В сердце России

ПУТЕШЕСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Любить Россию надо, она этого стоит, она богата великими силами и чарующей красотой.

М. Горький

В каждом из нас присутствует «дух странствий». Только одним он все время не дает покоя, в других дремлет до поры.

«Дорога — удивительное дело! — писал С. Т. Аксаков. — Ее могущество непреодолимо, успокоительно и целительно». Географу И. Д. Черскому, исследователю Сибири, приписывается высказывание: «Если бы люди не путешествовали, как бы они узнали о красоте мира, о красоте дел человеческих?»

Я люблю дорогу. Больше всего за то, что она зовет увидеть родную страну: горы в снежных сопках вершин, бушующие волны моря, речные долины, цветочные узоры лугов; зовет услышать птичье многоголосье летнего леса, голоса журавлиной стаи в осенней небесной лазури; увидеть заповедные места, древние и новые города, труд людей…

Люблю дорогу за то, что у нее одно направление — она ведет в будущее. Радостно ощущать, что тебя что-то впереди ожидает. Дорога — это надежда на встречу, это — постоянная новизна впечатлений. «Ценнейшее в жизни качество — вечно юное любопытство, неутомленное с годами и возрождающееся каждое утро», — говорил Ромен Роллан.

Нет, пожалуй, другого более сильного и прекрасного ощущения, чем созерцание новизны, неотделимой от жизни. В дороге мы читаем самую лучшую, самую увлекательную книгу на свете — книгу самой жизни. Дорога наполняет нас знанием, указывает нам цель. А. М. Горький называл путешествия «наилучшей высшей школой». Это так. Это бесспорно. Ведь никакая литература не заменит живых впечатлений от посещения незнакомых мест.

Дорога помогает нам понять самих себя. Где, как не в пути, мы чаще всего оказываемся наедине с самим собой? В дороге легко и спокойно бегут одна за другой мысли, в ней вспоминается самое лучшее, хорошо думается, В дороге мы испытываем себя, свои силы, свою выносливость, находчивость. Человеку нужны испытания. От частых и дальних дорог можно уставать, но они никогда не надоедят, не разочаруют.

Я заражен дорогой, во мне сидит неугомонное желание ехать. Как бы ни были по душе места, где отрадно смотрелось, слушалось, говорилось, думалось, как бы ни были приятны люди, у которых был желанным гостем, но ехать дальше — еще милее.

Наверное, у меня есть что-то от кочевых цыган: тянет в путь. И не важно, как ехать: в поезде или на машине, на пароходе или даже на телеге — все равно, только была бы дорога. Лишь бы с каждым новым поворотом открывались все новые и новые горизонты, лишь бы вокруг были интересные люди, которых люблю открывать.

Своим друзьям и знакомым всегда желаю: путешествуйте! Если появилась хоть маленькая возможность посмотреть, садитесь в поезд, автобус, берите билет на пароход, самолет. Поезжайте познавать неизведанное. Странствуйте близко и далеко, только оставляйте свое сердце дома…

ОКА — ЛЮБОВЬ МОЯ!

В наш век высоких шумовых и скоростных нагрузок человек по-настоящему может отдохнуть и восстановить силы только в гостях у природы. Ничто так не развивает человека, не придает ему физические и духовные силы, не возвышает его душу, не настраивает все его существо на лирический лад, как общение с живой природой. Наслаждение от восприятия природной красоты врачует душевные травмы, оно целит и раны физические, дает отдых нашему зрению, на которое благотворно влияет зеленый цвет растения. Офтальмологи утверждают, что он даже способствует нормализации внутриглазного давления. На лоне природы человек как бы обретает второе внутреннее зрение: видит глубже, тоньше, естественнее.

Ландшафтотерапия, использующая красоту природы для восстановления сил человека, повышения его жизненного тонуса, становится эффективным методом лечения. К. Г. Паустовский считал охрану «прекрасного ландшафта» делом государственной важности, «потому что он плодотворен… создает то жизнеутверждающее состояние, без которого немыслим полноценный человек нашего времени».

Отсюда и тяга городских жителей к природе. Теперь среди горожан нередко услышишь: «Как я рад, что наконец вырвался на природу». Где утомило, оттуда и вырываются, где можно отдохнуть, туда и рвутся.

И в моей городской жизни бывает время, когда неодолимо, властно влечет к реке, к дыханию прибрежного соснового бора, к аромату цветущего луга, к запаху печеной картошки с дымком от вечернего костра. Правда, слово «вырваться» ко мне не подходит. Я люблю городскую жизнь. А на реку все же стремлюсь…

«Я никогда не чувствовал себя одиноким у реки», — заметил как-то Хемингуэй. С детских лет я познал на себе истинность этих слов: возле реки я тоже никогда не скучал. Места, где нет воды, где город без причала и набережной, кажутся мне унылыми. Они не оставляют в памяти приятных воспоминаний. Наверное, у каждого человека есть «своя» река, которую он полюбил на всю жизнь, которая открыла ему красоту природы и радость бытия. Это река детства, где увидены впервые лилии с капельками росы на лепестках, суетливое озорство жуков-плавунцов, потешные рыбки в заводи.

Для меня такая река — Ока. Что-то вольное, размашистое есть в ней. По душе она русскому человеку. Только здесь я вижу, как просторно кругом, как огромно небо, как многослойны облака. Мечты и желания, дела и помыслы — словом, вся жизнь не была бы преисполнена прелести без щедрой, неистощимой на тепло и красоту окской природы.

Мне кто-то рассказывал, как лечил себя Павлов, знаменитый Иван Петрович Павлов, академик. У него было воспаление легких. И когда ему стало очень тяжело, вдруг попросил принести снегу. Принесли. Он взял его в пригоршни и полежал так с закрытыми глазами. Дело в том, что в детстве Павлов любил играть в снежки. А потом заметил: всякий раз, когда ему приходилось сжимать снег в руках, он испытывал радость. И на этот раз сработал рефлекс: радость помогла ему вылечиться.

Мой «снег» — Ока. Даже воспоминания о ней помогают освободиться от унылого настроения. Что говорить о том удовольствии, которое доставляет действительное путешествие по реке.

Каждая встреча с Окой — это встреча с прекрасным, неизведанным, это как бы прикосновение к тайне, такой же, как вдохновение, творчество.

Я рассказал читателям об Оке, начиная от истока, о примечательных местах в ее верхнем и среднем бассейнах в ареалах Орловской, Калужской, Тульской, Московской и Рязанской областей. На этот раз путешествие продолжается по Нижней Оке, в краю издревле обжитом. «В сердце России» завершает повествование, начатое в книгах «Окские дали» и «На приокских просторах». Это интересная экскурсия в прошлое и настоящее земли Владимирской и Горьковской. Это рассказы о древних и новых городах Нижнеокского края, о пушкинском Болдине, о сезонных временах среднерусской природы.

ЦВЕТА ГОДА

Бушует ли метель зимой, дышит ли горячим зноем солнце летом, грохочут ли первые громы весной, идут ли затяжные моросящие дожди с низким пепельно-серым небом и хлестким ветром в унылую пору осени — все равно люблю родную приокскую природу.

Люблю снегопад в безмолвной тишине зимнего дня, когда небо словно разразится всем своим снежным зарядом, когда снежинки мелькают в воздухе, будто маленькие белые бабочки, тихо и лениво опускаются на землю. Падают хлопьями и звездочками, иглами и крупой. Каждая снежинка нежная, хрупкая, похожая на чудесный цветок. А когда поднимется сильный ветер, все меняется вокруг, тогда не разберешь, откуда снег летит: то ли с неба, то ли с земли; летит сверху вниз и наоборот, прямо и косо, во всех направлениях. Все смещается в сплошном хаосе, не видно ничего, кроме белой пелены. Люблю, когда после снегопада в лесу молодые березки и липы в борьбе за свет, вытянув свои тонкие стволы, образуют причудливых форм арки, покрытые снегом, когда в белых пушистых шубках, напоминающие озябших снегурочек, стоят елочки и сосенки, опустив отягченные заснеженные рукава. Снеговая лепка так выразительна, что кажется, ее создал какой-то чародей-скульптор. Иногда беззвучно сорвется с ветки Ком рыхлого снега и также беззвучно упадет на землю, оставляя за собой в воздухе полосу серебряной пыли.

Люблю, когда мороз старательно развесит на деревьях и кустах прозрачную кисею инея, и пышные от него сучья и стволы засверкают самоцветами. Тончайшие кристаллы инея, словно сказочное бриллиантовое убранство, накроют лес. Тогда пушистые, сверкающие серебром гибкие ветки заиндевелой березки застенчиво опустятся вниз, как ресницы робкой девушки, и синее небо еще больше подчеркнет трепетную нежность ее облика. Можно долго ходить вокруг березки и удивляться мастерству, редкому художественному вкусу, тончайшему исполнению этого дива русской природы.

Люблю раннюю весну, когда пылают в полнеба рассветы, начинает таять снег и по оврагам пенистым бурлящим потоком пойдет полая вода, зажурчат ручейки, раскиснут проселочные дороги, и по ним важно разгуливают черные белоносые грачи; когда в полях над буграми, где открылась земля, запоют жаворонки, когда в полдень занимаются капели, до слуха доносится неповторимая мелодия весны: бим-бом, бим-бом! Будто маленькие молоточки бьют по серебряным наковален-кам в мастерской кузнеца-ювелира. Капля отрывается за каплей, серебряно сияя, а то вдруг солнечный луч переломится в летучей капели, и она сверкнет фиолетовой или золотой искоркой. Падают капли — живые, улыбчивые, дрожащие и, достигнув земли, разбиваются на мириады мелких искорок, а попав в лужу, ходят по ее поверхности. К вечеру устают молоточки. Песенка капели становится прерывистой, потом совсем смолкает.

Земля излучает благодатную силу, которая помогает расти не только траве, первоцветам, деревьям, но и мечтам человеческим. Небо на зорях нежно меняет краски, Сколько в нем сияющей голубизны! Кажется, невидимый художник вдруг влюбился в эту единственную краску и расплескал ее щедро по всему небесному своду. Глядишь на него и не можешь глаз оторвать, такое оно радостное, как будто согретое солнцем. По нему ползут пушистые облачка — первые вестники наступающих теплых дней.

Острый, чуть сыроватый воздух ласкает глаз, глотаешь его, как ключевую воду, и не можешь насытиться. В нем аромат размякающей земли, и трепетный, волнующий запах тающих снегов, и запах набухающих древесных почек. Воздух наполняется каким-то эликсиром пробуждения, от которого становится легко, появляется новая, ранее не замечаемая энергия. В такие дни кажется, что счастье — это солнце, это воздух, это твой ТРУД. это жизнь сама по себе. Какая все-таки емкая среднерусская весна — от стального ручейка до кипен-но-белой кисти черемухи! И загадок полна, и чудес. А кажется, уж очень коротка она: не успеешь наглядеться на нее, пролетит, как на крылья.

И жаркое лето люблю с веселыми раскатами грома, с ослепительными зигзагами молний, с обильными и короткими дождями, с длинными днями и короткими ночами. Люблю это зрелое, наполненное ожиданием время, когда вся природа дышит ласковым материнским довольством плодоношения. Расцветает каждая былинка. Под знойным ветерком шевелится ржаное поле, сладостно млеющее в жарком воздухе, золотые волны бегут и струятся по нему горячими бликами. Гостеприимная благодатная пора лета зовет в прохладные тени лесов и, как щедрая предупредительная хозяйка, угощает первыми подберезовиками, что так и просятся в кузовки.

И пору увядания люблю, когда что-то волшебно-сказочное в природе и особенно обостренно воспринимаешь ее. Тогда в похолодавшем небе загорится осеннее солнце, поблекнут поля, в лесах сменится окраска листвы. И какие эти краски! Будто холодные пожары полыхают в березняках и осинниках. Отлетают птицы на далекую чужбину. Уплывают кучевые облака, и надо ждать марта, чтобы увидеть новые, — пока не пойдут от земли теплые струи воздуха вверх. Тогда грустное, но вместе с тем величавое спокойствие природы заставляет забыть и зимние свирепые морозы, и торжественное ликование весны, и знойное время лета.

Да, богата красками среднерусская природа. Разумно распределяет она их по временам года. Радует нас смена времен года. Как бы ни было приятно тепло лета, но в конце его человека потянет к умеренной погоде золотой осени, к изобилию фруктов и овощей. А после пасмурных и дождливых дней поздней осени приятна бывает белая скатерть снега, переливающегося и сверкающего на солнце. И все же вряд ли найдется человек, который не хотел бы, чтобы скорее кончилась зима. Отрадно на душе бывает, когда неторопливо разворачивает свое шествие весна — всеоживляющая, благодатная пора обновления природы. Радуемся мы наступлению дней, когда природа в наивысшем расцвете, земля буйствует под щедрым летним солнцем…

Одна из прелестей жизни — перемены и контрасты. Новь воспринимается всегда с интересом. В непрерывной цепи перемен — своеобразие русской природы. Нам, жителям срединной России, можно завидовать. Четыре времени года дарят разнообразие погод, уйму всяких красок, запахов, звуков. Сколько радости мы испытываем в весне, лете, осени и зиме!

АПРЕЛЬСКИЙ ЭТЮД

В апреле низом и верхом идет русская весна. Название месяца происходит от латинского слова «оперире» — открывать. Римляне этим хотели подчеркнуть, что открывалась, начиналась полнокровная весна. Все пробуждалось заново. С апрелем сочетается слово «первый»: пробивается первая трава, расцвел первый цветок в лесу, почуяв тепло, появилась на проталине первая бабочка, откуда-то выползла первая букашка. Древнерусское название апреля — цветень, потому что появились первые цветы, зелень. Апрель меняет в природе весь тот порядок, над которым долгое время трудилась зима. Просыпаются звери, находившиеся в долгой зимней спячке, оживают пресмыкающиеся, земноводные. В этом месяце возвращаются на родину пернатые странники, вскрываются реки, несутся бурные вешние потоки. В семье своих двенадцати братьев это самый удивительный месяц. Все времена года можно встретить в нем. Это месяц контрастов, месяц-обманщик. Недаром бытует поговорка: «Первый апрель— никому не верь». Пожалуй, правильнее сказать «ничему», так как именно этим подтверждается обманчивость апрельской погоды. То солнце светит ярко, вовсю звенят птичьи голоса, теплынь. То солнце неожиданно скроется за сплошными облаками, подует холодный ветер, пойдет снег.

В одну из теплых светлых апрельских ночей тронулась Ока. В предрассветной тишине, когда подул сильный ветер, с реки донесся тягучий низкий стон, будто потянулся с позевотой могучий зверь, разминая скованные сном мышцы. Стон пронесся и замер, опять было тихо, потом послышались сначала отдаленные и глухие, а затем все более громкие и грозные, точно раскаты грома, взрывы. Поначалу, казалось, Ока кряхтела, вздыхала, будто взялась за непосильный труд, а потом вдруг с гулом, с треском разрывала толстый покров льда, душивший ее всю зиму. У Оки есть своя особенность — она взламывается, как правило, ночью. Во всяком случае я не помню, чтобы она тронулась среди белого дня.

Картину эту я наблюдал с высокого правого берега. Разбуженная журчанием ручьев от почти полугодовой спячки, очнулась Ока. Отдохнувшая, умиротворенная, она пробуждалась неспокойно, тревожно. Талые воды согревали ее, разъедали льды, просверливали воронки, растаивали промоины. Лениво шевелясь, Ока сбрасывала с себя зимнюю одежду. Красивой и величественной была эта картина разбуженной Оки, встречающей свою весну. Утром вид реки был иной: лед трескался, ломался на отдельные глыбы. Льдины, омытые водой и подтаявшие, сверкали на солнце у берегов, будто гигантские слитки серебра. Иногда они расползались и, свергаясь в воду, поднимали снопы брызг.

Первые льдины, торопясь, шипя, перегоняя одна Другую, устремились вниз по реке. Скоро их собралось так много, что стало тесно в берегах. Тяжесть льда как оы мощным усилием великана подняла уровень воды и затопила все окрест. Плавно, незаметно для глаза тронулось во всю ширь Оки ледяное поле. Вниз по течению поплыли лунки рыбаков, раскисшая дорога, брошенный кем-то стожок сена, прорубь, где брали воду. Думалось, так и будет двигаться неизмеренной эта громада до самой Волги. Но вот гулко ухнуло, и стали на ребро прижатые к берегу льдины, стеклянно сверкая голубоватыми гранями, на них со скрежетом надвинулись соседние, и теперь уже от берега к берегу, с поворота к повороту хрустко и безудержно шел ледолом.

Пора большой воды, ледохода в приокских местах переживается все равно как большой праздник. На берегу, на задах огородов толпился народ. Есть что-то необъяснимо волнующее, сильное в ледоходе. Этот могучий торжественный гул, рождающийся при вскрытии реки, возбуждает по-особому радостные чувства. Люди стояли на берегу, смотрели, как идет лед. Льдины наползали друг на друга, переваливались, с треском крошились, ломались и упрямо ползли дальше. Вот огромная льдина вздыбилась, сверкая острыми краями, с громким всплеском ушла под воду. А вот одна, как дельфин, вынырнула из воды, перевернулась, сверкнула голубым глянцем, понеслась. Теперь у нее дальняя дорога.

Две льдины шли рядом, бок о бок, сталкивались, затем расходились. Одна устремилась вперед, другая крутилась на месте. А вот другие две льдины с такой силой ударялись, что летели осколки. Маленькие льдины разбивались о большие и прекращали свое существование. А большая льдина даже не вздрогнула, не остановилась — какое ей дело до маленьких? Плыла себе вперед, расталкивая других острыми краями. Вслед за большой льдиной спешили, торопились обломки. Они то и дело уходили под воду и снова всплывали, как поплавки, стараясь не отстать. Но вот пришел черед разбиться большой льдине. Превратившись в обломки, она в свою очередь искала большую льдину, вслед за которой будет плыть и плыть.

ЗОВ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Было на диво погожее весеннее утро. На востоке заря медленно уступала место небесной бирюзе. Небо из серого делалось синим, как море, только эта синь бесконечно глубока и удивительно прозрачна, как алмаз. Картина небосвода все время менялась. Синее небо постепенно становилось нежно-голубым. Потом розовая паутина делалась красной, как жар в костре.

Это солнце, все больше и больше окрашивая легонькие облачка своими первыми лучами, так удивительно меняло цвет неба. Светло-зеленые прозрачные стебельки молодой травы гнулись под россыпями росы. Солнечные лучи пронизывали чистый воздух, туман рассеивался. Где-то в небесной лазури звенел жаворонок. Звенел задорно и весело, довольный зарождением нового дня, потом неожиданно затихал и камнем падал на землю.

Чудесное это время — весеннее утро. Должно быть, всякий человек, в добром здравии встретивший такое утро, испытывает подспудную радость от встречи с чем-то прекрасным. Так было и со мной.

Весна без птицы не весна. Иногда слышишь: вот и прилетели наши птицы. «Наши» — этим все сказано: от нас улетели и к нам прилетели. В голубой почти сквозной пелене неба над распахнутой землей летели птицы, «чернея цепью треугольной…». Летели и о чем-то переговаривались между собой. С высоты доносились их резкие голоса. В бинокль вижу их напряженно вогнутые шеи, медленные взмахи крыльев. На лазурном фоне ясного неба, как белые паруса, трепетали крылья. Живая птичья цепь, освещенная с одной стороны солнцем, медленно проплывала над полем, белея на взмахе розовыми подкрылками. Стая издавала чуть слышные бодрые клики.

Летели лебеди с тропического юга на север, куда неотвратимо наступала весна. Летели в известную им одним даль, спешили не запоздать к положенному сроку в родные места, в те гнездовья, где родились, выросли, возмужали. Позади у лебедей тысячи километров пути. Летели они через скалистые горы и безводные пустыни, пересекали моря, а может, и океан. Летели днем и ночью, в жару и дождь, без запасов «горючего». Сколько бед подстерегало их на длинном и опасном пути, но они летели, летели вполне уверенно, не метались куда попало, не сбивались из стороны в сторону, не путались, не блуждали — нет, они твердо знали, куда и когда им нужно прибыть, и туда летели, повинуясь извечному инстинкту. Неудержимая сила влекла лебедей. Не пугали их ни разреженная атмосфера, ни бури, ни штормы.

Провожая взглядом вереницы лебедей, я погрузился в размышления: на юге, где птицы провели зиму, есть и тепло, и обильная пища. А у нас еще заморозки, земля с чернеющими полями и сквозящими перелесками. Какая сила заставляет пернатых отказываться от южного комфорта и возвращаться на север, испытывая в перелете немалые трудности? Белый аист, например, от своих гнездовий в средней Европе до юга Африки летит два с половиной — три месяца, преодолевая расстояние около десяти тысяч километров. Во время перелетов птицы летят значительно быстрее, чем обычно. Чемпионом по скорости оказался певчий дрозд. За двое суток он пролетает полторы тысячи километров. По расстоянию рекорд принадлежит полярной крачке. Эта маленькая птичка два раза в год преодолевает путь от Арктики до Антарктики в пятьдесят тысяч километров. А по высоте полета первенство держат дикие гуси. Летчики видели их на высоте девяти километров.

Каждый вид птиц улетает своим особым строем. Гуси — длинной лентой, под некоторым углом к линии своей цепи. Утки — разомкнутой цепочкой, фронтом по направлению полета. Журавли — знаменитым клином. Кулики, как собьются к осени в стаи, так и летят кучной семьей. Очень красиво вычерчивают линию полета чибисы: они летят строем, похожим на мягко вытянутую латинскую букву «S».

Перелетные птицы вооружены невидимыми приборами. У них есть солнечный компас, звездный компас, внутренние часы. Они чувствуют погоду и с большим искусством используют благоприятные ветры, улавливают малейшие колебания барометрического давления, хранят в голове своеобразную мозаичную картину знакомых земных объектов.

Куда бы ни улетали птицы, где бы ни зимовали, тоска по родным гнездовьям не оставляет их. На чужбине они гнезд не строят, песен не поют, птенцов не выводят. Птицы лишь кормятся и ждут своего часа, когда можно будет вернуться в родные места. Каждая пара непременно возвращается туда, где она вывелась и гнездовала, часто на то же дерево, где выращивала прошлогоднее потомство. В дороге гибнут птицы от хищников, бурь или собственного бессилия, разбиваются о скалы, маяки, телебашни. И все-таки весной и осенью снова собираются они в стаи и, ведомые опытными вожаками, устремляются в свой Великий перелет. И с дороги не сбиваются, в свой срок прилетают. Какой бы «механизм-компас» ни был заложен в маленьком организме птицы, «по-человечески» его можно определить как огромное, не ведающее границ и расстояний чувство родины — способность находить родные места.

Птицы умеют хранить верность родному краю. У перелетных пернатых две земли. Это, наверное, очень тяжело — родиться в одной земле, жить — в другой и тянуться к земле, где родился. И не потому ли птицы с таким радостным криком летят к извечным местам своих гнездовий? Ничем не заглушить могучий инстинкт— родина зовет. И птицы летят. Они так устремлены, что, кажется, вырасти на их пути поднебесные горы, и горы их не остановят! Так и человек. В молодости, в годы романтических устремлений, исканий, жажда знать все обо всем влечет его из дому, зовет в другое место, часто дальнее. В преклонные годы, когда столько увидено, узнано, неведомая сила тянет человека в то место, откуда он родом.

Край родной! Кого не волнуют эти два коротких слова?! При этих словах память мгновенно восстановит события, запомнившиеся с самого раннего детства. И где бы человеку ни пришлось жить, он всегда хранит в себе видение заветного уголка земли. Извечна приверженность человека к тому месту, где родился. Оно для тебя самое лучшее на свете. Чувство родины, родного места неистребимо в человеке. И сердце человеческое призвано радоваться и гордиться своим краем, всем тем, чем оно связано с родной землей. Прекрасно это чувство опоэтизировал А. Твардовский.

Родная страна! Признаю, понимаю — Есть много других Кроме этого края.

И он для меня На равнине твоей Не хуже, не лучше И только милей.

Родина… Как много заключено в ней для сердца истинного патриота. Родина — это земля, где появился ты на свет, где спят в могилах твои предки. Она любима навечно. Поэтому человек всегда помнит свою родину. Страну свою мы называем матерью-Родиной, а место, где родились, родным краем. Родину, как и мать, мы не выбираем, у каждого из нас она бывает одна и на всю жизнь. Горе человеку, который не определил, где она, его Родина. Двойное горе тому, кто потерял Родину. Пройдут годы, десятилетия на чужбине, человек будет, непременно будет переживать, вспоминать родной край и в тревожных снах возвращаться тУДа, где он впервые ступил на землю, сойдя с материнских рук. Самая тяжелая, безысходная тоска — тоска по Родине.

В МУРОМСКОМ ЛЕСУ

Знаете ли вы эти дни апреля, когда поют веселые песенки ручейки, по ночам раскрываются почки на деревьях, когда в скрытых от солнца уголках леса прячется снег, а на припеках пробиваются первые цветы — подснежники, появляется изумрудная щетинка молодой травки, и хилый, сморщенный вдруг сверкнет в глаза, как золотой самородок, одуванчик? Есть что-то притягательное в ранневесеннем лесе. Если взглянуть на него издали, то в разливах шоколадно-пунцовых тонов различимы зеленые островки хвойников. Когда войдешь в лес, то он покажется серым, неуютным. Проглянет солнце — лес посветлеет, станет прозрачным, будто умытый дождем.

То апрельское утро я встретил вблизи Мурома. В народных былинах об Илье Муромце часто упоминаются леса, окружающие город. О муромских лесах А. М. Горький в рассказе «Губин» в 1912 году писал: «Тихий город Мямлин (так писатель называл Муром) приютился в полукольце леса — лес, как туча за ним, он обнял город, пододвинулся к смирной Оке и отразился в ней».

Лес сначала показался серым и неуютным: деревья стояли неприбранными с осени, в хвойнике еще лежал черствый снег, прошлогодняя листва шуршала под ногами. Только на косогоре пробились сквозь ее ветошь первые стрелки ярко-зеленых травинок. Выхожу к полянке, вижу бархатистый куст ивы. До чего торопится встретить долгожданную весну — сам еще в снежной «вазе», а веточки уже покрылись серебристо-белыми пушистыми «зайчиками». И вдруг: «Тра-та-та-та». Это дрозд в кустах цокает, стрекочет. Он первым начинает петь в весеннем лесу. Рад, что уже дома, что гнездо на развилке ольхи сохранилось. Словно дымкой подернуто, оно красиво выступает среди голых деревьев. А дымка — от красноватых сережек. В лучах солнца золотилась пыльца ольхи. Из всех деревьев ольха первой зацветает. Не успеет растаять снег, как ее крона становится бурой от массы цветущих светло-сиреневых сережек. Интересно смотреть на ольху в это время: она пылит, пылит самым настоящим образом. Стоит подуть хоть слабому ветру, как над деревом появляется желтая пыль. А когда я постучал по веткам — целое облако желтой пыли из них посыпалось. Пыльца легкая, долго держится в воздухе и летит далеко-далеко.

Ветки осинок казались пушистыми от длинных сережек, похожих на серых мохнатых гусениц. У березы набухшие почки. Они мелкие, жесткие, невзрачные. Береза побаивается холода, не верит мимолетным взглядам солнца. Зато, когда его лучи, прогрев от корней до вершины, разбудят ее вполне, докажут, уверят, что весна действительно пришла, каким восторгом почти мгновенного расцвета вспыхивает береза под первым теплым дождем! У черемухи на солнечной поляне лопнули почки, и в каждом шоколадном шарике появился клювик, словно дорогой камень в оправе.

На склоне оврага, обращенном в южную сторону, сияла махровая звездочка мать-и-мачехи. Дальше, на самом припеке, увидел еще несколько цветков. Золотыми россыпями желтели они, будто тоже вышли весну встречать. Подошел ближе. Смотрю и не верю своим глазам. Рядом, совсем рядом с тонкой пленочкой последнего снега, среди почерневшего прошлогоднего листа и жухлой травы появились золотисто-желтые соцветия этих первых весенних цветов. Наклонился и-осторожно сорвал один цветок. Какое чудо! Мягкие, нежные, с легким налетом шерстистых белых волосков на стебельках, они издавали сладкий запах свежего только что остывшего меда. А в низине, среди плесневелых деревьев и залежалого хвороста, семьями расцвели розово-синие колокольчики медуницы, бледно-голубые абажуры сон-травы. Чудесный цветок! В течение дня он поворачивается за солнцем, а вечером закрывается и склоняется к земле, словно засыпает.

Иду, слушаю. В весеннем лесу много голосов. Вот послышался полный силы и задора звук, словно звон серебряного колокольчика. Он переливался — чистый и нежный. В нем чудилось журчание ручья, бегущего под снегом, перезвон льдинок под лучами солнца, игра лучей на закате дня. Кто же этот певец, сумевший так тонко подметить голоса и краски весны и вобрать их в свою песню? Я подошел к молодой гладкоствольной березке. Мягкий розоватый оттенок ветвей ее говорил о пробуждающейся в них жизни: вот-вот брызнут свежей зеленью. На вершине березки увидел маленькую величиной с воробья длиннохвостую птичку. Спинка каштанового цвета, голова светло-серая, лоб черный, брюшко красно-коричневое, на черных крылышках яркие белые полоски. Конечно, зяблик!

Минутную тишину использовал лесной красавец. Схитрил, опоздав, он запел сразу так громко и закончил свою песенку таким залихватским росчерком, что самый придирчивый слушатель не решился бы упрекнуть его в опоздании. «Я пою давно, видите, как я распелся». «Фью-фью-фью-ди-ди-ди-ля-ля-ля-ви-чу» — так примерно звучала песня. Но как! Последний аккорд «ви-чу» зяблик взял громко, задорно. Голос певца звучал радостно. Песня далеко разносилась по лесу и где-то затихала в теплом утреннем воздухе. Сколько силы и любви к весне было в этой песне! Как мал певец и как долго ждал он, чтобы исполнить ей свой гимн!

Неожиданно тучка нашла на солнце, тень накрыла лес, и зяблик сразу сник. Нахохлился, насупился. Сидит недовольный и уныло дрожащим голоском произносит: «Рюм-рюм-рюм», будто у него от холода «зуб на зуб» не попадает. Недоволен он, что солнце спряталось. Скучно ему, без солнца не поется! Вот он и брюзжит. В народе подметили: зяблик рюмит — к дождю. А небо все хмурилось. Вскоре горизонт затянуло серое полотно. Зяблик замолчал, а затем вспорхнул и улетел. Жалко было расставаться с маленьким солистом.

В полдень солнце уже горело изрядно, от влажной земли ощутимой волной поднимались густые испарения. Они насыщали собой воздух, яркими искрами оседали на пушистых соцветиях верб, на крохотных еще сморщенных листьях берез. Пригретые солнцем, летали желтые бабочки-лимонницы, кирпично-красные в крапинку крапивницы. На вербах гудели пчелы, шныряли толстые мохнатые, словно сшитые из черного бархата, неуклюжие шмели.

Березняк еще не зелен, но уже весь в намеках на ярко-зеленый цвет, который вот-вот прорвется из клейких темно-коричневых почек и охватит всю крону дерева. Остановился у березки. С вершины срывались, сверкая искорками, звонкие капельки. «Кап-кап…» — звенели они. Грачи, кажется, обломали кончики веток себе на гнезда. Из обломанных веток вот и капал обильно сок. Впечатление такое, что идет дождь… Весной березы, как мощные насосы, гонят кверху, к кончикам ветвей, к почкам, к будущей листве земные соки — чистые, душистые, вкусные. Влага, поднимаясь по сосудам ствола, растворяет крахмал и превращает его в особый сахар. Березовый сок содержит еще разные витамины, минеральные соли, органические кислоты, белковые вещества, только в очень мизерных количествах, ровно столько, сколько необходимо дереву, чтобы стронуть, подтолкнуть дремавшие пружины жизни почек. Чем больший путь пройдет влага в стволе березы, тем больше растворит она углеводов, тем слаще будет сок. До кончиков ветвей, до набухших почек доходит самый густой, самый насыщенный раствор. Начало выделения сока приходится на вторую декаду апреля и продолжается 20–25 дней. За это время береза выделяет от 100 до 130 литров сока.

Прилетела бабочка-лимонница, крылья у нее помяты, будто поломаны. Наверное, вылезла из земной конуры. Села на ветку березы, сунула хоботок в березовую струйку и давай сок пить. Пила-пила, а крылья все расправлялись, складочки разворачивались. Отряхнулась и весело запорхала между деревьями.

Захотелось и мне испробовать березовый сок. Протягиваю к ветке руку. Набираю в ладонь кристально чистой жидкости и пью. До чего же вкусен сок! Захотелось еще. Но что это? Капельки перестали капать в ладонь. Посмотрел вверх и увидел интересную сценку. Две синички, уцепившись за сломанную ветку, клювиками подбирали висящие капли. Напились вдоволь, уселись поудобнее и давай прихорашиваться. Возле березы я нашел потом их гнездышко с тремя яичками. И опять звенит березовая капель. Неожиданно одна капелька зацепилась за тоненькую веточку и повисла на ней, словно бусинка. А рядышком — вторая, третья… целое ожерелье.

Растворилась, ушла куда-то тучка, закрывавшая солнце. Солнечный луч коснулся бусинок-капелек, и они вспыхнули, заискрились, будто алмазные кристаллики. Березовый сок! Это все наделал он: расправил помятые крылья у бабочки, заставил синиц свить гнездо, мою усталость снял… А потом покроет голые ветки сочной зеленью. Долго я еще стоял у белогрудой березки, радуясь встрече с прекрасным, волнующим пробуждением природы.

НА ЖУРАВЛИНОМ ТОКУ

«Хотите увидеть весеннее чудо? — сказал мне знакомый муромский лесник. — Охотно покажу вам». Мы отправились в лес, когда горизонт на востоке окрасился в оранжевый цвет с багровой полосой у самой земли. Солнце еще не вставало, но по верхушкам сосен бежали наперегонки светло-желтые блики, предвещая ранний и ясный восход. Заря все разгоралась, и черные веточки деревьев казались нарисованными черной тушью на розовом фоне. Легкий морозец бодрил, поднимал и без того приподнятое настроение. Бодрила сама весна, утренняя свежесть. Над болотом пухлыми хлопьями проворно полз туман. Спокойно вокруг, далеко слышен каждый звук. Где-то неподалеку затрубили журавли. Крик их был такой громкий, что лесное эхо подхватывало его, и он, усиленный и многократно отраженный гулкой органной звучностью сосновых стволов, окружавших болото, метался над ним.

«У каждого журавля, — сказал мой собеседник, — по серебряному горну — своеобразному сигнальному рожку. Без горна ему не пробудить зарю. Да и солнце весенним утром встает только под журавлиный горн, под серебряную песню болот». Наши попытки увидеть журавлей сквозь туман были безуспешными. Вскоре с востока потянул слабый ветерок, молочная пелена стала рассеиваться. А когда из-за леса показалось солнце, на болоте, как бы приветствуя его восход, еще громче закричали журавли.

Мы сидели на вывороченной бурей сосенке, и нам в бинокль хорошо были видны большие светло-пепельного цвета птицы с пышными хвостами. Вытянув шеи, они пристально смотрели по сторонам, слушали. Их собралось больше двух десятков. Красив серый журавль — стройный, с длинной шеей, с высокими, будто металлическими ногами. Не зря в народе сложены сказки, легенды, песни о журавлях. Каждый год возвращаются журавли из далеких теплых стран на родное болото. В самых недоступных местах устраивают гнезда. Спокойно им жить на неприступном болоте. Не пройдет тут волк, не проберется лиса, не подкрадется другой опасный враг. Журавли быстро бегают. Человек не может догнать на болоте двухнедельного журавленка. У этих птиц спокойный нрав, но при защите своего потомства они вступают в бой даже С крупными орлами, крыльями и клювом защищаются от лисиц.

Лучи солнца золотили изумрудно-зеленые верхушки сосен, осторожно заглядывали в их густые кроны. Подали голоса проснувшиеся птицы. Вот один из журавлей опустил крылья, высоко подпрыгнул и, звонко курлыкая, пустился в пляс, бегая вокруг стаи. Затем то же самое проделали другие журавли с пучком перьев в конце затылка. Ясно было, что танцуют самцы, а самки стоят и наблюдают за ними. Вскоре почти вся журавлиная стая пустилась в такой пляс, что и передать трудно. Журавли то плавно кружились, закидывая головы и поднимая одну за другой ноги, то покачивались на месте, зонтами раскинув крылья приподняв перья ошейника, то пригибались, почти касаясь земли, как бы смешно кланялись подругам, приглашая их танцевать. Особенно красиво плясал один большой журавль, подпрыгивая выше всех и беспрестанно хлопая крыльями, он забрасывал на спину голову, приседал и кружился вокруг стаи, сопровождая танец негромким нежным пением. Танцы сменялись играми. Одни птицы неуклюже бегали друг за другом, наскакивали грудью один на другого, будто бросались в объятия, а их клювы, похожие на массивные заточенные карандаши, соприкасались в поцелуях. Остальные в это время окружали целовавшихся, пританцовывали, громко кричали. Другие с разбегу прыгали через приседавшего соседа, третьи, разбежавшись в стороны, с криками поворачивали обратно в круг, раскланивались, точно артисты перед зрителями.

Я смотрел на это представление и удивлялся тому, куда девалась серьезность этих чрезмерно строгих в поведении птиц, откуда у них столько ловкости, бодрости, живости и нежности?! Казалось, журавлям было так весело от того, что они вернулись на родину и их ожидает появление журавлят. Не танцевали, не играли только самки да один самец, стоявший в стороне. По всей вероятности, он был сторожем, охранявшим стаю. Когда журавли с песнями снялись с болота, набирая высоту, я подумал: «Как интересны повадки журавлей! Ведь журавлиные танцы — это тоже своего рода весенний ток самцов, старающихся привлечь к себе внимание самок».

ПОРА ЦВЕТЕНИЯ

Прошла по муромской земле весна света, отшумела говорливыми ручьями весна воды и наступила, как говорил М. М. Пришвин, «весна зеленой травы». Теплые дожди смыли с земли плесень, благодатно полили поля. Неожиданные раскаты грома пробудили природу, разряды молний освежили воздух. В лучистом небе нежной трелью зазвенели жаворонки.

Люблю май. За его имя, легкое, летящее, как шелковая лента на ветру. За его многоцветье: он и празднично ал, и молодо зелен, и сиренево нежен, и безоблачно синь. Свое имя месяц получил у римлян, которые нарекли его так в честь богини обольщения Майи. Наши предки май называли «травень». Очень меткое название. Ведь все вокруг покрывается травой, цветами. Лиственные деревья надевают пышный зеленый наряд. Цветут сосны, осины, ивы, ветлы, орешник. Лопнули почки у берез и рябин, и на их месте показались небольшие нежно-зеленые листочки. Чудесно смотрятся лакированные листочки на березах. Воздух от них ароматный. Выросли сережки у ольхи и зацвели. Начала распускаться лиственница, раскрыв свои бледно-зеленые листочки. Верба нахохлилась цыплятами почек. Вяз осеменился: над серым стволом ветки раскрыли связки зеленых плодов-крылаток. Зацвела черемуха.

В лесу с утра до вечера разноголосый птичий гомон. Всю ночь соловьиные трели будоражат чуткий сон лесных обитателей. На рассвете их будит кукушка. Малахитовыми коврами покрыты озимые поля, заливные поймы и суходолы, бугорки и лужайки. Земля будто оделась в зеленое платье с золотым горошком из цветов одуванчика. В сырых местах распустились голубые трогательные в своей нежности незабудки. На опушках леса раскинулся пестрый ковер фиалок, лютиков. В последние дни мая расцветает шиповник, показываются свернутые трубочкой листья ландыша, распускаются грозди сирени. Нежно-розовые ее кисти переваливаются за ограду сада. Буйно цветут вишни, сливы. В розовых бутонах стоят яблони.

В мае все пробуждается к жизни. Каждая былинка, каждая травинка тянется к солнцу. Природа примеряет свои летние наряды, не жалея красок, украшает все вокруг. «Всех месяцев звончее веселый месяц май». С обновлением природы в мае что-то, естественно, обновляется в самих людях. Становится радостно на душе. Люди улыбаются весне, своему счастью.

Солнце пекло, когда мы плыли по Оке на лодке. Дышалось с каким-то усилием. Ласточки низко проносились во всех направлениях на бреющем полете у самой поверхности воды, вылавливая насекомых. При высокой испаряемости влага отлагается на волосках, покрывающих тело насекомых, утяжеляет их и мешает им двигаться. Этим и пользуются ласточки.

Над Окой громоздились собранные в мощные узлы мельхиоровые облака. Они замерли, остановившись в душном безветрии, не в силах разгрузиться от скопившейся в них влаги, не могли двинуться дальше. Казалось, все притаилось, замерло. Лишь в прибрежной траве циркнет кузнечик и, будто захлебнувшись, умолкнет. Впереди огромная лиловая туча медленно поднималась из-за леса. За лесом неожиданно грохнуло, точно там выстрелили из большой пушки. Над рекой далеко-далеко прокатилось громогласное эхо. Гул повторился. Откуда-то вырвался ветер, пролетел над нашими головами.

Гроза надвигалась быстро. Она, словно птица, все чаще махала огромными крыльями в смутном небе, секла своим клювом воздух, и свист ее и стремительный клекот летели к земле все резче, нетерпеливее. Летя вверху и ослепляя сверкающими зигзагами молний, она будто искала жертву. Ока взбаламучена, вся в темных волнах, которые на середине ее, кажется, метались беспорядочно, но ближе к берегу выравнивались в ряды с тронутыми пеной вершинами. Казалось, река вот-вот разрыдается и лишь с трудом сдерживает слезы. По воде пробегала тревожная рябь: еще немного— речная гладь закипит, запенится. С крутого берега свисал на воду большой черемуховый куст. Под его защиту мы подвели лодку, быстро перебросили вещи на берег и начали устраивать палатку. Темный вал облаков, выгибаясь дугой, накатывался со стороны леса.

Налетел влажный холодный ветер с запахом дождя. Тугая волна рванула нашу палатку и, будь она на открытом месте, подхватила бы ее, как старую газету, и умчала за собой.

Вдруг совсем рядом на какую-то долю мгновения серую громаду тучи пересекла яркая, до рези в глазах, розово-фиолетовая черта. Сразу же за вспышкой молнии с огромной силой треск>че раскатился гром, будто сказочный великан со страшной силой бросил кучу камней на железную крышу. Раскат грома был такой сильный, что у меня зашумело в голове. Все кругом как-то разом стихло* и замерло, точно в природе разыгралась одна из тяжелых драм, когда все боятся со страху дохнуть. Молния сверкала беспрерывно, яростно громыхало небо. На палатку посыпались сначала редкие, потом частые и тяжелые, как свинцовая дробь, капли дождя. Как бы подчиняясь грому, дождь то сильнее и чаще, то слабее и реже отбивал монотонную дробь. Водяные струи, словно бесконечные слезы, падали, перегоняя друг друга. Из окошечка палатки я смотрел на Оку, пораженный увиденным. Реки не было. Перед взором лежала кружевная скатерть с незатейливым узором. От дождя вода покрылась стеклянными свечками. Миллионы их: что ни удар капли, то свечка, вскочит — и нет ее. До того обманчиво, что казалось, свечи живые и выпрыгивают из воды сами собой.

Громыхающий ливень постепенно угомонился и перешел в тихий упрямый дождь. Редкий, ленивый, он падал нехотя, устало. Не булькали пузыри на Оке, вода рябила мелко-мелко, будто на нее что-то просеивали сквозь сито. Шум стал монотонным, успокаивающим. Тучи иссякли, сделались прозрачными, как старая марля. Гроза утихла, хотя серая пелена все еще затягивала горизонт. Раскаты отдалялись, слышались только перекаты грома. Вдали, на западной стороне, откуда направлялись тучи, мрак становился бледнее, облака разрывались, и порой там вдруг открывалась узкая полоса необыкновенно светлой и прозрачной лазури. Через редеющие кромки туч, улыбаясь половиной своего диска, светлым золотом сочилось солнце. Лучи его были такими яркими, что казалось, солнце уменьшилось в размере и само, обеспокоенное такой своей щедростью, дрожало, колыхалось в послегрозовом мареве. Дождь перестал, но облака еще клубились, и небо хмурилось, и <только часам к пяти в просвете облаков открылась голубизна неба. Она увеличивалась, словно кто-то раскатывал свиток тонкого прозрачного голубого шелка, вытканного золотыми солнечными нитями, и гром из отдалявшихся туч будто прокатывался по этому шелку, ровняя и приглаживая его.

Мы вышли из палатки. Светило солнце. Все вокруг словно переменилось в краске, в цвете. Совсем недавно серые тучи обволакивали всю Оку, ничего не было видно в сплошной пелене дождя. А теперь буйство красок. Удивительно нежная травка на прибрежном лугу, такая нежная, какой она может быть только после дождя. Лучи солнца, казалось, разбудили Оку, заторопили ее. Унылые серые волны ободрились, стали веселыми. Вода бежала мелкими блестками, как будто фантастический станок тысячами темных челноков сплетал миллионы серебряных нитей в широченное, от берега до берега полотно, бесконечное и солнечное.

Русской природе нужен луч солнца, и тогда, скромная, скрытая в своих неброских красках, она начинает светиться, как прекрасное лицо, озаренное улыбкой, тогда только открывает все свои удивительные, ни с чем не сравнимые богатства обыкновенного майского дня где-нибудь на берегу Оки…

Медовый аромат черемухи наполнял воздух. Он исходил от белых нежных ее цветов. В эту пору черемуха буйно цвела. В спокойном зеркале реки белело отражение лесной красавицы. Ее точно кто-то осыпал белоснежным серпантином, и так обильно, что даже зеленые листья терялись в белизне. Дивное красивое деревце! В белоснежном наряде склонилось оно над гладью Оки. Казалось, что взбитая рыхлая пена слетела с речных перекатов на ветки да и застыла в оцепенении. Даже водяная лилия, все прятавшаяся в глубине затона, не утерпела и вынырнула на поверхность поглядеть на весеннее чудо. Матово-белые фарфоровые цветки лилии все в капельках прозрачной воды. С легким всплеском серебряными стрелками выпрыгивала из воды мелкая рыбешка: то ли резвилась, то ли думала, что упавшие на воду лепестки черемухи — какой-то особый вид белой мошкары.

Я не утерпел, чтобы не подойти к черемухе, не пригнуть ее душистую ветвь и не спрятать в пахучих цветах лицо. Долго стоял, глубоко вдыхая пряный резковатый запах соцветий, и вспоминал детство. Прохладный воздух пьянил. Не хотелось ни говорить, ни двигаться, а только стоять, вдыхать этот аромат, слушать звуки птичьих песен и таинственный шепот майского дня. Не за одну красоту душистых лепестков любят черемуху: она дарит пчёлам нектар, людям — ягоды, которые созревают в начале осени. Они содержат различные сахара, яблочную и лимонную кислоты. Черемуха — лекарство. Капли дождя, обильно повисшие на ветвях черемухи, живыми хрусталиками переливались под яркими солнечными лучами. Капли горели зеленоватым, голубым, лазоревым огнями. Они и на капли-то не были похожи — они исходили сиянием, как маленькие звездочки, то на мгновение гасли, то снова лучисто вспыхивали. Это борьба двух сил природы: воды и света. На одной из веток вдруг вспыхнула, заиграла, запламенела непохожая на все остальные рубиновая звездочка. Она была крупнее других и ярче, выделялась своим необыкновенно чистым цветом. Когда звездочка вздрагивала, качаясь вместе с веткой, то, видно, еще на какие-то доли менялся угол, и в рубиновой алости прибавлялись то фиолетовый, то синий тона, а может, — если бы получше приглядеться— и весь спектр радуги. Колеблемая ветром ветка, а вместе с ней и звездочка все время находились в движении, на мгновения звездочка горела то одними, то другими цветовыми гаммами, и глазу невозможно было уловить их переход из одной в другую.

Неподвижно стоял я у черемухи, устремив взгляд на Оку, и чувствовал, как куда-то уходят беспокойные мысли. Все огорчения, заботы, тревоги отодвинулись, в душу вливался какой-то особенный покой. Я переживал состояние слияния с природой, и от этого передалась мне частичка того величественного покоя, каким все дышало кругом.

ЛЮБОПЫТНЫЕ ВСТРЕЧИ

Размышляли ли вы, читатель, когда-нибудь над тем, как обитатели леса узнают об опасности? Представьте себе такую картину. Утро солнечное и росяное. Вы идете по лесу. Стоит какая-то особенная тишина. Ни ветерка, полнейшая неподвижность, и воздух, который настаивается на лесных ароматах, становится все плотнее.

Разве лишь внезапно распрямится листок травы, с которой упадет капелька росы. Кажется, только тебе одному доверено войти в эту тишину и породниться со всеми лесными обитателями. Жизнь их идет своим чередом. Каждый занят неотложным делом. И вместе с тем все они, от малютки-трудяги муравья до великана леса — лося, чутко прислушиваются: «Не близка ли опасность? Не пора ли скрыться, шмыгнуть в укрытие?» Вот после неосторожного шага резко качнулась ветка. С нее испуганно, вертикально вверх взлетела бабочка, а из-под ног веером сыпанули, тревожно застрекотав, прыгуны-кузнечики. Сигнал «Внимание» Дан. И он увиден и услышан. Пискнула юркая пеночка в кустах. И ее птенцы, чинно восседавшие в ряд на облюбованной веточке и до этого голосившие о корме, мигом затихли. Отреагировало на сигнал крикливое дятлово потомство: присмирело оно в дупле. А их заботливые родители взлетели на свой наблюдательный пункт — отдельно стоящую елку. Вспорхнули и теперь осторожно оглядывают окрестность из-за ее ствола. Прислушиваясь, прервал на «полуслове» свою незатейливую песенку зяблик. Прикончила веселую возню в кроне березы стайка зеленогрудых чижей.

Шаги шуршали по траве для нас тихо, а для кого-то очень гулко, отдаваясь по земле, этому своеобразному беспроволочному телеграфу. Приняв их своими усиками-антеннами, заспешил сползти с тропки под опавший листок тихоходный жук. Но вы прошли по лесу и ничего этого не заметили. Вы увлечены своими интересами. Ведь смотреть и видеть, многое подмечая, — совсем разные вещи. Лесные тайны открываются терпеливым, любознательным и очень любопытным людям.

Майский полдень. Мы с лесником медленно шли по едва заметной тропинке. Деревья и кусты красовались в нежно-зеленом наряде. У большой липы хотели свернуть в сторону, как вдруг впереди раздался звук ломающихся ветвей. Еще полминуты прошло, и на поляну вышло светло-шоколадной окраски животное с острыми рожками, большими глазами и настороженными ушами.

«Смотрите, косуля!» — весело прошептал лесник, доставая из сумки фотоаппарат. Мы увидели будто изваянную из расплавленного золота стройную фигуру косули. Она словно застыла перед нами, казалось, хотела дать полюбоваться собою. Некоторые дикие животные обладают повышенным любопытством ко всему незнакомому, появляющемуся перед ними, в том числе и к человеку, если он не проявляет агрессивных намерений, не делает резких движений или вовсе не двигается. Но вот косуля дрогнула ушами раз-другой, а потом подняла высокие ножки, как бы танцуя, втянула воздух расширенными ноздрями, быстро раскинула уши и, круто повернувшись, бросилась вперед. Красива она была в прыжке-полете! Среди зелени замелькала ее «салфетка» — белое пушистое пятно вокруг коротенького хвоста. Вскоре косуля остановилась, удивленно подняла голову в нашу сторону, чуть ли не вместе свела уши. Казалось, что ее что-то удерживало от побега, что-то приводило в беспокойство… «От своего детеныша отводит», — уверенно сказал мой спутник. Косуля задолго до рождения косуленка выбирает себе удобное место, около которого держится. Таким местом бывают обычно густые сосновые поросли, перемежающиеся со светлыми травянистыми полянами, на которых косуля кормится по зорям и ночью, а днем отдыхает, лежа в густой заросли молодого сосняка. Маленький беспомощный косуленок пока не ходит с матерью, затаивается среди травы или под кустом и ждет, когда мать подойдет и покормит его. Малыш тогда похож на серо-желтую кочку земли. С молочком матери впитывает косуленок сторожкое внимание к бесчисленным звукам и шорохам леса. Страхом наполнен он перед опасностью, которая может таиться в каждом из этих шорохов, страхом перед всем, что может пахнуть иначе, чем пахнет зеленый лист. «Пойдемте, может, найдем косуленка?» — вопросительно сказал лесник.

Мы пошли к месту, откуда появилась косуля. В траве раздался слабый шорох, послышалось тоненькое жалобное блеяние. Под кустиком лежал недавно родившийся косуленок. Его красно-рыженькая спинка была усеяна белыми круглыми пятнышками, образующими четкий узор продольных полос на лоснистой шкурке. Солнечные лучи смешались с крапинками косуленка так, что случайный прохожий не заметил бы его. Мы оставили косуленка в надежде, что мать вернется к нему. Пошли в глубь леса. Там, где тропинка делала поворот, дрогнула ветка: показалась косуля. Это была мать того косуленка. Не подозревая об опасности, косуля шла прямо на нас. Делая новый шаг, она красиво поднимала ногу и как бы задерживала ее на весу, пружинно согнутую. В солнечном свете виднелись ее копыта: черные, блестящие, заостренные к носку, словно туфельки. Косуля шла над овражком, в сизой голубой дымке которого время от времени вспыхивали белые искры ручья. Она шла тихо, в ней было какое-то особое спокойствие. Казалось, косуля чутко прислушивалась к всплескам ручья, доносившимся к ней со дна оврага, воспринимала все, что сейчас молчало, но могло бы вдруг зазвучать: чей-то вздох, притаившийся шорох. Но как будто все кругом, кроме одного только ручья, замолкло. Настороженные уши косули не могли уловить ничего, а потом чуть наклонились, и косуля стала прислушиваться как будто к шороху собственных копыт. Плавно ступая, все ближе и ближе подходила к нам. Один раз она остановилась. Приподнятая ножка, согнутая в колене и еще раз около самого копытца, изобразила перевернутый вниз вопросительный знак.

Свернув с тропинки вправо, мы стали из-за куста наблюдать за косулей, а она продолжала идти. В бинокль видны были не только копытца, но и как поднимаются от вздохов ее подтянутые бока, как подергивается усатая мордочка, и слышались вздохи, спокойно-глубокие, чуть-чуть сопящие. Как только косуля поравнялась с нами, она повернула голову в сторону куста, за которым мы стояли. Два черных широко раскрытых глаза, казалось, пронизывали нас насквозь, влажные ноздри втягивали воздух. Косуля напряглась, как натянутая тетива. Она «узнавала» нас, пытаясь понять, кто все-таки перед ней: пень или живое существо, и если живое существо, то враг или нет. Однако страх взял свое, и я заметил, как косуля беспокойно поднимала задние ноги, как горбилась при этом ее спина. В ней что-то взорвалось — такая нервозная сила взметнула ее и отбросила в сторону. Рога на спине, шея саблей, задние ноги прижаты к животу, а передние стремительно вытянуты. Миг — и косули след простыл.

Солнце уже высоко Его лучи, пробиваясь через листву, золотыми снопами падали на тропинку, освещали бронзу могучей сосны. Вдруг раздалась вызывающе задиристая звучная короткая трель «Тррр-тррр-тррр», будто кто-то с размаху провел упругой палкой по стальным прутьям ограды. Иду на звуки. Впереди дуплистая сосна. Глянул вверх да так и остался стоять с поднятой головой. Прямо надо мной, высоко на сосне, но с обратной стороны на уровне верхнего дупла сидела птица с длинным носом, в пестром наряде из белых и черных перьев, ярко выделяясь на темно-буром фоне сосновой коры. Темя черное, а на затылке алое пятно, похожее на красную шапочку. Пестрый дятел! Самая трудолюбивая птица. Барабанная дробь дятла в русских лесах слышна часто. Нет для этой птицы ни урочных часов, ни выходных дней. От зари до зари долбит своим носом кору деревьев, отыскивая короедов. Пестрый дятел лечит у деревьев только кору, очищает ее от вредителей. А вот черный дятел вылечивает самое нутро у любого больного дерева. Как зачует червя — не отступится, достанет. Долбит, как долотом, только щепки летят. Вот и работают эти два «лесных хирурга», круглый год лечат деревья. Где живут они, там и лес здоровый, сухостоя мало. Дятел не только насекомых уничтожает, он еще и гнезд за лето выдолбит немало. Где дятел, там обычно поселяются дуплог-нездники — мухоловки, горихвостки, синицы. От готовых квартир кто откажется?

Обычная деловая дробь дятла звучит негромко. Отойди на несколько десятков метров от дерева, на котором он работает, и голос его теряется в разных звуках. Другое дело — весенняя песня любви дятла. Она исполняется с большой силой, с таким увлечением, что дятел забывает обо всем. Услышит самочка такую песню, заспешит навстречу. Весной дятел стучит не для сытости, а ради музыки. Характерно, что дятлы совершенно не обладают даром пения, и брачную песню весной они заменяют своеобразным стуком. Для «серенады» в честь избранницы дятел-самец отыскивает дерево с сухой вершиной. Сухая древесина лучше поет. Но не всякий сушняк привлекает дятла. Он обычно выбирает дерево с треснутым стволом. Щепа особенно певуча. Трудяга-музыкант старается привлечь внимание к своей песне не силой удара, а умением заставить дерево звенеть особенным, неповторимым тоном. Среди весенних стуков дятлов вы не услышите двух одинаковых звучаний.

Наш дятел, упираясь хвостом о кору, глядел налево, направо, прислушивался: все спокойно, только ветерок тихо шумел над лесом. Потом уставился клювом в ствол, разглядывая что-то на коре, прямо под носом. Кажется, не нашел, что нужно, опробовал, прислушался— фальшивит. И снова пробы. И наконец-то — вот он желанный, безупречный инструмент. Не звук — мечта! Внезапно голова дятла затряслась, задергалась, откидываясь назад. Красные перья на темени встали дыбом, клюв задрожал. Он часто ударял по древесине. Из всех отверстий в сосне полилась сочная мелодичная трель. Эхо повторило ее и разнесло по лесу. Еще одна трель, еще… Дятел заметил меня, перепрыгнул на ветку, произнес недовольно: «Клик» — и скрылся в чаще. Я внимательно в бинокль разглядел место, где он сидел. На оголенной почерневшей древесине были дупла, а между ними сухая перемычка. По этой-то перемычке, как по пластинке ксилофона, и ударял дятел клювом. Она легко вибрировала, издавая мелодичные далеко слышимые звуки…

НА РОДИНЕ ИЛЬИ МУРОМЦА

«Какому путешественнику неизвестно первое, неповторимое чувство взволнованного ожидания, которое охватывает душу при въезде в город, где он еще не был! — писали И. Ильф и Е. Петров в «Одноэтажной Америке». — Каждая улица открывает жаждущим глазам путешественника все новые и новые тайны. К вечеру начинает казаться, что он полюбил город. Первые впечатления самые верные. Ничего этого нельзя сказать об американских городах. Есть, конечно, несколько городов, имеющих свое неповторимое лицо, их можно полюбить или возненавидеть. Во всяком случае они вызывают какое-то чувство. Но почти все остальные американские города похожи друг на друга… Это обесцвеченное и обезличенное скопление кирпича, асфальта, автомобилей и рекламных плакатов вызывает в путешественнике ощущение досады и разочарования».

Наши города как люди: у каждого своя биография, свое лицо, своя душа, свой голос, свой характер. Есть у нас города приветливые и сдержанные, шумные и тихие. И это придает городам неповторимость, вызывает интерес к ним. Способность проявлять индивидуальность— отличительная особенность настоящего города.

У наших городов есть и общее: гордость города. Гордость — чувство сдержанное. У человека она рождается из понимания своего пусть скромного, но собственного вклада в общее большое дело, в великую жизнь страны. Гордость наших городов порождена тем же. Она не ограничена лишь сферой материального производства. Подвиги в области духовной жизни, искусства, науки и культуры также составляют предмет его гордости. Советский город не застывает в жесткой неизменности. Время и обстоятельства накладывают свой отпечаток: что-то утрачивается, а что-то приобретается…

Есть для меня города особенно притягательные, с которыми приятно и желательно встречаться, как приятно бывает видеться с недавними знакомыми, к которым вы, несмотря на короткое знакомство, успели уже привязаться.

К таким городам относится Муром. Когда погожим июньским днем пароход тихим ходом пришвартовался к муромской пристани, все туристы собрались на верхней палубе и смотрели на город. Мне не довелось бывать в Муроме осенью и зимой и не берусь судить о нем в эти времена года. Но что касается лета с нарядом зелени, когда солнце сияет в чистом голубом небе, Муром очарователен. Он напоминает огромный сад, раскинувшийся на высоких холмах левого берега Оки. Все дворы небольших домов, которыми застроена древняя часть города, поросли раскидистыми липами и дубами, яблонями и вишнями. В течение веков горожане возделывали склоны холмов, сажали на них деревья, разбивали огороды, сады. Холмы похожи на гигантские ярко раскрашенные купола.

Под солнечными лучами сверкали золотым блеском купола церквей и соборов. Привлекала панорама современной застройки с многоэтажными жилыми домами, с взметнувшимися трубами заводов, антеннами радиорелейной линии. Особенно приятно видеть высокие ажурные стрелы. Они всюду, куда ни посмотришь. Ведь каждый кран — это новая строительная площадка, а значит, завтрашний жилой дом, новый клуб, библиотека…

Скромная красота города удивительно гармонирует со среднерусским ландшафтом. Слитность с природой украшает город, придает ему особую прелесть.

Муром — это прежде всего Ока. На тринадцать километров вытянулся он вдоль реки, на восемь — к западу от нее. За Окой раскинулась километров на двадцать пойменная низменность. Раздольная река дала городу то, о чем другие лишь мечтают: большую воду, зелень, живописные окрестности. Протекая по луговой долине, Ока извилистым течением образует здесь множество рукавов, затонов, озер. Она достигает в ширину до пятисот метров, имеет удобный фарватер для прохода больших судов. Глубина ее в меженное время — до четырех метров. В продолжение двухсот двадцати дней река открыта для навигации. Ледяной покров устанавливается во второй половине ноября и держится до середины апреля.

Муром прижался к Оке, прикрываясь ею издревле, как оборонительным щитом. Возвышенный берег, поднимающийся здесь на сорок с лишним метров над уровнем воды, много-много веков служил естественной защитой города.

Ока поила, кормила сотни поколений своими дарами, служила дорогой, соединяющей Муром с Москвой и Нижним Новгородом.

Город связан с рекой композиционно. И не случайно Уездному городу Мурому дан герб, символизирующий ику: широкая голубая лента.

ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ

Каждый город имеет свою большую или маленькую историю. Она складывается из множества событий. И все же историческими принято считать те города, в которых сохранились и заботливо оберегаются памятники ратного и революционного прошлого, неповторимые произведения искусства разных эпох и культур, архитектурные ансамбли или районы древней застройки. В их числе и Муром. Он старше Москвы, ровесник Великого Новгорода.

Низовья Оки — издревле обитаемый край. Тут обнаружена стоянка человека каменного века. В VI–VII веках дремучие леса окского побережья населяли мордовские племена. Среди них выделялось племя мурома финно-угорского происхождения — ловких охотников, рыболовов и предприимчивых торговцев. Изначальная русская летопись — «Повесть временных лет», описывая события 862 года, рассказывает о разделе легендарным князем Рюриком подвластных ему городов. Муром упоминается среди розданных князем городов «в управление вельможам своим». Как повествует летопись, «в лето 862-е перьвии насельницы в Муроме — мурома», которые и дали имя городу.

В VIII–IX веках на окском побережье стали селиться славяне, с ними постепенно слилась мурома, переняв у них язык, обычаи, более высокую культуру земледелия. Муром становится славянским городом, восточным форпостом Руси. Муромская дружина участвует в походах владимиро-суздальских князей против враждебных племен. Не случайно в то время народная былина выводит из Мурома своего любимого героя — могучего богатыря, крестьянского сына Илью Муромца, в котором воплотился образ сильного, мужественного русского народа. В XII веке Муром был центром самостоятельного княжества. Город имел оживленные торговые связи с Киевом, Черниговом, Новгородом, с волжскими булгарами. Торговал с греками Тавриды, с арабскими купцами. Об этом свидетельствуют найденные клады арабских монет, скопившихся на муромской земле благодаря частым посещениям Мурома восточными купцами, приезжавшими сюда по волжскому пути. Город был важной пристанью для торговых караванов, шедших по Оке из глубинных районов Руси. С торговлей развивались ремесла: гончарное, кузнечное, косторезное, металлообрабатывающее.

В XI–XIV веках история Мурома изобилует полной драматизма борьбой князей за обладание городом. Им владели черниговский, рязанский, владимирский князья. Город являлся объектом интереса волжских булгар. Не раз пылали деревянные стены его кремля и жилища от нашествий золотоордынских ханов. В конце XIV в., с вхождением Мурома в состав Московского княжества, усилилось его военно-стратегическое значение как оборонительного пункта на восточной русской границе. В 1552 году Иван Грозный, выступив в поход на Казань, устроил здесь смотр своему войску. С присоединением к Московскому государству в XVI веке Казанского и Астраханского ханств Муром утратил свое значение пограничного города, стал развиваться как торгово-ремесленный центр. Вместо боевых, ратных дел муромцы занялись рыболовством, огородничеством, кожевенным, кузнечным и другими ремеслами. При Петре I здесь строятся чугунолитейные и полотняные предприятия.

В XVII–XVIII веках среди городов нижнеокского бассейна Муром выделялся торговлей хлебом, скотом. Из окружающих районов сюда сгонялись тысячи голов крупного рогатого скота, который через Владимир перегоняли в Москву. Муромцы известны были заготовкой рыбы для царского двора, выращиванием огурцов, выпечкой хлебных изделий. С ростом торговли и ремесел богатели купцы, предприниматели. На их деньги строили церкви, монастыри. Город рос. Среди лачуг и хибарок ремесленников вырастали каменные дома купцов, городских заправил. В конце XVIII века Муром, как и другие русские города, получил план застройки с прямоугольными кварталами. На основных въездах устраивались площади-заставы. Градообразующим центром была Ока, вблизи которой сосредоточивались административно-культурные здания. Город как бы повернулся к реке главным фасадом. Городские ансамбли приобрели новое звучание.

Капиталистический Муром XIX — начала XX века развивался медленно. Только с постройкой в 1880 году железной дороги, давшей выход городу к Москве, появилась новая отрасль — ремонт паровозов. Основная же масса рабочих была занята главным образом на мелких текстильных предприятиях. Муром оставался купеческим городом с 34 церквами, 4 монастырями, ярмаркой, с резким контрастом между центром, где проживали богатеи, и окраинами, которые населял трудовой люд. Известная русская актриса П. А. Стре-петова, приезжавшая на гастроли в Муром, в своих воспоминаниях так описала купеческую часть города: «Вечный беспорядок, царствовавший в поволжских губернских городах… рисовал нашему воображению Уездный город Муром уже в виде настоящего вертепа.

Каково же было наше изумление, когда мы въехали в Муром, нашли… небольшой, чистенький, милый городок, прекрасно вымощенный, с фонтанами на площадях, с водопоями для деревенских лошадей, прибывающих сюда в довольно изрядном количестве в базарные дни. А главная площадь с собором посередине своей необычайной красотой даже смело могла бы сделать честь картине любого незаурядного художника. Театр маленький, но красив и удобен…» А вот как ' выглядела другая часть Мурома, где жили «низы», о которой писала ленинская газета «Искра» за 15 июня 1903 года: «Муром, Владим. губ. Если бы вы знали, какое провинциальное болото представляет наш город. При самом въезде в город, в улицы, заросшие бурьяном, непривычный человек вывихивал челюсти от зевоты и умирал от смертельной скуки, которая лилась из-под всех муромских подворотен, изо всех окон…»

ЭКСКУРСИЯ ПО ГОРОДУ

Древность и современность могут жить в хорошем соседстве, дополнять и украшать друг друга. И то и другое нам близко и дорого. Муром гордится памятниками прошлого. Но то, что появилось здесь нового за советское время, не поддается никаким сравнениям. Современный Муром — это прежде всего значительный индустриальный город Российской Федерации. За этими словами скрывается самоотверженный труд муромцев в годы первых пятилеток, в грозную пору Великой Отечественной войны, в послевоенный период. Муром советский по существу родился заново. С населением 135 тысяч, он стал городом машиностроителей. Более двадцати его заводов и фабрик, оснащенных новейшей техникой, производят продукцию союзного и республиканского значения. Это маневровые тепловозы и электровозы, железнодорожные стрелочные переводы и автомобильные радиоприемники, бытовые холодильники и радиолы, железобетонные конструкции и хлопчатобумажные ткани, мебель и фанера, рубероид и обувь, декстрин для пищевых продуктов и электромузыкальные инструменты…

Муром — город современных кварталов и ансамблей на площадях и окраинах, старых узких с деревянной застройкой улиц древней части. Седой и юный, древний и молодеющий- таков этот самобытный город. Гармоничным сочетанием прошлого и настоящего выглядит главная магистраль города — Московская улица, открывающая путь на Владимир и Москву. Когда-то она была торговым центром Мурома с кирпичными двухэтажными домами, построенными купцами на свой вкус, с булыжной мостовой, керосиновыми фонарями, лавками с низкими окнами и массивными дверями, увенчанными большими вывесками с фамилией владельца. Короткая, уютная, она теперь выглядит совсем по-иному. Ее украсили многоэтажные здания, липовые деревья по сторонам, цветочные газоны перед новыми домами, большие магазины, гостиница «Ока». Турист остановится у дома с фирменным магазином «Океан». В оформлении его витрин и торговых залов художники применили резное дерево и мозаику.

Московская улица, выходящая своим восточным началом на центральную городскую площадь Мурома, западным концом ориентированная на новую площадь Труда, — любимое место горожан. Здесь всегда оживление, не прерывается поток пешеходов. Лишь сохранившиеся кирпичные небольшие дома напоминают о бывших хозяевах улицы и города.

Многовековая история Мурома лишь частично отразилась в памятниках архитектуры, но те немногие сохранившиеся памятники XVI–XVII веков — подлинные жемчужины зодчества. Архитектура муромских культовых зданий имеет много общего с известными архитектурными ансамблями XVII века московского зодчества. Однако, как отмечал историк-искусствовед академик И. Э. Грабарь, «муромские храмы по характеру узорчатости могут составить особую группу в истории русской архитектуры. Муромские зодчие ма-стера-муроли, воспитанные на московском «государевом деле», славились своим искусством. Они схватили всю декоративность московских форм и развили ее до прихотливого узора».

В основании высокого, подмываемого водами Оки берега мы увидели интересное здание— Козьмодемьянскую церковь, возведенную в 1565 году. По преданию, ее построили по указанию Ивана Грозного на месте, где летом 1552 года царь поставил свой походный шатер. На другом берегу стоял вражеский стан. Как передает легенда, из посада к царю вызвались два брата-кузнеца Козьма и Демьян — помочь в переправе русских через Оку. Под покровом ночи они проникли во вражеский стан, подожгли шатер хана, вызвав переполох среди татар. Воспользовавшись этим, войско царя переправилось на другой берег и разгромило неприятеля. Братья погибли, их, как храбрецов, причислили к лику святых и церковь, построенную после взятия Казани, назвали Козьмодемьянской.

Церковь маленькая, одноэтажная, с тремя боковыми Дубовыми дверями. Кажется, что она без фундамента, а стоит прямо на земле. Окна узкие, продолговатые, с решетками. Верхняя часть — шатровый свод в прошлом веке из-за ветхости обрушился. Современное покрытие не дает представления о первоначальном виде памятника. Но даже в таком виде это сооружение выглядит величественно. Его толстые стены сложены из крупного кирпича. Оригинальной частью архитектурной композиции Козьмодемьянской церкви был тридцатидвухгранный шатер. Основанием его служил глухой восьмерик, от которого дошла до наших дней одна нижняя половина, украшенная переплетением 16 декоративных килевидных кокошников. На границе соединения шатра с восьмериком зодчие поместили двойной ряд трехгранных кокошников.

Шатровый ребристый свод, декоративное внешнее убранство, тонкая филигранная резьба по камню, начиная от шлемовидных переплетающихся ребер кокошников и кончая гранями шатра, которые, подобно лучам солнца, ниспадали от небольшой главки, аллегорическое изображение в основании шатра воинов со стягами— все было подчинено идее торжества и славы русского народа. После реставрации Козьмодемьянская церковь займет достойное место в ряду с прославленными шатровыми сооружениями.

Туристов привлекает ансамбль Троицкого монастыря, возведенного в середине XVII века. Он по праву считается одним из лучших образцов церковной архитектуры того времени. Одноименный собор монастыря, построенный в 1643 году, невелик. Стены его высокого квадратного в плане четверика обильно украшены декоративными деталями, придающими ему неповторимую нарядность. Вставки из цветного лекального кирпича и пояса изразцов зеленого, золотистого цвета поблескивают на стенах собора под- лучами солнца, подобно драгоценным камням. Изразцы выглядят цветной картиной с изображением фантастических зверей, птиц, всадников, растений. Все богатство декоративного украшения храма оправдывает в какой-то мере прозвище заказчика — купца Тарасия Цветкова, поставившего себе задачу построить в Муроме Троицу более красивую, чем в Москве.

По узорчатости архитектурных украшений Троицкий собор превосходят тут же расположенные Казанская церковь, поставленная в 1848 году, и связанная с ней переходом многоярусная шатровая колокольня. Церковь орнаментирована изразцами по карнизам. Изумительные по красоте оконные наличники, цветные висячие полуколонки, клейма в виде кокошников, словно кружева, сотканные из камня, восхищают взор.

Большие килевидные кокошники и стоящий над ними красивый шатер на восьмерике завершают здание. История, к сожалению, не оставила имен авторов великолепных монументов Троицкого ансамбля.

Муромцы, конечно, привыкли к своему городу и не замечают порой его достопримечательностей, я же на все смотрю любопытными глазами первооткрывателя. Меня тянет посмотреть каждое место, которое может рассказать о прошлом Мурома. Иду на крутой берег Оки, что на территории городского парка. Здесь начинался город, тут его колыбель. Об этом рассказали находки археологов. Здесь стоял кремль с княжеским двором/ возвышались дубовые стены с высокими башнями, земляные валы окружали их. Крепость с посадом соединялась деревянными мостами. Вдали за Окой, у озера с названием Кривое, видны песчаные холмы, там стояли сторожевые засады. Отсюда, со стороны городища, пошла известность о творениях муромских ремесленников, искусных строителей — знаменитых «му-ролей», создавших шедевры русского зодчества.

У входа в парк взор останавливается на бронированном паровозе — памятнике бронепоезду «Илья Муромец». Рядом на бетонированной стене указан боевой путь бронепоезда, города, через которые он прошел: Горький — Москва — Мценск — Орел — Брянск — Гомель — Жлобин — Ковель — Варшава — Франкфурт-на-Одере. Муромские рабочие построили его в трудные для страны дни 1941 года. В феврале 1942 года муромцы проводили 800-тонного бронированного богатыря в боевой путь, а 15 мая того же года он сделал первый налет на врага. Много было этих налетов. Свыше 2500 километров прошел «Илья Муромец» с боями. Своим огнем он уничтожил 7 самолетов, 14 орудий и минометных батарей, 36 огневых точек, около тысячи солдат и офицеров противника. Лишь потому, что железнодорожный мост через Одер был взорван, бронепоезд не смог дойти до Берлина.

Издавна славна земля муромская своими чудо-богатырями. Но не было в ней подвигов выше тех, что совершили герои-муромцы на фронтах Великой Отечественной войны. Воспитанник комсомола Мурома капитан Н. Ф. Гастелло совершил бессмертный подвиг во славу Родины. Мы стоим на привокзальной площади. Тут памятник герою: он в стремительной позе последнего предсмертного броска — взмахнул рукой и несется вниз в горящем бомбардировщике на колонну фашистских танков. Двадцать шестого июня 1941 г. командир эскадрильи дальних бомбардировщиков капитан Гастелло с членами экипажа повел звено самолетов на штурм вражеских войск. Находясь в воздухе, Гастелло заметил на шоссейной дороге Молодечно — Радошковичи вражескую моторизованную колонну. Не раздумывая, он развернулся и пошел в пике. Его примеру последовали и ведомые. Сбросив бомбы в самую гущу скопившихся на заправку фашистских танков и обстреляв колонну из пулеметов, советские летчики стали уходить в сторону своего аэродрома. Но в это время вражеский зенитный снаряд догнал самолет Гастелло. От прямого попадания машина вспыхнула.

Зная о предстоящей гибели, Гастелло и члены экипажа не покинули самолет. Бесстрашный летчик развернул пылающий самолет вдоль дороги и направил его в группу вражеских танков и автомашин. Раздался огромной силы взрыв. Жизнь героев оборвалась на пятый день войны. За беспримерный подвиг Гастелло посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. В годы войны аналогичный подвигу Гастелло огненный таран был совершен много раз. Да, только самоотверженные патриоты могли совершать такие подвиги. И мне вспомнились слова Анатоля Франса: «Русским людям героизм присущ от природы, близок, привычен, это их хлеб насущный».

Площадь Победы, созданная рабочими завода имени Орджоникидзе, — священное место в Муроме. Когда-то здесь были деревянные дома. Строители спланировали площадь, возвели мемориал Славы. Его композицию образуют два одинаковых по высоте белоснежных, вырастающих из земли и постепенно сужающихся кверху мраморных столба, символизирующих единство поколений отцов и детей. У подошвы переднего пилона установлена бронзовая скульптура воина с автоматом в руке, напоминающая о тех, кто не вернулся с поля боя. Эмоциональное воздействие мемориала усиливают и Вечный огонь на поверхности переднего пилона, и периодически повторяющаяся мелодия, напоминающая потомкам о тех, кто отдал жизнь за победу, и надпись:

Он, бронзовый, застыл

у обелиска, Как будто бы вчера

окончив бой. Ты поклонись ему

по-русски низко За то, что мир он

заслонил собой.

Во втором пилоне с внутренней стороны помещена ниша, в которой навечно замурована земля, привезенная с полей ожесточенных боев, политых кровью муромцев. Завершает памятник полукруглая бетонная стена, на которой установлены гранитные плоскости с надписью мест, где участвовали в боях муромские воины. Посаженные здесь березки и ели усиливают торжественность мемориального комплекса.

От площади Победы на юго-восток на Два с лишним километра пролегла прямая широкая улица Льва Толстого. Тут микрорайон, в котором проживают рабочие завода имени Орджоникидзе. В недалеком прошлом по обе стороны мощеной дороги теснились друг к другу низкие деревянные домики, а по дороге разгуливали гуси. Дорога вела на Касимов, и улица называлась Касимовская. Теперь это по существу новая озелененная магистраль. В современных зданиях разместились школа, заводская библиотека, филиал Владимирского политехнического института, медучилище, кафе. Появилось удивительное сооружение — пространственное панно. На ажурном металлическом каркасе, напоминающем собой огромный локатор, раскинулась контурная карта Родины. Большие объемные буквы воспроизводят слова из известной песни: «Я, ты, он, она вместе — целая страна». Все сооружение вызывает чувство необычайной легкости, радости. Через дорогу, как бы венчая улицу, поднялось здание Дворца культуры имени 1100-летия Мурома. Приятно пройтись по этой улице.

С какой бы стороны вы ни приезжали в Муром, улицы приведут вас в центр города, на площадь 1100-летия Мурома. Это главная площадь и административный центр города. Прежде это была рыночная площадь с торговыми рядами и торгово-складскими помещениями. Тут сосредоточивалась жизнь торгового города. Теперь площадь неузнаваема. Восточную сторону ее композиционно завершает административное здание— одно из лучших сооружений современной архитектуры в городе. В центре площади — памятник В. И. Ленину. В южной стороне сохранились торговые ряды как памятник архитектуры.

Муром растет, расширяет границы. Большое строительство развернулось в западной части. «Муромскими Черемушками» называют новый микрорайон с главной улицей Жданова. На южной окраине, где стояли леса, микрорайон вырос на бывшем болоте. Красивый поселок Вербовский построили к западу от города, там, где еще сохранились знаменитые муромские леса, стояли купеческие дачи. Застройка поселка хорошо вписалась в пейзаж соснового бора.

Молодеет древний город. Ветхие покосившиеся домишки вытесняются стройными многоэтажными. Проходя мимо старых домов, мы редко задумываемся, а порой и не размышляем над тем, что с каждым снесенным без оглядки зданием безвозвратно теряем частицу нашей истории и культуры. Есть в Муроме улицы, где перед вами встает образ старого русского города. Таков район на спуске к Оке. Тут на фасаде домов можно увидеть резные доски наличников, узорное убранство крылечек. Деревянные узоры — то строгие геометрические, то словно подсмотренные у листьев и трав, напоминают то пчелиные соты, то сказочных птиц… Резьба по дереву — искони любимое занятие муромцев. Причем свое, на соседа непохожее. У муромцев оригинал ценится. Над копиями вежливо улыбаются. К этой так называемой малой скульптуре надо бережнее относиться. Старое и новое не должны противостоять друг другу, если каждое из них ценно в своем роде.

ПО МУЗЕЙНЫМ ЗАЛАМ

О Муромском краеведческом музее в двух словах не расскажешь. В нем более 50 тысяч экспонатов. Тут и ценная картинная галерея, и богатое собрание русской художественной мебели, и коллекции произведений скульптуры, графики, предметы археологических раскопок, и реликвии боевой славы — серебряные трубы Муромского полка, и образцы изделий местных умельцев… Значительную часть художественного фонда музея составили произведения искусства, некогда принадлежавшие дворцу графини Уваровой, и ценности, конфискованные у церквей, монастырей и купцов.

Третьяковка или Русский музей, конечно, неповторимы, но неповторимы и картины русских и западноевропейских художников в Муромском музее. Здесь вы увидите оригинальное полотно А. Иванова «Похищение Ганимеда», эскиз К. П. Брюллова к знаменитой картине «Последний день Помпеи», графический портрет казака, созданный В. И. Суриковым. Портрет нарисован с натуры, когда художник работал над картиной «Степан Разин». Интересно полотно В. Д. Поленова «Мечты». Экспонируются известная картина А. Архи-пова «На Оке», графические пейзажи И. М. Шишкина, акварель А. Саврасова «Горное озеро в Швейцарии», этюды К. А. Коровина, В. Д. Поленова.

В музее хранятся шедевры итальянских и испанских мастеров эпохи Возрождения — «Святой Иероним» Дос-со-Досси, «Монах» Рибера, «Мадонна» Тьеполло, «Портрет» Бронзино. Внимание привлекают охотничьи собаки и битая дичь на небольших картинах фламандского анималиста Гриффа. Из голландской живописи выделяется «Пейзаж с фигурами» неизвестного художника.

Экспонируемая в музее коллекция русской мебели включает множество образцов самых разных стилей и направлений конца XVII — начала XIX века из красного дерева, карельской березы, ореха, дуба ручной и токарной работы. Это и массивные дубовые столы, стулья и кресла с витыми точеными ножками, с тонкими резными деталями на крышке стола; это и образцы ореховой инкрустированной мебели; это и изысканно-вычурные столики в стиле рококо, выполненные наборной инкрустацией светлыми породами дерева различных оттенков охристого цвета в сочетании с бронзовыми накладками и резьбой неглубокого рельефа; это и парные шкафы с изображением охотничьих и бытовых сцен в обрамлении сложного цветного орнамента.

Побывав в краеведческом музее, вы узнаете, что в 1728 году в русской армии появился Муромский полк. Около двух веков участвовал он в боевых сражениях с вражескими частями. Увидите реликвии славы полка — серебряные трубы. В 1917 году полк был расформирован по указанию главы Временного правительства Керенского за революционные настроения его солдат. Муромская земля дала родине выдающихся деятелей литературы, изобретателей, ученых, художников. Среди них Калистрат Осорин (Дружина) — автор «Повести об Ульяне Осориной»; Никита Давыдов — «самопальных и бронзовых дел мастер» XVII века, зачинатель русского оружейного дела. Его прекрасными изделиями из золота и серебра и ныне любуются в Оружейной палате Московского Кремля. Муром дал стране В. К. Зворыкина — изобретателя телевидения, К. А. Зворыкина — одного из основоположников науки о резании металлов и технологии мукомольного производства; И. М. Губкина — выдающегося советского ученого, основателя нефтяной геологии; художников — И. С. Куликова, А. И. Казанцева, создавшего замечательные образцы русского иконописного искусства. На муромской земле родилась Н. О. Ганнибал — мать А. С. Пушкина.

Дом-музей И. С. Куликова в Муроме примечателен так же, как картинная галерея Айвазовского в Феодосии. Здесь мы знакомимся с известным учеником и последователем великого русского художника И. Е. Репина— академиком живописи Иваном Семеновичем Куликовым. Он выходец из семьи бывших крепостных Муромского уезда. Жизненный путь его, художника-реалиста, характерен для народных самородков, пробивших себе путь в искусство в тяжелейших условиях царского самодержавия. Всю трудовую жизнь художник прожил в Муроме, но не порывал связи с деревней, откуда он черпал сюжеты для своих картин, посвященных изображению народного быта, и выбирал натуру для создания своих образов. Он восхищался тем, насколько слиты крестьяне с природой, как «горели на фоне зелени их красные рубахи и сарафаны из кумача». Гармония человека и природы особенно хорошо выражена в картинах «Старушка с курами», «Мечтательница».

Репин высоко ценил своего ученика, который на первом же занятии в Академии художеств обратил на себя внимание. Посмотрев его работы, И. Е. Репин отметил: «Вот, что нужно, смотрите, какой рельеф». А позднее в одном из писем Куликову он писал: «Недавно я взглянул на ваш этюд девочки… я залюбовался, это — внушительная вещь. Какая пластика, какая живопись! Какая моделировка! Большой мастер писал этюд». «Русь народную» увидел А. М. Горький в картинах Куликова, побывав на его выставке в 1929 году.

Экскурсанты пристально рассматривают «Портрет моей матери». Это одно из лучших произведений портретной живописи И. С. Куликова. Портрет написан с нежностью и сыновней любовью. В картине дан образ матери-крестьянки, прожившей трудную крестьянскую жизнь, вырастившей нескольких детей. За эту работу художник удостоен Большой серебряной медали на Международной выставке изобразительных искусств в Бельгии в 1905 году.

Из других выставленных полотен художника прекрасное впечатление оставляют «Выход Нижегородского ополчения в 1612 году под руководством Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского», «Девушка у околицы» — одна из многочисленных работ, отображающих колоритные образы сельских жителей. Музей экспонирует около двухсот картин И. С. Куликова — из пятисот написанных им за 40 лет творчества. Его картины есть в музеях Западной Европы, во многих картинных галереях страны. Каждое из произведений этого замечательного художника достойно внимания и пристального изучения.

ПЕРВОЛЕТЬЕ

Благословенная пора — июнь! Русское лето развертывается во всей великолепной красе. У Тютчева прочтем:

Сияет солнце, воды блещут.

На всем улыбка, жизнь во всем,

Деревья радостно трепещут,

Купаясь в небе голубом.

Поглядишь вокруг — все сияет. Невольно кажется, что мир родился сызнова. Пушистые кучевые облака жадно впитывают в себя с разноцветного неба яркие переливы красок, каждую минуту изменяют свои очертания и кажутся сказочными. Воздух мягок, нежег, как бархат. Пастельно-розовый цвет утренних и вечерних зорь кажется поющим. За яркие переливы красок в лесу, на лугу, за бело-розовое цветение садов и за алые зори июнь справедливо называют «румянцем года».

Когда начинается лето? «С первого июня», — не задумываясь ответит первый встречный. «Извините, — возразят синоптики, — лето начинается, когда среднесуточная температура перевалит за 15 градусов». «Какие еще 15 градусов? — возразят астрономы. — Лето начинается после дня солнцестояния, с двадцать второго июня». «Все это так, — скажут фенологи, — но по-нашему перволетье начинается, когда полетят с вязов семена-крылатки. В средней полосе России они созревают в середине июня».

Июнь, первый летний месяц, — по-древнеславянски «червень», т. е. красный (красивый) месяц. Славянские дружины часто красили свои знамена в красный любимый в Древней Руси праздничный цвет. Это месяц самых длинных дней и коротких ночей. Продолжительность дня превышает 17 часов. И наработаться можно вдоволь, и отдохнуть успеть.

Наступают те самые дни, когда солнце словно обрушивается на голову, поднимаясь высоко на небосводе. Оно как бы останавливается, и полуденная высота его в течение нескольких дней почти не меняется. Потом солнце будет выбирать дорогу менее крутую, но жарким и сильным останется по-прежнему. Это солнцестояние — та удивительная пора, когда природа хочет показать все свое великолепие и пышность. Зацветают все новые и новые виды растений. Полным листом шелестят, говорят своим веселым языком деревья и кустарники. Листва на них светло-зеленая, нежная. Природа как будто спешит высыпать изобилие Цветов всех оттенков и запахов, приготовленных для роскошного праздника лета. Все растет, рвется ввысь, отвоевывает себе место попросторнее, повольготнее, — зелень пробивается всюду, где находит хотя бы кусочек почвы, и каждая былинка жадно тянется к солнцу.

Ясным днем поля переливаются пестрыми цветами трав, сизо-синими волнами ржи, которая отколосилась и вот-вот зацветет, голубовато-зелеными оттенками льна и ячменя и будто нежатся в сладкой дреме; душистый пар поднимается над ними, наполняя все вокруг ароматом зелени, легкой дымкой колышется, дрожит над зеленым морем. В яровом поле румянят землю красные всходы гречихи. Пестреют цветами луга. Наступает сенокосная пора с ее чудесным и неповторимым ароматом сена. Крупные чаши распустил шиповник. На огородах появляются первые овощи. В тихой речной заводи зацветают ослепительно белые кувшинки и желтые кубышки. По выражению М. М. Пришвина, «начинается бал на реке». В лесу теперь даже утром как в парной. Все пропитано настоем цветущих трав. Появляются первые грибы, крепкие и свежие, придающие особую прелесть лесным запахам. Кругом настоящее пиршество красок — нежных, сочных, ярких. Сколько красоты в каждом цветке! Сколько оттенков в одном лишь зеленом цвете! Недаром за буйство цветов июнь называют «разноцвет».

Какое удовольствие июньской ночью наблюдать у костра, как алым пламенем на западе уходит день, а на востоке уже занимается заря. Природа замирает до рассвета. Только в лугах выкрикивает беспокойный перепел: «Спать пора, спать пора». Едва ли кого он сумеет убаюкать своей монотонной песней. А в лесу в ночной тьме тут и там вспыхивают зеленоватые огоньки жучков-светляков, создавая неповторимую естественную иллюминацию. Июньский лес притягивает не только красотой, но и кладовыми своих даров. Зацветают можжевельник, калина, малина. В лесной шкатулке ароматов ландыш обладает самым изысканным, нежным запахом. Красуется он недолго и, поблекнув, зарумянится горошинками семян. К концу месяца поспевает земляника.

В июне наступает веселая птичья пора. Птицы все уже дома, в родных краях. В числе последних прилетела жар-птица наших лесов — иволга. Лес звенит от птичьих голосов и непрерывного щебетания. Вдруг раскатится по всему лесу звонкая трель соловья. После прилета он поет немного неуверенно, как бы пробует голос. А когда прилетит подруга и потеплеет в приречных зарослях, раздастся торжествующий гимн любви. Июнь — месяц гнездовий. Птицы заботливо выращивают своих питомцев. Лесные звери сбросили теплую зимнюю шубу и надели легкий летний наряд, маскирующий их на фоне пестрых красок лесной палитры.

НА БЕРЕГУ ОКИ

Приходилось ли вам провожать заход солнца за городом — на речном берегу, на влажной вечерней росе? Если нет, вы многое потеряли в жизни, вам не знакомо одно из волшебных явлений природы — угасание дня. Я знаю, как уходит вечер в горах, на море, в поле, в лесу. Мне не раз посчастливилось провожать вечерние зори — каждый раз по-новому необыкновенные на реках, озерах Финляндии. Любовался я тихими и ясными закатами в Крыму, Прибалтике, то радужными, сверкающими, то туманными и мглистыми. Был и на таких закатах, что не мог понять, погасло ли солнце и где опустилось. Каждый заход солнца по-своему хорош, неповторим. Но один закат на Оке запомнился мне на всю жизнь.

Долгий знойный июньский день клонился к вечеру. Я сидел на высоком берегу. Внизу — Ока. Величавая, вся в солнечных бликах. Видны проплывающие сухогрузы, заречный лес с чуть приметной кружевной зеленью. Ока словно оборвала течение, стояла, чуть прислушиваясь к тишине угасающего дня. Багряные блики расплылись, и река выглядела красной, накаленной изнутри. От нее вместе с сумерками медленно поднималась прохлада.

С завистью слежу за быстрокрылыми щебетуньями-ласточками. Тут, в песчаном обрыве берега, они гнездились. Крутой высокий берег весь в дырках, словно в него стреляли из пушек крупной картечью. Из дырок вылетали птицы. Они кружились в каком-то неудержимом хороводе: то низко скользили над самой водой, то круто взмывали вверх, расправляя свои вильчатые хвостики, то вдруг присаживались на воду, и не складывая узких длинных крыльев, а все время трепеща ими. Затем снова взлетали, кружились, вспархивали и исчезали в норах. В низких лучах солнца то и дело поблескивали их вороненые крылья и розовели белые грудки. Им, птицам, доступны и головокружительные высоты, и неизведанные дали, так властно манящие человека с детства. Жизнь этих черно-синеватых стремительных звонкоголосых птичек тесно связана с рекой: гнезда свои они устраивают в крутых обрывах. Селятся колониями. Крепким клювом и лапками роют норки, выбирая для устройства гнезда мягкие рыхлые породы. Норы оканчиваются камерой с гнездом. Любимая пища этих птиц — насекомые, выводящиеся из водных личинок.

Береговая ласточка — очень интересная птица. Никогда не смотрит искоса, прищуренно, она всегда смотрит прямо своими маленькими черными глазами. Почти всю свою жизнь проводит в небе, в полете. С розовой зари взлетает ввысь и мелькает, как черная стрела, в воздухе до заката, ни на минуту не давая себе отдыха. Ловкость, с какой ласточка ловит летящих насекомых, сочетается с быстротой полета. Истребляет много мух, комаров, слепней, мошек. Ловит их всюду. В жаркую сухую погоду насекомые поднимаются вверх, и крылатый ловец устремляется за ними. Перед дождем повышенная влажность отяжеляет крылья насекомых, и они летают над самой землей, над поверхностью реки. И тут их ловит ласточка. Своей грудкой она касается воды, оставляя на ней расплывающиеся кружки. Этим объясняется народная примета: летают ласточки над землей — жди дождя, парят высоко — будет хорошая погода. А когда дождь пойдет, ласточки опять носятся в блестящих струях. Они на лету пьют капли дождя. Только этим птицам да стрижам суждено такое.

Я смотрел на закат солнца. Весь небосклон в западной стороне горел удивительным ярким пламенем. Три облака, попавшие в это пламя, были похожи на подожженные в небе соборы. Багряное, с каким-то синим ободком колесо солнца опускалось за темную кромку муромских лесов, все сильнее раскаляя их. Леса поначалу только окутало нежно-прозрачным пламенем. Нет, даже не пламенем, а… как бы точнее сказать? А, вот! Они словно загорелись с земли. Затлелись жаром, задышали теплом, будто готовые тут же выбросить огромные языки пламени. Леса разгорались все ярче и ярче. И вот вспыхнули, как угли необозримого костра от порыва ветра. Впечатление, будто леса горели, было так сильно, что мне показалось: оттуда вот-вот повеет на меня жаром. Вот солнце коснулось горизонта, погрузилось за темную черту небосвода, еще через мгновение зашло за край земли наполовину, а потом красный луч в последний раз блеснул над горизонтом и скрылся на западе. В багряных отблесках солнца купались рожь и пшеница, молодые, еще не налившиеся колосья отсвечивали красной медью.

Все ласкало взор: и голубоватая лента Оки, плавным поворотом огибающая пространные травянистые луга с лазоревыми чашами озерков; и село на пригорке с видами на реку; и малахитовые поля, начинающиеся за селом и уходящие к горизонту; и разбегающиеся широкими волнами пологие холмы, распаханные и засеянные доверху; и вьющиеся между ними овраги, заросшие кустами; и продолговатыми островками разбросанные березовые рощи; и от деревни до деревни бегущие узкие проселки; и тонущие в мягкой синеватой дымке гряды лесов. Но самое привлекательное, пожалуй, поемные заливные луга. Они всюду, куда ни глянешь. Ближние — ярко-зеленые, дальние — сиреневые, и самые отдаленные синеют, сливаясь с небом…

НА РЫБАЦКОЙ ЗОРЬКЕ

«Живем у воды и не видим рыбы. Давайте завтра порыбачим», — сказал мне мой спутник. Я охотно согласился. Всякому делу свое время. Вот почему про рыбаков говорят, что они любят встречать утренние зори и провожать пламенные закаты. Не по прихоти они это делают, а по необходимости: утром и вечером рыба голодна, хорошо клюет. Встали чуть свет. Над Окой пелена тумана предвещала ясное утро. Самой реки не было видно, она лишь угадывалась в курчавых зарослях прибрежных ив.

Летом рыба жмется ближе к берегам, к траве, к кустам, где есть много корма. И она хорошо слышит всякий шум, нарушающий обычную тишину. Тихонько мы спустились к берегу, осторожно отгибая рукой ветки прибрежных кустов. Укладываем на высокую, никем не примятую траву свои удочки, а около себя — мешочки с червями, зачерпываем в ведра воды для живцов, неторопливо разматываем лески, устанавливаем глубину. Потом насаживаем червяков, плюем на них по трудно объяснимой рыбацкой привычке и аккуратно, привычным движением забрасываем удочки. Поплавки плавно ложатся на воду. Лопухи непрерывно трогают мою удочку, закинутую в тесное водяное оконце. Поплавок от этого дергается, пуская слабые обнадеживающие кружочки. Выдергиваю удочку из воды, а на крючке нет ничего, один червяк болтается, шевелится чуть. Поправил червяка, поплевал на него для удачи и обратно закинул. И опять с надеждой смотрю на поплавок. А ему, кажется, нет никакого дела до моих радостно-тревожных ожиданий. Увлекаемый течением, поплавок качается на воде, то ныряя, то взлетая наверх. Если долго безотрывно смотреть, то представляется, что маленький кораблик настойчиво бежит куда-то к своей, одному ему известной цели. Вот неожиданно кораблик вздрагивает и ныряет. Удилище гнется, леска натягивается струной, по руке как бы пробегает ток. Непередаваем этот волшебный миг ужения. В радостном нетерпении хватаю удилище, а воображение, опережая действие, рисует большую рыбу. Я тяну удилище вверх, чувствуя, как там, в невидимой глубине, что-то сопротивляется.

Борьба с рыбой — это самый прекрасный для рыболова момент. В такие мгновения его чувства обостряются, сердце стучит усиленно. Кроме текущей воды, лесы, он ничего не видит, ничего не слышит. Он полон упоения и боязни, как бы рыба не ушла. То же самое испытывал тогда и я. Зеленый полосатый окунишко, к моему удивлению, вылетел из воды. Такой крошечный— смотреть жалко. Осторожно освобождаю трепетную рыбешку, бросаю в воду. Вильнув хвостиком, окунек ушел в глубь воды. Снова кораблик-поплавок бежит, качается на волнах. Только теперь, расстроенный неудачной поклевкой, я бесстрастно смотрю на него. С равнодушной неторопливостью вожу удилищем по сторонам, переживая разочарование.

Низко над водой со звонким криком «зи-зи-зи» стремглав промчалась птица. Вот она сделала крутой разворот и плавно опустилась на веточку ольхи, повисшую над самой водой. Смотрю и радуюсь. Да это же зимородок — тоже рыболов! Добро пожаловать! На ветке, склонившейся к самому зеркалу реки, он принялся подкарауливать добычу. Увидев рыбку, стремглав ринулся в воду, но не нырнул, а только частично коснулся ее и ловко схватил клювом добычу. Вероятно не разглядев меня, пернатый рыболов с серебристой добычей в клюве сел на тонкий кончик моего бамбукового удилища, ловко подбросил рыбешку вверх, открыл клюв и проглотил ее. Затем снова замер на месте. Пользуясь близостью птицы, я стал внимательно рассматривать зимородка. Какой же он нарядный! Голова и крылья у него зеленые, спина и хвост ярко-бирюзовые, грудь оранжевая, клюв буровато-красный и длинный. И это не удивительно. Большинство зимородков живет в тропиках, и окраска их на редкость пестра и эффектна. От резкой поклевки кончик удилища вздрогнул, зимородок с криком снялся с него и, часто махая короткими крыльями, быстро помчался вдоль реки.

А утро начиналось. Бледный горизонт на востоке медленно розовел. С каждой минутой гуще становилась розовая окраска неба. Вдруг восток брызнул ярким светом, отражая в недвижимых водах первый луч, — и могучее светило освободилось от своих пурпурных одежд и медленно выплыло из-за кудрявой кромки леса, жгучее и ослепительное…

Я очень люблю эти торжественные минуты, когда на ярко-розовом горизонте появляется край раскаленного диска и все вокруг замирает, как на воинском параде по команде «смирно». Мне всегда кажется, что в это короткое время восхода даже птицы не перепархивают на ветках, даже шумевший всю ночь ветер утихает. И конечно, никакой сазан в эту минуту не подходит к насадке, и никакой уважающий себя рыболов не смотрит на поплавок: все и вся встречают восход солнца.

Как только показалось дневное светило, мгновенно вокруг все точно пробудилось от сна. На береговом взгорье, в селе, запели петухи. Вершины кустов на том берегу вспыхнули золотом, зелень травы, листья на деревьях стали ярче, свежее. На воде расстилалась широкая парчовая дорожка, блеск ее все время увеличивался. По воде бежали клочья тумана, они, как бабочки на огонь, устремлялись на дорожку и там гибли. Яркий веер солнечных лучей раскинулся по небосклону, позолотил края тонких, кружевных облачков, с вечера задремавших на горизонте. Ока сверкала множеством серебристых бликов. Водяные лилии улыбались солнечным лучам крупными слезами росы на лепестках своих чашечек. Серебристая роса повисла на нежных травинках и стебельках и вся горела, обласканная огнистыми лучами солнца. Между травинками заиграли, переливаясь ярким блеском, диски паутинки, покрытые брызгами росы. Тяжелыми каплями роса набухала по концам листьев, прогибая их своей тяжестью. Бабочки со склеенными влагой крыльями, переползая с листа на лист, оставляли за собой темно-зеленые глянцевитые дорожки и подолгу отдыхали, устало шевеля усиками.

Над водой, как крохотные аэропланчики, гоняясь друг за другом, стремительно пикировали стрекозы. Один раз торопливо пролетела стая диких уток. Пролетела по самой середине реки. Резко, будто подброшенные невидимой пружиной, утки взмыли вверх и ушли в сторону. Чуть слышимый шум полета еще больше усиливал тишину утра. Целые стаи мелкой рыбешки резвились поверху воды и вдруг, при нападении на них водяного хищника или при одном появлении его поблизости, стрелою бросались во все стороны и даже, серебрясь в лучах солнца, на мгновение выбрасывались на воздух. В кустах, склонившихся над Окой, звенел утренний концерт укрывшихся в зелени пичуг. Я слушал их, смотрел на Оку.

НА ЗЕМЛЕ ГОРЬКОВСКОЙ

Муром остался позади, за Окой, и мы выехали на автомагистраль. Синяя даль раскрылась перед нами. Как хорошо летним утром вырваться на простор и мчаться, чувствовать упругий ветер! Когда быстро едешь, кажется, вот-вот разобьешь собою волны марева, которое будто плещется перед тобой на дороге. Наша «Волга» бежала, как по невидимой, туго натянутой нитке, цепко держала полотно дороги. Незаметно, неощутимо сбавляла скорость на поворотах, без натуги брала подъем.

Природа здесь истинно русская. Там и тут разбегающиеся зелеными волнами поля, поросшие кустами лощины. Всюду, до скопившихся на небосклоне пышных полуденных облаков, колосятся хлеба. Где виднеются тучные нивы созревающей ржи, где зеленеют квадраты картофеля; там цветущая гречиха одела склоны розово-белой кипенью, вдоль протянулись полосы густых овсов. Вперемежку с ржаными и пшеничными нивами — луга. Нередко встречаются лесные островки и перелески. За каким-нибудь подъемом открывались то серебряно-серые воды реки, то затерявшиеся в траве-мураве ручейки. А вот там раскинулась деревня с яблоневыми садами, в зелени деревьев потонул завод, видна только труба. За деревенской околицей выходит в поле проселочная дорога. Она извивается и пропадает в кудрявой березовой роще. Вот он, пейзаж срединной России, неяркий, простой, но такой близкий и родной!

Сколько ни ездил я по милой России, сколько ни видел вот таких же изумляющих русских раздолий, всякий раз они ворошат душу. Зовут и манят, пробуждают какое-то непонятное чувство и счастья и сожаления. Счастья — что видишь их, вбираешь в себя их красоту. Сожаления — что всей этой красоты не постичь ни сердцем, ни разумом, сколько бы ни смотрел на нее в немом восторге. Из тайников памяти всплывают строки древнерусского поэта: «О светло светлая и украсно украшенная земля Русская и многими красотами удивлена еси». Поэту XIII века как бы не хватало одного слова хвалы, он усилил его повторением и делал это подряд дважды: «О светло светлая и украсно украшенная…»

И вот наша машина уже меж пологих всхолмленностей Горьковской области. Едешь тут по открытым солнцу и ветру просторам, и радуются глаза и сердце: сколько поколений человеческих прокормила земля эта, как много любви и труда вложено в нее за долгие века, с тех пор как возделывают ее умелы- и преданные руки русского крестьянина! Лента асфальта — он теперь одел здешние дороги, поезжай себе беззаботно в любой уголок — бежит, блестит замаслившейся гладкостью, отражающей весь блеск яркого летнего дня, то спускаясь в зеленую ложбинку с петельками ручейка в густой осоке, то взлетая на прокаленную зноем вершину холма, мягко огибает нестрашные крутости или крохотные болотники.

Благодатный край! Его земли, то лесные, то почти степные в центре европейской части страны, по обоим берегам Волги и ее притоков Оки и Ветлуги. Горьков-ская область по площади превышает такие страны Европы, как Бельгия, Голландия и Люксембург, вместе взятые, а по населению — Норвегию. «Это целое государство с тысячью заводов и фабрик, со знаменитыми своим кустарным производством селами, с необозримыми лесами и рыбными реками, — писал А. Н. Толстой в 1941 г. — Здесь своя сталь, своя бумага, свои химические производства. Здесь делают пароходы, баржи, землечерпалки, вагоны, паровые машины и дизели, автомобили и грузовики, хирургические инструменты и всякую необходимую мелочь, художественную и бытовую утварь… Здесь делают все, вплоть до лыж и саней».

Полевая дорога, заросшая по обочине жесткой курчавой травой, тянулась между двух стен светло-желтой ржи. Рожь, на диво рослая, крепкая, с твердой толстой соломой, с крупным тугим колосом, тесно подступала к дороге, будто сдвинулась, застилая горизонт; лишь в километре, как островок в хлебном море, вымахал огромный дуб-одиночка, раскинувшись шатром густой зелени. Солнце поднималось все выше, становилось жарко. Казалось, и рожь поднимала к солнцу на своих стройных стеблях колоски, покрытые желтым пушком. Паром исходила земля, мерещилось, будто дым стелется над полем. Смотреть больно: зыблется в глазах воздух — земля дышит. Поле сияло и таяло в золотистом свете, казалось, что с высокого неба на землю падал сухой почти невидимый золотой Дождь. А земля, мохнатая, кое-где шероховатая, принимала этот «ливень». И оттого все вокруг янтарно-желтое. Еще недавно ветер погуливал здесь по зелени с серебряным отливом. Серебро на колосе не то, что серебро в волосах: оно вовсе не напоминание старости. Желтизна — вот признак зрелости хлеба.

ЮНОСТЬ ДРЕВНЕЙ ВЫКСЫ

С чего начать рассказ о Выксе? Все интересно в этом самобытном городе: и седая старина, и современность. Тот, кто любит скромную прелесть среднерусской земли и ее прошлое, сохраненное в творениях рук человеческих, надолго запомнит Выксу. Приезжая сюда, погружаешься в тихое очарование этого городка, раскинувшегося среди былинных лесов. Выкса как-то сразу и прочно запоминается. Покоряют ее скромный русский облик, слившаяся с природой рукотворная красота, уютные тихие улицы, густой сосновый воздух. Глотаешь его, как родниковую воду. Дома встречаются среди островков сосен: сразу видно, что когда-то здесь был лес.

Выксу можно сравнить с хорошей картиной в красивой раме. Рама — это хвойные леса, окружающие город со всех сторон; пруды, созданные в свое время для металлургии. Зеркальная гладь их вод создала прелесть городского ландшафта. Здесь всюду зелень. Дома, улицы в тени деревьев. Невольно думаешь: парк ли это, ставший городом, или город, превратившийся в парк? Даже главная площадь одной своей стороной упирается в сосновый бор, в который жители ходят по грибы. Как это редко встретишь в наши дни! Мало осталось таких городов, продолжающих столь близкое и приятное соседство с зеленым другом.

Когда приезжаешь в новый для тебя город, первое знакомство с ним обычно начинается с его названия. Чаще оно исходит от реки, на которой стоит город. Вот и этот город вырос при речке Выксе, при Выксунке. А она почему так названа? Знаток топонимики здешних мест Л. Л. Трубе считает, что оно сродни названию реки Вуоксы в Финляндии и означает это финно-угорское слово «поток», «течение». Такой перевод имеют названия больших и малых рек в самых разных странах. Правда, есть еще распространенная в народе версия, согласно которой Выкса получила название от луга. Места вокруг города издавна представляли луговые угодья, использовавшиеся под сенокос. Полагают, что в результате бытовой трансформации слово «выкос» превратилось в «выксу». И теперь в здешних местах можно услышать: «Живем на выксе».

В середине XVIII века места в окрестностях Выксы, богатые железной рудой и лесом, привлекли внимание тульских «рудознатных мастеров» братьев Баташовых. В 1757 г. у запруды, на реке Выксунке, они построили чугунолитейный железоделательный завод. Наличие сырья, энергии малых рек, дешевого труда приписных крепостных крестьян, выгодные транспортные пути по Оке, Волге способствовали строительству других заводов.' Водный путь обеспечивал также дешевую перевозку заводской продукции и на такой крупнейший рынок сбыта, как Нижегородская ярмарка.

Выксунские заводы заняли видное место в металлургической промышленности центра России. Заводы были вододействующими. При каждом на речке строилась плотина, создавалась запруда, вода из которой поступала к водяным колесам, приводившим в движение «хвостовые молоты», с помощью которых ковали железо. Приокская металлургия давала чугун, чугунную посуду, различное литье в виде деталей машин, фигурное литье.

В XIX веке с общим развитием промышленности России и возросшими потребностями в металле выксунские заводы становятся крупными производителями металла. Здесь был прокатан первый рельс для железных дорог России. Одному из этих заводов — Сноведскому обязан своим появлением первый пароход на Оке. На этом заводе ковалась слава русского оружия в Отечественной войне 1812 г. Выксунские заводы одними из первых освоили производство паровых машин, ввели горячее дутье на домнах. Славилась Выкса художественным литьем. Здесь отлиты группа на колеснице с четверкой коней для фронтона Большого театра в Москве, ограда Александровского сада у Кремля, колесница Славы для Триумфальных московских ворот — тоже дело рук выксунских металлургов. Главному механику металлургического завода Выксы Копьеву отечественная металлургия обязана изобретением вагранки.

С Великого Октября началась новая страница в истории Выксы. В годы гражданской войны, когда металлургия Юга была захвачена врагами, а металлургия Центра испытывала дефицит сырья и энергии, выксунские заводы, работавшие на собственной сырьевой базе, имели важное значение для промышленности России.

В 1918 г. В. И. Ленин в телеграмме рабочим Выксы отмечал большое значение выксунских заводов для транспорта и обороны страны.

На призыв большевистской партии организовать поход за хлебом одними из первых в стране откликнулись металлурги Выксы. В телеграмме 31 мая 1918 г. Владимир Ильич писал: «Я очень надеюсь, что выксунские товарищи рабочие свой превосходный план массового движения с пулеметами за хлебом осуществят как истинные революционеры…»

В период индустриализации металлургия Выксы намного возросла и дополнилась новой отраслью — машиностроением. Сегодня этот город дает стране сталь, прокат, колеса для железнодорожного транспорта, стальные трубы для газопроводов, дробильно-размолочные машины, оборудование для производства бетонных конструкций, минеральную вату.

В Выксе я впервые, и как гостя меня пригласили посетить флагман индустрии города — металлургический завод. Все тут чрезвычайно интересно: и новое оборудование, и технология металлургического производства, и условия труда рабочих. Но больше всего привлек внимание трубный цех — Всесоюзная ударная комсомольская стройка одиннадцатой пятилетки. Строительство его связано с освоением газовых запасов Западной Сибири. Трубный 4-й, как называют цех-гигант, по существу большой завод. Главный корпус его раскинулся на площади более шести гектаров. К нему примыкает энергетический пролет протяженностью почти 800 метров. Благодаря совершенным конструкциям он кажется легким и крылатым. Голуби летают под его крышей. Цех уже дает продукцию. Проектная мощность его — один миллион тонн труб в год. Впервые в мировой практике здесь применяется оригинальная отечественная технология получения многослойных газовых труб большого диаметра сверхвысокого напряжения, способных долговременно работать в сложных северных климатических условиях страны. Новая технология изготовления труб, разработанная Институтом электросварки имени Е. О. Патона Академии наук Украины, принципиально отличается от традиционной: труба делается не монолитной из толстого листа, а многослойной из относительно тонкой рулонной стали, для которой используется не остродефицитная дорогая ниобиевая сталь, а низколегированная, производство которой освоено отечественной металлургией. Такая технология позволяет получать трубы более высокой прочности. По себестоимости многослойная труба на 20 процентов дешевле трубы со сплошной стенкой того же назначения. Большую экономию дает повышение надежности газовых магистралей из таких труб.

Растет промышленность Выксы, растет и хорошеет город. Выкса словно разгладила морщины, надела новое платье, заулыбалась.

Вот главная магистраль города — улица Красных Зорь. Она проходит через центр Выксйь с севера на юг, где ее продолжает в западном направлении улица Ленина. Северный конец Красных Зорь открывает шоссе на Горький. Широкая, озелененная, с благоустроенными жилыми домами, главная улица особенно красива весной, когда растущие здесь яблони одеваются в пышный белоснежный наряд. Просторные тротуары обрамлены двойной шеренгой деревьев и кустарников. И какое удовольствие тогда пройтись по этой улице!

В Выксе всюду строят, больше всего в северной части города, где сложился городской центр. Здесь выросли кварталы микрорайона имени Гоголя, построен микрорайон Юбилейный, названный так в честь 60-летия Советского государства. Приезжающий в этот город не пройдет мимо новой площади имени Октябрьской революции. Еще недавно тут был пустырь, унылый пейзаж которого оживляли редкие купы сосен да низкие деревянные домики. Сейчас на площади привлекает внимание мемориальный ансамбль со строгим и простым архитектурным оформлением. Его окружили многоэтажные здания, среди которых широкоформатный кинотеатр, гостиница. У мемориала все приходящие на площадь останавливаются. Это священное место города. Оно хранит память о тех, кто не вернулся с войны. Мы смотрим на высокую каменную стену. В средней части ее — голова воина-победителя. На стене, облицованной черным гранитом, золотыми буквами написано: «Слава героям-выксунцам, павшим в боях за Родину». Трепет вечного огня у подножия памятника напоминает о тех, кто не вернулся. Через каждый час из глубины мемориала звучит трехминутная мелодия — «Грезы» Шумана. Сюда идут юные и взрослые, убеленные сединами ветераны войны, вспоминая давно минувшие дни и фронтовых друзей, матери, потерявшие в войну сыновей, молодожены, вступающие в семейную жизнь.

Достопримечательность Выксы — парк в самом ее центре. На южной окраине его, на берегу Верхнего пРУДа, сохранился дом-дворец Баташовых, который по тому времени изысканно украсили декоративными деталями крепостные художники. Заводчики Баташовы были известны богатством на всю Россию. Роскошь, которой они окружали себя, их образ жизни поражали даже современников. Барочный фронтон со ступенчатыми закруглениями на двухэтажном здании конторы Выксунского завода отметил в своих записях известный географ и естествоиспытатель XVIII века Пал-лас, возглавлявший экспедицию Петербургской Академии наук в глубь России.

Баташовский дом окружал обширный парк, распланированный во французском стиле по образцу известных европейских парков в Версале, Летнего парка в Петербурге, парков Петергофа. Композиционная ось парка — главная липовая аллея на юге заканчивалась дворцом, на севере уходила в хвойные леса, где в те времена был зверинец. В оранжереях росли тропические растения, плоды их поставлялись на царский стол. В сохраненном парке особенно привлекательны пейзажи вокруг прудов. В воде их отражаются березки на островке, ярко выделяющиеся на темном фоне хвойного леса. В наши дни парк вместе с лесопарковым массивом и прудами — зона отдыха горожан.

Выксунский парк — ценный памятник садово-паркового искусства второй половины XVIII века. Созданный трудами крепостных Баташовых, он сейчас вместе с голубым ожерельем прудов создает самобытный оригинальный образ Выксы, делает ее неповторимой в ряду русских городов.

ВЧЕРА И СЕГОДНЯ КУЛЕБАК

Кулебаки встретили нас ярким утренним солнцем. Теплое и ласковое, оно щедро золотило дома, кроны деревьев. Под его радостными лучами город точно оживал, ликовал, приветливо улыбался.

Название города пошло от мордовских слов — «кулей» (улей) и «баки» (сосуд), что связано с бортничеством первых поселенцев, собиравших мед диких пчел в дуплах деревьев. Поселение возникло среди дремучих лесов на тракте Муром — Ардатов. И. Лепехин, совершавший в XVIII веке путешествие по России, в своих «Дневных записках» отмечал, что Кулебаки в 1768 г. была маленькой деревней, настолько бедной, что не было возможности сменить здесь почтовых лошадей.

В пореформенной России развивающаяся промышленность требовала увеличения производства железа, чугуна, стали и изделий из них. Наряду с развитием металлургических предприятий на Юге росла металлургия в Приокском районе. В 1866 г. кулебакский помещик Федоров и выксунский купец Бородачев на местных рудах основали в селе' Кулебаки металлургический завод. Ни помещик, ни купец не были знакомы с горным делом. Производство не пошло. Завод продали. Менялись его хозяева. С переходом завода во владение Общества Коломенского паровозомашино-строительного завода выплавка чугуна стала расти. В 1877 г. на Кулебакском заводе построен первый в России бандажепрокатный цех. К концу XIX века завод по числу рабочих и объему производства занял в Нижегородской губернии второе место после Сормовского завода. Кулебакский завод был крупным по тому времени капиталистическим предприятием, насчитывавшим 8 тысяч рабочих. В 1907 г. как филиал завода начала работать судостроительная верфь вблизи Оки, в селе Липня.

Несмотря на то что завод находился в глухой провинции, уже в 1901–1903 годах здесь возникли революционные кружки и рабочая социал-демократическая организация. Рабочие Кулебак были активными участниками революции 1905–1907 годов. В мрачные годы реакции кулебакские металлисты продолжали борьбу с самодержавием, показывали пример стойкости, выдержки и умения вести легальную и нелегальную работу. В. И. Ленин в передовой статье «На прямую дорогу», опубликованной в большевистской газете «Пролетарий» 19 марта 1908 г., сослался на кулебакских марксистов как на убедительный пример жизнеспособности местных партийных организаций. Борьба рабочих Кулебак развернулась с еще большей силой.

В гражданскую войну броня первых советских танков, изготовленных на Сормовском заводе, поступила от металлургов Кулебак. За самоотверженный труд кулебакские рабочие получили в июне 1920 г. поздравительную телеграмму В. И. Ленина, в которой отмечалось, что производство бронелистов и бандажей «даст возможность Сормовскому заводу строить для Красной Армии танки, производить ремонт вагонов нашего разрушенного войной транспорта».

Кулебаки — рабочий город в самом настоящем смысле этого слова, рабочий по своим революционным традициям и по населению. Из захолустного села он вырос в промышленный центр Горьковской области с более полусотней тысяч населения. Там, где были песчаные бугры, заболоченные места, поднялись корпуса заводов, появились новые улицы. Кулебаки сегодня— это сталь и прокат, металлоконструкции для мостов и производственных зданий, тракторные запасные части, блоки к телевизорам, магнитофонам, радиолам, спецодежда для сталеваров, геологов, лесорубов, нефтяников, химиков, лесопродукция и строительные материалы.

Кулебаки не из тех городов, которые сразу, с первого взгляда, поражают своим обликом. Для того чтобы почувствовать прелесть этого города, нужно пристально присмотреться к нему, ко всему тому, что в нем есть. Надо за маленькими деревянными домиками, оставшимися от прошлого, за современными заводскими и общественными зданиями, жилыми микрорайонами увидеть его будущее.

Во внутренней географии города различаются две части: северная — район новой застройки, центр города, и южная — старая часть с домами индивидуальных застройщиков. В городе есть улицы, которые имеют интересное прошлое. Они носят названия знаменательных событий, имена революционеров, знатных людей города. Есть в Кулебаках мемориальные доски, рассказывающие о местах, где проживали революционеры-подпольщики, где печатались листовки, прокламации, где революционный комитет хранил оружие. Но есть особая памятная доска — на доме в начале улицы Восстания. Висит она на деревянном здании, построенном в стиле русского теремка. Смотришь, и кажется, создан «Теремок» без помощи рук, одним лишь вдохновением, равным чародейской силе сказочных волшебников. Какая изощренная резьба по дереву, какое богатство рисунка многослойных резных карнизов, наличников, оконных проемов, порталов и других частей здания! Окна с распахнутыми, разукрашенными ставнями напоминают бабочек. Деревянное зодчество — одна из интересных страниц русской архитектуры, сочетающая красоту форм с совершенством композиции. Здание это построено как один из павильонов Всероссийской ярмарки в Нижнем Новгороде в 1896 г. В том же году куплено и перевезено в Кулебаки. В «Теремке» помещался клуб для местных богачей и чиновников.

В истории Кулебак «Теремок» занимает особое место. Это памятник деревянного зодчества и революционной славы города. Начиная с первой русской революции здесь проводились митинги и собрания рабочих. В январские дни 1905 года здание взяли восставшие рабочие и крестьяне и объявили его Народным домом. С февраля 1917 г. «Теремок» стал центром революционной жизни горожан. Мемориальная доска сообщает, что «по докладу делегата Второго Всероссийского съезда Советов И. И. Кирюхина здесь 31 октября (стар, стиля) 1917 г. трудящимися было принято решение о передаче в селе Кулебаки всей власти Совету рабочих и крестьянских депутатов». В сквере Народного дома в конце 1924 г. установлен памятник В. И. Ленину. У подножия его заложен миллионный бандаж Кулебакского металлургического завода.

Обычное для наших городов — строительные краны. В Кулебаках вы их увидите на улицах, площадях — всюду, где новое вытесняет старое. В центре перед взором откроется обширная площадь. Она тоже новостройка и названа именем вождя революции. Тут поднялись этажи здания горкома партии, Дворца культуры, Дома спорта, гостиницы, почтамта, кинотеатра. Это центральная площадь Кулебак, место, где горожане собираются в торжественные дни. Красивая улица Воровского со столетними дубами, вязами, липами приведет вас на площадь, которая, еще не получила названия. Кругом нее современные жилые дома, в центре административное здание, Дом книги.

В Кулебаках новое будет сопровождать вас повсюду. Но есть и старое, бережно охраняемое горожанами. Это сосновый парк, сохранившийся в центре города, с живописным прудом. Житель Кулебак не будет иметь хорошего настроения, если, возвратившись из поездки в другой город или встав на ноги после болезни, не появится на парковой аллее, не прогуляется по ней, не увидит знакомых или не посмотрит новый фильм в летнем театре парка.

«Городок, служащий средством ехать дальше», — подметил писатель Д. В. Григорович, характеризуя провинциальный притрактовый городок в глубине России. Не скажешь так о современных Кулебаках. Стоит однажды побывать в этом тихом милом городе — и уже будет, непременно будет тянуть побывать в нем еще раз.

ГОРОД КОРАБЕЛОВ

Есть на среднерусской земле города: чуть отойдешь от главной улицы и увидишь заречный, в редких вербах, луг, невдалеке лес и поле, отсвечивающее хлебами. Воздух чистый, дали неоглядные, тишина успокоительная. По городу идешь, вдруг остановит тебя старинный дом с затейливой кладкою стены или узорной резьбой по дереву, расписным крыльцом. Такое увидишь обычно в малом городе, в глубинке России. Есть, на мой взгляд, в этих городках такое, что создает уют жизни. Это прежде всего близость природы. Малый город ничем от нее не отгорожен. И нетронутый ковер травы, и желто-зеленые поля, и водная гладь реки или озера, и лесные тропинки — все прелести природы начинаются за окраиной городка. И воздух такой здоровый, чистый. В малом городе нет неоновых реклам, не снуют машины, не слышен скрежет трамвайных колес. Такой город живет без спешки шума. Не встретишь тут торопливых пешеходов, вечно куда-то бегущих, отвечающих на вопросы нехотно, на ходу Напротив, приезжему ответят обстоятельно да еще спросят: «Откуда, по каким делам приехал?» Здесь приветливые, добросердечные, услужливые.

Они нежно привязаны к своему родному месту и не стремятся сменить его на какой-нибудь большой город. Там, мол, до рыбалки не доберешься, а о своей усадьбе с яблоками, грушами, помидорами и огурчиками мечтать нечего!

В малом городке человек заметнее, тут каждый на виду: знают, как кто работает, как живет, какая ему цена. Приезжаешь сюда и, кажется, погружаешься в иное бытие — уютное, исполненное душевного покоя. Обращаясь к такому городку, поэт Ю. Щелоков написал:

Ты в стране — что росинка На раздольном лугу. Но представить Россию Без тебя не могу.

Об этом думал я, посетив Навашино. Городок из тех, которые покоряют чистотой воздуха, обилием света, зелени, простора. Человек, впервые приехав в Навашино поездом или автобусом и выйдя на Привокзальную площадь, наверняка подумает, что это только что построенный город. Кругом все ново: от вокзала и почтамта до Дворца спорта с плавательным бассейном. Здания красивые, и одно не похоже на другое. Утреннее солнце освещает их первыми, и часов до десяти они пускают слепящие солнечные зайчики.

Бывает так: большой ли, средний ли или малый город, или даже город-миллионер, а запечатлеваются в памяти порой с незначительного штриха, эпизода, даже, казалось бы, с повседневной мелочи, на которую мы не обращаем внимания. Навашино мне запомнилось гостиницей. Сколько я их видел за время своих путешествий! И когда заходил, читал обычное объявление: «Мест свободных нет». В Навашине на пороге гостиницы я прочел: «Добро пожаловать!» Дежурная Лидия Ивановна Майорова встретила словами: «Входите, пожалуйста, присаживайтесь». И тут же добавила: «Мы рады каждому, кто нас навещает, всем гостям города найдем место». Кто бывает в командировках или приезжает в какой-либо город по личным делам, знает цену этим словам.

Вот с таким настроением я знакомился с Навашином. У города живописное окружение: сосновые леса и дубовые рощи, тенистые ельники и светлые березняки, заливные луга и пашни, холмы и озера. Город разместился на песчаных возвышениях, сохранившихся от правого берега древнего русла Оки. В весенний разлив окские воды подступают к городу, а во время высоких паводков заходят на окраинные улицы.

Если вам, читатель, довелось видеть на волжских просторах, в шлюзах Волго-Дона и Волго-Балта, у причалов Москвы и Ленинграда сухогрузные теплоходы типа «Волго-Дон», знайте, что эти речные исполины делают в Навашине, на судостроительном заводе «Ока». Навашинский завод построил корабли, которые впервые в стране и мире получили путевку в большое плавание. Со стапеля завода сошел первый в стране самоходный теплоход для перевозки раскаленной до 700 градусов руды-агломерата, а за ним серия подобных. Курсируют агломератовозы по Азовскому, морю. Тут впервые в стране построен контейнеровоз «Василий Шукшин».

Строят в Навашине суда и для морского флота. Морские теплоходы завода «Ока» несут флаг Страны Советов от Чукотского моря на востоке нашей Родины до Бискайского залива в Атлантическом океане и Аравийского моря в Индийском океане. Они побывали в портах Югославии и Италии, Англии и Алжира, Турции и Греции, Мальты и Ливана.

Навашино своим возникновением и известностью обязано судостроительному заводу. История его началась с 1907 года, когда Общество Коломенского машиностроительного завода, имея заказы на нефтеналивные баржи, построило вблизи села Липня судоверфь. Из разных районов России приехали сюда рабочие — сборщики, клепальщики, чеканщики. Рядом с судоверфью вырос поселок судостроителей с названием Мордовщик. В 1910 году здесь прошла линия железной дороги Москва — Казань. По одной из версий, ветка рельсового пути из Мурома в Кулебаки по проекту должна была пройти по прямой, верстах в десяти от поселка Мордовщик, через деревню с названием Нова-шино. Железная дорога по тем временам — новая жизнь для поселка: заказы для предпринимателей, работа для населения. Решили тогда местные судовладельцы подкупить правительственных чиновников и строителей Дороги — ветку тянуть не по прямой, а через поселок Мордовщик. Так и свершилось! Чтобы видимость приличия для высокого начальства соблюсти, назвали станцию при поселке, как и деревню, упоминавшуюся в проекте, — Новашино. Позднее название станции у судоверфи трансформировалось в Навашино.

У жителей каждого городка есть свой предмет гордости, который они охотно показывают гостю. В Навашине — это завод «Ока». В городском музее есть макет судостроительного завода «Ока» 1912 года. На этом макете видим лишь кирпичное здание, а остальные производственные корпуса сплошь деревянные, похожие на жалкие сарайчики. Сейчас от прошлого ничего не осталось. В светлых просторных цехах отечественное оборудование. Труд рабочих механизирован во всех процессах изготовления судов. Один штрих. Раньше для спуска на воду построенной несамоходной клепаной баржи нужны были сотни рабочих. Теперь многотонную стальную громаду морского сухогруза спускает легким нажатием кнопки всего один оператор.

Как во всех советских городах все лучшее носит имя вождя революции, в Навашине новая центральная площадь названа именем Ленина. Любой областной центр может позавидовать такой красивой площади и такому Дворцу культуры, который ее украшает. На гранитном пьедестале возвышается памятник В. И. Ленину — основателю Советского государства.

Сердце Навашина — судостроительный завод. Город и завод едины. Все, что построено здесь, — для судостроителей. Если спросить о первом попавшемся новом доме: «Кто строил?» — вам каждый ответит: «Завод!» Лучшая из новых улиц названа проспектом Корабелов.

ПОЛЕВАЯ КАРТИНА

Утро было дивное. Земля, освеженная ночным дождем, только что проснулась и весело улыбалась голубому небу. На восходе оно пламенело, разгоралось, становясь все шире. Над полем ржи курился зародившийся от первых лучей солнца пар. Усатые колосья отяжелели от зерна. Со всех сторон поле сходилось с голубым без единого облачка небом. Отрадно обнимать полевой простор взглядом, зрительно мчаться по разливу хлебов, через редкие овражки и лощины, все дальше и дальше в ту манящую даль, что таилась у самого горизонта. А дорога, раздвигая хлеба, терялась, пропадала в них и, казалось, вела все в тот же бесконечный зовущий простор. Кругом тихо, будто поле притаилось и прислушивается. Приятно и легко, хочется вот так шагать все время. Память оживила слова поэта, на которые композитор нашел удивительную мелодию:

Не сравнятся с тобой ни леса, ни моря.

Ты со мной, мое поле,

Тронет ветром висок, — здесь Отчизна моя,

И скажу, не тая:

Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок.

Сейчас поле в буйном цветении злаков, оно нарядилось в свои летние наряды. Словно девица на выданье, спешило похвастаться своими одеяниями. Прямые, тучные, словно отлитые из бронзы, колосья, казалось, звенели, ударяясь друг о друга. Думалось, будто сама земля каждым колосом, каждой травинкой высвистывает: «Как хорошо жить! Как хорошо!..» Я беру в руку колосок, подношу его к лицу. Усатый, он щекочет щеки. Золотистые зерна выглядывают из своих уютных гнезд и, кажется, готовы вот-вот высыпаться на землю. Глажу жесткий колосок. Сколько труда в нем! Пахали, боронили, удобряли землю, сеяли. А чтобы он был породистым, над каждой зернинкой думали, трудились ученые-селекционеры. Для того чтобы налился колосок, требуется не только труд, а еще смекалка, ловкость и хлеборобская мудрость. И труд самой природы: солнце старалось, дожди поили, туманы нежили, ветер опылял, ласкал. Выходит, что дорогой колосок. Растер его. На ладонь посыпались продолговатые зерна.

Ржаное поле! Вот оно, светло-желтое, прокаленное солнцем, зыбко-отзывчивое даже малому ветерку, с подсушенными колосьями, уже изливающими запах хлеба. Чудесное это зрелище, волнующее и радостное — стоящие без конца и края созревшие хлеба! Подует ветер, колосья тихо зашелестят неведомо о чем. Кажется, набежавший ветер тронул струны ржаных стеблей, и зазвучала дивная музыка поля.

Глядишь на эту картину и вспоминаешь слова Фета:

Зреет рожь над жаркой нивой, И от нивы и до нивы Гонит ветер прихотливый Золотые переливы.

Действительно, порыв ветра — и в лад ему через все поле покатилась волна с золотым отливом то красноватой- рябью, а то темно-желтая, почти коричневая. Волна добегает до конца, и крайние колосья низко кланяются придорожной траве, наклоняются и снова поднимаются. Рожь под ветром ходит плавно, будто кто-то без конца причесывает ее огромным гребнем, и все поле колышется, словно переливается громадное полотнище янтарного шелка. Рожь то пригнется, будто поклон отдаст солнцу, то застынет. Даже вот эта бабочка, то поднимающаяся над колосьями, то как бы проваливающаяся в их волнах, кажется, поняла всю важность своего полета и тоже кланяется живым колосьям. А коршун, распластав крылья, не шевеля ми, ходит круг за кругом в глубине поднебесья, дозорно-строго неся свою вахту.

Есть что-то радостное в янтарном половодье поспевающих хлебов, как в первых лучах солнца, сулящих погожий день. Колосья, поднявшие кверху копья своих тяжелых медных наконечников, отяжелели, молчаливо ждали того часа, когда появятся в поле машины. Близилось время жатвы. В давние времена, когда хлеб жали серпами и была эта работа самой трудной, самой изнурительной из всех крестьянских работ, назвали пору жатвы страдой — от слова «страдание». И теперь бытует это слово. Только стерся, забылся изначальный его смысл. Но еще много тревог и забот бывает у земледельца, прежде чем колосок станет хлебом, до тех волнующих минут, когда золотые потоки зерна польются в бункеры. Уборочная страда — венец труда хлебороба. Вот уж когда собирается воедино все, что копил, к чему готовил себя земледелец! Дни без отдыха, ночи без обычного сна, неукротимый порыв, завидная страсть в работе. Небом крытое поле бывает сурово и капризно, великого упорства требует от человека. Остались независимые от человека то милостивые, то жестокие, угрожающие силы природы. Они могут либо помочь земледельцу щедрым теплом, живительной влагой, либо испепелить его нивы засухой, сгноить ливнями, выбить градом. И хлебороб, вступивший в поединок со стихией, отстоявший свое поле, достоин всенародного уважения. Кто-то хорошо сказал: «Слава человеку, чьи руки пахнут землей!»

Сколько мыслей, сколько размышлений навевает хлебное поле! Думается, нет ничего прекраснее вот этих колосьев. Что бы ни создала цивилизация, кормить человека будут только они. В нашем языке сотни тысяч слов. Но слово «хлеб» надо поставить на самое первое место. Многое открыл человек, а хлеб — самая ценная его находка. И за то, что земля кормит его, человек называет ее матушкой, родной матерью,^ а хлеб — батюшкой. А еще про хлеб говорят «насущный».

В природе нет хлеба-самородка. Не слепая сила произрастания создала эту красоту, а крепкие, к труду привычные руки! Будь то малахитовый ковер озими, нежной, чистой, только вышедшей из-под снега, или золотые волны готового к жатве хлеба — везде незримо присутствует он, хлебороб. С весны до уборки у него тревоги и заботы, заботы и тревоги. Щедрые, натруженные, неутомимые руки кормят людей. Нет на земле важнее работы, чем вовремя бросить семена в поднятую землю и вовремя взять у земли поспевшее зерно.

ПАВЛОВСКИЕ ПЕРЕМЕНЫ

В Павлове раньше мне не приходилось бывать. Я решил посмотреть город под впечатлением заново прочитанной главы «Павловские промыслы» из труда В. И. Ленина «Развитие капитализма в России», а также «Павловских очерков» В. Г. Короленко. Хотелось сравнить прошлое с настоящим, увидеть, каким стал город, а заодно посмотреть на труд и быт потомков павловских кустарей.

При первом знакомстве с новым для тебя городом прежде всего хочется что-нибудь почитать о нем. Я привык в таком случае заходить в книжные магазины, посмотреть новинки изданий. Этой традиции не изменил и на сей раз. У продавщицы спросил: «Что у вас есть о Павлове?» «Нет, что вы, — с недоумением ответила она. — Не было и ничего пока нет о нашем городе». Почти ничего не могла рассказать о городе в библиотеке подшивка местной газеты. Обидно, что о средних городах, как Павлово, не пишут. А ведь они растут, и в них много интересного.

На первый взгляд Павлово малопримечателен. Нет тут ни прославленных архитектурных памятников, ни картинной галереи, ни широких проспектов и больших площадей. И все же этот город запоминается. К Павлову надо внимательно присмотреться, чтобы понять его своеобразие.

НЕМНОГО ИСТОРИИ

Павлово возник как сторожевой пункт на восточной границе Московского государства. Впервые как сельское поселение упоминается в царской грамоте 5 апреля 1566 года. С присоединением к России Казани и Астрахани в Поволжье устремилось разоряемое помещиками население центральных и северо-западных районов. Часть переселенцев осела здесь под защитой острога.

Удобное географическое расположение Павлова на правом берегу Оки, рядом находящиеся залежи полезных руд способствовали развитию промыслов по обработке металлов. Зачинателями их были служилые люди — стрельцы. Вслед за ними на металлопромысел переключилось остальное население, плохо обеспеченное плодородной землей. Как свидетельствуют писцовые книги, в Павлове в 1608 году было 4 кузницы, в 1622 году —11, в 1642 году — 21 кузница. В кузницах делалось «черное дело», то есть изготовлялись железные изделия.

В середине XVII века Павлово перестает быть сторожевым укреплением. Павлов острог стал называться селом Павловой. С XVIII века оно широко известно своими разнообразными металлическими изделиями. О павловских мастерах писали путешественники Полунин и Мюллер в книге «Географический лексикон» (1773 г.): «Жители оного почти все ружейные мастера и делают преизрядные ружья и замки, из коих оные так малы, как горошинка, однако сделаны весьма искусно, отпираются и запираются». Особенно получил развитие замочный промысел, чему способствовали потребности торгового пути. В те времена товар упаковывали в сундуки «под семью замками», а деньги хранились в шкатулках, тоже под замком.

В XIX веке Павлово — всероссийский центр знаменитых сталеслесарных промыслов с десятками селений в окружении. Павловские замки, столовые приборы скупщики отправляли в Москву, Петербург," Нижний Новгород. Главный сбыт шел через Нижегородскую ярмарку. Здесь купцы закупали металлоизделия павловских кустарей для вывоза на восточные рынки — в Среднюю Азию, Турцию, Персию (Иран). Павловские изделия отправляли и в страны Западной Европы. Дешевая рабочая сила, отсутствие конкуренции и широкий рынок сбыта павловских изделий приносили скупщикам большие прибыли за счет жестокой эксплуатации кустарей.

Тяжелые условия труда и быта кустарей Павлова описал в своих известных «Павловских очерках» В. Г. Короленко. В 90-е годы прошлого века писатель приезжал в Павлово пять раз и воссоздал подлинную социальную драму неравной борьбы кустарей с наступающим капиталом. «Конкуренция — пресс, — писал Короленко, — кустарь — материал, лежащий под прессом, скупщик — винт, которым пресс нажимается». Писатель пристально вглядывался в жизнь кустарей, увидел, что все они опутаны паутиной кабалы, живут в страшной нищете. «Нищета есть везде, — писал он в «Павловских очерках», — но такую нищету за неисходною работой вы увидите, пожалуй, в одном только кустарном селе. Жизнь городского нищего, протягивающего на улицах руку, — да это рай в сравнении с этой рабочею жизнью!»

Каждая строчка этого полного страсти публицистического произведения была направлена против вреднейших утопических фантазий либеральных народников, считавших промысел павловских кустарей «народным производством». Самостоятельный кустарь, как называли его народники, якобы идет в России своим путем, минуя «заморскую язву капитализма». Писатель упоминает в своих очерках о народнике-фантазере Н. П. Зернове, который приехал в Павлово в 70-х годах с намерением создать «артельку» для сбыта кустарных изделий через голову скупщиков и спасти таким образом кустарей от разорения. Но утопии обречены на гибель. И затея Зернова, естественно, окончилась крахом прежде всего для него самого: скупщики его оклеветали, от дела отстранили, и он попал в дом умалишенных. Павлово прошлого века похоже было на большую кузницу, со всех сторон которой почти из каждого дома доносился неумолчный стук молотков. Дороговизна земли делала ценной каждый ее клочок, загоняла мастерскую бедного ремесленника прямо в жилое помещение — в одну-единственную комнату подслеповатой хибарки, в которой он со всей семьей работал по 16–19 часов в сутки. Десять тысяч бьющихся из-за куска хлеба кустарей, слабогрудых, сгорбленных, с непомерно развитыми руками, населяли село.

«Как мало здесь новых домов! Свежего, сверкающего тесу, новых бревен, которые бы показывали, что здесь строятся, что новое вырастает на смену дряхлого и повалившегося, — совсем незаметно. Зато разметанных крыш, выбитых окон, подпертых снаружи стен сколько угодно. Среди лачуг высятся «палаты» местных богачей, из красного кирпича, с претенциозной архитектурой, с башенками, шпилями и чуть ли не амбразурами… Когда же над этим хаосом провалившихся крыш и нелепых палат взвилась струйка белого пара и жидкий свисток «фабрики» прорезал воздух, то мне показалось, что, наконец, схватил общее впечатление картины: здесь как будто умирает что-то, но не хочет умереть, — что-то возникает, но не имеет силы возникнуть…» — писал Короленко.

Тогда, в 90-х годах, в глубине тьмы, как приметил Короленко, зарождалось нечто новое, назревал какой-то важный исторический перелом. В. И. Ленин, находясь в это время в далекой сибирской ссылке, увидел это новое, раскрыл его сущность в «Развитии капитализма в России», обосновал безысходность положения кустарей, показал их мнимую самостоятельность. Чтобы окончательно не пойти ко дну, «мелкий производитель, — писал Владимир Ильич, — защищает себя от падения такими средствами, от употребления которых °н падает гораздо ниже, чем наемный рабочий. Эти средства — удлинение рабочего дня, понижение жизненного уровня и уровня потребностей». Говоря о бедственном положении кустарей, находившихся целиком в лапах скупщиков, «менял», В. И. Ленин подчеркнул: «Пусть вспомнит также читатель знаменитый павловский «забор», «промен», «заклад жен» и тому подобные виды кабалы и личного унижения, которыми придавлен quasi — самостоятельный мелкий производитель».

Не мог улучшить положение кустаря рост капиталистических мануфактур. В. И. Ленин приводит в качестве примера заведение Завьяловых. Здесь изготовление перочинного ножа проходило через 8–9 рук. Но это разделение труда лишь вело к уродованию и калечению рабочего… детальщика-кустаря. В. И. Ленин писал: «Появляются виртуозы и калеки разделения труда, первые — как редкостные единицы, возбуждающие изумление исследователей; вторые — как массовое появление «кустарей» слабогрудых, с непомерно развитыми руками, с «односторонней горбатостью»».

Писатель Г. И. Успенский, не раз приезжавший в Павлово, такие оставил строки: «Улицы Павлова узки до чрезвычайности: некоторые из них вымощены досками, в которых прогнили громадные дыры и образовались ямы. Темнота была кромешная…» Увидев голодную жизнь павловских кустарей, он с болью в сердце писал: «Пропащая яма, беспросветная жизнь».

РАССКАЗЫВАЮТ МУЗЕЙНЫЕ ЭКСПОНАТЫ

Есть в Павлове место, где зримо представлены труд и быт кустаря при капитализме. Это городской музей. Вот макет «Семья кустаря за работой». В тесной прокопченной комнате с низким потолком за грубо сбитым верстаком над тисками стоит сгорбленный полуслепой бородатый замочник. Его жена и сын, семи-восьмилетний мальчик, помогают ему. У этих людей измученные лица, натруженные руки, залатанная одежда. Я смотрел на них, и мне опять вспомнились «Павловские очерки»: «…мы подошли к крохотной избушке, лепившейся к глинистому обрыву. Таких избушек в Павлове много, и снаружи они даже красивы: крохотные стены, крохотные крыши, крохотные окна. Так и кажется, что это игрушка, кукольный домик, где живут такие же кукольные, игрушечные люди.

И это отчасти правда… Когда мы, согнув головы, вошли в эту избушку, на нас испуганно взглянули три пары глаз, принадлежавших трем крохотным существам.

Три женские фигуры стояли у станков: старуха, девушка лет восемнадцати и маленькая девочка лет тринадцати. Впрочем, возраст определить было очень трудно: девочка была как две капли воды похожа на мать, такая же сморщенная, такая же старенькая, такая же поразительно худая.

Я не мог вынести ее взгляда… Это был буквально маленький скелет, с тоненькими руками, державшими тяжелый стальной напильник в длинных, костлявых пальцах. Лицо, обтянутое прозрачной кожей, было просто страшно, зубы оскаливались, на шее, при поворотах, выступали одни сухожилия… Это было маленькое олицетворение… голода!»

«Да, это была просто-напросто маленькая голодная смерть за рабочим станком. Того, что зарабатывают эти три женщины, едва хватает, чтобы поддерживать искру существования в трех рабочих единицах кустарного села…

Эти три существа работают с утра до ночи, занимаясь отделкой замков…»

«Описывать ли дальше наш обход по Семеновой горе? Описывать ли эту бедноту за станками, этих голодающих людей, детей, плачущих в темноте, этих кустарных стариков, с горбами на правых лопатках, со впалою грудью с левой стороны, с отупевшим, испуганным взглядом?» — так писал В. Г. Короленко.

Нельзя пройти мимо музейной комнаты, показывающей работу кустаря-шлифовальщика. Тогда их называли «личилыциками». Работали они в грязи и тесноте, в облаках металлической и наждачной пыли. Пыль от наждачных кругов разъедала легкие, и к сорока годам кустари умирали от чахотки, оставляя вдов и сирот. И потому народ прозвал шлифовальни горьким словом «морилки». Близ Павлова, за Окой, были такие села кустарей, в которых не оставалось ни одного взрослого мужчины. Их называли «вдовьими селами». Старые шлифовальни известны и другим: наждачный или войлочный круг приводился в движение огромным, выше роста человеческого колесом, которое находилось под полом, в подвале. Крутили его вручную. Для этого нанимали по дешевке «слепаков» или ставили слабосильных членов семьи.

Даже в таких условиях павловские мастера создавали изделия, изумлявшие виртуозностью ручного труда. В музее экспонируется микроскопический замочек весом меньше грамма. Его открывает и запирает малюсенький, чуть видимый ключик. Без микроскопа не Рассмотреть это чудо скрупулезной работы, выполненное мастером прошлого века М. М. Хворовым. Это о нем упоминал В. И. Ленин в «Развитии капитализма в России»: «…делал замки по 24 штуки на золотник; отдельные части таких замков доходили до величины булавочной головки». Есть тут замки по 6, по 8, по 12 килограммов. Есть огромный 50-килограммовый замок почти в метр высотой. Такими замками с секретом открывания и закрывания охраняли купцы-лабазники свои склады, амбары, подвалы. Поражают перочинные ножи с 24, с 50 и даже со 100 предметами. Чего здесь только ни увидишь: и миниатюрные ножницы, и сапожное шило, и зубочистки, и замок средних размеров с часами и музыкой мастера Тужилова. Замок по моей просьбе завели, и он заиграл старинную мелодию. Слушаешь эту печальную музыку, и кажется: здесь умирает душа кустаря-единоличника с его тоской, с его причудами и фантазиями.

Народное предание рассказывает, как один из павловских умельцев добрался до Германии и разложил свой товар на рынке. Тамошний торговец показал ему миниатюрные красивые замки: вот, мол, не чета твоим. Тогда павловский умелец взял один из замков, вскрыл его, вынул задвижку, на которой была выбита фамилия, и сказал: «Моя работа!» Ходит легенда и о том, как павловские умельцы сделали для металлической блохи, которую подковал тульский Левша, наборный ошейник, посадили блоху на цепь и закрыли ее на замочек с секретом и музыкой.

В наши дни мастерство павловских умельцев обогатилось новым содержанием. Идешь по залам музея, и тебя не покидает восторг, изумление от предметов, в которых воплощен труд умельцев.

Павловские мастера умеют с большим художественным вкусом превращать обыкновенный нож, ложку, вилку в привлекательные сувениры. Перед нами подарочные ножи с гравированным портретом А. С. Пушкина. Кажется, если их и подавать на стол, то только для того, чтобы любоваться! Или складной нож, изготовленный А. Ананьевым для выставки ВДНХ, в котором он собрал сто предметов хирургического, ветеринарного, парикмахерского, слесарного инструментов — все, что делают павловские заводы. Этот уникум поражал посетителей советских выставок в Лондоне, Париже, Брюсселе, Нью-Йорке.

В музее мы узнаем о современном индустриальном облике города. Павлово, насчитывающий свыше 70 тысяч жителей, — всесоюзный цех по производству металлических изделий широкого потребления. В любом доме, в каждой квартире на столовых приборах стоит марка «Павлово-на-Оке». Механик, водитель автомобиля, тракторист ежедневно пользуются ключами, домкратами, сделанными руками павловчан. В колхозах и совхозах не обходятся без павловских садовых инструментов. Почти в каждом хирургическом кабинете больницы, в поликлинике есть инструменты, изготовленные вблизи Павлова.

Сохраняя исторически сложившуюся специализацию на производстве металлоизделий, Павлово стал городом машиностроения. На всем известных автобусах стоит марка «ПАЗ». Это значит Павловский автобусный завод. Его построили как завод автотранспортных инструментов в первую пятилетку одновременно с Горьковским автогигантом. Завод выпускал инструмент и арматуру сначала только для горьковских машин, а потом для тракторов и автомашин других заводов. В послевоенное время он стал автобусным, использующим шасси Горьковского автозавода. Ныне промышленная продукция Павлова известна в пятидесяти странах мира.

ЕСЛИ ПРОЙТИСЬ ПО УЛИЦАМ

Интересно ходить по незнакомому городу одному, постепенно узнавая и постигая его; наблюдать, что-то сравнивать, прислушиваться к говору горожан, вступать в разговоры и стараться все запомнить, чтобы обойтись без блокнота.

По крутому въезду поднялся я на высокий Спасский холм. Ока тут делает крутой поворот, меняет течение с восточного на северное. Поэтому с этого обрыва видны как на ладони и заокские луга, и сам город, раскинувшийся на трех прибрежных холмах, разделенных глубокими оврагами.

Плато Спасского холма — колыбель Павлова, откуда начал он свой рост. Многое тут напоминает о далеком прошлом. Орлиной кручей взметнулась Стрелецкая улица — одна из древнейших в городе, напоминающая о первых поселенцах Павлова. Рядом когда-то проходил крепостной вал, стояли боевые дубовые башни. В остроге жили стрельцы, охранявшие дорогу и перевоз через Оку. С этим местом связано название города. Одна из легенд передает, что первым поселенцем здесь был перевозчик Павел, по имени которого и стал называться город. Так и значилось в летописях — «Павлов перевоз», он же в писцовых книгах «Павлов острог» — от первого Павла. Тут, на вершине холма, сохранились улицы с названиями Острожная, Прогон Большой, Малый. Здесь и улица Фаворского, названная в честь уроженца Павлова — ученого-химика, Героя Социалистического Труда А. Е. Фаворского. Мемориальная доска на здании филиала Горьковского политехнического института напоминает: «Это место посещал В. Г. Короленко, выдающийся русский писатель, во время своих приездов в Павлове». Здесь его считают своим писателем, самая добрая память живет о нем.

В городе соединились воедино старина и современность, и смотрится он в двух планах. Старая часть, тяготеющая к Оке длинной полосой от Спасского холма, застроена стихийно, не имеет четкой планировки. Улицы короткие, узкие, кривые. Тут протекает приток Оки Тарка. На левом ее берегу, близ Оки, расположен центр города с площадью, от которой радиально отходят в разных направлениях улицы. По кручам и склонам оврагов раскинулись одноэтажные домики старой и новой застройки с огородами и садами.

Новая часть Павлова с заводами и современными микрорайонами, застроенными многоэтажными домами на окраинах, видится как бы другим городом. Новые строения появились и среди старых, что так особенно заметно на улице Куйбышева — главной магистрали города. Вдали, за Окой, у леса видно Тумботино, упоминаемое Короленко. Там в рабочем поселке возвышаются корпуса завода медико-инструментальных машин.

Я спустился вниз по одной из старых улиц с названием Бабья Горка. В прошлом тут жили шлифовальщики. Были также улицы Грабиловка, Грязнушка, Зиманиха, Исподняя. Все они переименованы, а Бабья Горка случайно уцелела. Старые короткие кривые улочки, конечно, будут перепланированы и отстроены заново. Но пока город растет бурно по окраинам, где выросли десятки новых улиц с названиями: Северная, Восточная, Южная, Машиностроительная, Инструментальная…

Новые улицы с новыми названиями для Павлова стали обычным явлением. А вот улица Цитрусовая своим именем удивит приезжего. Откуда в городе такое субтропическое название? Но в Павлове давно существуют своеобразные субтропики под крышей: павловские домашние лимоны. Их можно увидеть в окнах почти каждого дома, в цехах заводов, в служебных помещениях — словом, везде, где люди работают и живут. Комнатная культура лимона в Павлове насчитывает более ста лет. Старожилы говорят, что несколько черенков этого растения завезены сюда с юга в 1860 году. По душе пришлось кустарям вечнозеленое лимонное деревце с благоухающими белыми и розовыми цветками, с золотистыми плодами. Горожане вывели свой_павловский сорт комнатных лимонов. При хорошем уходе лимон достигает веса 300–500 и более граммов, отличается высокими вкусовыми качествами, тонким ароматом, приятным освежающим соком. Павловский сорт считается лучшим в условиях северного климата. Из разных концов страны сюда обращаются за саженцами.

На улицах Павлова из открытых окон нередко услышите птичьи голоса. Раздаются трели овсянки, нежные песни синички и еще каких-то птиц. Это поют неутомимые певцы-кенары. Родина их — Канарские острова. У нас на воле они не живут. Содержатся в клетке и в неволе чувствуют себя прекрасно. Эта птица впервые одомашнена кустарями Павлова и Тулы. Павловские ремесленники имели, по-видимому, мечтательный характер, любили хорошее многоголосое пение птиц. Кенары своим кружевным нарядом и круглогодичным пением украшали горькую и трудную жизнь кустарей.

И теперь этих птиц можно увидеть во многих домах Павлова. Кенары поют круглый год, за исключением периода линьки. Причем они хорошо подражают пению других птиц и даже звучанию музыкальных инструментов. Один певец может дать великолепный концерт, в котором участвуют как бы многие птицы. Кенар (канарейка не поет) поет с нежными переходами и замиранием, как бы рассыпая звуки, громко и заливисто демонстрирует певческие способности. Январь — один из самых певчих месяцев для этих птиц. Окрепнув после осенней линьки, они поют особенно вдохновенно.

ПОТОМКИ КУСТАРЕЙ

Если говорить точно, кустарей в Павлове давно нет. Нет никаких кустарей-одиночек, которых описал В. Г. Короленко. Отошло в историю даже само слово «кустарь», потому что оно теперь уже больше ничего не обозначает. Но Павлове — рабочий город в самом настоящем смысле этого слова, рабочий по своему населению и по своим производственным традициям. Четыре пятых жителей города — рабочие металлисты и машиностроители. Впрочем, павловские рабочие теперь не те, что были в прошлом. Изменились они и внешне. Проходя по улицам города, вы по одежде не отличите рабочего от инженера, а фабричную работницу от женщины врача или педагога.

В Павлове я гость, и как гостя меня приглашают посетить заводы, фабрики. Их много, и на каждом предприятии есть что посмотреть

Старожил посоветует побывать на заводе имени Кирова и непременно скажет: «Завод имеет поучительную историю, славные трудовые традиции…»

Мемориальная доска, установленная на здании завода имени Кирова, сообщает: «Павловская кустарная артель организована в 1890 году народником А. Г. Штанге». «В сентябре 1890 года и в феврале 1897 года артель посетил писатель Владимир Галакти-онович Короленко». «В 1896 году артель посетил великий русский писатель Алексей Максимович Горький».

И вот в заводском музее перед нами родник завода— кустарная артель, ставшая пионером промысловой кооперации в стране. Зародившись в тяжелых условиях самодержавия, артель выстояла благодаря энергии ее организатора, поддержке со стороны прогрессивных деятелей того времени, среди которых были Короленко, Толстой, Горький. Артель тогда же, в конце XIX века, сделала революционный шаг — ввела у себя 12-часовой рабочий день, тогда как на других предприятиях города он продолжался до 15 часов. После Февральской революции 1917 года артель первой перешла на 8-часовой рабочий день и установила 2-недельный оплачиваемый отпуск.

После Великого Октября В. И. Ленин уделял внимание артели. Ее не национализировали, ей помогало Советское правительство. Она существовала до 1956 г., когда была преобразована в завод. В заводском музее мы узнаем, что в 1918 году в артели было занято 485 кустарей. В ведомости на получение заработной платы вместо росписи пестрели крестики, так как большинство артельщиков были малограмотные или совсем неграмотные.

Сегодня павловский завод имени Кирова с коллективом рабочих более двух с половиной тысяч — одно из крупных предприятий страны по изготовлению столовых приборов. Мы ходили по его 12 цехам, просторным, светлым, с мозаичными полами. Видели' механические прессы с электрическими приводами, станки-полуавтоматы для обработки столовых ножей, ложек, ножниц, полуавтоматическую линию по обработке ложек процессом виброшлифования и электрополирования. Готовые ножи и вилки проходят больше тридцати операций поверхностной обработки. Они имеют сияющий вид и на средних операциях, а под конец это уже подлинное сверкание металла. Тут пущены в ход самые различные диски и жидкое стекло с наждаком разных номеров.

Вот цех шлифовки. Шлифовальщики и шлифовальщицы сидят на высоких крутящихся креслах возле бешено вращающихся кругов. Наждачная и войлочная пыль с воем засасывается мощными вентиляторами с широкими пастями и вихрем уносится по таким же широким трубам. В горячих цехах около штампов рабочих постоянно освежает струя прохладного воздуха.

В инструментальном цехе я постоял у выставки художников по металлу — отца и сына. В Павлове есть специальное художественное училище, где молодежь обучают мастерству делать ручным способом удивительно красивые вещи по металлу травлением с различными покрытиями. С появлением новшеств, автоматов, казалось бы, уже не до ручных редкостей. Но училище не дает померкнуть издавна сложившемуся в Павлове и из поколения в поколение передаваемому тонкому, почти ювелирному мастерству металлистов. Училище не только возродило, но и умножило давние традиции умельцев, чьи уникальные изделия мы видели в городском музее.

Нам показали, наконец, склады с готовыми изделиями, куда они поступают посредством реверсионного механического транспорта. Смотрели гардеробные, душевые…

Цветами в цехах заводов, фабрик теперь никого не удивишь, а вот выращивание лимонов, красного перца, рыбок в аквариумах, пожалуй, можно увидеть только на Павловском заводе имени Кирова. Лимоны здесь всюду: от кабинета директора до красного уголка. У рабочего Карчатова Бориса Ивановича вы непременно остановитесь, чтобы посмотреть, как на окне рядом с инструментом в баночках растет посадочный материал Для лимонов. Инструментальщик, улыбаясь, говорил нам: «Саженцы любят железо, растут лучше…»

КОГДА НА НЕБЕ КУЧЕВЫЕ ОБЛАКА

Дивный день выдался сегодня! Была та пора июня, когда стоит истома знойного дня, но в воздухе, несмотря на жару, пахнет влагой от прошедшей неистовой грозы. Свежо, все омыто дождем, он прошел на рассвете, как добрый вестник. Это был тот час, когда, как говорится, засыпает даже вода в реке. Лишь изредка с тихим шелестом расправлялся свернувшийся от зноя листок, выпрямлялся поникший стебелек травы. Прозрачный воздух струился, и мир, казалось, раздвинулся во все стороны. Ничто так не поднимает настроения как погожий ясный день. В неохватно огромной глубине, промытой, освеженной дождевой водой, там и тут тянулись вразброд, не закрывая солнца, кучевые облака. Невидимый жаворонок звенел то близко от уха, то невообразимо высоко, будто подвешен колокольчик на длинной нитке и медленно раскачивается с серебряным перезвоном. Где-то жужжали мухи, словно натягивали упругие шелковые нити… Солнце палило во всю июньскую мочь. Припекало. Размаривало. Ни о чем не хотелось думать.

В этот летний полдень я лежал в тени под деревом. Под боком текла Ока. Раскинув руки, я смотрел на облака и на осину, уходящую ввысь в эти облака. Голубое небо и зеленый лист! Сколько раз приходилось мне видеть подобную картину, и никогда не мог равнодушно на нее смотреть. Всегда это сочетание листьев дерева и дневного ясного неба поднимало мое настроение.

Нас радует ясное небо, но каким пустым и немым оно казалось бы нам, если бы не было облаков! Облака оживляют небо, превращают его то в ласковое, то в грозное, полное ярости и грохота. Тихим и ласковым-кажется небо, когда на фоне утренней зари прозрачным шелком протянуты пряди легких облаков, суровым и страшным представляется оно, когда бушует гроза. Облака дружат с ветром, ветер то тихо баюкает их, то быстро гонит по голубому океану, как корабли с натянутыми парусами. А как украшают небо облака! Какое буйство красок и огня вспыхивает в облаках на утренней и особенно на вечерней зорях!

Смотрю на небо. В синеве его медленно плыли с запада на восток мелкие, кипенно-белые облачка. Освещенные солнцем, они казались белыми лебедями и будто махали крыльями. И чудилось, что они смотрели на меня и звали лететь вместе с ними. Кучевые облака! Как только образуются первые весенние проталины, появляются и первые кучевые облака. Они верный признак весны, теплого времени года. Появляются утром в ясную погоду, когда нагревается земля и от нее восходят потоки теплого воздуха. Днем они иногда затягивают почти все небо, а вечером начинают таять, рассеиваются, на их месте возникает кисейная дымка, которая потом исчезает. Если, наоборот, к вечеру кучевых облаков становится больше, то это к перемене хорошей погоды на плохую — в ближайшие дни можно ждать дождя. Облака эти ярко-белого цвета, похожие на клубы дыма.

Кучевые облака шли навстречу солнцу. Косые солнечные лучи не могли пронизать их насквозь, только края были оторочены жарким золотом. Со стороны солнца облака были розовыми, как мякоть вызревающего арбуза. Теневой край их имел цвет насыщенного водою снега. Постепенно они менялись, принимая различную форму. То спокойно плыли, как наполненные ветром паруса, то соединялись и неслись вперед, как всадники на белом коне. Одно облако напоминало распластавшегося в стремительном беге дикого зверя. Его догоняла рыба с задранным хвостом. Рыбу, казалось, настигала лодка с гребцами, а ее обгоняла легковая машина с обтекаемым, чрезмерно приплюснутым кузовом. Не было конца кучевым облакам: они плыли и плыли, вызывая в воображении и величественные средневековые замки, и горы с заснеженными вершинами, и диковинных птиц…

Небо только что было голубое и чистое, неожиданно побледнело. Где-то далеко за лесом раздался гром. Надвигалось что-то грозное. Взвился ветер. Грохнуло ближе, словно кто-то свалил бревно, зарокотало и покатилось в небе. Из-за горизонта, будто летающие тарелки, неслись плоские округлые облака. Вслед за ними, толкаясь, наползая друг на друга, торопились короткие, тупорылые тучи. С запада шла угрюмая серая туча очень странной формы, вся в острых зубцах, с высокими башнями, с флюгерами на них. Она походила на гигантскую крепостную стену, плывшую над землей. Солнце то ныряло в тучи, то выскакивало вновь, будто играло в прятки. Когда оно скрывалось, земля окутывалась блеклой пеленой, меркли все краски и переливы цветов. Стая грачей, недовольная безвременным исчезновением светила жизни, поднимала галдеж, взлетала над лесом, носилась в воздухе, не зная, куда направиться. Но вот солнце выходит из-за тучи, смахивает с земли мрачную пелену тени, весело поглядывает с высоты. Сколько ни ходили и ни чернили тучи, не суждено им было собраться в грозу. Солнце снова улыбалось земле, и ничего на свете не могло, казалось, замутить безмятежную радость его взгляда, гомоном обрадованные грачи дружно опустились на свои гнезда.

СИЛУЭТЫ НОВОГО ГОРОДА

Как отрадно бывает, когда вас ранним летним утром в городе застает рождение солнца, когда оно только еще угадывается за горизонтом, а потом в розовой рубашке поднимается над восточной окраиной, лучи его коснутся стен домов, засверкают зарницами в окнах, заиграют огнями в кронах деревьев. Небо из черно-синего становится ультрамариновым, все больше светлеет, пока не превратится в нежно-голубое. В этот час моечные машины поливают асфальт, а садовники — клумбы и газоны. Город прихорашивается. Свое обычное, трудовое утро он встречает умытым, посвежевшим, блестящим безукоризненной чистотой, словно палуба гигантского корабля. Проходит еще некоторое время, и город оживляется, начинается рабочий день. Открываются магазины, деловито шуршат по асфальту машины, автобусы, троллейбусы, в городские артерии вливается людской поток. В это время как-то сильнее ощущаешь простор города, жизнь его улиц, площадей, веселее воспринимаешь его светлый облик.

С ЧЕГО НАЧИНАЛСЯ ДЗЕРЖИНСК?

Города как люди: у каждого своя биография. Одни города напоминают седовласых и мудрых старцев, которые много повидали и о многом могут рассказать, другие совсем юные, для которых жизнь только еще начинается и у которых все еще впереди. К последним относится Дзержинск.

Левобережье Оки, где расположились корпуса заводов и жилые кварталы Дзержинска, в прошлом называлось Черноречьем с центром в селе Черное. Через топкие болота, сквозь непроходимые леса тогда упрямо пробивалась к полноводной Оке узкая неглубокая лесная речушка Черная, по названию которой именовалась волость с рядом деревень. Село Черное упоминается в документах XVII века как владение Дудина монастыря. Петр I, готовясь к Азовскому походу, в 1695 году, во время приезда в Нижний Новгород, повелел заложить тут судоверфь с использованием соснового леса на Оке. Строились военные суда. Население занималось вязанием сетей, выделкой канатов, веревок.

В 1862 году через Черноречье прошла железная дорога, связавшая Москву с Нижним Новгородом.

Дорога оживила промышленность волости. На местном сырье построили алебастровый завод, лесопилку. Заработала канатная фабрика. В 80-х годах Черноречье с его бором и пляжем на Оке становится дачным местом. В начале XX века село Черное и железнодорожный полустанок Черноречье получили прямо-таки щедринское название — Растяпино. В жизнь растяпинцев внесло оживление строительство в годы первой мировой войны химического завода. Однако до Великого Октября Растяпино оставалось одним из захолустных мест Нижегородской губернии.

В советское время изменилась жизнь Черноречья. Быстро росла промышленность. В 1920 году на химическом заводе был пущен суперфосфатный цех. Технологический опыт Чернореченского завода используют современные химические предприятия во многих районах страны. Поставленная решениями XIV съезда партии задача индустриализации страны, освобождения от импорта химических продуктов решалась, в частности, ускоренным ростом производства и номенклатуры химических продуктов Чернореченского завода. Строились цехи: водородный, синтеза аммиака.

Морозным январским днем 1927 года Растяпино посетил Председатель ВЦИК СССР М. И. Калинин. Возле одного из котлованов, где закладывался фундамент нового цеха Чернореченского завода, состоялся митинг. Всесоюзный староста сказал тогда пророческие слова: «Теперь на месте этого захолустного местечка Советская власть решила строить крупный индустриальный город… Пройдет еще несколько лет, и вы не узнаете своего местечка». Сразу же после митинга рабочие взялись за ломы и лопаты, долбили мерзлую землю, оттаивали ее кострами.

В апреле 1929 года рабочий поселок Растяпино был переименован в Дзержинск, а в марте 1930 года — преобразован в город. Имя ему дано символичное. Это и память о благороднейшем «рыцаре революции», и путевка в будущее, в большую, светлую жизнь. Потому что биография Дзержинского — это биография неутомимого труженика, закаленного борца за торжество великих идей ленинской партии. Город его имени — это воплощение этих идей в жизнь. В делах дзержинцев видится то главное, ради чего жил Феликс Эдмундович, отдавший всего себя людям.

ЦЕНТР ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ХИМИИ

Вступали в строй один за другим новые цехи на чернореченском химическом заводе. Они давали стране аммиак, аммоний, карбид кальция, хлор, каустическую соду, серную и азотную кислоты, аммиачную селитру, тринатрий фосфат, карбид… Все это было необходимо для растущей индустрии страны. Отечественный хлор давал отбеливающие средства для текстильной, бумажной и целлюлозной промышленности, был необходим для санитарных целей. Фосфор создавал прочную основу для производства спичек, выпуска ядохимикатов. Карбид и его производные необходимы в сварочных работах и автогенной резке металла, в золотодобывающей и фармацевтической промышленности, производстве денежных знаков, литографских красителей, в развитии пластмассовой промышленности. Производство отечественного синтетического корунда освободило от иностранной зависимости наше точное приборостроение и часовую промышленность. В 1949 году Дзержинск дал стране первый отечественный капролактам — исходное сырье для капрона, из которого можно изготовлять прочные технические изделия, трикотаж, искусственные каракуль, кожу, пряжу для рыболовных сетей, корд для автомобильных покрышек…

Первый, первая, первое… Это слово стало синонимом химии Дзержинска. Десятки химических продуктов впервые были получены здесь. Химики Дзержинска выполнили заказ Музея В. И. Ленина на создание прозрачных органических стекол, поглощающих ультрафиолетовые лучи. И сегодня за «прозрачной броней», созданной дзержинцами, хранятся для потомков личные вещи вождя революции, уникальные документы.

Дзержинск по праву называют городом химиков и строителей. Об этом свидетельствует и эмблема города. На голубом фоне, символизирующем Оку, изображены реторта, шестерня и колос. Реторта говорит о том, что основная промышленность города — химическая, шестерня— в городе развито и химическое машиностроение, а колос напоминает о тесной связи города с сельским хозяйством, поскольку здесь есть предприятия по производству минеральных удобрений. Более 40 заводов Дзержинска дают стране еще синтетические смолы и пластмассы, ацетон и фенол, каустическую соду и^ одорант, органическое стекло и высокоэффективные средства защиты растений, цианистые соли и капроновые сети, хроматографы — приборы для анализа состава жидкости и газа и жирные спирты, противотуберкулезные препараты и карбамид…

Мы побывали на Черногорском химическом комбинате, в производственном объединении «Корунд», как он теперь называется. Не увидели тут, в бывшем поселке, бревенчатых и фибролитовых домов на главной улице, горбатых бараков с толевыми крышами. Всюду многоэтажные дома, зеленые улицы. А на комбинате все современно: и просторные, богатые светом и чистотой цехи, и новое оборудование, и, конечно, люди — мастера своего дела. В цех синтеза аммиака, где из смеси азота и водорода изготавливают синтетический аммиак, исходный продукт для получения азотной кислоты и в конечном результате азотистых удобрений, мы входили настороженными, будучи под впечатлением прочитанной в учебнике для вузов характеристики аммиака. Там сказано: «При нормальной температуре аммиак представляет собой бесцветный газ, отличающийся весьма характерным запахом. Он действует на глаза, вызывая слезы, и на дыхательные органы, вызывая удушье… При содержании аммиака в воздухе свыше 14 % по объему воздушно-аммиачная смесь, будучи приведена в соприкосновение с огнем, взрывается». Думалось, что люди здесь работают в противогазах. Но их не было, да и вообще рабочих так мало, что казалось, механизмы работают без вмешательства человека. И аммиаком не пахло. В цехе тихо гудели и сочно причмокивали поршни компрессоров, крутились под красными кожухами маховики, что-то таинственное происходило в высоких колоннах синтеза, и тек по трубам в сборные емкости жидкий аммиак, эта чудесная пища для растений, созданная «из ничего».

Мы были в новом цехе корундов. Каким маленьким, неприглядным кажется теперь старый цех, неподалеку, где в 1938 году получены первые отечественные искусственные корунды! В отделе кристаллизации получают Цветные искусственные корунды. Именно тут рождаются чудорукотворные рубины, которых ждут на ювелирных фабриках, на предприятиях часовой промышленности. Ведь один килограмм искусственных рубинов — это шесть тысяч камней для часов различных марок. И сегодня ни один из отечественных часовых заводов не обходится без рубинов Дзержинска. Корунд — это еще Резцы и иглы для изготовления долгоиграющих пластинок

Мне приходилось видеть, как выращивают дубы, декоративные деревья, зеленый лук, но никогда раньше не видел, как выращиваются драгоценные камни. Цвета корунда строго определены и ограничены, но зато они неповторимо богаты оттенками, меняющимися от игры света. Корунд красного оттенка — алого или красного как кровь>~~ называют рубином. Если в гранях кристалла заключен голубовато-сероватый оттенок безоблачного неба, его называют сапфиром. А есть и такие кристаллы, которые меняют свой цвет. Их называют александритами. Они то фиолетовые, то зеленоватые, то вспыхивают в них золотистые искры, будто весь солнечный спектр заключен в небольшом кристаллике минерала. Все это драгоценные камни. И вот мы смотрим, как выращивают их.

Чудесные кристаллы образуются в маленьких печках, при вулканической температуре, от горящей смеси водорода с кислородом. Сначала все просто: бесцветный порошок в бумажных мешках и ящиках, который приготовляют из глинозема — из того самого сырья, которое идет на выплавку алюминия. Порошок много раз промывают дистиллированной водой, просеивают через сито, чтобы никаких примесей не осталось, и обжигают в печи при температуре 2050–2100 °C. Смотреть можно только через синее окошечко. Вот тогда и начинается самое интересное. За стеклышком виден длинный стержень и на нем кристаллик. Это затравка, похожая на фитилек обычной стеариновой свечи, но сделана из корунда. На этом-то блестящем фитильке и зарождается кристалл. В пламя тоненькой струйкой сыплется порошок окиси алюминия. Он плавится от жара, капает на затравку, и кристалл начинает расти подобно грибу-дождевику, только не снизу, а сверху. Чтобы вырос он большим, чистым и прозрачным рубином, нужен пристальный глаз. За час рубин увеличивается до 8—10 миллиметров. Через 6 часов он достигает веса 60 граммов, и тогда наступает самый ответственный момент. От мастера кристаллизации требуется умение регулировать вулканическое пламя. Если кристалл держать в пламени сверх положенных минут, он станет больше и лучше, но может получиться и так, что он станет слишком хрупким и потеряет свою ценность. И вот последний момент: из-под факела вытаскивают длинный стержень, на конце его кристаллик в форме були — красного червячка. Это рубин. Он медленно остывает. Постепенно блеск червячка становится все более спокойным. Кристалл получен! В кабинете директора производственного объединения «Корунд» мы увидели витрину, где выставлены разновидности корунда. Когда падал на них луч солнца, камни светились, сверкали, блестели своими гранями, в их глубине как бы открывался яркий мир чудес и великолепия, какой бывает только в сказках.

ЧЕРТЫ ГЕОГРАФИИ ГОРОДА

У каждого города своя сокровенная сущность. Приезжему трудно постичь ее, если он не пройдет пешком по улицам, не заглянет в краеведческий музей. Можно, конечно, полистать в библиотеке местные газеты. И все же без пешей прогулки город не раскроет вам свою прелесть, вы не узнаете его души.

Я обошел Дзержинск вдоль и поперек и закончил «путешествие» в центре города. В каждом городе есть свое сердце. В Дзержинске — это одноименная площадь. Она хорошо спланирована. Особого внимания заслуживает ее архитектурно-пространственная композиция, объединившая в одно целое постройки различных стилей. При формировании площади следовали общему градостроительному замыслу. Площадь производит впечатление торжественности, что и должно быть присуще месту проведения митингов, демонстраций. Вокруг монументальные общественные здания, в живописном сквере площади поднимается памятник Ф. Э. Дзержинскому, выполненный из кованой меди на гранитном пьедестале. В шинели, с непокрытой головой, он смотрит вдаль. Сюда ежегодно 11 сентября — в день рождения великого революционера приходят с цветами горожане, школьники, чтобы почтить его память. С этой площади началась история города. На месте, где сейчас памятник Ф. Э. Дзержинскому, 7 ноября 1929 года заложили первый камень в фундамент Дома Советов — первого здания будущего города. Отсюда пошло строительство Дзержинска.

На город химиков интересно взглянуть сверху— если не с холма, которого нет вблизи города, то с большого здания, каким здесь является чудесный Дворец культуры химиков. С его ротонды нам открылась городская панорама. В легкой голубоватой дым. ке море крыш, всюду окрашенные в светлые тона многоэтажные дома, оживленные улицы, бульвары, проспекты. И всюду зелень. Дзержинск раскинулся широкой полосой на многие километры вдоль левого низменного берега Оки, там, где река делает крутую, обращенную на север^ излучину. Его центральная часть расположена у самой излучины. Всхолмления покрыты сосновым лесом, подступающим к самому городу. Там, где живут люди, нет ни одного предприятия, вся «химия» вынесена за городскую черту. Жилые массивы и заводы разделяет санитарно-защитная зона.

Дзержинск построен по генеральному плану как социалистический город с наибольшими удобствами для населения. Архитектурно-художественный облик его создавался не отдельными зданиями, а системой ансамлеми жилых и общественных зданий, их масштабностью, гармоничной пространственной связью между собой. Поэтому и красив город. Планировочная схема Дзержинска представляет собой единство радиально-кольцевой и прямоугольной системы, определяемой направлением транспортных связей жилых и промышленных районов, а также автострадой Москва — Горький. Фасадной, южной стороной город обращен к Оке и железной дороге, проходящей параллельно реке.

От площади Дзержинского на север, восток и запад прямыми широкими лучами расходятся проспекты. Среди них главная магистраль — проспект Ленина, протянувшийся через город с востока на северо-запад. С юга к проспекту подступает городской парк; в окружении зелени здесь выделяется здание драматического театра. Сосновый парк в центре города — это сохранившаяся частица тех лесов, которые в недалеком прошлом шумели на месте современного города. Вдоль парка от площади к железнодорожному вокзалу ведет аллея. А вот проспект Дзержинского. Он застраивался одним из первых. В городском музее есть снимок проспекта 30-х годов: несколько домов, прутики деревьев. Сейчас это могучие пушистые тополя. Первый трехэтажный дом тут построен в 1930 году. Потом на проспекте появились четырех- и пятиэтажные дома с лепными украшениями, ажурными балконами, арками. Тот, кто хочет узнать историю города, обязательно придет сюда, в музей. Интересные экспозиции расскажут, с чего начался город, о его людях, о дзержинцах, ушедших на войну, о сегодняшнем и завтрашнем дне Дзержинска.

Не узнать теперь площадь Маяковского с памятником поэту. Из кованого алюминия, он поднят на высоту 11 метров. Там прочтем его строки:

Я знаю — город будет, Я знаю — саду цвесть, Когда такие люди В стране в Советской есть!

Город химиков растет, строится, хорошеет. С улиц не исчезают строительные леса, в небо тут и там поднимаются ажурные стрелы могучих. кранов. Виден микрорайон Северные Ворота, оформивший въезд в город со стороны автомагистрали Москва — Горький. Создается прибрежный жилой район — «речные ворота» города. Его застройка сформирует силуэт города со стороны Оки. С ростом промышленности увеличивалось население. В 1939 году в Дзержинске было 103 тысячи жителей, в 1983 году — около 270 тысяч.

Жить тут хочется. Горожанам, может, не совсем точными покажутся мои впечатления от города, однако я думаю, что со стороны виднее. Дзержинск выходил победителем в социалистическом соревновании городов России за лучшее проведение работ по благоустройству. На его знамени орден Трудового Красного Знамени.

Герои романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?» мечтали о прекрасном городе-саде. Они хотели, чтобы жители этого города, объединенные совместным свободным трудом на общество, жили счастливо и радостно. В Дзержинске, кажется, воплощены мечты героев писателя революционера-демократа.

ЗЕЛЕНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ

Восточная поговорка молвит: парки — улыбки города. Если согласиться с этим, то Дзержинск можно считать очень улыбчивым городом! Немногие из российских городов могут похвалиться таким зеленым нарядом, каким богат Дзержинск. На каждого дзержинца приходится около 20 квадратных метров зеленых насаждений общественного пользования. С ранней весны до поздней осени город в зелени. Среди обычных кленов, берез, лип, дубов вы встретите кедр сибирский, ясень американский, акацию амурскую, барбарис, вяз туркестанский, жимолость канадскую, грушу уссурийскую. И сколько еще! Мы прошлись по проспекту Ленина. По середине его разные породы деревьев, а по краям — всех оттенков кустарники. В зелени утопают проспекты Чкалова, Химиков, Победы, бульвар Жданова, улица Ульянова, скверы на площади Ленина, Дзержинского, площади Героев. Невольно сбиваешься на перечисление — так богато зеленое убранство города. И всюду цветы.

Дзержинцы любят зелень, цветы. Любовь к зеленому Другу прививается с самого детства. Там, где Детвора, не увидишь вытоптанной клумбы, порванных цветов. Дети — ревностные блюстители и любители природы. Мне пришлось побывать в городе в день начала учебного года. Не забыть его! Утренний Дзержинск был похож на движущийся сад или какое-то театральное представление. Из подъездов и дворов выходили девочки в белых фартучках и мальчики в синих костюмчиках. И несли цветы: бордовые гвоздики, лиловые астры, царственные, будто вылитые из воска гладиолусы, осенние розы застенчивых, скромных окрасок. Особенно привлекательными казались малыши первоклассники. Мальчики несли букеты торжественно, как солдаты почетное знамя. Девочки, преисполненные важности первого дня учебы, держали цветы в руках с необычайной осторожностью, стараясь не прижимать к груди, чтобы не зазеленить фартук. Смотревшие на детей взрослые улыбались, видя милые, взволнованные, озабоченные лица ребят, их цветочное шествие.

Зеленое украшение Дзержинска имеет свою историю. На месте города рос сосновый лес. Пели в кронах деревьев птицы, в потаенных тенях росли грибы. Пришли сюда строители, стали возводить заводские корпуса, деревянные бараки для временного жилья. Гигантской стройке требовалось много древесины, лес вырубали. Все дальше уходила за город лесная глухомань. Когда город построили, кругом было пусто. Вместо леса на город двинулись пески, ранее скрытые деревьями и кустарником. Их чешуйчатые волны при ветре оживали и двигались, словно живые, засыпая улицы. Старожили помнят защитные щиты, которые устанавливали вдоль трамвайных путей, чтобы предохранить их от песчаных заносов. Единственной защитой города от песков мог стать лес. Но попытки насадить его обычными способами не имели успеха. Молодые сосенки гибли: их засыпало песком или выдувало. К тому же саженцы были привозные., их не хватало. Создать вновь лес оказалось делом трудным. Перед лесоводами встала серьезная проблема возрождения леса.

Нашлись энтузиасты, создали питомники для выращивания саженцев, применили новые методы посадок отечественных пород деревьев, прививали породы иноземного происхождения. И вырос лес на сыпучих песках, окружавших город. Началась новая жизнь Дзержинских лесов. Все выше и плотнее становилось зеленое кольцо. Посадки теперь занимают свыше шести тысяч гектаров. Преобладает покорительница песков— сосна. Словно по линейке, выстроились березы, плотной стеной поднялись пушистые ели, прочно укоренилась лиственница, далеко обгоняя своих сестер — сосну и ель. В районе Дзержинска можно встретить свыше трехсот пород деревьев и кустарников, прежде здесь не росших. Раскинул свои могучие ветви маньчжурский орех, глубоко пустила корни ирга. Прижились ель гималайская, айва японская…

Мы стоим у пенсильванской вишни. Замечательное дерево, достигающее 20 метров высоты. Широко раскинуло крону. Оно красиво, особенно во время цветения. Корневые побеги его цепко схватывают почву. При озеленении песчаных склонов дерево незаменимо. Нельзя пройти мимо туи западной. Родина этого вечнозеленого хвойного дерева — восток Северной Америки.

Оно имеет красивую пирамидальную крону. Древесина ее мягкая, легкая и не поддается гниению. Привлекает это дерево не только внешним видом, но и приятным ароматом хвои, является хорошим антибиотиком — на две трети снижает количество вредоносных бактерий в воздухе. Туя хорошо приспособилась, не проявляет признаков обмерзания. Она обильно плодоносит уже через два года. И много еще экзотов хорошо себя чувствуют на улицах Дзержинска!

В юго-западной части города, у поселка имени Пушкина, был пустырь, ничего не росло. В 1951 году тут на песчаной почве лесоводы заложили питомник. Теперь здесь парк-дендрарий на площади 16 гектаров. Его посещают экскурсанты, школьники. Сюда мы приехали утром. Оно выдалось на редкость лучезарным, светлым. Узкие длинные лучи солнца проникали через листву и яркими пятнами ложились на землю. Искрились росинки на траве и на подножиях деревьев. Запах трав и ягод сливался с запахом хвои. С первого взгляда дендрарий мне показался настоящим растительным царством. Все ласкало взор: и чудесные аллеи из березы, лиственницы, сосны, ясеня, клена; и экзоты с Кавказа, Дальнего Востока и Северной Америки. Здесь на песках пышно разрослись ель гималайская и груша уссурийская, дуб армянский и черемуха пенсильванская, айва японская и бархат амурский, скандинавская рябина, голубая ель…

Мы ходили по парку, любуясь деревьями. Какая красота! Как прекрасна земля, украшенная руками человека!

Прекраснее, целебнее деревьев, леса, пожалуй, в природе ничего нет. Лес как бы вобрал в себя всю ее красоту и величие. По образному определению Л. М. Леонова, «лес является единственным, открытым для всех источником благодеяний, куда по доброте или коварству природа не повесила своего пудового замка. Она как бы вверяет это сокровище благоразумию человека, чтобы он осуществил тот справедливо-плановый порядок, которого сама она осуществить не может». Есть такой термин — «рекреационный лес», проще говоря, зона отдыха. Ведь «рекреация» — это «восстановление». Да, лес восстанавливает наши физические и духовные силы. «Где живет дерево, там и человек живет» — учит нас народная мудрость. Зеленые листья, поглощая из воздуха углекислый газ, очищают атмосферу, увеличивают в ней запасы кислорода, обогащенного оздоровительным ароматом смол и трав.

В парке меня не покидала мысль о человеке, которому мы обязаны красотой парка-дендрария. На

одной из аллей меня познакомили с ним. Это был заслуженный лесовод республики Иван Никифорович Ильяшевич. Бывают в жизни встречи, которые не забываются. Человек на вид вроде бы обычный, неприметный. А узнаешь его поближе — и откроются в нем сокровища необыкновенные. Именно такой Ильяшевич. Чтобы цвела наша земл^, чтобы в стране стало больше парков, садов, а пустыри покрылись лесами — это мечта многих. Иван Никифорович — один из тех, кто превращает мечты в реальность. «Полвека с лишним я в лесу, призван им, он — вся моя жизнь. Представить для себя жизнь другую, далекую от него, просто не могу» — эти слова я услышал от Ильяшевича. Он приехал в Дзержинск в 1951 году заведовать лесхозом и удивился, что саженцы завозят по железной дороге из Саратовской области. Хотя в функции лесхоза не входило выращивание деревьев и кустарников для озеленения, он решил заняться этим делом. Попросил участок земли для питомника декоративных растений, и ему дали вот это место, где Ильяшевич развил хозяйство, создал питомники и в других местах. Впоследствии работу по выращиванию иноземных деревьев для облесения одобрили, и сейчас сотрудники питомника готовят декоративный материал в большом количестве. В этом питомнике привили пятьсот древесных пород — кавказских, дальневосточных, североамериканских. Двести пород интродуцировали.

«Чужеземцы» в питомнике ведут себя по-разному. Разделили их на четыре группы. К первой отнесли растения, которые нормально растут и плодоносят, низкие температуры на них не действуют. Из них выращивают новое поколение. Это акация амурская, черемуха пенсильванская, клен серебристый, барбарисы и многие другие. Во второй группе растения, у которых в суровые зимы подмерзают побеги последнего года. У растений третьей группы подмерзают побеги до уровня снежного покрова. Их разводить не следует. К четвертой группе отнесли растения, у которых зимой вымерзает вся надземная часть. Их тоже не надо выращивать.

Мы ходим по аллеям парка-дендрария. Ильяшевич рассказывает о каждом интересном растении. Вот вьющийся лианообразный кустарник, с которого в конце лета кистями свешиваются продолговатые красные ягоды. Это лимонник — уроженец Дальнего Востока. Хорошо здесь себя чувствует. Его плоды — ягоды здоровья, усталость снимают, придают бодрость, силу, укрепляют мышцы и кости, прогоняют жар. Сейчас на грядках питомника более 10 тысяч сеянцев этого дивного растения. Есть в парке и другие экзоты, привезенные с Дальнего Востока.

А вот аллея из яблочных роз. Свое название растение оправдывает. После дождя, вечером оно пахнет спелыми душистыми яблоками. Иван Никифорович рассказал, как ему удалось достать семена этого чудесного кустарника, привезти из сада бывшей помещичьей усадьбы одного из районов Горьковской области и через два года получить всходы. Есть здесь и другие виды роз: южная, белая махровая, белая ромаш-коцветная, золотистая махровая, палевая, черноплодная… Мы еще рассматривали красивое дерево с ярко-красными листьями. Это красный дуб из Северной Америки. У нас растет на Украине. Раскидистый, нарядный. «Развели мы его желудями, — рассказывает Иван Никифорович, — хорошо себя чувствует на нашей земле. Не восприимчив к дубовой листовертке, от которой обычно страдают дубравы».

Ильяшевич гордится своими экзотами. И есть чем гордиться. Питомник выращивает свыше 100 тысяч саженцев разных иноземных пород деревьев. Куда только они не идут!

Зеленые питомцы Ильяшевича ныне украшают не только Дзержинск, ими красуются улицы и проспекты Горького, ими обсажены берега Горьковского водохранилища.

«Свою профессию я сравниваю с профессией строителя. Семена для меня — кирпичики, питомники — фундамент, а сам лес — здание лесовода». «Посадить дерево — это только начало дела, — продолжает свой рассказ лесовод. — Главное — сохранить растение, поднять его на ноги, вырастить. Да и этого мало — надо научить людей любить и охранять древонасаждения, оберегать их от опасности».

Когда я прощался с Иваном Никифоровичем, мне вспомнился чеховский образ фанатика древонасаждения Астрова из «Дяди Вани», который говорил: «Когда я слышу, как шумит молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко виноват буду и я».

«Роща Ильяшевича» — так называют химики Дзержинска лесные массивы, опоясавшие городские окраины вечнозеленой сосной, надежно прикрывающей от ветров жилые кварталы и заводы. Десятки экспериментов с сосной потребовались лесоводу, чтобы найти оптимальный вариант выращивания ее на здешних землях. Ильяшевич не только лес заботливо растит. Он еще помогает людям любить природу. Пишут ему многие, и всем отвечает посылками с саженцами редкостных пород деревьев, письмами с советами. Он постоянно в поисках, в труде, полон энергии, творческих замыслов.

ИДЕТ ПО ЗЕМЛЕ ИЮЛЬ

По одной версии, месяц так назван еще в 45 году до нашей эры в честь римского императора Юлия Цезаря. В Древней Руси в народе этому месяцу дали несколько точных названий: «страдник» — за летнюю страду, когда жарко припекает солнце; «грозник» — начинаются летние грозы с оглушительными раскатами, с теплым ливнем. Июль — разгар лета. Редкое явление для этого времени — длительное ненастье. Тепла так много, что и ночью бывает душно. Это время самой теплой воды в реках, сезон купания. Даже глубокие воды прогреваются. Плохое время для рыболовов. В жару рыбе не хватает кислорода, она уходит вглубь. Водоемы переполняются множеством микроскопических водорослей.

Нередко разразится кратковременная гроза, а потом снова тишь и зной. День начинает убывать. По капельке нарастает ночь. Очень мудро гласит народная поговорка: «В июле солнце поворачивает на зиму, а лето на жару». Дни малооблачные. Сквозь ясное небо льются потоки солнечных лучей. Кажется, все заполнено горячим прозрачным золотом. Днем появятся кучевые облака, обычно переходящие в дождевые. Длинны и ярки июльские зори. Заходящее солнце беглыми лучами озаряет облака, красит их в полутона всех цветов радуги. Небосвод вечерами нет-нет да и осветится розовым, желтым и зеленым сиянием. Это отсветы далеких гроз-зарниц. В народе говорят: «Спелицы зарят хлеб».

Больше всего, наверно, подходит к июлю название «страдник». В полях ржаная нива после налива зерна посветлела — зеленость спадает. Колоски пшеницы начинают желтеть, а колос ячменя окрасился в цвет бронзы. Началась косовица озимых хлебов. И вот тут-то дождь совсем ни к чему. «Иди туда, где тебя просят, а пошел туда, где косят» — так издавна говорят в народе об июльском дожде. Зеленый покос понаставил первые копны и стога, и сеноуборка ширится. Июль — пора расцвета. Все растущее на земле в самой силе, в полном соку. Спеют первые плоды и ягоды. Среди густой темно-зеленой листвы картофеля зацвели первые цветы, белые или фиолетовые, с золотисто-желтой серединкой. Цветет гречиха.

В лесу закончилось цветение древесных пород. Последней зацвела липа, она как бы венчает зенит теплого сезона, торжество животворного солнца. Нежный аромат ее цветов разносится кругом, привлекая неутомимых тружениц пчел. Недаром июль и мед с лип носили одно название — «липец». Одни за другими поспевают лесные ягоды — земляника, черника… Зацветают калина, малина, костяника, дикая смородина. Тише стало в лесу. Лес озабоченно замолк, словно охваченный тайными думами. Кончились концерты пернатых. Замолк главный солист — соловей. Птицам теперь не до пения. Много хлопот: птенцы подрастают, их надо ставить на крыло. Иные птицы покончили все хлопоты по воспитанию детворы, отдыхают, отъедаются сами…

НАЕДИНЕ С ЛУГОМ

Особенно красивой природа бывает утром, когда она просыпается. Самая благодать — утренняя. Утро — лучшее время суток. В самом этом слове есть что-то свежее, чистое, исполненное надежд. Утро приносит с собой силу, запас мыслей и намерений на весь день. Само пробуждение и восход солнца — источника жизни и радости способствуют хорошему настроению. Утром природа нараспашку. Краски меняются, приобретают такие оттенки, которые невозможно воспроизвести кистью художника. Воздух полон сменяемых ночных и распускающихся дневных ароматов. Пьешь его легкими, лицом, сознанием. Кажется, с каждым глотком воздуха входит в тебя богатырский дух, мы чувствуем себя бодрее, вялость как рукой снимает.

Разное бывает утро. В горах оно начинается яркой долгой зарей. Где-то солнце уже взошло, но тени гор долго перегораживают даже самую широкую долину. Редкие облака горят ярким пламенем, и высокое небо льет в долину почти дневной свет. Тут все кажется загадочным. В поле, как и на лугу, утро начинается неожиданно, настает быстро. Однотонная ночная муть вдруг заколышется и поплывет, все ускоряя движение, от одного края к другому.

Есть в раннем часе утра короткое, но удивительное время, которое я бы назвал временем ожидания. Длится оно недолго и в спешке жизни проносится для нас неприметно. В срединной России время это наступает при рассвете, когда все живое замирает в ожидании восхода солнца, когда воцаряется ненадежная, как тонкая ниточка, тишина.

В то же погожее июльское утро ни сон, ни Усталость не смогли сдержать меня от искушения подняться рано и выйти на окский луг. Стою в ожидании рассвета. Много приходилось встречать рассветов и у реки, и у лесных заманчивых озер, и на заливных лугах, и на полевых просторах, и каждый раз рассвет был не похож один на другой. Бывает, небо на востоке начнет быстро наливаться вишневым соком, а потом вдруг брызнет солнечными живительными лучами-пронырами, которые, спешат заглянуть под каждый кустик, посмотреть в каждую росинку на озябшей за ночь траве. В такое утро солнце вступает в свои права с самого восхода. А иногда борьба ночи и утра затягивается. Сгрудит ночь на востоке облака, не дает пробиться сквозь них заревому свету. Но утро и солнце побеждают всегда…

Я загляделся на угасающие звезды и не заметил, как на востоке по черному горизонту веселым ручейком потекла узенькая белая полоска света. Ласково дотрагиваясь до близких звезд, она погасила их, потом светлый ручеек становился все гуще и гуще, будто небо; соприкасаясь с горизонтом, постепенно пропитывалось, намокало темной кровью. Постепенно блекла, словно истаивала, густота небесной сини, будто невидимые воды смывали с нее темноту. Светлый ручеек разбегался все быстрее и быстрее, растягивался, становясь все краше. И вот уже он разлился по горизонту и на север, и на юг, и где-то далеко от своего истока остановился у невидимых плотин и начал разливаться вширь. Вскоре река света охватила небосвод и затопила дальние звезды. Близкие крупные еще светились, но свет их был не ночной — переливчатый, яркий, а ровный, тусклый, оловянный. Только луна, такая же высокая и выцветшая, по-прежнему глядела на луг, где со светом начиналось новое летнее утро.

Темень небес рассеялась, растворилась. Отступая, она уводила за собой тишину. Сначала пискнула где-то спросонья птичка, ей неохотно ответила другая. Посветлело, хотя видно смутно, все еще слабо различимо, расплывчато, неопределенно, как бы готово принять и окраситься в тот или в другой цвет. Казалось, мир вокруг сотворялся заново.

Каждая травинка, как нитка бусами, унизана росой. Она тяжелыми каплями набухала по краям листьев, пригибая их своей тяжестью. Я шел по влажному серебру, оставляя за собой темно-зеленые следы. Бабочки со склеенными влагой крыльями, переползая с листа на лист, оставляли за собой глянцевитые дорожки и подолгу отдыхали, устало шевеля усиками. Долгоносые коричневые бекасы внезапно взлетали из-под ног, обдавая брызгами с крыльев, и тут же на глазах падали в траву. Молочный туман легкими волнами перекатывался над лугом, ожидая первых лучей солнца, чтобы растаять, оставив на траве, на кустах сверкающие капли росы. Туман светлел, неприметно разжижался до синевы снятого молока. Чувствовалось потаенное движение в глубине этой молочно-синей пучины. Неподалеку скрипели коростели. И все-таки хорошо скрипит коростель. От зычного голоса дергача словно тревожился и вздрагивал луг.

Солнца еще не видно, но вершины дальнего леса уже накрылись румянцем зари, и розовый отблеск ложился на волокнистую пряжу перистых облаков, протянувшихся, подобно Млечному Пути, от края до края через весь небосклон. Вдруг, будто разбуженная светом, в зарослях запела птица. Сначала это были несмелые звуки, точно певец осторожно продувал горло. Но скоро голос окреп, и по лугу покатились раскатистые трели — приветы рождению нового дня.

А между тем заря заметной полоской тихо поднималась из-за горизонта. Будто красным вином обдала она заголубевший восток. Краски становились с каждым мгновением ярче, разнообразнее. Вскоре весь горизонт охватило широкое багряное зарево. Небо стало синим, как море. Спокойно спавшее облако вдруг проснулось, радостно вспыхнуло — оно первым увидело солнечный луч. Трава розовела от зари. С неба струились белыми ручьями лучи. Все кругом заискрилось. Лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы. Все было полно зачарованного ожидания невиданного чуда. Впереди день. И это — как в юности, только там впереди жизнь. Я глядел и ощущал и эту свежесть, и эту тишину, и словно погружался в свежую чистую воду после парной духоты.

Как чудесно время рассвета! Мы, горожане, редко видим пробуждение дня и мало знаем о красоте этих удивительных минут. Высокие стены домов вдоль улиц заслоняют собой ту самую черту горизонта, откуда поднимается утро. Но пожалуй, не стены отгораживают нас от природы, а сами мы мало стремимся к общению с ней. Вот постепенно появляются просветы в облаках — это солнце подходит к горизонту. Оно близко, совсем близко. Там, где оно должно взойти, заметно прояснилось: небо стало цвета подснежников, которые только развернули лепестки. Туман высветлялся. В эти минуты природа будто раскрывает свои объятия, чтобы без суеты и шума принять солнце. И вот там, где впервые забрезжил свет, облако вдруг вспыхнуло красным пламенем. Пламя недолго подрожало и начало притухать, из него вынырнуло большое мающее огниво, мгновенно отделилось от горизонта и медленно поплыло вверх, уменьшаясь и желтея. Солнечные лучи зажгли все кругом ослепительным светом, удивительно прихорашивая луг. Он весь в переливах сверкающих алмазных искр. Над травами расплывалось золотисто-лиловое облачко душистой пыли. Так таинственно и молчаливо осеменяются в раннее утро луговые злаки.

Луг так зелен, так красочен, что казался гигантским бархатным ковром. Из злаков выделялись овсяницы и полевицы. Желтые цветы люцерны перемежались с красным клевером, белая медуница — с темно-красной кровохлебкой, желтый козлобородник — с пунцовой чиной, розовый эспарцет — с желтым донником. Но больше было белого донника, белого клевера, дымчато-белого подорожника.

В сочной траве обилие цветов. Но особенно бросается в глаза лютик. Да и как ему не выделяться, маслянисто-желтому цветку на жидком прямом стебельке! Он, можно сказать, проходу не дает, всюду на глаза попадается. Самое обыденное и самое яркое растение молодого лета. А вообще, все цветы красивы. Некрасивых нет. И если, слившись в целую луговую поляну, они ласкают глаз пестротой и свежестью сочных и ярких красок, то при рассмотрении каждого цветка в отдельности мы будем восхищаться изумительной формой лепестка, каждого венчика и каждой жилки на них.

Каждый цветок, каждая травинка, все пахучее разнотравье жило на свой лад, тянулось к солнцу, радовалось и нежилось в утренней прохладе. Они пахли медком, молоком, солнцем, ветром — немыслимо чудесными запахами! Нигде не ощущаешь такого приятного, веселого и легкого запаха, как на цветущем лугу. И понимаешь, почему так ретиво, самозабвенно скачет по лугу стригунок, выбрасывая ноги, раздувая ноздри. Он скачет, нагнув голову, и весь словно из воздуха, совсем не чувствует веса своего тела. Он мчится прямо на солнце. Щипнет раз-другой травку и скачет — ног под собой не чует. Ему щипнуть травку не главное. Важнее— вот так по траве «копытцами» помельтешить.

Я шел, останавливался, смотрел на эту первозданную красоту и не мог наглядеться. Яркие бабочки перелетали с места на место, трепетали прозрачными крылышками, неподвижно повисая в воздухе, легкие, пучеглазые, зелено-серые стрекозы, на разные лады стрекотали кузнечики, басовито гудели шмели. Я лег на траву. Передо мной открылся зеленый мир. На траве кое-где оставались росинки. Выбрал одну, осмотрел. На дне росинки лежало небо с редкими облачками, по краям зубчато отражалась трава. Было поразительно, как такая малая капля может вобрать в себя так много! Вот словно нежный звук струны зазвенел и растаял в воздухе. Пчела прилетела! За ней другая, третья… Пчела присела на цветок клевера, окунулась с головой в пыльцу. Потом с довольным жужжанием, пятясь, вылезла и полетела к другим цветкам. Пчела… Удивительное это существо. Много сотен цветков надо посетить ей, чтобы накопить в своем зобике одну крошечную капельку нектара. За рабочий день пчела посещает до семи тысяч цветков. Чтобы собрать с цветов нектар, который превратится в килограмм меда, — это уже миллионы километров. Конечно, одна пчела не сделает такую работу за свою короткую жизнь, для этого нужны годы. А живет пчела не более шести недель, она почти не спит. С восхода до заката в труде. Среди присущих ей рефлексов есть, должно быть, рефлекс самозабвения. За свою жизнь пчела добывает нектара в 60 раз больше своего веса. А сколько труда вкладывает, перерабатывая нектар в мед! Трудолюбие пчелы вошло в поговорку не случайно…

У ЛЕСНОГО РУЧЕЙКА

Стояла небывалая жара. Ни одного облачка не было на потемневшем от зноя небе. Повисшее над Дзержинском солнце, словно раскаленная докрасна сковорода, пышет на землю жаром: вот, мол, смотри, как я могу. Перегретый воздух на горизонте дрожал от напряжения. Все вокруг так накалено, что, казалось, нечем дышать. Даже грачи и галки, опускавшиеся на поле, чтобы полакомиться зазевавшимися кузнечиками и букашками, и те ходили, опустив крылья, с раскрытыми клювами. Спасаясь от зноя, я свернул в лес. Солнце золотыми пятнами рассыпалось по деревьям, росплески его светились в траве. Утренняя прохлада хоронилась у самой земли, в густой траве, но солнечные лучи забирались и туда, и прохлада таяла. Зной теплой волной наплывал сверху, одолевая волну влажности, поднимавшуюся снизу. Деревья стояли в оцепенении и ждали дождя.

Лес притих, птицы спрятались в чащу зелени, комары забрались в кусты, ближе к сыроватым корням, я спустился в овражек, на дне его в траве журчала вода. Она текла в неглубокой промоине, прячась в кустах молодого орешника. К роднику в глубь леса по оврагу шла узкая, едва заметная тропка, проторенная в зарослях большелистных лопухов. По тропке я подошел к липе. Солнце лилось щедрыми лучами сквозь ее листву, светлые блики мельтешили на | разлапистых листьях лещины. Ярко высвеченные, пылали зеленым пламенем кусты калины. Родник бил из-под корней старой липы. В крохотном прозрачном оконце то и дело вспухали упругие бугорки. Струйки поднимали со дна желтые песчинки, лепестки и тычинки опавших цветов, но не мутили воду. По стенкам родничка нехотя колыхался зеленый скользкий мох. Вода в нем чуточку рябила и плавно расходилась кругами во все стороны, и в ней дрожали и покачивались облака. Поразительно: ничего не было на земле, ни одной капельки, и вдруг откуда-то появилась светлая живая ниточка. Вода изворачивалась по дну родника, к ней, как к магниту, бежали новые светлые ниточки. На краю в выемке набиралась вода, она переливалась через край и стекала на траву. Я слушал песенку родника, слабенькую, как сама струйка, но певучую. Вода такая прозрачная, что виден каждый камешек на дне, видны даже белые бисерные пузырики на этих камешках. Всмотришься, и кажется: бьется чье-то сердце. Долго любовался этим чудом.

У родника была тень, прохлада и свежесть, пахло сыростью лесной зелени. Усталый, разморенный жарой, я не выдержал, прильнул к роднику — усталости как не бывало, точно в сказке напился живой воды. Она холодна и вкусна. Потому что — глубинная. Она пробилась сквозь толщу пород. Долгий путь прошла, чтобы стать хрустально-прозрачной. Тяжело дается прозрачность и чистота. Напившись, я почувствовал такое настроение, будто родничок поделился со мной какой-то сокровенной тайной. Это необъяснимо, но это так. Недаром народная фантазия наделила родниковую воду в сказках животворной силой. Откуда пошло название «родник»? Может быть, оттого, что в роднике — рождение, начало реки? Или оттого, что вода его жизнь несет всему живому на земле?

Я присел на лавочку рядом с родником. Кто-то заботливый сделал ее, врыв в землю столбики. Спасибо тому, кто позаботился здесь о других. Рядом со мной к ручейку опустилась трясогузка. Подергивая голубовато-белым с черной каемкой хвостом, она схватила клювом несколько прозрачных капель и с веселым писком упорхнула куда-то. Приятно сидеть в холодке, в тени лесного оврага, слушать журчание ручейка и вдыхать медовый аромат липы. Цвела она. С виду неприметные бледно-желтые цветки ее, будто маленькие шелковистые парашютики, раскрылись на ветках. Невзрачные, а столько выделяют душистого сока-нектара, что он не умещается в чашечке цветка я вытекает наружу. Каждый цветок липы похож на родничок, из которого беспрерывно сочится прозрачная сладкая влага. Вот если в такое время стукнуть по дереву так, чтобы оно вздрогнуло, можно увидеть настоящий «медовый дождь». Много выльется на землю этого нектара. Когда липа в цвету, с утра до вечера гудят, трудятся на ней пчелы, нагружаясь медовой данью. Это дерево — лучший медонос. Даже гречихе и то далеко до липы.

Красива липа в любое время года. Богатство цвета ствола от серовато-коричневого до бархатисто-черного в дождь, золото листвы осенью, снежный хрусталь зимой на ветвях — все радует глаз. Недаром это дерево любят птицы, вспомните у Есенина:

Держат липы в зеленых

лапах Птичий гомон и щебетню.

На вершине липы, густо красовавшейся в ясном небе, пела иволга. В стеклах бинокля отразились оранжевая головка ее, ярко-желтая, как спелый лимон, спинка, черные, бархатные крылья и хвост. Иволга, пожалуй, самая нарядная птица наших лесов. Ее звонкий посвист, напоминающий звук флейты, услышишь издали. Произнесешь нараспев это птичье имя, и какое-то необъяснимо радостное чувство сойдет на тебя. Отчего бы? Оттого, может быть, что это одно из тех прекрасных по звучанию слов, которыми так богат русский язык? Вслушайтесь, скажите тихо про себя «и-вол-га» — и тотчас встанет в памяти множество других, созвучных слов. Тут услышится «влага» и название великой реки придет на память. Удивительное слово, как удивительна и прекрасна сама птица. Однообразно пение иволги на первый взгляд. Чего проще — свисти себе в дудку, и, соблазняясь простотой, те же скворцы на первом году пения копируют иволгу превосходно. Скворчиное подражание может приятно позабавить, тогда как подлинная песня волнует и трогает. Умеет петь иволга так, что песня ее становится удивительно созвучной состоянию природы. В предгрозовое затишье она полнит сердце, щемит его тревогой, а в послегрозовой час теплым дождем радует безмятежностью и ощущением полной жизни.

А ручеек тихо журчал, словно кто-то играл на переливчатой флейте, бежал, змейкой изгибался, застенчиво показываясь из травы. Вода вскипала сердитыми струйками, казалась покрытой лаком. Временами вдруг пряталась, потом выбегала посмотреть на солнце и вся искрилась плавленым серебром.

Голосок у ручейка негромкий, а какой призывный! Нет без ручья уюта в лесу. Радуясь обилию света, ручеек продолжал свой путь, обходя стороной камешки. Не спешит он к реке отдать ей свою чистую воду. Может быть, боязно ему: куда бежать, что ждет впереди? А не лучше ли опять под землю — нырнуть в кротовые ходы? Недолго ручейку пришлось раздумывать, с правой стороны к нему спешил на помощь брат-близнец, такой же ручеек. Почувствовав поддержку, наш ручеек вынырнул из тесной норы у большого серого камня. Безмолвный шершавый гранит хотел преградить дорогу маленькому отважному путешественнику. Но не тут-то было…

То совсем беззвучно, то по-разному звуча, прежде чем безвозвратно уйти в тайники реки, струйки ручейка ласкают камешки, заглядывают и забегают в ракушки-теремки, омывают платьица береговых травинок, затихают, кружась колечками, в омутке, чтобы не потревожить, очевидно, прыгнувшего туда от жары лягушонка, играют на песчаном перекате с солнечными зайчиками, бойко проскочившими сквозь ветки ивняка поближе к родниковой свежести. Да разве перечислить все, из чего получается таинство, волшебство журчания! Порой начинает казаться, что это вовсе не струйки звучат, а бессчетные, но кому-то подвластные и послушные струны арфы. Если поначалу кому-то журчание и покажется однообразным, то глубоко он ошибается. Журчание не бывает неизменным, одинаковым. В его мотивах такое великое множество оттенков — во много раз больше, чем в иных симфониях. Напевы родниковой воды в тишине леса — самая прекрасная музыка. На утренней зорьке, под ватником тумана, звуки тише, мягче, более короткие, чем солнечным днем, когда разбавленная небесной голубизной вода становится лазурнее, прозрачнее и, кажется, звонче. Пронесется ветер над лесом — ручеек затихает, затаивается, словно прислушивается и разгадывает, куда он, озорной, полетел и когда вернется. Соловьи защелкают — и ручеек задорно подпевает им. А если водную гладь трогают капли дождя, ручейковую музыку не описать, до того она возвышенна.

Я шел бережком ручья. Когда проходил полянку, увидел незабудки. Ярким голубым пламенем вспыхивали они на солнце. Их видимо-невидимо. Цветки так густо росли, словно их посеяли. Возможно, оно так и было, но только не человек и не птица рассыпали семена. Когда-то, наверно, собралась в былом бочажке вода, и выросли над ней, над тихой влагой, незабудки. В конце лета цветы бросили в эту сонную лужицу свои семена. А весной побежали потоки ручья, и с водой понеслись семена незабудок. Из года в год разносит сна незабудки по лесным ручьям, и стали полянки голубыми. Приятно смотреть на чистый голубой ковер незабудок. Я остановился и долго любовался ими. До чего же правильно дано имя этому цветку — такое нежное, как он сам. Цветок-малютка, чуть больше дождевой капли. В крошечных круглых пяти лепестках его отразилась голубизна чистого неба. А в середине цветка желтое сердечко — солнышко в миниатюре.

Когда глядишь на незабудку, нельзя не улыбаться, не радоваться. Действительно, увидишь — не забудешь. В цветке как бы совмещены и красота, и скромность, и постоянство. Он не выделяется, не выбирает себе лучшего места, не выгорает, не тускнеет на летнем солнце.

В знойные дни я приходил к этому ручейку. Просто так, посидеть, послушать его неумолчный говор. Но вот как-то пришел и не узнал своего маленького друга. Какие-то равнодушные люди, напившись воды из родника, затоптали ногами его песчаное ложе, перебили ему жилку. Родник ушел в землю, исчез. Но не зря говорят, что родниковую воду не заглушить. Упорный родник не отступил, пробился на свет светлыми струями и снова дарит людям радость. Скорее по недомыслию, а не по злому умыслу замутили его. Может быть, завтра придут сюда снова, увидят, что родник по-прежнему чист, и устыдятся, что не заметили раньше земной сокровенной красоты. Сколько людей к родничку придут, и со всеми щедро будет делиться он своей студеной водой, все уйдут от него будто помолодевшими. Сколько их, родничков, на лесных опушках и в укромных чащобах, у подножия холмов и в оврагах, безымянных, щедрых и чистых, не помнящих зла начинателей реки… Нужен всем родник — деревьям, рекам и нам, людям. И неважно, служит ли он истоком знаменитой реки или питает своими водами безымянный ручей, — любое голубое оконце дорого нам.

ПРОЩАЛЬНАЯ УЛЫБКА ЛЕТА

Дни погожие, еще теплые. Даже бывает жарко. Но августовская жара не та, что июльская: она не дышит горячим зноем, не печет и не жжет, а нежно обдает землю ласковым благодатным теплом. Нежен покой безветренного воздуха. Глубокое небо, ближе к горизонту кучевые облака. Чувствуется приближение золотой осени — видны ее приметы — желтизна в цвете берез, яркость в окраске листьев клена; утром холоднее стал воздух, особенно в предрассветные часы. Деревья перестают расти. Седая трава склоняется до земли под тяжестью водяных капель Август — месяц долгих утренних рос и густых вечерних туманов. Убывает день, раньше угасает вечерняя заря ночи все длиннее и прохладнее. За яркие, но холодные зори зовут август в народе «зарев». На глубокой синеве ночного неба виднее и ярче стали звезды. Заметнее стал Млечный Путь — эта звездная дорога с севера на юг. Изредка ночное небо озаряется сполохами далеких зарниц. В реках и озерах вода еще недавно была густо-зеленой от мельчайших водорослей — цвела, а теперь с похолоданием очистилась, стала прозрачной. Такой она уйдет под лед.

Тускнеет утомленная июльским зноем пышная зелень. В природе, как писал Ф. Тютчев, «кроткая улыбка увядания». Заметно пожухло разнотравье, особенно на лугах и на взгорках. В цветовой палитре растений преобладают желтоватые тона. Трава на песчаных буграх выгорела, порыжела, хотя, почувствовав тепло, по-летнему трещат в ней кузнечики. Медленно, будто с чувством собственного достоинства плавают в воздухе стрекозы.

В лесу сейчас другие краски. В зеленых кронах деревьев нет-нет да и появятся золотые островки. Вроде бы и незаметны они, а налетит ветерок, шевельнет листья, и приоткроется золотая краска. Особенно быстро растут островки после дождя. Идет дождь, и кажется вокруг все зеленым. Но стоит выглянуть солнышку, и сразу в яркой зелени проглянет осенняя краска. Порой в березовых кронах мелькнет желтая прядочка. Не отстают от берез липы, в их зеленых космах тоже заронилось по прядочке желтизны. Розовеет листва яблоневых садов. Исподволь, незаметно готовится природа к приходу осени. Но не отшумел, не окончился бал цветов. Еще розовеют луговые васильки, сиреневыми султанчиками покачивает короставник. И белым прибоем волнуются заросли ивняка с тысячелистником; до крутых холодов неувядаема их белизна. Огнем горят рябиновые кусты, отягощенные гроздьями пурпурно-красных ягод, а по берегам лесных рек и озер рдеют яркие калины. Поспели брусника, голубика, ежевика. На лесных болотах забурела клюква. Наступила грибная пора. Из прогретой и увлажненной росами, туманами и дождями земли пошли грибы, уже не одиночки, а, как говорят, «слоями». Грибы разные: подосиновики, подберезовики, грузди, а во второй половине месяца наступает время сбора опят. А в орешнике поджидают нашего прихода дозревшие орехи.

Лес приумолк. Нет уже веселого щебетания птиц. Подросла птичья молодь, поднялась на крыло. Пере-етных птах охватывает предстартовое состояние. Раньше всех улетают от нас ласточки, стрижи, соловьи. Поодиночке покидают наши места кукушки: молодые улетают позже старых, но они безошибочно находят порогу к местам своих зимовок. Оседлые — вороны, сороки, дятлы, синицы — по-прежнему спокойны и деловиты. Синички, поползни, пищухи, корольки объединяются в стайки, чтобы «веселее» жилось зимой. Чувствуют приближение осени звери — начинается линька шерсти, растет подшерсток.

И все-таки август — это еще лето, но лето зрелое, плодоносящее, во всей своей полноте и завершенности. Есть в этом месяце ласковость весны, теплота лета и праздничность осени. Август — самый ровный, спокойный и кроткий месяц в году. Его называют бархатным месяцем. И действительно, это время полутонов, нежных сдержанных красок, ласкового неяркого солнца. Легкая туманная дымка напоила воздух мягкостью и влагой. Даже звуки августовского воздуха стали приглушенные. И природа, которая постепенно и незаметно для глаза начинает увядать, оставляет нам, как прощальный подарок, свои щедроты. Это пора созревания всяких даров в лесах, на полях, в садах и огородах. Есть еще ягоды, поспели черемуха, рябина, шиповник. Бывает этот месяц и сухой и дождливый, но всегда он самый напряженный для хлебороба. Август — «серпень» — горячее время уборки яровых зерновых, сева озимых, зяблевой вспашки.

ГДЕ ОКА СЛИВАЕТСЯ С ВОЛГОЙ

Говорят, впечатления непостоянны. Не берусь утверждать с уверенностью, так это или нет. Но то, что первое впечатление самое яркое и устойчивое, что оно надолго западает в душу и забыть его потом бывает невозможно, — это бесспорно. Первый раз в Горьком я был в тридцатом году. Запомнился он мне, тогда Нижний Новгород, в летний солнечный день. Был в военные годы. В памяти остался он суровым январским днем. И вот теперь, спустя много лет, меня встретил приветливый красивый город. И на этот раз пришелся он мне по душе.

Горький — такой город, который, увидев однажды, навсегда запомнишь. Потому, может быть, что здесь на каждом шагу русская история, не мертвая, а живая?! Неотразимое впечатление, которое производит город, можно было бы, пожалуй, выразить только в нескольких кратких музыкальных аккордах, если бы слить в них воедино и плеск воды больших русских рек, подступающих к городу, и голоса великих русских людей, родившихся и живших здесь, и красоту среднерусской природы, окружающей его со всех сторон.

ВОЛЖСКИЙ ОТКОС

Не помню, из какой книги А. М. Горького я выписал тронувшее меня признание: «Люблю местные особенности. Из них, как бы из густых красок, на полотне, рисуется Россия». Волжский откос, несомненно, одна из особенностей города Горького. Приезжающий сюда впервые обязательно назначает себе тот день и час, когда ему надо, непременно надо, побывать на самом возвышенном месте города.

Случилось так, что нижегородскую набережную стали называть Откосом за то, что она круто спускается в сторону Волги.

На Откосе издавна действовали оползни. В XVI веке рухнул в Волгу Печерский монастырь. Спасая город от разрушения, люди защищали Откос камнем, плетнями из хвороста, что сдерживало сползание берега.

В конце первой половины прошлого века на набережной были выровнены склоны, засыпаны овраги, разбит Александровский сад. Откос стал излюбленным местом прогулок богатой публики. Но разрушение откоса продолжалось и в начале XX века стало принимать угрожающий характер. В трудные для страны двадцатые годы Советское правительство выделило на борьбу с нижегородскими оползнями значительную по тому времени сумму — 447 тысяч рублей. После Великой Отечественной войны была создана оползневая станция. Началась прокладка дренажных штолен. Метр за метром продвигались строители в глубины Откоса. Соорудили ливневые коллекторы, приемные колодцы, лотки, перехватчики воды. Овраги, которыми была изрезана местность в районе оползней, закрепили, «движение» оползней остановили, склон озеленили, проложили асфальтовые дорожки, лестничные сходы. Смотровые площадки Откоса превратились в живописные уголки отдыха. От кремля Откос в зеленом наряде разметнулся на два километра вдоль правого берега Волги. Город как бы повернулся лицом к великой русской реке. План застройки Горького предусматривает формирование новых парадных площадей с выходом на Волгу и Оку.

Старожилы Горького обычно спрашивают приезжего: «Вы были на Откосе? Нет? Значит, вы не видели нашего города». И они правы. Откос — душа города, самое любимое место горьковчан. Это место встреч. Здесь знакомятся — иногда на всю жизнь. Сюда воспитатели приводят детей, идут школьники после выпускного бала, приходят студенты после сдачи экзаменов, молодожены после ЗАГСа. На Откосе встречают рассвет в счастливый день получения диплома, по вечерам летом тут у открытой эстрады собираются любители музыки. А кто захочет позагорать — идут на пляж. Зимой прыгуны на лыжах летают над Откосом, слаломисты спускаются с его высоких склонов. Каждый находит здесь свое… Потому, наверное, так всеми любим Откос.

Августовское утро было дивное. Солнце быстро поднималось в бирюзовую высь безоблачного неба, обещая жаркий день. Мы пришли на смотровую площадку Откоса. Тихо. Только репродуктор разносит, как по заказу, «Лирическую сормовскую». Невольно вслушиваюсь в знакомые слова:

На Волге широкой,

на стрелке далекой

Гудками кого-то зовет пароход.

Под городом Горьким,

где ясные зорьки,

В рабочем поселке

подруга живет.

Смотрю на беспрерывно меняющуюся картину. Говорю с соседом по скамейке и смотрю, больше при этом смотрю, чем говорю. Прямо внизу синеет Волга. Вода гладкая, серебристая, течение ее почти неуловимо: она как бы застыла, накрытая яркими лучами солнца. Поверхность ее лишь кое-где морщится от порыва ветерка. Плавно, как белые птицы, плывут пассажирские теплоходы-лайнеры, словно быстрокрылые чайки пролетают «ракеты» и «метеоры», шумят тяжелые, с караванами баржей, буксиры, танкеры, сухогрузы. И все это с высоты казалось игрушечным, все лишь отражало могущество и необъятность Волги, уходящей за горизонт.

На противоположном, левом берегу — заливные, луга, блестящие, как драгоценные камни, озера-старицы. Прямо, совсем близко — молодой город Бор. Он расстилается за Волгой разнообразными домами, радует праздничными красками. Бор возник на месте старого села в окружении соснового леса. Потому и дали ему такое название. Город дает стране плавучие краны, стекло для автомашин и другую продукцию. За Бором такая синяя даль, что, сколько ни гляди, все равно не поймешь, где начинается небо, а где, сливаясь с ним, тонет в голубоватом дрожащем мареве лес.

Вид с Откоса потрясает своей живописностью. Неоглядная даль открывается взору. Дух захватывает от ощущения простора, его бесконечных горизонтов. Глядишь на это раздолье и невольно думаешь, что впереди лежит Урал, а за Уралом — Сибирь, за ней — Дальний Восток… «Здравствуй, Волга, здравствуй, Русь ты моя широкая», — так и хочется сказать, увидев с Откоса заволжскую даль.

Я восхищался Веной с вершины альпийского предгорья— Каленберга. Столица Австрии на берегах Дуная казалась мне гигантским макетом, на который можно смотреть часами и находить в нем все новые интересные детали. С днепровских круч любовался Киевом. С горы Мтцаминда смотрел на вечерний Тбилиси с его величаво несущей свои быстрые воды Курой. Но ничто, ничто, даже неповторимо прекрасный лазурный простор Неаполитанского залива, открывающийся с вилл Сорренто, не сравнить с панорамой Заволжья.

О чувстве, которое порождается созерцанием с Откоса величественной панорамы, хорошо сказал А. Толстой, побывавший на Откосе в 1941 году: «…человек впитывает здесь в душу всю эту ширь, эту силу земли, эту необъятность, и прелесть, и волю. Здесь ум бродит по видениям шумного богатого прошлого и мечтает о безграничных возможностях будущего». Не случайно на Откосе черпали вдохновение поэты и революционеры, писатели и композиторы, ученые и художники. Не раз сюда приходил В. И. Ленин. Отсюда всматривался в даль Я. М. Свердлов. Здесь бывали Репин, Шевченко, Шаляпин, Маяковский. С Откоса любовались заволжской далью Мартин Андерсен Нексе, Теодор Драйзер, Анри Барбюс, Назым Хикмет. Тут рождались волнующие строки М. Горького.

Долго я стоял на Откосе, смотрел с почти стометровой высоты на индустриальную панораму города, на знаменитую Стрелку с ее огромным мысом, возле которого великая река, «голубая дорога России» принимает в свое лоно красавицу Оку. За мостом, вблизи слияния рек, застыли одетые в бетон причалы порта. Огромные краны протянули свои стрелы в небо. Они проносят по воздуху автомашины и всякого рода грузы. Горький — крупнейший речной порт, а после сооружения Волго-Донского канала и Волго-Балта — порт пяти морей. Напротив Стрелки, на правом берегу, — огромный, снежной чистоты речной вокзал. За Стрелкой видно старозаводское Сормово.

Взор останавливается на убегающих к Волге береговых кручах, на парке с террасами, пестрыми цветниками, на уходящей вниз, к реке пятьюстами ступенями лестнице, напоминающей парадный трап исполинского корабля, на бронзовом Чкалове, будто спустившемся с того простора к любимому городу и призывающем земляков ввысь, в бой за родину. Монумент отважному летчику виден издалека на фоне голубого неба, он стал неотъемлемой частью пейзажа города. Чкалов родился неподалеку отсюда, в селе Василеве. Теперь это город его имени. Юношей Валерий Чкалов работал сборщиком самолетов в Нижегородском авиационном парке. «Я волгарь», — не без гордости говорил он о себе. Тут, на постаменте памятника, видим схему полетов героя. Чкалов вместе с Байдуковым и Беляковым впервые, да еще во времена относительно малых скоростей, пересек Ледовитый океан через Северный полюс и совершил посадку на американской земле.

А мысли возвращались к городу. Горький неповторим своей географией, пейзажем. Город разделяется Окой на две части: западную, низинную и восточную, возвышенную, раскинувшуюся на семи холмах и приподнятую над мощным стрежнем при слиянии Волги и Оки.

Многим полюбился этот большой и красивый город. «Я посетил почти все столицы мира, но так величаво расположенного, как Нижний Новгород, я не видел»; «Этот царственно поставленный над всем востоком России город совсем закружил наши головы. Как упоительны его незримые дали! Мы захлебывались от восхищения ими, и перед нашими глазами вставала живая история Руси…»; «Нижний Новгород сразу очаровал меня своей оригинальной красотой, стенами и башнями кремля, широтой водяного пространства и лугов…»; «Трудно представить себе что-либо более величественное и более русское в то же самое время, чем Нижний!»; «Ни один город на Волге не волновал меня так, как Горький» — вот что писали в разные годы о городе.

НЕБОЛЬШОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ В ИСТОРИЮ

Город Горький начал свою жизнь деревянной крепостцой на Волге, оборонявшей восточную границу Вла-димиро-Суздальского государства. Лаврентьевская летопись сообщает: «В лето 1221 великий князь Гюрги, сын Всеволожь, заложи град на усть Окы и нарече ему имя Новгород Нижний». Удобное и выгодное место для города выбрал владимирский князь Юрий Всеволодович: высокий холм над местом слияния Оки и Волги — главных рек Руси. На земле русской были города с названием Новгород, Новград, Новоград. К этим названиям прибавлялись уточнения — Великий, Северный, Волынский. Еще один Новгород назвали Нижним. Он был самым нижним на Оке и самым нижним тогда из русских городов на Волге. Здесь — перекресток главных водных путей во всех направлениях. Эти пути связывали город не только с русскими землями, но и со многими зарубежными странами. Здесь был краешек русской земли, от которого зависел мир и покой на всей Руси. Город-крепость отражал натиск татаро-монгольских орд, не раз дотла сгорал и снова поднимался из пепла и разорения, отстраивался. Возле кремля выросли посады, слободы ремесленного люда.

Во второй половине XIV века это уже большой по тем временам и богатый город, стоявший во главе Суздальско-Нижегородского княжества. С полным упадком к этому времени пути «из варяг в греки» Волга стала главной дорогой в восточные страны. Через Нижний Новгород шла торговля с Востоком всех княжеств волжско-окского междуречья, Новгорода Великого и других западных земель.

По Волге снизу в Нижний Новгород шли караваны судов, груженные солью с нижневолжских озер, рыбой с Каспийского моря, шелковыми тканями и сафьяном из среднеазиатских городов — Бухары и Хивы, восточными пряностями из Персии и Индии. В обмен на это вниз по Волге сплавлялись товары, которыми была богата Русь. По северным и восточным притокам Волги в Нижний Новгород поступали из северного Заполярья и Сибири лес, меха, скот, дичь. Все это прибывало сюда, потом переотправлялось по Оке и ее притокам в центральные и западные районы страны, а обратно по этим же рекам привозились московские и западноевропейские товары. И сам нижегородский край изобиловал лесом, пушным зверем, медом, воском, изделиями местных ремесленников. Все это сделало Нижний Новгород «складочным местом для торговли всего востока России». Поток товаров вызывал большое оживление в речном порту. Здесь в продолжение всей навигации разгружались и грузились баржи. Сюда стекались грузчики, бурлаки и другие «работные люди».

В начале XVI века Нижний, как сокращенно называли город, становится аванпостом Московского государства в его борьбе с Казанским ханством. В это время строится каменный кремль — один из первых на Руси. Во второй половине столетия, когда к России были присоединены Казанское и Астраханское ханства и весь волжский путь вошел в состав Русского государства, образовался великий водный путь, соединивший Нижний по Волге с Астраханью и мусульманскими странами, по реке Каме — с Уралом и посредством небольших «волоков» — с Сибирью, а по Оке — с Москвой.

С торговлей росли ремесла: кузнечное, прядильное, кожевенное и другие, удовлетворявшие как потребности шеститысячного населения города, так и нужды судостроения. Все это делало Нижний одним из самых значительных городов России не только по богатству, но и по количеству населения. Не случайно поэтому Ивану Грозному давались советы сделать этот город столицей Русского государства.

Торговое значение Нижнего еще более выросло в начале XIX века, когда сюда в 1817 году была переведена Макарьевская ярмарка. Нижний Новгород становится важным центром не только всероссийской торговли, но и одним из крупных мест международной торговли. Нижегородская ярмарка была известна на весь мир. Через ярмарку сбывалось до половины годового производства изделий русских заводов и фабрик. Тогда в ходу было крылатое выражение: «Петербург— голова России, Москва — ее сердце, а Нижний Новгород — карман».

Начало промышленному росту города положено строительством в середине XIX столетия Сормовского судостроительного завода, ставшего крупнейшим русским заводом капиталистической эпохи. Нижний Новгород был одним из главных центров судостроения, паровозо- и вагоностроения России. Выделялся город мельницами. Развитию промышленности благоприятствовало сооружение в 1862 году железной дороги, соединившей Нижний с Москвой. Основная часть грузопотоков в этом направлении перешла на рельсовый путь.

Само расположение на большой судоходной реке определяло многие особенности этого быстро растущего города, знаменитого своей ярмаркой, насчитывавшего в середине XIX века 30 тысяч жителей; среди них большинство составляли мещане и ремесленники, затем купечество, духовенство, чиновники.

Летом город оживал на два месяца, когда открывалась Нижегородская ярмарка. В это время сюда съезжалось множество купцов и промышленников, товары привозились из самых дальних мест. Прибывали купцы из Индии, Персии, Китая; из ЛЁвропы приезжали дельцы, жаждущие наживы. Громадная ярмарка с бесчисленными рядами лавок и магазинов, с балаганами, бродячими артистами, разношерстным людом, с буйным разгулом богатых купцов представляла собой шумное и пестрое зрелище.

Была в Нижнем и другая жизнь — жизнь городской окраины, жизнь на Миллионке, в Кунавине, Гордеевке, Сормове, где ютилась беднота, бурлаки, кормщики, рабочие. Каждый год в весеннее время сюда стекались толпы людей в поисках заработка. Здесь были и беглые крестьяне, и городская беднота, и просто бродяги. По Волге в то время плавали деревянные парусные суда— расшивы. В ветреную погоду они шли на парусах, а когда не было ветра, их тащили бурлаки. Этот изнурительный труд требовал громадного физического напряжения, а оплачивался он дешево. Бесприютная голытьба, крепостные, бежавшие от помещика, не могли и мечтать о лучшей доле. В Нижнем, на Софроновской площади, бывали целые бурлацкие базары, где перед началом судоходства на Волге купцы и их приказчики осматривали и выбирали «живой товар», стараясь нанять людей рослых, крепких.

Капиталистическое развитие Нижнего превратило его в крупный центр демократического и революционного движения. В начале века отсюда на всю Россию прозвучали пламенные горьковские слова революционного призыва: «Буря! Пусть сильнее грянет буря!» Рабочие Сормова первыми поднялись на революционную борьбу. Великий Октябрь стал поворотным моментом в развитии города. Открылись широкие возможности эффективного использования его географического положения, близости к промышленным районам.

У СТЕН ДРЕВНЕГО КРЕМЛЯ

В каждом городе есть такие места, где, можно сказать, пересекаются пути истории, прошлое смыкается с настоящим. В Горьком такое место — кремль. Гость города начинает обычно с поклона кремлю. Его мощная каменная ограда уступами сбегает по склонам крутого берега к самой Волге, заключает в раму строения, разместившиеся на холме. Живописное поэтическое место! «Я не знаю, есть ли в России что-нибудь подобное этому, — писал П. И. Мельников-Печерский. — Гора из-под ног наших опускается вниз. Как будто хочет опуститься в воду, но белая стена крепости останавливает ее, загораживает ее, загородивши ей путь, смело взлетает на ее вершину».

Наши предки не были равнодушны к красоте природы: знали, где выбрать место для города, где установить крепостные стены и башни для его защиты. Крепость-детинец, сооруженная вместе с основанием города на самом возвышенном месте, на «Детловых горах», встала четырехугольной, бревенчатой, с башнями по углам, со рвом возле крепостных стен. На них постоянно стояли стрелецкие караулы. Из амбразур-стрельниц грозно смотрели пушки. За крепостной стеной с внутренней стороны хранились ядра, бочки со смолой, песок, камни. Военным дозорным целям служила самая высокая постройка — башня. Детинец был центром военной, административной и церковной власти. Посреди него стояли два собора, к западной стене примыкал монастырь. Вокруг крепости застраивался верхний посад, за ним находились слободы. Внизу, под горой, были улицы нижнего посада, населенного «работными людьми» и мелкими торговцами.

В начале XVI века возвели каменные стены, окружившие бревенчатую крепость. Это было выдающееся сооружение русского военного искусства того времени, представлявшее собой замкнутый неправильный многоугольник. Каждая из сохранившихся одиннадцати башен не похожа на соседнюю и овеяна легендами. Интересна Коромыслова башня — сооружение самой древней кладки. Стоит она на толстых известняковых плитах.

По склону мы спустились к Волге, вышли на площадь возле Ивановской башни. Когда-то здесь был нижний посад. На общегородском сходе в сентябрьский День 1611 года тут к нижегородцам обратился земский староста Кузьма Минин с призывом собрать ополчение, идти на выручку Москве. В это время над Русским государством нависла смертельная опасность: столица была в руках интервентов. Отряды польско-литовских феодалов грабили страну. Возникла угроза полного порабощения России оккупантами. В эти суровые для страны дни прозвучал пламенный призыв нижегородца.

Так и видится он, русский патриот, в решительной и страстной позе, бородатый, в темно-синем кафтане, слышится набатный голос его в час испытаний для Родины. За ум посадские люди выбрали его старостой. Пусть архаичны для нашего уха слова Минина: «Буде нам похотети помочь Московскому государству, ино нам не пожалети животов своих, да только животов своих, ино не пожалети и дворы свои продовати и жен и дети закладывать…» — но как полно выражена в них готовность на любые жертвы во имя Отечества!

Минин первым сделал вклад из дорогих вещей и денег, сказав: «Все отдаю! Лишь бы великое дело победило». «За ним и прочие гости и торговые люди приносяще казну многу». Клали к ногам его деньги, кольца, серьги, перстни… и без сожаления расставались с ними. На народное ополчение жертвовали деньги горожане. Даже нищие снимали с себя медные кресты и клали их в общую кучу.

Тут же народ решил просить князя Дмитрия Пожарского встать во главе воинства. Князя знали как стойкого защитника Москвы от оккупантов. А в это время в Нижний шли добровольцы-ополченцы в одиночку и отрядами, шли из разных городов. Сюда двигались обозы с оружием, одеждой, продовольствием. Пожарский прибыл из своей вотчины, взялся за построение ополченцев.

Прошли лето, осень 1611 года, наступила зима 1612 года. В назначенный день пушечный выстрел и звон посадских колоколен возвестили о начале похода народного ополчения. Длинной колонной растянулось оно по льду Оки, двигаясь к Ярославлю, а оттуда — к Москве. Ратное войско росло по дороге. Дело освобождения Москвы стало делом всенародным. В ополчение вливались отряды горожан, крестьян, стрельцов, дворян с их людьми. «Последние люди Русского государства собрались и пошли против захватчиков и против своих изменников», — писал один из современников.

После долгой осады вражеский гарнизон, засевший в Китай-городе столицы, сдался. 27 октября 1612 года Минин и Пожарский во главе ополченцев торжественно вступили в Москву. Русское государство было спасено.

В кремле бережно сохраняется памятник церковной архитектуры — Михайло-Архангельский собор. Это живая история древнейших периодов жизни города. Собор заложен в центре кремля в 1227 году. Древнее сооружение жило несколько веков. В 1631 году оно было заменено новым зданием, построенным в память победы нижегородского ополчения в 1612 году. Остатки древнего фундамента доступны для обозрения. При археологических раскопках найдены фрагменты керамического узорного пола XIV века, уникального для русской культуры средних веков. Зал собора перекрыт уходящим вверх величественным шатром. Под сводами собора белая могильная плита с надписью: «Кузьма Минин». Под ней покоится теперь прах великого патриота России, осененный знаменем народного ополчения 1612 года. Здесь же боевые знамена нижегородских ополченцев. Два века спустя эти знамена были пронесены потомками нижегородских ополченцев по следам отступавшей наполеоновской армии до Дрездена и Гамбурга.

В кремле не пройти мимо Дворца свободы. Так в 1917 году назвали бывший дом губернатора. В октябрьские дни того года в нем работал Военно-революционный комитет, руководивший взятием власти в городе.

На территории кремля зажжен огонь в память горьковчан, павших на фронтах Великой Отечественной войны. Как напоминание о том значительном вкладе, который внесли в дело победы труженики волжского города, высится на постаменте боевой танк, один из многих, ушедших на фронт с Сормовского завода.

ВСПОМИНАЯ ИХ ИМЕНА

Нижний Новгород — родина многих выдающихся деятелей русской науки и культуры. Всюду встречаются их имена, высеченные на мраморных плитах, прикрепленных к стенам домов.

Мемориальная доска на одном из старых зданий на Ильиной горе сообщает, что здесь в 1735 году родился изобретатель, конструктор-самоучка Иван Петрович Кулибин. С ранних лет проявил он исключительные способности к изготовлению механических устройств. Особенно увлекался изучением и совершенствованием часовых механизмов. В 1767 году Кулибин изготовил часы-уникум. Величиной с утиное яйцо, они имели до тысячи деталей, с особой мелодией отмечали четверть часа, полчаса. Изобретателя вызвали в Петербург, назначили заведовать механическими мастерскими при Академии наук.

Изобретательская мысль Кулибина охватывала самые разнообразные области: строительную технику, транспорт, связь, осветительную технику, оптику, приборостроение, сельское хозяйство, медицину… Им созданы уникальные конструкции мостов через Неву, сеялка, фонарь-прожектор, оптический телеграф для передачи условных сигналов, телескоп, повозка с механическим движением, самоходное речное судно, позволявшее заменить труд бурлаков. Кулибин сконструировал «планетные» карманные часы, показывавшие месяцы, дни недели, фазы Луны, время восхода и захода Солнца в Петербурге и в Москве, башенные часы, часы крошечные, помещавшиеся на перстне. С исключительной настойчивостью и трудолюбием работал конструктор над своими изобретениями. Его расчеты намного опередили век. Они замечательны тем, что фундаментально обоснованы, разработаны до мельчайших подробностей, подкреплены целой серией опытов и практических соображений. И все же ни одно его изобретение, за исключением лишь часов, придворных фейерверков, игрушек и автоматов для детей вельмож, не было использовано. Это было величайшей трагедией всей жизни И. П. Кулибина.

В 1801 году с приходом на престол Александра I Кулибин был уволен из академии.

Он возвратился на родину, вел уединенную жизнь. В 1818 году во время пожара сгорели его чертежи, модели. В том же году Кулибин умер в нищете.

На проспекте Гагарина здание Горьковского госуниверситета украшает мемориальная доска с надписью: «Лобачевский Николай Иванович. 1792–1856. Великий русский математик, создатель неевклидовой геометрии». Его имя носит университет. Родился он в семье мелкого чиновника в Нижнем Новгороде. Почти всю жизнь провгел в Казани. Там учился в гимназии, в университете, там совершил свой научный подвиг. Созданная Лобачевским неевклидова геометрия знаменовала новую эпоху в развитии геометрии и математики вообще. Замечательные идеи ученого нашли применение в общей теории относительности. Но идеи великого математика были встречены в России с непониманием и даже с враждебностью. Журнал «Сын Отечества» называл его систему «сатирой на геометрию, карикатурой на геометрию». В обстановке непризнания и одиночества тридцать лет развивал он и разъяснял свои идеи, мужественно отстаивал их до самой смерти. По образному выражению одного из его учеников, «Лобачевский шел одиноко к цели, как гигант, опустив забрало; и стрелы, пущенные в него лилипутами, по-видимому, его не уязвляли». Поразительна разносторонность дарования Н. И. Лобачевского: он был не только великим ученым-геометром, но и замечательным педагогом и руководителем — деканом и ректором.

На площади Минина мы видим старинное трехэтажное здание с колоннами. Мемориальная доска на нем гласит, что в этом бывшем здании духовной семинарии в 1848–1853 годах учился гениальный литературный критик, один из самых замечательных выходцев из земли нижегородской — Николай Александрович Добролюбов. Он родился в 1836 году в семье священника. Детство провел в родном городе. Чтение было его первой страстью. Книги были единственной отрадой для замкнутого, сосредоточенного в себе мальчика. В 11 лет он поступает сразу в четвертый, последний класс духовного училища при семинарии, а через год его принимают в духовную семинарию. В тринадцать лет юноша Добролюбов написал пьесу-комедию, сочинял стихи. Еще раньше начал заниматься краеведением и этнографией.

Белинский оказал влияние на интерес Добролюбова к литературной критике. Приехав в 1856 году в Петербург на учебу в Главный педагогический институт, Добролюбов одновременно сотрудничал в «Современнике». Преодолевая цензурные препоны, он вместе с Чернышевским и Некрасовым пропагандировал идеи демократического преобразования России, подводя читателей к выводу о том, что путь революции — это единственный путь, который приведет страну к освобождению от крепостнической отсталости. «Всей образованной и мыслящей России, — писал В. И. Ленин о Добролюбове, — дорог писатель, страстно ненавидевший произвол и страстно ждавший народного восстания против «внутренних турок» — против самодержавного правительства». На боевых статьях Н. А. Добролюбова воспитывалось несколько поколений революционеров России и других стран. В 25 лет оборвалась жизнь революционного демократа.

Какой светильник разума угас! Какое сердце биться перестало!

Этими словами отозвался великий русский поэт-гражданин Н. А. Некрасов на смерть Николая Александровича Добролюбова.

Есть в городе улица имени Фигнер. Названа она так не случайно. Русская революционерка-народница в начале XX века отбывала в Нижнем Новгороде ссылку. Большое влияние на ее мировоззрение оказало знакомство с произведениями Герцена, Чернышевского, Писарева, а также пребывание за границей, где она сблизилась с видными деятелями народничества 70-х годов и вступила в члены тайного революционного общества.

Вернувшись в Россию, В. Н. Фигнер стала активным деятелем народнической организации «Земля и воля», будучи членом ее Исполнительного комитета.

В 1884 году революционерку привлекли к «процессу 14-ти». На суде она не поколебалась в своей преданности интересам народа. В последнем слове подсудимой смело прозвучали слова: «…я часто думала, могла ли моя жизнь идти иначе, чем она шла, и могла ли она кончиться чем-либо иным, кроме скамьи подсудимых, и каждый раз я отвечала себе: «нет»».

Царский суд приговорил народницу к смертной казни через повешение. «По царской милости» смертная казнь было заменена пожизненной каторгой. Отважная революционерка более 20 лет отбывала одиночное заключение в Петропавловской крепости.

После Великого Октября Вера Николаевна Фигнер посвятила себя литературной деятельности, написав «Запечатленный труд» — одно из лучших произведений русской мемуаристики.

На улице Фигнер в бывшем Александровском институте с 1849 по 1853 год учился уроженец Нижнего Новгорода Милий Алексеевич Балакирев — русский композитор, дирижер, музыкально-общественный деятель. В начале 60-х годов под его руководством в Петербурге сложился музыкальный кружок, известный как «Могучая кучка». В него входили Бородин, Мусоргский, Римский-Корсаков, Кюи. В Петербурге Балакирев организовал бесплатную музыкальную школу, ставшую очагом массового музыкального образования и центром пропаганды молодых русских и выдающихся иностранных композиторов. Балакирев способствовал популяризации опер М. И. Глинки.

Главная тема его творчества — тема народа. Народные образы, картины русской природы проходят через большинство его произведений. Основная область творчества Балакирева — инструментальная (симфоническая и фортепьянная) музыка. Видное место в русской камерно-вокальной музыке занимают романсы и песни М. А. Балакирева.

И сколько еще знаменитых имен дал Нижний Новгород! Здесь родился, учился и жил П. И. Мельни-ков-Печерский — автор романов «В лесах» и «На горах». Тут родился летчик П. Н. Нестеров, первым в мире освоивший «мертвую петлю». Более 10 лет прожил в Нижнем Новгороде писатель-демократ В. Г. Короленко. Он приехал сюда после тюрьмы и якутской ссылки. Сначала работал кассиром на пароходной пристани, потом занимался литературной деятельностью, написав здесь лучшие свои произведения. Его дом был центром культурной жизни города. К нему приходил за советом А. Пешков. В Нижнем Новгороде в течение 11 лет жил автор четырехтомного «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Даль, кратковременно проживали здесь Т. Г. Шевченко, изобретатель радио А. С. Попов.

На Верхне-Волжской набережной обращает внимание строение под № 5, отмеченное мемориальными досками. Здесь в августе 1918 года по декрету правительства была создана первая в стране радиолаборатория, получившая в 1924 году имя В. И. Ленина. Лаборатория объединила вокруг себя крупнейших специалистов отечественной радиотехники. Исследования в ней сочетались с практическим внедрением изобретений. Здесь освоили технику электровакуумного производства, создали электронные лампы, различные антенны, первый в мире ртутный выпрямитель. Впервые в истории передачи по радио речи и музыки были начаты Нижегородской лабораторией. В связи с этим В. И. Ленин в 1920 году в письме к М. А. Бонч-Бруевичу писал: «Газета без бумаги и «без расстояний», которую Вы создаете, будет великим делом». Текст памятной доски напоминает, что М. А. Бонч-Бруевич работал здесь с 1918 по 1926 год.

В 1928 году лабораторию посетил А. М. Горький, который записал: «Прошу работников радиолаборатории принять мое восхищение и мой почтительный поклон — поклон человека, который считает себя способным наблюдать и сравнивать». Нижегородская лаборатория явилась колыбелью советской радиотехники.

Федор Иванович Шаляпин родом из Казани, но в Нижний Новгород, будучи уже всемирно известным певцом, приезжал на гастроли.

Дружба с Горьким, начавшаяся в Нижнем в 1901 году, после триумфальной поездки по Италии, имела большое влияние на великого артиста. Он был связан с прогрессивными общественными кругами, пел бесплатно для рабочих, исполняя революционные песни. На свои средства построил в городе школу, на этом месте теперь новая, в которой музей его имени.

В 1922 году Шаляпин уехал за границу и не вернулся. Оторванный от родной земли, он не создал ничего нового. Ездил из одной страны в другую. В одном из писем он признавался: «…я рыскаю теперь по свету за долларами и хоть не совсем, но по частям продаю душу черту…» И в то же время он, будучи глубоко национальным художником, прославлял на весь мир русское искусство, до конца жизни оставаясь Русским артистом. Его заветной мечтой было возвратиться на родину, организовать театр, отдать себя, свой труд молодому поколению русских певцов. Именно в операх русских композиторов Шаляпин создал ряд непревзойденных музыкальных сценических образов: Борис, Досифей («Борис Годунов», «Хованщина» М. П. Мусоргского), Иван Грозный («Псковитянка» Н. А. Римского-Корсакова).

В 1928 году А. М. Горький, встретившись с Шаляпиным в Риме, сказал ему: «Пора, Федор, вернуться в Россию». И сам певец писал по этому поводу: «Это был голос любви ко мне и к России. В Горьком говорило глубокое сознание, что мы все принадлежим своей стране…» Но артист медлил с решением оставить чужбину, а время работало против него. «Старею, — часто жаловался он в последние годы, — болезни стали одолевать… Не тот уж я… А вернусь в Россию, поди, совсем не узнают». Последние слова Ф. И. Шаляпина, когда он пришел в себя за минуту до смерти, были о России: «Где я?.. В русском театре? Чтобы петь, надо дышать… дышать. А мне не хватает воздуха… В русский театр! Скорее!»

А. М. Горький писал: «Ф. Шаляпин — лицо символическое. Такие люди, каков он, являются для того, чтобы напомнить всем нам: вот как силен, красив, талантлив русский народ!»

НА БЫВШИХ ПУСТЫРЯХ

Из Канавина — транспортного сердца города одна дорога ведет в Сормово, другая — на автозавод. И вот автобус подвозит нас к индустриальному центру города— автозаводу. Площадка для строительства автомобильного завода — ГАЗ, как называют его сокращенно, была выбрана возле пригородной деревни Монастырки. Вокруг были пустоши да плоская заболоченная пойма левобережья Оки, покрытая кустарником и редким смешанным лесом.

В капсуле, замурованной в фундамент первого здания завода 2 мая 1930 года, строители записали: «Строящийся Нижегородский завод станет одной из важнейших социалистических крепостей на Волге». А 29 января 1932 года с конвейера сошел первый отечественный автомобиль нижегородской марки — НАЗ. Крупнейший в Европе автомобильный гигант построили за восемнадцать месяцев! Тогда не было экскаваторов, бульдозеров и других строительных агрегатов. Строители использовали лопаты, кирки, ломы, носилки. Это было выдающимся событием в жизни нашей страны, вступившей на путь индустриализации. День ото дня рос окский богатырь. Завод заложил основу автомобилизации страны, переоснастил промышленность, вызвав к жизни новые отрасли производства.

Индустриальная панорама поражает. Высокие бетонные, кирпичные, с покатыми застекленными крышами корпуса выстроены в затылок друг другу. Протянувшиеся на несколько километров заводские здания заполнены станками, прессами, нагревательными печами, штамповочными машинами, конвейерами. Чтобы обойти и осмотреть весь завод, надо потратить не один десяток дней. Мы побывали в сборочном цехе. В четверть километра длиной, он окутан густой сетью подвесных конвейеров, по которым непрерывно движутся узлы и детали. Все они, словно притоки мощной реки, стекаются к главному конвейеру, где и рождаются автомашины. Горьковские грузовики и легковые автомобили известны у нас и за рубежом.

Рядом с заводом вырос жилой район — Автозаводской. Это большой, четко распланированный город со своими улицами и проспектами, площадями и бульварами, в котором проживает свыше 300 тысяч человек. Построенный на свободном месте, он отразил веяние социалистической эпохи. Застройка прямоугольная с просторным размещением домов, в окружении скверов и зеленых площадок. Улицы широкие, дома большие, везде зелень. Под тенью деревьев около цветников и газонов оборудованы летние читальни, беседки, а в некоторых дворах — летние эстрады. Для горожан устраивают лекции, концерты, просмотры кинофильмов. Композиционный центр района— площадь, на которую выходят проспекты Октября, Ленина, Жданова и улица Веденяпина. В центре площади монументальное здание Дворца культуры автозаводцев. В нем свыше пятисот помещений. Театральный зал вмещает тысячу зрителей. Рядом с дворцом — парк.

На главной магистрали района — проспекте Ленина мы увидели букву «М» — знак метро. Его первая линия соединяет автозавод с Канавином.

Во время путешествия по Оке мы не раз встречали грузовые и пассажирские суда, сошедшие со стапелей горьковского завода «Красное Сормово». Его корпуса стоят на берегу Волги. Завод уступает автогиганту по размеру и числу рабочих и все же занимает особое место в головном ряду горьковских предприятий. Сормовскому судостроительному заводу более 130 лет. Сормовские рабочие считаются одними из зачинателей отечественного судостроения. Они дали России первые в мире речные пароходы, первый на Волге двухпалубный пароход. Здесь в 1870 году была сооружена первая в России мартеновская печь, в 1903 году — первый в мире теплоход. В грозные дни гражданской войны сормовские рабочие построили первый советский танк, по-рабочему искренне назвали его: «Борец за свободу товарищ Ленин». Надежность таких танков в боях оказалась выше знаменитых в то время французских танков «Рено». В Великую Отечественную войну сормовский танк Т-34 одним из первых ворвался в Берлин. В музее завода мы видели знамя Государственного Комитета Обороны, которое присуждалось сормовичам ежегодно за их трудовые достижения. Три боевых ордена украшают это знамя. На сегодняшнем «Красном Сормове» строят мощные плавучие краны для Каспия и танкеры, озерно-речные грузовые теплоходы и могучие земснаряды, морские землесосы, способные работать на штормовой волне. Сормовичи ввели в строй первую в стране промышленную установку непрерывной разливки стали. Они создали знаменитое семейство судов на подводных крыльях. Сормовичи сотворят еще не одно чудо. Опыта, таланта, инженерной смекалки им не надо занимать.

Старый русский Сормовский завод известен в народе замечательными революционными традициями. Со школьных лет мы знаем о знаменитых сормовских маевках, о баррикадных боях, о героях горьковского романа «Мать», живших в мужественном рабочем Сормове.

А. М. Горький, наблюдая труд и быт сормовских рабочих, в романе «Мать» писал: «Каждый день над рабочей слободкой в душном, масляном воздухе дрожал и ревел фабричный гудок и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы. В холодном сумраке они шли по немощеной улице к высоким каменным клеткам фабрики. Она с равнодушной уверенностью ждала их, освещая грязную дорогу десятками жирных квадратных глаз. Грязь чмокала под ногами. Раздавались хриплые восклицания сонных голосов, грубая ругань зло рвала воздух, навстречу людям плыли иные звуки— тяжелая возня машин, ворчанье пара. Угрюмо и строго маячили высокие черные трубы, поднимаясь над слободкой, как толстые палки».

Теперь нет слободки, нет ни дымного масляного воздуха, ни черной от копоти земли. Сейчас Сормово— один из красивых городских районов, где проживает около 200 тысяч горожан. Нет теперь здесь «сормовской большой дороги» — улицы, о которой в старой песне сказано: «Вся слезами умыта». На этой улице развертывались революционные события 1 мая 1902 года. Гордо пронес по ней красный флаг с надписью «Долой самодержавие!» слесарь Петр Заломов — прообраз Павла Власова из горьковского романа «Мать». «Кто из вас не преклонится перед мужеством этого человека…» — писала тогда ленинская «Искра». В декабре 1905 года на этой же улице и на той, что теперь зовется улицей Баррикад, сормовичи с оружием в руках выступили против царских войск. В наши дни «сормовскую большую дорогу» не узнать. Она превратилась в широкую главную магистраль — улицу имени Коминтерна, застроенную прекрасными домами, с развесистыми деревьями по обеим сторонам проезжей части.

Старожилы еще помнят в Сормове пустынную площадь. Ветер песком забивал глаза редким прохожим. Теперь здесь Дворец культуры сормовичей, который мог бы украсить центр любого областного города. В Сормове есть консерватория на общественных началах. Есть свои кинооператоры и организаторы инструментальных ансамблей, эстрадных оркестров.

Одно удовольствие пройтись по Юбилейному бульвару, где много цветов и деревьев, где всегда чисто. А какой вид открывается на Парк культуры имени Жданова со стороны этого бульвара! Зеркальный пруд, чудесный пляж, изумрудная зелень, сады во время цветения, наполняющие воздух своим ароматом, запахи сосны, липы, цветов. А вокруг стоят высокие дома, рядом — Дворец спорта с его оздоровительным комплексом. В сплошной зелени вырос квартал корабелов на проспекте Кораблестроителей. В седьмом микрорайоне, у озера Светлоярского, заложен парк.

ЗДЕСЬ БЫВАЛ ЛЕНИН

С Нижним Новгородом тесно связана судьба семьи Ульяновых. В городе шесть лет работал старшим преподавателем губернской мужской гимназии отец В. И. Ленина — Илья Николаевич Ульянов. Здесь родились старшая сестра Владимира Ильича — Анна и его старший брат — Александр. Пять раз приезжал в Нижний В. И. Ленин, встречался с местными социал-демократами, направлял их деятельность на пропаганду марксизма, помогал им в борьбе с народниками, в налаживании агитации среди рабочих. В центре города есть мемориальная стена с барельефом. Она установлена на том месте, где в конце прошлого века стояла гостиница купца Никанорова, в которой проходили встречи Ленина с нижегородцами. Сохранились дома с мемориальными досками, рассказывающими о том, что в них бывал Владимир Ильич.

Девяностые годы прошлого века были переломными в общественно-политической жизни России. В борьбе с народничеством торжествовала победу марксистская идеология — идеология революционного рабочего класса, вступившего на арену классовой борьбы. Эти годы были годами становления Российской социал-демократической рабочей партии. В это время В. И. Ленин приступил к осуществлению своего плана создания революционной партии нового типа. В начале 90-х годов Нижний Новгород был одним из крупных центров социал-демократического движения. На жизнь нижегородцев революционизирующее влияние оказывали студенты и представители интеллигенции, ссылавшиеся сюда за участие в революционных выступлениях. Нижний Новгород считался городом, «благонадежным» для проживания этих лиц. Тут жили те, кто, отбыв ссылку в отдаленных местах, лишался права проживания в столичных городах — Петербурге и Москве. Ссыльные марксисты были активными пропагандистами научного социализма.

В августе 1893 года В. И. Ленин переезжает из Самары в Петербург. На пути он остановился в Нижнем Новгороде. В гостинице Никанорова состоялась его встреча с нижегородскими марксистами. Участник ее СИ. Мицкевич вспоминал: «В беседе нашей с Ильичей мы касались многих вопросов… Помню, что Ильич особенно подчеркивал необходимость создания прочных организаций, установления связи между городами…»

В январе 1894 года Владимир Ильич вторично приезжает в город по специальному приглашению местных социал-демократов. Проживал он в той же гостинице. На окраинную улицу добирался, чтобы выступить с критикой идейных воззрений народников, изложенных их лидером В. П. Воронцовым в книге «Судьбы капитализма в России», содержавшей резкие выпады против основных положений марксизма. Ленин вдохновил нижегородских марксистов на борьбу за полный разгром либеральных народников. Его выступление подняло авторитет марксистов среди революционно настроенной молодежи, дало ей опору.

Недалеко друг от друга находятся дома, в которых Владимир Ильич был во время своего приезда в Нижний Новгород летом 1894 года. Проходящие по улице Лядова обращают внимание на дом № 47. Мемориальная доска сообщает, что здесь в квартире Голубцовых несколько дней жил Ленин. Хозяева квартиры были в отъезде. «Вот эту-то пустую и во всех смыслах благонадежную квартиру, находившуюся, кстати, очень близко от нас… мы решили использовать для остановки в ней Владимира Ильича, — писала революционерка Зинаида Павловна Невзорова. — Ключи от квартиры были в его распоряжении, и он мог приходить и уходить когда угодно. Только утром я прибегала напоить его чаем…» О совещании летом 1894 года 3. П. Невзорова писала: «Мы обсуждали исключительно дела нашей социал-демократии и главным образом новые методы работы в массах».

В 1898 году зародилась социал-демократическая партия России. Настал новый, пролетарский период освободительного движения масс. Россия вступила в преддверие первой революции.

Отбыв в январе 1900 года ссылку в селе Шушенском, в далекой Сибири, Владимир Ильич вернулся в центральную Россию и развернул напряженную работу по борьбе с оппортунистическим течением — экономизмом и по организации общерусской политической газеты. Он побывал в ряде городов, а Нижний Новгород в этом году посетил дважды: весной и летом. Везде Ленин устанавливал связи с местными социал-демократическими организациями, заручился их поддержкой и наметил будущих сотрудников для газеты, которая должна была стать агитатором широких народных масс.

Приезд Владимира Ильича летом 1900 года был заполнен организаторской и идейно-политической работой по собиранию революционных сил социал-демократов, возрождению нижегородской организации и превращению ее в опорный пункт создаваемой за границей газеты «Искра». Ленин остановился на квартире сестер Невзоровых, которых знал по петербургскому «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса».

Горьковчанам и многим туристам известна эта квартира — ныне мемориальный музей в доме № 127 по улице М. Горького. Здесь в гостиной комнате на втором этаже Владимир Ильич поделился с нижегородскими марксистами планами издания «Искры», которая, по его мнению, должна была объединить разрозненные силы марксистов России. Нижегородцы горячо поддержали его. Ленин договорился с будущими корреспондентами «Искры» о технике пересылки материалов, писем, о шифрах. Нижегородцы сдержали свое слово: они снабжали газету корреспонденциями и деньгами. Созданный по совету Ленина осенью 1901 года Нижегородский комитет РСДРП признал эту газету своим Руководящим печатным органом. Под руководством «Искры» широко развернулась борьба за идейное сплочение, организационное объединение и укрепление рядов революционных социал-демократов. Двадцатого ноября 1901 года «Искра» сообщила, что в Нижнем Новгороде «местная группа приняла название комитета партии и издала новое воззвание к ремесленникам».

НА ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ

Улицы всякого древнего города — живая память. Идешь по ним и словно перелистываешь страницы интереснейшей книги. Они рассказывают о давно минувшем времени и времени недавнем, об истории, культуре, о замечательных людях. Если хочешь насладиться этой книгой, не спеши листать страницы. Читай вдумчиво.

Совершаем маленькое путешествие по центру города. В каждом городе есть улица, которую любят все. В Горьком — это улица Свердлова. Она всегда оживленна, да и расположена так, что, как ни ходи по центру, все равно на ней окажешься. Улица Свердлова, бывшая Большая Покровка, не самая длинная, не самая широкая, но она уютная, веселая. Начало берет от стен кремля. Это не просто улица, а своего рода памятник, она как бы впитала в себя историю города. По ней ходили Карамзин и Пушкин, Добролюбов и Шевченко. Ее пешеходами были Чехов и Шаляпин. Видела она Владимира Ильича Ленина и Алексея Пешкова. Встречала именитых зарубежных писателей.

Любителей зодчества привлекут здесь архитектурные памятники, среди которых особенно интересно здание государственного банка. Оно построено в 1913 году в модернизированном стиле русских теремов. Строение впечатляет деталями старорусского зодчества: выступающим на улицу крыльцом, крытым шатром, наличниками, узорчатыми решетками на окнах, дверями, крытыми чеканной медью. Внутри здания оригинальна роспись стен и потолков, выполненная в стиле русских фресок XVII века.

Если вам, читатель, доведется быть на этой улице, вы непременно остановитесь в самом начале ее перед одноэтажным в два оконца приземистым домиком с вывеской прошлого века на фасаде: «Скоропечатная и граверная мастерская М. И. Свердлова, резьба печатей и каучуковых штемпелей. Фирма существует с 1881 года». Время словно остановилось в стенах домика, сохранив в неприкосновенности этот трогательный уголок старого Нижнего. Тут ремесленник-гравер Михаил Израилевич Свердлов держал мастерскую. На витрине выставлены изделия ремесленного труда: печати, пластинки с гравировкой, визитные карточки.

На стене домика мраморная плита. Золотыми буквами на ней написано: «Здесь родился и жил в 1885–1905 годах Яков Михайлович Свердлов, Председатель ВЦИК РСФСР». Входим в дом-музей. В глубине маленькой комнаты — конторка, на которой покоится гроссбух, рядом керосиновая лампа. В задней комнатке стоит «американка» — допотопный печатный станок. Старый гравер брал иногда на печатание афиши, объявления, приглашения: за какое дело ни брался — только бы прокормить семью из восьми человек.

В начальном училище Яков обнаружил способности. Много читал ночами при свете керосиновой лампы, забравшись на чердак. По бедности оставил гимназию после четвертого класса, а после смерти матери в 1901 году 16-летний подросток покинул отцовский дом, поступил учеником в аптеку пригородной слободы Кунавино, как тогда называлось Канавино, населенной рабочим людом.

Из короткой 34-летней жизни 20 лет Яков Михайлович жил и работал в родном городе. Трудной была жизнь. Репетировал гимназистов младших классов, переписывал роли для актеров театра, правил корректуру, лишь бы заработать на пропитание. Будучи активным членом Нижегородской подпольной организации социал-демократов, Яков Михайлович использовал мастерскую отца в революционных целях: печатал прокламации, листовки, секретно изготовлял печати, штемпеля для партийных документов, через рабочих добывал шрифт для подпольной типографии. Домик Свердловых служил явочной квартирой нижегородских большевиков.

Родной город был для Свердлова революционной школой. Здесь сформировалось его большевистское мировоззрение, тут получены первые навыки революционной работы. Полиция установила за ним слежку. В рапорте нижегородского полицмейстера губернатору, относящемся к 1904 году, мы читаем: «Состоящий под гласным надзором мещанин Я. М. Свердлов ведет самые деятельные отношения со всеми поднадзорными лицами, он опасный пропагандист-революционер, человек вредного направления». Несколько раз в начале 1900-х годов Свердлов был узником нижегородской тюрьмы, а потом — уральских тюрем, сибирской ссылки- Одну треть своей жизни, до конца отданной делу Раоочего класса, Яков Михайлович провел в заточении. «П Ничто не могло сломить волю революционера, ока бьется в моей груди сердце, — писал Яков Михайлович в одном из писем из царского застенка, — пока струится в жилах моих кровь, я не прекращу борьбы и верю, твердо верю, мы доведем ее до победного конца. Мы победим, за нас весь мир трудящихся». Свердлов любил жизнь. «Хорошо жить на свете. Жизнь так многообразна, — писал он из тюрьмы, — так интересна, глубока, что нет возможности исчерпать ее».

Освобожденный Февральской революцией из туру-хан ской ссылки, Яков Михайлович был активным участником Октябрьской революции в Петрограде. Горевшая ярким пламенем жизнь Председателя ВЦИК погасла внезапно. Смерть настигла его в момент самой напряженной, самой кипучей работы. Восемнадцатого марта 1919 года Москва проводила Я. М. Свердлова в его последний путь. В речи на похоронах Свердлова В. И. Ленин говорил: «Если нам удалось в течение более чем года вынести непомерные тяжести, то это только потому, что выдающееся место среди нас занимал такой исключительный организатор, как Яков Михайлович».

СЛОВО О ВЕЛИКОМ ПИСАТЕЛЕ

Много в городе мест, связанных с А. М. Горьким. Стремление туристов и всех приезжающих сюда — побывать в «домике Каширина». Одноэтажный, стоит он над крутым спуском к Волге в самом начале улицы, называемой Почтовым съездом. Перед ним булыжная мостовая, керосиновый фонарь на деревянном столбе. Над воротами табличка с надписью: «Дом цехового Василия Васильевича Каширина. Свободен от постоя». Дом принадлежал деду Алеши Пешкова, будущего великого писателя Алексея Максимовича Горького. Под шатровой крышей, дом плотно обшит тесом, оторочен фигурными наличниками и наугольниками. Под его окнами палисадник, поставленный когда-то не для украшения, а для того, чтобы соседи не заглядывали в окна. На ставнях полосы железных запоров. Ворота ведут в тесный двор, отгороженный от соседей глухим забором с железными гвоздями наверху. В правом углу красильня. Тут же сарайчик с печью на три котла: красили в три цвета привозимые крестьянами домотканые холсты.

Кажется, будто время не изменило ничего. И дом, и двор, и его окружение выглядят так, как было более века назад. Сюда уже подступили многоэтажные жилые здания, но этот домик никогда не уступит место новому, будет стоять вечно.

Алеша Пешков родился в Нижнем Новгороде в 1868 году. Отец и мать с трехлетним сыном в 1871 году переехали в Астрахань. Там семью постигло горе: холерой заболел Алеша, отец выходил его, но сам заразился и умер. Мать с сыном вернулась на родину, в отчий дом владельца красильной мастерской.

С улицы дом показался нам просторным, но внутри в трех маленьких, полутемных комнатах было тесно и подавляюще мрачно. В них жила семья из шестнадцати человек.

Тот, кто читал горьковскую повесть «Детство», сразу узнал бы сумрачную кухню с двумя оконцами на улицу, иконы с лампадами в углу, русскую печь с широкими палатями, на которые, дрожа от страха, забирался Алеша во время драк; широкую скамью, которую дед по субботам, перед уходом в церковь, ставил посредине кухни и жестоко порол на ней провинившихся за неделю детей. Ребенок покорно ложился на скамью вниз лицом, его привязывали к скамье под мышками и за шею широким полотенцем. После дедовских ударов на спине сразу загоралась, вспыхивала красная полоса. Возле двери, в углу деревянное ведро — лохань с пучком розог из ивовых прутьев. Розги всегда мокли под рукомойником, чтобы были гибче, чтобы били сильнее. Этими розгами дед однажды засек Алешу до потери сознания за то, что внук хотел выкрасить скатерть.

«Когда свой родной бьет, а не чужой, то это не обида, а наука», — говорил дед. Набожность уживалась в нем с жестокостью и алчностью. Жизнь в доме определялась правилами, выработанными дедом, у которого все находились в рабском подчинении.

Парадная — главная комната принадлежала деду, была запретной для остальных жильцов дома, обставлена с претензией на мещанское благополучие. Из нее просматривается Волга, в ней больше света, на окнах кружевные занавески домашней работы. Здесь горка с гостевым фарфором, кованный жестью сундук с замками, диван, бархатная скатерть на столе со счетами и псалтырем, по которому тетка учила Алешу молитвам. Самая маленькая комната — спальня бабушки с большими часами, с пяльцами, коклюшками для плетения кружев, с широкой кроватью, на которой выздоравливал Алеша после дедовского истязания.

Все в доме вытравляло доброе чувство любви, Дружбы, ласки, все озлобляло человека. Вся обстановка жизни в семье Кашириных была удручающе тяже-ая. По воспоминаниям А. М. Горького, жизнь в семье деда «безоглядное озорство, издевательство над слабыми, пьяная жестокость». Только одно лицо в этой семье выделялось как светлое явление на общем мрачном фоне жестокого быта. Это бабушка, эпический, незабываемый образ которой Горький дал в своей автобиографической повести «Детство». Внук любил бабушку, охотно слушал ее сказки, стихи, песни. «Я был наполнен стихами бабушки, как улей медом», — вспоминал писатель. Она сроднила внука с истоками народного творчества, его поэтическими образами. Ее бескорыстная любовь к миру обогатила юношу, «насытив крепкой силой для трудной жизни».

В мещанском мире Кашириных Алексей Пешков сохранил чистую душу и огромную любовь к людям. В начальном училище, которое он посещал, учитель отмечал, что ученик Пешков на память мог говорить стихами народные сказания. Мы видим «Похвальный лист» народного училища, датированный 18 июня 1878 года. На этом Пешков и расстался с училищем. «Курса в оном по бедности не окончил». Два класса школы — все его образование. Осенью 1878 года 11-летнего сироту Алешу Пешкова отдают в мальчики владельцу обувного магазина, где он работал домашней прислугой, жил при кухне, за печкой. Когда обварил руки щами, стал работать в семье чертежника — носил дрова, чистил самовар. «Работал много, почти до отупения, в будни и праздники». Жил «в тумане отупляющей тоски». Иногда думал бежать. Куда? Домой, к деду не вернулся.

Весной 1881 года Алеша убежал, жил на набережной Волги, питался у рыбаков, ночуя с ними на пристанях. Устроился потом посудником на пароходе «Добрый». Один из поваров привил ему интерес к литературе. Алеша страстно увлекся чтением книг. Читал на чердаке, в сарае, ночью при свете луны, самодельного светильника. Читал бульварные романы и Флобера, Стендаля и Бальзака, Пушкина и русских прозаиков. Чтение укрепляло в нем уверенность: «я не пропаду, не один на земле».

«Если бы ты в своей жизни всегда и везде оставлял людям красивые мысли и хорошие воспоминания о себе, как хороша и легка была бы твоя жизнь». Слова А. М. Горького вспоминаешь, когда приходишь в литературный музей его имени. Он близ Откоса, в красивом особняке. Здесь мы видим оригинальные экспонаты, документы, раскрывающие творческие вехи и революционную деятельность великого писателя. Мы узнаем о связях с В. И. Лениным в ходе личных свиданий и частной переписки; узнаем, как личная дружба с Владимиром Ильичей помогала Горькому расти идейно, творчески. В Ленине писатель видел вершину русского национального гения, «строгого учителя и доброго, заботливого друга». В музее узнаем о преследовании Горького властями, о том, как он Отправился в странствие по России. Шел пешком с котомкой за плечами, ехал на подводе, на пароходе, на поезде, устремляясь туда, где движение народной жизни казалось ему особенно характерным. Потом, когда Горький стал известным писателем, на вопрос: «Почему он стал писать?» — отвечал: «По силе давления на меня томительно-бедной жизни и потому, что у меня было так много впечатлений, что не писать не мог».

Девяностые годы для А. М. Горького были временем становления его как художника и мыслителя. Литературным дебютом писателя был рассказ «Макар Чудра», напечатанный в 1892 году в Тифлисе в газете «Кавказ». Находясь в редакции, Алексей Пешков придумал свой псевдоним. Начало творчества Горького совпало с новым — пролетарским этапом освободительного движения в России. Писатель показал страшные условия русской жизни, эксплуатацию людей труда. В 1898 году вышло двухтомное собрание «Очерков и рассказов» Горького, сделавшее его известным всей России, а потом он становится «европейски известным писателем».

А. М. Горький пришел в литературу из народа: из крупных писателей всех стран, пожалуй, никто не знал так близко жизнь «низов» при капитализме. Никто из них не переживал на себе самом столько жестокостей и гнусностей со стороны эксплуататоров, как Горький, у которого все это выковало непримиримость и ненависть к капиталистическому строю. «Подлинную революционность, — писал Алексей Максимович, — я почувствовал именно в большевиках, в статьях Ленина, в речах интеллигентов, которые шли за ним». Луначарский отмечал, что в А. М. Горьком пролетариат впервые осознает себя художественно, как он осознал себя философски и политически в трудах Маркса, Энгельса и Ленина.

В своих произведениях А. М. Горький показал трудового человека, талантливость и величие русского народа и сам стал символом этого величия. С Горьким советская литература приняла новое направление с новым стилем художественного отображения действительности социалистического реализма. Индийский писатель

До конца Жизни Алексей Максимович выступал как страстный поборник ленинской национальной политики в области литературы, он стал признанным руководителем советской литературы. В творчестве Горького вся Россия. Как нельзя себе представить Россию без Волги, так нельзя представить, что в ней нет Горького. Он до глубины души русский человек и, как никто другой из русских писателей, понимал все русское. «Он был полномочным представителем бесконечно талантливого русского народа, — писал К. Г. Паустовский. — Он любил и досконально знал Россию, знал, как говорят геологи, во всех «разрезах» — и в пространстве и во времени. Не было ничего, чем бы он пренебрегал в этой стране и что бы не увидел по-своему, по-горьковски. Это был человек, определяющий эпоху. От таких людей, как Горький, можно начинать летосчисление».

Чувство Родины — главное в творчестве великого писателя. «Русь надо любить, — писал он, — надо будить в ней энергию, сознание ее красоты, силы, чувство собственного достоинства, надо прививать ей ощущение радости бытия».

Современников поражала в Горьком его энциклопедическая образованность и неутомимая жажда знаний. Он очень рано понял значение книг для формирования мировоззрения и таланта. «Для меня книга — чудо». Всю жизнь Горький беспрерывно учился, проходя свои необычные «университеты», и стал одним из образованнейших людей нашего времени. М. М. Пришвин говорил: «Чтобы понимать природу, надо быть очень близким к человеку, и тогда природа будет зеркалом, потому что человек содержит в себе всю природу». Эти слова как нельзя лучше подходят к А. М. Горькому. Общение с природой было для него так же необходимо, как и общение с человеком. Сам он свидетельствовал: «Именно величественная природа страны и романтическая мягкость ее народа — именно эти две силы дали мне толчок, который сделал из бродяги — литератора». Писатель говорил, что волнения и переживания, испытываемые им от людских глупостей и подлостей, он умерял лишь общением с природой. «Она была лучше всего, что только я узнал за всю мою жизнь».

Русская природа у писателя выступает не только фоном, на котором развертывается действие героев его произведений, но и создает настроение. Мрачной деревенской жизни, показанной им в «Моих университетах», противостоят дивные пейзажи с глубоко затаенной в них любовью к родной земле. Особой задушевностью, теплотой отличаются картины Волги. Горький любил Волгу, и она не раз занимала в его книгах достойное место. В каждом произведении писателя она отображена по-своему, являясь символом свободы, символом могучей творческой силы русского народа. В «Моих университетах» Волга — одно из главных действующих лиц и выполняет идейно-структурную функцию. На Волге юноша Пешков познал радость, поэзию, чудотворную силу человеческого труда.

Вот картина русской весны, полная радостных красок и звуков, показанная писателем в селе Красно-видове, где герой Пешков видел скучную, серую жизнь крестьян. «Яблони цветут… Сотни цветущих деревьев, празднично одетые в розоватый атлас лепестков, правильными рядами уходят от села в поле. В лунные ночи, при легком ветре, мотыльки цветов колебались, шелестели едва слышно, и казалось, что село заливают золотисто-голубые, тяжелые волны. Неустанно пели соловьи, а днем задорно дразнились скворцы и невидимые жаворонки разливали на землю непрерывный нежный звон свой».

Обозревая музейную экспозицию, невольно вспоминаю великого писателя живым, таким, каким я видел его в Москве. Высокий, строгий, с нависшими усами, с ровным ежиком волос, серо-голубыми глазами, подвижной мимикой, сдержанными жестами и легкой уверенной походкой. Я вспоминаю его голос, говорок с акцентом на «о», весь его облик… Годы не отдалили от нас великого писателя.

Из музея мы направились на площадь Горького. Когда-то здесь на мощенном булыжником месте был базар, стояли ряды лавок с навесами. Сейчас тут в окружении больших современных зданий, среди берез и лиственниц, лип и рябин, над клумбами цветов высится памятник великому писателю. Известный скульптор В. И. Мухина показала писателя молодым, таким, каким он был у себя на родине, — сильным, смелым. Он высится на большом камне в косоворотке, в сапогах, стоит, заложив руки за спину. Он будто прощается на время с родным городом, уходя в дальние странствия

А. М. Горький страстно любил родной город. Любовь эту великий писатель выразил словами одного из своих персонажей: «А мне нравится наш старый славный город!.. Какой он красивый, бойкий… есть в нем что-то бодрое, располагающее к труду… сама его картинность возбуждает как-то. В нем хочется жить полной жизнью, хочется работать много и серьезно».

ПАМЯТЬ СЕРДЦА

Удивительная вещь — память! Молчит до поры до времени. И вдруг обнажится какая-нибудь деталь, и одна за другой предстанут картины.

В тот день, когда я шагал по улицам Горького, у дома, выходящего фасадом на площадь Минина, мне вспомнилась война. Представилось июльское утро сорок первого года, когда наша четвертая Куйбышевская дивизия ополченцев отбыла из столицы на Западный фронт. Перед взором встал мрачный октябрьский день того же года, когда в бою за Москву осколок вражеской мины поразил мне левую руку. Вспомнил., как в поезде раненых везли меня в Горький. Вспомнил ту тревожную ночь, когда фашистские самолеты обстреливали наш эшелон. Я лежал на верхней полке. Казалось, вот-вот пробьют крышу вагона — и конец жизни. Обидно, что не в бою…

Все переворошила услужливая память. Сколько лет прошло уже с тех пор, а не забыть ту душевную теплоту, с которой нас, раненых, приняли вот в этом доме, где находился эвакуационный госпиталь. Не забыть его номер — 2817.

Вхожу в комнату, тогда она была палатой, теперь рабочее помещение одного из отделов горисполкома. В палате было четырнадцать коек и столько же раненых. Война разлучила нас с родными и близкими, разбросала по воинским частям. И вот мы оказались тут на излечении.

Помню госпитальные дни. Не походили они один на другой. Настроение у нас под стать погоде— переменчивое. Когда на улице солнечно, в палату лился мягкий свет, раненые становились жизнерадостными. Из коридора слышался говор, смех. Одни выходили, другие занимали подоконник и говорили о чем-то веселом. В ненастное время в палате больше сидели при свете, размышляли о своих болях, обострившихся и подавлявших бодрость. Разговоры вялые, скучные. Иногда сон смаривал одного за другим. И такие дни казались бесконечно долгими.

Вот уже три месяца я в палате. Много наслушался за это время, о всех раненых узнал. Разные были разговоры, но один особенно запомнился. Записал я его в фронтовой блокнот, который бережно храню.

В то январское утро сорок второго года тучи не спеша плыли над городом. Пришли они с северо-запада и все сгущались. Солнца не было. Редко выглянет бледный его диск и сейчас же скроется опять, словно стыдясь самого себя. Было за десять часов. Хозяина четырнадцатой кровати десантника Егорова рано утром накрыли простыней и унесли на носилках. Двоих детей сиротами оставил, жена будет вдовствовать. Вот что значит война… Десантник был с нами несколько суток. Сначала все шептал, никто не мог понять, что с ним, а перед самой смертью сказал, задыхаясь: «Счастье, счастье мое, счастье». И словно надеясь понять его последнюю просьбу, мы все разом крикнули: «Сестра! Сестра!..»

Теперь четырнадцатая койка пустовала, и мы старались не смотреть на нее, голубую, с чернеющими пружинами, и не думать о последнем ее владельце, но мысли возвращались к десантнику.

— Вот она война какая, — сказал старшина, которого мы звали Иваном Никитичем. — Бедняга, на этом свете, чай, не довелось ему изведать счастья.

— А в чем оно, это счастье? Растолкуй, пожалуйста, — сказал мой сосед солдат Сверчков.

Иван Никитич немного помолчал, погладил усы, потом тихо, словно с самим собой разговаривая, ответил:

— Хоть все прошло, минуло, а жили лучше не надо. Дом, какой ни есть, свой сад, огород, корова. Ешь, что хошь, все свое. И жена рядом.

— Это и есть твое счастье? — с усмешкой заметил Сверчков и, притянув к себе костыли, тяжело поднялся с койки. — Дом, огород, жена…

— Горячая твоя голова, — повысив голос, обиженно промолвил Иван Никитич и отвернулся к стене.

— Сейчас заведется, — подумал я, глядя на поджавшего губы Сверчкова. Он, когда расстроен, уходил в коридор, поспешно ходил там на костылях из конца в конец, пока не успокоится. Потом возвратится в палату, положит на кровать забинтованную ногу, натянет на голову одеяло и лежит так долго. Но Сверчков не ушел. Он стоял, опершись на костыли, у окна, затянутого пожелтевшей марлевой занавеской.

— А в чем оно, счастье? — спросил бойко танкист

Смирнов, бережно, как младенца, держа раненую руку.

Не в домашнем уюте и не в еде только, — процедил сквозь зубы Сверчков, укладываясь на кровать.

Оно, конечно, так, — согласился Смирнов. — однако и голодать ведь никто не хочет… Вот дали бы мне отпуск после госпиталя — махнул бы домой. Сынок зa руки уцепится— папка приехал!

— Только не смейтесь, ладно? — сказал Абрамцев из Смоленска. Приподнявшись на локте, он продолжал разговор. — В институте училась со мной Тоня Липатова. Мы дружили. Когда привезли меня сюда, написал ей: «Тоня, люблю тебя…» Может быть, она об этом никогда не узнала бы. И ответ получил телеграммой: «Жди, скоро приеду…»

— Наверное, не приедет. Далеко ведь. Мать не пустит…

— И не сомневайся, — с затаенной завистью заметил Сверчков. — Приедет, это уж точно.

С койки в правом углу палаты громкий голос подал всегда веселый Скворцов из Рязани.

— Братцы, с детства мечтал стать героем, но не получилось. — Он застенчиво улыбнулся, приподняв забинтованную голову с подушки. — Надо же было случиться— по дороге на фронт наш поезд обстрелял фашистский самолет. Третий месяц лежу здесь. А как хорошо вернуться домой с орденами! Вот это было бы настоящее счастье.

— Что ждет нас — родной дом или награда? — заговорил Иван Никитич и тут же осекся.

Вот и поговорили о счастье. Каждый по-своему понимает его. Лев Толстой говорил: «Счастье — это быть с природой, говорить с ней наедине». Фронтовик, не задумываясь, сказал бы: «Счастье — это когда ротный командует: «Привал», — а старшина выдает продукты».

Если спросить человека, связанного с землей, он, наверное, ответил бы: «Счастье — это вырастить хлеб. Чтобы засуха не спалила, дождь не сгноил…» А ведь верим, чувствуем, что должно быть счастье одно, большое для всех.

Солнце растопило тучи на востоке и показалось над городом яркое, веселое. И сразу лучи его как будто оживили раненых. Улыбающаяся медсестра с пачкой писем приоткрыла дверь палаты. Ветер мгновенно распахнул окно, и вместе с солнечным лучом хлынул уличный шум, исполненный оживления и радости. А когда солнечные лучи пронизали светло-желтой яркостью фасады домов, вспыхнули огнями на стеклах окон, на улице, казалось, все ожило, наполнилось радостью. У кого-то из раненых вырвалось из уст: «Вот оно, счастье».

Да, наверное, это и есть одно для всех счастье — жить на родной земле и чувствовать себя на ней нужным, полезным.

ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД

Нельзя жить в Горьком и не побывать в Зеленом городе, не посетить излюбленное место отдыха горожан. «Непростительно», — скажут старожилы. Туристы, читая путеводитель по Горькому, узнают, что этот лесной массив находится в двадцати километрах от города, вниз по Волге, и занимает площадь 360 гектаров. Путеводитель сообщает еще, что зеленый массив украшает река Кудьма, протекающая в южной его части, и что в 35 здравницах здесь ежегодно отдыхают триста тысяч горьковчан.

Жаркий полдень. Воздух напоен острым запахом сосен и тонким ароматом земляники, принесенным легким ветерком с лесной опушки. В бору тенисто и прохладно. Отдельные оранжевые пятна солнечных лучей рябят на свежо зеленеющих мхах, высвечивают из дальних потемок какой-нибудь румяный ствол, золотят песчаную дорожку. Стояла глубокая, покойная тишина, только вверху чуть шумел ветерок, да изредка тянул со скрипом и перестуком свою однообразную песню дятел. Сосны, ровные и прямые, как свечи, высоко возносили свои зеленые купола. Под соснами чисто, землю покрывает толстый ковер из опавших сухих иголок-хвоинок. Он пружинит под ногами.

Приятно ходить по бору. Когда налетит ветерок и сосны зашумят, возникает особенно радостное и светлое чувство. Казалось бы, ничего не случилось — обыкновенный ветерок, и не к тебе явился, а просто так по своей воле погулять над лесом, порыскать в сосновых ветках прилетел, и нет ему до тебя никакого дела, а радует тебя его появление, как будто ты друга встречаешь, и уже не один. И чем сильнее шум, тем веселее. Особенно в ясный солнечный день.

Над головой отчетливо послышался шорох. Не поворачивая головы, я глянул на верх сосны. Шустрая черноголовая белка короткими, настороженными прыжками, роняя кусочки коры, спускалась по стволу. На высоте двух метров над землей белка остановилась, острая ее мордочка вытянулась, подвижная верхняя губа быстро зашевелилась. Занятный зверек слрыг-нУл с сосны на ветку куста и принялся рассматривать меня то одним, то другим глазом. Потом мигом Рыгнул на плечо. Смешно вытягивая шею, белка нюхала меня, осмелела и показала свою забавную, смышленую мордочку. Щеки пухлые, нижняя губка вздернута капризно. И какая же она пышная! С усиками. Идут ей усики. Сама — светло-коричневая, хвост пушистый, красновато-рыжий. Напустила белка на себя любопытство и стала опять меня рассматривать агатовыми бусинками глаз, выражая какое-то недовольство. Она всем своим видом как будто говорила: «Ну что ты мне принес? Разве ты не видишь, что я кушать хочу?» Ручная белочка! В бору отдыхающие заводят с ней дружбу. То и дело слышится: «Белка! Белка!» Зверек не заставляет себя долго ждать, быстро спускается по стволу вниз и вскоре уже сидит на плечах. И снова на дерево, чтобы в спокойной обстановке кушать подношения. Я не имел подарка, и мне понятна обида зверька.

Припекало полуденное солнце, гладка, спокойна поверхность реки, словно она дремала, только со дна били невидимые родники, и, расталкивая упругими струями сонную воду, блестели серебряными кольцами водовороты. Уже в первую мою встречу с Кудьмой река произвела впечатление. Малая река, правый приток Волги, она узка — берега рядышком, а заглянешь в омут, невольно проникаешься уважением к ней. Прозрачные изумрудно-зеленые воды текут не спеша, в тени будто хмурятся, а на солнце неожиданно вспыхивают огоньками. Кудьма — река подлинно нижегородская: от истока до устья, на протяжении 142 километров она не покидает центральную часть Горьковской области. В том месте, где она поворачивает на восток, разместился лесной массив Зеленого города.

Кудьма не течет прямо, все виляет, крутит. Ей будто тесно, она мечется из стороны в сторону, как змея, извивается петлями, причудливыми зигзагами. О ней П. И. Мельников-Печерский в романе «На горах» писал: «…совсем к Оке подошла, только бы влиться в нее, так нет, вильнула в сторону да верст за сотню оттуда в Волгу и ушла. Не захотела сестрицей ей быть, а дочерью Волгиной».

Время от времени на реке становится тихо. Кудьма словно приостанавливала течение, погружалась в глубокий сон. Солнце отражалось в ее глади. Только на самой середине быстрое течение разбивало его лучи на множество бликов. Сквозь прозрачную воду у берега видны порывистые движения стайки мальков: они резвились, сверкая бронзой в воде, а в глубине реки опрокинутое отражение берега, покрытого молодыми соснами.

Небо было ясное, но откуда-то сверху и издалека прогромыхало, словно с кручи телега сорвалась и пошла по камням, разлетаясь и разламываясь, гремя колесами. Взявшаяся неведомо откуда темно-лиловая тучка без заметного ветра двигалась к нам. Солнце, еще не скрытое, освещало ее мрачную фигуру и серые полосы, которые от нее шли до самого горизонта. Вдали появились еле заметные, поднимающиеся от земли, колеблющиеся струйки воздуха, напоминающие слабый дымок от костра. Воздух, казалось, вот-вот прорвется громом и молнией, но гроза уходила в сторону. От тучи вдруг начали лететь мелкие, янтарные в лучах солнца капли дождя. Сперва поодиночке, легкие, как пыль, они отвесно падали, мягко и мирно. Были они теплые, словно брызги парного молока, белыми пузырями вспухали на образовавшихся лужицах. Свежестью повеяло от их серебряного, сияющего полета, острее запахла трава.

Ленивый, почти неслышимый дождь словно бы о чем-то шептал. О чем шептал дождь? Как ни прислушивался, не мог понять. Временами он сменялся солнечным сиянием. Так тих и мирен был этот дождь, что даже цветы не склоняли своих головок. Светило солнце, шел дождь — тихий, мелкий, легкий, как осыпающиеся лепестки цветов. Вдали из-за туч неожиданно упали золотисто-белые столбы света, ясные, могучие. Там, куда упали эти столбы, видно, дождем и не пахло.

Слепой дождь! Так называют дождь при солнце. Почему слепой этот самый светлый, самый чистый, умывающий лик солнца дождь? Капли и струи его налиты светом и каким-то счастливым сиянием. Будто и самому дождю радостно оттого, что пришел без рокота грома, ослепительных молний, и такой легкий, тихий, веселый. Это дождь изобилия, он радует всех. Может быть, он ослеплен своей дивной красотой? Или его видят даже слепые? Я люблю слепой дождь, люблю слушать, как сеет он мелко и робко. Люблю стоять под ним в забытьи, погруженный в свои мечты.

Мелодия слепого дождя, кажется, самая успокаивающая музыка. Такой дождь к грибам — вот и зовут его еще грибным.

Солнечный дождь шел недолго. Дымчатые облака подались кверху. Сквозь разрыв, словно из глубокого колодца, проглянуло пронзительное синее небо. И этого небольшого слепящего солнца было достаточно, чтобы все вокруг озарить удивительно чистым светом.

На другом берегу, на краю поляны, вдруг, как и ваяние, застыло громадное серо-бурое животное. Вот б но само. Лось? Нет, лосиха. Стоит, подняв голову. Из-за куста к ней придвинулся запоздалого рождения. Он чуть рыжее матери, лопоухий, поразил меня несообразностью пропорций своего тела: огромная голова, длинные ноги и очень короткое туловище. Но было в лосенке что-то трогательное, нежное. То ли маленький хохолок рыжеватых волос на спине, то ли чуть влажные губы, то ли тонкие, как тростинки, ножки. Одно ухо у него приподнято, темные большие глаза доверчиво и пристально разглядывали лес. Малыш вслушивался в лесные звуки, он то и дело терся о бок лосихи, точно убеждался: здесь она, мать, никуда не делась. Чтобы не напугать их, я отошел дальше, встал за дерево. Наблюдаю.

Лосиха стала, словно на посту. Ноздри ее чуть вздрагивали. Враг, будь то волк или человек, не мог приблизиться незамеченным. Она не отрывала неподвижного настороженного взгляда от дерева, за которым я стоял. Потом вскинула голову, тревожно толкнула ногой теленка. Лосенок быстро вскочил и вместе с матерью скрылся в лесной чаще.

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА С ОКОЙ

Мы были у самого устья Оки — у Стрелки, когда медленно опускался на город августовский вечер. Яркое багровое солнце огромным кругом клонилось к закату. Одним своим краем оно коснулось вершин отдаленных лесов, заслонявших горизонт синеватыми, причудливыми массами. Западный небосклон как бы пылал; пламя огня дрожало и переливалось всеми оттенками красных цветов, точно там, за зубчатой линией горизонта, колыхалась сплошная волна расплавленного металла. Небо уже не такое голубое, оно линяло, тускнело, опускалось ближе к земле. По небу бродили обрывки облаков странных очертаний и красок— то пепельные, как клубы дыма, то сизые и голубые, то белые, как обломки ледников. Они, казалось, не плыли, а уходили в самую глубь небес, то сливаясь, то обгоняя друг друга, то поглощая самих себя и вновь возникая в новых очертаниях. Последние лучи заходящего солнца залили небосклон медно-красным румянцем, нежный отблеск их заиграл переливами на глади Оки. Солнечные лучи золотили стены домов, золотили небольшое облачко, повисшее над закатом. На матовом перистом облачке пошли чистые розовые отсветы — как розовые мазки на яблоках.

К. Г. Паустовский как-то заметил: «Последний луч солнца, падая на землю, показывает ее совсем в ином виде, чем под прямыми солнечными лучами. Все становится более выпуклым и весомым. Краски приобретают чистоту, приближают к нам первые планы ландшафта, но вместе с тем удлиняют дальние и уводят их в бесконечную прозрачность. Она тускнеет медленно, по мере того, как солнце покидает небосвод». Так было и у Стрелки.

Когда солнце спокойно и плавно опустилось за горизонт, огненным потоком свободно разлилась по горизонту заря. Красива она в это время! Восхищает разнообразием своих красок, их постепенным угасанием. Сегодня в них преобладали спокойные розовые чистые тона, и ветер спадал — почти верный признак того, что завтра будет хорошая погода. Как говорят, «красный вечер — ясный день».

В этот вечер закончилось мое путешествие по Оке. Остались позади почти полторы тысячи километров. Нет, наверное, больше. После этого пути я стал богаче. И Ока теперь для меня еще роднее и ближе.

Спокойно и неторопливо катила река свои воды, блестя серебряной чешуей. Я смотрел на стекленевшую воду, морщинившуюся кругами от всплеска рыб. Размышлял, вспоминал, оценивал время встречи с Окой, не зная, буду ли еще на ее берегах. Мне хотелось говорить с ней, как с другом. Родная Ока! Ты вечно живая свидетельница всей жизни русского народа. Меняются времена и события, сменяются поколения людей, а ты плывешь и плывешь и будешь плыть, и нет конца и края этой твоей великой жизни. Низко склоняю голову перед твоей вечностью.

Я уходил. Ока постепенно исчезала, и в этом медленном прощании с ней я ощущал легкую грусть, какую вызывает расставание с близким другом, и надежду опять встретиться с ней.

БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ

Наступил сентябрь — месяц разлуки с летом. Началась осень. На календаре появился листок с цифрой «1» и надписью «сентябрь». Но у людей свое восприятие начала осени. Одни заметят ее, когда пойдут дожди и на землю начнут слетать первые лимонные листья. Другие почувствуют неотвратимое ее наступление сентябрьским утром, когда вдруг ощутят на лице дыхание ветра, уже не летнего.

Древнерусское название сентября «хмурень» связано с тем, что в этом месяце, когда все ниже над горизонтом поднимается солнце, дни становятся короче и прохладнее, часто бывает пасмурно. По ночам больше высыпает звезд; они теперь как бы ближе к нам, ярче во тьме их мерцание, заметнее извивы сияющей дороги Млечного Пути. Все быстрее и быстрее увядают деревья, понуро сохнет, пламенеет зелень.

Осенью все прощальное: листья, травы, цветы. Все чаще в небе слышатся голоса улетающих птиц. Лес, обнажаясь, теряет свою таинственность. Отцветает вода в реках. Ясна и прозрачна она. Сентябрь — месяц, изобильный плодами земли. В садах как бы впитали в себя краски лета розовые и краснобокие яблоки. В сентябре начинается свадебная пора у лесных копытных животных. В тиши леса можно услышать рев быков, вызывающих соперников на бой. В далекие времена осенние звуки ревущих животных были отмечены даже в названии этого месяца — «ревун».

Я люблю раннюю осень не меньше весны. Как весной радуешься расцвету земли, так осенью радуешься щедрому разливу красок. Мне всегда жаль каждый пропущенный для работы осенний день; почему-то именно в пору, тревожную своей красотой увядания, хорошо работается.

Осень горделиво несет свои цветные одежды, перед тем как покориться зиме, но покориться царственно, с пышным листопадом. Листья опадают, воздух становится прозрачнее и чище, предметы обрисовываются всюду четче, и видишь в эту пору далеко-далеко.

СЕНТЯБРЬСКИЕ ЭСКИЗЫ

День казался сумеречным, серого цвета, от которого можно было ожидать и дождя и солнца. Дымчатая сетка затянула горизонт. Кругом все застлалось, и очертания отдельных предметов слились в смутные большие пятна. Густые, низко нависшие тучи, закрывая солнце и синеву неба, громоздились друг на друга бесформенными пластами. Отяжелевшие, они, казалось, спускались все ниже и ниже, вдали их серые лохмотья точно касались земной поверхности, и там, где они соприкасались с землей, вставала до небес непроницаемая стена облаков. Небо и горизонт были одного и того же цвета, напоминавшего мутную воду.

Дождь начался без ветра и грома, моросил, сыпал мелкими капельками, словно сквозь сито, с осторожным шорохом на дорогу. В такое время грустно становится на душе, невольно испытываешь подавленное чувство. «Осень непогодь несет», — говорят в народе. Погода может капризничать произвольно. Вот и сейчас поднявшийся ветер разорвал туманную завесу. Косматые облака стали мало-помалу расползаться. Серыми островками рассыпались клочья дождевых туч и разбежались в разные стороны, уступая место чистой и веселой синеве. Теплые солнечные лучи обильным потоком брызнули на поля и затрепетали на них сияющими волнами. Все вокруг посветлело и приняло радужную окраску. Солнце поднялось невысоко, оно словно припекало косыми лучами. Небо сияло ласковой улыбкой, а под ним в глубокой безмятежности усталого покоя лежали поля задумчиво-тихие, одетые то желто-золотистыми лоскутами жнивья, то бледно-зелеными полосками изумрудных озимей, и широким простором уходили вдаль, нежно синея и затягиваясь прозрачной, голубой дымкой. Кое-где на них рдели запоздалые цветы, а на подросшей отаве отдельные листья трав пестрели малиновыми, бурыми и лиловыми красками.

Сегодня день теплый, ясный, с высоким куполом неба. Воздух умиротворяюще сладок. Поднимешь голову— над тобой будто все то же поблекшее от тепла небо. Но прищуришься, взглянешь пристальнее и заметишь, что на нем чуть больше голубизны. И солнце вроде бы такое же летнее, но нет — и оно другое, лучи уже не обжигают, не вызывают нестерпимой жары.

Среднерусский сентябрь запоминается не ненастьем, а ласковым солнцем, красотой желтеющего леса, простором скошенного поля, журавлиным криком из-под облаков. Пожелтели леса и перелески, запестрели палевыми пятнами различных тонов и оттенков. Как будто кто-то обмакнул исполинскую кисть в желтую Раску и окропил ею их, потом в багряную, золотую — Снова окропил. И запестрели, разукрасились березы, осины. Каждое дерево, прихваченное желтизной, как бы вновь цветет. А в полях свежа и ярка немеркнущая краса озимых посевов. Рядом углем чернеют бархатистые взметы зяби и паров. От хлебов осталась стерня да стога янтарной соломы. Что же, пора отдохнуть и земле. Щедро воздала она за труд хлеборобов. Все кругом: и воздух, и вода, и полевой простор — кажется каким-то серебристо-прозрачным, и так далеко видно, словно перед тобой увеличительное стекло. Дальние рощи, обычно скрытые плотной синеватой дымкой, теперь выделяются четким силуэтом.

Есть неизъяснимая поэзия в осеннем поле, хотя на первый взгляд кажется оно пустынным и унылым. Осенью хочется идти и идти по скошенным полям в бескрайнюю даль… Мне особенно хорошо думается в осеннем поле. Нигде мысли не плывут так спокойно, широко, как на безлюдной осенней полевой дороге. В воздухе нет ни мошек, ни комаров. Только летит паутина. Летит, плавно покачиваясь, вьется, цепляется за травинки, жнивье, кусты. Нити воздушной ткани блестят словно из серебра. По этим паутинам-проводам и передает, наверное, осень сообщение о том, что пора лесу сбрасывать свой наряд.

Над полем с шумом летели грачи. На фоне желтой стерни они были так черны, что, казалось, их брали за клюв и обмакивали в смолу. Поэтому белым остался один клюв. Тут же летели вороны, но держались они отдельно, своими компаниями. А вон взвился в погожее небо жаворонок, и полилась его трель. Осенняя песня жаворонка короче и тише весенней и не такая радостная. Прощальная песня! В бездонной глубине неба стыло одинокое облако — белое и легкое, как перышко. Думалось, к нему была обращена тоскующая песня жаворонка, и облако будто прервало свой одинокий полет, чтобы выслушать эту тихую жалобу. Полевую тишину вдруг потревожил трубный слабый звук. Откуда это? Всматриваюсь в глубь неба и вижу длинную, живую, колышущуюся полоску, которая вскоре выросла в летящий клин. Улетающие журавли! Курлыча, они тревогу били, последнее тепло уносили. Птицы тревожно кричали, словно путники, потерявшие дорогу. Прощальные голоса их вещали о достоверности наступившей осени.

Куда летели они? Наверно, в Африку, на берега песчаного Нила. В пути где-нибудь опустятся между полем и речкой, поедят, попьют, проведут ночь и снова в путь. Если погода хорошая и не попрятались улитки и гусеницы, если в поле можно полакомиться опавшими стручками гороха, то журавли погостят неделю, а то и больше. А потом вожак крикнет, и все, как один, поднимутся. Стая взмоет в воздух и выстроится для полета. На пути их встречные ветры, снежные тучи, бури… Неблизкий и нелегкий путь! А когда прилетят, будут коротать зиму, живя колонией, не смешиваясь с туземными птицами. Полгода проводят журавли на гнездовых местах, полгода — в странствиях. Наблюдая за полетом журавлей, я подумал о вожаке — самой сильной и опытной птице. Он мерно и мощно махал большими крыльями и казался крупнее остальных. Вожак лучше других знает дорогу, сам выбирает воздушные слои и первым встречает ветры. Передовой, не обращая внимания на грустную перекличку своей стаи, властно ведет ее на юг, по пути, проложенному его предками тысячи лет назад…

Каждый раз, когда я вижу улетающих журавлей, меня охватывает легкая грусть: вот ушло лето— покидают они родной край. Грусть расставания, грусть осени сквозит в голосе журавлей. От этих «курлы, курлы» сердце наполняется печалью, хотя и знаешь, что настанет весна и птицы вернутся домой. Но кто-то ведь и не вернется… Трубный крик журавлей, все так же полный тревоги, уже доносился издалека, тише, пока совсем не растворился в дневном покое. Но мне казалось, он все продолжал звучать в небе. В журавлином голосе чувствовалось прощание не только с летом, но и с родиной и смутная надежда долететь до теплого края.

В сентябре бывает так: осень как бы остановится на полпути, переломится на половине, задержит свое унылое дыхание, и тогда все живое будто кинется в рост, засветится, засверкает молодостью, солнцем. Это время осени называют «бабьим летом». В Метеорологическом словаре оно определяется так: «…период сухой и сравнительно теплой погоды осенью. В Европе наблюдается во второй половине сентября, в связи с устойчивым антициклоном, простирающимся от Азорских островов до южной половины европейской территории Советского Союза включительно». Лето словно повертывается вспять, природа как бы притихает накануне больших перемен. Главная примета «бабьего лета» — серебряные нити паутины. Длится оно обычно неделю и отличается ясностью неба, тихой теплынью. В это время вторично расцветают некоторые Цветы, распускаются деревья, начинают порхать бабочки. Разбуженные теплом, выплывают на речные отмели голавли, язи.

Происхождение названия «бабье лето» народное и уходит в глубь веков. На Руси с «бабьего лета» начинался своеобразный женский праздник. Для сельских тружениц приходило запоздалое лето. В это время в основном кончались полевые работы. После летней страды наступало время посиделок и вечеринок, на которых отдыхали, веселились. В других странах по-разному называют в народе это удивительное возвращение летнего тепла: в Америке — это «индейское лето», когда природа по живописности красок напоминает яркие наряды индейцев, во Франции — «лето святого Мартина». А немцы называют его «лето бабушек». Лучше всех русских поэтов о «бабьем лете» написал Ф. И. Тютчев:

Есть в осени первоначальной Короткая, но дивная пора — Весь день стоит как бы хрустальный, И лучезарны вечера…

Действительно, будто через голубое хрустальное стекло вдаль глядишь. Воздух так и переливается, так и сверкает, вдали как будто блестит и струится. А вечера с сиренево-палевыми закатами и удивительным покоем, когда каждое слово, сказанное вполголоса, раскатывается далеко-далеко, зачаровывая слушателей первозданной тишиной.

В такой день сентября мы ехали в Болдино. На высоком небе редкие светлые кучевые облачка. Как белые воздушные замки, плыли они в ясной лазури. Машина наша шла не спеша по ровному, гладкому шоссе. Из окна видно, как шагали назад поля, то черные, как вороново крыло, от взметов зяби, то покрытые нежной зеленью озими. Нескошенная трава обмякла, пожухла, но уцелевшие, тлеющие маковки клевера держали себя высоко и уверенно, и именно они бросались в глаза, хотя большинство было отгоревших, уже роняющих семена. Белыми звездочками по синему фону разбросаны ромашки. Росли они не стайкой, как летом, а поодиночке. Ни один из цветков не поворачивал головку за солнцем и не купался в его лучах. Среди сухих скошенных стеблей выделялись синенькие, желтенькие и фиолетовые бархатистые цветочки полевых анютиных глазок. Летом они были незаметны, скрытые от лучей солнца, в затенении росли медленно. Скосили пшеницу, открыли им доступ к свету, солнцу, и расцвели цветки. На жнивье прыгали суслики, веселились, иные выглядывали из нор. Один стоял на задних лапках, словно путевой обходчик, провожал нашу машину. Изредка с криком поднимались овсянки и, отлетев недалеко, опять садились на скошенное поле.

Чистая молодая озимь, большим резным пятном выделявшаяся на холме и далеко видная, набирала силу и словно подчеркивала, что все растущее вокруг нее старо, изношено и обречено. А вдали, позолоченный солнцем, неподвижно стоял лесок, как будто следил, чтобы поля далеко не убежали.

Я вглядывался в широкую прозрачную даль. Куда ни посмотришь, всюду поля, поля, перемежающиеся редкими рощами. Дорога то взбегала на пригорок, то уходила вниз. Мелькали названия населенных мест: Новая Слобода, Краловка, Малое Болдино…

ПРИЮТ ТРУДОВ И ВДОХНОВЕНЬЯ

И вот наконец наша машина, проделавшая от Горького путь в двести шестьдесят километров через Арзамас, замедлила ход, на взгорье появились кирпичные здания. Это районный центр Большое Болдино.

Священна вся наша родная земля. И все же есть на ней такие места, при упоминании о которых, и особенно при виде их, сильнее бьется сердце, крепче ощущается неразрывная наша связь со славой своего народа. Болдино известно тем, что сюда, в имение отца, приезжал А. С. Пушкин, и почти полгода жил он тут во «власти вдохновенья».

В окрестностях Болдина небо не подпирают высокие горы с белоснежными пиками, не бьет прибойно морская волна, нет здесь таежного леса, скалистых ущелий или серебристых каскадов, с бешеной скоростью ниспадающих с большой высоты. Тут нет глубоких стекловидных озер, поэтично сверкающих среди тихих лесистых берегов. Словом, вблизи Болдина и окрест нет ничего такого, что поражало бы своим видом. Пейзаж нижегородской вотчины Пушкиных заметно уступал пейзажу родового поместья Ганнибалов в Михайловском на псковской земле с его рекой Соротью, озерами, богатым парком и густым лесом. В Болдине степной ландшафт, кругом безлесная равнина, постепенно снижающаяся к руслу Пьяны. Равнина прорезана многочисленными оврагами и ложбинами, по которым текут чуть заметные речушки и лежат пруды. А лаз свободно охватывает большое пространство: от края до края горизонта тянутся поля. Лишь в низинах можно встретить рощицы из лиственных деревьев или купы кустарников. Болдинский пейзаж не поражает сразу. К нему надо присмотреться. Его надо понять, почувствовать. У него свой колорит, своя прелесть. Его красу ощутил Пушкин. Не потому ли стихотворение «Осень», одна из самых поэтических картин русской природы, написано поэтом под живым впечатлением болдинского пейзажа. «Пушкину не нужно было ездить в Италию за картинами прекрасной природы, — писал Белинский, — прекрасная природа была у него под рукой, здесь на Руси». Великий критик отмечал, что «для Пушкина… не было так называемой низкой природы; поэтому он не затруднялся никаким сравнением, никаким предлогом, брал первый попавшийся ему под руку, и все у него являлось поэтическим, а потому прекрасным и благородным».

В Болдине Пушкин был наедине с природой, которая своей неброской красотой не могла не тронуть душу поэта. Поэтому так восторженно выплеснулись из его сердца известные строки в письме из Болдина в Петербург к своему другу по издательским делам И. А. Плетневу: «Ах, мой милый! Что за прелесть здешняя деревня! Вообрази: степь да степь; соседей ни души, езди верхом сколько душе угодно; пиши дома сколько вздумается, никто не помешает. Уж я тебе наготовлю всячины, и прозы и стихов». Болдино, нижегородский уголок земли, было местом уединенных размышлений и творческого подъема поэта. Село неизменно влекло его. «Я сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться», — писал Пушкин в одном из писем жене.

Мы въехали на длинную широкую улицу села. Солнце клонилось к западу, окрасив дома и тротуары нежным багровым цветом. «Еще прозрачные леса как будто пухом зеленеют», — вспомнились пушкинские слова, когда в самом центре Болдина увидели бывшую усадьбу барскую с парком, теперь Музей-заповедник А. С. Пушкина. Большое Болдино — село с более чем трехтысячным населением. Но здесь все как подобает районному центру: двухэтажный с колоннами Дом Советов, большие дома, в центре — новый микрорайон, стадион, Дом культуры, народный театр. Есть маслозавод, хлебозавод, комбинат бытового обслуживания. В Болдине, как во всяком русском селе, отойдешь от главной улицы и потянутся улочки с односемейными домиками. Впрочем, «домики» — для них и обидно и к тому же незаслуженно. Это все крепкие, ставленные в наше время, кирпичные, уютные дома с телевизионными антеннами на крышах, с палисадниками, садами, огородами. Есть новые улицы из блочных домов. Жизнь развивается, как говорится, по всем направлениям, и это придает селу черты современности. Нет здесь бревенчатых домов, окон со ставнями и наличниками, украшений на фронтонах и карнизах, резьбы, балясин. Оно и понятно: в степных селах не до деревянных домов, не до резьбы и балясин — каждое дерево, каждая доска, что называется, на вес золота.

На старом месте растет Болдино — корни его глубоки, ветвисты, возникло село давно. Впервые оно упоминается в конце XVI века. В 1585 году село принадлежало воеводе Е. М. Пушкину — дипломату Ивана Грозного. С того времени Болдйно передавалось по наследству Пушкиным. В начале XIX века село было во владении отца и дяди поэта — Василия Львовича, известного поэта того времени. Крестьяне жили в большой нужде, черно и грязно, в подслеповатых курных избенках, крытых соломой. В одном из писем поэт называл Болдино «страной грязи, чумы и пожаров».

Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий, За ними чернозем, равнины скат отлогий.

О Болдине писал Короленко в своей книге «Голодный год». «Тяжело становится на сердце, когда узнаешь, в какой бедности жили тогда болдинские крестьяне. Страдали они от малоземелья, не кормились от земли, уходили на Волгу, бурлачили, нанимались в грузчики, батрачили где только можно было».

В Болдине Пушкин был трижды, и каждый раз приезжал осенью. Поэт писал, что осень — его любимое время. В творчестве А. С. Пушкина болдинский период занимает одно из главных мест. Несмотря на кратковременное пребывание здесь — в общем 165 дней, в три болдинские осени им написаны многообразные по форме и содержанию произведения, которые вошли в сокровищницу мировой литературы.

Первый раз Пушкин приехал в Болдино 3 сентября 1830 года. После помолвки с Натальей Гончаровой, накануне женитьбы, он должен был вступить во владение выделенной ему отцом частью имения. Приехал ненадолго, но эпидемия холеры задержала его здесь на три месяца. Болдинские места полюбились поэту. Сельская тишина, прогулки верхом по степным просторам, общение с крестьянами благотворно действовали на поэта. «Нынешняя осень была детородна», — писал поэт из Болдина, а уехав, признавался: «Я в Болдине писал, как давно уже не писал».

— За время вынужденного одиночества из-под пера °эта вышли две последние главы «Евгения Онегина»,

«Повести Белкина», «Маленькие трагедии», «История села Горюхина», «Сказка о попе и о работнике его Балде», около тридцати стихотворений. Удивительный взлет творческой энергии! Что ни день — то новое стихотворение или очередная глава поэмы! Творения поэта, созданные за неполные три месяца в родовой вотчине, так многочисленны, разнообразны, отмечены столь высочайшим художественным мастерством, что их справедливо считают вершиной пушкинского творчества. Пушкинская осенняя творческая пора в Болдине 1830 года дала миру, пожалуй, самые выразительные создания гениальной музы во всех родах — эпосе, драме, лирике, и с тех пор в поэзии эта осень стала как бы символом богатых творческих итогов и свершений, порой сбора поэтического «урожая».

Через три года, в 1833 году, после поездки на Урал по местам пугачевского восстания, Пушкин вторично посетил Болдино и оставался здесь около шести недель. Поездки, путешествия занимали немалую часть неспокойной жизни Пушкина. «В течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям, почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы», — писал поэт. «Путешествие нужно мне нравственно и физически», — признавался он. Около 35 тысяч верст проделал Пушкин по дорогам России. Множество городов, деревень прошло перед его глазами.

Проведенное в Болдине время в 1833 году, как и в 1830-м, было чрезвычайно плодотворным. Повторилась такая же вспышка творчества поэта, вдвое меньшая по времени, но почти в тех же масштабах. Здесь были написаны поэмы «Медный всадник», «Анджело», знаменитая «Осень», сказки «О рыбаке и рыбке», «О мертвой царевне», переводы стихов Адама Мицкевича. Вероятно, здесь написана и «Пиковая дама», вскоре появившаяся в печати. Одной из главных работ Пушкина в эту осень была обработка материалов, которая получила здесь окончательную отделку в «Истории Пугачева». ^ В 1834 году по хозяйственным делам поэт в третий раз приезжал в Болдино. Напряженные отношения с правительством сказались на этом приезде в село. «Скучаю, мой ангел, — пишет Пушкин жене. — И стихи в голову нейдут. Видно, нынешнюю осень мне долго в Болдине не прожить. Похожу еще немного, не распишусь ли, коли нет — так с богом в путь». И все же за месяц пребывания в Болдине поэт создал очередной шедевр — «Сказку о золотом петушке».

Все произведения, написанные Пушкиным в осенние болдинские дни, утверждали великую любовь его к жизни и человеку. Осмысливая жизнь во всех ее противоречиях, поэт не терял веру в светлое будущее.

Мой путь… сулит мне труд и горе…

Но не хочу, о други, умирать,

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.

ПУШКИНСКИЙ ДОМ

Где бы ни бывал А. С. Пушкин в последние годы жизни, где бы ни проводил зиму, лето, с наступлением осени он стремился в Болдино, в отчий дом, где ему было так хорошо и плодотворно работалось. Дом перестраивался, но сохранил облик того, пушкинского времени. Скромный, одноэтажный, деревянный, обшитый тесом дом «на девять горниц», с мезонином, с небольшой террасой, с треугольным фронтоном над мезонином, с симметрично расположенными боковыми крыльями. По фасаду, над центральным крыльцом, украшенным балюстрадой, большой портик с колоннами; отделка оконных наличников, обшивка углов — все показывает характерные черты усадебной архитектуры прошлого века.

Болдинцы сохранили для потомства и дом, и окружающий его парк, и большую любовь к Пушкину, идущую от поколения к поколению. Искренняя народная признательность к Пушкину — человеку и поэту особенно проявилась после Великого Октября. Весной 1918 года болдинские крестьяне собрались, чтобы решить судьбу пушкинского имения. В протоколе схода 11 апреля было записано: «…и на месте сим желательно увековечить память великого поэта Александра Сергеевича Пушкина, а также равно день великой нашей русской революции, по обсуждении чего единогласно постановили: данную усадьбу, на ней постройки, сад и при ней полевую землю взять на предохранительный учет». Так сам народ, взяв власть, одной из первых забот поставил задачу сохранения светлой памяти великого Пушкина.

Словно оберегая покой дома, стоит не шелохнется перед террасой высокая стройная лиственница с симметричной кроной наверху. Видно, что она стара. Дереву больше ста пятидесяти лет, оно видело Пушкина. Существует предание, что поэт привез сюда моло-ДУю лиственницу с Урала в 1833 году и собственноручно посадил ее здесь. Лиственница… Самое, пожалуй, неприхотливое к природным условиям дерево, растущее и в Саянских горах, у южной границы нашей родины, и за полярным кругом, и на берегах Тихого океана, и на московских улицах. Она не боится сильных морозов, не страшны ей вечномерзлые грунты, так как ее корневая система распространяется горизонтально. Лиственница своеобразна и красива. Про нее говорят: от хвойных не ушла и к лиственным не пришла. И точно. Дерево это хотя и покрыто хвоей, но хвоя, как листья, осенью опадает. В зимние дни дерево севера, как береза или осина, без листьев. Вот за эту особенность — ежегодно сбрасывать хвою и получила лиственница свое имя. Хороша она весной. Длинные тонкие желто-соломенные ее ветви дружно расцвечиваются густыми щеточками ярко-зеленых хвоинок. На их фоне, как огоньки новогодней елки, одна за другой вспыхивают красноватые, розовые, зеленые огоньки-шишки и желтые колосочки. Летом она радует глаз своей изумрудной хвоей. Осенью хвоя желтеет, тогда макушка лиственницы из зеленой делается золотисто-оранжевой, как лисий хвост. Дерево это прочное. Применяется для фундаментов, шпал, шахтных креплений и подводных сооружений: оно не боится воды.

Удивительное состояние испытываешь, когда входишь в дом Пушкина. Здесь жил великий поэт. Мысль эта сразу наделяет окружающее необычайной силой притяжения. С каждым шагом все больше охватывает волнение, взгляд прикован к ступеням, стертым человеческими шагами. Сколько же тут прошло людей! На белой стене выбито: «Болдино, 1830, 1833, 1834». Годы приездов сюда поэта. С благоговением входим в комнаты. Обстановка переносит нас в пушкинское время. Осматриваем первую витрину. Здесь старинные документы, герб рода Пушкиных: щит, разделенный горизонтально на две равные части, в нижней — правая рука с поднятым мечом — символ доблести и орел, олицетворяющий силу; в верхней части — на горностаевом поле княжеская шапка. «Род мой один из самых старинных дворянских, — писал поэт, — имя предков моих встречается поминутно в нашей истории». Среди предков поэта были воины, дипломаты, государственные деятели. В Болдине, старинной родовой вотчине, многое могло напоминать Пушкину об истории его рода. Не случайно здесь он пишет стихотворение «Моя родословная».

Большая, продолговатая, с двумя угловыми печами парадная зала с окнами на веранду. Круглый стол, диван, вдоль стен кресла. Все как в барских усадьбах первой половины XIX века. На стене, над диваном — большой портрет поэта — копия работы Кипренского. Многим хорошо знакомо это его изображение: внимательный, задумчивый взгляд, высокий лоб, скрещенные на груди руки, перекинутый через плечо клетчатый плед. Художник Кипренский писал этот портрет в 1827 году по заказу друга Пушкина — поэта Дельвига, изобразил Пушкина в лучшую пору жизни. Портрет нравился друзьям, нравился самому Пушкину. После смерти Дельвига портрет приобрел сам поэт и повесил у себя в кабинете. В простенке между окнами на столике мы видим портрет Н.Н. Гончаровой — жены Пушкина. В 1828 году поэт увидел на московском балу юную Наталью Гончарову. Родители возлагали на красавицу дочь большие надежды, рассчитывали на весьма почтенного жениха. Сначала Пушкин не получил их согласия на брак. Жених неблагонадежный: был в ссылке. Царь недоволен им! Поэт вынужден был писать по этому поводу письмо шефу жандармов. На этом столике, рядом с портретом Гончаровой, лежат странички письма Пушкина, адресованного Бенкендорфу. Письмо черновое, написанное по-французски. «Я женюсь на м-ль Гончаровой, — писал он в этом письме шефу полиции. — Я получил ее согласие и согласие ее матери; два возражения были мне высказаны при этом: мое имущественное положение и мое положение относительно правительства…»

Посетители музея задерживаются в рабочем кабинете Пушкина. Меблировка ее очень простая. Красивые и удобные вещи, только самые необходимые для работы. Маленький без всяких украшений стол красного дерева на тоненьких, суживающихся книзу ножках. На нем подсвечник, чернильный прибор, гусиное перо, торопливо и жадно исписанные листы бумаги, испещренные рисунками на полях. На столе и в приоткрытом ящике видны рукописи стихов: «Элегия», «Прощание», написанные в Болдине. Кресло отодвинуто чуть в сторону. Кажется, тот, кто сидел, только что вышел из комнаты и вот-вот вернется. Все в этом кабинете — немые свидетели творческого труда поэта.

В комнате, посвященной последнему приезду Пушкина в Болдино, обращает внимание портрет поэта, выполненный художником Линевым в 1836 году. Грустный, усталый вид печального лица, резкие морщины. Как изменился поэт! Все сказалось: доносы, материальные трудности и «пожалованный» чин камер-юнкера, унизительный для возраста поэта и его общественного положения, душевная подавленность и тревога за завтрашний день. Поэт преследовался реакционной прес-

Вот почему Пушкин мечтал об уединении. «Дай бог… плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино…» Репутация вольнодумца вызывала враждебные отношение к нему высшего света, а независимость воззрений — нападки либералов. Пушкин так говорил об окружающей его среде:

Я слышу вкруг меня жужжанье клеветы, Решенья глупости лукавой, И шепот зависти, и легкой суеты Укор веселый и кровавый.

Когда я выходил из дома-музея, мне вдруг вспомнилось, что дом перестраивался. От прежних пушкинских комнат ничего не осталось. Вещи поэта — все это собрано по крупицам. И подумалось: сколько надо было музейным работникам приложить старания и умения, чтобы сохранить память о великом поэте! Рядом с домом-музеем бронзовый памятник Пушкину восхищает изяществом форм. Скульптору О. Комову удалось запечатлеть на лице поэта грусть, мечтательность и вдохновение.

В парке-заповеднике восстановлен оригинальный памятник пушкинских времен — бревенчатый дом, в котором была вотчинная или крепостная контора. Переступаешь порог этого дома и сразу попадаешь в атмосферу прошлого века. Здесь свершались хозяйственные дела по управлению имением. В доме две комнаты: деловая и жилая. В деловой — конторка управляющего, на ней — гусиные перья, свеча в медном подсвечнике. Оброчные книги, описки недоимок, ревизские сказки и другие деловые бумаги — вот откуда, оказывается, поэтом взяты материалы для «Истории села Горюхина»! В жилой комнате — диван, стол, настольные часы, ширма. Известно, что в последний свой приезд в Болдино Пушкин останавливался в этой жилой части конторы, поэтому на столе и лежат рукописи. Стрелка часов навечно замерла на отметке 10 часов 55 минут, когда была поставлена точка в завершающей строке «Сказки о золотом петушке».

В этот воскресный день в парке был особый, исполненный светлой радости осенний покой, располагающий к неторопливому раздумью. День медленно угасал. Вершины деревьев алели нежным отблеском догоравшей зари. Где-то поблизости женский голос свободно и легко пел в тиши вечера. Казалось, песню рождали и прохладный сумрак, и притихшие деревья, и последний свет заката. И тотчас же отозвался другой певчий голос, низкий и бархатный. В песню вплелись еще женские голоса. Слов разобрать было невозможно, только мелодия плыла в вечернем воздухе — грустная, берущая за сердце. То была русская песня. Это в Доме культуры репетировал Болдинский народный хор. До сих пор живут и звучат в Болдине песни, которые еще Пушкин у крестьянских девушек записывал. Их исполняет хор пожилых женщин. Удивительные эти певуньи: кому уже за шестьдесят, кому за седьмой десяток, а кому и за восемьдесят… Поют они в народных костюмах. Голоса у них отличные, тонкий музыкальный слух, а исполнение чудесное. Поют здесь все, у кого есть голос, до последнего часа жизни не расстаются с хором. Болдинский хор выступал в Москве, Горьком…

К пению в Болдине относятся, как к празднику, а к празднику надо готовиться загодя. Женщины долго ходят на спевки и добиваются того, чтобы все голоса звучали согласно, как один голос, и одновременно были слышны по отдельности. Любят здесь русскую песню, без нее не обходится ни один праздник.

Русская песня… Мягкая, задумчивая. О правде людей труда, их близости к природе, о человеческой красоте и великой одаренности народа, о светлой вере в его будущее поется в ней.

В песне русской своя, особая красота. Она многогранна. Сила ее не столько в словах, сколько в удивительно простой мелодии, которая, кажется, от века существовала в самой природе.

В песне высказалась щедрая душа русского народа со всей удалью. Широкая и размашистая, она передала все лучшие черты народного характера: великодушие и вольнолюбие, отвагу и терпение. Вместе с тем передала она и самые тонкие чувства: привязанность и нежность, радость и сердечность.

Как завороженный, стоял я и слушал хор. Мотив песни мне был незнаком, и всех слов я не мог разобрать, и поэтому в моем сознании чудесная песня наполнялась содержанием, рожденным окружающей природой. Песня как бы передавала все то, что я видел и ощущал. То она таяла голубым маревом на горизонте, то затихала вместе с последними лучами зари… Потом она снова росла, ширилась, и все полнилось ею.

В РОЩЕ ЛУЧИННИК

Знаете ли вы русскую березу в пору золотой осени? Это весной! Тогда березки прихорашивают стволы: сбрасывают поистрепавшийся за зиму потемневший слой коры, одеваются в тончайший нежно-белый с темной отделкой шелк и шумят своими клейкими сморщенными листочками. Березняки стоят тогда будто в зеленой дымке. В сентябре же березовые листья возвещают о начале осени первыми золотыми прядями в шелковистых кронах. В прощальные колеры расцвечивает осень березовую листву. С чем можно сравнить красоту наших осенних берез, тот восторг, ту радость, которую ощущаешь, когда войдешь в сентябрьский березняк, вдохнешь прохладный воздух, разлив в нем аромат грибов, запах лесной земли с каким-то неповторимым осенним оттенком?!

После утреннего дождя полдень был свежий, ясный, безветренный. Солнце приветливо смотрело с высокой голубой выси, по которой изредка проплывали легкие белые облачка, похожие на паруса в бескрайней морской дали. Березы стояли чистые, веселые, словно дети после купания. Кроны их были где-то высоко. На фоне синего неба березы будто в позолоте. Сквозь ветви просвечивало солнце. Потоки света, яркие и теплые, пробивали кроны, ломались, играли на стволах, ложились пятнами на землю. Возникала прихотливая игра воздуха, света и тени, придававшая роще особую, лишь ей свойственную красоту. Когда солнце закрывало облачко, все вокруг темнело, прекращалась игра света, а когда солнечные лучи снова появлялись косыми стрелами на макушках берез, они будто вспыхивали, отдавая теплое сияние всей роще. В березовом лесу всегда светлее, чем в каком-нибудь другом — дубовом, еловом или сосновом, как будто березы сами светятся тихим ровным светом и освещают пространство вокруг себя. Даже в ненастье в березняке светло и весело — просторно в тесноте его белых стволов, светло и в лунную ночь. В старину была поговорка: «В еловом лесу — трудиться, в сосновом лесу — молиться, а в березовом лесу — веселиться».

В этот полдень я долго бродил в березовой роще вблизи Болдина с названием Лучинник. Было тихо. Протенькает синица, прыгая с ветки на ветку, да прострекочет сойка, извещая о непрошеных гостях. И снова тишина.

Березы стояли в пышном наряде. Высокие с гладкой, белой, как только что выпавший снег, корой, горели под лучами солнца, словно холодные костры. Куда там костры — ярче! Днем уголь костра мало заметен, а березы, залитые солнцем, горели разноцветным пламенем: желтым, багряным, золотым… Ни росные капли, ни проливные дожди, казалось, не могли погасить неугасимое зарево березового пожара. А когда нечаянно появлялся ветерок, роща переговаривалась с ним, шумела.

Смотрю на эту красоту, и меня пронизывает мысль: «А ведь я где-то видел это!» Да, конечно, видел — в Третьяковской галерее на полотне И. И. Левитана. Так оно и называется — «Березовая роща». Великий художник нарисовал ее на Волге, в Плесе, с изумрудной травой и стволами, чуть розовеющими на прямом свету. Это одна из лучших его картин. Но в Лучиннике я ощущал ее живую красоту, соединенную с образом А. С. Пушкина. И само название рощи, по преданию, связано с поэтом. Однажды в роще был пойман крестьянин, срубивший березу. Виновного привели в контору к управляющему. Случайно вошел Пушкин. Узнав, что провинившемуся угрожает наказание — порка розгами, поэт спросил крепостного: «Зачем же ты испортил березу?» «Виноват, — со слезами возмолился мужик, — во тьме сидим, барин, лучины нету. Вот я и срубил березку». Пушкин отменил наказание и шутя сказал: «Хотел на всю жизнь запастись лучинами? Не дело это рубить молодую рощу, сейчас она настоящий лучинник, только на лучину годится. Подрастет, вашим же детям послужит на пользу и радость». Так роща с тех пор и зовется — Лучинник. Пушкин любил эту рощу. Во время приездов в Болдино она была местом его прогулок, отдыха и труда. В погожее утро верхом на коне он приезжал сюда. Медленно поднимался по тропе, шел по мягко шуршащей бронзовой листве меж белеющих стволов березок. Здесь под их сенью зрели его творческие планы, рисовались черты любимых героев. Отсюда через сквозные просветы меж подростковыми деревцами, освещенными глянцевым блеском осеннего солнца, он видел убранные поля на плавно поднимающихся холмах, убогую деревеньку, медленно крутящиеся крылья ветряных мельниц. Здесь, в уединении и тиши, он, возможно, снова и снова перебирал в памяти мысли о прошедшей молодости с ее порывами, увлечениями и страстями. «Безумных лет угасшее веселье мне тяжело, как смутное похмелье». В болдинском одиночестве Пушкина была тоска и в то же время одержимость творчеством.

Я стою, прислонившись к гладкоствольной березке, шелковистая кора ее приятно холодна. Чудо это объясняется просто, если вспомнить, что белый цвет хорошо отражает солнечные лучи. Белый цвет коры у березы не для одной красоты. Весной белят стволы фруктовых Деревьев, чтобы уберечь их от солнечных ожогов. Вот и березу цвет коры предохраняет от ожога, ведь кора у нее тонкая, не то что у дуба или сосны, которым не опасно горячее солнце.

Береза! Березка! Самое милое русское дерево. О ней поется в песнях, говорится в сказках. Неизъяснимое чувство восторга охватывает, когда глядишь на березу. Сколько в ней мягкого света и как прекрасно это высокое и стройное дерево с перламутровой корой! Олицетворение красоты и добра. Береза — символ поэтического очарования наших лесов. Это зеленая краса милых родных мест. Как дома без окон, как ребенка без улыбки, так родной земли нельзя представить себе без белой березы.

Сколько красоты и яркости принесла береза на полотна Левитана, Поленова, Куинджи, Нестерова! Когда великий русский композитор М. И. Глинка возвращался на родину, то, переехав границу, он остановил свой экипаж, вышел на дорогу и низко поклонился белой березке, как символу России. А. С. Пушкин после путешествия по Крыму, в декабре 1824 года, писал своему другу поэту Дельвигу: «… мы переехали горы… и первый предмет, поразивший меня, была береза, северная береза. Сердце мое сжалось: я начал тосковать о милом полудне…»

С древних времен береза вошла в жизнь русского народа. Без этого дерева трудно представить жизнь крестьянина. На Руси березу называли деревом четырех дел: первое дело — мир освещать, второе — крик утешать, третье — чистоту соблюдать, четвертое дело— больных исцелять. А это означало, что когда-то в деревнях березовые лучины, не дающие копоти, были единственным источником света. Береза давала деготь, без которого не могла обойтись ни одна телега. Береза лечила больных целебными почками, соками. Когда крестьянин простужался, занемогал, лучшим средством помощи ему был березовый веник в парной бане: разгонит кровь и как рукой снимает всякую хворь. Березовый веник был еще стражем чистоты в каждом деревенском доме. Самые спорые и жаркие дрова, сани, топорища, лыжи, пастуший рожок, бурачок для квасу— все это береза. Из березы люди издавна делали посуду, на тонких ее свитках— бересте писали наши предки. Любопытно, что в народном поэтическом творчестве почитаемая славянами береза выступает всегда положительным героем — то хранительницей народных кладов, то заколдованной красавицей, доброй волшебницей или мудрой крестьянской дочкой, побеждающей в поединке со злыми силами.

М. М. Пришвин говорил, что «береза — самое близкое к человеку дерево». У дома, при дороге, у реки — всюду березка рядом с человеком. Каждый считает долгом посадить березку перед домом, посадить на счастье, на будущее. У обычая сажать березку под окном есть медицинское обоснование: листья березы выделяют фитонциды — вещества, оказывающие губительное воздействие на бактерии, грибки. Сажая в палисаднике березку, человек создавал перед домом живой барьер болезням…

Хотелось бесконечно долго идти по роще, чувствовать тепло солнца, надежную твердость земли под ногами, видеть, как веселые березки то сбегаются дружной толпой в тесный хоровод, то разбегаются поодиночке, а то стоят, как верстовые белые столбы, вдоль и поперек светлой поляны, будто указывают дорогу в грибные места. Я увидел синицу, веселый голосок которой звенел серебряным колокольчиком. Летом ее не услышишь, а сейчас на всю рощу звенит. Песенка ее нежна, протяжна и отрывиста. Если заметит опасность, повернется раза два на веточке — и шмыг по лесу дальше. Не встречал я синицу вялой и сонной: всегда она в движении, в работе. Летом с рассвета до сумерек ищет насекомых поблизости от своего гнезда. Она два раза выводит птенцов. Ведь синица — самая плодовитая среди наших мелких птиц: в ее кладке более десятка яиц! Птенцы первой кладки появляются в мае. Не успеют они покинуть гнездо, как родители кладут новые яйца. Все время синицы в поисках корма для птенцов. За час она несколько десятков деревьев проверит, до тысячи веток осмотрит, склевывая с них массу насекомых. Большинство птиц не едят мохнатых гусениц, а синица знает, как с ними справляться: расклевывает гусеницу и съедает ее внутренности. Если не удается добыть достаточно мясной пищи, то продырявит клювом спелую грушу или же ягоды — землянику, смородину, причем ее привлекают семена.

Вот и она сама. Бежит по суку, заглядывая в каждую трещину, и все время лепечет: «Тень-тень, тень-тень». Перепорхнула на другой сук, подвесилась на ветке головой вниз, схватила какую-то букашку. На несколько секунд задержалась на ветке березы. В бинокль я увидел нарядную птицу. Черно-сизая блестящая шапочка прикрывает ее голову, которую она то опускает, то поднимает. Черные ленты, окаймляя белые щечки, тянутся на горло, как концы франтовского галстука, идет от горла на грудь черная полоса. Спинка зелено-серого цвета. Грудь и брюшко лимонно-желтые. Длинный хвост и крылышки голубовато-серые, а на последних еще беленькие полосы. Круглый год живет у нас синица.

Солнце спускалось за горизонт, становилось гранатовым. Лучи его окрашивали стволы берез в оранжевый цвет. Облака горели медно-красным румянцем. Коротки осенние закаты. Но какая чистота красок, на полнеба расплескавшихся, переходящих одна в другую непередаваемо тонко: от раскаленно-угольных до палево пепельно-потухших. Кругом задумчивый покой.

Только слышно было, как пискнула, промелькнув от пенька к пеньку, припала под коренья мышь, да мелькнуло что-то между деревьев: упала, цепляясь по сучьям, сухая березовая ветка. Думалось, что такой покой нельзя нарушить: так было всегда, так останется навеки.

Но нет, раз в году, в пору цветения садов, его нарушает многолюдье пушкинского праздника. Сюда, на открытую поляну, в день рождения поэта приходят, приезжают, прилетают. Здесь собираются почитатели Пушкина. На импровизированной сцене читают его стихи, поют, танцуют и просто рассказывают и говорят о великом поэте. Это праздник литературы, поэзии, труда, славы и гения Пушкина. Каждому хочется отдать ему дань уважения и признательности: любовью за любовь — он шел к народу, а теперь народ идет к нему. Сбываются пророческие слова Тютчева: «Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет».

В Болдино я возвратился в тот час, когда сумерки стерли последнюю солнечную улыбку. Отсветы зари перемещались к северу. Розовые тона их блекли, становились зеленоватыми. В высоком темно-голубом небе вспыхивали все новые и новые звезды с льдистым алмазным отблеском.

КОГДА ПАДАЮТ ЛИСТЬЯ

Это погожее октябрьское утро я выбрал, чтобы уединиться и попрощаться с золотой осенью. Кто знает, сколько продержится солнечная погода. Сейчас она так изменчива. От дома-музея выхожу в парк по горбатому мостику, перекинутому через пруд. Мостик повторяется в неподвижной светлой воде со всеми своими ажурными перильцами.

Оранжевыми пятнами лежат на воде кленовые листья. Над кустами, меж деревьями теплым парком курился туман. Как только диск солнца поднялся над горизонтом, туман растворился и исчез, оставив на траве и листьях капли росы. Прыгая с травинки на травинку, солнечные лучи, словно изумруд, переливались в ее каплях. Пахло перезрелыми плодами, пряной листвой и особенной осенней свежестью. Вдыхая свежий утренний воздух, испытываешь особое удовольствие от осенней прохлады и свежести.

Было спокойно, молчаливо, как в покинутом доме. На аллеях пусто — экскурсионный сезон окончен. Никто и ничто не мешает подумать, помечтать… Останавливаюсь перед огромным, в несколько обхватов деревом. Его мощный седой морщинистый ствол причудливо перекручен, весь иссечен трещинами, отметинами старости. Дуплистое, корявое, потерявшее нижние ветки, дерево все еще могучее и живое. Этой ветле более двухсот лет. Разбитая грозой и потому склонившая верхушку в воду, ветла помнит Пушкина, не раз проходившего мимо нее, а может быть, и стоявшего возле, любуясь отражением дерева в зеркальной глади пруда. Дорожка ведет в глубь парка, к беседке на берегу второго пруда. Ее прозвали «беседкой сказок», связывая с ней предание о том, что здесь Пушкин писал свои сказки. Неподалеку сохранился могучий кряжистый дуб, будто из сказки.

Мне кажется, у человека в природе должно быть любимое место: кусочек луга, родничок в лесу или березка на берегу реки. А может, морская отмель или склон оврага. Если у человека неприятность или просто плохое настроение, он придет на «свое место», и оно уменьшит его печаль. Было в болдинском парке такое место у А. С. Пушкина — дерновая скамья, любовно восстановленная в глубине фруктового сада. По преданию, поэт любил сидеть на ней, смотрел вниз на сбегающие по оврагам избы, на пейзаж, запечатленный в стихах, вошедших в «Странствие Онегина»:

Люблю печальный косогор, Перед избушкой две рябины…

Вид от дерновой скамьи на Болдино красив: сквозь сетку полуобнаженных берез видны дома на овражном склоне, за ними в сиреневой дымке уходят вдаль черные пашни, желто-бурые поля, нежно-зеленые озими.

Один цвет преобладает сейчас в парке — желтый, а сколько в нем почти неуловимых оттенков! Стал считать: нежно-сиреневый, бледно-зеленый, каштановый, янтарный. И червонного цвета есть листва, и багряного, и ультрамаринового… Считал, считал, не хватило цветов! Собственно, налицо все краски земли и неба, даже такие их смеси, которые не рискнет применить ни один художник. Кажется, деревья хотят нарядиться еще раз, прежде чем покроются снегом и погрузятся в глубокий зимний сон. Каждое дерево старается блеснуть своей красотой, кричит, требует внимания. Как пламенеют дубы! Можно подумать, что их листва скопила в себе солнечный жар. А плакучие ивы! Их мелкие, узкие листья, пожелтевшие, истонченные, повисли, словно слезы, на гибких ветвях и все еще Держатся, все не могут с ними расстаться. Только ели темные и сумрачно настроены. Но как светятся, блистают золотой парчой возле них березы! Робко выглядывая из-за старой ели, застыла стройная осинка. Ее багряные листочки дрожат, словно деревце озябло холодной ночью и никак не может согреться. Чуть дальше липа мелколистная стоит в коричневом уборе: вместо листьев на ней масса плодиков. Горят, словно опаленные огнем, почти бордовые кроны вязов, полыхают оранжевым цветом резные, с темными пятнами листья кленов.

Иду по пестротканой дорожке. Она то желтеет лимонными листьями берез, то окрашивается в оранжевые и багровые тона, когда ступаешь под кленами, то розовеет осыпью бересклета… Мягко ступаешь, идешь, как по ковровой настилке. Слышно, как живая листва скользит по веткам, будто хочет зацепиться.

Самое интересное в осени — листья. Все лето красовались они, играли в солнечные пятнашки, с перес-мешьем шептались друг с другом, кормились соком деревьев. А сейчас корни деревьев не пьют воду почвы, листьям нечего испарять, они не нужны деревьям, сохнут и ложатся толстым слоем, чтобы отдать бескорыстно долг, вернуть труженице-земле тот азот, фосфор и калий, что истратили они на свою короткую жизнь. Укроют корни породивших их деревьев, обогатят почву удобрениями, предохранят от промерзания. Вот он лист, смотрю на него: пожелтел, засох, сморщился, черешок его утончился. Он еще висит на дереве, едва держась за него кончиком черешка, но уже мертв и чужд живому дереву, и чуть тронет его ветер, как лист без звука, без боли отваливается от ветки, порхая в воздухе бабочкой, неслышно опускается. Из глубины памяти всплывают пушкинские строки:

Октябрь уж наступил — уж роща отряхает Последние листы с нагих своих ветвей…

Вот осторожно отделился от ветки лист с красноватым оттенком, вздрогнул, на одно мгновение остановился в воздухе и косо начал падать к моим ногам, чуть-чуть покачиваясь. Кружил, кружил, прежде чем приземлиться. Не долетел до земли, упал на ладони. Держу в руке кленовый лист. Разлапистый, с пятью радиальными лучами, он своим очертанием напоминает сердце. Изящный обрез краев, оранжевые елочки прожилок, бордовые, фиолетовые, красно-коричневые тона на зеленом поле. Лист пламенно зардел от какого-то внутреннего накала, словно впитал летний зной солнца, и вот теперь накал выступает радугой на листе. Не найти двух похожих листьев. Вроде и одинаково раскрашены, но у одного чуть больше желтизны, У другого — багрянца. По праву кленовые листья из осенних считаются самыми красивыми. Нет такого экзотического цветка, который восхищал бы меня сильнее, чем осенний кленовый лист — кровь с золотом!..

Капризна погода в октябре. То холодно и дождь идет. То теплом повеет, в воздухе начнет кружиться паутина, и кажется, снова вернулось «бабье лето». Такой день был, когда мы уезжали из Болдина. Солнце растворило тучку на востоке и поднялось над землей яркое и веселое.

Расставание с любимыми местами печалит душу. Знакомое всем состояние! Почему полюбившиеся места, когда их надо оставлять, бывают особенно привлекательны? Почему они сияют прощальной красотой? Вот и теперь в Болдине все было необыкновенным. И солнце, похожее на огромный круг из золотой фольги, и небо с редкими облачками, напоминающими гребешки пены на волнах, и воздух прозрачный и звонкий, и летящие, словно перламутр, паутинки.

Самолет АН-2, совершающий рейсы на линии Болдино — Горький, вместил двенадцать пассажиров и взял курс к берегам Волги. Поднимаемся все выше и выше. Эта так хорошо! Чем выше, тем лучше настроение, потому что горизонт становится шире, светлее, красивее.

Смотрю в иллюминатор. Скромность болдинского пейзажа, лишенного романтических контрастов, живописных эффектов, смены разнообразных картин, предстала перед взором в облике голубеющих далей, широкой, просторной равнины с малахитовым ворсом озими и массивами черной зяби, плавных возвышенностей с пологими склонами, тихих перелесков, затерявшихся в лугах речушек и прудов. Цвет полей оттенял контуры селений и рощ. Сколько здесь светлых просторов! Хотелось низко поклониться полям, холмам, лесам, которые вдохновляли Пушкина, которые помнят его, хранят высокий дух его поэзии.

Если бы меня спросили, в чем сильнее всего запечатлен здесь великий поэт, то я назвал бы не село, где он жил, и не памятники, поставленные здесь, а раздолье под высоким небом, рощи березовые в осеннем уборе. Лучший памятник Пушкину в Болдине называется одним словом — природа.

Вот и закончилось, читатель, наше путешествие по приокскому краю. Мы совершили путь от истока Оки до ее устья, до пушкинского Болдино. Когда кончаешь путешествие, тянет к раздумью, хочется оценить пройденный путь, поразмыслить о том, что видел. Как понял увиденное, чему научили люди, с которыми встречался?

Я видел не один край. Лучшие дни своей жизни провел в близких и дальних дорогах, открывая для себя Кавказ и Крым, Эстонию и Латвию, Литву и Белоруссию, Карпаты и Дунай, Даугаву и Волгу, Днепр и Неман. Видел примечательности альпийской Австрии, горного Ирана, озерной Финляндии, придунайской Румынии, всхолмленной Швеции… Самые интересные мои воспоминания — путешествия.

Но ничто не заменит мне приокского пейзажа с его березовыми рощами на берегах Оки, с сосновыми борами Мещеры, дубравами тульских засек. Здесь, в родном краю, все так мило, так дорого.

Есть в облике приокского края что-то непреходящее, нестареющее, что влечет не раз уже виденное увидеть еще и еще раз.

Прощаясь с приокским краем, мне хотелось сказать: «Спасибо тебе, край родной, за то, что твои луга, поля, леса, города и заповедные места научили меня лучше понимать и ценить прекрасное, еще больше любить Родину. Когда время позволит побыть наедине с природой, когда мне захочется приподняться над самим ' собой, над своим возрастом, я снова поеду по Оке, побываю на родине Тургенева, Толстого, Есенина, побываю в местах, где жили Чехов, Поленов, где родился и жил Горький».

Многое я увидел на окской земле, о чем-то рассказал в своих книгах. И все-таки — это только небольшая часть того, что можно увидеть, о чем можно рассказать. Но если автор смог пробудить интерес читателя к приокскому краю, то он будет считать свою задачу выполненной.