократу из Коса, Асклепиаду, и предложить ему деньги, чтобы он занялся тобой. В качестве кого он принял бы твои деньги?» — «Я ответил бы, — сказал он, — в качестве врача». — «А кем бы ты сам хотел тогда стать?» — «Врачом. — А если бы ты задумал пойти к Поликлету Аргивскому или Фидию Афинскому, предлагая им деньги, чтобы они тобой занялись, и тебя спросили: в каком качестве Поликлет и Фидий примут эти деньги? Что бы ты ответил?» — «Я бы ответил: в качестве скульпторов». — «А ты сам кем бы хотел стать в этом случае?» — «Конечно, скульптором».

Предполагают, что сцена этого диалога, написанная Платоном в начале IV века до н. э., происходила гораздо раньше, около 430 года. Это упоминание свидетельствует, однако, что в конце V века учение врача Гиппократа было известно, и в глазах своих современников он уже считался парадигматическим представителем медицинского искусства, как Поликлет и Фидий в искусстве скульптуры. Следовательно, Гиппократ — самый известный врач века Перикла.

Платон в своих диалогах о зрелости второй раз упоминает Гиппократа в «Федре». «Сократ стремится дефинировать настоящее искусство риторики. По его мнению, это искусство предполагает знание не только самих речей, но также и психологии публики, которую нужно убедить. Сократ спрашивает Федра о методе, которому нужно следовать, чтобы узнать психологию или «науку о душе»:

«Сократ: Как ты думаешь, можно ли узнать природу души, не зная природу всего?

Федр: Если верить Гиппократу из семьи Асклепиадов, без этого метода невозможно узнать даже тело.

Сократ: Что ж, друг мой, он сказал это с полным правом. Однако нужно изучить, согласуется ли с Гиппократом разум.

Федр: Согласен.

Сократ: Тогда что касается природы, изучи, что могут сказать Гиппократ и истинный разум».

Этот отрывок подтверждает предшествующий и уточняет его. Врач из Коса был известен в Афинах не понаслышке. Имелось точное представление о его учении, хотя Гиппократ никогда не жил и не преподавал в этом городе. Итак, свидетельство обнаруживает значимость Гиппократовых идей и одновременно воздействие медицинской мысли на интеллектуальную историю Греции классической эпохи. Философ может сослаться на идеи врача. Медицина, наука о теле, могла служить моделью для философии, науки о душе.

Неудивительно, что еще один философ, Аристотель, сорок лет спустя упоминает Гиппократа. У Аристотеля тем более были причины знать Гиппократа и его труды, так как он сам был сыном врача и рекомендовал философу приобщиться к медицине. В своей «Политике» он приводит Гиппократа в качестве примера человека, превосходящего скорее своей наукой, а не ростом.

«Можно сказать, что Гиппократ высок не как человек, а как врач, которого любой может превзойти ростом».

В этом коротком упоминании имя Гиппократа не сопровождается уточнениями о его родине и семье, которые были еще необходимы у Платона. Это доказательство неоспоримой известности.

Для среднего же афинянина V века имя Гиппократа само по себе не ассоциировалось с врачом. На это указывает театральная пьеса Аристофана. Какое-то время думали, что афинский комедиограф намекает на «Клятву» Гиппократа в следующем отрывке из «Женщин на празднике Фесмафорий»:

«Еврипид: Клянусь Эфиром, жилищем Зевса!

Родственник: А почему не домочадцами Гиппократа?

Еврипид: Значит, я клянусь всеми богами без исключения».

В XIX веке считали, что «домочадцы Гиппократа» означало «братство врачей» из Коса и что Аристофан еще раньше Платона упоминал о его учении, в частности о «Клятве» Гиппократа. В действительности же упоминание было более прозаическим. Речь идет о сыне одного афинского военачальника по имени Гиппократ, племяннике Перикла: он был известен всему городу своей глупостью и уже высмеян Аристофаном в «Облаках».

Между «Женщинами на празднике Фесмафорий» Аристофана и «Политикой» Аристотеля — почти век. Слава Гиппократа, очевидная еще при жизни, возросла после смерти до такой степени, что затмила всех других Гиппократов и не только политиков, но и другого ученого, его современника, математика Гиппократа из Хиоса.

Эти древние свидетельства философов Платона и Аристотеля подтверждают историческое существование Гиппократа, его семейные и географические связи, общеизвестность его учения при жизни и величие его славы после смерти.

Другие свидетельства о жизни Гиппократа

Другие свидетельства менее скупы на подробности жизни Гиппократа, но они более поздние и потому не равнозначны первым по ценности.

В самом творчестве, сохранившемся под его именем, многие тексты дают биографические сведения. Большинство из них, особенно «Письма», адресованные Гиппократу или написанные им самим, следует использовать с большой осторожностью. Эта эпистолярная литература датируется эпохой между I веком до н. э. и I веком н. э. События из жизни Гиппократа, которые она излагает, или мысли, которые она ему приписывает, вызывают сомнения. Например, в одном из писем, затрагивающем гипотетические отношения Гиппократа с философом Демокритом из Абдеры, обвиненном соотечественниками в безумии, говорится, что врач из Коса, приглашенный жителями Абдеры для лечения философа, перед отъездом рассказывает своему другу Филопемену вещий сон, который ему был послан Асклепием, и в заключение говорит:

«Я не отвергаю сны, особенно те, которые содержат предсказание. Медицина и пророчество — близкие родственники, потому что Аполлон, общий отец этих искусств, — также наш предок, ведающий болезнями, которые есть и которые будут, исцеляющий нынешних больных и больных будущих».

Эта вера в тесную связь между медициной и пророчеством не согласуется с древними трактатами Гиппократа, где медицинский прогноз основывается только на наблюдении и здравом смысле, и ничего не сказано об Аполлоновом пророчестве.

Тем не менее не следует полностью отвергать эту эпистолярную литературу. Многие отрывки могут опираться на более древнюю традицию, более ранние свидетельства которой исчезли.

Выберем один пример из сборника этих писем, посвященных отношениям Гиппократа и Демокрита. Жители Абдеры прибыли, чтобы официально пригласить врача для лечения философа. Ответ Гиппократа начинается так: «Гиппократ приветствует сенат и народ Абдеры. Ваш согражданин Амелесагор прибыл на Кос. Это было в день обновления жезла и ежегодного праздника, который, как вы знаете, собирает всех нас в пышном шествии до кипарисов. По обычаю во главе его идут те, кто породнен с богом».

Подробности этого религиозного праздника в храме Асклепия Косского так детальны, что они привлекли внимание историков. Каждый год обновлялся жезл культовой статуи. Пышная процессия поднималась в священную кипарисовую рощу. Во главе ее шли родственники бога, то есть семья Асклепиадов, к которой принадлежал Гиппократ. Конечно, нет оснований утверждать, что этот ритуал существовал во времена Гиппократа, но также нет оснований это отрицать.

Многие с большим скептицизмом относятся к трудам, приписываемым Гиппократу, которые содержат сведения о его жизни и историю его семьи с тех пор, как Эмиль Литтре без разбора отнес все эти тексты к легенде. Если «Письма» явно содержат поздние биографические элементы, то другие труды заслуживают большего доверия. Особенно это относится к «Пресбевтику» или «Посольской речи». Считалось, что эту речь произнес Фессал, сын Гиппократа, перед собранием афинян во время распрей между островом Кос и Афинами в конце V века. Она содержит много подробных сведений, часть которых нашла подтверждение в относительно недавних эпиграфических находках.

Кроме трудов Гиппократа, самым известным биографическим свидетельством является «Жизнь» Гиппократа Сорана. Эта короткая биография является каноническим источником — она фигурирует во главе рукописей и старых изданий Гиппократа. Традиционно приписываемая Сорану из Эфеса, врачу I–II века н. э., эта биография использует более древние источники, среди которых следует выделить труды Эрастофена из Кирены, который в эллинистическую эпоху был директором Александрийской библиотеки.

Вторая биография Гиппократа обычно называется «Брюссельской биографией», так как она сохранилась в архивах Брюссельской библиотеки. Она менее известна и была обнаружена только в начале века. Речь идет об анонимной и неполной рукописи, написанной на народной латыни. Но она не лишена интереса там, где дает некоторые новые указания, которых нет у Сорана.

Кроме того, некоторые сведения о Гиппократе можно получить в энциклопедических статьях византийской эпохи, а именно в статье «Кос» Стефана Византийского и в статье «Гиппократ» Суды (X век) и, наконец, в рифмованной заметке эрудита периода Комменов — Иоанна Цецеса в его «Хилиадах» (XII век).

Ко всему этому, безусловно, нужно добавить многочисленные упоминания о Гиппократе в обширных трудах врача Галена, большого почитателя и комментатора Гиппократа. Они написаны во II веке н. э. В одном из его трактатов, озаглавленном «Превосходный врач является также и философом», имеются многочисленные упоминания о жизни Гиппократа.

После критического анализа существующих источников выявляются факты жизни Гиппократа и его семьи, иногда достоверные, иногда вероятные. В любом случае важно представить, как сами древние видели и переживали свое прошлое. Граница между легендой и историей для них была не такой четкой, как для нас.

Рождение и происхождение Гиппократа

Семья Асклепиадов

Гиппократ родился на Косе, острове с ионическим диалектом, в первый год восьмидесятой олимпиады, то есть в 460 году до н. э. От местного эрудита, некого Сорана из Коса, изучавшего архивы острова, точно известен даже день его рождения. Гиппократ родился 27 дня дорийского месяца Агриана — на Косе это восьмой месяц календаря — при «монархии» Абриада.

Гиппократ принадлежит к косской ветви семьи Асклепиадов по мужской линии, что стало привычной формулировкой как в его трудах, так и в эпиграфике Коса.

Необходимо уточнить, что понимать под «Асклепиадами». Это имя часто употреблялось для обозначения врачей вообще, так как их искусство находится под покровительством Асклепия, бога медицины классической эпохи. Так, в «Пиршестве» Платона афинский врач Эриксомах говорит о «нашем предке Асклепии, основателе нашего искусства». Сначала это имя имело более узкий и более конкретный смысл. Оно обозначало двух сыновей Асклепия — Пода-лира и Махаона, а также их потомков, то есть знатную семью, якобы происходящую по прямой линии от бога. Это основополагающее различие, которым иногда пренебрегают современные историки и филологи, но хорошо известное эпиграфистам, было четко определено византийцем Цецесом: «В прямом смысле этого слова Асклепиадами называются те, чей род восходит к этому происхождению (то есть к Асклепию), будь они врачи, как Гиппократ, или занимайся другой деятельностью. Но из-за распространения ошибочного употребления всех врачей называют Асклепиадами, потому что они занимаются этим искусством».

Как все знатные аристократические семьи, Асклепиады (в узком значении этого слова) бережно хранили традиции своей именитой генеалогии, которые передавались устным путем из поколения в поколение. По этой традиции семья Гиппократа принадлежит к Асклепиадам, потомкам Подалира. Предок-основатель всей семьи, Асклепий, во времена Гомера еще не был богом, а был правителем Трикки в Фессалии. Он славился своими медицинскими познаниями, полученными от кентавра Хирона. Он послал на Троянскую войну двух своих сыновей — Подалира и Махаона, тоже врачей. Профессия уже передавалась младшим поколениям семьи. Достойные сыновья своего отца, во время похода Подалир и Махаон оказали неоценимые услуги ахейцам как воины, но особенно как врачи:

«Наши врачи, — говорит один герой «Илиады», — это Подалир и Махаон. Но этот последний, кажется, лежит в своей палатке; будучи раненым, он сам нуждается в первоклассном враче. Другой на поле боя смело выступает против жестокого бога троянцев Ареса».

Это по поводу Махаона Гомер вкладывает в уста одного из своих героев ставшие крылатыми слова:

«Один врач сам по себе стоит большого количества мужей».

Судьба этих двух сыновей Асклепия была хорошо известна грекам благодаря эпической литературе, дополняющей «Илиаду», которую называют «Киклическими поэмами».

Махаон был среди воинов, спрятавшихся в знаменитом коне, хитростью внесенном в Трою. Он погиб от ударов сына Телефа во время штурма города. Его прах был перевезен Нестором в Герению в Мессении. Там находилась его могила и храм, куда люди приходили исцелять свои недуги.

Подалиру повезло больше, потому что он выжил на войне. Но он столкнулся с большими трудностями, когда захотел вернуться домой, как и многие ахейские герои. Странствия Подалира не забросили его, как Одиссея, во владения какой-нибудь Калипсо или Цирцеи, но привели на побережье Малой Азии в Сирну, город в Карии, где он и обосновался. О его прибытии в Карию имеется подробная версия, изложенная Стефаном Византийским:

«Подалир, сбившись с пути (во время своего возвращения с Троянской войны), был спасен пастухом козьего стада и приведен им к Дамефу, царю Карии, дочь которого, упавшую с крыши, он лечил. Так как Дамеф был в совершенном отчаянии, говорят, Подалир спас ее, пустив кровь из обеих рук; восхищенный царь отдал ему в жены свою дочь и даровал ему Херсонес (в Кирии). Там Подалир основал два города: один — Сирну — в честь жены, а другой — в честь спасшего его пастуха».

Врач был спасен своим искусством. Версия, конечно, романтизирована, но она не обязательно такая же поздняя, как и ее источник. Потомки Подалира уехали как раз из этого города, Сирны, колыбели семьи Асклепиадов. Они разделились на две большие ветви. Одни поселились на небольшом острове Кос недалеко от азиатского континента. К этой ветви принадлежит Гиппократ. Другие же ушли с азиатского континента и обосновались в Книде, на полуострове прямо напротив Коса. Этот факт засвидетельствован очень древним источником, историком Феопомпом, который родился приблизительно тогда, когда умер Гиппократ.

Так как медицинская наука передавалась от отца к сыну, не удивительно, что результатом расселения семьи стало образование двух прославленных медицинских центров. Личность Гиппократа способствовала тому, что Кос затмил Книд. Была также и третья ветвь. Она обосновалась на острове Родос, но быстро исчезла. Гален упоминает эту историю в известном отрывке:

«Есть две семьи Асклепиадов, так как родосская ветвь угасла».

То же сообщает его современник Элий Аристид, который, ссылаясь на косское предание, говорит о поселении сыновей Асклепия и их потомков на Косе, Родосе и карийском побережье Книда. Единственным выдающимся потомком, имя которого он упоминает по этому случаю, является Гиппократ, величайший наследник искусства врачевания.

Согласно одним историкам, Гиппократ был девятнадцатым потомком, начиная с Асклепия, согласно другим — семнадцатым или девятнадцатым. Многие предлагают даже генеалогические древа, которые совпадают в целом, но расходятся в деталях. Самое полное — древо Иоанна Цецеса:

«Великий Гиппократ — семнадцатый потомок, начиная с Асклепия. После Троянской войны на материке напротив Родоса у Подалира, сына Асклепия, был сын Гипполох, от которого родился Сострат. У этого последнего был сын Дардан. От Дардана родился Крисамид, у которого был сын Клеомиттад. У него был сын Феодор. От этого сына родился другой Сострат. От этого Сострата родился Крисамид второй. От этого Крисамида в свою очередь родился второй Феодор, а от этого Феодора — третий Сострат, у которого был сын Небр. От этого последнего родился Гносидик, у которого был сын Гиппократ. От этого первого Гиппократа, сына Гносидика, родился сын Гераклеид. От него и Фанареты родился великий Гиппократ, который является вторым этого имени».

Даже если нельзя проверить достоверность этой родословной, она свидетельствует, что Гиппократ не был первым, кто прославил семью Асклепиадов.

Знаменитые предки

Когда он родился на Косе, его семья была уже известна: своими медицинскими познаниями и услугами, которые оказали члены семьи и в Греции, и на родине. Двое из Асклепиадов внесли особенно большой вклад в прославление семьи: один в IV веке, другой в V.

Самый знаменитый — это предок Гиппократа VI века Небр. Говорят, он играл большую роль в первой священной войне. Известно, что Греция вела много священных войн, названных так потому, что их целью был храм Аполлона в Дельфах. Первая война была в VI веке до н. э. Это был поход союзных народов — амфиктионов против жителей города Кризы с целью покарать их за святотатственное поведение. Согласно «Посольской речи», во время осады Кризы среди осаждавших разразился мор. Вот как Фессал, сын Гиппократа, рассказывает продолжение этой истории:

«Раздосадованные этой болезнью и сильно расходясь во мнениях, амфиктионы в конце концов обратились к богу (Аполлону Дельфийскому) и спросили у него, что им делать. Бог повелел им продолжать войну и пообещал, что они победят, если, пойдя на Кос, приведут себе в помощь сына оленя с золотом, причем срочно, чтобы жители Кризы между тем не завладели треножником в святилище храма; иначе город не будет взят. Услышав этот ответ, они отправились на Кос и рассказали пророчество. Когда люди Коса были озадачены и не понимали предсказания, встал человек. Он был по происхождению Асклепиад, один из наших предков, лучший врач своего времени. Звали его Небр. Этот человек заявил, что ответ оракула по имени подходит ему, «если правда, что бог действительно повелел вам прийти на Кос и привести себе на помощь сына оленя. Вот город Кос. Детеныш оленя называется nebras. Мое имя Небр. А какая же еще помощь является более неотложной для больного лагеря, чем помощь врача? Более того, вот что совершенно совпадает: я не думаю, что люди, превосходящие по богатству всех греков, получили бы приказ пойти в Кос, чтобы просить там золотую монету (chrysos). Эта часть ответа имеет в виду мою семью: Хриз — имя младшего из моих сыновей; во всех отношениях, как по силе, так и по совершенству души он выделяется среди своих сограждан, я вам говорю это как отец. Итак, что касается меня, если вы не решите иначе, я поеду сам и возьму с собой сына, оснастив за свой счет корабль в пятьдесят весел, чтобы оказать вам помощь сразу в двух делах».

Итак, отец и сын участвовали в осаде, где оба отличились. Отец отравил водопровод снадобьем, которое вызвало понос у осажденных. Сын погиб смертью героя, когда в первых рядах штурмовал крепостную стену города. Небр пользовался таким авторитетом, что его потомкам иногда давали имя Небрид:

«Гиппократ был из тех, кого называют Небридами. Небр был самым знаменитым из Асклепиадов, тем, кому высказала симпатию Пифия. От него родился Гносидик, от Гноси-дика — Гиппократ (дед), Эней и Подалир. От Гиппократа родился Гераклеид, от которого родился Гиппократ, самый знаменитый того времени, который оставил достойные восхищения труды».

Подвиги Небра и его сына продолжали жить не только в памяти. Они оставили осязаемые следы. Сын был погребен на ипподроме в Дельфах и получил право на общественный культ. Это было началом привилегированных отношений между Асклепиадами и дельфийским храмом. Асклепиады получили привилегию обращаться за советом к оракулу, пользуясь теми же преимуществами, что и иеромнемоны.

Гиппократ мог гордиться также еще одним предком, который оказал услугу родине век спустя во время первой мидийской войны. Речь идет о Гипполохе, четвертом потомке, начиная с Небра. Сын Гиппократа Фессал тоже мог гордиться двумя предками, прославившимися при этих обстоятельствах. Его предок по матери — Кадм — был видным политическим деятелем. Гиппократ, выходец из знатной аристократической семьи, взял себе жену, предки которой тоже были выдающимися.

Остров Кос во время первой мидийской войны пережил один из самых мрачных моментов своей истории. Вся прибрежная полоса Малой Азии, включая близлежащие острова, была населена греческими колонами, живущими в относительном согласии с персидским государством, которому они платили дань. Однако в начале V века эти города во главе с Милетом попытались освободиться от персидского ига. Этот мятеж, мгновенно подавленный Дарием, который в отместку разрушил Милет, был поводом первой мидийской войны. Дарий организовал карательный поход против Греции, поддержавшей этот мятеж, в частности против Афин и Эретрии — самых активных пособников ионийского восстания. Перед началом похода персидский царь попросил у греческих городов предоставить ему корабли. Эти города стояли тогда перед жестоким выбором: согласиться на сотрудничество в войне против своих братьев по крови или отказаться идти с персами, что было чревато серьезными последствиями. Согласно «Посольской речи», Кос выбрал второе. Дадим слово Фессалу, сыну Гиппократа:

«Когда Великий Царь с персами и другими варварами участвовал в походе против тех греков, кто не давал воду и землю, наша родина (Кос) сделала выбор: лучше умереть со всем своим народом, чем взяться за оружие и послать морскую экспедицию против вас (афинян) и тех, кто был за вас. Она (Греция) отказалась с благородным великодушием, достойным наших предков, которые называли себя рожденными от земли и Гераклидов (потомков Геракла).

Было решено, что все покинут укрепленные пункты острова — их было четыре — и укроются в горах, чтобы там искать спасения. Но какие же тяжкие несчастья нам были при этом уготованы! Опустошенная земля, свободные люди, обращенные в рабство или преданные смерти, город и другие укрепления, так же как и храмы, обращенные в пепел. Более того, дочери Лигамида Артемизе на основании отцовских распрей было отдано все, что осталось, чтобы она взяла это, как в сеть.

Однако, судя по всему, мы не были покинуты богами. Начались сильные бури, корабли Артемизы подверглись риску погибнуть (а многие действительно погибли), а ее армия стала мишенью для молний, тогда как на остров они обрушивались редко. Рассказывают даже, что призраки героев являлись женщине. Испуганная всем этим, она отказалась от своих непоправимых деяний и приняла горькие условия, слишком горькие, чтобы о них рассказывать. Поэтому умолчим о них.

Здесь я приведу в пользу моих предков еще одно достоверное событие, которое доказывает, что люди Коса по своей воле не поднимали оружие ни против вас, ни против спартанцев и других греков, хотя многие из тех, кто живет на островах Азии, присоединились к варварам в войне без всякого принуждения. Вот это событие: во главе города были тогда Кадм и Гипполох. Достоверно известно, что Кадм и Гипполох — мои предки. Кадм, который был автором плана — со стороны матери, а Гипполох — Асклепиад, четвертый, начиная с Небра. Мы — Асклепиады по мужской линии. Вот еще один подвиг, который нужно занести в актив моих предков».

Итак, согласно «Посольской речи», предок Гиппократа Гипполох и предок его жены Кадм в начале V века занимали выдающееся место в политической жизни Коса. Они играли решающую роль в сопротивлении жителей в тот момент, когда персы требовали от них снарядить корабли для участия в походе.

Этот мятеж Коса против Персии, должно быть, произошел в 490 году, когда азиатский флот, выступив из Киликии по направлению к Самосу, шел вдоль берегов острова Кос. Удивительно, что Геродот, историк мидийских войн, хорошо знавший регион, так как родился в соседнем городе Галикарнасе, ничего не говорит об этом кризисе в истории Коса. Но это умолчание хМожно объяснить местным соперничеством между Косом и Галикарнассом. Царица Галикарнаса Артемиза представлена в малопривлекальном свете источником косского происхождения. Геродот же не скрывает своего восхищения этой энергичной женщиной, которая правила городом с детства, и превозносит ее отвагу, когда она через десять лет сражалась на море в битве у Саламина в рядах варваров.

Несмотря на умолчание историка, в его труде можно найти косвенное подтверждение факта косского мятежа.

Геродот после поражения варваров у Платей в 480 году упоминает о случае с богатой наложницей одного перса, которая вся в золоте пришла просить помощи у спартанского вождя Павсания, восклицая:

«Царь Спарты, спаси меня, твою просительницу, от плена и рабства, ты, который уже оказал мне услугу, уничтожив могущество этих людей, которые не признают ни демонов, ни богов. Моя семья из Коса, я — дочь Гегеторида, сына Антагора. Перс силой похитил меня из Коса и держал в плену».

Эта история символична для свободолюбивых греков Азии, которых не удалось совратить варварским золотом. Но горестные слова этой женщины из знатной семьи Коса становятся понятнее, если их сопоставить с тем, что нам говорит «Посольская речь» о репрессиях персов после косского мятежа, о поджогах храмов и обращении в рабство свободных людей. Возможно, что вследствие именно этого косского мятежа 490 года дочь Гегеторида стала вдали от родины наложницей перса Фарандата, сына Теаспида.

Несмотря на отчаянное сопротивление жителей Коса, остров вскоре попал под иноземное иго. Геродот отмечает, что во время второй мидийской войны 480 года власть Артемизы распространялась не только на Галикарнас, но и на три соседних острова: Кос, Нисирос и Калимнос.

Что же стало с виновниками мятежа? Кадм, оставив жену и детей на Косе, предпочел покинуть родину вместе с группой сограждан. Он отправился на Сицилию, где продолжал играть видную роль сначала в Занкле, а потом у Гелона в Сиракузах, где был доверенным лицом этого правителя во время второй мидийской войны. Нам ничего не известно о судьбе предка Гиппократа Гипполоха, который, видимо, остался на родине.

Когда двадцать лет спустя после второй мидийской войны на Косе родился Гиппократ, воспоминания о героическом поведении его предков должны были быть еще живы. После морского поражения персов у мыса Микале (479 год) Кос наконец освободился от персидского ига. С тех пор город вошел в афинскую конфедерацию, основанную главным образом для того, чтобы препятствовать возобновлению персидского владычества. Он платил ежегодную дань Афинам.

Гиппократ — потомок Геракла

Гиппократ вел свое происхождение не только от Асклепия, но и от Геракла. Он был одновременно и Асклепиадом, и Гераклидом. Биографы по-разному объясняют это родство с Гераклом. Один изолированный источник сообщает, что Асклепиады были также и Гераклидами, потому что у Асклепия было два сына — Подалир и Махаон — от Эпионы, дочери Геракла. Исходя из этого, можно понять имя отца Гиппократа «Гераклеид», означающее «потомок Геракла». Но самая распространенная версия — что Гиппократ был Асклепиадом по отцу и Гераклидом по матери. Его мать — дочь Фенарета.

Биографов часто подозревают в вымысле даже тогда, когда они цитируют свои источники. Надписи порой подтверждают то, что могло бы показаться недостоверным. Эта претензия на происхождение одновременно от Асклепия и от Геракла подтверждается двумя жителями Коса в двух надписях римской эпохи, найденных на Косе. Одна упоминает о «потомке Асклепиадов и Гераклидов», другая о «потомке Асклепия с одной стороны и Геракла с другой». Эта последняя формулировка ясно дает понять, что если человек носит имя Асклепиад, это не значит, что он автоматически является Гераклидом.

Вызывает улыбку, когда «Жизнь» Гиппократа Сорана уточняет, что «Гиппократ был двадцатым потомком, начиная с Геракла и девятнадцатым, начиная с Асклепия». Но вторая надпись тоже уточняет, что врач из Коса является «потомком Асклепия в тридцать пятом колене». Значит, такие расчеты не являются выдумкой биографов. Они являются частью истории рода, какой она отстаивалась самими аристократическими семьями. Другое дело, что эта история кажется легендарной. Аристократические семьи в нее верили, и запечатлевали свою генеалогию в надписях, предназначенных для всеобщего чтения.

Образование Гиппократа

Происходящий из вдвойне знаменитого рода, Гиппократ, которому родители дали имя деда, получил образование, обычное для ребенка из аристократической семьи.

Его будущее было предопределено семейной средой, потому что медицинские знания в ней передавались от отца к сыну.

Асклепий, родоначальник семьи, передал искусство врачевания своим сыновьям Подалиру и Махаону. С тех пор эта преемственность медицинских знаний у Асклепиадов никогда не прерывалась — и до и после разделения семьи на две ветви. Как мы уже видели, в косской ветви, согласно «Посольской речи», самым знаменитым врачом своего времени был Небр.

Сын и внук врача, Гиппократ получил медицинское образование непосредственно в семье. Обучение было преимущественно устным и практическим. «С малых лет дети учились от своих родителей делать вскрытие, как читать и писать», — говорит Гален в своем трактате «Анатомические операции». В медицине устное обучение вкупе с практикой было более удобным, чем письменное. «Трудно, — заявляет автор Гиппократова труда «Суставы», — точно изложить письменно каждый операционный прием; нужно, чтобы читатель составил себе представление о том, что написано». Тем не менее Гиппократ в своем обучении мог воспользоваться также и письменной традицией, принадлежащей семье. Дед Гиппократа, как говорят, написал работу по медицине, возможно, по хирургии.

Обучался ли Гиппократ вне семьи? Некоторые свидетельства утверждают, что он был также учеником врача Геродика, софиста Горгия из Леонтии и философа Демокрита из Абдеры. Все это маловероятно. Но эти указания ценны тем, что напоминают: образование хорошего врача в античности не ограничивалось знанием организма человека. Оно несомненно включало риторику и, вполне вероятно, философию, как знание Вселенной.

Относительно древняя легенда об образовании Гиппократа утверждает, что он изучал медицину с помощью рассказов об исцелении, записанных на стелах храма Асклепия в Косе. Действительно, греческий географ Страбон пишет: «Рассказывают, что Гиппократ преимущественно использовал методы лечения, которые были обетами следовать предписаниям о режиме».

Эти сведения известны также благодаря трудам на латинском языке: Плиний Старший в I веке н. э., описывая в своей XXIX книге «Естественной истории» историю медицины, приводит недоброжелательную версию, которую он нашел у Варрона:

«Во время Троянской войны в эпоху, когда источники были более достоверными, медицина уже была блестящей, но она ограничивалась лечением ран. Удивительно, что продолжение ее истории затерялось во мраке вплоть до Пелопоннесской войны. Именно тогда искусство было извлечено из небытия Гиппократом, родившимся на острове Кос, самом знаменитом и самом могущественном острове, посвященном Эскулапу.

Существовал обычай, по которому выздоровевшие больные записывали в храме этого бога лечение, их исцелившее, чтобы потом можно было его использовать в аналогичных случаях. Говорят, что Гиппократ обнаружил эти надписи и, согласно общепринятому (благодаря Варрону) мнению, спалив храм, с помощью этих документов основал вид медицины, названной клинической. С тех пор больше не существовало пределов наживы от этой профессии».

Недоверие римлян к греческой медицине объясняет использование этой легенды о поджоге храма. Но что же можно думать о предании, засвидетельствованном как греками, так и римлянами, согласно которому Гиппократ изучил медицину в храме Асклепия на Косе? Вероятно, это предание возникло благодаря развитию жреческой медицины в Асклепийоне эллинистического города Коса после Гиппократа. Хотя археологи не обнаружили в этом храме стелы такого рода, достоверно известно, что в эллинистическую эпоху медицинские надписи существовали. Плиний Старший сообщает, что составленный в стихах знаменитый рецепт против ядовитых животных был высечен на камне в храме Эскулапа города Коса. Но то, что было принято в эллинистическую эпоху, было необязательно для классической.

В большом храме на востоке острова не было обнаружено никаких археологических следов, датируемых ранее IV века. В любом случае Гиппократ жил в то время, когда город был еще на западе острова, и нужно думать, что храм Асклепия, где он мог бы прочесть медицинские надписи, был храмом в Астипалее. Культ Асклепия был там эпиграфически засвидетельствован. Однако и там не обнаружили ни одной медицинской стелы. Единственные известные стелы найдены в храме Асклепия в Эпидавре. Чудесные исцеления, о которых они сообщают, не имеют ничего общего с Гиппократовой медициной. Рациональная медицина Асклепиадов не вышла из храмов Асклепия. Если и существует такая версия о медицинском образовании Гиппократа, то ее, вероятно, распространили жрецы Асклепия, чтобы обратить в свою пользу славу великого врача из Коса.

Жена и дети Гиппократа

После обучения в семейном кругу Гиппократ сначала занимался врачеванием на своем родном острове, где он женился. Биографы не сохранили имени его жены. Она принадлежала к знатной семье. Как мы уже упоминали, ее предком был Кадм из Коса, правитель острова в эпоху первой мидийской войны. От их брака родилось трое детей: два сына, Фессал и Дракон, которых Гиппократ в соответствии с семейной традицией приобщил к медицине, и дочь. Отсутствие информации о дочери компенсировалось воображением поэтов и рассказчиков. Ее образ породил византийскую легенду, которая была привезена во Францию крестоносцами и воспроизведена в средневековом рассказе Жана де Мандевилля. Волшебством превращенная в дракона, дочь Гиппократа «живет в тайнике под сводами древнего замка на острове Кохос», принцем и повелителем которого является Гиппократ. Чтобы обрести свой прежний облик, она ждет там поцелуя рыцаря. В действительности жизнь дочери Гиппократа прошла благополучно в Астипа-лее, где она вышла замуж за врача Полибия, ученика своего отца.

Гиппократ из Коса и Демокрит из Абдеры

Гиппократ достиг известности уже в первый период своей карьеры — на Косе. Согласно его биографам, он был приглашен городом Абдерой, расположенном на фракийском побережье напротив острова Тасоса, для лечения философа Демокрита, которого жители Абдеры считали сумасшедшим.

Эта история есть в собрании «Писем» в форме короткого романа, сюжет которого использовал Лафонтен в своей басне «Демокрит и абдеритяне» (VIII, 26). Этим романом наслаждался дед Стендаля, да и сам Стендаль.

Получив приглашение абдеритян, приведенных в отчаяние мнимым безумием философа, который над всем смеялся, Гиппократ начал приготовления. Он попросил приехать своего друга Дионисия из Галикарнасса, чтобы он в его отсутствие присматривал за домом (и женой!). Своего друга Дамагета с Родоса он попросил одолжить ему корабль, чтобы отправиться в Абдеру, и, наконец, обратился к своему другу, травнику Кратеву, чтобы тот дал ему необходимые для лечения растения. В Абдере его должен был встретить Филопемен.

Закончив приготовления, после удачного плавания Гиппократ прибыл в Абдеру, где весь народ, погруженный в скорбь, ждал его. Он сразу же отправился к Демокриту, которого встретил сидящим под платаном, у ручья, среди книг и животных, которых он вскрывал. Философ как раз писал сочинение… о безумии! Врач обнаружил, что его смех был не симптомом безумия, а признаком мудрости. На самом деле Демокрит смеялся над безумием людей. Врач и философ знали друг друга понаслышке. После этой встречи они прониклись огромным взаимным уважением.

Есть ли в этой легенде доля правды? Узнать это невозможно. Единственное, что мы знаем — Гиппократ и Демокрит были современниками, и Гиппократ и его ученики действительно лечили больных в Абдере.

Приглашение персидского царя

Слава врача из Коса распространилась не только по Греции; она также достигла варварского мира.

Персидский царь Артаксеркс I, сын Ксеркса, решил воспользоваться услугами Гиппократа, чтобы положить конец мору, обрушившемуся на его армию, и который не удавалось остановить. Великий Царь через одного из своих наместников сделал заманчивое предложение.

Вот письмо, которое, как считается, послал Гиппократу Гистан, наместник Геллеспонта:

«Артаксеркс, великий царь, нуждаясь в тебе, послал к нам нарочных, приказав дать тебе в изобилии серебра, золота и всего остального, что тебе нужно и чего ты желаешь, и доставить тебя как можно скорее. Он сказал, что тебе будут оказываться те же почести, что и знатнейшим из персов. Явись же без промедления».

Нет ничего неправдоподобного в том, что великий царь Артаксеркс призвал грека. Его дед Дарий когда-то уже оценил услуги одного греческого врача. Традиционно придворными врачами персидских царей были египтяне. С самой ранней античности египетские врачи действительно считались самыми искусными в мире. Именно к ним обратился Дарий, когда, спрыгнув с лошади, вывихнул ногу. Но они, как сообщает Геродот, слишком грубо вправили ногу и увеличили страдания; семь ночей подряд царь не мог спать. Вот тогда, узнав о присутствии среди пленников греческого врача — речь идет о Демокеде из Кротоны, — Дарий велел его позвать и заставил себя лечить.

«Используя греческие методы лечения, — говорит Геродот, — и чередуя применение мягкости и силы, Демокед сделал так, что царь снова обрел сон, и вскоре вернул ему здоровье, тогда как царь больше не надеялся полностью пользоваться своей ногой».

Некоторое время спустя Демокед в полной мере показал свой талант, когда лечил царицу Атоссу от нарыва на груди.

Правда, Демокед был придворным врачом персидского царя не по доброй воле, и ему удалось хитростью вернуться на родину в Кротону на юге Италии, где он женился на дочери знаменитого борца Милона Кротонского. Он бесспорно способствовал привлечению внимания персидских владык к достоинствам греческих врачей. Многие из них впоследствии были придворными врачами.

Именно в царствование Артаксеркса I при персидском дворе был греческий врач, уроженец Коса, по имени Аполлонид, который был старше Гиппократа. Жизнь этого Аполлонида может служить примером блеска и невзгод судьбы придворных врачей. Он долгие годы жил при дворе царя, где, очевидно, почитался наравне с первыми из персов, как это обещал Гиппократу Артаксеркс. Ему были особенно признательны за спасение Мегабиса, когда тот был тяжело ранен в битве при подавлении заговора против Артаксеркса в начале его царствования. Но тридцать лет спустя его настиг ужасный конец, так как он осмелился соблазнить после смерти Мегабиса его жену Амитиду, сестру Великого царя. Правда, Аполлонид злоупотребил своим положением врача: влюбившись в Амитиду, он воспользовался ее болезнью (заболеванием матки), сказав ей, что она восстановит здоровье, если будет иметь интимные отношения с мужчинами; так он стал ее любовником. Но женщина продолжала угасать. Тогда она прекратила отношения с врачом и, поскольку умирала, рассказала все своей матери Амистриде. Та с согласия Артаксеркса на два месяца привязала Аполлонида к пыточной доске, потом, когда дочь умерла, закопала его живым. Аполлонид нарушил одно из основополагающих правил Гиппократовой морали: «В какой бы дом я ни зашел, — говорит «Клятва», — я вхожу туда для пользы больного, остерегаясь всякого своевольного или развратного поступка, особенно от совращения женщин и мальчиков». В оправдание врача нужно сказать, что соблазненная женщина и ее мать славились своей распутной жизнью. Как видим, профессия придворного врача не всегда была безопасной.

История Аполлонида рассказана автором, которому можно верить. Это врач, который несколько лет спустя стал придворным врачом царя Артаксеркса (405–359 годы). Речь идет о Ктесии, молодом родственнике Гиппократа, принадлежавшем к книдской ветви Асклепиадов. Именно он вылечил рану, которую персидский царь получил от своего брата Кира Младшего в битве при Кунаксе (401 год). Но судьба Ктесия была более счастливой, чем у Аполлонида. Он вернулся на родину, где написал «Историю Персии» в двадцати трех книгах. В этом произведении он и рассказывает историю Аполлонида.

Это упоминание об Аполлониде Косском и Ктесии Книдском делает вполне вероятным тот факт, что Артаксеркс I пригласил Гиппократа приехать к нему. На это приглашение, переданное Гистаном, Гиппократ якобы ответил высокомерным отказом:

«Врач Гиппократ приветствует Гистана, наместника Геллеспонта. Передай царю мой ответ на письмо, которое ты мне прислал, написав, что оно от персидского царя. Как можно скорее отпиши ему, что у нас есть продовольствие, одежда, жилье и все, что нужно для жизни. Мне не подобает ни пользоваться щедростью персов, ни исцелять варваров от их болезней, так как они враги греков. Прощай».

Такое поведение Гиппократа долгое время истолковывалось как пример патриотизма и бескорыстия. Однако в римской среде оно могло быть использовано для оправдания недоверия к греческим врачам, которых считали ксенофобами. Действительно, Плутарх говорит по поводу ненависти Катона к грекам:

«Он ненавидел не только греков-философов. Он также не доверял тем из них, кто занимался медициной в Риме. Он, конечно, слышал об ответе Гиппократа Великому царю, который предложил ему большую сумму в талантах, если от согласится приехать к нему: «Я никогда не поступлю на службу к варварам, врагам греков». Катон утверждал, что все греческие врачи дали такую же клятву, и побудил своего сына остерегаться их всех».

Нет никаких оснований подвергать сомнению приглашение персидского царя и отказ Гиппократа, даже если текст ответа, приведенный в «Письмах» не является подлинным и даже если это событие похоже на легенду. Его отказ соответствует поведению его предка Гипполоха, который, согласно «Посольской речи», поднял мятеж против персов. Этот эпизод произошел, когда остров Кос, освобожденный от персидского владычества, входил в афинскую конфедерацию.

В конце XVIII и в начале XIX века этот поступок Гиппократа был еще знаменитым. В 1729 году он был изображен Жироде, «кисть которого всегда окуналась в лучшие литературные источники». На выставке 1846 года его картину заметил Бодлер: «Гиппократ, отвергающий дары Артаксеркса» доставлен из Медицинской школы, чтобы люди восхищались его великолепной композицией, превосходным исполнением и остроумными деталями».

Итак, первая половина жизни Гиппократа прошла на Косе, где он пользовался большой известностью, если верить эпизоду с Артаксерксом. Однако его карьера не принесла бы ему исключительной прижизненной славы, если бы он не покинул родной остров.

Глава II

ГИППОКРАТ-ФЕССАЛИЕЦ

Нередко врачи классической эпохи покидали место своего рождения или образования, чтобы сделать карьеру в одном или многих городах в качестве частных или общественных врачей.

Странствующий врач до Гиппократа

До Гиппократа самым известным примером был Демокед, сын Каллифона, уроженец Кротоны, в Южной Италии. Он считался лучшим врачом своего времени. Как уже было сказано, он успешно лечил царя Дария и царицу Атоссу. После блестящей медицинской карьеры он оказался пленником и рабом персидского царя. Его путь тщательно прослежен Геродотом:

«В Кротоне он плохо ладил со своим отцом, человеком очень раздражительным. Потеряв терпение, он ушел от него и отправился на Эгину. Поселившись на острове, он в первый же год превзошел всех врачей, хотя и был совершенно лишен инструментов и материалов для занятий своим ремеслом.

На второй год эгинеты попросили его стать общественным врачом с жалованием в один талант (60 мин или 6000 драхм). На третий год афиняне наняли его за сто мин, а на четвертый Поликрат привлек его за два таланта.

Вот так он попал на Самос. К тому же врачи Кротоны в значительной степени обязаны ему своей репутацией. В это время врачи Кротоны считались первыми в Греции, опережая врачей Кирены».

Вышедший из пифагорейской среды, откуда вышел также другой знаменитый врач (Алкмеон), Демокед был типичным странствующим врачом. Сначала он был частным врачом, затем общественным — на службе городов, потом стал придворным врачом греческого правителя. Его карьера в Греции была стремительной. За два года он удвоил свое жалование. Поликрат Самосский предложил ему вдвое больше того, что ему платил город Эгина.

Его дальнейшая жизнь была не слишком гладкой. Должность врача была сопряжена не только с выгодой. Когда Поликрат был предательски убит персом Ороитом, наместником Сард, Демокед был обращен в рабство, как многие иностранцы из свиты Поликрата. С этого времени он должен был доказывать свой талант врача. В Сардах он стал известным. Но Ороит тоже был убит по приказу Дария. Тогда Демокед вместе со свитой Ороита был перевезен в Сузы. Там он пребывал в неизвестности, пока, после неудачи египетских врачей, не вылечил ногу Дария. Тогда он не по своей воле стал придворным врачом.

В его распоряжении был большой дом, и он стал сотрапезником царя. Он воспользовался своим новым статусом, чтобы вызволить из нищеты своего бывшего товарища по рабству, эгейского прорицателя, который также был привлечен престижем двора Поликрата.

Его великодушие распространилось даже на неудачливых коллег. Он добился помилования для египетских врачей, которых Дарий собирался посадить на кол. Таким образом Демокед стал очень влиятельным лицом. Его искусство спасло его от рабства.

Хотелось бы иметь такие же точные сведения о карьере Гиппократа. К сожалению, те, которыми мы располагаем, достаточно отрывочны. Его карьера была более благополучной и менее романтичной, чем карьера врача из Кротоны.

Отъезд Гиппократа в Фессалию

Когда Гиппократ покинул Кос, причиной этому не было несходство характеров с отцом, как у Демокеда. К тому времени его родители уже умерли. Биографы приводят разные версии причин его отъезда.

Недоброжелательную версию не стоит принимать во внимание, хотя она восходит к относительно древнему источнику. Согласно работе Андреаса «Генеалогия медицины», Гиппократ уехал из Коса, потому что поджег Книдскую библиотеку. История поджога стала разменной монетой в биографии Гиппократа. По другой версии, он был обвинен в том, что поджег храм Асклепия в Косе после того, как воспользовался медицинскими надписями. Эти два предания ведут свое происхождение от недоброжелателей, обвиняющих Гиппократа в плагиате, внушающих, что знания великого врача — результат кражи, которую он хотел скрыть, уничтожив источники. Последняя история поджога, изложенная византийцем Цецесом, по-видимому, объединила две предшествующие версии. Гиппократ якобы был хранителем архива библиотеки Коса и изгнан за то, что сжег древние работы по медицине. Знания Гиппократа будто бы родились из пепла творений косской школы.

Все это не следует принимать слишком всерьез. Однако подобные версии свидетельствуют о существовании антигиппократовского течения, более раннего, чем недоверие римлян к греческим врачам. Определенная враждебность к Гиппократу существовала в Египте еще в эллинистическую эпоху. Она, по-видимому, проявлялась в окружении великого врача Герофила. Во всяком случае, об этом говорит Андреас, который был учеником Герофила.

По версии, исходящей из более надежного источника, потому что она принадлежит местному ученому Сорану из Коса, Гиппократ уехал из-за сна, предписывающего ему поселиться в Фессалии.

Самое правдоподобное объяснение — он хотел обогатить свой опыт изучением других стран. Действительно, одной из важных идей Гиппократовой медицины является то, что естественная среда оказывает влияние на здоровье и болезнь. Это объяснение дано Галеном в его портрете идеального врача, примером которому послужил Гиппократ:

«Он оставил косским согражданам Полибия и других своих учеников, тогда как сам, путешествуя, посетил всю Грецию. Он хотел писать также и о природе мест. Чтобы на опыте убедиться в том, что он узнал из речей, ему нужно было самому увидеть различные города».

Когда же состоялся отъезд? В биографических трудах нет ни одного точного указания. Тот факт, что он уехал после смерти родителей, кажется спорным. Он не покинул родной остров, прежде чем не вырастил сыновей, которые за ним последовали, и пока не выдал дочь замуж за своего ученика Полибия, который остался в Астипалее, приняв в наследство от своего учителя ответственность за обучение медицине. Зрелость Гиппократа совпадает с Пелопоннесской войной (431–404 годы). Его отъезд, должно быть, состоялся до 420-х годов, если верить хронологии, основанной на данных «Посольской речи». Гиппократ уже жил в Фессалии, когда началась эпидемия, датируемая 419–416 годами.

Гиппократ в Фессалии

Путешествия Гиппократа следует представлять не как ознакомительный поход одинокого ученика, а как переезд уже знаменитого врача, свита которого должна была свидетельствовать о его значении и известности. Вспомним, как путешествовали другие «звезды», великие софисты, такие, как Горгий Протагор, прибытие которых, столь живо описанное Платоном в «Протагоре», всегда производило сенсацию. Однако Гиппократ должен был избегать театральных эффектов.

Так же как Демокед из Кротоны, прибыв в Эгиний, Гиппократ быстро превзошел своих коллег по профессии. Более того, его известность распространилась по всей Фессалии и перешла ее границы. «Мое имя пошло дальше, чем я», — сказал Гиппократ согласно «Посольской речи». Хотелось бы знать, был Гиппократ частным врачом, общественным, как Демокед, или же был на службе у знатных аристократических семей Фессалии. Все свидетельства по этому поводу молчат. Во всяком случае, он не довольствовался лечением бедняков, как в это хотел бы заставить поверить Гален в своем идеализированном похвальном слове о Гиппократе. Хотелось бы знать, обосновался Гиппократ в Лариссе, откуда мог распространить свое влияние, или какое-то время был странствующим врачом, то есть на более или менее продолжительный срок останавливался в разных городах. Если биографические труды и говорят о пребывании Гиппократа в Фессалии, то в общих словах. Например, «Посольская речь» просто упоминает, что дом Гиппократа находится в Фессалии. Однако, как сказано в «Речи у жертвенника», Гиппократ был известен во многих фессалийских городах. Возможно, он там практиковал. Так считал уже Гален. Он основывался на названиях населенных пунктов, указанных в Гиппократовом творчестве.

Указания, данные в биографических трудах, могут быть дополнены косвенными свидетельствами, сохранившимися в гиппократовом творчестве, особенно в «Эпидемиях». Эти трактаты содержат индивидуальные карты больных, иногда описывают течение болезни день за днем. Часто упоминается географическая локализация заболеваний, что позволяет по карте определить места, где практиковал врач-гиппократик. Речь идет о болезнях, распространенных как в Лариссе, так и в других фессалийских городах: Мелибее, Краноне, Фарсале, Ферах. Совершенно исключено, что все «Эпидемии», три большие группы, которые датируются с конца V до середины IV века до н. э., написаны одним Гиппократом. Но примечательно, что все они сохранили упоминания об этих городах. Это подтверждает, что Гиппократ и его ученики обосновались в Фессалии и достаточно четко ограничивает пространство, где они в основном практиковали в течение полувека.

Гиппократ и Северная Греция

Практиковал ли Гиппократ за пределами Фессалии? В «Посольской речи» говорится только об этой стране. Другие источники упоминают Эдонскую Фракию и континентальную Грецию. Врач из Коса якобы жил в Македонии, потому что был другом царя Пердикки. Это свидетельство ориентирует нас преимущественно на Северную Грецию: на Фракию, Пропонтиду, а также Македонию.

«Эпидемии» I и III составлены странствующим врачом, который жил не только в Фессалии, но по меньшей мере четыре года провел на острове Тасос, лечил больных в Абдере, родине Демокрита, на фракийском побережье, и дошел до Кизика на азиатском побережье Пропонтиды. Этот автор не ограничивается указанием города, где он лечил своих больных. Он иногда указывает их адрес относительно известного места города, и создается впечатление, что с крайней точностью идешь маршрутом врача, обходящего своих лежачих больных, особенно когда эти места установлены археологами.

В Абдере воскрешаются два места: Священная дорога и Фракийские ворота. На Тасосе оживает множество мест. Здесь находятся древние и новые городские стены, которые еще сейчас хорошо сохранились на западе города. Там находятся святилища и храмы: Геракл ей он и Артемизион. Оба опознаны археологами Французской Афинской Школы. Затем Герайон и святилище Земли, которые еще не идентифицированы на местности. Там же расположена площадь с выразительным названием — площадь Лжецов; дальше фонтан с прохладной водой, наконец, места, обозначенные конфигурацией почвы, — Платформа и ров Волопаса.

Во второй группе «Эпидемий» (II, IV, VI) пограничные территории Фессалии те же самые: Фракия и Пропонтида. Однако наряду с уже известными появляются новые населенные пункты, в частности в Халкиде Акант, а в Пропонтиде Перинф.

Последняя группа «Эпидемий» (V и VII) также указывает на Фракию и Тасос. Но появляется новая страна — Македония с Пеллой, тогда как Пропонтида больше не представлена.

Эта топонимия болезней, содержащаяся в Гиппократовом творчестве, довольно точно показывает, где распространилось влияние школы Гиппократа: главным образом это Фессалия и Северная Греция (Фракия, Пропонтида и Македония). Тот факт, что Тасос и Абдера оказались единственными городами вне Фессалии, свидетельствует, что связи врачей Гиппократовой школы именно с этим регионом Фракии были прочными.

Врачи-гиппократики, по-видимому, передвигались группами. В «Эпидемиях» встречается повествование от первого лица множественного числа, например: «Когда мы прибыли в Перинф».

Границы деятельности учеников Гиппократа

Самый удаленный город в северном направлении, где практиковал врач-гиппократик, это Одесса, современная Варна в Болгарии. К югу от Фессалии — это Афины и остров Саламин, а в Пелопоннесе — Коринф и Элида. В Эгейском море — это острова Сирое и Делос. Примечательно, что упоминание о Косе в медицинских трудах, приписываемых Гиппократу, является исключительным явлением. Единственный текст, ссылающийся на больного из Коса, — это «Прорретика» I. Из этого можно сделать вывод, что клинические труды школы Гиппократа написаны после его отъезда из Коса и их развитие нужно соотносить с деятельностью Гиппократа и его учеников во время пребывания в Фессалии.

Гиппократ и македонский царь Пердикка

О карьере Гиппократа в этот период биографы сохранили два примечательных факта. Первый касается его отношений с царем Македонии Пердиккой II.

У царя подозревали туберкулез, но Гиппократ быстро выяснил, что причиной болезни является безнадежная страсть Пердикки к Филе, любовнице его покойного отца. Похожую легенду рассказывали о великом враче эллинистической эпохи Эрасистрате, который будто бы установил у царя Антиоха болезнь от любви к Стратонике, жене его отца Селевка I. Совпадение романтической схемы дает повод сомневаться в ее достоверности. Однако отношения между Пердиккой и Гиппократом не содержат ничего неправдоподобного. «Посольская речь», не упоминая об этой истории, сообщает о древних связях гостеприимства между Асклепиадами и македонскими царями. Эти связи сохраняются и после Гиппократа. Его сын Фессал будет врачом Архелая, внебрачного сына и наследника Пердикки.

Этот эпизод из жизни Гиппократа, реальный или вымышленный, стал знаменитым. Еще в V веке н. э. поэма под названием «Aegritudo Perdiccae» (Болезнь Пердикки), приписываемая африканскому христианскому поэту Драконцию, рассказывает об этой истории, но многое переделывает. Судите сами: Венера, почестями которой пренебрегал молодой царь, внушила ему любовь к собственной матери Касталии. Он заболел и начал чахнуть, отказываясь открыть кому бы то ни было причину своего недуга. Только Гиппократу удалось поставить диагноз, после того как он пощупал пульс молодого человека, когда Касталия вошла в его покои. По этой версии он не спас Пердикку, так как молодой человек повесился, чтобы не уступить своей кровосмесительной страсти.

Гиппократ и эпидемия в Греции

Второе примечательное событие фессалийского периода принесло Гиппократу гораздо большую славу. Речь идет не об услуге отдельному лицу, каким бы знатным оно ни было, а о помощи населению Греции — во время эпидемии. Вот начало повествования в «Посольской речи»:

«В земли варваров, расположенных выше Иллирии и Пеонии, надвигался мор. Когда бедствие дошло до их страны, цари этих народов, доверяя медицинской славе, которая имела силу проникать повсюду, направили к моему отцу в Фессалию (там он жил и живет сейчас) послание, призывая его на помощь. Они заявили, что пошлют ему в изобилии золота, серебра и другие богатства в полную собственность, более того, он может взять себе все, что захочет, если устранит бедствие. Но он спросил, каковы были чередования жары, ветров, туманов и других природных явлений, изменяющих обычное состояние тела. Получив подробный ответ, он призвал послов вернуться назад, сказав, что не может отправиться в их страну. И не откладывая, лично сообщил фессалийцам средства, с помощью которых им следовало предохранить себя от прихода бедствия».

Нужно заметить, что этот мор ни по своему происхождению, ни по времени не совпадает с большой эпидемией «чумы» в Афинах, которая была описана Фукидидом. Афинская «чума» началась на крайнем юге, перешла в Египет, Ливию и на большинство территорий Великого царя, а потом уже проникла в Афины через пирейский порт. Эпидемия, о которой идет речь в Гиппократовом творчестве, пришла с севера, с варварских территорий, расположенных выше Иллирии и Пеонии. «Чума» в Афинах была в 430–429 годах, эпидемия из Гиппократовых сочинений, если верить хронологии «Посольской речи», свирепствовала после 421 года и, возможно, в 419–416 годах.

Поведение Гиппократа согласуется с тем, что ему приписывает легенда. Он не соблазнился обещаниями варваров и отказался лечить их. Но его преданность Греции впечатляет больше. Не без задней мысли Гиппократ спрашивал варварских послов о климатических условиях и режиме ветров в их землях. Он использовал эти сведения для того, чтобы предсказать продвижение болезни в Грецию и назначить лечение. Его помощь не ограничилась только Фессалией. Он спешно отправил своих сыновей и учеников в другие земли: Фессала — в Македонию, а Дракона — в Геллеспонт. Вылечив фессалийцев, он выехал оказывать помощь населению Афин и Пелопоннеса, останавливаясь по пути в Дориде, Фокиде с городом Дельфы и в Беотии.

Греческие города в благодарность оказали ему высокие почести. В Афинах ему был присужден золотой венок. Так же он был приобщен к Элевсинским мистериям. Хорошие отношения Гиппократа с Афинами, по крайней мере до конца Сицилийского похода (415–413 годы), вероятно, послужили причиной того, что Гиппократ предложил послать своего сына Фессала в качестве врача за свой счет, без жалования, на время похода. Фессал добавляет, что он тоже получил от афинян золотой венок.

События, упоминаемые в «Посольской речи», очень конкретны. Странно, что вне Гиппократовой традиции нет свидетельств об эпидемии в Греции в 419–416 годах. Фукидид о ней ничего не говорит. Отсутствие подтверждений заставляет сомневаться в достоверности этой истории. Добавим, что она с течением времени видоизменилась, как и история с исцелением Пердикки. Спустя века знают меньше, а выдумывают больше. Многие путают эпидемию, пришедшую с севера, с чумой в Афинах, пришедшей с юга (правда, современники делали то же самое). Утверждают, что Гиппократ положил конец эпидемии, разведя большие костры, которые очистили воздух. Дошло до того, что в византийский период ставят в заслугу Гиппократу открытие противоядия, за что он якобы и получил венок от афинян.

Гиппократ и Дельфы

Тем не менее в древней версии, изложенной в «Посольской речи», не все придумано. В частности, заслуживает внимания то, что сказано о пребывании Гиппократа в Дельфах. Прибыв в город, он обратился к богу с мольбой о спасении греков и принес жертву. Воспользовавшись своим приездом, он подтвердил привилегии, которые получила семья Асклепиадов за услуги, оказанные их предком Не-бром во время первой священной войны. Вот что говорит об этом Фессал:

«Асклепиадам из Коса в знак признательности Небру был дана привилегия, которую имеют иеромнемоны, первыми спрашивать совета у оракула… Доказательством правдивости моих слов является то, что когда мы с отцом прибыли в Дельфы, амфиктионы возобновили эту привилегию, восстановили ее для нас и запечатлели на стеле, которую поставили в Дельфийском храме».

Эпиграфика Дельф дает этому только косвенное подтверждение. Стела, о которой говорит Фессал, не найдена. Но многие надписи свидетельствуют, что Гиппократ действительно был в Дельфах и что Асклепиады пользовались привилегиями в храме Аполлона.

Приезд Гиппократа в Дельфы подтверждается мемориальной надписью с его именем. Несмотря на плохое состояние надписи, перевод которой невозможен без тщательного восстановления текста, можно с уверенностью сказать, что речь действительно идет о Гиппократе. Его имя очень разборчиво, в ней говорится о болезнях. Кроме того, перед именем Гиппократа стоит слово [Thess] alos, что имеет три возможных толкования: «фессалиец Гиппократ», как в надгробной надписи «Палатинской антологии», или «Фессал, сын Гиппократа», или «Фессал и Гиппократ». В последней интерпретации это — два лица, которым посвящается надпись, что соответствует «Посольской речи», где Фессал ясно дает понять, что сопровождал отца во время поездки. В любом случае, эта надпись, как минимум, свидетельствует о связях Гиппократа с Дельфийским храмом.

Это подтверждается также существованием большой статуи больного туберкулезом, которая стояла в Дельфийском храме и считалась приношением Гиппократа. Когда Павсаний во II веке н. э. посетил Дельфы, эта статуя еще существовала. Вот что он об этом говорит: «среди приношений Аполлону была бронзовая статуя, изображавшая давно больного человека, плоть которого иссохла и остались одни кости. Жители Дельф говорят, что это приношение врача Гиппократа». Что касается привилегий, которыми пользовались в Дельфах косские Асклепиады, согласно «Посольской речи», они были подтверждены важной надписью, найденной в Дельфах относительно недавно. Речь идет о договоре, принятом союзом (koinon по-гречески) косских и книдских Асклепиадов, который относится к концу жизни Гиппократа. Надпись сохранилась лучше, чем посвящение Гиппократу. Вот ее перевод:

«Договор союза косских и книдских Асклепиадов: Асклепиад по прибытии в Дельфы, если он хочет испросить совета у оракула или принести жертвы, перед испрашиванием совета или жертвоприношением должен поклясться, что он — Асклепиад по мужской линии… Тот, кто нарушит это правило, не будет допущен к оракулу как Асклепиад, и ему не будет предоставлена никакая другая привилегия, данная жителями Дельф».

Надпись не позволяет определить в деталях род привилегий, которыми пользовались в Дельфах Асклепиады, но не оставляет сомнений в их существовании. Можно предположить, что среди них была промантия, то есть право первым вопрошать оракула, как указано и в «Посольской речи». Однако существует небольшое различие между этой надписью и текстом «Посольской речи». Она говорит о привилегиях, принадлежащих косским Асклепиадам, единственным, кто ведет свое происхождение от Небра. Надпись же упоминает о привилегиях, которыми были наделены две ветви Асклепиадов — косская и книдская. Зато надпись подтверждает важность преемственности по мужской линии в аристократической семье Асклепиадов. «Мы Асклепиады по мужской линии», — заявляет Фессал в «Посольской речи», говоря о себе и своем отце. Совпадение одного и того же характерного, но редкого выражения (kat'androgenian) дает повод считать, что сведения, приведенные в «Посольской речи», почерпнуты из хорошего источника. Даже если она и не подлинная, речь сына Гиппократа к афинянам содержит ценный материал, восходящий к последнему анализу архивов семьи косских Асклепиадов.

Связь Гиппократа с родиной

Покинув Кос, Гиппократ сохранил тесные связи с родиной. После окончания эпидемии он вмешался в спор между Афинами и Косом, который случился чуть позже похода Афин на Сицилию. Именно этот спор является содержанием «Посольской речи». Считается, что речь была произнесена перед собранием афинских граждан сыном Гиппократа для защиты интересов Коса.

Остров Кос, как и другие острова Эгейского моря, входил в делосскую конфедерацию, объединявшую союзников Афин. Предназначенная сначала для предотвращения возвращения персов, она постепенно превратилась в империю. Союзники превратились в подданных. После неудачного похода на Сицилию, который сильно ослабил Афины, участились мятежи зависимых городов, поддерживаемых в Эгейском море спартанским флотом и варварами, которые стремились вновь подчинить города азиатского побережья. Кос находился в эпицентре военных действий. Остров неоднократно подвергался грабежам. Как рассказывает Фукидид, он стал, в частности, жертвой набега спартанского наварха Астиоха:

«Плывя вдоль побережья, Астиох высадился на Косе, острове Меропов, город которого не был укреплен и был разрушен самым большим землетрясением на нашей памяти. Он его полностью разграбил, жители убежали в горы. Он делал набеги также и на окрестности, чтобы взять трофеи. Но он пощадил свободных людей, которых всегда отпускал».

Жестоко обращаясь с союзниками Афин, Астиох старался щадить жителей Коса, чтобы иметь возможность в будущем присоединить их к спартанскому лагерю. Однако остров остался под властью Афин. Он служил им морской базой в борьбе против мятежного Родоса. Алкивиад, прибывший после ссылки в афинскую армию, «потребовал от Галикарнасса большую сумму и укрепил город. После этого, назначив на Косе наместника, он отбыл на Самос».

В этих действиях Алкивиада нужно видеть больше недоверия, чем доверия к Косу. Впрочем, согласно Диодору Сицилийскому, он, воспользовавшись случаем, разграбил остров, увезя добычу на Самос, а в 408 году повторил набег, чтобы обеспечить содержание своих солдат.

Вот в такой напряженной обстановке Гиппократ через посредничество своего сына вступился перед Афинами за свою находящуюся под угрозой родину. Тон «Посольской речи» сдержанный. Но она предостерегает Афины от желания решать споры оружием. В случае неудачи переговоров она также угрожает призвать на помощь другие народы, в частности, фессалийцев. Очевидно, рассуждения Фессала не имели успеха. Если верить «Речи у жертвенника», Гиппократ обратился к фессалийцам, чтобы они пришли на помощь Косу. В патетическом призыве содержатся энергичные обвинения против афинского империализма, злоупотребляющего своим превосходством и лишающего свободы жителей Коса.

Итак, судя по всему, Гиппократ был истинным патриотом Коса, несмотря на отъезд в Фессалию. Однако он так никогда и не вернулся на свой родной остров.

Смерть Гиппократа

Умер Гиппократ в преклонном возрасте в Лариссе, в Фессалии. Биографы называют разный возраст: восемьдесят пять, восемьдесят два, сто четыре или сто девять лет, что дает простор для определения даты его смерти: между 375 и 351 годом. Его могила находилась между Лариссой и Гиртоном, городом севернее Лариссы. Литературная традиция сохранила эпитафию, подлинность которой установить невозможно. Она гласит:

«Здесь покоится фессалиец Гиппократ, уроженец Коса, тот, кто происходит из рода бессмертного Феба.

Оружием Гигии он одержал много побед над болезнями и достиг великой славы не везением, а знаниями».

Самая известная биография сообщает, что на его могиле долго гнездился пчелиный рой, мед которого имел целебные свойства. Кормилицы ходили туда, чтобы лечить язвочки у детей, натирая их этим медом.

Гиппократ — полубог-врачеватель

Врач при жизни, Гиппократ стал полубогом-врачевателем после смерти. На своем родном острове он получил общественный божественный культ с ежегодными жертвоприношениями. Дни рождения покойного обычно отмечались в кругу семьи, где ему воздавали почести. Но в случае с Гиппократом эта дата дала повод для общественной церемонии. Точно неизвестно, когда был учрежден этот культ. Он существовал на Косе в I веке до н. э. в эпоху, когда появляются бронзовые монеты с изображением Гиппократа с лысой головой и бородой.

После смерти его судьба сопоставлялась с судьбой Геракла. Косская монета в хранилище нумизматических редкостей в Париже изображает Гиппократа, сидящего на складном стуле, а по правую руку от него — Геракла с палицей. В народном сознании «божественный Гиппократ, который очистил землю и море от зверских и диких болезней», стал равным Гераклу, освободившему, как известно, землю и море от чудовищ. Полубог-врачеватель был приближен также к великому богу медицины Асклепию. На монетах с портретом Гиппократа на реверсе появляется жезл, обвитый змеей, что стало эмблемой врачей. Этот жезл бога медицины можно было видеть в храмах, которым приписывали целительную силу. На мозаике императорского периода, сохранившейся в музее Коса, молодого Асклепия при высадке на остров встречает старый Гиппократ. Однако не существует древнего свидетельства синкретизма культа Асклепия и культа Гиппократа.

Поклонение Гиппократу могло принимать неожиданные формы. Греческий писатель императорской эпохи Лукиан сообщает, что у врача по имени Антигон была бронзовая статуэтка Гиппократа высотой в локоть, которой он каждый год приносил жертвы. Этот приватный культ — отражение общественного.

Великий врач стал даже целителем душ в потустороннем мире. С конца I века н. э. его бюст появляется среди погребальных атрибутов. Гиппократ из Остии был найден в некрополе Изола Сакра в усыпальнице, воздвигнутой придворным врачом Марком Деметрием для членов его семьи. Надпись на колонне, которая служила основанием бюста, является началом «Афоризмов», видоизмененным для погребальных целей: «Жизнь коротка, — выбито на ней, — но вечно время, которое мы проводим под землей и т. д.».

Портреты Гиппократа

Бюст из Остии изображает бородатого и лысого старца. Облыселость Гиппократа подтверждается биографическими трудами. Так как этот бюст, в настоящее время признанный самым подлинным, был обнаружен только в 1940 году, воображение ученых долго занимали другие скульптурные портреты. В частности, большая статуя мужчины с шевелюрой, найденная при раскопках Одеона в Косе и хранящаяся в музее этого города, считалась лучшим изображением врача из Коса. Она не имеет сходства с вышеперечисленными. Благодаря находке бюста из Остии многие мраморные портреты, приписываемые преимущественно философу Карнеаду, были «возвращены» Гиппократу.

На всех этих изображениях Гиппократ представлен с непокрытой головой. Биографы же говорят, что Гиппократ изображался в пилосе — войлочной шапке (знаменитая глава о шляпах Сганареля!) или с головой, покрытой гиматионом, то есть плащом. Они по-разному объясняют эти детали. Самая полная версия — в «Жизни» Сорана:

«На многочисленных портретах он изображен в головном уборе. Согласно одним — в пилосе, знаке благородства его происхождения, как у Одиссея. Согласно другим, его голова покрыта плащом. Среди тех, кто дает вторую версию, одни говорят, что это из приличия, потому что он был лысым, другие — что из-за слабости головы. Еще говорят — он показывал, что нужно предохранять вместилище мысли. Некоторые считают это доказательством его любви к путешествиям или даже доказательством непонятности его произведений. Для иных это — демонстрация того, что даже когда ты в добром здравии, нужно предохранять голову от всего вредного. Есть мнение, что он набрасывал на голову полу плаща, чтобы он не мешал рукам во время операции».

Биографы говорят, что портреты были многочисленны. Но у нас нет никаких вещественных доказательств. Единственное изображение Гиппократа с покрытой головой — это знаменитая византийская миниатюра XIV века в парижской Гиппократовой рукописи. На ней Гиппократ изображен анфас с лысой головой, покрытой полой плаща. Сидя в кресле, как Спас в силах, он держит в руках книгу, где можно прочесть начало «Афоризмов»: «Жизнь коротка, искусство вечно, случай шаток». Миниатюрист был, видимо, вдохновлен указаниями, данными в «Жизни» Гиппократа по Сорану. Текст «Жизни» был для него легкодоступен: он находился в начале рукописи, которую ему поручили иллюстрировать. В любом случае, художник хотел изобразить на этом портрете не практика, а учителя и автора.

Поздние Гиппократовы легенды

Псевдогиппократова литература содействовала искажению образа, начав допускать вольности с хронологией. Одно письмо Гиппократа о строении человека адресовано царю… Птолемею! Автор этой фальшивки не предусмотрел, что хронологически это невозможно. Когда Птолемей Сотер, основатель династии в Египте, пришел к власти, Гиппократа уже несколько десятилетий не было в живых. Однако это письмо имело большой успех. Значительное число средневековых рукописей (около тридцати), в которых сохранился этот текст, свидетельствует об этом.

Хронологические несоответствия сплошь и рядом не принимаются во внимание. Во французском романе о Святом Граале начала XIII века Гиппократ слушает рассказ о воскрешении Лазаря Иисусом Христом. Конечно, не забыли, что Гиппократ был врачом. Но отталкиваясь от этой единственной правды, сочиняли, не учитывая места и времени событий. Гиппократ уже лечил не царя Македонии Пердикку, а племянника императора Августа в Риме, который в благодарность велел воздвигнуть две золотые статуи в человеческий рост на самом высоком месте Рима. Уже забыли, что Гиппократ отверг подношения персидского царя Артаксеркса. И вот представляют его лечащим сына персидского царя Антония! В довершение всего Гиппократ стал жертвой коварства одной из жительниц Галлии, в которую он влюбился. Красотке под предлогом любовного свиданья удалось подвесить его в корзине на потеху зевакам. Подобное злоключение в средневековых преданиях произошло с Вергилием. Эта сцена так овладела умами, что изображалась средневековыми художниками на дощечках из слоновой кости.

Воображение может полностью оторваться от действительности. Однако народное предание иногда совершенно неожиданно восходит к ученым источникам. Во время научной поездки на Кос в начале нашего века одному историку медицины пришла в голову мысль спросить, какие воспоминания оставил Гиппократ у жителей острова. Он собрал пять историй, которые опубликовал в научном журнале. Вот одна из них: «Однажды молодая пастушка встретила Гиппократа во время его прогулки по сельской местности. На ее приветствие он ответил: «Здравствуй, девушка!». Но когда некоторое время спустя та же пастушка, возвращаясь, снова встретила Гиппократа и поприветствовала его, он ответил: «Здравствуй, женщина!». Она покраснела от смущения. Спутник Гиппократа спросил его, почему он назвал пастушку женщиной, тогда как до этого назвал девушкой. Гиппократ сказал, что в первый раз прошла девушка, и он назвал ее девушкой, а потом вернулась женщина, и он назвал ее женщиной.

Ответ Гиппократа разбудил любопытство спутника. Он крикнул пастушке, чтобы она остановилась. Она остановилась и испуганно ждала их. Они ее допросили, и она сквозь слезы призналась: уходя она была девушкой, но когда возвращалась из хлева, сын хозяина подстерег ее у реки и силой лишил невинности. Тогда спутник спросил Гиппократа, как он распознал потерю невинности. Гиппократ ответил: «По походке! Походка девушки это одно, а походка женщины — совсем другое». Его спутник преисполнился восхищением».

С большой серьезностью комментируя эту историю, ученый не удосужился сравнить ее с другой, гораздо более древней, так как она излагалась автором I века н. э. Но на этот раз заслуга в ловкости диагностики принадлежит не Гиппократу, а Демокриту:

«В VIII книге своих «Прогулок» Афенодор пишет, что Демокрит, когда к нему пришел Гиппократ, приказал принести молока, и, посмотрев на молоко, сказал, что оно от первородящей черной козы. Гиппократ восхитился точностью его наблюдения. Когда Гиппократа сопровождала девушка, в первый день Демокрит приветствовал ее: «Здравствуй, девушка!», а на следующий день: «Здравствуй, женщина!». И действительно, девушка ночью лишилась невинности».

Глава III

ГИППОКРАТ И КОССКАЯ ШКОЛА

Деятельность Гиппократа в области медицины не ограничивалась практикой. Он также и преподавал.

При отсутствии специального общественного заведения для обучения и вербовки врачей передача медицинских знаний во времена Гиппократа, как правило, происходила в семье. Как мы уже знаем, сам врач из Коса получил образование именно так. Гиппократ не был ни отцом медицины, ни основателем косской школы. Но он своим преподаванием придал этой школе исключительный блеск.

Передача медицинских знаний в гомеровской Греции

Уже древнейшие литературные памятники содержат данные о медицинской науке в Греции.

Начиная с Гомера, медицина была наукой, которой обучали. Добрый кентавр Хирон, живущий в Фессалии на вершинах Пелиона, «увенчанного листвой», научил фессалийского государя Трикки Асклепия изготовлять смягчающий бальзам, который прикладывали к ранам. Асклепий передал это умение своим сыновьям Махаону и Подалиру. Один из них лечил таким способом рану белокурого Ме-нелая. Тот же Хирон открыл секрет успокаивающего бальзама Ахиллу, уроженцу Фтии, что на юге Фессалии, а Ахилл передал его своему другу Патроклу.

В классической Греции этот миф о Хироне был еще жив. Пиндар упоминает обучение Асклепия Хироном в одной из своих поэм в честь больного правителя Сиракуз Гиерона:

«Я хотел бы, чтобы Хирон, сын Филира, — если дозволено моим устам высказать такое желание — был жив, он, который нас покинул, этот сын Уранида Крона с необъятной силой, который царит над ущельями Пелиона, сельский кентавр с сердцем, открытым людям; именно поэтому он воспитал когда-то создателя бальзамов, которые уничтожают боли в членах, доброго Асклепия, бога-целителя всех видов болезней».

Пиндар упоминает ущелья Пелиона, миф о боге-целителе связан с географией Фессалии. Таким образом, первые следы медицинского образования в Греции обнаруживаются в континентальной Греции. Впоследствии в этом регионе медицинская традиция не была полностью утрачена. Одна семья врачей у магнетов, народа, живущего на Пелионе, утверждала, что происходит от Хирона, как семья Асклепиадов считала себя потомками Асклепия. Но крупные медицинские центры образуются в другом месте — в «классической» Греции.

Передача медицинского искусства в городах Греции

С возникновением городской цивилизации обучение медицине ограничится более узкими местными рамками. Согласно Геродоту, самыми знаменитыми были врачи Кре-тоны, греческой колонии в Ливии. Удивительно, но Геродот среди знаменитых врачебных центров этой эпохи не упоминает Кос и Книд. Может быть, они были слишком близко от Галикарнасса, родины Геродота? Местное соперничество могло бы объяснить молчание историка.

На это сконцентрированное в городах обучение накладывали отпечаток семейные и аристократические структуры. В семье Асклепиадов в Книде и Косе передача медицинских знаний осуществлялась от отца к сыну. В городе-государстве не существовало ни медицинского заведения, ни звания, позволяющего заниматься медициной. Не существовало параллельной медицины, потому что не было медицины официальной. Гиппократ из Коса, как мы уже говорили, был учеником своего отца Гераклеида и деда по имени Гиппократ. Таким образом, именно обучение в лоне семьи формирует самых прославленных врачей классической эпохи.

Гиппократ обучает медицине своих сыновей

Если сыновья Гиппократа и не достигли отцовской славы, то все равно были достойны его имени.

Известнее из них Фессал. Он в качестве врача участвовал в походе Афин в Сицилию (415–413 годы), когда отец оставался в Фессалии. Затем он вернулся на родину, женился и завел детей. Согласно Галену, «большую часть времени он путешествовал. Вспомним, что он был знаком с царем Македонии Архелаем». Этот Архелай был сыном того самого Пердикки II, которого лечил Гиппократ. Сведения о Гиппократе и его семье, когда они почерпнуты из хорошего источника, не лишены связности и, возможно, не так уж легендарны, как это может показаться при поверхностном изучении. Архелай в глазах Сократа был законченным тираном. Это не помешало ему привлечь к своему двору много поэтов и ученых, из которых самым известным был Эврипид. Фессал, как и его отец, умер вдали от Коса. Но если отец был похоронен далеко от родной земли, прах сына был перевезен на родину, как указывает косская надгробная надпись IV века:

«Тебя, который был достоин своих предков (сын Гиппократа), родная земля, о Фессал, приняла после смерти».

О Драконе сведений меньше. Согласно традиционной версии, он был послан отцом в Геллеспонт во время чумы 419–416 годах, когда Фессал отправился в Македонию.

Сыновья Гиппократа продолжают семейную традицию

Фессал и Дракон продолжили традицию, обучив своих сыновей медицине, и они оба дали им имя деда. Выбрав это имя, они тоже продолжили традицию, потому что великий Гиппократ (Гиппократ II) получил имя деда (Гиппократа I). Отныне это имя стало престижным и облегчило карьеру его обладателям, Гиппократу III, сыну Фессал а, и Гиппократу IV, сыну Дракона.

Отношение косских Асклепиадов с Македонией

Гиппократ IV, сын Дракона, был врачом Роксаны, жены Александра Великого. Он продолжил привилегированные отношения между семьей Гиппократа и царями Македонии. По исторической версии, эти отношения были начаты его дедом, знаменитым Гиппократом, и царем Македонии Пердиккой. Они были продолжены его дядей Фессалом и Архелаем, преемником Пердикки.

Между тем и другие косские врачи занимались медициной при македонском дворе во время царствования Филиппа и Александра: Критобул из Коса прославился тем, что извлек стрелу из глаза Филиппа, раненного в битве у Метоне в 354 году, и вылечил его так, что не осталось изъяна. Эта история, рассказанная Плинием, удивительным образом похожа на одну из «карточек больного» из трактата «Эпидемии V»:

«Тот, кто был ранен в глаз, получил удар в веко, и острие проникло глубоко внутрь, но древко оружия оставалось снаружи. Веко было рассечено и опухло, но в этом не было ничего страшного: глаз был сохранен, и больной быстро поправился; в довольно большом количестве он потерял кровь».

У Александра был врач по имени Критодем, член семьи косских Асклепиадов. Этот родственник Гиппократа лечил Александра, раненного во время штурма крепости в Индии. Вот что пишет Арриан:

«Некоторые историки писали, что косский врач из семьи Асклепиадов по имени Критодем извлек стрелу из раны, надрезав ее».

Таким образом, от Пердикки до Александра, включая Архелая и Филиппа, многие поколения Асклепиадов посещали двор Аргеадов и там работали. Эти продолжительные отношения между Аргеадами и Асклепиадами частично объясняются древними узами гостеприимства. «У нас с царями Геракл идами есть древнее гостеприимство, которое идет от наших предков», — говорит Фессал в «Посольской речи».

Что касается внука великого Гиппократа, врача Роксаны, он трагически закончил свои дни в 310 году, пав жертвой верности Роксане, и был убит Кассандрой, сыном Антипатра, вместе с Роксаной и наследным принцем Александром IV.

Эта трагическая гибель одного из Асклепиадов и последнего представителя рода Агреадов послужила концом отношений между косскими Асклепиадами и македонским двором. Больше нет свидетельств о присутствии при дворе косского врача.

Ученики Гиппократа в семье Асклепиадов

Гиппократ передал свои знания не только сыновьям и другим жителям Коса, принадлежавшим к семье Асклепиадов. В списке его учеников без всяких уточнений значится некий Фимбрай. Но он известен по другому поводу: ему пришла в голову не очень оригинальная мысль дать имя Гиппократа двум своим сыновьям. Это Гиппократ V и VI из византийской энциклопедии Суды. Она нам сообщает, что эти два Гиппократа являются сыновьями Фимбрая, что они уроженцы Коса, из той же семьи, что и великий Гиппократ, и написали труды по медицине. Очевидно, их отец, родственник и ученик Гиппократа, находился под таким впечатлением от науки своего учителя, что впал в «гиппократоманию». И правильно сделал, потому что эта болезнь позволила ему остаться в памяти людей, хотя и ненадолго.

Если добавить, что существовал седьмой врач Гиппократ, сын Праксинакса, тоже из семьи Асклепиадов, то можно представить себе влияние учения великого Гиппократа на косских Асклепиадов. С основания семьи Асклепием и Подалиром до него известен один Гиппократ, а после него — пять!

Открытие школы для учеников из других семей

Гиппократ оказал большое влияние не только на семью Асклепиадов. Своим учением он придал медицинской традиции Коса исключительный блеск и невиданное распространение.

Этому способствовала настоящая революция, которая произошла в области передачи медицинских знаний. Наука, передаваемая сначала исключительно в узком кругу семьи Асклепиадов, открылась затем для других учеников. «Со временем, — говорит Гален, — показалось целесообразным передавать искусство не только членам семьи, но и чужим. Таким образом, искусство вышло из семьи Асклепиадов». Когда же это произошло? Для ответа на этот вопрос мы не располагаем никакими данными. Хотелось бы видеть в калидонийце, которого Небр, предок Гиппократа, воспитывал у себя дома, ученика, не принадлежавшего к семье. Но нет ничего, что бы указывало на медицинскую компетентность этого жителя Калидона. Как бы то ни было, доступ к знаниям, даже если он существовал до Гиппократа, при нем принял беспрецедентный размах. Платон это подтверждает, когда говорит в своем «Протагоре», что у Гиппократа можно было изучать медицину за плату.

Роль «Клятвы»

Доступ к обучению не мог осуществляться без гарантий со стороны ученика, не принадлежавшего к семье. Эти гарантии очень подробно изложены в знаменитой «Клятве», начало которой звучит так:

«Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигией и Панацеей, всеми богами и всеми богинями, беря их в свидетели, выполнить по своим способностям и разумению эту клятву и этот договор; прежде всего почитать моего учителя в этом искусстве наравне с моими родителями, предоставлять в его распоряжение денежную помощь, и если он окажется в нужде, отдать ему часть моего имущества; считать его потомство наравне с моими братьями и обучать их этому искусству, если они того пожелают, без жалования и договора; передавать предписания, устные уроки и остальную науку моим сыновьям и сыновьям моего учителя и ученикам, связанным договором и клятвой в соответствии с медицинским законом, но никому другому».

Эту «Клятву», содержавшую конкретный договор сотрудничества, очевидно, не давали члены семьи Асклепиадов. Для них обучение от отца к сыну было совершенно естественным. Клятва давалась учениками, не принадлежавшими к семье, когда они собирались получать уроки. Договор уточнял обязанности нового ученика и предоставлял учителю медицины моральные и материальные гарантии. Ученик платил деньги и обязывался в случае нужды материально поддержать учителя. Гарантии распространялись и на прямых потомков учителя, потому что ученик обязывался в случае необходимости без клятвы и договора обучать медицине сыновей своего учителя. Взамен новый ученик имел право получать образование и бесплатно передавать знания своим сыновьям.

Понятно, что основным предназначением клятвы было охранять интересы и привилегии семьи, дающей знания, с того момента, когда эти знания стали доступны для других. Таким образом, знаменитую «Клятву», которой справедливо придавалось назидательное значение из-за обязательств деонтологического свойства, которые она содержит во второй части, можно понять только в конкретном общественном контексте той эпохи. Она тесно связана с революцией, которую совершило открытие медицинской школы.

Почему возникла необходимость в ней? Согласно «Комментариям к Клятве», которые приписывают Галену, Гиппократ решил открыть обучение для посторонних из-за слишком ничтожного количества членов семьи, способных продолжить на Косе медицинскую традицию. Это объяснение заслуживает внимания. Косские Асклепиады учитывали пример своих родственников, обосновавшихся на Родосе, где медицинская традиция угасла. Одно из положений «Клятвы» обнаруживает эту озабоченность в обеспечении преемственности передачи медицинских знаний внутри семьи. Пришлый ученик в случае преждевременной кончины учителя должен был следить за обучением его сыновей, не требуя вознаграждения. Парадоксально, но прием посторонних учеников мог служить для увековечивания семейной традиции. Возможно также, что репутация врачей, получивших образование в семье Асклепиадов, повлекла за собой это расширение обучения. Известность Гиппократа если и не вызвала его, то во всяком случае ему способствовала.

Ученики Гиппократа, не принадлежащие к семье Асклепиадов

Из всех учеников Гиппократа, не принадлежащих к семье косских Асклепиадов, самым близким ему был Полибий. Этот Полибий (не путать с историком классического периода), как мы уже говорили, женился на его дочери и принял руководство косской школой после отъезда учителя в Фессалию. Имеется трактат этого ученика, сохранившийся в трудах, приписываемых Гиппократу, под названием «О природе человека».

Библиографические произведения называют десяток других имен: Филион, Дексипп, Аполлоний, Праксагор Старший, Архипол, Тумулик, Менал, Сиеннесид, Полиархон и Бон.

Самым известным из учеников этого списка был Дексипп Косский. Наместник Карии Гекатомн пригласил его лечить двух своих детей, находящихся в безнадежном состоянии. Дексипп согласился при условии, что Гекатомн положит конец войне между Карией и Косом. Этот факт подтверждает, что врачи в случае необходимости могли играть политическую роль. Таким образом, Гиппократ не был единственным врачом, выступившим за спасение родины. Дексипп оставил медицинские труды, которые дошли до нас в виде косвенных свидетельств. Гален неоднократно упоминает Дексиппа вместе с другим учеником Гиппократа — Аполлонием.

Очевидно, не все ученики Гиппократа были уроженцами Коса. В этом отношении интересен пример Сиеннесида, уроженца Кипра. Вот ученик, который приехал издалека, привлеченный славой Гиппократа. Его восточное происхождение — Кипр расположен на востоке от Коса — позволяет предположить, что он стал учеником Гиппократа, когда учитель еще жил на Косе. Отрывок одного из трудов Сиеннесида — краткое описание кровеносных сосудов — цитируется Аристотелем и содержится в Гиппократовом трактате.

Число и значение учеников Гиппократа оправдывает термин «школа». Нужно учитывать, что в то время общность обучения не обязательно влекла за собой общность доктрин, как это будет в медицинских сектах эллинистической и римской эпох. Медицинские знания классической эпохи не были приведены в систему, как, впрочем, и философские. «Школой» V века мы называем локализованный центр в городе, где учитель в рамках вековой семейной традиции обучал сыновей и учеников.

Косская и книдская школы

Каждая из двух ветвей семьи Асклепиадов должна была иметь собственные традиции. У книдских Асклепиадов, как и у косских, знания передавались от отца к сыну. Ктесий, врач и историк, который принадлежал к книдской ветви Асклепиадов, совершенно определенно подтверждает существование этой семейной традиции в очень интересном отрывке об употреблении морозника:

«Во времена моего отца и деда не давали морозник, потому что не знали ни смесь, ни меру, ни вес, следуя которым нужно было его прописывать. Когда прописывали это лекарство, больного готовили, как перед большой опасностью. Среди тех, кто его принимал, многие умирали. Сейчас его употребление более безопасно». Автор говорит об отце и деде, значит, передача медицинских знаний была местной и семейной.

Каждая школа имела своих знаменитостей. Эврифон был в Книде тем же, что Гиппократ в Косе. Но организация обучения в этих двух городах вряд ли была одинаковой. Письменные труды книдской школы были коллективным творчеством. Благодаря очень древнему свидетельству мы знаем, что труд, озаглавленный «Книдские изречения», был написан не одним автором. Ничего подобного не засвидетельствовано в Косе. Вероятно, в Косе тоже существовало сообщество врачей. Но мы не знаем фундаментальной работы, которая была бы коллективным творчеством.

Об отношениях между этими двумя сообществами до нас дошли свидетельства, которые отмечают существование соперничества. Но не все они одинаково достоверны. Нельзя доверять версии, согласно которой Гиппократ сжег хранилище книдских архивов. Зато благодаря Галену мы располагаем очень подробными сведениями о полемике между книдскими и косскими Асклепиадами:

«Среди тех, кто упрекал Гиппократа в вправлении вывиха тазобедренного сустава под предлогом, что кость сразу же соскочит, первым был Ктесий из Книда, его родственник, так как тоже принадлежал к семье Асклепиадов, а вслед за Ктесием и некоторые другие».

Если Галену верить, это было доброжелательное соперничество. Однако этот факт не исключает полемики. Гален интерпретирует полемику автора «Режима при острых заболеваниях» с «Книдскими изречениями» как полемику лично Гиппократа с книдцами.

Вопрос медицинских школ в последние десятилетия привел к спорам специалистов, горячность и резкость которых не без основания заставила бы улыбнуться дилетантов. Как и во времена Асклепиадов, полемика разделила даже тех ученых, которые до этого придерживались одних взглядов. Дело дошло до полного отрицания существования школ, когда специалисты по Гиппократу ознакомились с дельфийской надписью о косских и книдских Асклепиадах. Об этой надписи мы упоминали в главе об отношениях Гиппократа с Дельфами. Так как эта надпись сообщила о существовании «ассоциации» (Koinon) косских и книдских Асклепиадов, некоторые решили, что следует подвергнуть сомнению существование различных медицинских школ. Другие подумали, что косская школа была всего лишь профессиональной ассоциацией врачей. Эти спорные мнения породила путаница, возникшая при изучении вопроса о планировании профессиональных и семейных интересов.

«Клятва» Гиппократа и клятва Асклепиадов

Различие между семейными и профессиональными планами заметно при сравнении знаменитой «Клятвы» Гиппократа и клятвы Аскепиадов в Дельфах. Хотя они очень похожи, у них были разные функции. Дельфийская клятва, учрежденная декретом союза косских и книдских Асклепиадов, предназначена для сохранения общих религиозных привилегий, которыми пользовались члены большой семьи Асклепиадов (как косской, так и книдской ветви). Медицинская «Клятва» имела целью сохранить передачу медицинских знаний, которая осуществлялась в каждой из двух ветвей с того момента, когда обучение было открыто для учеников, не принадлежащих к семье. Таким образом, эти две клятвы давались не одними и теми же лицами.

Клятва, которую давали в Дельфах, предназначалась для настоящих членов семьи косских и книдских Асклепиадов, то есть для тех, кто принадлежал к семье по мужской линии. Эта группа лиц была одновременно и шире и уже, чем группа учеников медицинских школ: шире, потому что не все Асклепиады были врачами, а уже, потому что не все врачи косской и книдской школы были настоящими Асклепиадами. Наоборот, медицинская «Клятва» была предназначена для тех, кто не принадлежал к семье Асклепиадов, но хотел стать учеником. Эту разницу можно проиллюстрировать двумя конкретными примерами. Фессал, сын Гиппократа, был потомком по мужской линии. Для того чтобы получить обучение у отца, ему не нужно было давать медицинскую «Клятву». Но, будучи в Дельфах, он должен был дать клятву, чтобы пользоваться религиозными привилегиями, принадлежавшими семье. Наоборот, Полибий, ученик и зять Гиппократа, чтобы вернуться в косскую школу, был обязан принести медицинскую «Клятву», так как не принадлежал к семье по мужской линии. Но ему нельзя было давать клятву в Дельфах и разделить привилегии, предоставленные настоящим Асклепиадам.

Желая видеть в союзе, упомянутом Дельфийской надписью, ассоциацию врачей, некоторые специалисты не учитывают, что постановление этого союза как раз ставило целью отделить Асклепиадов по мужской линии от тех врачей, которые присваивали себе это имя, не принадлежа к семье. Последние могли поддаться искушению называть себя Асклепиадами в широком смысле: потому что соприкасались с настоящими Асклепиадами в школе, или потому что были служителями искусства, богом которого был Асклепий. Такие злоупотребления, вероятно, произошли из-за увеличения числа учеников и вынудили ассоциацию косских и книдских Асклепиадов принять декрет, учреждавший дельфийскую клятву.

Ассоциация была не профессиональной, а объединяющей врачей родовой организацией, озабоченной сохранением религиозных привилегий семьи.

Семейные и религиозные связи между косскими и книдскими Асклепиадами оставались тесными, несмотря на принадлежность к двум разным городам. Но в профессиональном аспекте они могли вступать в конкуренцию, когда нужно было защищать репутацию школы, из которой они вышли. Возьмем, к примеру, Гиппократа из Коса и Ктесия из Книда. Они оба, будучи Асклепиадами, принадлежали к косской и книдской ассоциации. Однако как медик Ктесий из Книда первым критиковал Гиппократа за метод вправления тазобедренного сустава. Известность Гиппократа внушала опасения его книдским родственникам.

Апогей развития косской школы

Хотелось бы знать о влиянии, которое мог оказать на косскую школу, на всю медицинскую науку отъезд Гиппократа с родного острова.

Его прибытие в континентальную Грецию должно было способствовать распространению косской медицины, как прибытие Демокеда в Афины способствовало популярности врачей из Кретоны. В Фессалии Гиппократ, вероятно, занимался преподаванием. «Посольская речь» подтверждает это, говоря об учениках, посланных во время чумы в различные районы Греции. Но ни одно свидетельство не делает различий между учениками, которых он учил на Косе, и теми, которых он потом обучил в Греции. Новый опыт Гиппократа и его последователей обогатил некоторые направления гиппократовой медицины. Клинические наблюдения были обобщены и стали разнообразнее. Больше внимания теперь уделялось факторам, влияющим на санитарное состояние городов: направлению ветров, качеству воды, природе почвы, бытовому укладу жителей. Такой трактат, как «Ветры, вода, местности», специально предназначенный для странствующих врачей, не вышел бы в свет без обращения Гиппократа к более широкому и разнообразному миру, чем мир скромного острова Додеканеса.

Медицинская традиция на Косе после отъезда Гиппократа

Отъезд Гиппократа не повлек за собой упадка медицинской школы на Косе. Учитель позаботился об обеспечении преемственности, доверив свое наследие Полибию. Преподавание, которым он занимался на Косе до отъезда, принесло свои плоды, так как и его ученики передавали медицинскую науку сыновьям. Прекрасный пример преемственности Гиппократова учения на Косе — Праксагор, самый знаменитый из косских Асклепиадов после Гиппократа. Он был внуком Праксагора Старшего, который учился у Гиппократа.

Эпиграфика совсем недавно преподнесла нам приятный сюрприз, еще раз подтвердив непреходящий характер медицинской традиции семьи Гиппократа из Коса. Фрагментарная надпись III–II веков до н. э., найденная в Косе, открывает нам существование нового Гиппократа, сына Фессала, врача из Коса. Его имя появляется в почетном декрете, изданном одним городом (неизвестным) в благодарность за его услуги. Вот его перевод:

«Поскольку Гиппократ, сын Фессала, врач из Коса, не устает оказывать любую помощь и приносить пользу, как общественную для народа, так и частную для любого из граждан, народ постановил: пожаловать похвальное слово Гиппократу из Коса за склонность и доброжелательность, проявленные им к народу; увенчать его в театре во время Дионисийских празднеств золотым венком за его совершенство и благожелательство; пусть судьи музыкальных состязаний займутся провозглашением венка».

О каком Гиппократе идет речь? Известно, что у Фессала, сына великого Гиппократа, был сын, которого он назвал именем деда. Надпись слишком новая, и вряд ли речь идет о сыне Фессала. Гиппократ из надписи, вероятно, более молодой представитель ветви Фессала. Это еще один тезка, продолжающий род и дело великого Гиппократа. До сих пор было известно семь врачей Гиппократов из косской семьи Асклепиадов. Их список был составлен еще в византийскую эпоху в энциклопедии Суды. Надпись открывает нам восьмого!

Города продолжали приглашать уроженцев Коса на должность общественного врача. Многие почетные декреты, сохранившиеся в надписях III или II веков до н. э., подтверждают это. Речь идет о городах, расположенных неподалеку от Коса, на соседних островах или на материке в Карии. Но есть примеры и более отдаленных: Делос, Дельфы и особенно города Крита. В ту эпоху известность храма Асклепия служила интересам только врачей — уроженцев Коса. Надписи, прославляющие их заслуги, были выставлены в храме даже тогда, когда декреты были приняты другими городами. Зато врачи из Книда не фигурируют в надписях эллинистической эпохи, что заставляет предположить более ранний закат книдской медицины.

Медицина Асклепиадов из Коса имела еще одного знаменитого представителя в императорскую эпоху. Речь идет о Ксенофонте, которого упоминает Тацит, враче императора Клавдия. Как и Гиппократ, он принадлежал к семье косских потомков Асклепия. Клавдий сам указывает на его происхождение. Он упоминает «все имена» врачей из семьи Асклепия, которые с блеском развивали на острове искусство медицины «в эпоху, когда каждый пользовался уважением». Это является прекрасным свидетельством того, что в императорскую эпоху культурный человек мог знать не только Гиппократа, но и всех крупных врачей семьи косских Асклепиадов. Тогда еще хорошо знали о существовании семейной традиции.

Ксенофонт, кажется, не остался верен предписаниям «Клятвы». Когда Агриппина велела подать Клавдию блюдо из отравленных грибов и яд быстро не подействовал, она вызвала Ксенофонта, бывшего ее сообщником.

«Он под предлогом, что помогает усилиям Клавдия вызвать рвоту, ввел, как считают, в его горло перо, пропитанное быстродействующим ядом, так как знал, что если есть опасность начинать великие преступления, то есть и польза в их завершении».

Как бы то ни было, Ксенофонт, покинув родину, остался ей предан, и как, Гиппократ, выступил в защиту ее интересов. К тому же он разделил с ним редкую привилегию быть изображенным на монетах Коса.

Несмотря на устойчивость медицинских традиций на Косе в эллинистическую и даже императорскую эпоху, история развития Гиппократовой школы от нас ускользает, особенно с возникновением вместо города Астипалеи на западе острова нового эллинистического города на востоке. В какой степени семья Асклепиадов, давшая первый импульс развитию косской медицины, продолжала распространять свое влияние, особенно после отъезда Гиппократа в Фессалию? Не все врачи Коса — Асклепиады, это очевидно; и не все обязательно были воспитаны в традициях этой семьи.

Косская школа теряет свое главенство в то самое время, когда мир маленьких городов уступает место миру больших эллинистических царств с их столицами — Александрией и Пергамом. Два крупных врача эллинистической эпохи — Герофил и Эрасистрат — не были уроженцами Коса и практиковали в Александрии, ставшей большим медицинским центром. Отныне с Александрией, а не с Македонией имели привилегированные отношения врачи из Коса. Праксагор из Коса был учителем Герофила; и наоборот, Герофил был учителем Филина из Коса. Косская медицина превращалась в медицину александрийскую. Страница истории была перевернута. Однако присутствие Гиппократа сохраняется благодаря его трудам, которые ученые Александрийской библиотеки будут стараться объединить и прокомментировать.

Глава IV

ТРУДЫ В ПОИСКАХ АВТОРА

Сохранилось около шестидесяти медицинских трудов, приписываемых Гиппократу, на ионическом диалекте, которые можно прочесть в монументальном издании Эмиля Литтре в десяти томах (греческий текст с переводом на французский). Это издание все еще остается уникальным, несмотря на прогресс Гиппократовой филологии, наблюдающийся с конца XIX века.

Между реальной жизнью Гиппократа и этим обширным и богатым творчеством остается пропасть, которую современная наука, вероятно, никогда не сможет заполнить, так как подобное собрание текстов не может быть написано одним человеком.

Однородное и одновременно неоднородное собрание сочинений

Несмотря на единство этого собрания медицинских трактатов, сохранивших дух науки, чуждой всякой мистики, оно неоднородно. Вот почему его в настоящее время называют «Гиппократовым сборником» или «Гиппократовым корпусом».

Многое указывает на группу авторов. Это и различия в словаре, и даже противоречия в доктринах. Редкие древние свидетельства по вопросу об авторстве, которыми мы располагаем, также доказывают, что некоторые трактаты не принадлежат перу учителя. Примечательно, что самое древнее свидетельство приводит нас не к Гиппократу, а к одному из его учеников. Это свидетельство очень важно, потому что принадлежит Аристотелю. В своей «Истории животных» философ цитирует длинное описание кровеносных сосудов, которое он приписывает Полибию. И в самом деле, это описание взято из Гиппократова трактата «Природа человека». С тех пор эта работа приписывается Полибию, ученику и зятю Гиппократа. Именно в ней изложена знаменитая теория четырех жидкостей: крови, флегмы, желчи и черной желчи. Начиная с Галена, вся западная наука считала эту теорию краеугольным камнем учения Гиппократа. Таким образом, учителю приписывали то, что принадлежало ученику.

В том же отрывке Аристотель цитирует еще одно описание кровеносных сосудов и приписывает его Сиеннесиду Кипрскому. Оно также есть в «Гиппократовом сборнике». Как мы знаем, Сиеннесид был учеником Гиппократа.

Итак, два отрывка, авторство которых можно с уверенностью определить благодаря древнему и достоверному источнику, принадлежат не учителю, а ученикам. В некотором смысле это разочаровывает. Хотелось бы, чтобы Аристотель процитировал самого учителя. Но это также и расширяет наши познания, так как указания Аристотеля знакомят с окружением Гиппократа.

Если следует остерегаться мысли, что все, приписываемое традицией Гиппократу, написано лично им, то не следует впадать и в удобный скептицизм и следовать моде, согласно которой эти труды — объединены по чистой случайности. Вне всяких сомнений, идейное ядро трактатов принадлежит Гиппократу и его окружению, тому, что традиционно называют косской школой. К этому первоначальному ядру примкнули другие сочинения, не принадлежащие этой школе. Они отличаются также и по времени написания. Конечно, большая часть написана при жизни Гиппократа. Но некоторые созданы в эпоху Аристотеля и даже позже.

Разнородность «Сборника» проистекает из назначения трудов и их содержания. Одни предназначены для широкой публики, другие — преимущественно для специалистов. Некоторые произведения являются заметками или краткими справочниками, первоначально предназначенными для личного пользования врача или врачей одной школы. Есть и компиляции с сохранившихся или утерянных трактатов, которые складывались в учебники. «Афоризмы» — самый известный из них.

Что касается сюжетов, то они очень разнообразны, потому что греческие врачи были универсалами, а не делились на специалистов, как в египетской медицине. В частности, хирургия и гинекология еще не были отдельными специальностями. Но это не значит, что специализированных исследований вовсе нет. Два больших собрания из «Гиппократова сборника» состоят из хирургических и гинекологических трактатов.

Разношерстный характер «Сборника» еще более усиливается из-за неточностей в передаче текста, вошедших в средневековые рукописи, которые служат основой для современных изданий. Труды, первоначально составляющие одно целое или сборник, были разделены на части. Например, серия «Эпидемий» сейчас включает семь книг, пронумерованных от I до VII. Однако этот порядок расчленяет три неоспоримых единства: «Эпидемии» I и III, «Эпидемии» II, IV и VI и «Эпидемии» V и VII. Этому способствовал способ распространения произведений на папирусных свитках. Каждая из этих книг была переписана на отдельный свиток. Так могли произойти случайные или намеренные перестановки. И наоборот, трактаты, которые сейчас образуют одно целое или серию, первоначально состояли из различных работ. Например, серия из четырех книг «О болезнях» под названием «Болезни» I, II, III и IV является искусственной. Трактаты не стоят в логической последовательности и принадлежат разным авторам. Один из них, «Болезни» II, объединяет две первоначально разные части.

Попытаясь организовать и осмыслить собрание этих сочинений, наука решила отделить зерна от плевел, отыскивая то, что могло быть написано рукой Гиппократа. Таким образом, подобно гомеровскому, возник Гиппократов вопрос.

Гиппократов вопрос

Вопрос определения авторства Гиппократа занимал ученых с древнейших времен. Однако современная тенденция заключается в том, чтобы свести проблему происхождения трактатов к минимуму и изучить их сами по себе.

Гиппократов вопрос все же дебатируется, тем более что доказательства немногочисленны и противоречивы.

Самое древнее, на которое можно опереться — это свидетельство Платона в «Федре». Философ упоминает там о Гиппократовом методе изучения человеческого тела. Это свидетельство использовалось, начиная с античности. Гален думал, что нашел там намек на трактат «О природе человека». Зато в XIX веке Литтре, как он считал, окончательно доказал, что трактат, подразумеваемый Платоном — это «Древняя медицина». Таким образом, он сделал из этого сочинения пробный камень для определения авторства Гиппократа. Но доказательство, которое он считал бесспорным, не встретило единодушного одобрения.

Нужно сказать, что сама интерпретация текста Платона уже была источником ожесточенных дискуссий. Когда Платон устами Гиппократа говорит, что невозможно познать природу тела, не познав всего, — что он подразумевает под «всем»? Ученые мнения разделились. Идет речь о Вселенной, как считало большинство, или обо всем, что составляет изучаемый предмет, как думало меньшинство? Соответственно интерпретации ориентировались то на философскую медицину («Режим»), то на метеорологическую («Воздух, вода, местности»), то на медицину, основывающуюся на знании природы тела во всей совокупности составных частей или типов строения («Природа человека» или «Древняя медицина»). В результате свидетельство Платона не вносит никакой ясности по поводу идентификации авторов. Единственное, что из него следует — метод Гиппократа при его жизни был уже достаточно известен.

Публикация текста одного папируса способствовала тому, что в конце прошлого века Гиппократов вопрос встал с новой силой. В 1880 году Британский музей приобрел папирус I–II веков н. э., содержащий остатки тридцати девяти столбцов, дающих обзор теорий некоторых греческих врачей. Папирус зарегистрирован под номером 137, и традиционно называется «Лондонским анонимом». Взбудоражило умы то, что в нем, начиная с пятого столбца, приводится длинное изложение причин болезни по Гиппократу. Вот перевод части текста:

«Согласно тому, что Аристотель изложил по этому поводу, Гиппократ говорит, что причинами болезней являются ветры (phisai). Гиппократ на самом деле говорит, что болезни возникают следующим образом: из-за количества пищи, поступившей в желудок, или из-за ее разнообразия, или из-за того, что пища, поступившая в желудок, грубая или трудно переваривается, случается, что из нее образуются непереваренные остатки. Когда, с одной стороны, количество пищи, поступившей в желудок, очень велико, теплота, которая, должна вызвать пищеварение, подавляется большим количеством принятой еды и не может вызывать пищеварение. И оттого, что пищеварение затруднено, образуются остатки.

С другой стороны, когда пища, поступающая в желудок, различна, она вступает в спор с животом, и во время этого спора имеет место изменение остатков.

Наконец, когда пища даже в небольших количествах трудно переваривается, тогда помехи в пищеварении возникают из-за ее трудноперевариваемого свойства. Тогда тоже имеет место изменение остатков.

Из остатков возникают ветры. Возникнув, эти ветры служат причиной болезней.

Вот что говорит этот человек, руководствуясь следующим мнением: ветры являются в нас самыми необходимыми и самыми могущественными, потому что здоровье есть тогда, когда есть хорошее отхождение (ветров), а болезнь наступает тогда, когда есть плохое отхождение (ветров).

Когда образуются остатки, они порождают ветры, которые, поднимаясь как пар, и вызывают болезни. Болезни наступают от различных ветров; в большом количестве они делают людей больными, в очень небольшом количестве они тоже приносят болезни. Они приводят либо к крайнему теплу, либо к крайнему холоду. В зависимости от способа, по которому произошло изменение, возникают болезни».

Это объяснение болезней по Гиппократу недвусмысленно приписывается Аристотелю. Однако от Галена мы знаем, что на самом деле оно составлено одним из его учеников, Меноном. В любом случае «Лондонский аноним», по крайней мере для теории, является ценным свидетельством, поскольку его источник почти современен врачу из Коса.

Содержание папируса повергло всех в изумление. В «Гиппократовом сборнике» есть только один трактат, в котором утверждается, что все болезни вызываются кишечными газами внутри тела. Это трактат «Ветры». Но он всегда считался трудом второразрядного софиста, даже «болтуна». Открытие вызвало скандал, и ученые, чтобы «сохранить лицо», были вынуждены проявить большую изобретательность. Буквально с лупой они выискивали сходство и различия между теориями аристотелевского Гиппократа и трактатом «Ветры». Выводы были противоречивы. Одни сделали акцент на различиях. Они отрицали, что новый документ затрагивал трактат «Ветры» и предположили, что подлинный труд Гиппократа, о котором говорил Мен он, утерян. Это не помешало им говорить о том, что представляет собой этот утерянный документ: имея некоторое сходство, он, естественно, был богаче. Гиппократ обязывает. Другие соглашались, что трактат «Ветры» был приписан Гиппократу аристотелевской школой и разоблачили грубую ошибку ученика Аристотеля. Мен он якобы приписал великому Гиппократу произведение его внука — Гиппократа, сына Фессала!

И одни, и другие проявили столько же воображения, сколько и эрудиции. Но в своей основе противоречивые позиции совпадают. Репутация великого Гиппократа была спасена, и ученым больше не нужно было ставить под вопрос мнение о трактате «Ветры». «Аристотель мне друг, но истина дороже!»

Менее известными, но, может быть, более важными были критики, адресованные Гиппократу двумя врачами, его современниками или бывшими на одно-два поколения младше. Мы уже упоминали об одной из них, той, что принадлежит Ктесию из Кретоны. Согласно Галену, Ктесий упрекал Гиппократа во вправлении вывиха тазобедренного сустава, считая, что после этого вывих сразу восстановится.

Гален вспоминает об этой полемике в связи с трактатом из «Гиппократова сборника» — «Суставы», который описывал способы вправления вывиха бедра. Так как оба хирургических трактата «Суставы» и «Переломы» написаны одним и тем же автором, можно предположить, что эти тексты принадлежат самому Гиппократу. Во всяком случае, в них проявляется сильная личность, полная ясного ума и человечности.

Вторая критика исходит от того, кто в IV веке был самым знаменитым врачом после Гиппократа — от Диокла, уроженца Кариста в Эвбее. Она не относится к спору относительно вправления вывиха. Тут Диокл был на стороне Гиппократа и сам вправлял вывихи. К тому же он знал трактат «Суставы». Гален говорит, что в самом сочинении «О перевязках» Диокл повторил одну фразу из «Суставов», слегка изменив ее. Врач не соглашался с Гиппократом по вопросу о лихорадках и укорял его в том, что он, кроме продолжительной, ежедневной, трехдневной и четырехдневной лихорадки, признавал пятидневную, семидневную и девятидневную.

«По каким признакам и по какой жидкости ты определишь, что отличает пятидневный, семидневный или девятидневный период? У тебя их не будет».

Критика Диокла строится на теории о четырех жидкостях, которым могут соответствовать только четыре вида лихорадки. Эта четырехчастная классификация лихорадок была выдвинута Полибием («Природа человека»). Трактат же из «Гиппократова сборника», предлагающий девятидневную классификацию лихорадки, — это книга «Эпидемий». Гален излагает критику Диокла в «Комментарии» к этой книге. Внешнее свидетельство позволяет нам предположить, что Гиппократ был автором «Эпидемий» I. Его ученик Полибий, вероятно, упростил и систематизировал доктрину учителя, приведя виды лихорадок в соответствие с видами жидкостей.

Таковы древнейшие внешние свидетельства, которые могут быть отнесены к Гиппократову вопросу. Все предшествуют эллинистической медицине.

Разумеется, чем больше исследователи удалялись от времени Гиппократа, тем меньше имели аргументов для распознания авторства. Но это не мешало горячим спорам. Труд Галена (II век н. э.) изобилует упоминаниями об этих оживленных дискуссиях. Врач из Пергама даже написал целое сочинение, к несчастью утраченное, «О подлинных и ненастоящих трудах Гиппократа».

Наглядным примером являются рассуждения Галена о трактате «Природа человека». Оно сильно осложнено и основывается на совершенно субъективном представлении о том, что достойно, а что недостойно Гиппократа. По его мнению, первая часть, содержащая теорию о четырех жидкостях, является подлинной и даже представляет основу учения Гиппократа. Гален с горячностью возмущается невеждами, которые подвергли сомнению подлинность этой первой части. Последняя часть о режиме, по его мнению, написана учеником Гиппократа Полибием. Зато центральная часть, где описываются кровеносные сосуды, с его точки зрения — очень плоха и недостойна Гиппократа и даже Полибия. Гален попросту забыл, что Аристотель цитировал это описание кровеносных сосудов, говоря, что оно принадлежит Полибию.

Со времени обнаружения «Лондонского анонима» мы знаем, что первая часть трактата в аристотелевской школе тоже приписывалась Полибию. Гиппократ Галена, как мы видим, иногда сбивает с толку. Одно из произведений, которое Гален считает типично гиппократовским — трактат «О пище», написан после Гиппократа и под влиянием стоицизма.

Тем не менее не стоило бы скопом отвергать все сведения, которые содержатся в трудах Галена. Достаточно прочесть предисловие к «Глоссарию» или «Комментарии», чтобы понять, что он располагал более обширными материалами, чем его предшественники. Филологические работы, которые толковали и комментировали Гиппократа, действительно восходят к очень древним временам. За век до Галена врач Эроциен, современник Нерона, составил Гиппократов глоссарий, перевод которого дошел до нас в переработанном и упрощенном виде.

Хотя работы Галена и Эроциена были древнейшими греческими глоссариями, дошедшими до нас, они не были первыми и продолжают долгую и богатую традицию, восходящую к эллинистическому периоду Александрии в III веке до н. э. Упоминания Галена и Эроциена об их предшественниках позволяют получить более точное представление об александрийских философах, которые разъясняли Гиппократа, и о самих Гиппократовых трудах.

Нет никаких сомнений, что филологическая деятельность, касающаяся Гиппократа, развернулась в окружении Герофила. Именно его ученик Вакхей из Танагры (приблизительно 275–200 годы до н. э.) был первым крупным толкователем Гиппократа. Он также был издателем и комментатором некоторых его трудов. «Глоссарий» Герофила в трех книгах указывает на работы, приписываемые Гиппократу (более двадцати трактатов). Среди них «Суставы», «Эпидемии» I и III и «Прогноз», который более древние свидетельства также считают принадлежащим Гиппократу. Названы также трактаты, которые современная критика приписывает косской школе. Это, в частности, «Афоризмы». Список, конечно, неполный, так как мы не располагаем произведением Вакхея. Мы вынуждены восстанавливать его преимущественно по ссылкам, впрочем, многочисленным (около шестидесяти), которые приводит Эроциен в «Гиппократовом глоссарии».

Именно Эроциену (I век н. э.) мы обязаны древнейшим из дошедших до нас списком произведений Гиппократа, считавшихся подлинными. Он стоит того, чтобы его процитировать, так как еще до Галена отразил точное состояние творчества Гиппократа в эпоху Нерона, и более того, предложил в логическом порядке классификацию трактатов, которая будет повторена знаменитым изданием Фоэса в конце XVI века:

«Среди подлинных трактатов Гиппократа одни семиотические, а другие «физические» (относящиеся к природе) и этиологические, третьи имеют отношение к искусству. Среди терапевтических работ одни диетологические, другие хирургические, есть и смешанные работы.

Вот семиотические работы: «Прогноз», «Прорретика» I, «Прорретика» II (то, что эти трактаты не принадлежат Гиппократу, мы покажем в другом месте), «Жидкости».

Этиологические и «физические» работы: «Ветры», «Природа человека», «Священная болезнь», «Природа человека», «Местности и времена года» [ «Воздух, вода, местности»].

Терапевтические работы:

— одни относятся к хирургии: «Переломы», «Суставы», «Язвы», «Раны и стрелы», «Раны головы», «Рабочая комната врача», «Мохлика» [=«Природа костей»], «Геморрой и свищи».

— другие касаются режима: «Болезни» II [=«Болезни» I и «Болезни» ни, «Недели» [?] и «Внутренние болезни», «О ячменном отваре» [=«Режим при острых заболеваниях»], «О местах в человеке», «Женские болезни» I–II, «О пище», «О бесплодных женщинах», «О воде» [=«Употребление жидкостей»];

— смешанные трактаты: «Афоризмы», «Эпидемии» в семи книгах;

— трактаты, имеющие отношение к искусству: «Клятва», «Закон», «Искусство», «Древняя медицина».

«Посольская речь» и «Речь у жертвенника». Последние показывают человека больше как патриота, чем как врача.

Этот список включает все сочинения, уже известные Вакхею в эллинистическую эпоху. Он добавляет к нему много других, так что общая цифра увеличилась с двадцати до сорока. Новым по сравнению со списком Вакхея является то, что он включает работы, происхождение которых приписывают книдским Асклепиадам, а именно: «Болезни» и «Женские болезни». Эроциен приписывает Гиппократу большую часть трудов «Гиппократова сборника». Ему известен также хирургический трактат, который до нас не дошел: «Раны и стрелы». Тем не менее его список не такой длинный, как тот, что мы знаем сегодня. В нем отсутствует около двадцати названий, дошедших до нас в средневековых рукописях. В частности, Эроциен не признавал за Гиппократом или не знал два важных трактата по философской медицине «Режим» и «Тело».

Оптимистической вере древности, когда Гиппократу приписывали большинство трактатов, существующих под его именем, противостоит современный критический скептицизм. Во времена Эроциена соотношение между подлинными и «ненастоящими» трудами составляло как минимум два к трем. У Литтре (XIX век) соотношение изменилось в обратную сторону. Из шестидесяти трактатов, входящих в «Гиппократов сборник», Литтре признает за Гиппократом только одиннадцать: «Древняя медицина», «Эпидемии» I и III, «Режим при острых заболеваниях», «Воздух, вода, местности», «Суставы», «Переломы», «Мохлика», «Клятва», «Закон».

Современная наука еще более скептична, чем Литтре. Он приписывает Гиппократу «Древнюю медицину», основываясь только на двусмысленном свидетельстве Платона в «Федре». Даже если остановиться на менее двусмысленных древних свидетельствах (Ктесий Книдский и «Суставы», Диокл из Карисгы и «Эпидемии» I, Герофил и «Прогноз»), неизбежно возникают трудности: терминологический анализ исключает принадлежность всех этих трактатов одному автору, разве что стиль Гиппократа претерпевал эволюцию.

Становится понятно, почему Гиппократов вопрос зашел в тупик и почему делались попытки судить только о самом собрании сочинений, а не об их авторах.

Подведем некоторые итоги. Совокупность трактатов образует первичное ядро «Сборника» и принадлежит школе Гиппократа, называемой косской школой. Это содержание «Гиппократова сборника» в эллинистическую эпоху времен Вакхея. Другие произведения были присоединены позже и принадлежат преимущественно книдским Асклепиадам или книдской школе. Список Эроциена в нероновские времена соответствует этому промежуточному этапу. Наконец, есть трактаты неизвестного происхождения. Они были добавлены позже. Это — содержание «Гиппократова сборника», дошедшее до нас в средневековых рукописях. Разумеется, этот обзор схематичен и не отражает перемен в постоянно изменявшемся собрании сочинений, история формирования которого от нас скрыта. Тем не менее, объединив работы соответственно этим трем группам, мы можем сделать краткий обзор «Гиппократова сборника».

Обзор основных Гиппократовых трактатов

Сборник включает ряд хирургических трактатов. Эго прекрасно изложенные сочинения, которые мастерски и тщательно описывают различные раны головы, полученные преимущественно от метательного оружия, их лечение с очень подробным описанием трепанации («Раны головы), а также различные методы вправления и лечения вывихов и переломов с учетом естественного состояния конечностей («Переломы» и «Суставы»). Эти работы предназначены для обнародования. Трактаты же, написанные лапидарным стилем, должны были служить справочниками. «Рабочая комната врача» предписывает основные правила операций и перевязок в помещении врача. «Мохлика» (это название происходит от греческого названия инструмента для вправления вывиха — «рычаг») является кратким учебником с переработками из «Переломов» и «Суставов».

Другая цельная группа сочинений, приписываемых косской школе, — это «Эпидемии». Их, как мы уже видели, нужно отнести к деятельности Гиппократа и его учеников в фессалийский период. Разделение на три подгруппы (I и III; И, IV и VI; V и VII) является общепринятым. Они были написаны в разное время, в период от последнего десятилетия V века до середины IV века до н. э. и основываются на опыте врачей, которые путешествовали и практиковали в разных городах. В оригинальной форме, довольно хорошо сохранившейся в «Эпидемиях» I и III, они год за годом отмечают связанные с климатическими условиями болезни, преобладающие в данном месте в разные времена года. С одной стороны, они иногда добавляют общие предположения, основанные на этих наблюдениях, а с другой — клинические описания отдельных больных, развитие болезни которых изложено очень скрупулезно. Изучение терминологии позволяет присоединить к этой группе «Эпидемий» другие труды. Трактат «Жидкости» особенно тесно связан с подгруппой «Эпидемий» II, IV и VI.

Трактат «Воздух, вода, местности» предназначен специально для странствующего врача, прибывшего в незнакомый город. Первая часть излагает различные внешние факторы, которые должен учитывать врач для распознавания болезней, прогноза и успешного лечения: ориентировка местности к ветрам, употребляемая жителями вода, климат. Затем следует этнографическая часть, где автор распространяет свой медицинский метод на изучение народов в известном сравнении европейцев с азиатами. Физические и нравственные различия объясняются главным образом свойствами климата и местности, а потом уже политическим строем и обычаями. Более того, отбрасывая всякое божественное вмешательство, автор закладывает основы рациональной этнографии.

Климатический фактор и особенно отказ от мистики снова появляются в очень коротком, но примечательном трактате «Священная болезнь», написанном, вероятно, тем же автором. Он в живой полемической форме обличает врачей, которые приписывают разновидности священной болезни,' то есть эпилепсии, козням разных богов и настаивают на их лечении магическими средствами (запреты, очищения, заклинания). Он доказывает, что эта болезнь не более священна, чем другие, и объясняется естественными причинами: начало кризиса вызвано изменением направления ветров.

Каким бы ни было значение климатических факторов, врач, вызванный к изголовью больного, должен уметь истолковать симптомы, чтобы распознать природу болезни, предугадать ее развитие и успешнее лечить. Это — тема знаменитого «Прогноза». Автор рассуждает о благоприятных и неблагоприятных симптомах, наблюдаемых при острых заболеваниях. В этом трактате находится ставшее классическим описание лица больного, измененного болезнью и предвещающего смерть («лицо Гиппократа»). Что касается лечения острых заболеваний, то оно является предметом описания в «Режиме при острых заболеваниях». Автор сначала пространно говорит об употреблении отвара из ячменя, или птизаны (в старину трактат был назван «О птизане»); заканчивает он употреблением напитков и ванн. На протяжении всего сочинения автор предостерегает от резких изменений режима, противоречащих привычкам больного.

В сборнике косских авторов выделяются произведения, афористическая форма которых обеспечила широкое распространение Гиппократова учения. «Афоризмы», начало которых содержит знаменитую максиму («Жизнь коротка, искусство вечно»), представляют массу крайне ценных предложений по лечению, прогнозу, влиянию времен года и возраста и так далее. Этот Гиппократов трактат был самым читаемым, цитируемым, издаваемым и комментируемым. Более поздние «Априорные идеи» — нечто вроде энциклопедии, рассуждающей о Гиппократовом «Прогнозе». Что касается «Клятвы», она, как мы уже видели, вероятно, произносилась в медицинской школе учениками, которые были связаны договором и получали образование за плату.

К сочинениям косской школы присоединились работы книдского происхождения. Самое древнее свидетельство о существовании книдской медицинской литературы находится непосредственно в «Гиппократовом сборнике». В преамбуле к «Режиму при острых заболеваниях» впервые говорится о книдском сочинении по медицине, написанном, а потом пересмотренном коллективом врачей. Это «Книдские высказывания», вокруг которых сразу же начались споры. Гален видел в этой преамбуле полемику Гиппократа с книдскими Асклепиадами. С ними согласен Литтре. Нынешний скептицизм по поводу Гиппократова вопроса вынуждает к большей осторожности. Нет неоспоримых доказательств, что трактат написан самим Гиппократом. Однако нет также и веских аргументов, отрицающих его авторство.

Судя по всему, трактат принадлежит косской школе: он был частью древнейшего ядра «Сборника», потому что о нем знал Вакхей. Его автор по многим позициям критикует «Книдские высказывания»: недостаточность наблюдения за симптомами для установления правильного диагноза, слишком дробная классификация болезней, общая терапия, предпочитающая лечение на базе слабительных (молока и сыворотки) и пренебрегающая режимом. Однако многие трактаты «Сборника», исходя из общей модели, имеют некоторое сходство с «Книдскими высказываниями». Поэтому вполне резонно считать их книдскими или использующими книдский материал. Речь идет о «Болезнях» И, «Болезнях» III и «Внутренних болезнях». Рекомендация пить слабительные, молоко или сыворотку, критикуемая косским врачом, появляется как раз в «Болезнях» II и «Внутренних болезнях». Что касается книдской классификации болезней, о которой Гален дает очень точные указания, она также соответствует той, что мы находим во «Внутренних болезнях».

Автор, точно как книдцы, различает четыре желтухи, четыре болезни почек, три столбняка и три туберкулеза.

К этой группе нозологических трактатов примыкают работы по гинекологии, которые имеют параллельные редакции: «Природа женщины», сборник «Женские болезни» (I–II) и «Бесплодные женщины». Сходство их очевидно, особенно в структуре изложения. Большей частью или в целом они состоят из ряда статей о различных болезнях или их разновидностях. Эти статьи составлены по довольно однообразной схеме, включающей три основные части: описание симптомов, диагноз и лечение. Иногда прилагается список лекарств.

Работы не обязательно относятся к одному и тому же времени. Инновации могут переходить из одного трактата в другой. Это обнаруживается с помощью параллельных редакций, особенно в области этиологии болезней. Тем не менее группа в целом сохраняет довольно закрытую медицинскую традицию, которая не ориентируется на опыт странствующего врача, как в случае «Эпидемий». Авторов интересуют не столько больные, сколько сами болезни, которые они систематизируют и подразделяют на мелкие разновидности. Эти болезни рассматриваются как данность, обычно независимая от места, времени и довольно часто даже от природы больного. Трактаты также не содержат общих размышлений о методе и о медицинском искусстве, как трактаты косской школы. Но картина симптомов в них очень скрупулезная: первый раз в истории медицины мы находим описание аускультации. Эта группа трактатов в целом представляет более традиционную медицину, чем косская.

Наконец, «Сборник» пополнили самостоятельные работы косской и книдской школы. Большая их часть отсутствует в списке Эроциена. Самые важные — это медицинские сочинения с философским уклоном. Они утверждают, что для медицины является первейшей необходимостью знание составных элементов человеческой природы. Эти первичные элементы совпадают с элементами Вселенной. Две больших работы — «Тело» и «Режим» — не представлены в списке Эроциена. Их методология одинакова, но концепция человека и Вселенной разная. «Тело» исходит из космологии, содержащей три элемента (эфир, воздух, земля) и показывает антропогенез, то есть первичное образование различных частей тела, начиная со смешения и преобразования первичных элементов Вселенной. «Режим» признает только два элемента — огонь и воду. Он дает древнейшую формулировку микро- и макрокосмической теории в греческой литературе. Человек, говорится в нем, — это «подражание Вселенной». Анатомия и физиология основываются больше на этой аналогии, чем на наблюдении. Автором представлены три окружности вокруг живота по модели трех вращений: Луны, Солнца и планет.

Эти два трактата были написаны при жизни Гиппократа. Более поздней работой являются «Недели». Как и в «Режиме», здесь устанавливается сходство между челове-ком-микрокосмосом и Вселенной-макрокосмосом, но он отличается идеей, объясняющей все числом семь.

Против такой медицины с философским уклоном энергично выступили два трактата. Они известны Эроциену и написаны при жизни Гиппократа. Один из них, вне всяких сомнений, принадлежит косской школе. Это «Природа человека», автором которой, как мы уже знаем, был Полибий. В знаменитом предисловии он критикует монистических философов, которые утверждают, что природа человека состоит из единственного первичного элемента, как то: воздух, огонь, вода или земля. Другой трактат — «Древняя медицина». Его автор обличает врачей, которые хотят внести новшества, объясняя болезни такими упрощенными причинами, как теплое, холодное, влажное и сухое. Он опровергает требования философской медицины, утверждая, что всякое позитивное знание человеческой природы не должно идти впереди медицины, но проистекает из самой медицины. Медицина здесь предстает как самостоятельная наука, которая противопоставляется философии.

Среди сочинений, не упомянутых Эроциеном, но представленных в средневековых рукописях, некоторые написаны явно после Гиппократа. Трактат «Сердце» обнаруживает знания анатомии, которые значительно превосходят то, что было известно в эпоху Гиппократа. Точность описания этого органа останется непревзойденной вплоть до XVI века. Три деонтологических сочинения — «Благопристойность», «Предписания» и «Врач», несмотря на их более позднее происхождение, проповедуют медицинскую этику, которая соответствует идеалу Гиппократа: уважение к больному и отвращение к шарлатанам. «Где есть любовь к больному, там есть также и любовь к искусству», — говорит один из них.

«Гиппократов сборник» так обширен и разнообразен, что его практически невозможно систематизировать. Классификация по трем вышеперечисленным блокам является наименее спорной — она соответствует тому, как предположительно складывалась история его создания. В отличие от последнего блока, два первых, состоящих из косских и книдских произведений, более однородны. Это не значит, что исследование их происхождения не представляет трудностей. Скептицизм, возобладавший в Гиппократовом вопросе, распространился на различия между косскими и книдскими трактатами. Некоторые ученые вовсе отрицают эти различия.

Несмотря на контрасты и противоречия, в «Сборнике» обнаруживается определенное единство в практической части в рациональном подходе к болезни и ее лечению. Отнюдь не желая сгладить различия, мы впредь можем говорить о враче-гиппократике в широком смысле и даже, для удобства, о Гиппократе. Этим, конечно, мы не снимаем Гиппократов вопрос. Фактически «Гиппократ» имеет два смысла. Двусмысленность употребления сохранялась на протяжении всей истории чтения «Сборника». От нее трудно избавиться. Главное — ее осознавать.

Вторая часть

ВРАЧ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СВОИХ ОБЯЗАННОСТЕЙ

Глава I

ВРАЧ И ПУБЛИКА

Врачебная деятельность во времена Гиппократа в основном была аналогична современной. Врач должен помогать больному вновь обрести здоровье. Но медицинская практика в классической Греции имеет также и серьезные отличия от сегодняшней — из-за своеобразных условий, в которых работал врач, и воинственного характера греческой цивилизации.

Медицина и зрелище

В древности не существовало званий, дающих доступ к вершинам профессии. Поэтому врач, чтобы преуспеть, должен был сразу добиться признания. Разумеется, первым фактором успеха была его компетентность. Одновременно он должен был блистать красноречием перед публикой, порой многочисленной и всегда жадной до ораторских состязаний. Это было особенно важно, когда он добивался должности общественного врача или, будучи странствующим врачом, приезжал в новый город. Но этого требовали также и повседневные занятия ремеслом. Врач никогда не оставался наедине с пациентом. Близкие больного и праздные зеваки составляют публику, перед которой выступает врач, особенно если он делает хирургическую операцию или полемизирует с коллегой. Разговор с больным становится одновременно разговором «на публику». Этот вынужденный переход к публичному представлению придавал врачебному искусству древней Греции зрелищный характер, совершенно забытый сегодня. Даже частнопрактикующий врач являлся общественным деятелем и был всегда на виду.

Некоторые пытались извлечь выгоду из театральных эффектов, чтобы развлечь публику и скрыть свою некомпетентность. Нужно отдать должное врачам-гиппократикам, которые осуждали подобные излишества и ставили интересы больного выше произведенного на зрителей эффекта. Впрочем, они не отказывались быть хорошими ораторами и хорошими актерами, чтобы завоевать доверие больного, его близких и остальной публики. Это было первостепенным условием успеха. Один автор-гиппократик сравнивает плохих врачей со статистами в трагедии:

«Эти люди очень похожи на статистов, которые выходят в трагедиях. Как статисты имеют облик, одежду и маску актеров, не будучи ими, так и среди врачей многие являются ими по названию, но отнюдь не на деле».

Это все равно, что сказать: хороший врач должен быть настоящим актером.

Общественный врач

Разнообразные чрезвычайные обстоятельства могут поставить врача лицом к лицу с широкой публикой. Одно из них, совершенно не знакомое современному обществу, — избрание городом общественного врача. Эта должность существовала с VI века до н. э. Известен только один пример из той эпохи, но он знаменит: это Демокед из Кротоны, о стремительной карьере которого мы уже рассказывали. С V века свидетельства об общественных врачах становятся многочисленными. Это те же литературные тексты. Только в IV веке появляются высеченные на камне почетные декреты, принятые городами в честь общественных врачей.

Существование этой должности засвидетельствовано в Афинах классического периода. В комедии Аристофана «Ахарняне», поставленной в 452 году до н. э., отважный афинянин Дикеополь, устав от войны со Спартой и лишений, которые она повлекла за собой, решил заключить сепаратный мир с врагом. Он открывает у своей двери небольшой рынок, куда вскоре к нему начинают поступать все продукты, которых были лишены его сограждане. Он подтрунивает над вояками и голодающими. Бедный афинский пахарь, который от слез повредил глаза, пришел попросить у него «бальзам мира», чтобы вылечить их. «Пошел вон, мошенник! — восклицает Дикеополь. — Я тебе не общественный врач… Иди плакать к Питталу!» Значит, Питтал был общественным врачом. В ходе комедии он упоминается снова, когда раненый полководец Ламах приказывает отнести себя к Питталу и отдает себя в его «целительные руки» (см. 1222). Три года спустя в комедии «Осы» этот врач снова воодушевляет Аристофана. Старик Филоклеон советует человеку, которого он отколотил, поскорее бежать к Питталу (см. 1432). Из этого следует, что Питтал практиковал в Афинах дольше, чем Демокед. Несмотря на насмешки Аристофана, он, должно быть, удовлетворял афинян, иначе они бы его уволили по истечении года. Если верить «Посольской речи», через несколько лет, в 415–413 годах сын Гиппократа Фессал был нанят Афинами как общественный врач для участия в походе на Сицилию. Его отец, проявив щедрость и великодушие, решил, что он будет служить городу, не требуя жалования.

Почему существовали общественные врачи?

Многие задавали вопрос о причинах возникновения этого института. Некоторые считали, что причиной была общая нехватка врачей в Древней Греции. Таким способом города якобы гарантировали себе услуги врача сроком на один год или больше. Действительно, авторитетных медицинских школ было не очень много: Кротона, Кирены, Кос, Книд. Но если это объяснение подходит к небольшим поселениям, то ситуация в больших городах была иной. При чтении трудов Гиппократа создается впечатление, что в классическую эпоху в больших городах врач был редкостью. Но скорее было наоборот. У изголовья больного могло собраться сразу несколько специалистов. Это следует из отрывка «Эпидемий» V:

«В Лариссе врачам (множественное число!) показалось, что у Гиппосфена перипневмония. Но это не так…»

Автор оспаривает диагноз своих коллег, которые, очевидно, не входили в Гиппократову свиту. Конкуренция, должно быть, была очень большой. Во время визита к больному врач на свою беду не был огражден от появления конкурента, который пытался его дискредитировать, производя впечатление своими сногсшибательными прогнозами.

Врачей могло быть и много, потому что для обустройства в городе не обязательно было принадлежать к семье врачей или выйти из известной школы. Если верить истории, рассказанной об ораторе Антифонте в «Жизни десяти ораторов», достаточно было помещения и вывески:

«В то время, когда Антифонт пристрастился к поэзии, он создал искусство лечения скорбей, подобное лечению, которое применяли к больным врачи. В Коринфе он обустроил помещение, выходящее на центральную площадь, и повесил вывеску, на которой написал, что способен лечить скорбящих речами. Осведомляясь о причинах, он утешал больных. Но посчитав, что это ремесло ниже его достоинства, он начал заниматься риторикой».

Антифонт, конечно, не претендовал на то, чтобы быть настоящим врачом. Но этот пример показывает, что любой мог устроить себе медицинский кабинет. Это была воистину либеральная медицина. Она в корне отличалась от приравненной к государственной службе медицины Египта. И тогда как египетские врачи подлежали уголовной ответственности вплоть до смертной казни за ошибки в лечении, врачи в греческих городах не подвергались никакому наказанию, кроме потери репутации. Понятно, что авторы-гиппократики довольно часто выражали недовольство, видя, как дискредитируется профессия, потому что невежды и шарлатаны величали себя врачами.

Институт общественных врачей, по крайней мере в больших городах, нужно объяснять не столько нехваткой врачей, сколько желанием населения пользоваться услугами компетентного специалиста. Именно высокая профессиональная репутация Демокеда объясняет его «перевод» из Эгины в Афины.

Испытание перед народным собранием

Как осуществлялась вербовка кандидатов? Каким бы удивительным это ни показалось для современного сознания, выбор делался не специалистами.

«Города, которые хотят, чтобы люди у них были здоровыми, выбирают врачей, и военачальники берут с собой врачей для солдат», — говорит Ксенофонт в «Киропедии» («Воспитание Кира»). В таких демократических городах, как Афины, этот выбор производился гражданами, объединенными в народное собрание. Представьте себе, что мы выбираем врачей, как депутатов! Таким образом, собранию несведущих людей доверялся выбор специалиста в медицинском искусстве. Правда, это избрание вписывалось в стройную демократическую систему, где техники, строители кораблей и другие ремесленники выбирались народным собранием. Однако уже в то время раздавались голоса, в частности Сократа, против опасностей системы, которая доверяла выбор специалистов суду невежд.

Самые живые и убедительные детали выборов даны Платоном в его «Горгии». Различные кандидаты представали перед народным собранием, состоявшим из граждан. Там они произносили речь, призванную благоприятно повлиять на аудиторию, и, возможно, отвечали на разные вопросы. Сократ намекает на то, каким могло быть содержание речи, когда говорит одному из своих собеседников, Калликлу:

«Добиваясь должности общественного врача мы прибегли к взаимному изучению: клянусь богами, а у самого Сократа тело в добром здравии? Кто-нибудь, раб или свободный, был уже вылечен Сократом? Думаю, и я подверг бы тебя такому же допросу. И если бы нам не удалось обнаружить ни одного человека, здоровье которого улучшилось бы нашими заботами, ни чужестранца, ни гражданина, ни мужчину, ни женщину, клянусь Зевсом, Калликл, разве не было бы смешно (претендовать на такую должность)?»

Кандидат должен был представить доказательства своей компетентности, перечисляя случаи выздоровлений, имеющихся у него в активе. Как видно, Сократ не рассматривает других необходимых условий, кроме здоровья самого кандидата. Для древних больной врач был плохим врачом. Если он не способен излечить самого себя, как же он может лечить других?

Нужно было также указать свое образование и назвать учителей. Об этом можно судить (от противного) по забавной речи, которую Ксенофонт вкладывает в уста кандидата на должность общественного врача. Сократ высмеивает Эвфидема, который, не изучив политики, объявил о своем намерении стать государственным деятелем:

«Выступление такого рода подошло бы тем, кто хочет добиться от города места врача. Им было бы полезно начать свою речь такими словами: «Афиняне, я до сих пор ни у кого не учился медицинскому искусству и никогда не искал себе учителя врача. Я всегда воздерживался не только узнать что-нибудь у врачей, но даже не притворялся, что я изучал это искусство. Тем не менее доверьте мне должность врача. На ваш страх и риск я попытаюсь его изучить».

Эти слова вызвали общий взрыв смеха. Шутовское выступление показывает, чего ждали от речи серьезного кандидата: она должна была представить гарантии хорошей подготовки соискателя.

Однако ни здоровья, ни перечня оказанных услуг, ни компетентности кандидата было недостаточно. Если он хотел пленить толпу и победить соперника, — нужны были ораторские способности. Вот отрывок из Платона, цитирующий софиста Горгия:

«Пусть оратор и врач пойдут вместе в какой захочешь город: если возникнет дискуссия перед народным собранием или другим сборищем, чтобы узнать, который из них будет избран врачом, я утверждаю, что врач не устоит, и оратор, если ему угодно, будет предпочтен».

Разумеется, этот аргумент, на взгляд Платона, не свидетельствует в пользу софиста. По его мнению, это «искусство иллюзий», способное повлиять на толпу, потому что она невежественна. Тем не менее отрывок показывает, что врач, если он хотел выдержать экзамен на должность общественного врача, должен был непременно владеть ораторским искусством.

Врач-гиппократик — также и оратор

У Гиппократа мы не находим речей кандидата на должность общественного врача. Тем не менее в «Сборнике» есть сочинения, которые были написаны прежде всего для того, чтобы их произносили вслух. Об этом говорят слова «писать» или «говорить», которые употребляли авторы, чтобы квалифицировать свое произведение. В трактатах, первоначально предназначенных для произнесения, первое лицо единственного числа декларативных глаголов, например, «я заявляю», «я утверждаю», «я поддерживаю» свидетельствует о пыле говорящего, который стремится завоевать одобрение своей аудитории. Таким образом, в «Гиппократовом сборнике» соседствуют письменные и устные жанры. В этом нет ничего удивительного. Это точное отражение эпохи. Автор «Древней медицины» в начале трактата говорит о тех, «кто взялся за то, чтобы писать или произносить речи о медицине», показывая, что врачи были не только авторами, но и ораторами.

Лекция и речь

Трактаты первоначально предназначенные для ораторов делятся на две группы: дидактические изложения, то есть лекции для учеников или специалистов, и «речи» — разновидности докладов для более широкой публики. Они отличаются прежде всего по размеру. Торжественные речи короче. В лекциях учитель возвращается назад для объяснения мысли, изложенной раньше, тогда как оратор не должен утомлять внимание публики. Эти два типа изложений отличаются также и по стилю. Конечно, в лекциях врач не должен пренебрегать ораторскими эффектами, но это не главное при обращении к аудитории, сведущей в медицинских вопросах. С речами он выступает перед более широкой публикой, и чем менее она компетентна, тем более чувствительна к блеску изложения. Риторические изыски занимают в таких речах большое место, даже если первоначальной целью врача остается защита медицинских доктрин.

Перед началом лекции врач ограничивается красивой фразой. Так автор трактата «Зарождение — природа ребенка» вначале заявляет: «Закон управляет всем», потом приступает к основной теме: «Что касается семени мужчины, оно происходит из всей жидкости, которая находится в теле». Он может начать изложение темы без всякой преамбулы. Например: «Для того, кто хочет предпринять правильные изыскания по медицине, вот что нужно сделать…» — с ходу заявляет автор трактата «Воздух, вода, местности», обращаясь к врачам, особенно странствующим.

В торжественных речах, наоборот, теме предшествует длинное вступление, включающее общие мысли и блестящие формулировки, рассчитанные на то, чтобы завоевать и удержать внимание аудитории. В этом смысле самой характерной речью является трактат «Ветры». Собираясь сказать о том, что единственной причиной возникновения болезней является воздух, автор начинает с преамбулы о положении врача и об определении медицины. Этот длинный пролог, который сам автор называет вводным эпизодом, останется весьма знаменитым, особенно из-за первых фраз о положении врача:

«Врач видит ужасные вещи, прикасается к отвратительным вещам и через чужие страдания пожинает личные несчастья».

Эта фраза, столь удачно определяющая трудную, но благородную задачу врача, имела счастливую судьбу не только в медицинских кругах, но и в политической, философской и религиозной мысли поздней античности. Она цитировалась многими языческими и христианскими авторами — Плутархом, Дионом Златоустом, Лукианом, Оригеном, Евсевием Цезарейским, Григорием Назианским, Исидором Пелузским, Симплицием и Евстафием, и это еще только самые известные авторы.

Трактат «Ветры» содержит воистину художественные отрывки. Самый знаменитый — это хвала могуществу ветра, который будучи незримым, совершает во Вселенной зримые чудеса. Вот его начало:

«Воздух — это могущественный повелитель, который царит во всем и над всем. Стоит труда, чтобы рассмотреть его могущество. Ветер — это поток и течение воздуха. Когда большое количество воздуха вызывает сильный поток, деревья вырываются с корнями, море вздувается от волн, орхады (транспортные корабли) огромного размера швыряются во всех направлениях. Таково могущество, которое он распространяет на все свои владения. Однако он невидим для глаза, но видим для разума».

Эта страница вдохновила латинского поэта Лукреция. В поэме «О природе вещей» он описывает бурю, указывая на невидимость силы ветра. В эпоху Возрождения об этом же упоминает Рабле, когда в своей «Третьей книге» восхваляет «пантагрюэлион», то есть коноплю, траву, служащую материалом для парусов:

«С помощью этой травы, — говорит он, — невидимые субстанции зримо останавливаются, удерживаются и как бы сажаются в тюрьму… С ее помощью, благодаря удерживанию воздушных волн, большие орхады, широкие таламеги, сильные галионы, огромные и чудесные корабли снимаются со своих стоянок и продвигаются по воле кормчих…»

Антитеза видимого и невидимого, «большие орхады» — ретроспекция хвалы воздуху в Гиппократовом трактате.

Рабле прекрасно знал текст, потому что сам был врачом и издателем Гиппократа.

Медицина и софистика

Стилистические изыски в медицинских речах и лекциях несут отпечаток влияния софистов, особенно Горгия.

Уроженец сицилийских Леонтин, он в первый раз прибыл в Афины в 427 году по поручению родного города. Виртуозность его речей поразила афинян, которых было трудно удивить в этом жанре. Горгий изыскивал антитезы и украшал их изящными шутками; члены предложения, которые он сопоставлял, имели одинаковую длину и заканчивались одинаковыми созвучиями. Его успех был так велик, что он объехал всю Грецию, давая уроки риторики, за которые брал очень высокую плату.

Некоторые медицинские речи, сохранившиеся в Гиппократовом творчестве, подверглись влиянию риторического стиля Горгия. Может быть, поэтому некоторые древние источники утверждали, что Горгий был учителем Гиппократа. Речь «Ветры» имеет поразительное сходство с похвальным словом «Елене» Горгия — в самом наличии похвального слова, в технике, композиции и стиле. Это сходство побудило современных ученых считать, что автор «Ветров» был не врач, а софист, или нечто вроде кентавра из врача и софиста, которого иногда называли забытым словом «иатрософистом». Вероятно, это ошибка. Ведь в эпоху Гиппократа чистая риторика была несовместима с подлинной медицинской наукой.

Судя по всему, врачи-гиппократики не скрывали своего презрения к «науке плохих речей», к той риторике, которая прячет невежество под велеречивой манерой говорить. Истинный врач может признать, что не имеет хорошей практики в произнесении речей, что, впрочем, является откровенным кокетством, когда это признание завершает блестящую речь. Гиппократики полностью отдают себе отчет в том, что риторика является необходимым средством привлечь внимание публики.

Ораторские состязания

Кроме испытания соискателя на должность общественного врача перед народным собранием, один из случаев, когда врач мог обратиться к многочисленной публике — это его прибытие в незнакомый город. Его появление почти, как прибытие софиста, было событием, которое привлекало толпу знатоков и зевак, особенно если он был знаменит. Чтобы получить клиентуру, незнакомец должен был сразу произвести хорошее впечатление на эту разношерстную толпу. При случае он должен был смело выступать против своих уже обосновавшихся коллег, вступивших с ним в полемику. Зачастую это выливалось в настоящие ораторские состязания.

Одна из Гиппократовых речей, «Природа человека», в своей преамбуле обличающая невежество противников, косвенно дает нам ценные сведения об условиях, в которых проходили эти словесные поединки:

«Совершенно ясно, что они ничего не знали. Это можно понять из спектакля этих ораторских состязаний: когда одни и те же противники сходятся перед одной и той же публикой, никогда не случается, чтобы один и тот же оратор три раза подряд выходил победителем в дискуссии. В первом туре побеждает один, во втором — другой, в третьем — тот, кто покажет себя перед толпой более велеречивым… Лично я думаю, что такие люди по глупости сами себя кладут на лопатки».

Из текста ясно, что ораторов выставляли как борцов перед толпой, которая играла роль арбитра. Описание борьбы, в которой, чтобы стать победителем, нужно было одержать верх три раза подряд, хорошо отражает зрелищность происходящего. Словесные выпады походят на приемы, с помощью которых противники стараются «положить друг друга на лопатки». Тот же накал страстей есть у самого древнего софиста — Протагора, который прославился изобретением «сбивающих с ног» аргументов. Видимо, речи врача совсем не были похожи на лекции перед избранной публикой. На общественной площади города или в палестре, в толпе любопытных и шумных зрителей, ему приходилось выступать против самых разных оппонентов — от коллег-врачей, до прорицателей и уличных шарлатанов.

Пожалуй, самыми опасными среди противников были не врачи или те, кто считал себя таковыми. Скорее это, были некие софисты, которые «создавали искусство отрицать все искусства» и в частности медицину. Было жизненно важно одержать верх над такими противниками. Гиппократово «Искусство» полностью посвящено опровержению нигилистов и восхвалению врачей.

«Что касается данной речи, она будет возражать тем, кто нападает на медицину, рассказывать о противниках, которых она критикует; эта речь полна надежд из-за искусства, которому она помогает, сильна из-за науки, которой она обязана своим возникновением».

Эта речь в «Гиппократовом сборнике» как нельзя лучше соответствует правилам ораторских состязаний.

Эристические диалоги

Чтобы сразу завоевать преимущество в споре, недостаточно было утопить противника в потоке слов. Нужно было владеть приемами эристики — искусством вопросов и ответов. Один Гиппократов трактат прямо выглядит как учебник медицинского спора.

«Тот, кто хочет правильно спрашивать по теме лечения, правильно отвечать на вопросы и возражать, должен помнить следующие положения».

Это начало трактата «Болезни» I. Далее следует длинное перечисление подлежащих обсуждению проблем о болезнях, больном и медицине. Вступление заканчивается повторением первоначальной темы:

«Таковы положения, которые нужно держать в уме и хранить в памяти при дискуссиях; и каждый раз, когда ваш собеседник допустит ошибку по этой теме, или говоря, или спрашивая, или отвечая, если он говорит, что многочисленное является малочисленным, большое маленьким, возможное невозможным, или если он, говоря, допускает другую ошибку, то, храня в памяти положения, которые я изложил, нужно нападать на него, приводя возражения».

Этот трактат можно назвать учебником, предназначенным для усвоения необходимых медицинских понятий, чтобы выдержать спор, состоящий из вопросов, ответов и возражений. Сам автор убежден, что для победы главное — компетентность. Он создавал учебник медицины, а не риторики. Однако существовала и эрисгическая литература, которой ни один врач в Греции не мог пренебрегать, если хотел добиться успеха. Она могла пригодиться в споре не только на площади, но и с коллегой-врачом, пришедшим к тому же больному.

Врач — общественный деятель

Будучи на виду у всего города, даже частнопрактикующий врач является в некоторой степени общественным деятелем. При различных обстоятельствах он должен говорить перед широкой публикой, перед близкими больного, выдержать спор с коллегой, участвовать в ораторских состязаниях или выступать перед народным собранием. Короче говоря, без красноречия и искусства убеждения врач не мог сделать выдающейся карьеры.

Врач в повседневной практике

Вы скажете, что в повседневной медицинской практике врачу не нужны эти театральная напыщенность и ораторские выступления. От него прежде всего ждут эффективного лечения. Однако его манеры, жесты, слова, забота, которую он проявляет, — находятся под внимательным наблюдением больного, его окружения, а также его собственных учеников. И здесь врач опять как на сцене. Ему необходимо это сознавать и уметь сыграть спектакль с чувством меры.

Существуют трактаты — учебники правил хорошего тона для практикующего врача. В частности, это «Рабочая комната врача», древнее сочинение, принадлежащее к группе хирургических трактатов, а также два более новых — «Врач» и «Благопристойность». Случайные замечания во многих других работах также предостерегают от ошибок и помогают обрисовать образ хорошего врача, работающего в своем кабинете или находящегося с визитом у больного.

Декорация: рабочая комната врача

Врач, поселившийся в городе, естественно, должен иметь помещение, где он принимает и лечит больных, пришедших на консультацию. Такая комната для медицины — то же, что здание суда для правосудия.

Это помещение гораздо просторнее, чем кабинет современного врача. Требования были другими. При отсутствии специализации врачей это была одновременно приемная для консультаций и клиника, заполненная громоздкими инструментами для вправления вывихов и переломов. Это также и аптека, где расставлены препараты для изготовления лекарств. Здесь постоянно находятся не только врач и больной, но наверняка и помощники врача, ученики, возможно, родственники больного, может быть, несколько зевак и, естественно, пациенты, ожидающие своей очереди. Слово «кабинет» явно не подходит. Название «рабочая комната врача» (officine), каким бы оно ни казалось устаревшим, больше соответствует действительности.

Самое древнее свидетельство о рабочем месте греческого врача — иконографический документ приблизительно 470 года до и. э. (десять лет до рождения Гиппократа). Это маленькая ваза для благовоний, которая хранится в Лувре, так называемая Aryballe Peytel. Почему мы уверены, что изображенная сцена происходит в рабочей комнате врача? Мы видим три медицинские банки, подвешенные на стене — это отличительный признак профессии в традиционной иконографии. Врач, сидящий на стуле, левой рукой держит руку больного, правой готовится пустить ему кровь в месте локтевого сгиба. На полу под рукой больного стоит металлический тазик для приема крови. Сбоку ждут своей очереди несколько больных. Один сидит с перевязанной левой рукой, двое других стоят. На них тоже повязки — у одного на груди, у другого на левой ноге.

Литературные источники ведут свое начало с Гиппократа. В них можно прочитать, какой должна быть рабочая комната врача, ее расположение и обустройство. Нужно было иметь хорошо сориентированное помещение, то есть защищенное от сквозняков, хорошо освещенное, но так, чтобы солнце не раздражало глаза больного. Именно об освещении советы наиболее подробны, так как оно имеет первостепенное значение для операций.

«Есть два вида освещения: природное и искусственное. Природное освещение от нас не зависит, искусственное же от нас зависит. Существуют два использования этих двух видов: прямое освещение или наклонное. Употребление наклонного освещения очень ограничено, и нужен подходящий угол наклона. Что касается прямого освещения, нужно среди имеющихся освещений выбрать самое яркое и повернуть к нему оперируемое место, кроме тех частей тела, которые подобает прятать и на которые стыдно смотреть. В случае, если оперируемая часть тела должна быть напротив света, хирург должен стать напротив оперируемого места, однако не отбрасывая тени; таким образом тот, кто оперирует, будет видеть, тогда как оперируемая часть никому не будет видна».

Искусственное освещение получали от факелов, которые можно было направлять прямо или наклонно. Требовалось, чтобы врач видел отчетливо, но свет не резал глаза больному. Врач прежде всего изыскивал лучшие условия для успеха операции, но он думал также и об оперируемом, его страданиях и стыдливости.

В рабочем кабинете находились всевозможные лекарства и инструменты. Врач одновременно был фармацевтом и должен был иметь в своем распоряжении запас лекарств, расставленных в соответствии с их видом. Чаще всего использовались очищающие средства. Платон в «Законах» сообщает, что люди приходили к врачам за слабительными средствами. Автор «Благопристойности» дает следующие советы по поводу изготовления и размещения очищающих средств:

«Имейте в запасе очищающие вещества, взятые в подходящих местах и изготовленные надлежащим способом, расположенные согласно виду и величине и обработанные для хранения, а также свежие вещества, которые готовят в нужный момент».

Врач выбирал и расставлял по местам инструменты, необходимые для самых ходовых операций: широкие и острые скальпели, прямые или загнутые, медицинские банки с узким и широким горлышком, прижигатели, щипцы для удаления зубов и извлечения язычка. Все должно было содержаться в исключительной чистоте, особенно то, что предназначалось для лечения ран: губки, корпия, компрессы, бинты.

В арсенал врача входят и внушительные, большие инструменты, то есть различные «машины» (mechanai), которые используют для вправления переломов и вывихов: вороты, рычаги и особенно то, что позже было названо «скамьей Гиппократа». Это довольно сложный аппарат, подробно описанный автором трактата «Суставы». Описание заслуживает того, чтобы его процитировать. Оно очень знаменито исторически и привлекло внимание великих врачей античности: Руфа Эфесского, Галена, Орибаса, Павла Эгинского, не говоря уж о хирургах Возрождения, таких как Вид Видий.

«Мы имеем квадратный кусок дерева длиной в шесть или немного более локтей (2,70 м) и шириной в два локтя (90 см); пядь (около 22 см) достаточна для толщины… На каждом конце короткие, прочные, хорошо закрепленные опоры снабжаются воротом. В середине доски — этого достаточно, но ничто не мешает, чтобы это было по всей доске, — выдалбливаются длинные желобы числом пять или шесть на расстоянии друг от друга приблизительно в четыре пальца; достаточно, чтобы они были шириной в три пальца и глубиной в столько же. В середине доски делается квадратная выемка глубиной около трех пальцев; в эту выемку, когда она покажется подходящей, помещается деревянный брус, пригнанный к ней и закругленный сверху; его вставляют в случае, если посчитают нужным, между промежностью и головкой бедра. Этот деревянный брус, установленный прямо, препятствует телу поддаться силе тяги тех, кто его тянет за ноги; иногда этого деревянного бруса достаточно, чтобы заменить обратное вытяжение; иногда же, когда нижняя конечность натянута с одной и с другой стороны, этот деревянный брус, помещенный так, чтобы он свободно двигался, может воздействовать, как рычаг, на головку бедра и подтолкнуть его наружу. Именно для этого действия выдолблены желоба, чтобы деревянный рычаг, расположенный в желобе, который нужен, выполнил свою функцию рычага, упираясь в момент вытяжения или рядом с костными поверхностями, или в них самих, когда нужно вправлять вовнутрь или наружу; рычаг должен быть или круглым, или плоским; ибо один рычаг подходит для одной операции, а другой — для другой. Это действие рычага в сочетании с вытяжением удобно для вправления суставов нижних конечностей».

Этот аппарат позволяет добиться сильного и одновременно дозированного вытяжения и сочетать действие воротов и рычагов. Хирурги античности продолжали его использовать, внеся некоторые усовершенствования. Например, добавили ножки, что объясняет название «скамья», известное во времена Руфа Эфесского (I века н. э.). Такое тяжелое снаряжение должно было быть дорогостоящим. Автор «Суставов» рекомендует этот аппарат исключительно для врачей, работающих в больших городах. Правда, можно было поступить иначе, проводя втяжение и обратное вытяжение рычагом или человеческой силой.

Такой была декорация кабинета врача, внушительная своими инструментами и царящим там порядком и чистотой. Именно там должна была проводиться операция.

Безмолвные персонажи: помощники врача

Перед выходом на сцену врача, можно сказать, протагониста (так в Древней Греции называли актера, играющего главную роль), следует представить его помощников или ассистентов. Они дополняли спектакль на манер безмолвных персонажей греческого театра. Во время операции помощник, как и в наши дни в операционной, мог подавать врачу инструменты, будучи наготове и внимательно слушая распоряжения. Однако помощники существовали преимущественно для того, чтобы держать больного, которого тогда еще не умели усыплять.

«Помощники, окружающие больного, — сказано в «Рабочей комнате врача», — должны открыть оперируемую часть, как сочтет нужным хирург. Они держат остальную часть тела неподвижной, молча и внимательно прислушиваясь к приказам того, кто командует».

Итак, помощники — безмолвные персонажи. Они должны выполнять распоряжения врача подобно тому, как в театре бессловесная стража подчиняется приказаниям царя. Они играют определенную роль и добросовестно ее исполняют. Впрочем, эта роль меняется в зависимости от рода вмешательства. Не ограничиваясь тем, что держат больного и открывают оперируемую часть тела при таких операциях, как надрез или прижигание, они могут играть и более активную роль, производя вытяжение и обратное вытяжение, когда речь идет о вправлении вывиха сустава.

«В случае вывиха стопы, — говорит трактат «Переломы», — обычно достаточно двух человек, из которых один тянет с одной стороны, а другой с другой».

Помощники должны были иметь соответствующее телосложение. Вытяжение перелома ноги требовало, согласно тому же автору, «двух человек в полной силе». Тщедушный человек не справился бы.

Но сила еще не все. Более сложные вмешательства требовали от помощников подготовки и ловкости. Два отрывка из трактата «Суставы» настаивают на необходимости иметь хорошо подготовленных помощников. В этих случаях помощник не играет второстепенную роль, именно он производит вправление вывиха. Одна из этих операций проходила обязательно в рабочей комнате врача, так как больного с вывихом (вперед) тазобедренного сустава клали на скамью Гиппократа. Вот что должен делать помощник врача, когда производится вытяжения с помощью ворота:

«Нужно, чтобы человек с сильными руками и как можно лучше обученный, опираясь ладонью рядом с пахом и удерживая эту руку другой рукой, толкал вывихнутую кость вниз и одновременно к передней части колена».

Это двойное движение, состоящее из нажима вниз и вперед, чтобы поставить на место головку бедра, требует силы и сноровки. Другая операция касается того же типа вывиха. Но в ней не используется скамья Гиппократа. Это более эффектный метод, преимущество которого в том, что его можно было использовать внё рабочей комнаты врача. Больного подвешивают за ноги вниз головой на балке дома, пропустив под колени широкое и мягкое полотнище и привязав руки вдоль тела:

«Когда пострадавший подвешен, хорошо обученный и сильный человек должен просунуть, нажимая, руку до локтя между бедрами, затем положить ее между промежностью и головкой вывихнутой кости; затем присоединить другую руку к той, что прошла между бедрами и стоя, справа от подвешенного тела больного, быстро повиснуть в воздухе и оставаться как можно перпендикулярнее».

В этих отрывках одно и то же прилагательное служит определением помощника: он должен быть «хорошо обучен» (eupaideutos). Следовательно, некоторые помощники получали хорошее медицинское образование.

Тем не менее помощники остаются безымянными персонажами. Точное число их неизвестно (при хирургических операциях их было, как минимум, два, а может быть, и больше), как и социальное происхождение. Очень часто хирургические трактаты довольно неопределенно называют ассистента «некто», «человек», «другой». Собирательный термин для их обозначения «hyperetai» — термин первоначально флотский: «тот, кто гребет под началом». Но смысл его был расширен и обозначал вообще помощников, ассистентов, слугу, сопровождавшего тяжеловооруженного воина (гоплита) во время похода.

Кем были эти опытные помощники: рабами, прикрепленными к врачу, или свободными людьми на его службе? «Гиппократов сборник» по этому поводу молчит. Согласно «Законам» Платона, могло быть и то, и другое:

«Не правда ли, есть люди, которые являются врачами, а другие ассистентами врачей (hyperetai), но мы их, вероятно, тоже называем врачами?» — спрашивает афинянин. — «Непременно», — отвечает Клиний. — «Пусть эти последние являются свободными или рабами, — продолжает афинянин, — они приобретают знания в этом искусстве, следуя наставлениям учителя и наблюдая за его действиями».

Следовательно, ассистенты, называемые «hyperetai», как и у Гиппократа, могут быть рабами или свободными людьми. Прежде всего этих помощников не следует путать с учениками (mathetai).

Ученики в рабочей комнате врача

Ученики присутствовали в рабочей комнате врача в том же качестве, что и его сыновья. Они учились, наблюдая за учителем, или, следуя его примеру, тренировались в обращении с инструментами. «То, что происходило в рабочей комнате врача, почти полностью находилось в ведении учеников», — заявляет трактат «Врач». Автор перечисляет инструменты и заключает:

«Таковы инструменты, в обращении с которыми ученик должен быть натренирован».

На сцену выходит врач

Теперь выведем на сцену врача, того, кто действует (dron). Врач собирается оперировать больного. Прежде чем приступить к манипуляциям, врач должен произвести благоприятное впечатление на больного и на тех, кто его сопровождает.

Первейшим условием было, чтобы сам врач выглядел здоровым. Помните, как Сократ в шутку рассматривая свою кандидатуру на должность общественного врача, упоминал это первое условие. В трактате «Врач» сказано:

«Для врача должно быть правилом иметь хороший цвет лица и быть в теле сообразно своей природе, так как большинство людей считает, что те, тело которых в плохом состоянии, не смогут надлежащим образом лечить других».

Эта мысль должна быть очень распространенной во времена Гиппократа. Она уже была выражена в греческом театре. Хор в «Прометее» Эсхила при виде героя, прикованного к скале за то, что он похитил огонь Зевса, восклицает:

«Подобно плохому врачу, заболевшему в свою очередь, ты отчаиваешься и не можешь найти лекарства для себя самого, которые бы тебя исцелили».

Сравнение тем более жестокое, что Прометей называл себя изобретателем медицины. Таким образом, хороший врач не имеет права быть больным.

Более того, он должен предстать в глазах того, кого будет лечить, человеком серьезным и спокойным, без суровости, но и без чрезмерной веселости. С одной стороны, «суровость одинаково отталкивает как здоровых, так и больных», но с другой, тот «кто легко заражается смехом и предается чрезмерному веселью, считается чуждым приличиям». Именно чувство меры определяет Гиппократов идеал.

Безукоризненно отработанная манера поведения поддерживала престиж профессионала. Хороший врач добросовестно заучивал свою роль и заранее знал, что должен делать. Он не мог себе позволить растеряться в непредвиденных ситуациях. Это требовало хорошей памяти, практики и хладнокровия. Ничто не отдается на волю случая или импровизации.

Наставления, являющиеся, согласно «Клятве», частью медицинского образования, — не только морального свойства. Они до мельчайших деталей регламентируют позы и жесты того, кто оперирует. Процитируем отрывок из «Рабочей комнаты врача»:

«Надлежащее положение врача относительно его самого: сидя, его ступени вертикальны к коленям и на небольшом расстоянии одна от другой; колени немного выше паха и расставлены так, чтобы на них можно было положить локти или отвести их в сторону от бедер; одежда ни слишком свободная, ни слишком тесная, без складок, наброшенная равномерно на локти и плечи.

Положение врача относительно оперируемого места: соблюдать границы удаления и приближения, границы высокого и низкого, боковую границу от одной стороны к другой или медиану. Граница удаления и приближения — это когда локти спереди не выступают за колени, а сзади за бока; границы высокого и низкого — это когда предплечья не подняты выше груди; граница нижнего — это когда врач не изгибается ниже положения, при котором, если он опирается грудью в колени, его предплечья находились бы под прямым углом к плечу. То же правило для боковой границы. Что касается перемещений из стороны в сторону, они не должны заставить менять сидячее положение, но быть пропорциональными вращению, когда кладут тело на бок и часть тела, которую оперируют».

Здесь автор соперничает в точности с художником-со-здателем вазы. Сходство поразительное: сидящий врач, изображенный на вазе в профиль, держит в правильном положении колени, локти и правую руку; все части тела вписываются в пространство, рекомендуемое Гиппократовым автором. Но так как ваза старше Гиппократова текста, ясно, что Гиппократ не был начинателем, а продолжал установившуюся традицию. Двухмерное пространство вазы (в VI веке перспектива еще не изображалась художниками) в Гиппократовом тексте становится трехмерным, где учитываются также и боковые движения.

Гиппократов текст рисует вторую картину — врача, оперирующего стоя: в положении стоя врач должен производить осмотр, равномерно и твердо держась на обеих ногах; но когда он оперирует, он должен стоять только на одной ноге, противоположной оперирующей руке; другая нога поднята так, чтобы колено было на уровне паха, как в положении сидя; в остальном границы остаются прежними».

Сбалансированной устойчивости осматривающего врача противопоставлены большая гибкость врача оперирующего.

Руки артиста

На вазе из Лувра движение руки врача, готовящегося сделать надрез на руке больного, полно изящества. Текст предлагает превосходный комментарий этого движения и позволяет крупным планом представить всю руку с пальцами и даже ногтями:

«Ногти не должны ни закрывать, ни обнажать кончики пальцев. Что касается практики, то нужно упражняться то кончиком пальца, чаще всего указательного в отличие от большого, то всей ладонью с наклоном вперед, то двумя ладонями, находящимися одна против другой… Во время этих действий оперирующий должен упражняться то одной рукой, то другой и двумя сразу (так как они совершенно одинаковы), прицеливаясь правильно, сообразно, быстро, легко, изящно, свободно».

Нагромождение наречий в последней фразе подсказывает врачу различные аспекты операционного движения. Здесь есть точность и определенность: врач нацеливается, когда делает надрез или прижигание, и должен достичь цели. Есть также и ритм движения: быстрота обычно обязательна, но в некоторых случаях рекомендуется неторопливость. Наконец, есть эстетический критерий: нужно, чтобы на движение было приятно смотреть.

Рука артиста приобретает некоторую самостоятельность. Одновременно точная и элегантная, она действует как идеальный помощник врача. Ловкость рук является важной темой медицины. Трактат «Болезни» I посвящает ей подробный обзор:

«Ловкость руки в следующих случаях: когда надрезаешь или когда прижигаешь — не надрезать и не прижигать ни сухожилие, ни сосуд; и если прижигаешь больного с эмпиемой, нужно добраться до гноя; если надрезаешь, сделай так же. Что касается переломов, нужно вправлять их правильно; то, что в теле сошло со своего естественного места, нужно правильно поставить на естественное место; то, что положено, схватить сильно, и хватая, нажимать; то, что нужно, схватить осторожно и, хватая, не нажимать; когда накладываешь повязку, не делать кривым то, что является прямым, и не прижимать то, что не следует; когда пальпируешь, не вызывать чрезмерной боли. Вот в чем состоит ловкость рук».

Из медицинских манипуляций, при которых рука врача должна показать свою ловкость, отрывок повествует не только о надрезах и прижиганиях, но также о наложении повязок и вправлении переломов и вывихов. Наложение повязки дает повод для эффектной сцены. Что касается вправления вывихов и переломов, то оно напоминает большой спектакль.

Сцена перевязки

Наложение повязки в настоящее время является второстепенным лечебным действием. Древний врач придавал этому большое значение. Зрелищность этого действия не ускользнула от художников. На вазе из Лувра, изображающей рабочую комнату врача, больные носят повязки. Но для изображения выбрана операция кровопускания, а не наложения повязки. Такая сцена представлена на аттической чаше начала V века, которая хранится в Берлинском музее. Там мы видим Ахилла (из «Илиады» известно, что он изучал медицину у кентавра Хирона), бинтующего левую руку Патрокла. Раненый сидит, отвернув голову, а бинтующий стоит одним коленом на земле. Оба облачены в доспехи. Чаще всего бинтовались, конечно, раны, полученные в бою.

В классическую эпоху воины уже не были, как Ахилл, сведущи в медицине, и врачи, такие как Махаон и Подалир Асклепиады, больше не участвовали в сражениях. Но общественные врачи участвовали в походах и лечили боевые раны. Придворные врачи сопровождали на войне своего государя. Ктесий Книдский, врач персидского царя Артаксеркса II, лечил его, когда тот был ранен в битве при Кунаксе.

Если полевая хирургия не очень хорошо представлена в «Гиппократовом сборнике», то исключительно из-за превратностей при передаче текстов. Большой Гиппократов трактат, к сожалению, утерянный, был посвящен именно боевым ранениям. Сборник рекомендует врачу участвовать в боевых походах, чтобы тренироваться в хирургических операциях.

Наложение повязок было обычным делом не только во время войны. В мирное время такую помощь оказывали при несчастных случаях па работе, при вывихах и переломах, особенно частых при упражнениях в палестре.

Искусство перевязки во времена Гиппократа достигло удивительной изощренности. Характерно несоответствие между краткостью советов, данных в «Рабочей комнате врача», о таких операциях, как кровопускание и прижигание, и удивительными длиннотами при описании наложения повязок. Четыре пятых трактата так или иначе касаются этого вопроса!

Мастерство перевязывания достигается только тренировкой: «врач должен упражняться в наложении бинтов двумя руками одновременно и одной и другой по отдельности». Ахилл на берлинской чаше бинтует двумя руками одновременно. Но художник, конечно, не был медиком. Когда концы бинта не скручиваются в противоположные стороны, сомнительно, чтобы он держался!

Желаемый результат — правильная повязка, не слишком свободная и не слишком тугая. Но врачи не пренебрегали эстетикой. Несведущему человеку трудно вникнуть во все тонкости. Разновидности перевязок так же систематизированы, как фигуры танца. Каждый виток бинта прикрывает предшествующий; в другом месте он более или менее сдвинут по отношению к предшествующему. Существовали повязки с выразительными и таинственными названиями: «глаз» или «ромб». Их количество свидетельствует о сложности этого раздела медицинского искусства. Оно было для публики важным тестом сноровки врача, а для некоторых врачей — удобным случаем с небольшими затратами вызывать удивление больного и зрителей.

Врачи-гиппократики не поддавались искушению злоупотреблять этими театральными эффектами. Наоборот, они сообщают об этих излишествах и осуждают их. Перевязка носа, если верить автору «Суставов», давала возможность проявить большой артистизм, и следовательно, ее больше всего домогались врачи, жадные до сенсаций. Сцена изображена просто великолепно:

«Те, кто использует бездумную ловкость, приходят в восторг, встретив перелом носа, чтобы наложить на него повязку. В течение одного или двух дней врач важничает, а перевязанный человек совершенно счастлив. Вскоре перевязанный человек утомляется, так как ношение повязки вызывает у него тошноту. Что касается врача, то он доволен, потому что получил возможность продемонстрировать свою ловкость, артистично перевязав нос. Но такой способ наложения повязки вызывает обратное тому, что положено».

Обсуждение бесполезных красивых повязок становится общим предписанием в трактате «Врач»:

«Нужно отвергать изящные и театральные перевязки (theatricous), которые не приносят никакой пользы. Ибо это подобно пошлости и чистому шарлатанству, часто приносящим, кроме всего прочего, вред человеку, которого лечат. Больной ищет не украшения, а облегчения».

Театральность осуждается во имя пользы, а также во имя природы. Некоторые врачи отличались не столько техникой перевязки, сколько необычным положением сломанной руки, которую они перевязывали. Например, врач настаивает, что нужно держать вытянутую руку в позе лучника. «А почему в позе лучника? — возражает автор «Переломов» и резонно замечает: — Эта ошибка, вероятно, не была бы допущена нашим ученым коллегой, если бы он представил самому пострадавшему протянуть руку». Обличая невежество любителей сенсаций, автор вынужден признать, что они могут завоевать успех у клиентуры, завороженной новшеством лечения:

«Конечно, лечить сломанную руку несложно, и каждый врач на это способен; тем не менее я считаю себя обязанным распространиться на эту тему, потому что знаю, что врачи прослыли умелыми благодаря положениям, которые они придавали руке при перевязках, положениям, которые должны были способствовать их репутации невежд. Но в нашем искусстве о многих вещах судят подобным образом: новое лечение, о котором еще толком неизвестно, полезно ли оно, восхваляется больше, чем обычное лечение, о котором известно, что оно полезно, а необычные вещи хвалятся больше, чем очевидные».

Сцена из грандиозного спектакля: сотрясение лестницей

Итак, наложение повязки было иногда удобным случаем для демонстрации таланта перед кучкой зрителей. Но благодаря аппаратам вправления вывихов или переломов врач мог организовать грандиозный спектакль перед более широкой публикой.

Самым зрелищным был метод, который называют «сотрясением лестницей». Он служил для выпрямления искривления позвоночника. Горбуна крепко привязывают к лестнице вниз головой; лестницу поднимают в воздух с крыши дома или с башни, потом ее резко опускают, чтобы толчок выпрямил горб. Это был столь же опасный, столь и эффектный метод. Нужно, чтобы помощники врача, которые поднимали лестницу, были хорошо обучены. Они должны были тянуть канат так, чтобы лестница падала строго перпендикулярно и чтобы не свалиться самим. Можно было также использовать блок или ворот, но это снаряжение тяжелее и дороже.

Такое вмешательство не производится в пределах рабочей комнаты. Оно протекает под открытым небом перед большой толпой. Фактически это большой спектакль. Автор «Суставов», очень скептически относясь к этому методу, изобличает шарлатанство использующих его врачей: «Насколько мне известно, сотрясения лесгницей еще никого не выпрямили. Врачи, которые ими пользуются, это преимущественно те, кто хочет ошеломить большую толпу. У таких людей возникает восхищенное удивление, когда они видят человека или висящего в воздухе, или сброшенного на землю, или же иные зрелища подобного рода. Они с восторгом созерцают эти зрелища, не заботясь о результате операции. Лично мне стыдно применять такие методы лечения, потому что они являются скорее деянием обманщиков».

Таким образом, некоторые врачи становятся настоящими режиссерами ярмарочного спектакля, захватывающего для публики, но опасного для больного. Они используют восхищение толпы, чтобы привлечь клиентуру и затмить менее шумливых коллег. Но такие врачи недвусмысленно осуждаются автором-гиппократиком во имя идеала, который состоит в соблюдении интересов больного, а не в поддержании репутации врача.

Театральность и репутация врача

Врачи-гиппократики предостерегают от этих театральных методов. Но это делается также и в интересах врача. Репутация, основанная только на удивлении, вызванном зрелищем, недолговечна. Как только обнаруживается неэффективность лечения, за восхищением следует бесчестье. Такими рассуждениями автор «Суставов» заканчивает повествование о сотрясении лестницей:

«В любом искусстве и особенно в медицине стыдно предлагать большой толпе большой спектакль, большую речь, а потом ничего не сделать полезного».

Тот же врач в «Переломах» после описания аппарата для длительного вытяжения ноги предостерегает от безрассудного использования зрелищных аппаратов:

«То же самое относится к другим механическим средствам: их нужно либо правильно задумывать, либо вообще не задумывать; ибо стыдно и противоречит искусству пользоваться механическими средствами, которые лишают пользователя всякого средства».

Позор, который обрушивается в случае неудачи на вра-чей-любителей зрелищ, равен первоначальному восхищению.

Значит ли это, что врач-гиппократик полностью пренебрегал зрелищным характером лечения? Это зависело от того, насколько для врача была важна его репутация. Вероятно, автор «Суставов» и «Переломов» лично не рассматривает с этой точки зрения терапевтический метод. Главное для него — знать, является ли метод одновременно естественным и эффективным. Но когда автор обнаруживает, что хороший метод является еще и зрелищным, он не гнушается сообщить о нем.

Описывая метод вправления вывиха тазобедренного сустава, который состоит в подвешивании пациента вниз головой на балке дома, и подчеркивая его естественность, он продолжает:

«И этот метод имеет нечто театральное для тех, кому нравится показывать свою изобретательность посредством таких зрелищ».

Врач с визитом к больному

Повседневная работа была более скромной. И все-таки, покуда врач находится в своей рабочей комнате, он извлекает пользу из внушительного обрамления, на фоне которого практикует. Совсем другое дело, когда он сам отправляется к лежачим больным. Входя в незнакомое жилище, он видит окружение больного: семью, соседей, друзей, которые ждут его прихода, кто с надеждой и тревогой, а кто с любопытством. Здесь, при первой встрече с больным, особенно важно проявить себя, внушить уважение и доверие.

Предписания о поведении в эти решающие минуты даны особенно подробно в поздних трактатах. Трактаты древнего периода уделяют этому внимание лишь косвенно и полностью посвящены тому, что было главным для врача при его появлении: прогнозу.

Правила, которым должен был следовать врач во время своих визитов, обнаруживают ту же этическую и эстетическую основу, которая определяла его деятельность в рабочей комнате. Его визит должен был готовиться заранее, вплоть до мельчайших деталей. В сопровождении одного или нескольких помощников и учеников он, как и современный врач, отправляется к больному с портативной сумкой с набором необходимых инструментов, чтобы быть готовым к любым ситуациям. Нет ничего более вредоносного для врача, чем быть застигнутым врасплох. Советы отчетливо, как в замедленной съемке, выделяют различные временные моменты визита. Момент, предшествующий входу:

«Перед тем как войти, — сказано в «Благопристойности», — знайте, что нужно делать; ибо в большинстве случаев требуется даже не умозаключение, а помогающее вмешательство».

Врач входит:

«Во время входа, — продолжает тот же автор, — помните о том, как сесть, как падает и располагается вокруг одежда, не забывайте о внушительной осанке, лаконичности речи, невозмутимости, внимании к больному, тщательности, ответах на возражения, владении собой при неожиданных беспорядках, способе внушения, когда поднимается суматоха, средствах, чтобы служить больному».

Сосредоточившись, перед тем как войти и оказавшись под взглядами людей, врач должен действовать быстро и правильно. Обилие и определенность предписаний дает представление о тщательности, с которой отрежиссирована роль врача, а также о трудностях, с которыми он мог столкнуться, в частности с шумом, производимым присутствующими, и с возражениями не всегда доброжелательных коллег.

Решающим при визите врача к больному был прогноз».

Автор «Благопристойности», продолжает свое повествование:

«Нужно, основываясь на своем опыте, заранее объяснить, что произойдет; ибо это приносит славу и является признаком хорошего образования».

Более ясно сказать о значении прогноза для репутации врача невозможно.

Прогноз врача и предсказание прорицателя

Значение прогноза врача Древней Греции можно уяснить, если рассматривать его в широком контексте общественной и религиозной жизни той эпохи.

Будучи вполне рациональным актом, основанным на наблюдении, прогноз врача-гиппократика не свободен от наследственных традиционных форм пророчеств и конкуренции прорицателей. Для современного врача прогноз, четко дифференцированный от диагноза, состоит в предвидении течения и исхода болезни. Для античного врача он имеет более широкое определение и большую значимость. Это показывает пролог трактата «Прогноз»:

«На мой взгляд, для врача самое лучшее — это умение делать прогноз. Предвидя и определяя на глазах у больных настоящее, прошлое и будущее их болезней и объясняя то, что они упускают, он убедит их, что он лучше, чем кто-либо другой, знает о делах больных, так что люди отважатся положиться на врача. Что касается лечения, он проведет его наилучшим образом, так как заранее знает, что произойдет, судя по имеющимся признакам болезни. Таким образом, врачом будут справедливо восхищаться, и он будет хорошим врачом. Ведь врач способен предохранить от опасностей тех, чье выздоровление возможно, если они будут принимать меры предосторожности от любых случайностей; предвидя и определяя тех, кто должен погибнуть или выжить, он будет избавлен от упреков».

Таким образом, древний врач стремился увидеть одновременно настоящее, прошлое и будущее. Само древнее определение прогноза, странное для современного сознания, можно понять, соотнеся его с предсказаниями прорицателей. Самое древнее для Греции пророчество зафиксировано в «Илиаде», и оно относится именно к болезни. На ахейскую армию, осаждающую Трою, обрушился мор. Никто не сомневался, что причиной его был гнев Аполлона. Но что вызвало этот гнев? Предсказатель Калхас узнает, что смертоносная болезнь отступит, как только Агамемнон вернет Хрису, жрецу Аполлона, его дочь, причем без выкупа, а грозному Аполлону принесут искупительную жертву. Пророчество Калхаса распространяется не только на будущее, но и на прошлое болезни, на ее причину. Гомер представляет прорицателя, охватывающего все временные измерения:

«Калхас, сын Тестора, встает: превосходя всех остальных предсказателей, он знает настоящее, прошедшее и будущее».

Поразительно сходство характеристик лучшего предсказателя у Гомера и лучшего врача у Гиппократа. Таким образом, медицинский прогноз отличается от пророчества лишь тем, что ведет свое начало не от знаков, ниспосланных богами, а от симптомов, определяющих состояние больного.

Итак, предвидение будущего является главным. Оно крайне интересует больного, и дает врачу возможность предохранить от болезни. Но врач всегда ставит себе в заслугу умение рассказать о прошлом и настоящем, обнаруживая без помощи больного недуги, от которых он страдал или страдает сейчас. Автор «Прорретики» II делает прогноз о настоящем болезни, говоря о пациентах с болями в суставах:

«Если эти люди имеют плохой цвет лица, их нужно спросить, болит ли у них также и голова; они ответят утвердительно».

Косские врачи критикуют коллег книдской школы как раз за то, что они игнорируют эту часть прогноза: прошлое и настоящее. Древние книдцы как правило интересовались тем, что «врач должен знать сам без сообщения больного».

Врач-гиппократик приближается к прорицателю, хотя он коренным образом отличается от него рациональным методом предсказания и не скупится на сарказм в отношении прорицателей-мистиков. Но в сознании простого человека эта аналогия тем более естественна, что он наслышан о мифических врачах или о богах-врачевателях, которые одновременно были предсказателями. Сам Аполлон Дельфийский — и врач, и предсказатель. Таким образом, слово смертного врача, делающего прогноз, легко могло превратиться в сознании народа в пророчество, вызывающее восхищение и удивление.

Сенсационные прогнозы

Врачи это хорошо понимали и не упускали случая привлечь к себе внимание необычайными прогнозами, достойными пророчеств. «Рассказывают о многократных, прекрасных, удивительных прогнозах врачей, таких, которых не делал ни я сам и не слышал, чтобы делали другие», — заявляет автор «Прорретики» II в начале этого труда, полностью посвященного прогнозу. Он дает ряд примеров:

«Один больной кажется врачу и другим людям приговоренным; но появляется другой врач и заявляет, что больной не погибнет, но останется слепым; придя к другому больному, который кажется при последнем издыхании, он предсказывает, что тот поправится, но одна рука у него будет искалечена; или у другого больного, который, казалось, не должен выжить, он заявляет, что он поправится, но пальцы на ноге почернеют и сгниют».

Мы видим, как врач, усердствуя перед клиентурой, делает утешительные и одновременно удивительные прогнозы, чтобы завоевать доверие больного и его близких и развенчать своего коллегу. В этих безнадежных случаях он играет на двух человеческих чувствах: надежды и удивления.

Такие необычайные прогнозы осуждаются врачом-гиппократиком:

«Что касается меня, — говорит автор «Прорретики» II, — я не делаю таких пророчеств; но я пишу о признаках, по которым нужно определять тех больных, которые поправятся, и тех, которые умрут, тех, которые поправятся скоро или не скоро, и то же самое для тех, кто умрет».

Перечисляя сенсационные прогнозы, которые он клеймит словом «пророчество», автор ясно дает понять, что уподобляет их прорицаниям оракула. Он осуждает их, потому что они не основываются на наблюдении признаков болезни. Показные прогнозы впоследствии могут обернуться против их авторов:

«Я советую врачам быть крайне осторожными, как в медицине вообще, так и в таких предсказаниях, и отдавать себе отчет в том, что в случае успеха прогноза больной будет им восхищаться, но в случае неудачи врача, кроме того, что вызовет ненависть, рискует прослыть сумасшедшим».

Однако, совершенно исключая для себя этот род предсказаний и предостерегая от опасности, которой подвергается репутация врача, автор-гиппократик допускает, что их можно делать при условии, если они основаны на медицинских знаниях:

«Когда хотят делать такие театральные предсказания, нужно предсказывать, имея безупречные знания всего этого».

В конечном счете, позиция автора «Прорретики» II по поводу необыкновенных предсказаний сходна с позицией автора «Суставов» по поводу зрелищных операций. В двух трактатах врачи-гиппократики допускают сделку со сторонниками театральных методов при условии, что это не противоречит ни интересам больного, ни требованиям медицинского искусства.

Истинный прогноз и истинное восхищение

Гиппократики превыше всего ценили правильность прогноза. Ничто не может так повысить авторитет, как ясный и точный прогноз, который сбывается.

В этом случае врач «вызовет справедливое восхищение и будет хорошим врачом», — заявляет автор «Прогноза». Он посчитал необходимым перед словом «восхищение» поставить прилагательное «справедливое» потому, что согласно «Сборнику», эти чувства чаще вызывали своими зрелищными методами невежественные шарлатаны. Здесь автор восхищается знаниями истинного врача и доверием, которое ему окажет больной. Из «Горгия» Платона известно, как трудно было завоевать подобное доверие.

Даже в самых объективных повествованиях чувствуется гордость врача-гиппократика, чей прогноз оказался правильным. Вот, например, карточка больного, излагающая случай с корабельным надсмотрщиком, рука которого была раздроблена якорем: «Возможно воспаление, а также сухая гангрена, лихорадка. Больному дали умеренную дозу слабительного; небольшой жар и боли; часть пальца отпала. Через семь дней вытекла соответствующая сукровица; после чего он говорил о языке, что не может все выговаривать. Прогноз: наступит опистотонус (разновидность столбняка). Челюсти судорожно сжимались, потом судороги достигли шеи. На третий день больной весь в поту выгнулся всем телом назад. На шестой день после прогноза он умер».

При заполнении карточек отмечался день начала заболевания. Однако момент, когда был сделан прогноз, оказавшийся правильным, является таким решающим, что он становится своего рода началом, от которого снова отсчитываются дни болезни. День смерти больного указывается не от начала болезни, а от даты прогноза.

Удовлетворение врача, конечно, еще больше, если его прогноз оправдался, идя вразрез с типичным прогнозом.

Такой случай засвидетельствован в другой карточке больного, составленной тем же автором: «Тихон при осаде Датоса (358–357 годы) был ранен в грудь выстрелом из катапульты и вскоре начал громко смеяться. На мой взгляд, врач, удаляя деревянную часть снаряда, оставил в диафрагме кусочек стержня. Так как больной страдал, врач под вечер дал ему слабительное и сделал очищающую клизму. Первую половину ночи больной провел в тяжелом состоянии. Утром, по мнению врачей и остальных, ему стало лучше. Прогноз: когда появятся судороги, он вскоре скончается. Действительно, на следующую ночь — тяжелое состояние, бессонница, большую часть времени больной лежит на животе; на третий день утром появились судороги и к середине дня он умер».

Карточка сообщает об этом без комментариев, но детали достаточно точны, чтобы восстановить сцену прогноза. Автор-гиппократик, который не был лечащим врачом, нашел мужество сделать пессимистический прогноз, противоречивший не только мнению его коллеги, но также и общему настроению. Известно, сколь опасно для врача оказаться одному против всех — врачей и публики. Автор «Суставов» признается, что чуть не погубил свою репутацию при подобных обстоятельствах. Поэтому легко представить себе удовлетворение врача и облегчение, когда его прогноз сбылся вопреки мнению всех… со смертью больного. Однако скромность врача остается образцовой: факты говорят сами за себя. Другой автор-гиппократик проявляет немного меньше сдержанности в прогнозе, тоже неблагоприятном для больного: «Если в таком случае наступят судороги, смерть предсказуема; это прекрасный по формулировке прогноз».

Конечно, перевод передает только эстетическую сторону вещей, так как для греков прекрасное одновременно являлось и хорошим. Но как бы ни был хорош прогноз, жаль, что красота его затмевает печальную участь больного!

Быстрота прогноза; прогноз на расстоянии

Талант врача состоит не только в том, чтобы сделать правильный прогноз в момент, когда он видит больного. Делать это нужно быстро. Медлительность осмотра, по всей видимости, не ценилась. Когда автор «Искусства» заявляет, что затянувшееся исследование скрытых болезней должно вменяться в вину не тем, кто лечит, а природе больного и болезни, он, очевидно, отвечает на обвинения в медлительности, выдвинутые против него. Идеальным средством остудить нетерпение окружающих и опередить соперников мог стать немедленный вердикт.

В некоторых случаях был предусмотрен даже прогноз на расстоянии, сделанный до того, как врач прикоснется к больному. Этот метод засвидетельствован в хирургическом трактате «Раны головы»:

«Сначала нужно изучить место, где у раненого расположена рана головы, узнать, находится ли она в твердых или мягких частях; посмотреть, срезаны ли метательным снарядом волосы вокруг раны и не проникли ли они в рапу; если это так, нужно сказать, ^тгго есть вероятность, что кость или оголена, или имеет какое-то повреждение от снаряда. Вот что нужно сказать после осмотра издалека, не прикасаясь к человеку. Потом, прикасаясь к нему, приложите все усилия, чтобы узнать, оголена кость или нет».

В этом тексте недвусмысленно рекомендуется делать предварительный прогноз по внешнему виду раны и предполагаемой степени ее тяжести. Вряд ли это очень полезно для медицинского обследования: все равно необходимо убедиться в правильности поспешных предположений. Такая самоуверенность оправдывается только желанием врача дать мгновенное доказательство своей компетентности. Определив издалека то, что будет подтверждено осмотром вблизи, он таким образом оставляет за собой первый успех.

Прогноз на расстоянии применялся не только в случае ранения. При острых внутренних заболеваниях врач тоже должен начать с наблюдения издалека. Послушаем автора «Прогноза»:

«Врач должен пронаблюдать за тем, что сопровождает острые болезни; сначала он должен посмотреть, похоже ли лицо больного на лицо здорового человека и особенно такое ли оно, как до болезни; если оно такое, как до болезни, это очень хорошо; но если отличается, это очень опасно».

После лица врач должен пронаблюдать за положением больного в постели, за движением его рук и другими признаками, на основании которых он может сделать прогноз на расстоянии. Только когда исследование доходит до подреберья, врач может приблизиться к больному для пальпации.

Прогноз неизлечимых случаев и отказ от лечения

Прогноз, опережающий обследование, для многих врачей был решающим моментом, важность которого современному человеку трудно понять. Он мог побудить врача принять радикальное решение, а именно — не лечить безнадежного больного.

Это может шокировать наших современников, но в античной медицине подобное решение не было чем-то исключительным. В Египте это тоже было принято. В египетских медицинских трудах схема изложения болезни состояла из трех частей: семиотика, прогноз, лечение. В части о прогнозе сразу указывается, должен ли врач лечить больного вообще. В греческой медицине ситуация иная. Хотя книдские нозологические трактаты имеют аналогии с египетской схемой, часть о прогнозе не содержит указаний по вопросу, лечить или нет. Есть лишь два исключения. Одно касается заболевания легкого, после описания симптомов которого мы читаем следующий прогноз:

«В этом случае, если выпадают волосы и голова становится лысой, и если когда он плюет на угли, слизистые массы издают сильный запах, предскажите, что он скоро умрет… В этом случае не лечите больного».

Другое исключение касается женской болезни — образования кисты: «По возможности не лечить такой случай, а если лечишь, предупредить». В остальных случаях лечение показано, даже если болезнь называется «смертельной». Повторяем, что в книдских нозологических трактатах запрещение лечить является исключительным; это контрастирует с правилами египетской медицины.

А вот в «Гиппократовом сборнике» есть свидетельства такой практики: они бросают тень на греческого врача. В случае ранений врач-гиппократик, дающий здравомысленные рекомендации, которые вполне одобрили бы даже современные врачи, советует, однако, не вмешиваться, если раненый без сознания. Какая жестокая несправедливость к несчастному, единственная вина которого заключается в том, что он без сознания и не может помочь врачу!

Справедливости ради отметим, что даже в эпоху Гиппократа раздавались голоса, протестующие против такой практики. Врачей упрекали за то, что они «лечат именно те болезни, которые пройдут сами по себе, тогда как теми, которые требуют большой помощи, они себя не утруждают». «Правда, эти упреки, по всей видимости, продиктованы не столько заботой о защите прав больного, сколько недовольством плохими результатами лечения и желанием доказать, что медицина не является наукой. «Если бы искусство действительно существовало, — заявляют эти спорщики, — тогда нужно было бы лечить все болезни без исключения».

Удивительно, с какой горячностью автор-гиппократик защищается от нападок. Он напрямик обвиняет противников в невежестве и безумии: «Требовать, чтобы искусство имело силу в областях, находящихся за пределами искусства, или природа — в областях, находящихся вне природы, это значит обладать такой невежественностью, которая больше смахивает на безумие, чем на отсутствие знаний».

Постараемся же понять побудительный мотив этого резкого памфлета, направленного против тех, кто сегодня нам кажется правым. Для автора это был вопрос жизни или смерти… медицины! По его мнению, запрещение лечить неизлечимые случаи вытекает из самого определения медицинского искусства:

«Я намереваюсь определить, — говорит он в начале трактата, — то, что, по моему мнению, является медициной. Это значит полностью избавлять больных от их страданий или смягчать силу болезни и не лечить больных, которые побеждены болезнью».

Это определение не лишено величия и тонкости в первой части, где автор думает о больном и делает различие между полным и относительным выздоровлением, но выводы нас шокируют.

Античный автор не был одинок в своей позиции. Платон в «Государстве» следует этому положению и дает ему более широкое толкование. Сравнивая хорошего лоцмана и хорошего врача, он дает понять, что отказ предпринимать невозможное характерен для всех искусств:

«Люди, сведущие в искусстве, например, выдающийся лоцман или врач, умеют отличать в своем искусстве возможное и невозможное и берутся за возможное, но оставляют невозможное».

В эллинистическую эпоху этого же мнения придерживался один из самых знаменитых врачей того времени — Герофил. Когда у него спросили, как он определяет превосходного врача, он ответил: «Тот, кто способен различать возможное и невозможное».

В римскую эпоху Гален повторяет те же слова: не следует лечить больных, побежденных болезнями. Этот запрет естественным образом согласуется с выработанными теоретическими постулатами, которые покажутся странными для современного ума. Тогда были убеждены, что медицинское искусство полностью разработано, прогресс исключался, поле деятельности врача было как бы ограничено раз и навсегда. Область неизлечимого, будучи вне искусства, становится как бы табу, оправданным во имя разума. Нужно ли видеть в подобном рационализме отголоски той веры, согласно которой больной обречен божеством? Трудно судить, когда контексты и побудительные мотивы поступков столь различны.

Во всяком случае, это табу существовало, хотя иногда связывало руки мыслящему специалисту. Один из крупных врачей-авторов «Гиппократова сборника» испытывает необходимость оправдаться, ссылаясь на больных, которых невправленный вывих назад тазобедренного сустава сделал калеками:

«Такие случаи, скажете вы, находятся вне компетенции медицины, зачем же тогда знать заболевания, которые не подлежат излечению? Но так рассуждать нельзя. Сам факт их знания принадлежит к области размышления, так как их невозможно отделить от других. Ибо в случае излечимых заболеваний мы должны сделать так, чтобы они не стали неизлечимыми, зная лучший путь помешать им перейти в категорию неизлечимых; что касается неизлечимых, их нужно знать, чтобы не принести бесполезный вред».

Таким образом, позиция врачей-гиппократиков относительно излечимого и неизлечимого могла меняться. Не все разделяли теоретические требования автора «Искусства». Некоторые верили в возможность прогресса в медицине, иные не обременяли себя теорией. Были примеры того, что в безнадежных случаях врач видел наилучшую возможность проявить смелость в лечении:

«Именно в самых опасных (для больного) болезнях нужно рисковать (в лечении), так как, если добьешься успеха, вернешь здоровье, а если потерпишь неудачу, исход будет таким, каким и должен был быть».

Вероятно, этот смельчак прослыл отчаянным человеком в глазах ученых теоретиков, которые умели так хорошо отличать излечимое от неизлечимого.

На практике, в решающий момент врач оказывался перед трудной дилеммой. Автор «Переломов» часто приводит примеры открытых переломов тазобедренной или плечевой кости и говорит, что очень мало пострадавших выжило: «Нужно по возможности избегать таких случаев, если есть достойная отговорка. Шансы на выздоровление малы, тогда как опасности многочисленны. Если не произвести вправление, можно прослыть невежественным в искусстве; а если произвести, можно привести пострадавшего ближе к смерти, чем к выздоровлению».

Ужасный момент для врача: он вышел на сцену для невыполнимой роли, вступил в бесполезную борьбу и должен подготовить красивый выход, достойное отступление. В одно мгновение после первого прогноза он должен оценить собственную ситуацию. Может он уйти или нет, не повредив своей репутации? Мы видим шаткость положения крупного врача античности — общественного деятеля, пленника мнения публики, требовательной, невежественной и непостоянной. Общественное мнение может создать и разрушить репутацию, предъявив врачу самое тяжкое обвинение: «Он не знает искусства!» Нет ничего удивительного в том, что Платон в «Горгии» изобразил врача, представшего перед судом детей, которые предпочли ему повара.

Парадокс в том, что во времена, когда ответственность врача не была регламентирована законом, когда профессиональная ошибка не наказывалась, над профессионалом довлела сильная и совершенно иррациональная общественная цензура. Чтобы избежать осуждения, врач должен иногда схитрить и решиться на «красивое бегство», столь мало театральное, столь мало соответствующее героическому идеалу! Врач как бы бежит с ноля боя, бросив оружие.

Однако такой поступок оправдывается высшими идеалами, и именно в нем проявляется истинное величие врача. Если автор «Переломов» решает в определенных случаях не приступать к лечению, то, в конечном счете, не столько из-за репутации, сколько из-за заботы о больном. Своим вмешательством он рискует «привести пострадавшего ближе к смерти, чем к выздоровлению». Это противоречит этике, которая в наши дни продолжает быть гордостью врача-гиппократика, этике, конечной целью которой является не репутация врача, не Искусство, а благо больного.

Глава II

ВРАЧ И БОЛЬНОЙ

Познакомимся теперь с теми категориями больных, которых лечит врач-гиппократик, и выясним, что говорит «Гиппократов сборник» об отношениях врача и пациента.

Рабы и свободные люди

Еще со времен Платона существовал вопрос: лечились ли во времена Гиппократа больные рабы у тех же врачей, что и свободные люди? Платон в «Законах» противопоставляет медицину для рабов и «свободную». Первая якобы была в компетенции помощников врача, среди которых были рабы. Согласно Платону, каждая из этих двух медицин не только обслуживала «свой» контингент, но и пользовалась разными методами — в зависимости от социального положения больного:

«Не правда ли, есть люди, которые являются врачами, и другие, которые являются помощниками врачей, но которых мы тоже называем врачами?» — спрашивает афинянин. — «Совершенно верно», — отвечает Клиний. — «Будь эти последние, свободные или рабы, — продолжает афинянин, — они приобрели знание искусства, придерживаясь наставлений своего учителя, наблюдая за его действиями и доверяясь опыту; но это не является естественным приобретением, как в случае свободных врачей, которые изучили искусство и обучают ему своих детей…

Так как в городах среди больных есть рабы и свободные, то за редким исключением рабы обычно лечат рабов, делая обходы или оставаясь в своих рабочих комнатах. Ни один из этих врачей не дает и не принимает объяснений по индивидуальным случаям, но с самонадеянностью тирана назначает то, что решил, доверяясь опыту, как если бы он был прекрасно осведомлен. Потом поспешно уходит к другому больному рабу. Так он помогает своему хозяину в заботе о больных.

Свободный врач большую часть времени лечит и исследует недуги свободных людей. Он рассказывает о природе этих недугов со дня их возникновения и сообщает свои замечания больному и его близким. Равным образом он сам расспрашивает окружение больного и не прописывает лечение, прежде чем не убедит».

В этом отрывке Платон не ставит целью точно описать состояние медицины своего времени, а противопоставляет хорошего врача плохому. Потом он переносит это противопоставление на хорошего и плохого законодателя. Свидетельство нужно использовать с осторожностью и в интересах доказательства не выдавать желаемое за действительное. Тем не менее Платон не мог выбрать пример, полностью оторванный от действительности или противоречащий ей. Текст, несомненно, дает представление об организации медицины в классическую эпоху. По Платону, врачи имели в своем распоряжении обученных на месте помощников — и рабов, и свободных. Эти помощники могли при случае лечить клиентуру, состоящую преимущественно из рабов. Врачи же, обученные в семье, имели, как правило, клиентуру, состоящую из свободных мужчин и женщин. Но Платон дает понять, что они могли также лечить и рабов. Теперь, если сравнить текст Платона с тем, что мы видим в «Гиппократовом сборнике», больших противоречий не обнаруживается, хотя свидетельства дают фактам явно различное освещение.

У Гиппократа мы не видим помощников врачей, занимающихся особой клиентурой. Единственный раз в позднем трактате речь идет о враче, передавшем свои полномочия. Упоминается не помощник врача, а ученик, к тому же хорошо зарекомендовавший себя, которого врач посылает к больному проследить за исполнением предписаний и докладывать о том, что происходит в промежутках между визитами. О помощниках говорится только как об ассистентах, работающих под началом врача. Это не должно заставить полностью усомниться в свидетельстве Платона. Несомненно, помощники врача могли при случае лечить рабов. Однако называть этих помощников тоже врачами неверно. Путаница могла произойти в умах горожан, но, разумеется, не в медицинской среде. Гиппократовы произведения никогда их не путают.

Платон также слегка искажает действительность, говоря о клиентуре настоящего врача. В интересах своего доказательства он хотел бы, чтобы настоящий свободный врач лечил свободных людей. Читатель может увлечься антитезой между свободной и рабской медициной. Но все же Платон признает, что клиентура врача не обязательно состояла исключительно из свободных. Он уточняет: «врач большую часть времени» лечит свободных. Значит, иногда он мог лечить и рабов! С этой точки зрения свидетельство Платона не противоречит «Гиппократову сборнику».

«Эпидемии» дают много сведений о клиентуре врачей-гиппократиков. Трактаты содержат свыше четырехсот пятидесяти индивидуальных случаев, как анонимных, так и индивидуализированных, позволяющих определить социальное положение больных. Есть пациенты, собственное имя которых указано: это свободные люди. Другие обозначены по своему отношению к имени собственному. Это те, кто принадлежит к семье свободного человека (жена, сын) или к его челяди (слуги и служанки, рабы). Многие больные так и обозначены: «раб такого-то» или «слуга или служанка такого-то». Вот один из примеров:

«У раба Аристона на ноге внезапно образовалась гангрена, к середине, на внутренней части и сбоку; разложившиеся кости сломались: они постепенно выходили наружу, перфорированные свищами; начался понос, и больной умер».

Иногда о рабах сообщаются некоторые подробности: раб, меченный каленым железом, недавно купленная рабыня, рабыня, которая только что родила. Разумеется, точный учет рабов-пациентов произвести невозможно. Также невозможно установить пропорции между свободными и рабами в клиентуре врачей-гиппократиков. Одно из препятствий заключается в полисемии греческого языка: слово pais может означать и «ребенок», и «раб». Мы точно знаем лишь то, что врачи-гиппократики обслуживали рабов, к которым их вызывали, если хозяева соглашались платить за лечение и уход.

Рачительные хозяева берегли своих рабов. Об этом говорят два свидетельства Ксенофонта. В «Экономике» хозяин дома наставляет жену, говоря, что одна из ее обязанностей — следить за здоровьем рабов:

«Я говорю: среди возложенных на тебя обязанностей есть одна, которая, может быть, покажется тебе довольно неприятной: когда раб болеет, нужно следить, чтобы за ним хорошо ухаживали и лечил». — «Клянусь Зевсом! — говорит моя жена. — Вот обязанность, которая будет мне приятной, потому что те, за которыми будут хорошо ухаживать, должны быть мне благодарны и будут вести себя более преданно, чем раньше».

Не уточняется, кто будет вести этот уход. Второе свидетельство говорит прямо, что вызывали врача. В «Воспоминаниях о Сократе» (Меморабилии) Сократ выуживает у Диодора признание, что он тратит деньги на своих рабов. Желая получить от него материальную помощь, Сократ убеждает Диодора, что друг стоит несколько рабов!

«Если, — продолжает Сократ, — один из твоих рабов заболевает, чтобы спасти ему жизнь, ты заботишься о нем и вызываешь врачей?» — «Конечно, — отвечает Диодор».

Эти свидетельства рисуют почти идиллическую картину. В действительности же, некоторые хозяева, видимо, не очень беспокоились по поводу болезней рабов. Показателен случай с недавно купленной рабыней, о котором рассказывает автор «Эпидемий» III. Ее новый хозяин, поступая, как Диодор Ксенофонта, пригласил врача, который вылечил рабыню от опухоли в паху и восстановил менструации. Но сомнительно, чтобы ее прежний хозяин был таким же заботливым, так как у рабыни не было менструаций уже семь лет.

Врачу-гиппократику безразлично, к кому его вызывали: к рабу или свободному. Для него раб был таким же больным. Он наблюдает за развитием болезни с тем же вниманием, как если бы речь шла о свободном человеке. Пример раба, помеченного клеймом, говорит об этом. Беглые рабы метились каленым железом, считались никуда не годными и, видимо, продавались очень дешево. Но не нужно думать, что врач-гиппократик пренебрежительно отнесся к такому рабу:

«Меченый клеймом раб Антифила весь горел; на седьмой день у него наступил кризис; он был желтушный, в состоянии оцепенения; на третий день после кризиса было сделано кровопускание; он поправился. Позже наступил рецидив. В первый раз кризис случился нормально, к заходу Плеяд. После захода Плеяд он стал раздражительным вплоть до безумия; кризис на девятый день, без пота».

Больной раб наблюдался врачом в течение довольно длительного периода. Без этого хронология болезни не могла быть составлена с такой точностью. Если в истории болезни и отмечено, что раб был с клеймом, то сделано это для идентификации больного, а не для того, чтобы отметить его социальное положение.

Врач-гиппократик очень редко противопоставляет рабов свободным людям. Он это делает не так, как Платон, подчеркивающий превосходство свободных над рабами, а исключительно в медицинских целях. В ходе длинного эпидемиологического описания, где повальный зимний кашель сопровождался различными осложнениями, врач из «Эпидемий» IV устанавливает различие между свободными женщинами и рабынями:

«Женщины не так страдали от кашля… Я отношу это за счет того, что они не так часто выходят из дому, как мужчины, и даже другим заболеваниям они подвержены не так, как они. Что касается ангин, они появились только у двух свободных женщин, да и то в неопасной форме. Ангины более часты у рабынь; все те, у кого ангины были очень тяжелыми, быстро умерли. Мужчины болели в большом количестве; одни поправились; другие умерли».

Социальные отличия лишь проясняют картину эпидемии. Свободных женщин ангина пощадила; рабыни же были ей сильно подвержены. Они (так же, как и мужчины) чаще выходят из дому, поэтому больше рискуют простудиться. На разницу в образе жизни ссылается и автор трактата «Воздух, вода, местности». Объясняя пониженную способность к деторождению у свободных скифянок гиподинамией и полнотой, этот автор добавляет:

«Превосходное доказательство этому дано рабынями; они не соединяются с мужчинами, пожалуй, только во время беременности, и это из-за их активности и худобы». Физиологические отличия свободных женщин от рабынь возникают из-за разного образа жизни, а не от природы.

Что касается рабов, у врачей-гиппократиков существует соответствие между практикой и мышлением. Они лечат рабов так же, как и свободных и не видят между ними разницы в природе. Таким образом, гиппократики сводят до минимума социальные противопоставления. Благодаря своему гуманизму, врачи-гиппократики кажутся более современными нам, чем Платон.

Род занятий больных.

Бедные и богатые

Гиппократов гуманизм останется жить в медицинской традиции грядущих веков. Почетный декрет I века до н. э. одного спартанского города хвалит общественного врача за то, что он одинаково лечил свободных и рабов, бедных и богатых. То же относится и к гиппократикам.

Часть их пациентов составляли скромные ремесленники. Сведения о роде деятельности больных сохранились в «Эпидемиях». Упоминание профессии было необходимо, когда речь шла о производственной травме. Так, у интенданта большого корабля, когда он поддерживал якорь, была раздроблена часть руки. Сапожник проколол шилом бедро выше колена, когда пришивал подошву, и через два дня умер. У плотника был пролом черепа. Горшечник упал с печи. Основное занятие отражалось на симптомах болезни. Автор «Эпидемии» IV уточняет: во время эпидемии кашля у молодого виноградаря парализовало руку, которой он скручивал побеги виноградной лозы. Врач заметил, что кашель мог сопровождаться параличом конечности, которая обычно испытывает нагрузку. Иногда род деятельности упоминается только для того, чтобы идентифицировать больного. Так в сборнике «Эпидемий» оживает целый ряд профессий. Большей частью это городские ремесленники. К тем, кто уже был назван — сапожнику, плотнику, горшечнику — добавим сукновалов, каменотеса, рабочего шахты, повара и лавочника. Есть также сельские профессии: виноградарь, садовник, конюх, и профессии, связанные с морем: надсмотрщик корабля. Спортивный мир представлен кулачным бойцом и сторожем палестры. А вот, наконец, и более интеллектуальная профессия: школьный учитель. Мы убеждаемся, что врач-гиппократик не пренебрегал лечением небогатых людей. Среди пациентов есть, конечно, и рабы. Это те, кто указан и по профессии, и по принадлежности хозяину: виноградарь Менандра, кожевник Клеотима, конюх Паламеда. Врач из Пергама был заинтересован в идеализации образа Гиппократа для изобличения алчности некоторых своих коллег. Он называл их продавцами снадобий, а не настоящими врачами. Но образ отца медицины, конечно же, был приукрашен. То, что врачи-гиппократики лечили бедных, — очевидно. Но чтобы превратить Гиппократа во врача бедняков, нужно обойти молчанием тот факт, что он лечил также и богатых.

Судя по всему, гипгтократики нередко были «семейными» врачами. В «Эпидемиях» есть заметки о семьях Темена и Апеманта. Семья Темена имеет несколько дворов: кроме дома самого Темена, где был больной сын, есть дом сестры Темена, раб которой болен. Есть третий дом — племянницы Темена, где больна она сама и ее раб. Дом семьи Апеманта тоже, вероятно, состоял из трех подворий, в которых жили Апемант и его жена, оба больные; брат Апеманта, у которого больна жена; сестра Апеманта, молодой раб которой болен. Правда, у нас нет никаких сведений об общественном положении этих семей.

Изучение имен больных, сопоставление с другими документами, дает косвенное доказательство того, что часть клиентуры врачей гиппократиков — из зажиточных слоев населения. На острове Тасос один из больных, упомянутых в «Эпидемиях», — Антифонт, сын Критобула. Из декрета, сохранившегося на камне, мы знаем, что он был теором на Тасосе времени олигархии, около 410 года до н. э. Теоры были высшими магистрами, которых выбирали из самых знатных семей. Вот еще один пример. В Фессалийской Лариссе, где жил и умер Гиппократ, врачи, вероятно, имели дело со знаменитой и могущественной семьей Алевадов, из которой выбирали тиранов города. И действительно, среди имен жителей Лариссы, упомянутых в «Эпидемиях», ученые не без оснований посчитали возможным узнать членов этой семьи: Дисерида, Симоса, Эхекарта. Имя «Алевы», упомянутое без указания города, указывает на эту семью. Есть и другие примеры: Паламед из Лариссы, конюх которого был ранен в лоб лошадью, явно должен был быть зажиточным землевладельцем. Наконец, вспомним об отношениях семьи Гиппократа с македонским двором, где многие родственники Гиппократа были придворными врачами. Мы предполагаем, что врачи из семьи Гиппократа и его окружение, как и сам Гиппократ, не пренебрегали материальными благами и отношениями с богатой клиентурой. В древних трудах «Гиппократова сборника», кстати, царит аристократическое молчание по поводу жалования врача. Если бы мы не располагали вескими свидетельствами, можно было бы усомниться, что врачи вообще получали плату за свой труд!

Гонорары врача

Все врачи получали гонорары за свои услуги. «Врачи получают жалование, леча больных», — говорит Аристотель. Образ врача, жадного до наживы, появляется в греческой литературе гораздо раньше эпохи Гиппократа. Даже Асклепий, если верить Пиндару, не устоял перед искушением деньгами:

«Но наука тоже соблазняется наживой. Золото, которое блестит в руке, побудило даже Асклепия за большую мзду вырвать у смерти человека, которого она уже сделала своей добычей. Тогда Зевс обрушил на них обоих свою молнию и в один миг похитил дыхание из их груди». Этот образ корыстолюбивого бога-врача возмутит Платона. Он обвинит поэтов в святотатстве. Но смертных врачей тоже не щадили. Гераклит видит парадокс в том, что врачи терзают своего ближнего, да еще и требуют от него за это гонорар:

«Врачи, прижигая, жестоко мучая всевозможными способами, сверх того требуют от больных платы, тогда как они ее никоим образом не заслужили, потому что наживают богатство и одновременно вызывают болезни».

Во времена Гиппократа театр также не молчал о высокой цене медицинских услуг. Устами скромного землепашца Еврипид жалуется, что для того, чтобы вызвать врача, нужно быть богатым:

«Когда я задумываюсь о таких случаях, я понимаю, какую власть имеет богатство, когда нужно лечить гостя или с помощью денег спасать больное тело».

В последней из своих комедий начала IV века Аристофан подчеркивает связь между желанием нажиться и занятием медициной: «Какой врач есть сейчас в городе? — скорбит старый афинянин, и вот какое объяснение он дает:

— Нет следа ни платы, ни медицинского искусства». Старик устанавливает прямую связь между деньгами и медициной. Нет гонораров, нет и медицины!

Требования оплаты за медицинские услуги должны были увеличить пропасть между бедными и богатыми. Работающие бедняки не имели ни времени, ни средств, чтобы лечиться. Богатые располагали тем и другим и могли заниматься своим здоровьем. Платон в «Государстве» подчеркивает эту разницу. Отголоски мы находим в «Гиппократовом сборнике». Для одной и той же болезни предлагается два лечения: длительное и комплексное для тех, у кого есть время лечиться, и более короткое для остальных людей, занятых своей работой. Автор ориентируется на медицину с двумя скоростями, хотя этот же врач-гиппократик остерегается затрагивать вопрос об оплате!

Как протест против страсти врача к наживе, в трактате «Предписания» из «Гиппократова сборника» дано определение прекрасного идеала:

«Я рекомендую не допускать крайнюю бесчеловечность, но принимать во внимание материальное положение и средства больных. Иногда вы окажете медицинские услуги бесплатно. Удовлетворяясь или воспоминанием о добром деле, или заботой о вашей репутации. Когда приходится лечить чужестранца или бедняка, это наилучший повод прийти на помощь, так как там, где есть любовь к людям, есть и любовь к искусству».

Эти прекрасные максимы появились после Гиппократа. Однако нет причин сомневаться, что они продолжают Гиппократову традицию. Врач из семьи Асклепиадов должен иметь зажиточную клиентуру. Но это не мешало ему лечить также бедных и, вероятно, менять свои гонорары в зависимости от платежеспособности пациентов. Ему платили также за обучение. Платон говорит об этом.

Наставник, обучающий медицине за плату, аристократ, лечащий богатую клиентуру, но достаточно великодушный, чтобы заниматься более скромной клиентурой или послать за свой счет сына общественным врачом в военный поход, — таково представление, которое мы можем с полным основанием составить о Гиппократе. Э'ю был скорее великодушный аристократ, чем врач бедняков.

Женщины

Врач-гиппократик лечил и женщин, и мужчин. Список больных в «Эпидемиях» не оставляет никаких сомнений по этому поводу. Врача часто вызывали к женщинам с болезнями половых органов. В семьях Темена и Апеманта на восемь человек, свободных и рабов, приходится четверо больных мужского пола: сын Темена, раб племянницы Темена, Апемант и раб его сестры, и столько же больных женского пола: племянница Темена, рабыня сестры Темена, жена Апеманта, жена брата Апеманта. Что касается специфически женских болезней, они также привлекали внимание врачей-гиппократиков.

Значение, придаваемое врачами-гиппократиками гинекологии, не говорит о том, что женщины охотно обращались к врачу из-за своих интимных недугов. Это заметно как по театру, так и по Гиппократовым трактатам. Когда молодые женщины из хора в «Ипполите» Еврипида узнают о таинственной болезни Федры, они спрашивают друг у друга об источнике болезни и среди других причин предполагают «неудобное строение женщины». Кормилица, обращаясь к Федре в присутствии хора, говорит ей:

«Если ты страдаешь недугом, о котором не должно говорить, вот перед тобой женщины, чтобы помочь тебе унять болезнь; но если это несчастный случай, который можно довести до сведения мужчин, скажи это, чтобы твой недуг был определен врачами».

Этот текст информирует нас о двух обстоятельствах: во-первых, во времена Гиппократа не существовало женщин, имеющих звание врача. Во-вторых, женщины, видимо, не решались довериться мужчине по поводу специфических болезней и предпочитали помогать друг другу, делясь своим опытом. Молодые женщины хора могут дать совет Федре, так как у них есть опыт в приеме родов. Геродот засвидетельствовал эту стыдливую сдержанность, рассказывая, как персидская царица колебалась, прежде чем доверить Демокеду лечение опухоли груди. Со своей стороны, врачи сожалеют о нерешительности, которая могла иметь тяжелые последствия для здоровья женщины:

«Иногда женщины сами не знают, какова их болезнь, пока на опыте не узнают о болезнях, возникающих из-за регул, и не состарятся. Тогда необходимость и время приоткрывают им причины их болезней. Иногда даже у женщин, не знающих источник их недугов, болезни становятся неизлечимыми до того, как врач будет правильно осведомлен больной о происхождении болезни. В самом деле, стыдливость мешает им говорить, даже если они знают, и они считают это стыдным по неопытности и невежеству».

Отсутствие общения между врачом и больной может усугубляться определенной неопытностью врача в лечении женских болезней. Это подчеркивает тот же автор, добавляя:

«В то же время врачи допускают ошибку, не осведомляясь подробно о причине этой болезни и леча ее, как будто речь идет о мужской болезни… Есть большая разница между лечением болезней женщин и мужчин».

Стыдливость женщин заставляла их обращаться к подругам и женщинам, которые помогали при родах. Если в классическую эпоху не было женщин-врачей, то повитухи были хорошо известны. Мать Сократа является общеизвестным примером тому. Это, собственно говоря, не было профессией. Если верить Сократу у Платона, только старым женщинам, которые имели опыт в приеме родов и сами больше не могли рожать, разрешалось заниматься этой деятельностью. Кроме опыта, они обладали знаниями народной медицины, одновременно фармакологическими и магическими, всего, что касается родов… и даже абортов: «Повитухи, — говорит Сократ, — умеют своими снадобьями и заклинаниями по желанию вызывать или смягчать боли и довести до удачного завершения трудные роды, или, если им угодно, вытравить еще маленьким эмбрион, вызвать аборт».

Греческое слово, употребляемое Платоном для обозначения повитух — существительное «maia», которое означает «матушка» и употребляется для обращения к старой женщине или кормилице, доказывает, что это была не столько профессия, сколько род деятельности с довольно размытыми границами. Повитухи, добавляет Сократ, были также самыми ловкими сводницами! В «Гиппократовом сборнике» повитуха появляется тоже, правда, редко. На этот раз она обозначается словом, имеющим непосредственную связь с лечением, существительным akestris, буквально «лекарка» или субстантивированным причастием he ietreuonsa: «та, которая лечит». Повитухи ценились за их опыт даже врачами. Автор «Тела», который в рамках теории семи считает, что ребенок рождается семимесячным, ссылается на повитух: «Тот, кто не имеет опыта, удивится, что ребенок рождается семимесячным. Что касается меня, я лично видел это и неоднократно. И если кто хочет проверить это, нет ничего легче: пусть пойдет и спросит у знахарок, помогающих роженицам».

Этот текст свидетельствует также, что врач мог сам помогать при родах. Врач и повитуха должны были находиться вместе, по крайней мере при трудных родах или выкидышах. Врач-гиппократик при лечении выкидыша, когда не происходит разрешения от бремени, дает предписания, которые предполагают присутствие повитухи:

«Пусть повитуха (буквально «та, которая лечит») осторожно откроет отверстие матки, пусть она действует медленно и вытащит пуповину одновременно с плодом».

Чтобы обойти стену молчания, врач-гиппократик иногда был вынужден получать информацию окольными путями. Один врач рассказывает нам, как он узнал, что случилось с женщиной, которая забеременела, не желая этого:

«У одной знакомой мне женщины была очень ценная певица, которая имела сношения с мужчинами. Чтобы не потерять цены, она не должна была беременеть. Эта певица услышала, что говорят между собой женщины: когда женщина должна забеременеть, семя не выходит, а остается внутри. Услышав эти разговоры, она приняла их к сведению и всегда о них помнила. И вот, когда она заметила, что семя не выходит, она открылась своей хозяйке, и слух дошел до меня».

Мы еще вернемся к этому рассказу и открытию автора. В данный момент интересно то, как женщины говорят между собой о своих недугах, и как врач благодаря болтливости был случайно предупрежден.

Все это дает понять, что врач должен был проявлять много такта и сдержанности, когда лечил женщину, которая ему доверилась. Особенно деликатной операцией был вагинальный осмотр. Должен ли был врач делать его сам? Это зависело от врачей и, может быть, от эпохи. В самых древних частях гинекологических трактатов врач сам производит вагинальный осмотр. Так в случаях, когда женщина не беременеет при нормальных месячных, врачу рекомендуется с помощь вагинальной пальпации убедиться, есть ли этому препятствие:

«Ты убедишься в этом, если пальцем нащупаешь препятствие».

Но в этой части врач не производит вагинальную пальпацию, а прибегает к помощи женщин. Среди причин, вызывающих самопроизвольный выкидыш на третьем или четвертом месяце, врач называет гладкое состояние матки:

«Вы узнаете об этих разнообразных условиях, расспросив больную; но чтобы установить гладкое состояние матки, нужно, чтобы другая женщина дотронулась до матки, так как иначе это не обнаружишь».

Чтобы узнать о других причинах, врач ведет подробный опрос больной, но для вагинальной пальпации он полагается на женщину или, за неимением таковой, это делает сама больная. Это является доказательством, что некоторые врачи считали своим долгом щадить стыдливость женщин.

Чужеземцы

Клиентура врача-гиппократика при случае включала не только местных жителей города, где он практиковал. Об этом свидетельствуют те же карточки больных из «Эпидемии». Автор «Эпидемий» I лечил в Тасосе чужеземца по имени Гермипп, уроженца Клазомен, известных как родина философа Анаксагора. Врач из «Эпидемии» IV лечил в своем городе слугу «человека из Аттики». Поздний трактат «Предписания» рекомендует врачу проявлять человеколюбие к чужеземцам и бедным. В древних надписях некоторые врачи прославляются чужеземными городами за лечение их земляков. Так, косский врач Филист был удостоен декрета за то, что лечил самосских жителей, проживающих в Косе по долгу службы или как частные лица. В греческих городах жили также и варвары, в частности, рабы. Карточка из «Эпидемий» V сообщает о больной рабыне из варваров:

«Рабыня, у которой пилюля вызвала небольшую рвоту с удушьем, но обильные выделения через задний проход. Ночью она умерла. Это была женщина из варваров».

Врач-гиппократик не погнушался проявить интерес к случаю этой женщины. Однако нужно подчеркнуть, что это единственное упоминание в «Гиппократовом сборнике». Как бы то ни было, этот случай не противоречит отказу Гиппократа поехать в варварскую страну, чтобы остановить эпидемию. Нет противоречия, так как нет никакой связи между уходом за больным рабом-варваром в греческом городе и решением врача отправиться в чужую страну Европы или Азии.

Чтобы сделать заключение о больных, которых наблюдал или лечил врач-гиппократик, можно сказать, что в своем городе он, разумеется, за плату, лечил мужчин и женщин, горожан и пришлых, свободных и рабов, независимо от их национальности. Перед врачом прежде всего было страдающее человеческое существо.

Гуманизм сказывается в самом употреблении слова anthropos, что означает «человеческое существо». Именно оно используется врачами-гиппократиками для обозначения больного. Это признак того, что пол, социальный статус, расовое происхождение — являются вторичными в отношениях врача и больного.

Отношения между врачом и больным: теоретические основания

По отношению к больному врач имеет обязанности. Медицина считалась благородным искусством, которое в греческом сознании служило лишь гуманным целям. Она должна бороться против болезней, о которых Гесиод говорил: «они неожиданно посещают людей, одних днем, других ночью, молча принося зло смертным, так как мудрый Зевс лишил их речи». Но в то же время медицина должна прилагать усилия для предохранения или возвращения здоровья, которое греки считали наивысшим благом и обожествляли. Поэт Арифрон Сикионский воспел здоровье в знаменитом гимне:

«Здоровье! Самое почитаемое из благословенных богов, хотел бы я прожить с тобой остаток моей жизни! Будь же для меня благожелательной подругой в моем доме! Ведь если и есть определенная привлекательность в богатстве или царской власти, которая делает человека равным богу, или в желаниях, которым мы следуем в тайных сетях Афродиты, или появляется какое-то другое желание, ниспосланное богами, или отдых от наших трудов, то только в твоем обществе, благословенное Здоровье, все цветет, сверкает промысел Граций; но без тебя нет счастья».

Медицина, по мнению греков, принадлежит к категории спасительных искусств. В мифе о Прометее, поставленном на сцене Эсхилом, благородный похититель огня открыл ее для того, чтобы спасти людей от жестоких замыслов Зевса. Для Платона и Аристотеля медицина — это модель бескорыстия, которой должен следовать и политический деятель. Ее цель — извлечь пользу не для того, кто занимается искусством, а для того, к кому применяется искусство, для больного.

Основные работы гиппократиков написаны в период между появлением «Прометея» Эсхила и трудами философов IV века. Они отличаются возвышенным взглядом на долг врача и придают исключительное значение отношениям врача и больного. Неудивительно, что они на века стали библией для врачей. Несмотря на прогресс современной медицины, которая проявляет абсолютное невнимание к Гиппократу, его труды сохраняют свою актуальность для специалистов и дают богатый материал об истоках гуманизма.

Отношение врача к больному в общих чертах сводится к максиме из «Эпидемий» I: «При болезнях иметь в виду две вещи: быть полезным или не навредить».

«Быть полезным» — это идеал, которого практик не всегда может достичь, поэтому он добавляет «или не навредить». Если же врач не смог быть полезным, он не должен ухудшать состояние больного ненужным вмешательством. В этой гуманной идее — самобытность Гиппократовой философии. Даже когда практик доходит до общих размышлений о медицине, которые предвосхищают идеи философов, он отталкивается от приобретенного опыта. Наилучший пример этому мы находим в преамбуле трактата «Ветры»:

«Среди искусств есть некоторые, которые тягостны для их обладателей, но очень полезны для пользователей, и которые приносят несведущим благо, а специалистам причиняют только горе. К такой категории искусств принадлежит то, которое греки называют медициной. Действительно, врач видит ужасные зрелища, прикасается к омерзительным вещам и из чужих несчастий пожинает сам для себя огорчения. Наоборот, больные, благодаря этому искусству, избавляются от величайших бед, болезней, недугов, страданий и смерти, так как именно со всем этим борется медицина».

Искренность соединяется с блеском стиля у автора «Ветров», когда он, еще до Платона и Аристотеля излагает концепцию медицины. Это не мешает думать о прозе жизни: о страданиях больных и тяготах профессии, когда врач в обмен на добро пожинает только неприятности. Именно этот аспект текста уловил врач XIX века Шарль Дарамбер, превосходный знаток «Гиппократова сборника»: «Гиппократ описал печальное зрелище, которое каждый день видит врач, и все отвращение, которое он должен преодолеть, всю ожидающую его неблагодарность в награду за бессонные ночи и заботу».

Сдержанность врача-гиппократика перед лицом болезни

Кстати, эта жалоба врача на собственную судьбу в «Гиппократовом сборнике» является исключением. Правилом стала сдержанность врача и пациента па отношению ко всему отвратительному и мучительному. Вызывает удивление почти полное умолчание о боли оперируемого. Ведь все вмешательства: прижигание, кровопускание и даже трепанация — проводились без анестезии! Это тем более удивительно, что в «Гиппократовом сборнике» слово «боль» (odune), появляется более семисот раз. Но почти всегда речь идет только о болевых симптомах, которые интересуют врача для установления диагноза или прогноза. Боль оперируемого пациента имеет совсем другую природу: это необходимое зло. Перо врача отмечает только то, что полезно. Вот почему боль пациента в процессе операции обычно не упоминается. Вот типичное описание:

«Помощники, окружающие больного, будут участвовать в операции настолько, насколько посчитает нужным оперирующий. Они будут держать тело в неподвижности, молчаливые, внимательные к приказам того, кто командует».

В этой операции голос врача, отдающего приказы, контрастирует с молчанием исполняющих их помощников. Но ничего не сказано о боли и криках пациента, которого удерживают в неподвижном состоянии, как будто бы больной уснул или ему заткнули кляп!

Нужно хорошо порыться в тайниках этой громадной библиотеки, которую образует «Гиппократов сборник», чтобы найти указания о страданиях больного во время операции. Самое определенное упоминание появляется в позднем трактате «Врач», где забота о смягчении боли руководит ритмом хирургического вмешательства:

«Для операций, которые делаются с помощью надреза или прижигания, одинаково рекомендуется быстрота и неспешность, ибо применяется и то и другое. Когда операция требует только надреза, отверстие нужно делать быстро; поскольку оперируемый страдает, нужно, чтобы то, что причиняет ему боль, длилось как можно меньше; этот результат достигается, если надрез будет быстрым. Но там, где необходимо сделать несколько надрезов, быстрота делает боль продолжительной и сильной, тогда как интервалы дают некоторую передышку больному».

Обязанность врача перед больным

Если тяжелое положение врача и больного не афишируется из сдержанности, то правила поведения того и другого, наоборот, четко разъясняются. Конечно, главной является деонтология врача, но существует также и деонтология больного.

Известность «Клятвы» связана с тем, что ее вторая часть включает основные обязанности врача перед больным и его окружением:

«Я буду использовать режим для пользы больных, следуя моему умению и разумению; но если это ведет к их гибели или несправедливости по отношению к ним, я клянусь этому воспрепятствовать. Я никому не дам смертельного снадобья, если меня об этом попросят, и не проявлю инициативу во внушении такой мысли. Также я не дам женщине абортивный пессарий. В чистоте и благочестии я проведу свою жизнь и буду заниматься своим искусством. Я не буду также оперировать больных каменной болезнью, но оставлю это специалистам по такого рода операциям. Во все дома, куда я должен войти, я войду для пользы больных, держась в стороне от всякой вольной или невольной несправедливости, от всякого развратного действия вообще и в частности от любовных отношений с женщинами или мужчинами, свободными или рабами. Все, что я увижу или услышу во время лечения или даже помимо него относительно жизни людей, если это не должно выноситься из дома, я никому не скажу, считая, что такие вещи являются секретными.

Итак, если я выполню эту клятву и не нарушу ее, пусть мне будет дано наслаждаться жизнью и моим искусством и навеки пользоваться уважением всех людей. Наоборот, если я ее нарушу и совершу клятвопреступление, пусть будет обратное».

Хотя «Клятва» произносилась только учениками, а не сыновьями учителя, очевидно, что медицинская этика, содержащаяся во второй части «Клятвы», распространялась на всех. Поэтому, даже лишенная своей первоначальной функции, она позже произносилась врачами вообще. В ее тексте, соединяющем возвышенность мысли и строгость формы, достигла своей вершины языческая мораль. Текст был также целиком использован христианами, которые заменили в нем языческих богов Иисусом Христом. В средневековой рукописи сохранилась христианская версия «Клятвы».

За исключением довольно странного запрещения оперировать при каменной болезни, все предписания, сформулированные в этом древнем медицинском кодексе, актуальны, если следовать не букве, а духу. Современное медицинское законодательство уходит своими корнями в «Клятву», когда речь идет о медицинской тайне или об уважении к жизни. Только современные законы об абортах противоречат одному из абсолютных запретов Гиппократовой этики.

Главные слова Гиппократовой этики — это «интерес больного». Все остальное из этого следует. Например, правило, которое запрещает давать смертельные снадобья. Запрещение дает понять, что в эпоху Гиппократа злоупотребления не были редкостью. Разумеется, отравления подлежали суду. Один богатый афинянин, которому поручили организовать хор юношей, был привлечен к суду, потому что один из хористов для улучшения голоса выпил лекарство, которое его погубило. И Платон в своем идеальном законодательстве (в «Законах») очень суров в отношении врача, давшего даже несмертельный яд: он подлежит смертной казни.

Эта суровость объясняется, по всей вероятности, безнаказанностью, которой пользовались не очень щепетильные врачи. За хорошее вознаграждение под видом лекарства они лично давали яд нежелательному больному, или вручали его третьему лицу, которое не имело наследственной привилегии «обладать каплей яда змей Горгоны». Они знали смертельные и несмертельные дозы и при случае могли помочь модулировать вид мести. Эти плохие врачи имели конкурентов в виде фармакополов, продавцов лекарств. Так как греческое слово pharmakon одновременно означало и лекарство, и яд, фармакополы во времена Гиппократа под видом первого могли продавать второе. С V века, как свидетельствует Аристофан, эти фармакополы насчитывали в своих рядах известных экспертов. По словам Теофраста, один из них — Фрасий из Мантинеи, открыл очень сильный яд на основе болиголова и мака, приносящий легкую и безболезненную смерть. А его ученик Алексий, добавляет Теофраст, был к тому же сведущ в медицине вообще. Это значит, что граница между медициной и фармакологией была размыта, как между ядом и лекарством. При отсутствии всякого законодательства о продаже лекарств во времена Гиппократа вовсю велась торговля более или менее токсичными препаратами в более или менее достойных целях. Именно этим объясняется абсолютное запрещение «Клятвой» давать яд больному или третьему лицу.

Сегодня мы можем оценить по достоинству моральные требования медицинского кодекса, который проповедует уважение к больному и, в более широком смысле, уважение к жизни. Запрещение давать женщинам лекарство, вызывающее аборт, тоже не разумелось само собой. Из слов Платона мы уже знаем, что повитухи умели вызывать выкидыш. Величие «Клятвы» Гиппократа состояло в категорическом отказе от абортов, которые повитухи не отказывались делать. И если вспомнить, что эти женщины, опять же по Платону, были еще и своднями, то контраст между обывательской моралью и этикой Гиппократа еще больше увеличивается. «Клятва» запрещала использовать профессию для совращения кого бы то ни было, даже рабов.

Иные, возможно, скажут, что это только идеальный кодекс. А что было в реальной жизни? Как эти предписания осуществлялись на практике?

Главное правило, которое предписывало действовать в интересах больного, было не только теоретическим требованием, но и практическим руководством. Забота о больном может появляться там, где ее не ждешь. Например, в описании зрелищного терапевтического метода по вправлению вывиха тазобедренного сустава, о котором уже шла речь, автор сначала подробно излагает, как подвешивать больного:

«Больного нужно подвесить за ноги на центральной балке с помощью полотнища, которое должно быть крепким, но широким и мягким; ноги должны быть расставлены на расстоянии в четыре пальца или меньше; под коленями нужно пропустить другое полотнище, широкое и мягкое, которое привязывается к центральной балке; поврежденная нога должна быть вытянута на два пальца длиннее, чем другая; голова находится в двух локтях от земли, или немного больше или немного меньше; руки, вытянутые вдоль тела, должны быть привязаны какой-нибудь мягкой лентой».

Сколько технических деталей для подготовки к операции! Затем вдруг появляется неожиданное указание, излишнее для удачного исхода лечения, но важное для больного:

«Все приготовления должны делаться, когда больной лежит на спине, чтобы он оставался подвешенным как можно меньше».

В сухую инструкцию проникает человеческий фактор. В повседневной практике он проявляется в трех аспектах: мягкость в лечении, предупредительность к больному и диалог врача с больным.

Мягкость в лечении

Мягкость в лечении считалась характерной для греческой медицины в отличие от египетской. Демокед при лечении царя Дария, который вывихнул ногу, неудачно спрыгнув с коня, заменил грубые методы египетских врачей:

«После этого, когда Дарий доверился Демокеду, Демокед, используя греческое лечение и чередуя применение мягкости и силы, добился того, что Дарий обрел сон и за короткое время вернул здоровье».

Мягкость — это прежде всего отказ от насилия. Так в случае искривления стопы автор «Суставов» подчеркивает, что нужно вернуть смещенные части в их естественное положение, «действуя не силой, а мягкостью».

Отказ от применения насилия проявляется в прогрессивных терапевтических методах — без резких движений. Некоторые из них свидетельствуют о технических изобретениях Гиппократовой медицины. Таков, например, довольно оригинальный метод извлечения плаценты после родов, когда она не выходит нормальным путем. Мать усаживают или на просверленном стуле, или, если у нее нет сил, укладывают на приподнятую наклонно кровать, предварительно привязав, чтобы она не сползала. Затем ставят на пол два бурдюка, наполненных водой и связанных вместе, а сверху кладут свежечесанную шерсть, чтобы соорудить подушку одновременно мягкую и объемистую. На эту подушку кладут младенца и шилом протыкают два бурдюка: «Когда вода вытекает, бурдюки оседают, оседая вместе с ними, ребенок тянет пуповину, а пуповина тянет плаценту». Автор заключает: «Это лучшее лечение в таких случаях и наименее вредное». Есть ли лучшая иллюстрация технических ухищрений врача с целью действовать осторожно, не насилуя природу, в соответствии со знаменитой максимой: «Быть полезным или не навредить»?

Мягкость — это иногда управляемое насилие. При вправлении вывихов и переломов нужно располагать инструментами, которые создают мощную силу растяжений, но одновременно нужно уметь управлять этими силами. Лучший инструмент для этих случаев — это ворот, который позволяет регулировать силы. «Эти силы, — говорит автор «Суставов», — легко регулируются или в сторону увеличения, или в сторону уменьшения, и они имеют такую мощь, что если бы кто-то захотел прибегнуть к таким силам, чтобы повредить, а не лечить, он имел бы в этом случае могущественное средство… Но прекрасны те силы, которые можно использовать или большими, или маленькими, регулируя их!»

В этом восклицании чувствуется восхищение врача силой, покоренной человеком, и одновременно изумление перед всемогуществом инструмента, который, принося добро, мог бы принести зло. Знаменитая скамья Гиппократа без всяких модификаций могла бы быть превосходным орудием пытки. Но запрет «Клятвы» предупреждает всякое злоупотребление. Врач не превратится в палача!

Мягкость, наконец, это поиск комфорта для больного. Разумеется все относительно. Когда для вправления сустава подвешивают за ноги, когда его привязывают вниз головой, а потом несколько раз отпускают эту лестницу, чтобы выпрямить позвоночник, когда женщину привязывают к кровати и, чтобы облегчить роды, вертикально подбрасывают эту кровать вместе с женщиной во время схваток, мы задаемся вопросом: какая же это мягкость? Все эти методы греческого лечения покажутся варварскими. Однако даже в этих случаях мягкость не отсутствует. Она заключается во внимании, постоянной заботе о мягкости того, что соприкасается с телом. Во всех описаниях хирургических операций врач не перестает напоминать, что нужны мягкие полотнища, мягкие покрывала, кожаные подушки, чтобы, упаси Бог, не ранить больного. Случается, он даже уточняет, что эти подушки не имеют другого предназначения, кроме избавления больного от ненужных страданий.

«Любезность» врача к больному

Врач-гиппократик, автор «Эпидемий» IV относит эту заботу и предупредительность к тому типу поведения, что называется немного устаревшим словом «любезность». Это — особое внимание, которое оказывает врач больному, чтобы быть ему приятным. В списке знаков внимания есть чему удивляться. Вот он:

«Любезность к больным: например, сделать так, чтобы их питье и пища были чистыми, а также то, что больной видит; сделать так, чтобы все, к чему он прикасается, было мягким. Другие любезности: то, что не очень вредит или легко поправимо, например, прохладное питье; где можно сделать такую уступку; посещения, речи, одежда для увеселения больного, прическа, запахи».

Это читается как заметки врача, еще не готовые к публикации, нечто вроде памятки для личного пользования. Особенно удивляет, когда рядом стоят рекомендации, которые сегодня не поместили бы под одной рубрикой. Чистоту комнаты и пищи больного сегодня поддерживают ради гигиены, а не из желания понравиться больному. Зато легкое нарушение режима для удовлетворения желания больного, который просит прохладное питье, сегодня тоже отнесли бы к знакам внимания. Эта «любезность» идет вразрез со святейшим принципом: «Быть полезным или не навредить». Врач-гиппократик это осознает. Поэтому четко оговаривается, что такое нарушение режима возможно, если пагубные последствия поправимы или минимальны. Автор «Афоризмов» также рекомендует «любезность», хотя и не употребляет это слово:

«Предпочтительно давать питье и пищу менее полезные, но более приятные, чем другие, которые более полезны, но неприятны».

Желание понравиться больному свидетельствует о гуманности врача, а также, вероятно, о желании очаровать больного, чтобы добиться его доверия, а может быть, о внутреннем убеждении, что хорошее настроение больного способствует выздоровлению. Возможно, это убеждение оправдывает другую, довольно необычную практику, описанную автором «Эпидемий» IV. Она состоит в том, чтобы обмануть больного:

«Если у него болит ухо, обернуть свой палец шерстью, вылить на него по капле теплый жир, затем взять шерсть в ладонь и приложить ее на ухо, так, чтобы больной думал, что из его уха что-то выходит. Потом бросить шерсть в огонь. Обман». Этот фокус и ловкость рук, граничащие с шарлатанством, являются исключением в Гиппократовой медицине. Если текст рукописи правильный, — это воистину «ложь во спасение», с целью облегчения боли. Значит, иногда сила воображения больного способствовала выздоровлению.

Диалог врача и больного

К «любезностям» врача автор «Эпидемий» VI наряду с приятным внешним видом причисляет его речи.

Красноречие, как мы уже видели, было необходимо врачу, потому что ему часто приходилось говорить перед публикой. Врач должен был проявить риторическую сноровку во время визитов к больному. Для больного его появление было причиной как облегчения, так и волнения. Перспектива горькой микстуры, скальпеля или раскаленного железа, конечно же, не повышала моральный дух. Врачу нужно было уметь убеждать или брать с собой специалиста в этом искусстве. Знаменитый софист Горгий вспоминает визиты, когда он сопровождал своего брата Геродика или других знакомых врачей:

«Мне неоднократно приходилось сопровождать брата или других врачей к какому-нибудь больному, который отказывался пить микстуру или не давал оперировать себя ножом или огнем; и там, где увещевания врача оставались тщетными, мне удавалось убедить больного единственно с помощью искусства риторики».

Такие уговоры относятся, пожалуй, к разряду «любезностей». Врач-гиппократик также завязывает диалог с больным, чтобы собрать сведения для диагноза, прогноза болезни или для лечения. Например, в трактате «Прогноз» опрос больного дополняет информацию, полученную визуально или тактильно. Возможно, во времена Гиппократа еще не существовало учебника по опросу больного. Но последующие поколения врачей всегда помнили об этом аспекте Гиппократовой медицины. Врач Руф Эфесский (I —11 век н. э.) в конце своего трактата «Об опросе больного» рекомендует спрашивать местных жителей о природе вод или эндемических болезнен:

«Я безоговорочно восхищаюсь Гиппократом за его изобретательное искусство; оно часто приводило его к превосходным открытиям; тем не менее я рекомендую врачу который хочет узнать обо всем, не пренебрегать также и опросами».

Умение спрашивать больного — вещь превосходная, но нужно уметь еще и слушать. Заметки автора «Эпидемий» VI дают понять, что врач-гиппократик учитывал двухсторонность диалога:

«Опрос, касающийся болезни: то, что поясняет больной; характер его пояснений; способ их восприятия; речь, которую нужно произнести».

Восприятие ответов является таким же искусством, как и опрос. Вот конкретный пример того, как нужно интерпретировать ответ больного. Наложение повязки является тонкой манипуляцией. Она не должна быть ни слишком свободной, ни слишком тугой. Узнать правильность наложения можно только спрашивая больного:

«Вот определение правильности повязки: если ты у него спрашиваешь, тугая ли она, и если он отвечает, что тугая, но умеренно, и особенно если он говорит это о месте перелома, то такой ответ должен давать тот, кто правильно перевязан».

Ответ больного — руководство для врача в проведении лечения, но имеет смысл только для сведущего человека. Диалог — начальная стадия сотрудничества врача и больного для борьбы с болезнью. Самая известная и самая необычная формулировка этого сотрудничества находится в первой книге «Эпидемий»:

«Искусство состоит из трех слов: болезнь, больной и врач. Врач — это служитель искусства, больной должен противостоять болезни вместе с врачом».

Роль, отведенная больному в этом тексте такова, что он, а не врач находится в центре медицинского процесса. Это он противостоит болезни в сотрудничестве с врачом.

Обязанности больного

Сделать больного первым фактором выздоровления — это граничит с парадоксом. В этом можно увидеть скромность врача, который отдает себя в распоряжение больного. Но это одновременно и правило считать больного не только пациентом, но и лицом, ответственным за свое выздоровление. Поэтому у больного есть обязанности.

«Надлежит, — рекомендуется врачу в начале «Афоризмов», — не только самому подготовиться к исполнению своего долга, но и подготовить больного и его окружение к исполнению их долга».

Перечня обязанностей больного не существует. Это естественно для литературы, которая предназначена прежде всего для врача. Однако то тут, то там появляются указания, предписания или жалобы врача на уклонение больного от своего долга. Конечно, отношения врача и больного не всегда были идиллическими.

От больного требуется сотрудничество при операции, даже при самых обычных вмешательствах — надрезе и прижиганиях. Дав все инструкции о позе хирурга, который готовится сделать надрез или прижигание, автор «Рабочей комнаты врача» дает краткие указания оперируемому:

«Оперируемый должен помогать врачу своим остальным телом, стоит ли он, сидит или лежит так, чтобы ему было легче сохранить нужное положение, стараясь не соскользнуть, не опуститься, не наклонить часть тела, дабы сохранить для оперируемой части нужное положение во время показа врачу, во время операции и во время положения, которое должно последовать».

Иногда от больного требуется более активное сотрудничество. Вот, например, прекрасное описание вправления вывиха челюсти (в наши дни его делают так же), когда от больного требуются четкие действия:

«Нужно, чтобы помощник держал голову больного, больной открывает рот как можно шире. Он (врач) пальцами обхватывает за подбородок нижнюю челюсть с внешней и внутренней стороны и сначала двигает ею из стороны в сторону, приказывая больному не напрягать челюсть, способствовать ее перемещению вбок и сотрудничать, насколько возможно; потом нужно, чтобы он резко поставил ее на место, держа в уме одновременно три позиции: во-первых, челюсть из смещенного положения должна вернуться в свое естественное положение; во-вторых, нужно толкнуть нижнюю челюсть назад; в-третьих, нужно, чтобы после этих движений больной сомкнул челюсть и больше не держал рот открытым».

В двух приемах этой операции больной должен действовать синхронно с врачом.

Сотрудничество требуется даже при операциях более тяжелых для больного. Например, это прижигание геморроидальных шишек. Подробное описание приготовлений позволяет представить эту сцену. Больного кладут на спину, подложив под крестец подушку. Врач готовит семь или восемь раскаленных добела металлических инструментов. Во время вмешательства помощники держат больного за голову и руки, чтобы он не двигался. Можно ожидать, что автор при таких обстоятельствах порекомендует больному не кричать во время трудной для врача и страшной для больного операции. Ничуть не бывало. «Пусть больной кричит в момент прижигания! — уточняет автор трактата «Геморрой» и добавляет: — Это, чтобы задний проход больше открывался». Прекрасный пример сотрудничества больного, который должен подавить свой страх перед болезненной операцией и кричать в нужный момент!

Проступки больных

Сотрудничество врача и пациента более проблематично, когда больной в отсутствие врача должен следовать его предписаниям, особенно при длительном лечении. Если послушать врачей, больные легкомысленны и не заботятся о здоровье, как только исчезает боль. Тогда больной пренебрегает своим недугом… и предписаниями врача. Так при вывихе стопы непременно нужно сохранять неподвижность, двадцать дней. Но автор «Переломов» разочарованно констатирует: «Больные теряют терпение, так как смотрят свысока на свою болезнь и начинают ходить до того, как поправятся. Результатом является то, что большинство полностью не выздоравливает».

Если болезнь кажется более серьезной, человек сначала волнуется, потом все забывает:

«Когда перелом ключицы совсем недавний. — замечает тот же автор в «Суставах»», — больные полны рвения, считая недуг серьезнее, чем он есть… но как только проходит время, эти больные, принимая во внимание, что они больше не страдают и им ничто не мешает ходить и есть, становятся небрежными… именно в это время идет интенсивное образование мозоли».

Небрежность, отсутствие терпения — таковы недостатки больного; он благоразумен только когда испытывает боль или страх смерти.

Более того, чтобы скрыть свое непослушание, он прибегает ко лжи:

«Следует наблюдать за поступками больных. Многие из них очень часто лгут о том, как они принимают прописанные лекарства; не принимая микстуры, которые они ненавидят, или слабительные, или другие лекарства, они умирают».

Учет поступков больных в конечном счете является частью искусства медицины. Особый момент процесса лечения — обнаружить во время контрольного визита уклонение больного от предписанного режима. Автор «Прорретики» II посвящает этому длинный сюжет. Чтобы обнаружить серьезные отклонения от режима или от исполнения предписаний, требуется столько же знаний и проницательности, сколько для правильного прогноза развития болезни. Кроме того, нужно принимать во внимание психологию больного, «так как один легко или трудно повинуется одному предписанию, а другой другому». Этот метод весьма обременителен для врача: он предполагает ежедневные визиты, предпочтительнее утром, когда у больного, правильно выполняющего режим, ровный цвет лица.

Таким образом, больной становится «подозреваемым номер один» — в «преступлении» против собственного здоровья и вынуждает врача вести за собой пристальное наблюдение!

Врач — жертва проступков больного

Врач придает такое большое значение проступкам больных в их же собственных интересах. Но репутация врача тоже поставлена на карту. Автор «Благопристойности» утверждает, что больные умирают, потому что не повинуются и лгут, к тому же:

«Они не признаются в своем преступлении, но обрушивают свои обвинения именно на врача…»

Перед судом общественного мнения речь, в конечном счете, идет о жизни медицины. Нет ничего удивительного, что в трактате «Искусство» мы находим страстную защитительную речь, где автор, оправдывая неудачное лечение, противопоставляет поведение знающего врача, здорового духом и телом, поведению больного — невежественного и напутанного, неспособного сопротивляться болезни:

«Что касается тех, кто основывается на роковом исходе, чтобы свести к нулю искусство, я с удивлением спрашиваю себя, какой благовидный довод служит им в оправдание отсутствия стойкости у тех, кто умирает, и, наоборот, обвинять в неумении тех, кто занимается медициной. Как будто врачи способны прописывать плохое лечение, тогда как больные неспособны нарушить назначения врача! Однако для больных более естественна неспособность подчиняться, чем для врачей предписывать плохое лечение. Они имеют здоровый дух в здоровом теле, когда принимаются за лечение, размышляя над настоящим случаем и над прошлым, аналогичным настоящему, чтобы быть в состоянии сказать, каким образом больные благополучно перенесут болезнь. Другие же, наоборот, не знают ни природы своих недугов, ни их причины, ни тем более, что последует за настоящей ситуацией. Они страдают в настоящем, страшатся будущего, поглощенные болезнью, лишенные пищи, и охотнее принимают то, что способствует болезни, чем то, что способствует выздоровлению. И не потому, что они хотят умереть, а потому, что неспособны сопротивляться (недугу)… Разве не очевидно, что одни дают надлежащие предписания, а другие, вероятно, неспособны им повиноваться и за отсутствием повиновения устремляются к смерти, причину которой те, кто не размышляет правильно, приписывают тем, кто непричастен, освобождая от ответственности тех, кто причастен».

Уместна аналогия с судебным процессом: врачи на скамье подсудимых, они обвиняются в том, что убили своего больного. Но из-за неповиновения больной сам ответственен за собственную смерть! Конечно, это всего лишь метафора: врач классической Греции не отвечал перед законом за смерть больного. В то время еще не додумались преследовать врача в судебном порядке за профессиональную ошибку. Но врач осознает, что непоправимые проступки больных могут погубить его репутацию.

Эта манера обвинять несчастного больного свойственна не только врачам-гиппократикам. Демокрит тоже писал:

«Люди, из-за отсутствия стойкости делающие противоположное тому, что нужно делать, предают свое здоровье».

Ошибки врачей

Не следовало бы сгущать краски по поводу обвинения больных. Но недостатки присущи человеческой натуре.

Изобличая отсутствие терпения у больных, автор «Суставов» параллельно отмечает преступное равнодушие врачей. Здесь уместно снова привести пример пациентов с переломом ключицы.

«Когда перелом ключицы совсем недавний, больные полны рвения, считая недуг серьезнее, чем он есть; а врачи, естественно, полны готовности предпринять правильное лечение. Но как только проходит время, эти больные, принимая во внимание, что они больше не страдают, и им ничто не мешает ходить и есть, становятся небрежными; а врачи, со своей стороны принимая во внимание, что они не могут предотвратить увечье, не утруждая себя, ссылаются на небрежность больного. Однако именно в это время идет интенсивное образование мозоли».

Упреки врачу более серьезны, так как он не может оправдать себя незнанием и увиливает со знанием дела. Слово, которое автор употребляет для обозначения увиливающего врача, по-гречески очень сильное: так называли дезертиров. Когда он покидает поле битвы, безмолвная болезнь прогрессирует. Непоправимое свершилось.

Глава III

ВРАЧ И БОЛЕЗНЬ

Воинственная концепция болезни

Метафоры, которые встречаются в «Сборнике…» чаще всего, — это метафоры борьбы и битвы. Болезнь атакует, а лечение должно вести бой. Начинается «бег на короткую дистанцию» врача, который может стать спасителем, и болезни, атакующей больного: «Если болезнь идет в атаку в тот же момент, что и лечение, она не быстрее его; но если она его опережает, она быстрее», — заявляет автор «Искусства». Лечить — значит противостоять болезни. Поэтому лечение противоположным является основой Гиппократовой медицины. «Врач должен противостоять болезни», — говорит автор трактата «Природа человека». Автор «Ветров» в прологе формулирует изречение, которое станет знаменитым: «Противоположное является лекарством от противоположного».

Гиппократова нозология

Каковы же болезни, которым должен противостоять врач-гиппократик? Какими средствами для их преодоления он располагал?

О великих принципах Гиппократовой терапии мы скажем позже. Сейчас речь пойдет о категориях болезней и категориях лечения.

Поражает богатство и тонкость нозологических понятий, доступных врачу. Гиппократ прилагает огромные усилия, систематизируя эти понятия. С тех времен известно большинство названий болезней, которые в течение веков послужат основой для западной медицины. Есть названия, засвидетельствованные в литературе еще до Гиппократа, есть те, что в первый раз появились в «Гиппократовом сборнике». Даже в этом случае они не производят впечатления новшеств. Врачи-гиппократики всегда говорят о них, как об известном факте. Это еще одно доказательство того, что Гиппократ не был началом.

Возьмем болезнь самого известного мифического больного — Филоктета. Уже гомеровская эпопея знает тяжкую судьбу этого фессалийского вождя, который «лежал на острове, терзаемый невыносимыми болями, на божественном острове Лемнос, где его, пострадавшего от ядовитого укуса зловещей гидры, бросили сыны ахейцев». Печальная участь больного Фил октета, брошенного ахейцами во время их похода на Трою, а потом, через десять лет, призванного ими, потому что лук, унаследованный им от Геракла, был необходим для победы над троянцами, вдохновит драматургов Эсхила, Софокла и Еврипида. Все трое написали трагедию «Филоктет». В «Илиаде» болезнь еще не имеет названия, по крайней мере, оно не упоминается. У Эсхила она называется «фагоденией», то есть «разъедающей болезнью».

Этимология названия недвусмысленно указывает на симптомы. Язва, образовавшаяся от укуса змеи, разъедала ногу Филоктета. Название также объясняется архаическим верованием, согласно которому болезни — что-то вроде чудовищ, наделенных собственными силами. Они проникают внутрь больного и пожирают его, как дикие животные. Название это неоднократно появляется в «Гиппократовом сборнике», где речь идет о разъедающей язве.

Современный медицинский глоссарий сохранил название этой болезни. Словарь Жана Амбюрже содержит прилагательное «фагоденический» и дает следующее объяснение: «определяет язву, имеющую необычное экстенсивное разрушающее развитие, не поддающееся лечению и без гистологической специфики». Определение сохранило главное: разрушительное действие язвы. Но знают ли наши врачи, что первый больной с фагоденической язвой — это Филоктет?

Было бы утомительным занятием перечислять все болезни, известные по «Гиппократову сборнику». Ограничимся теми, которые продолжают фигурировать в новейших медицинских словарях: амблиопия, афония, афты, апоплексия, артрит, астма, канцер, кома, насморк, холера, дизурия, эмфизема, эмпиема, рожистое воспаление, экзантема, трехдневная малярия, четырехдневная малярия, геморрой, гепатит, герпес, водянка, желтуха, илеус, лепра, летаргия, лихен, лиентерия, обморок, литиаз, мания, меланхолия, метеоризм, никталопия, нефрит, эдема, офтальмия, параплегия, фагоденическая (язва), туберкулез, плеврит, пневмония, полип, спазм, тенезм, столбняк с его разновидностью опистонус, тиф. Это уже дает частичное представление об изобилии названий болезней, имеющихся в «Гиппократовом сборнике».

Сравнение со словарем Литтре XIX века, показывает, что другие термины в то же время еще существовали, тогда как из современных словарей они исчезли: кардиалгия, кавзус, цефалалгия (сейчас мигрень), эпиальная лихорадка, френезия, лейкофлегмазия, липирия, перипневмония, флегмозия, подагра, странгурия, замененная на поллакиурию (термин, составленный из греческих корней, но неизвестный греческим врачам).

Есть термины, известные врачам-гиппократикам, но не включенные в словарь Литтре, который их тем не менее знал, будучи издателем Гиппократа. Эти названия болезней покажутся современному читателю такими же странными, как доисторические животные: альфус, карус, катохус.

Нозология Гиппократа и современная нозология

Даже если названия, употребляемые во времена Гиппократа, используются в наши дни, они не обязательно соответствуют одной и той же болезни.

Это относится лишь к некоторым. В частности, все, что касается хирургических заболеваний, ран, переломов, вывихов, в корне не изменилось. То же и с наружными макроскопическими болезнями: так назальный полип («осьминог») у Гиппократа не отличается от того, чем он является в наши дни. Некоторые внутренние болезни в целом соответствуют современным. Это относится к столбняку, внешние симптомы которого очень характерны, к гидропизии (термин заменен на асцит), к анасарке, а также к раку.

В качестве примера болезни, частично изменившей свою сущность, приведем плеврит (по-гречески pleiiritis, по-английски pleuritis или pleuresy). Плеврит — воспаление двух листков, образующих плевру. Но во времена Гиппократа плевру не знали, и называли так просто заболевание бока. Также лепра (буквально «шелушение») у Гиппократа — всего лишь доброкачественное заболевание кожи, а не нынешняя уродующая болезнь, вызванная палочкой Хансена.

Несовпадение Гиппократовой и современной нозологии вызвано изменением системных отношений. Современные историки медицины это хорошо осознают. Один из них пишет: «Разделение нозологической реальности с помощью клинической симптомологии и учения, которое приписывало решающую роль жидким частям организма, заменено сегодня анатомической, этиологической диагностикой и даже молекулярной, определяющей повреждения. То есть критериями, которые, если не считать некоторые хирургические заболевания, были недоступны врачам античности». Поэтому сейчас трудно делать ретроспективные диагнозы болезней Гиппократовых больных. Вспомним о многочисленных ретроспективных диагнозах, которые предлагались для пресловутой афинской «чумы» конца V века, увековеченной Фукидидом.

Разумеется, есть диагнозы, единодушно принятые историками науки. Например, то, что врачи-гиппократики называли «священной болезнью», или «болезнью, называемой священной», соответствует эпилепсии. Некоторые болезни хорошо описаны и бесспорно узнаваемы: свинка с орхитом, болотные лихорадки (трехдневные и четырехдневные лихорадки), брюшной тиф, пневмония, туберкулез, столбняк. Но, учитывая трудности перевода античной нозологии на современную терминологию, мы будем в основном придерживаться нозологической картины, предложенной самими врачами-гиппократиками.

Принципы классификации болезней

Алфавитный порядок классификации, который нам кажется таким привычным, никогда не применялся во времена Гиппократа.

Очень древний, встречающийся еще в египетской медицине, принцип состоял в описании каждой болезни. Начинался он с болезней головы и кончался болезнями ног. Этот порядок ученые называют a capite ad calsem, то есть «от головы до пятки». Описание шло в такой последовательности: сначала распознавание болезни и симптомы, потом лечение и прогноз. Этот композиционный прием, состоящий в соединении единств каждой болезни в непрерывную последовательность с аналогичной классификацией каждого из единств, очень архаичен. Локализация заменяла классификацию. Этот принцип встречается еще в «Илиаде» Гомера, во II песне, со знаменитым перечнем ахейских отрядов, участвующих в Троянской войне. Он же принят в некоторых трактатах «Гиппократова сборника». Это, в частности, «Болезни» II и «Внутренние заболевания» (оба книдского происхождения), которые состоят только из объединения описаний отдельных заболеваний. Начинается с описания болезней головы, потом горла и носа, затем — груди и спины. Такой способ мышления проявляется и в увеличении разновидностей одной и той же болезни. Трактат «Внутренние заболевания» описывает три туберкулеза, три столбняка, три желтухи, четыре болезни почек. От Галена мы знаем, что было характерно для книдских врачей, которые различали еще и четыре странгурии, семь желчекаменных болезней и двенадцать болезней мочевого пузыря! Что это: архаизм или научная специфика? Может быть, и то и другое.

Подобный композиционный метод не применяется в трактатах, которые традиционно связываются с косской школой. Даже трактаты, которые могут считаться чем-то вроде энциклопедий, такие как «Афоризмы» или «Косские априорные идеи», не построены по этому принципу. Болезни рассматриваются не одна за другой, а сгруппированы в категории, которые варьируются в соответствии с различными точками зрения. Некоторые из этих принципов классификации засвидетельствованы в греческой литературе еще до Гиппократа.

Классификация болезней: от Пиндара до Гиппократа

В Греции самый древний каталог болезней находим в третьей Пифийской оде Пиндара, где поэт упоминает медицинские подвиги Асклепия, «бога-целителя всех болезней»: «Всех, кто приходил к нему с язвами, родившимися в их плоти, с ранами от сверкающей меди или метательного камня, с телом, изможденным летним зноем или зимним холодом, каждого он избавлял от его недугов».

Из этого отрывка следует деление болезней на три группы: болезни, которые зарождаются сами по себе внутри тела, раны и, наконец, болезни, зависящие от времени года. Такое разделение не встречается у врачей-гиппократиков. Крайне заботясь о логике, они были склонны принять бинарную систему, противопоставляя болезни, вызванные внутренней причиной, болезням, возникшим по внешней причине. Внешними причинами были раны и смена климатических условий. Трактат «Болезни» I так их подразделяет:

«Что касается внутренних причин, все болезни происходят от желчи и флегмы. Что касается внешних причин — от треволнений, ран, слишком согревающего зноя, слишком охлаждающего холода, слишком иссушающей сухости и слишком увлажняющей влажности».

Болезни и времена года

Если крупные категории болезней упрощаются, то подкатегории дробятся. Пиндар делил болезни, вызванные временами года на две категории: летние и зимние. Гип-пократики делят их на четыре: прибавляются весна и осень. Трактат «Афоризмы» в очень известном отрывке, который вдохновит латинского энциклопедиста Цельса, группирует болезни следующим образом:

«Весной царят депрессивные, маниакальные, эпилептические болезни, кровотечения, ангина, насморк, хрипота, кашель, лепра, лихен, альфус, в большом количестве язвы, опухоли и заболевания суставов.

Летом царят некоторые из вышеназванных болезней, длительная лихорадка, кавзус, трехдневная лихорадка, рвота, понос, офтальмия, боль в ухе, изъязвление рта, гниение детородных органов, потница.

Осенью многие летние болезни, четырехдневная лихорадка, инверсная лихорадка, болезнь селезенки, водянка, туберкулез, странгурия, лиентерия, дизентерия, коксальгия, респираторные заболевания, илеус, эпилепсия, маниакальные и депрессивные заболевания.

Зимой плеврит, перипневмония, насморк, хрипота, кашель, боли в груди, в боку, в пояснице, цефалальгия, головокружение и апоплексия».

Эти сезонные болезни рождаются и умирают в ритме времен года. Автор «Природы человека» заявляет:

«Все болезни, которые возникают зимой, должны угаснуть летом, все те, которые возникают летом, должны прекратиться зимой… Конца всех болезней, которые зарождаются весной, нужно ждать осенью. Что касается осенних болезней, они обязательно прекратятся весной. Но в отношении любой болезни, которая выйдет за пределы указанных времен года, нужно знать, что они будут длиться год. И врач, когда противостоит болезни, должен помнить, что каждая из них властвует над телом в зависимости от времен года, которые соответствуют ее природе».

Болезни и местности

Врачи-гиппократики включают в классификацию новые факторы.

Есть не только общие болезни времен года, но также и местные, зависящие от географии городов. Это различение сделано автором трактата «Воздух, вода, местности». Он описывает четыре возможных ориентации городов. В одних, не защищенных от теплых и влажных южных ветров, преобладают влажные и флегматические болезни, такие как дизентерия, понос и гнойная офтальмия. В городах же с противоположным расположением, то есть открытым для сухих и холодных северных ветров, преобладают сухие, желчные болезни, такие как плеврит, перипневмония, кавзус и сухая офтальмия. Города, обращенные на восток, — самые здоровые. Те, которые обращены на запад, — самые нездоровые. Эта новая классификация все же зависима от фактора времен года. Город, обращенный на восток, своим ровным климатом похож на весну, тогда как город, обращенный на запад, контрастом температуры напоминает осень. Существует некоторая аналогия между местными и сезонными болезнями.

Болезни и возраст больного

Болезни зависят также от природы больного, его пола и возраста. Автор «Воздуха, воды, местностей» устанавливает различия между болезнями женщин и мужчин, стариков и детей. В «Афоризмах» возраст человека становится принципом классификации болезней, подобно временам года:

«Вот что происходит в зависимости от возраста: у маленьких и новорожденных детей афты, рвоты, кашель, бессонница, страхи, воспаления пупка, жидкость, вытекающая из ушей.

С приближением прорезывания зубов — раздражение десен, лихорадки, конвульсии, поносы, особенно при выходе глазных зубов у очень толстых детей и у детей с твердым животом.

В более старшем возрасте воспаление миндалин, вывихи вперед шейного позвонка, респираторные затруднения, литиаз, глисты, аскариды, бородавки, опухоли вокруг ушей, золотуха и другие опухоли.

В еще более старшем возрасте с приближением полового созревания многие из вышеназванных болезней, хронические лихорадки, кровотечения из носа…

У юношей харканье кровью, туберкулез, острые лихорадки, эпилепсия и другие болезни, но особенно вышеназванные.

У людей, перешагнувших этот возраст, — респираторные затруднения, плеврит, перипневмония, летаргия, умопомешательство, кавзус, хронический понос, холера, дизентерия, лиентерия, геморрой.

У пожилых людей — одышка, катар, сопровождаемый кашлем, странгурия, дизурия, боли в суставах, нефрит, головокружения, апоплексия, кахексия, зуд по всему телу, бессонница, жидкость, вытекающая из живота, глаз и носа, амблиопия, тугоухость».

Размытая и гибкая классификация

Попытки классификации болезней не привели к единой, принятой всеми.

Кроме различий, врачи искали нечто общее. Пытались даже свести множество к единству, по примеру досократовских философов, которые хотели объяснить множественность осязаемого мира единым принципом. Так автор трактата «Ветры» считает, что все болезни сводятся к одной форме и отличаются только локализацией:

«Для всех болезней форма существования одинакова, отличается только локализация. Внешние проявления болезни не имеют никакого сходства из-за различной локализации, но на самом деле для всех болезней существует только одна единственная форма, одна единственная причина».

Эта причина — воздух, который, на его взгляд, объясняет лихорадки, болезни живота или выделение жидкостей, переломы, водянки, апоплексию или падучую болезнь. «Если я буду говорить обо всех этих болезнях, — говорит он в заключение, — моя речь станет длиннее, но от этого не будет ни более правильной, ни более убедительной».

Такая тенденция к унификации, удовлетворяющая ум, желающий упорядочить разнообразие эмпирических данных, была признана неприемлемой. Практики видели в таких попытках упрощение нозологической реальности. Автор «Древней медицины» начинает свой трактат полемикой с теми, кто сводит первоначальную причину болезней к одной или двум первопричинам, таким как тепло, холод, сухость, влага. Практики, осознающие сложность реальности, предпочитают нагромождать на одну и ту же плоскость различные категории. Типичным является рассуждение автора «Жидкостей»:

«Формы болезней: врожденные болезни, их можно узнать, осведомляясь, а также местные болезни; другие происходят от тела, режима, свойств города или сезонов. Земли, неблагоприятно расположенные по отношению к временам года, порождают болезни, соответствующие характеру времени года; например, нерегулярность тепла и холода в течение дня: когда свирепствуют такие условия, болезни в этой местности являются осенними; это относится и к другим временам года. Болезни происходят от запахов, которые выделяют болота или топь; другие болезни происходят от воды: литиаз и заболевание селезенки; другие от хороших или плохих ветров».

Здесь узнаются уже отмеченные категории болезней: местные и сезонные. Но появляется новый критерий: врожденные болезни.

Это доказывает, что не было типового каталога. Врач старался охватить нозологическую реальность, выделяя большие группы, но не мог ее унифицировать. В перечислении трактата «Жидкости» удивляет то, что различные категории расположены в одной плоскости без малейшего упорядочения. Частично это объясняется жанром произведения: заметки. Отсутствие иерархизации — признак эпохи, предшествующей Аристотелевой логике. Классификация еще слишком размытая и гибкая. Наблюдается взаимопроникновение различных критериев. Местность и времена года являются критериями классификации, но в то же время автор говорит о местностях, плохо ориентированных по отношению к временам года.

Классификация лихорадок

Древние врачи чувствуют себя увереннее, когда классифицируют определенную категорию болезней. Это относится к лихорадкам, которые они различали не столько по интенсивности (термометров тогда не было!) сколько по ритму колебаний. «Одни лихорадки длительные (…), другие трехдневные, четырехдневные, пятидневные, семидневные, девятидневные», — заявляет автор «Эпидемий» I в начале длинной классификации лихорадок, самой сложной из всех встречающихся у врачей-гиппократиков. Обычно ограничивались четырьмя видами лихорадок: длительная, ежедневная, трехдневная и четырехдневная. Во всяком случае, именно это мы видим в «Природе человека». Из этого списка современная номенклатура сохранила только три: длительная лихорадка — по английской терминологии continuous fever, — трехдневная и четырехдневная. Две последние, характеризующиеся приступами малярии, называются соответственно Plasmodium vivax или Plasmodium ovale и Plasmodium malariae. He зная точной причины трехдневных и четырехдневных лихорадок, врачи эпохи Гиппократа умели различать их и правильно описали.

Общие и индивидуальные болезни

Существовали все же крупные группы болезней, общность которых была ясна всем. Особенно это относится к общим и индивидуальным болезням. Различие четко сформулировано в трактате «Природа человека».

«Когда одна и та же болезнь поражает одновременно большое количество людей, причиной этого нужно считать то, что является самым общим, то есть то, что мы больше всего употребляем, а это воздух, которым мы дышим. Ясно, что режим каждого из нас не может быть причиной болезни, когда она одолевает поочередно всех, молодых и старых, мужчин и женщин, и не делает различий между теми, кто пьет воду, и теми, кто пьет вино, теми, кто ест ячменный хлеб, и теми, кто питается пшеничным хлебом, теми, кто много упражняется, и теми, кто мало. Следовательно, режим не может быть причиной, раз, несмотря на самые большие различия в режиме, люди заболевают одной и той же болезнью. Но когда это болезни разных видов, возникающие в одно и то же время, тогда очевидно, что в каждом случае причиной является режим каждого из нас».

Это же различие между индивидуальными и общими болезнями отмечено в трактате «Ветры»:

«Есть два вида лихорадок (…), одна общая для всех, которая называется мором (loimos), а другая особая, которая возникает у людей с плохим режимом».

Автор «Режима при острых заболеваниях» тоже выделяет общую болезнь эпидемического характера (loimodes), которая свирепствует в местности со спорадическими болезнями.

Это нововведение не является открытием эпохи Гиппократа. Эпидемии (loimos), бедствие, обрушившееся на все общество, тревожили воображение людей с древнейших времен так же, как и голод (limos). Задолго до появления медицинских работ они занимали большое место в греческой литературе, и художественной, и исторической. Вспомним два мифа и одно историческое описание: эпидемия, которая сократила ряды ахейского войска у Трои в начале «Илиады», эпидемия, которая опустошила город Фивы в «Эдипе-царе», и, наконец, эпидемия, описанная Фукидидом, ослабившая Афины в борьбе со Спартой в конце V века. Впрочем, эпидемия занимает в мифической и исторической литературе гораздо большее место, чем в медицинской.

Медицинские работы «Гиппократова сборника» упоминают о ней только два раза. В биографических трудах этого сборника речь идет о трех эпидемиях: одна, случившаяся до Гиппократа, поразила армию осаждавших Кризу во время первой священной войны (совсем как у Гомера). Две другие случились при Гиппократе. Первая поразила армию Артаксеркса и послужила причиной приглашения Гиппократа. Вторая, пришедшая с севера, обрушилась на Грецию, когда Гиппократ объехал со своими учениками всю Грецию, оказывая помощь населению.

При близком рассмотрении понятие общей и индивидуальной болезни не во всех Гиппократовых трактатах одинаково. Общие — это не только эпидемические, но и местные заболевания, свойственные жителям отдельного города. Этот двойной смысл тонко анализирует автор трактата «Воздух, вода, местности». Он различает, с одной стороны, местные болезни, свойственные жителям одного города, которые подвержены постоянным местным факторам (ориентация города к ветрам, природа почвы, воздуха), и с другой стороны — общие болезни, возникающие в определенный момент и вызванные факторами, не зависящими от условий города (времени года). Различие между эндемической и эпидемической болезнью подменяется понятием общей эпидемической болезни. Такой терминологии не знали при Гиппократе. Только у Галена появится выражение «эндемическая болезнь». Ранее употреблялись только термины «эпидемия» и «эпидемический». Они обозначали общую болезнь или болезни, которые поражали большое число жителей.

У авторов-гиппократиков эпидемия никогда не связывалась с заражением. Всеобщий характер эпидемии, по их мнению, был вызван не контактами, а влиянием каждого из тех же общих факторов (миазмы, содержащиеся в воздухе, ориентация местности к ветрам). Слово «эпидемии» фигурирует в качестве названия серии из семи книг «Гиппократова сборника», где исследуются болезни, преобладающие в течение данного года в данной местности.

Острые болезни

Среди индивидуальных болезней есть категория, признанная, кажется, всеми врачами времен Гиппократа: это «острые болезни». Некоторые упоминают их без комментариев, другие уточняют: «болезни, которые обычно считаются острыми». Это самые опасные болезни, при отсутствии моровой эпидемии. Поэтому им уделено совершенно особое внимание. Им целиком посвящены два трактата: «Прогноз» (прогноз при острых болезнях) и «Режим при острых болезнях». Этот последний наиболее подробно информирует нас о том, что древние подразумевали под «острыми болезнями»:

«Я воздал бы самую большую похвалу врачу, который бы превзошел всех в лечении острых болезней, убивающих огромное количество людей. Острыми являются болезни, которые древние называли плевритом, перипневмонией, френитом, летаргией, кавзусом, и другие, от них зависящие, и при которых лихорадка, как правило, длительная. Когда эпидемически не свирепствует общая форма моровых болезней, а заболевания спорадические и приблизительно одинакового распространения, тогда от этих болезней умирает гораздо больше людей, чем от всех других вместе взятых».

Этот отрывок, помимо прочего, ясно показывает попытки синтеза, которые делаются во времена Гиппократа для перегруппировки по категориям тех болезней, которые «древние» располагали рядом. Однако это только попытки.

Врачи-гиппократики для обозначения общих болезней употребляют термин «эпидемическая болезнь» и не знают противопоставления между эпидемическими и эндемическими болезнями, которое станет классическим в римскую эпоху. Так и для отдельных болезней они знали только термин «острые» и еще не сформулировали противопоставление между «острыми» и «хроническими» болезнями, хотя были уже близки к этому.

Это противопоставление станет основополагающим задолго до Галена. На нем построен весь медицинский трактат Аретея Каппадокийского (I век н. э.). Он делит все болезни на два больших класса — острые и хронические. Этот принцип он сохраняет и при описании патологии и терапии.

Резюме о Гиппократовой нозологии

Итак, изучая по Гиппократу «безмолвную толпу болезней, которые посещают людей и днем и ночью» (Гесиод), мы прежде всего сталкиваемся с необычайным изобилием нозологической терминологии. Это не заслуга врачей-гиппократиков, а древнее наследие. Разнообразные болезни в книдских трактатах тщательно систематизированы. Мы видим попытку синтеза с целью сгруппировать это множество болезней в крупные категории. Это тоже не новое слово Гиппократовой школы. Об этом говорит Пиндар еще в первой половине V века. Но по сравнению с древней системой, у гиппократиков это выглядит как открытие, благодаря серьезному переосмыслению, накопленному опыту и научному усовершенствованию.

Классификация лекарств: от Пиндара до Гиппократа

Параллельно с болезнями врачи пытались классифицировать лекарства. Поэт Пиндар дает интересное свидетельство из этой области в своем похвальном слове Асклепию:

«Каждого, кто к нему приходил, он избавлял от недугов, то вылечивая их тихими заклинаниями, то давая им целительные микстуры, то прикладывая к их членам всевозможные лекарства, то ставя их на ноги надрезами».

Поэт ставит на один уровень терапевтические средства, которые историк науки отнес бы к разным категориям. Заклинания, то есть распеваемые речитативом молитвы, относятся скорее к магии. Другие средства — микстуры, смазывания, надрезы кажутся более рациональными. По отношению к этому перечислению «Гиппократов сборник» обнаруживает дистанцию и преемственность. Первый раз в истории медицины осуществляется разделение рациональных и магических средств: заклинания не рекомендуются, а осуждаются. Преемственность же в том, что все другие средства, упомянутые Пиндаро — надрезы, смазывания, микстуры — используются в «Гиппократовом сборнике». Исключение магического лечения тем более прогрессивно, что заклинания в народной медицине продолжали играть важную роль. Об этом свидетельствует полемика автора «Священной болезни» с шарлатанами, которые используют заклинания для лечения эпилепсии. Второе свидетельство принадлежит театру. Знаменитым стало высказывание, которое Софокл вкладывает в уста Аякса: «Не подобает хорошему врачу бормотать заклинания над болезнью, которая требует надреза». Но здесь осуждается не терапевтический метод заклинаний как таковой, а его неправильное применение. Заклинания и надрезы как у Софокла, так и у Пиндара являются оружием врача.

Терапевтическая триада: лекарство, надрезы, прижигания

Выражение «резать и жечь» (temnein kai kaiein) в греческой литературе — безусловный признак медицинской деятельности, как в иконографии — висящая на стене медицинская банка. Агамемнон Эсхила, вернувшись на родину после долгого отсутствия, обещает восстановить порядок в царстве, употребляя при этом метафору, напоминающую о «прижигающем и режущем враче». Сократ, со своей стороны, внес заметный вклад в популяризацию этого взгляда на врача. Сократ в «Горгии» Платона советует после совершения неправедного поступка «довериться судье смело и с закрытыми глазами, как доверяются врачу, чтобы он резал и прижигал».

Врач, энергично орудующий ножом и огнем на благо больного, — вообще-то образ положительный. Однако теми же средствами он мучает пациента, делает его больным, превращаясь в свою совершенную противоположность. Еще в античности, задолго до Мольера, врачи подвергались насмешкам авторов комедий. Платон-комедиограф упоминает о больном, который был весь покрыт струпьями по милости книдского врача Эврифона. Был даже досократовский философ, вложивший свою лепту в распространении отрицательного образа врача. «Режущие, прижигающие врачи терзают своих больных», — говорил Гераклит.

Лечение огнем и ножом в народном сознании осталось символом деятельности врача, потому что оно было самым волнующим и болезненным для больного. Иногда к этому добавляются лекарства (pharmaka), которые нужно пить. Больные роптали на горькие микстуры точно так же, как на лечение огнем и ножом. Больные, которых софист Горгий берется убедить, отказываются «пить лекарства или ввериться врачу, чтобы он их резал и жег».

Эта терапевтическая триада — лекарства, надрез и прижигание — представлена также в «Гиппократовом сборнике». Из него мы узнаем, что существовала иерархия этих трех способов лечения согласно степени их силы. «То, что не лечит лекарство, лечит нож; то, что не лечит нож, лечит огонь; а то, что не лечит огонь, должно считаться неизлечимым», — сказано в «Афоризмах».

Не вдаваясь в подробности, сделаем общий обзор методов использования трех основных терапевтических средств.

Очищение

Большинство лекарств было предназначено для очищения «полостей» тела.

Человек, по Гиппократу, имеет две большие «полости»: «верхнюю полость», то есть грудь, и «нижнюю полость», то есть живот. Итак, очищали или сверху, или снизу. Рвоты и очищения снизу рекомендовались и в качестве профилактики, и в качестве лечения. Согласно автору «Природы человека», правильная гигиена требовала, чтобы рвоты применялись зимой, а очищения снизу — летом:

«Что касается рвот и очищений снизу, вот как нужно действовать: в течение шести зимних месяцев следует применять рвоты, так как в это время, которое более благоприятно для образования флегмы, чем летнее, болезни селятся в голове и в области, расположенной над диафрагмой. Зато в теплый период следует использовать очищения снизу; когда время года знойное, и тело более желчное, возникает тяжесть в пояснице и в коленях, приступы лихорадки и колики в животе. Следует охлаждать тело и вывести снизу поднимающиеся жидкости, чтобы очистить тело».

Особенно усердно очищения применяли при болезнях, которые рассматривались как загрязнение. Больное тело было нечистым. Те же термины (от kathairein) употреблялись для очищения вообще. Следовательно, не было принципиальной разницы между лечением и обрядами очищения. В обоих случаях нужно было устранить загрязнение. Но с развитием учения о жидкостях очищения стали играть более рациональную роль: устранить избыток жидкости, который считался причиной болезни. Поэтому врачи-гиппократики употребляют лекарства, выводящие из организма флегму или желчь. Автор «Природы человека» считает очевидным фактом, что можно по желанию вывести одну из четырех жидкостей, которые составляют природу человека:

«Дайте больному лекарство, которое притягивает флегму, и вы увидите рвоту флегмоной; а если вы ему дадите лекарство, которое притягивает желчь, и вы увидите рвоту с желчью; будет также выведение черной желчи, если вы дадите лекарство, притягивающее черную желчь; и если вы его раните в одну из точек тела так, чтобы образовалась рана, потечет кровь».

Автор не уточняет, как он добивался подобных очищений.

Обычно рвоты производятся после употребления пищи или питья. Они или самопроизвольны, или вызываются щекотанием горла пером. Что касается очищений снизу, они вызываются клистирами или сильнодействующим слабительным средством. В эпоху Гиппократа врачи умели дозировать слабительные. Самым щадящим средством была сыворотка молока ослицы, самым сильным — морозник. Но врачи знали и много других слабительных, как это дает понять отрывок из «Режима при острых болезнях»:

«Если боль находится под диафрагмой… следует освободить живот или черным морозником, или молочаем; смешивая черный морозник с морковью, жабрицей, тмином, анисом или другим ароматическим растением, смешивая с молочаем сок лазерпиция… Черный морозник вызывает лучшие и более благоприятные для кризисов очищения, чем молочай, но молочай лучше, чем морозник, вызывает отход ветров. Оба прекращают боль. Прекращают боль и многие другие слабительные. Но это самые сильные из тех, что я знаю».

Использование очень сильных слабительных должно быть осторожным. Морозник был недавним приобретением медицины. Как сообщает молодой родственник Гиппократа Ктесий Книдский, его не умели использовать ни его отец, ни дед. Поэтому даже во времена Гиппократа и Ктесия, по-видимому, случались роковые ошибки. Ксенофонт в «Анабасисе» сообщает, что спартанский полководец Хирисоф умер из-за того, что во время лихорадки выпил очистительное средство. В «Сборнике» сами врачи предупреждали о пагубном воздействии некоторых сильных очистительных средств. Для них создан специальный термин — «суперпургативы». Самым внимательным в этом отношении является автор «Эпидемий» V. Вот одна из карточек, где критическое замечание касается чрезмерности очищения при гангрене бедра:

«Скамандр из Лариссы: бедро поражено гангреной, и плоть медленно отделялась от кости. Больной подвергся большому надрезу до самой кости; затем ему было сделано прижигание. На двенадцатый день после надреза началось судорожное сокращение (сморщивание), которое ухудшилось. Нижняя конечность имела судорожные сокращения до самых ребер. Судорожное сокращение достигло также и другой стороны. Нижняя конечность сгибалась и вытягивалась, приводя в движение все тело. Челюсти сомкнулись. На восьмой день, после наступления судорожного сокращения, человек умер, весь сведенный судорогой. Его лечили припарками по всему телу посредством маленьких бурдюков и паровых ванн на основе дикой чечевицы. Ему сделали промывание, и из заднего прохода в небольшом количестве вышли старые экскременты. Он выпил теплое очищающее средство, затем снова выпил, что осталось. Конечно, кал вышел, но больной не получил никакой пользы от микстуры. Он снова выпил очищающее средство в его сильной дозе; это было вечером; на восходе солнца он умер. Мне кажется, что он смог бы дольше сопротивляться без этого сильного очищающего».

Эта запись прекрасно иллюстрирует методы терапевтического вмешательства, которые были в распоряжении врачей. Мы знаем основную триаду (надрез, прижигание, очищение). К ней добавляются припарки и паровые ванны. Но отрывок больше всего просвещает по поводу очищений. Сначала ставится клистир… При отсутствии эффекта применяются сильные средства: вероятно, черный морозник. Доза, видимо, большая — больной выпивает ее в два приема. Так как слабительное не помогает, прописывается то же лекарство, но в еще более сильной форме. В итоге лекарство, вероятно, убило больного. В заключительном замечании автор не скрывает, что он об этом думает.

Опасность очищающих средств в общих чертах подчеркивается и другим автором-гиппократиком:

«Лекарства, выводящие желчь и флегму: в них кроются опасности (для тех, кого лечат), и обвинения против тех, кто лечит».

Чтобы дополнить картину, нужно упомянуть о вспомогательных средствах. Для очищения снизу применялись также диуретики. Вот состав одного из них:

«Нужно назначить диуретик, составленный следующим образом: изюм и белый горох, два хеника гороха (2,04 л) и один изюма (1,02 л); вылить три полуконгия воды (4,8 л); после процеживания выставить на ночь на ночную росу, пить на следующий день».

Доза ужасающая. Требуется выпить все? Очень даже возможно. Диуретики могли оказаться опасными, как и слабительные. Автор «Эпидемий» V приводит случай больного из Лариссы, который умер из-за того, что «весь живот был изъязвлен силой диуретического лекарства».

Что касается очищений сверху, считалось, что они освобождали голову от жидкостей. Метод состоял в следующем: через ноздри вводили раздражающее вещества, чтобы вызвать чихание и выделения. Во времена Гиппократа не существовало специального термина для обозначения веществ, вводимых через нос. Позже будут говорить об эррине (греч. errinon — то, что вводится в нос). Вот как врач, живущий после Гиппократа, описывает эту операцию: «Эррины употребляются следующим образом: берется тонкая прямая трубочка длиною в шесть пальцев, устроенная так, чтобы проникнуть в нос. Вся полость трубочки заполняется лекарством. Можно выбрать тростник или медную трубочку. Закрепив трубочку в носу, дуем внутрь со стороны, противоположной той, через которую лекарство входит в нос».

Что вводили в нос больного таким образом? Врач говорит об очищенном от кожуры луке или перце. Несчастный больной!

Надрез

Как и очищающие средства, нож первоначально служил для устранения болезни путем удаления из организма нечистых жидкостей. С древних времен кровопускание применялось так же часто, как очищение. Именно эта операция, как мы уже видели, изображена на маленькой вазе для благовоний из Лувра, которая сделана еще до рождения Гиппократа. Хотя это вмешательство было обычным, оно требовало умения. Мы уже приводили подробные рекомендации врачу о положении его тела и руки. Операция предполагает знание прохождения кровеносных сосудов. Трактат «Природа человека» дает полное описание кровеносных сосудов в целях определения точек, где должно быть сделано кровопускание. Автор заканчивает описание следующими словами:

«Кровопускание нужно проводить в соответствии с этими указаниями; но нужно стараться делать надрезы как можно дальше от мест, где имеют тенденцию возникать боли, и скапливается кровь. Ибо таким образом, максимально избегая быстрого и значительного изменения, можно помешать тому, чтобы кровь продолжала скапливаться в одном и том же месте».

Точки кровопускания многочисленны: обычно руки на локтевом сгибе, нош в подколенной впадине и на лодыжках, подъязычная область и голова. Многочисленны также и болезни, требующие кровопускания. Оно рекомендуется в случаях, довольно неожиданных для нас. Один врач рекомендует кровопускание из лодыжки при трудных родах: «Если беременная женщина долго не может разродиться и страдает в течение нескольких дней, и если она молодая, и в расцвете сил, и имеет много крови, нужно надрезать сосуды на лодыжке и выпустить кровь, сообразуясь с силой пациентки».

Вот уж бесполезная мера! Врач все же проявляет некоторую осторожность. Он знает, что вмешательство ослабляет больную. Поэтому рекомендует его, только если больная крепкая. То же пишет другой врач:

«При острых болезнях вы должны делать кровопускание, если болезнь кажется сильной, и если больные находятся в расцвете лет и в них есть сила».

Этот отрывок сообщает о дилемме, перед которой стоит врач. Сильной болезни требуется сильное лечебное средство, но его сила не должна слишком ослаблять или убивать больного. Спрашивается, как некоторые больные могли выжить после очищений и кровопусканий, которым они подвергались? Вот пример интенсивного лечения, которому подвергся один человек из города Эниады:

«Этот человек выпил всякого рода средства, очищающие сверху и снизу, но без всякой пользы; затем ему пустили кровь попеременно из обеих рук, пока он не стал обескровленным, тогда он извлек из этого пользу и был избавлен от недуга».

По мысли врача, очищающие средства не были достаточно сильными, чтобы устранить причину недуга, но кровопускание, как более интенсивное средство, сделало свое дело.

Прижигание

Самое сильное из всех способов лечения, которыми располагали врачи античности — это прижигание.

«Среди прижигающих средств, которыми располагает медицина, огонь самый сильный; многие другие прижигают меньше, чем он. Когда недуги сильнее, чем слабые прижигающие средства, совсем не очевидно, что они неизлечимы; но когда недуги сильнее, чем сильнейшие прижигающие средства, разве не очевидно, что они неизлечимы?»

Огонь появляется как последний шанс для излечения. Так автор «Болезней» II во время рецидива болезни головы, кроме трех типов очищающих средств, рекомендует не менее восьми прижиганий. Врач заканчивает оптимистической нотой, заявляя: «Благодаря этому лечению здоровье восстановилось». Но больной, если ему повезло и он благополучно все это перенес, останется весь в шрамах. Теперь нам понятен сарказм комедии по поводу таких методов.

Предполагалось, что прижигание преграждает путь продвижению болезни. Для лечения заболевания, вызванного «истечением желчи и флегмы в сосуды», автор «Внутренних болезней» рекомендует десять прижиганий (это рекорд!): четыре под правой лопаткой, два на ягодице, два посередине бедра, одно над. коленом, одно над щиколоткой. Потом торжествующе добавляет:

«Этот больной, если его так прижигали, не позволяет болезни продвинуться ни вверх, ни вниз».

Но несчастный рискует погибнуть от такого лечения. Автор «Эпидемий» V, например, это осознает. Он сообщает историю другого жителя Эниад, который страдал абсцессом на бедре и был подвергнут интенсивному прижиганию: «Струпья были многочисленными и очень большими, и близко друг от друга. Вытек обильный густой гной. Он умер через несколько дней из-за надреза, множества ран и из-за слабости своего тела».

Критика становится явной, когда автор говорит, что если бы ограничились одним или двумя надрезами, чтобы выпустить гной, больной, возможно, поправился бы.

Диететическая терапия

Кроме вмешательства врач располагал еще одним средством лечения — режимом.

По сравнению с вмешательством оно считалось новым завоеванием медицины. Самое знаменитое свидетельство по этому поводу принадлежит Платону в его «Государстве». Фармакологической медицине эпохи Гомера он противопоставляет диететическую медицину своих современников. Он не одобрял эту новую медицину, которая заставляет больных соблюдать длительный режим. По его мнению, это отвлекало их от выполнения гражданского долга. Но с точки зрения врачей это было прогрессом. Автор-гиппократик, который описал режим при острых болезнях, критикует фармакологическую терапию «Книдских высказываний» и вообще упрекает древних в том, что они заботились о режиме. Приспособить образ жизни больного к болезни и ее развитию — вот что считалось новшеством медицины конца V века и начала IV века даже в глазах современников.

Под режимом в широком смысле нужно понимать не только диету и физические нагрузки, но также вторичные элементы: ванны, иногда сон и даже половую жизнь.

Пищевые каталоги

Для предписания диеты врач должен был знать «свойства каждой пищи и каждого питья, будь они естественные или искусственные». Под искусственными свойствами нужно понимать способ приготовления. В «Гиппократовом сборнике» мы находим первые в греческой литературе каталоги свойств разных пищевых продуктов. Самый длинный и самый полный дан в трактате под названием «Режим». Более краткий занимает последнюю часть трактата «Болезни». Разрозненные сведения можно почерпнуть в других трактатах, в частности, в «Режиме при острых болезнях».

Каталог «Режима» — неисчерпаемый источник сведений о питании и кухне древних греков классической эпохи. Он рассказывает о свойствах злаков, мяса, овощей, фруктов, рыбы, яиц, сыра, воды, вина и уксуса. Древние греки ели телятину, говядину, свинину, баранину и конину, но также мясо осла и собаки. Из дичи — преимущественно зайца, оленя или дикого кабана, а также лис и ежей. Мы узнаем различные способы хранения мяса: не только в соли, но и в вине и уксусе. Поражает чрезвычайное разнообразие изучаемых продуктов питания. Категория «Овощи», которая охватывает ароматические растения, содержит около сорока наименований. Автор чрезвычайно подробно описывает свойства продуктов и воздействие каждого из них на организм человека. Продукты питания могут разогревать или охлаждать, увлажнять или высушивать, они слабят, или крепят живот, питательны или способствуют похуданию, вызывают отрыжку или выделение газов. Некоторые свойства сочетаются в одном продукте. Пища может менять свои свойства в зависимости от источника, степени свежести и особенно от приготовления. Врачи различали до тонкости свойства пищи:

«Ячмень по природе влажный и холодный. Он содержит также немного очищающего, которое имеется у него от сока соломы; вот доказательство: если вы хотите прокипятить неочищенный ячмень, сок будет сильно выделяться; но если это ячневая крупа, сок быстро остывает и густеет. Когда ячмень прожарен, жидкость и очищающее исчезают под действием огня, тогда как то, что остается, холодное и сухое. Следовательно, во всех случаях, когда следует охладить и высушить, мука действует в этом направлении, каково бы ни было приготовление ячменной лепешки. Вот каково свойство ячменной лепешки: мука грубого помола менее питательна, но больше слабит; очищенная мука более питательна, но меньше слабит. Разведенная заранее, смоченная, немешенная — легкая, слабит и охлаждает. Она охлаждает, потому что стала влажной от холодной воды. Она слабит, потому что быстро переваривается. Она легкая, потому что большая часть пищи разделяется и выходит наружу с дыханием; проходы, слишком узкие для пищи, не могут принять нового поступления; часть, оставшаяся мелкой, отделяется и выходит наружу; другая часть, оставаясь на месте, порождает ветры; часть этих ветров уходит вверх в форме отрыжки, тогда как остальное отходит низом. Таким образом, большая часть пищи покидает тело. Если вы хотите дать ячменную лепешку, только что разведенную, такая лепешка будет иссушающей. Учитывая, что мука сухая и еще не пропиталась водой, когда она проникает в живот, она притягивает влагу из живота в связи с тем, что он теплый, ибо естественно, что теплое притягивает холодное, а холодное — теплое. В связи с тем, что влага живота израсходована, эта часть тела неизбежно высушивается, но в связи с тем, что вода проникает в лепешку, часть тела, которая ее притягивает, неизбежно охлаждается. Итак, во всех случаях, когда нужно охладить или высушить человека, страдающего поносом или другими воспалениями, воздействует такая лепешка. Что касается сухой, вымешенной лепешки, она так не сушит, потому что она сильно умята, но она дает телу большое количество пищи. Учитывая, что она медленно рассасывается, проходы принимают пищу. Она слабит с задержкой, не порождает ветры и не отходит в форме отрыжки. Разведенная заранее и вымешенная лепешка менее питательна, но она больше слабит и дает больше ветров».

Этот текст дает очень подробные сведения о разных способах приготовления ячменной лепешки (maza), которая была самой типичной пищей греков.

Отвар, или «птизана»

Ячмень был основой лечебной диеты у Гиппократа и после него. Современный французский язык получил в наследство слово, о происхождении которого мало кто знает — это «Tisane» (отвар). «Tisane» — это просторечное производное от греческого слова «ptisan^» через латинское «ptisana». Оно означает очищенный ячмень, ячневую крупу. Похвальное слово этой «птизане» читаем в трактате «Режим при острых болезнях»:

«Птизана» с полным основанием кажется мне среди зерновых продуктов питания самой предпочтительной для больных острыми болезнями, и я одобряю тех, кто ее предпочитает. Ибо ее клейковина гомогенная и мягкая; она жидкая и умеренно влажная; она утоляет жажду и облегчает очищение, когда в этом есть необходимость; она не вызывает запоров и неприятных расстройств; она не разбухает в животе, ибо она набухла при варке, достигнув максимального объема, которого ее природа позволяет достичь».

Конец текста сообщает нам, что «птизана» кипятится. Следовательно, это отвар очищенного ячменя. Врачи давали или ячменную кашу, или воду от этой каши, процедив ее через тонкую тряпочку. Это называлось «сок птизаны».

Итак, врачи могли регулировать пищевой режим в зависимости от тяжести болезни и сопротивляемости больного.

Они различали три вида диеты. Твердые продукты разрешались самым сильным больным. Был еще промежуточный режим — из каш и супов. Внутри этой промежуточной категории две ступени. Врач мог давать всю кашу или только сок от процеженной каши.

Употребление напитков

Самым слабым больным запрещались твердые продукты и супы. Их режим ограничивался напитками. Пищевые каталоги излагают преимущества и недостатки напитков, главным образом вина и воды. Вода не очень вдохновляет автора «Режима»: он ограничивается противопоставлением холодной и влажной воды сухому и теплому вину. Автор «Режима при острых болезнях» более красноречив в отношении свойств воды, но в конце концов находит в ней больше недостатков, чем преимуществ: она не утоляет жажду при лихорадках и неудобоварима! Зато разновидности вина многочисленны: белое и черное (так древние греки называли красное вино), иногда желтое, сладкое, легкое и крепкое, с запахом и без, вяжущее, купированное и не смешанное с водой. Они могут быть слабительными и мочегонными, или наоборот, закрепляющими и высушивающими; некоторые являются укрепляющими. Известно, что греческие вина в античности были очень крепкими — около двадцати восьми градусов. Поэтому их, как правило, прописывали смешанными с водой. Но их пили и чистыми. Врач даже дает понять, что тех, кто привык пить чистое вино, опасно резко переводить на диету с купажированным вином! Что касается врачей-гиппократиков, то они прописывали чистое вино довольно часто. «Питие чистого вина прогоняет голод», — сказано в «Афоризмах».

Самое откровенное похвальное слово вину находится в трактате «Заболевания»:

«Вино и мед замечательно усваиваются людьми, если, как в здравии, так и в болезни, их прописывают уместно и в меру в соответствии с индивидуальным строением организма. Эти вещи хороши принимаемые отдельно, но они также хороши в смеси с другими».

Меликрат и оксимель

Кроме напитков из винограда (вино, уксус, сусло), врачи использовали напитки на основе меда.

Меликрат, как показывает этимология слова, — это мед, смешанный с жидкостью. Смешанный с молоком мед был жертвенным возлиянием, которое приносили мертвым во времена Гомера. Меликрат, используемый в медицине, — это мед, смешанный с водой, или это медовый напиток (hydromel). Греческое слово hydromeli возникло позже Гиппократа. Меликрат нужно было пить сырым или кипяченым. Его рекомендовали кипятить, если мед был плохого качества.

Автор «Режима при острых болезнях» страстно защищает этот напиток. В народе считали, что он ослабляет тех, кто его пьет. Врач дает объяснение этому глупому предрассудку, которое приоткрывает нам подробности жизни древних греков. В голодные годы некоторые умирали от отчаяния. Однако многие из них пили медовый напиток. Поэтому считалось, что он ускоряет смерть. По мнению врача, медовый напиток — более укрепляющий, чем некоторые легкие вина, потому что чистый мед безусловно гораздо более укрепляющий, чем чистое вино, даже когда его пьешь в два раза меньше.

Оксимель — это смесь меда и уксуса. Он может быть очень или слегка кислым. Прежде всего, это отхаркивающее средство. Оно используется осторожно. Это скорее лекарство, чем напиток. Когда регулярно дают оксимель, в него льют мало уксуса, только чтобы слегка чувствовался его вкус. Это предполагает, что мед сначала разводился в воде.

Физические упражнения

После диеты упражнения были другой важной составной частью режима как больных, так и здоровых людей.

Во второй половине V века и в начале IV века некоторые врачи считали упражнения особенно полезными для лечения. Геродик, который в глазах Платона символизировал эту новую тенденцию, является самым знаменитым примером этой практики. Согласно упоминанию в «Федре», его метод состоял в предписании длительных прогулок туда и обратно из Афин в Мегару, что составляло расстояние в шестьдесят километров! Такой метод критикуется в «Гиппократовом сборнике»:

«Геродик убивал больных с лихорадкой бегом, борьбой, паровыми ваннами. Это плохо. Лихорадочное состояние — враг борьбе, прогулкам, бегу, растираниям. Набухание сосудов, краснота, бледность, зеленоватый дает лица, боли в ногах без припухлости».

Осуждая чрезмерность, врачи-гиппократики рекомендуют равновесие между пищей и упражнениями. Идеал — «найти для каждой индивидуальной конституции меру пищи и количество упражнений без чрезмерности ни в сторону увеличения, ни в сторону уменьшения».

Существовал каталог упражнений, аналогичный каталогу пищевых продуктов и напитков.

Автор «Режима» различает два вида упражнений: естественные — в основном, прогулки (хотя они тоже требуют усилий) и силовые, то есть размахивание руками, бег и различные виды борьбы. К категории естественных упражнений относились и такие, которые мы бы не додумались назвать упражнениями:

«Естественные упражнения — это упражнения зрения, слуха, голоса и мысли. Вот каково свойство зрения: обращая внимание на то, что она видит, душа приходит в движение и разогревается; разогреваясь, она высыхает, так как истощается влага. Когда с помощью слуха проникает шум, душа приходит в движение и делает упражнение; делая упражнение, она разогревается и высыхает. Что касается других мыслей человека, душа приходит в движение под воздействием этих мыслей, разогревается и высыхает; расходуя влагу, душа делает упражнение, осушает плоть, и человек худеет. Все упражнения для голоса или речи, или чтения, или пения приводят душу в движение; приведенная в движение, душа разогревается, высыхает и расходует влагу».

Следовательно, зрение, слух, голос являются упражнениями для души и влияют на состояние тела.

Следует упомянуть о пассивном лечебном упражнении, которое состояло в раскачивании в подвешенном состоянии. Очень распространенное в медицине римской эпохи, оно было известно уже при Гиппократе.

Предписывая упражнения, врачи обычно ограничивались установлением различий между прогулками и гимнастикой (включающей бег и борьбу). Автор «Режима» более тонко различает каждый вид упражнений. Среди прогулок он различает утренние прогулки, прогулки после еды и после гимнастики. Он различает также виды бега или борьбы и каждому приписывает особые свойства. Впрочем, доверие этого автора к физическим упражнениям и режиму таково, что он думает, будто они могут сделать человека умнее!

Ванны

Редко упоминаемые ванны также входят в терапевтический арсенал.

«Ванны очень полезны многим больным, которые принимают их то постоянно, то нет», — пишет автор «Режима при острых болезнях».

Ванны были доступны далеко не всем:

«Очень мало домов имеют оборудование и слуг, соответствующих тому, что требуется».

Правда, требования достаточно велики. Нужно, чтобы комната была без дыма, то есть, чтобы вода подогревалась не в комнате, где будет купание. Нужно, чтобы воды было много. Больной должен проделать небольшой путь от кровати до ванны, и нужно, чтобы он мог легко в нее войти и выйти. Нужно, чтобы слуги больного подливали воду и в случае необходимости применяли моющую пасту. Больной должен был оставаться спокойным, не разговаривать и ничего не делать сам. Купание проводилось не так, как в наши дни, погружением, а опрыскиванием. Таким образом, в зависимости от случая, мылось все тело или часть тела. Существует целое искусство опрыскивания. Оно должно быть частым, но не сильным, если только этого не требует данный случай. Существует также целое искусство применения моющей пасты. Нужно, чтобы она была теплая, в большом количестве, чтобы ее применение сопровождалось обильным опрыскиванием, а потом сразу за ним следовало другое опрыскивание. Все это предполагает, что в запасе было много разбавленной воды и что ее можно было быстро набрать. Наконец, нужно вытирать губками, а не скребницей. Голова должна быть полностью высушена, тогда как тело натиралось маслом до того, как просохло. Нужно избегать любого охлаждения. Создается впечатление почти ритуальной церемонии, где каждое движение выполняется в соответствии с точными правилами.

В «Гиппократовом сборнике» предписывается много видов ванн: ванны горячие, теплые, холодные, принимаемые натощак или после еды, а также ванны из морской воды. Основным результатом было увлажнение тела и его рекомендовали больше летом, чем зимой, больше худым, чем полным. Каждый вид купания имеет различные результаты. А одна и та же разновидность может иметь противоположные последствия в зависимости от способа применения:

«Горячая ванна, применяемая с умеренностью, размягчает тело и увеличивает его в объеме; но применяемая сверх меры, она увлажняет сухие части тела и высушивает влажные; увлажняя сухие части, она вызывает слабость и обморок, высушивая влажные части, она вызывает сухость и жажду».

Близки к горячим ваннам паровые ванны, которые вызывают потоотделение. Можно обработать паром какую-то часть или все тело. В первом случае речь идет о фумигациях или припарках; во втором случае это, видимо, похоже на нашу сауну. Технических подробностей в тексте нет.

Наряду с влажными припарками (purian), врачи в случае необходимости предписывают припарки из сухого, обработанного огнем лекарства, например, из ароматических растений (thumian).

Сон и бодрствование

В четыре элемента режима (кроме пищи, напитков, упражнений и ванн) входит также сон.

Сон и бессонница для врачей-гиппократиков были элементами диагноза и прогноза. Вот что говорит об этом автор «Режима»:

«Что касается сна, в соответствии с нашим обычным ритмом в нормальном состоянии нужно бодрствовать днем и спать ночью. Если этот ритм меняется, наносится серьезный ущерб. Ущерб будет меньше, если больной спит до третьей части дня. Сон, начиная от этого времени, пагубнее. Хуже всего не спать ни ночью, ни днем; причиной бессонницы является или боль, или страдание, или больной бредит вследствие этих признаков».

«Афоризмы» дважды формулируют следующую максиму: «И сон, и бодрствование, если они сверх меры, являются плохими признаками».

Врачи анализируют различные воздействия на тело сна и бодрствования:

«Сон натощак, если он недолгий, истощает и охлаждает, лишая тело существующей в нем влаги; если он более долгий, то, согревая, он растапливает плоть, расслабляет тело и делает его слабее. Сон после еды, согревая, увлажняет и распространяет пищу в теле; больше всего высушивает сон после утренних прогулок. Отсутствие сна после еды является вредным, так как оно не позволяет пище растворяться; зато если человек не ел, оно дает некоторое похудение, но оно менее вредно».

Автор, отмечая, что сон облегчает пищеварение, похоже, рекомендует сон после еды. Хотя естественный ритм является нормой, врач предлагает продлить сон, чтобы компенсировать трудное пищеварение. Для восстановления цикла сна и бодрствования были уже известны снотворные средства. Но ничего не сказано о деталях их применения.

Все элементы режима (пища, напитки, упражнения, ванны, и в случае необходимости сон) обычно появляются в терапевтических рассуждениях в утвердительной (предписания) или в отрицательной форме (противопоказания).

Половая жизнь

Врач учитывал и другие элементы режима, например, половую жизнь. Совокупление упоминается автором «Режима» в его каталоге:

«Коитус изнуряет, увлажняет и разогревает. Он разогревает из-за движений и выделения влаги; он изнуряет из-за выведения; он увлажняет из-за того, что остается в теле после распада, вызванного движением».

Иногда половые отношения рекомендуются. «Коитус полезен при болезнях, возникающих от флегмы», — замечает автор «Эпидемий» VI. Иногда они запрещаются. Например, нужно воздерживаться от половых сношений при ушибе груди. Некоторые указания касаются женщин. Беременная женщина рожает легче, если воздерживается от половых сношений. Зато врач предлагает девушкам как можно быстрее выходить замуж, если они страдают психозом во время задержек первых менструаций, «так как если они беременеют, они выздоравливают».

Женские болезни и их лечение

Невозможно закончить главу о враче и болезни, не отведя места женским болезням, которым, как мы уже видели, посвящен большой сборник трактатов. Несмотря на трудности, с которыми сталкивались врачи при завоевании доверия женщин, они не могли потерять к ним интерес. Квинтэссенция Гиппократова учения — «Афоризмы» — в одном разделе группирует наставления, касающиеся этих болезней.

Кроме общих, женщины могут страдать специфическими болезнями. Они наносят ущерб их главной роли в продолжении рода, их плодовитости. Бесплодие ощущалось женщиной как изъян. Муж мог по этой причине с ней разойтись. Греческий театр, как комический, так и трагический, свидетельствует о драме, которую переживает бездетная пара или бесплодная женщина. Их прибежищем были не только врачи, но и оракулы. В трагедии Еврипида «Ион» семейная пара приходит за советом к Дельфийскому оракулу, потому что она уже долгое время не имеет детей. Аристофан в комической форме рассказывает, как бесплодная женщина имитировала родовые схватки в течение десяти дней и подсунула мужу сына, которого купила.

В «Гиппократовом сборнике» есть методы, позволяющие определить, бесплодна женщина или нет.

«Если женщина не беременеет и если вы хотите узнать, может ли она зачать, заверните ее в одеяла и зажгите под ней благовония. Если запах идет сквозь тело до ноздрей и рта, знайте она по природе не бесплодна».

Для нас этот тест может показаться абсурдным. Однако он не показался таковым Аристотелю, который тоже объясняет, что можно определить, плодовита женщина или нет, с помощью пессариев, введенных во влагалище: запах этих пессариев должен дойти до обоняния обследующего. В том же отрывке Аристотель предлагает другой, еще более необычный тест. Нужно закапать в глаза женщине красящее вещество, если оно окрашивает слюну, значит, женщина плодовита. Этот тест существует еще у врача-гиппократика:

«Если вы хотите узнать, способна женщина или нет иметь ребенка, смажьте глаза красным камнем; если лекарство проникает, женщина способна иметь детей; если нет, значит неспособна».

По мнению философа, такие тесты позволяют проверить, открыты ли проходы, через которые выделяется семя женщины. Он говорит, что глаза являются частью головы, которая поставляет больше всего семени! Приемлемы ли такие объяснения, чтобы подтвердить Гиппократовы тесты? Трудно сказать: они даются без всяких обоснований. Прохождение глазных капель в рот, во всяком случае, предполагает хотя бы какое-то знакомство со слезным каналом.

Тесты на бесплодие более разнообразны, чем это дает понять Аристотель. В «Бесплодных женщинах» насчитывается пять:

«Испытательное средство, чтобы узнать, может ли женщина зачать: если вы хотите узнать, может ли женщина зачать, дайте ей выпить натощак масло и молоко женщины, кормящей ребенка; если женщина отрыгнет, она может зачать, если нет — не может. Другое средство: положите в пессарий во влагалище немного масла горького миндаля, завернутого в шерсть, а потом утром проверьте, идет ли через рот запах вложенного вещества. Если оно издает запах, женщина может зачать, если нет, то не может. Еще одно средство в тех же целях: женщина, у которой из-за не очень толстых пессариев возникает боль в суставах, скрежетание зубами, а также головокружения с помрачением зрения и зевота, может иметь больше надежды зачать, чем та, которая этого не испытывает. Еще одно средство: взять помытую и очищенную дольку чеснока, вложить ее в пессарий в матке и посмотреть, будет ли на следующий день исходить запах чеснока изо рта; если запах есть, женщина может зачать, если нет — не может. Если женщина хочет узнать, сможет ли она зачать, пусть выпьет укроп, растолченный как можно мельче в воде, и уснет; если вокруг пупка появится зуд, женщина сможет зачать, если нет — не сможет».

Эта странная система тестов, вероятно, была известна и повитухам. На это намекает Платон в своем «Театете», когда хвалит их умение «узнавать, какую женщину и какого мужчину нужно соединить, чтобы у них были прекрасные дети».

Предположим, тест удался и женщина плодовита. Чтобы содействовать зачатию ребенка, врач не скупится на советы супружеской паре. Женщина должна идти к мужу «в конце или в начале менструации; лучше, когда они заканчиваются, так как эти дни самые решающие». В другом месте сказано, что она не должна перед этим есть. Муж тоже не ускользает от внимания врача. Он должен выбирать благоприятное время года и следовать соответствующему режиму:

«Самое благоприятное время для зачатия — это весна. Мужчина не должен быть в состоянии опьянения, он не должен пить белого вина, но насколько возможно крепкое и чистое вино. Он должен иметь очень питательную пищу и не принимать горячих ванн, он должен быть сильным и здоровым, есть пищу, которая подходит к этому акту».

Для решающего момента даются очень подробные советы:

«Если женщина узнала, что она удержала семя, она в первое время не должна идти к мужу, а вести себя смирно. Она это узнает, если ее муж сказал, что он излил семя, а она этого не заметила й осталась сухой. Если же матка вернула семя в этот же день, она будет мокрой; а если она мокрая, пусть она снова соединится с мужем, пока не удержит семя».

Если супруга выполнили советы врача и если женщина удержала сперму мужа, она может надеяться на беременность! Чтобы подтвердить ее ожидания, врач располагает новыми тестами. Вот, например, тест на беременность, который содержится в «Афоризмах»:

«Вы хотите знать, беременна ли женщина? Перед сном, но только чтобы она не ужинала, дайте ей выпить меликрат. Если у нее появятся колики в животе, она беременна, если нет, не беременна».

Есть даже тест, чтобы узнать, беременна женщина мальчиком или девочкой. Вот два из них:

«Взять у женщины молоко, развести в этом молоке муку, сделать хлебец и испечь его на слабом огне. Если он выпечется целым, она беременна мальчиком, если растрескается, она беременна девочкой.

Завернуть это же молоко в листья и поджарить. Если оно створоживается, она беременна мальчиком, если нет, то девочкой».

Если тесты не дают результата, руководством может служить наблюдение, на этот раз менее фантастичное: «Если вы с помощью другого средства не смогли определить, что женщина беременна, вы определите это по следующим признакам: глаза более впавшие и осунувшиеся, белок не имеет своей естественной белизны, но кажется более бледным. У всех беременных женщин на лице пятна, и в начале беременности у них отвращение к вину, нет аппетита, тошнота и обильное слюноотделение».

Но иногда над наблюдением довлеет предрассудок о превосходстве мужчины над женщиной. Непосредственно после этих здравых рассуждений врач добавляет:

«Беременные женщины, у которых пятна на лице, беременны девочкой; те, кто сохраняет хороший цвет лица, как правило беременны мальчиком; если груди приподняты вверх, она беременна мальчиком, если обвисли, беременна девочкой».

Аналогичный предрассудок объясняет убеждение, согласно которому «мужского пола плод расположен скорее справа, а женского пола слева». Беременная женщина должна соблюдать особые предосторожности. Многие афоризмы посвящены этому. В последние месяцы беременности нужно избегать очищающих средств и кровопусканий. Здоровье женщины ослабевает, и она не сопротивляется острым болезням. Самый большой риск — это выкидыш. Врач должен знать его признаки. Снова появляются те же предрассудки, что и при прогнозе беременности:

«Если у беременной женщины внезапно опускаются груди, налицо выкидыш. Если у беременной женщины, когда она носит близнецов, опускается одна из грудей, будет выкидыш одного из них. Если это правая грудь, будет выкидыш мальчика, а если левая — девочки».

Несчастные случаи при родах и послеродовые осложнения тоже не обойдены вниманием врачей. Их вызывают только в трудных случаях — обычно роды принимают повитухи.

Вернемся к тесту на бесплодие. Если женщина, желающая иметь ребенка, оказывается бесплодной, врач будет искать причины и предложит лечение. Вне всяких сомнений, врачи-гиппократики знали, что бесплодие супругов могло зависеть от мужчины, даже если он не перенес операции, которая по несчастной случайности сделала его бесплодным. Один из афоризмов придает совершенно одинаковое значение мужскому и женскому бесплодию. Вопреки распространенному мнению, греки классической эпохи не сваливали вину за бесплодие только на женщин. От Аристотеля известно, что существовал тест для установления плодовитости мужчин:

«Целесообразно подвергать сперму мужчины испытанию водой, чтобы узнать бесплодна она или нет; бесплодная и холодная сперма быстро разливается по поверхности, тогда как плодовитая сперма опускается на дно».

Тем не менее внимание врачей-гиппократиков было направлено преимущественно на женские болезни. Они зависят от состояния матки. «Именно матка является причиной всех женских болезней», — заявляет автор трактата «Места в человеке». Современный термин «истерия» (он сейчас обозначает неспецифический невроз у женщин) является наследием этой древней концепции. Термин происходит от греческого слова hyster, обозначавшего матку. Врачи называли возможные частные причины бесплодия: слишком влажное или слишком сухое, слишком горячее или слишком холодное состояние матки, загиб, закрытие или закупорка шейки матки, воспаление, нагноение и т. д. Женское бесплодие объясняется тем, что матка не может принять и удержать семя мужчины, тем, что она препятствует нормальным менструациям, или тем, что не имеет благоприятной среды для коагуляции семени и развития эмбриона.

Для борьбы с бесплодием врачи-гиппократики комбинируют лечение общих болезней (очищающие средства, ванны, ингаляции, пищевой режим) со специфическим лечением женщин, то есть лечением матки. В случае необходимости открывают или выпрямляют шейку матки с помощью оловянных или свинцовых зондов. Для устранения выпадения матки самым зрелищным было сотрясение лестницей: женщину привязывают за ноги к лестнице вниз головой и, толчками поднимая и опуская лестницу, ставят матку на место, подталкивая ее также рукой; затем связывают ноги женщины, скрестив их, и оставляют ее в этом неудобном положении на одну ночь и на один день, давая ей только холодный сок птизаны. Аналогичный метод приписывался книдскому врачу Эврифану. Дают пить микстуры, предназначенные только для очищения матки. В матку делают очищающие клистиры. Применяют пессарии — вид свечей, которые вводят в матку. Делают припарки влажные или сухие. Ароматические припарки должны притягивать матку, а зловонные отталкивать. Лечение могло быть длительным, до четырех месяцев и больше.

Некоторые препараты предназначены для заботы о красоте женщины: пасты для чистки зубов и ароматизации дыхания, кремы для придания свежести лицу и даже кремы для разглаживания морщин!

Именно для этого специального лечения женщины Гиппократова фармакопея обладала самыми богатыми, но иногда и самыми озадачивающими средствами. Гинекологические трактаты сохранили бесконечные списки лекарств, составленных из самых обычных или самых неожиданных растительных, животных или минеральных веществ. Среди ингредиентов, которые покажутся необычными современному читателю, назовем человеческую мочу, желчь или печень быка, шпанские мухи, сухой олений навоз, змеиный жир, мозг морской черепахи, спинной мозг и пенис оленя! В этой фармакопее, унаследованной, возможно, с незапамятных времен, еще проглядывает магическое.

Многие вещества привозились из дальних стран. Например, сильфион, исчезнувшее в наши дни растение, в диком состоянии произрастало в Киренаике и использовалось в медицине из-за стебля и сока. Может быть, медицинская школа Кирены способствовала распространению этого лекарства. Можно также предположить, что книдские Асклепиады содействовали успеху «книдского зерна», часто упоминаемого в книдских трактатах. Когда авторам-гиппократикам случается уточнять географическое происхождение лекарств или их составляющих, они называют не только регионы греческого мира, которые им хорошо известны, но и дальние страны: Египет, со времен Гомера славящийся своими лекарствами, Эфиопию, Мидию и даже Индию. Не было необходимости дожидаться в похода Александра в Индию, чтобы греческая медицина использовала экзотические продукты.

Третья часть

ГИППОКРАТ И ФИЛОСОФИЯ ЕГО БРЕМЕНИ

Врач-гиппократик — это прежде всего практик. Но он также — в этом состоит его неповторимое своеобразие — мыслитель и теоретик. Он и не мог быть иным, если принять во внимание эпоху и среду, где он жил.

Век Перикла был веком духовной ферментации. Он продолжал и развивал зародившуюся в ионической Греции VI века научную мысль. Зачинателями ее были милетские мыслители — Фалес, который первым стал рассуждать о природе, его ученик Анаксимандр, ученик Анаксимандра Анаксимен. Но любознательность первых философов VI века распространялась больше на Вселенную, чем на человека. История, рассказанная Платоном о Фалесе, символична:

«Фалес упал в колодец, когда, поглощенный астрономией, смотрел на небо. Хорошенькая и остроумная служанка-фра-кийка, говорят, начала высмеивать его за то, что он с таким рвением старался узнать, что творится на небе, тогда как не заметил, что находится у него под ногами!» Зато в V веке размышления о Вселенной обогатились размышлениями о человеке. «В этом мире много чудес, но нет большего чуда, чем человек», — поет хор в «Антигоне» Софокла. Вне всяких сомнений, начиная с VI века Пифагор, уроженец острова Самос, что недалеко от Милета, распространивший ионическую философию, интересовался не только космологией, но и душой, и телом человека. Существовали связи между Пифагором и кротонской медицинской школой.

Однако, только начиная с середины V века, размышления о человеке становятся центром интересов, особенно под влиянием софистов, историков, этнографов, а также врачей. Именно тогда, в обстановке исключительного духовного энтузиазма, греческий человек открывает самого себя. Век Перикла увидел также зарождение рационализма, гуманизма и науки. Гиппократова медицина приносит нам первостепенной важности сведения об этих трех отправных точках. Ценность и значение этих сведений слишком долго не принимались во внимание историками греческой философии, жертвами предвзятого мнения об изолированности науки, которой в ту эпоху не существовало. Теперь Гиппократова философия приобретает права гражданства в научных исследованиях о классической Греции.

Глава I

ГИППОКРАТОВ РАЦИОНАЛИЗМ И БОЖЕСТВЕННОЕ

Когда говорят о греческом рационализме века Перикла, на ум сразу приходит имя историка Фукидида, который, в противоположность Геродоту, отказывался объяснять ход исторических событий вмешательством богов в дела человека. Но гораздо меньше известно, что в «Гиппократовом сборнике» встречаются близкие по духу мысли. Конечно, в этих трактатах можно обнаружить наследие архаического мышления. Но Гиппократова философия уже игнорирует или отрицает любое божественное вмешательство в процесс болезни, а также магическое лечение с помощью молитв, заклинаний или очищений.

Разделяя рационализм просвещенных умов, врачи-гиппократики подчас язвительно критикуют тех, кто думает, что болезнь может быть вызвана вмешательством отдельного бога. Они противопоставляют этой мистической причине рациональную. Они даже критикуют прорицателей и толкователей снов, когда те вторгаются в область медицины. Эта рациональная позиция врачей тем более поразительна, что вера в эффективность магических средств или в богов-целителей процветала в народном сознании. Из этого не следует делать вывод, что рационализм врачей-гиппократиков противостоит понятию божественного или несовместим с традиционной религией. Нельзя судить однобоко: позиции врачей-гиппократиков в отношении божественного не всегда совпадают. Даже в трактатах, где нападки на магическую медицину особенно суровы, критика не предъявляет обвинений традиционной религии храмов.

«Священная болезнь» и Гиппократов рационализм

Рационалистическая позиция врачей-гиппократиков в отношении божественного особенно очевидна на примере «священной болезни», то есть эпилепсии.

Это название не является народным. На самом деле оно появляется под пером врачей-гиппократиков. Например, автор гинекологического трактата, описывая симптомы болезни женщины, которая внезапно потеряла речь, указывает, что больная испытывает «те же симптомы, что и люди, пораженные священной болезнью».

Ее симптомы были хорошо изучены и систематизированы. Однако в подавляющем большинстве отрывков из «Гиппократова сборника» она называется не «священная болезнь», но «болезнь, называемая священной». Эта малозначительная поправка говорит о том, что традиционное название не соответствует представлению, которое они составили об этой болезни. Действительно, ни один из них не приписывает ей священный характер. Физиологические объяснения могут быть разными: пертурбация движения воздуха или крови, поражение мозга, сердца или диафрагмы. Реалистический подход объединяет разные мнения и приводит к выводу, что физиологические нарушения вызваны естественными причинами.

Некоторые гиппократики ограничиваются изложением своих рациональных теорий по поводу этой болезни, не уделяя особого внимания ее традиционному названию и верованию, которое оно в себе заключает. Зато другие добавляют к изложению теорий полемику с теми, кто верит в ее божественное происхождение.

Прорицатели и врачи

Начнем с малоизвестного, но очень специфического примера. Говоря о священной болезни, которая может поразить девушек в период полового созревания, автор небольшого произведения «Болезни девушек» описывает их исступление во время кризиса и рационально объясняет этот кризис приливом крови, которая устремляется к сердцу и диафрагме, вместо того чтобы вылиться через матку. Затем он добавляет:

«Когда девушки приходят в себя, по совету предсказателей они посвящают Артемиде вообще много даров, а в частности, самую дорогую женскую одежду, но они введены в заблуждение. Избавление от этой болезни наступает тогда, когда не затруднено вытекание крови. Со своей стороны, я рекомендую девушкам, страдающим такими заболеваниями, как можно скорее выйти замуж, ибо если они беременеют, они выздоравливают».

Врач и предсказатель радикально противоположны. Последние верят в божественное происхождение болезни и приписывают ее девственной Артемиде. После кризиса предсказатель рекомендует сделать подношения богине, чтобы ублажить ее и предупредить наступление нового кризиса. Не обременяя себя моральными и религиозными табу, врач советует девушке как можно быстрее выйти замуж, чтобы устранить препятствие, мешающее выходу крови. Короткий, но язвительный выпад врача против предсказателей, обвиняющий их в обмане, позволяет предположить жестокое соперничество между врачами и предсказателями у изголовья больных.

Автор «Режима при острых болезнях», предостерегая своих собратьев от непоследовательности в лечении острых болезней, которая может дискредитировать все медицинское искусство, заявляет:

«Если при самых острых болезнях врачи расходятся между собой во мнении до такой степени, что предписание, которое один считает превосходным, другой считает плохим, следует опасаться, что невежды, видя таких врачей, заявят, что (медицинское) искусство смахивает на пророчество, потому, что прорицатели считают, что одна и та же птица, если она слева, является благоприятным знаком, а если справа, то плохим, тогда как некоторые из них думают, что как раз наоборот».

Этот документ исключительно важен по своему содержанию, так как нет другого свидетельства, удостоверяющего, что левая сторона могла считаться греческими прорицателями благоприятной. Но по своему духу он вписывается в рационализм века Перикла и предвосхищает критику Цицерона в его произведении «О предсказании». Цицерон противопоставит греческое пророчество, где правая сторона является благоприятной для прорицания, римскому, где, как правило, это левая сторона.

Таковы два отрывка «Гиппократова сборника», где упоминаются предсказатели.

Шарлатаны и врачи

Для иллюстрации полемики врачей-гиппократиков с теми, кто верит в божественное происхождение вышеупомянутой болезни, лучшим примером является трактат «Священная болезнь». В первой части он критикует тех, кто приписывал этой болезни сакральный характер, а во второй излагает естественные причины, которые, по мнению автора, объясняют это заболевание.

Полемическая часть является свидетельством исключительной важности для истории воззрений. Это первое свидетельство, где рациональная медицина выступает против религиозной и магической. С непревзойденной выразительностью и размахом автор обличает «тех, кто первым придал этой болезни священный характер».

Этот отрывок можно было бы соотнести с трагедией софиста Крития «Сизиф», где речь идет о человеке, который «изобрел веру в богов». Но если Критий восхваляет спасительный страх, внушенный людям верой в богов, в трактате эта вера является поводом для редкой силы порицания. Автор-гиппократик сравнивает первых изобретателей священной болезни с «магами, искупителями, нищими и шарлатанами». Чтобы почувствовать силу этой атаки, ее следует сравнить со сценой из «Эдипа-царя» Софокла, где Эдип, охваченный гневом в стычке с прорицателем, называет его «магом» и «нищим». Слова аналогичны, и обвинения сравнимы. Вот обвинения Эдипа против «мага и нищего» Тиресия: он видит только наживу, он слеп в своем искусстве. Эти обвинения снова появляются в трактате «Священная болезнь». Из-за неумения помочь некоторые врачи приписывали богу причину каждой разновидности болезни. Однако в Гиппократовом трактате это является второстепенным. Главный грех — некомпетентность. Именно невежество лежит в основе сакрализации болезни:

«Эти люди, — заявляет автор, — делая божественное покровом и оплотом для сокрытия своей неспособности располагать ни одним полезным средством для предписания, высказали идею, что эта болезнь священна, с целью воспрепятствовать тому, чтобы перед всем миром обнаружилось их невежество».

Эта параллель проливает свет на ожесточенность полемики врачей-рационалистов со сторонниками религиозной медицины. И если автор-гиппократик вкладывает столько пыла в свои слова, значит, его противники не были такими уж ничтожными, как это он дает понять. В эпоху, когда медицинская профессия не была защищена званиями, а население сохраняло традиционную веру в богов-целителей, конкуренции между знающими врачами и шарлатанами, эксплуатирующими суеверие и невежество народа, могла быть такой же сильной, как и соперничество между врачами и прорицателями.

Свидетельство о магической религиозной медицине

Врач-гиппократик, разоблачая полную неграмотность своих противников, признает за ними умение скрыть свое невежество и казаться знающими. Они возлагают на богов ответственность в случае смерти пациента и присваивают себе все заслуги в случае его выздоровления. Якобы обладая высшим знанием, они прибегают к многочисленным хитростям как в диагностике, так и в лечении.

Самые известные приемы касаются лечения. Идя на компромисс, эти врачи сочетают магические ритуалы (очищения и заклинания), например, с запретами в режиме, обоснованность которых рациональная медицина могла бы признать. Вот часть этих запретов, которые сравнимы с орфико-пифагорейскими:

«Они предписывают воздерживаться от ванн и многих продуктов питания, которые не усваиваются больными: из морских рыб — от морского петуха, лобана, чернохвостки, угря (это действительно самые опасные); из мяса — от козьего мяса, оленины, поросятины и мяса собаки (эти виды мяса действительно больше всего портят желудок); из птицы — от курицы, горлицы, дрофы (ее мясо считается самым жестким); из овощей — от мяты, чеснока, лука (так как острое не подходит больному). Они предписывают не носить черный плащ (так как черное — знак смерти), не лежать на козьей шкуре, не носить ее на себе, не ставить одну ногу на другую, не класть одну руку на другую (так как это якобы создает препятствие для выздоровления). Все эти предписания они оправдывают божественным характером болезни, как будто они о ней знают больше, чем другие, и добавляют другие причины, чтобы в случае выздоровления больного присвоить себе славу и создать репутацию умения, а в случае смерти больного, чтобы им была обеспечена защита и в качестве предлога они могли сослаться на то, что они совершенно не виноваты, а виноваты боги; ибо они не давали больному никакого лекарства, ни есть, ни пить, ни парили в ванне, чтобы не взять на себя ответственность».

Менее известными, но более разоблачающими являются тонкие различия, которые они делают при постановке диагноза. Вот очень любопытный отрывок, где автор «Священной болезни» излагает диагностический метод своих противников:

«Если больной изображает козу, завывает, и если у него конвульсии с правой стороны, они говорят, что ответственна Мать богов; если он издает пронзительные и резкие звуки, они сравнивают больного с лошадью и говорят, что ответственен Посейдон; если они непроизвольно выпускают экскременты — что часто бывает под влиянием болезни, — к этому случаю применяется имя богини Энодии; если испражнения частые и небольшие, как у птиц, речь идет об Аполлоне Номии; и если больной пускает изо рта пену и брыкается, ответственность несет Арес; а что касается тех, у кого ночью кошмары, бред и страхи, кто вскакивает с постели и бежит из дома, они говорят, что это натиск Гекаты или нападения полубогов».

Мы должны быть признательны автору, ибо он сохранил для нас очень точное свидетельство о том, как его противники, сторонники религиозной медицины, устанавливают тонкие различия симптомов припадка. Это позволяет лучше понять, как соперничали две медицины. Диагностический принцип у них почти схож. Существенная разница в том, что одни связывают разновидности болезней с божественными силами, а другой — с повреждениями в теле. Это сравнение подсказывает, что религиозная медицина смогла достичь довольно высокой степени фальсификации в тот самый момент, когда расцветала рациональная медицина. С одной стороны, гиппократик уподобляет противников грубым шарлатанам, а с другой — признает за ними софистическую ловкость и даже определенное знание факторов, вредных для больного.

Религиозная медицина и народное сознание

Бесспорно, божественная концепция болезни в век Перикла сохранилась в народном сознании. Театр Эсхила, Софокла и Еврипида, где боги вызывают болезни или лечат их, также является отражением этого факта, хотя это свидетельство косвенное, так как сам мифологический сюжет мог акцентировать религиозный аспект медицины. Ясно, что народное сознание так же приписывало эпилепсию богам. Хор из «Ипполита» Еврипида, состоящий из женщин Трезены, узнав о болезни Федры, спрашивает о различных богах, способных вызвать болезнь:

«Не находишься ли ты, женщина, во власти Пана или Гекаты, не одержима ли ты августейшими карибантами или Матерью, царящей над горами? Может быть, ты чахнешь из-за какого-то прегрешения против пылкой охотницы Диктинны за то, что не совершила жертвоприношения в ее честь?»

Два перечня богов, ответственных за болезни, похожи. Два божества совпадают — Геката и Кибела, названная «Матерью, царящей над горами» у Еврипида и «Матерью богов» в Гиппократовом свидетельстве. Трагедия свидетельствует также о народном легковерии, которое ловко могли использовать шарлатаны, особенно когда лекарства оказывались бессильными. Платон в «Государстве» и «Законах» будет так же суров, как Гиппократ, к бессовестным шарлатанам, которые ради наживы уверяют, что можно сдержать гнев богов жертвоприношениями, молитвами и заклинаниями.

Рациональное объяснение падучей

Автор-гиппократик категорически отрицает любое вмешательство антропоморфического божества в возникновении болезни и следовательно, отвергает лечение, нацеленное на усмирение гнева божества или на очищение больного. Он выдвигает естественные причины: выделение холодных жидкостей, вызванные изменением ветров, и предлагает лечение противоположным. Вот как он заканчивает свой трактат:

«При этой болезни, как и при всех других, нужно не усиливать недуг, а устранять его, прописывая то, что наиболее неблагоприятно для каждой болезни, а не то, что ей привычно. Ибо недуг процветает и увеличивается с помощью того, что ему привычно, и чахнет и ослабевает с помощью того, что ему враждебно. Тот, кто умеет режимом вызвать у человека влажность, сухость, тепло или холод, способен также вылечить эту болезнь при условии, если он различает надлежащие способы предписания полезных вещей, не прибегая к очищениям, магии и ко всему этому шарлатанству».

Болезнь скифов у Гиппократа и Геродота

Эпилепсия не является единственным заболеванием, дающим повод для критики. Целая статья в этнографическом трактате «Воздух, вода, местности», сравнивающем Европу и Азию, посвящена опровержению веры, согласно которой импотенция некоторых скифов вызвана божеством.

Известна участь скифов, прозванных анареями, которые стали похожи на евнухов. Дадим слово автору:

«Когда они терпят неудачу в отношениях с женщиной, в первый раз они не тревожатся, но сохраняют спокойствие; но после двух, трех или нескольких попыток, которые ничем не заканчиваются, считая, что они совершили какое-то прогрешение против бога, они приписывают ему причину, надевают женские одежды, признаваясь в своей импотенции, говорят женскими голосами и рядом с женщинами выполняют те же работы, что и они».

Что касается других мужчин, они падают перед ними ниц, считая их священными, в страхе, что их поразит та же болезнь. Этому религиозному объяснению автор противопоставляет свое рациональное объяснение. Болезнь, в основном, объясняется образом жизни скифов, которые постоянно в седле, что изменяет к худшему семенные пути. Виновато также лечение, скорее вредное, чем полезное: они надрезают сосуды, расположенные за ушами. Согласно автору, эта операция изменяет пути семенной жидкости.

Критика народного верования здесь не такая яростная, как в «Священной болезни». Ведь автор не имеет дела с конкурентами. Верования простого народа не затрагивали профессиональных интересов.

Тем не менее без язвительности, но решительно автор отвергает объяснение этой болезни личным вмешательством богов. Опровержение состоит в гипотетическом допущении божественного объяснения, чтобы показать, что это противоречит действительности. Если бы болезнь была божественной, она должна была бы поразить тех, кто приносит меньше жертв и подношений богам, то есть бедных. Но болезнь поражает преимущественно богатых. Только они имеют лошадей и ездят верхом. Таким образом, гипотеза о личном вмешательстве бога неприемлема.

Позиция автора-гипиократика еще более выразительна, если сравнить ее с позицией Геродота. В своей «Истории» он дважды проявляет интерес к этим скифам, которых называет анареями. Его свидетельство идентифицирует божество, повинное в этой болезни. Речь идет о богине Афродите. Она насылает эту женскую болезнь на некоторых скифов, виновных в разграблении Аскалонского храма в Палестине. Тогда как автор-гиппократик старается опровергнуть это мифологическое объяснение. Геродот даже не помышляет подвергнуть его сомнению. Перманентный характер этой болезни находит у историка и врача два совершенно разных объяснения: у историка — это последствие религиозного проступка, наказание, которое передается из поколения в поколение; у врача — это постоянство образа жизни (верховая езда) среди имущих слоев скифского общества.

«Каждая болезнь, — заявляет он, — имеет естественную причину, и без естественной причины не возникает ни одна болезнь».

Божественное и естественное в Гиппократовой медицине

Однако, даже критикуя, врачи-гиппократики остерегаются противопоставлять науку и религию. Понятие божественного отнюдь не отвергается, но сохраняется врачом-гиппократиком, который дает ему новое содержание.

Так автор «Воздуха, воды и местностей» не наносит оскорбления объяснению божественности болезни скифов. Напомнив, что скифы приписывают импотенцию анареев божеству, он выражает личное мнение:

«Для меня эти болезни тоже божественны».

Обычно переводчики опускают слово kai — «тоже», так они смущены этой уступкой врача-рационалиста. Он продолжает:

«Эти болезни божественны, как и остальные, и ни одна болезнь не является ни более божественной, ни более человеческой, чем другая, но все они одинаковы и все божественны. Каждая из них имеет естественную причину, и ни одна не возникает без естественной причины».

Таким образом, врач-гиппократик подменяет более или менее понятное божественное правосудие, наказывающее человека болезнью, божественным и одновременно естественным распорядком Вселенной, который несет ответ за все болезни и освобождает больного от всякой вины.

Эту же концепцию божественного мы находим в «Священной болезни» и в таких похожих выражениях, что почти уверены: оба трактата принадлежат одному автору. В «Священной болезни» сказано:

«Не следует думать, что болезнь (называемая священной) божественнее, чем другие, так как все они божественные и все человеческие, и каждая болезнь имеет естественную причину и особое свойство».

Сравните обе формулировки. Здесь тоже понятие божественного лишено традиционного антропоморфизма и адекватно естественному. Вот что врач-гиппократик считал божественным:

«Эта болезнь, называемая священной, возникает по тем же причинам, что и другие болезни: от того, что входит и выходит, от холода, солнца и ветров, которые меняются и никогда не остаются на месте, от всех вещей, которые являются божественными». Таким образом, божественными считаются все постоянные стихии Вселенной, не зависимые от человека и сказывающиеся на здоровье: воздух, который человек вдыхает и выдыхает, ветры, перемены которых определяют изменения в теле, солнце или холод. Итак, именно космологические явления могут вызвать патологические процессы в теле человека.

Божественное у Гиппократа и Фукидида

В этом Гиппократов рационализм отличается от рационализма Фукидида. Сравнение понятия божественного у врача и историка было бы поучительным. Историк не ограничивается тем, что разоблачает бессилие религии перед лицом великой болезни («чума» в Афинах), но полностью удаляет понятие божественного из исторической причинности и заменяет его понятием естественного. «Божественное» относится лишь к верованиям людей, как, например, в диалоге афинян с милетцами, когда слабые милетцы, осажденные сильными афинянами, ожидают помощи от богов, которой, впрочем, не последовало. Зато у врача-гиппократика понятие божественного пополнилось объяснением патологических явлений одновременно и божественным, и человеческим. Божественным в том смысле, что они имеют причину и природу, не зависящую от человека, человеческим — потому что человек может повлиять на их лечение. Это возможно только при условии освобождения божественного от всякого антропоморфического содержания и всякого вмешательства отдельного божества, чтобы осталась только рациональная концепция божественного.

Традиционная религия и медицина

Должны ли мы прийти к выводу, что, если все является божественным — ничто не является божественным, и что врач-гиппократик таким утверждением подвергает сомнению традиционную религию? Вопрос тем более сложный, что в двух Гиппократовых трактатах, где в одинаковых выражениях утверждается эта рациональная концепция божественного, речь идет также о традиционной религии.

В трактате «Воздух, вода, местности» традиционная религия с ее богами (которым нравится принимать дары и жертвоприношения и взамен оказывать благодеяния) используется в качестве обоснования для доказательства, что болезнь скифов не может быть приписана богу, потому что импотенция поражает людей, у которых есть возможности задобрить богов дарами и жертвоприношениями. Итак, традиционная вера в богов отнюдь не критикуется, но служит для разоблачения ложности веры в божественное происхождение отдельной болезни.

В трактате «Священная болезнь» позиция автора относительно религии еще более четкая. Он становится защитником традиционной религии, обвиняя своих противников в неверии и атеизме:

«На мой взгляд, их речи не идут в направлении к благочестию, как они это воображают, но скорее в направлении к неверию и атеизму; то, что для них божественно и благочестиво, на самом деле безбожно и нечестиво».

Он обличает безбожный и нечестивый характер их лечения очищениями и заклинаниями:

«На мой взгляд, когда они используют очищения и заклинания, они делают самую нечестивую и безбожную вещь; ибо они очищают тех, кто одержим болезнью, кровью и другими вещами, как будто на них лежит какое-то пятно (…), тогда как нужно было бы делать обратное, приносить жертвы, молиться и нести больных в храмы, чтобы умолять богов, но они ничего подобного не делают, а очищают; и предметы, которые служили очищению, они прячут в землю или выбрасывают в море, или относят далеко в горы, где на них никто не наступит и не дотронется, тогда как их нужно было бы отнести в храмы, чтобы преподнести их в дар богу, если правда, что бог является причиной».

Такая критика ритуальных действий очищения кровью напоминает критику философа Гераклита, который говорит: «Напрасно они стараются очиститься кровью, когда они ею испачканы». Как и у Гераклита, эта критика обрядов делается во имя возвышенной концепции бога. «На самом деле они не знают, что такое боги, — заявлял Гераклит. Точно так же врач-гиппократик противопоставляет свою усовершенствованную концепцию бога концепции своих противников:

«Что касается меня, я не думаю, что тело человека может быть осквернено богом, то есть то, что наиболее тленно, тем, что наиболее чисто. Наоборот, если тело осквернено или поражено чем-то другим, бог скорее его очистит и освятит, чем осквернит. В любом случае, самые большие, самые нечестивые прегрешения очищает, освящает, уничтожает в нас именно бог. И мы сами назначаем себе границы в храмах богов и в их священных оградах, чтобы никто не пересек их, не будучи в состоянии чистоты. И когда, входя в них, мы окропляем себя водой, то это не с мыслью, что мы на пути к осквернению, но чтобы стереть всякую нечистоту, полученную ранее. Вот что, по моему мнению, является очищением».

Из этой усовершенствованной концепции бога автор-гиппократик не делает таких радикальных выводов, как Гераклит. Тогда как Гераклит во имя разума вообще ставит под вопрос религиозные обряды, врач-гиппократик устанавливает четкое различие между некоторыми очистительными действиями и обрядами храмовой религии. Во имя благочестивой концепции бога автор критикует некоторые очистительные методы, применяемые отдельными людьми. Но он оправдывает обряды храмовой религии: омовения, жертвоприношения и молитвы.

Таким образом, у одного и того же врача сосуществуют две концепции божественного, которые нам кажутся очень разными. Но ему они не казались противоречивыми. С одной стороны, он как врач верит в единственную причинность всех болезней, каковы бы они ни были, и эта причинность одновременно божественная и естественная. С другой стороны, как гражданин он исповедует традиционную храмовую религию, даже если и ставит под вопрос некоторые ритуальные действия, не соответствующие его усовершенствованной концепции бога.

Двусмысленность понятия божественного в трактате «Прогноз»

Так как у врача-гиппократика божественное означает как бога в рамках традиционного политеизма, так и атмосферные явления, вызывающие болезни, слово «божественное» приобретает двусмысленность. Так автор «Прогноза» заявляет:

«Итак, нужно распознавать, насколько природа таких заболеваний превосходит силу тела, и в то же время есть ли что-либо божественное в болезни? На основании этого врач должен досконально узнать прогноз».

С античности до наших дней толкователи расходятся во мнениях относительно смысла «божественного» в этом отрывке. Нужно ли под этим понимать, что некоторые болезни не поддаются лечению врача, потому что они вызваны богами? Или, наоборот, нужно думать, что «божественное» означает атмосферные факторы, служащие причиной болезни?

Различие ответов частично объясняется тем, что в трактате речь больше не идет о божественном. Ученые вынуждены оправдывать решение, которое они приняли, сравнивая текст с другими Гиппократовыми произведениями.

В пользу первого решения, а именно, что в исключительных случаях могут существовать болезни, ниспосланные богами и, следовательно, неподвластные медицине, приводят сходную позицию автора «Режима» в отношении снов. Этот автор устанавливает две категории снов. «Божественные», посланные богами городам или отдельным лицам, чтобы возвестить счастье или несчастье, являются делом толкователей снов. Зато сны, посланные душой, чтобы возвестить о состоянии тела, относятся к медицине. Можно решить, что автор допускает также существование болезней, посланных богами и неподвластных лечению врача. Однако для толкователя трактата «Прогноз» рискованно опираться на трактат «Режим». Он занимает совершенно особое место в «Гиппократовом сборнике». Его автор является единственным, кто рекомендует сочетание рационального лечения с молитвами. Он даже называет богов, к которым нужно обращать молитвы, в зависимости от случая, подлежащего лечению. Так он заявляет:

«Нужно следовать режиму и молиться богам; в случае благоприятных признаков — Солнцу, Зевсу Уранию, Зевсу-покровителю очага, Афине-покровительнице очага, Гермесу, Аполлону; в случае противоположных признаков — божествам, которые отводят болезни, Земле и героям».

Сторонники второго решения опираются на более показательные трактаты школы Гиппократа, а именно — на две работы, где появляется «научная» концепция божественного — на «Священную болезнь» и «Воздух, воду, местности». «Прогноз», по их мнению, считает божественными все внешние факторы, особенно климатические, которые влияют на болезнь. Гален, горячий сторонник этой интерпретации, справедливо отмечал, что в конце трактата автор «Прогноза» призывает учитывать особенности времен года при установлении прогноза. Очень даже вероятно, что автор «Прогноза», заботясь о закругленной композиции, приводит в соответствие божественное с особенностями времен года.

Из всех текстов, где у врачей-гиппократиков речь идет о божественном и священном, напрашиваются два вывода. Во-первых, несмотря на определенную общность рационалистической мысли, тщетно пытаться свести в единое целое их различные позиции. Во-вторых, их рационализм даже тогда, когда он восстает против магии и суеверия, не является атеизмом. Рационализм врачей V века до н. э. более гибкий и более сложный, чем рационализм толкователей XIX и XX веков, которые иногда склонны форсировать противопоставление между рациональным и божественным, между разумом и религией.

Чудотворная медицина храмов Асклепия

Если врачи-гиппократики могут вступать в конфликт с предсказателями и шарлатанами, способными составить им конкуренцию, они никогда не выступают против религии больших храмов. Это тем более примечательно, что в то время религиозная медицина храмов Асклепия начала приобретать беспрецедентный размах благодаря чудотворным исцелениям, в которых проявлялось могущество бога.

Асклепий пережил довольно необычную эволюцию от гомеровской эпохи до эпохи классической. У Гомера Асклепий, уже известный своими медицинскими познаниями, был всего лишь государем Трикки в Фессалии. Потом он стал полубогом-врачевателем, рожденным от Аполлона и смертной женщины, которого Зевс уничтожил за оживление умершего человека. Затем он стал богом-врачевателем, популярность которого возросла настолько, что в век Перикла он затмил самого Аполлона. Хотя самый древний храм Асклепия находится в Трикке в Фессалии, возвысил Асклепия храм в Эпидавре, на Пелопоннесе. От Эпидавра культ распространился по всей континентальной Греции (его введение в Афинах датируется последней четвертью V века), в островной Греции (на Крите и Лебене) и в Малой Азии (особенно в Пергаме), а потом достиг Рима, где Асклепий стал Эскулапом. Чудесные исцеления Асклепия в классическую эпоху хорошо известны благодаря двум свидетельствам IV века. Одно — литературное, относящееся к концу жизни Гиппократа (комедия Аристофана «Плутос»), другое — эпиграфическое, немного более позднее (рассказы о чудотворных исцелениях, записанные на стелах, найденных в Эпидавре).

В комедии Аристофана, датируемой началом IV века, бог богатства Плутос представлен в виде слепого старика. Если бы он не был слепым, богатство распределялось бы более справедливо. Храбрый крестьянин из Аттики, которому благодаря помощи Дельфийского оракула удалось встретить Плутоса, решает вернуть ему зрение, чтобы он, наконец, обогатил тех, кто этого заслуживает. Для этого он приводит его «спать в храм Асклепия». Одной ночи, проведенной в храме, было достаточно, чтобы слепец чудесным образом обрел зрение. Комический рассказ об этом исцелении, сделанный рабом афинского крестьянина, оброс слухами. Многочисленные больные приходили спать в огороженное священное место Асклепия. Считалось, что бог в сопровождении двух богинь-целительниц, Ясо и Панацеи, ночью обходил всех спящих и лечил их. Вот что случилось, когда Асклепий подошел к богу богатства:

«Он сел рядом с Плутосом и начал ощупывать его голову; затем, взяв чистый компресс, он вытер им веки. Что касается Панацеи, она разостлала на его голове и лице пурпурное покрывало. Потом бог начал свистеть. Тогда из храма выскочили две змеи необычайной величины… Они медленно проползая под пурпурное покрывало, лизали ему веки, так мне казалось. И быстрее, чем ты бы выпил две фляги вина, Плутос встал на ноги и прозрел. Я же начал аплодировать от радости и разбудил своего хозяина. Что касается бога, то он скрылся вместе со змеями в храме». Можно было бы такое чудесное исцеление отнести за счет комического преувеличения. Но это литературное свидетельство подтверждается надписями, сохранившимися на стелах Эпидавра.

До того как они были частично обнаружены археологами конца прошлого века, стелы были известны из «Путевых заметок» Павсания. Осматривая храм в Эпидавре, Павсаний (автор предшественника Голубого путеводителя Греции) говорит нам:

«Внутри ограды стояли стелы; прежде их было больше, но в мое время их осталось шесть. На них были написаны имена мужчин и женщин, вылеченных Асклепием, а кроме того, болезнь каждого из них и как его лечили. Надписи сделаны на дорическом языке».

Из шести стел, известных Павсанию, найдены три и фрагмент четвертой. Они содержат семьдесят коротких рассказов о чудотворных исцелениях, составленных, вероятно, служителями храма. Стелы были установлены в ограде с целью привлечения новых паломников. Они составлены почти по одинаковой схеме. Больной, имя, родной город и болезнь которого указывались, приходит в храм, ложится в инкубационном портике, видит во сне бога и на следующее утро встает здоровым. Многочисленные исцеления слепых, запечатленные на стелах, подтверждают свидетельство «Плутоса» Аристофана. Выдающимся является случай одной афинянки, которая проявила недоверие к чудотворным исцелениям:

«Амбросия из Афин была слепой на один глаз. Она пришла просительницей к богу. Обходя храм, она высмеивала некоторые исцеления, которые считала невероятными и невозможными, а именно, что хромые и слепые выздоравливают исключительно потому, что увидели сон. Когда она легла в инкубационном портике, она увидела сон. Как ей приснилось, бог, стоя над ней, говорил, что он ее вылечит, но она должна в качестве платы за свою глупость принести в храм серебряную свинью; после этих слов он надрезал слепой глаз и влил в него лекарство; с наступлением дня она ушла здоровой».

Таким образом, личное вмешательство бога во время сна лежит в основе исцеления. Могущество бога таково, что он способен как вернуть зрение, так и ослепить. Именно это давал понять «Плутос» Аристофана: если Асклепий вернул зрение богу богатства, то он усугубил слепоту демагога Неоклида. Стелы из Эпидавра сообщают также о двух случаях, когда бог поразил (временно) слепотой неблагодарного больного, который после излечения не. заплатил вознаграждения. «Гермон из Тасоса. Когда он был слепым, бог его вылечил. После этого, так как он не принес вознаграждения за лечение, бог снова сделал его слепым. Но когда он вернулся и снова лег в инкубационном портике, бог его окончательно вылечил».

На стелах из Эпидавра исцеление слепоты кажется чуть менее чудесным, чем у Аристофана. Бог лечит непосредственно во сне, не вызывая священных змей. Но исцеление священными животными храма тоже засвидетельствовано стелами. В одном месте речь идет о собаке, которая лижет глаз слепого ребенка и излечивает его. В одном месте священная змея излечивает язву на пальце ноги. Еще в одном месте гусь кусает ногу подагрика и вылечивает его.

Какой бы ни была болезнь, могущество бога проявляется одинаково. Ему случается действовать даже на расстоянии. Вот случай с женщиной из Лаконии:

«Аретея из Лаконии. Страдает водянкой. Вместо нее, тогда как она оставалась в Спарте, в инкубационный портик пришла спать ее мать и увидела сон. Ей приснилось, что бог, отделив голову ее дочери, повесил ее тело шеей вниз; и после истечения обильной жидкости он отвязал тело и приставил голову на место. Увидев этот сон, она вернулась в Спарту, где встретила свою выздоровевшую дочь, которая видела тот же сон, что и она».

Более глубокое изучение дает новые данные о медицине в Эпидавре: о разновидностях заболеваний, о городах, откуда приходили больные. Бог лечит мужчин и женщин, взрослых и детей. Он лечит все виды болезней: к нему приходят слепые, хромые, немые, женщины, бесплодные или те, кто не может благополучно разродиться; приходят также больные с язвами, абсцессами, эмпиемами или глистами. Другие болезни встречаются реже: головная боль, водянка, туберкулез, эпилепсия, литиаз, подагра. Что касается географии, то она свидетельствует об огромной популярности храма. На тридцать больных, место жительства которых известно, только четыре из Эпидавра. Значительная группа приходит из разных районов Пелопоннеса, не только из соседних Аргоса, Трезены, Гермионы или Галиен, но из более удаленных областей — Ахеи (Пеллена), Аркадии (Ка-фии), Мессении (Мессена), Лаконии (Спарта). Но слава Эпидавра переходит далеко за границы Пелопоннеса, распространяется в континентальной и островной Греции. В надписях упоминаются не только Афины, Беотия (Фивы) и Фокида (Кирра), но также Северная Греция с Эпиром, Фессалия (Фера, Гераклея), Халкида (Торона) и Геллеспонт (Лампаск). Что касается основной Греции, наряду с соседними островами Эгина или Кеос мы находим Лесбос (Митилены), Хиос, или Тасос. Один больной прибыл даже из малой Азии, из Книда, города, прославившегося своим медицинским центром.

Все это свидетельствует о процветании религиозной медицины больших храмов в IV веке и, вероятно, даже в последней четверти V века.

Медицина Асклепия и медицина Асклепиадов

Рассмотрим вопрос о конкурентных отношениях между этой чудотворной медициной Асклепийона и рациональной медициной Асклепиадов.

Сначала возьмем перспективу жрецов Асклепийона. Жрецы храма Асклепия, чтобы внушить почтение к своей чудотворной медицине, должны были противостоять воздействию чересчур рационалистических умов. Показательны довольно многочисленные намеки на скептицизм некоторых больных, прибывших в храм. Мы уже видели, как слепая на один глаз женщина из Афин обошла храм и высмеивала некоторые исцеления, считая их невероятными и невозможными. Можно также упомянуть случай человека с парализованными пальцами руки. «Разглядывая таблички в храме, он не верил в исцеление и насмехался над надписями». Сообщаются другие дерзкие слова неверующего: «Бог лжет, — говорит он, — когда утверждает, что якобы лечит хромых!» Но этот скептицизм каждый раз опровергается могуществом бога. Он не ограничивается лечением, он преподносит урок неверующему: на деле вольнодумцы всего лишь невежды!

Во всяком случае, у больных не было другого выбора, кроме как прибегнуть к Асклепию, когда врачи ничего не могли для них сделать. Именно это произошло с оратором Эсхином. Вот написанная по обету эпиграмма, которую он оставил в Эпидавре в память о своем исцелении: «Будучи безнадежным случаем для искусства смертных, я обратил свою надежду на бога; оставив в Афинах детей, я пришел, о, Асклепий, в твою священную рощу, где за три месяца был исцелен от язвы на голове, которая у меня была уже год».

Другой пример — это женщина из Трезены, у которой были глисты. Стела ограничивается сообщением о ее прибытии в Эпидавр, не уточняя обстоятельств. Но Элиен, который сообщает эту историю, начинает так: «У женщины были глисты, и те из врачей, которые считались умелыми, отказались ее лечить; и вот она отправилась в Эпидавр и попросила бога вылечить ее от зла, которое в ней обитало». Трудно выразиться более определенно: религиозная медицина была последним прибежищем людей, покинутых врачами.

Поскольку божественный врач казался таким могущественным, разве не выгодно было жрецам храма Асклепия советовать обращаться прямо к богу, а не к смертным врачам?

«Эратокл из Трезены. Эмпиема. Когда он был в Трезене, бог явился ему во сие: стоя над ним, он приказал ему не позволять делать прижигания, а прийти спать в храм Эпидавра. И когда пришел срок, назначенный богом, гной прорвался и больной ушел исцеленным».

В случае, когда врачи готовились произвести операцию, которая даже при удачном исходе болезненна и оставляет ужасные шрамы, — во сне появляется бог, вмешивается и приглашает больного прийти лечиться в храм. Он ставит правильный диагноз и добивается выздоровления без боли и послеоперационных последствий. Все это дает понять, что прогноз бога безошибочен, а лечение безболезненно и намного эффективнее, чем лечение человеческое. Здесь, вероятно, мы видим следы соперничества между медициной храмов и мирской медициной.

Изучая мирскую медицину, мы очень удивимся, не найдя в произведениях, сохранившихся под именем Гиппократа, никаких следов конфликта с религиозной медициной больших храмов. Однако в чудотворной медицине Эпидавра все кажется противоречащим рациональной медицине гиппократиков. Возьмем случай эпилепсии, которую автор «Священной болезни» отказывался объяснить личным вмешательством бога и предлагал лечить естественными средствами. Вот как бог из Эпидавра лечил жителя Аргоса: «Житель Аргоса. Эпилептик. Он, уснув в инкубационном портике, увидел сон. Ему снилось, что бог, стоя над ним, своим кольцом надавливал на его рот, ноздри и уши, и он исцелился».

Исцеление происходит с помощью кольца, которому народная вера приписывала профилактические и даже целительные свойства. Гиппократик никак не мог разделять это верование и одобрять такое лечение. Он также не мог верить в целый ряд исцелений, одно другого удивительнее, которые отобрали жрецы храма для пропаганды религии.

Врач-гиппократик упоминает об удивительных случаях выздоровления. Некоторые можно сравнить с чудотворными исцелениями в Эпидавре. Вот, например, внезапно выздоровление парализованного после ушиба:

«У Эвмела из Лариссы были парализованы руки, ноги и челюсти, и он не мог ни вытянуть, ни согнуть конечности… ни открыть рот… на двадцатый день из сидячего положения он упал навзничь и ударился головой о камень так сильно, что его охватил мрак. Но вскоре он встал: он выздоровел и мог всем двигать».

Здесь врач ограничивается фактом, не высказывая своего мнения. В другом месте он подчеркивает необычайный характер выздоровления:

«Человек, который был ранен стрелой в пах и которого мы видели, был спасен неожиданным образом: наконечник стрелы не был извлечен — он проник очень глубоко; не произошло никакого достойного упоминания кровотечения; раненый не стал хромым. Когда мы семь лет спустя покинули эти места, наконечник все еще оставался в нем».

Аналогичный случай сохранился на стеле в Эпидавре. Эвгипп пришел в храм Эпидавра, имея в челюсти в течение шести лет острие копья… которое бог, естественно, без труда и без боли извлек во время инкубации больного.

Сопоставления делают различия еще очевиднее. Врач-гиппократик констатирует исключительный характер исцелений, но не относит их за счет божественного вмешательства. В религиозной же медицине исключительное становится правилом, обычным проявлением божественного всемогущества. Немыслимо, что рациональная медицина гиппократиков вышла из храмов Асклепия.

И все же врачи-гиппократики не испытывают необходимости критиковать деятельность жрецов. Единственное упоминание о медицине храмов, которое можно найти у Гиппократа, не является скептическим. В своей полемике против шарлатанов автор «Священной болезни» упрекает их в очищении больных кровью, как будто речь идет о преступниках, и добавляет:

«Они должны были бы делать обратное: приносить жертвы, молиться и относить больных в храмы, чтобы умолять богов».

Этот призыв относить больных в храмы является намеком на храмовую медицину, а возможно, и на инкубацию в храмах Асклепия. Конечно, намек очень двусмысленный. Автор-гиппократик безоговорочно не рекомендует относить больных в храмы. Фактически его предложение соотносится с религиозной концепцией болезни, которую он не разделяет. Он не знает болезней, вызванных личным вмешательством бога, но признает, что для тех, кто в это верит, единственным терапевтическим решением является религиозная медицина больших храмов.

Эта сдержанность врачей-гиппократиков в отношении религиозной медицины частично объясняется тем, что Асклепиады считали себя потомками Асклепия. Не существует несоответствия между рациональной медициной Асклепиадов и культом их славного предка. В ряду богов, упомянутых в качестве гарантов в «Клятве» Гиппократа, Асклепий идет вторым после Аполлона. Нужно думать, что врачи из семьи Асклепиадов, связанные с богом не только искусством, но и по крови, соблюдали семейный культ. Мы имеем пример одного врача, Нисия Милетского, друга поэта Феокрита, который воздавал культ богу, тогда как был связан с Асклепием искусством, а не по крови. Таким образом, Асклепий был связующим звеном между медициной Асклепиадов и медициной жрецов. Более того, отношения Гиппократа и его семьи с храмом Аполлона в Дельфах свидетельствует о том, что религиозные обряды не были несовместимы с занятием медициной. К тому же религиозные привилегии, которыми пользовались врачи из аристократической семьи Асклепиадов, только укрепляли их социальный престиж и были полезны в медицинской карьере.

Итак, обрушиваясь на предсказателей и шарлатанов, гип-пократики никогда не выступали против традиционной религии храмов. Их рационализм мог совмещать две концепции божественного, одна из которых основала медицинскую науку, а другая усовершенствовала религию.

Регресс божественного в объяснении болезней:

случай мора у Софокла, Гиппократа и Фукидида

Несмотря на гибкость в отношении к божественному, рациональные объяснения, предлагаемые врачами, часто противоречат верованиям, популярным в то время. Но так как врачи не испытывали потребности выступать против общественного мнения, только сравнение с литературными источниками, а именно с трагедией, может показать истинное отношение Гиппократовой философии к традиционному мышлению.

Для примера возьмем болезнь, обрушившуюся на целое общество. Греки называли ее loimos, а мы обычно называем «чумой». Историки медицины предпочитают называть ее мором, так как собственно чума, которая вызывается палочкой Йерсена, была еще неизвестна в Греции архаической и классической эпох.

Мор неоднократно упоминается в греческой трагедии. Эсхил упоминает его как одну из причин опустошения городов. Софокл уделяет ему большое место в начале трагедии «Эдип-царь», где Фивы стали жертвой бедствия. Вот как жрец Зевса описывает ситуацию царю Эдипу:

«Город, как ты сам видишь, сломлен. У него больше нет силы сопротивляться вне пучин смертоносной зыби. Он приходит в упадок в ростках, где образуются плоды земли. Он приходит в упадок в стадах быков и безуспешных родах женщин. Здесь насылающее лихорадку божество, внезапно обрушившийся отвратительный Мор, неотступно преследует наш город. Из-за него пустеет дом Кадма, а черный Гадес обогащается стонами и рыданиями».

Эта картина скорби повторяется хором стариков:

«О, неисчислимы страдания, которые я испытываю. Болезнь, я это вижу, поразила весь народ. И человеческий разум не находит оружия, чтобы ее отразить. Плоды этой прославленной земли больше не произрастают, и в родах женщины не оправляются от своих завывающих болей. Можно увидеть, как один, потом другой, подобно бескрылой птице устремляется быстрее, чем неукротимый огонь, к берегу западного бога. Город с бесчисленными мертвецами умирает. Не зная снисхождения, сыновья лежат на земле, безжалостно несущей смерть».

Эта концепция общего бедствия, которое охватило город в трех сферах жизни (растения, животные, человек), не нова в греческой литературе. Это наследие архаической концепции, уже представленной в эпосе. У Гомера в начале «Илиады» мор обрушился на лагерь ахейцев у Трои. Он поразил сначала животных, собак и мулов, потом людей. У Гесиода город несправедливого царя — жертва мора и голода — видит как гибнут мужчины, как женщины перестают рожать, а собственность уменьшается из-за потери урожая и стад. Описание мора у Софокла, Гомера и Гесиода особенно сближает объяснение, которое там дается: бедствие является божественным наказанием, истребляющим все общество, чтобы наказать одного человека.

У Гиппократа нет примера общей болезни, которая одновременно обрушилась бы на все сферы жизни (растения, животные, человек). Когда автор трактата «Ветры» рассказывает о море, он подчеркивает, что эта болезнь не поражает одновременно людей и животных. Разница между Гишюкратом и Софоклом особенно отчетлива при объяснении причины мора. Однако и у врача, и у драматурги появляется одно и то же слово: miasma. У них оно имеет совершенно разный смысл. В «Эдипс-царе», как и во всех греческих трагедиях, miasma означает религиозное преступление, связанное с пролитой кровью. Дельфийский оракул, спрошенный Креоиом по приказу Эдипа, ответил, что для прекращения мора нужно изгнать из города «miasma», которая является его причиной. Таким образом, причина мора — преступление против религии и морали, даже если оно невольное. У Гиппократа, наоборот, слово miasma лишено всякой религиозной и моральной окраски. «Когда воздух отравлен миазмами, которые являются врагами человеческой природы, — говорит автор «Ветров», «тогда люди заболевают». Что означают «миазмы» в медицинском контексте? Это виды испарений, которые исходят от земли, из болота или от трупов. Таким образом, miasma является материальной и естественной причиной. У врачей мор поражает избирательно или людей, или различные виды животных, тогда как у драматурга мор обрушивается без разбора на все формы жизни, как это происходит у Гомера и Гесиода. Отсюда различие в способе распространения мора. Драматург ссылается на опасность заражения. Врач-гиппократик не верит в распространение эпидемии через простой контакт.

Парадоксально, но эта мысль неспециалиста ближе концепции современной медицины, чем взгляды врача-гиппократика.

Средства, применяемые для борьбы с мором, а трагедии и в Гиппократовой медицине, естественно, не имеют ничего общего. В «Эдипе-царе» никто и не думает призвать па помощь врача. Обращаются к богам, оракулам и прорицателям. Исполненный тревоги хор стариков, глас народа, взывает к семи богам, умоляя положить конец бедствию. Дело здесь не в простонародной психологии. Эдип, который исключительно благодаря своей мудрости смог отгадать загадку сфинкса, перед лицом катастрофы не видит иного выхода, кроме как послать за советом к дельфийскому оракулу и пригласить фиванского прорицателя Тире-сия. Точно так же Ахилл в начале «Илиады» советует спросить «прорицателя или жреца или даже толкователя снов». Воспоминания о Гомере настолько живы в трагедии, что Эдип, царь Фив, гневается на откровения прорицателя Тиресия точно так же, как Агамемнон, вождь ахейцев, услышав откровения Калхаса.

Обращение к оракулам и прорицателям у Софокла является не только литературной реминисценцией. Это часть реальной жизни. Списки дельфийских оракулов содержат около сорока ответов, данных по поводу мора. Среди них есть ответ афинянам, жертвам эпидемии VI века. Пифия посоветовала «очистить город». Эту задачу они поручили одному из Семи Мудрецов, Эпимениду Критскому. Эпименид взял черных и белых овец и повел их на Ареопаг. Оттуда он их отпустил брести, куда они захотят, наказав афинянам, которые за ними следовали, принести в жертву каждую из них там, где она ляжет. Так прекратилось бедствие. Вот почему в афинских домах еще сегодня можно найти безымянные жертвенники в память о тогдашнем искуплении.

Согласно другому преданию, Эпименид заявил, что причиной мора было преступление Кил она. Он указал и средство против болезни: были казнены два юноши, Кратин и Ктесибий, и бедствие прекратилось.

Когда в середине V века, в начале Пелопоннесской войны, разразилась большая афинская «чума», жители опять прибегли к молениям в храмах и оракулам. Таким образом, с религиозной точки зрения прекращение мора может произойти только с помощью искупления или очищения в соответствии с обрядами.

С рациональной точки зрения гиппократиков такие средства доступны исключительно медицине. Лечение состоит в предохранении от миазмов, содержащихся в воздухе. Послушаем Полибия, ученика Гиппократа:

«Вот советы, которые следует давать населению: не менять режим, если он не является причиной болезни, но стараться до крайности похудеть и ослабить тело, ограничивая пищу и напитки привычного режима, но постепенно… Что касается воздуха, вот необходимые предосторожности: вдыхать как можно меньше воздуха и воздух как можно меньше зараженный. Для этого по возможности дальше уйти из местности, зараженной болезнью, затем провести курс лечения похудением, так как это лучший способ избежать глубокого, учащенного дыхания».

Это, скорее профилактическое, чем целебное, лечение может вызвать улыбку. Но оно использует только естественные и рациональные средства. Эти советы, не такие уж устаревшие, как кажется, если сравнивать их с рекомендациями, данными совсем недавно официальной организацией:

«Служба гигиены воздуха округа Базель (Швейцария) 27 июля предупредила население о том, что воздух округа содержит сильную концентрацию озона. Три измерительных станции обнаружили уровень содержания озона на кубический метр воздуха выше нормы на 120 мг. Поэтому населению рекомендуется избегать длительных высоких физических нагрузок. И особенно людям, страдающим респираторными заболеваниями. Детям рекомендуется не выходить из дома».

Оригинальность позиции врача-гиппократика можно оценить, сравнив ее с мнением Фукидида о большой афинской «чуме» 429 года. Фукидид дает великолепное описание этого бедствия, в котором отходит от традиционной концепции и приближается к медицинской модели. Он констатирует неэффективность божественных средств, молений богам и оракулам. Его описание дает понять, что религиозные преступления, такие как содержание трупов в священных местах, являются не причиной болезни, а ее следствием. Фукидид присоединяется к медикам по двум позициям. Он детально описывает симптомы болезни, используя терминологию, аналогичную терминологии врачей. Его анализ патологического явления — чисто рациональный, как и у Гиппократа. Но не следует преувеличивать зависимость Фукидида от врачей. Когда историк приступает к описанию бедствия, он ссылается на личный опыт: он сам перенес болезнь и видел множество больных людей. Поэтому как свидетель может описать болезнь, не прибегая к чужой помощи. (В «Гиппократовом сборнике» нет детального описания эпидемии. Нет никаких доказательств, что сам Гиппократ был свидетелем афинской «чумы»). Только гораздо позже спутали эпидемию, о которой идет речь в биографических трудах, с большой афинской «чумой» и приписали Гиппократу заслугу в том, что он принес облегчение, разведя большие костры для очищения воздуха. Фукидида отличает от врачей его отказ найти причину:

«Я предоставляю каждому — врачу или неспециалисту — взять на себя труд высказать свое мнение о болезни. Пусть они укажут, отчего она могла на самом деле произойти, и причины, которые, по их мнению, удовлетворительным образом объясняют это бедствие, так как они способны выполнить такую задачу».

Но для врача главное — именно узнать причину болезни. От этого зависит лечение. «Если знать причину болезни, — говорит автор «Ветров», — можно было бы прописать телу то, что ему полезно, исходя из противоположного для противодействия болезни». Фукидид же не признает ни правоту сторонников рациональной медицины, ни правоту жрецов. Проводя убедительные параллели, он подчеркивает бессилие и тех и других. «Ничего не помогало, ни врачи, которые, леча болезнь в первый раз, оказались пред неведомым (и которые больше всех умирали, потому что больше всех общались с больными), ни никакое другое человеческое средство. Также и молитвы в храмах, обращения к оракулам и другие подобные средства оставались безрезультатными: в конце концов они от этого отказались, отдавшись на произвол болезни».

Отказ от поиска причин объяснятся тем, что историк оказался более прозорливым, чем врачи его времени. Не будучи жертвой убеждений, которые мешали врачам поверить в передачу болезни путем контакта, Фукидид заметил заражение и правильно определил, что врачи из-за контакта с больными больше всех подвергались риску заразиться.

Проблема причин эпидемии позволяет сопоставить драматурга, врача-гиппократика и историка. Религиозной и моральной концепции драматурга противопоставляется рационализм врача-гиппократика, тогда как историк, явно отвергая религиозные, проявляет скептицизм и по поводу рациональных объяснений врачей. Софокл представляет традиционное культурное наследие, Гиппократ воплощает торжествующий рационализм, Фукидид кладет начало скептическому позитивизму, который описывает факты и отказывается высказываться о причинах.

Глава II

ГИППОКРАТ И РОЖДЕНИЕ НАУКИ О ЧЕЛОВЕКЕ

V век можно определить как век зарождения не только рационализма, но и гуманизма, если придать этому слову самый широкий смысл. Это поворотный период, когда человек осознает свое место во Вселенной, свою конструктивную силу, которая позволила ему перейти от природного состояния к культурному и когда он обнаружил, что сам является объектом науки.

Новое место человека во Вселенной

Гиппократова литература внесла большой вклад в новое определение человека.

Начиная с гомеровского эпоса в лирической и трагической поэзии человек определялся преимущественно своими отношениями с богами. Превыше всего ценились благочестие и справедливость. Единство человечества, проявлялось лишь в его противопоставлении богам. Поэты противопоставляют силу и знания богов слабости и неведению людей. Этот традиционный взгляд отразился в греческом театре классической эпохи. В сцене из «Аякса» Софокла мы видим героя, охваченного безумием, ниспосланным богиней Афиной. Его враг Одиссей извлекает из этого зрелища урок мудрости, подчеркивая слабость человека перед богами:

«Я вижу, что все мы живущие не что иное, как сон или легкая тень… Достаточно одного дня, чтобы возвести или уничтожить все людские деяния; боги любят мудрых и ненавидят злых».

Гиппократова медицина предлагает другое видение человека. Противопоставление между божественным и человеческим с их точки зрения нейтрализовано. «Все болезни являются божественными и все человеческими», — говорит автор «Священной болезни». «Не существует болезни, которая была бы более божественной или более человеческой, чем другая», — вторит ему автор трактата «Воздух, вода, местности». Отныне место человека определяется не относительно богов, а относительно Вселенной, которая его окружает.

Согласно авторам-гиппократикам, человека нельзя рассматривать без учета внешней среды. Согласно трактату «Природа человека», несмотря на неизменность естественного строения человека, который состоит из четырех жидкостей — крови, флегмы, желтой и черной желчи, — эти жидкости увеличиваются или уменьшаются в ритме времен года. Зимой преобладает холодная и влажная флегма, весной — теплая и влажная кровь, летом — теплая и сухая желтая желчь, осенью — холодная и сухая черная желчь. «Все жидкости, — говорит в частности этот автор, — в теле человека существуют постоянно, но в ритме времен года они проходят через фазы увеличения и уменьшения, каждая согласно своей очереди и своей природе». Так, по мнению врача-гиппократика, человеческие дела изменяются не в ритме каприза или приговора богов, как у Софокла. Жидкости уменьшаются или увеличиваются согласно своей природе, в ритме времен года.

Человек и окружающая среда

Это новое представление о человеке, подверженном влиянию внешнего мира, мастерски изложено в трактате «Воздух, вода, местности». Можно сказать, что он является первым трактатом по медицинской климатологии в мировой литературе, а также по антропологии.

Эта работа, написанная странствующим врачом, который прибывает в незнакомый город, в первой части излагает все факторы, которые могут возникнуть в течение года и которые должен учитывать врач:

«Тот, кто желает производить точные исследования по медицине, должен поступать следующим образом: в первую очередь внимательно изучать времена года, воздействия, которые каждое из них может оказать, так как они совершенно не похожи, а сильно отличаются как между собой, так и по своим изменениям; во-вторых, теплые или холодные ветры, особенно те, которые являются общими для всех людей, затем те, которые свойственны каждой местности. Кроме того, он должен изучить свойства воды, ибо так же, как она отличается по весу и но вкусу, она сильно отличается одна от другой по своему свойству. Таким образом, когда врач прибывает в незнакомый ему город, он должен тщательно изучить его положение, как именно он расположен относительно ветров и восхода солнца. Ибо влияние, которое оказывает город, неодинаково, и зависит от того, открыт ли он северному или южному ветру и повернут ли он к востоку или к западу. Вот что он должен изучить как можно лучше. Что касается воды, он должен знать какой вид она имеет, используют ли люди болотную и мягкую воду или жесткую воду, происходящую из возвышенных и скалистых мест, или соленую паводковую воду. Что касается местности, он должен изучить, голая ли она и безводная или лесистая и полная воды, впалая или удушливая или возвышенная и холодная. Он должен также изучить излюбленный режим жителей, любят ли они рыбу, едят ли в полдень и не переносят усталости, или же любят физические упражнения и работу, хорошо едят, по мало пьют. Исходя из этих данных, нужно изучать каждый случай. Для врача, который будет их знать все, а если нет, то хотя бы большую часть, когда он прибывает в незнакомый город, не останутся незамеченными ни местные болезни, ни природа общих болезней. Таким образом, он не будет испытывать трудностей в лечении больных, не допустит ошибок, что, естественно, происходит, если не иметь предварительных знаний этих данных. Он будет иметь возможность поразмыслить над каждым случаем».

Итак, здоровье людей зависит не только от образа жизни, но и целого ряда естественных факторов.

Человек и его среда обитания

Чтобы распутать сложный клубок пространственно-временных влияний, автор «Воздуха, воды, местностей» сделал беспрецедентную попытку синтеза ориентации городов.

Беря за основу раздробленный мир греческих городов, автор пытается выделить среди разнообразия постоянные величины. Он различает четыре категории городов по их ориентации к ветрам и солнцу. Каждому типу города соответствует тип человека. В городах, открытых теплым, влажным южным ветрам, жители имеют скорее флегматичный характер, тогда как в городах, открытых холодным и сухим северным ветрам, люди имеют скорее раздражительный характер. Города, обращенные к востоку, более здоровые, к западу — более нездоровые. В самых здоровых городах у «жителей хороший цвет лица и цветущий вид (…), у них звонкий голос». Наоборот, в нездоровых «естественно, что у них бледный цвет лица и слабое здоровье (…), естественно, что у них грубый голос и они склонны к хрипоте». Итак, автор устанавливает взаимозависимость между ориентацией местности и состоянием здоровья.

Эта зависимость распространяется на характер и умственное развитие. У жителей городов, открытых северным ветрам, «характер скорее свирепый, чем мягкий, а жители городов, обращенных на восток, превосходят характером и умственным развитием жителей городов, обращенных на север». Таким образом, человек — продукт среды обитания.

Влияние местности отражается не только на человеке. Оно подтверждается другими творениями природы: растениями и животными. Если люди из городов, обращенных на восток, в отношении характера и ума лучше, то там: «Равным образом лучше и все другие творения природы».

Классификация народов у Гесиода и Гиппократа

Древнейшая подобная классификация была сделана за два или три века до Гиппократа Гесиодом в «Трудах и днях». Гесиод выделил две категории городов: одну, где люди благоденствуют, и другую, где они чахнут. Картина аналогична той, что рисует автор-гиппократик, говоря о здоровых и нездоровых городах. Описания жизни процветающего города у Гесиода и у врача похожи: «Женщины рожают сыновей, похожих на своих отцов», — говорит Гесиод. «Женщины там очень плодовиты и легко рожают», — говорит в свою очередь врач. Нездоровые города поражены болезнями. У Гесиода это мор, а у врача — все болезни без различия.

Для поэта причиной всего являются отношения между людьми и богами: Зевс вознаграждает и наказывает города в зависимости от справедливости или несправедливости их царей. Врач принимает во внимание отношения между людьми и окружающей средой: ветры и солнце имеют благотворное или пагубное влияние на людей в зависимости от хорошей или плохой ориентации города.

Таким образом, древний божественный и нравственный закон врач заменил на естественный и рациональный. Этим врач-гиппократик закладывает первые основы науки, которая сегодня возродилась под названием экологии.

Человек и климат

Согласно автору «Воздуха, воды, местностей», человек испытывает на себе влияние не только местных условий, но и общих климатических. «Вместе с временами года меняется состояние полостей у человека», — заявляет он. Он заканчивает свое исследование длинным повествованием о влиянии времен года.

Точно так же, как существуют очень здоровые города, существует и очень здоровый тип климатических условий. Самый здоровый год представляется так:

«Если во время восхода и захода светил признаки проявляются нормально, если дожди идут осенью, а зима умеренная, ни слишком дождливая, ни слишком холодная, если весной дожди идут в подходящее время, так же как и летом, естественно, что в этих условиях год будет очень здоровым».

Критерием служит одно и то же понятие: соразмерность, умеренность (metriotes). Самый здоровый год тот, где есть равновесие жары и холода. Самый здоровый год тот, когда времена года уравновешенны.

Таким образом, и человек обладает хорошим здоровьем, когда внешние влияния уравновешенны и умеренны. Понятие умеренности, традиционно употребляемое в отношении человеческого поведения, врач переносит на окружающую среду. Одновременно происходит определенное изменение по смыслу. Поведение, противоположное умеренности (metriotes), — это чрезмерность (hydris). Новая точка зрения врача подменяет ее изменением (metabole). Плохие условия — это изменяющиеся условия. О самой неблагоприятной ориентации города автор заявляет: «Такая ориентация города больше всего похожа на осень изменениями (mеtabolas) дня, потому что существует большая разница между утром и вечером». А в отношении климата он рекомендует «предохранять себя от самых больших изменений (mеtabolas) времен года».

Человек и небесные светила. Медицина и астрономия

Местные факторы ограничиваются только ветрами и солнцем. Климатические дают новое поле для наблюдений — небесные светила. Уже во введении автор «Воздуха, воды, местностей» указывает на одинаковое значение времен года и восхода и захода светил. «Зная по поводу изменений времен года и захода и восхода светил, как каждое из этих явлений происходит, врач сможет узнать заранее особенности грядущего года».

Обратив внимание на опасности изменений времен года, автор в разделе о климате продолжает:

«Нужно также остерегаться восхода светил, прежде всего Пса, потом Медведицы, а также захода Плеяд, так как болезни особенно любят эти дни: одни убивают больных, другие проходят, а все остальные преобразуются в другую форму и приобретают другие свойства».

Получается, что человек живет не только в ритме времен года, но и в ритме движения небесных тел. Автор энергично отстаивает этот раздел медицины. Тем, кто видит в этом пустые разговоры, он уверенно заявляет: «Астрономия (astronomic) вносит не малый, а очень большой вклад в медицину».

Итак, врач должен знать также и астрономию. Это заявление звучит как манифест. Оно приобретает тем большее значение для истории науки, что термин «астрономия» появляется, здесь в первый раз в греческой литературе.

Нет сомнения, что вера во влияние светил на здоровье и болезни уходит корнями в древнейшую греческую философию. Еще в «Илиаде», при сравнении Ахилла со светилом, ясно сказано, что созвездие Пса Ориона, когда оно восходит поздней осенью, «приносит несчастным смертным много болезней». Врач следует верованию такому же древнему, как сам Гомер. Он считает необходимым ответить на возражения. Значит, в его время эту науку уже оспаривали.

Некоторые ученые увлекались астрономией, например, софист Гиппий, сторонник энциклопедических знаний, или ученики Сократа, которых выводит на сцену Аристофан в комедии «Облака» (423 год до н. о.). Другие ученые, заинтересованные конкретными проблемами, относились к этому сдержанно. Так, софист Протагор считал эту науку бесполезной для обучения юношей. Можно предположить, что и другие скептически относились к применению астрономии в медицине.

Тем более примечательно убеждение нашего автора. Человек зависит от его окружения. Медицина не может ото игнорировать. Она будет акологической и метеорологической.

О некоторых предложениях теории влияния на человека местности и климата

Влияние местности и климата на внешний вид и нравственность человека не останется идеей, ограниченной медицинской средой. Чтобы оценить трактат «Воздух, вода, местности», не нужно ждать Монтескье с его теорией влияния климата иа человека. Платон, чье восхищение Гиппократом известно, был, очевидно, внимательным читателем этого трактата. В отрывке из «Законов» он рекомендует законодателю, который решил основать город, учитывать многие факторы, указанные Гиппократовой медициной:

«Пусть от нашего внимания не ускользнет, что между местностями есть различия в том, что касается рождения лучших и худших людей… Некоторые местности опасны или благоприятны из-за разных ветров или из-за зноя; другие являются таковыми из-за воды; иные же из-за пищи, порождаемой землей, так как она способна не только сделать тела лучшими или худшими, но способна оказывать на души аналогичное воздействие».

Такая озабоченность касалась не только законодателя, который должен выбрать место для города, но и архитектора, который должен его построить. Приблизительно через четыре столетия после Платона римский архитектор Витрувий подтверждает необходимость знания раздела медицины, касающегося климата, местности и воды. В начале своего трактата «Об архитектуре» он заявляет:

«Архитектор должен знать медицину, касающуюся климата, благоприятных или неблагоприятных для здоровья местностей и употребления различных вод».

От медицины к этнографии и антропологии

Трактат «Воздух, вода, местности» вносит значительный вклад в зарождение наук о человеке, но не только своим медицинским разделом, а также довольно неожиданным решением темы. Он делает ставшее знаменитым сравнение между народами Европы и Азии. От медицины он переходит к этнографии. Поворот темы столь резкий, что возник вопрос, не шла ли речь о разных трактатах, написанных разными авторами, врачом и этнографом? Действительно, точка зрения на человека не одна и та же. В медицинском разделе в основе человеческой типологии лежит город (polys), в этнографическом разделе — это народ (ethnos). Однако антропология в каждом из этих двух разделов идентична: люди обязаны своими физическими особенностями климату; свойства человека, как физические, так и нравственные, моделируются климатом; понятие равновесия (metriotes) или изменения (metabole) времен года являются первостепенными для анализа влияния климата на человека. Исследования стиля также подтверждают авторство одного человека. Таким образом, врач распространил на этнографию этиологический метод, который был ему подсказан медицинским опытом. Можно предположить, что эта новая тема была добавлена к медицинскому разделу позже, не исключено, что в результате путешествий.

Описание народов

В этнографическом разделе поражает прежде всего точность информации и мастерство описания.

Благодаря любознательности автора народы, которые история обрекла бы на забвение, предстают перед нами, как живые. Особенно это касается жителей долины реки Фасида в Колхиде (современная Риони в Грузии). Описание этого народа является единственным в греческой литературе и одним из первых свидетельств об озерных деревнях:

«Вот как обстоят дела у жителей Фасиды: эта страна болотистая, теплая, влажная и покрытая растительностью. Во все времена года дожди там обильные и сильные. Жители обитают на болотах; их деревянные и тростниковые жилища построены среди воды. Они мало ходят пешком в город и порт, а на пирогах, вырубленных из одного ствола дерева, они бороздят страну, спускаясь или поднимаясь, так как каналы там многочисленны. Вода, которую они пьют, теплая и стоячая, испорченная солнцем и питаемая дождями. Сама Фасида — самая непроточная из всех рек и течет очень медленно. Плоды, которые там растут, из-за большого количества влаги непитательные, мягкие и невкусные, они также не вызревают. Густой туман, исходящий от воды, застилает страну. По этим причинам жители Фасиды отличаются от всех других людей своим строением. Что касается роста, они высокие, но что касается объема, они очень полные, не виден ни один сосуд и ни один сустав; у них желтоватый цвет лица, как будто они больны желтухой. Голос у них самый грубый из существующих, так как воздух, которым они дышат, не чистый, а влажный и мглистый. Что касается физических усилий, они, естественно, скорее ленивы. Времена года не имеют значительных изменений ни в сторону удушливой жары, ни в сторону холода. Ветры частые, южного направления, кроме местного бриза. Он иногда бывает сильным, мучительным и горячим. Этот ветер называют kenchron. Зато северный ветер доходит нечасто, а когда он дует, он слабый и умеренный».

Изложение не производит впечатления заимствованного из книжного источника. Описание, в сущности, сделано на основе наблюдения за всеми факторами, которые автор советует учитывать при прибытии врача в незнакомый город: климат, ветры, вода, почва, образ жизни жителей. С этнографической точки зрения эти факторы объясняют физический и духовный облик народов, а с медицинской — конституцию людей и их болезни. В этом описании люди похожи на окружающую среду. Они влажные, тяжелые и медлительные, как болота, на которых они живут в теплой и мглистой атмосфере. Они похожи на лениво текущую Фасиду, и нет контрастов между временами года, чтобы встряхнуть этих апатичных людей.

Нет подтверждения тому, что автором «Воздуха, воды и местностей» был сам Гиппократ, но ничто не говорит и об обратном. Вероятно, Гиппократ мог путешествовать там, где занимались медициной его ученики. Может быть, он видел собственными глазами жителей долины реки Фасиды?

Сравнение Азии и Европы

Во втором этнографическом разделе впечатляют попытки совершенно нового синтеза для упорядочения различий между физическим и духовным обликом народов Европы и Азии.

Попытаемся осознать цель такого сравнения. Во времена Гиппократа судить о народах Европы и Азии означало судить обо всех народах ойкумены. Со времени зарождения греческой этнографии, которое восходит к произведению Гекатея Милетского «Объезд земли» (конец VI или начало V века), вся ойкумена, которую греки представляли бронзовым диском, окруженным рекой Океан, была разделена на два континента — Европу и Азию. Европа простиралась от Южной Испании до Palus Mdotis (Азовское море). Азия включала не только персидскую империю, но также часть Африки: Египет и Ливию. Вторая часть «Воздуха, воды и местностей» является своего рода трактатом о мировой этнографии, тем более ценным, что произведение Гекатея дошло до нас только в виде небольших отрывков.

Однако намерением автора было не только описание народов всей земли, но и объяснение важнейших различий.

В этом заключается оригинальность замысла, к тому же автор подошел к этнографии окольным путем — через медицину. Распространяя на здоровье народов свой метод анализа, автор придал этнографическим исследованиям новый масштаб.

Народы и климат

Основополагающая идея, которой будет уготовано великое будущее в истории идей (и которая найдет свое самое знаменитое выражение в «Духе законов» Монтескье), заключается в том, что физические и духовные различия между народами Европы и Азии вызваны главным образом климатом. Эта мысль подчеркнута:

«Я утверждаю, что Азия в высшей степени отличается от Европы природой всех творений, как растений, произрастающих из земли, так и людей. Ибо в Азии все значительно красивее и богаче; страна цивилизованнее, а характеры людей мягче и приветливее. Причиной является более умеренный климат, так как Азия расположена на одинаковом расстоянии от восходов солнца со стороны востока и довольно далеко от холода. Климат, который больше, чем что-либо иное, способствует росту и цивилизации, таков, что ни одна стихия не преобладает, а царит равенство между всеми».

Тем не менее не все части Азии имеют один и тот же благоприятный климат. Только средняя часть Азии, соответствующая Ионии, имеет самый хороший климат и рождает самых красивых и высоких людей:

«Часть Азии, которая расположена на одинаковом расстоянии от холода и жары, является самой богатой плодами и наслаждается самыми прекрасными водами, исходят ли они с неба или выходят на земли. Ибо она ни выжжена чрезмерно зноем, ни иссушена сухостью и недостатком воды, ни измучена холодом, ни размыта и пропитана обильными дождями и снегом. Естественно, что в этой местности растут в большом количестве сезонные растения (…). Естественно, что скот, рожденный в этой стране, цветущий, люди упитанны, очень красивы, очень высоки ростом и очень мало отличаются друг от друга красотой и ростом».

Зато большая часть народов Европы живет в контрастном климате за исключением скифов, над климатом которых господствует холод. Итак, там, где климат контрастный, народы физически отличаются между собой. Причина заключается в том, что семя человека подвержено изменениям времен года. Если бы этнограф не был врачом, он, вероятно, не подумал бы о таком физиологическом объяснении.

Умеренный климат Азии имеет преимущество в том, что порождает более красивые и рослые народы, чем контрастный климат Европы. Но у него есть и недостаток: он производит менее храбрые народы:

«Азиаты менее воинственны, чем европейцы, и мягче по характеру; ответ за это несут особенно времена года, потому что не имеют больших изменений ни к теплу, ни к холоду, но похожи друг на друга. Там не происходят ни потрясения духа, ни большие видоизменения тела, то есть те вещи, из-за которых характер становится свирепым и склонным к отваге и задору больше, чем если бы люди жили всегда в одних и тех же условиях. Ибо радикальные изменения пробуждают дух человека и не оставляют его в покое. На мой взгляд, именно по этим причинам азиатская раса менее мужественна».

Таким образом, климат является отправной точкой физических и духовных характеристик человека. К этому добавляется второстепенный фактор совсем другого порядка, который греки называли словом «nomos». Оно обозначает обычаи и законы.

Мораль народов и законы

Обычаи и законы (nomos) для народов то же, что и режим (diaita) для индивидов. Как режим сказывается на здоровье индивидов, так обычаи и законы влияют на народы.

Особенно это верно в области морали. Для объяснения миролюбия азиатов автор, упомянув климат, переходит к влиянию законов:

«Если азиатская раса менее мужественная, то это также из-за законов. Большая часть Азии подчинена царям. А там, где люди не имеют свободы и не управляются своими собственными законами, а подчиняются господину, для них важно не заниматься военной деятельностью, но казаться непригодными к битвам; ибо опасности распределены неодинаково. Они, естественно, идут на войну, страдают и умирают, и все это по принуждению, в интересах их господ, вдали от детей, жен и остальных близких. Каждый раз, когда они совершают полезные и отважные деяния, этим пользуются их господа для своего величия и благоденствия, тогда как опасности и смерть приходятся на их долю. Более того, земля, принадлежащая таким людям, неизбежно превращается в пустыню из-за военных действий и прекращения сельскохозяйственных работ. Таким образом, даже если кто по своей природе и склонен к мужеству, его дух отвращается от него законами».

Итак, и климат, и влияние законов определяют храбрость европейцев, ибо в Европе политический режим свободы противоположен деспотическому режиму Азии:

«Если жители Европы более воинственны, то это также из-за законов, потому что они не подвластны царям, как азиаты. В стране, подвластной царю, люди обязательно трусливы (…); души порабощены и не хотят добровольно подвергаться опасностям, чтобы служить могуществу другого. Зато те, кто управляется своими собственными законами, когда это служит их интересам, добровольно берут на себя риск и подвергаются ему с большим рвением, так как цена победы принадлежит им. Таким образом, законы в немалой степени содействуют храбрости».

Итак, законы влияют на нравственность народов так же, как и климат. Но бывает, что закон противодействует влиянию климата. Это касается Азии, где народы, живущие при политическом режиме, сходном с европейским — автор подразумевает главным образом греческие города

Малой Азии, — являются самыми храбрыми среди азиатов. Таким образом, закон может изменять характер людей и противодействовать влиянию климата; это укрепляет убеждение автора в том, что политический режим является составляющей психологии народов.

Физические особенности людей и обычаи

Автор приводит случаи, когда обычай воздействует на внешность.

Скифы, северный народ Европы, имеют обыкновение прижигать различные части своего тела. По мнению врача — это способ устранять влажность и дряблость их природного строения, вызванные однообразным холодным и влажным климатом. Если они не прижигаются, им не хватает силы натянуть лук и метнуть копье. Прижигания устраняют избыток влаги в суставах и придают им тонус. Это пример обычая, который воздействует на физическую природу человека и борется с влиянием климата.

Обычаи, влияние которых на телосложение является самым очевидным, относятся к телу ребенка. Поэтому автор «Воздуха, воды, местностей» настойчиво обращает внимание на то, соблюдают ли народы обычай пеленать ребенка. Возвращаясь к примеру скифов, он считает, что если они приземистые и кривоногие, то «это в первую очередь потому, что они не пеленают детей, как в Европе». Его внимание сосредоточено на двух обычаях, касающихся детей.

Один является специфическим для скифских народов, которые живут в окрестностях Palus Mеotis (Азовское море) и называются сарматами. Особенность этого народа состоит в том, что женщины идут на войну, как амазонки, и в детстве подвергаются операции:

«У них женщины скачут на лошадях, стреляют из лука, бросают копья, сидя на лошади, и сражаются с врагами, пока они девственны. Они не расстаются с девственностью, пока не убьют трех врагов, и не выходят замуж, не принеся жертв, соответствующих обычаю. Женщина, получившая мужа, прекращает ездить верхом, если не возникает необходимости общего похода. У них нет правой груди. Когда они еще совсем маленькие и еще не говорят, их матери, взяв изготовленный специально для этого случая бронзовый инструмент, сильно раскаляют его и прикладывают к правой груди; грудь выжигается так, что прекращается рост, и вся сила перемещается в правое плечо и правую руку».

Итак, вот обычай, практикуемый в детстве, который изменяет природу, придавая больше силы правой руке женщины. Они могут владеть луком и бросать копье. Объяснение, предложенное автором, то же, что в случае прижиганий, практикуемых скифами. Обычай — это преднамеренное действие для устранения врожденных недостатков и улучшения природы.

Второй обычай, применяемый к детям, касается макроцефалов (Длинная голова), народа, который обязан своим названием как раз этой практике. Он не преследует утилитарных целей. Этот азиатский народ удлинял головы детей, потому что считал это признаком благородства. Все повествование сосредоточено на этом обычае и на его воздействии на природу:

«Я буду говорить, как оно есть, о народах, которые имеют большие отличия, вызванные или природой (physis), или обычаем (nomos). Сначала о макроцефалах. Не существует ни одного другого народа с такой головой. Сначала за удлиненную форму головы был ответственен обычай. Но теперь и природа оказала помощь обычаю. Они считают, что самым благородным считается тот, у кого самая удлиненная форма головы. Вот в чем состоит обычай: сразу же после рождения, когда голова ребенка еще мягкая и податливая, они руками придают ей форму и вынуждают ее расти в длину, накладывая повязки и соответствующие приборы, под воздействием которых изменяется шаровидность головы и увеличивается ее длина. Но со временем эта форма стала природной, так что обычай больше не совершал насилия, ибо семя происходит из всех частей тела, здоровое — от здоровых частей, больное — от больных частей. Если лысые обычно рождаются от лысых, люди с голубыми глазами от голубоглазых, косоглазые от косоглазых, и раз этот вывод распространяется и на другие части тела, что же мешает, чтобы от макроцефала родился макроцефал? Однако теперь у них не такая удлиненная голова, как раньше; обычай потерял свою силу из-за общения с другими людьми».

Оригинальность этого отрывка — в наблюдении, что физическое видоизменение, вызванное обычаем, стало естественным качеством, передаваемым по наследству. Приобретенное стало врожденным. Но врожденность приобретенного недолговечна, если исчезает обычай.

Это соображение врача-этнографа об отношениях между обычаем (nomos) и природой (physis) имеет большое значение для истории идей. Первый раз в греческой литературе появляется пара слов: nomos/physis, которая в принципе соответствует современной: культура/природа. Врач-гиппократик не является автором этой концепции. Он вводит ее в свое повествование без всяких доказательств. Но это использование самобытно. Известно, что некоторые софисты или ученики софистов, такие как Антифонт или Каликл (из «Горгия» Платона) использовали антитезу nomos/physis в политике и морали для дискредитации закона — самоуправного и принудительного института, и для возвеличивания природы — настоящего порядка. Так как автор «Воздуха, воды, местностей» — ученый, он делает это употребление более разнообразным. Признавая силу природы, он подчеркивает также силу обычая, и между этими двумя сферами видит не только противоречивые отношения, как софисты, но и отношения сотрудничества. Таким образом, врач-гиппократик занимает золотую середину между древней концепцией, которая делала nomos «царем всех смертных и бессмертных», и софистской концепцией, где nomos стал простой общественной условностью.

На пороге общей антропологии

Климат и обычай — таковы два основных фактора, которые, согласно врачу-этнографу, объясняют разницу между народами Европы и Азии, будь то греки или варвары.

Удивительно, что он остановился на традиционном делении мира на два континента, произвольно разграниченных Азовским морем. Факторы, которые он выделил для объяснения физических или духовных различий между народами, могли заставить его оспорить деление мира или, по крайней мере, не принимать его во внимание. Впрочем, в конце трактата он, похоже, выходит за его пределы.

В заключение, анализируя влияние почвы на физический и духовный облик человека, автор выводит правила общей антропологии, где разница между Европой и Азией смягчается. С другой стороны, удивляют разночтения в объяснениях: в одном месте врач считает, что климат определяет землю и людей, а в другом, что климат и земля определяют людей.

Не будем требовать предельной точности от зарождающейся науки. Следует приветствовать беспрецедентную попытку врача-гиппократика осмыслить человека как индивида и как народ. В этом смысле он предстает как основатель науки о человеке.

Этнография у Геродота и Гиппократа

Оригинальность этнографического метода проявляется более отчетливо, если сравнить его с методом его современника Геродота. Оба упомянули одни и те же народы Европы и Азии, оба размышляли над храбростью европейцев и отсутствием храбрости у азиатов (по случаю крупного столкновения между ними в мидийских войнах).

Прежде чем сравнивать Геродота и Гиппократа (так для удобства будем называть автора «Воздуха, воды, местностей»), нужно уточнить, что этнографический материал, которым они располагают, неидентичен. Гиппократ делит мир на два континента, Европу и Азию. Геродот — на три: Европу, Азию и Ливию. Геродот размещает границу между Европой и Азией на уровне Фасиды (Риони), Гиппократ располагает ее на уровне Азовского моря. Расхождения появляются также при описании одних и тех же народов: сарматы для Гиппократа — скифский народ, а для Геродота — народ, соседний со скифами. Они похоже сообщают об образе жизни сарматских женщин, но расходятся в одной детали — количестве врагов, которых нужно убить перед тем, как выйти замуж. По Геродоту — одного, по Гиппократу — трех. Следовательно, Гиппократ не использовал Геродота в качестве источника информации, и «Объезд мира» Гекатея Милетского не был единственным произведением, использованным историком и врачом. Этнографические источники, которыми они располагали, устные и письменные, должны были быть более разнообразными и богатыми, чем позволяют об этом судить скудные фрагменты из Гекатея. В этнографии, как, впрочем, и в истории или медицине, труды Геродота и Гиппократа не являются абсолютным началом. Правда, утрата специальной литературы, на которую они опирались, несколько искажает перспективу.

Однако приходится довольствоваться тем, что сохранилось. Сравнение между Гиппократом и Геродотом, когда этнографический материал совпадает, показывает, что врач обладал чувством синтеза и когерентности, чего нет у историка.

Пространное описание скифов, которое Геродот делает по случаю похода персидского царя Дария, является лучшим примером того нового, что внес Геродот в этнографию. Оно богато информацией, в частности об обычаях народа. Он красочно описывает религию, богов, жертвоприношения, предсказателей, похоронные обряды, военные навыки — всего этого нет у Гиппократа. Но у Геродота нет четкого плана повествования, руководящей идеи. Предмет исследования очень богат, но абсолютно не осмыслен, несмотря на случайные рассуждения, иногда очень длинные, которые Геродот без всякой системы вставляет в свое повествование.

У Гиппократа, все упорядочено: сначала образ жизни скифов, затем их физическое строение, определяемое холодным и влажным климатом; от этого физического строения зависит неплодовитость скифов, которые часто страдают импотенцией. Это мастерство изложения целого проявляется также в частностях. Автор рисует точную, насыщенную и яркую картину образа жизни кочевников, совмещая искусство живописной детали с глобальным видением, эквивалента которому нет у других греческих авторов, ни у Геродота, ни даже у географа Страбона:

«То, что называют пустыней скифов, является ровным пространством, покрытым лугами, возвышенным и средне снабженным водой; ибо есть большие реки, которые вбирают воду, текущую из долин. Там живут скифы. Их называют номадами, потому что у них нет домов, а живут они в кибитках. Самые маленькие кибитки имеют четыре колеса, другие шесть. Они полностью закрыты войлоком и устроены как дома, одни имеют одну комнату, другие до трех. Кибитки непроницаемы для воды, снега и ветров. Одни кибитки тянут две пары, другие три пары безрогих волов. У волов нет рогов из-за холода. В кибитках живут женщины. Мужчины передвигаются верхом; за ними идут овцы, быки и лошади. Они остаются на одном месте, пока хватает корма для их стад; когда он кончается, они переезжают в другое место. Питаются они вареным мясом, пьют кобылье молоко и едят сыр из кобыльего молока».

Геродот говорит именно об этих кочевниках, которых он называет «домоносцами» (так по-гречески называется улитка!). Он упоминает «лучников на лошадях, которые живут не землей, а своими стадами, и имеют дома на повозках». В другом месте он говорит о «безрогих волах» и предлагает то же объяснение, что и Гиппократ, — холодный климат Скифии. Ио мысли разбросаны, он не умеет, как врач, вставлять в ткань повествования живописные детали.

У историка и врача один и тот же факт может иметь диаметрально противоположные объяснения. Например, кочевой образ жизни скифов. Врач объясняет это необходимостью искать корм для скота, историк видит в этом одно из умнейших изобретений человека с целью застать врага врасплох или вовремя ускользнуть от него. Там, где историк восхищается изобретательностью человеческого ума, врач видит один из примеров необходимых отношений между живыми существами и окружающей средой.

Аналогии у Геродота и Гиппократа

Нельзя сказать, что Геродот не знает о влиянии окружающей среды на человека. Между описаниями историка и врача существует поразительное сходство.

Геродот тоже объясняет здоровье и болезни людей климатом. Вот что он говорит о египтянах:

«И по другим причинам египтяне — самые здоровые на свете люди после ливийцев. Я думаю, это связано с временами года, то есть с тем обстоятельством, что они не меняются, так как преимущественно от изменений у людей возникают болезни, от всех изменений вообще и от изменений времен года в частности».

К сожалению, очень большой пробел в трактате лишает нас возможности судить о том, что мог бы сказать врач о египтянах и ливийцах. Но мысль, что существенные изменения времен года являются основной причиной болезней, в нем основополагающая, как, впрочем, и в других Гиппократовых трактатах, особенно в «Афоризмах».

Геродот, как и Гиппократ, знает о влиянии почвы на различия между народами. Отрывок, в котором говорится об этом, — заключительный рассказ Геродота в «Истории», довольно слабо связанный с остальным повествованием. Когда Кир покорил Азию, один из его советников предложил ему сменить страну. Геродот передает слова советника Артембара и мудрый ответ Кира:

«Земля, которой мы владеем, — говорит Артембар, — мала и камениста. Уйдем отсюда и поселимся в более богатой стране…». Кир послушал этот план, не высказав удивления по поводу предложения, и призвал персов согласиться на него, но, предлагая им сделать это, предупредил, что они не будут больше повелевать, а ими будут повелевать: «Обычно, — сказал он им, — от мягкой земли рождаются мягкие люди; одна и та же земля не может дать обильные урожаи и отважных воинов». Персы, согласившись с его мнением, ушли, убежденные в правоте Кира: они предпочли повелевать, продолжая жить на бесплодной земле, чем быть рабами, выращивая растения.

Ответ Кира содержит своего рода закон об отношении человека и земли («от мягкой земли рождаются мягкие люди»), более общую формулировку которого мы находим у Гиппократа:

«Следует констатировать, что обычно физический и духовный облик людей находится в соответствии с природой земли».

Гиппократ иллюстрирует свой закон двумя краткими описаниями:

«Там, где земля плодородная, мягкая, богатая водой, там и люди тучные, влажные, невыносливые и чаще всего трусливые. Зато там, где земля голая, безводная и каменистая, люди сухие и худые; при такой природе есть рвение к труду; они независимы духом, в бою храбрее».

Таким образом, два важных фактора для объяснения Гиппократовой антропологии и этнографии (климат и земля) сформулированы также и у Геродота. Так как Гиппократ и Геродот не зависели друг от друга, вполне вероятно, что подобные идеи уже имели хождение в ионической науке задолго до «отца истории» и «отца медицины».

Можно даже обнаружить относительное сходство в ряде второстепенных факторов, которые появляются в Гиппократовой этнографии, а именно — влияние законов или обычаев на поведение народов. Мы видим, что по Гиппократу политический режим мог влиять на духовные качества народов. Режим свободы побуждает к храбрости, а деспотический режим плодит трусов. Геродот, отмечая прогресс афинян после перехода от тирании к равенству пишет:

«Превосходство равенства проявляется не в единичных случаях, а вообще: афиняне, управляемые тиранами, не превосходили в битвах ни один из народов, живущих вокруг них. Освободившись от тиранов, они выдвинулись в первый ряд. Это доказывает, что в рабстве они умышленно вели себя, как трусы, считая, что они трудятся на господина, тогда как освободившись, каждый находил свой собственный интерес в ревностном исполнении своего долга».

Оригинальность Гиппократа по сравнению с Геродотом

Однако несмотря на сходство между текстами Гиппократа и Геродота, существуют большие различия, которые лишь подчеркивают оригинальность Гиппократова метода.

У Гиппократа климатический фактор является первопричиной важнейших физических и духовных различий между народами. У Геродота он упоминается между прочим. Так, сказав по поводу одного народа, что климат является важным фактором здоровья и болезней, Геродот больше о нем не упоминает, а берет на вооружение религиозное объяснение.

В предыдущей главе о божественном мы уже противопоставили религиозные воззрения Геродота рационализму автора-гиппократика. Здесь следует добавить, что рациональное объяснение врача по поводу импотенции скифов превосходно вписывается в его систему, где климат играет основную роль. Болезнь вписывается в общую природу скифов, которые, по мнению автора, были самыми неплодовитыми на свете. Таким образом, болезнь развивается на благоприятной почве. Итак, согласно автору, природа скифов неплодовита потому, что она холодная и влажная. А его потому, что сам климат холодный и влажный. Следуя причинной цепочке, мы находим решающий фактор для объяснения, то есть климат.

Последовательность Гиппократовой позиции укрепляется, если сравнить ее с непостоянством Геродота, который приписывает болезни то климату, то божеству.

Второе различие в том, что Геродот для объяснения одного и того же явления может привести целый ряд причин, которые автор-гиппократик счел бы несовместимыми. Примером служит объяснение, которое он дал исходу конфликта между Европой и Азией в мидийских войнах. Вопреки всем ожиданиям Греция были спасена от персидского деспотизма в битве у Саламина, хотя преимущество в силе было у варваров. Как объяснить необъяснимое? Геродот не делает четкого выбора между человеческим и божественным факторами. С одной стороны, устами Фемистокла он говорит, что творцами победы являются боги, а с другой стороны, устами Дематра говорит, что мужество греков, обретенное ими благодаря политическому режиму, превосходило мужество варваров. Геродот, судя по всему, не видит тут противоречия. У Гиппократа же единственным возможным объяснением является мужество, раз уж всякое личное вмешательство богов исключено. Сообщая о мужестве европейцев, противопоставленном трусости азиатов, Гиппократ дает новое объяснение, соответствующее его этнологической системе, которая характеризуется преобладанием климатических факторов. Тогда как у Геродота мужество является благоприобретенным качеством, результатом закона, у Гиппократа оно ~ качество врожденное, результат воздействия климата при содействии законов.

Климат и народы у Гиппократа и Аристотеля

Это новое объяснение духовного облика народов климатом, в первый раз сформулированное Гиппократом, будет иметь огромный успех в античности. Аристотель, сын врача, внимательный читатель Гиппократа, повторяет эту мысль в «Политике»:

«Нации, живущие в холодных странах, и в особенности европейские народы, полны храбрости, но, пожалуй, лишены сообразительности и технической сноровки. Вот почему, существуя как относительно свободные народы, они неспособны к политической организации и бессильны одержать верх над соседними народами. Наоборот, азиатские народы умны и изобретательны, но у них нет никакой храбрости, поэтому они живут в подчинении и вечном рабстве. Но раса эллинов, занимая промежуточное географическое положение, совмещает качества двух групп вышеуказанных народов, так как она умна, мужественна, и это является причиной, по которой она ведет свободное существование при превосходных политических институтах, и она способна даже управлять всем миром, если достигнет единства структуры».

Климатический детерминизм у Аристотеля упрощен по сравнению с Гиппократом. У него фигурирует холод или тепло, а не контрасты или отсутствие контрастов между временами года. Он заменяет двойное деление Европа-Азия на тройное деление Европа-Азия-Греция. Между двумя крайними полюсами золотую середину у него занимают греки. Умеренный климат способствует тому, что они совмещают два качества одновременно: храбрость и ум. Они имеют все козыри, чтобы господствовать над миром, если объединятся политически.

Климатический детерминизм, который у Гиппократа служил для объяснения отпора, данного греками персидскому империализму, у Аристотеля становится оправданием для надежд панэллинского империализма, который его собственный ученик Александр реализовал на свой манер. Таким образом, Аристотель устанавливает эллиноцентризм, который попыталась смягчить ионическая этнография.

История человека и археология медицины

Размышляя над причинами болезни, врачи-гиппократики не только определили место человека в окружающей среде. Они также описали историю человека в рамках размышления об искусстве медицины. Поэтому мы оставляем трактат «Воздух, вода, местности» и переходим к трактату «Древняя медицина».

Это произведение представляет собой реконструкцию рождения медицины и освещает решающий момент в истории человечества, когда человек перешел из дикого состояния в цивилизованное. Это вписывается в спор «древних и современных» в V веке, отголоски которого мы находим во многих отрывках из «Гиппократова сборника».

Должна медицина руководствоваться традицией или должна исходить из новых принципов? Автор-гиппократик занимает в этом споре двойственную позицию. Вне всяких сомнений, он принадлежит к «древним», поскольку защищает традиционную медицину от новаторов, которые стремятся освоить новые постулаты. В то же время, когда он описывает историю медицины, восходя к ее истокам, он выбирает концепцию исторического становления, которую разделяли просвещенные умы века Перикла — ту, что основана на идее прогресса.

Во времена Гесиода у греков был пессимистический взгляд на положение человека. Переход от золотого века к железному представляется упадком. В V веке этот процесс уже рассматривался как переход от дикого состояния к цивилизованному благодаря открытию различных искусств (technai). Эта тема прогресса была достаточно модной, чтобы появиться у трех драматургов: у Эсхила в «Прометее», у Софокла в знаменитом хоре из «Антигоны» и у Еврипида — в речи афинского царя Тезея в «Молящих». Это видение исторического прогресса разделяет также и историк Фукидид. Среди искусств, открывающих путь к прогрессу, наряду с сельским хозяйством и мореплаванием фигурирует медицина. Прометей у Эсхила хвалится, что показал людям «смеси успокаивающих лекарств, с помощью которых они устраняют болезни». Что касается Софокла, то он причисляет медицину к удивительным изобретениям человека, «который сумел измыслить средства избежать неизлечимых болезней».

Теперь мы лучше понимаем, почему врач сам попытался реконструировать в историческом полотне рождение и прогресс медицинского искусства. Так как автор «Древней медицины» имеет диететическую концепцию медицины, рождение медицины совпадает с открытием диеты. Именно открытие диеты знаменует начало медицины как таковой. Но ему предшествовало открытие диеты для здоровых людей. Это двойное открытие позволило перейти от дикой и несчастной жизни, когда человек питался, как животное, к цивилизованной.

Открытие кулинарии

Первое из двух открытий — кулинария. Автор «Древней медицины» воздерживается давать это традиционное название, потому что видит в нем первый этап медицины или, по крайней мере, предварительный этап. Вот как он об этом пишет:

«Возвращаясь к источникам, я считаю, что режим и пища, которыми сейчас пользуются, не были бы открыты, если бы человеку было достаточно есть и пить то же, что и быку, лошади и другим животным, например, плоды земли, кустарники и подножный корм, ибо благодаря этим продуктам животные питаются, растут и живут, не испытывая страданий и не нуждаясь в другом режиме. По правде говоря, я считаю, что сначала человек тоже использовал такую пищу. Что касается используемого в настоящее время режима, я думаю, понадобился длительный период времени, чтобы он стал таким, как есть сейчас. Так как люди испытывали много страданий из-за грубой животной пищи, потому что ели ее сырую, необработанную и твердую (…), вынужденные необходимостью, эти люди, как мне кажется, искали пищу, подходящую их природе, и открыли ту, которую мы сейчас употребляем. Из зерен пшеницы, которые они вымачивали, очищали, мололи, просеивали, месили и пекли, они начали изготовлять хлеб, а из зерен овса — лепешки. И прибегая к другим действиям для изготовления пищи, они варили, жарили, смешивали и смягчали твердые и необработанные субстанции с помощью субстанций более мягких, делая все в соответствии с естественными потребностями человека, ибо они считали, что при твердой пище природа человека не будет способной ее осилить, и из-за этой пищи возникнут страдания, болезни и смерть; тогда как от пищи, которую природа может осилить, происходит рост и здоровье. Какое же более правильное и более соответствующее название можно было бы дать этому открытию, как не название медицины, потому что речь идет об открытии, сделанном для блага человека, вместо того режима, который был источником страданий, болезней и смерти?»

Открытие состоит в приспособлении пищевого режима к человеческой природе посредством разнообразных кулинарных манипуляций, из которых основными являются варка и перемешивание. Оно имело исключительно важное значение для судьбы человечества: вырвало человека из животного состояния и избавило от злополучной участи. Парадоксально, но эта слабость в конечном счете была причиной его величия. Человек был просто вынужден изобрести искусство кулинарии.

Открытие медицины

К открытию пищевого режима для здоровых людей добавилось второе — для больных людей. Вот как автор «Древней медицины» рассматривает этот второй этап, который знаменует открытие медицины как таковой:

«Рассмотрим также медицину, признанную таковой, ту, которая была открыта для больных, обладающую одновременно и названием, и специалистами в этом искусстве. Преследует ли она также одну из этих целей? Как она началась? Как я уже сказал в начале, я думаю, что к исследованиям по медицине не приступили бы, если бы один и тот же режим подходил и больным, и здоровым. Совершенно определенно можно сказать, что в наши дни те, кто не используют медицину, — варвары, и небольшое число греков — когда болеют, сохраняют тот же пищевой режим, что и здоровые люди. Прислушиваясь только к собственному желанию, они не могут отказаться ни от одного из блюд, которых им хочется, ни даже сократить количество. Но те, кто искал и открыл медицину, придерживаясь того же умозаключения, о котором шла речь в моем предыдущем повествовании (то есть те, кто открыл пищевой режим для здоровых людей), начали с убавления массы продуктов питания и сокращения многого на очень малое. Но так как они увидели, что режим иногда достаточный и явно благотворный для некоторых больных, не является таковым для всех, потому что иные были в таком состоянии, что не могли вынести даже небольшого количества пищи, они посчитали, что такие больные нуждаются в более щадящем режиме и открыли супы, смешивая небольшое количество твердых веществ в большом количестве воды, лишая твердости эти вещества перемешиванием и варкой. Наконец, для больных, которые не могли справиться даже с супами, они отменили даже супы и перешли к напиткам. Еще они следили, чтобы напитки были в нужной мере, как по смеси, так и по количеству, воздерживаясь предписывать слишком обильное и неумеренное питье, а также слишком недостаточное».

Автор категорически настаивает на преемственности этих двух открытий. Они имеют одну и ту же цель: приспособить пищевой режим к человеку, здоровому или больному. Но второе открытие значительнее первого, так как степень слабости больного меняется в зависимости от силы болезни. Для больных нужно изобрести много режимов, тогда как для здоровых есть только один. Таким образом, медицина является разновидностью персонализированной кухни. Она является признаком высшей ступени гуманизма, к которому, впрочем, приобщены не все люди. Автор «Древней медицины» многозначительно упоминает, что варвары не знали медицины.

История человека и открытие искусств

Этот анализ истории человечества, отмеченный переходом от природного состояния к культурному, приобретает свой окончательный смысл, если поместить его в ряд больших текстов V века, посвященных рождению цивилизации благодаря открытию искусств. К самым известным принадлежат тексты, которые вложили в уста своих персонажей три великих драматурга — Эсхил, Софокл и Еврипид. Многие темы у них совпадают.

Эволюцию человечества во всех этих текстах характеризует не непрерывность прогресса, а разрыв между двумя периодами: отрицательным, когда люди были лишены всего, и положительным, когда люди уже пользуются благами, созданными искусствами. Согласно автору «Древней медицины», до открытия кулинарии люди вели «дикую» жизнь. Слово «дикий» определяет также жизнь первых людей в «Молящих» Еврипида, где царь Афин Тезей описывает развитие человечества. По мнению врача-гиппократика, дикий пищевой режим влек за собой ужасные страдания и смертельные болезни. Аналогичным образом в «Прометее» Эсхила заболевшие люди до появления медицины чахли без всякой помощи. Все меняется с того момента, как появляются цивилизаторские искусства. В «Древней медицине» твердая звериная пища, которая влекла за собой страдания и смерть, заменена диетой, приносящей спасение и здоровье. Подобное изменение претерпевает жизнь людей в «Прометее» Эсхила и в «Молящих» Еврипида. За диким существованием следует сознательная и упорядоченная жизнь. Разница в том, что врач приписывает это изменение только кулинарному и медицинскому искусству, тогда как тексты трагедий вводят целый ряд искусств, необходимых для выживания и счастья человека. Медицина, которая даже не упоминается в «Молящих» Еврипида, в «Прометее» Эсхила всего лишь — одно из многих искусств, которое, однако, внесло коренное изменение в жизнь людей. Вот как Прометей говорит об открытии медицины:

«Ты еще больше удивишься, услышав напоследок, какие искусства и какие средства я выдумал. Сначала самое важное: если кто-то заболевал, у него не было никакого лекарства ни съесть, ни вылить, ни втереть, и из-за отсутствия лекарств люди чахли, пока я им не показал смеси успокаивающих лекарств, благодаря которым они устраняют все болезни».

Конечно, концепция медицины не одна и та же в «Прометее» Эсхила и в «Древней медицине». У драматурга лечение фармакологическое, у врача-гиппократика — диетическое. Сходство тем более впечатляет, что драматург и врач придают значение открытию понятия «смесь» и подчеркивают решающий вклад медицины в прогресс человечества.

Медицина: дар богов или изобретение людей?

Авторы, однако, расходятся в причинах, которые объясняют возникновение медицины. У Эсхила это дар бога, у гиппократика — открытие человека.

Это соответствует противоречиям в объяснении прогресса человечества у мыслителей V века. Для одних творцами прогресса являются боги, даровавшие искусства. Для других подлинным изобретателем искусств является человек с неисчерпаемыми возможностями его разума. В «Антигоне» Софокла хор восхищается умением человека, который «сам преподал себе искусства».

Автор «Древней медицины», конечно, знает о традиционном веровании. Но вместо того, чтобы возражать, он ловко использует верование для восхваления человеческого разума: «Первые изобретатели медицины, — говорит он, — считали, что их открытие достойно быть приписанным богу». Он упорно настаивает на необходимости поиска и открытия. Суровая действительность дала им первый толчок. Животный пищевой режим, далеко не полезный для людей, вызывал страдания, болезни и смерть, поэтому изыскивался и был найден режим для здоровых людей. Он не подходил больным, и люди были вынуждены искать и находить различные режимы для различных болезней. Эта причинная связь, установленная между необходимостью и потребностью, поиском и открытием, не утверждается со всей определенностью ни в одном сохранившемся тексте V века. Редким исключением является афоризм из трагедии Еврипида: «Потребность — госпожа разума даже у тупицы».

Полностью ли открыто искусство медицины?

Последнее различие между «Древней медициной» и «Прометеем» Эсхила высвечивает оригинальную позицию врача-гиппократика по отношению к прогрессу в медицине.

Оптимизм Прометея по поводу возможностей медицины оправдан, потому что лекарства «устраняют все болезни». Таким образом, Прометеева медицина предстает как полная наука, завершенная с того момента, как она была открыта. Автор «Древней медицины» проявляет более дозированный оптимизм. Он, безусловно, разделяет восторженное восхищение Эсхила открытиями медицины. В одном из текстов V века врач восхищается тем, как люди, выйдя из глубокого невежества благодаря разуму, сделали прекрасные и правильные открытия. Но хотя первые открытия и были эпохальными, а медицина во многих областях достигла величайшей точности, эволюция не закончена. Открытия продолжаются в настоящем и продлятся в будущем. Для нас это совершенно очевидно, но идея заслуживает особого внимания, так как для V века она была оригинальной.

Дело в том, что другие врачи «Гиппократова сборника» придерживались, скорее, концепции Прометея и были убеждены, что медицина полностью открыта. Так, автор «Воздуха, воды, местностей» заявляет: «Мне кажется, что медицина отныне открыта полностью». И далее: «Вся медицина твердо установлена, и прекрасные доктрины, которые ее образуют, как я думаю, не нуждаются в случайностях». Согласно автору «Искусства», медицина тоже полностью открыта, и ее пределы зависят лишь от природы терапевтических средств.

По сравнению со своими легковерными коллегами автор «Древней медицины» более прогрессивен. Его восхищают прошлые открытия, он надеется на будущие:

«Медицина уже давно располагает всем: исходной точкой и путями, которые были открыты, и благодаря которым, с одной стороны, в течение длительного периода времени были сделаны многочисленные и высококачественные открытия, а с другой стороны, будут сделаны еще открытия, если только, соединяя осведомленность и знание достигнутых открытий, их возьмут за отправную точку поисков».

Метод реконструкции прошлого

Автор использует метод, подобный тому, которым пользуется Фукидид в очерке развития Греции с момента ее возникновения. Врача и историка сближает то, что они для обоснования реконструкции прошлого прибегают к понятию вероятности и особенно к аналогии с настоящим. У обоих современный варварский мир и даже часть греков, не затронутых цивилизацией, дают указания на то, каким был их прежний образ жизни. Фукидид, благодаря грекам информирует нас о том, как древние расценивали грабежи и как сами ими занимались. Изучая варваров, он узнал, каким образом древние носили пояс во время спортивных соревнований. У врача-гиппократика часть греков и все варвары дают указания об образе жизни древних до открытия медицины, поскольку они все еще не знают медицины.

Все эти сопоставления свидетельствуют об оптимистическом видении эволюции человечества.

Источники реконструкции прошлого

Первичный источник по истории человечества пытались найти у мыслителей V века, софистов или досократовских философов. Самым древним софистом был Протагор из Абдеры. Действительно, в списке его произведений сохранилось название трактата «О первобытном состоянии человека». Платон в «Прометее» вкладывает в уста софиста рассказ о первобытном человечестве и рождении цивилизации в форме мифа. Это, безусловно, более или менее верное отражение того, что можно было прочесть у софистов.

Вспомним общие черты этого мифа в версии Протагора. В то время, когда боги создали живых существ — людей и животных, с помощью смеси земли и огня они попросили Прометея и его брата Эпиметея распределить между живыми существами различные качества. Эпиметей решил взять это на себя и попросил Прометея прийти только на заключительный смотр. Эпиметей начал с гармоничного распределения всех качеств между различными видами животных, чтобы они могли выжить, но когда дошел до людей, у него ничего не осталось. Тогда его брат, увидев, что животные были щедро наделены, а человек лишен всего: нагой, босой, безоружный и без крыши над головой, решил похитить для него искусство огня, хранящееся у Гефеста, и другое искусство, хранящееся у Афины. Так люди обрели самое необходимое для жизни. Но так как они жили разобщенно, их истребили дикие животные. Люди не знали искусства политики. Зевс, опасаясь их полного исчезновения, поручил Гермесу наделить каждого человека политической добродетелью, то есть правосудием. Образовались города, и люди выжили.

Безусловно, можно обнаружить аналогии между Протагоровой версией мифа о Прометее и «Древней медициной». По Протагору, до открытия медицины и политической добродетели само существование людей находилось под угрозой, как это было по Гиппократу, до открытия кулинарии и медицины. Двойное приобретение — искусств и политической добродетели — можно сравнить с двойным открытием кулинарии и медицины. Но наряду с этими аналогиями, довольно натянутыми, существуют разногласия относительно места медицины в прогрессе человечества. По сравнению с длинными рассуждениями автора-гиппократика о режиме и медицине, краткое упоминание в мифе о Прометее кажется легковесным. Косвенные свидетельства о теории Протагора, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы сделать вывод о влиянии софиста на врача-гиппократика.

Среди досократовских философов, которые могли бы вдохновить автора «Древней медицины», называют Демокрита, который якобы рассматривал историю человека в сочинении «Маленькая система мира». Утверждают, что значение, придаваемое в «Древней медицине» необходимости и потребности как отправной точки для открытий, является идеей Демокрита. При этом опираются на параллелизмы в «Древней медицине» и рассказе о жизни первых людей и прогрессивном рождении цивилизации, который историк Диодор Сицилийский сохранил в начале своей «Исторической библиотеки». Вот что говорит Диодор:

«Что касается людей, которые первоначально появились на земле, они, как говорят, вели беспорядочную и животную жизнь, выходя порознь на поиски пищи, питаясь съедобными травами и плодами, растущими сами по себе. Но подвергаясь нападениям диких животных, они, ведомые интересом, начали помогать друг другу; и, под воздействием страха собираясь в группы, они мало-помалу стали различать друг друга по виду. Так как сначала звуки, которые они издавали, были неразборчивыми и невнятными, они постепенно привыкли произносить слова… Итак, эти первые люди, не выдумав ничего полезного для жизни, вели жалкое существование. У них не было одежды, чтобы прикрыть тело, они не знали применения жилищ и огня, и им была совершенно неизвестна обработанная пища; и так как они не умели собирать даже дикую пищу, они не делали никаких запасов на случай голода; поэтому они умирали в большом количестве во время зимы, холода и отсутствия пищи. Однако потом мало-помалу наученные собственным опытом, они начали на зиму укрываться в пещерах и запасались плодами, годными для хранения. Затем, узнав, как пользоваться огнем и другими полезными вещами, они постепенно изобрели искусства и все другие занятия, полезные для жизни в коллективе. Короче говоря, сама потребность была наставником человеческого рода во всех вещах, потому что она надлежащим образом указала путь к знанию этому живому существу, щедро наделенному природой и снабженному помощниками, чтобы быть готовым ко всему: руками, речью и присутствием духа». Из соображений чувства меры мы ограничимся этими размышлениями о начальном происхождении людей и о древнейшем образе жизни.

Между столь точным описанием Диодора и «Древней медициной» существуют совпадения. Но чтобы из этих совпадений сделать вывод о Демокритовом происхождении идеи, нужно быть уверенным, что Демокрит является источником Диодора. Доказать это невозможно, так как от утерянного произведения философа из Абдеры до нас дошло только название. Можно предположить, что Демокрит объяснял последовательность возникновения искусств степенью их необходимости. По его мнению, музыка — искусство молодое, и «ее породила не необходимость, но она родилась от излишеств». Однако по такому фрагменту можно сделать большие обобщения — восстановить всю Демокритову историю человечества. Влияние этого философа на «Древнюю медицину» считается очевидным, но на самом деле не имеет научных доказательств.

Менее проблематично сходство с другим досократовским мыслителем, Архелаем Афинским. Этот ученик Анаксагора Клазоменского сыграл важную роль в истории идей. Считается, что это он ввел в Афинах ионическую философию и был учителем Сократа. Как и автор «Древней медицины», Архелай считает, что первые люди питались как животные и жили недолго. Затем Архелай выделяет второй этап, когда люди отделились от других живых существ благодаря установлению законов, возникновению искусств и городов. Но несмотря на эти совпадения, мы все-таки воздержимся делать вывод о непосредственном влиянии афинского философа на врача. Насколько можно судить по нашему весьма косвенному знанию теорий Архелая, не все совпадает в деталях. К тому же Архелай объясняет генезис всех живых существ смешением тепла и холода.

Врач же в полемике со своими коллегами-новаторами отрицает это учение.

Короче говоря, наши знания о досократовских философах или софистах слишком косвенны и слишком неполны, чтобы судить о влиянии конкретного мыслителя на «Древнюю медицину». Сходство свидетельствует лишь о самых общих и очевидных выводах, доступных всем. Удивительная цельность теории в «Древней медицине» исключает, что она была создана компилятором. Это единственная полностью дошедшая до нас теория V века об эволюции человечества. Она представляет собой свидетельство исключительной важности в истории размышлений человека о своем происхождении.

Глава III

МЕДИЦИНА ПОД ВОПРОСОМ И РОЖДЕНИЕ ЭПИСТЕМОЛОГИИ

Уже в век Перикла, век открытий и ученого энтузиазма, достижения разума начали подвергаться сомнениям. Со второй половины V века создаются произведения, определяющие правила искусств (technai) в самых разнообразных областях. Появилась методическая литература, учебники по ораторскому искусству, медицине, диететике, кулинарии, гимнастике, борьбе, архитектуре, скульптуре, живописи и музыке. С другой стороны, зачастую возникали страстные дискуссии о самом существовании искусств или о методах их применения. «Гиппократов сборник» дает наилучшее представление об этой полемике.

Профессионалы-хулители

С большим удивлением мы обнаруживаем, что существование искусств оспаривалось уже в самый момент их становления. В этом отношении очень познавателен трактат из «Гиппократова сборника» под названием «Искусство». Автор начинает его с формулировки: «Есть люди, которые создают себе искусство (technen) чернить искусства (technas)». Тема трактата — доказательство существования искусства медицины в ответ на разнообразные возражения хулителей.

Это не первое свидетельство критики в адрес врачей. Мы уже видели, что их недостатки изобличались комедиографами, поэтами (Пиндар) и мыслителями (Гераклит). Но это — первое свидетельство того, что сама медицина была поставлена под вопрос. Противники, вооруженные язвительной иронией, обвиняют друг друга в невежестве. Врачи называют отрицателей медицины безумцами, превращая их в больных, которых должна лечить медицина. В «Гиппократовом сборнике» полемика присутствует часто, но нигде не занимает такого большого места, как в «Искусстве».

Кто же конкретно осмелился оспаривать существование искусств? Согласно обычаю ученых споров в V веке, они остаются анонимными. Врач-гиппократик называет их «те, кто нападает на медицину», «те, кто приписывает здоровье случаю и этим отрицает медицину» и т. д. С уверенностью идентифицировать их невозможно. Среди них явно были ученики софиста Протагора. «Мастер диспута», софист из Абдеры, написал произведение, где упомянуты все возражения, которые профан мог предъявить специалистам по искусству вообще или по каждому из них в частности. Это произведение, озаглавленное «О борьбе и о других искусствах», было известно еще во времена Платона. Так как в нем рассматривалось каждое искусство, оно должно было содержать и возражения против медицины. Вполне возможно, что наш трактат и является ответом на эти нападки, берущие начало в произведении Протагора. Мы считаем, что возражения против существования искусства медицины вполне могли исходить из софистских кругов.

Медицины не существует

Имена отрицателей медицины ушли в прошлое. Но осталось главное: мы знаем аргументы, которыми они пользовались. Автор «Искусства» полностью их осветил. Первый аргумент: выздоровление больных на самом деле — результат случая, потому что больные умирают, несмотря на помощь врачей. Вот как врач-гиппократик говорит об этом: «То, что среди больных, кого лечит медицина, есть люди, которые полностью выздоравливают, признается. Но из-за того, что не все выздоравливают, на медицину возводится хула, и те, кто о ней плохо говорит, приводя в пример людей, умерших от болезней, утверждают, что те, кто выживает, обязаны этим случаю, а не искусству».

Подобные соображения позже будут вызывать полемику. Цицерон в своем трактате «О природе богов» повторяет: «Медицина тем не менее не является искусством даже не потому, что не все больные выздоравливают».

Второй аргумент: больные выздоравливают, не обращаясь к врачам. Автор-гиппократик не оспаривает этот факт, но опровергает выводы:

«Тот, кто поддерживает противоположное мнение, возразит, что многие люди исцелились от болезней, не прибегая к помощи врача. Что касается меня, я не оспариваю это замечание. Но я думаю, что даже не прибегая к врачу, они, возможно, соприкасались с медициной, разумеется, не в такой степени, чтобы знать, что в ней правильно, а что — неправильно, но в той степени, что они могут добиться успеха, сами применяя средства, аналогичные тем, которые они получили бы, обратившись к врачу. И это, конечно, наилучшее доказательство реального существования искусства и его величия, потому что именно те, кто не верит в его существование, обязаны ему своим спасением».

Последний аргумент касается врачей, которые отказываются лечить неизлечимые болезни. По этому поводу мы уже излагали язвительный ответ автора «Искусства» в разделе о прогнозе неизлечимых болезней. Нет нужды к этому возвращаться.

Рождение эпистемологии

Заслуга трактата «Искусство» не только в том, что он с крайней точностью сообщает нам о нападках, которым подвергалась медицина. Он показывает нам, как это обстоятельство положительным образом стимулировало, давало пищу для размышлений практиков. Без этих профессионалов-хулителей врач-гиппократик не стал бы с такой убедительностью излагать свою собственную концепцию искусства.

Благодаря «Искусству» мы можем представить, какими были первые споры о науке. Не будет лишним сказать и о первых эпистемологических соображениях. Ведь автор «Искусства» хорошо осознавал, что в этой дискуссии затронута не только медицина: ее противники подвергали сомнению любое другое искусство и любую другую науку. Это хорошо доказывает общий тон, взятый в начале опровержения: оно выступает в защиту всех искусств. Нас восхищает сложный характер этой эпистемологической дискуссии, которая предполагает хорошее знание врачом философии. Он умело жонглирует понятием «существовать» и «не существовать»:

«На мой взгляд, не существует ни одной науки, которая была бы несуществующей. Ведь абсурдно считать, что одна из вещей, которая существует, является несуществующей. Ибо у вещей, которые ни в коем случае не существуют, какой факт можно было бы наблюдать, чтобы объявить, что они существуют? Если оказывается, что невозможно видеть вещи, которые не существуют, как и те, которые существуют, я не знаю, как можно подумать, что эти вещи несуществующие, раз их возможно увидеть глазами и постичь разумом. Но боюсь, что это не всегда так. Нет: то, что существует, всегда видимо и постигаемо, то, что не существует, невидимо и непостигаемо. А ведь в случае искусств мы постигаем, раз уж они изучаются, и нет ни одного из искусств, которое не было бы видимо в определенной форме».

В этом рассуждении, которое можно считать первым опытом общей эпистемологии, прежде всего ощущается влияние философии Парменида Элейского, его рассуждений о бытии и небытии. Подобно тому, как Парменид утверждает невозможность для существующего быть несуществующим, врач-гиппократик утверждает невозможность отрицать существование науки. Но если он и руководствуется принципами элеатизма, он переносит их в реальную действительность. Поскольку доказательством существования существующего он считает не только мысль, но и зрение, он радикально расходится с учением элеатов. Для элеата только мысль может постичь существующее — зрение замечает только становление. Реализм автора сочетает свидетельство и мысли, и зрения. Каждая наука видима и постигаема. Существование обучения науке доказывает само существование этой науки. Нашему современнику этот аргумент, конечно, покажется довольно странным, так как преподавание потеряло свой престиж и не является признаком непогрешимости. Но для древних наука существовала, если она преподавалась. Во всяком случае, эта мысль была общепризнана современниками автора-гиппократика, как сторонниками, так и противниками софистов. То, что нашему современнику явно покажется загадочным, так это утверждение автора, согласно которому «наука» (technd) видима, потому что имеет «форму» (eidos). Необычный характер формулировки частично связан с тем, что специальные термины на заре научного мышления имели еще широкий смысл, охватывающий и конкретное, и абстрактное. Греческое слово techne в век Перикла обозначало одновременно и науку, и искусство. Оно применялось как к искусству врача или кузнеца, так и к науке о красноречии. Что касается греческого слова eidos, то оно, согласно установленной этимологии, обозначало «то, что видимо», «видимую форму», конкретный смысл. Поэтому автор нигде не уточняет, что он понимает под «видимой формой» искусства или науки. Относительно медицины речь должна идти о различных процедурах, которые врач использует согласно порядку и нормам, то есть о наблюдении и лечении больного в своем кабинете или у изголовья больного. Теоретически мы вновь обнаруживаем здесь зрелищный аспект медицины, значение которого уже подчеркивали в описании медицинской практики.

Название и реалии искусства

Изложение общей эпистемологии, где автор «Искусства» доказывает существование наук, заканчивается второстепенной аргументацией, источником которой является философия языка:

«Я, со своей стороны, считаю, что искусства получили свое название по причине их формы. Так как абсурдно думать, что формы появляются от названий, это невозможно. Ибо названия являются установлением природы, тогда как формы являются не установлениями, а творениями».

Чтобы понять смысл этой аргументации, нужно перенестись в атмосферу споров о языке того времени. Под влиянием софистов ученые увлекались дебатами о статусе языка по отношению к действительности. Самым большим специалистом по этим вопросам был Продик Косский. Он хвалился, что откроет всю правду о проблеме правильности слов, если ему заплатят кругленькую сумму в пятьдесят драхм. Тот, кто потратит только одну драхму, как это было в случае с Сократом, получит сокращенный урок.

Существовали две противоположные теории по проблеме отношений между названиями и реалиями, которые назывались реалистической и номиналистической теориями. Согласно первой, названия по природе соответствуют реалиям, язык является естественным. Согласно второй, названия присваиваются реальным вещам по обычаю, язык является условным. Теория языка, на которую опирается автор «Искусства», — более тонкая, промежуточная между этими двумя крайностями. Совершенно самобытно определяя язык как творение природы, он признавал специфичность языка в соответствии с номиналистической теорией, но сохранял аналогию между рядом названий и реальных предметов, которые они обозначали. Названия являются установлениями природы, воспроизводящими реальные предметы, которые являются творениями природы. Таким образом, существование названий есть признак существования реальных предметов, которые они обозначают. Итак, второстепенный аргумент состоит в утверждении того, что различные науки существуют, поскольку имеют названия.

Как видим, это первое свидетельство об общей эпистемологии широко использует философские проблемы, обсуждаемые в то время, особенно онтологические. Но оно имеет большое значение не только как древнейшее свидетельство об эпистемологии, но еще и потому, что написано ученым, а не философом. Мы знаем, что эпистемология долго была областью философии, и традиционно считается, что она началась с Платона. Теперь мы видим, что эпистемологические рассуждения восходят к доплатоновскому периоду и не были прерогативой только софистов и философов.

Два пути познания

Отдав дань онтологии, автор переходит к размышлениям о познании собственно медицины. Нас, конечно, больше интересует эта часть работы.

Автор устанавливает различия между двумя категориями болезней, которым соответствуют два средства познания: зрение и осязание действуют в случае видимых заболеваний, ум — когда болезни скрыты в полостях тела. Одна из самых красивых сентенций касается именно этого различия: «Все, что ускользает от взгляда глаз, побеждается взглядом ума». Это формулировка метафоры «взгляд ума» или «глаза души», которая будет употребляться не только греками и римлянами, но и в европейской литературе. Если это выражение и кажется новым (судя по сохранившимся текстам), различение двух путей познания — чувством и разумом — не было новшеством в греческой философии. Не без основания был привязан следующий отрывок из Демокрита:

«Есть два вида познания: одно — достоверное познание, другое — неясное. Группа неясного познания следующая: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание. Достоверное же познание отделено от нее… Когда неясное познание больше неспособно видеть слишком маленький предмет, ни слышать, ни обонять, ни попробовать, ни осязать, а предмет для исследования слишком тонок, на смену приходит подлинное познание».

Однако между философией и медициной существует значительная разница. Демокрит обесценивает познание чувствами, называет его неясным и возвеличивает познание разумом, тогда как врач ни на минуту не сомневается в актуальности зрения, так как знает цену визуального наблюдения. Более того, по мнению врача, познание разумом не обладает быстротой визуальной информации. В случае скрытых болезней исследование происходит медленно, «так как врач, поскольку ему невозможно увидеть зрением большую часть тела, ни осведомиться о ней по слухам, прибегает к умозаключениям». Те, кто критикуют медицину за медлительность, несправедливы, так как «она является виной не искусства, а природы тела». Противопоставляя, как и философ, два пути познания, врач предполагает сотрудничество зрения и разума. Он показывает, что медицина, используя видимые, естественные признаки, такие как дыхание, выделение жидкостей или пота, осведомляет разум о природе невидимых болезней. Так медицинская практика смогла обогатить философию познания.

Наука или случай?

Автор трактата «Искусство» в высшей степени склонен к размышлениям о своей деятельности. Эта склонность вообще характерна для врача-гиппократика.

Лучший способ определить необходимые условия для своей деятельности — это исходить из понятия, противоположного понятию technо, а именно — tuche. Эта антитеза между искусством и случаем, или, если хотите, наукой и везением, с V века была темой споров о различных видах деятельности, которые претендовали на статус искусства или науки. Она появляется даже в театре. Еврипид в «Алкестиде» образно говорит: «То, что зависит от случая, не постигается искусством». Но до Платона и Аристотеля мы чаще всего встречаем это слово (tuche) в специальных трудах врачей. Уже в «Древней медицине» упоминание случая используется для опровержения абсурдной теории, что искусства медицины не существует: «Если бы искусства медицины вообще не существовало (…), случай полностью определял бы судьбу больных». Об открытиях медицины он говорит, что они обязаны своим появлением науке, а не случаю.

Эта антитеза занимает большое место в трактате «Искусство», особенно в ответе на первый аргумент противников. Ответ полностью построен на этой антитезе:

«По правде говоря, я тоже не отказываю случаю в праве на успех, но считаю, что неправильное лечение болезней, как правило, кончается неудачей, тогда как хорошее — успехом. Потом, как это возможно, чтобы те, кто полностью исцелился, приписывали бы причину чему-то другому, а не искусству, если они исцелились, прибегая к нему и отдавая себя его услугам? Ибо они не пожелали надеяться только на случай, поскольку обратились к искусству. Поэтому они далеки от того, чтобы приписывать выздоровление случаю, но скорее приписывают его искусству. Ибо лишь только они обратились к нему и доверились ему, они увидели его реальность и ощутили его силу, раз его работа была доведена до успешного конца».

Делая небольшую уступку своим противникам и признавая, что случай иногда может сыграть свою роль в успехе или неудаче врача, автор энергично настаивает на реальной силе искусства, применение которого, если оно правильное, обычно сопровождается успехом. Роль случая сводилась к минимуму, сила науки утверждалась. То же мы встречаем в трактате:

«Тот, кто знает медицину, не ждет ничего от случая, а добьется успеха со случаем или без него. Вся медицина твердо обоснована, и прекрасные доктрины, которые ее образуют, не нуждаются в случае. Ибо случай автократен и не позволяет собой командовать, и даже молитвой его нельзя заставить прийти, тогда как наука позволяет собой командовать и приносит успех каждый раз, когда тот, кто ее знает, желает ею воспользоваться».

Понятия «наука» и «случай» не совсем абстрактны. В этом последнем отрывке они даже персонифицированы, когда, кажется, сравниваются с двумя женщинами или, возможно, с двумя богинями с противоположными характерами. Одна властная, и ее нельзя уговорить даже молитвой, другая же легко уступает, по крайней мере, сведущему человеку. Дело в том, что греческое слов tuche, которое соответствует французским словам hasarcl (случай), chance (везение, удача), fortune (успех), действительно будет обозначать божество. Здесь зарождается знаменитое рассуждение Галена, где он сравнивает богиню Фортуну, окруженную своими приверженцами, и бога искусств Гермеса в сопровождении его последователей. Несколько отрывков дадут представление об этой аналогии:

«Не стыдно ли презирать культуру искусств и следовать за Фортуной? Чтобы разоблачить порочность этого божества, древние изображали ее в живописи или скульптуре в образе женщины (что уже было символом безрассудства), вложили ей в руки руль, поставили у ее ног сферический пьедестал и закрыли ее глаза повязкой, желая всеми этими атрибутами показать нам ее непостоянство. И наоборот, посмотрите, насколько отличны атрибуты Фортуны от атрибутов Гермеса, господина разума и владеющего всеми искусствами: это веселый молодой человек, красота которого не усилена украшениями, а является отражением достоинств его души. Его лицо улыбающееся, глаза зоркие, пьедестал имеет прочную форму куба…

Посмотрите на спутников Фортуны, вы увидите, что все они праздны и неумелы в искусствах; влекомые надеждой, они бегут за быстроногой богиней, одни ближе, другие дальше, некоторые даже повисли на ее руках… Но другая свита, свита Гермеса, состоит только из благопристойных и возделывающих искусства людей; мы не видим, чтобы они бежали, вопили или спорили. Бог стоит посередине, все расположились вокруг него в соответствующем порядке; каждый сохраняет место, которое ему было указано. Ближе всех стоят к Гермесу и непосредственно его окружают геометры, математики, философы, врачи…».

В эпоху Гиппократа, очевидно, были еще далеки от столь точного и уничижительного изображения богини Фортуны. Однако понятие случая существует и объясняется как контраст с понятием искусства и науки.

Условия существования науки

Будучи антонимом случая, наука определяется прежде всего способностью устанавливать различия между правильным и неправильным. Автор «Искусства» дает по этому поводу очень четкие формулировки:

«Раз то, что правильно и что неправильно имеет свои пределы, каким же образом не было бы науки? То, что я называю ненаукой, это когда никоим образом не различается правильное и неправильное; поскольку каждое из этих двух понятий существует, это не может быть творение ненауки».

С этой точки зрения даже ошибка имеет позитивное значение: «Допущенные (в режиме) ошибки, как и благоприятный выбор, являются свидетельством существования (медицинской науки)».

В реальной действительности этому теоретическому различию между правильным и неправильным соответствует разница между хорошими и плохими врачами. Это тоже использовано в качестве критерия существования медицинской науки, о чем свидетельствует следующий отрывок:

«Среди профессионалов (медицины) одни посредственные, другие намного превосходящие. Эта разница не существовала бы, если бы не существовала медицина, и если бы в ней не было никакого наблюдения и никаких открытий, но все были бы одинаковы без опыта и знания медицины, и случай целиком бы управлял судьбами больных. На самом деле это не так; но как и в других искусствах, профессионалы очень отличаются друг от друга сноровкой и умом, так же обстоят дела и в медицине».

Автор «Древней медицины» хотел бы считать началом искусства медицины открытие режима для здоровых людей, но сталкивается с общим мнением, что кулинария не является искусством, и вынужден признать, что это мнение имеет под собой основания:

«Какое более правильное и более соответствующее название можно дать этому открытию (режим для здоровых людей) и этому исследованию, чем название медицины, раз речь идет об открытии, сделанном для здоровья, блага и питания человека и заменившем режим, который был источником страданий, болезней и смерти?

Если это обычно не считается искусством, то это не без оснований, ибо в области, где никто не является несведущим, а все знающими в силу привычки и необходимости, никто не заслуживает звания «специалиста в искусстве».

Разница между хорошими и плохими врачами особенно ярко проявляется в случае самых опасных болезней. Автор «Ветров» заявляет:

«При самых скрытых и самых трудных болезнях действуют больше с помощью здравого смысла, чем сноровки. Именно при таких болезнях обнаруживается величайшая разница между компетентностью и некомпетентностью».

Автор «Древней медицины» более полно развивает эту тему:

«Как мне кажется, большинство врачей подвержено той же участи, что и плохие лоцманы. Ведь эти люди, когда совершают ошибку, ведя корабль в спокойном море, делают это незаметно для других; но когда они застигнуты сильной бурей и ветром, вот тогда всем ясно, что они потеряли корабль из-за их невежества и ошибки. Это же относится к плохим врачам, которых очень много: когда они лечат больных, у которых нет ничего серьезного, и у них нельзя вызвать ничего серьезного, совершив грубейшую ошибку, — а таких болезней очень много, и они возникают чаще, чем тяжелые болезни, — в таких случаях они могут допускать ошибки, и никто ничего не заметит. Но когда они сталкиваются с тяжелой, сильной и опасной болезнью, тогда их ошибки и незнание искусства бросаются в глаза всем.

Для одного и для другого расплата не заставляет себя ждать, она тут как тут».

Итак, если в царстве случая отсутствует понятие «хорошо» и «плохо», а все одинаково случайно, то в искусстве медицины между хорошим и плохим — большая разница и уровень компетентности проявляется в решающей момент. Царство науки — это царство различий. «Врач стоит множества людей», — сказано еще в «Илиаде». Эта традиционная мысль о превосходстве человека науки является составной частью самого определения науки со времени ее возникновения. И наука, поскольку она не распределена равномерно между всеми гражданами, не будет рассматриваться как политическая добродетель. В этом смысл мифа Протагора, рассказанного Платоном, где открытие искусств, доступных отдельным людям, дополнилось приобретением политических добродетелей, равномерно распределенных между людьми:

«Тогда Зевс в тревоге за наш род, находящийся под угрозой исчезновения, посылает Гермеса принести людям целомудрие и справедливость, чтобы в городах была гармония и созидательные узы дружбы».

Гермес спрашивает Зевса, каким образом он должен дать людям целомудрие и справедливость: «Должен ли я распределить их, как другие искусства? Они распределены следующим образом: одного врача достаточно для множества непосвященных, так же обстоит дело и с другими специалистами. Должен ли я дать целомудрие и справедливость всему роду человеческому или распределить их между всеми?» — «Между всеми,» — говорит Зевс, — и пусть каждый имеет свою долю, ибо города не могли бы существовать, если бы некоторые были бы ими наделены, как это случается с другими искусствами».

Причинность и наука

Наука — не только мир дифференциации ценностей и людей. Она также постигает связи вещей. Тогда как случай — это символ беспорядка и стихийности, наука открывает естественный порядок явлений. Одной из величайших заслуг врачей «Гиппократова сборника» является изложение в самой всеобъемлющей форме того, что позже назовут принципом детерминизма. Все, что происходит, имеет причину. Теоретическое изложение этого принципа находится как раз в трактате «Искусство»:

«Стихийное явно обречено быть ничем, ибо для того, что происходит, можно найти «почему» (dia ti), а поскольку существует «почему» (dia ti), у стихийного нет никакой реальности, разве что только название. Наоборот, медицина, поскольку она из категории «почему» (dia ti) и предвидения, имеет и всегда будет иметь реальность».

Вероятно, этот врач не первым в классической Греции сформулировал идею о необходимой связи явлений. Левкипп, основоположник атомизма и ученик Сократа, в своем трактате «О духе» уже говорил:

«Ни одна вещь не возникает беспричинно, но все вещи возникают по причине и необходимости». У философа, как и у врача, мы находим отрицание случая, как необходимого или стихийного творения реальности. Однако уточнить мысль Левкиппа не позволяет отсутствие контекста. Во всяком случае, Гиппократов текст по своей формулировке предвосхищает Аристотеля, согласно которому искусство определяется знанием «почему». Новым и примечательным у нашего автора является то, что понятие причинности уже связано с понятием предвидения.

Знание причин врачу необходимо для того, чтобы назначить правильное и естественное лечение. Автор «Искусства» говорит об этом:

«Разуму надлежит узнавать причины болезней и уметь лечить их всеми видами лечения, мешающего им развиваться». Автор «Ветров» рассуждает в том же направлении: «Когда мы знаем причину болезней, мы можем прописать телу то, что ему полезно, отправляясь от противоположного для противостояния болезни. В самом деле, эта медицина является самой соответствующей природе».

По этому отрывку можно судить, что каузальный метод является непременным условием подлинного медицинского искусства.

Наконец, трактат «Древняя медицина» настаивает на необходимости для науки не останавливаться на описательном и предписывающем изложении, а перейти к пояснительному, с учетом причин. Этот отрывок знаменит. Определив задачу врача, который должен изучить влияние на человека пищевого и общего режима, автор в качестве примера берет сыр:

«Недостаточно просто сказать: «Сыр — плохая пища, так как он вызывает недужность у того, кто его съел», но нужно сказать, какой недуг он вызывает, почему (dia ti) и какой субстанции в человеке он не соответствует». Таким образом, наука должна быть причинной или ее не существует.

Итак, мы видим в самых первых эпистемологических текстах древней Греции, как из удивительно трезвых размышлений о медицинском искусстве возникают самостоятельные понятия, которые в течение веков будут руководить развитием науки. Разумеется, существует разрыв между теоретическими заявлениями и их практическим применением. Например, автор «Древней медицины», несмотря на свою убежденность в необходимости причинного знания, не производит никакого экспериментального исследования по своей программе. Присутствует лишь определенное концептуальное построение: наука, которая опирается на различие, синтез и предвидение, полярна случаю, необъяснимому и непредвиденному. Это открывает парадигму порядка с исключением беспорядка, которая будет основой детерминистической концепции науки до тех пор, пока не подвергнется сомнению современной эпистемологии.

От Гиппократовой до Платоновой эпистемологии

Медицина, как мы уже говорили, не была единственной сферой деятельности, превратившейся в науку во второй половине V века. Это относится также и к риторике. В V веке с развитием института гражданских судебных процессов в демократических городах, судебная риторика казалась такой же необходимой для блага граждан, как медицина. Медицина была средством спастись от болезней и смерти, риторика была для гражданина средством избежать ущерба имуществу. Есть аналогия между этими двумя видами деятельности. Логограф, который за плату составлял судебные речи для клиента, предписывал аргументацию для устранения ущерба точно так же, как врач за плату прописывал своему больному самые эффективные лекарства для устранения болезни. Поэтому нет ничего удивительного, что параллельно с теоретическими работами, написанными врачами, появились труды по искусству риторики. Известны имена авторов первых трактатов, которые назывались technai. Цицерон, ссылаясь на Аристотеля, говорит, что первыми правила риторики изложили сицилийцы Коракс и Тисий, когда на Сицилии после уничтожения тирании участились гражданские процессы. К сожалению, эти труды не сохранились. Из-за этого пробела мы рискуем преувеличить роль врачей в эпистемологических рассуждениях в ущерб теоретикам по красноречию. Однако значение, которое придает Платон сравнению с искусством медицины, свидетельствует, что именно эпистемологические рассуждения врачей воспринимались современниками как авангардные исследования. Они были транспонируемой моделью. Платон позаимствует эпистемологическую модель медицины, науки о теле, чтобы применить ее к риторике.

Действительно, существуют аналогии между Гиппократовой и Платоновой эпистемологией. Если взять два диалога, где афинский философ критикует риторику своего времени и пытается отстаивать подлинное искусство красноречия, мы вновь обнаружим, что научное знание — это каузальное знание. В «Горгии» Платон устами Сократа заявляет, что знание причин — это отличительный критерий того, что является искусством и что не является. Для установления этого отличия он противопоставляет кулинарию медицине: «Я считаю, что кулинария не является искусством (techne), но ремеслом (empeiria), потому что она не содержит никакого объяснения способа, согласно которому она предписывает то, что предписывает (…). Она неспособна сказать причину каждой вещи (…). Я говорил вкратце, что кулинария мне не кажется искусством (technе), но ремеслом (empeiria), тогда как медицина — это искусство, потому что (я имею в виду медицину) изучила причину того, что она делает, и может дать объяснение каждой из этих вещей, тогда как другая (…) имеет свойства, совершенно лишенные искусства, так как не изучает причину…».

В «Федре» для объяснения подлинного искусства риторики Платон берет в качестве модели медицину и ссылается на метод Гиппократа. Как врач устанавливает причинные отношения между различными видами продуктов или лекарств и их воздействием на различные части тела (для того чтобы их лечить и укреплять), так и философ устанавливает причинные отношения между различными типами речей и различными типами душ для того, чтобы знать, как их убедить:

«Классифицировав виды речей и виды душ (согласно искусству), он (оратор) должен перейти к обзору всех причин, связывая каждый тип (речи) с каждым типом (души), и обучая, по какой причине такая-то душа под воздействием такой-то речи была убеждена или нет».

Таким образом, причинное знание является необходимым условием существования науки у Платона, как и у автора-гиппократика.

Но между Платоновой и Гиппократовой эпистемологией возникают расхождения, касающиеся противопоставления наука-ненаука. Тогда как ненаука у врачей-гиппократиков была синонимом везения и случая (tuchе), Платон заменяет ее словом ремесло (empeiria), как в «Горгии», так и в «Федре». Что касается «Горгия», достаточно сослаться на уже приведенный отрывок о кулинарии, где сказано, что она не искусство (tuchе), а ремесло (empeiria). В «Федре» искусство (technе), как медицинское, так и риторическое, противопоставляется ремеслу (empeiria) и навыку. У врачей-гиппократиков, наоборот, опыт (peirе) — это качество человека, который знает синоним компетентности. Он всегда имеет положительное значение. Сравнительный очерк Гиппократовой и Платоновой эпистемологии позволяет убедиться, что, несмотря на явное сходство, в теории научного познания происходит концептуальная реорганизация.

Своим авторитетом Платон кладет начало принижению значения эмпирического познания. Эта реорганизация Платона способствовала тому, что познание пошло двумя путями: эмпирическим, который будет реабилитирован в секте врачей-эмпириков, и логическим, проповедуемым врачами догматической секты. И те, и другие будут ссылаться на Гиппократа, отыскивая у него то, что хотели найти. Но эти две формы познания были равноправны в Гиппократовой эпистемологии. Прочтение Гиппократа часто происходит в свете концептуального расчленения, которого в его время не существовало.

Глава IV

КРИЗИС МЕДИЦИНЫ И ОТНОШЕНИЯ С ФИЛОСОФИЕЙ

Против нападок отрицателей медицины врачи должны были выступить единым фронтом. Но когда речь шла о методах, специалисты расходились во взглядах, и внутренняя полемика могла быть такой же ожесточенной, как и внешняя. Проблема, рождавшая споры в медицинских кругах, касалась отношений между медициной и философией. Были сторонники и противники философской медицины.

Тогда как внешние оппоненты известны только опосредованно, через врача-гиппократика, дебаты о медицине и философии стоят в самом центре «Гиппократова сборника». Он сохранил произведения, представляющие каждое из этих направлений. Сборник являет собой живое досье кризиса медицины в том смысле, в каком врачи-гиппократики говорят о кризисе болезни. Это был решающий момент, когда медицина начала утверждать свою независимость от философии.

Досократовские философы VI века и космология

Философия в Ионии процветала задолго до написания древнейших Гиппократовых трактатов. Те, кого называют досократовскими философами — Фалес, Анаксимандр и Анаксимен — жили в VI веке в Милете. В VI веке жил и Пифагор, родившийся на острове Самос во время правления знаменитого тирана Поликрата Ксенофана. Философия первых милетцев была прежде всего умозрительным учением о природе — космологией. В их трудах, часто традиционно озаглавленных «О природе», они пытались дать более или менее рациональное объяснение небесным, наземным и подземным явлениям. Речь шла, таким образом, о всеобщем знании. «Всеобщее знание, — как сказал в следующем веке Гераклит, — не просвещает разум, иначе оно просветило бы Гесиода и Пифагора, а также Ксенофана и Гекатея».

Почему морская вода соленая?

Кажется, не было таких больших или малых проблем, касающихся земли, воды, воздуха и огня, которые их бы не интересовали. Мы упомянем одну, потому что она имеет отголосок в Гиппократовом трактате. Для этих первых философов, живущих в Милете, большой торговой гавани, одним из явлений, требующих объяснения, было существование соленого моря рядом с источниками пресной воды. Как образовалось море, и почему оно соленое? Сама постановка вопроса характеризует «природную философию». Она нацелена на объяснение природного явления теорией его происхождения. Анаксимандр Милетский считал, что «море — это осадок первичной влаги, большая часть которой была высушена и притянута в высоту огнем (солнца), и остальная часть которой трансформировалась в результате полного сваривания».

Его современник Ксенофан из Колофона тоже знал о феномене испарения соленой морской воды и правильно объяснил образование облаков и дождей, падающих в форме пресной воды: «Ксенофан говорит, что от теплоты солнца, как первичной причины, возникают небесные явления, так как когда влага притягивается в высоту с моря, пресная ее часть отделяется из-за тонкости ее частиц, темная образует облака и по причине сгущения падает вниз в форме дождей». В следующем веке теория Анаксимандра будет подхвачена знаменитым Диогеном из Аполлонии. Именно это объяснение было выбрано автором трактата «Воздух, вода, местности», когда он рассуждал о влиянии воды на здоровье. Вот как он понимает образование дождя и объясняет, почему пресная вода самая легкая. Отрывок заслуживает быть процитированным, так как он дает исключительно полное объяснение:

«Дождевые воды самые легкие, самые пресные и самые чистые из всех вод. Начну с того, что солнце притягивает и увлекает в высоту самую легкую и самую летучую часть воды. Это делает очевидным образование соли; соленая часть остается на месте по причине своей плотности и веса и образует соль, тогда как самая летучая часть увлекается солнцем в высоту по причине своей легкости. Такое притяжение происходит не только из воды болот, но также и из моря, и из всего, что содержит влагу. А влага есть везде. У самих людей солнце притягивает самую летучую и легкую часть влаги. Вот доказательство этого: когда человек идет или сидит па солнце в одежде, на всей поверхности кожи, открытой для солнца, пота нет, так как солнце увлекает вверх появившийся пот, и, наоборот, на всей закрытой одеждой или чем другим поверхности пот есть, ибо он предохранен тем, что закрывает тело от притяжения солнцем, так что он не исчезает от воздействия солнца. Когда человек уходит в тень, пот равномерно распределяется по всему телу, так как лучи солнца до него не доходят… Итак, после того как вода была увлечена и поднята, и, смешанная с воздухом, перенесена в разные стороны, темная и мутная часть отрывается и разделяется, чтобы образовать туман и мглу, тогда как самая легкая и прозрачная часть остается и смягчается под воздействием солнца, которое ее жжет и варит. То же самое и с остальным: всякая сваренная субстанция всегда становится мягкой. Итак, поскольку эта часть распылена и еще не соединилась, она поднимается вверх, но когда она где-то собралась и уплотнилась в одном и том же месте под воздействием ветров, которые внезапно столкнулись между собой, тогда она падает в форме осадков из того места, где уплотнение самое большое. Естественно, это происходит тогда, когда облака, соединенные и пришедшие в движение под воздействием ветра, резко отталкиваются ударом встречного ветра и других облаков. В этот момент первые облака сгущаются на месте, тогда как облака, идущие сзади, наталкиваются на первые; таким образом все уплотняется, темнеет, сгущается в одном и том же месте и по причине своей тяжести падает в виде осадков: образуются дожди».

Объяснения, данные врачом, аналогичны объяснениям досократовских философов и даже отличаются оригинальностью. Новым является наблюдение, касающееся пота, подтверждающее закон, по которому солнце притягивает все жидкое. Таким образом, наблюдения за биологическими явлениями поддерживают космологические теории.

Досократовские философы V века и развитие биологии

Внимание, уделяемое врачом человеку, естественно, но оно не было чуждо и философам. С VI и до второй половины V века наблюдается образование центров философских исследований. В V веке философы были преимущественно космологами. Первые милетцы — Фалес, Анаксимандр и Анаксимен — занимались больше астрономией и физикой, чем антропологией или медициной. Только пифагорейцы, живущие в Кротоне, где существовала медицинская традиция, составляли исключение. Именно в этом городе появляется первый известный философ-врач. Речь идет об Алкмеоие, который был пифагорейцем или, по крайней мере, тесно с ними связан. Он был молод, когда Пифагор был уже стариком. В «Метафизике» Аристотель упоминает о нем как о философе. В истории медицинской мысли он занимает первостепенное место: ему мы обязаны древнейшим из имеющихся у нас определений здоровья и болезни. Согласно Алкмеону Кротонскому, здоровье проистекает из равновесия и соединения составных элементов человека (влажное, сухое, горячее, холодное, горькое, сладкое и т. п.); болезнь же вызвана преобладанием одного из них. Эта концепция будет взята на вооружение врачами-гиппократиками.

В V веке философы расширили свои интересы, уделяя больше внимания сфере жизни человека.

Эмпедокл и медицина

Самым знаменитым из представителей этого течения является Эмпедокл из Агригента на Сицилии. Правда, в его случае симбиоз биологии и космологии естественен, потому что он, как Алкмеон Кротонский, был и философом, и врачом. Его медицинская деятельность сейчас гораздо менее известна, чем философское творчество. Однако она засвидетельствована древним источником. Гален упоминает Эмпедокла среди руководителей группы врачей Италии, которые соперничали с косскими и книдскими Асклепиадами (два других — это Филистион и Павсаний). Именно Павсанию Эмпедокл посвятил свой большой философский труд «О природе». Он написал и работу по медицине, но она до нас не дошла. О Эмпедокле-враче сообщают многочисленные, более или менее достоверные истории. Он якобы вылечил женщину по имени Панфея, которая была приговорена другими врачами. Он будто бы положил конец эпидемии в соседнем городе Селинонте, повернув здоровые воды реки в другую реку, испарения которой были причиной эпидемии. Его якобы прозвали «Останови ветер» за то, что он остановил эпидемию, вызванную вредным для здоровья южным ветром, обложив стеной седловину горы, через которую ветры проникали в долину (или приказав разложить вокруг города ослиные шкуры). Самый экстраординарный случай произошел с женщиной, жизнь которой он в течение месяца поддерживал при остановке дыхания. Есть соблазн обвинить авторов в вымысле. Но сам Эмпедокл дает повод для создания образа врача-чародея, когда заявляет:

«Ты узнаешь все лекарства, предохраняющие от недугов и старости, так как я это сделаю для тебя одного. Ты узнаешь силу неутомимых ветров, которые, устремляясь на землю, своим дыханием уничтожают нивы. И наоборот, если захочешь, ты поднимешь ветры, которые почитаются в награду за их благодеяния. Ты за мрачным дождем пошлешь благоприятную людям сушь; и ты пошлешь также за сухим летним временем потоки воды, питающие деревья… Ты отберешь у Гадеса силу умершего человека…».

Кажется, что Эмпедокл еще не установил четкого различия между магией и медициной, как это сделают через несколько лет гиппократики. Даже делая скидку на пророческий тон в сочетании с поэтическим жанром, следует признать, что обещания Эмпедокла несовместимы с Гиппократовой философией и даже попадают под удар обвинений автора «Священной болезни», когда он бичует тех, кто утверждает, что может вызвать «ненастье или хорошую погоду магическими действиями или жертвоприношениями».

Образ всемогущего чародея, который создал себе Эмпедокл, не помешал ему в поэме «О природе» рационально подойти не только к космологическим вопросам, но также и к крупным проблемам биологии, актуальным в его время; это зарождение, пищеварение, дыхание, чувственное восприятие, мысль, сон и смерть. Его объяснение дыхания чередующимися движениями внутренней крови и внешнего воздуха стало знаменитым потому, что он проиллюстрировал его красивым поэтическим сравнением с чередующимися движениями воды и воздуха в «клепсидре», вазе с перфорированным дном, которую археологи называют «цедильной воронкой».

Анаксагор и биология

Эта тенденция к интеграции биологических и космологических исследований была, может быть, еще более глубокой у Анаксагора, хотя он и не был врачом, как Эмпедокл.

Уроженец города Клазомены в Малой Азии, Анаксагор был старше Эмпедокла, но его творчество прогрессивнее. Как и Эмпедокл, Анаксагор считал, что Вселенная образована первичными элементами. Но тогда как первичные элементы Эмпедокла преимущественно космологические — воздух, огонь, вода и земля, — элементы Анаксагора скорее биологические. «Элементы, — говорит он, — являются гомеомериями, как, например, плоть, кость и любая вещь этого типа». Хотя гомеомерии (субстанции), образованные из подобных частей, неисчислимы, Анаксагор чаще называет те, что составляют человеческое тело.

Дело в том, что он преимущественно размышлял над принципом зарождения. По его мнению, человеческое семя содержит смешанные гомеомерии, которые образуют потом тело: плоть, кости, кровь, нервы, сосуды, ногти и даже волосы. Он спрашивает риторически: «Иначе, как бы могло случиться, что волос был бы порожден от неволоса, а плоть от неплоти?». Малый размер частей в семени делает их невидимыми, но вместе с ростом они отделяются и становятся видимыми.

Эту биологическую модель зарождения Анаксагор транспонирует на космологию. Примечательно, что субстанции, привычные для космологов, такие как огонь и воздух, у Анаксагора являются не первичными элементами, как у Эмпедокла, а смесями. Кажется, широкая публика ничего не понимала в этих тонкостях. Для граждан Афин Анаксагор был философом, который имел наглость утверждать, что солнце — вовсе не бог, а раскаленная масса. И хотя он был учителем и другом Еврипида и Перикла, он стал жертвой суеверия народа, осудившего его за нечестивость.

Интерес Анаксагора к биологии подтверждается его опытами над животными. Об этом свидетельствует история, рассказанная Плутархом. Периклу принесли из поместья однорогого барана, и прорицатель Лампонт истолковал эту аномалию как знак будущей победы над Фукидидом, соперничавшим с Периклом за обладание властью в Афинах. Но Анаксагор, который при этом присутствовал, вскрыл череп животного и показал присутствующим, что аномалия вызвана атрофией мозга: вместо того чтобы занимать всю черепную коробку, мозг в форме яйца оканчивался верхушкой у корня единственного рога. Присутствующие пришли в восхищение от учености Анаксагора. Не без злорадства Плутарх добавляет, что позже они пришли в восхищение от прорицателя Лампонта, когда его предсказание сбылось. Таким образом, Анаксагор — ученый, который для рационального толкования биологических явлений опирался на наблюдение. Его действия можно сравнить с действиями автора «Священной болезни», который вскрывал череп животных, больных эпилепсией, чтобы констатировать патологическое состояние мозга и показать, что не бог был причиной этой болезни:

«В этом особенно можно убедиться на животных, больных этой болезнью, и в частности на козах: если вы расколете голову, то обнаружите, что мозг влажный, что он полностью заполнен водой и дурно пахнет. Благодаря этому вы признаете, что не бог изменяет тело к худшему, а болезнь».

Так, в конечном счете, философ из Клазомен оказался ближе к Гиппократову мышлению, чем философ-врач из Агригента.

Медицина и философия Диогена из Аполлонии

Именно современник Анаксагора, критянин Диоген Апол-лонийский лучше всего позволяет оценить значение медицинских знаний в философии того времени. Отдавая должное старой космологической теории Анаксимена, он обновляет ее благодаря своему возросшему интересу к биологии и медицине. Он принимает основную гипотезу милетской философии: все происходит от единственной первопричины, и эта первопричина — воздух, как и у его учителя Анаксимена. Но знание человека у Диогена более точное. Он посвятил целый трактат природе человека. В большом труде «О природе» он обнаруживает блестящее знание анатомии человека, когда говорит о биологической проблеме зарождения. Когда он объясняет, что семя является мелкой, теплой и пенящейся кровью, он дает длинное описание сосудов, уровень которого не уступает самым подробным описаниям «Гиппократова сборника». Аристотель целиком приводит это описание наряду с описанием Полибия, ученика и зятя Гиппократа, когда рассказывает об анатомических знаниях своих предшественников. Не является ли это явным свидетельством того, что философы и врачи могли соперничать в области познания человека?

Границы между философом и врачом становятся размытыми до такой степени, что порой трудно понять, обладал ли философ медицинскими знаниями или сам был врачом. Не был ли врачом Диоген Аполлонийский? Мы располагает другими свидетельствами его медицинской компетентности. Диоген считал, что язык, точка окончания всех сосудов, позволяет извлечь огромное число признаков болезни. Он придавал большое значение для диагноза и прогноза болезни цвету лица. Так как эти подробности дошли до нас посредством медицинской традиции, вполне вероятно, что Диоген Аполлонийский считался в античности не только философом, но и врачом.

Медицинские теории Гиппона и Филолая, философов V века

Отношения между досократовской философией и медициной получили новое освещение в конце XIX века с обнаружением «Лондонского анонима». Как мы уже знаем, первоисточник этого папируса — энциклопедия о врачах, которая была составлена в аристотелевской школе и приписана Менону. Папирус впервые познакомил ученых с теориями двух мыслителей, известных до тех пор как философы.

Гиппон, уроженец Самоса, жил в Южной Италии — в Регии, Кротоне и Метапонте. Он был хорошо известен афинянам, так как драматург Кратин изобразил его в своей комедии «Паноптэ», то есть «Всезнающие». (Эта сатира на философов появилась гораздо раньше «Облаков» Аристофана). Гиппон Самосский возродил древнюю теорию Фалеса. Он считал влагу первоначальной субстанцией Вселенной. Конечно, было известно, что он интересовался биологией, а именно проблемой зарождения и роста, куда он ввел арифмологию на основе чисел семь и десять. «Лондонский аноним» уточняет, что он объяснял болезни с точки зрения своей базовой гипотезы: изменение врожденной влаги в сторону избытка или недостатка вызывало возникновение болезней. Что касается смерти, то она происходит от полного иссушения организма, сегодня мы сказали бы — от дегидратации. Но, как кажется, он не был человеком большого ума. Во всяком случае, Аристотель строго судил о нем: он не ценил посредственность его мысли.

Второй философ, о медицинских теориях которого рассказал «Лондоноский аноним», — это Филолай Кротонский. В его учении мы вновь встречаемся с пифагорейством. Филолай принадлежит к поколению, которое видело драматический конец господства пифагорейцев в Кротоне. Сначала он отправился в добровольное изгнание в Луканию, потом в Фивы, где укрылась пифагорейская община и где он преподавал. Платон упоминает об этом преподавании в «Федоне» и называет двух его учеников — Суммия и Кеба, которые были с Сократом в тюрьме в последние минуты его жизни. По «Лондонскому анониму» Филолай полагал, что тело человека состоит исключительно из тепла, тогда как вдыхаемый воздух холодный. Что касается болезней, они, по его мнению, вызываются тремя жидкостями: кровью, желчью и флегмой. Избыток или недостаток тепла, пищи или холода благоприятствуют болезням. Его концепция природы человека связана с космологической теорией, согласно которой огонь был центром Вселенной и ее первопричиной. Однако не очень понятно, как ему удавалось совместить в частностях подобные биологические теории с основной гипотезой, которая объясняла Вселенную гармонией двух противоположных первопричин: предельного и беспредельного. Эти сведения об интересе Филолая к медицине подтверждают то, что было уже известно от Алкмеона: в пифагорейской традиции в Кротоне существовала тесная связь между философией и медициной.

Демокрит

В заключение этого краткого обзора учений философов, интересовавшихся медициной и биологией до Гиппократа и при нем, следует назвать Демокрита, уроженца города Аб-дера, на фракийском побережье. Время его жизни можно приблизительно определить так: он был молодым, когда Анаксагор был уже старым. Он был прозван «Наукой», и недаром. Это был действительно универсальный ум. Он занимался многочисленными вопросами космологии, биологии и этики. Его огромное творчество включало больше трактатов, чем собрано в «Гиппократовом сборнике». Оно полностью утрачено за исключением нескольких отрывков. Но в сохранившемся списке семидесяти трактатов многие названия свидетельствуют о его интересе к человеку («О природе человека», «О теле», «О разуме», «О чувствах», «О вкусовых ощущениях», «О цвете») и к медицине («О режиме», или «Диететика», «Медицинское знание», «О лихорадках и о тех, у которых болезнь вызывает кашель»). За неимением этих трактатов мы узнаем из многочисленных свидетельств о разнообразных биологических проблемах, которыми он занимался. Обилие свидетельств, сохраненных Аристотелем и его школой, являются признаком величайшего исторического значения этого мыслителя, который особенно знаменит своей теорией атомов. Эта атомистическая концепция материи оказала влияние не только на философию, но и на медицину эллинистической эпохи, особенно на Эрасистрата (III век до н. э.) и Асклепиада (I век до н. э.).

Традиция сделала Гиппократа учеником Демокрита или даже учеником его ученика Метродора из Хиоса. Эта традиция, сохраненная византийской энциклопедией, неправдоподобна, так как она грубо ошибается в датах, касающихся Гиппократа и Демокрита. Согласно традиции, Гиппократ был очень молод, когда Демокрит был уже в преклонном возрасте. На самом деле они были ровесниками. Но эта традиция на свой лад свидетельствует, что убеждение во влиянии досократовской философии на Гиппократову медицину существовало не только в современной науке.

Врачи-гиппократики и философия

Философы V века, предшественники или современники Гиппократа, занимались биологическими и антропологическими проблемами. Поэтому нет ничего удивительного, что в творчестве тех и других были установлены многочисленные совпадения. Но они не всегда объясняются одинаково. Некоторые из них появляются в рамках биологических проблем, которые врачи решали строго в своей области (поэтому в таких случаях не следует, как это часто делается, постулировать систематическое влияние философии на Гиппократовы суждения). Зато другие совпадения находятся в трактатах, где врачи связывают свою антропологию с космологией. Именно в этих случаях можно говорить о медицине с философским уклоном.

Биологические и эмбриологические проблемы у врачей и философов

Существует целый ряд биологических проблем, которые интересовали как врачей, так и философов: какова природа тела и души? Как порождаются ощущения и разум, голос, дыхание, сон и сновидения? Как возникает здоровье и болезнь? Пожалуй, создавал больше всего проблем и обсуждался с наибольшим рвением вопрос зарождения (сегодня мы бы сказали эмбриология). Увлечение эмбриологией входит в более широкий контекст интереса к происхождению человека и Вселенной. Эмбриологические исследования подразделялись на множество проблем:

1. Какова природа человеческого семени? Из какой части тела оно происходит?

2. Происходит ли семя от мужчины и женщины или только от мужчины?

3. Как объясняется зарождение мальчика и девочки, сходство ребенка с родителями?

4. Как развивается эмбрион в матке? Каков порядок образования частей тела?

5. Когда эмбрион жизнеспособен?

6. Как объясняется бесплодие женщины или мужчины, рождение близнецов или образование второго зародыша?

По всем этим проблемам «Гиппократов сборник» содержит замечания, разбросанные в многочисленных трактатах, но тем не менее очень содержательные. Есть также трактаты, посвященные исключительно этому вопросу. Вопреки тому, что думают крупные современные ученые, первым трактатом по эмбриологии мы обязаны не Аристотелю.

Когда утробный плод жизнеспособен?

Эмбриологический трактат, озаглавленный «О восьмимесячном плоде», занимается проблемой, которая нам кажется странной: почему плод жизнеспособен на седьмом месяце, а на восьмом нет? Такие вопросы обсуждались также и досократиками. Сохранилось мнение Эмпедокла, который пытался объяснить, что семимесячные плоды жизнеспособны, как и десятимесячные. Его объяснение невероятно, фантастично и тесно связано с космологией: «Согласно Эмпедоклу, когда на земле появился род людской, продолжительность дня по причине медленного движения Солнца была равна тому, что сейчас составляет десять месяцев. Но с течением времени день стал равен периоду в семь месяцев; вот почему десятимесячный и семимесячный плод жизнеспособен, ибо природа Вселенной привыкла выращивать плод за один день после ночи, когда он был зачат». Ответ автора-гиппократика менее фантастичен, по крайней мере лишен всяких космологических соображений. Этот врач считает, что ребенок в течение сорока дней около восьмого месяца подвержен страданиям, находится он в матке или нет. Если плод, рожденный на восьмом месяце не выживает, то это потому, что он одновременно подвержен двум страданиям — страданиям восьмого месяца и страданиям при родах. Зато семимесячный плод легче выживает, потому что в момент рождения он еще не познал страданий восьмого месяца, а десятимесячный плод жизнеспособен, потому что страдания восьмого месяца уже далеки. Здесь прежде всего нужно оценить прекрасный анализ изменений, претерпеваемых ребенком, когда он из привычной и безопасной среды выходит в чужой и жестокий мир:

«Вместо таких благотворных дуновений и жидкостей, каковыми они обязательно являются в матке по причине привычных и доброжелательных связей, новорожденный пользуется только чуждыми привнесениями, более неочищенными, сухими и менее облагороженными, что обязательно вызывает страдания, а также частые смерти, так как даже у взрослых изменение места и режима порождает болезни. То же соображение относится и к одежде: вместо того, чтобы быть окутанным плотью, теплыми, влажными и привычными жидкостями, новорожденный завернут в те же одежды, что и взрослые».

Трактат «Восьмимесячный плод» рассматривает только конечную фазу развития эмбриона. Но в «Гиппократовом сборнике» есть труд, который посвящен прослеживанию развития эмбриона от семени до родов. Рукописная традиция неправильно разбила его на два трактата под названием «О зарождении» и «О природе ребенка». Краткий экскурс в эту работу дает общее представление о том, как проблемы эмбриологии решались в эпоху Гиппократа.

Откуда происходит семя?

По мнению автора «Зарождения»/«Природы ребенка», семя происходит как от мужчины, так и от женщины. Так думали многие врачи-гиппократики. Это противоречит древнему верованию, по которому женщина была только вместилищем мужского семени. Мы находим четкую формулировку этого верования не только в специальных работах, но и в театре, в «Эвменидах» Эсхила. Семя происходит из всех частей тела и из всех жидкостей. Такая Теория, которую современные ученые называют «пангенезом», разделялась автором «Воздуха, воды, местностей» и «Священной болезни». Есть тенденция противопоставить эту пангенетическую теорию более древней, называемой «энцефаломиелической», которая объясняет происхождение семени из головного и спинного мозга. Но реальность является более сложной. Фактически наш автор, утверждая, что семя происходит из всех частей тела, считает, что оно переносится головным и спинным мозгом. С этим связано курьезное убеждение, согласно которому мужчина становится импотентом после надреза за ухом:

«Те, кому сделан надрез за ухом, могут иметь половые сношения и извергать семя, но в небольшом количестве, и оно слабое и бесплодное. Ибо большая часть семени продвигается от головы вдоль ушей к спинному мозгу. Этот путь из-за надреза закупоривается».

Это убеждение нелепо, но считается научной истиной. В другом трактате оно служит для опровержения народного верования. Критикуя убеждение, что импотенция скифов (анареев) вызвана божеством, автор «Воздуха, воды, местностей» замечает, что лечение, которое применяют больные, только осложняет болезнь:

«Они лечат себя сами следующим образом: когда болезнь начинается, они надрезают сосуды, расположенные за ухом… Но, на мой взгляд, этим лечением уничтожается семя. Ведь вдоль ушей расположены сосуды, надрез которых лишает семени тех, кто перенес такую операцию».

Как для автора «Воздуха, воды, местностей», так и для автора «Зарождения»/«Природы ребенка» семя происходит из мозга. И так как автор «Воздуха, воды, местностей» считает также, что семя происходит из всего тела, из этого следует, что ни один из этих врачей не знал различий, которые современные ученые ввели между «энцефало-миелической» и «пангенетической» теориями.

Зачатие ребенка и рост эмбриона

Согласно автору «Зарождения»/«Природы ребенка», зачатие происходит, когда семя мужчины задерживается в матке и смешивается с семенем женщины. Пол эмбриона определяется свойствами одного и другого семени. Если оно сильное, рождается мальчик, если слабое — девочка. Что касается сходства между ребенком и родителями, оно объясняется преобладанием одного семени над другим. Мальчик может больше походить на мать, а девочка — на отца. Автор видит в этом явлении подтверждение того, что эмбрион — это продукт соединения двух разных семян, происходящих как от матери, так и от отца. Затем он переходит к объяснению, как развивается эмбрион. Будучи теплым, он дышит, получая прохладный воздух от матери, и питается материнской кровью, которая спускается в матку через пуповину. Можно поздравить автора с тем, что он правильно угадал роль пуповины, так как в это время началась дискуссия о том, как дышит и питается эмбрион. Другой врач-гиппократик считает, что эмбрион питается через рот. Это автор «Тела». Он опирается на правильное наблюдение, делая из него безапелляционный, но ложный вывод:

«Ребенок в утробе матери, соединяя губы, сосет матку и тянет пищу и воздух… Если кто-нибудь спросит, откуда известно, что ребенок в матке тянет и сосет, вот что нужно ответить: ребенок рождается с экскрементами в кишечнике, и он их выделяет в момент рождения. У него не было бы экскрементов, если бы он не сосал в матке, и он не умел бы сосать грудь после рождения, если бы он уже не сосал в матке».

Каким же образом происходит рост эмбриона, который питается через пуповину? Он происходит благодаря коагуляции крови, превращающейся в плоть. Автор «Зарождения»/ «Природы ребенка» устанавливает связь между этим поступлением крови и прекращением менструаций по время беременности. В процессе роста различные части эмбриона под воздействием дыхания разделяются: подобное идет к подобному. Плод мужского пола образуется быстрее, чем плод женского пола. Автор даже уточняет число дней — максимум тридцать для первого и сорок два для второго. По его мнению, причина заключается в том, что семя женского пола слабее и влажнее семени мужского пола. В античной эмбриологии было распространено убеждение, что в матке самка развивается медленнее, чем самец. Это было не только Гиппократово предубеждение, но также и Аристотелево. Потом в развитии эмбриона в последнюю очередь начинается разветвление конечностей, пальцев рук и ног с ростом ногтей и волос. Затем плод начинает ворочаться. Разумеется, и здесь мальчик развивается быстрее, чем девочка, и врач приводит цифры: три месяца для мальчика и четыре месяца для девочки. Рост эмбриона сравнивается с ростом растений. Мать для ребенка то же, что земля для растений. Автор пространно развивает это сравнение. Наконец, на десятом месяце наступают роды: плод освобождается, двигаясь и разрывая окружающие его оболочки. Автор заканчивает свое изложение, рассматривая случай близнецов. Они, по его убеждению, рождаются от одного соития и образуются в других разных полостях матки. Проблема близнецов была одной из обязательных тем в эмбриологии. Врачи-гиппократики соглашались, что близнецы появляются от одного соития. Но были, вероятно, и другие мыслители, которые считали, что нужно два соития, и что образование близнецов аналогично образованию второго зародыша.

Гиппократова и досократовская эмбриология

Так как всеми этими проблемами занимались не только врачи, но и досократовские философы, ученые стремились сравнить мнения одних и других, чтобы определить влияние философов на врачей. Так, чтобы проанализировать концепцию врача, первым написавшего целый трактат по эмбриологии (нашего автора «Зарождения»/«Природы ребенка»), ученые вспомнили почти все имена философов, упомянутых в предшествующем разделе: Эмпедокла, Анаксагора, Диогена Аполлонийского, пифагорейцев и Демокрита. В настоящее время пальма первенства принадлежит Демокриту особенно потому, что он считал, как и автор «Зарождения»/«Природы ребенка», что семя происходит из всех частей тела. Но в Гиппократовом трактате нет никаких следов анатомизма Демокрита. И нет доказательств, что Демокрит был основоположником пангенетической теории. Когда Аристотель упоминает эту теорию, он не называет ни одного имени. Современные ученые, по всей видимости, еще больше, чем древние греки поддаются иллюзии по поводу изобретателя.

Отнюдь не желая вмешиваться в споры экспертов, заметим, что наши знания досократовской эмбриологии отрывочны и косвенны. Они доступны нам только через поздние свидетельства, которые сообщают идеи, вырванные из контекста и часто искаженные. Все это должно побудить к осторожности в поиске возможных влияний философской мысли на врачей, не говоря уж о том, что развитие исследований об эмбрионе у досократовских философов может объясняться влиянием медицинской мысли. Вполне вероятно, что это были обоюдные влияния, которые сейчас уже невозможно выявить.

Первые наблюдения в эмбриологии: эмбрион и яйцо

Изучение источников имеет свои пределы. Иногда оно может заслонить главное. Достаточно один раз прочесть этот первый учебник по эмбриологии, трактат «Зарождение» /«Природа ребенка», чтобы поразиться удивительной связности мысли автора, основанной на опыте медицинской практики. Вместо того чтобы трясти дерево с высохшими плодами доксографии, лучше насладиться образным рассказом врача-гиппократика о том, как он наблюдал или думал, что наблюдает, шестидневное семя, которое он сравнивает с яйцом:

«Я сам видел семя, которое находилось в матке шесть дней и которое потом выпало… Сейчас я расскажу, как я увидел это семя. У одной знакомой мне женщины была очень ценная певица, которая имела сношения с мужчинами. Дабы не потерять цены, она не должна была беременеть. Эта певица услышала, что говорят между собой женщины: когда женщина должна забеременеть, семя не выходит, а остается внутри. Услышав эти разговоры, она приняла их к сведению И вот когда она заметила, что семя не выходит, она открылась своей хозяйке, и слух дошел до меня. Я приказал певице прыгать, подтягивая пятки к ягодицам. После семи прыжков семя с глухим стуком упало наземь. Увидев это, певица удивилась. Сейчас я расскажу, как оно выглядело. Как будто с сырого яйца сняли скорлупу и сквозь пленку была видна внутренняя жидкость. Вот, чтобы быть лаконичным, каков был этот вид. Более того, это было красным и закругленным. Под пленкой были видны белые толстые волокна, а вокруг пленки с внешней стороны — сгустки крови. Посредине пленки выдавалось наружу что-то тонкое, которое мне показалось пуповиной, так как через нее вдыхается и выдыхается воздух. И пленка была натянута, обволакивая семя. Таково было шестидневное семя, которое я видел».

Это бесспорно отрывок для антологии. И действительно, через пять веков Гален приводит его в трактатах «О семени» и «Об образовании утробного плода». «Этот отрывок, — говорит Гален, — просвещает нас точностью наблюдения и развлекает». Прекрасная похвала врача римской эпохи своему выдающемуся предшественнику!

Автор-гиппократик заканчивает эту историю заявлением, что немного позже он сообщит о другом способе наблюдения, который докажет правдивость всех его соображений о семени и развитии эмбриона. Он сдержал свое обещание. Речь идет о втором отрывке, ставшем знаменитым в истории наук, потому что он впервые предлагает использовать яйцо в исследованиях по эмбриологии:

«Теперь, как я уже сказал немного раньше, я изложу средство, лежащее в пределах человеческого разума и понятное для любого, кто хочет приобрести познания по этому поводу и обнаружить, что семя находится в оболочке, что в его середине находится пуповина, что сначала семя втягивает в себя воздух и выталкивает его наружу, и что от пуповины идут перепонки. И ко всему прочему, что я рассказал о росте ребенка, обнаружится, что он происходит в точности, как я рассказал в своих рассуждениях, если вы хотите довериться доказательствам, которые я приведу. Положите под двух или нескольких куриц двадцать или более яиц и каждый день, начиная от второго и кончая последним, когда яйцо лопнет, вынимайте по яйцу и разбивайте его: при обследовании вы обнаружите, что все соответствует тому, что я сказал, поскольку рост птицы можно сравнить с ростом человека. Действительно, оболочки натянуты, начиная от пуповины, и то, что я сказал по поводу ребенка, находится в яйце птицы: это вы обнаружите от начала до конца. Конечно, если вы этого еще не видели, вы удивитесь, что в яйце птицы есть пуповина, однако это так. Вот что я хотел сказать по этому поводу».

Мы видим, что знания нашего автора не были преимущественно книжными. Он основывается на наблюдении, произведенном при удачном стечении обстоятельств в случае с легкомысленной певицей, проводит элементарный опыт с куриным яйцом. Можно восхищаться изобретательностью ученого и его гордостью за свои доказательства. Но нужно оценить в то же время и его скромность: он сознает пределы человеческого познания.

К философской медицине

Но наряду с эмбриологией, рассматриваемой с медицинской точки зрения, в одном трактате «Гиппократова сборника», в «Режиме», существует эмбриология, явно связанная с космологическими соображениями, где умозрительное построение берет верх над наблюдением. На этот раз мы имеет дело с философской медициной. Считая, что человек, как и Вселенная, состоит из двух первичных элементов, огня и воды, автор «Режима» уподобляет развитие эмбриона развитию Вселенной:

«Одним словом, огонь разместил в соответствии с формой своего устройства все части тела по подобию вселенной, маленькие части относительно больших, а большие относительно маленьких. Он разместил самую большую полость, резервуар для сухой и влажной воды, чтобы давать ее всем частям тела и принимать от всех частей тела, и дал ему свойства моря, кормильца подобных живых существ и разрушителя несовместимых живых существ; вокруг этой полости он расположил плотные массы холодной и влажной воды, проход для холодного и теплого воздуха по подобию земли, которая изменяет все, что на нее падает. И он устроил рассеивание содержащейся воды и воздушного огня, видимого и невидимого, испарение плотной части, в которой всякая передвигающаяся вещь становится видимой, каждая в соответствии с местом, ей предназначенным. В этой части огонь сотворил три сообщающиеся между собой круга, один вблизи полостей, наполненных влагой и имеющих свойство луны, другой вблизи сгущения, которое окружает все, что имеет свойство небесных светил, и промежуточный круг, сообщающийся с внутренним и внешним. Что касается самого горячего и сильного огня, который властвует над всем, в нем размещаются душа, дух, разум, движение, рост, уменьшение, разделение, сон, пробуждение. Это он постоянно управляет всем, никогда не оставаясь неподвижным».

В этом отрывке некоторые формулировки остаются загадочными, может быть, намеренно загадочными, в духе Гераклита. Основным понятием здесь является подобие (mimesis). Тело устроено по подобию Вселенной. Эмбриология, которая должна была быть наукой наблюдения, становится умозрительной реконструкцией, руководствующейся убеждением, что анатомия и физиология человека воспроизводит строение и движение Вселенной. Впрочем, этот отрывок, вырванный из контекста, можно интерпретировать как рассуждение не только об образовании эмбриона (эмбриогенез), но и о первичном образовании человека (филогенез).

Первичное возникновение человека

Первичное возникновение человека и в более широком смысле всех живых существ в V веке было темой философских исследований досократиков в такой же степени, как и возникновение Вселенной. Достаточно вспомнить программу их исследований о природе, о которой сообщает Платон в «Федоне». Сократ вспоминает свой юношеский энтузиазм по поводу этих исследований:

«Когда я был молодым, у меня была удивительная страсть к этой науке, которую называют «изучением природы». Она казалась мне изумительной наукой: знать причину каждого существа, почему рождается каждое существо, почему оно умирает, почему оно существует. И часто мои мысли занимали следующие вопросы: в тот ли момент, как говорят некоторые, когда тепло и холод имеют некое гниение, образуются живые существа? Является кровь тем, с помощью чего мы думаем или это воздух, или огонь? Или же ни одно из них, а мозг является причиной чувств слуха, зрения и обоняния и в нем возникает память и воззрение, а от памяти и воззрения, ставших стабильными, рождается знание? И наоборот, изучая процесс разрушения, а также явления, относящиеся к земле и небу, я, наконец, убедился, что моя природа была непригодна для этого изучения, и эта непригодность была не сравнима ни с одной другой».

Таким образом, философская перспектива состояла из объяснения первопричин возникновения человека. Однако в «Гиппократовом сборнике» существует трактат, который точно соответствует программе, изложенной Сократом у Платона. Речь идет о трактате «Тело», заглавие которого похоже на заглавие трактата Демокрита «Природа человека или о теле». Этот Гиппократов трактат имеет исключительное историческое значение, так как он является единственным полностью сохранившимся примером этого исследования природы, которое доставляло наслаждение молодому Сократу. Фактически трактаты досократиков утеряны или сохранились в отрывках. Автор представляет свой труд как трактат по медицине, но разницы в проблематике нет. Он излагает первичное возникновение человека из составных частей, а не из возникновения эмбриона из семени, как это было в «Режиме». Автор «Тела» говорит в преамбуле, что ставит целью показать «по поводу живых существ и людей, как они образовались и как родились». Разве это не дословное начало программы изучения природы по Сократу Платона?

Раз уж человек возник из некоторых элементов Вселенной, автор счел нужным начать с возникновения Вселенной. Антропология зависит от космологии. Единственная разница между философом и врачом — это вопрос соотношения между рассуждениями, посвященными космологии и антропологии. Автор «Тела» не будет рассматривать космологию как таковую, но коротко скажет об элементах возникновения Вселенной, необходимых для антропологии. По его мнению, Вселенная образовалась во время всеобщего сотрясения из-за разделения трех элементов первично смешанной материи: тепло уходит в верхнюю часть и образует эфир. Земля — холодный и влажный элемент, располагается в нижней части. Что касается промежуточной части, она занята влажным и плотным воздухом. Основную часть своего изложения автор посвящает объяснению, как из земли образовались различные части человека. Когда земля отделилась от тепла, это разделение не было полным, она сохранила в себе более или менее большие полости тепла. Воздействие этого тепла на землю вызвало образование разных живых тканей. Все начинается с этого пресловутого «гниения», которое возникает от воздействия тепла на холод земли:

«Когда эти элементы (Вселенной) подверглись вращению во время всеобщего сотрясения, в земле осталось большое количество тепла то в больших полостях, то в меньших, то в очень маленьких, но в большом количестве. И так как со временем земля высыхала под воздействием тепла, эти оставшиеся полости образовали вокруг себя гниения, подобные оболочкам. И под воздействием продолжительного нагревания все то, что происходило от гниений земли, стало густым и имело небольшое количество влаги, оно очень быстро сгорело и стало костями. А то, что было вязким и происходило от холода, несмотря на нагревание, не могло полностью сгореть, ни стать сухим, так как вязкое не могло полностью сгореть, как густое или как влажное, и, сгорев, полностью стать сухим. Вот почему это приняло разную форму и стало сухожилиями и сосудами. Сосуды полые, а связки плотные, ибо последние не содержали много холода. У сосудов же его было много. И от холода наружная часть, которая была самой вязкой, полностью поджарилась теплом и стала оболочкой, тогда как внутренняя часть, где господствовал холод, полностью растворилась и стала поэтому жидкой».

Вот как образовались кости, сухожилия и сосуды в этой гигантской кухне, где огонь жжет, жарит и расплавляет! При чтении такого отрывка мы понимаем, почему Сократ ломал себе голову, размышляя над всеми этими вопросами и в конце концов объявил себя полностью некомпетентным. Но наш автор невозмутимо продолжает и со знанием дела показывает, как из двух субстанций, густого и вязкого, полученных из-за гниения земли под воздействием тепла, образовались все части тела. Таким же образом он объясняет образование горла, пищевода, желудка, кишечника, мочевого пузыря, головного и спинного мозга, сердца, легких, печени, почек, тканей, суставов, ногтей, зубов и, наконец, волос на голове и теле:

«Но, может быть, вы удивитесь, что есть много волос под мышками, на лобке и на всем теле. По этому поводу вывод тот же: в тех местах тела, где находится вязкое, волосы растут под воздействием тепла».

Объяснение мысли и чувств

Исследование природы, программа которого указана Сократом в «Федоне», состояло не только в описании генезиса живого, но также в объяснении мысли и чувств. Эта часть программы также выполнена в трактате «Тело». Сократ, как и многие досократовские философы, задавался вопросом, что было источником мысли: кровь, воздух, огонь или мозг. Ответ автора «Тела» близок к третьему решению, упомянутому Сократом. По его мнению, это тепло: «На мой взгляд, то, что мы называем теплом, бессмертно, понимает все, видит, слышит и знает все, прошлое и будущее». Нужно уточнить, что это не то решение, которое потомки припишут Гиппократу. Богатство и разнообразие «Гиппократова сборника» так велико, что большинство решений, указанных Сократом, поддерживалось то одним, то другим автором. Согласно трактату «Ветры», источником мысли является кровь. Автор «Священной болезни» в знаменитом отрывке опровергает тех, кто считает источником мысли диафрагму, без колебаний высказывается за мозг. Именно эта теория будет связана с именем Гиппократа.

Что касается различных ощущений, эта тема занимает важное место в трактате «Тело». Сначала автор объясняет слух, потом обоняние, зрение и, наконец, речь, которую гиппократики относили к чувствам. Сократ в «Федоне» упоминает теорию тех, кто объясняет слух мозгом. Врач критикует ее, упоминая как раз эти известные трактаты о природе:

«Есть люди, которые в своих трактатах о природе говорили, что думает мозг. Этого не может быть, так как мозг сам по себе влажный, оболочка, которая его окружает, влажная, а вокруг оболочки есть кости; все то, что является влажным, не думает. Думают сухие тела, поэтому тела, которые думают, производят слух».

По очень похвальному обычаю научных полемик ученые века Перикла избегали называть поименно своих собратьев, особенно если они были еще живы. Этот обычай современному историку античности кажется прискорбным. Авторы этих трактатов, критикуемые врачом, остаются безвестными. «Есть люди, которые…». Так же и Сократ в «Федоне», излагая свою теорию возникновения живых существ, добавляет: «Как говорят некоторые». Это не устраивает современных ученых, которые не терпят пустоты. Они терпеливо изучают доксографию досократиков, чтобы выявить этих анонимов. Они пытаются даже идентифицировать досократовских философов, которые были источниками теорий автора «Тела». И находят целую когорту философов, интерес которых к биологии мы подчеркивали: Эмпедокла, Диогена Аполлонийского, Анаксагора. К ним добавляются другие имена: ученики Гераклита или Архелая Афинского.

Но трактат «Тело» не является компиляцией философских трудов о природе. По крайней мере, автор-гиппократик не дает повода думать, что он работал таким образом: «Теперь я изложу свои личные суждения», — говорит он в преамбуле. Почему мы не должны ему верить? Это не означает, что все произведения являются оригинальными. Древние имели другую концепцию оригинальности. Признаем прежде всего связность и новизну его принципа объяснения. Его пресловутая пара вязкого и густого кажется его личной находкой, она не имеет эквивалента в сохранившейся доксокрафии досократиков. Особенно подчеркнем роль личного опыта автора. Для обоснования некоторых своих объяснений (иногда правильных, часто ошибочных) он со знанием дела прибегает к личным наблюдениям. В качестве примера возьмем его рассуждения о голосе и речи, которые заинтересуют лингвистов. Это первое изложение физиологии голоса и речи, сохранившееся в оригинале и единственное до Аристотеля:

«Причиной речи является воздух, который человек втягивает во все тело и особенно в полости. Когда этот воздух изгоняется наружу, он производит звук по причине пустоты, так как голова отражает звук. Что касается языка, он артикулирует, отбрасывая воздух; преграждая воздух в горле и отбрасывая его к небу и зубам, он делает звуки отчетливыми. Если бы язык не артикулировал, каждый раз отбрасывая воздух, человек не говорил бы отчетливо, но издавал монофонные звуки, которые ему присущи. Доказательством этого служит то, что глухие от рождения не могут говорить, а издают монофонные звуки. И даже если человек попытается заговорить, выдохнув воздух, ему это не удастся. Это очевидно благодаря следующему: люди, когда хотят громко говорить, втягивают внешний воздух, изгоняют его наружу и издают громкий звук, пока воздух в них, но потом звук угасает. И певцы, которые аккомпанируют себе на кифаре, когда им нужно держать продолжительный звук, втягивают дыхание глубоко внутрь, намного продлевая звучание голоса, и издают громкие звуки, пока располагают воздухом, но когда воздуха нет, они останавливаются. Учитывая все это, ясно, что дыхание — есть причина звука голоса. Мне случалось видеть, людей которые, желая умертвить себя, перерезали себе горло. Эти люди оставались живыми, но больше не издавали ни одного звука, разве если закрыть отверстие в горле, при этом условии они издают звуки. Ввиду этого также ясно, что раненый, когда горло глубоко разрезано, не может втянуть дыхание внутрь полости, но теряет его через надрез. Вот как обстоят дела с голосом и с членораздельной речью».

Интереснее, когда автор говорит о своих наблюдениях, чем когда жонглирует густым и вязким. Его различение голоса и речи очень удачно. Не будем упрекать его в том, что он не знал голосовых связок. Аристотель тоже их не знал. В последнем приведенном им доказательстве, когда он берет случай с перерезанным горлом, мы ощущаем весь тот вклад, который мог внести опыт врача в философские дискуссии о природе.

Это довольно странный трактат по медицине, в котором о болезнях говорится лишь между прочим, только чтобы сказать, что они подчиняются семичастному ритму. Его автора прельщал тот же мираж, что и молодого Сократа. Но можно ли за это его упрекать? Его труд остается единственным полностью сохранившемся экземпляром, дающим представление об этом знаменитом исследовании природы. Парадоксально, но произведение устояло в разрушительных катастрофах времени именно потому, что его автор был врачом. Но на этой стадии антропологических исследований действительно не было разницы между врачом-философом и философом-врачом.

Борьба против философской медицины

Разнообразие «Гиппократова сборника», пожалуй, наиболее ярко проявляется в том, что касается философии и медицины.

Прежде всего, трактаты с философским уклоном, то есть те, которые берут свою концепцию природы у космологии — очень разные. Их теории о человеке и Вселенной так же разнообразны, как и у досократовских философов. Век спустя Исократ высмеивал разнообразие мнений «древних ученых» (так он называл досократовских философов):

«Один утверждал, что элементы неисчислимы, Эмпедокл же — что их четыре с раздором и дружбой между собой. Ион — что их не больше трех, Алкмеон — что только два, Мелисс — что один, а Георгий — что вообще ни одного».

Это же можно сказать о врачах-философах. Один из них склоняется к монизму: автор «Ветров» считает основным элементом, как в человеке, так и во Вселенной, воздух, который является единственной причиной всех болезней. Другой принимает дуалистическое решение: автор «Режима» признает два противоположных и взаимодополняющих элемента: огонь и воду. Третий, автор «Тела», исходит из космологии с тремя элементами: тепло, земля, воздух. Наконец, автор «Недель» повсюду видит число семь и в частности считает, что душа-семя человека имеет семь природных частей — это тепло, холод, влага, кровь, горькое, сладкое, соленое.

Разнообразие мнений в «Гиппократовом сборнике» по проблеме отношений медицины и философии вызвано прежде всего тем, что он содержит отголоски методологических споров, которые привели к столкновению сторонников и противников философской медицины.

Два трактата энергично возражают против философской медицины, утверждая самостоятельность медицинского искусства. Первый — это «Древняя медицина». Именно ему принадлежит заслуга постановки методологической проблемы с небывалой четкостью. Мы уже видели, как этот защитник традиционной медицины реконструировал «археологию» медицинского искусства.

Первым поводом для этой апологетической истории медицины была полемика с новаторами, претендующими на основание новой медицины. Для объяснения болезней они исходили из простых постулатов, таких как тепло, холод, сухость, влажность. Новаторы безусловно хотели противодействовать слишком громоздкому эмпиризму и основать искусство на трех простых и понятных принципах, подобно тому, как философы для объяснения разнообразия действительности исходили из небольшого количества основных элементов. Но в глазах автора «Древней медицины» эти постулаты слишком упрощают картину и не соответствуют действительности. Он распространяет полемику на все течение философской медицины. Послушаем изложение метода его противников:

«Некоторые врачи и некоторые ученые заявляют, что невозможно знать медицину, если не знаешь, что такое человек. Это знание должен приобрести тот, кто намеревается правильно лечить людей. И выступления этих людей имеют философское направление, как выступления Эмпедокла или других, которые писали о природе, восходя к истокам того, что такое человек, как он произошел в самом начале и из каких элементов он состоит».

Представляя позицию своих противников, среди которых он числит Эмпедокла, автор «Древней медицины», нужно отдать ему должное, воспринимает ее серьезно и подчеркивает, что она основывается на методологическом требовании. Медицина для них не является наукой, так как она предполагает предварительное знание человека. Но о какой науке о человеке идет речь? Упоминание об Эмпедокле объясняет это. Уточнение программы не оставляет никаких сомнений. Это знание первичного возникновения человека, его первичного строения, короче, знание человека в соответствии с методом «исследования природы», как его определяет Сократ в «Федоне». С точки зрения его противников медицина предполагает предварительное знание философской антропологии. Она зависит от космологии.

По счастливому стечению обстоятельств в самом «Гиппократовом сборнике» существует отрывок, где сторонник философской медицины в очень близких выражениях подтверждает методологическое требование, изложенное автором «Древней медицины». Речь идет о заявлении автора «Режима»:

«Я говорю, что тот, кто имеет намерение написать правильный трактат о режиме человека, должен сначала узнать и распознать природу всего человека: знать, из каких элементов он был образован в начале, и распознать, какие части над ним господствовали, так как если он не знает своего первоначального сложения, он будет неспособен узнать, что происходит под воздействием этих составных элементов. Если он не знает, что господствует в его теле, он будет неспособен назначить то, что полезно человеку».

Совпадение не обязательно объясняется прямым отношением между двумя трактатами, в любом случае оно свидетельствует о точном пересказе автором «Древней медицины» тезисов своих противников.

Тезисам противников автор противопоставляет собственную позицию. Это крутой поворот, сделанный с помощью простой инверсии слов. На его взгляд, не медицина нуждается в предварительном знании человеческой природы, а наоборот, правильно понятая медицина есть источник знаний природы человека:

«Я считаю, что для обладания некоторыми точными знаниями о природе человека, не существует никакого другого источника, кроме медицины. И это знание вполне возможно приобрести, если правильно постичь медицину во всем объеме… Ибо вот, что мне кажется необходимым знать врачу о природе и прилагать все силы, чтобы узнать, если он намеревается выполнить свою задачу: что такое человек по отношению к остальному, что принадлежит к его образу жизни, что случится с каждым вследствие каждой вещи, а не только так: «Сыр — плохая пища, потому что он вызывает болезнь у того, кто его съел», но какую болезнь он вызывает, по какой причине и какая из субстанций, содержащихся в человеке, та, которой он не соответствует».

Простая инверсия исходных данных проблемы влечет за собой значительное изменение в методе познания и в статусе медицины. Врач не должен пытаться воссоздать человека из нескольких первичных элементов, как художник изображает человека несколькими красками. Он должен поставить себе задачу наблюдать различные реакции человеческого тела на различные воздействия режима (пища, напитки, физические упражнения). Благодаря изучению этих воздействий и реакций врач определяет различные категории человеческой природы. Отныне медицина получает новый статус: она больше не следует слепо за философской антропологией, она становится наукой о человеке.

Вторая атака на философскую медицину предпринята в начале трактата «Природа человека». Его автор Полибий, ученик и зять Гиппократа, с первой фразы энергично набрасывается на тех, кто рассуждает о человеческой природе вне пределов медицины:

«Тот, кто имеет привычку выслушивать рассказы о человеческой природе, которые выходят за пределы строгой области медицины, не заинтересуется данными рассуждениями. Ибо я никоим образом не заявляю, что человек — это воздух, огонь, вода, земля или любая другая субстанция, присутствие которой в человеке неочевидно. Я оставлю такие заявления тому, кому угодно их высказывать».

Проблематика вначале аналогична проблематике «Древней медицины». Полибий отвергает всякое знание человеческой природы, источник которого не имел бы отношения к медицине. Примеры, которые он выбирает, ясно указывают, что он имеет в виду философские концепции человеческой природы, исходящие из космологии.

Далее критика идет разными путями, поскольку Полибий ограничивает свою полемику монистическими философами, то есть теми, кто сводит все к единственной первопричине. Он использует разнообразие их теорий, чтобы с юмором их уничтожить, а пальму первенства он отдает самому знаменитому из них, монисту Мелиссу Самосскому, кого позже Исократ назовет образцовым примером этого философского выбора. Этот ученик Парменида считал, что единственным элементом не были ни воздух, ни огонь, ни земля, ни вода. Иными словами, его принцип был еще менее ясным, чем у других монистов! Затем Полибий переходит к критике врачей, которые считают, что человек состоит из единственной жидкости. Он хочет сказать, что человеческая природа образована из четырех жидкостей: крови, флегмы, желтой и черной желчи.

Этот спор медицины с философией не был услышан двумя великими философами IV века. Платон в «Тимее» делает обзор философской медицины; а Аристотель в своем трактате «Об ощущении и ощущающих» подчеркивает тесную связь между философией и медициной: хороший философ, который изучает природу, говорит он, кончает медициной, тогда как хороший врач, который философски относится к своему искусству (philosophоtеrоs), начинает с изучения природы. В методологическом споре Аристотель явно на стороне философской медицины.

Зато позже борьба против философской медицины будет расцениваться как большая заслуга Гиппократа, по крайней мере некоторыми. Латинский энциклопедист Цельс в предисловии к своей работе «О медицине» так представляет рождение медицины в Греции:

«На первом этапе искусство лечить расценивалось как часть философии (…). Вот почему мы находим много философов (самые знаменитые среди них Пифагор, Эмпедокл, Демокрит), которые были сведущими в этом искусстве. Но именно Гиппократ из Коса, согласно некоторым — ученик Демокрита, первым из всех достоин вечной памяти как человек, медицинские знания которого были такими же выдающимися, как и его литературный талант, и который отделил философию от медицины».

Четвертая часть

ВЕЛИЧИЕ И ПРЕДЕЛЫ ГИППОКРАТИЗМА

Несмотря на разногласия, которые появляются среди врачей «Гиппократова сборника» (они могут зависеть от личности авторов, от принадлежности к разным медицинским школам, а также от времени написания), несмотря на внутренние споры (в частности, по проблеме отношений философии и медицины), остается общая мировоззренческая позиция, определенное единство взглядов врача на больного и болезнь. Это то, что мы называем гиппократизмом.

В предыдущих частях книги мы уже останавливались на некоторых важных аспектах гиппократизма: деонтология врача в его отношениях с больными во второй части, рациональный подход к болезни и критические соображения врача о своей деятельности в третьей части. Не будем к этому возвращаться. Остается дополнить этот очерк новыми аспектами, такими как метод наблюдения, концепция здоровья и болезни, концепция природы, и одновременно сделать заключение о значении гиппократизма, подчеркивая его заслуги и не скрывая его слабости. Наконец, нужно дать представление о богатстве и сложности истории прочтения гиппократизма от античности до наших дней. Но речь, конечно, не о том, чтобы излагать эту историю, которая так же обширна, как и история аристотелизма.

Глава I

ОТ НАБЛЮДЕНИЯ ВИДИМОГО К РЕКОНСТРУКЦИИ НЕВИДИМОГО

Одним из выдающихся достоинств врача-гиппократика является его способность наблюдать и записывать свои наблюдения с величайшей тщательностью. Замечания, которые он делает по своей теме, двух категорий: одни имеют общий характер и касаются общего строения всех людей. Это замечания анатомического порядка. Другие же носят частный характер и относятся к клиническим признакам каждой наблюдаемой болезни. Разумеется, бывает, что эти две категории тесно переплетены, однако для анализа будет удобнее их разделить. Мы начнем с клинического наблюдения, более доступного, чем анатомия, и поэтому менее нуждающегося в реконструкции.

Клиническое наблюдение

Все, что возможно заметить, наблюдая за внешними проявлениями болезни, отмечается, так как мельчайшая деталь может иметь значение признака. Прогноз, как и диагноз, может исходить только из совокупности признаков. Некоторые тексты дают советы врачам о способе наблюдения. С помощью чего нужно наблюдать? Что нужно наблюдать? На первый вопрос ответ ясен. Наблюдать нужно не только зрением, начеку должны быть все чувства. Вот, что мы читаем в самом начале справочника для хирурга: «Или вещи сходные, или вещи несходные, начиная с самых важных, самых легких, с тех, которые полностью известны во всех отношениях. Вещи, которые возможно увидеть, тронуть, услышать. Вещи, которые возможно ощутить зрением, прикосновением, слухом, носом, языком, разумом. Вещи, которые возможно узнать всем тем, с помощью чего мы узнаем».

Трудно даже представить количество интерпретаций, которые вызвал этот текст, начиная с древнейших комментаторов. Гален, который сам его комментировал, сохранил многие из них. Древние комментаторы прибегали к различным ухищрениям, чтобы «спасти» Гиппократа: он не мог написать одно и то же в двух предложениях, два раза подряд сказать, что врач должен наблюдать зрением, прикосновением и слухом! На самом деле это обыкновенные заметки, повторяющиеся, чтобы уточнить и дополнить главное.

Также в форме заметок в двух книгах «Эпидемий» сохранились советы о средствах наблюдения:

«(Знать), что с помощью глаз, ушей, носа, рук создаются суждения. Больной. Врач, узнающий или прикасаясь, или нюхая, или пробуя на вкус. Волосы, цвет лица, кожа, сосуды, связки, мышцы, ткани, кости, спинной и головной мозг, то, что исходит от крови, внутренностей, живота, желчи, других жидкостей, суставов, биений, дрожи, конвульсий, икоты, то, что относится к дыханию, дефекации: средства, с помощью которых мы узнаем».

«Взять тело больного как предмет для изучения: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус, разум».

Эти тексты совпадают: наблюдение врача за больным производится чувствами и разумом. Зрение ставится первым. Это естественно. Иногда врач должен был сделать предварительный прогноз на расстоянии и произвести первое обследование только с помощью визуального наблюдения. Первые признаки — это признаки, доступные зрению: сначала лицо, потом, поза больного или, как говорят медики, декубитус, затем движения его рук. Автор «Прогноза» оставил по всем этим пунктам замечания удивительной точности.

«Лицо Гиппократа»»

Описание черт лица, возвещающих приближение смерти, является самым известным описанием «Сборника» и называется «Лицо Гиппократа».

«Прежде всего врач должен изучить лицо больного, похоже ли оно на лицо здоровых людей, и особенно похоже ли оно на то, какое оно у него (обычно). Если оно похоже, это наиболее благоприятно. Если состояние наиболее противоположное обычному, это наиболее опасно. Вот признаки такого состояния: заострившийся нос, впалые глаза и виски, холодные и сморщенные уши, мочки ушей приподняты, кожа лба сухая, натянутая, цвет лица желтый или черный, мертвенно-бледный или синюшный. Если в начале болезни лицо имеет такой вид и еще невозможно сделать выводы по другим признакам, нужно спросить, может, больной не спал, нет ли у него сильного поноса, не голоден ли он. И если он дает утвердительный ответ на один из этих вопросов, нужно думать, что признаки менее опасны. Если лицо имеет такой вид по этим причинам, такое состояние проходит за день или за ночь. Но если он дает отрицательный ответ на эти вопросы и состояние не проходит в интервале указанного времени, нужно знать, что больной близок к смерти.

Но если болезнь продолжается еще на третий день или на четвертый и лицо имеет такой вид, нужно спросить о том, что я рекомендовал выше и изучить все другие признаки: признаки всего лица, тела и глаз.

Если глаза избегают света, если они невольно плачут, если они косят, если один глаз меньше другого, если глазной белок красный или мертвенно бледный, если на нем появились маленькие черные сосуды, если вокруг зрачков появились глазные корки, если они блуждающие, выпученные или глубоко впавшие, если зрачки сухие и тусклые, если цвет лица изменился к худшему, нужно думать, что все это плохо и зловеще.

Нужно также исследовать, что появляется под глазом во время сна: если часть белка видна снизу, и веки не сомкнуты, и это не является следствием поноса или очищения желудка, или просто больной имеет обыкновение так спать, то это зловещий признак, который предвещает смерть. Если веко загибается, мертвенно-бледное или желтое, или с какими-либо другими признаками, нужно знать, что больной близок к смерти. Также предвещающим смерть признаком, являются отвислые, холодные и совершенно белые губы».

Следует познакомиться со всем отрывком, чтобы хорошо понять смысл этой картины. Описание само по себе уже примечательное: несколькими замечаниями о глазах, носе, висках, ушах, коже и цвете лица (упомянуты четыре цвета) врач отмечает детали, одновременно выразительные и знаменательные. После общей картины лица врач крупным планом описывает глаза больного: это совпадает с моментом, когда врач подошел к больному и рассматривает его глаза с близкого расстояния, обращая особое внимание на их цвет и движения. Наблюдение обостряется вплоть до поиска маленьких бледных или черных сосудов в глазном белке. Но если это замечательное описание вырвать из контекста, теряется основной урок, который хочет дать автор. Наблюдаемый признак сам по себе не имеет абсолютного значения. Его смысл определяется разницей между здоровым и больным состоянием и зависит от различных факторов: физические особенности и привычки, стадия болезни, наличие или отсутствие случайных причин, таких как бессонница, понос или голод, наличие или отсутствие других признаков. Сведения, полученные от больного, помогают, таким образом, определить относительное значение визуально наблюдаемых признаков.

Карфология

Однако, визуальное наблюдение дает не более того, что можно увидеть невооруженным глазом. Пройдет много времени после Гиппократа, когда врач откроет микромир благодаря микроскопу. Изобретение его относится к XVII веку. Но наметанный глаз врача-гиппократика видел детали, которые не видит глаз современного врача, потому что у него больше нет такой необходимости. Современные анализы заменяют его. Тем не менее некоторые визуальные наблюдения древних врачей остаются в арсенале современной науки. Например, гиппократики первыми обратили внимание на то, что называется карфологией.

Слово происходит от греческого karphologia, что означает «собирание (legein) соломинок или травинок (karphos)». Текст-основоположник карфологии находится опять же в трактате «Прогноз» и содержит краткое, но превосходное описание движений рук больного:

«Вот что я знаю относительно движения рук: у больных острыми лихорадками, перипневмониями, френитами или цефалалгиями, руки которых блуждают перед лицом, шарят в пустоте и собирают соломинки (karhologeousas), вырывают клочья шерсти из одеяла или вытаскивают солому из стены, также являются плохими и зловещими признаками».

Текст можно понять, если представить больного в кровати, стоящей у саманной стены, и накрытого одеялом из грубой шерсти. Движения рук, что-то собирающих или вырывающих, описаны с предельной точностью. Рука больного собирает соломинку или травинку на кровати, вырывает клочья шерсти из одеяла, или вытаскивает солому, торчащую из саманной стены. Этот же смысл мы находим у Галена, хотя у него движение состоит в собирании воображаемых соломинок или травинок. Из трех характерных движений, отмеченных врачом-гиппократиком, врачи эпохи Галена оставили только два: движения собирания соломинок на кровати, которому они дали название karphologia (карфология) и движения вырывания клочьев шерсти из одеяла — krokudismos, откуда произошло французское слово crocydisme (обирание). Этот последний термин присутствует в словаре Эмиля Литтре, но объяснение, которое дает этот прекрасный знаток античной медицины, неправильное. Он видит в нем синоним «карфологии».

Умение древних врачей с величайшей дотошностью дифференцировать разные признаки и давать им точные названия не соответствует современному уму, который скорее старается объединить, чем дифференцировать, и часто тонкие различия древних врачей нам непонятны. То, что различалось древними, Литтре считает синонимом. С изъятием слова «кроцидизм» из современных словарей исчезла еще одна деталь наблюдения, так что в настоящее время термин «карфология» обобщенно означает непрерывное ищущее движение рук и пальцев во время бредовых состояний (например, белая горячка, тиф). Современные врачи под термином «карфология» объединяют все движения рук, которые автор «Прогноза» так тонко различал.

«Гиппократовы пальцы»

В «Гиппократовом сборнике» есть еще одно визуальное наблюдение, связанное с именем Гиппократа. Это то, что по-французки называется «hippocratisme digital», а по-английски «hippocratic fingers». Вот как этот гиппократизм представлен в современном медицинском словаре:

«Деформация пальцев руки (и часто больших пальцев ноги) характеризуется:

1. Боковым и продольным искривлением ногтей, изменением угла, который обычно образует ноготь с дорсальной поверхностью последней фаланги.

2. Гипертрофией последней фаланги, утолщающей конец пальца наподобие барабанной палочки. «Гиппократовы пальцы» могут быть вызваны генетически, доминирующей авто-соматической передачей. Чаще всего они являются вторичными признаками различных торакальных заболеваний, в виде исключения экстраторакальных. Гиппократовы пальцы могут рассматриваться как низшая форма гипертрофирующей остеоартропатии Пьера Мари».

Интересно сравнить это современное определение с тем, что наблюдали врачи-гиппократики. Они наблюдали одновременно и больше, и меньше. Текст для сравнения взят из «Прогноза». Автор перечисляет признаки, позволяющие распознать эмпиематиков, то есть больных со скоплением гноя в грудной клетке или легком:

«Эмпиематиков нужно распознавать по следующим признакам: прежде всего их не оставляет лихорадка, днем она легкая, а ночью сильнее; появляется обильный пот; их одолевают позывы на кашель, и они не отхаркивают ничего значительного; глаза впалые, на челюстях красные пятна, ногти рук искривляются, особенно на концах, на стопах появляются отеки, у них нет аппетита, на всем теле появляются водянистые пузыри».

Автор упоминает искривление ногтей в случае грудной болезни. Но в сознании врача-гиппократика этот признак является частью всей совокупности признаков, необходимых для диагноза. Традиция отобрала один признак среди многих.

Автор «Прогноза» — не единственный врач из «Гиппократова сборника», отметивший этот симптом. Его наблюдали при эмпиеме, но также и при некоторых других заболеваниях легких. Если врачи-гиппократики и заметили искривление ногтей при грудных болезнях, они не сообщили об утолщении первой фаланги пальца, который приобретает, согласно современному названию, форму «барабанной палочки». Разумеется, автор «Прогноза» наблюдал за кончиками пальцев. Он отметил, что они горячие, но дальше этого не пошел. Таким образом, второе наблюдение, которое современные врачи включают в термин «гиппократовы пальцы», не восходит к Гиппократу. Оно будет сделано только через четыре века греческим врачом Аретеем Каппадокийским в его превосходном описании чахотки. Вот отрывок о пальцах и ногтях.

«Пальцы тонкие, суставы утолщенные; форма пальцев — это форма самих костей, так как плоть высыхает; ногти пальцев искривлены, полости (где они размещены) запавшие и расширенные, потому что из-за исчезновения плоти они не имеют больше напряжения вокруг себя, ни закругленной формы. Вот почему ногти искривлены».

Таким образом, Аретей отметил сплющивание пульпитных кончиков пальцев, которое не упомянуто у Гиппократа. Гиппократики не обнаружили эти симптомы, зато они систематически упоминали об искривлении ногтей и отеке стоп. Объединение этих двух симптомов для современных врачей приобрело значение только после описания нового синдрома, сделанного в конце XIX века французским клиницистом Пьером Мари. Вот часть этого описания:

«Кисти огромны и деформированы. Они поражают своими размерами больше, чем кисти акромегалов. Все фаланги пальцев увеличены в объеме, особенно последняя фаланга. Ноготь расширенный и удлиненный; он имеет «гиппократов» вид в форме клюва попугая. Запястье расширено, образуя резкую и большую впадину над кистью. Стопы имеют вид слоновьих».

Примечательно, что современный клиницист сознательно упоминает Гиппократов симптом искривления ногтя (сравнивая его с клювом попугая) и, вероятно, не зная, что почти цитирует древних — симптом распухших стоп. Наконец, уж точно не зная этого — симптом, отмеченный Аретеем, то есть симптом увеличенных суставов пальцев. Этого совпадения достаточно, чтобы признать совершенство наблюдения древнегреческих врачей. Они обнаружили симптомы гипертрофирующей остеоартропатии Пьера Мари, но не поняли, что деформации происходят от гипертрофии костей. Аретей объяснил это усыханием тканей.

Гиппократики обнаружили не все симптомы того, что сегодня называют «гиппократовыми пальцами», зато отметили искривление ногтей рук и отек стоп в случае грудных болезней — синдром, описанный Пьером Мари. Три дошедших из глубины веков примера — «лицо Гиппократа», карфология, «гиппократовы пальцы» — дают высокую оценку умению гиппократиков наблюдать болезни с помощью зрения.

Наблюдение осязанием

После зрения идет осязание, если следовать порядку справочника по хирургии. Начав с наблюдения больного на расстоянии, врач приближается, чтобы дотронуться до него. В случае с раненым врач прикасается к ране, чтобы более точно изучить характер повреждения. В случае внутренней болезни врач прежде всего пальпирует гипохондрии, что буквально означает «части, расположенные под хрящом», то есть латеральные области живота под ребрами. Эта часть тела в глазах врачей античности имела большое значение. По ней была названа болезнь ипохондрия. Считалось, что она гнездится во внутренних органах, расположенных в гипохондрии. При Гиппократе эта болезнь была еще неизвестна.

Врач-гиппократик очень внимателен к признакам, определяемым в этой части тела. Автор «Прогноза» посвящает ей очень длинное описание:

«Гипохондрий находится в лучшем состоянии, когда он бесцветный, мягкий и одинаковый слева и справа; но когда он воспаленный, болезненный, напряженный или представляющий неравенство левой и правой стороны, нужно всего этого опасаться. Если в гипохондрии имеется также пульсация, это означает расстройство или горячку… Припухлость в гипохондрии, когда он твердый и болезненный, очень плохая, если занимает весь гипохондрий. Если она занимает только одну сторону, она менее опасна с левой стороны. Такие припухлости, когда они возникают в начале болезни, означают, что скоро наступит смерть… Мягкие, безболезненные припухлости, которые уступают нажатию пальца, означают, что кризис наступит не скоро, и они менее опасны, чем предыдущие».

Все конкретно указывает на исследование осязанием. Многие другие отрывки из «Гиппократова сборника» тоже недвусмысленно упоминают о пальце врача, пальпирующего части тела. В частности, вагинальная пальпация довольно часто упоминается в гинекологических трактатах.

Заслуживают упоминания несколько прекрасных наблюдений, сделанных с помощью осязания. Когда палец врача нажимает на припухлость, которая появляется после лечения перелома, «краснота исчезает, но снова быстро появляется». При непроходимости кишечника, когда врач слегка нажимает пальцем на любую точку тела, особенно на стопы, «палец погружается и остается след, как в тесте». В случае пери-пневмонии, палец врача, положенный на язык, приклеивается к нему. Но врач пальпирует не только части тела, ему случается прикасаться к тому, что оно исторгает. Два раза в трактате упоминается, что врач щупает гной, который отхаркал больной: при эмпиеме гной липкий, при чахотке — твердый. Врач может притронуться к больному, чтобы определить температуру тела. Так в «Априорных идеях» говорится о больных, «не горячих при прикосновении». Стоит ли напоминать, что врач-гиппократик не знал термометра, открытого в начале XVII века в медицинских кругах Падуи.

Непосредственное выслушивание

После зрения и осязания в «Рабочей комнате врача» назван слух. Врач должен уметь слушать. Некоторые уже практиковали непосредственное выслушивание, то есть прикладывали ухо к груди больного и слушали внутренние шумы при грудных болезнях:

«И если вы слушаете продолжительное время, прикладывая ухо к ребрам, внутри потрескивает, как от уксуса».

В другом случае был услышан звук, похожий на скрипение кожи. Известно, что этот звук соответствует плевральным хрипам. Врачи-гиппократики не знали о существовании плевры, но их наблюдение было удивительно верным. Сравнение со скрипом кожи еще употребляется в современных медицинских кругах как «хрипы новой кожи». Врачи не довольствовались пассивным выслушиванием, они вызывали флуктуирующие внутренние шумы, встряхивая больного перед выслушиванием, чтобы определить место, где произвести надрез для выведения гноя или воды:

«Посадите больного на стул, но чтобы он не двигался: другой должен держать ему руки, а вы, встряхивая его за плечи, прислушивайтесь, с какой стороны слышится шум».

В других отрывках этот шум выражен образным глаголом, обозначающим шум взболтанной жидкости, ударяющейся о стенки вазы, как волна ударяется о скалы. Это то, что называется флуктуирующим шумом.

Метод непосредственного выслушивания с встряхиванием или без, был надолго забыт или не признавался. Только в начале XIX века он снова был применен Леннеком. Прекрасный знаток Гиппократа (защитил диссертацию о враче из Коса), Леннек в своей знаменитой работе «О выслушивании стетоскопом» упомянул, что отрывок из Гиппократа о выслушивании снова попался ему на глаза, когда он начал заниматься собственными исследованиями. Сам он пользовался непосредственным выслушиванием и выслушиванием стетоскопом, применял метод Гиппократа, встряхивая пациентов. Он писал: «Когда больного потрясешь по Гиппократову методу, отчетливо слышится шум флуктуирующей жидкости». «Я заявил тогда, что, встряхивая туловище больного, можно услышать флуктуацию жидкости. Встряхивание по методу Гиппократа действительно дало этот результат». Но это не мешает ему упрекать Гиппократа в диагностических ошибках. Например, он упрекает его в непонимании того, что флуктуирующий шум предполагает проникновение воздуха в плевральную полость из-за разрыва легочной стенки (пневматоракс). Тем не менее основатель современной патологической анатомии остается верным Гиппократову духу, который он называет «гиппократовым эмпиризмом, то есть наблюдением человека, живого или мертвого, сопоставлением фактов и очень осторожным употреблением индуктивного метода».

Обоняние и вкус

В перечислении чувств, которые должны служить для обследования больного, программные тексты называют обоняние и вкус. Хотя точные указания на использование этих чувств встречаются намного реже, известно, что наблюдая в прогностических и диагностических целях за испражнениями и выделениями больных, врач нюхал и при необходимости пробовал пот, кал, мочу, рвоту, гной, а у женщин вагинальные выделения. Обоняние чаще, чем вкус. Один врач нюхал кал взрослых, «который имел запах кала маленьких детей». Другой говорит о плохом запахе пота. Третий наблюдал вагинальные выделения, «зловонные, как тухлое яйцо». Еще один берет пальцами отхарканный гной, растирает его и, понюхав, констатирует его плохой запах. Как правило, плохой запах — это неблагоприятный признак. Согласно автору «Прогноза», кал, чтобы быть благоприятным, не должен очень плохо пахнуть. Зловонный кал является пагубным. В рвотах все плохие запахи тоже пагубны. В отрывке из «Болезней» И о прогнозе грудной болезни предвещается смерть больного, если отхарканный гной «бледный, зеленоватый и с плохим запахом». Врачи, разумеется, гораздо более сдержанны в отношении того, что они пробуют на вкус. Конечно, они пробовали слезы и другие выделения, чтобы узнать, слишком ли они сладкие или соленые. Пробовали ли они кал? Об этом говорит отрывок из «Плутоса» Аристофана в сцене инкубации. Человек по имени Карион рассказывает женщине о прибытии бога, пришедшего ночью лечить больных:

Женщина: А бог к вам не приходил?

Карион: Еще нет. Ведь я сделал нечто забавное. Когда он приближался, я громко и протяжно пукнул, так как мой живот был раздут.

Женщина: Конечно, он сразу же испытал к тебе отвращение?

Карион: Нет, но Ясо, которая за ним шла, слегка покраснела, а Панацея отвернулась, заткнув нос. Ведь мои ветры далеко не фимиам.

Женщина: А что бог?

Карион: Клянусь Зевсом, он даже не обратил внимания!

Женщина: Значит, бог, о котором ты говоришь, настоящий мужлан.

Карион: А вот и нет, клянусь Зевсом, но это скатофаг (пожиратель экскрементов)!

Итак, Асклепий — это скатофаг, как навозный жук! Не идет ли этот непочтительный способ определения бога медицины от комического преувеличения? Или, наоборот, дает понять, что врачи были скатофагами, то есть пробовали кал? «Гиппократов сборник» не позволяет дать точного ответа.

Наблюдение и разум

В советах о проведении обследования больного перечисление чувств дополнено умом (gnome) или разумом как способностью обдумывать (logismos). Хотя в этих отрывках врачи не разъясняют роль такой способности, с точки зрения автора «Прогноза» речь идет о способности обдумывания (logizesthai) значения наблюдаемых признаков.

Начинают с того, что оценивают степень тяжести каждого признака, взятого отдельно, например, «лицо Гиппокра та». Затем рассматривают значение признаков применительно к данной патологии. Затем — с учетом индивидуальных особенностей (например, идиосинкразия больного) или случайных обстоятельств (бессонница, голод, понос). Все это выясняется путем опроса больного. В зависимости от полученных ответов обдумывание значения признаков может модулироваться. Возьмем конкретный пример, когда врач видит больного с запавшим искаженным лицом. Если выяснится, что он голоден или его замучила бессонница, прогноз будет более благоприятным.

Самое важное обдумывание состоит в вынесении общего суждения о совокупности наблюдаемых признаков. Процитируем автора «Прогноза»:

«Именно обдумывая с помощью сопоставления благо приятных и неблагоприятных признаков, вы должны делать свои прогнозы; это лучший способ сказать правду».

«Нужно сразу обратить внимание на все признаки с первых дней».

«Нужно, чтобы тот, кто намеревается правильно предугадать, кто выживет, а кто не выживет, у кого болезнь продлится долго, а у кого недолго, досконально ознакомился со всеми признаками, чтобы быть в состоянии судить, обдумывая их значение с помощью сопоставления».

На самом деле полное знание всех признаков вряд ли возможно из-за их необъятного количества. И тем не менее:

«При болезнях нужно извлекать диагностические признаки из следующих соображений: о человеческой природе вообще и об особой природе каждого, о болезни, о больном, о медицинских предписаниях, о том, кто предписывает, так как лучшее и худшее может произойти и по этой причине, об общем и особом строении неба и каждой области, о жителях, о пищевом режиме, об образе жизни, о возрасте, о речах, о манере говорить, о тишине, о мыслях, о сне, об отсутствии сна, о сновидениях, каковы они и когда появляются, о былинках, которые срывают руки больного, о зуде, о слезах, о пароксизмах болезни, о кале, о моче, о мокротах, о рвотах, обо всех течениях болезни, наблюдая, какие прекращаются и какие их заменяют, о скоплениях, которые ведут к смерти или прекращению болезни, о поте, о простуде, об ознобе, о кашле, о чихании, об икоте, о респираторных затруднениях, об отрыжке, о ветрах, которые выходят со свистом или с глухим шумом, о кровотечениях, о геморроидальных шишках. Проводить наблюдение нужно руководствуясь этими признаками и всем, что дано через посредство этих признаков».

В этом перечислении поражает множество позиций, которые нужно принять во внимание, и одновременно отсутствие всякой классификации. Признаки нагромождены друг на друга. Перечисление принимает эпические масштабы. Современный ум перегруппировал бы их по рубрикам, отделил основные от второстепенных, иначе говоря, синтезировал бы их. Достоинства Гиппократова духа в другом: необычайная память и особое внимание к мельчайшим деталям. Синтез производится не в произведении, которое просто напоминает о позициях для исследования, а в суждении врача, который во время обследования должен учитывать совокупность признаков.

Карточки больных

Внимание к мельчайшим деталям привело к тому, что врачи вели карточки больных с чрезвычайной точностью, день за днем записывая симптомы, которые они считали знаменательными — с начала болезни до ее исхода, обычно фатального.

Карточки были известны еще до греческой медицины. В Египте труды по медицине состояли из ряда коротких статеек о болезнях. Этот способ изложения существует в некоторых нозологических трактатах «Гиппократова сборника», традиционно приписываемых книдским Асклепиадам.

Но карточки индивидуальных болезней появляются только в школе Гиппократа, уже уехавшего из Коса в Фессалию. Они сохранились в трактатах под названием «Эпидемии». Только самая древняя группа, состоящая из I и III книг, содержит сорок две аккуратно составленные карточки. Гален насчитывал в пятой книге «Эпидемий» пятьдесят индивидуальных случаев. Если их объединить, они образовали бы трагедию в сто актов. И иногда акт обладает единством времени. Так раненый, получивший повреждения печени утром, вечером умирает:

«У того, кто был ранен в печень дротиком, цвет лица сразу же стал землистым; запавшие глаза, возбуждение, дурнота; он умер до того, как опустела площадь, тогда как ранен был утром».

Конечно, стиль врача совсем не похож на стиль автора трагедии, нагромождающего патетические детали, чтобы взволновать публику. (Вспомним рассказ в «Медее» Еврипида о смерти молодой и прекрасной новобрачной, павшей жертвой отравленного подарка соперницы). У врачей ничего подобного нет. Тем не менее иногда сквозь объективность рассказа угадываются эмоции. Вот трагическая история дочери Нерия:

«Девушке, очень красивой девушке, дочери Нерия, было двадцать лет. Ее подруга, играя, ударила ее ладонью по темени. Тотчас же она потеряла зрение и перестала дышать. Когда она вернулась домой, сразу же началась лихорадка, у нее болела голова, и все лицо покраснело. На седьмой день из уха потек зловонный и красноватый гной; его вытекло больше одного киафа; казалось, что ей лучше и произошло облегчение. Но вот снова наступила сильная лихорадка; девушка была слабой и не разговаривала; правая сторона лица перекосилась, были затруднения с дыханием, конвульсии; она дрожала, язык был одеревенелый, взгляд неподвижный. На девятый день она умерла».

Для упоминания о возрасте, разумеется, есть медицинское оправдание. Но вот упоминание о красоте в список признаков не входит. Нас волнует трагический контраст между красотой девушки, играющей с подругами, и перекошенным лицом, остановившимся взглядом через восемь дней после несчастного случая, на вид безобидного. Взгляд врача, умеющего бесстрашно взирать на невыносимые вещи, замечает и трагедию. Описания больных воскрешают сцены обыденной жизни и производят глубокое впечатление:

«У жены Феодора была сильная лихорадка из-за кровотечения, зимой. Лихорадка прекратилась в течение второго дня. Вскоре после этого у нее появилась тяжесть с правой стороны, как если бы это шло от матки. Все это произошло вначале. В последующие дни ощущалась боль в груди, она была сильной. Ей помогли припарки на правый бок. На четвертый день боли появились снова. Дыхание было учащенным; трахея во время вдоха, который был мучительным, слегка свистела. Она лежала на спине, ей было трудно перевернуться. Ночью лихорадка стала более острой, и был непродолжительный бред. На пятый день утром лихорадка казалась более умеренной; сначала со лба в небольшом количестве стекал пот, потом по всему телу и ногам. После этого ей показалось, что лихорадка отступила; на ощупь ее тело стало холоднее. Но сосуды на висках пульсировали больше, дыхание было более учащенным, временами она бредила, и все ухудшалось. Язык был все время очень белым; кашля не было, кроме третьего и четвертого дня, и то непродолжительного; жажды не было, но мокрота; правый гипохондрий на пятый день сильно опух, потом стал более мягким. На третий день с помощью свечей она выделила немного экскрементов, на пятый день снова немного жидкости; живот мягкий, моча вязкая, имеющая вид сока лазерпиция; глаза, как у уставшей женщины. Ей трудно было вставать и переворачиваться. На пятый день ночью она была плохая, бред. На седьмой день в то время, когда площадь полна народу, потек обильный пот; он начался со лба и распространился по всему телу. Будучи в полном сознании, она привела в порядок свои дела, но в середине дня она сильно бредила. Что касается охлаждения, оно было аналогичным, но произошло ухудшение того, что относится к цвету лица. Вечером с кровати упала нога, она без причины угрожала своему ребенку, затем умолкала и на какое-то время успокоилась. В момент первого сна сильная жажда, бред; она вскакивала, оскорбляла присутствующих, потом снова умолкала и на какое-то время оставалась спокойной. В течение всей оставшейся ночи у нее был тяжелый сон, но век она не смыкала. На (седьмой) день большую часть времени отвечала кивками головой, ее тело оставалось неподвижным, а рассудок довольно ясным; в тот же час снова пот, глаза опущены к нижнему веку, неподвижные, отупевшие; белки желтые и мертвенные. Все лицо желтое и черное, большую часть времени она протягивала руку к стене или одеялу; когда она пила, слышались шумы; она рвала даже через нос; она собирала лочья шерсти, прятала лицо в ладони; после пота руки были, как лед; пот, который вышел позже, был холодным, тело на ощупь тоже холодное. Она вскакивала с кровати, кричала, бредила. Дыхание учащенное, руки дрожали, при приближение смерти конвульсии. Она умерла на седьмой день. На шестой день она помочилась ночью в небольшом количестве. Моча приставала к палочке, была клейкой и похожей на сперму. Все эти ночи она страдала бессонницей. После шестого дня моча слегка кровянистая».

Описание отмечает развитие болезни не только день за днем, но также в течение дня и ночи. Самое необычное замечание — это свесившаяся с кровати нога. Отрывок производит впечатление спонтанного и описанного с натуры. Женщина бранила без причины своего ребенка — такая деталь не оставляет никаких сомнений. Однако эта внешняя спонтанность не должна заслонять того, врач руководствуется точным знанием исходных точек для исследования и принимает к сведению время года, лихорадку, дыхание, положение больного в постели, состояние различных частей тела, глаза, сосуды на висках, руки, гипохондрий, все выделения и испражнения: пот, мокроту, кал, мочу, сон, помутнение сознания двух степеней: бред и приступы безумия. Более того, это описание понятно только специалисту, так как оно содержит и недомолвки. Признаки констатируются, но их значение обычно не разъясняется. Это предполагает со стороны читателя знание значения каждого из этих признаков. Описание является инструкцией, аналогичной инструкции трактата «Прогноз».

Клиническое описание врачей-гиппократиков достигло уровня совершенства. Но это искусство внешнего наблюдения было существенно ограничено их незнанием невидимого внутреннего мира организма человека.

Реконструкция невидимого внутреннего мира

Некоторые врачи сознавали сложность перехода от видимого к невидимому. С наибольшей четкостью это сформулировал автор «Искусства». Он установил различия между болезнями на поверхности кожи и болезнями, гнездящимися в полостях тела. Если первые доступны зрению и осязанию, то вторые скрыты:

«Ибо совершенно очевидно, — говорит он, — что нельзя, ограничиваясь зрением, познать ни одну из этих частей тела, о которых шла речь. Поэтому я назвал эти болезни невидимыми, и они таковыми считаются искусством».

Затем он с оптимизмом продолжает:

«Будучи невидимыми, они тем не менее не являются непобедимыми, но, насколько это возможно, побеждаемыми. Это возможно, поскольку природа больных предлагает себя изучению, и поэтому природа исследователя способна к исследованию. В самом деле, эти болезни требуют больше усилий и времени для распознавания, чем если бы они были видимы взгляду. Так как то, что ускользает от взгляда глаз, побеждается взглядом разума».

По этим нескольким строчкам мы видим, во-первых, что врачи-гиппократики не проводили прямого исследования человеческого тела посредством вскрытия, во-вторых, что они пытались обойти препятствие с помощью ресурсов разума.

Вскрытие животных

Авторов-гиппократиков никогда не занимал вопрос, должны ли они производить вскрытие людей? Они этого не делают. Может быть, это было табу? Еще во времена Аристотеля вскрытие людей не производилось.

Об анатомии времен Гиппократа и Аристотеля можно говорить лишь в том смысле, какой имеет сам термин «anatome» — «действие открывать, разрезая».

Греки классической эпохи не знали и бальзамирования, которое могло бы дать непосредственное представление о внутреннем строении человеческого тела.

Производилось лишь вскрытие животных. Аристотель совершенно определенно свидетельствует, что изучение внутренних органов человека производилось путем сравнения с животными:

«Внутренние части человека неизвестны, поэтому их нужно изучать, сравнивая с частями других животных, природа которых близка к природе человека».

Жертвоприношения животных с вскрытием жертвы и исследованием внутренностей для предсказания будущего были широко распространены в Греции классической эпохи. Это благоприятствовало знанию анатомии животных.

Так Аристотель, чтобы доказать, что сердце не подвержено никакому серьезному повреждению (!), ссылается на это ритуальное наблюдение:

«Ни у одной из жертв не было замечено, чтобы сердце имело повреждения, подобные тем, которые обнаруживаются в других внутренностях; действительно, почки часто наполнены камнями, опухолями, нарывами, также и печень. То же самое можно сказать о легких и особенно селезенке».

Таким образом, в эпоху Гиппократа уже существовала связанная с гиероскопией (буквально: изучение принесенных жертв) патологическая анатомия животных. При изучении внутренностей специалисты уже использовали целую систему знаков. Искусство чтения по внутренностям животных благоприятных или зловещих признаков будущего представляло аналогию с искусством врачей-гиппократиков, которые читали будущее больного по видимым благоприятным или зловещим признакам болезни.

Конечно, были вскрытия животных независимо от ритуала. Мы помним о вскрытии Анаксагором черепа однорогой козы. Аристотель тоже упоминает о вскрытии животных, погибших от болезней. А что же гиппократики? Они гораздо сдержаннее, чем Аристотель, по поводу источника знаний внутреннего строения органов тела. Удивительно, но они не открывают, каким образом получили информацию, даже тогда, когда пространно рассказывают о внутреннем строении тела. Например, когда Полибий в трактате «О природе человека» дает описание кровеносных сосудов, он излагает эти сведения без всяких доказательств как само собой разумеющееся. Аналогичным образом автор «Священной болезни» описывает головной мозг и систему кровеносных сосудов. Речь здесь идет о «совершенном» знании в принципе незнакомого предмета. Гален дает объяснение этому умолчанию:

«Я не порицаю древних за то, что они не написали об операциях по вскрытию… Для древних было бы излишним писать трактаты подобного рода для себя и для других, потому что они с детства учились у родителей вскрывать, как читать и писать. Бояться забвения метода вскрытия теми, кто научился таким образом, следовало не больше, чем забвения способа писать буквы теми, кто упражнялся в этом с детства».

На его взгляд, устная передача знаний в больших медицинских семьях объясняет это умолчание об анатомических источниках. В этом же отрывке Гален уточняет, что, насколько ему известно, первый трактат по анатомии был написан Диоклитом из Каристы, врачом IV века до н. э. У Галена речь могла идти только о трактате по анатомии животных. И все-таки у врачей-гиппократиков не полностью отсутствует всякое упоминание о вскрытии животных. Но они редки и предназначены не для подтверждения анатомического описания, а для доказательства суждения о болезни. Самый известный отрывок находится в «Священной болезни». Автор вскрыл череп больных эпилепсией животных, чтобы констатировать патологическое состояние мозга и показать, что божество не является причиной этой болезни. Другой врач сообщает о вскрытии, которое он произвел на трех видах больных водянкой животных для исследования легких:

«Водянка возникает также, если в легких образуются опухоли, заполняются водой и проникают в грудь. Доказательство, что водянка может возникать также и от опухолей, я нашел у быка, кабана и собаки: особенно у четвероногих появляются опухоли, содержащие воду. Надрезая их, вы сможете в этом убедиться, так как потечет вода. У человека возникают такие опухоли гораздо чаще, чем у животных, потому что именно наш режим более нездоровый».

Отрывок ясно показывает, как автор пользуется методом индукции. Из наблюдения над вскрытыми животными он делает вывод, что человек тоже подвержен опухолям в легких.

Пределы анатомических знаний

Так как врачи-гиппократики не производили вскрытий человека и представляли его внутреннее состояние по тому, что они видели и прощупывали, или по тому, что они наблюдали при вскрытии животных, неудивительно, что их знания в этой области были отрывочными, ошибочными и даже близкими к фантазии. Когда читаешь врачей античности, часто рискуешь допустить ошибку, используя термины, которые предполагают более современный уровень знаний.

Чтобы хорошо понять медицину древних, нужно забыть о достижениях современной медицины. Даже такие простые слова, как «органы» и «нервы», не могут употребляться без учета анахронизма. Разумеется, гиппократики знали такие основные органы, как головной мозг, сердце, легкие, печень, почки, селезенка, мочевой пузырь, которые располагались в двух больших полостях, разделенных диафрагмой — в верхней и нижней полости. Но они еще не называли их органами. Это понятие было введено Аристотелем. Они скорее говорили о «структурах», так как определяли эти части тела больше по их форме, чем по функции. Современное слово «нервы», хотя и происходит от греческого «neura» и широко употреблялось врачами-гиппократиками, сейчас больше не соответствует тому, что они под этим подразумевали. Они путали нервы и сухожилия и не знали того, что мы называем «нервной системой». Для них это были только связки, функцией которых было сохранение целого.

Зная мышцы, они не знали об их способности сокращаться. Они, разумеется, знали фиброзные протоки, переносящие кровь, но называли их phlebes (отсюда происходит слово флебит) и, как правило, не делали различий между венами и артериями. Слово «артерия» означало то, что мы сегодня называем трахеей. Артериальный пульс еще не был открыт, и до эллинистического периода не использовался для диагноза. Пульсации, особенно на висках, наблюдались, но только как патологические расстройства.

Для эпохи Гиппократа лучше говорить о «сосудах» и знать, что эти сосуды переносили не только кровь, но и воздух, а при случае и другие жидкости. Расположение этих сосудов внутри тела было еще довольно фантастическим. Каждое описание в «Гиппократовом сборнике» предлагает собственную систему. Особенно отличались положения отправной точки системы. Греки не имели представления о кровообращении, открытом только в XVII веке Гарвеем. Один врач считал, что отправной точкой была голова, другой — печень, третий — сердце. Парадоксально, но самое знаменитое описание после Аристотеля было и самым фантастическим. Для того чтобы показать, что его предшественники ошибались, считая началом сосудов голову, а он первым увидел, что это сердце, Аристотель в качестве примера цитирует длинное описание Полибия, сохранившееся в «Природе человека». Это описание содержит четыре пары сосудов, спускающихся от головы до стоп с ответвлением в руки. Оно даже не упоминает сердце!

Пожалуй, больше всего гиппократики нафантазировали о половых органах. Матка, которой они справедливо приписывали причину женских болезней, совершает странные путешествия по телу. То, что она подвержена смещениям и выпадениям, соответствует действительности. Но то, что она спускается до ног, вызывая судороги в большом пальце, или устремляется к печени, к бедру, ребрам и пояснице, не перестает удивлять. Иногда кажется, что матка наделена собственной жизнью. То высохшая матка «бежит», поднимаясь к влажному и набрасывается на доверху наполненную влагой печень. От этого у женщины возникает внезапное удушье. То разгоряченная матка «устремляется» к внешней прохладе. Так объясняются разновидности выпадений! Такие метафоры являются пережитком древних представлений, согласно которым некоторые части тела считались самостоятельными живыми существами.

В научных описаниях не все было так фантастично. Расположение и форму костей было легче определить. Хирургические трактаты показывают довольно хорошее знание человеческого скелета и похвальное сознание необходимости безупречно знать форму костей и связок для правильного диагноза и лечения вывихов и переломов. Например, автор «Суставов», дав точное описание позвоночника, совершенно справедливо обличает невежество тех своих собратьев, которые путают перелом (неопасный) остистого апофиза со смещением (опасным) вперед всего позвонка:

«Спинной мозг пострадал бы, если бы подвергся изгибу на небольшое расстояние из-за такого смещения (вперед). Сместившись, позвонок сдавил бы спинной мозг, если даже не раздавил бы. Сжатый и блокированный, он вызвал бы паралич многих больших и жизненно важных частей тела. Так что врачу при наличии столь большого количества других повреждений не нужно было бы беспокоиться о том, как выпрямить позвонок. Таким образом, ясно, что было бы невозможно поставить такой позвонок на место ни сотрясением, ни любым другим способом, разве что разрезать человеку живот, а потом оттолкнуть позвонок рукой изнутри наружу, но это возможно сделать только с мертвым, но никак не с живым! Что же заставляет меня писать все это? Дело в том, некоторые воображают, что лечили людей с вывихнутым внутрь и полностью вышедшим из суставов позвонком. Некоторые считают, что это самое неопасное из всех искривлений, поэтому нет необходимости во вправлении, так как в таких случаях выздоровление самопроизвольно! Многие люди пребывают в неведении и извлекают выгоду из своего неведения, так как убеждают свое окружение. Они ошибаются по следующей причине: они путают ость, которая выступает из позвонка, с самим позвонком».

Врач-гиппократик явно знал о тяжести повреждений спинного мозга. Его свидетельство показывает, что анатомические знания могли быть очень неравными у разных врачей. Причиной этого было отсутствие унифицированного обучения. Наконец, проницательность автора «Суставов» свидетельствует, что самые знающие врачи, несмотря на пробелы в анатомии, могли правильно судить о мире невидимого.

Пределы Гиппократовой физиологии

Когда переходишь от анатомии к физиологии, недостаток знаний еще более очевиден. Такие жизненно важные функции, как дыхание и пищеварение, не получили удовлетворительных объяснений. Существует резкий контраст между тщательностью наблюдения за расстройством дыхания и выводами. Конечно, значение воздуха для жизни оценивали правильно:

«Необходимость для всех тел в воздухе столь велика, что человек, если он лишен всего остального, пищи, питья, мог бы существовать два или три дня, или даже больше. Тогда как если перекрыть доступ воздуха в тело, было бы достаточно небольшой части дня, чтобы он умер, так велика потребность тела в воздухе. Более того, когда для всех занятий вообще люди соблюдают паузы, так как жизнь полна изменений, это единственная деятельность, которая не прерывается у всех живых смертных существ, которые то вдыхают воздух, то выдыхают».

Но так же как некоторые умудрились описать сосудистую систему, минуя сердце, так и другие (и не худшие из них) смогли описать прохождение воздуха в тело, не включая легкие. Автор, который сделал разумные замечания о значении воздуха для жизни и рассматривает его как главный элемент во Вселенной и человеке, нигде не упоминает о легких. Правда, он не задается целью объяснить механизм дыхания.

Даже когда какой-нибудь автор пускается в подобные объяснения, результаты не сулят ничего хорошего. Так автор «Священной болезни», трезвостью взглядов которого мы восхищаемся, когда он критикует божественную концепцию эпилепсии, предлагает совершенно фантастическую физиологию дыхания. Воздух, вдыхаемый ртом и носом, сначала идет в мозг, а потом в живот, в легкие он попадает лишь по пути! Другие врачи-гиппократики различали пищевод, который впадает в желудок, трахею и бронхи, которые ведут в легкое. Но речь, вероятно, идет о более поздних трактатах. Во всяком случае, ни один из авторов не имел ни малейшего представления ни об альвеолярно-капиллярном газообмене, ни о роли кровообращения. Они думали, что воздух перемещается в сосудах вместе с кровью. Правильные наблюдения приводили их к ложным выводам. Автор «Священной болезни» наблюдал, что конечности могут неметь, когда сосуды сдавлены, но он видел в этом доказательства того, что воздух перемещается в сосудах. Другие более правильно считали, что кровь перемещается в конечностях.

Феномен пищеварения объясняется в расплывчатых и метафоричных выражениях. Удивительно, но в эпоху Гиппократа еще не было специального термина для обозначения желудка. Известно, что французское слово «estomac» («желудок») происходит от греческого stomachos, которое образовалось от stoma (рот). В эпоху Гиппократа оно употреблялось обычно для обозначения пищевода. Термин, который стал специальным для обозначения желудка был gaster/gastros.

Гастроэнтерология — ветвь медицины, специализирующаяся на изучении желудка и кишечника. Но слово gaster в эпоху Гиппократа обозначало также и живот вообще и могло употребляться применительно к женщине, носящей в животе ребенка. Более того, врачи использовали довольно расплывчатое слово «полость» (koilie) для обозначения живота, даже когда говорили о пищеварении. Желудок не был важным внутренним органом. Что касается пищеварения, оно воспринималось как нечто вроде борьбы человека и пищи, которая в случае нормального пищеварения кончалась победой первого над второй. Оно также рассматривалось, как варка в котелке или брожение в чане. Три вида объяснений можно объединить. Для Аристотеля пищеварение — тоже варка.

Гиппократово учение о жидкостях

Теория жидкостей является той областью Гиппократовой физиологии, где воображение создало стройную систему описания совершенно неизвестного внутреннего строения человеческого тела. Конечно, наблюдение над разнообразными жидкостями, выделяющимися из тела в здоровом состоянии, но особенно при ранах и разнообразных болезнях, наталкивало на мысль о внутренней среде, где жидкости должны были «течь» (rhein) потому, что они выходили наружу в текучей форме (моча, мокрота, слезы, выделения из ушей). «Самым явным случаем, который мы знаем на опыте и будем продолжать испытывать на опыте, является кориза, когда истечение (rhema) происходит через ноздри», — говорит один из врачей. Естественно, предположили, что это истечение действует на манер источника — из более высокой части, из головы и мозга. Но для реконструкции хорошо разработанной системы движения жидкостей, поднимающихся и спускающихся внутри тела, существует препятствие, которое воображение врачей успешно преодолело. Жидкости текут особенно из мозга в различные части тела. Мозг может производить такое истечение жидкостей потому, что он их притягивает к себе из остального тела.

В очень любопытном отрывке из «Древней медицины» автор описывает то, что мы называем органами (а он называет структурами), определяет роль каждого органа в этом движении жидкостей. Форма и строение органа определяют их функцию. Те, что больше всего притягивают жидкости, имеют грушевидную форму. Автор называет голову, мочевой пузырь, а у женщин — матку. Те, что наиболее способны впитывать жидкости — губчатые и пористые: селезенка, легкое, женская грудь. В работах описывается не только внутреннее движение жидкостей, но и их количество и свойства. Кровь или желчь легко было наблюдать (раны, ритуальные жертвоприношения) и поэтому они были известны задолго до Гиппократа. Сложнее дело обстояло с флегмой, черной или желтой желчью.

Этимология слова «флегма» выявляет интересную предысторию этой жидкости. В эпоху Гиппократа она считалась самой холодной жидкостью, преобладающей зимой. Но этимология слова phlegma означает пожар; этот смысл у Гомера. Поэтому можно предполагать, что когда это слово употреблялось в медицине, оно означало сначала воспаление, затем стала обозначать жидкость, возникшую от воспаления. Потом в результате совершенно непонятной эволюции оно стало обозначать такую природную жидкость, как желчь, а потом неожиданно — самую холодную жидкости в теле. Эволюция смысла после Гиппократа заслуживает внимания. Люди, у которых преобладала эта жидкость — «флегматики», имеют холодный и ленивый темперамент. Странная судьба для слова, которое около трех тысячелетий назад обозначало пожар!

Но также поразительна живучесть теории жидкостей в современном языке. Медицина избавилась от этого Гиппократова наследия, так как оно было всего лишь неумелой реконструкцией действительности. Жидкость «флегма» полностью исчезла из медицинских словарей. Зато они сохранили название «флегмона» (греческое phlegmone). У Гиппократа оно значит «воспаление», которое соответствует этимологии, потому что обозначает острое воспаление клеточной ткани.

Не стоит подробно останавливаться на различных теориях жидкостей, хотя они и занимают большое место в «Гиппократовом сборнике» и оказывали продолжительное влияние на медицину. Это самое устаревшее в Гиппократовом наследии. Достаточно упомянуть, что не было такой теории, которую разделяли бы все врачи-гиппократики. Их разнообразие равно разнообразию мнений досократовских философов о составных элементах Вселенной. В большинстве трактатов основную роль в патологии жидкости играет желчь и флегма. С именем Гиппократа осталась связана теория о четырех жидкостях, хотя она принадлежала Полибию. Четкость изложения, целостность системы, связывающей жидкости с четырьмя начальными свойствами (теплое, сухое, холодное, влажное) и временами года (зима, весна, лето, осень) объясняет ее широкое распространение благодаря Галену.

Разнообразные теории, предназначенные для объяснения происходящего внутри, настолько глубоко укоренились в сознании некоторых врачей, что они иногда объясняли невидимым то, что было прекрасно видно. Так, например, автор «Геморроя», который исследовал геморроидальные шишки с помощью зеркала и предлагал, их искусное лечение, начинает с решительной фразы о причине заболевания:

«Болезнь геморрой происходит следующим образом: когда желчь или флегма поселяется в сосудах заднего прохода, жидкость разогревает кровь, находящуюся в маленьких сосудах, разогревшись, эти маленькие сосуды притягивают кровь близлежащих маленьких сосудов и, наполняясь, они вздуваются во внутренней части заднего прохода, а головки маленьких сосудов выступают наружу. Поврежденные выходящими экскрементами и одновременно под насильственным давлением собравшейся крови, они выпускают кровь преимущественно с калом, а иногда без кала».

Несмотря на правильное наблюдение о расширении прямокишечных вен, теория о желчи и флегме побеждает и объясняет видимое невидимым.

Метод аналогии: видимая модель реконструкции невидимого

Таким образом, врачи могли прийти к выводам вопреки тому, что они видели. Они сознавали трудности проникновения в мир невидимого, обычно старались воссоздать внутренние невидимые явления путем аналогий с внешними явлениями.

Автор «Древней медицины» излагает свою теорию о том, что функции органов зависят от их конфигурации и что грушевидные органы больше всех притягивают жидкость. В частности, он говорит:

«Чтобы понять это, следует сравнить с тем, что видимо снаружи. С одной стороны, открыв рот, вы не сможете втянуть ни одну жидкость, но, вытянув, сморщив и сжав губы, вы втянете. Если вы еще и приложите к губам трубочку, вы сможете легко втянуть, что захотите. С другой стороны, медицинские банки, имеющие широкую часть, которая переходит в узкую часть, являются изобретением искусства с целью притягивать и втягивать плоть. Части внутри человека, имеющие естественную конфигурацию такого типа, это мочевой пузырь, голова, а у женщин матка».

Это самый показательный пример для иллюстрации метода аналогии. Досократовские философы, как и врачи, интересовались человеком, сталкивались с теми же трудностями и использовали тот же метод аналогии. Видимое было критерием невидимого. Этот метод связан с именем Анаксагора, так как он нашел удачную формулировку, одобренную Демокритом и которая стала пословицей: «Видимое — око невидимого».

Но красивая формулировка — это не изобретение. Эмпедокл, который был моложе Анаксагора, но предшествовал ему в творчестве, уже применил этот метод в поэме «О природе», где объяснял механизм дыхания по аналогии с поведением воды и воздуха в клепсидре.

Метод аналогии применялся не только к человеку, но также и к неисследованным частям земли. Историк Геродот, современник (и сосед) Гиппократа, применял его в этой области довольно необычным способом. «Догадываясь о неизвестном с помощью того, что явно», он изучает неизвестное верхнее течение Нила по аналогии с симметричным течением Дуная. В данном случае то, «что явно», совсем не было таковым. Дунай, как говорит Геродот, начинается у кельтов в городе под названием «Пиренея»! Аристотель исправит ошибку, говоря, что это гора. Но все равно расположит там истоки Дуная. Мы видим, к каким крайностям могло привести рассуждение по аналогии, когда за отправную точку берутся плохо установленные факты.

Врачи-гиппократики более или менее сознательно перестали применять аналогию, когда пытались реконструировать физиологию или патологию. Самыми отважными кажутся те, кто видел человека по образу и подобию Вселенной. Это все равно, что объяснять невидимое невидимым! Среди врачей-гиппократиков только один выделяется постоянным употреблением этой формы суждения. Это большой специалист по аналогии. Она проскальзывает даже в физиологических рассуждениях там, где ее совсем не ждешь. Вот ученое рассуждение об удовольствии мужчины и женщины во время полового акта, куда включены две аналогии, взятые из повседневной жизни:

«Так как у женщин половые части натираются и во время соития матка находится в движении, в ней происходит нечто вроде щекотания, которое вызывает удовольствие и теплоту во всем теле. Женщина тоже исторгает семя, происходящее из тела, то в матку, тогда она становится влажной, то наружу, когда матка открыта больше, чем следует. И женщина испытывает удовольствие, как только начинает совокупляться и в течение всего времени, пока мужчина ее не оставит. По правде говоря, если женщина страстно желает соединиться, она исторгает семя прежде, чем мужчина, и в течение всего остального времени ее удовольствие не такое сильное; но если она не испытывает этого страстного желания, ее удовольствие заканчивается вместе с мужчиной. Все происходит подобно тому, как когда в кипящую воду выливают другую воду, она перестает кипеть, так и семя мужчины, попадая в матку, гасит тепло и удовольствие женщины. Но удовольствие и тепло увеличиваются в тот момент, когда семя входит в матку, потом оно прекращается. Это как если бы вылить вино на огонь. Сначала огонь при соприкосновении с вином оживляется и увеличивается, Потом прекращается, так и у женщины тепло оживляется при соприкосновении с семенем мужчины, потом прекращается. Женщина испытывает меньше удовольствия, чем мужчина, но зато она испытывает его дольше, чем он. Почему мужчина испытывает больше удовольствия? Потому что выделение влаги у него осуществляется быстро из-за большего волнения, чем у женщины».

Итак, семя мужчины имеет двойное, явно противоречивое воздействие на удовольствие женщины. Оно его гасит, но до этого на какое-то время оживляет. Две аналогии объясняют этот двойной эффект: сначала холодная вода, вылитая в кипящую, затем вино, выплеснутое на пламя. Первая аналогия связана с наблюдениями на кухне, вторая, для нас более странная, связана, вероятно, с ритуальными действиями возлияния вина в огонь. Мы помним, что Ахилл у Гомера совершает жертвенное возлияние вина на погребальный костер Патрокла. Такая ссылка на ритуальные действия не должна удивлять. Религия у греков была частью повседневной жизни. Тот же автор сравнивает послеродовые выделения, если они нормальные, с кровью жертвенного животного. Обычай жертвоприношений оказал влияние даже на специальную медицинскую лексику. Греческое существительное, обозначающее разрезание (sphage), обозначало область шеи, где перерезают горло и сосуды.

Области, из которых греческие врачи черпали видимые факты для аналогий с внутренним функционированием человеческого тела, были очень разнообразными: растения, животные, искусства, но «кухня» оставалась привилегированной областью. Котелок с водой, кипящий над огнем, является одной из самых предпочитаемых моделей, начиная с физиологии пищеварения и кончая патологией лихорадок. Мы видели, что пищеварение — род кухни. Один автор объясняет зевоту во время лихорадок потоком выходящего изо рта воздуха и обосновывает свое объяснение паром, который поднимается из котелка с кипящей водой. Пот происходит от испаряющейся под воздействием тепла и оседающей на стенках сосудов крови, подобно пару, поднимающемуся над котелком с кипящей водой и оседающему на крышке. К этому добавляется модель изготовления сыра или масла, которая объясняет створаживание и отделение. Створаживание сыра с отделением сыворотки было хорошо известно грекам: оно использовалось «специалистом» по аналогии для объяснения коагуляции и отделения внутренних жидкостей во время сильных морозов. Но этот врач мудрит, приправляя свои доказательства капелькой экзотики. Для объяснения влияния сильной жары на внутренние жидкости, которые в это время разогреваются и взбалтываются, он переносит читателя в Скифию, страну, известную, однако, своим холодным климатом. Там он ищет свою аналогию в изготовлении сыра из кобыльего молока, который назывался «гиппак»:

«То, что происходит в теле, сравнимо с тем, что делают скифы с кобыльим молоком. Выливая молоко в деревянные сосуды, они его взбалтывают. Взболтанная часть отделяется и пенится. Жирная часть, называемая маслом, держится на поверхности, потому что она легкая. Плотная и тяжелая часть остается внизу, они се отделяют и высушивают. Когда она створаживается и высыхает, ее называют «гиппак». Сыворотка находится посередине. Так же и в человеке во всем влажном, когда оно взбалтывается по причинам, о которых я говорил, отделяются все жидкости: на поверхности находится желчь, так как это самая легкая жидкость, на втором месте кровь, на третьем — флегма. Самая тяжелая из всех жидкостей вода».

Жидкости внутри тела, когда они разогреты и взболтаны, отделяются слоями, как масло, сыр и сыворотка в далеких землях Скифии, где изготовляется гиппак. Все становится ясно!

Метод аналогии может перейти в дополнительную стадию и провести элементарный опыт, вторгаясь во внешнюю действительность для объяснения внутренних процессов. Один из законов, на который ссылались древние врачи и философы для объяснения дифференциации частей эмбриона, состоял в том, что подобное идет к подобному. Аристотель будет это оспаривать. Но наш специалист по аналогии ссылается на него и подтверждает опытом или, скорее, зародышем опыта:

«Если вы хотите прикрепить трубку к бурдюку, всыпать через эту трубку в бурдюк землю, песок и мелкие свинцовые опилки и, влив воду, подуть через трубку, сначала все элементы будут перемешаны в воде. Затем под воздействием продолжительного вдувания свинец пойдет к свинцу, песок к песку, земля к земле. И если высушить и осмотреть бурдюк, разрезав его, вы увидите, что подобное пошло к подобному. Аналогичным образом сочленяются семя и плоть, и каждая подобная часть идет к своему подобному».

Эта аналогия убеждает не больше, чем предыдущая. Но нельзя не умилиться этим первым шагом опыта. Автор пытается воссоздать условия, которые, как он думал, соответствуют условиям эмбриона в матке. Трубка — это пуповина, бурдюк — внешняя оболочка, окружающая плод; дыхание, поступающее в бурдюк, соответствует дыханию, которое эмбрион получает через пуповину матери. Что касается различных ингредиентов, введенных в бурдюк, сначала раздельных, а потом смешанных под воздействием дыхания, оно соответствует плоти эмбриона, сначала однородной, а потом расчленяющейся, чтобы образовать различные части тела ребенка. Все это очень элементарно. Но сравнение, унаследованное ионической наукой от гомеровского эпоса, мало-помалу становится методом исследования, чтобы разгадать невидимое с помощью видимого.

Не все врачи-гиппократики в одинаковой степени поддавались искушению аналогии. Мы закончим это сообщение более осторожной и более научной позицией автора «Искусства». Как у Анаксагора, у него была склонность к формулировкам. Оба сыграли на парадоксе, ища око, чтобы вглядеться в невидимое. Но для Анаксагора само видимое становится оком для невидимого, у автора-гиппократика оком для невидимого становится разум. Разница в формулировке? Не только. Метод врача — уже не метод аналогии, а пояснительный, расшифровка невидимого с помощью толкования видимых признаков. Ведь если внутреннее строение человека невидимо, оно дает видимые признаки, такое как «чистый или хриплый голос, учащенность или замедление дыхания, запах, цвет, жидкие или густые выделения, которые имеют обыкновение выходить путями, где им открыт выход».

Врач сделает эту категорию признаков критерием, чтобы судить о больных частях и перенесенных недугах. Он умеет даже искусственно вызывать эти признаки, когда они не обнаруживаются естественным путем. Например, он заставляет больного подняться на косогор или бегать, чтобы дыхание обнаружило то, что должно обнаружить! Это абсолютно оригинальная мысль.

Нигде столь четко не высказывалась мысль, что эти установленные или вызванные признаки являются толкователями невидимого. «Принцип этого метода исследования, — комментирует Шарль Дарамбер, — остался на вооружении медицины и хирургии, только его применение модифицировано прогрессом медицины и науки».

Глава II

ЗДОРОВЬЕ, БОЛЕЗНЬ И ПРИРОДА

Размышления врачей-гиппократиков о здоровье

Понятие «здоровье» часто встречается в трудах врачей-гиппократиков. Насчитывается около семисот употреблений греческого слова hygies, hygieia. Это понятие не совсем соответствует нашему. Греческое имеет позитивное значение — «хорошее здоровье», оно шире, потому что включает также и исцеление. Естественно, что мы их встречаем у врача. Гиппократики размышляли над здоровьем и над соотношением между здоровьем и болезнью. В глазах народа и врачей во времена Гиппократа здоровье было наивысшей ценностью. Мнение народа было отражено в поэзии. Застольная песня, которую приписывают то Симониду, то Эпихарму (VI–V век) и которую неоднократно упоминает Платон, устанавливает иерархию между благами, которых может желать человек. На первое место ставят здоровье: «Здоровье — самое большое из всех благ для человека, второе — быть красивым, третье — быть богатым, не прибегая к обману, четвертое — быть вместе с друзьями».

Здоровье даже обожествили. Ведь существует богиня Гигия, поклонение которой развилось с V века в связи с культом Асклепия. Она была самой почитаемой дочерью бога медицины. Поэты сочиняли в ее честь гимны. Скульпторы изображали ее вместе с Асклепием или одну со священной змеей, которую она кормит. В косском Асклепийоне в III веке до н. э. она изображена в составе всей семьи Асклепия, которую изваяли сыновья Праксителя: Асклепий касается ее правой рукой.

Врачи не возражали против такого избранного места, отведенного богине общественным мнением. Наоборот, они были ее рьяными защитниками. Когда софист Горгий определил риторику как науку речей, которые обращены на самые важные человеческие дела, Сократ обратил внимание на то, что врачи не преминут оспорить эти слова. Вот вымышленный диалог, который приводит по этому поводу Сократ:

«Врач прежде всего сказал бы: «Сократ, Горгий тебя обманывает: не его искусство приносит наивысшее благо человеку, а мое». А если бы я ему сказал: «А кто ты такой, чтобы так говорить?» Я полагаю, он ответил бы мне, что он врач. «Что ты хочешь сказать? Предмет твоего искусства является наивысшим благом?» На что он ответил бы мне: «Как, Сократ, разве он не является первым из всех, раз это здоровье? Какое благо для человека выше, чем здоровье?»

Некоторые заявления врачей-гиппократиков подтверждают этот образ врача, обрисованный Сократом. «Ничего не стоит ни богатство, ни любое другое из благ без здоровья», — заявляет один из них. «Здоровье дороже всего», — вторит ему другой. Что касается богини Гигии, она представлена в списке богов — целителей, которых упоминает ученик в начале «Клятвы»: «Клянусь Аполлоном — врачом, Асклспием, Гигией и Панацеей, всеми богами и всеми богинями». Даже если эта ссылка на Гигию никак не сказывалась на медицинской деятельности, она подтверждает значение, которое врачи придавали здоровью.

Гигиеническая и спортивная медицина

Драгоценное благо прежде всего нужно беречь. «О способе сохранения здоровья» — таково название длинного трактата Галена, согласно которому медицина состоит из двух частей: предохранение здоровья и восстановление его. В эпоху Гиппократа профилактическая медицина, конечно, не была еще развита. Среди сохранившихся трактатов нет такого, который был бы посвящен исключительно режиму для здоровых людей. Тем не менее некоторые сюжеты из «Гиппократова сборника» освещают эту тему. В последней части трактата «Природа человека» изложен режим, который кажется автору лучшим для сохранения здоровья. Он включает не только диету, но также упражнения и ванны. Режим приспособлен к каждому человеку и изменяется в зависимости от времен года: «Для противодействия господству зноя и холода следует установить режим, приспосабливая его к возрасту, времени года и состоянию тела. Это лучший метод для сохранения здоровья».

Трактат «Режим» тоже посвящает этому длинную главу. Содержание имеет аналогии с трактатом «Природа человека», но подход более комплексный. Эта традиция будет продолжена в IV веке врачом Диоклом из Кариста, по прозвищу «молодой Гиппократ». Сохранился длинный фрагмент из его произведения, где во всех деталях рассматривается режим, которому нужно следовать в течение дня от пробуждения до сна. Этот режим тоже варьируется в зависимости от времени года. Итак, в классической Греции уже существовала гигиеническая медицина.

Существовала также и спортивная медицина. Тренировка тяжелоатлетов, участвующих в различных панэллинских, играх, требовала специального режима. Подготовка атлетов сопровождалась усиленным мясным рационом для развития силы и увеличения веса. Это питание было небезопасно для здоровья. Поэтому неудивительно, что тренеры интересовались диетической медициной, а врачи в свою очередь не могли оставить без внимания атлетов. В своем повествовании о режиме для здоровых людей автор «Природы человека» упоминает об усиленном режиме атлетов.

Несмотря на развитие спортивной и гигиенической медицины, которая в эпоху Гиппократа в общем-то способствовала развитию диететики, главной целью медицины было все-таки устранение болезней. «Полностью избавить больных от страданий или ослабить силу болезни» — такова цель медицины, как сказал автор «Искусства». Поэтому понятие здоровья рассматривалось чаще всего в связи с понятием болезни. Это особенно ощущается в теоретических определениях здоровья, содержащихся в «Гиппократовом сборнике».

Гиппократовы определения здоровья и болезни

«Кто из нас не говорил о здоровом и нездоровом до Гиппократа?» — спрашивает философ Эпиктет у человека из народа. Это подразумевает, что каждый человек имеет априорное понятие, что такое здоровье и болезнь. Но в то же время Эпиктет подчеркивает, что только с Гиппократа начали изучать реальность, лежащую в основе этих априорных идей.

Два основных определения здоровья и болезни, приписываемые Гиппократу, встречаются в двух трактатах, где отвергается философия и утверждается медицина.

Автор «Древней медицины», раскритиковав врачей, которые сводят причину болезни к одной или двум первопричинам, излагает свое собственное учение о природе человека, о состоянии неболезни и о состоянии болезни:

«Действительно, в человеке есть соленое, горькое, сладкое, кислое, терпкое, пресное и тысячи других субстанций, обладающих различными качествами касательно количества и силы. Эти субстанции, пока они перемешаны и уравновешены между собой, не являются явными и не заставляют человека страдать. Но когда одна из них отделяется и уединяется, тогда она становится явной и заставляет человека страдать».

Здоровье определяется отрицанием — отсутствием страдания и одновременно утверждением — уравновешенной смесью элементов, составляющих человека. Но пока эта смесь существует, элементы себя не проявляют. Это определение своей отрицательной формой кладет начало некоторым современным определениям здоровья. «Когда себя хорошо чувствуешь, — говорил Дидро, — ни одна из частой тела не дает о себе знать. Если одна из них сообщает о своем существовании болью, это значит, что мы наверняка больны».

Подобным же образом автор «Природы человека», раскритиковав философов и врачей, которые утверждают, что человек сформирован по единому принципу, излагает свое собственное учение о природе человека, о здоровье и болезни:

«Тело человека содержит кровь, флегму, желтую и черную желчь. Вот что составляет природу тела, вот что является причиной болезни и здоровья. Учитывая это, прекрасное здоровье есть тогда, когда эти жидкости находятся в правильной пропорции (metrios), как с точки зрения количества, так и качества, и когда смесь безупречна. Зато болезнь есть тогда, когда одна из жидкостей в небольшом или большом количестве уединяется в теле вместо того, чтобы оставаться в смеси со всеми остальными. Поэтому, когда одна из жидкостей уединяется и остается в каком-нибудь месте одна, не только то место, которое она покинула, становится больным, но также и то, где она обосновалась и скопилась из-за чрезмерной закупорки, вызывает страдания и боль».

Несмотря на расхождение в деталях относительно элементов, составляющих природу человека, эти два определения сходны, здоровье и болезнь — это радикально противоположные состояния. Здоровье определяется смесью или стяжением всех составных элементов человека, а болезнь — разделением и изоляцией одного элемента от других. К этому понятию «смеси» автор «Природы человека» добавляет понятие «меры», то есть правильной пропорции между элементами.

Вероятно, это случайность, что два главных определения здоровья и болезни появляются в двух трактатах, которые отрицают пригодность философского знания в медицине, так как эта идея равновесия служит для определения здоровья в трактате с философским уклоном «Режим». Его автор хвалится, что сделал открытие о прогнозе и диагнозе болезней. Согласно ему, здоровье и болезнь определяет соразмерность физических упражнений и питания: «Болезни возникают из-за преобладания (krateistai) одного из этих двух факторов, тогда как здоровье возникает из равенства (isazein) этих факторов между собой».

В определении рассматриваются элементы не той же природы, что в двух предыдущих. Это не составные элементы человека, а составные элементы режима: физические упражнения и питание. Тем не менее соотношение между концепциями здоровья и болезни, а также понятия, служащие для их определения, аналогичны: патологическое состояние противоположно состоянию здоровья. Болезнь — это нарушение равновесия, тогда как здоровье — это равновесие. Идея равновесия и неравновесия в третьем определении уточняется. Здоровье проистекает из равенства между первопричинами, а болезнь — из преобладания одной над другой.

Определение здоровья по Алкмеону Кротонскому

Вопреки тому, что дает понять Эпиктет, Гиппократ не был первым врачом, давшим определение здоровья и болезни. В VI веке Алкмеон Кротонский, близкий к пифагорейским кругам, высказывал свое мнение по этому поводу. Его мнение, к сожалению, известно только косвенно, через позднее свидетельство:

«Алкмеон говорил, что здоровье поддерживает изономия (то есть равенство) свойств влажного, сухого, холодного, теплого, горького, сладкого и т. д., тогда как монархия (то есть преобладание) одного из них вызывает болезнь».

Так как любая доксография сообщает какое-то мнение без дословного цитирования, трудно определить, где слова автора, а где доксографа. Принято считать, что образные термины «изономия» и «монархия», взятые из политической лексики, могут принадлежать самому Алкмеону Кротонскому.

Учение Алкмеона уже содержит основную мысль, которую мы находим в Гиппократовых трактатах. До «Древней медицины» и «Природы человека» Алкмеон для определения здоровья исходил из состояния элементов человека. И в этом отношении автор «Древней медицины» ближе к своему предшественнику, чем автор «Природы человека». Он, как и Алкмеон, признает бесчисленное количество составных элементов, тогда как автор «Природы человека» оставляет только четыре первопричины, четыре жидкости: кровь, флегму, желтую и черную желчь. Что касается равновесия и неравновесия между этими элементами, они уже у Алкмеона служат для объяснения здоровья и болезни. И поскольку Алкмеон говорит об изономии и монархии, он предвосхищает определение «Режима».

По сравнению с Алкмеоном оригинальность Гиппократовой медицины заключается в идее смеси и стяжения. Это новшество неразрывно связано с развитием физиологии и патологии жидкостей. Если поискать аналогичную имплицитную модель этой новой идеи о смеси, то ее можно найти в застолье: это прототип вина, смешанного с водой, которое, перед тем как выпить, подносили в качестве ритуального возлияния богам.

В любом случае, Гиппократово определение в его утвердительной форме останется классическим в греческой медицине. «Почти все мои предшественники, — говорит Гален, — определяли здоровье смесью (eucrasia) и пропорцией (summetria) в теле теплого, холодного, сухого, и влажного».

От здоровья к болезни: скачок или эволюция?

Эти теоретические определения далеко не исчерпывают размышления врачей-гиппократиков о здоровье и болезни.

Если они и настаивают на противопоставлении между ними, они не сообщают о переходе из одного состояния в другое. Другие тексты возмещают этот пробел.

Внутреннее равновесие составных элементов человека предполагает также сбалансированное отношение между телом и тем, что происходит извне: с одной стороны, между организмом и пищевым режимом, и с другой стороны, между организмом и окружающей средой. Следует уточнить, как врачи-гиппократики представляли себе этот переход.

Поскольку они понимали здоровье и болезнь как два противоположных состояния, переход от одного к другому казался им существенным изменением. Понятие изменения (metabole) действительно лежит в основе Гиппократовой патологии. Оно появляется для объяснения и одновременно для обозначения перехода от нормального к патологическому. «Нужно особенно оберегать себя от самых больших изменений времен года», — говорит автор «Воздуха, воды, местностей». «Самые большие изменения в том, что касается нашего естественного строения и состояния, являются главными причинами болезней», — заявляет автор «Режима при острых болезнях».

Эта тема затрагивается не только в медицинской литературе. Современники Гиппократа, историки Геродот и Фукидид тоже знали, что болезни вызываются изменениями. По Фукидиду, пленные афиняне, согнанные в каменоломни Сиракуз во время неудачного похода на Сицилию, заболели из-за изменения (metabole) температуры: холодные осенние ночи следовали за удушливым летним днем.

Однако врачи внесли в рассуждения на эту тему беспрецедентную пунктуальность. Малейшее изменение в режиме казалось им пагубным. Они располагали чрезвычайно ярким примером. Пищевые привычки древних греков были неодинаковы. Одни, как в наши дни, ели два раза в день — в полдень и вечером, тогда как другие ограничивались одним приемом пищи вечером. Изменим на один день режим этих двух категорий людей. Что же произойдет? Вот ответ автора «Режима при острых болезнях»:

«Как у тех, кто ест два раза в день, так и у тех, кто ест один раз, резкие изменения приносят вред и слабость.

Если те, кто не имеет обыкновения есть в полдень, поедят, это сразу же лишает их сил, делает неповоротливыми, медлительными и слабыми. И если после этого они едят вечером, у них появляется кислая отрыжка. У некоторых может быть даже понос, потому что живот загружен вопреки своей привычке, тогда как он привык высушиваться, а не наполняться два раза в день и два раза переваривать пищу…

С другой стороны, те, кто привык есть два раза в день, если не поедят в полдень, становятся слабыми, обессиленными и безразличными к любой работе и страдают в области кардии. Им кажется, что их внутренности опускаются. Их моча горячая и желтая, а кал кальцинированный. У некоторых горечь даже во рту, глаза вваливаются, в висках стучит, конечности охлаждаются. Большинство не может есть вечером, если они пропустили прием пищи в полдень, а если они едят вечером, у них появляется тяжесть в животе и трудности со сном гораздо большие, чем если бы они поели в полдень».

Автор не ограничивается описанием внешних расстройств, вызванных плеторой или непривычной пустотой. Он даже предписывает режим для компенсации воздействий изменения! В своем желании привлечь внимание к опасностям всякого изменения автор невольно преувеличивает пагубные последствия однодневного изменения ритма приема пищи.

Эта девалоризация изменения рикошетом влечет за собой валоризацию привычки. Автор даже утверждает, что многие люди легко переносят три обильных приема пищи в день, потому что они привыкли к такому режиму! Поэтому он считает, что привычный режим, даже если он плохой, более пригоден для сохранения здоровья, чем резкое изменение в сторону лучшего режима. Таким образом, привычка становится параметром, который нужно учитывать в оценке здоровья каждого индивида. Этим объясняется то, что «привычки» упоминаются в длинном перечне различных элементов, которые врач-гиппократик должен учесть для выработки своего решения.

Это правило останется важным в эллинистической и римской медицине. Один из двух крупных врачей эллинистического периода Эрасистрат произнесет хвалебное слово привычке. Он расширяет его и подчеркивает значение привычки не только для тела, но и для ума. Как тело атлета тренируется физическими упражнениями, так ум ученого тренируется умственным напряжением:

«Тот, кто не имеет никакой привычки к изысканиям, во время первых упражнений мысли ничего не соображает и блуждает в темноте и сразу же бросает это занятие, потому, что у него появляется чрезмерная усталость мозга. Такие люди изнуряются так же быстро, как те, кто без привычки начинает бегать. Тогда как тот, кто привычен к изысканиям, ощупывая все своей мыслью, которая проникает во множество мест, не бросает исследование и никогда его не прерывает. Я говорю не только о части дня, но даже и обо всей жизни. Совершенно очевидно, что привычка всемогуща во всех наших физических и умственных деяниях».

Похвала привычке Эрасистрата была подхвачена Галеном, который посвятил ей небольшое произведение, чтобы напомнить врачу о необходимости учитывать при лечении этот фактор.

Привычка связана со здоровьем, а изменение вызывает болезнь. Ясно, что болезнь означает скачок по отношению к нормальному состоянию. Существует как бы гетерогенность между нормальным и патологическим. Короче говоря, человек переходит от состояния мира в состояние гражданской войны. Судьба тела подобна судьбе города. Тело человека и тело общества остаются безмятежными, пока все составляющие их элементы спокойны и смешаны. И наоборот, они становятся жертвами междоусобиц и болезни, когда одна часть изолируется от остального, чтобы захватить власть, и начинает наносить ущерб целому. Такое сравнение у Гиппократа никогда не появляется, для этого нужно «подождать» Платона. Но эта метафора тем более легко угадывается у врачей-гиппократиков, что лексика, связанная с насилием и войной, постоянно служит для описания физиологических и патологических процессов.

Однако при более близком рассмотрении антитеза между нормальным и патологическим обозначена не всегда так резко. В некотором отношении здоровье близко к болезни. Это углубление размышления над нормальным и патологическим производится в трех направлениях. Во-первых, превосходное здоровье быстро портится при болезни, во-вторых, хорошее здоровье порой бывает только видимостью, а в третьих, здоровье — состояние относительное.

Непрочность чересчур хорошего здоровья

Первое направление состоит в том, чтобы показать, что чересчур хорошее здоровье на самом деле является непрочным равновесием и в конечном счете опасным. К таким выводам приводит опыт спортивной медицины. Тяжелоатлеты, как мы уже знаем, чтобы достичь предела своих возможностей, должны были не только усиленно тренироваться, но и придерживаться мясного рациона. Они должны были есть говядину, мясо козла и антилопы. Такой допинг, естественно, таил опасности, которые врачи-гиппократики уже сознавали:

«У атлетов состояние хорошего здоровья, если оно доведено до крайностей, опасно, так как они не могут усидеть на месте и оставаться неподвижными. А поскольку они не остаются неподвижными и не могут продвигаться к лучшему, им ничего не остается, как двигаться к худшему. По этим причинам полезно без промедления положить конец хорошему здоровью, чтобы тело начало снова получать пользу».

Довольно необычно, что врач советует положить конец хорошему здоровью. Дело в том, что хорошее здоровье, доведенное до крайности, рискует перейти в болезнь. Вот один из прискорбных случаев, которые угрожают атлетам: «Этот вид поноса поражает преимущественно людей с плотным телом, когда они, имея такую природу, подвержены усиленному мясному режиму. Ибо суженные сосуды не принимают поступившую пищу. Эта порода людей неустойчива и тяготеет к крайностям: у людей с такой комплекцией полный расцвет здоровья длится недолго».

Таким образом, хорошее здоровье является шатким и недолговечным равновесием, и слишком хорошее здоровье опасно, потому что оно способствует злоупотреблениям.

Хотя эти рассуждения основаны на медицинском опыте, они вписываются в общий культурный контекст, когда религиозное и нравственное мышление осуждает крайности и ценит золотую середину. В этом состоит причина, по которой уже в театре Эсхила без всякой ссылки на атлетов мы встречаем мысль, что чересчур цветущее здоровье опасно, и близка болезнь. Хор стариков в «Антигоне» Эсхила, опасаясь за судьбу своего царя, вернувшегося с победой, но близкого к своему падению, приводит примеры процветания, заканчивающегося несчастьем. Среди них он называет хорошее здоровье:

«Ненасытен предел хорошего здоровья в его полноте, потому что болезнь — его соседка, которая разделяет ту же перегородку и готовится его захватить».

Мысль аналогична идее врачей-гиппократиков: между здоровьем и болезнью перегородка очень тонкая! Конечно, мысль выражена в разном контексте. У Эсхила болезнь, следующая за слишком хорошим здоровьем, — результат зависти богов ко всякому чрезмерному цветению людей. Тогда как у гиппократиков опасность избытка здоровья объясняется рационально.

Видимость хорошего здоровья

Случай с атлетами представляет исключение. Врач даже говорит, что атлетическое телосложение будто бы не является естественным. Но даже у людей, которые ведут обычную жизнь, хорошее здоровье иногда обманчиво. Болезни предшествует период мнимого здоровья.

Автор «Режима» придает этой мысли большое значение, так как он использует этот период мнимого здоровья и латентность недуга для предвидения, диагноза и предупреждения болезни. Как мы уже видели, причина болезни, по его мнению, — это нарушение равновесия между двумя составляющими режима: пищей и упражнениями. А это нарушение сначала незаметно, так как «люди кажутся здоровыми». Только наметанный глаз врача может поставить предварительный диагноз:

«Я поставил превентивный диагноз до того, как человек заболел от излишеств в одном и другом смысле. Ведь болезни не возникают у людей внезапно, но они развиваются постепенно, перед тем как заявить о себе. Таким образом, до того, как здоровье у человека было побеждено болезнетворным, я открыл то, что испытывают люди, и способ привести это состояние к здоровью».

В описании частных случаев, иллюстрирующих его открытия, автор очень тонко различает признаки, предвещающие болезнь во время периода мнимого здоровья, и симптомы уже проявившейся болезни. Вот начало описания первого случая, где нарушение равновесия возникает из-за преобладания пищи над физическими упражнениями:

«После обеда и после сна ноздри без видимой причины закупориваются; людям кажется, что они переполнены, но высморкаться нечем. Однако, когда они ходят и делают утром упражнения, тогда они сморкаются и отплевываются. Потом со временем у них тяжелеют веки, на лбу появляется зуд, у них уменьшается аппетит, и они хуже переносят питье, у этих людей появляется бледность. При этих условиях возникают катары и лихорадки с ознобом в соответствии с местом, куда направилась плетора… Так как у этого индивида пища возобладала над упражнениями и наполнение, которое постепенно накапливается, ведет его к болезни. Но этого нельзя допускать. Как только обнаруживаются первые признаки, нужно знать, что пища преобладает над упражнениями и постепенно накапливается плетора».

Симптомы болезни появляются только «со временем». Им предшествуют «первые признаки». Врач не должен ждать симптомов, но вмешаться «с первых признаков, чтобы восстановить равновесие между пищей и упражнениями». В этом желании начать лечение с периода мнимого здоровья, до того, как болезнь обнаружится во всей своей силе, присутствует здоровая интуиция.

Относительное здоровье

Врачи-гиппократики увидели тесную связь между нормальным и патологическим не только в этот период между концом здоровья и началом болезни. Они первыми заметил, что здоровье — это относительное, имеющее степени, состояние.

Одного вида инвалидов было достаточно, чтобы навести на такую мысль. По поводу вывиха наружу двух тазобедренных суставов, будь он врожденный или вызванный болезнью, автор отмечает, что эти инвалиды могут обладать довольно хорошим здоровьем (ikands hugidroi), если нет осложнений. Но целое несовершенно. Тело (за исключением головы) не достигает своего полного развития. Вот пример относительного здоровья.

В результате получается, что граница между здоровым и патологическим размыта. Она становится иногда такой расплывчатой, что происходит соединение слова, обозначающего здоровье, со словом, обозначающим болезнь:

«Те, у кого ноздри по природе влажные, а семя водянистое, имеет скорее болезненное здоровье (hugiainousi noseroteron)», — сказано в «Афоризмах». Однако это крайний случай. Обычно врач пытается установить иерархию в степенях здоровья. Он классифицирует различные конституции в зависимости от большей или меньшей способности противостоять внешним явлениям и сопротивляться изменениям.

Возьмем снова пример изменения в ритме ежедневного приема пищи. Если автор «Режима при острых болезнях» считает, что такое изменение пагубно для всех без исключения людей, автор «Древней медицины» видит тут возможность установить иерархию нормального и между нормальным и патологическим:

«Для большинства людей, каким бы режимом они ни пользовались, едят ли они раз в день или два, совершенно неважно, придерживаются они или нет этой привычки. Но, наоборот, есть люди, которые, если они отклоняются от благоприятного для них режима, неспособны легко восстанавливаться, но при каждом из этих двух типов режима у них возникает большое недомогание, если они его изменяют даже на один день… О таких конституциях, которые быстро и сильно ощущают изменение режима, я говорю, что они слабее, чем другие. Слаб тот, кто близок к болезни, но больной еще слабее, и ему приходится больше страдать всякий раз, когда он отклоняется от того, что ему подходит».

В последних строчках размышление поднимается до очень важных отношений здоровья и болезни. Автор имеет обостренное чувство преемственности и градации. Нормальное и патологическое различается не по природе, а просто по степени. Больные слабее, чем самые слабые из тех, кто здоров. Этот принцип преемственности между нормальным и патологическим снова появится в XIX веке у Огюста Конта под названием «принципа Брюссэ».

Краткий итог отношений между нормальным и патологическим

Из этого обзора следует, что отношения здоровья и болезни сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Это два противоборствующих состояния: равенство противится господству, смесь — разделению. Но в то же время есть только разница в степени нормального и патологического, поскольку тело, здоровое или больное, определяется большей или меньшей способностью побеждать внешнее влияние и сопротивляться изменению. Эти два типа отношений между нормальным и патологическим могут показаться несовместимыми для современного мышления, но в эпоху Гиппократа было иначе, поскольку они сосуществовали в одном и том же трактате («Древняя медицина»).

Ход болезни: беспорядок или порядок?

На первый взгляд, противоречивые концепции патологического тоже могут сосуществовать. Болезнь понималась как беспорядок, как разрушение нормального состояния. Но в то же время врачи исследовали правила, организующие ход болезни в пространстве тела и особенно во времени.

Метафора ориентируется на ход болезни, или, скорее, на ее бег:

«Если болезнь устремится в тот же момент, что и лечение, она не быстрее, но если она его опережает, она быстрее».

Нужно ли представлять лечение, как бегуна на стадионе, который пересекает финишную линию раньше своего соперника, болезни? Или как охотничью собаку, преследующую дикого зверя? Или, что более правдоподобно, как воина, преследующего врага? Как бы то ни было, метафоры часто дают представление о болезни, как о живом существе, сильном и быстром, которое нападает на больного, подобно воину, или как дикое животное на свою добычу. Действительно, болезнь «приближается», «нападает», «овладевает» больным, «держит» его. Между больным и болезнью завязывается своего рода битва. Болезнь его «побеждает», если ему не удалось «устоять» перед ее силой. И «когда болезнь восторжествовала над телом, такой случай неизлечим». Болезнь, ненасытное существо, питается за счет больного. Когда больной очень слаб, «очевидно, что то, что он ест, приносит питание и рост болезни, а телу — истощение и слабость». Лихорадка тоже нуждается в поддержке, как огонь. И когда болезнь больше не находит подходящей пищи, она постепенно пожирает здоровую плоть больного и вызывает смерть:

«Болезнь начинается с того момента, когда больше нет пищи в достаточном количестве, она пожирает, постепенно продвигаясь. Когда она все пробежала, пища для болезни закончилась, и больше нет здоровой части для захвата. Если такое происходит, больной умирает».

В лучшем случае болезнь отпускает больного. Однако даже когда кажется, что она удаляется, она может снова прибежать, напасть и ожесточиться в новом приступе гнева.

Все эти метафоры хранят следы дорационалистической, догиппократовой концепции болезни — демонического существа, напавшего на больного, вызывающего в нем огромный беспорядок своими непредвиденными свойствами и продолжительностью. Болезнь — своего рода внутренняя буря. В этой перспективе патология является царством беспорядочного и своевольного.

Невзирая на метафоры, которые отсылают к древней и мудреной концепции болезни, врачи более ясно представляют себе продвижение болезни по телу. Она начинает с определенной точки, направляется в другое место, укореняется там, может снова переместиться или выйти наружу. Эти перемещения болезни, заметные по боли, тесно связаны с теорией жидкостей. Они способствуют движению «виновной» жидкости, которая отделилась от других. Вот как автор «Природы человека» представляет себе связь между болью и перемещением жидкости:

«Когда одна из жидкостей уединяется и держится на отшибе, неизбежно, что больной становится не только та часть, которую она покинула, но и та, где она обосновалась и скопилась. Из-за чрезмерного переполнения она вызывает страдания и боль. Когда одна из жидкостей вытекает из тела больше, чем нужно для устранения избытка, пустота вызывает страдание. Если же, наоборот, жидкость движется внутри, меняет место и отделяется от других, в соответствии с тем, что было сказано, она вызывает двойное страдание: в месте, которое она покинула, и в месте, где она в избытке накопилась».

Невозможно дать подробное представление о путях патологических течений внутри тела. Тем не менее начало трактата «О местах в человеке» представляет добротный синтез движения болезней и жидкостей внутри тела:

«На мой взгляд, в теле нет начала, но все подобно началу и концу. В окружности нельзя найти начало. Что касается болезней, они имеют свое начало во всем теле. Часть тела, скорее сухая, естественно, предрасположена принимать болезни и больше страдать; влажная часть предрасположена к этому меньше. Ибо болезнь останавливается в сухой части, тогда как болезнь во влажной перемещается и занимает обычно то одну точку тела, то другую, и все время изменяясь, имеет паузы и быстро прекращается, поскольку не укореняется. И все части тела, когда болезнь устремилась в разные стороны, тотчас же передают эту болезнь одна другой: живот голове, а голова плоти и животу. Так как живот, когда не имеет очищения, сообразного соответствующей мере, и в него происходят поступления, орошает тело влагой, поступающей от пищи. Эта влага, устраненная из живота, вся идет к голове. И когда она ее достигла, не будучи направляемой сосудами головы, течет по воле случая по тому пути, который ей встречается».

Итак, именно от головы, как правило, начинаются течения, вызывающие болезни. Некоторые врачи, находящиеся под сильным влиянием арифмологии, даже свели число этих течений к семи, как это сделал автор трактата «О местах в человеке». Течения, начинающиеся от головы, направляются по воле случая. Но случай может многое. Эти течения достигают семи мест: ноздри, уши, глаза, грудь (эмпиема или туберкулез), ткань около позвонков (водянка), спинной мозг (вид туберкулеза), бедра. Автор «Желез» тоже насчитывает семь жидкостей, происходящих из головы. Эта идентичность точек зрения не исключает различий, так как части тела, куда доходят жидкости, не всегда одинаковы.

Длительность и кризисы болезней

Ход болезни может также определяться по времени и интенсивности: она рождается, растет, достигает апогея, проходит через решающие стадии, уменьшается и исчезает (в лучшем случае) или ухудшается и губит больного. Врачи-гиппократики пытались выявить эти ритмы.

Общая продолжительность болезни иногда связывалась с циклами времен года. Врачи особенно старались определить и предвидеть кризисы в развитии болезни. Вот определение, которое даст один из них:

«Кризис в болезнях есть тогда, когда они нарастают, слабеют, преобразуются в другую болезнь или заканчиваются».

Таким образом, кризис не имеет отрицательного смысла. Это — знаменательный момент в развитии болезни как в плохую, так и в хорошую сторону. По теории жидкостей, они связываются не только с перемещением виновной жидкости (отстой, очищение), но также с ее качественными изменениями. Чтобы виновные жидкости перестали быть вредными, нужно, чтобы они потеряли свое сырое состояние, были «сварены» в соответствии с процессом, аналогичным кулинарному приготовлению или вызреванию плода на солнце. Врачи называют это варкой. Вот текст, который объединяет одновременно три понятия: кризиса, варки и отстоя:

«Для самых опасных заболеваний изучить все благоприятные варки жидкостей, каково бы ни было их происхождение, критические и хорошие отстой. Варки возвещают о быстроте кризиса и крепости здоровья, тогда как сырые жидкости без варки превращаются в пагубные отстой, предвещают отсутствие кризиса, боли, смерть или рецидив».

Периодичность критических дней: соблазн арифмологии

Врачи не ограничивались выжиданием признаков, предвещающих эти кризисы, они определили их периодичность.

Их к этому побуждало наблюдение за болотными лихорадками (трехдневные и четырехдневные лихорадки). Но они «придумали» слишком много перемежающихся лихорадок. От их классификации в наши дни частично отказались. Если еще и говорят о трехдневной, четырехдневной и иногда о пятидневной, то о полутерцианной, семидневной или девятидневной лихорадке больше не упоминается.

Особенно они ошибались, неправомерно распространяя периодичность на все болезни и считая, что устанавливают законы, которые вписывались в более широкий контекст антропологии и даже космологии. Теория числа семь была в моде при вычислении критических дней. Вот, например, как автор «Тела» включает ритм болезней в биологический ритм человека, беря за основу период в семь дней, или гебдомаду:

«То же самое относится к болезням у людей: для самых острых болезней дней, когда происходят кризисы и когда люди умирают или выздоравливают, четыре, то есть половина гебдомады; для тех болезней, которые достигают второго периода, это одна гебдомада; для тех, которые достигают третьего периода, это одиннадцать дней, то есть полторы гебдомады; для тех, которые достигают четвертого периода, это две гебдомады, то есть восемнадцать дней, две гебдомады с половиной. Другие болезни не проявляют признаков, показывающих, через сколько дней больной поправится».

Этот семичастный ритм, согласно автору — «необходимость природы». (Сегодня мы бы сказали — естественный закон, определяющий всю человеческую жизнь). «Время человека — это семь дней», — говорит он. Этот автор не единственный поборник семичастной теории в медицинской и философской сфере, и не самый ярый. Эмбриология и этапы роста человека вместе с периодизацией болезни были привилегированной сферой семичастной теории. Автор «Тела» приводит много аргументов, взятых из эмбриологии, для доказательства своей семичастной теории человека: различные части тела формируются в эмбрионе за семь дней; семимесячный плод, достигший точного числа гебдомад, жизнеспособен. Есть еще более странный аргумент: люди, как правило, умирают по истечении семи дней, если они не ели и не пили!

Можно предполагать, что врачи, должно быть, при своих расчетах не останавливались перед подтасовкой критических дней, чтобы подогнать факты к собственным теориям. Сравнение между трактатами «Тело» и «Прогноз» очень поучительно на этот счет. Вот картина лихорадок, согласно «Прогнозу»:

«Лихорадки имеют кризисы — когда больные выживают или умирают через одно и то же количество дней. Самые неопасные лихорадки, протекающие в соответствии с самыми благоприятными признаками, прекращаются на четвертый день или раньше. Самые же злокачественные и дающие самые опасные признаки убивают на четвертый день или раньше. Так кончается первая атака. Вторая ведет к седьмому дню, третья к одиннадцатому, четвертая к четырнадцатому, пятая к семнадцатому, шестая к двадцатому. Таким образом, это атаки, которые сложением четырех с четырьмя кончаются за двадцать дней. С первого дня нужно быть внимательным, проводить обследование каждую тетраду, которая прибавляется, тогда вы не ошибетесь в обороте, который примет болезнь».

Подсчеты критических дней в двух трактатах идентичны за небольшим исключением. Из пяти сравниваемых периодов первые четыре имеют то же число дней (4, 7, 11, 14), только последний период имеет восемнадцать дней у автора «Тела» и семнадцать — у автора «Прогноза». Какой бы незначительной ни была эта разница, она обнаруживает различие в способе счета. Для автора «Тела» единица меры — это гебдомада (число 7), для автора «Прогноза» — тетрада (число 4). Восемнадцатый день соответствует двум с половиной гебдомадам, семнадцатый день соответствует пятой тетраде.

Другие выбирают иной способ подсчета, беря за основу четные и нечетные дни. «Нужно особенно остерегаться нечетного числа, так как именно в эти дни изменяют состояние больных в одном или другом направлении», — говорит один врач. В таком подсчете первым критическим днем является не четвертый день, а третий! К тому же один врач считает, что у одинаковых заболеваний кризис наступает в четные дни, а другой, что в нечетные.

Все эти врачи, несмотря на иногда очень разную ориентацию их медицины, старались обнаружить порядок в кажущемся беспорядке патологических явлений. Слово «cosmos» в смысле «порядок» употребляется автором «Прогноза» как раз для определения развития болезни. Таким образом, ход болезни подчиняется в самых благоприятных случаях математическому расчету. Число (arithmos) как бы руководит последовательностью критических дней в развитии болезни, а также в нормальном росте эмбриона и ребенка. В этом смысле тоже можно сказать, что не существует различия по природе между нормальным и патологическим.

Гиппократова периодизация и Гесиодов календарь

Когда врачи-гиппократики занимаются вычислением счастливых и роковых дней в ходе болезни, их исследование уходит корнями в очень древнее верование, согласно которому определенные дни бывают счастливыми, пагубными или нейтральными. Гесиод, который был почти современником Гомера, заканчивает свою поэму «Труды и дни» описанием благоприятных и неблагоприятных для человека дней месяца. Он считает, что этим знанием владеют только избранные: «Один хвалит один день, другой — другой, но немногие знают». По Гесиоду три первых знаменательных дня месяца — это первый, четвертый и седьмой, а это соответствует первым критическим дням болезни у авторов «Прогноза» и «Тела». Совпадение частичное, так как другие дни не соответствуют, но оно заслуживает внимания. У поэта это обозначение связано с божеством: это священные дни, принадлежащие Зевсу. Врачи без всякой ссылки на божественное пытаются рационально постичь патологические явления в соответствии с законом чисел.

Гиппократова и пифагорейская арифмология

Врачи принимают участие в рационализации и даже математизации осязаемого мира, самыми известными представителями которых были пифагорейцы. В том значении, которое гиппократики придавали числу, можно было бы увидеть влияние пифагорейства на медицину. Действительно, теория мира, которая включает подсчет критических дней, иногда обращается к первоисточникам реального математического и музыкального знания. Описание критических дней явно ссылается на теорию гармонии:

«Врач, желающий правильно добиваться блага больных, должен учитывать все нечетные дни, а среди четных — четырнадцатый, двадцать восьмой и сорок второй. В этом заключается предел, установленный некоторыми в счете гармонии, и это безукоризненное четное число. Причину этого здесь слишком долго излагать. Врач должен также взвешивать по триадам и тетрадам; по триадам в целом, а по тетрадам, соединенным попарно и разъединенным попарно».

Знание врачом математики очевидно. Он упоминает математическую теорию, которую хорошо знает, но не считает уместным излагать. Впрочем, его описание критических дней является превосходным примером разных способов подсчета, так как он соединяет подсчет по четным и нечетным дням и по различным периодам — триадам, тетрадам и даже, судя по смыслу, по гебдомадам.

Мы видим, что арифмология врачей-гиппократиков имела многочисленные варианты и вряд ли все их можно свести к общему пифагорейскому источнику. Гипотеза о пифагорейском влиянии маловероятна. Во-первых, декада, которую пифагорейцы считали совершенным числом, не играет никакой роли у врачей-гиппократиков. Кроме того, врачи, в отличие от пифагорейцев, не считали, что все сводится к числу. Примечательно, что автор «Древней медицины» утверждает, что число имеет большое значение в развитии болезней, и одновременно отвергает существование числа как критерия для правильного приспособления режима к больному. Арифмология не проникла в лечение. Здоровье не определялось числом.

От болезни к выздоровлению: полное и относительное выздоровление

«Следует считать, что в совокупности всех искусств важнейшим является сделать здоровым больное», — говорит автор «Суставов».

Полное выздоровление — это идеальная цель медицины. Но врач-гиппократик хорошо сознает, что не всегда может восстановить хорошее здоровье. Так же как существует относительное здоровье, есть и относительное выздоровление. Это понятие вошло в историю науки, начиная с эпохи гиппократизма. Главным образом, это относится к хирургии: косой перелом ключицы не наносит никакого «ущерба» плечу, но остается «уродство», потому что прилаживание костей не может быть безукоризненным. Так же и в гинекологии: некоторые выздоровления не восстанавливают физическую целостность женщины, так как они сопровождаются бесплодием. Понятие относительного выздоровления входит даже в определение медицины, данное автором «Искусства»: «Медицина состоит в полном освобождении больных от страданий или в уменьшении силы болезни». Полное или относительное выздоровление — такова цель медицины.

«Противостоять»» болезни

Как врачи-гиппократики представляли себе акт исцеления? Прежде всего, как действие, которое состоит в «противостоянии» болезни и ее причине. Это выражение появляется в трех самых знаменитых определениях терапии:

«Эпидемии» I

«(Медицинское) искусство состоит из трех слов: болезнь, больной и врач. Врач — служитель искусства, больной должен противостоять (ek ton enantion epistamenos) болезни вместе с врачом».

«Природа человека»

«Болезни, вызванные переполнением, лечатся пустотой. Те, что происходят от пустоты, лечатся переполнением. Те, что происходят от физических упражнений, лечатся отдыхом. Те, что вызваны слишком большой инертностью, лечатся упражнениями. Обобщая все эти понятия, можно сказать, что врач должен противостоять (enantion histasthai) установленному характеру болезни, состоянию тела, временам года и возрасту, расслабить то, что напряжено, и напрячь то, что расслаблено. Это наилучший метод принести облегчение больной части».

«Ветры»

«Если вам известна причина болезни, вы будете в состоянии назначить телу то, что ему полезно, отправляясь от противоположного, чтобы противостоять (ek ton enantion epistamenos) болезни. Эта медицина, действительно, самая естественная. Например, голод — это болезнь, ибо то, что удручает человека, получает это название. Каково же лекарство от голода? То, что устраняет голод, а это пища. Значит, этим лекарством нужно лечить эту болезнь. Другой пример: питье устраняет жажду. Или еще: переполнение лечится пустотой, упражнение отдыхом, отдых упражнением. Короче, противоположное есть лекарство от противоположного».

Таким образом, основа гиппократизма — это лечение противоположным, аллопатия. Однако «Гиппократов сборник» настолько разнообразен, что в нем встречается и первое четкое определение гомеопатии — лечения подобным. Как правило, лечение вписывается в контекст борьбы. Роль врача — «бороться» (antagonisasthai) с болезнью с помощью своего искусства. Болезнь враждебна человеку. Значит, нужно ответить лечением, враждебным болезни. Именно так считает автор «Священной болезни»:

«При этой болезни, как при многих других, нужно не увеличивать недуг, а изнурять его, прописывая самое враждебное (polemiotaton) каждой болезни, а не то, что ей дружественно. Ибо с помощью того, что ей дружественно, она процветает и растет, тогда как с помощью того, что ей враждебно, она чахнет и слабеет».

Лечение должно произвести благоприятное «контризменение»:

«Кто умеет с помощью режима формировать у человека влажность, сухость, тепло или холод, тот может вылечить также и эту болезнь при условии различения благоприятных способов (kairous) предписывания полезных вещей».

Следует запомнить две основные мысли. Лечение должно изменять состояние тела, но нужно, чтобы это изменение производилось благоприятным образом.

Лечение, понимаемое как изменение, — постоянная тема «Гиппократова сборника». «Всякое изменение настоящего состояния благотворно для больного, так как если вы не изменяете недуг, он возрастает», — говорит автор трактата «О местах в человеке». Так как сама болезнь произвела изменения, лечение логически должно производить изменение в обратном направлении. «Для сильных болезней нужно использовать сильные средства, а для слабых болезней средства, которые не являются сильными», — продолжает тот же автор. Такое логически безупречное суждение было поставлено под сомнение автором «Режима при острых болезнях»:

«Я знаю, что врачи делают абсолютно противоположное тому, что нужно: в начале болезни они хотят начать с высушивания больных в течение двух-трех дней или больше перед тем, как прописать супы и напитки. Вероятно, им кажется нормальным произвести большое контризменение, потому что в теле наступило большое изменение. Произвести немаловажное изменение дело хорошее, но нужно, чтобы изменение производилось правильно и безопасно».

Чтобы произвести изменение «правильно и безопасно», оно должно быть постепенным, так как всякое большое и резкое изменение пагубно для человека. Получается, что лечение, которое теоретически кажется наилучшим («произвести сильное изменение в случае сильных болезней»), в действительности самое пагубное. Оно рискует причинить столько же зла, что и болезнь. Поэтому борьба между врачом и болезнью никогда не бывает равной. Врач должен уметь дозировать степень изменения и уловить подходящий момент, чтобы произвести его. Подходящее количество, подходящий момент выражается греческим словом kairos, которое традиционно переводят как «случай», но которое означает правильную меру и одновременно благоприятный момент. Нужно прописать ни слишком много, ни слишком мало, ни слишком рано, ни слишком поздно. Это, безусловно, самое трудное в искусстве. «Жизнь коротка, искусство вечно, случай (kairos) шаток, опыт обманчив, суждение трудно», — сказано в начале «Афоризмов».

Два критерия терапевтического воздействия: здоровое и естественное

Чтобы решить столь трудную задачу, врач ищет критерии. Самые важные — это «хорошее здоровье» и «природа».

Режим для здоровых людей интересует врачей не только в рамках гигиенической медицины. Он служит для сравнения, позволяющего определить режим больных.

«На примере режима людей, которые здоровы, необходимо также изучить то, что полезно. Ибо если для здоровья людей очевидно, что тот или другой режим сильно разнится, так как же может быть, чтобы эта разница не была также большой и при болезнях и очень большой в случае острых болезней?» («Режим при острых болезнях»).

Всякая ошибка, которую можно допустить в режиме при полном здоровье, будет вредоноснее в состоянии болезни, так как больной слабее, чем здоровый человек. Это же рассуждение использует автор «Древней медицины»:

«Нарушения, которые возникают у человека от чрезмерной пустоты, не менее серьезны, чем те, которые возникают от чрезмерного переполнения. Это можно хорошо уяснить, если сослаться на здоровых людей».

Между понятием «хорошее здоровье» и «природа» есть существенное различие. Под «природой» врачи-гиппократики понимают «человеческую природу». Она определяется нормальным строением (элементарным, анатомическим или физиологическим) и нормальной реакцией на все внешние воздействия (режим, окружающая среда). Природное состояние, как и состояние хорошего здоровья, — это нормальное состояние. Поэтому врач может взять за образец своего искусства как природу, так и состояние здоровья.

Когда хирург оспаривает способ вправления перелома или вывиха, он ссылается на положение конечности, соответствующее природе (kata phusin). Вообще знание природного строения человеческого тела необходимо для каждого врача. Именно это имел в виду автор трактата «О местах в человеке», когда сказал: «Природа тела — отправная точка размышления о медицине». Эта формулировка знаменита. Гален приписывает ее самому Гиппократу и упрекает своих современников, что они хвалят это правило, не следуя ему:

«Они с таким рвением отдаются этой задаче, — с иронией говорит он, — что не знают по поводу каждой части тела не только ее субстанцию, форму, строение, величину или ее связь с прилегающими частями, но даже где она находится».

Но важно не только знание природного строения тела, важно также знание его реакций. У каждого человека они различны. Это переменная величина, которую нужно учитывать при лечении. Трактат «Переломы» вводит эту переменную наряду с возрастом, когда речь идет о сроке восстановления кости:

«Кость предплечья восстанавливается обычно в пределах тридцати дней; но нет ничего постоянного, так как природа отличается от природы, а возраст от возраста».

«Что касается времен года, природы хорошо или плохо расположены — одни к лету, другие к зиме. А что касается местности, возраста, а также свойств болезни, одни плохо или хорошо расположены к одним, другие к другим».

Поэтому автор «Эпидемий» I начинает длинное перечисление факторов, которые должен учитывать врач при исследовании больного, с «человеческой природы» вообще, а потом переходит к «особой природе каждого».

Размышления гиппократиков приводят наконец к мысли, у которой будет великое будущее в истории западной медицины: природа лечит себя сама (natura medicatrix). Эта мысль находит свое выражение в афористической форме в отрывке из «Эпидемий» VI: «Природа — врач болезней. Природа сама находит пути без участия мысли: например, моргание, помощь, оказываемая языком и все остальные действия подобного рода. Природа, не обучаясь, сама по себе знает все, делает то, что подобает».

Это своего рода признание существования рефлексов, с помощью которых природа сама защищается от болезней. Пример непроизвольного моргания через сто лет будет повторен Аристотелем: «Все животные и особенно люди моргают, чтобы веками воспрепятствовать тому, что падает в глаза, — говорит он и добавляет: — Это движение непроизвольно, его делает природа». Природе приписывается инстинктивное знание в двух знаменитых афоризмах из трактата «О пище»:

«Природа достаточна во всем для всех».

«У всех природа обучена без учителя».

Однако такая концепция природы нетипична для древнейшей части «Гиппократова сборника». Только начиная с Аристотеля, эта концепция четко выражена: «В творениях природы гораздо больше фииальности и красоты, чем в произведениях искусства», — говорит Аристотель в трактате «О частях животных». Во времена Гиппократа так вопрос не стоял. Врач-гиппократик убежден, что существуют законы природы, названные «необходимостью природы», но эти законы являются выражением детерминизма, а не финализма. Конечно, врач-гиппократик почитает природу, он берет природу в качестве критерия своего искусства. Так автор «Ветров», определив медицину как лечение противоположным, добавляет, что «эта медицина самая сообразная природе». Но природы недостаточно.

Медицина может дойти и до принуждения природы.

Лучший пример этого дан в трактате «Искусство», когда в случае скрытых болезней признаки, представленные природой, недостаточны для установления диагноза и прогноза:

«И когда природа отказывается добровольно отдать эти источники сведений, искусство нашло средства принуждения, с помощью которых без нанесения вреда приневоленная природа их отдает; потом, освобожденная, она открывает тем, кто знает предмет искусства, то, что нужно делать».

Метафора взята из судебного следствия. У природы вырываются признания средствами принуждения. Та же мысль в эпоху Возрождения будет повторена Френсисом Беконом: «Раздраженная и терзаемая искусством природа открывается взору лучше тогда, когда она свободно доверяется сама». Но врач-гиппократик вносит важное уточнение: нужно, чтобы это принуждение не принесло вреда природе. Сила врача не похожа на силу болезни. Это может быть только мягкая сила. Наивысшая цель медицины никогда не утратит своего содержания: «быть полезным или по крайней мере не навредить».

Глава III

НАСЛЕДИЕ ГИППОКРАТИЗМА В АНТИЧНОСТИ

Невозможно кратко изложить историю наследия гиппократизма — столь велик был престиж того, кто считался Отцом Медицины. В течение более двадцати веков Гиппократ оказывал влияние на медицинскую мысль, подобное тому, какое оказывал Аристотель на философскую. Вызывающее восхищение, порой оспариваемое и еще чаще искажаемое в зависимости от того, что в нем хотели отыскать, Гиппократово творчество было живым образцом для западной медицины, начиная с античности и кончая началом XIX века.

Престиж Гиппократа в античности до Галена

Став знаменитым при жизни как образец превосходного врача, Гиппократ не переставал царить в медицине на протяжении всей античности, несмотря на прогресс анатомических знаний.

С эллинистической эпохи Гиппократ стал классиком. III век до н. э. открывает два типа научных работ, которые писались в эпоху античности. С одной стороны, это комментарии к трактатам, с другой — глоссарии, объясняющие редкие и трудные слова. Эти научные работы создавались главным образом в Александрийской библиотеке, где были собраны труды Гиппократа. Но центр медицинских исследований был также в Пергаме, где с II века до н. э. была основана большая библиотека, соперница Александрийской.

Эти научные работы известны, к сожалению, только косвенно, за исключением комментария к «Суставам» Аполлония Китийского.

На первом этапе искусство врачевания считалось частью философии, так что лечение больных и изучение природы имели у своей колыбели одних и тех же людей, то есть тех, кто чувствовал величайшую потребность в этом искусстве, потому что ослабил свое здоровье сидячими исследованиями и ночными бдениями. Вот почему мы находим много философов, среди которых самые известные Пифагор, Эмпедокл и Демокрит, которые были сведущи в этом искусстве. Но Гиппократ из Коса, по мнению некоторых ученик Демокрита, первый из всех достоин вечной славы, потому что будучи человеком, чье медицинское искусство было столь же удивительным, как и литературный талант, отделил медицину от философии. После него Ди-окл из Каристы, потом Праксагор и Хрисипп, затем Герофил и Эрасистрат занимались этим искусством так, что продвинулись в различных направлениях.

После времен Гомера и темных веков Гиппократ кажется Цельсу первым, достойным быть увековеченным потомками. Он признает в нем настоящего основоположника медицины, который отделил это искусство от философии. В другом месте Цельс говорит, что Гиппократ является «древнейшим авторитетом». Эту оценку разделяли его современники. Римский врач Скрибоний Ларг писал: «Гиппократ — основоположник нашей профессии». В I веке н. э. Плиний Старший, погибший при извержении Везувия в 79 году, описывает историю медицины, в которой он также отводит Гиппократу выдающееся место:

«Медицина началась с введения в ранг богов и посвящения небу тех, кто ее открыл… Она была блестящей уже во время Троянской войны, эпохи, когда традиция становится более определенной, но она ограничивалась лечением ран. Продолжение ее истории — удивительная вещь! — исчезает во мраке вплоть до Пелопоннесской войны. Вот тогда это искусство было снова извлечено на свет Гиппократом, родившимся на острове Кос, одном из самых знаменитых и могущественных островов и посвященном Эскулапу».

В отличие от Цельса, Плиний не говорит о философской медицине, которая якобы предшествовала Гиппократу. Он считает, что Гиппократ черпал свое вдохновение не в философской, а в религиозной медицине.

В различных медицинских школах эллинистической и римской эпох (догматическая, эмпирическая, методическая, пневматическая), ссылки на Гиппократа играют достаточно важную роль. Некоторые врачи называли себя «гиппократиками». Разнообразие его творчества объясняет то, что приверженцы противоположных школ, догматических или эмпирических, отстаивали право называться его учениками.

Научные работы о Гиппократе стали традиционными в эмпирической школе. С 3 века до н. э. ее основатель, отколовшийся от Герофила Филин Косский, написал глоссарий Гиппократа, в котором критиковал толкования последователя Герофила Вакхея Танагрского. Той же школе принадлежит целый ряд составителей глоссариев или комментариев к Гиппократу. Зато методисты не стеснялись критиковать Гиппократа. Соран Эфесский (I–II век н. э.), член этой секты, разоблачил его ошибки в гинекологии. Вот, в частности, как Соран говорит о способе, с помощью которого Гиппократ определял пол ребенка до его рождения:

«Гиппократ говорит, что признаки, указывающие, что женщина носит мальчика, следующие: у нее хороший цвет лица, она более проворна, правая грудь больше, объемистее и полнее, и особенно если торчит сосок. Признаки, указывающие на то, что она носит девочку, следующие: очень бледная, левая грудь больше и особенно если обвис сосок. Но он пришел к этому выводу в результате ложного предположения. Он воображал, что когда семя принято в правые части матки, тогда формируется мальчик, а когда в левые — девочка. То, что это неверно, мы установили в нашей работе о природе под названием «О рождении живых существ».

Из всех врачей (до Галена) врач пневматической школы I века н. э. Аретей Каппадокийский с наибольшим пониманием использовал творчество Гиппократа в своей работе по семиологии и лечению острых и хронических болезней. Он даже писал свою работу на ионийском диалекте, как Гиппократ. Но именно Гален во II веке н. э._; чуждый сектантству, вернул Гиппократу заслуженное первенство и содействовал его популяризации, делая на него ссылки в своем обширном творчестве.

Прежде чем приступить к «золотому веку гиппократизма» в Галеновой медицине, нужно подчеркнуть, что Гиппократово творчество уже далеко вышло за узкий круг знаний специалистов и было частью культурного достояния образованных людей. Плутарх, мудрец из Херонеи, живший во второй половине I века н. э., служит примером. Он знал не только истории из жизни Гиппократа, о которых упоминает в своих «Параллельных жизнеописаниях». Он одиннадцать раз вспоминает о враче из Коса в «Моралиях». Девять раз он точно цитирует отрывок из Гиппократа или упоминает о нем. «Афоризмы» цитируются четырежды, и вообще на протяжении всей истории гиппократизма, будут самым цитируемым произведением. Плутарх цитирует также «Прогноз», «Эпидемии» и «Ветры». Некоторые цитаты (приблизительные) воспроизводят знаменитые отрывки. Например, начало трактата «Ветры» («Врач, видя отвратительные вещи, прикасаясь к отвратительным вещам, пожинает из-за недугов ближнего собственные огорчения») остается знаменитым на протяжении всего периода античности. Другие тексты, которые цитирует Плутарх, менее известны. Дважды он говорит, что, по Гиппократу, молчание является средством не испытывать жажды. Этот отрывок так мало известен, что современным издателям Плутарха не удалось его обнаружить. На самом деле, это выдержка из «Эпидемий» VI:

«Чтобы не испытывать жажду: закрыть рот, молчать, глотать с питьем свежий воздух».

Самым интересным является морализаторское использование Плутархом учения Гиппократа. Например, он переносит на гнев то, что Гиппократ говорит о признаках болезни в «Прогнозе»:

«Как Гиппократ говорит, что болезнь, при которой лицо больного сильно меняется, очень серьезна, так и я, видя, что люди под влиянием гнева выходят из себя, меняют взгляд, цвет лица, походку и голос, смоделировал для себя нечто вроде образа этого чувства».

И когда Монтень во главе «О гневе» (опыт 11, 31) говорит: «По Гиппократу, самые опасные болезни — это те, которые искажают лицо», ясно, что он цитирует из вторых рук, пользуясь трудами мудреца из Хероней. Плутарх советует даже взять Гиппократа в качестве образца для достижения добродетели:

«Человек, стремящийся к истинной добродетели, берет в пример Гиппократа, который письменно признался в своем незнании швов костей черепа. Он говорит себе, что очень необычно видеть этого выдающегося человека, обвиняющего себя самого в ошибке, дабы другие не стали жертвами подобного злоключения, тогда как он сам, желающий обеспечить свое благополучие, никогда не перенес бы критики и не признал бы своего невежества и глупости».

Это намек на следующий отрывок из «Эпидемий»: «Автоном в Омиле умер на шестнадцатый день от раны головы. В разгаре лета камень, брошенный рукой, ударил его в место швов, в середину темени. Я не заметил, что ему нужна трепанация. Меня ввели в заблуждение швы, на которых были повреждения от камня».

Эта честность Гиппократа, признающего свою ошибку, была оценена латинским писателем Квинтиллианом: «Гиппократ, знаменитый в искусстве медицины, занимался им, как мне кажется, с величайшей честностью, так как он признался в некоторых заблуждениях, чтобы его преемники не допустили ошибок», — говорит он в трактате «Об образовании оратора».

Золотой век гиппократизма: роль Галена в бессмертии Гиппократа

Во II веке н. э. слава Гиппократа распространилась до самых отдаленных границ греческого мира. Надгробная надпись врача из Том (современная Констанца в Румынии), обнаруженная в XIX веке французским археологом Эрнестом Дежарденом, показывает, как врач этой милетской колонии ссылается на Гиппократа:

«Если кто хочет знать мою судьбу, мою жизнь, кем я был и что я сделал, название моей родины, вот этот камень, послание для потомков, расскажет это. Моя родина — метрополия на Черном море, прославленный город героя Томи-да с победоносной пикой. Мое имя было Кладай, своему искусству я был обучен божественным Гиппократом».

Гиппократ назван божественным, как у Аполлония Китийского. Это божественный учитель медицины. В другой надгробной надписи, также сохранившейся на камне, врач Филадельф не без гордыни сравнивает свою славу со славой Гиппократа. Эта эпитафия снова приводит нас к одному из крупнейших центров античной медицины — Пергаму. Пергамский врач Гален внесет наибольший вклад в увековечивание славы «божественного Гиппократа».

По словам Шарля Дарамбера, «Гален прославил себя своим преклонением перед Гиппократом, которого он называет своим учителем, не меньше, чем огромным вкладом, который он внес в развитие медицинских наук».

Гален — это врач античности, чаще других цитирующий Гиппократа. Он упоминает его более двух тысяч пятисот раз. Этот рекорд никогда не будет побит! Творчество Галена (около десяти тысяч страниц в издании XIX века, которое используется для ссылки) представляет собой восьмую часть всей дошедшей до нас греческой литературы от Гомера до конца II века н. э.

Гален имел счастье родиться в Пергаме, городе, знаменитом не только своей библиотекой. Там находился Аскле-пийон — место поклонения и прославленный медицинский центр, куда стекались толпы больных и врачей. Гален познакомился со всеми крупными медицинскими центрами античного мира: для усовершенствования своего медицинского образования он посетил Александрию и дважды побывал в Риме, где занимался медициной (с 162 по 166 год, потом с 168 года в течение тридцати лет). Его творчество отражает совокупность медицинских знаний того времени.

Гален сетует на то, что его современники, восхваляя Гиппократа на словах, не следуют его примеру на деле. Небольшой трактат под названием «Превосходный врач также философ» иллюстрирует эту тему:

«То, что случается с большим числом атлетов, которые, желая стать победителями Олимпийских игр, не прикладывают для этого никаких усилий, происходит также и с большинством врачей. На словах они восхваляют Гиппократа и считают его первым из всех, но чтобы походить на него, они делают все, кроме того, что нужно. Он заявляет, что астрономия вносит немалый вклад в медицину и, конечно, геометрия, которая является для нее необходимым проводником. Но они не только не занимаются сами этими двумя науками, но даже критикуют тех, кто ими занимается. Более того, что касается природы человека он (Гиппократ) считает нужным знать ее досконально, заявляя, что она является источником любого умозаключения в медицине. Но они с таким пылом предаются этой задаче, что не знают о каждой части тела не только ее субстанцию, строение, форму, величину, ее связь с примыкающими частями, но даже ее расположение. Более того, неумение различать болезни по видам и по природе приводит врачей к ошибкам в лечении. Гиппократ говорит об этом, когда призывает нас следовать рациональному методу, но современные врачи столь далеки от следования ему, что изобличают тех, кто им пользуется, как занимающихся пустяками. По поводу прогноза настоящего, прошлого и будущего больного Гиппократ также заявляет, что нужно уделять этому большое внимание. Но и в этом разделе искусства они тоже проявляют столько пыла, что если кто-то предсказывает кровотечение или пот, они с презрением называют его прорицателем или кудесником. Кроме того, они ни за что не стерпят, чтобы кто-то сделал другие предсказания. Вдобавок они не подберут форму режима на то время, когда должно произойти окончание болезни. Однако Гиппократ рекомендует именно так назначать режим. В какой же еще области они соперничают с этим человеком? Уж конечно, не в силе изложения, у него он тоже безукоризненно правильный. У них же все наоборот до такой степени, что многие делают две ошибки в одном слове, что очень трудно объяснимо».

На этой странице Гален выявляет полный контраст между Гиппократом и медициной своего времени. Безоговорочный авторитет древнего врача служит для непримиримой критики современников. Они не хуже древних по природе, но развращены двумя пороками: алчностью и сластолюбием. Гален призывает врача быть философом, если он хочет быть учеником Гиппократа.

Врач из Пергама не ограничился тем, что представил Гиппократа образцом для своих современников. Он ответил на критику, которую некоторые осмелились направить против уважаемого врача, чьим учеником он себя назвал.

Тем не менее он не был его рабом, как те, кто именовал себя «гиппократиками». Он написал многочисленные и обширные комментарии к его трактатам, а также «Глоссарий» редких слов, употребляемых Гиппократом. Мы прекрасно осведомлены о произведениях Галена, посвященных врачу из Коса, так как к концу жизни он составил каталог своих работ, классифицированных им по рубрикам. Одна из рубрик содержит его труды о Гиппократе:

«О моих комментариях к Гиппократу. Ни одно из моих произведений, которые я посвятил друзьям, по моему замыслу вообще не должно было попасть в руки широкой публики. Особенно это касается моих экзегетических трудов о Гиппократовых трактатах. Сначала я написал комментарии к этим трактатам отнюдь не для опубликования, а для того, чтобы практиковаться самому. Я это сделал и для каждой из частей системы медицинской теории, разрабатывая для себя самого то, что позволяет охватить все высказывания Гиппократа о медицинском искусстве, которые представляют собой ясную и одновременно полностью разработанную доктрину. Для частного пользования я написал трактат «О критических днях» по Гиппократу. Для частного же пользования я написал «О кризисах», «Об одышке» и каждом из других разделов. В том же духе я сочинил «Терапевтический метод» в четырнадцати книгах. Так как я знал, что объяснения каждой из фраз Гиппократа уже были написаны многими из моих предшественников, и неплохо написаны, я считал излишним критиковать то, что мне казалось хорошо сказанным. Я высказал это чувство между строк комментариев, которые я в свое время посвятил тем, кто меня об этом попросил. Я редко высказывал там критику тех, кто предлагал другие толкования. Дело в том, что сначала, даже в Риме, я не располагал их комментариями, так как все мои книги остались в Азии. Если случайно я вспоминал, что один из них сказал нечто дурное, способное нанести вред в занятиях искусством, я это подчеркивал. Но все остальное я изложил согласно собственной точки зрения без упоминания тех, кто дал иное толкование. Так я написал комментарии к «Афоризмам», «Переломам», «Суставам», а кроме того к «Прогнозу», «Режиму при острых болезнях», «Ранам», «Ранам головы» и к первой книге «Эпидемий». После этого, когда я услышал, что кто-то похвалил плохое толкование одного афоризма, я составил все комментарии, которые я когда-то посвятил друзьям, думая о публичном издании, а не о личном владении одних получателей. Речь идет о комментариях ко второй, третьей и шестой книге «Эпидемий», а кроме того, к «Жидкостям», «Пище», «Прорретике», «Природе человека», «Рабочей комнате врача», а также к трактату «Воздух, вода, местности», который, по моему мнению, следует назвать «О поселениях, воде, временах года и странах». Также следующие книги о Гиппократе: «О режиме по Гиппократу при острых болезнях», «Толкование редких слов», которые у него встречаются («Глоссарий»), «Против Ликоса» об афоризме, начало которого: «Растущие живые существа имеют больше всего тепла» (Афоризм 1, 14), а также «Против Юлиана», методиста, в защиту того, в чем он упрекал Гиппократовы «Афоризмы». Также касается Гиппократа другая небольшая книга, в которой я показываю, что превосходный во всех отношениях врач должен быть также и философом».

Итог впечатляющий: около двадцати пяти работ. Список можно было бы продолжить, так как и другие работы Галена содержат в своих названиях имя Гиппократа. Назовем короткий трактат «Об элементах по Гиппократу и Платону», большой труд в девяти книгах «О доктринах Гиппократа и Платона» (о доктрине, согласно которой «руководящий принцип» организма расположен в головном мозге).

Из этого списка выделяется множество «Комментариев» к пятнадцати трактатам, которые Гален написал к концу своей карьеры, во время второго пребывания в Риме. Сначала он написал их для друзей, не упоминая толкований своих предшественников, потом оформил их научно — для публикации. Он использовал метод непрерывного комментария, восходящий к александрийской филологии. Метод состоит в переписывании текста Гиппократа, части этого текста (леммы), в его комментировании, толковании редких слов, отрывков с трудным смыслом и в изложении доктрины. Таким образом, каждый «Комментарий» построен в форме последовательности единств. Каждое включает часть текста Гиппократа и его комментарий.

Гален сознавал свое место в давней экзегетической традиции. Он сам делает уточнения о своих предшественниках в сочинении «О порядке моих произведений»:

«Для того, кто начал заниматься моими очерками, возможно узнать, какие толкования Гиппократа правильные, а какие нет. Для некоторых трактатов Гиппократа в вашем распоряжении будут также и мои комментарии. И поскольку эти комментарии уже составлены, я буду стараться добавить остальное. Это будет исполнено, если я не умру. Если я умру до того, как объясню самые важные из трактатов Гиппократа, у тех, кто пожелает узнать его мысли, будут в распоряжении прежде всего мои уже законченные очерки, как я уже сказал, и одновременно комментарии толкователей Гиппократа: комментарии моего учителя Пелопа, какой-нибудь комментарий Нумизиана (их сохранилось немного), сверх того, комментарии Сабина и Руфа Эфесского.

Квинт и ученики Квинта не поняли мысли Гиппократа, поэтому во многих местах их толкования неправильны. Ликос иногда критикует Гиппократа и заявляет, что он ошибался, а все это потому, что он не понимает его учения… Мой учитель Сатирос — у него я учился до Пелопа — не толковал Гиппократовы трактаты, как Ликос. Однако Сатирос в крайней точностью следует взглядам Квинта, ничего не прибавляя и не убавляя. Айфикиан, конечно, вносил некоторые изменения в духе стоицизма.

Что касается меня, который слышал объяснения Квинта из уст Сатироса и позже читал одно из произведений Ликоса, я осуждаю одновременно обоих, как неточно понимающих мысль Гиппократа. Самое лучшее понимание мы находим у Сабина и Руфа Эфесского. Тот, кто начал заниматься моими очерками, способен судить о комментариях этих толкователей и обнаружить, где они сказали правильно, а при случае обнаружить ошибки, которые они допустили».

Гален упоминает здесь имена восьми врачей, комментаторов Гиппократа, которые были непосредственными его предшественниками. Единственный, кто оставил свое имя в истории медицины — это Руф Эфесский (I–II век н. э.). Сохранились многие его трактаты, где Гиппократ остается авторитетом. Но его комментарии к Гиппократу утеряны. Гален дает представление об изобилии комментариев Гиппократа, которые следовали друг за другом, начиная с эллинистической эпохи, о страстной полемике между толкователями и, наконец, о быстроте исчезновения этих комментариев. Тем более поразительно выживание «Комментариев», написанных Галеном. Большая часть сохранилась на греческом или арабском языках. Таким образом, Гален внес огромный вклад в распространение гиппократизма. Но как Гален создал свой образ Гиппократа, чтобы согласовать его с собственными взглядами, так и гиппократизм в последующие века будет зачастую зависеть от. толкования Галена. «Гиппократ посеял, Гален возделал», — удачно сказал один комментатор VI века.

Наследие Гиппократа в поздней античности

После Галена сохранившиеся труды по медицине на греческом языке — это преимущественно энциклопедии. По ним можно проследить посмертную судьбу Гиппократа. По отныне Гален становится классической ссылкой наряду с врачом из Коса, а иногда и впереди него.

Однако вне медицинского мира Гиппократ не перестанет быть выдающимся врачом. Гиппократ проник даже в христианскую литературу. Святой Иероним употребляет выражение «духовный Гиппократ». Он называет так не Христа, как это часто думают, а священника Исидора, который служил посредником в богословском споре. Святой Иероним даже присваивает этому священнику титул «Гиппократа христиан»! Гораздо позже Данте сделает из апостола Луки ученика «этого величайшего Гиппократа».

Самая древняя и самая важная — это энциклопедия Орибаса, врача императора Юлиана (IV век н. э.). Когда Орибас по просьбе императора собрал тексты лучших врачей, его критерием был гиппократизм. Гален занимает самое большое место в этой обширной компиляции, насчитывающей семьдесят книг, из которых до нас дошла треть.

Вторая энциклопедия составлена Эцием, врачом из города Амиды с Месопотамии, который жил при императоре Юстиниане (VI век). Она не такая объемистая, как у Орибаса, включает только шестнадцать книг и отличается от первой по структуре. Тогда как Орибас ограничивался собранием отрывков из произведений древних врачей, Эций сделал личные заметки, используя источники. Главным по-прежнему остается Гален. Его имя упоминается более двухсот раз. Гиппократ занимает более скромное место: он упоминается тридцать шесть раз. Но знание Гиппократова творчества остается точным. Цитируются многие трактаты, особенно «Афоризмы» и «Прогноз». Эций сохранил даже отрывок на греческом языке из Гиппократова трактата «Недели», который в других местах есть только на латыни. Гиппократ был не только древним автором, его медицина продолжала свое существование. Об этом свидетельствует следующий отрывок из Эция:

«Нужно, чтобы врач был обучен в соответствии с «Прогнозом» Гиппократа и другими работами, и чтобы он знал труды о природе, так как «природа является врачом всех живых существ». Он должен помогать природе, которая борется против болезни. Природа восторжествует над болезнью, если в качестве союзника получит врача, исполняющего свой долг, и самого больного, послушного и не допускающего ошибок в режиме».

Однако прочтение Эцием Гиппократа допускает сдвиг по смыслу: природа занимает место, которого у нее не было в древнейших трактатах. В «Эпидемиях» врач должен быть союзником больного в борьбе с болезнью. У Эция врач становится союзником природы в борьбе с болезнью. В сражение вступило новое действующее лицо и играет в нем заглавную роль: природа.

Временем Юстиниана датируется также сатирическая эпиграмма поэта Агафия, которая свидетельствует о престиже Гиппократа: один врач из Коса следует букве учения своего знаменитого предшественника, но, к сожалению, не сохранил его дух:

«Алкимен лежал в постели, истощенный лихорадкой; он страдал от хрипоты в горле, чувствовал колотье в боку, как будто его царапали кинжалом, и часто задыхался, дыша со зловещим шумом. Пришел Каллигнот из Коса, большой болтун, напичканный своей целительной наукой, всегда имеющий прогноз в случае болей, не возвещающий ничего, кроме того, что и так должно случиться. Он наблюдал положение тела Алкимена, строил догадки по лицу, с ученым видом щупал пульс, рассчитывал перечень критических дней, резюмируя все, не отклоняясь от Гиппократа. Вот тогда он с суровым лицом и важным видом продекларировал свой прогноз Алкимену. «Если твоя глотка прекратит гудеть, если прекратится колотье в боку и если твое дыхание перестанет быть учащенным из-за лихорадки, тебе больше не будет грозить смерть от плеврита, ибо это признак того, что наступил конец твоим страданиям. Желаю тебе удачи! Однако позови законника, наведи порядок в своем имуществе и оставь существование, этот источник треволнений; а мне, твоему врачу, в награду за хороший уход оставь в наследство треть своего состояния».

Этот врач из Коса прекрасно знал «Прогноз» Гиппократа, совсем как Эций, но он совершенно забыл «Клятву»!

Вернемся к энциклопедистам. Энциклопедии Орибаса и Эция, написанные в Константинополе, знаменуют новую роль в истории медицины столицы Восточной Империи, которая достигнет кульминации в период византийского возрождения. Тем не менее другие, древние центры, особенно в Александрии, процветают и упрочивают Гиппократову традицию. Кстати, и Орибас, и Эций учились в Александрии. В этом городе несколько работ Гиппократа остаются частью учебной программы, хотя их меньше, чем трудов Галена. К ним пишут комментарии. Сохранились комментарии 6 и VII веков. Палладий в VI веке прокомментировал VI книгу «Эпидемий» и хирургический трактат «Переломы». В VII веке Иоанн Александрийский прокомментировал трактат «Природа ребенка». Тогда же Стефан, называемый то Александрийским, то Афинским, написал комментарий к «Афоризмам», «Прогнозу» и «Переломам». Благодаря этим работам, мы знаем, какие трактаты Гиппократа изучали в Александрии и порядок их чтения.

Третьей большой энциклопедией античности мы обязаны врачу VI века Павлу Эгинскому, который учился и работал в Александрии. Энциклопедия Павла еще менее обширна. Она состоит из семи книг. Упоминаний о Гиппократе меньше, чем о Галене, хотя соотношение в ущерб Гиппократу меньше, чем у Эция. Павел Эгинский, который был и теоретиком, и практикующим врачом, особенно ценил у Гиппократа то, что касалось хирургии. Очень редко приводя длинные цитаты, он делает исключение для описания вывиха челюсти и способа его вправления. «По теме полного вывиха челюсти, — говорит Павел Эгинский, — достаточно дать тебе текст Гиппократа, который лаконичен, безупречен и хорошо изложен». Дальше следует длинная цитата из 30 и 31 глав трактата «Суставы». После чего Павел Эгинский заключает: «Я сам тоже очень часто употреблял этот способ вправления». Безоговорочная похвала Гиппократу исходит от практикующего врача, считающего, что лучшего способа не придумаешь. Современные врачи тоже это признавали. «Самый распространенный во Франции способ, — говорит хирург Нелатон (1807–1873 годы), — это способ, который применялся с древнейших времен, как он описан Гиппократом».

Александрийская школа придет в упадок после арабского завоевания в 642 году. Но греческая традиция гиппократизма в этом городе, вероятно, не прервалась. Известно, что арабский врач XI века, живший в Каире, получил от христианского коллеги список пятидесяти пяти трудов Гиппократа, который был у него на греческом языке, и для этого случая он перевел его на арабский! Позднеалександрийское наследие будет передано на Запад посредством латинских и арабских переводов.

Роль латинских и арабских переводов в «посмертной жизни» Гиппократа

Так как Гиппократова литература использовалась практикующими врачами на Западе, это вызвало необходимость перевода ее на латынь для тех. Поэтому в V или VI веке в Италии были сделаны переводы многих трактатов Гиппократа, в частности в Равенне, столице византийского экзархата с 568 до 752 года. Они датируются временем, когда Кассиодор в Виварийском монастыре в Южной Италии рекомендовал монахам, не знающим греческого, читать на латыни Гиппократа и Галена. Эти древние переводы на латынь скрупулезно скалькированы с греческого. Они дошли до нас в рукописях X века. Но ошибки копиистов столь многочисленны, что результат удручает: это варварская латынь, порой непонятная. Тем не менее один из переводов очень ценен, так как является единственным источником одного из Гиппократовых трактатов «Недели», греческий оригинал которого утрачен.

На Востоке Гиппократово творчество, которое продолжали читать на греческом языке в Александрии, Пергаме и Константинополе, было переведено на арабский и сирийский. Здесь нужно упомянуть крупного переводчика IX века Хунайна ибн Исхака. Это несторианский врач, который руководил в Багдаде Домом Мудрости, основанном абассидским калифом. Он имел обыкновение переводить со своими учениками с греческого на сирийский, а потом с сирийского на арабский. Сохранился единственный арабский перевод, сделанный непосредственно с Гиппократова текста.

Так как Хунайн был крупным переводчиком Галена, он косвенно способствовал распространению Гиппократовых произведений, сделав перевод «Комментариев» Галена к Гиппократу. Произошел однако довольно курьезный случай. Мы помним, что это комментарии — из «слов Гиппократа» (по терминологии Хунайна), то есть комментарии Галена к этим словам. А в арабском переводе заново составили Гиппократовы трактаты, изъяв уточнение «слова Гиппократа» из комментариев Галена. Эта любопытная хирургическая операция воскресила Гиппократа, но с головой Галена! Благодаря этим переводам Гален и Гиппократ оказали глубокое влияние на арабскую медицину, хотя арабские комментаторы и узнали Гиппократово творчество преимущественно через Галенов гиппократизм.

Переводческая работа на этом не остановилась. Арабские переводы Галена были в свою очередь переведены на латынь, начиная с XI века, и в этой форме широко распространились на Западе вплоть до эпохи Ренессанса. Но таким образом Гиппократ был известен только косвенно. Так Салернская школа в Южной Италии знала Гиппократа по «Комментариям» Галена к «Афоризмам», «Прогнозу» и «Режиму при острых болезнях», переведенных с арабского на латынь Константином Африканским (вторая половина XI века). Начиная с XII века возвращаются к латинским переводам, сделанным непосредственно с греческого Бургундио Пизанским и позже Варфоломеем Мессинским, переводчиком при дворе Манфреда (1268–1266 годы) или Никола де Регжио Калабрским (между 1308 и 1345 гг.). Но новых латинских переводов Гиппократа, сделанных непосредственно с греческого, гораздо меньше, чем переводов Галена. Первые крупные университеты XIII века в Монпел-лье, Болонье и Париже, где преподавалась медицина, знали преимущественно галено-арабский гиппократизм. И несмотря на новые переводы, сделанные, начиная с XII века (в которые в конце XII и в начале XV веков были внесены робкие улучшения), основой преподавания остается сборник Салернской школы, известный под названием «Артицелла». Гиппократ представлен в нем только тремя трактатами, прокомментированными Галеном и переведенными с арабского Константином Африканским. «Афоризмы» остаются предметом комментариев и дискуссий. В частности, первый афоризм («Жизнь коротка, искусство вечно, случай шаток, опыт обманчив, суждение трудно») наводит на размышления о методе в медицине, взаимосвязи опыта и разума.

«Гиппократов сборник» снова стал известным во всей своей полноте с приходом Возрождения и первой печатной книгой. В 1525 году Марк Фабий Кальв опубликовал в Риме полный латинский перевод, сделанный непосредственно с греческого. Годом позже Жан-Франсуа д'Азола опубликовал в Венеции первое издание на греческом языке с рукописи. Оно было подарено Франциску I и хранится сейчас в Парижской Национальной Библиотеке. До непосредственного возвращения к греческому тексту печатная книга широко распространила традицию средневековья. «Артицелла», опубликованная в Падуе в 1473 году была переиздана пятнадцать раз до появления первого издания «Гиппократова сборника» на греческом языке.

Изучение судьбы Гиппократа в новейшее время выходит за пределы исследования и… компетентности автора. Синтетическую историю от Ренессанса до новейшего времени еще предстоит написать, несмотря на превосходные отдельные исследования. Она пойдет многими путями.

Один из них — поиск подлинной Гиппократовой традиции методом возвращения к греческому тексту, освобожденному от комментариев. Этот поиск, начатый Жаном-Франсуа д'Азолой, долго был предметом изучения для врачей-эллинистов, издателей, переводчиков и толкователей Гиппократа. С XVI по XIX век они пытались восстановить текст, казавшийся им наиболее близким к оригиналу.

XVI век с блеском провел этот поиск. Из всех издателей эпохи Возрождения самым известным является Рабле, один из инициаторов «гуманистической медицины», который вернулся к греческому тексту или к точному латинскому переводу. Но его частичное издание Гиппократа и Галена (1532 год), несмотря на успех (о чем свидетельствуют многочисленные переиздания), не был эпохальным. Есть полные издания ученых, гораздо менее известных, но гораздо более авторитетных, таких как врач из Цвиккау Янус Корнариус (1538 год) или врач из Меца Анюс Фэс (1595 год). Их издания использовались учеными еще в XVIII веке, пока не появилось большое издание в десяти томах Эмиля Литтре, вытеснившее издания XVI века. Вскоре последовало издание голландского врача Эрмеринса, которое затмило престиж «издания Литтре».

Этими двумя большими изданиями заканчиваются инициативы врачей-эллинистов. Ими же заканчивается тип монументального издания, включающего все творчество Гиппократа и сделанного одним человеком. В издательской работе врачей-эллинистов сменяют филологи, пользующиеся помощью историков науки. Но ни один из трех больших проектов, существовавших в Германии, Англии и Франции не завершился современным изданием полного творчества Гиппократа.

Другой путь, на мой взгляд, состоит в изучении воздействия, которое оказал гиппократизм на историю идей. Трактат «Воздух, вода, местности» с его медицинской климатологией, климатологической и политической антропологией произвел совершенно особое влияние на мыслителей XVI–XVIII веков. Врач из Падуи Гироламо Кардан (который был также крупным математиком и изобретателем циферблата) опубликовал в 1570 году длинный комментарий к этому трактату. Английский врач Джон Арбетнот детально прорезюмировал его в «Эссе о воздействии воздуха на тело человека» (1733 год, переведен на французский в 1742 году). Врач школы Монпеллье Барте использует этот трактат Гиппократа в труде «Новые элементы в науке о человеке» (1778 год). А работа Жоржа Кабаниса об «Отношениях физического и духовного» (1802 год) широко использует его в разделе о влиянии климата на моральные устои. Самое знаменитое произведение, которое можно связать с этим Гиппократовым трудом — «Дух законов» Монтескье (1748 год).

Один ученый вспомнил, что в бумагах Монтескье в Ла Бреде было обнаружено краткое резюме трактата «Воздух, вода, местности». Однако Монтескье ни слова не говорит о нем. Его за это упрекали. Греческий врач Корен в речи по случаю своего знаменитого издания трактата «Воздух, вода, местности», вышедшего в свет в 1800 году, процитировал хвалебный отзыв о трактате одного из своих предшественников и добавил: «В наши дни этот отзыв был подтвержден другим гениальным произведением, «Духом законов», автор которого ничуть бы не умалил собственной славы, если бы имел похвальное мужество оказать честь греческому врачу, который подал ему идею его работы и был ее основанием».

Но самый важный путь — это изучение перевоплощения образа Гиппократа в ходе прогресса медицинской науки и «биологических революций» (по словам одного современного историка науки). Это прежде всего история двойного искажения Гиппократова творчества. Авторитет учителя из Коса, переданный в искаженном виде экзегезой Галена и арабов, сдерживает прогресс науки. Так, в XVII веке открытие Гарвеем кровообращения оспаривалось от имени Гиппократа. В то же время некоторые пытались спасти косского старца, превращая его в предтечу. Ничто-же сумняшеся, обнаружили у него «круговое движение»! Таким образом, открытие Гарвея получило свои верительные грамоты, и статуя Гиппократа не была взорвана.

Из-за этого двойного искажения неогиппократики прибегали к самому тексту, чтобы почерпнуть из него подлинные сведения. Так в XVII веке «английский Гиппократ» Томас Сиденхем нашел в некоторых текстах, в частности в «Эпидемиях», модель клинического наблюдения без теоретический оснований, клинической эпидемиологии и терапевтической трезвости взглядов. Его восхищение Гиппократом было таково, что когда он открыл оспу, он предположил, что она не существовала во времена Гиппократа, «иначе, — добавляет он, — она бы не ускользнула от его внимания, внимания человека, который понял историю болезней яснее и описал болезни точнее, чем кто-либо из его преемников».

Во Франции неогиппократизм был традицией школы Монпеллье, которая сильно отличалась от Парижского медицинского факультета. Эта школа отстаивала право преемственности косской школы, о чем свидетельствует надпись конца XVIII века в актовом зале: «Когда-то косский, а теперь монпеллийский Гиппократ». Учение Гиппократа просуществовало там дольше, чем учение Галена. В XIX веке Гиппократов эмпиризм блестяще прославил Леннек, который боролся против «физиологической медицины» Бруссе. Но в этот кризисный момент Гиппократ стал ставкой ожесточенных баталий, которые далеко выходили за рамки его учения. Противники «гиппократовой секты» карикатурно изобличали фатализм и выжидательную позицию Гиппократа, который довольствовался тем, что предоставлял действовать природе. И когда какой-нибудь Гиппократов трактат «бестактно» упоминал, что нужно действовать решительно и быстро, они с ученым видом доказывали, что отрывок не подлинный!

С тех пор в медицинском мире утихли споры школ, потрясающих Гиппократом или бичующих его. Скипетр Гиппократа был сломан. Однако он пережил всех своих хулителей и поклонников. Хотя творчество, сохранившееся под его именем, научно устарело, его человеческое величие остается образцом для врачей. Его замечательные труды остаются богатейшим и самым впечатляющим памятником пробуждения научной мысли в Греции и в западном мире.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1 «КЛЯТВА»

Клянусь Апполоном врачом, Асклепием, Гигией и Панацей, всеми богами и богинями, беря их в свидетели, выполнять по моим способностям и разумению эту клятву и этот договор; прежде всего почитать моего учителя в этом искусстве наравне с моими родителями; предоставлять в его распоряжение денежную помощь, и если он окажется в нужде, отдать ему часть моего состояния; считать его потомство наравне с моими братьями и обучать их этому искусству, если пожелают его изучать, без оплаты и договора; передавать предписания, устные уроки и остальную науку моим сыновьям, сыновьям моего учителя и ученикам, связанным договором и клятвой в соответствии с медицинским законом, и никому другому.

Я буду использовать режим для пользы больных в соответствии с моим умением и разумением; но я клянусь этому воспрепятствовать, если это послужит их погибели или несправедливости по отношению к ним. Я никому не дам смертельного снадобья, если у меня его попросят, не проявлю инициативы в таком совете. Я также не дам женщине абортивный пессарий. В чистоте и благочестии я проведу свою жизнь и занятие искусством. Я также не буду делать надрезы больным литиазом, но оставлю это специалистам по этому вмешательству. Во все дома, куда я должен войти, я войду для пользы больных, избегая всякой умышленной несправедливости и всякого развратного действия, особенно любовных отношений с женщинами и мужчинами, свободными или рабами. Обо всем, что я увижу или услышу во время лечения и даже вне его касательно жизни людей, если это не должно быть повторено в другом месте, я умолчу, считая, что такие вещи секретны.

Итак, если я исполню эту клятву и не нарушу ее, пусть мне будет дано наслаждаться жизнью и моим искусством, навеки пользуясь уважением людей. Зато если я ее нарушу и совершу клятвопреступление, пусть будет обратное.

Приложение 2 ПОЧЕТНЫЙ ДЕКРЕТ В ЧЕСТЬ КОССКОГО ВРАЧА

Этот декрет касается не Гиппократа, а косского врача эллинистической эпохи (II век до н. э.). Однако полезно познакомить читателя с этим эпиграфическим свидетельством, которое недавно издано в первый раз («Paola del Passato, XLVI, 1991 г. стр. 135–140: текст на греческом языке, комментарий Р. Герцога на латыни, перевод на итальянский Пуглиезе Каррателе). Речь идет о документе, исключительном по своей длине, состоянию сохранности и богатству информации. Он дает очень ценные сведения о карьере удостоенного почести врача Онасандра, а также о карьере его учителя Антипатра. Декрет в честь Онасандра был принят голосованием собрания демотов Галасарны (современная Кардамина), то есть гражданами Коса, входящего в этот дем. Предложение издать декрет было внесено тремя магистратами дема, которых называли napoiai. Декрет отмечен ссылкой на магистрата-эпонима города Коса, который носил титул «монарха».

Надпись, найденная в 1907 году на мраморной плите, замурованной в стену аспиды церкви Agia Theotes в Кардамине, и тогда же переписанная немецким археологом Р. Герцогом, оставалась неизданной около века. Камень, который оставался на своем месте с античности да начала нашего века (церковь Agia Thfotts была сооружена на месте древнего храма Апполона) тем временем исчез!

Вот перевод этого декрета:

При монархе Филиске двадцать третьего дня месяца Панама магистраты Никарх, сын Тисия, Аристон, сын Хармила, Фолонид, сын Дидимарха, внесли следующее предложение: врач Онасандр, сын Онесима, обучившийся искусству у Антипатра, сына Диоскурида, когда его учитель был у нас общественным врачом, во время своего обучения был приветлив со всеми и оказывал помощь своим искусством тем из демотов, которые в ней нуждались, даже не будучи вызванным. Став помощником своего учителя в течение долгих лет, он в высочайшей степени показал компетентность в своем искусстве и хорошее поведение в жизни, не останавливаясь ни перед какими трудами и расходами, без которых демоты могли бы быть лишены какой-либо выгоды. И когда его учитель был назначен выполнять обязанности (общественного врача) в городе (Кос), Онасандр сразу же решил помогать ему в его общественной должности, оставаясь его помощником. Когда многие демоты обращались к нему, по опыту зная о его компетентности в искусстве и поведении в жизни, он показал себя предупредительным и преданным по отношению ко всем, оказывая помощь и содействие, насколько это было в его силах их здоровью точно так, как знали его те, кто лично обращался к нему (в прошлом). Потом, когда он решил за свой счет открыть врачебный кабинет и практиковать как частный врач в городе (Кос), некоторые из тех, кто пользовался его услугами, дали ему денег, однако ни у кого из демотов, которые к нему обращались из-за его компетенции в медицинском искусстве, он не потребовал платы и не согласился принять жалование, тогда как мог таким способом нажить себе значительное состояние, имея в виду, что многие демоты, которые пользовались его услугами, имели серьезные болезни и нуждались в особом уходе. Но всегда ставя свой личный интерес на самую низшую ступень, он показал себя по отношению ко всем предупредительным и преданным, оказывая помощь, и в остальной жизни оставался приветливым со всеми и достойным почтения не только за применение своего искусства, но также за доброжелательностъ к демотам. Итак, дабы было очевидно, что демоты почитают не только тех из граждан, которые добры и благожелательны к ним, но также и пареков (резидентов), которые ведут себя с предупредительностью и усердием по отношению к народу при всех обстоятельствах, и дабы Онасандр, отмеченный почестями, которые он заслуживает, показал себя еще более преданным демотам, с помощью фортуны народ Галасарны постановил воздать хвалу врачу Онасандру, сыну Онесима, за его отношение ко всем демотам и за его компетентность в медицинском искусстве; пусть он участвует во всех культовых церемониях, в которых участвуют демоты; пусть магистраты вычтут расходы на стелу и надпись из фондов, предназначенных богам, и пусть они воздвигнут стелу в храме Аполлона рядом со стелой его учителя Антипатра. Голосование, утверждающее предложение магистратов. За: двести сорок восемь. Против: нет.

Благодаря этой надписи мы узнаем об этапах карьеры врача Онасандра, которая долго пребывала в тени карьеры его учителя. Этот Онасандр был paroikos («резидент», то есть или чужеземец, или вольноотпущенник, или сын вольноотпущенника), который работал в Галасарне, потом в городе Косе. Когда он уехал из Галасарны, он тем не менее не забыл свою прежнюю клиентуру из дема. За все услуги, оказанные Онасандром, собрание демотов пожаловало ему похвальное слово, а также привилегию участвовать в религиозных церемониях дема. Стела, обнародовавшая декрет, был поставлена в храме Аполлона рядом со стелой его учителя. Значит, он тоже до этого был удостоен почестей.

Не будем повторять мысль об исключительной важности этой надписи как свидетельства о карьере греческих врачей (общественных или частных), о звании помощника (уже известном по «Законам» Платона), о медицинской этике (проблема жалования). Подчеркнем только, что ученики не посрамили «Клятвы» и были достойны своих учителей.

Приложение 3 ТРАКТАТЫ «ГИППОКРАТОВА СБОРНИКА»

Список и презентация

1. «Заболевания»

Содержание

Оригинальность этого трактата состоит в том, что он предназначен не специалисту, а несведущему читателю (гл.1, гл. 33).

Первая часть трактата — о болезнях (гл. 2-35). Автор, приписав причину всех болезней флегме и желчи (гл.1), рассматривает отдельные болезни, сосредоточив свое повествование на надлежащем уходе, хотя не забывает о семиологии, этиологии и прогнозе. В основном он следует порядку изложения «от головы до пятки». Сначала болезни головы (гл.2–5), потом полостей (гл.6). Под полостями он подразумевает верхнюю полость или грудь (плеврит, пери-пневмония, гл. 7–9) и нижнюю полость (заболевания селезенки, гл. 20, илеус, гл.21, дизентерия, гл. 23, лиэнтерия, гл. 24, понос, гл. 25, тенезм, гл. 26, холера, гл. 27). В 31-й главе он говорит о болезни стоп, подагре. На этот первый принцип классификации накладывается второй, который принимает во внимание времена года, когда чаще всего появляется та или иная болезнь. Так болезни полостей он делит на те, которые случаются преимущественно зимой (гл. 6-12: плеврит, перипневмония, каузус, френит и другие лихорадки), и на болезни, возникающие, как правило, летом (гл. 15–18): среди них трехдневные и четырехдневные лихорадки.

Вторая часть трактата (гл. 39–61) дает общие советы по режиму больных (супы, пища, напитки). В этой части можно прочесть один из двух каталогов «Гиппократова сборника» о свойствах пищевых продуктов и напитков. Второй находится в «Режиме».

Последней особенностью этого трактата является то, что он отсылает читателя к труду под названием «Pharmakitis», где можно найти самую полную информацию о лекарствах. Это произведение утрачено.

Принадлежность и дата

Материал первого раздела, который обнаруживает связи с некоторыми разделами «Болезней» II, очевидно, книдского происхождения. Но этиология, основанная на двух жидкостях, очень систематическая. Более того, ни вступление, ни раздел о режиме не обнаруживает связи с книдскими трактатами. Трактат можно отнести к 380 годам.

2. «Внутренние заболевания»

Содержание

Трактат без преамбулы и заключения полностью посвящен отдельным болезням, изложенным в медицинских карточках. Эти карточки в основном следуют порядку «от головы до пятки», но они начинаются только с болезней груди: болезни легких, трахеи, груди, спины и бока (гл. 1–9); три туберкулеза (гл. 10–12), четыре болезни почек (гл. 14–17), водянки (гл.23–26), болезни печени (гл. 27–29), болезни селезенки (гл. 30–34), четыре желтухи (гл. 35–38), «тиф» (гл. 39–43), илеус (гл. 44–46), так называемые «плотные болезни» (гл.47–50), болезни бедра (гл. 51), три столбняка (гл. 52–54). Каждая карточка составлена приблизительно в одинаковом порядке: указание болезни, причины болезни, описание симптомов, прогноз, лечение.

Принадлежность и дата

Одной из характерных особенностей трактата является подразделение некоторых болезней на точное число разновидностей. От Галена мы знаем («Комментарий к «Режиму при острых болезнях» Гиппократа» 1,7), что книдские врачи делили некоторые болезни на определенные разновидности. Когда сравнение возможно, мнение книдских врачей и трактата «Внутренние заболевания» в точности совпадают: три туберкулеза, четыре желтухи, три столбняка, четыре болезни почек. Это побуждает отнести его к книдской школе. В других местах трактат имеет параллельные редакции с «Болезнями» II. Его можно датировать 400–390 годами.

3. «Воздух, вода, местности»

Трактат состоит из двух частей, собственно медицинской (гл. 1-11) и этнографической (гл.12–24). В медицинской части автор перечисляет и анализирует различные внешние факторы, которые врач должен учитывать для прогноза и лечения общих для всех и особых болезней, которые могут возникнуть в течение года. Прежде всего это местные факторы: ориентация города к ветрам и солнцу (гл. 3–6), качество используемой воды (гл. 7–9). Затем обязательный фактор, свойственный всем городам, куда вынужден отправиться врач — климатическая структура года (гл. 10–11).

Во второй части дается сравнение народов Европы и Азии и объяснение основных физических и моральных различий между ними. Сначала речь идет о физическом строении народов Азии (гл.12–15) и об их морали (гл. 16). Потом о физическом строении народов Европы (гл. 17–23), особенно скифов, и об их морали (гл. 16). Эти различия зависят главным образом от климата, а также от обычаев и законов. В последней главе (гл. 24) автор возвращается к внешним факторам, которые объясняют физическое строение и мораль народов. К климату добавляется влияние почвы.

Принадлежность и дата

Первая часть предназначена специалисту, особенно странствующему врачу, который прибывает в незнакомый город, где должен работать в течение определенного периода. Трактат традиционно связывается с косской школой. Гален сделал к нему комментарии (сохранившиеся только в арабском переводе). Автору, вероятно, принадлежит и трактат «Священная болезнь». Вторая половина V века.

4. «Пища»

Содержание

Короткий трактат в форме намеренно загадочных афоризмов, где в духе Гераклита сосуществуют противоположности. Речь идет о пище в самом широком смысле слова (воздух тоже пища, костный мозг — пища кости, гной — пища язвы). Затронуты также неожиданные темы (например, периоды формирования эмбриона или восстановление сломанной кости). Многие афоризмы о природе стали знаменитыми: «Природа достаточна во всем» (гл. 15); «У всех природа не знает учителя» (гл. 39).

Принадлежность и дата

Древние приписывали трактат Гиппократу. Он есть в списке Эроциена, Гален сделал к нему комментарий (подлинник утрачен). На самом деле трактат написан после смерти Гиппократа, как указывает анализ словаря медицинских и философских теорий (например, знание пульса, влияние стоицизма). Он датируется эллинистической эпохой. Приблизительно 100 год н. э.

5. «Анатомия»

Содержание

Очень короткое описание трахеи, легкого, сердца, печени, почек, мочевого пузыря и пищеварительной системы.

Дата

Отсутствует в списке Эроциена. Входит в поздние трактаты, принадлежит к эллинистическому или римскому периоду.

6. «Древняя медицина»

Трактат начинается с длинной полемической преамбулы, где автор разоблачает ошибки новаторов, которые для объяснения причин болезней исходят из упрощенных постулатов, таких как теплое, холодное, сухое и влажное. Затем, чтобы показать, что медицинское искусство не нуждается в новом методе, автор в длинном повествовании, которое можно было бы назвать «археологией» медицины, рассказывает о рождении этого искусства, с давних пор имеющего свой метод и первооснову (гл. 3-12). Затем автор возвращается к критике новаторов (гл. 13–19), показывая, что их постулат противоречит действительности. Минимизируется роль тепла и холода в происхождении болезней. В главе 20 автор распространяет полемику на врачей и ученых, таких как Эмпедокл, которые считают, что философское знание человека является необходимым предварительным условием для врача. Согласно автору, знание человека возможно только с помощью правильно понятой медицины, то есть с помощью изучения причинных отношений между режимом (пища, ванны, упражнения) и человеком. Последние три главы (22–24) добавляют уточнения к причинам болезней. Болезни обусловлены не только свойствами, но и конфигурацией частей тела.

Принадлежность и дата

Трактат принадлежит к категории речей, первоначально предназначенных для произнесения перед широкой публикой, состоящей из специалистов и несведущих. Упоминание об Эмпедокле указывает, что он написан после него. Конец V века.

7. «Афоризмы»

Содержание

Самый читаемый, комментируемый и цитированный трактат «Гиппократова сборника». Он был настольной книгой врачей вплоть до XVIII века. Известен всем благодаря афоризму: «Жизнь коротка, искусство вечно…». Невозможность дать полное представление о богатстве этого трактата, составленного из фраз, не всегда связанных между собой и относящихся к различным аспектам медицинского искусства (прогноз и этиология, режим и лечение). Тем не менее можно заметить некоторую систему. Первая часть содержит много афоризмов о режиме при болезнях (режим меняется с развитием болезни), об очищениях (не выводить жидкости до варки). Афоризмы второй части очень разнообразны. Они относятся к прогнозу и лечению. Отражены основные понятия Гиппократовой медицины: лечение противоположным (11,22), значение привычки (11, 49 и 50), всякое излишество противоречит природе (11, 51). Третья часть более однообразна: большинство афоризмов посвящено влиянию на болезни времен года (III, 1-23), остальное — влиянию возраста на болезни (III, 24–31). В начале четвертой части говорится об очищении сверху и снизу (IV, 1-20), остальное посвящено прогностическим признакам при различных болезнях, особенно при лихорадке (кал, выделение жидкостей, пот, озноб, спазмы, моча и т. д.). Пятая часть начинается с афоризмов о прогнозе (V, 1-15), продолжается афоризмами о тепле и холоде (V, 16–26), потом о женщинах (V, 28–62). Седьмая и шестая части содержат афоризмы о прогностических признаках при различных болезнях.

Принадлежность и дата

В античности «Афоризмы» считали произведением Гиппократа. Его комментировал Гален. На самом деле это компиляция, имеющая довольно многочисленные параллельные редакции с другими трактатами «Гиппократова сборника», особенно с трактатами, приписываемыми косской школе, такими как «Природа человека», «Воздух, вода, местности», группа «Эпидемий» II, IV и VI и «Жидкости». Многие афоризмы известны из другого компилятивного произведения «Косские априорные идеи».

Даже если трактат содержит древний материал, его редакция сделана не ранее IV века.

8. «Искусство»

Содержание

Отвечая хулителям медицинского искусства, автор ставит своей целью показать, что медицина существует как искусство и имеет возможность лечить или смягчать недуги в пределах, которые ей подвластны. После полемической преамбулы против тех, «кто создает себе искусство хулить искусство» (гл. 1), автор начинает с аргументации, приемлемой для любого искусства, которая ссылается на философские дискуссии эпохи о бытии и небытии и об отношениях между языком и действительностью (гл. 2). Затем он доказывает существование медицинского искусства, опровергая различные утверждения противников (гл. 4–8). Наконец, он показывает ресурсы медицины в отношении болезней (гл. 9-12), различая две большие группы болезней: болезни видимые (гл. 9) и невидимые (гл. 10–12). Эпилог (гл. 1): медицина — это искусство, богатое ресурсами в рамках своих пределов.

Принадлежность и дата

Трактат принадлежит к категории речей, первоначально предназначенных для произнесения перед публикой. Он обычно датируется последней четвертью V века.

9. «Благопристойность»

Содержание

Короткий трактат, который начинается с преамбулы о благоразумии (гл. 1–6) и дает советы врачу, как избежать всяческого неодобрения и добиться славы (гл. 7-17). Некоторые темы несвойственны древним трактатам: «Врач-философ равен богам» (гл. 5), «Медицина полна благоговения к богам» (гл. 6). Но советы врачу по поводу его «хорошего внешнего вида» (так объясняется название трактата), о том, что он должен делать в своей рабочей комнате или во время посещения больного, не противоречат Гиппократову духу (отсутствие хвастовства, компетентность, владение собой, частые посещения больных и необходимость оставлять ученика для наблюдения за больными).

Принадлежность и дата

Трактат не входит в древний фонд «Гиппократова сборника». Его нет в списке Эроциена. Датируется I–II веком н. э.

10. «Тело»

Содержание

Несмотря на свое название, «Тело» — трактат по медицине (гл. 1). После короткой преамбулы, где автор напоминает о необходимости основывать антропологию на космологии (гл. 1), он говорит о первичном возникновении человека, коротко напомнив об образовании Вселенной (гл. 2-14). Пара «плотного» и «вязкого» служит для него основой для образования различных частей тела: костей, сухожилий, сосудов, пищеварительного тракта, головного и спинного мозга, сердца, легких, печени, почек, ногтей, зубов. Потом он объясняет функционирование чувств: слуха, обоняния, зрения и голоса (гл. 15–18). Заканчивается работа семичастной теорией (гл. 19): число семь управляет всем, что касается человека (рост эмбриона, образование зубов, болезни).

Принадлежность и дата

Единственный из полностью сохранившихся примеров того, что греки V и IV веков называли «исследованием природы».

11. «Сердце»

Содержание

Этот короткий трактат дает самое точное из имеющихся до XVI века описание этого органа. Его автор производил вскрытия (гл. 7). Речь может идти исключительно о вскрытиях животных (гл. 11). Врач отметил пирамидальную форму сердца (гл. 1), знает, что это мышца (гл. 4), видел перикард и содержащуюся в нем жидкость (гл. 1), знает желудочки, разделенные стенками (гл. 4), предсердие (гл. 8), особенно подробно описывает сигмовидные клапаны (гл. 10). Если анатомия точная, то физиология фантастическая. Автор наблюдал сокращения сердца, но он считает, что часть выпитой человеком жидкости проходит через легкие и лакается сердцем (гл. 1–2). Желудочки играют роль, аналогичную кузнечным мехам, и обеспечивают сердце дыханием (гл. 8). Врожденный огонь расположен в левом желудочке. Он охлаждается воздухом, а также присутствием легкого, которое является холодным (гл. 5–6). Этот левый желудочек есть вместилище разума (гл. 10). Сердце — это источник жизни для человеческой природы (гл. 7). Автор восхищается творением природы, которая является умелым художником (гл. 8 и 10).

Дата

Трактат не входит в список Эроциена. Анатомические знания явно глубже того, что знали во времена Гиппократа. Трактат датируется эллинистической эпохой.

12. «Кризисы»

Содержание

Это компиляция о прогнозе, состоящая в основном из отрывков других трактатов «Гиппократова сборника», особенно из «Прогноза», «Афоризмов», «Эпидемий» II, IV, VI. Некоторые главы содержат описания, не встречающиеся в других местах. Самыми важными являются: гл. 11 о ка-узусе и гл. 32 о рецидивах. Очевидно, эти описания являются отрывками из утерянных произведений.

Принадлежность и дата

Трактат не содержится в списке Эроциена. Компиляция сделана позже «Афоризмов».

13. «Декрет афинян»

Содержание

Текст декрета афинян в честь Гиппократа за его услуги во время мора, за его работы по медицине и за отказ от предложения персидского царя. Гиппократ должен быть приобщен к большим мистериям (Элевксинским), получить золотой венок, пользоваться городским афинским правом и питаться в Пританее.

Принадлежность и дата

Этот декрет входит в группу биографических трудов; в списке Эроциена его нет. Он является подделкой, написанной после смерти Гиппократа. Скорее эллинистическая эпоха, чем IV век.

14. «Прорезывание зубов»

Содержание

Краткий сборник из тридцати двух афоризмов о маленьких детях и их болезнях (в частности, о воспалении миндалин). Заглавие оправдано несколькими афоризмами о периоде прорезывания зубов.

Дата

Трактат отсутствует в списке Эроциена. Он новый, приблизительно наша эра.

15. «Речь у жертвенника» (или Эпибомий)

Содержание

Короткое прошение Гиппократа, который укрылся с семьей у афинского жертвенника, адресованное фессалийцам. Он просит у них прийти на помощь острову Косу, который Афины покорили оружием.

Принадлежность и дата

Это биографическое произведение входит в список Эроциена. IV век или эллинистическая эпоха.

16. «Посольская речь» (или Пресбевтик)

Содержание

Длинная речь (которую, как считают, произнес Фессал, посланный отцом) перед народным собранием Афин в защиту интересов жителей Коса во время распри между Косом и Афинами во второй половине Пелопоннесской войны. Суть речи — это напоминание об оказанных услугах. Их было четыре. Первые две были оказаны предками Фессала и Гиппократа.

Первая услуга датируется периодом первой священной войны: помощь, оказанная Амфиктионом при осаде Крисы Небром, косским врачом и сыном Хриса. В благодарность косским Акслепиадам были предоставлены привилегии в Дельфах.

Вторая услуга датируется первой мидийской войной: Кос отказался участвовать в походе персидского царя против Греции, когда во главе города стояли Кадм, предок Фесса-ла по матери, и Гипполох, его предок по отцу. Остров Кос был тогда опустошен персами и их союзницей, царицей Артемисой Галикарнасской.

Третья услуга грекам была оказана Гиппократом во время мора, пришедшего с севера; он отказал в помощи варварам, но вместе с сыновьями и учениками помог Греции. Когда Гиппократ и Фессал были в Дельфах, они увидели возобновление привилегии Асклепиадов, написанные на стеле.

Четвертая услуга: Фессал в качестве общественного врача в течение трех лет участвовал в походе афинян на Сицилию.

Напомнив все услуги, Фессал просит у афинян не использовать силу против Коса, а удалить распри путем переговоров. Он дает понять, что рассчитывает на помощь, в частности фессалийцев.

Принадлежность и дата

Это биографическое произведение было известно Эроциену. Хотя речь не подлинная, она содержит ценные сведения, почерпнутые из хорошего источника. Некоторые из них (в частности о происхождении семьи Асклепиадов по мужской линии и об отношениях между Асклепиадами и Дельфами) подтверждаются надписями: см. выше стр. 54–56. Эта речь датируется IV или III веком.

17. «Эпидемии» I и III

Образуют первую группу из семи книг «Эпидемий».

«Эпидемии» I

Эта первая книга содержит в основном три «структуры», три описания годичного климата в определенном месте (в данном случае, остров Тасос) с болезнями, которые из сезона в сезон «проживали» в этом месте. В конце двух последних «структур» добавлены общие описания.

Книга заканчивается четырнадцатью индивидуальными карточками больных, которые описывают развитие болезни с указанием дней.

Как правило, даются имена больных, иногда адрес. Хотя место рождения (Тасос) указано только у двух больных (М? 4 и № 9), ясно, что все они уроженцы Тасоса. Во всяком случае, у других больных это точно установлено, так как их имена Филиск (№ 1) и Силен (М? 2) появляются в описании третьей структуры, которая явно относится к Тасосу.

«Эпидемии» III

Книга начинается с двенадцати карточек больных. Единственное указание на родной город: больной № 4 из Тасоса. Предполагается, что все больные тоже оттуда. Книга продолжена «структурой» на острове Тасос. В конце структуры автор добавляет общие замечания об элементах, которые облегчают правильный прогноз. Книга заканчивается новой «серией» больных, на этот раз из различных городов: Тасос, Абдера на фессалийском побережье напротив Тасоса, Кизик в Пропонтиде, а также Ларисса и Мелибея в Фессалии.

Принадлежность и дата

Эти две книги написаны одним автором, странствующим врачом школы Гиппократа, если не самим Гиппократом.

Их комментировал Гален. Они традиционно датируются 410-ми годами. Отталкиваются от имени больного из третьей структуры — это Антифон, сын Критобула. Его имя появляется также на двух надписях в Тасосе, одна датируется 411/410 (408/407) годами. Но если надписи свидетельствуют, что этот Антифон, сын Критобула, был в это время феором (магистрат Тасоса), то они не позволяют узнать, был ли он тогда болен. Так как этому больному повезло, и он выжил, он мог болеть и до, и после своего избрания на должность феора! Другой момент установления даты: в «Эпидемиях» III,(2-й больной) «новая городская стена» может обозначать восстановленную в 411 году олигархическим режимом стену. Но есть мнение, что это могла быть более старая стена.

18. «Эпидемии» II, IV, и VI

Вторая группа «Эпидемий». В отличие от первой, она написана в форме заметок. Единство этих трех книг подтверждается именами больных, которые переходят из одной книги в другую, и параллельными редакциями.

«Эпидемии» II

Невозможно дать точное представление о разнообразных заметках, написанных врачом, который практиковал в Фессалии, на фракийском побережье в Эносе и особенно на Пропонтиде в Перинфе, куда врачи прибывали группами.

Три элемента, различаемые в «Эпидемиях» I и III (то есть «структуры», общие замечания, карточки больных) здесь перемешаны и часто фрагментарны. Снова встречается описание «структур». Общие рассуждения занимают гораздо большее место, чем в «Эпидемиях» I и III. Это отношение между временами года и болезнями, ход болезни, понятие «периоды», «кризисы», «скопления» и т. д. Среди общих описаний самым известным является описание сосудов (II, 4,1)). Что касается карточек больных, они перемешаны без всякого порядка.

«Эпидемии» IV

Место действия то же, что в «Эпидемиях» И: Кранон (IV, 14 и 37), Энос (IV, 48), Перинф, где жила группа врачей (IV, 21). Упомянут также ряд сел: село Гипполоха (IV, 31), Амфилоха (IV, 45) и Медосада (IV, 45). Другое место — Аканф в Халкиде (IV, 20). Книга содержит фрагменты «структур», место которых нельзя уточнить. Общие замечания здесь тоже перемешаны с описанием отдельных случаев больных.

«Эпидемии» VI

География та же, что в двух предыдущих книгах (Кранон IV, 1.7, Энос VI, 4, И, Перинф VI, 2, 19, VI, 7, 10).

Другие места: уже известные по «Эпидемиям» I и III Тасос и Абдера (VI, 8 29 и 30), а также Фарсал в Фессалии (VI, 8, 18). Замечательный отрывок, взятый из «структур», описывает кашель с рецидивами и осложнениями, который свирепствовал зимой (VI, 7, 1). Хотя место не уточнено, сопоставления (VI, 7, 10) позволяют предполагать Перинф. Общие рассуждения чередуются с описанием болезней, как в предыдущих книгах. Именно в этой книге содержится критика врача Геродика (VI, 3, 18) и красивая формулировка: «Природа — врач болезней» (VI, 5, 1).

Принадлежность и дата

Очевидно, что эти три книги принадлежат одному автору. Автор был из группы странствующих врачей, из круга учеников Гиппократа, во время фессалийского периода. Гален комментировал II (сохранился только арабский перевод) и VI книгу.

Сборник датируется концом V или началом IV века. Упоминание о появлении «немалого светила» позволяет предполагать 427/426 год. Но ни одна из этих дат не бесспорна. Ориентиры: село Медосада (IV, 45) — это одно из сел, которое царь Фракии Севт подарил своему фавориту Мед осаду (Ксенофонт, «Анабасис»: этот дар был получен в 400 году, но никак не раньше). Были сделаны более сомнительные сопоставления: Киниска, который вел автора к больному в Перинфе, отождествили с Киниском, который был упомянут Ксенофонтом в «Анабасисе» и который в 400 году находился на Херсонесе Фракийском. В любом случае, собранный автором материал, вне всяких сомнений, приходится на долгие годы путешествий в качестве странствующего врача.

19. «Эпидемии» V и VII

Третья группа «Эпидемий». Пятая книга, в отличие от предыдущих, содержит в порядке исключения общие рассуждения (гл. 54, 57 и 58) или отрывочные описания структур (73, 78, 94). Она состоит из карточек больных.

Когда указывается город, где жили больные (и где практиковал врач), мы встречаем Элиду (гл. 1–2), Эниады (гл. 3–8), Афины (гл. 9-10), Лариссу (гл. 11, 13–25), Феры (гл. 12), Омил (гл. 27–31), Саламан (гл. 32), Акант (гл. 52), Делос (гл. 61), Карду (гл. 100), Абдеру (гл. 101), Олинф (гл. 106), Малию (гл. 26). В целом описания замечательные и позволяют поставить ретроспективные диагнозы.

Седьмая книга имеет тесную связь с предыдущей, так как вся серия карточек больных, предоставленных в «Эпидемиях» V (гл. 51-106, за исключением гл. 86) находится в «Эпидемиях» VI. Порядок не всегда совпадает, и редакции могут быть не такими полными. Есть основная общая часть, тем не менее каждая из двух книг содержит темы, которых нет в другой. Для «Эпидемий» VI свойственны многочисленные описания болезней. Довольно редко появляются указания мест, откуда прибыли больные: остров Сирое (гл. 79), Олинф (гл. 80), Тин во Фракии и Абдера (гл. 108, 112, 114, 115), Тасос (гл. 112), Пелла (гл. 118), Балея в Македонии (гл. 17).

Принадлежность и дата

Что касается даты, то некоторые описания больных датируются позже 358/357 года. Это год осады Датоса Филиппом, которая упомянута в «Эпидемиях» V и VII по поводу раненого катапультой. Зато другие датируются ранее 348 года. Эта дата уничтожения Филиппом Олинфа, города, упомянутого в «Эпидемиях» V и VII. Группа «Эпидемий» V и VII написана окружением Гиппократа после его смерти.

20. «Удаление плода»

Содержание

Короткий трактат о женских болезнях (неполный). Заглавие взято из первой фразы трактата и относится только к 1 главе: извлечение мертвого плода, который при необходимости разрезают. Главы 1–4 посвящены родам. В 4 главе есть описание, как нужно встряхивать женщину при трудных родах. Глава 5 рассматривает выпадение матки после родов или переутомления и надрез матки. В главе 5 высказывается категорическое запрещение лечить, если выпадение матки произошло давно.

Принадлежность и дата

Принадлежит к группе гинекологических трактатов. Большинство затронутых в нем тем фигурирует в других гинекологических трактатах, но редакция подлинная.

21. «Свищи»

Содержание

Причины и различное лечение анальных свищей. Для обследования больных автор пользуется зеркалом. Лечение анальных заболеваний: воспаление, выпадение и т. д.

Принадлежность и дата

Трактат входит в список Эроциена. Вероятно, автор тот же, что у трактата «Геморрой». Его датируют IV веком.

22. «Восьмимесячный плод» (включающий «Семимесячный плод»)

Содержание

Две маленькие работы, изданные порознь в древних изданиях. На самом деле образуют один трактат. В древних рукописях порядок отличается, и современные ученые разделились определениями порядка.

Трактат по эмбриологии, объясняющий, почему восьмимесячный плод нежизнеспособен, тогда как десятимесячный жизнеспособен (а иногда и семимесячный). Причина в том, что восьмимесячный плод подвержен одновременно двум страданиям: страданию родов и страданию, которому подвержен любой ребенок на восьмом месяце, находится он в матке или нет. Этих двойных страданий не испытывают те дети, которые рождаются на седьмом, девятом и десятом месяце.

Принадлежность и дата

В древней доксологии трактат приписывается Полибию. Но маловероятно, что «Восьмимесячный плод» и «Природа человека» принадлежат одному автору. Его можно датировать концом V или началом IV века.

23. «Переломы»/«Суставы»

Эти два трактата образуют единый и большой труд по хирургии одного и того же автора, который пишет обо всех вывихах, диастазах и переломах (за исключением переломов черепа). Порядок чтения («Переломы» до «Суставов») определен главой 72 «Суставов», где дается ссылка на главу 13 «Переломов». Трактат медицинский, но привлекает не только компетенцией врача и талантом писателя, а еще и яркой индивидуальностью автора. Это «великий профессор медицины».

Содержание

«Переломы»

Автор начинает с простых переломов руки и ноги (гл. 1-23), потом переходит к сложным переломам с раной и выходом кости (гл. 24–29). Он вносит дополнения для случаев, когда указанный им способ вправления не подходит (гл. 30–36). Затем он переходит к вывихам и переломам локтя и колена.

«Суставы»

Вывихи плечевого сустава с различными способами вправления и лечения (гл. 1-12); вывихи и переломы ключицы (гл. 13–16). Главы 17–29 не принадлежат этому трактату. Вывихи и переломы челюсти (гл. 30–34), перелом носа (гл. 35–39), уха (гл. 40), искривления позвоночника (гл. 41–48), переломы ребер и ушибы груди (гл. 49–50), различные типы вывихов тазобедренного сустава. Признаки, указывающие на вывих, и последствия, которые наступают, если вывих не вправлен (гл. 51–61), способы вправления вывихов тазобедренного сустава (гл. 70–78) и пальцев руки (гл. 80). Последние главы (82–87) не принадлежат этому трактату.

Принадлежность и дата

Трактаты входят в список Эроциена, но есть еще более древнее свидетельство (полемика Ктесия). Гален написал комментарии к обоим трактатам. Они традиционно приписываются косской школе. Конец V или начало IV века.

24. «Зарождение»/«Природа ребенка»

Эти два трактата в рукописной традиции образуют один труд по эмбриологии.

Содержание

«Зарождение»

Семя происходит из всех частей тела, но спускается из головного мозга по спинному до гениталиев (гл. 1–3). Тема коитуса и зачатия (гл. 4–5). Семя идет от мужчины и женщины. Объяснение рождения девочки и мальчика. Сходство с родителями. Наследственные и случайные дефекты (гл. 6-11).

«Природа ребенка»

Образование и развитие эмбриона. Семя окружено оболочкой, дышит и питается кровью матери, которую получает через пуповину. Описание шестидневного семени (гл. 12–16). Образование частей тела по дыханию в соответствии с законом о подобном: оно проходит быстрее у плода мужского пола, чем у женского. Последними образуются ногти и волосы (гл. 17–20). Первые движения эмбриона и образование молока у матери (гл. 21–22). Очень длинная аналогия с ростом растений: «Естественный рост растений и человека подобен» (гл. 22–27). Опыт с куриным яйцом (гл. 29). Роды по истечении десяти месяцев или позже. Мать больше не обеспечивает питание ребенка, который по этой причине начинает ворочаться и разрывает оболочки (гл. 30). Объяснение рождения близнецов.

Принадлежность и дата

Тот же автор, что и в «Болезнях» IV и «Женских болезнях». Упомянут в 4 и 15 главах «Зарождения»/«Природы ребенка» и частично сохранился в гинекологических трактатах (см. «Женские болезни»). Конец V — начало IV века.

25. «Железы»

Содержание

Анатомия, физиология и патология самых важных желез (автор не делает различий между железой и ганглиями). Их функции — притягивать к себе избыточную влагу в теле. Автор уподобляет головной мозг железе: довольно длинное описание течений, исходящих от головного мозга: их семь.

Дата

Согласно одним исследованиям трактат не принадлежит к временам Гиппократа, согласно другим, он принадлежит к более ранней эпохе (конец V — начало IV века). Во всяком случае, в списке Эроциена его нет.

26. «Геморрой»

Содержание

Короткий трактат о заболевании, его причинах (желчь и флегма задерживаются в заднем проходе и притягивают туда кровь) и различных лечениях (прижигание, удаление, лекарства в прикладываниях или свечах). Автор упоминает использование при осмотре зеркала.

Принадлежность и дата

Возможно, тот же автор, что у «Свищей». IV век. Входит в список Эроциена.

27. «Жидкости»

Несмотря на заглавие, взятое из первой фразы, трактат не ограничивается изучением жидкостей. Он состоит из общих советов, без четкого порядка. Написанный в форме перечислений, трактат скорее напоминает справочник. Советы врачу касаются преимущественно признаков болезней (гл. 2–5), хода болезни, лечения. Последняя часть (гл. 12–19) посвящена влиянию окружающей среды на болезни (времена года, ветры, местности, воды). В главе 11 есть сравнение между землей и животом: «Тем, чем является земля для растений, тем же является живот для человека».

Связь с «Эпидемиями» II, IV, VI.

Трактат имеет неоспоримую связь с этой группой «Эпидемий», так как в главе 7 упоминается о тех, у кого был кашель и ангина в Перинфе. Кроме того, заключительная глава (гл. 20) является параллельной редакцией «Эпидемий» VI (может быть, эта глава была добавлена в процессе передачи текста?).

Принадлежность и дата

Трактат, как и «Эпидемии», принадлежит к косской школе. Он написан в то же время, что и «Эпидемии» II, IV, VI. Можно предполагать, что автор один и тот же.

28. «Критические дни»

Содержание

Короткая компиляция из других работ («Эпидемии» III, «Внутренние заболевания», «Болезни»). Интересен тем, что во 2-й главе сохранил отрывок из 26-й главы трактата «Недели» на греческом языке. В других местах этот трактат сохранился только на латыни (и частично на арабском). Заглавие компиляции, судя по всему, взято из последней главы, кратко указывающей критические дни при лихорадках (гл. 11).

Дата

Поздняя компиляция. Написана позже «Недель». В списке Эроциена ее нет.

29. «Письма»

Содержание

Традиционный сборник «Писем» содержит 24 письма, которые, как предполагается, были написаны Гиппократом, Гиппократу или по поводу Гиппократа. Они делятся на две большие группы.

Первая группа (письма 1–9) касается приглашения, сделанного Гиппократу персидским царем Артаксерксом, и отказа Гиппократа, несмотря на заманчивые предложения варвара: «Для меня благоразумие сильнее золота» (письмо 6). Письма короткие за исключением писем 1 и 2, где появляется некий Пет, который пролил много чернил. Письмо 2 содержит биографические сведения о Гиппократе.

Вторая группа (письма 10–21 и 23) касается Гиппократа и Демокрита, философа из Абдеры. Письма гораздо длиннее и образуют как бы эпистолярный роман. Жители Абдеры просят Гиппократа приехать для лечения Демокрита, который, как они считают, поражен безумием, потому что смеется над всем, даже над несчастьем других. Прибыв в Адебру из Коса, Гиппократ устанавливает, что Демокрит не безумствует, а пишет сочинение о безумии и сам смеется над безумием людей. Став друзьями, Гиппократ и Демокрит обмениваются письмами.

Два письма в конце сборника (22 и 24) не принадлежат к этим двум большим группам. В одном Гиппократ советует своему сыну Фессалу изучать геометрию и арифметику — науки, полезные для медицины. В другом Гиппократ посылает царю Деметрию рекомендации для охранения здоровья (анахронизм: Деметрий Полиоркет стал царем Македонии в III веке до н. э.).

Принадлежность и дата

Явные апокрифы, даже если и содержат интересные детали. Письма не входят в список Эроциена, который из биографических работ знал только «Речь у жертвенника» и «Посольскую речь». Тем не менее некоторые из них существовали в I веке н. э., так как самый древний папирус, содержащий часть этих писем, датируется этим временем (Оксфордский папирус, IX, 1184, письма 3 и б, принадлежащие к этой группе). Два папируса II века (Берлинский папирус инв. Ы 7094 и N 21137 + 6934) содержат письмо 11, принадлежащее к другой группе.

Существуют другие письма Гиппократа, которые не вошли ни в издание Литтре, ни, что любопытно, в три издания «Писем», вышедших после Литтре. Два из этих писем были изданы отдельно: «Царю Птолемею о строении человека» и «Царю Птолемею о здоровье». Большое число рукописей, содержащих каждое из этих писем, свидетельствует об их известности.

30. «О местах в человеке»

Содержание

После преамбулы, где автор настаивает на равноправии всех частей тела, которое сравнивает с кругом (гл. 1), он описывает природу тела (гл. 2–8): голову, сосуды, сухожилия, кости, суставы, живот и мочевой пузырь. Затем он пространно излагает теорию течений: семь течений начинаются в голове и вызывают болезни там, куда они устремляются: в ноздри, в уши, глаза, грудь (эмпиема или туберкулез), спинной мозг (вид туберкулеза), ткани у позвонков (водянка), бедра. Порядок изложения в остальной части менее четкий. Автор описывает многие болезни и их лечение (гл. 23–40). Среди этих болезней — опухоль селезенки, сухой «плеврит», лихорадки, желтуха, ангина. Общие замечания о медицине (гл. 41–46). Интересные рассуждения об аллопатии и гомеопатии, о значении своевременности (kairos) в медицине и об отношениях искусства и случая. Трактат заканчивается коротким сюжетом о женских болезнях (гл. 47).

Дата

IV век. Наличие термина oesophage (пищевод, единственное другое употребление только в «Анатомии») говорит в пользу более поздней даты.

31. «Закон»

Содержание

«Клятва» упоминает «медицинский закон». Это небольшое произведение о «Законе» в античности воспринималось как дополнение к «Клятве» (в списке Эроциена «Закон» идет сразу после «Клятвы»). На самом деле оно более позднее, чем «Клятва». Содержит краткие соображения о медицине, искусстве благородном, но оклеветанном из-за плохих врачей, этих «статистов трагедий» (гл. 1). Чтобы быть хорошим врачом, нужно к природным качествам присовокупить хорошее образование, полученное с детства в хорошей медицинской школе, а также рвение к работе (гл. 2). Удачное сравнение между образованием врача и возделыванием растений (гл. 3). Подготовленный подобающим образом ученик сможет практиковать как странствующий врач (гл. 4). Последняя глава сравнивает обучение науке с религиозным приобщением к Мистериям (гл. 5). Запрет открыть священное знание несведущим напоминает «Клятву».

Принадлежность и дата

Трактат входил в «Гиппократов сборник» во времена Эроциена, так как он помещает его среди трактатов, относящихся к искусству сразу же после «Клятвы». Написан не ранее IV века (употребление слова dogma в главе 3, которое не встречается до Платона и Ксенофонта).

32. «Болезни» I

Трактаты «Болезни» I, II, III, и IV не продолжают друг друга. Они написаны разными авторами и принадлежат к разным периодам. Были сгруппированы по времени передачи текста.

Содержание

«Болезни» I — трактат, предназначенный для того, чтобы врач мог побеждать своих собратьев в дискуссиях, будучи мастером диалогов и возражений (гл. 1).

Первая часть содержит общие вопросы: причины болезней (гл. 2), прогноз (гл. 3–4), понятие своевременности (гл. 5), правильного и неправильного (гл. 6), импровизированного (гл. 7), роль случая (гл. 8), умелость и неумелость (гл. 10).

Вторая часть посвящена болезням; эмпиема (гл. 11–17), рожистое воспаление легкого (гл. 18), опухоль легкого (гл. 18), опухоли в боку (гл. 20), лихорадки (гл. 23), озноб (гл. 24), пот (гл. 25), плеврит и перипневмония (гл. 26–28 и 31–32), каузус (гл. 29 и 33), френит (гл. 30 и 34).

Принадлежность и дата

Хотя нозология обнаруживает некоторые связи с описанием в книдских трактатах, общие рассуждения не вписываются в рамки книдских работ. Как и в трактате «Заболевания», в этиологии болезней преобладает теория двух жидкостей (желчь-флегма). «Болезни» I могут датироваться 380-ми годами.

33. «Болезни» II

Содержание

Состоит из двух разных трактатов. Эти два трактата состоят из карточек, излагающих отдельные болезни, и не дают никакого синтеза, в отличие от «Эпидемий», где в карточках дается описание отдельных болезней и содержатся общие рассуждения. Порядок описания болезней — «от головы до пятки». «Болезни» И, 1 содержат только болезни головы (гл. 8) и горла (гл. 9-11). «Болезни» II, 2 последовательно излагают болезни головы (гл. 12–25), горла и носа (гл. 26–37). Затем идут болезни груди и спины (гл. 44–62). Однако способ классификации неясен. Между болезнями носа и груди — шесть заболеваний (гл. 38–43), некоторые из них вызваны избытком желчи. Трактат заканчивается описанием различных заболеваний, принцип классификации которых не поддается объяснению.

Каждая карточка, посвященная болезни или разновидности болезни в «Болезнях» II, 1 составлена по единой схеме: распознание болезни в условном придаточном предложении или в заглавии, семиология, лечение и прогноз (расположенный между семиологией и лечением или после лечения). В «Болезнях» 11,1 схема аналогична, кроме того, что отсутствует лечение. Но есть этиологическое объяснение, основанное на ангиологии переваривания жидкостей. Так как в «Болезнях» 11,1 нет ни одной болезни, которая не была бы описана в «Болезнях» 11,2, мы имеем один из примеров многочисленных параллельных редакций, куда вносятся добавления с целью увязать их с трактатами о болезнях. (Особенно с трактатами «Внутренние заболевания» и «Болезни» III).

Трактат «Болезни» II играет совершенно особую роль в истории диагностики выслушиванием. Он долго был основополагающим текстом для метода под названием «непосредственное выслушивание».

Принадлежность и дата

Трактат «Болезни» II, 2 в том, что касается «синюшной болезни», является параллельной редакцией отрывка работы книдского врача Эврифона, которого цитировал Гален («Комментарии к «Эпидемиям» VI Гиппократа, 1,29). Трактат имеет и другие точки соприкосновения с книдской медициной: рекомендации очищающих средств: молока и сыворотки в зависимости от времени года (гл. 66, 68, 70, 73), «вливание в легкое» для выведения гнря (гл. 47, 50, 52, Гален «О лучшей секте», гл. 10).

Вполне возможно книдское происхождение трактата. Параллельные редакции «Болезней» 11,1 и 2 свидетельствуют об общем происхождении с «Книдскими высказываниями». Материал древний (середина V века). Но корректуры могли быть внесены в разное время. Этиология переваривания жидкостей в «Болезнях» 11,1 свидетельствует о более позднем добавлении, чем в «Болезнях» 11,2.

34. «Болезни» III

Содержание

Как и трактат «Болезни» II (1 и 2), содержит отдельные болезни без общих выводов. Порядок изложения, пожалуй, тоже от «головы до пятки», так как первыми идут болезни головы (гл. 1–4). Болезнь легкого описана в главе 7, а болезнь живота (илеус) в гл. 14. Но этот порядок нарушается: странным образом одна болезнь головы (гл. 8) и одна болезнь горла (гл. 10), ангина, появляются после болезней легкого. Болезни «верхней полости» идут после болезней «нижней полости»: перипневмония (гл. 15), плеврит (гл. 16). Другие упомянутые болезни: летаргия (гл. 5), каузус (гл. 6), френит (гл. 9), желтуха (гл. И), столбняк и опистотонус (гл. 12–13). Трактат завершается списком прохладительных напитков при каузусе.

Принадлежность

Все изложенные болезни представляют параллельные редакции с «Болезнями» II и с «Внутренними болезнями». Книдское происхождение.

35. «Болезни» IV

Содержание

Как и «Болезни» I, И, III, «Болезни» IV являются самостоятельным трактатом (см. ниже «Принадлежность»). Природа человека состоит из четырех жидкостей: флегмы, крови, желчи и воды. От этих жидкостей возникают болезни за исключением тех, которые вызваны насилием (гл. 1 — гл. 32 Литтре). Автор сначала показывает, как уменьшаются и увеличиваются жидкости в теле: живот — источник жидкостей, которые выделяются из пищи и питья; каждая жидкость имеет также свой источник, который сообщается с животом. Голова — для флегмы, желчный пузырь — для желчи, селезенка — для воды и сердце — для крови. Существует четыре пути для выделений жидкостей: рот, ноздри, задний проход и уретра (гл. 2-10; гл. 33–41 Литтре). Здоровье находится в зависимости от цикла пищи, которая выходит на второй день, и жидкостей, которые выходят на третий день. Когда этот цикл нарушается, возникает болезнь. Лихорадка, вызванная нарушением равновесия жидкостей, оценивается по нечетным дням. То же самое касается смерти и воспаления ран (гл. 11–17 — гл. 42–48 Литтре). В конце — общее заключение: существуют три первопричины болезней: плетора, насилие и перемена погоды, которая чрезмерно разогревает или охлаждает. Объяснение лихорадки фиксацией болезнетворной жидкости или ее круговым перемещением (гл. 18–22 — гл. 49–53). Приложение о ленточном черве (гл. 23 — гл. 49–53), о литиазе (гл. 24 — гл. 55), о водянке (гл. 25–26 — гл. 55) с пространным опровержением убеждения, что жидкости проходят в легкие.

Принадлежность и дата

Тот же автор, что у «Зарождения»/«Природы ребенка» и трактата «Женские болезни». В изданиях после Литтре этот трактат печатается после «Зарождения»/«Природы ребенка» с единой нумерацией глав. Конец V — начало IV века.

36. «Женские болезни» I–II;

«Бесплодные женщины»

Содержание

Эти три книги образуют большой сборник о женских болезнях, который Литтре издал с общей нумерацией глав («Женские болезни» 1: гл. 1-109, «Женские болезни» И: гл. 213–249). Эроциен знал этот сборник с тем же делением на два трактата, что и наши рукописи. «Женские болезни (в двух книгах) и «Бесплодные женщины». Современный филологический анализ (Гренземанн) показал, что этот сборник, несмотря на кажущееся единство, разнороден:

а) В этом сборнике есть фрагменты из трактата о «Женских болезнях», написанного автором «Зарождения»/«Природы ребенка» и «Болезней» IV, Этот частично сохранившийся трактат был включен в «Гиппократов сборник» в более позднее время. Основное, что от него сохранилось, находится в «Женских болезнях» I, некоторые фрагменты — в «Женских болезнях» II (гл. 45, начало) и в «Бесплодных женщинах» (гл. 213). Судя по тому, что сохранилось, этот трактат написан в риторической форме. Он начинается с болезней, вызванных менструациями, продолжается болезнями беременных женщин, потом идут несчастные случаи при родах или после них и заканчивается темой бесплодия. Из ссылок, которые делает автор, следует, что «Женские болезни» были написаны после «Зарождения»/«Природы ребенка» («Зарождение» гл. 4, «Природа ребенка», гл. 15, «Женские болезни» I, гл. 57), но раньше «Болезней» IV. Это самостоятельный автор, принадлежность которого к какой-либо медицинской школе доказать нельзя. Тот факт, что он случайно попал в сборник, не доказывает его первоначальную принадлежность к этому сборнику.

б) Остальное содержание состоит в основном из карточек о женских болезнях, схема составления которых аналогична схеме из «Болезней» 11,2 и из «Природы женщины». Есть также и список лекарств. Сюжет о болезнях имеет в своем составе много параллельных редакций (внутри этого сборника и с «Природой женщины»), которые свидетельствуют о существовании одного и того же источника и корректур. Материал книдского происхождения. Хотя материал древний (середина V века), корректура или некоторые из них могут датироваться IV веком.

Специально следует отметить корректуру, которая выходит за рамки карточек о болезнях и добавляет к ним общие соображения (гл. 111: учитывать влияние окружающей среды, времен года, местности, ветров).

37. «Болезни девушек»

Содержание

Очень короткий трактат на двух страницах. Заглавие вводит в заблуждение. В намерение автора не входило обсуждение именно болезней девушек, он хотел говорить о болезнях вообще. Короткое вступление о необходимости знать первоначальное строение природы, чтобы узнать природу болезней. Затем автор начинает обсуждать болезнь, называемую священной (эпилепсия), связанную с психозом и суицидными наклонностями. Женщина подвержена ей больше, чем мужчина. Автор сначала рассматривает случай молодых девушек, на котором останавливается (что объясняет название, данное по традиции) и заканчивает свой сюжет, заметив, что среди замужних женщин наиболее подверженными этой болезни являются бесплодные женщины.

То, как автор вводит свое повествование о священной болезни («сначала»), дает понять, что сохранилось только начало произведения.

Этот трактат представляет двойной интерес: во-первых; физиологическим объяснением священной болезни, которая отличается от того, что дано в трактате «Священная болезнь» (где болезнь названа течением флегмы, спускающимся от головы), во-вторых, пылкой полемикой с прорицателями, которые «обманывают» женщин.

Принадлежность и дата

Несмотря на заглавие, этот трактат не имеет никакого отношения к гинекологическим трактатам. В списке Эроциена его нет. Дата: IV век.

38. «Священная болезнь»

Замечательная монография, посвященная болезни, называемой священной, то есть эпилепсии. Первая часть содержит полемику (гл. 1) против тех, кто считает, что эта болезнь вызвана личным вмешательством божества, и кто лечит ее очищениями, заклинаниями и запретами в режиме. Автор разоблачает их невежество и нечестивость. Для него эта болезнь не более священна, чем другие, и излечима. Во второй части (гл. 2-13) автор предлагает свое рациональное объяснение болезни. Она наследственная и поражает преимущественно людей с флегматическим характером (гл. 2). Она вызвана мозгом, который недостаточно очистился до или после рождения. Два потока флегмы спускаются из головы и производят нарушения в зависимости от мест, куда они направляются (гл. 3–6). Эпилепсия вызывается течениями флегмы, спускающейся из головы по двум большим сосудам, которые идут от печени и селезенки: холодная флегма створаживает кровь и препятствует движению воздуха. Описание приступа эпилепсии (гл. 7). Болезнь меняется в зависимости от возраста: ею болеют дети и старики или те, у кого она с детства (гл. 8-12). Главная причина — изменение ветров (гл. 13). Возвращение к роли головного мозга, источника психологической жизни и разума. Его повреждение влечет за собой помешательство: буйное помешательство вызвано желчью, тихое — флегмой. Критика теории о том, что вместилищем мысли является диафрагма и сердце (гл. 14–17). Заключение: болезнь не более божественна, чем другие. Любая болезнь божественна, поскольку вызывается природными стихиями (холод, солнце, ветры); любая болезнь человеческая, поскольку она излечима. Определение лечения противоположным (гл. 18).

Принадлежность и дата

Автор, вероятно, тот же, что у трактата «Воздух, вода, местности». Трактат традиционно приписывается косской школе и датируется второй половиной V века.

39. «Врач»

Заглавие, взятое по первому слову трактата, соответствует скорее преамбуле, где автор рисует физический и нравственный портрет идеального врача (гл. 1), чем всему трактату, предназначенному для начинающих врачей (гл. 2, 9, 13). Ученик должен начинать практиковаться в рабочей комнате врача (см. трактат «Рабочая комната врача»). Основная часть трактата (гл. 2–9) посвящена следующему: ориентации рабочей комнаты, освещению для операции, местонахождению врача и больного, инструментам (гл. 2), компрессам и бинтам (гл. 3–4), методам надреза, двум а видам скальпелей (гл. 5–6), двум видам медицинских банок (гл. 7), советы по кровопусканию (гл. 8), заключению об инструментах в рабочей комнате (гл.9). Дальше автор пишет о язвах и ранах (гл. 10–12). Он оставляет в стороне вопрос о своевременности (kairos), так как это требует более подробного исследования (гл. 13). Заканчивает тем, что советует начинающему врачу следовать за войсками, чтобы набраться опыта в лечении боевых ран и научиться извлекать стрелы (гл. 14).

Дата

Трактат вошел в «Гиппократов сборник» поздно, так как его не знали ни Эроциен, ни Гален. Он датируется эллинистическим периодом или началом нашей эры. Однако его деонтология соответствует деонтологии более древних трактатов (отказ от зрелищности, забота об интересах больного). Деонтологические предписания руководствуются непосредственно «Клятвой» (гл.1: «В любое время врач находится в присутствии женщин и девушек и очень ценных вещей. Он всегда должен владеть собой по отношению ко всему этому»).

40. «Мохлика»

Содержание

Заглавие означает, что трактат «относится к рычагу». Рычаг (mochlos) — один из инструментов, служащих для вправления переломов и вывихов (гл. 25 и гл. 38). Как и трактат «Переломы»/«Суставы», с которым у него большие аналогии, «Мохлика» — хирургический трактат. После вводной главы о расположении костей и суставов (гл. 1), автор в порядке «от головы до пятки» приступает к переломам носа (гл. 2), уха (гл. 3), к вывиху челюсти (гл. 4), затем к вывихам плеча и верхних конечностей (гл. 5-19), нижних конечностей и, наконец, к искривлениям позвоночника (гл. 36–73). Конец трактата содержит общие замечания о средствах и методах вправления (гл. 38 и 40), о лечении осложнений (гл. 41).

Принадлежность и дата

Трактат, известный Эроциену, принадлежит к группе хирургических. Его традиционно приписывают школе Гиппократа. Он представляет собой вид справочника по теории, изложенной в «Переломах»/«Суставах», с некоторыми дополнениями и модификациями. Таким образом, трактат «Мохлика» не мог быть написан раньше «Переломов»/ «Суставов».

41. «Природа женщины»

Содержание

Заглавие соответствует первым словам трактата, но не дает правильного представления о его содержании. Этот трактат, состоящий главным образом из карточек женских болезней, к которым переписчик добавил преамбулу, использовав отрывок из трактата «Женские болезни» гл. 111 и добавив к нему рассуждения о божественном. Трактат содержит две части: гл. 2-34 и 35-109. Каждая из них состоит из ряда болезней, который заканчивается длинным перечислением лекарств. Самые развернутые карточки болезней написаны по схеме, аналогичной схеме «Болезней» 11,2 и некоторых гинекологических трактатов. Почти все описанные болезни имеют одну параллельную редакцию или даже две в других гинекологических трактатах («Женские болезни» I и И, «Бесплодные женщины»).

Болезни, изложенные в этих карточках, — в основном болезни матки. Есть также болезни, вызванные отсутствием менструаций или приливами, выкидышами, а также случаи бесплодия.

Принадлежность

Материал того же происхождения, что и некоторые гинекологические трактаты. Но нельзя определить принадлежность переписчика, написавшего преамбулу. Таким образом, это древний материал, соединенный поздним переписчиком. Эроциен и Гален трактат не цитируют.

42. «Природа человека»

Объем: Трактат в древних рукописях содержит не только пятнадцать глав, изданных Литтре под этим заглавием (VI, 32–69), но также девять глав, изданных Литтре под названием «Целительный режим» (VI, 72–87).

Содержание

В первом разделе (гл. 1–7) автор излагает свою теорию о человеческой природе. В полемической части он критикует философов, считающих, что человек состоит из единственного элемента: воды, огня, воздуха или земли (гл. 1), и врачей, утверждающих, что человек состоит из единственной жидкости: крови, желчи или флегмы (гл. 2).

В теоретической части он утверждает, что зарождение происходит по многим первопричинам (гл.3), и заявляет, что природа человека состоит из четырех жидкостей (кровь, флегма, желтая и черная желчь), смесь которых объясняет здоровье, а разделение вызывает болезнь (гл. 4). Будучи разными и всегда присутствующими в человеке, пока он жив (гл. 5–6), эти жидкости увеличиваются или уменьшаются в зависимости от времен года (гл. 7).

После темы о природе человека автор приступает к патологии и лечению (гл. 8-15). В этой части изложение более пространное. Болезни меняются в зависимости от времен года (гл. 8). Они бывают общими или отдельными. Отдельные вызваны воздухом, содержащим миазмы. В этом случае нужно удалиться из неблагоприятной местности и следовать режиму, вызывающему похудение во избежание слишком учащенного дыхания (гл. 9). Остальная часть этого раздела содержит самые известные темы: описание кровеносных сосудов (гл. 11) и лихорадки (гл. 15). Одной из особенностей трактата является предпочтение числа четыре: существует четыре лихорадки (продолжительная, ежедневная, трехдневная и четырехдневная), есть четыре пары сосудов, которые спускаются из головы, и четыре жидкости, соответствующие четырем временам года.

Последний раздел посвящен режиму для сохранения здоровья (гл. 16–22). Советы адресованы прежде всего тем, кто ведет нормальную жизнь. Режим меняется в зависимости от времен года (гл. 16), от конституции и возраста (гл. 17). Он включает также прогулки и ванны (гл. 18), рвоты зимой для выведения флегмы и клистиры летом для выведения желчи (гл. 20). Автор заканчивает советом по режиму для детей и женщин (гл. 21), а также по режиму тяжелоатлетов, принимающих усиленное питание (гл. 22). Две последние главы не принадлежат трактату. Это фрагменты из начала «Болезней» 11,2 (гл. 12) и «Заболеваний».

Принадлежность, автор, дата

Единственный трактат в «Гиппократовом сборнике», который можно приписать автору, имя которого известно. Это Полибий, ученик Гиппократа (если допустить единство трактата, так как некоторые его оспаривают). Описание сосудов цитировалось Аристотелем как сделанное Полибием («История животных», гл.111,3), и первый раздел резюмируется в «Лондонском анониме» (XIX, 1-18) тоже под именем Полибия. Таким образом, трактат принадлежит косской школе. Гален, комментировавший этот трактат, приписывает первую часть Гиппократу — ту, где содержится теория о четырех жидкостях. Трактат обычно датируется 410–400 годами.

43. «Природа костей»

Содержание

Заглавие взято по началу трактата, где вскользь упоминается количество костей в разных частях тела. Но это заглавие не соответствует содержанию всего трактата. Он состоит главным образом из описаний кровеносных сосудов, берущих начало из разлйчных источников. Два из них известны Аристотелю, некоторые есть также в других трактатах «Гиппократова сборника» («Природа человека» и «Эпидемии»). Трактат интересен тем, что дает описания, которых нет в других местах (гл. 2–7, и гл. 11–19).

Принадлежность и дата

Трактат не входит в список Эроциена. Во времена Галена он считался продолжением «Мохлики». Это поздняя компиляция, но содержащая древний материал.

44. «Рабочая комната врача»

Содержание

Это справочник по хирургическим операциям в рабочей комнате врача. Общие советы по обследованию больного (гл. 1). Советы по операциям: освещение, положение хирурга стоя и сидя, положение оперирующей руки, инструменты, помощники (гл. 2–6). Остальная часть посвящена в основном искусству наложения повязки (гл. 7-23). Несколько замечаний об использовании обливаний водой (гл. 13) и о растираниях (гл. 17).

Принадлежность и дата

Этот справочник принадлежит к группе хирургических трактатов. Традиционно приписывается косской школе. Его комментировал Гален.

45. «Раны»

Содержание

Этот трактат излагает, что нужно и что не нужно делать при лечении «ран». Под «ранами», по-гречески helkos, можно понимать как раны, так и язвы. Невозможно дать точное представление о разнообразных советах, сформулированных без всякого порядка. Лечение, которое покажется странным, но которое однако разделяли другие врачи «Гиппократова сборника», состояло в назначении раненым в голову или живот очищающих средств снизу (гл. 3). Одной из особенностей трактата по сравнению с другими хирургическими работами является длинный перечень рецептов лекарств для лечения ран. Автор иногда уточняет географическое происхождение лекарств или их ингредиентов: Египет (гл. 14, 17, 18), Иллирия (гл. 13), острова Кипр (гл. 13) и Мелос (гл. 12), Орхомен (гл. 17), Кария, откуда происходит рецепт лекарства. Мы знаем, что Кария была колыбелью семьи косских и книдских Асклепиадов.

Принадлежность и дата

Трактат входит в список Эроциена. Может датироваться V или IV веком.

46. «Раны головы»

Содержание

Описание (неправильное) швов черепа и описание природы костей головы. Рассказ о различных видах ран, которых пять: перелом, ушиб, перелом с проникновением кости внутрь черепа, перелом рикошетом (гл. 4–8). Виды повреждений, при которых применяется трепанация: перелом черепа и ушиб мозга (гл. 9). Метод обследования раненого: зрение, осязание, опрос, умозаключение, инструменты (гл. 10). Обстоятельства, при которых происходят разные виды повреждений (гл. 11). Трудность диагностики, когда повреждение находится в месте швов (гл. 12). Лечение и диагноз невидимых повреждений кости: примочки, надрез, трепан, распаторий, черное лекарство (гл. 15). Удаление некротических осколков костей (гл. 16–75). Отличительные особенности черепа ребенка (гл. 18). Диагноз неизлечимого ранения: описание травматического менингита (гл. 19). Другое осложнение после ранения в голову: рожистый отек лица (гл. 20). Трактат заканчивается советами по трепану: венечная и перфорированная трепанация (гл. 21). В главе 14 было сказано, что трепан должен применяться через три дня после ранения. Гален знал приложение к трактату, не сохранившееся в средневековых рукописях.

Принадлежность и дата

Принадлежит к группе хирургических трактатов. Традиционно приписывается косской школе. Конец V или начало IV века.

47. «Предписания»

Содержание

На протяжении всего трактата автор рисует портрет идеального врача и бичует плохих врачей. Трактат начинается с рассуждений о методе в медицине (гл. 1-13). Один отрывок из этого раздела показывает на тесную связь с Эпикуром (ср. гл. 1 и «Письмо к Геродоту», DLX, гл. 75). Трактат продолжается рекомендациями по поводу гонораров (гл. 4–7). Автор пространно распространяется о должном поведении в отношении больного (гл. 8-10): в трудных случаях не медля обращаться за помощью к коллегам; разговаривать с больным, ободрять его, нравиться ему, не соблазняя показными средствами. Затем автор критикует врачей, которые поздно обучились медицине (гл. 13). Трактат заканчивается афоризмами на отдельные темы, которые не имеют никакой связи с предыдущим содержанием.

Принадлежность и дата

Трактат не входит в список Эроциена. Он написан после Эпикура (из-за сходств, о которых было сказано выше). В глоссе к главе 1 в Ватиканской рукописи (Urbinas, 68), представленной как отрывок из Галена, говорится, что философ Хрисипп (III век до н. э.) и врач Архиген (I–II век н. э.) комментировали начало трактата. Если эта глосса не фальшивка, трактат можно датировать эллинистической эпохой, но не римской. В любом случае это один из поздних трактатов «Гиппократова сборника».

48. «Косские априорные идеи»

Содержание

Как и «Афоризмы», «Косские априорные идеи» состоят из подборки фраз. Но в отличие от «Афоризмов», сюжет ограничен прогнозом, и композиция более систематизирована.

640 фраз сгруппированы в соответствии с признаками, пораженными частями тела, болезнями и очищениями. Можно выделить четыре больших раздела. Первый (гл. 1-155) наименее однороден: афоризмы касаются ознобов и лихорадок. Во втором разделе (156–319) афоризмы располагаются в соответствии с пораженными частями тела в порядке «от головы до пятки»: голова или часть головы (156–236), шея, горло, грудь, спина (256–272), гипохондрии (273–296), поясница (298–319). Третий раздел (357–465) группирует афоризмы в соответствии с особыми болезнями тоже при соблюдении порядка «от головы до пятки»: ангины (357–372), плевриты, перипневмония, эмпиемы (373–425), туберкулезы (426–436), болезни печени, водянки, болезни живота и мочевого пузыря (437–465). Этот раздел после ран (488–500) заканчивается женскими болезнями (503–544).

Последний раздел (545–640) группирует признаки, которые проявляются при выделениях: рвоты, пот, моча, кал. Несмотря на явное стремление к систематизации, не все ясно. Тогда как афоризмы о кровотечениях нужно было бы ожидать увидеть в последнем разделе, они появляются в конце раздела о пораженных частях тела (320–340).

Связь между «Прогнозом» и «Априорными идеями» была замечена давно. Некоторые ученые, в том числе Литтре, считали, что «Априорные идеи» были древним источником «Прогноза». Теперь единодушно признали, что связь обратная. Так же считал Гален. Трактат является компиляцией. Компилятор использовал преимущественно другие трактаты «Гиппократова сборника», в частности «Прорретику» I (почти полностью переписанную, но в другом порядке) и «Афоризмы», реже «Эпидемии» II, IV, VI и VII, нозологические труды («Болезни» I, II и III), «Недели» и т. д.

Принадлежность и дата

Компиляция отсутствует в списке Эроциена, но она известна Галену, который два раза цитирует трактат в «Гиппократовом глоссарии». Он не может быть написан раньше IV века.

49. «Прогноз»

Содержание

Преамбула о значении прогноза (гл. 1). Автор говорит обо всех признаках, которые должен учитывать врач в случае острых болезней, чтобы сделать по возможности самый верный прогноз о развитии и исходе болезни. Среди этих признаков он указывает на благоприятные и неблагоприятные. Лицо с описанием «лица Гиппократа» (гл. 2), положение тела (гл. 3), руки с карфологией (гл. 4), дыхание (гл. 5), пот (гл. 6), гипохондрии (гл. 7), сон (гл. 10), кал (гл. И), моча (гл. 12), рвота (гл. 13), отхаркивание (гл. 14), гноеотделение (гл. 15–18), боли в области поясницы и ниже (гл. 19), лихорадки (гл. 20), головные боли (гл. 21), боли в ушах (гл. 22), боли в горле (гл. 23); различные прогнозы рецидивов, абсцессов и вообще развития болезни (гл. 24). Заключение: хороший прогноз должен учитывать совокупность признаков (гл. 25).

Принадлежность и дата

Это клинический трактат, предназначенный для врача. Без единого возражения он приписывается Гиппократу в древних критических произведениях. Трактат комментировал Гален. Даже если его автор не Гиппократ, он принадлежит косской школе. Вторая половина V века.

50. «Прорретика» I

Содержание

Трактат состоит исключительно из соображений, касающихся прогноза. Он содержит 170 афоризмов. Порядок не прослеживается. Большая часть этих фраз заимствована из «Косских априорных идей», но в измененной форме. Трактат представляет интерес, так как показывает, что эти афоризмы основаны на клинических наблюдениях. В качестве примеров появляются отдельные больные. Кроме одного, они все названы по имени. Два раза указан их родной город: Кос и Одесса (современная Варна в Болгарии). Эти больные не совпадают с больными из «Эпидемий», хотя есть два тезки. Трактат — произведение странствующего врача, который практиковал на Косе, а потом проделал путь до милетского города Одессы. В редакции «Косских априорных идей» имена этих больных за редким исключением исчезли.

Принадлежность и дата

Трактат известен Эроциену, который отвергает его принадлежность Гиппократу. Его комментировал Гален. Хотя имена больных указывают на зоны деятельности, отличные от «Эпидемий», по терминологии, а также по понятиям хода болезни трактат принадлежит к той же группе. Дата — середина IV века.

51. «Прорретика» II

Содержание

Несмотря на заглавие, трактат не является продолжением «Прорретики» I. Этот трактат прекрасно написан врачом, индивидуальность которого ярко выражена. После полемики, направленной против зрелищных прогнозов (гл. 1–3), и изложения темы о способе прогнозирования нарушения режима больными (гл. 4), автор рассматривает прогноз при различных болезнях, но порядок изложения болезней не улавливается. В любом случае это не «от головы до пятки». Автор рассматривает водянку (гл. 6), туберкулез (гл. 7), подагру (гл. 8), эпилепсию (гл. 9), болезни глаз (гл. 18–20), болезни живота (гл. 22–23). Одна часть посвящена ранам и язвам (гл. 11–16), а другая — женским болезням (гл. 24–28).

Принадлежность и дата

При изучении Гиппократова творчества этот трактат не принимали во внимание, так как Эроциен и Гален не считали его достойным Гиппократа, а Литтре поместил его в IX томе своего издания. Он должен быть реабилитирован и занять заслуженное место рядом с «Прогнозом», от которого его не следовало бы отделять. Терминологический анализ позволяет предполагать, что эти трактаты принадлежат одному автору.

52. «Каким должен быть тот, кто изучает медицину?»

(или «Завещание Гиппократа»)

Содержание

Очень короткий деонтологический трактат, перечисляющий физические, нравственные и умственные качества врача, его внешний вид (прическа, ногти, одежда), его походку, его поведение во время визита к больному. Врач должен быть непринужденным, природно одаренным, молодым, безупречным во всех отношениях, не гнаться за наживой, проявлять понимание по отношению к больному, соблюдать тайну и владеть собой.

Принадлежность и дата

Этот трактат, не входящий в издания Гиппократа, тем не менее появлялся наряду с «Клятвой» и «Законом» в начале «Гиппократова сборника» на греческом языке (в Александрии в XI веке) и в арабском переводе. В арабской традиции он был хорошо известен под названием «Завещание Гиппократа» и считался подлинным. Однако он не принадлежит к древнему фонду «Гиппократова сборника». Его можно датировать I–II веками н. э.

53. «Режим»»

Содержание

Длинный трактат — в четырех книгах в изданиях, в трех книгах у Галена и в одной из двух древних рукописей.

Первая книга посвящена антропологии (гл. 1-36), так как автор считает, что нельзя говорить о режиме, не зная природы человека. Человек, как и другие живые существа, состоит из двух первичных субстанций — огня и воды, неразъединимых и взаимодополняющих. Горячий и сухой огонь имеет свойство двигать, а холодная и влажная вода — питать, но между этими двумя элементами происходят обмены, а также образуются смеси, что объясняет разнообразие живых существ. Рождение — единение элементов, смерть — их распад (гл. 1–6). Затем автор говорит об образовании природы человека (гл. 7), а именно о том, как огонь сформировал эмбрион по подобию Вселенной, создав внутри тела три окружности по образцу вращения Луны, Солнца и планет (гл. 9-10). Это строение человеческой природы сымитировано искусством (гл. 11–24). Автор объясняет образование эмбрионов мужского и женского пола (соединение двух видов семени, исходящего как от мужчины, так и от женщины), образование близнецов, а также образование второго зародыша (гл. 25–31). Он говорит о разных типах физического строения и ума в зависимости от разновидностей смесей огня и воды (гл. 32–36).

Вторая книга (гл. 37–66) — это главным образом перечень естественных и искусственных свойств элементов режима (пища, питье, упражнения). Это самый развернутый перечень «Гиппократова сборника». Перечню предшествуют две главы о влиянии ветров и местности (гл. 37–38).

Третья книга (гл. 67–85 в изданиях, гл. 67 в конце у Галена и в одном из двух древних манускриптов) содержит собственно режим. Согласно автору, идеалом было бы добиться равновесия между питанием и упражнениями. Но множество переменных величин мешают его достичь. Автор различает два вида людей: тех, кто имеет время думать о здоровье, и тех, кто работает и не может заниматься своим здоровьем. Для вторых он предлагает годичный режим, меняющийся в зависимости от четырех времен года (гл. 68). Но в основном он обращается к элите, и для нее он излагает то, что считает своим открытием. Он считает, что открыл предварительный прогноз болезни и диагноз причины, которая всегда приводит к нарушению равновесия в ту или в другую сторону между питанием и упражнениями. Он иллюстрирует свое открытие рядом случаев (гл. 70–85): шесть случаев, когда питание преобладает над физическими упражнениями, и шесть случаев, когда происходит обратное.

Четвертая книга (гл. 86–93 в изданиях; подразделения нет ни у Галена и ни в одном из двух древних манускриптов) дополняет его сообщение о предварительном прогнозе толкованием снов. Автор различает две категории снов. Сны, когда душа сообщает о состоянии тела, толкуют врачи. Что касается второй категории, автор устанавливает прогноз и диагноз здоровья и болезни в зависимости от разных снов. Он дает советы возможного лечения. Именно здесь он рекомендует возносить молитвы богам.

Принадлежность и дата

Хотя некоторые темы совпадают с трактатами косской школы (тему влияния местности и ветров можно, например, сравнить с трактатом «Воздух, вода, местности»; режим соответственно временам года похож на режим из «Природы человека»), трактат в «Гиппократовом сборнике» занимает самостоятельное и самобытное место благодаря своей антропологии (смесь воды и огня) и советом прибегать к молитвам. Ученые датируют трактат концом V века или первой половиной IV века.

54. «Режим при острых болезнях»

Содержание

Начало трактата знаменито своей полемикой против «Книдских высказываний», работой, написанной многими авторами, а позже переработанной многими правщиками. Ав-тор упрекает книдцев в ущербности лечения (которое ограничивается очищающими средствами — сывороткой и молоком) и режима и, наоборот, в излишествах при определении количества подвидов болезней (гл. 1). Остальная часть трактата касается режима при острых болезнях (плеврит, перипневмония, френит и др.). Согласно автору, это один из многих щекотливых вопросов в медицине, так как эти болезни самые опасные (если исключить моровые болезни). Однако по такому важному вопросу врачи противоречат друг другу, что таит опасность дискредитации медицины, подобно тому, как противоречивые утверждения прорицателей дискредитируют искусство пророчества (гл. 2–3). Автор последовательно рассматривает употребление птиза-ны и сока птизаны (гл. 4–7), потом идут напитки. Но перед тем как перейти к напиткам, он пространно рассказывает об изменении (гл. 8-13). Раздел о напитках начинается с вина (гл. 14), потом идет меликрат (гл. 15), оксимель (гл. 16), вода (гл. 17). Автор заканчивает трактат использованием ванн.

Принадлежность и дата

Трактат традиционно приписывается косской школе. Гален, написавший к нему комментарий, видит в нем полемику Гиппократа с книдцами. Трактат датируется концом V века.

55. «Режим при острых болезнях» (приложение)

Содержание

Как продолжение предыдущего трактата, в рукописях дается приложение уточняющее, что речь идет о неподлинной части (буквально: незаконнорожденной). Это приложение частично касается острых болезней, но не имеет четкого плана. Оно содержит описания (включающие семиологию, этиологию, лечение, прогноз) многочисленных болезней, считающихся острыми в предыдущем трактате (каузус в гл. 1, пневмония и плеврит в гл. 11), но не всех (нет френита). Зато есть другие болезни (ангина, гл. 6, холера, гл. 19, водянка, гл. 20 и т. д.). Автор даст различные советы по прогнозу (значение нечетных дней, гл. 9) и лечению (использование кровопусканий и очищений, гл. 2). Некоторые темы приложения (опасность изменения режима) сходны с трактатом «Режим при острых болезнях».

Принадлежность и дата

Дебатируется вопрос, принадлежит ли приложение автору «Режима при острых болезнях»? Ученые расходятся во мнениях, подобно тому, как греческие врачи расходились по поводу лечения острых болезней.

56. «Лекарства»

Содержание

Выдержка из трактата о методе использования очищающих лекарств. Автор рекомендует врачу использовать их с осторожностью и не забывать, что пища может играть роль более слабых очищающих средств. Перед тем как их назначать, нужно спросить у больного, чувствителен ли он к очищающим средствам. При сильных лихорадках нельзя давать очищающие, лучше прибегать к клистирам, имеющим более мягкое действие. «Очень постыдно убить пациента, дав ему очищающее средство». Эта максима достойна больших Гиппократовых трактатов.

Принадлежность и дата

Выдержка имеет параллельный отрывок с трактатом «Заболевания» (гл. 36): различие между тремя видами очищающих, которые выводят четыре жидкости — желчь, флегму, воду и черную желчь. Это сходство дает основание датировать выдержку тоже первой половиной IV века. Считалось, что эта выдержка могла принадлежать книге «Лекарства», которую неоднократно цитирует автор «Заболеваний».

57. «Недели»

Содержание

Большой трактат, утраченный на греческом языке (кроме нескольких отрывков), сохранившийся в плохом латинском переводе и частично в арабском. Это типичное воплощение философской медицины, которая устанавливает аналогию между человеком и Вселенной, и арифмологической медицины (значение числа семь). Трактат использовался учеными в большой дискуссии о связях между Востоком и Грецией.

Дата

Трактат не входит в список Эроциена. Его дата спорна: между IV и V веками (по Ромеру) и I веком н. э. (по Мансфельду). Сохранившиеся небольшие отрывки не позволяют определить точную дату и отнести трактат к древнему ядру «Гиппократова сборника».

57. «Клятва»

Содержание см. в тексте приложения 1

Принадлежность и дата

Древние всегда приписывали «Клятву» Гиппократу. Она входит в список Эроциена. Арабская традиция сохранила фрагменты комментария, приписываемого Галену. Современные ученые ставят под сомнение такую принадлежность.

Согласно самому классическому толкованию, это документ, дающий сведения о деятельности медицинской школы, возможно, косской. Согласно более новому толкованию (Л. Эделыитейн), но необязательно более правильному, клятва вышла из пифагорейской среды. Дата тоже спорная. Согласно одним — V век, согласно другим — IV век до н. э.

Существует христианская версия «Клятвы» и поздняя версия в стихах. Эти два текста даны Джонсом (1924 год) и Гейбергом, 1927 год (на греческом).

59. «Образование второго зародыша»

Содержание

Заглавие не соответствует содержанию всего трактата, только первой главы. Автор, как и другие врачи и ученые его времени, верит в образование второго зародыша, то есть в дополнительное оплодотворение уже беременной женщины, которое происходит при особых условиях во время второго совокупления. В первой части трактата рассматриваются трудные случаи при родах (гл. 2-15). Конец трактата посвящен скорее бесплодию и дает тесты и лечение со списком лекарств.

Принадлежность и дата

Трактат отсутствует в списке Эроциена. Наряду с оригинальными темами он имеет параллельные редакции с «Женскими болезнями»/«Бесплодными женщинами». Принадлежит к группе гинекологических трактатов.

60. «Употребление жидкостей»

Содержание

Короткий трактат о наружном употреблении жидкостей (пресная, морская вода, уксус, вино) в форме обливаний, ванн или паровой бани при различных заболеваниях и о воздействии тепла и холода. Многие отрывки параллельны с «Афоризмами». Автор имеет хороший медицинский опыт.

Принадлежность и дата

Трактат предназначен для специалистов, как в самом начале на это указывает упоминание о рабочей комнате врача. В списке Эроциена он идет под названием «О воде». Датируется Гиппократовым периодом, скорее IV веком.

61. «Ветры»

Содержание

Медицинская речь, первоначально предназначенная для устного выступления. Длинное вступление (гл. 1) посвящено медицине, ее трудностям, методу, цели и определению. Именно здесь находится знаменитый отрывок о лечении, определяемом как аллопатия: «противоположное есть лекарство от противоположного». Намерение автора — показать, что болезни, несмотря на их разнообразие, возникают из-за одной единственной причины (гл. 2). Подчеркнув могущество воздуха во Вселенной (гл. 3–5), автор доказывает, что он является единственной причиной болезней (гл. 6-14). Он начинает с лихорадок; эпидемическая лихорадка, вызванная воздухом, насыщенным миазмами (гл. 6), лихорадки, вызванные плохим режимом (гл. 7–8), болезни живота (гл. 9), кровотечения в груди (гл. 10), разрывы (гл. 11), водянка (гл. 12), паралич (гл. 13), эпилепсия (гл.14). Заключение: воздух — основная причина болезней, все остальное вторично.

Принадлежность и дата

Несмотря на изысканный стиль, трактат является произведением врача, а не софиста. Со времен обнаружения «Лондонского анонима» он был предметом дискуссий в рамках Гиппократова вопроса. Датируется последней четвертью V века.

62. «Зрение»

Содержание

Короткий трактат о некоторых заболеваниях глаз (зрачков, век) и их лечении. Автор рекомендует тонкие операции (чистить, прижигать или удалять веко, и даже трепанировать, если зрение потеряно, а глаза здоровы). В главе 3 пространно излагается тема прижигания спины.

Дата

В списке Эроциена трактата нет. Его дата спорна. Согласно некоторым исследованиям, это поздний трактат. Другие датируют его концом V или началом IV века.

63. Другие апокрифические трактаты

Существуют другие, явно поздние произведения, которые приписываются Гиппократу и не вошли в так называемое полное собрание сочинений.

КАРТЫ

Оглавление

Жуана Жак ГИППОКРАТ

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  Первая часть ГИППОКРАТ АСКЛЕПИАД

    Глава I ГИППОКРАТ ИЗ КОСА

    Глава II ГИППОКРАТ-ФЕССАЛИЕЦ

    Глава III ГИППОКРАТ И КОССКАЯ ШКОЛА

    Глава IV ТРУДЫ В ПОИСКАХ АВТОРА

  Вторая часть ВРАЧ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СВОИХ ОБЯЗАННОСТЕЙ

    Глава I ВРАЧ И ПУБЛИКА

    Глава II ВРАЧ И БОЛЬНОЙ

    Глава III ВРАЧ И БОЛЕЗНЬ

  Третья часть ГИППОКРАТ И ФИЛОСОФИЯ ЕГО БРЕМЕНИ

    Глава I ГИППОКРАТОВ РАЦИОНАЛИЗМ И БОЖЕСТВЕННОЕ

    Глава II ГИППОКРАТ И РОЖДЕНИЕ НАУКИ О ЧЕЛОВЕКЕ

    Глава III МЕДИЦИНА ПОД ВОПРОСОМ И РОЖДЕНИЕ ЭПИСТЕМОЛОГИИ

    Глава IV КРИЗИС МЕДИЦИНЫ И ОТНОШЕНИЯ С ФИЛОСОФИЕЙ

  Четвертая часть ВЕЛИЧИЕ И ПРЕДЕЛЫ ГИППОКРАТИЗМА

    Глава I ОТ НАБЛЮДЕНИЯ ВИДИМОГО К РЕКОНСТРУКЦИИ НЕВИДИМОГО

    Глава II ЗДОРОВЬЕ, БОЛЕЗНЬ И ПРИРОДА

    Глава III НАСЛЕДИЕ ГИППОКРАТИЗМА В АНТИЧНОСТИ

  ПРИЛОЖЕНИЯ

  КАРТЫ

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно