|
|
«Летучий голландец» российской интеллигенции
(очерки истории «Философского парохода»)
Пролог— А вы, папаша, по какому делу? За контру? <…>
— Не знаю, — ответил он наконец, — определить мое поведение как контрреволюцию я, право, затруднился бы. Я ничего не делал. Если это контрреволюция… Впрочем, знаете, каменная глыба, которая лежит посреди улицы, вероятно, думает тоже о себе, что она безвредна, а люди видят в ней помеху движению… Если разобраться…
Б. Лавренев. Седьмой спутник (1927).Странный юбилей отмечался в минувшем 2003-м: 81 год «философскому пароходу»… На самом деле, пароходов было, как минимум, два и еще множество не менее «философских», если следовать той же логике, поездов — их точное количество до сих пор не берется назвать ни один историк. Многочисленные публикации, историко-документальная выставка, «Философский пароход–2» с делегатами XXI Всемирного философского конгресса на борту, — все эти акции были посвящены одной теме: высылке из Советской России в 1922–1923 гг. большой группы интеллигенции[1].
Факт высылки никогда не замалчивали. Однако ракурс его рассмотрения менялся с каждым новым виражом генерального курса правящей партии (неважно какой — коммунистической или президентской). В соответствии с этим историки либо приветствовали и прославляли «мудрое решение» советского руководства, либо призывали к «покаянию» и скорбели о «жертвах» разыгравшейся в 1922–1923 гг. «интеллектуальной трагедии»[2].
Такое размежевание вызвано, на мой взгляд, безуспешной попыткой решить вопрос о виновности интеллигенции или власти, а также упорным непониманием логики исторического процесса. Чтобы преодолеть возникшие здесь проблемы, мне представляется необходимым, во-первых, уточнить «горизонт» события, т. е. те «фоновые» социокультурные процессы, которые попали в «поле притяжения» изучаемого события, обусловили его специфику. Без их учета историк лишается возможности понять смысл и суть известного ему факта. Во-вторых, нужно, по возможности, избавиться от идеологических штампов и шлейфа мифологем, поскольку в них, как в дымке, оказываются с трудом различимы контуры исторической реальности.
Путь к причалуНадо сказать, что началось все задолго до того, когда кто-либо хотя бы приблизительно взялся предсказать политическую судьбу героев этой истории. Точкой отсчета может служить печально известный 1909 год. Тогда семь известных мыслителей и публицистов в азарте саморазоблачения и верноподданнического волеизъявления, рожденного страхом перед «грядущим Хамом», положили под топор государственной идеологической машины голову российской интеллигенции — «Вехи» в одночасье разрушили зыбкий мир и не менее хрупкое чувство общей судьбы и беды, которое после поражения первой русской революции затеплилось было в интеллигентской среде. Пятеро из семи авторов сборника оказались впоследствии за границей: кроме умершего в 1920 г. Б. А. Кистяковского и оставшегося в России М. О. Гершензона, другие — Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, А. С. Изгоев (Ланде), С. Л. Франк — были высланы за пределы РСФСР в 1922 г. (П. Б. Струве, как член правительства Врангеля, эмигрировал по собственной инициативе). О том, что интеллигенты-большевики, пришедшие к власти, не забыли «веховскую» провокацию, говорят архивные документы, в которых рядом с фамилией, например, Изгоева, в качестве социально-политической характеристики значится: «старый веховец»[3]…
Традиционно высылку связывают с началом в 1921 г. проведения новой экономической политики, которая возродила частную инициативу и собственность, а также иллюзию возможного поворота к старым общественным принципам и ценностям.
Разразившийся в том же, 1921-м, году в Поволжье и на Украине голод своим масштабом и жестокостью ужаснул и видавшее виды советское руководство, и российскую общественность[4], и Запад. Перед лицом народной трагедии власть и интеллигенция сделали шаг навстречу друг другу — в июле 1921 г. был организован Всероссийский комитет помощи голодающим. Почему-то историки не слишком внимательно отнеслись к проблеме несостоявшегося сотрудничества этих двух групп в рамках Помгола[5]. Но, судя по всему, именно история Комитета помощи голодающим предопределила дальнейший ход интересующих нас событий.
О грядущем голоде стало известно уже в начале лета. 20 июня на 3-м Всероссийском продсовещании А. В. Халатов[6] в своем докладе «Об основах государственного снабжения» сообщил, что продналог
«собрать полностью вряд ли удастся. Работа по товарообмену тоже находится в очень тяжелых условиях, и, может быть, придется считаться с худшими возможностями. <…> Если говорить об урожае, то в ряде губерний мы уже имеем выяснившийся неурожай»[7].
Приблизительно в то же время возможные последствия неурожая обсуждали участники Всероссийского съезда деятелей по сельскохозяйственному опытному делу[8] и члены Московского общества сельского хозяйства[9]. Совместно ими было решено обратиться к правительству с предложением помощи от общественности. Но только спустя месяц, почти одновременно, были образованы две структуры: 18 июля — Комиссия ВЦИК помощи голодающим (кстати, именно она после ликвидации общественной организации наследует ее сокращенное название «Помгол») (председатель М. И. Калинин, зам. председателя Смидович, Рыков, Каменев), 21 июля — Всероссийский комитет помощи голодающим (20 июля состоялось заседание инициативной группы)[10].
Сразу же было понятно, что Комитет по своему составу является уникальным проектом — из 73 членов Комитета только 12 человек были представителями советских ведомств: наркоматов, ВЦИК, ВЦСПС; остальные же 61 — общественности:
«Настоящее наше собрание является по составу своему совершенно исключительным. Впервые за последние четыре года встречаются представители власти и общественные работники, чтобы по взаимному соглашению приступить к общественно-государственному делу, к борьбе с величайшим народным бедствием»[11].
Надо заметить, что все действия ВКПГ освещались в центральной печати — прежде всего, в «Известиях ВЦИК». Комитету были даны самые широкие полномочия, что подтверждалось декретом ВЦИК от 21.07.1921 г.[12] Тот же декрет говорил и об абсолютной аполитичности создаваемого Комитета — Помгол организовывался под эгидой Красного Креста.
Возглавил Комитет член Президиума ВЦИК и председатель Моссовета Л. Б. Каменев, а А. И. Рыков (затем Н. А. Семашко), Н. М. Кишкин, С. Н. Прокопович и Д. С. Коробов, позднее — Н. Н. Кутлер составили его Президиум. Управляющим делами Комитета был избран И. А. Черкасов[13]. Президиум оказался очень авторитетным: Каменев и Рыков представляли действующее советское правительство, Кишкин и Прокопович — бывшее временное, Кутлер — царское…
По газетным отчетам и мемуарам пострадавших членов Помгола трудно сказать, что реально было сделано Комитетом за недолгое время его работы. Складывается впечатление, что большая часть усилий ушла на решение организационных вопросов. Между тем, сам факт его существования получил значительный резонанс в западной и, прежде всего, в эмигрантской прессе. Известный лозунг «Заграница нам поможет!», кстати, почти дословно озвученный С. Н. Прокоповичем[14], в отношении к Помголу реализовался двояким образом: с одной стороны, западная общественность осознала всю бедственность положения российской провинции и, в свою очередь, инициировала ряд благотворительных организаций, вроде АРА (American Relief Administration), а также денежную и продовольственную помощь от своих правительств. С другой стороны, эмигранты и близкие к ним по интересам и целям западные круги увидели в этом чуть ли не начало падения советского режима и безо всякого стеснения и оглядки на бывших своих соотечественников рассуждали в прессе о роли Комитета в расшатывании советских устоев[15], о тех условиях, которые должны предъявить европейские правительства советскому, чтобы не только добиться контроля над распределением поступающих средств, но и заставить советскую власть пойти на изменение государственного строя[16]:
«<…> Единственное спасение — наивозможно более быстрое свержение советской власти. <…> Через несколько недель собирается в Вашингтоне конференция представителей великих держав. Необходимо, чтобы она услышала авторитетный голос всей объединившейся русской эмиграции»[17].
Значительную часть своих сил и времени Комитету пришлось потратить на спасение своей репутации. Так, 14 августа в «Известиях» было опубликовано «Постановление Президиума Всероссийского комитета помощи голодающим», в котором говорилось:
«В виду того, что создание и деятельность Комитета уже вызвала и вызывает различные оценки, искажающие его задачи, права и характер, Президиум Всероссийского комитета помощи голодающим считает нужным вновь решительно подтвердить, что деятельность его лишена всякого политического характера, что он является организацией, преследующей чисто деловые задачи в пределах прав, точно установленных декретом ВЦИК от 21 июля 1921 г. <…>»[18]
Отношение советской власти к Комитету, или, по прозвищу, данному Лениным, к «Кукишу» (Кускова+Кишкин), становилось все более подозрительным и настороженным. Тем более что Помголом уже 1 августа для поездки за границу была избрана делегация из 5 (увеличенная затем до 6) человек, куда вошли бывший председатель правления Московского народного (кооперативного) банка М. И. Авсаркисов, бывший председатель 2-й Государственной Думы Ф. А. Головин, товарищ председателя «Лиги спасения детей» Е. Д. Прокопович-Кускова, экономист, профессор, бывший министр продовольствия при временном правительстве С. Н. Прокопович, профессор медицины Л. А. Тарасевич и дочь Л. Н. Толстого А. Л. Толстая[19]. К 17 августа делегатами были получены английская, шведская и германская визы[20]. А 18 августа Президиум ВЦИК издал постановление, в котором
«признал, что немедленный отъезд [делегации за границу] не вызывается необходимостью и приведет лишь к распылению сил и отрыву их от практической работы в России. Между тем в виду того, что в голодающие районы начинает поступать продовольствие, ВЦИК предложил Всероспомголу выделить максимальное число членов для практической работы в голодающих районах по распределению продовольствия, организации питательных пунктов и т. п.»[21]
В ответ на это Помгол в своей резолюции от 23-го августа заявил, что «Комитет сочтет себя вынужденным прекратить свою работу, если правительство не изменит своего решения относительно немедленного выезда делегации». «Вместе с тем, — значилось далее в „Правительственном сообщении“, — Комитет отверг предложение правительства о выезде возможно большего числа его членов на места»[22]. Масла в огонь подлила статья под названием «Власть на местах», опубликованная эмигрантской газетой «Последние новости». В ней сообщались сенсационные, ошеломляющие результаты
«деятельности на местах, в голодных губерниях, высланных из Москвы отрядов Всероссийского Комитета помощи голодающим. Когда делегаты Комитета прибывают в голодные местности, главным образом, в Поволжье, — то местные советские учреждения, совершенно дезорганизованные и потерявшие всякий авторитет в глазах населения, спешат передать всю власть этим делегатам. Так как, по идее своей, комитеты не должны носить никакого политического характера, то его представители отказываются принять власть, но на практике отказы эти оказываются неосуществимыми: советские комиссары пользуются этим случаем, чтобы спешно покинуть города. <…> Комитет представил Советскому правительству доклад о создавшемся положении <…> По имеющимся данным, Советское правительство стоит перед дилеммой: либо совершенно отказаться от помощи Всероссийского комитета, либо примириться с временной передачей власти его представителям на местах»[23].
Даже если представить, что все, о чем пишут «Последние новости», правда, хотя сообщение об отрядах ВКПГ ставит под вопрос и остальные факты, изложенные в статье, — то кажется слишком наивным, с точки зрения оппозиции, объявлять об этом на весь мир, провоцируя власть принять самые жесткие меры для спасения завоеваний революции.
Мы напрасно так умны и так дальновидны в политике. Если бы мы вместо того, чтобы пытаться делать историю, пытались просто считать себя ответственными за отдельные события, составляющие эту историю, то может быть вышло бы и не смешно.
В. ШкловскийЯ не берусь утверждать, что именно — ультиматум ВКПГ или «сенсации» из эмигрантской прессы, или другие особые обстоятельства[24] послужили подлинной причиной ликвидации Комитета 27 августа 1921 года и ареста его наиболее активных членов из числа общественных деятелей. Разобраться в сложном переплетении и столкновении различных интересов и амбиций, приведших к краху сотрудничество советской власти и «старой» интеллигенции, можно, лишь обратившись к документам в архивах ВЧК — ФСБ.
Для меня же важно показать, что в становлении советского государства был период, когда возможность такого сотрудничества ни властью, ни интеллигенцией не отрицалась. Поэтому-то и в отношении арестованных обошлось без жестокости: постановлением ВЦИК семерым сосланным в небольшие города и местечки России членам Помгола (Прокоповичу, Кишкину, Кусковой, Осоргину, Коробову, Черкасову и Кафьевой) было впоследствии разрешено переехать в губернские города, за исключением Петрограда, Москвы, Киева, Одессы и Харькова, или выехать «на собственный счет» за границу. Из них правом выезда воспользовались только Кускова и Прокопович[25]. А В. Ф. Булгаков, хранитель музея Л. Н. Толстого и член президиума Комитета помощи голодающим им. Л. Н. Толстого, получил возможность в печати — в газете «Коммунистический труд» — опровергнуть обвинение, выдвинутое против него ВЧК и опубликованное в «Известиях»[26]…
Таким образом, Кускова и Прокопович «открыли» список высланных за границу еще в июне 1922 г., т. е. до окончательного решения властями вопроса о механизме и идеологическом обосновании этой процедуры.
С попыткой помочь голодающим, но уже средствами одной только власти связана другая акция, получившая резонанс во всех слоях советского общества, — изъятие церковных ценностей[27]. Эта история сразу же обросла нелепыми сплетнями и слухами. И если бы прелюдией к ней и ее генерал-басом не была сама смерть, то она бы вошла в сокровищницу забавнейших исторических анекдотов (как в свое время это произошло с Петром Великим и его указом о переплавке колоколов на пушки)… Конечно, нельзя отрицать фактов стяжательства среди людей, занимавшихся изъятием, — традиционное российское жулье к тому времени уже изрядно укоренилось в недрах советской администрации, унаследовавшей многие пороки царской управленческой модели. 21 февраля В. И. Ленин с яростью и отчаянием писал А. Д. Цюрупе:
«Все у нас потонули в паршивом бюрократическом болоте „ведомств“. Большой авторитет, ум, рука нужны для повседневной борьбы с этим. Ведомства — говно; декреты — говно. Искать людей, проверять работу — в этом все»[28].
Он же формулирует цель и пафос затеянной акции:
«Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым способом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство, в частности, и никакое отстаивание своей позиции в Генуе, в особенности, совершенно немыслимы <…> Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей, а на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления <…>»[29].
То, что Ленин вкладывал в понятия «государственной работы» и «хозяйственного строительства», — это не личный или даже не партийный «интерес», это — борьба с голодом, подъем брошенных пахотных земель, электрификация, индустриализация, создание обороноспособной армии… Ленин таким образом пытался решить сразу две проблемы: финансовую и идеологическую, но большая часть непартийной интеллигенции его не поддержала — наоборот, активно влияла на общественное мнение в смысле негативной оценки этой акции: «образованным людям эта правительственная мера представлялась не только как кощунство и антиклерикальная провокация, но и как пагубный вандализм»[30]. Но вот как раз от вандализма власть и пыталась спасти исторически и художественно ценные культовые произведения и вместе с тем избежать ущемления интересов верующих: согласно инструкции «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих», «вещи бесспорно музейного значения» передавались «на хранение в отделы музеев»[31], а ценные предметы, подлежащие изъятию, но необходимые для богослужения, заменялись менее ценными[32]… Уж не те ли «образованные люди» сочиняли и распространяли легенды о том, например, что «прогневанный царь [Петр Великий] погрозил нарушителям своего покоя кулаком», и есть «„очевидцы“ вывешенного на запертых воротах крепости извещения со штемпелями и официальными подписями, что „Петр I при раскрытии его гроба кулака не показывал“»[33]…
Значительный вклад в формирование образа «антисоветской интеллигенции» был внесен забастовкой профессоров и преподавателей московских вузов в феврале 1922 г. Бастующие добивались «„автономии“ высшей школы» и «улучшения материального положения профессуры и студенчества», что власти оценили как политическую акцию, «направленную против влияния в высшей школе коммунистической партии и классового принципа»[34]. Дело в том, что в начале марта 1921 г. Наркомпросом был принят проект «Положения об управлении высшими учебными заведениями республики». Согласно этому «Положению», вместо выборного правления в вузе создавалось новое, часть членов которого назначалась «сверху», другая же избиралась, но из лиц, предложенных Наркомпросом. Первым ректором Московского университета «по назначению» стал Д. П. Боголепов. Через несколько месяцев его сменил на этом посту В. П. Волгин. Их ближайшие и активнейшие помощники — профессор физики А. К. Тимирязев и профессор историко-филологического факультета А. В. Кубицкий — быстро превратились в одиозные фигуры и снискали дурную славу своими доносами и провокациями[35], в чем был замечен и лишившийся ректорского места Боголепов. По воспоминаниям В. В. Стратонова, декана физико-математического факультета Московского университета и впоследствии пассажира «философского парохода», «как только управление университетом перешло к возглавлявшемуся Боголеповым правлению, мы решили создать свой нелегальный [курсив мой. — Н.Д.] орган для объединения деятельности профессуры. В него вошли последние выборные члены правления и еще остававшиеся в должностях члены президиумов всех факультетов. Председательствовал бывший последним выборным ректором проф. М. М. Новиков»[36] (и он вскоре оказался в группе высылаемых). Тогда же сложился и профессиональный союз научных деятелей, который возглавил профессор Московского высшего технического училища В. И. Ясинский (тоже пассажир пресловутого парохода).
Чтобы нейтрализовать общественную инициативу, Наркомпрос создал свой «профессиональный союз работников просвещения и социалистической культуры». Профсоюз Ясинского был закрыт, но профессура воздерживалась от вступления в новый союз. Наркомпрос решил пойти на компромисс: «из названия союза были вычеркнуты слова „социалистической культуры“», пообещали создать «при союзе особую секцию высшей школы, „почти автономную“. Отказались, не вступили… В апреле 1922 г. Наркомпрос издал распоряжение о насильственном зачислении всех научных деятелей в состав союза»[37].
На фоне профсоюзного противостояния в 1921 году была создана Центральная комиссия по улучшению быта ученых (ЦЕКУБУ, или КУБУ), которую возглавил А. Б. Халатов. В ее состав входили 6 профессоров и, видимо, столько же представителей власти, в том числе Л. Б. Каменев. Последний, по свидетельству Стратонова, «несколько раз оказывал ценную помощь в интересах профессуры, при защите ее прав»[38]. Фактически же все дела КУБУ вел профессор В. И. Ясинский, что «аукнулось» ему при обсуждении его кандидатуры на высылку: в характеристике указывалось, что «благодаря главенству в КУБУ, держит в своих руках экономическую власть над беспартийной частью профессуры и использует это свое влияние для сведения счетов с теми, кто сочувствует Соввласти»[39]. Дело в том, что КУБУ ведала распределением академического пайка, снабжением неимущих ученых одеждой, предоставлением жилья и т. п. Возможно, кто-то, обойденный и обиженный, захотел таким образом свести с Ясинским счеты. Однако, кроме этого, ему предъявлялись и другие обвинения: «бывший член Всероссийского комитета помощи голодающим, руководитель забастовки профессоров»[40]…
Первым на новое положение об управлении вузами отреагировало МВТУ — профессора и преподаватели при поддержке студентов[41] прервали учебные занятия. Зачинщикам «бунта», в том числе В. И. Ясинскому и декану механического отделения проф. И. И. Куколевскому, официально был объявлен строжайший выговор и сделано предупреждение насчет арестов в случае повторения забастовки. И 2 сентября 1921 г. устав высшей школы был утвержден декретом Совнаркома[42].
Решение о забастовке в Московском университете созрело к середине января 1922 г. и впервые прозвучало на заседании физико-математического, т. е. стратоновского, факультета. На общем собрании университета идею, вынесенную на обсуждение Стратоновым, поддержало большинство преподавателей и студентов, среди которых особенно были заметны голоса проф. М. М. Новикова и проф. В. Е. Фомина, товарища декана медицинского факультета. К бастующим присоединились все институты и учреждения университета, а также Коммерческий институт имени Карла Маркса, в котором действовал проф. Н. А. Изгарышев. Забастовка состоялась и в Институте инженеров путей сообщения, где руководителем выступления в декабре 1921 г. был проф. Н. Д. Тяпкин[43], а в феврале 1922 г. — проф. Т. П. Кравец. Все они впоследствии попали в списки кандидатов на высылку — правда, не все из них поехали за границу: в отношении некоторых (Куколевского, Изгарышева, Фомина) высылка была задержана или отменена, другие, например, Т. П. Кравец[44], были направлены в Сибирь[45] или, как врачи и студенты-медики, в голодные губернии на борьбу с эпидемиями. Туда же, в окраинные губернии, как оказалось, должны были поехать и Стратонов с Ясинским. Лишь в Берлине они узнали, что им «Политбюро решило изменить меру наказания, заменив высылку за границу ссылкой не то в Якутскую губернию, не то в Туруханский край…»[46] Узнали — и не поспешили этим воспользоваться. Остается только сожалеть, что возможность такого выбора не представилась А. С. Изгоеву: он, сетуя на жесткость большевиков, лишивших его отчизны, писал в эмигрантской прессе:
«Концентрационный лагерь, снега Сибири и Архангельска, глухие кочевья Оренбургской губернии или Киркрая — все, что угодно, только не прекрасные мостовые Берлина, залитые электричеством, с давящей стремительностью тяжелых автомобилей, звонками трамваев и велосипедистов»[47]…
Послать бы вас на короткий срок по узкоколейной ветке на родину, вот бы у вас нервы пошаливать и перестали!..
Дон-АминадоВнутриполитическая ситуация складывалась таким образом, что под огнем критики, которая обрушилась на большевиков, с одной стороны, в связи с проведением в жизнь принципов новой экономической политики, а с другой, — с возрастающей бюрократизацией партийного и советского аппарата, необходимо было, в первую очередь, пресечь попытки поставить «под вопрос» идеологические основания существования советской власти. В. И. Ленин это прекрасно понимал и, выступая 27 марта перед XI съездом коммунистической партии, пытался объяснить остальным:
«Может быть, наш аппарат и плох, но говорят, что первая паровая машина, которая была изобретена, была тоже плоха, и даже неизвестно, работала ли она. Но не в этом дело, а дело в том, что изобретение было сделано. Пускай первая паровая машина по своей форме и была непригодна, но зато теперь мы имеем паровоз. Пусть наш государственный аппарат из рук вон плох, но все-таки он создан, величайшее историческое изобретение сделано, и государство пролетарского типа создано…»[48]
И поэтому надо было сделать все, чтобы это государство устояло, даже если бы пришлось расстреливать, как предателей, вчерашних соратников по революционной борьбе — эсеров и меньшевиков — тех, вместе с которыми поднимали восстания против царизма, сидели в тюрьмах, гибли на каторге…
28 февраля было опубликовано постановление ГПУ о предании суду Верховного Революционного Трибунала группы членов ЦК и активных деятелей партии социалистов-революционеров за контрреволюционную и террористическую деятельность. На счету партии было убийство в 1918 г. Володарского и Урицкого и покушение на Ленина. Летом 1921 г. состоявшийся в Самаре X Совет партии постановил, что «вопрос о революционном низвержении диктатуры коммунистической партии со всей силой жизненной необходимости ставится в порядок дня»[49]… Процесс по делу «Центрального Комитета и отдельных членов иных организаций партии социалистов-революционеров по обвинению их в вооруженной борьбе против Советской власти, организации убийств, вооруженных ограблений и изменнических сношений с иностранными государствами» проходил с 8 июня по 7 августа 1922 г. и получил широкий общественный резонанс, подготовленный грамотной агитационной кампанией: в печати появилось более десятка книг, посвященных истории и программе партии эсеров[50]. Был нанесен сильнейший удар по ее престижу, побудивший многих рядовых членов порвать с партией, а в марте 1923 г. в Москве открывшийся Всероссийский съезд социалистов-революционеров констатировал ее полный распад, лишил полномочий членов ЦК как изменивших делу революции и призвал бывших эсеров вступать в РКП(б)[51]. И ведь ни один расстрельный приговор по этому делу тогда, в первой половине 1920-х гг., не был приведен в исполнение, а некоторые из обвиняемых были оправданы или прощены…
Новая экономическая политика, при всей непредсказуемости своих поворотов, безусловно, повлияла на образ общественной жизни и способствовала быстрому восстановлению целого ряда социальных институтов, в которых «старая» интеллигенция заняла доминирующие позиции. Вновь возникшие всевозможные общества и союзы инициировали созыв всероссийских съездов профессиональных объединений: с марта по октябрь 1922 г. прошло как минимум 4 таких мероприятия: Всероссийский агрономический съезд (март), 2-й Всероссийский съезд врачей (май), 1-й Всероссийский геологический съезд (май), Всероссийский съезд сельскохозяйственной кооперации (октябрь), на которых большевики столкнулись с фактами резкой и нелицеприятной критики своей социально-экономической политики со стороны профессионалов — врачей, агрономов, кооператоров[52]. И если верить статистике, то именно врачи, попавшие в списки высылаемых (всего — 224), составили вторую по численности группу после профессуры, педагогов и научных работников вместе взятых, — 43 против 69, а экономисты, агрономы и кооператоры (22) в этом специфическом рейтинге уступили позицию студентам (34) и литераторам (29)[53].
С ноября 1921 г. возобновили работу частные издательства. К началу июня 1922 г. в Москве их число достигло 220, а в Петербурге 99[54]. Такой быстрый рост издательского дела объясняется тем, что многие авторы «из бывших» за годы гражданской войны собрали значительный «портфель» — они «бойкотировали Государственное Издательство и предпочитали совсем не печататься», ожидая то ли возвращения старого порядка, то ли смягчения цензуры. Действительно, те публикации, которые все же состоялись до 1922 г., всем казались случайностью. Так, в издательстве «Колос» в 1920 г. вышел двухтомник П. А. Сорокина «Система социологии». Сам автор «всю жизнь потом удивлялся», как ему удалось написать и опубликовать эту работу. А его друг проф. Э. Л. Радлов при встрече заметил Сорокину, что «за несколько страниц вашей книги <…> вы заслужили у нашего правительства расстрел, и даже не один. Никто, кроме вас, не публиковал такую резкую критику существующего режима». На что автор ответил: «…раз все равно казнят, предпочитаю, чтобы расстреляли за дело [курсив мой. — Н.Д.], а не просто так» [55]. Между тем, значительная часть зарегистрированных частных издательств вообще никак не проявила своей работы, не представив в политический отдел Госиздата ни одной рукописи для цензуры, без чего публикация произведения была невозможна. Для Петербурга число «мертворожденных» издательских предприятий составило 44 из 99, для Москвы — 133 из 220. Процент же запрещенных к изданию рукописей для Петербурга и Москвы — 5,3 % и 3,8 % соответственно. Но даже из 962 рукописей, получивших одобрение цензуры, далеко не все по самым разным, не зависящим от идеологии, причинам были выпущены в свет. Печатали в основном небольшими тиражами — от 1000 до 3000 экземпляров.
И все-таки у многих профессиональных обществ и союзов появились собственные печатные органы — журналы и сборники. Видимо, некоторый рост благосостояния с началом нэпа позволил многим интеллектуалам настойчивые мысли о еде и тепле сменить на более отвлеченные и продуктивные. Так, свой журнал создает общество русских врачей имени Пирогова; с конца 1921 г. в Москве начинает выходить журнал промышленно-экономического отдела Русского технического общества «Экономист»; публикуются «Труды III-го Всероссийского съезда агрономов в Москве»; интеллигенцией Петрограда, объединившейся вокруг «Дома литераторов» и университета, издается «Вестник литературы», «Летопись Дома литераторов», «Начала», «Утренники», сборник «Парфенон». 27 февраля 1921 г. при Петроградском университете было восстановлено Петербургское философское общество, которое с 1922 г. начало выпускать журнал «Мысль»[56]. В Москве выходит сборник статей «Освальд Шпенглер и „Закат Европы“», литературно-философский сборник «Шиповник», успешно развивает свою деятельность кооперативное издательство «Задруга»… Список некоммунистических изданий можно было бы продолжить, но важнее здесь не названия, а содержание и состав участников этих изданий.
Настороженность советского руководства к небольшевистской печати наблюдалась с самого начала деятельности частных издательств, но особенно пристальное к ней внимание было невольно инспирировано редактором журнала «Экономист» Д. А. Лутохиным, впоследствии высланным за границу: первый номер журнала он направил для прочтения В. И. Ленину. Нельзя сказать, что это была удачная идея — в этом номере Питирим Сорокин поместил свою статью «О влиянии войны…»[57], не заметить которую в силу специфики излагаемого материала было невозможно.
Так, критико-обличительные высказывания П. А. Сорокина по вопросу о семейном законодательстве едва ли можно было признать научно обоснованными. Дело в том, что по данным статистики, которые он привел в своей статье, с принятием декретов «Об отмене брака» и «О гражданском браке, о детях и о внесении в акты гражданского состояния» (19 и 20.12.1917) и брачного законодательства 1918 г. резко возросло количество разводов, особенно увеличилось число краткосрочных браков: «на 10000 браков в Петрограде теперь приходится 92,2 разводов[58] — цифра фантастическая, причем из 100 расторгнутых браков 51,1 были продолжительностью менее одного года, из них 11 % — менее одного месяца, 22 % — менее двух месяцев, 41 % — менее 3–6 месяцев и лишь 26 % — свыше 6 месяцев». На основе этих данных Сорокин сделал вывод о том, что «современный легальный брак — форма, скрывающая по существу внебрачные половые отношения и дающая возможность любителям „клубники“ „законно“ удовлетворять свои аппетиты»[59]… На самом же деле, новое советское законодательство стало важным этапом в признании прав женщин и внебрачных детей. Оно лишало мужчину права руководства семьей, предоставляло женщине полное материальное и сексуальное самоопределение, объявляло право женщины на свободный выбор имени, места жительства и гражданства. Брачный союз можно было так же легко расторгнуть, как и заключить. При этом решающее значение имело только «свободно выраженное согласие» партнеров. Регистрация отношений перестала быть обязательной. Сексуальные отношения, в которые вступал один из партнеров помимо существующих, даже при регистрации последних, «не преследовались». Обязательство выплаты алиментов считалось «переходной мерой». На фоне даже самых развитых стран положение женщины в Советской России становилось самым свободным, а брачное законодательство — самым прогрессивным[60]. «Всплеск» числа разводов в 1920 г. в Петербурге (хотя это число, приводимое Сорокиным, подозрительно велико[61], также как число браков в Петербурге — подозрительно кругло), в принципе, можно поставить в зависимость от случившихся социальных катаклизмов, резко изменившегося образа жизни и появления нового брачного законодательства. Но выводы, которые делает П. А. Сорокин, представляются сильно искаженными (спустя некоторое время, за границей, он выскажется гораздо откровеннее):
«Война и революция не только биологически ослабили молодежь, но развратили ее морально и социально. <…> Особенно огромна была роль в этом деле Коммунистических Союзов Молодежи, под видом клубов, устраивавших комнаты разврата в каждой школе <…>»[62].
Чем в таком случае объяснить, что, например, в благополучной и стабильной Америке, — а ведь в те годы там не было ни войн, ни «союзов молодежи», — в Денвере процент разводов в 1922 г. составил более 100 % (51,3 % разводов и 51,5 % случаев злонамеренного оставления семьи), в 1924 г. в Атланте — 55 %, в Лос-Анджелесе — 47 %, в Канзас-Сити — 49,8 %, в Денвере — 50 %, в Огайо — 22,3, в Кливленде — 32,5 %?[63] Продолжая свои рассуждения на страницах «Экономиста», Сорокин пришел к провозглашению идей… расизма и антисемитизма:
«<…>война обессилила белую, наиболее одаренную, расу в пользу цветных, менее одаренных; у нас — великоруссов — в пользу инородцев, население Европейской России — в пользу азиатской, которое, за исключением сибиряков, и более отстало, и более некультурно и, едва ли не менее талантливо вообще [курсив автора. — Н.Д.]»[64]…
На прочитанное Ленин отозвался статьей «О значении воинствующего материализма» (12 марта 1922 г.), где в заключение высказал мысль о том, что «рабочий класс в России сумел завоевать власть, но пользоваться ею еще не научился, ибо, в противном случае, он подобных преподавателей и членов ученых обществ давно бы вежливенько препроводил в страны буржуазной „демократии“. Там подобным крепостникам самое настоящее место»[65].
И далее, как известно, события развивались именно по этому, ленинскому, сценарию. Но лишь спустя два месяца, 19 мая 1922 г., В. И. Ленин в письме к Ф. Э. Дзержинскому даст точную инструкцию:
«Обязать членов Политбюро уделять 2–3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов и добиваясь присылки в Москву без проволочки всех некоммунистических изданий. Добавить отзывы ряда литераторов-коммунистов <…> Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей»[66].
Надо сказать, что в течение этих двух месяцев на международной арене произошли некоторые позитивные сдвиги в сторону признания легитимности советской власти: всеевропейскую конференцию в Генуе, созванную по российской инициативе, потрясла сенсация: 16 апреля в Рапалло был подписан договор между Советской Россией и Германией, который взаимно аннулировал прошлые экономические претензии государств друг к другу, устанавливал нормальные дипломатические отношения и предусматривал статус «наиболее благоприятствуемой нации» в торговых связях между ними. Не главным, но значимым в данной ситуации следствием этого договора стало появление возможности для будущих изгнанников ехать не в Сибирь или Якутию, а за границу, в Германию. Очень может быть, что решение о том, что делать с крамольной интеллигенцией, созрело вместе с осознанием советским руководством этой возможности.
Однако есть сведения, что идею высылки за рубеж «старой» интеллигенции Ленин вынашивал задолго до событий 1922 г. В апреле 1919-го его интервьюировал американский журналист Линкольн Стеффенс, приехавший в Россию с миссией Уильяма Буллита[67]. На вопрос о красном терроре Ленин ответил, что
«он [террор] причиняет вред революции и внутри, и за пределами [страны], и мы должны понять, как избегать его или контролировать или управлять им. Но нам следует знать о психологии больше, чем мы знаем сейчас, когда идем сквозь это безумие. Ведь он [террор] служит цели, которая этого заслуживает. <…> Нам следует выдумать какой-нибудь способ избавиться от буржуазии, аристократии. В процессе революции они не дадут нам совершить никакие экономические изменения, на которые они не пошли бы до ее начала; следовательно, от них надо избавиться. Я лично не понимаю, почему мы не можем напугать их, не прибегая к убийствам. Конечно, они опасны вне [России] так же, как и в пределах [ее], но эмигранты не так вредны. Единственное решение, которое я вижу, — это, имея угрозу красного террора, сеять страх и позволять им бежать. <…> Абсолютную, инстинктивную оппозицию старых консерваторов и даже твердых либералов следует подавить, если собираетесь привести революцию к ее цели»[68]
После того, как все, кто мог и хотел из России бежать, оказались в эмиграции, а международная обстановка начала меняться в отношении советского государства к лучшему, пришло, видимо, время всерьез задуматься о судьбе «инстинктивной оппозиции», широко представленной в советском обществе «старой» интеллигенцией. И первым шагом в разработке операции по административной высылке стало выдворение за рубеж в январе 1921 г. группы арестованных анархистов и меньшевиков[69].
Будет буря…Инструкцией Ленина Дзержинскому начинается собственно операция по высылке интеллигенции. Важнейшей частью в подготовке этой акции стало рецензирование небольшевистских изданий. Критика в адрес идейных противников появлялась на страницах коммунистической прессы и раньше. Теперь каждое официальное издание 30–40 % своего объема стало посвящать такого рода критике.
Обычно современные исследователи попадаются на удочку «революционной фразы» большевистских критических статей — ярлыки и ругательства в адрес оппонентов раздражают и возмущают, а суть изложения ускользает. Между тем, современникам такой способ полемики был привычен — это изобретение не только и даже не столько большевиков, им грешили все предреволюционные публицисты, отличаясь друг от друга лишь набором идеологических клише. Поэтому мне представляется полезным посмотреть, в чем по существу состоял смысл этой критики.
В поле моего внимания попали два наиболее авторитетных в 1922 г. коммунистических издания — «Под знаменем марксизма» (ПЗМ) и «Печать и революция» (ПиР) — и несколько сборников статей.
Начну с последних. Здесь главным героем всех нападок является все тот же проф. П. А. Сорокин, один из самых заметных авторов «Экономиста», «Экономического возрождения» и «Утренников». Основной мотив для критики — его теория экономического либерализма и «англосаксонская позиция», которая «защищала положение о самодеятельности, <о> личной инициативной работе интеллигенции „независимо от власти“ („Утренники“, с. 15)»[70]. Есть и более серьезное обвинение, адресованное не только Сорокину, но и его коллегам по «Экономисту» и Русскому техническому обществу, в том, что они «начали работать по доставлению <…> нэпману соответствующей идеологии. Сам он аполитичен, но эти остатки интеллигенции не были аполитичны…»[71] Замечу, что высылке подверглись многие члены общества и сотрудники журнала вместе с его издателем и редактором Д. А. Лутохиным (он был одним из немногих, кто вернулся в Россию спустя 5 лет, в 1927 г.).
Самой большой популярностью у критиков пользовался Л. П. Карсавин. Потому, наверное, что его концепция с научной точки зрения была уязвимее и слабее. Статья «Ученый мракобес» В. Ваганяна[72], ответственного редактора «ПЗМ», посвящена сразу нескольким работам Карсавина: «Введение в историю (Теория истории)», «О свободе» и «Noctes Petropolitanae». Ваганян показывает архаичность учения Карсавина, который со всей серьезностью рассуждает о том, что «история представляет собой постепенное развертывание абсолютного или бога», что
«„будущее“ некоторым образом уже дано, что даже возможно „полностью с подлинностью видеть и слышать то, что должен человек будет делать, говорить, думать в любой момент будущего“».
В качестве доказательства своей мысли он приводит пророчества Нострадамуса, иллюстрируя некоторые из них — якобы уже исполнившиеся — случаями из истории.
«К сожалению, Нострадамус <…> умышленно их перепутал и придал им форму весьма загадочных четверостиший. Разгадать смысл этих „катренов“ удается лишь „post facta“, но они от этого своего значения не теряют <…> Таковы, — заключает Карсавин, — не безразличные для вопроса о свободе воли несомненные факты, спорить с которыми может лишь человек, совершенно чуждый научному методу и ставящий свои предрассудки выше очевидности»[73].
Научный метод с предсказательной силой «постфактум» — «открытие», способное удивить даже самого искушенного эпистемолога!
Этим же карсавинским работам, а также его книге «Saligia» посвящена статья «Философия как служанка богословия»[74] П. Ф. Преображенского, где не без помощи цитат показано, как Карсавин дискредитирует философское знание: гносеологию объявляет «лженаукой», «подобной в некотором отношении зверю, носящему имя „скорпион“»[75], «во славу единственно истинной, по его мнению, философской системы, которая имеет в своем основании идею совершенного Всеединства. Она [эта идея] дает твердое основание для учения о семи смертных грехах и даже оправдывает убийство несовершенного, чтобы вернуть его Всеединству <…> Поклонник Всеединства должен „убивать любя и любить убивая“ (Sal., 72)»[76].
«И пусть встанут перед тобою тени всех убитых тобой и наполнятся уши твои стонами вдов и сирот, а сердце твое пусть жгут слезы их, научая тебя великой жертвенности любви и источному единству наслаждения и муки!»[77]
После знакомства с такого рода рассуждениями язвительность критиков из коммунистических изданий становится более понятной и обоснованной: «Стать в истории попом, а в поповском ремесле — схоластиком, — нужно же быть действительным мракобесом!»[78] — «Такова уж судьба нашего поколения — призываешь на священную войну пророческими словесами, а выходит что-то близкое к кощунству…»[79]
Добавлю, что последней книгой Льва Платоновича Карсавина, опубликованной перед отъездом из России, была работа «Восток, Запад и русская идея». Здесь, кроме уже знакомых рассуждений мистико-православного содержания, встречаются неожиданные курьезы: дешевый популизм
(«Многие из нас даже в переживаемой ныне революции видят или только этап европеизации нашей <…>, или проявление некультурного бунтарства <…> Так, между прочим, характеризовал мне происходящее ныне один известный профессор, теперь эмигрировавший на Запад, куда ему и дорога [курсив мой. — Н.Д.]»[80])
и глубокомысленная нелепость, достойная психоанализа
(«Теофания не односторонний акт Божества. Она — единый акт двух субъектов: Бога, изливающего себя в свое творение, и творения, приемлющего в себя Бога. <…> Божество изливает себя, поскольку тварь его приемлет, тварь приемлет его, поскольку оно себя изливает в нее»[81]).
Анализ работ, написанных Карсавиным с 1918 по 1922 г. в Советской России, позволил некоторым западным историкам сделать вывод о близости его мистической концепции к идеям раннего фашизма…[82]
С. Л. Франк, по его собственному признанию, «ближе всего стоит к взглядам, выраженным в указанной выше книжке Карсавина „Введение в историю“»[83]. Действительно, в рецензии на его работу «Очерк методологии общественных наук» некто Кривцов доказывает, что «основная ценность его книги <…> заключается в том, что такое обществоведение прямехоньким путем приводит к господину богу с седою бородою»[84]. В. В. Адоратский, спустя десять лет академик АН СССР, начинает разбор той же работы фразой, в которой заключен весь смысл последующей критики:
«Читатель, введенный в заблуждение заглавием книги, напрасно будет искать в ней науку. Науки он в ней не найдет, а найдет мифологию»[85].
Несмотря на вполне наукообразное изложение материала и безусловную эрудированность автора, концепции, идейно Франку не близкие, даются им поверхностно, примитивно и, как следствие, неверно. Так, он отождествляет гегелевский взгляд на историю с гердеровским и представляет его в виде «схемыпрямолинейного [курсив мой. — Н.Д.] прогрессивного развития»[86]. Та же участь постигла марксизм. Этому течению автор посвятил лишь небольшой абзац, где оно фигурирует под названием «экономического материализма» в качестве примера «универсального закономерно-каузального постижения общественных явлений», которому тут же выносится приговор: «практически невозможен и теоретически ложен»[87]. Известно, что одним из первых читателей «Методологии…» был Ленин. И он сразу же позаботился о внесении Франка в список кандидатов на высылку.[88]
Проф. С. Л. Франк с детьми.
Рис. И. А. Матусевича, сделанный на борту парохода, идущего в Германию (1922). ГАРФ.
Еще одной яркой фигурой среди высылаемых был Ю. И. Айхенвальд. Ему посвящена статья Л. Д. Троцкого «Диктатура, где твой хлыст?»[89], написанная 31 мая и опубликованная 2 июня 1922 г. в газете «Правда».
Статья представляет собой бурную, крайне эмоциональную реакцию на сборник Айхенвальда «Поэты и поэтессы». Нет смысла цитировать Троцкого — за последние годы это проделывали много раз многие исследователи. Те же исследователи объявили Айхенвальда публицистом и литературным критиком, который «восхищал современников блестящим литературным стилем, тонкостью и точностью анализа, глубиной проникновения в замысел писателя…»[90] Возможно, так оно и было — до революции. Послеоктябрьский же Айхенвальд ничего, кроме недоумения и сожаления о потраченном читателем времени, вызвать не способен. Его книга «Наша революция, ее вожди и ведомые» (М., 1918) пестрит банальностями и глупостями, которые историк М. Е. Главацкий почему-то называет «пророческими» и «уничтожающими». Чего только стоит айхенвальдовский призыв к большевикам: «Власть должна быть смиренна» (С. 12)! Другой опус «Похвала праздности» (М.: «Костры», 1922) представляет собой сборник статей. Был ли смысл сводить их воедино и переиздавать — большой вопрос. Первая статья, давшая название сборнику, посвящена «общественно-жгучей теме» 8-часового рабочего дня. Перемежая поэзию, религию и народную мудрость, Айхенвальд очень путано «доказывает», что «социалистическое требование восьмичасового рабочего дня — требование скромное» (С. 16). Вторая статья с не менее заметным названием «Бессмертная пошлость» была прочитана автором в качестве доклада в Вольной академии духовной культуры. В центре изложения — человек, в котором сочетается свободная и вечная душа с бренной плотью, подчиненной законам природы. И вот эта «наша одновременная принадлежность двум царствам, царству свободы и царству необходимости, может ощущаться нами как пошлость, извечная космическая пошлость» (С.18). Лекарство есть: «поскольку сама религия, сама вера не подпадает опошлимости, постольку вера — преодоление пошлости. <…> Блажен, кто верует <…>» (С. 56). К сожалению, самому Айхенвальду не удалось преодолеть пошлости темы и тривиальности ее изложения. И еще одна фантастически банальная мысль — из статьи о самоубийстве: «Если жить не хочется, то с этим ничего не поделаешь. Но если жить хочется, то не мудрее ли всего слушаться этого голоса, осуществлять первоначальное тяготение к жизни?» (С. 69). После знакомства с основными идеями этого сборника рецензия на него Валерьяна Палянского кажется даже лестной: критик пытается найти там научные принципы и анализировать, исходя из этих принципов[91].
А печально знаменитый сборник «Поэты и поэтессы»? Тут-то бы автору проблистать всеми своими талантами литературного критика, но почему-то все время тянет на проповедь и философию — и Айхенвальд терпит фиаско даже там, где изложение касается только вопросов литературного творчества. И получается, по слову рецензента С. Боброва, «глупо, скучно и черносотенно»[92]. Если Троцкий обругал Айхенвальда за проповедь «чистого искусства», за ненависть к Октябрю, за безвкусие и пошлость, за плохо скрываемый монархизм, то мне остается лишь добавить к перечисленным недостаткам еще пару. Во-первых, он все время занят прозаическим пересказом стихов своих героев — Блока, Гумилева, Ахматовой и Шагинян, что никак нельзя назвать ни литературной критикой, ни анализом; а во-вторых, делает попытку подвести «теорию» под их метафорический ряд: «По аналогии с историей мироздания, первичное состояние души тоже газообразно»[93]…
Проф. А. А. Кизеветтер и Ю. А. Айхенвальд. Рис. И. А. Матусевича (1922). ГАРФ.
Особая судьба у сборника «Освальд Шпенглер и „Закат Европы“»: за две недели он разошелся тиражом 10000 экземпляров и вошел в историю отчасти благодаря ленинской фразе «литературное прикрытие белогвардейской организации»[94]. Известно, что две статьи — Н. А. Бердяева и Ф. А. Степуна — были составлены из докладов, прочитанных в Вольной академии духовной культуры и в Религиозно-философской академии. С. Л. Франк и Я. М. Букшпан приняли участие в сборнике, видимо, по приглашению Бердяева, его инициатора. Тему («о духовной культуре и ее современном кризисе») и задачу («ввести читателя в мир идей Шпенглера») сформулировал в предисловии все тот же Бердяев. По выходе сборника в свет началось горячее обсуждение предложенных Шпенглером и изложенных российскими мыслителями идей. Рецензии появились как с той, так и с другой стороны идеологической «баррикады», причем в них шла полемика не только с авторами рецензируемого сборника, но и с самим Шпенглером. Положительную рецензию дал Б. П. Вышеславцев[95]. П. А. Сорокин не был столь лоялен:
«Общее мое представление о ней [о книге Шпенглера] <…> далеко не благоприятно к книге как к научному произведению: что в ней есть верного, то старо, что новое — то неверно; ценность ее — ценность социального симптома и лежит во вненаучной области. <…> Хоронить европейскую культуру пока что слишком рано. <…> Звать ко временам Данте и средневековья <…> едва ли большое утешение. При всех своих грехах современная „распутная“ Европа обладает большими ценностями, чем Европа средневековая. Отбрасывать первые, с тем чтобы строить новое возрождение из элементов последней, боюсь, предприятие не из очень разумных. Побаловаться такими „экзотическими“ прожектами можно, но дальше прожектов они не пойдут, а если бы пошли, боюсь, это было бы большим несчастьем. Мечтать, что новое возрождение придет из России, приятно. <…> Россия не была „навозом“ в прошлом. В общую сокровищницу ценностей она внесла свои вечные. Но к чему же отсюда делать ее „монопольной обладательницей“ их в будущем и „реквизировать“ у Запада всю его творческую роль. Такой большевизм наизнанку, пусть простят меня уважаемые авторы, наивен и нескромен <…>»[96].
Из критиков-материалистов самую содержательную и остроумную рецензию опубликовал на страницах журнала «ПиР» проф. П. Ф. Преображенский:
«Из четырех участников сборника только двое могут заявить притязание на обладание ключами своей веры — Н. А. Бердяев и С. Л. Франк. Двое остальных столь эклектичны и бедны философской мыслью, что их статьи как-то раскалывают весь сборник на две разнородных части. У статьи Ф. А. Степуна есть еще то оправдание, что она пытается дать систематическое изложение идей германского мыслителя, но, прежде всего, эти идеи изложены односторонне — очень плохо очерчена социальная физиономия Шпенглера и его политические взгляды. <…> Вряд ли обосновано и стремление г. Степуна как-нибудь подогнать Шпенглера под стиль современных мистиков и богоискателей типа самого критика. Я. М. Букшпан, несомненно, очень начитанный человек, и, что теперь очень редко, начитанный в современной литературе, но весь его литературный эталаж не может скрыть и отсутствие определенной философской мысли, а главное — того, что все обильно цитируемые им Честертоны, Ратенау, Кайзерлинги нисколько не помогают определить самого Шпенглера как философскую индивидуальность. <…> У Н. А. Бердяева есть свое собственное миросозерцание, но вся беда в том, что оно уже чересчур собственное, чересчур устоявшееся и конгениально Шпенглеру лишь в отрицательном смысле, в признании близкой гибели западноевропейской цивилизации. В остальном они полярно противоположны — Шпенглер ожидает Сесиль Родсов, а Бердяев — Данте и Францисков. Так и кажется, что если Шпенглер, по мысли Бердяева, умирающий Фауст, то сам Бердяев — умирающая Маргарита, все еще укоряющая своего любовника в отсутствии у него христианского умонастроения. Наиболее значительной статьей сборника является статья С. Л. Франка — в ней совершенно верно указывается на всю зыбкость той характеристики, которая дается Шпенглером фаустовской душе, на всю спорность произведенного Шпенглером рассечения христианства <…>»[97].
В. Ваганян резюмировал:
«как из-под 700 стр. „Заката Европы“ Шпенглера <…> выглядывают большие уши прусского национализма, <…> прусского мессианства, так из-под всего писания нашей российской интеллигенции, ютившейся до сих пор „вдали от шума исторических событий“, выглядывает все тот же старый заскорузлый национализм, слепой, ничему не научившийся»[98].
Оживленная полемика развернулась по вопросу идейной оценки сменовеховского движения. Дело в том, что в 1921 г. в Праге группа интеллигентов стала издавать журнал с названием «Смена вех», намекая на отказ от ориентиров, предложенных известным сборником «Вехи» в 1909 г. На страницах «Смены вех» всю интеллигенцию — и в эмиграции, и в России — авторы призывали к сотрудничеству с Советской властью на том основании, что с проведением в жизнь нэпа власть отказалась от средств радикального переустройства экономики и общества и начала эволюционировать в сторону «государственного капитализма». Считалось, что в атмосфере гражданского мира большевизм будет постепенно себя изживать (Устрялов). Отношение к сменовеховцам было настороженное — и со стороны власти, и со стороны интеллигенции. Но если позиция первых была, скорее, критико-одобрительная, то вторых — критико-обличительная. Самым непримиримым противником сменовеховства был А. С. Изгоев, выступления которого печатались в «Летописи дома литераторов» и в «Вестнике литературы». Д. А. Лутохин, который, кроме «Экономиста», после смерти А. Е. Кауфмана редактировал также «Вестник литературы», рассказывал, что
«начальник цензурного ведомства в Петербурге, политический руководитель петербугской „Правды“, В. А. Быстрянский заявил представителям Дома литераторов, что чрезмерные нападки на сменовеховцев, „призывающих интеллигенцию работать с большевиками не за страх, а за совесть“, не могут быть допущены в настоящее время»[99].
Изгоевым же был инспирирован сборник «О смене вех», в котором участвовали четыре автора: сам Изгоев, J. Clemens, П. Губер, А. Петрищев. Судьба Губера неизвестна. Изгоев и Петрищев были высланы. Клеменс, вероятно, тоже, т. к. фигурировал в «списке питерских литераторов»[100] — кандидатов на высылку.
Бросается в глаза то обстоятельство, что круг авторов в журналах и сборниках фактически один и тот же — лишь изредка появляются новые или малознакомые имена. Возникает впечатление, что советские «проскрипции» составлялись по результатам изучения повторяемости того или иного имени в оглавлении «идеалистического» издания: это в первую очередь «работает» по отношению к таким деятелям, как П. А. Сорокин, Н. А. Бердяев, Л. П. Карсавин, Ф. А. Степун, С. Л. Франк, И. И. Лапшин, Н. О. Лосский, А. С. Изгоев, а далее, видимо, шло по инерции — выписывали всех подряд, при необходимости обращались к списочному составу редакции, и отправлялись бедолаги прямиком в ГПУ, а затем, если у них не находилось авторитетного заступника — человека или организации, — и за границу. Так, были высланы почти все сотрудники издательства «Задруга» (во главе с председателем правления С. П. Мельгуновым), журнала «Экономист», участники сборника «Освальд Шпенглер и „Закат Европы“» (трое из четырех), сборника «О смене вех» и др. Думаю, моя версия не слишком далека от истины. Б. И. Харитонов (Харитон), высланный редактор журнала «Литературные записки», вспоминал, что
«списки были трех сортов: 1) добросовестные, 2) чтобы отписаться, 3) злостные. „Добросовестные“ исходили от <…> „честных коммунистов“, писавших то, что они, как им казалось, доподлинно знали, и о тех, с кем они по службе или по роду деятельности встречались и разговаривали. <…> Ко второй категории принадлежат коммунисты либерального типа, мирно уживающиеся с деятелями из чужого или враждебного коммунизму лагеря. Такие коммунисты смутились было: неловко, черт возьми, назвать хорошо знакомого, <…> а с другой стороны, с парткомом шутки плохи. Как быть? И разрешили они эту задачу тем, что назвали в своих анкетах имена, примелькавшиеся в речах Зиновьева и в газетных статьях, считая, что этих все равно не минует, если не сейчас, то впоследствии, карающий меч ГПУ. <…> Наконец, третья категория <…> Эти использовали представившийся им случай для сведения личных счетов…»[101]
В качестве принципа отбора могли пригодиться и данные об арестах тех или иных представителей интеллигенции: если уже задерживался или, не дай бог, сидел в тюрьме или лагере, такой человек автоматически попадал в список кандидатов на высылку…
Появление большого количества разнообразных интеллигентских неофициальных изданий во многом стало возможно благодаря формированию в начале 1920-х гг. единого коммуникативного пространства. Литературные и научные кружки, общества и академии сплачивали единомышленников, вырванных на время революции и гражданской войны из привычной творческой атмосферы. Встречи и заседания собирали обычно полные залы — молодежь приходила не только внимать, но и спорить. Власти относились к этим объединениям интеллигенции с подозрением, равно как и ко всем вообще интеллигентским начинаниям. Я. Агранов в «Докладной записке ГПУ в Политбюро ЦК РКП(б) „Об антисоветских группировках среди интеллигенции“» от 1 июня 1922 г. сообщал:
«в процессе развития нэпа происходит определенная кристаллизация и сплочение противосоветских групп и организаций, оформляющих политические стремления нарождающейся буржуазии. В недалеком будущем при современном темпе развития эти группировки могут сложиться в опасную силу, противостоящую Советской власти»[102]
Одним из самых популярных собраний в Москве была Вольная академия духовной культуры. Инициатива ее создания принадлежала Н. А. Бердяеву. Все известные по журнальным публикациям авторы здесь выступали в роли лекторов, докладчиков и руководителей семинаров. Бердяев воспоминал, что
«особенный успех имели публичные доклады в последний год. На трех докладах (о книге Шпенглера, о магии и мой доклад о теософии) было такое необычайное скопление народа, что стояла толпа на улице, была запружена лестница, и я с трудом проник в помещение <…> Была большая умственная жажда, потребность в свободной мысли»[103]. Однако жажду эту утолить средствами ВАДК было трудно. Борис Горнунг, известный филолог и лингвист, говорил, что для его поколения «неокантианское болото „Логоса“, антропософия Андрея Белого и мракобесие Бердяева, Ильина, Булгакова и К° <…> все это окрашивалось одним именем — „обозная сволочь“»[104].
Действительно, в Вольную академию с начала 1921 г.
«(когда там несколько недель велась дискуссия о Шпенглере) до марта 1922 года (закрытие ВАДК) философствующая молодежь соответствующих взглядов ходила толпами, рукоплеща Бердяеву, Степуну и К°. Мы тоже иногда бывали там (спорадически), часто уходили в середине заседания, не в силах больше вынести то, что мы называли „словоблудием“ и что считали возмутительной профанацией „настоящей“ философии <…> Последний раз я и М. М. Кенигсберг[105] были там на докладе Н. А. Бердяева „Христианство и теософия“. Уйдя в начале прений, мы вышли в Мерзляковский переулок, посмотрели друг на друга и дали себе слово больше никогда не показываться там. Мы не знали тогда, что это было последнее заседание ВАДК»[106].
Вот поэтому-то стоит с недоверием относиться к заявлениям журналистов о том, что «давний пароход увозил из России <…> властителей дум»[107]. В. С. Степин, академик РАН, директор Института философии, безусловно, прав, когда говорит, что это — «большая натяжка. Потому что, если бы Николай Бердяев был властителем дум, никакой бы революции просто не было»[108].
Там, за далью непогоды есть блаженная страна…Если продолжить тему разоблачения мифов, которыми обросла история высылки, то следующим «мыльным пузырем» окажется мнение, высказанное, в частности, историком М. А. Колеровым, будто бы «все они [высланные] на сто процентов не хотели уезжать»[109]. Приведу свидетельства некоторых мыслителей и публицистов, найденные в их мемуарах.
Степун о Бердяеве:
«Наскоро поздоровавшись, он взволнованно, но скорее радостно, чем устрашенно, сообщил мне, что подготовляется высылка за границу целого ряда религиозных философов <…>»[110]
Бердяев о себе:
«Я не хотел эмигрировать, и у меня было отталкивание от эмиграции, с которой я не хотел слиться. Но вместе с тем было чувство, что я попаду в более свободный мир и смогу дышать более свободным воздухом»[111].
Осоргин о себе и о других:
«К концу затяжной канители — одна мысль была у всех этих политических злодеев, раньше за границу не собиравшихся: только бы не передумали те, чьим головам полагается по должности думать. Все ликвидировано, все распродано, все старые, прочные, десятками лет освященные связи отрезаны, кроме одной, порвать которую никто не в силах — духовной связи с родиной; но для нее нет ни чужбины, ни пространства»[112]. «Вот открывается нам Европа… Европа, в которой пока еще можно дышать и работать, главное — работать. По работе мы все стосковались; хотя бы по простой возможности высказать вслух и на бумаге свою подлинную, независимую, неприкрытую боязливым цветом слов мысль… Для нас, пять лет молчавших, это счастье. Даже если страницы этой никто не прочтет и не увидит в печати. <…> Разве не завидуют нам, насильно изгоняемым, все, кто не могут выехать из России по собственной воле? Разве не справедливо подшучивают они над нашей „первой, после высшей“, мерой наказания?»[113]
М. А. Осоргин. Рис. И. А. Матусевича (1922). ГАРФ.
Степун о себе:
«Спустя год или два после нашей высылки [встретив знакомого из Москвы] я, хоть и благодарный судьбе за нашу высылку из России, сгорал страстным желанием вернуться вместе с ним <…>»[114]
Изгоев о себе и о других:
«Я старался прислушаться, что отвечала моя душа. В ней не было ощущения похорон, но не слыхал я и бодрых звуков радостной надежды <…> Подходим в Кронштадту и его фортам <…> Соседняя независимая держава. Какой-то пароходик подходит к нашему „Preussen“. Высланные пробуют шутить:
— Пароходик от „Чеки“ с приказанием вернуть всех обратно до нового распоряжения…»[115].
Стратонов о себе и о других:
«Отдохнув душою на пароходе, после пережитых испытаний, мы поблагодарили любезного капитана за отношение к изгнанникам адресом, составленным проф. С. Л. Франком, в котором было сказано:
— Потерпев житейское крушение на материке, в Москве, мы нашли, наконец, тихую пристань среди волн Балтийского моря, на вашем пароходе»[116].
Сорокин о себе и о других:
«Хмурым утром 23 сентября 1922 года первая группа высланных собралась на московском вокзале <…> На следующий день мы приехали в пограничный населенный пункт. Полчаса спустя промелькнул красный флаг, и советская Россия осталась позади. Вечером мы впервые за пять лет легли спать, не задумываясь, придут ли за нами этой ночью»[117].
Вышеславцев о времени и о себе:
«Я собираюсь отсюда <из России> уехать и слышал, что Вы организуете университет в Берлине. Если да, то имейте меня в виду <…> Вы спасаете этим живое воплощение остатков русской культуры для будущего, помимо спасения живого приятеля. Жизнь здесь физически оч<ень> поправилась, но нравственно невыносима для людей нашего миросозерцания и наших вкусов. Едва ли в Берлине Вы можете есть икру, осетрину и ветчину и тетерок и пить великолепное удельное вино всех сортов. А мы это можем иногда, хотя и нигде не служу и существую фантастически, пока еще прошлогодними авторскими гонорарами и всяк<ими> случайными доходами. Зарабатывать здесь можно много и тогда жить материально великолепно, но — безвкусно, среди чужой нации, в духовной пустоте, в мерзости нравств<енного> запустения. Если можете, спасите меня отсюда»[118].
(Ремарка: «прошлогодние авторские гонорары» — это деньги за литературную и лекторскую работу, выполненную Вышеславцевым в 1921 г., когда миллионы крестьян умирали с голоду, а «икра, осетрина, ветчина и тетерки» — меню отнюдь не большинства ученых и писателей даже в относительно благополучном 1922-м…)
Самую первую группу высланных (не считая анархистов с меньшевиками и Кускову с Прокоповичем) составили историк А. В. Флоровский и физиолог Б. П. Бабкин — 19 сентября 1922 г. они прибыли на пароходе из Одессы в Константинополь. Затем, 23 сентября, поездом Москва — Рига выехала вторая группа, в составе которой были философы П. А. Сорокин и Ф. А. Степун. 29 сентября из Питера в Штеттин отошел пароход «Oberb?rgermeister Hacken» с Н. А. Бердяевым, И. А. Ильиным, А. А. Кизеветтером, М. М. Новиковым, С. Л. Франком, В. В. Стратоновым, С. Е. Трубецким, М. А. Осоргиным и др., а также членами их семей на борту. 16 ноября пароход «Preussen» увез в изгнание Н. О. Лосского, Л. П. Карсавина, И. И. Лапшина и др. 4 декабря в Берлин прибыло 62 человека, депортированных из Грузии по политическим мотивам[119]. Под занавес, в начале 1923 г., были высланы за рубеж два Булгакова: С. Н. Булгаков, религиозный мыслитель, и В. Ф. Булгаков, заведующий домом-музеем Л. Н. Толстого.
Пароход «Oberb?rgermeister Haken»
Эмиграция их приняла не слишком радушно. По воспоминаниям Б. Н. Лосского, сына философа, и
«позднейшим рассказам дочери А. И. Угримова <…> Веры Александровны Рещиковой, прибытие их в Германию было не лишено живописности. Подплывая к Штеттину, полагавшие, что уже там их будет встречать делегация русских эмигрантов, москвичи совместно приготовили прочувствованную ответную речь, произнесение которой было возложено на Бердяева. Выйдя с пристани, вся группа выстроилась на набережной некоторое время в ожидании чего-то. Поглядев налево и направо, Николай Александрович выразил спутникам свое недоумение: „Что-то ничего не видно“. Тогда по инициативе Угримова и некоторых других, объясняющихся по-немецки собратьев, были наняты две телеги, на которые москвичи погрузили свои неприглядные пожитки и, окружив их импровизированным конвоем на случай нападения проблематических грабителей, поволоклись на железнодорожную станцию. Там вожакам удалось выхлопотать плацкарты (по меньшей мере, семьдесят) в нескольких вагонах поезда на Берлин. Посадка совершилась не без некоторых препирательств с немецкими пассажирами. Слышали, как какая-то мегера кудахтала, что „проклятые большевики пролезают и в их страну“. На берлинском вокзале москвичей ожидало такое же „отсутствие всякого присутствия“, как и на Штеттинской пристани. Но здесь на хлопоты вожаков откликнулись представители Красного Креста и помогли всем расселиться по дешевым гостиницам. Через день или два приезжие прочли в эмигрантской газете „Руль“ заметку о приезде в Берлин „высланных большевистских профессоров“. Здесь осторожно прибавлю: за что купил, за то продаю»[120].
А вот другую группу — «питерцев» — встречали «москвичи» и старые друзья-эмигранты…
Декрет ВЦИК об административной высылке был принят 10 августа. Аресты проведены в ночные часы 16–18 августа. Интервью Л. Троцкого американской журналистке Луизе Брайант-Рид, в котором обосновывались гуманные принципы осуществляемой акции, было опубликовано в «Правде» 30 августа. А 31-го, там же, появилась статья «Первое предостережение», объясняющая, в чем обвиняются арестованные, и что власть собирается по отношению к ним предпринять.
Административная высылка, т. е. высылка или ссылка без суда, была изобретена не большевиками. При царском режиме она широко применялась в отношении к представителям политической оппозиции. Советская власть, как уже было сказано, наследовала многие черты прежнего государственного управления — и данный случай не исключение.
Уже через год, 27 мая 1923 г., Ф. Э. Дзержинский в письме И. С. Уншлихту высказал свои сомнения насчет целесообразности массовых высылок:
Массовые высылки возбуждают у меня большие опасения:
1. Они организуют и воспитывают высланных и закаливают их и доканчивают партийное образование и спайку.
2. Они организуют семейства высланных и «симпатиков».
3. Они поэтому содействуют развитию и укреплению данной партии в будущем и вырабатывают будущие кадры.
Поэтому я считаю установившуюся практику широких высылок по подозрению опасной для Республики, содействующей созданию антисоветских партий и полагаю необходимым повести борьбу с этой практикой.
Прошу Вас прислать мне данные, сколько, за что, куда мы выслали и высылаем как из Москвы, так и других мест и какими принципами мы руководствуемся.
Необходимо пойти по этому вопросу с докладом в ЦК.
Я думаю, что надо установить следующие принципы:
1. Высылаются только активные и не по подозрению, а когда есть полная уверенность.
2. В тройке докладывает не только следователь или Юридический отдел, а один из членов Коллегии, который кроме ознакомления с делом, знакомится и с самим подсудимым (иначе тройка всегда будет в руках следователя).
3. Не высылаются те, которые, можно ожидать, после освобождения перестанут быть активными.
4. Не судить о человеке и деле по формальным признакам — отказался дать подписку (между прочим считаю требование подписок вредным и нецелесообразным).
5. Ко всем свидетельским показаниям (хлопотам) относиться с полным вниманием.
Лучше 1000 раз ошибиться в сторону либеральную, чем послать неактивного в ссылку — оттуда он сам вернется наверное активным, а его осуждение сразу будет мобилизовано против нас.
Ошибку всегда успеем исправить.
Высылку потому только, что он когда-то был меньшевиком, — считаю вредным делом.
Прошу дать ход этой моей записке.[121]
С тех пор практика высылок фактически перестает работать, постепенно заменяясь гораздо более жестокими мерами наказания[122].
Ой ты, участь корабля…Не нужно искать особых аргументов, чтобы развенчать миф о единстве русской эмиграции, ее особой исторической миссии и значении ее философской мысли для развития мысли западной. Достаточно обратиться к документам эпохи — письмам, газетным статьям и все тем же мемуарам. Они так красноречивы, что почти не требуют комментариев.
Из переписки евразийцев П. П. Сувчинского и Н. С. Трубецкого:
<…> Приезд высланных я переживаю как величайшее бедствие. Когда приехала первая группа (Франк, Бердяев, Ильин) в этом был какой-то индивидуальный отбор людей. Теперь же попросту, как кусок дерна с одного кладбища на другое, как кусок мертвой кожи пересадили окончательно отживший культурный пласт из России в Берлин — для чего? — Конечно, для того, чтобы возглавить эмиграцию, говорить от ее имени и тем самым не позволить народиться ничему новому, живому и, следовательно, опасному для большевиков. Ведь если Ленин, говоря и действуя от имени России, по существу ничего общего с ней не имеет, но ведь и та интеллигенция, которая, конечно, с расчетом выслана большевиками, никого больше не представляет и будет только компрометировать эмигрантские новые поколения. Если бы видели, какую пошлость развели г-да Гессены[123] и прочие мерзавцы! Побежали на вокзал, сразу кого-то «кооптировали» в свои дохлые группы и партии, словом, обрадовались страшно. А какая польза? Что делается в Праге? Есть ли связь студенчества с профессурой? В том-то и горе, что вся русская профессура старшего современного поколения не столько явление академически-научное, сколько специфическая культурная порода людей, оторванная от существа России и характерная лишь для определенного исторического периода. Положительно, дьявольски умны большевики! Будет на что кивать в России! — Вы нас не хотите, а кроме нас есть только «Руль», «Дни», Кускова, «Накануне» и, право, мы большевики лучше![124]
<…> Воздух чист и небо сине,В сердце мир и благодать.Даже… Мартову в БерлинеНе хочу я зла желать.— Он, наверное, не знает,Эта высохшая тля,Как внезапно расцветаетСердце, небо и земля!Дон-Аминадо. «Карнавал»
Другой документ — заметка из монархической газеты — еще более резок и провокативен:
<…> в Берлине, среди русской эмиграции возник вполне естественно вопрос: чем руководствовалась, собственно говоря, советская власть <…>
<…> Участились расстрелы, массами высылают представителей умственного труда в советские губернии, где они в тяжелейших условиях концентрационных лагерей, разумеется, обречены на гибель. <…>
В чем же дело? <…> Почему одним дарят свободу, возможность выезда из советской тюрьмы за границу, а другие обрекаются на лютые муки и смерть?
Вопрос тем более основательный, что многие из этих счастливчиков хорошо одеты, имеют веселый вид и приехали сюда с деньгами.
Судите сами. Профессора собираются открыть в Берлине русский университет. Хотят с места же открыть 3 факультета. Приехали, значит, надолго; о возможности скорого возвращения на родину не помышляют.
Откуда же средства на организацию университета? Говорят, что средства предоставлены сменовеховцами…
<…> очевидно, что советская власть принимает все меры для разложения кристаллизирующихся за границей монархических групп.
<…> Под подкупающей личиной «пострадавших», жертв большевистского засилия могут оказаться и прямые агенты советской власти, специально подосланные для пропаганды среди эмиграции.
<…> Подарив эмиграции ничему не научившихся «демократов» крайне левого толка, советская власть поступила буквально так же, как в свое время немцы, когда они доставили нам в Петербург в запломбированном вагоне целый букет коммунистов с Лениным и Троцким во главе…[125]
Не было мира и единомыслия и среди самих высланных. Самые известные персоны, чьи имена звучали наиболее авторитетно для эмигрантской публики, были сразу ангажированы различными обществами выступить с докладами о современном положении в России.
Одним из первых на общем собрании Союза русских журналистов и литераторов в Берлине делал доклад проф. П. А. Сорокин. Представленная им характеристика советского общества, во-первых, ярко продемонстрировала его отношение к России и ее народу, — кажется, будто речь шла не о людях — в лучшем случае, о собаках или домашней скотине, а во-вторых, дала начало острой газетной полемике. Вот некоторые из сорокинских тезисов:
<…> Деградация [русского народа] произошла и в качественном отношении, т. к. погибли элементы наилучшие по своим биологическим и интеллектуальным качествам. Остался второсортный человеческий материал, произведен, то есть, «отбор шиворот на выворот». А история падения крупных государственных образований учит, что такой отбор является одним из важных факторов гибели.
Далее надо учесть влияние наследственности на будущие судьбы России, так как плохое поколение даст и плохое потомство.
<…> Ужасную картину представляет и половая распущенность населения. Правда, против нее начинается реакция, особенно среди женщин[126].
Более подробно эти тезисы Сорокин изложил в статье «Нравственное и умственное состояние современной России»[127].
Вчерашние «попутчики» обрушились на г-на Сорокина за необоснованное обвинение русского народа в безнравственности, выдвигая аргументы, в сущности, в поддержку… Ленина (вспомним его статью «О значении воинствующего материализма»). А. Б. Петрищев, беллетрист и публицист, высланный из России 10 ноября 1922 г., свидетельствовал:
<…> Лично я всего лишь три недели тому назад был в России. Но ничего такого, о чем слышу и читаю, не замечал: и семьи в России существуют, и брак не исчез, и не сменился он беспорядочным сожительством, и кричать о сплошном разврате не вижу достаточных оснований.
Говорят:
Помилуйте, а большевистский декрет о гражданском браке и разводе?
Я не склонен защищать юридическую конструкцию этого декрета. Но совершенно не понимаю, что ужасного находят в его основных принципиальных положениях. Необязательность церковного венчания? Но ведь этот принцип принят, узаконен чуть ли не во всех культурных — «буржуазных» — странах. Свободный от церковных канонов, но регулируемый государственной властью развод? Но и это принято, узаконено в самых приличных европейских домах.
<…> Говорят:
Браки заключаются на 2 дня: сегодня повенчались — завтра разводятся.
Бывает, кстати сказать, — и при самодержавии бывало. И при узаконенной свободе развода такого рода случаи протекают теперь не так болезненно, как прежде.
<…> не хорошо на основании только деталей характеризовать нравственность целого народа. Это значит не понимать главных причин быта, основных его устоев. Ошибка, которую характеризует старая пословица:
Из-за деревьев люди не видят леса.[128]
Затем Петрищев и Сорокин еще раз обменялись любезностями на страницах «Дней» и «Руля»[129], но так ни о чем и не договорились. В конце концов в их спор вмешалась Е. К. Брешко-Брешковская, один из организаторов и лидеров партии эсеров, «бабушка русской революции»:
<…> должны понять, наконец, слепые, что самый ужас происходящего доказывает только одно: безмерность мучений народа-гиганта века минувшего века терпевшего. Но и теперь, — когда сила необузданного гнева обрушилась на него самого, когда он страдает смертельно от собственного размаха, — и теперь народ все-таки говорит: «много терпели — еще потерпим, лишь бы прошлое не вернулось».
Хорошо же было это прошлое!
Не так, конечно, думают те, которые еще вчера были в верхнем гнетущем пласте народа. «Прошлое» им кажется раем земным по сравнению с тем будущим, за которое народ сейчас распинает себя на кресте. Не свобода, не равенство нужны им, а возврат, если не к форме, то во всяком случае к существу старого. <…>
Неудивительно, что две столь противоположные психологии «низов» и «верхов» вызывают различное отношение к одним и тем же историческим явлениям. Народ, не зная истории, чутьем понимает, что решительная борьба за право не пройдет бесследно, что расширит она дорогу к свободе, несмотря на все ошибки, несмотря на все преступления новых насильников. <…>
Отсюда две несовместимые перспективы жизни, между которыми примирения быть не может. <…>[130]
Размышляя о причале…Вопрос значимости высланных мыслителей для европейской философской традиции всегда звучит очень пафосно, но большинство исследователей ограничиваются восклицаниями и славословиями, ничего не предлагая в качестве доказательства. Я готова представить аргумент в защиту мнения М. А. Колерова, согласно которому большинство высланных из России мыслителей на Западе ничего принципиально нового не создали, будучи выброшены из культурного и социального контекста[131], и, добавлю, фактически не повлияли на развитие европейской мысли (речь идет именно о высланных, а не о всех вообще мыслителях-эмигрантах). И дело здесь не в количестве опубликованных работ Бердяева (около 500, по подсчетам М. Е. Главацкого) и языков, на которые переведены его книги (около 20)… Трудно отказать в знании европейской интеллектуальной традиции немецкому философу Х.—Г. Гадамеру, ровеснику ХХ века, для которого события 1922 г. совпали с периодом становления собственной научной позиции. На вопрос Вл. Малахова:
«как воспринимались в Германии русские мыслители, оказавшиеся после 22-го года в эмиграции? Состоялась ли встреча русской и немецкой философии? Имел ли место диалог между выходцами из России (Иван Ильин, Сергей Булгаков, Лев Шестов, Семен Франк и т. д.) и их немецкими коллегами?…»
Гадамер ответил:
«Об Ильине и Булгакове я ничего не слышал. Шестов — это имя знакомо, но только имя. Работ его я не читал… Отдельных замечательных людей было много. Дмитрий Хавронский[132], например. Но широкого круга они не собирали. Чижевский[133], пожалуй, был единственным, кому удалось такой круг образовать…» — «А Степун?» — «Это был актер по призванию. Поэтому у него даже кафедра по социологии была. Ему удалось убедить окружающих, что то, чем он занимается — социология…»[134].
И это — все, что есть у Гадамера «на слуху» — ни Бердяева, ни Лосского, ни Карсавина, ни Вышеславцева он не знает. Что касается Вышеславцева, то он так отличился во время оккупации Франции, что после разгрома фашизма вынужден был, спасаясь от суда, бежать в Швейцарию[135]…
Негативное влияние оказала высылка, эмиграция и до того — революция на саму суть философских и, как следствие, политических взглядов изгнанных мыслителей. Большинство из них резко «поправело», что означало окончательный переход на мистико-религиозные и подчас националистические позиции. Отголоски такого стремительного «интеллектуального» дрейфа просочились в эмигрантскую периодическую печать: обычной практикой берлинской газеты «Дни» было публиковать конспект речи известного философа и обзор прений по содержанию его доклада. И почти всегда находился острый ум и не менее острое перо, которые пытались призвать докладчика вспомнить блестящее начало собственной научной карьеры, а заодно идеалы научности, бесстыдно попираемые оратором…
Проф. И. А. Ильин и кн. С. Е. Трубецкой. Рис. И. А. Матусевича (1922).
17 февраля 1923 г. на открытии Русского научного института в Берлине И. А. Ильин произнес речь на тему «Проблемы современного правосознания». И хотя она по содержанию во многом совпадает с первой главой его книги «О сущности правосознания»[136], я все же напомню ее основные тезисы, пользуясь газетным изложением.
<…> Переживаемый кризис правосознания связан исторически с процессом секуляризации духовной культуры, с отрывом ее от христианских основ. В христианском сознании устанавливается первенство духовных начал перед материальными, братство и органическое единение, воля к справедливости, дух терпения, лояльности и подчинения. Оно дает сознание выделения к власти лучших, уважения и доверия к ним <…>
Кризис современного правосознания в своем развитии имел три этапа. <…> В первом, до войны, право утеряло свою высшую цель, стало отвлеченной формой. Внутренняя мотивация сменилась стремлением к сохранению внешнего порядка. Право утратило свое содержание. Во втором этапе — период войны — произошел отрыв права от его обоснований, от гуманности и справедливости. Право заменила сила и международная вседозволенность. Совершился процесс отмирания веры в право и воли к нему. В третьем этапе — революционное правосознание знаменует отрыв от своих эссенциальных форм. Сдерживающие начала культуры утрачены; право сменилось самозванным революционным произволом и вседозволенностью. Разложение правосознания является угрозой всей культуре.[137]<…>
Вызов Ильина принял Михаил Осоргин[138]. В своей статье «Сознательная лояльность» он писал:
<…> проф. И. А. Ильин двумя резкими взлетами своего блестящего ума зачеркивает, с одной стороны, все достижения науки о праве от Средних веков до наших дней, с другой — все основы гуманности и справедливости, на которых сам же он столь оригинально хотел бы строить правосознание грядущих поколений. Долгой и кропотливой работой философов и правоведов всего мира очищалось понятие «права» от чуждых его чистоте элементов морали и христианской этики; бесконечными страданиями народов защищается естественное право народа на революционное правотворчество. Для проф. И. А. Ильина не существует более ни авторитета науки, которую он должен представлять и продолжать в институте, ни авторитета творческой коллективной воли, которая мешает отмирающим нормам права, цепляющимся за охранительный штык государственного произвола, увлекать нас обратно в Средневековье. <…> Основным тезисам доклада проф. Ильина положительно должны аплодировать… по ту сторону российской границы. Ибо не за отсутствие ли «духа терпения», «сознательной лояльности», «подчинения» и «доверия к власти» (несть власти, аще не от Бога!), не за отрицание ли обязательности для себя этих элементов «нормального правосознания» изгнаны мы с вами, профессор, справедливо или несправедливо, из советской России?
Последним взмахом своей блестящей и мертворожденной мысли проф. Ильин хочет зачеркнуть также и всю революцию, — он, сын революционной России и гость революционной Германии. Революция — согласно тезисам профессора — есть «открытое нарушение права и справедливости».
Какого права? Какой справедливости? Не сам ли профессор свидетельствует, что на «передвоенном этапе» право обратилось в абстрактную форму, что во время войны оно отделилось от своего обоснования, от гуманности и справедливости? Не значит ли это, что еще до революции «право отделилось от своего законного источника», как понимает его проф. Ильин. О каком же «чувстве признания святости» и о каких «святынях» идет речь, и какова цена фарисейской границе между благами материальными и благами духовными, одинаково вмещаемыми понятием «культура»?
Момент переживаемый довлеет над бесстрастием научной мысли…[139]
Еще один пример «развенчания кумиров» имеет отношение к докладу Н. А. Бердяева
«Демократия и социализм как проблемы духа», прочитанному на открытом заседании Религиозно-философской академии[140]. Его квинтэссенцией была мысль о том, что «демократия и социализм <…> должны быть преодолены, ибо в процессе истории являются отпадением от онтологических основ, отрицанием абсолютной правды и истины, обожествлением человека. Демократия вносит разрыв в историческую преемственность жизни народа, утверждая народную волю в данный исторический час, учитывая настоящее и будущее, но отрицая прошлое. Сатанократия есть отрицание Бога и человека. Без Бога, как отца, люди не могут быть братьями, а только товарищами. <…> коммунизм осуществляет фактически „товарищество в антихристе“»[141].
Уже в прениях по этому докладу Б. Шенфельд заметил, что «человеческая воля преображается не в пещерах религиозно-философской академии, но в обществе. Уход от жизни может дать спасение отдельным личностям, но не возможен для стомиллионной массы»[142]. А месяц спустя та же газета опубликовала «Открытое письмо Н. А. Бердяеву» В. В. Водовозова, известного публициста, юриста и экономиста, до революции неоднократно подвергавшегося аресту и ссылке (равно, кстати, как и сам Бердяев). Суть его претензий к философу выражалась в следующем:
<…> Вы говорите <…>, что в России был сделан опыт применения на практике социалистических идей, <…> что опыт, произведенный сразу в очень широком масштабе, оказался совершенно неудачным; причина неудачи лежит <…> в самом существе социализма, как учения аморального и иррелигиозного, и неудача опыта служит убедительным доказательством полной несостоятельности социализма. Поэтому следует вернуться к забытой религии чистого христианства и к морали, базирующейся на ней; следует построить государство и вообще общественные отношения на этой основе <…>
Допустим, что опыт применения на практике учения социализма был сделан. Но он был сделан только один раз и только в одной стране. Что же касается опытов применения к практике начал христианства, то их было множество, и производятся они уже скоро 2 тыс. лет почти непрерывно; к тому же не в одной, хотя бы и очень обширной стране, приведенной на край гибели войной, начатой не социалистическими, а христианскими правительствами; нет, он производится систематически во всех пяти частях света. <…> Вы — православный, и предлагаете вернуться к православию. Но разве тысячелетний опыт православного государства не оказался весьма печальным и весьма неудачным? Почему он не говорит Вам о несостоятельности православия? Почему дело Победоносцева[143] не дает Вам оснований для обобщения столь же широкого и смелого, как дело Ленина? Разве начала, проведенные в школу и в жизнь Победоносцевым, не назывались православными? И разве эти начала не оказались мертвящими, и разве нет некоторой причинной связи между победоносцевской церковью, победоносцевской школой, всей вообще политикой православного правительства, — и большевизмом? И разве Вы, как православный, не отвечаете за православного же Победоносцева в той же мере, как Плеханов отвечает за Ленина, и отвечаете в гораздо большей мере, чем Чернышевский, Лавров или Михайловский за Ленина?
<…> Я напомню Вам, что во имя Христово горели костры, зажженные Торквемадой, и святая инквизиция работала во славу Христову. Торквемада был несомненнейший ученик Христа, как Ленин — несомненнейший ученик Маркса. Почему же Маркс должен отвечать за Ленина, а Христос не должен отвечать за Торквемаду?
Почему всегда, когда делались попытки обосновать широкое человеческое общежитие на принципах религии и религиозной морали, всегда без единого исключения <…> оказывалось, что религиозное чувство нетерпимо и ревниво; и это верно в применении ко всем религиям без исключения, как только религия выходит за пределы совсем ничтожной горсти ее первых провозвестников. <…>
Приговор произнесен уже давно и давно вступил в законную силу.
Можете Вы представить новый факт, необходимый для пересмотра дела? Увы, такого факта нет. А если его нет, то вся Ваша аргументация бьет мимо.[144]
Странное обстоятельство: многим современникам была очевидна архаичность взглядов российских религиозных мыслителей, — и прежде всего, в том, что касалось религиозной (православной) фундированности этих взглядов, в то время как нынешние исследователи спустя 80 лет тратят тонны бумаги в потугах ревифицировать «мертворожденное» и доказать обратное…
* * *
Хотелось бы верить, что попытка очертить — хотя бы эскизно — горизонт события 1922 г. и развенчать некоторые мифы, сложившиеся вокруг этой истории, увенчалась успехом. Как же, в таком случае, может быть решен вопрос о виновности одной из сторон конфликта? Позиция «старой» интеллигенции в этом вопросе известна: многие выбрали «путь борьбы»[145] — если не вооруженной, то идейной. Что же касается власти, то, представляя победивший класс, она, наверное, впервые в мировой истории в решении вопроса о государственной безопасности выбрала гуманный путь. Современные исследователи, между тем, продолжают обвинять Ленина и его окружение во всех возможных грехах — и неизбежно противоречат и самим себе, и документам, и исторической логике. Забыли господа бывшие марксисты знаменитую мысль Энгельса о том, что
«самым худшим из всего, что может предстоять вождю крайней партии, является вынужденная необходимость обладать властью в то время, когда движение еще недостаточно созрело для господства представляемого им класса и для проведения мер, обеспечивающих это господство. <…> он неизбежно оказывается перед неразрешимой дилеммой: то, что он может сделать, противоречит всем его прежним выступлениям, его принципам и непосредственным интересам его партии; а то, что он должен сделать, невыполнимо. <…> Он должен в интересах самого движения отстаивать интересы чуждого ему класса и отделываться от своего класса фразами, обещаниями и уверениями в том, что интересы другого класса являются его собственными. Кто раз попал в это ложное положение, тот погиб безвозвратно»[146].
Именно такой трагической фигурой вождя-революционера был В. И. Ленин. Возглавляемый им класс осуществил революцию, но не социалистическую, а национально-освободительную, в результате чего возникло новое — не социалистическое, а политарное — государство. Дело в том, что материально-технической базы, необходимой для социализма, в России на тот момент не было, и создать ее в кратчайшие сроки в условиях гражданской войны оказалось не по силам. Поэтому в стране неизбежно начался процесс классообразования: становления общеклассовой частной собственности и превращения мощного партийно-государственного аппарата, возникшего в ходе революции и «военного коммунизма», в господствующий эксплуататорский класс[147]. «Старая» интеллигенция оказалась в положении маргинала, утратившего цель и смысл существования, — она оказалась «лишней» в обществе нового типа. Все указывает на то, что в последние годы жизни Ленин, сознавая трагизм создавшегося положения, пытался по возможности стабилизировать ситуацию, заложить основы будущего здорового общественного развития… Вот поэтому «старые» интеллигенты были благополучно выдворены за границу, а не уничтожены, что для их оппонентов у власти по сугубо материальным расчетам сделать было бы значительно проще…[148]
В бурном море людей и событий…Множество разных по своей научной ценности публикаций грешат похожими недостатками. Во-первых, — идеологической зашоренностью, т. е. точка зрения при анализе источника определена заранее и предельно упрощена — интеллигенты «из бывших» хорошие и несчастные, советская власть плохая и жестокая. Во-вторых, — повторяемостью публикуемого материала и чаще всего отсутствием адекватной ему рефлексии. В-третьих, большим количеством ошибок и неточностей при ссылках на используемый материал, и даже — прямым игнорированием норм цитации (о таких случаях см. примечания). Положительная динамика наблюдается лишь в самое последнее время: среди научно ценных работ, сделанных по результатам новейших архивных разысканий, можно назвать публикацию А. Н. Артизова в журнале «Отечественные архивы» (2003, № 1) и В. Г. Макарова — В. С. Христофорова в журнале «Вопросы философии» (2003, № 7).
Особенно интересным проектом — из всего предложенного вниманию публики различными организациями и СМИ к «юбилею» «философского парохода» — оказалась историко-документальная выставка, прошедшая в Выставочном зале федеральных государственных архивов с 22 июля по 19 сентября 2003 г. Детище объединенных усилий Федеральной архивной службы России, Российского государственного архива социально-политической истории, Центрального архива Федеральной службы безопасности России при участии Государственного архива Российской Федерации, Государственного архива литературы и искусства, Архива Президента Российской федерации, Государственного исторического заповедника «Горки Ленинские», Государственной общественно-политической библиотеки и Музея научно-информационного и просветительского центра «Мемориал», — выставка представила многомерный образ исторического события, которое, как оказалось, началось задолго до своего начала — с написания в марте — апреле 1921 г. В. И. Лениным работы «О продовольственном налоге (значение новой политики и ее условия)», — и первая страница ленинской рукописи открывает первый выставочный стенд. Следуя исторической логике, формируется целостный экспозиционный нарратив: от нэпа с яркими рекламными плакатами к образцам хлеба, выпекавшегося во время голода на Украине, и агитационным афишам с призывами помочь голодающим крестьянам; от планов деятельности Всероссийского комитета помощи голодающим и опросных листов Московского политического Красного креста арестованных в разные годы интеллигентов, кандидатов на высылку, — к автографам Ленина и Троцкого по вопросу об изъятии церковных ценностей, завещанию патриарха Тихона, к документам и фотографиям, посвященным Генуэзской конференции; от экземпляров «крамольных» журналов и сборников статей к документам по процессу эсеров, по вопросу о меньшевиках, к дополненному В. И. Лениным проекту вводного закона к Уголовному кодексу РСФСР («Добавить: право замены расстрела высылкой за границу». 15.05.1922 г.) и первоначальным наброскам тезисов Г. Зиновьева к докладу «Об отношении к антисоветским партиям и течениям» на XII Всероссийской конференции РКП(б) (август 1922 г.); от ленинского кабинета в Горках — к многократно уточнявшимся спискам активной антисоветской интеллигенции и к знаменитым статьям газеты «Правда»… Экспозиция второго зала была представлена документами, раскрывающими подробности и механизм проведения арестов, обысков и допросов кандидатов на высылку, а также вещами, воспроизводящими тюремный быт того времени. В третьем зале экспонируемый материал персонифицируется — у каждого из героев свой стенд или «угол»: личные вещи перемежаются документами, рукописями и книгами, появившимися за границей после отъезда авторов из России. «Количественное» решение одного из стендов — зарубежные издания вынужденных эмигрантов, сваленные кучей, — видимо, должно доказать продуктивность и востребованность их авторов в новой социокультурной ситуации…
Безусловно удачной находкой организаторов выставки стала публикация буклета в виде однодневной газеты — довольно распространенной печатной формы в начале 20-х гг. Правда, по содержанию она выдержана, скорее, в стиле антибольшевистских эмигрантских изданий: даны наиболее жесткие — «ярлычные» — фрагменты из официальной советской прессы и поучающе-пророчествующие периоды из текстов высланных мыслителей.
И в заключение небольшой курьез: в комментарии к «Опросному листу Московского политического Красного креста», заполненному С. Е. Трубецким, Сергей Евгеньевич, политический деятель, один из руководителей Тактического и Национального центров, видимо, по аналогии со своим отцом, дядей и двоюродным братом — Трубецкими — назван «философом»… В общем, верно: «философскому» пароходу — пассажиров-«философов»!
Примечания
1В статье условно, с нарочитой упрощенностью в духе концепций советских идеологов начала 1920-х, под «интеллигенцией» понимается «разряд работников, которых физический труд имеет <…> весьма малую ценность, а труд интеллектуальный, эмоциональный <…> имеет для общества большую ценность». Этот «разряд работников» по своей социальной функции является «организатором, расширителем, хранителем и преподавателем общественного опыта». (См.: Луначарский А. В. Интеллигенция в ее прошлом, настоящем и будущем. — М.: «Новая Москва», 1924. С. 11, 23.) Продолжая в том же духе, интеллигенцию этого периода можно разделить на две группы: «старую» и «новую». Первая — унаследована советским обществом от буржуазного. Вторая — появилась в результате октябрьской революции (там же, с. 21). В статье речь идет, прежде всего, о «старой» интеллигенции.
(обратно)
2См., напр.: Кацура А. В. «Очистим Россию надолго». Об интеллектуальной трагедии России под названием «Философский пароход» (1922 год). О символе интеллектуального возрождения России: «Философский пароход — 2» (2003 год) // Вестник Российского философского общества. 2003. № 1. С. 8–9.
(обратно)
3Документ опубликован в кн.: Главацкий М. Е. «Философский пароход»: год 1922-й: Историографические этюды. — Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2002. С. 182–192.
(обратно)
4Многие «старые» интеллигенты причисляли себя к общественности. Под «общественностью» понимались «представители общественных организаций», «общественные работники» (Декларация Н. М. Кишкина // Последние новости. Париж. Под ред. П. Н. Милюкова. № 397. Ср., 3.08.1921. С. 1), граждане, способные к «самодеятельности», отличающиеся «инициативностью», «стремлением самим прийти к себе на помощь <…>, не озираясь на правительство» (Москва, 22 августа // Помощь. Бюллетень Всероссийского комитета помощи голодающим. М. № 2. Пон., 22.08.1921. С. 1).
(обратно)
5Наиболее подробно история ВКПГ изложена в статье М. Геллера «„Первое предостережение“ — удар хлыстом. (К истории высылки из Советского Союза деятелей культуры в 1922 г.)» (См.: Вестник русского христианского движения. Париж — Нью-Йорк — Москва. № 127. IV — 1978. C. 187–232). Однако в тексте есть ряд неточностей и недоговоренностей, что, если учесть и его идеологическую ангажированность, существенно снижает историческую ценность исследования М. Геллера. Так, напр., член ВКПГ А. И. Угримов назван «Угрюмовым» (с. 202), а на с. 207, сообщая о ликвидации Помгола, Геллер пишет, что арестован «весь состав Комитета, за исключением Веры Фигнер и председателя сельскохозяйственной кооперации П. А. Садырина», что неверно: или было арестовано все собрание — 73 человека — и большинство сразу отпущено, или только какая-то из его комиссий, поскольку, во-первых, некоторые члены ВКПГ были представителями советских ведомств, во-вторых, в сообщении ВЧК (Известия ВЦИК. № 199. 8.09.1921. С. 3) фигурируют только 5 человек (Н. М. Кишкин, Е. М. Кафьева, П. Т. Саламатов, С. Н. Прокопович, В. Ф. Булгаков). Е. Д. Кускова и М. А. Осоргин в воспоминаниях, на которые ссылается Геллер, называют 6 пострадавших членов ВКПГ (Н. М. Кишкина, С. Н. Прокоповича, Е. Д. Кускову, Д. С. Коробова, И. А. Черкасова, М. А. Осоргина).
(обратно)
6А. Б. Халатов (1896–1938) — в 1918–1923 гг. член коллегии Накомпрода, председатель комиссии СНК по рабочему снабжению, с 1921 по 1931 гг. председатель комиссии по улучшению быта ученых (КУБУ) при СНК СССР.
(обратно)
73-е Всероссийское продсовещание // Известия ВЦИК. № 136. 25.06.1921. С. 2.
(обратно)
8Съезд открылся 15.06.1921 г. См.: Известия ВЦИК. № 134. 23.06. 1921. С. 2.
(обратно)
9На пути к новой власти? Декларация Н. М. Кишкина // Последние новости. № 397. 3.08.1921. С. 1.
(обратно)
10Известия ВЦИК. 21.07.1921. № 158. С. 2.
(обратно)
11см. текст выступления Н. М. Кишкина, одного из инициаторов ВКПГ (Известия ВЦИК. 22.07.1921. № 159. С. 2).
(обратно)
12Опубликован: Известия ВЦИК. 23.07.1921. № 160. С.1.
(обратно)
13См.: Известия ВЦИК. 24.07.1921. № 160. С. 1.
(обратно)
14Известия ВЦИК. 22.07.1921. № 159. С. 2; Помощь. Бюллетень ВКПГ. № 1. Вт., 16.08.1921. С. 2.
(обратно)
15См., напр.: На пути к новой власти? // Последние новости. № 397. 3.08.1921. С.1; Борьба или сотрудничество? // Там же. № 398. 4.08.1921. С. 1; Голод и союзники // Там же. № 399. 5.08.1921. С. 1; Воззвание партии с.-р. // Там же. № 401. 7.08.1921. С. 3.
(обратно)
16Сообщение о предложениях шантажа подобного рода с указанием на эмигрантскую прессу см.: О Всероссийском комитете помощи голодающим (Из беседы с т. Каменевым) // Известия ВЦИК. 4.08.1921. № 170. С. 2. А также: От слов к делу! // Общее дело. Париж. Ред. — изд. В. Л. Бурцев. № 364. 16.07.1921. С. 1; Пасманик Д. С. Спекуляция голодом // Общее дело. № 369. 21.07.1921. С. 2 (по мысли автора, спекулируют голодом, разумеется, большевики); Помощь голодающим // Там же. № 371. 23.07.1921. С. 1; Помогайте России, а не большевикам! // Там же. № 375. 27.07.1921. С. 1; Прежде всего — боритесь с большевиками // Там же. № 376. 28.07.1921. С. 1; Бурцев В. Л. При большевиках невозможна борьба с голодом! // Там же. № 377. 29.07.1921. С. 1.
(обратно)
17От слов к делу! // Общее дело. № 364. Субб., 16.07.1921. С. 1.
(обратно)
18Подписано Л. Каменевым (предс.), Н. Семашко (зам. предс.), членами Президиума: Н. Кишкиным, Д. Коробовым, Н. Кутлером, С. Прокоповичем, управделами И. Черкасовым. См.: Известия ВЦИК. 14.08.1921. № 179. С. 1.
(обратно)
19Делегация за границу // Помощь. Бюллетень ВКПГ. № 1. Вт., 16.08.1921. С. 3; Обращение общественного ВКПГ за границу // Помощь. Бюллетень ВКПГ. № 2. Пон., 22.08.1921. С. 1.
(обратно)
20Помощь. Бюллетень ВКПН. № 2. 22.08.1921. С. 3.
(обратно)
21Известия ВЦИК. 24.08.1921. № 186. С. 2.
(обратно)
22Известия ВЦИК. 30.08.1921. № 191. С.1.
(обратно)
23Власть на местах // Последние новости. 21.08.1921. № 413. С. 1. Рассуждения по поводу этого сообщения см. в редакционной статье «Власть на местах и голод» в следующем номере «Последних новостей» (№ 414. 23.08.1921. С. 1).
(обратно)
24Например, обвинение Кишкина в связях с антоновщиной. (Известия ВЦИК. № 199. 8.09.1921. С. 3)
(обратно)
25См.: О высылке интеллигенции // Дни. 1922. № 28. 1 декабря, пятница. С. 3.
(обратно)
26См.: Сообщение ВЧК об арестах во Всероссийском комитете помощи голодающим // Известия ВЦИК. 8.09.1921. № 199. С. 3; Разъяснение В. Ф. Булгакова (Из письма в редакцию) // Коммунистический труд. № 441. Воскр., 18.09.1921. С. 4.
(обратно)
27См. постановление ВЦИК от 16.02.1922 г. (Известия ВЦИК. № 44. 24.02.1922. С. 2) и дополнение к этому постановлению от 23.02.1922 г. (Известия ВЦИК. № 46. 26.02.1922. С. 3).
(обратно)
28Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 369.
(обратно)
29Письмо В. И. Ленина В. М. Молотову для членов Политбюро ЦК РКП(б) от 19.03.1922 г. // Ленин В. И. Неизвестные документы. 1891–1922 гг. — М.: РОССПЭН, 1999. С. 516–519.
(обратно)
30Лосский Б. Н. К «изгнанию людей мысли» в 1922 году // Ступени. Философский журнал. СПб., 1992. № 1 (4). С. 62.
(обратно)
31Известия ВЦИК. № 47. 28.02.1922. С. 3. По свидетельству Б. Н. Лосского, сына известного философа, от изъятия золотых и серебряных предметов с перспективой переплавки были полностью освобождены те, которые были старше 1725 г. (См. Лосский Б.Н. К «изгнанию людей мысли»… С. 63.)
(обратно)
32Известия ВЦИК. № 47. 28.02.1922. С. 3.
(обратно)
33Лосский Б. Н. К «изгнанию людей мысли»… С. 63.
(обратно)
34Докладная записка ГПУ в Политбюро ЦК РКП(б) «Об антисоветских группировках среди интеллигенции» (Публ. А. Н. Артизова) // Отечественные архивы. 2003. № 1. С. 76.
(обратно)
35О двух эпизодах такого рода, имевших место на университетском собрании, вспоминал впоследствии проф. В. В. Стратонов: «Пока я говорил, помощник ректора проф. А. В. Кубицкий пробрался к студенческой коммунистической ячейке:
— Товарищи, напустите ЧК на декана Стратонова!
Как ни странно, но этим провокационным поступком возмутилась даже коммунистическая ячейка и предала его огласке в студенческой среде. <…> Профессор Тимирязев поднялся уже после голосования и заявил, что „красная профессура не намерена подчиняться постановлению о забастовке, будет продолжать занятия и приглашает последовать ее примеру честных беспартийных!“
Что тут началось!
— Это оскорбление!
— Тимирязев, вон!
— Долой его! Вон его!»
См.: Стратонов В. В. Потеря Московским университетом свободы. (Воспоминания о забастовке 1922 г.) // На рубежах познания Вселенной / Под ред. А. А. Гурштейна. — М.: Физматлит, 1992. — (Историко-астрономические исследования, XXIII, 1991).С. 436.
(обратно)
36Там же. С. 413.
(обратно)
37Там же. С. 432
(обратно)
38Там же.
(обратно)
39«Очистим Россию надолго» К истории высылки интеллигенции в 1922 г. (Публ. А. Н. Артизова) // Отечественные архивы. 2003. № 1. С. 82.
(обратно)
40Там же.
(обратно)
41Тогда студенчество, не в пример нынешнему, не было столь политически безграмотно, инертно и консервативно…
(обратно)
42Подробнее см.: Соскин В. Л. Высшая школа — конец автономии (1921–1922 гг.) // Некоторые современные вопросы анализа российской интеллигенции. Межвузовский сб. научн. трудов. — Иваново: Ивановск. гос. ун-т, 1997. С. 80–92.
(обратно)
43«Очистим Россию надолго» // Отечественные архивы. 2003. № 1. С. 83.
(обратно)
44Там же. С. 89.
(обратно)
45Пассажиры «философского парохода» (судьба интеллигенции, репрессированной летом-осенью 1922 г.) (Сост., вступ. ст. и комм. В. Г. Макарова, В. С. Христофоров) // Вопросы философии. 2003. № 7. С. 131. Согласно тому же источнику, Т. П. Кравец (1876–1955) в 1943 г. стал членом-корреспондентом АН СССР…
(обратно)
46Стратонов В. В. Потеря Московским университетом свободы // На рубежах познания Вселенной. С. 455.
(обратно)
47ГАРФ. Ф. 5907 (Водовозов В. В.). Оп. 1. Д. 198. Изгоев А. С. Пять лет в Советской России (Обрывки воспоминаний и заметки). Оттиск. С. 7.
(обратно)
48Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 108–109.
(обратно)
49Резолюция Х Совета П.С.Р. // Революционная Россия. Центральный орган партии социалистов-революционеров. 1921. № 11, август. С. 3.
(обратно)
50См.: Ингулов С. О бурно пожившей и бесславно погибшей партии. (Обзор литературы об эсерах). (Луначарский А. Бывшие люди. Очерки истории партии эсеров. М., 1922; Мещеряков Вл. Партия с.-р. Ч.1, Ч. 2. М., 1922; Стеклов Ю. Партия социалистов-революционеров. М., 1922; Вардин Ил. Эс-эровские убийцы и социал-демократические адвокаты (Факты и документы). М., 1922; Алексеев-Небутов Ив. Из воспоминаний левого эс-эра. (Подпольная работа на Украине). М., 1922; Шмераль Б. Чехо-словаки и эс-эры. М., 1922; Семенов (Васильев) Г. Военная и боевая работа партии социалистов-революционеров за 1917–1918 гг. Госиздат, 1922; Обвинительные речи на процессе эс-эров. М., 1922; Работа эс-эров за границей. По материалам парижского архива эс-эров. М., 1922; Партия эс-эров в тамбовском восстании. 1920-21 гг. М., 1922; Обвинительное заключение по делу эс-эров. Изд. ВЦИК. М., 1922; Игнатьев В. Некоторые факты и итог 4 лет гражданской войны (1917–1921 гг.). М., 1922) // Печать и революция. 1922. Кн. 8. Ноябрь-декабрь. С. 93–101.
(обратно)
51См. подробнее: Гусев К. В. «Исполнение приостановить…» // Отечественная история: проблемы, поиски, суждения. — М.: «Луч», 1992. С. 56–75.
(обратно)
52Красильников С. А. Власть и интеллигенция в 1922–1923 годах: грани политики // Интеллигенция России: уроки истории и современность. — Иваново, 1996. С. 88.
(обратно)
53Пассажиры «философского парохода»… // Вопросы философии. 2003. № 7. С. 136.
(обратно)
54Здесь и далее по вопросу о частных издательствах использованы материалы обзора Н. Л. Мещерякова «О частных издательствах» в журн.: Печать и революция. Кн. 6 (3). Июль — август. 1922. С. 128–134. По другим данным до августа 1922 г. было дано разрешение на образование в Москве 337, а в Петербурге 83 издательств; с октября 1921 года по август 1922-го на цензурный просмотр поступило от одних московских издательств 1261 рукопись. См.: Бубнов А. Идеология буржуазной реставрации в первоначальный период нэпa // На идеологическом фронте борьбы с контрреволюцией. Сб. статей. — М.: Изд-во «Красная новь», 1923. С. 21.
(обратно)
55Сорокин П. А. Дальняя дорога: Автобиография / Пер. с англ., общая ред, предисл. и примеч. А. В. Липского. — М.: Моск. рабочий; ТЕРРА, 1992. С. 133.
(обратно)
56Колеров М. А. Философский журнал «Мысль» (1922) // Философия не кончается… Из истории отечественной философии. XX век: В 2-х кн. Изд-е 2-е / Под ред. В. А. Лекторского. Кн. I. 20 — 50-е годы. — М.: РОССПЭН, 1999. С. 39–46.
(обратно)
57Сорокин П. А. О влиянии войны на состав населения, его свойства и общественную организацию // Экономист. Пг. 1922. № 1. С. 77 — 107.
(обратно)
58Так в тексте. (См.: Сорокин П. А. О влиянии войны… // Экономист. С. 83 прим.) Здесь пропущен значок «%»., чего Ленин, конечно, не мог знать, когда читал статью. Те же (исправленные) данные, а также указание года (1920-й), к которому они относятся, Сорокин опубликовал в статье «Нравственное и умственное состояние современной России. 1. Морально-правовые изменения». (Воля России. Журнал политики и культуры. Прага. № 4 (32). 1.11.1922. С. 31).
(обратно)
59Сорокин П. А. О влиянии войны… С. 83.
(обратно)
60См.: Райх В. Сексуальная революция. — СПб. — М.: Университетская книга, АСТ, 1997. С. 220.
(обратно)
61Для Вены, напр., тот же коэффициент у Сорокина завышен (18,1 % против 10,1 %). Ср.: Сорокин П. А. Нравственное и умственное состояние… С. 31; Райх В. Сексуальная революция. С. 185.
(обратно)
62Сорокин П. А. Нравственное и умственное состояние… С. 31, 30.
(обратно)
63См.: Райх В. Сексуальная революция. С. 185, 187. По мнению Райха, уже с 1923 г. в Советском Союзе резко обозначилась тенденция, которую лучше всего можно охарактеризовать как торможение сексуальной, а с ней и культурной революции. О смене моды с «коммунистического решения половой проблемы» на «буржуазную модель» построения «интимного быта» см. также Петрищев А. О народной нравственности // Дни. № 37. Вт., 12.12.1922 г. С. 1.
(обратно)
64Сорокин П. А. О влиянии войны… С. 93.
(обратно)
65Ленин В. И. О значении воинствующего материализма // Под знаменем марксизма. 1922. № 3. С. 12. См. также: Полн. собр. соч. Т. 45. С. 23–33.
(обратно)
66«Очистим Россию надолго». К истории высылки интеллигенции в 1922 г. (Вступ. ст., комм. и подготовка документов к публ. А. Н. Артизова) // Отечественные архивы. 2003. № 1. С. 75.
(обратно)
67Уильям Кристиан Буллит (Bullitt) (1891–1967) — американский дипломат, первый посол США в Советском Союзе (1934–1936). В 1919 г. по заданию президента Вудро Вильсона посетил Россию в качестве наблюдателя, по возвращении подтвердил стабильность правительства большевиков и рекомендовал признать Советское государство de jure. Джозеф Линкольн Стеффенс (Steffens) (1866–1936) — американский журналист, член миссии Буллита, финансировал Дж. Рида, наблюдал революции в Мексике и в России. Cвои впечатления о Советской России выразил в следующих словах: «Я увидел будущее, и оно работает» (Letters. In 2 vols. Vol. I. 1938. P. 442, 463.)
(обратно)
68Steffens J. L. The autobiography of Lincoln Steffens. Complete in one volume. — New York: Harcourt, Brace and Company, inc., [c. 1931]. P. 797–798. Тот же фрагмент цитирует г-н Латышев в своей книге «Рассекреченный Ленин». Однако, как выяснилось, секрет «рассекречивания» заключается в том, что, во-первых, Латышев выбирает ленинские фразы из этого интервью произвольным, выгодным себе образом, никак не обозначая эту «выборку», во-вторых, переводит их столь свободно, что меняет смысл на противоположный, а в-третьих, по вполне понятным причинам не дает ссылку на произведение, из которого заимствует «разоблачительный» текст. (См.: Латышев А. Г. Рассекреченный Ленин. — М.: «Март», 1996. С. 205.) Доколе же исторический подлог будут выдавать за открытие истины и переписывать историю России в соответствии с очередным идеологическим заказом?
(обратно)
69О высылке интеллигенции // Дни. 1922. № 28. 1 декабря, пятница. С. 3. По другим — неуточненным — данным, это произошло в январе 1922 г. Группу арестованных анархистов и меньшевиков отправили за рубеж поездом по чужим документам под видом чехословацких гражданских пленных.
(обратно)
70Бубнов А. Идеология буржуазной реставрации в первоначальный период нэпa // На идеологическом фронте борьбы с контрреволюцией С. 23.
(обратно)
71Бубнов А. Буржуазное реставраторство на втором году нэпа. — Петроград: Рабочее кооперативное изд-во «Прибой», 1923. С. 40.
(обратно)
72Ваганян В. Ученый мракобес // Под знаменем марксизма. № 3. 1922. С. 43–55.
(обратно)
73Карсавин Л. П. О свободе // Мысль. № 1, янв. — февр. С. 62, 65.
(обратно)
74Речь идет о таких работах Л. П. Карсавина как «Saligia» (Пг., 1918), «Введение в историю» (Пб., 1920), «О свободе» («Мысль». 1922. № 1. Пб. «Academia»), «Noctes Petropolitanae» (Пб., 1922). См.: Преображенский П. Ф. Философия как служанка богословия // Печать и революция. Кн. 6 (3). Июль — август. 1922. С. 64–73.
(обратно)
75Карсавин Л. П. Saligia или весьма краткое и душеполезное размышление о боге, мире, человеке, зле и о семи смертных грехах. — Paris: YMCA-Press, 1978. C. 6.
(обратно)
76Преображенский П. Ф. Философия как служанка богословия. С. 66.
(обратно)
77Карсавин Л. П. Saligia. С. 72.
(обратно)
78Ваганян В. Ученый мракобес // Под знаменем марксизма. 1922. № 3. С. 43–55.
(обратно)
79Преображенский П. Ф. Философия как служанка богословия. С. 66.
(обратно)
80Карсавин Л. П. Восток, Запад и русская идея. — Пб.: Academia, 1922. С. 38.
(обратно)
81Там же. С. 56.
(обратно)
82См.: Биллингтон Дж. Х. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры. — М.: Изд-во «Рудомино», 2001. С. 843; Тарускин Р. Турания // Петр Сувчинский и его время / Ред. — сост. А. Бретаницкая. — М.: «Композитор», 1999. С. 258.
(обратно)
83Там же. С. 121.
(обратно)
84Кривцов Ст. «Методология общественных наук» гражд. С. Франка // Под знаменем марксизма. 1922. № 3. С. 37–43.
(обратно)
85Адоратский В. [Рец.:] С. Л. Франк. Очерк методологии общественных наук. (Кн-во «Берег». М., 1922) // Печать и революция. Кн. 6 (3). Июль — август. 1922. С. 238–240.
(обратно)
86Франк С. Л. Очерк методологии общественных наук. — М.: «Берег», 1922. С. 13.
(обратно)
87Там же. С. 88.
(обратно)
88Письмо В. И. Ленина И. В. Сталину от 16.07.1922 // Ленин В. И. Неизвестные документы. 1891–1922. С. 544–545.
(обратно)
89Авторство Троцкого доказал М. Е. Главацкий. См.: Главацкий М. Е. «Философский пароход»… С. 76.
(обратно)
90Там же. С. 80.
(обратно)
91Палянский В. «Бессмертная пошлость» и «Похвала праздности» (Заметки о мистических экстазах Ю. Айхенвальда) // Под знаменем марксизма. 1922. № 4. С. 101–108.
(обратно)
92Бобров С. Рец.: Ю. Айхенвальд. Поэты и поэтессы. (К-во «Северные дни». М. 1922) // Печать и революция. 1922. Кн. 6 (8). Июль-август. С. 288.
(обратно)
93Айхенвальд Ю. Поэты и поэтессы. — М.: К-во «Северные дни», 1922. С. 7.
(обратно)
94Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 198. (Записка Н. П. Горбунову о книге «Освальд Шпенглер и „Закат Европы“». 5 марта 1922 г.)
(обратно)
95Рецензию Вышеславцева разыскать не удалось. Упоминание о ней см.: Степун Ф. А. Бывшее и несбывшееся / Послесл. Р. Гергеля. — Изд. второе, испр. — СПб: Алетейя, 2000. С. 515.
(обратно)
96Сорокин П. А. Начало великой ревизии // Вестник литературы. 1922. № 2–3. С. 1–3.
(обратно)
97Преображенский П. Ф. [Рец.:] Н. А. Бердяев, Я. М. Букшпан, Ф. А. Степун, С. Л. Франк. Освальд Шпенглер и «Закат Европы». (Кн-во «Берег». М. 1922. 95 с.) // Печать и революция. 1922. Кн. 2 (6). С. 307–309.
(обратно)
98Ваганян В. Наши российские шпенглеристы // Под знаменем марксизма. 1922. № 1–2. С. 32.
(обратно)
99Приезд высланного // Дни. № 95. 20.02.1923. С. 5. Быстрянский В. А. (1886–1940) — советский партийный деятель, историк, публицист, в 1918–1922 гг. член редколлегии «Петроградской правды».
(обратно)
100«Очистим Россию надолго» // Отечественные архивы. 2003. № 1. С. 82.
(обратно)
101Харитон Б. К истории нашей высылки // Дни. № 88. 13.02.1923. С. 3.
(обратно)
102«Очистим Россию надолго»… // Отечественные архивы. 2003. № 1. С. 78.
(обратно)
103Бердяев Н. А. Самопознание: Сочинения. — М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс; Харьков: Изд-во Фолио, 1999. С. 486.
(обратно)
104Горнунг Б. В. Поход времени. Кн. 2: Статьи и эссе. — М.: РГГУ, 2001. С. 352 прим.
(обратно)
105Кенигсберг М. М. (1900–1924) — талантливый, умерший совсем молодым филолог, «душа» московских литературных кружков. См. о нем: Шапир М.И. М. М. Кенигсберг и его феноменология стиха // Russian Linguistics. № 18. 1994. C. 73 — 113.
(обратно)
106Горнунг Б. В. Поход времени. Кн. 2. С. 354.
(обратно)
107Пастернак Б. Голова должна работать по-новому // Известия. № 143. 12.08.2003. С. 12.
(обратно)
108Там же.
(обратно)
109Белоклокова М. Рассекречены дела двух пассажиров «философского парохода» // Известия. № 145. 16.08.2002. С. 3.
(обратно)
110Степун Ф. А. Бывшее и несбывшееся. С. 617.
(обратно)
111Бердяев Н. А. Самопознание. С. 489
(обратно)
112Осоргин М. Татьянин день // Дни. № 72. 25.01.1923. С. 3.
(обратно)
113Осоргин М. Тем же морем // Современные записки. Общественно-политический и литературный журнал, издаваемый при ближайшем участии Н. Д. Авксентьева, И. И. Бунакова, М. В. Вишняка, А. И. Гуковского, В. В. Руднева. Париж. № XIII. 7.12.1922. С. 216.
(обратно)
114Степун Ф. А. Бывшее и несбывшееся. С. 517.
(обратно)
115ГАРФ. Ф. 5907 (Водовозов В. В.) Оп. 1. Д. 198. А. С. Изгоев. Пять лет в Советской России. С. 10.
(обратно)
116Стратонов В. В. Потеря Московским университетом свободы… // На рубежах познания Вселенной. С. 455.
(обратно)
117Сорокин П. А. Дальняя дорога: Автобиография. С. 144.
(обратно)
118Из письма Б. П. Вышеславцева А. С. Ященко от 5.10.1922 г. См.: Русский Берлин 1921–1923. По материалам архива Б. И. Николаевского в Гуверовском институте. Сост. Л. Флейшман, Р. Хьюз, О. Раевская-Хьюз. — Paris, М.: YMCA-Press, Русский путь, 200о его добровольном отъезде вызывает то обстоятельство, что его имя не фигурирует ни в одном из ныне опубликованных вариантов списков кандидатов на высылку. О высылке Вышеславцева не упоминают и публикаторы «Русского Берлина» (С. 238). 3. С. 238–239. Вопрос о высылке Вышеславцева представляется мне не бесспорным: кроме оговорки в письме («я собираюсь отсюда уехать…»), подозрение о его добровольном отъезде вызывает то обстоятельство, что его имя не фигурирует ни в одном из ныне опубликованных вариантов списков кандидатов на высылку. О высылке Вышеславцева не упоминают и публикаторы «Русского Берлина» (С. 238).
(обратно)
119К положению в Грузии // Дни. № 35. 9.12.1922. С. 2.
(обратно)
120Лосский Б. Н. К «изгнанию людей мысли»… С. 67–68.
(обратно)
121Письмо Ф. Э. Дзержинского И. С. Уншлихту о нецелесообразности массовых высылок. 27 мая 1923 г. (РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 150. Л. 20). — По материалам выставки.
(обратно)
122Кстати, еще в 1922 г. Соловецкие острова вместе с монастырем были переданы ГПУ с целью размещения на них концентрационных лагерей для политзаключенных. Именно туда, а не в Германию, могли быть отправлены пассажиры «философского парохода»…
(обратно)
123Имеется в виду И. В. Гессен — редактор ежедневной газеты «Руль» (Берлин).
(обратно)
124ГАРФ. Ф. Р-5783. Савицкий П. Н. Оп. 1. Д. 359. Л. 21–21об. Письмо П. П. Сувчинского Н. С. Трубецкому от 25.11.1922 г.
(обратно)
125П-ский. Высланные из России. (Корреспонденция «Нового времени») // Новое время. Белград. № 468. 15.11.1922. С. 1.
(обратно)
126Доклад проф. П. А. Сорокина // Руль. Ред. И. В. Гессен, А. И. Каминка, В. Д. Набоков. Берлин. № 563. 5.10 (22.09).1922. С. 3.
(обратно)
127Сорокин П. А. Нравственное и умственное состояние современной России. 1. Морально-правовые изменения // Воля России. Журнал политики и культуры. Прага. № 4 (32). 1.11.1922. С. 25–33; Он же. Нравственное и умственное состояние… 2. Народное просвещение и наука // Воля России. № 5 (33). 15.11.1922. С. 21–32.
(обратно)
128Петрищев А. О народной нравственности // Дни. № 37. 12.12.1922. С. 1.
(обратно)
129См.: Петрищев А. Еще раз о нравственности // Дни. № 45. 21.21.1922. С. 1–2; Сорокин П. Странные опровержения // Руль. № 633. 29.12.1922. С. 5.
(обратно)
130Брешковская К. Непримиримое (К спору Сорокин — Петрищев) // Дни. № 80. Субб., 3.02.1923. С. 1.
(обратно)
131Белоклокова М. Рассекречены дела… // Известия. № 145. 16.08.2002, пятн. С. 3
(обратно)
132Гавронский Дмитрий Осипович (1883–1949) — философ-неокантианец марбургской школы, ученик Г. Когена, друг и коллега Э. Кассирера.
(обратно)
133Чижевский Дмитрий Иванович (1894(5) — 1977) — философ, автор работ по истории философии и этике, славист, литературовед.
(обратно)
134Русские в Германии. Беседа с Хансом-Георгом Гадамером. 16 апреля 1992 г., Гайдельберг (беседовал Вл. С. Малахов) // Логос. 1992. № 3 (1). С. 231.
(обратно)
135Яновский В. С. Поля Елисейские. СПб., 1993. С. 180.
(обратно)
136См.: Ильин И. А. Проблемы современного правосознания. — Берлин: «ПРЕССЕ», 1923; Он же. Сочинения в 2 т. Т. 1. Философия права. Нравственная философия / Сост. Ю. Т. Лисица. — М.: «Медиум», 1993. С. 73–300.
(обратно)
137Открытие Русского научного института // Дни. № 93. 18.02.1923. С. 5.
(обратно)
138Осоргин М. А. (наст. фамилия — Ильин) (1878–1942) — известный писатель, юрист, выпускник Московского университета, член партии эсеров, активный участник революции 1905 г.
(обратно)
139Осоргин М. «Сознательная лояльность» // Дни. № 95. 21.02.1923. С. 1.
(обратно)
140Доклад состоялся 11.02.1923 г. См.: Дни. № 89. 14.02.1923. С. 5. Доклад по содержанию близок последней главе «Демократия, социализм и теократия» из книги «Новое средневековье», написанной Бердяевым в 1923 г. и опубликованной в 1924 г. в Берлине. См.: Бердяев Н. А. Смысл истории. Новое средневековье / Сост. и комм. В. В. Сапова. — М.: Канон+, 2002. С. 286–310.
(обратно)
141Прения по докладу Н. А. Бердяева // Дни. № 95. 21.02.1923. С. 5.
(обратно)
142Там же.
(обратно)
143Речь идет о деятельности К. П. Победоносцева (1827–1907) в бытность его обер-прокурором святейшего Синода в 1880–1905 гг. В истории России с его именем связан период жесточайшей цензуры и гонений на прогрессивную общественную мысль.
(обратно)
144Водовозов В. В. Открытое письмо Н. А. Бердяеву // Дни. № 126. 29.03.1923. С. 1.
(обратно)
145«Если мы хотим в будущем России иметь и наши наследственные черты, мы должны идти не путем приспособления, а путем борьбы» (Осоргин М. Тем же морем // Современные записки. № XIII. 1922. С. 225). См. также упомянутое выше высказывание Сорокина, рассказ о забастовках профессоров и о сопротивлении изъятию церковных ценностей.
(обратно)
146Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии. VI // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд-е 2-е. Т. 7. С. 422–423.
(обратно)
147См. подробнее: Семенов Ю. И. Философия истории. — М.: «Современные тетради», 2003. С. 439, 500–502.
(обратно)
148Замечу: «новую» интеллигенцию укрепившийся класс политаристов лишил вскоре не только возможности независимого идейного существования и влияния на умы, но — самого физического существования: в ходе репрессий, начиная с 1928 г., интеллигенция как социальная группа постепенно была ликвидирована. Выжили единицы — по знаменитому принципу: не «благодаря», а «вопреки»…
(обратно)Оглавление
«Летучий голландец» российской интеллигенции (очерки истории «Философского парохода») Пролог Путь к причалу Будет буря… Там, за далью непогоды есть блаженная страна… Ой ты, участь корабля… Размышляя о причале… В бурном море людей и событий…
Наш
сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального
закона Российской федерации
"Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995
N 110-ФЗ, от 20.07.2004
N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения
произведений
размещенных на данной библиотеке категорически запрешен.
Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.
 |
|
Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно
