Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Протоиерей Константин Зноско.
Исторический очерк Церковной унии. Ее происхождение и характер.

Предисловие

В 1054 г. в Церкви Христовой произошло вели­кое смятение. Западная Церковь отделилась от Восточной, и, хотя этот раскол пока еще не имел формальных последствий, однако, между Церква­ми было нарушено взаимное согласие, и Западная Церковь в последующие времена стала все более и более отдаляться от Вселенской Правды и от Пра­вославно-Кафолической Церкви, носительницы этой Правды. Главным источником этого разрыва служили те изменения, которые допустила Римс­кая Церковь внутри себя как в догматическом от­ношении, так и в иерархическом строе, противном канонам Вселенской Церкви и ее древним обыча­ям. Дальнейший ход истории папства доказывает, что требования римских первосвященников, про­тиворечащие канонам Вселенской Церкви, сдела­лись неумеренными. Их могущество стало столь необъятным, что единение Вселенской Церкви с Восточной в духе братской любви становилось не­возможным, и если оно иногда и проявлялось, то только внешне, принужденно, так как в основе не имело тех связующих начал, которые могли бы послужить к их внутреннему, духовному един­ству. Немаловажным фактором, сыгравшим вели­кую роль в деле непримиримой розни двух «Римов», являлись также крестовые походы, вначале предпринятые против неверных мусульман, а за­тем закончившиеся нападением на Константино­поль и разграблением его православных святынь. Константинопольский патриарх должен был вре­менно подчиниться папе, и греческий восточный обряд стал подвергаться гонениям. В самой Римс­кой Церкви образовался великий раскол (схизма), длившийся почти 60 лет, и на папском престоле восседало сперва двое, а потом и трое пап, довед­ших Западную Церковь до болезненных унижений и потребовавших от самой Западной Церкви огра­ничения папской власти и коренных церковных реформ. Все это не могло служить связующим зве­ном в деле единения Церквей, а, напротив, вызы­вало еще больший разлад между ними.

Идея унии не была, однако, чужда православно­му Востоку, в смысле, конечно, братского единения Восточной Церкви с Западной, и в этом направле­нии делались им некоторые попытки, усилившие­ся впоследствии под влиянием опасности турецко­го завоевания Византии и закончившиеся на Флорентийском Соборе принятием в 1439 г. унии. Католическая Церковь придает этой унии великое значение как прототипу дальнейших уний, поло­жившему начало осознанию Восточной Церковью тех ошибок, которые она якобы проявила по отно­шению к Римской Церкви в деле разрыва с ней. Но, как мы увидим в дальнейшем, уния эта не была делом церковным. Вызвана она была более поли­тическими соображениями, ей не было чуждо на­силие и, как дело рук человеческих, а не дело Божес­кое, вскоре распалась. Однако унийное движение, в смысле подчинения Риму православного Востока, окончательно не заглохло, и Рим напрягает всевоз­можные усилия, дабы распространить свое само­державное влияние на Восток. Унийная акция глав­ным образом переносится в Литовско-Польское государство, силой исторических судеб оказавшее­ся податливым к ее восприятию. Литовский князь Ягайло принимает католичество и, вступив в брак с польской королевой Ядвигой, объединяет в сво­ем лице литовско-польскую корону. Сделавшись ярым католиком, Ягайло, а за ним и его преемни­ки, насаждая в литовско-русских областях католи­чество, предпринимают также различные, и притом насильственные, меры к подчинению Западно-Рус­ской Церкви Риму, православие в Литве подвергает­ся гонению. Уже при Ягайле в Литовско-Польском государстве стали обнаруживаться признаки веро­исповедной нетерпимости, а с ними и притесне­ния православных, а в XVI в. стало открытым их преследование. Оно в особенности стало усили­ваться после вступления на польский престол ко­роля Сигизмунда III (1587). При нем ренегаты пра­вославия, епископы Кирилл Терлецкии и Ипатий Поцей, руководствуясь личными выгодами и по­бывав в 1595 г. в Риме, заключают от лица всей па­ствы Западно-Русской Церкви унию с Римом. По этому поводу в 1596 г. созывается по требованию православных в г. Бресте Собор, но результаты его оказываются для православных весьма плачевны­ми. Собор разделяется на два враждебных лагеря, и в то время как православные отвергли принятую епископами-ренегатами унию, последние вкупе с иезуитами и латино-польской партией, принимав­шей участие в Соборе, объявляют ее актуальной. Совершается насилие над православным сознани­ем западно-русского народа, и, несмотря на его упорное сопротивление, уния насильственно и ис­подволь вводится в западно-русских областях Польского государства. Творимые над совестью пра­вославного народа насилия в числе других причин вызывают в его среде народные восстания, во вре­мя которых Украина в поисках покровительства Москвы отторгается от Польши и в 1654 г. присое­диняется к России. В то время как на Украине го­нения на Православную Церковь прекратились, по­ложение православных в западно-русских областях, подвластных Польше, стало невыносимым. Пресле­дования православных и насильственное обраще­ние их в унию и католичество к концу XVII в. еще более усилились, и так продолжалось до тех пор, пока не наступил раздел Польши и все древние русские области, бывшие под ее властью, не вошли в состав Русского государства. Насильно обращен­ный в унию православно-русский народ, освободив­шись от польской власти, с радостью покинул унию и возвратился к вере своих предков. Уже в царствова­ние императрицы Екатерины около двух миллионов униатов и католиков присоединилось к православию, а в 1839 и 1875 гг. воссоединились с православием и прочие униаты западно-русских областей. Одна толь­ко древнеправославная Галичина в то время не пре­рвала связи с Римом.

Из этого краткого обзора ясно, что и Брестская уния, подобно Флорентийской, не имела корней в православном народном сознании, была делом государственной политики Польши, а не церков­ного тяготения к Риму, и если распространялась, то только исключительно в силу насильственного ее насаждения. Вот почему она и должна была при благоприятных для православия обстоятельствах сойти с исторической арены.

Чтобы подтвердить высказанное нами положе­ние, а также уяснить исторический характер как Флорентийской, так и Брестской уний и их бесплод­ность, бросим ретроспективный взгляд на те исто­рические условия, в которых они зарождались, и на ту обстановку, в которой они происходили.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Флорентийская уния

Глава I
ВОЗВЫШЕНИЕ ПАПСКОЙ ВЛАСТИ В XI—XIV ВВ.

После разделения Церквей папская власть под­нимается на такую высоту, что для православно­го Востока представляются только две возможно­сти: или преклониться перед самодержавием Римского престола, или уклониться от всякого церковного общения с ним. Середины не могло быть, ибо папская власть никаких компромиссов не признавала. Уже папа Григорий VII Гильдебранд (1073) обнаружил такое стремление к возве­личению своей власти, что даже римские истори­ки признают, что власть его выходила за должные пределы и почти уничтожала все права епископов и Церквей, от которых он настоятельно домогался беспрекословной покорности. Григорий VII прово­дил ту мысль, что воля папы составляет закон для всего человечества, а власть папская служит ис­точником всякой другой власти. Она не может быть ограничена ни Вселенским Собором, ни обы­чаем, ни законом. Поэтому все, не повинующиеся его велениям или не имеющие общения с Римс­кой кафедрой, почитались им схизматиками и ере­тиками. Следуя этому завету, папа Лев IX кинул в лицо всей Восточной Церкви анафему, отвергав­шую эти чудовищные и неслыханные от первых веков христианства папские притязания. Провоз­глашенный Григорием VII принцип, что автори­тет папы стоит выше всякой другой власти, какая только существует на земле, папа Иннокентий (XII—XIII вв.) постепенно проводит в жизнь и че­рез это становится универсальным духовным мо­нархом, соединив в одно великое теократическое государство отдельные народы и государства За­пада. Его власти подчиняются императоры, коро­ли и владетельные князья, считая за честь слу­жить ему.

Время от времени папы присваивают себе аб­солютную судебную власть. Уже папа Николай (IX в.) потребовал в качестве канонического прави­ла, чтобы все постановления поместных Соборов представлялись на благоусмотрение папы даже в тех случаях, когда против них никто и не апелли­рует, на том основании, что областные Соборы могут производить по возникшим вопросам толь­ко предварительное исследование, окончательный же по ним приговор принадлежит исключитель­но папе. Он же завоевал себе право верховной су­дебной власти над всеми христианами, не исклю­чая и государей. Пользуясь этим правом, папы стали требовать предоставлять их суду царствен­ных особ. Так папа Урбан II отлучил по суду от Церкви короля французского Филиппа, а Иннокен­тий III наказал своим вердиктом французского ко­роля Филиппа Августа. Александр III (XII в.) из­дал постановление, чтобы на суд его переносились дела, относящиеся не только к ведомству трибу­нала церковного, но и светского, и притом не толь­ко важнейшие, но и незначительные. Папа Бони­фаций VIII пошел еще дальше. Он утверждал, что так как всякое наше действие большей частью бы­вает причастно греху, поэтому ни один человечес­кий поступок не подлежит изъятию из ведения папского суда. Так как подчинение папскому суду уничтожало всякий след самостоятельности наци­ональных Церквей и колебало авторитет всех дру­гих органов судебной власти, против него разда­лись на Западе горькие жалобы и протесты, но напрасно. Рим победил, проповедуя, что трибунал папы выше всякой земной власти, ибо власть папы по своей неограниченности равна власти Божией. Ставился даже такой вопрос: можно ли апеллиро­вать от папского суда к суду Божьему, и ответ да­вался отрицательный именно на том основании, что «у Бога и папы суд общий». Для усиления вер­ховной правительственной власти папы отвое­вали у государей так называемое право «инвести­туры», т.е. назначения епископов королевской властью, и хотя de jure Григорием VII и Иннокен­тием III установлено было свободное избрание епископов посредством капитулов, de facto распо­ряжался выбором епископов папа по своему же­ланию. Со времен Григория VII вошел в закон обычай, обязывающий епископов приносить торжественную присягу в верности папе, и, следуя этому обычаю, епис­копы и ныне клянутся «защищать, приумножать и распространять права, почести, преимущества и авторитет Святой Римской Церкви, государя нашего папы и преемников его, еретиков же, схизма­тиков и противящихся папе сколько возмож­но гнать и преследовать». И неудивительно, что католические епископы всегда и во всем должны являться врагами православия. Присяга эта прак­тиковалась в том смысле, что епископы должны повиноваться папе не только в делах духовных, но и в политических, и благодаря этому при помощи епископов светская власть пап распространялась все шире и становилась более могущественной. Со временем папы подчинили своему непосредствен­ному ведению не только епископов, но и клириков. Сперва они только рекомендовали своих кандидатов на открывшиеся вакансии, но Климент IV (XIII в.) придал этому обычаю право, и папы стали распоря­жаться всеми церковными должностями без исклю­чения, что породило в Римской Церкви симонию и продажность. Пользуясь этим правом, папы при­сваивали себе титул episcopus universalis, означав­ший, что епископ Рима есть единственный епис­коп во всем мире, и поэтому все остальные органы церковного управления обращаются им в ничто. Власть папы стала первой и последней инстанци­ей для решения всех и важнейших, и незначитель­ных церковных дел.

Чтобы еще более ослабить епископскую власть и подчинить своей власти епископов всех областей, папы посылают туда своих легатов, дав им полномо­чие следить на месте за всеми отраслями церковно­го управления и надзирать за епископами. Власть легатов была неограниченная, и там, где появлялся легат, епископская власть переставала действовать.

Утвердив за собой церковно-судебную и правитель­ственную власть, папы стали единственным источ­ником церковного законодательства. Григорий VII установил в Римской Церкви тот принцип, что толь­ко папа властен издавать новые законы, вызываемые нуждами времени. Основываясь на этом принципе, Бонифаций VIII утверждал, что всякое право, все за­коны должны исходить от воли папы, ибо папа стоит выше всех законов и установлений Церкви — он яв­ляется их первоисточником. Поэтому, если папа что-нибудь повелевает или запрещает, даже если это противоречит существующим законам, веление его должно выполняться свято. Это, так сказать, развя­зывало папам руки и давало им возможность своей волей изменять древние вселенские каноны, не гово­ря уже о декретах самих пап.

Сконцентрировав в своих руках церковную власть, папы, вопреки словам Христа Спасителя «Царство Мое не от мира сего», стали добиваться светской власти. Так как в древности римский епископ изби­рался клиром и паствой и утверждался византийс­ким императором, а затем династией Каролингов, то усилия пап в первую очередь были направлены на то, чтобы освободить избрание римских первосвя­щенников от влияния светской власти. Усилия эти оказались небезрезультатными, и папы, постепен­но ослабляя зависимость своего поставления от свет­ских властителей, достигли, наконец, полного унич­тожения этого обязательства. Уже в XI в., при папе Николае II, издано было постановление, которым дело избрания пап предоставлялось кардиналам. Когда же Григорий X (XIII в.) издал постановление об избрании пап конклавом, в Риме окончательно укрепилась мысль, что утверждение пап императо­рами есть дело незаконное и несовместимое с авто­ритетом престола Петрова.

Впоследствии папы, став светскими властителя­ми, не только добились своей независимости в по­литическом отношении, но и играли на Западе зна­чительную политическую роль. Основываясь на подложной дарственной записи Константина Вели­кого, папы поставили своей задачей осуществить идеал теократической, точнее папской, монархии, чего они и достигли благодаря дару Каролингов и установившемуся воззрению, будто по божественно­му праву папам принадлежит власть распоряжать­ся царствами всего мира. Как свидетельствует исто­рия средних веков, папы являлись раздавателями царских корон и императорских титулов, вмешива­лись и руководили политическими делами запад­ных монархий. Папы настоятельно требуют, чтобы весь мир работал на них со страхом и трепетом, а императоры служили бы в этом отношении приме­ром для всех. Императорское достоинство называ­лось бенефицией (даром) апостольского престола. Для оправдания столь великих и незаконных при­тязаний папы находят доказательства. Григорий VII рассуждает так: «Если святой престол имеет от Бога власть решать духовные дела, то почему не может он решать дела светские? Когда Господь сказал апостолу Петру "Паси овцы Моя", то разве сделал исключение для королей? Епископское достоин­ство настолько выше королевского, насколько зо­лото дороже свинца». В таком духе рассуждал и папа Иннокентий III: «Подобно тому как Бог, Тво­рец Вселенной, поставил два великих светила на тверди небесной, одно, большое, для управления днем и меньшее для управления ночью, так точно и на тверди Вселенской Церкви поставил Он две великие власти: папскую и императорскую. Влас­ти большей из них, т.е. папской, вверены души; вла­сти же меньшей, т.е. императорской, поручены тела. Луна свет свой получает от солнца, так и цар­ственная власть получает блеск своего сана от первоверховного главенства папы. Папам дарованы ключи царства, даровано право вязать и решить грех. Но весь мир во зле лежит, т.е. весь строй ми­ровой жизни подчинен закону греха. Поэтому папе подчинен весь мир, который погряз в грехе. Им­ператоры и всякая земная власть находятся в за­висимости от папы, потому что в великой цепи погрязшего в грехе мира они составляют только частные звенья». Мятежные против пап короли предавались анафеме, а подданные их освобожда­лись от данной им присяги. Мятежные государ­ства подвергались папскому «интердикту», т.е. запрещению. В государствах, подвергнутых тако­вому, церкви закрывались, колокола умолкали, бо­гослужения не совершались, миряне лишались та­инств, мертвые оставались без христианского погребения, вся страна погружалась в траур, и даже друзьям запрещались при встрече взаимные приветствия. Подверженная интердикту страна осуждалась также на опустошение, и соседи мог­ли грабить ее безнаказанно. При таких условиях из-за боязни папского гнева самые могущественные монархи должны были смиряться перед па­пами. Папские анафемы щедро сыпались, и в нача­ле XIV в. около половины западно-христианского мира было подвержено церковным запрещениям. Среди такого произвола глава Церквей сделался гла­вой государств, и папы возмечтали, что весь мир ста­нет лежать у их ног. Уже при папе Григории VII на было в Европе ни одного из государей, власть которо­го не была бы потрясена или оскорблена посягатель­ствами этого папы. Считая себя выше всех государей, в актах своих он не ставит по принятому обычаю имен западных императоров, но указывает год своего свя­тительства. В Испанию он пишет, что Испания издав­на принадлежала св. Петру, даже когда находилась в руках язычников, и высказывает пожелание, чтобы она лучше принадлежала неверным, нежели хрис­тианам, не признающим себя подданными апостоль­ской кафедры; от короля германского он требовал при­сяги и совершенного во всем повиновения, как от вассала; Саксонию, покоренную Карлом Великим, по­читал достоянием св. Петра якобы по завещанию сего государя. Легатам своим во Франции поручал собирать ежегодную лепту Петрову; Филиппу I, ко­ролю французскому, грозил анафемой. С Англии собирал дань, а английскому королю Вильгельму Завоевателю угрожал за отказ в верноподданничес­кой присяге. Королю датскому напоминал, что он будто обещал вручить себя и царство св. Петру, и предлагал одному из сыновей его в дар какую-либо из областей, принадлежащих еретикам. Королю вен­герскому напоминал, что он не может остаться ко­ролем, если не объявит, что получил свой лен (удел) не от императора, а от св. престола, так как государ­ство его издревле было передано св. Петру. Импера­тора германского Генриха IV он приводит в Каноссу и издает законы для Польши, Швеции, Норвегии, Далмации. Даже на отдаленную Россию простер свои притязания Григорий VII, предлагая великому кня­зю Изяславу Ярославовичу получить из рук его Рус­ское царство как дар Петра на том основании, будто сын Изяслава, посещая Рим, объявил, что хочет по­святить царство свое св. Петру.

Григорий VII строгими узаконениями навсегда упрочил в Западной Церкви безбрачие духовенства и запретил богослужение на ином языке, кроме латинского и, таким образом, нарушил данное сла­вянам двести лет назад папой Иоанном VIII разре­шение молиться на их родном языке, чем еще бо­лее умножил причины церковного разрыва между Западом и Востоком.

Возомнив себя всемирными властителями, папы присваивают себе для ношения знаки царского от­личия. Вместо епископской митры они носят тиа­ру, которая служит отличительным знаком не толь­ко епископского, но и царственного их достоинства. Особенность устройства тиары заключается в том, что обыкновенная папская митра украшается цар­ской короной. Со времени Николая II она украша­лась двумя коронами, а при Бонифации VIII и в последующие времена — тремя. По объяснению папы Николая, ношение на митре двух корон дол­жно служить знаком, что папе принадлежит власть над человеческими душами не только на земле, но и на небе. Идея эта еще определеннее стала выражаться присвоением митре трех корон. Эта троица стала обозначать, что папам подвластны три цар­ства: 1) Церковь, 2) все царства мира и 3) мир загроб­ный. Впоследствии, чтобы возвысить свое царствен­ное достоинство и внешним образом, папы стали короноваться. По разъяснению Иннокентия III, во время коронования Церковь, вступая как невеста в союз с наместником Христа на земле, приносит ему в приданое бесценное сокровище, т.е. полноту ду­ховной и широту светской власти. «Как символ ду­ховной власти, — говорит Иннокентий, — Бог дал мне митру, а как символ светской власти — коро­ну. Митра дается ради священства, корона же — ради царственного достоинства. Ибо Бог поставил меня наместником Того, Который в Писании назы­вается "Царем царей, Господом господей, Иереем вовек по чину Мелхиседекову"». Церемония коро­нования пап совершается и в настоящее время, и сам обряд коронования сохраняет присвоенный ему ранее смысл. Возлагая на папу тиару, старейший из кардиналов-диаконов возглашает: «Прими тиару, украшенную тремя коронами, и знай, что ты — отец князей и царей, владыка Вселенной, намес­тник Бога на земле». История нам указывает, что папы иногда употребляли и важнейшие царские отличия: державу, скипетр и меч, как, например, Бонифаций VIII. Папы домогались низвести цар­ственных особ на степень даже папских берейто­ров, и некоторые князья им в этом повиновались. Это требование папы основывали на подложной дар­ственной записи Константина Великого, утвержда­ющей, что якобы сам Константин выполнил однажды обязанность берейтора при папе Сильвестре I. Первый пример к выполнению такого домогатель­ства пап подал король Пипин, помогший папе Сте­фану III высадиться из седла. Эту унизительную для царственных особ услугу выполнили впослед­ствии Франциск I, Карл V и Фридрих Барбаросса, которому даже довелось помогать садиться на коня антипапе Виктору IV и папе Александру III. Эта услуга вводилась папами как обязательство, что мы видим из книги «Саксонское зерцало», в которой венценосцам дается такое назидание: «Когда папа садится на коня, император должен помогать ему, поддерживая стремя». От королей папы требовали выполнения и других унизительных услуг, что мы видим из предписаний, содержащихся в книге: Sacrarum ceremoniarum ecclesiae Romanae. Lib. III. В ней излагается церемониал во время банкетов, которые устраивались папами при восшествии на престол. Из него видно, что перед началом банкета император помогал папе умывать руки и подавал папе первое блюдо, за получением которого выхо­дил за двери пиршественного зала. За стол садил­ся он не с папой, а с кардиналами, и притом ниже их. Затем светские князья должны были служить папе за столом, хотя бы то были братья или сыно­вья королей. Такая церемония, насколько известно, была выполнена при вступлении Бонифация VIII в Латеранский дворец. Неаполитанский король вел его коня под уздцы и потом, с короной на голове, прислуживал ему за столом. Возвышая свою светс­кую власть, папы последовательно стремились к тому, чтобы ни венценосцы, ни простые смертные ни на минуту не забывали, что они рабы, а папа — полновластный их повелитель. С этой целью папа­ми в средние века был введен обычай, обязатель­ный безусловно для всех, представляющихся папе, — целовать ему ногу. Чтобы смягчить этот обычай, для человечества слишком унизительный, стали украшать папские туфли изображением на них креста.

Все это можно было бы признать за сказку, если бы все это не было запечатлено на страницах прав­дивой истории, прочитывая которую истинное хри­стианство должно испытывать горечь и стыд за безумную гордость римских духовных владык.

Вот при каком необузданном своеволии пап ста­вился вопрос о единении христианских Церквей. Но мог ли он разрешиться в том братском духе, к которому так любвеобильно стремилась Восточная Церковь, на этот вопрос пусть ответит дальнейшая история.

Глава II
ВЗАИМООТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЦЕРКВАМИ ВОСТОКА И ЗАПАДА В XI И XII ВВ.

Происшедший в 1054 г. между христианскими Церквами раскол на первых порах как бы не давал себя чувствовать. Восток и Запад заняты были свои­ми внутренними делами, и отношения между ними не были еще чужды как политического, так и цер­ковного единения. Запад пока еще мало интересовался церковными делами Востока. Могуществен­ный папа Григорий VII занят был возмущениями против него собственной столицы и продолжитель­ной распрей с императором Генрихом IV и не имел возможности и времени заняться Восточной Церко­вью, с которой не входил в прямые сношения во все время своего правления. Византия подвергалась на­падению турок, которые отняли у нее всю Малую Азию, т.е. главную часть империи, и угрожали Кон­стантинополю. Среди таких бедствий византийский император Алексей Комнин искал себе на Западе союзников. Побуждаемый страхом за существование своей монархии, он, прося одного западного сеньора о помощи, имел даже неосторожность включить в письмо к нему следующие слова: «Я хочу быть под властью ваших латинян... лучше, чтобы Константи­нополь достался вам, чем неверным, ибо в нем нахо­дятся драгоценные святыни Господни». В этих оп­рометчивых словах впоследствии он раскаялся.

Когда ополчения крестоносцев стали сходить­ся в Константинополь, царь Алексей, положение которого между тем поправилось, нашел, что эти союзники страшнее, чем сами турки.

Одновременно с завоеваниями турок на Восто­ке другие мусульмане сделали сильный натиск на крайнем Западе, в Испании. Формировались против неверных крестовые походы. Уже папа Григорий VII призывал христианский мир к по­ходу против турок и собирался стать во главе во­инства, но борьба его с Генрихом IV расстроила это предприятие. Оно было возобновлено его пре­емником Урбаном II в 1095 г. Даже патриарх Иерусалимский Симеон сносился с папой через Петра Пустынника, прося у папы покровительства против неверных. Крестоносцы, освобождая византий­ские земли от мусульман, на первых порах не тво­рили насилий над Восточной Церковью и даже, казалось, покровительствовали ей, что, бесспорно, влияло на дружественные отношения между обе­ими Церквами. Так, в Антиохии они освободили из темницы Патриарха Иоанна, мучимого сараци­нами, и, восстановив его с честью на кафедре, не решились назначить другого Патриарха, дабы не нарушить церковных канонов, запрещающих пре­бывание на одной кафедре двух епископов. Если же в Иерусалиме и поставили своего Патриарха на место Симеона, то только потому, что после­дний добровольно пребывал в Константинополе. Да и поставление это произошло благодаря рас­прям крестоносцев, и на Иерусалимском престо­ле в одно время оказались два Патриарха, пока пап­ский легат Даимберт не победил в этом споре своего соперника. С тех пор папы властно стали вмешиваться в дела управления Патриархов Иеру­салимского и Антиохийского, и это обстоятель­ство, а также вражда крестоносцев к Византии, разрушили налаживающиеся добрые отношения и послужили в XII в. толчком к разрыву между Цер­квами.

Однако еще и в течение XII в. происходили ми­ролюбивые сношения между Константинополем и Римом. Этому способствовал император Алексей Комнин, отправивший к папе Пасхалию II посоль­ство с предложением защиты против чинимых ему притеснений императором Генрихом. Основыва­ясь на современных летописях и судя по грамо­там Алексея Комнина к папам Урбану и Пасхалию, можно предположить, что Комнин, несмотря на распри с крестоносцами, был в постоянном обще­нии с Римом. Послы от Царьграда присутствова­ли иногда и на Латеранских Соборах, бывших в течение XII в. и почитавшихся Западом Вселенс­кими, но вопрос о соединении Церквей на этих Соборах не поднимался и как будто не был акту­альным.

В 1149 г. папа Евгений, получив из Константи­нополя послание, в котором были изложены спор­ные пункты между Восточной и Западной Церква­ми, запросил Саксонского епископа Ансельма, принимавшего ранее в Константинополе участие в прениях по спорным пунктам с Никомидийским архиепископом Никитой, и получил от Ансельма ответ, что в споре об исхождении Св. Духа Никита будто бы с ним соглашался, но говорил, что такой важный вопрос нельзя решать без Вселенского Собора. О первенстве же Римской кафедры Ники­та выразился так: «Мы не отказываем ей в первен­стве между сестрами, т.е. патриаршими Церква­ми, и мы дозволяем ей председать на Соборах Вселенских, но она отделилась от нас своей над­менностью, когда, выступив из своих пределов, разделила империю и вместе Церкви Востока и Запада. Когда созывают без нас Соборы из еписко­пов Запада, они должны с уважением принимать и соблюдать правила, устанавливаемые с их согла­сия и совета, но для нас, хотя мы и не имеем разделения в вере с Римской Церковью, как могут быть приемлемы каноны, изданные без ведома нашего? Ибо если папа намерен посылать нам ука­зы, гремя с высоты своего престола, судить и ря­дить наши Церкви без нашего совета, только по свой прихоти, то где же тут братство? Мы были бы рабами, а не чадами Церкви! И если бы надле­жало нести столь тяжелое иго, и одна бы Римская Церковь пользовалась желанной ей свободой и да­вала бы законы всем прочим, не подчиняясь сама никакому закону, к чему послужило бы нам тогда знание Св. Писания? К чему разум? Одна власть папская, которая, по словам вашим, выше всех человеков, делает все сие тщетным; папа будет еди­ным епископом, единым учителем, единым пас­тырем, который даст ответ за стадо, ему единому вверенное. Если же хочет иметь работников, кото­рые бы вместе с ним трудились в вертограде Хри­стовом, пусть сохраняет свое первенство, не пре­зирая братий, возрожденных Иисусом Христом в лоне Церкви не для рабства, а для свободы, ибо все мы, по словам апостола, должны предстать на су­дилище Христово; все, говорит он, не исключая и папы, и его самого, хотя был апостолом. Посему мы не находим ни в каком Символе, что должно исповедовать Церковь Римскую, но Церковь Свя­тую, Соборную и Апостольскую. Вот что я говорю о Римской Церкви, которую вместе с вами уважаю; но не полагаю, как вы, должным ей во всем после­довать, ни оставлять наши обряды для ее обрядов, не проверив оные прежде разумом и властью Пи­сания Священного, ни идти за ней слепо, закрыв глаза, повсюду, куда только заблагорассудит вес­ти по собственному ее разумению. Мудрым меж­ду греками и латинами подобает рассудить, полез­но ли и честно ли было нам так действовать» (Флери. Кн. LXIX, гл. 42).

Вот благоразумный голос Восточной Церкви о значении Римской кафедры, повторенный устами латинского епископа. Этот голос свидетельство­вал, насколько тверда была Восточная Церковь в соблюдении канонов Вселенских Соборов, и чего она требовала от Рима в деле церковного с ним единения после тех противоканонических нов­шеств, которые вводились в Римской Церкви и уг­лубляли рознь между Западной и Восточной Цер­квами в X—XII вв.

В 1155 г. опять происходят мирные сношения между Востоком и Западом по случаю предложе­ния помощи императором Мануилом императору Фридриху и папе Адриану IV против Роберта Си­цилийского. Папа, отправляя легатов в Константи­нополь, пишет к архиепископу Василию Фессалоникийскому, чтобы он старался о соединении Церквей. В весьма сдержанном тоне Василий отве­чает папе, что «нет разделения между ними (вос­точными) и латинами; если же и существуют неко­торые причины соблазна, которые отдалили их друг от друга, то святыня Ваша может легко их упразд­нить по обширности своей власти и с помощью бла­гонамеренного императора. Зачем же уподоблять нас заблудшей овце или утраченной драхме? От­рицаем, будто мы отпали от лона твоего отеческо­го, и не чуждаемся ни сыновнего имени, ни твоих забот; ибо, по милости Божией, верно и твердо сто­им в исповедании блаженного Петра, исповедуя и проповедуя Того, Кого он исповедовал и проповедо­вал, ничего не изменяя в постановлениях св. отцев и ни единой йоты не прибавляя к словам евангель­ским и апостольским» (Флери. Кн. LXX, гл. 11).

И это письмо подтверждает, что Восточная Цер­ковь никогда не была чужда идеи единения с За­падной Церковью, любовно снисходя к заблужде­ниям своей сестры, не ища, как это утверждают латиняне, причин к разрыву с ней, но только защи­щая заветы Церкви Православно-Кафолической.

В половине ХII в. появляется собрание церковных законов некоего монаха Грациана, составленное яко­бы из отрывков творений св. отцов, соборных постанов­лений и папских декреталий, которые, хотя и послу­жили основой для папских честолюбивых притязаний на главенство, самими латинянами признаются под­ложными. Папа Иннокентий III утверждает это собра­ние, в силу чего оно становится каноническим правом, и Римская Церковь в течение более трех веков руково­дится им. По декреталиям Грациана, папа является единственным верховным судьей и законодателем. Нет закона выше его воли, и посему он является вла­дыкой закона. Узаконив эти правила, Иннокентий, та­ким образом, воздвиг еще большую преграду в деле общения с Восточной Церковью, которая, держась древ­него православия, не могла принять эти правила и из­менить свой канонический церковный строй.

Но, несмотря на это, дружественные отношения между Константинополем и Римом еще продолжа­лись. Византийский император Мануил оказывал даже помощь папе Александру III в борьбе его с императором Фридрихом, так что и греки не без основания утверждали, будто государь их восста­новил его на кафедре. Не прерывала с Римом Ви­зантия и церковного общения, доказательством чего служит посылка Мануилом на Латеранский Собор легатов: митрополита Григория и игумена Некта­рия. Все это, однако, имело мало значения для ук­репления уз Византии с Римом: развивающаяся политическая обстановка все более и более усугуб­ляла процесс враждебных настроений между Вос­током и Западом и совершенного их отчуждения. Этому способствовали крестоносцы, уклонившие­ся от первоначальных целей своих завоеваний и обратившие свои завоевательные стремления на Византию.

Глава III
ЗАВОЕВАНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ КРЕСТОНОСЦАМИ

В двух больших походах XII в. крестоносцы ук­лонились от цели освобождения Иерусалима из-под власти мусульман. В 1204 г. французские и итальянские рыцари вместе с венецианцами зах­ватили Константинополь, разграбили его богат­ства и свергли туземную монархию. На месте Ви­зантии основана была Латинская империя, в Константинополе был поставлен латинский Пат­риарх, между Константинополем и Римом произошел окончательный разрыв. Патриархи Антиохии и Иерусалима, изгнанные из своих епархий, посе­лились в Константинополе, и, таким образом, об­ладание Сирии крестоносцами оказалось для них тягостнее, чем турецкое иго.

Каково же было отношение Рима к Восточным Церквам в период существования Латинской импе­рии, и какими мерами проводили папы свои планы к подчинению Восточных Церквей своей власти?

Еще незадолго до падения Константинополя папа Иннокентий III писал к императору Алек­сею Ангелу и Патриарху Иоанну о помощи для крестовых походов и о соединении Церквей под его главенством. Император отвечал ему, что со­единение это легко может состояться, если он, отложив всякую житейскую мудрость, созовет Собор, на который обязательно прибудут и вос­точные епископы, а Патриарх, отвечая на его предложение, между прочим писал: «Каким об­разом Церковь Римская может быть одна всеоб­щею, когда есть другие частные Церкви, и как она может быть матерью всех Церквей, когда все произошли из Иерусалима? Что же касается уп­река, будто греки разделили Церковь своим мне­нием об исхождении Св. Духа только от Отца, то они держатся собственных слов Иисуса Христа, Символа Никейского и постановлений других Соборов, принятых папами» (Флери. Кн. LXXV, гл. 14).

Однако, несмотря на эти дружелюбные сношения, Иннокентий, лишь только пал Константинополь, изменил свою миролюбивую политику по отношению к Восточной Церкви и стал действовать наси­лием. Несмотря на осуждение крестоносцев за веро­ломное нападение на Константинополь, он не замед­лил поставить на Константинопольскую кафедру своего латинского Патриарха при существовании законного Патриарха Иоанна Камитера. Между тем к крестоносцам он писал: «Вы предупредили все упреки, какие только можно сделать крестоносцам, потому что, не имея никакого права, ни власти над греками, без всякой причины отклонились от чис­тоты своего обета, завладев Константинополем, вме­сто того чтобы освободить опять Иерусалим. Но все­го преступнее было то, что некоторые из вас, не щадя ни веры, ни возраста, ни пола, совершали всенарод­но всякие нечистоты, предавая насилию рабов, не только жен и вдовиц, но и дев и инокинь; не доволь­ствуясь расхищением сокровищ царских и боярских, вы коснулись святотатными руками церковного до­стояния и расхитили алтари, утварь, престолы, ико­ны и мощи. Таким образом, греки не могут более решиться подчинить себя Римской Церкви, потому что они видят в латинах только преступления и дела тьмы, за которые их ненавидят, как псов».

Вот к чему в конце концов клонится осуждение папой крестоносцев. Не за вероломство и за мерзо­сти греховные он исключительно укоряет их, а главным образом за то, что разрушили его надеж­ду на подчинение власти его православного мира.

В конце своего письма Иннокентий даже оправды­вает разгром Константинополя крестоносцами при условии, если только они выполнят и миссию обра­щения православных в свою веру. Так, он далее продолжает: «Поелику же судьбы Божии неисповедимы, мы не хотим легко судить сего дела, прежде нежели не известимся подробнее; ибо, может быть, греки пра­ведно были наказаны за свои грехи неправедным ва­шим против них поступком, а Бог не оставит вас на­градить праведно (sic!) за то, что вы были орудием Его мщения. Итак, отложив все сомнительные сии вопро­сы, долгом считаю отвечать вам решительно, чтобы вы удержали за собой и защищали землю, данную вам судом Божьим, надеясь со страхом, что Он простит вам прошедшее, если с правдой станете управлять свои­ми подданными, сохраняя их в мире и согласуя с на­шей верой». В окружном же послании своем к Запад­ной Церкви Иннокентий еще определеннее заявляет, что «Господь, желая утешить Церковь Свою присоеди­нением отделившихся, отнял владычество от греков надменных, суеверных и непокорных и предал оное латинянам, смиренным, благочестивым, православ­ным и покорным» (Флери. Кн. LXXVI, гл. 13).

В таком же духе отвечает он и греческому импе­ратору Ласкарису, жаловавшемуся на неистовства латинян в Константинополе и на их вероломный поступок. Осуждая лицемерно перед ним латинян; он, однако, приводит некоторые оправдания в их за­щиту и в заключение убеждает Ласкариса покорить­ся новому императору латинскому, потому что все сие случилось по суду Божию за непокорность гре­ков Римскому престолу (ibid., гл. 26). Эти письма как нельзя лучше указывают на замысел Иннокентия наложить свою самодержавную руку на Восточную Церковь, который он надеялся привести в исполне­ние, пользуясь трагическим ее положением.

Во время существования на Востоке Латинской империи еще дважды предпринимались попытки к соединению Церквей. Попытки эти, однако, не были результатом пожеланий прийти к соглаше­нию путем обоюдных уступок — инициатива их исходила от пап, а об уступках Рима не могло быть и речи.

В 1232 г. папа Григорий XI, посылая в Анато­лию францисканских монахов для проповеди сло­ва Божия между иноверными, поручил им войти в сношения с императором Иоанном Ватакисом и Патриархом Германом, жившим в Никее, по воп­росу о соединении Церквей. По сему поводу, с со­гласия императора и Патриарха, происходили между православными и посланниками папы про­должительные прения об исхождении Св. Духа и опресноках, и они не окончились ничем положи­тельным, так как обе стороны остались при сво­ем мнении. По поводу этих прений Патриарх пи­сал папе: «Исследуем подробно, кто виною разрыва: если это мы, то укажите нам зло и при­ложите врачевство; если латиняне, то не думаю, чтобы вы захотели по неведению или преступно­му притворству оставаться вне наследия Божия. Ибо всякий согласится, что существо раздора со­стоит в разноречии догматов, нарушении канонов и изменении обрядов, принятых нами от отцов на­ших, и все могут служить свидетелями, что мы простираем руки к миру, когда исследуется ис­тина, дабы обоюдно не называть друг друга схиз­матиками. Много сильных повиновалось бы вам, если бы не страшились они тех неправедных насилий, какими обременяете своих подчиненных; от сего проистекают кровавые войны и опустоше­ния городов, и заключения храмов, в коих прекра­щается Божественная Жертва. Недостает одного мученичества, но и оно недалеко, что могут зас­видетельствовать ужасы латинян в Кипре» (Флери. Кн. LXXVI, гл. 26). И кардиналам писал он, «что все зло происходит от тиранства Римской Церк­ви, которая из матери сделалась мачехой и тем более порабощает Церкви, чем более ей покоря­ются» (ibid. Кн. LXXX, гл. 20). Вот неложный го­лос православного святителя, так метко опреде­ливший причины раскола между Церквами и наметивший папам пути церковного единения, и папа не оставляет послания Патриарха без ответа. Однако, вместо того чтобы ответить ему по суще­ству, он только укоряет Греческую Церковь в том, что она, отделившись от Римской, сделалась рабой светской власти, через что якобы мало-помалу от­стала от истинной веры и церковного порядка.

Такую же попытку встречаем мы и в 1254 г. По ходатайству дочери греческого императора, коро­левы венгерской Марии, и францисканцев, быв­ших послами на Востоке и действовавших по на­казу папы, были отправлены императором Иоанном в Риме к папе Иннокентию IV архиепис­копы Сардийский Андроник и Кизичский Григо­рий для договоров о соединении Церквей. Они ус­тупали папе все, что только могло согласоваться со Священным Писанием и соборными постанов­лениями относительно его первенства; себе же требовали возвращения Константинополя как патриаршего престола, на котором опять мог бы водвориться восточный Патриарх с присвоенны­ми ему преимуществами, и удаления Патриарха латинского. За эту же уступку они потребовали также от папы, чтобы тот не оказывал помощи ла­тинскому императору Балдуину в борьбе с гре­ческим императором. На эти предложения папа ответил, что на Вселенском Соборе будет рассмот­рено дело обоих государей — Иоанна и Балдуина, и тогда решится вопрос, кому из них должен принадлежать Константинополь; если же этот престольный город достанется грекам, то ничто не помешает пребыванию в нем двух Патриархов, ибо у каждого из них есть там свое стадо. Чтобы задобрить греческих посланцев, папа одарил их богатыми дарами и пообещал Константинополь­ской патриархии даровать множество привиле­гий. Таким образом, папа как будто и уступал Кон­стантинопольскому Патриарху часть власти, законно ему принадлежащей, но у него же похи­щенной. Странным также является признание папой права на совместительство двух Патриар­хов вопреки всяким каноническим нормам. Смерть папы и императора, последовавшая в том же 1254 г., прервала дальнейшие сношения по унийному вопросу.

Глава IV
ИМПЕРАТОР МИХАИЛ ПАЛЕОЛОГ И ЕГО НАСИЛЬСТВЕННЫЕ ПОПЫТКИ К ВОССОЕДИНЕНИЮ

После смерти греческого императора Иоанна Ватакиса престолом его малолетнего сына незакон­но овладел Михаил Палеолог. Дабы лишить своего соперника возможности возвратить отнятый пре­стол, Палеолог ослепил его, за что и был подверг­нут Патриархом Арсением церковному отлучению. То же подтвердил и преемник Арсения Герман, и только пять лет спустя духовник его Иосиф, постав­ленный на престол патриарший, после многих со­вещаний снял с него отлучение. Такая твердость Патриархов по отношению к Палеологу вызвала в последнем ненависть не только к ним, но и к са­мой Церкви. Проявленная жестокость Палеолога к своему сопернику свидетельствует о его зверском и необузданном характере, готовом при достиже­нии известных целей руководствоваться не общим благом, а личными интересами, проявление коих он впоследствии обнаружил и при своих попытках к воссоединению Церквей.

В 1261 г. Палеологу удалось отнять Константино­поль у латинян, но, чувствуя свой престол нетвердым и опасаясь изгнанного из Константинополя импера­тора Балдуина, он обратился к папе Урбану IV с гра­мотой будто под предлогом соединения Церквей, а на самом деле с целью получения от него поддержки в борьбе за престол. Между прочим он писал папе: «Удивляюсь, что вы отлучили от Церкви генуезцев ради заключенного ими со мной мира и что, содержа первую степень между епископами, предпочитаете кровопролитие миру между христианами, каковы генуезцы и греки. Поскольку нельзя исправить прошед­шего, предупредим будущее. Вам бы, как отцу наше­му, должно было предварить нас, но я первый предлагаю мир и не касаюсь теперь догматов и обря­дов, что можно будет легко устроить после». Папа от­вечал Палеологу, что он с радостью принимает его мирные предложения, но не может дать разрешения латинским князьям оказать помощь грекам, пока греки не подчинятся Римскому престолу. В целях предложенного Палеологом соединения, папа Урбан в 1263 г. отправил к нему четырех францисканских монахов для соглашения о вере, но преемник Урбана Климент IV остался недоволен присланным к нему исповеданием Михаила, так как оно, выражая право­славные взгляды, было не согласно с нововведения­ми латинскими. Ввиду сего папа препроводил импера­тору полное исповедание Римской Церкви, содержащее в себе подробное изложение догматов, таинств, а глав­ное — учения о папском главенстве, заключив его та­кими словами: «Мы не намерены подвергать веру сию новым испытаниям, почему излагаем ее просто, без всяких доказательств и посылаем к вам с нашими из­бранными нунциями, с коими можете прислать также своих мудрейших, и обещаем, если нуж­но, созвать Собор для утверждения союза» (Флери. Кн. LXXXV, гл. 55). Попытка папы навязать пра­вославным свое исповедание не удалась.

В 1272 г. Палеолог опять обратился со своими предложениями о соединении к папе Григорию X и старался склонить к тому Патриарха Иосифа и епископов, а они из боязни его жестокостей хотя с ним и соглашались, но внутренне были убежде­ны, что покушения императора останутся тщетны­ми и Господь сохранит Церковь от напастей. В от­вет на эти предложения папа в дружелюбных письмах к императору и Патриарху приглашал их прислать своих уполномоченных на Собор, кото­рый предполагался в Лионе.

Неотступно преследуя цель единения с Римом, хотя бы с отступлениями от православных догма­тов и канонов, император на одном из собраний по поводу предстоящего Собора стал склонять Патри­арха и бывших с ним епископов к соединению Цер­квей угрозами, утверждая, что, по его мнению, уче­ние Римской Церкви вполне приемлемо как не содержащее в себе ничего еретического. Когда же по повелению Патриарха с ответом на слова импе­ратора выступил ученый книгохранитель Векк и сказал, что бывают еретики по имени, которые не суть таковы внутренне, и бывают тайные еретики, еще не обличенные сим названием, каковы рим­ляне, то раздраженный этими словами император распустил собрание, а Векка заключил в темни­цу. Затем, составив при помощи архидиакона Мелетиота писание, защищающее учение латинян, отправил его Патриарху, требуя от него ответа, тоже основанного на текстах Священного Писания. Патриарх с полным собранием духовенства опро­верг это писание. Тогда император, зная какую ему великую поддержку может оказать своей ученос­тью Векк, освободил его из темницы и лестью и угрозами заставил его признать, что соединение возможно, если только латиняне исключат прибав­ление из Символа, и действовать в этом смысле на других. Между тем монах Иов, писавший ответ Патриарха, советовал ему разослать по всем вер­ным окружное послание с клятвой, что он не хо­чет соединения с Римом на основах, высказанных императором, и таковое послание за подписями большинства епископов, кроме убоявшихся мще­ния императора, было разослано.

Полагая, что для воссоединения все нужное уже сделано, император уведомил папу, что немедлен­но отправит своих послов на Собор и что греки расположены к миру. Для извещения об этом папы он послал четырех доверенных ему лиц во главе с бывшим Константинопольским Патриархом Гер­маном. Однако, опасаясь противодействий со сто­роны Патриарха Иосифа, император заблаговре­менно убедил его временно удалиться из палат своих, обещая при этом сохранить за ним титул и принадлежащие ему права в случае, если соеди­нение Церквей удастся, в случае же неудачи — предоставит ему возможность возвратиться туда обратно (Флери. Кн. LXXXVI, гл. 31, 39, 40).

В то же время совратившийся Иоанн Векк убеж­дал епископов не противиться воле императора, но напрасно. Видя бессилие Векка, император еще раз созвал епископов и стал упрекать их в непо­корности его власти такими словами: «Я стараюсь о мире только для того, чтобы избежать жестоких войн и пощадить кровь вашу, ничего не вводя вновь в Церкви. Условия с Римской Церковью ограничи­ваются тремя предметами: первенством, апелля­циями и поминовением, которые все обращаются в ничто, если только внимательно рассудить о них. Ибо когда придет папа занимать первое место? Кто решится переплыть море и сделать столь дальний путь, чтобы защищать права свои? И, наконец, что за нужда поминать имя папы, когда Патриарх слу­жит в Великой церкви? Сколько раз отцы наши делали подобные снисхождения, вы же ссоритесь и предаете нас анафеме, как будто мы хотим идти далее и совершенно изменить обычаи по примеру латинскому. Итак, пусть каждый скажет свое мне­ние, имея в виду общее благо».

Слыша такие укоры, епископы единодушно от­вечали, что никто из них не проклинал императо­ра и что им нельзя давать канонических решений без Патриарха. Спрошенные императором пооди­ночке, некоторые епископы отвергли все три пред­ложения; другие же согласились на признание папского первенства и апелляции в той, однако, надежде, что это будет только на словах, а не на деле, но отказались поминать имя папы на молит­ве, дабы не иметь общения с изменившими Сим­вол Веры. Великий же эконом Ксифилин бросил­ся к ногам императора и умолял его отказаться от своих намерений устраивать дела внешние, дабы не возбудить войны внутренней, для государства самой опасной.

Тогда император стал требовать от епископов подписей в том, что они не будут ослушниками и противниками выработанных им условий для со­единения Церквей, и для устрашения стал изго­нять их из домов, якобы принадлежащих казне, и готовить корабли для рассылки их в заключение, в силу чего некоторые епископы из-за страха и принуждения покорились его воле. Напрасно весь клир умолял императора подождать, по крайней мере, возвращения послов с Лионского Собора; император был неумолим и объявил всех, которые не дадут своих подписей, государственными из­менниками. А чтобы успокоить их совесть, он под страшной клятвой обещал, что, требуя признания папского первенства, апелляций и поминовения, и то только на словах, никого не принудит призна­вать что-либо большее. Этим он добился, что ма­лодушные подписались, а твердых он изгнал. Так предварительно подготавливал Палеолог почву для признания его подданными унии в надежде, что таковую принесет ему Лионский Собор.

Глава V
ЛИОНСКИЙ СОБОР

С великими почестями встречены были запад­ными отцами Лионского Собора посланные на Со­бор императором Палеологом представители: бывший Патриарх Константинопольский Герман, великий логофет Григорий и проч. С первых дней своего появления на Соборе они, по наказу Палеолога, стали выказывать верноподданнические чувства папе. На торжественной литургии в день апо­столов Петра и Павла, которую совершал папа и на которой был прочитан Символ Веры с римским прибавлением, они не устыдились воспевать с латинянами похвальные стихи в честь папы — так велико было их желание поскорее угодить ему.

Шестого июля 1274 г. состоялось торжествен­ное заседание Собора, и на нем папа объявил, что греки беспрекословно, без всяких оговорок под­чинились Римскому престолу. «Мы писали к им­ператору, — говорил папа Григорий X, — захочет ли он добровольно прийти в послушание наше, приняв исповедание римское? И он прислал к нам о том договориться. Милостию же Божией, государь сей, отложив всякое состязание, добро­вольно признал первенство и исповедание наше, и посланники его предстали к нам для изъявле­ния согласия» (Флери. Кн. LXXXVI, гл. 43).

Папа говорил неправду, ибо, как видно из импе­раторских грамот, читанных на Соборе, император, хотя и называл папу отцом всех христиан и Все­ленским первосвятителем и клятвенно подтвердил посланное когда-то папой Климентом IV исповеда­ние веры, однако требовал дозволения Восточной Церкви сохранить Символ без прибавления, равно и все обряды, бывшие до соединения, не противные соборным постановлениям и древним преданиям отцов. Затем прочитана была грамота к папе от лица представителей Православной Церкви, кста­ти сказать, составленная в сдержанном тоне. В ней епископы, называя Григория только великим и из­рядным святителем апостольской кафедры, свидетельствовали о стараниях императора соединить Церкви, невзирая на сопротивление некоторых из них, и что Патриарх не согласился отступиться от своего мнения, за что и удален в монастырь, поку­да по возвращении послов не согласится воздать должное почтение Римской кафедре.

Для большего скрепления союза Церквей вели­кий логофет Григорий, заместитель на Соборе им­ператора, выполнил вместо него присягу в том, что отрекается от разрыва и принимает исповедание Римской Церкви и ее первенство, с обещанием ни­когда не отступать от нее. По случаю такого торже­ства папа воспел «Тебе Бога хвалим...» и в кратких словах выразил свою радость. Затем на середину церкви выступили бывший Патриарх Герман и митрополит Никейский, и Герман повторил по-гре­чески произнесенный папой по-латыни Символ Веры с прибавлением «и от Сына» и, таким обра­зом, нарушил волю самого императора и клятвен­ное обещание, данное им своим епископам. Чтобы усугубить торжество, папа приказал еще прочитать грамоты татарского хана в присутствии в храме его послов и тем закончил деяния Лионского Собора, не постеснявшись подчеркнуть одинаковое для него значение как соединения церковного с восточны­ми христианами, так и единения политического с магометанами.

По возвращении послов с Собора, император, чтобы закрепить унию в Константинополе и най­ти себе в этом деле верного помощника, заключил Патриарха Иосифа в монастырь, а на место его воз­вел Иоанна Векка, чем возбудил великую смуту в Константинопольской Церкви. Напрасно Иоанн поражал непокорных анафемой — это только еще более усиливало против него вражду и ненависть к навязываемой им унии. Оправдывалось проро­чество, высказанное Ксифилином императору, что введение унии вызовет в его империи внутреннюю войну, ибо против унии поднято было некоторы­ми греческими властителями оружие, и все цар­ство его исполнилось смятения духовного и граж­данского. Между тем папа постепенно налагал свою державную руку на Константинопольскую Церковь. Он отправил в Константинополь своих легатов с инструкцией во что бы ни стало добить­ся, чтобы греки читали Символ с прибавлением и чтобы император и все епископы со своим клиром дали каждый от себя клятвенное обещание, со сво­ими подписями, в том, что они приняли исповеда­ние веры по формуле папы Григория X и будут тверды в этом исповедании. Вместе с сим он сове­товал легатам осторожно, но хитро рекомендован­ными им мерами внушить императору мысль и желание иметь у себя постоянного папского лега­та, полного распорядителя делами Церкви.

Император был очень недоволен прибытием пап­ских легатов в Константинополь. Он сознавал, что они слишком решительными требованиями возму­тят страну, да и текущая церковная обстановка была весьма неблагоприятной, ибо Патриарх Иоанн Векк, хотя и ревностный насадитель унии, отказался от патриаршего престола по личным с ним расхожде­ниям. Чтобы выйти из такого затруднительного по­ложения и вместе с тем усыпить бдительность папских легатов, император упросил Иоанна Векка воз­вратиться на патриаршую кафедру, а возмутившихся против него епископов уверял, что не допустит никакого изменения в Символе и обрядах; для успо­коения же легатов в том, что крепко держится един­ства с Римом, послал их с епископом Ефесским в темницы показать содержавшихся там четырех сво­их родственников, заключенных за противление унии. Для большего же удостоверения папы в успеш­ном введении им постановлений Лионского Собора послал папе исполненную лести грамоту с подлож­ными подписями епископов даже несуществующих епархий.

В то время как Патриарх Иоанн своими писания­ми и убеждениями несогласных с ним епископов старался насадить унию в своей пастве, император действовал в народе террором и не пощадил даже сво­их родственников, долго томившихся в темнице, ос­лепив их. Все эти жестокости и угождения папе ока­зались бесполезными, ибо новый папа Мартин IV, когда император прислал к нему послов, не только их не принял, но и, потеряв к нему всякое доверие, торжественно отлучил его от Церкви как ересиарха и запретил всем государям иметь с ним какое-либо общение. Когда император узнал об этом, то сам ос­тановил во время литургии диакона, хотевшего по­мянуть папу, и с горечью воскликнул: «Вот, что я при­обрел за то, что искал мира латинского и воевал с моими ближними». Тем и закончилось вероломное введение унии императором Михаилом Палеологом. Вскоре он скончался, и тело его было погребено но­чью, без всяких царских почестей. Сын его Андроник, преемник царского престола, немедленно отрекся от унии и, удалив Патриарха Векка, возвратил на свое место престарелого Патриарха Иосифа, который не иначе как с церковной епитимией принимал в лоно православия совратившихся в унию клириков и ми­рян (Флери. Кн. LXXXVII).

Однако так плачевно закончившаяся Лионская уния не остановила дальнейших попыток к цер­ковному единению. Уже через 60 лет после Лион­ского соглашения, т.е. в 1334 г., папа Иоанн XXII посылал своих нунциев к императору Андронику Младшему для прений о вере в надежде, что тот, как женатый на сестре герцога Савойского, отне­сется к его вожделениям благосклонно, но потер­пел неудачу. Такая же неудача постигла спустя два года и покушения преемника Иоаннова, Вене­дикта XII.

Неудачны были попытки и императора Андро­ника, который в 1339 г. послал к папе игумена Варлаама с венецианцем Стефаном Дандоло, главным образом с миссией политической и, вместе с тем, чтобы иметь суждения с папой о тех возможностях, на которых мог бы обосноваться мир церковный. Варлаам доказывал папе, что из двух способов уст­роить соединение — через насилие или через убеж­дение — первый решительно невозможен, что уже доказал пример Михаила Палеолога. «Если кто, — говорил Варлаам, — будет ссылаться на Собор Ли­онский, то никто из греков не приемлет сего Собо­ра, потому что присутствовавшие на нем были по­сланы не четырьмя Патриархами, управляющими Восточной Церковью, и не от лица народа, но императором, который хотел устроить соединение не добровольно, а насилием. Итак, если желаете Все­ленского Собора, то пришлите сперва в Восточную Церковь легатов богобоязненных, исполненных духа смирения и терпения, с пригласительными грамотами к четырем Патриархам и прочим епис­копам, дабы, собравшись с вами где-либо, с любо­вью рассудили дело, как Дух Святый положит им на сердце. Вот единственное средство привести к единству народ и Церковь. Знайте еще и веруйте, что не столько разность догматов и обрядов делает вас чуждыми грекам, сколько ненависть, которую они возымели к вам по причине жестоких зол, на­несенных им латинами и доселе ежедневно нано­симых, и соединение не может совершиться, если не престанет сия ненависть через какое-либо вели­кое благодеяние, с вашей стороны оказанное, без чего даже и не захотят вас слушать. Знайте также, что не народ греческий меня послал к вам, но один император, и притом втайне, так что если прежде не пошлют ему помощи (против турок), он не дер­зает даже объявить, что желает мира с вами» (Флери. Кн. XCV, гл. 1).

Ни папа, ни кардиналы не вняли этому здравому голосу; напротив, ответили Варлааму, что созывать Собор нет смысла, ибо все догматические споры уже разрешены на Соборах в их пользу, и что им только остается прислать своих поверенных для научения греков, а не для прения с ними. Таким образом, по­сольство Варлаама осталось безрезультатным.

Спустя 10 лет после сего, уже сам папа Климент VI предлагает императору Иоанну Кантакузину мир церковный, если только тот примет участие в войне с не­верными, и император отвечает ему в духе Варлаама. Указав на то, что он не берет на себя смелость раз­решать столь важный вопрос, как единение цер­ковное, единолично, без участия святителей, он продолжает: «Противный образ действий не удал­ся императору Михаилу, первому из Палеологов, и только умножил разделение. Я сам не думаю, чтобы кто когда убедил меня без определения Все­ленского Собора привязаться к нововведениям и принуждать к оным других, ибо те, которых хотят принудить, прежде всего затыкают себе уши, что­бы не слышать первого слова. Не думаю, чтобы и вы доверяли моей вере, если перейду к вам легко и без всякого испытания, ибо какую можете вы иметь доверенность в делах новейших к такому человеку, который нетвердо привязан к мнениям, полученным им от предков и в коих был воспи­тан. Итак, я полагаю, что должно составить Все­ленский Собор из епископов восточных и запад­ных, и если это будет, то Бог не позволит нам отклониться от истины» (Флери. Кн. XCV, гл. 52). Из-за смерти папы Климента VI, а также вслед­ствие внутренних раздоров западных государей, дальнейшие сношения о соединении прекратились. Совершенно в ином направлении действовал пре­емник Кантакузина Иоанн Палеолог, заточивший бывшего императора в монастырь и по внушению турецкого султана ослепивший своего родного сына. Под влиянием угроз турок он дал клятвенное обе­щание папе Иннокентию VI покориться Римской кафедре и принудить к этому своих подданных, а в доказательство правоты своего намерения предла­гал отдать в заложники своего сына при условии, что папа окажет ему против турок свою помощь. Через три года после этого он сам явился в Рим, торжественно исповедал римский догмат об исхождении Духа Святого и от Сына и, забывая свое импе­раторское достоинство, коленопреклоненно поцело­вал ногу папы Урбана V. Унижение это, однако, не помогло ему склонить на свою сторону папу и не при­несло никакой помощи его империи, а само поку­шение его подчинить Риму Православную Церковь не имело никаких последствий.

Наступает далее весьма тяжелый период време­ни для Римской Церкви, и домогательства римс­ких епископов покорить своей власти Восток на время прекращаются. В самой Римской Церкви произошел великий раскол, расшатавший ее ус­тои, и папам некогда было помышлять об умно­жении своей паствы за счет православия, когда им самим приходилось защищать не только свою власть, но и свои престолы.

Глава VI
ВЕЛИКИЙ РАСКОЛ ЗАПАДНОЙ ЦЕРКВИ (1378—1417)

Раскол был подготовлен следующими событиями. По проискам и настоянию короля Филиппа IV папа Климент V вынужден был в 1305 году переселиться из Рима в Авиньон, и с этого года, и на протяжении 72 лет, Авиньон является папской резиденцией. Та­кое долговременное пребывание пап в Авиньоне силь­но подорвало нравственный и политический их пре­стиж. Между тем ослабленная смутами Франция перестала служить надежной покровительницей для авиньонских пап. Тогда папа Урбан V, уступая на­стойчивым просьбам римлян и императора Карла IV, переехал 16 октября 1367 г. в Рим, несмотря на про­тесты французских кардиналов, привыкших к рос­кошному Авиньону и ненавидевших опустевший, вечно беспокойный город. Вскоре бурный, раздираемый смутами Рим стал тяготить Урбана, и он в сен­тябре 1368 г. вернулся в Авиньон. Бегство папы из Рима вызвало всеобщее раздражение против фран­цузского влияния. Милан, Флоренция, Неаполь и 80 городов составили лигу и начали конфисковать церковное имущество. В Риме возобновились сму­ты, и буря грозила уничтожить плоды папства в борьбе за светскую власть. Тогда избранный после смерти Урбана V папа Григорий XI (1371—1378) ре­шил для спасения папства вернуться в Рим. Однако часть кардиналов осталась в авиньонском дворце. В Риме Григорий пробыл несколько месяцев и, разо­чаровавшись в надежде восстановить папское могущество и значение Церкви, удалился в Ананьи, где в 1378 г. умер. В замке Св. Ангела для избрания нового папы собрался конклав, но замок был осаж­ден римлянами, которые грозно требовали избрания на папский престол итальянца. В спешном порядке папой был избран архиепископ г. Бар Бартоломео, но не успели еще кардиналы обнародовать это имя, как ворвалась шумная толпа и разогнала конклав: Четыре оставшихся кардинала провозгласили Бартоломео папой под именем Урбана VI (1378—1389). Урбана при­знали папой не только итальянские, но и авиньонс­кие кардиналы, но этот суровый, надменный и мелоч­ный человек, враг французов, вскоре вызвал своими действиями образование враждебной ему партии. Ос­корбленные Урбаном французские кардиналы уда­лились из Ананьи, объявили избрание его неканони­ческим, как несвободное, и предложили ему сложить с себя власть. Урбан попытался вступить с ними в переговоры, но неудачно, и кардиналы провозгласи­ли вместо него папой кардинала Роберта Женевско­го, принявшего имя Климента VII (1378—1394). Так начался раскол в Римской Церкви, продолжавшийся до окончательной его ликвидации почти 60 лет и до­ведший уже давно поколебленное здание Церкви до крайней степени нравственного и материального рас­стройства. На папском престоле очутились двое пап, которые вступили между собой в кровавую борьбу, разделив все западное христианство на два враждеб­ных лагеря, причем Италия, Германия и северо-вос­точные государства тяготели к Риму, а Франция, Не­аполь, испанские государства и Шотландия— к Авиньону. Оба папы молили о восстановлении мира и единства, но не думали поступиться своими права­ми и сыпали проклятия и отлучения на своих про­тивников, так что весь Запад оказался отлученным от Церкви. Среди таковой церковной разрухи папы искали поддержки светских властителей, что поро­дило бесконечные кровавые войны, и западные наро­ды во время папского раскола разделились на два во­оруженных враждующих лагеря. Последовательно на папский престол в Риме после Урбана VI избира­ются Бонифаций IX (1389—1404), Иннокентий VII (1404—1406), Григорий ХII (1406—1415), а в Авиньоне после Климента VII — Венедикт ХIII (1394—1417), и великий раскол в Римской Церкви не только не ути­хает, но разгорается и приносит Церкви весьма ги­бельные последствия. Раскол этот также причинил огромный материальный вред Европе, разорявшей­ся на содержание двух расточительных папских дво­ров и на бесконечные войны. Это вынуждало пап изощряться в добывании денежных средств и создать сложную систему вымогательств под видом резерва­ций, конфирмации, аннатов, коммендаций, уний, ин­корпорации, диспенсаций, индульгенций, юбилеев, крестовых налогов и т.п. Еще ужаснее был нравствен­ный вред раскола. Во время раскола папство должно было молчаливо отказаться от своего важнейшего пра­ва-нравственного контроля, вследствие чего духо­венство и монастыри впали в нравственное одичание, соперничая со своим духовным главой в алчности, разврате и безумной роскоши. В сфере церковных от­ношений царил настоящий хаос, так как претензии на духовные места заявляли одновременно кандида­ты из партий обоих пап. Сильно пострадали и обще­ственные интересы Европы; не проповедь мира сре­ди христиан с неверными стала делом важнейшим, а приобретение союзников для борьбы с врагами. Бли­жайшим результатом раскола было образование оп­позиции против омирщенной Церкви и утративше­го свой мистический авторитет папы, появление религиозных сект (Виклеф, Гус), усиление мистициз­ма и внезапных взрывов болезненного религиозного чувства (процессии самобичевателей). Многие умы усиленно работали над вопросом о способе устране­ния раскола. Ни германский, ни французский, ни ан­глийский короли не были достаточно сильны и авто­ритетны для подобного дела, притом они отвлекались тягостной борьбой с внутренними и внешними вра­гами. Отдельные попытки в этом направлении не имели успеха. Тогда инициативу в улажевании схиз­мы взял на себя Парижский университет — выс­ший в то время авторитет в вопросах веры и разу­ма. Предложено было три способа уладить раскол: 1) добровольное отречение обоих пап, 2) соглаше­ние их и 3) созыв Собора. Первый способ принят был большинством, и университет тотчас приме­нил его, но натолкнулся на неодолимое упорство Климента VII Авиньонского, а затем и преемника его Венедикта ХIII. Тогда от последнего и от папы Инно­кентия VI потребовано было в 1395 г. отречение. Це­лых три года тянулись переговоры, пока выведенный из терпения университет и французское духовенство на собрании в 1398 г. не решили прибегнуть к реп­рессиям. Французская Церковь отказала папе в пови­новении, и большинство кардиналов покинули его. Так как эта мера не помогла, обратились ко второму способу: обоюдному соглашению пап. Этот путь ока­зался, однако, еще более затруднительным и тоже не привел к желанному результату. Тогда со всех сто­рон стали раздаваться голоса о необходимости созвать Собор и на нем уладить распад Церкви; особенно на­родные массы с тоской ждали окончания схизмы. Итальянские и авиньонские кардиналы покинули своих пап и на общем съезде в Ливорно (1408) решили собраться в следующем году в Пизе, где назначен был Вселенский Собор. Пизанский Собор начал свои деяния 25 марта 1409 г. Папы Григорий и Венедикт осыпали проклятиями кардиналов и прелатов, со­бравшихся в Пизе, и открыли свои Соборы. Таким образом, одновременно заседали три Собора, и все три называли себя «вселенскими». На Пизанском Собо­ре, которому предстояло восстановить единство Цер­кви, проведены были два тезиса: 1) что Церковь само­стоятельна и 2) что она властна низложить папу. На основании этих тезисов папы, отказавшиеся от пови­новения Собору, были объявлены еретиками и низ­ложенными. Конклав кардиналов собрался для вы­боров нового папы, и на папский престол избран был Миланский архиепископ Петр Филарга, принявший имя Александра V (1409—1410).

Однако Пизанский Собор оказался совершенно бесплодным, так как он не только не привел к един­ству Церкви, но и папский престол из «двуглавого» сделался «трехглавым», ибо папы оставались на сво­их престолах, и, несмотря на то что общественное мнение было на стороне Александра V, ему не суж­дено было увидеть Рим: он через год после своего избрания скончался. Вместо него был избран с име­нем Иоанна ХХIII кардинал Балтазар Косса (1410— 1415), человек в высшей степени развращенный, на­живший преступными путями огромные деньги. Благодаря хитрости и богатству ему удалось обра­зовать вокруг себя сильную партию и вступить в Рим. Однако Церковь этим не умиротворилась, и громкий голос всего христианства взывал о необходимости созыва Вселенского Собора, как единственного целительного средства против язв Церкви и общества. Побуждаемый к этому, но не сочувствующий идее реформы Церкви, папа Иоанн думал обмануть мир, созвав Собор в Латеране (1412), оказавшийся пустой комедией. Поднялось против него сильное негодо­вание, и он был выгнан из Рима. Во время скитаний он в конце концов в силу необходимости согласил­ся созвать Собор в германском городе Констанце (1414). Явившись в Констанц, Иоанн открыл заседа­ние Собора и дал клятвенное обещание отказаться от своего сана, чтобы побудить к тому и своих сопер­ников. Однако своей клятвы он не сдержал. Узнав, что до соборного слуха дошли сведения о его неслы­ханном разврате и симонии, папа Иоанн бежал из Констанца и объявил свое отречение вынужденным, надеясь таким образом расстроить Собор, как обезг­лавленный им. Тогда Собор, побуждаемый необхо­димостью, провозгласил новую теорию отношения Церкви к папе, нарушавшую принцип действовав­шего до тех пор канонического права. Особым дек­ретом Собор объявил себя законно собравшимся и действующим по внушению Св. Духа, а все дей­ствия папы Иоанна — незаконными, и каждый, не исключая папы, обязан повиноваться Собору во всем, что касается веры и внешнего преобразо­вания Церкви.

Этим постановлением Констанцский Собор пока­зал, что наконец Западная Церковь почувствовала нужду соборного управления вместо папского еди­нодержавия, вовлекшего ее в такие беспорядки, из которых она не могла уже выйти даже соборными постановлениями.

Папа Иоанн ХХIII соборным постановлением был низложен и предан анафеме как симонист, разврат­ник и еретик, не признающий бессмертия души (24 мая 1415 г.). Григорий ХII, который, в сущности, был законным папой, оказался сговорчивее своих со­перников и прислал Собору свое отречение (4 июля 1415 г.). Только Венедикт упорствовал в своем непо­виновении Собору. Оставленный членами своей партии, присоединившимися к Собору, он после тщетных вызовов к суду был низложен как закоре­нелый еретик, схизматик и клятвопреступник.

После этого Собор настаивал на введении реформ в Римской Церкви, а затем — на избрании папы. Торжественным соборным манифестом (14 сентяб­ря 1417 г.) было объявлено, что «необходимо преж­де удалить порчу из Божьего дома, а затем чисты­ми и святыми устами избрать чистого и святого папу», но происходившие в немецкой партии рас­при и влияния членов Парижского университета, опасавшихся нового раскола от замедления выбо­ров, склонили Собор приступить к избранию папы ранее реформирования Церкви. На папский престол был поставлен Мартин V, и постановлено было для устроения церковных дел созывать Соборы каждые десять лет. С избранием папы Мартина V прекра­тилась великая схизма, но, несмотря на стремле­ние Собора добиться реформирования Римской Церкви, выполнить эту задачу Собору не удалось. Поспешность Собора в избрании папы оказалась для реформирования Римской Церкви роковой. Новый папа, тяготясь опекой Собора, поспешно объявил несколько декретов относительно общих реформ, заключил с нациями отдельные конкордаты и, зак­рыв 22 апреля 1418 г. заседания Собора, направил­ся в Рим, не выполнив, таким образом, самого глав­ного, т.е. надлежащего реформирования Церкви. Оставалось ожидать разрешения этого кардиналь­ного вопроса для Римской Церкви на следующем Вселенском Соборе, который был назначен папой Мартином в г. Базеле. Но Мартин умер до созыва Собора. На его место заступил папа Евгений IV.

Нелишне отметить, как глубоко к тому времени укоренились в Римской Церкви те заблуждения, которые ранее послужили причиной разрыва еди­нения Церквей и которые возбудили столько смяте­ния и ересей. Примером тому может служить сле­дующее постановление Констанцского Собора: «В некоторых частях мира есть люди, дерзновенно ут­верждающие, что народ христианский должен при­нимать св. таинство Евхаристии под двумя видами хлеба и вина, и действительно приобщают таким образом мирян. Почему настоящий Собор объявля­ет и решает, что, хотя Иисус Христос учредил на ве­чери это достоуважаемое таинство и преподал оное ученикам Своим под двумя видами и хотя первен­ствующей Церкви верные принимали таинство это под двумя видами, однако впоследствии для избе­жания некоторых опасностей и соблазнов (?) обы­чай благоразумно ввел, чтобы одни служащие пре­свитеры приобщались под двумя видами, миряне же — под одним видом хлеба; ибо несомненно, что все Тело и вся Кровь Иисуса Христа содержатся в каждом из двух видов. Поэтому данный обычай, как благоразумно введенный в Церковь и долго в ней соблюдаемый, должен сделаться законом, который не­возможно будет отринуть или изменить без согла­сия Церкви. Итак, те, которые упорно станут поддер­живать противное, должны быть смиряемы как еретики и строго наказываться епархиальными епископами и инквизиторами» (Флери. Кн. CI, гл. 21).

Понятно, такое постановление сделано было Собором с целью усилить перед лицом народа ви­новность преданного суду Собора Иоанна Гуса, не признавшего нововведений Римской Церкви и, следовательно, приобщения мирян под одним ви­дом, но вместе с этим свидетельствует оно и о той безапелляционной свободе Римской Церкви по человеческим побуждениям нарушать даже запо­веди Христовы («Пийте от нея вси») и считать ере­тиками исполнителей этой заповеди.

Постановление это, однако, было отменено Базельским Собором, и, согласно так называемым «Пражским компактам», заключенным на этом Соборе Римом с гуситами, последним было разре­шено Святое Причастие под двумя видами.

Глава VII
БАЗЕЛЬСКИЙ СОБОР (1431—1449)

В XV в. мы опять видим сношения пап с Восто­ком по унийному вопросу. Так, папа Мартин V, желая заключить с Востоком союз церковный, от­правил в 1422 г. нунция к императору Мануилу с целью условиться о месте созыва Собора для унийных переговоров. По случаю смерти Мануила на предложение папы ответил сын его Иоанн. Он по­слал к папе своих послов со следующим ответом: «Мы поручили нашим посланникам отвечать толь­ко то, что содержится в наших письмах, т.е. соеди­нение Собора, по обычаю семи Вселенских Собо­ров. Местом будет избран Константинополь, потому что не можем отлучиться и по причине издержек. Прежде падали они на императора, но теперь мы не в силах никоим образом принять их на себя: посему просим взять их на свой счет. Что же касается до времени, мы бы желали немедлен­ного соединения, но ваш нунций видел, в каком положении дела наши. Мы почти совершенно уничтожены; столица наша и государство под мечем неверных, и нам невозможно созвать епис­копов Азии и Европы по причине войны. Но как только Господь дарует мир и некоторое облегче­ние делам нашим, мы немедленно к вам отпишем и, получив утвердительный ответ об издержках, положим составиться Собору в течение года. Мы просим еще, чтобы вы произнесли страшную ана­фему на всех тех из ваших, которые, будучи в мире с нами, оставят нас одних сражаться с неверны­ми. Христиане должны помогать нам и не позво­лять неверным иметь на своих кораблях христи­ан» (Флери. Кн. СП, гл. 6—8).

Нельзя не остановить внимание на письме им­ператора. Оно показывает, насколько в те времена было бедственно положение Греческой империи, не только не поддерживаемой христианской Евро­пой, но даже оказывающей свою помощь против нее неверным. Империя благодаря завоевательным угрозам турок была близка к падению и дошла до такой нищеты, что император не был даже в силах принять на себя издержки по созыву Собора, а об­ратился за этим к папе. Это обстоятельство, как мы увидим далее, поставило на Соборе императора и епископов Восточной Церкви в зависимость от пап, и те, воспользовавшись их убожеством и тяжелым положением империи, навязали Восточной Церк­ви унию, не только подчинившую Церковь едино­державной папской власти, но и принудившую не­которых епископов принять противоречащие ее учению латинские нововведения.

Пока велись эти переговоры, папа Мартин умер, и Римскую кафедру занял папа Евгений IV. Меж­ду тем стал собираться Базельский Собор, который 27 августа 1431 г. приступил к своим деяниям. Как мы видели, Констанцский Собор своими постанов­лениями до некоторой степени воскресил в Римс­кой Церкви древний церковный строй и правиль­ное воззрение на Вселенские Соборы, поэтому и Базельский Собор как продолжатель данного дела тотчас же после открытия соборных деяний при­ступил к церковным реформам. Но реформаторс­кие стремления были не по душе папе Евгению, и последний издал буллу о роспуске Базельского Со­бора и о созыве другого в Болонье. Собор отверг эту буллу и, воспользовавшись постановлением Констанцского Собора, объявил себя продолжени­ем этого Собора, имеющим в качестве Вселенско­го непосредственную власть от Бога и поэтому сто­ящим выше папы. Основываясь на этом, Собор несколько раз приглашал папу Евгения явиться лично на Собор, а когда тот вместо себя прислал своих поверенных с неудовлетворительными объяснениями, Собор даже хотел приступить к отрешению его от престола, но пока назначил для его явки двухмесячный срок и во избежание ка­ких-либо соблазнов определил: «Так как в Симво­ле Веры исповедуется только одна Соборная Цер­ковь, то и один только Вселенский Собор может представлять ее; итак, не может быть иного где-либо Вселенского Собора, кроме сего Базельского, во все продолжение оного, как правильно со­званного властью двух Соборов Лионского и Констанцского и двумя папами Мартином V и Ев­гением IV. Посему всякое иное собрание, хотя ук­рашенное именем Вселенского Собора, будет не что иное, как сборище раскольников, а не Кафоли­ческой Церкви, и Собор под страхом церковного отлучения и отречения запрещает всякому лицу, какого бы он ни был достоинства, императору, королям или папе делать самовольно собрания под именем Вселенского Собора» (Флери. Кн. СП, гл. 42). Своими постановлениями Базельский Собор отверг и принцип непогрешимости папы. «Если бы Церковь могла погрешать (когда достоверно известно, что папа может впасть в заблуждение), — говорит одно из этих постановлений, — тогда и папа, и целое тело (Церкви) состояло бы в заблуж­дении, вся Церковь погрешала бы, чего быть не может. Ибо опыт доказывает, и мы часто испыты­ваем и читаем, что папа, хотя и глава и главней­шая часть (тела Церкви), заблуждался, но чтобы остальные члены тела при заблуждении папы тоже заблуждались, никогда не читали. Посему остальное целое тело осуждало и подвергало за­прещению или низлагало папу как по отношению к вере, так и правам».

Побуждаемый императором Сигизмундом, а главным образом возмущением народа в его владе­ниях и пошатнувшимся вследствие пререканий с Собором авторитетом, Евгений вынужден был при­знать законными как Базельский Собор, так и все принятые на нем до того времени решения, что и подтвердил своей буллой, которая начиналась сло­вами: «Определяем и объявляем реченный Собор, со времени вышесказанного начала своего, закон­но продолжавшимся и продолжающимся».

Во время этих пререканий папы с Собором им­ператор Иоанн Палеолог и Патриарх Константи­нопольский прислали к тому и другому послов с предложением начать переговоры об унии. По­нятно, что и папа, и Собор всевозможными спосо­бами старались привлечь греков на свою сторо­ну. Между тем посольство, ввиду решительного отказа императора послать представителей на Собор в отдаленный от Константинополя Базель, требовало соединения Собора в каком- либо из го­родов Италии так, чтобы на нем мог присутство­вать и сам папа. Вопрос этот вызвал среди отцов Собора настоящий раскол: одни назначали Ави­ньон, другие — Флоренцию, и в силу этих несог­ласий приверженцы папы Евгения покинули Ба­зель. А между тем враждебные отношения между папой и Собором разрастались. Евгений, видя, что Базельский Собор совершенно уничтожает его власть, и желая парализовать его действия, издал буллу, которой повелевал перенести Собор в Фер­рару и на нем соединиться вместе с восточными епископами всем участникам Базельского Собо­ра. Последние, раздраженные такими решитель­ными действиями Евгения, объявили буллу его не имеющей никакого значения и угрожали низ­ложить его, если только он окажет неповинове­ние Собору. Но Евгений отказался от повинове­ния, и тогда Собор потребовал от него явиться в двухмесячный срок в Базель, чтобы оправдаться перед Собором по поводу ослушания его поста­новлений. Не действовали на Евгения и эти призы­вы, ввиду чего он временно, до окончательного при­говора, был лишен Собором епископской власти.

Несмотря на все эти угрозы, Евгений открыл свой Собор в Ферраре при 23 епископах, своих еди­номышленниках, и повелел им продолжать дела, начатые в Базеле, объявив при этом продолжаю­щийся в Базеле Собор беззаконным и таковыми же все его последующие решения. На втором заседа­нии этого Собора собралось уже более 70 еписко­пов, и все базельские отцы объявлены были Собо­ром отлученными от Церкви с угрозой такого же наказания базельским гражданам, если они не разгонят Собор. Таким образом, стали одновремен­но действовать два Собора, и каждый из них стал считать себя и Вселенским, и полномочным. Но в то время как Базельский Собор стремился ограни­чить папскую власть и ввести ее в рамки постанов­ления Вселенских Соборов, папа Евгений, наоборот, добивался не только укрепления своего само­властия в Западной Церкви, но и подчинения себе Восточной Церкви. В этом духе, не брезгая ника­кими средствами, он действовал на Феррарском и Флорентийском Соборах.

Глава VIII
ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ПРЕДПОЛАГАВШЕМУСЯ СОБОРУ ВСЕЛЕНСКОМУ

Католическая Церковь в настоящее время сильно опирается на постановления Флорентийского Собо­ра, утверждая, что уже на этом Соборе, т.е. в начале XV в., Восточная Церковь непринужденно разреши­ла вопрос унии с Римом в угодном Риму смысле, не только признав папу главой Вселенской Церкви, но и все догматы Римской Церкви. Но, как увидим да­лее, Восточная Церковь хотя и принимала участие в деяниях этого Собора, однако не все ее представите­ли согласились подписать его постановления, как не согласные с духом канонов Вселенских Соборов, а затем не только православный народ, но и боль­шинство представителей, подписавших соборные постановления, отвергли впоследствии Флорентий­скую унию, как насильно и обманно им навязанную. Но прежде чем излагать сам ход соборных деяний, проследим обстоятельства, этому Собору предше­ствовавшие, ибо только при свете данных обстоя­тельств можно будет уяснить, почему именно такой желанный для Рима характер приняли постановле­ния Флорентийского Собора, касающиеся унии.

Император Иоанн Палеолог и Патриарх Констан­тинопольский Иосиф, побуждаемые отцами Базельского Собора через их легатов принять участие в де­яниях Собора по вопросу о соединении Церквей, отправили от себя посланников к трем восточным Патриархам и правителям иверскому, трапезундскому, сербскому и молдовлахийскому, прося их по­слать на Собор своих представителей, дабы вся Пра­вославная Церковь могла принять участие в столь великом деле, как решение вопроса о соединении с Римом. Вопрос же о посланнике со стороны Россий­ской Церкви разрешался сам собой, так как Митро­политом всея Руси был в то время ставленник папы иллирийский монах Исидор, оказавшийся самым преданным сторонником папы и изменником пра­вославию. В Ватиканской библиотеке имеется руко­пись, которая проливает некоторый свет на проис­ки папы в деле возведения Исидора в Митрополиты всея Руси. Она гласит следующее: «В 1435 г., по кон­чине Киевского митрополита Фотия, избран был епископами и всем причтом церковным также за­падных земель русских и Литовского Княжества на митрополию Киевскую человек добрый, набожный, тихий, скромный и ученый — епископ Рязанский Иона. После избрания он был отправлен в Константинополь к императору Иоанну и Патриарху Иоси­фу, чтобы принять посвящение от последнего. Но еще до Ионы прибыл в Константинополь из Рима с грамотой от папы некий Исидор, словак, из краев за­падных, человек уклончивый, хитрый, снаружи льстивый, внутри превратный. Ласковыми словами, покорными просьбами, грамотой папы он склонил императора и Патриарха на то, чтобы вручить ему митрополию Русскую, грамота же папы была сле­дующего содержания: «Евгений, слуга слуг Божиих, епископ Римский, высокой столицы нового Рима, честному Патриарху Иосифу, брату нашему во Хри­сте наимилейшему, покоя и утехи. За побожным и чести годным и просвещенным мужем именем Иси­дор покорность наша желает, дабы его незамедли­тельно на архиепископство русской столицы посвя­тили и с полномочием своим послали» (Правда Всел. Церкви о Рим. и проч. патр. кафедрах. С. 231). За Иси­дора папа просил и императора Иоанна. Не зная тай­ных замыслов папы, Патриарх Иосиф, по просьбе последнего и по ходатайству императора, а более для того чтобы Церковь Христова в великом народе русском не оставалась долго без пастыря и старше­го строителя, посвятил Исидора на митрополию и отпустил его с грамотами на Русь. Вскоре после его отбытия приехал в Константинополь Иона с грамо­тами из Москвы. Патриарх раскаялся в том, что усту­пил просьбам Исидора, и, созвав на совет духовенство, по совещании объявил Ионе: «Сын наимилейший Иона! Благословение на митрополию Киевскую хит­ростью и лестью у меня уже выманено: я посвятил и отпустил туда уже Исидора. Но когда Богу угодно будет или смертью, или каким-либо другим случа­ем удалить Исидора от митрополии, тогда я тебе, из­бранному от всех святителю, даю благословение мое воспринять престол митрополии русской». Слова Патриарха Иосифа оказались пророческими: Исидор был отрешен от митрополичьей кафедры, и ее занял впоследствии Иона.

Пообещав Ионе Киевскую митрополию после Исидора, Патриарх отпустил его. Приезд Исидо­ра на место назначения поразил всех неожиданностью, однако он был принят с почестями и стал править митрополией. Пробыв на митропо­лии четыре месяца, он объявил, что в Италии готовится Восьмой Вселенский Собор для соеди­нения Церквей, на котором необходимо быть и ему, и стал собираться в путь. Великий князь Василий Васильевич и некоторые из епископов старались отклонить его от этой поездки, но он упорно стоял на своем намерении. Тогда великий князь сказал ему: «Если ты уже непременно же­лаешь идти на Восьмой Собор, то принеси нам оттуда древнее православие, которое мы приня­ли от предка нашего Владимира, а нового и чу­жого не приноси нам, мы его не примем». Иси­дор дал клятву стоять за древнее православие, но на Флорентийском Соборе ее не сдержал. Взяв с собой немалое число духовных лиц, Исидор от­правился в Феррару и уже на пути стал обнару­живать свою измену православию. Случилось ему прибыть в одно место, населенное как православ­ными, так и латинянами, и те и другие вышли навстречу ему с крестами. Он миновал православных, даже не поклонившись кресту, и подошел к после­дним. Сопутствовавший ему епископ Суздальский Авраамий, видя такой поступок, удивился и с горечью сказал: «Видно, не пастыря, а волка, овчей одеждой прикрытого, имеем мы». Латиняне приняли его с великой радостью, угощали и проводили далее. Вот как с первых же шагов стала обнаруживаться личность митрополита Исидора, принявшего на себя обязанность защищать православие.

Но продолжим далее историю подготовки вос­точных епископов к Собору. По свидетельству ве­ликого екклесиарха Константинопольской Церк­ви Сильвестра Скиропула, принимавшего участие в соборных деяниях, император Иоанн Палеолог, имея свои тайные замыслы, которые он обнаружил впоследствии, велел посланному к Патриархам внушить им тайно, что если они никого не имеют назначить своими местоблюстителями, избрали бы указанных им лиц, и Патриархи исполнили его волю беспрекословно, назначив лиц, указанных императором. Грамотами своими, данными их за­местителям, они, однако, связали последних обя­зательством, чтобы те не дерзали ничего утверж­дать на Соборе или определять кроме того, что будет согласно с правилами Вселенских Соборов и св. отцов, и дабы отнюдь не было никакого изме­нения или прибавления в Символе Веры (Скиропул. Кн. III, гл. 3). Когда Патриарх узнал, что лега­ты на Собор избраны по царскому приказу, без его одобрения, он огорчился за столь неуместную тай­ну. Еще более смутился прибывший в Константи­нополь от лица Базельского Собора легат, когда прочитал патриаршие грамоты, которые связывали патриарших местоблюстителей. Он убедил им­ператора послать Патриархам для подписи другие доверительные грамоты, в которых было исклю­чено все, что могло препятствовать соединению, под тем именно предлогом, что это необходимо для чести царя и Собора. Посылая эти грамоты, император писал Патриархам: «Знайте, что мы ничего не хотим творить кроме того, о чем вы сами к нам писали, и не хотим изменить что-либо вопреки ус­тавам вселенским и отеческим, ничего не убавляя и ничего не прибавляя к доселе верованному нами и укрепленному соборно. Итак, отложите всякое подозрение и, изменив грамоты ваши, пребывай­те спокойны, что ни в чем не отступим от запове­дей ваших». Время показало, что император не выполнил своего обещания, и неудивительно, что восточные Патриархи не признали впоследствии флорентийских постановлений.

После получения от Патриархов вторичных гра­мот император известил папу через хранителя пе­чати Мануила, что готов с наступлением осени при­быть на Собор, а через другого посланника, Иоанна, потребовал от отцов базельских, чтобы те присла­ли за ним в условленное время галеры. Он же дол­жен был условиться с ними и об издержках в пути, но на деле оказалось другое. Посланник императо­ра Иоанн, непонятно по каким причинам, вступил в переговоры относительно денег и судов с самим папой, что показалось весьма подозрительным от­цам базельским (Скиропул. Кн. III, гл. 5).

Осенью прибыли в Константинополь папские галеры с легатами и тремя западными еписко­пами. И легаты, и епископы стали убеждать им­ператора и Патриарха немедленно тронуться в путь и прибыть в Феррару, уверяя, что папа при­мирился с отцами Базельского Собора. Но не про­шло и двух недель, как в Константинополь при­были галеры, посланные отцами Собора. Легаты соборные обличили коварство папы и принесли условленные деньги на путевые издержки. Лега­ты папские, со своей стороны, не щадили денег и обещаний, чтобы склонить императора на сторо­ну папы. Напрасно епископы базельские уверя­ли, что папа враждует против Собора и предлага­ли ему приостановить свою поездку, пока он не убедится в этом, снесясь с Собором. Император отверг эту предосторожность. Не послушался он и германского императора Сигизмунда, в преде­лах империи которого действовал Базельский Со­бор, советовавшего ему не ехать в Италию, пока не утихнет внутренний раздор в Западной Церк­ви; не послушался он и здравого голоса восточ­ных святителей, и совета турецкого султана Амурата не надеяться на дружбу с латинянами. Какое-то странное ослепление овладело его умом, и он, отвергнув предложение отцов базельских, вместе с 12 епископами и многочисленным кли­ром отплыл в Италию, чтобы там испить заслу­женную им чашу горестей и позора.

С чрезвычайной честью встречен был император в Венеции, куда прибыл и кардинал Иулиан, пред­седательствовавший на Базельском Соборе и пере­шедший на сторону папы. Прибыв затем в Ферра­ру, он был принят с великими почестями папой и после переговоров с ним послал гонца к Патриар­ху Иосифу, предупреждая, что папа требует от него при встрече земного поклона и целования туфли. Ужаснулся Патриарх и по прибытии в Феррару за­явил встретившим его епископам, что он согласен только на целование братское и не сойдет с галеры и не позволит выйти никому из своих епископов, пока папа не откажется от своего безумного требо­вания, противного церковным уставам. Папа Евге­ний вынужден был уступить, но принял Патриар­ха не всенародно, а в своих покоях, и хотя встретил его стоя и поцеловал по-братски, однако не упус­тил показать его подчиненность, посадив его с кар­диналами на низкое седалище подле своего возвы­шенного престола. Так произошла унизительная встреча двух представителей Церквей Востока и Запада после долговременного между Церквами разрыва, показавшего воочию, какого можно было ожидать от Рима братского единства. Это свое ве­личие папа подчеркивал и в дальнейших своих дей­ствиях, последовавших при открытии Феррарского Собора.

Глава IX
СОБОР В ФЕРРАРЕ

Не успел Собор приступить к деяниям, как уже начались недоразумения по поводу распределения мест для присутствующих на Соборе. Папа выска­зывал пожелания восседать на престоле, импе­ратор же и Патриарх на это не соглашались. После долгих споров решено было поставить посередине аналой с Евангелием и подле него по правую сто­рону троны для папы и германского императора, а по левую — для греческого императора и Патри­арха, а затем седалища для остальных членов Собора так, чтобы Западная Церковь восседала спра­ва, а Восточная— слева, но и тут возвышение и уб­ранство папского трона возбудили жалобы Патриар­ха, и император с негодованием воскликнул, что он видит в соборных приготовлениях только житейс­кую гордость, чуждую всякого духовного прили­чия (Скиропул. Кн. IV, гл. 26).

Когда коснулось дело выдачи обещанных папой средств на содержание императора и восточных участников Собора, не обошлось без споров и на­реканий, ибо папа выдавал деньги только как ми­лость, большей частью тогда, когда соглашались с его предложениями, и этой мерой держал гре­ков в порабощении. Доходило до того, что некото­рые епископы вынуждены были продавать свои одежды.

Чтобы унизить Патриарха, папа отвел ему для жительства и совершения богослужений для православных самый незначительный монастырь и, несмотря на его болезнь, открыл Собор без его участия, хотя дальнейшие его заседания были от­ложены на четыре месяца якобы по поводу ожи­дания посольств от европейских государей, ко­торые на самом деле не явились. Явились только представители Российской Церкви, во главе с митрополитом Исидором, епископом Суздальс­ким Авраамием и несколькими пресвитерами.

Чтобы распространить молву о начавшихся со­борных деяниях и подорвать авторитет Базельского Собора, еще продолжающегося, Евгений пред­ложил императору назначить частные совещания по поводу разногласий между Церквами. Для совещаний были избраны со стороны православных: Марк Ефесский, Виссарион Никейский с тремя другими епископами, а со стороны римлян: кар­диналы Иулиан и Фирмиллиан, епископ Родос­ский Андрей, бывший некогда православным, и проповедник папского двора Иоанн, — причем император строго запретил своим избранникам касаться главных предметов спора: об исхождении Св. Духа и опресноках— и приказал проявлять крайнюю осторожность в спорах о папской власти и о чистилище, чтобы не повредить предстоящим прениям на Соборе. Когда же Марк предложил западным епископам вести прения по двум пос­ледним вопросам, они согласились рассуждать о чистилище, как о менее спорном. Прения эти не привели к согласию, и каждая сторона осталась при своем мнении, хотя Марк и высказался, что во мнениях обеих Церквей по этому предмету не столь великое различие, как предполагалось. «Рим­ляне, — говорил он, — исповедуют и в нынешнем веке (т.е. до страшного суда) огонь и очищение, в будущем не чистительный огонь, но вечный; ис­поведуют во времени очищение душ огнем и тем искупление грехов: так, кто согрешил много, ос­вободится после долговременного чистилища, кто же мало, скорее разрешится также с помощью мо­литвы Церкви. Итак, римляне признают огонь вре­менный и вечный и первый называют чиститель­ным. А греки предлагают огонь только в вечности (основываясь, впрочем, на словах Писания), одна­ко признают и временное наказание душ, т.е. что души, обремененные грехами, отходят в места мрачные, в места плача, где пребывают до време­ни в плаче и наказании, лишенными божествен­ного света; очищаются же, т.е. из этого мрачного и плачевного места разрешаются, молитвами, приношением Бескровной Жертвы, милостыней, а не огнем» (Concil. Florent., XXXII, p. 28).

Время проходило в излишних словопрениях, обе стороны требовали изложения догматов пись­менно, а между тем общие собрания Собора не со­зывались. В это время пришли вести из Константи­нополя, что султан Амурат хочет осадить столицу. Тщетно император умолял папу о помощи, и одно только провидение спасло столицу от гибели. Сре­ди таких бедствий и материальных притеснений со стороны папы некоторые восточные епископы хотели тайно возвратиться по домам, но от этого их удержал строгий указ императора. Ни импера­тор, ни болезненный Патриарх ничего не предпри­нимали к тому, чтобы незамедлительно начать соборные деяния, и только настоятельные требо­вания восточных епископов побудили папу про­должить их спустя шесть месяцев после открытия Собора. Грекам представлено было право предла­гать на Соборе вопросы, на которые должны были ответить римляне. Первым был поднят вопрос об исхождении Духа Святого, и вместо того чтобы обосновывать его на Священном Писании и собор­ных постановлениях, с римской стороны посыла­лись софизмы, которые еще больше запутывали вопрос. Так прошло четыре месяца, и единодушие в решении этого вопроса вперед не подвигалось. Епископ Марк Ефесский настоятельно требовал, чтобы вместо бесполезных рассуждений прочита­ны были определения Вселенских Соборов о дог­матах веры, в особенности те места, которые каса­лись догмата об исхождении Св. Духа и о запрещении прибавлять что-либо в Символе Веры.

Нелишне отметить, что суждения Марка по под­нятому вопросу были настолько убедительны и на­столько производили смущение в среде западных епископов, что уже после второго заседания запад­ные отцы решили отклонить торжественное чтение правил Вселенских Соборов, заменив его исследо­ванием на частных совещаниях, ввиду чего и под­сылали к Патриарху двух кардиналов и нескольких епископов с предложением об этом, но предложе­ние их по единодушному настроению православных было отклонено и правила вселенские были прочи­таны. Когда прочитали правила Ефесского Собора, Марк Ефесский сказал: «На Третьем Вселенском Соборе читан также был Символ, составленный несторианами, о коем упоминаемо было на шестом деянии, и отцы соборные, сказав о нем свое мнение, постановили единодушно, что Символ Никейский должно сохранить неизменным и неколебимым и что не позволено ничего к нему приложить или от него убавить, или предложить иное исповедание под страхом низвержения клирикам и анафемы миря­нам. По причине сего запрещения не дерзнули и отцы соборные в Ефессе приложить к Символу наи­менование Матери Божией, столь необходимое про­тив несториан» (Флери. Кн. СП, гл. 99).

Но Рим привык уже пользоваться подложными актами, и западные отцы сослались на таковой акт, якобы Седьмого Вселенского Собора, в котором в Символе Никейском сделана была прибавка «и от Сына», утверждая, что рукопись эта подлинная и древность ее доказана исторически. «Если бы это было истинно, — отвечали греки, — то все ваши ученые, в особенности Фома Ливийский, не стара­лись бы доказывать приложение к Символу бес­численными доводами и ссылками на древние книги, достаточно было бы и сего одного (т.е. при­веденного акта), но они молчат о том». Когда же кончилось чтение актов Вселенских Соборов с за­мечаниями на них Марка Ефесского, многие из западных отцов невольно сознались, что ничего подобного они не слыхали, и склонялись к тому убеждению, что истина обретается у греков, но им именем папы запрещено было разглашать об этом в народе. Когда после продолжительных прений на седьмом заседании митрополит Никейский поставил решительный вопрос, «относятся ли ка­ноны и определения Вселенских Соборов прямо к Символу Веры или к чему другому», западные епископы, посоветовавшись между собой у папс­кого трона, не дали категорического ответа на по­ставленный вопрос и своими речами старались замять его. Не имея же возможности противопос­тавить что-либо ясному запрещению соборными канонами каких-либо прибавок к Символу Никейскому, они с тех пор стали домогаться, чтобы воп­рос о противоканонических прибавках латинян к Символу Веры больше не поднимался и чтобы было приступлено к истолкованию самого догма­та об исхождении Св. Духа в его существе. Отцы восточные не соглашались отклоняться от перво­го вопроса, сознавая, что западные отцы своими со­физмами отклонят этот вопрос от евангельского и соборного его разрешения. Однако, несмотря на не­уступчивость восточных отцов, латиняне хитрос­тью добились согласия императора, желавшего скорее окончить соборные прения и возвратиться в Константинополь, и тот принудил своих еписко­пов удовлетворить требованиям латинян. Напрас­но некоторые благоразумные епископы доказывали императору, что если латиняне открыто осмеливают­ся обосновывать свою прибавку к Символу «и Сына» на ложных актах, легко опровержимых, то чего же ожидать от них, когда они коснутся догмата и бу­дут доказательства свои основывать на свидетель­ствах своих отцов, неведомых православным. Им­ператор, однако, настоял на том, чтобы вопрос этот был разрешен по большинству голосов на частном совещании у Патриарха, и вопреки мнению Пат­риарха решил тотчас же приступить к прению об исхождении Св. Духа (Скиропул. Кн. VII, гл. 2—10).

На предпоследнем соборном заседании в Ферраре Марк Ефесский еще раз сделал попытку убедить за­падных отцов оставить Символ без прибавки, т.е. в том виде, в каком они приняли его в Царьграде, так как это им не только не повредит, а, напротив, прине­сет всему христианству великую пользу, примирив христиан между собой (Concil Florent, ХХХII, р. 214). Голос его оказался голосом вопиющего в пустыне.

Между тем появились слухи, сильно встревожив­шие православных, что папа, по случаю чумы и не­достатка припасов, хочет перенести Собор во Флоренцию. Чтобы успокоить своих епископов, импера­тор уверял их, что этого он не допустит. Но в начале 1439 г. папа решительно объявил императору, что не имеет средств содержать Собор в Ферраре и что фло­рентийцы предлагают 400 тыс. золотых на содержа­ние Собора под условием, если последний будет перенесен в их город. Со своей стороны папа обещал грекам полное содержание, отпуск через четыре месяца на папских галерах с выдачей 12 тыс. золо­тых на путевые издержки. Подозревая о намерении папы отдалить их еще более от родины, насильствен­но вынудить от них полное согласие во Флоренции на принятие унии, Патриарх и восточные епископы запротестовали, но должны были подчиниться воле императора, тем более что они были связаны недо­статком средств для возвращения на родину. Про­возглашено было перенесение Собора во Флорен­цию, и папа с великим торжеством выступил из города. За ним последовал и весь Феррарский Собор.

Глава Х
ФЛОРЕНТИЙСКИЙ СОБОР

На первом же заседании Флорентийского Собо­ра было постановлено собираться для соборных рассуждений по три раза в неделю, но постановле­ние это на деле не выполнялось. Римляне настаи­вали на скорейшем принятии унии, а православ­ные, теснимые нуждой и голодом, не знали, как выйти из затруднительного положения, и между ними возникали несогласия. Начавшиеся в Ферра­ре прения об исхождении Св. Духа продолжались и во Флоренции, и Марк Ефесский своими ясными доводами опровергал софизмы латинян. Весьма убедительна и по существу своему неопровержи­ма была произнесенная им речь, в которой он, об­ратив внимание на логическую постановку догма­тических выражений, употребленных в 8-м члене Никео-Цареградского Символа «и в Духа Святаго» и проч., пояснил их так: «Здесь должно приметить намерение св. отцов, ибо предлежащие слова суть развитие богословия. Собору сему угодно было ясно показать образ единения Св. Духа со Отцем и Сы­ном, и смотрите, как различно определяет он при­своение Духа Святого Отцу и Сыну. Как бы так, го­ворит он, Дух Святой отцами оными сочисляется Отцу и Сыну, яко от Отца происходящий, со Отцем же и Сыном споклоняемый и сславимый, т.е. равночестный и единосущный. Если бы Собор признал Его происхождение от Обоих, то почему не сказал "от Отца и Сына исходящего, и с Ними спокланяема и сславима", как следовало бы сказать, если бы таково было мнение Собора. Поскольку же в пер­вом случае отцы не упомянули о Сыне, когда хоте­ли определить вину исхождения, а во втором слу­чае упомянули, когда хотели показать равночестие и единодушие, то очевидно, что они не признавали исхождения Духа Святого и от Сына, ибо иначе не опустили бы сего, и особенно тогда, когда состав­ляли изложение догмата. И что сие изложение есть Совершеннейшее, а не полусовершенное, как вы го­ворите, это видно из того, что ни один из последующих Соборов не сделал на это изъяснение нового изъяснения и не прибавил исхождения и от Сына; напротив того, все Соборы своими определениями возбранили сие и воспретили, как бы пророчески провидя, что у вас имело случиться» (Concil. Florent, Sess. ХХХIII).

После таких доводов и пояснений Марка провин­циал Иоан объявил от лица западных, что Римс­кая Церковь признает единую только причину Сына и Духа, т.е. Отца, и не исповедует двух на­чал и двух причин, но единую вину и начало, пре­давая противно этому мыслящих анафеме (Concil. Florent., Sess. XXXII, p. 381).

Православные обрадовались, что римляне призна­ли Отца как единую причину Сына и Духа, а не два начала, т.е. признали Никейский Символ без при­бавки «и Сына», тем более что римляне прислали императору исповедание это на бумаге; но радость их была преждевременна, и на следующий день во­сточных ожидало полнейшее разочарование. Вот как описывается в одной из рукописей XV в. Ватиканс­кой библиотеки последовавшее за этим событие. Магистр Родосский Ипатий, узнав о соборном поста­новлении, отправился ночью к папе Евгению и спро­сил его, для чего он уступил тому издавна упорно­му и гордому греческому народу. Евгений ответил магистру, что уступил не народу, а доводам текстов, для общего покоя. Магистр припомнил Евгению его предместников пап, которые навсегда расторгли общение с народом сирским и греческим. Он уко­рял папу в том, что тот попирает бывшие постанов­ления и тем самым гасит славу западных народов, а так как папа не решался нарушить данное им сло­во, то грозил употребить силу против императора. Кардиналы удержали магистра от такого безумия и сказали ему, что императора можно склонить обе­щаниями, Патриарха — деньгами, только с Марком Ефесским трудно будет сладить, но и против него найдутся тайные средства. Побуждаемый увещани­ями кардиналов и епископов, папа, будто против своей воли, дал позволение магистру и кардиналам расторгнуть соборное определение. В ту же ночь оповестили об этом всех кардиналов и епископов. Наутро восточные явились в храм, чтобы там, как было условлено, присутствовать при торжественном объявлении наступившего единения в вопросе по поводу римской прибавки к Никейскому Символу, но западных там не нашли. Только к вечеру узнали они о бывшем ночном совете и об обманных действи­ях папы и немедленно отправились к императору, но у него уже находились кардинал Иулиан и два епископа, подосланные от папы с подарками и обе­щаниями. Отчаявшись найти помощь императора, они с воплем и печалью стали расходиться (Правда Всел. Церк. С. 244—245).

Так изображает это печальное событие упомяну­тый ранее ватиканский манускрипт, слагая вину с папы Евгения, будто бы изменившего своему сло­ву из боязни, дабы магистром Родосским не было учинено над императором насилие; но сомнитель­но, чтобы дело это не было делом рук самого Евге­ния, ибо все поведение его во время Собора доказы­вало его намерение принудить восточных к унии без всяких уступок со стороны Римской Церкви.

Так как римляне после этого в доказательство сво­ей правоты прислали православным несколько вы­держек якобы из писаний св. отцов, император захо­тел узнать о них мнение греческих святителей. Марк Ефесский указал, что ссылки эти не заслуживают внимания, так как они не служат отражением голо­са Вселенской Церкви, а содержат в себе мнения западных писателей, появившиеся после разделе­ния Церквей. Он же посоветовал предложить рим­лянам принять в основание единения по данному вопросу письмо Максима Исповедника, на которое ссылались и римляне, а именно то место, где Мак­сим говорит так: «Свидетельство римских отцов со­гласив с толкованием Кирилла Александрийского на Иоанна, "что Сын не есть вина Духа, ибо одна толь­ко вина Сына и Духа — Отец, единого по рождению, другого по исхождению"; а что у него говорится, яко­бы Дух происходит через Сына, сие для того, чтобы показать, что Они суть того же существа и без всяко­го различия, и признать это место догматической формулой» (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 384).

Когда же им это было предложено, они от этого отказались и потребовали новых заседаний. Импе­ратор согласился, но, желая поскорее прекратить споры по сему вопросу и зная, что Марк Ефесский и Антоний Ираклийский твердо будут защищать свое мнение, запретил им присутствовать на засе­даниях, а сам с тех пор беспрестанно совещался с протосингелом Григорием и изменившими право­славию митрополитами Никейским и Российским, удалив от себя прочих. На двух последних, когда провинциал Иоанн стал нагло вызывать на состязания отсутствующего Марка и считать его побеж­денным, император и митрополит Исидор замети­ли, что Марк отсутствует потому только, что все они пришли на сей раз не для состязания, а чтобы ис­полнить их требование являться по условию в на­значенные для заседания дни, ответа же более да­вать не будут, и напрасно он (Иоанн) считает себя победителем, когда никто с ним не спорит (Соnсil. Florent, Sess. XXXII, p. 385—390).

После сего не было более соборных совещаний, но православные часто сходились в патриарших поко­ях для рассуждений. Когда же митрополит Исидор предложил собравшимся признать унию на предла­гаемых папой условиях, митрополит Монемвасийский воскликнул: «Чего же вы хотите? Возвратиться в отечество данниками папы и продать наши догматы? Лучше умереть, нежели латинствовать» (Ibid, p. 391).

Во время этих непрерывных собраний у патри­арха, на которых происходили постоянные споры между митрополитом Никейским, утверждавшим, что западные отцы не отступают в толковании дог­мата об исхождении Св. Духа от восточных, и Мар­ком Ефесским, папа потребовал, чтобы православ­ные и римляне произнесли над Телом Христовым странную и дотоле неслыханную клятву о том, чье мнение они считают справедливым. Возмущенные таким требованием император и Патриарх ответи­ли ему: «Что еще спорить! Не хотим более судить и быть судимы, ибо нет пользы от словопрения. Каждый из нас остается убежденным в справед­ливости своего мнения и не согласится изменить его. Итак, вместо тщетных клятв поищи иное средство к соединению; если же нет, да возвратимся с миром в свое отечество» (Concil. Florent., Sess. XXXII, p. 399).

Опять начались обоюдные собрания, и, хотя суж­дения на собраниях излагались письменно, дело не подвигалось вперед. Между тем митрополиты Российский, Никейский, Лакедемонский и Митиленский заявили императору категорически, что если он не согласится на соединение, они присое­динятся против его воли. Это заявление сильно устрашило императора, и он стал совещаться со своими епископами. Было решено составить такую формулу исповедания, которая сохраняла бы мне­ние каждой стороны, не отвергая и противного мнения, и когда она была составлена и прочита­на, то между епископами православными и пре­давшимися на сторону латинян произошло силь­ное разделение. Тогда митрополит Лакедемонский посоветовал императору включить, вопреки собор­ным правилам, в число голосующих и мирских письмоводителей, чтобы тем усилить партию согласителей. Когда был произведен подсчет голо­сов, то в пользу согласительного исповедания ока­залось 24 голоса, против— 12. Исповедание было послано римлянам, но те согласились принять его лишь под условием включения 12 вопросов, кото­рые совершенно изменяли смысл православного исповедания в пользу латинян. Император это скрыл от Собора (Скиропул. Кн. VIII, гл. 13-18).

Между тем совещания православных продолжа­лись то у царя, то у Патриарха, и все яснее обнаружи­вались два противоположных течения. Латинствующие приступали к Марку, умоляя его смягчиться, но он отвечал им, «что в защите веры нет снисхождения». А когда уверяли его, что различие между двумя ис­поведаниями так незначительно, что, если он только пожелает, можно будет утвердить соглашение, Марк возражал: «Вспомните, как уговаривал правитель области св. Феодора Студита только однажды сооб­щиться с еретиками и потом делать все что ему угод­но, и как отвечал ему святой: "Знаешь ли на что похо­же твое предложение? Позволь отрубить тебе голову и потом иди, куда хочешь"; ибо часто в догматах весь­ма важно то, что кажется для некоторых неважным». Когда среди этих споров император увидел, что чис­ло склоняющихся на сторону латинян возрастает, предложил опять решить дело голосованием. Патри­арх отказался подать свой голос первым, но когда его к этому принудили, он выразился так двусмыслен­но, что многие приняли его слова за отрицание дог­мата латинского. К нему присоединилось еще 17 епис­копов, а остальные 10 приняли латинскую прибавку. Император хотел отобрать голоса и мирян, но Патри­арх этому воспротивился (Скиропул. Кн. VIII, гл. 13— 18).

Впоследствии обнаружилось, что Патриарх был уже склонен принять предлагаемую латинянами унию, но не хотел этого обнаружить первым, на­деясь, что за него это сделают епископы. Он умо­лял Марка и всеми святыми, и памятью его отца согласиться на унию, но тот непоколебимо стоял за Символ православный.

Наконец на последнем совещании, на котором присутствовал и император, Патриарх подал письменное исповедание такого содержания: «Посколь­ку слышаны были свидетельства отцов Восточной и Западной Церкви, из которых некоторые испове­дуют исхождение Духа Святого от Отца и Сына, дру­гие, же от Отца через Сына, и поскольку это есть одно и то же, мы, однако, опустив слова "от Сына", исповедуем также, что Дух Святый исходит от Отца через Сына прежде всех век и по существу своему, как от единого начала и вины, словом "че­рез Сына" знаменуя вину исхождения Духа Свя­того».

После Патриарха первым подал свой голос мит­рополит Ираклийский, как местоблюститель Пат­риарха Александрийского, и высказался относи­тельно прибавки «от Сына» отрицательно; другой же местоблюститель, протосингел Григорий, к всеобщему удивлению принял ее. Митрополит Трапезундский, не присутствовавший по болезни, несмотря на увещание, отказался изложить свое мнение. Ему последовали и митрополиты Ефесский, Монемвасийский и Анхиальский, а осталь­ные епископы, числом до тридцати, дали свое со­гласие на прибавку и совратили еще шесть других. Присутствовавшим там настоятелям обителей, как долго державшимся Никео-Цареградского Сим­вола, было запрещено подавать голоса. Авраамий, архиепископ Суздальский, бежал в Россию со сво­ими пресвитерами, а епископ Иверский, твердо выполняя наказ своего святителя, Патриарха Антиохийского, стоять за восточное исповедание, притворился безумным и укрылся в Венеции; бывший же с ним иверский легат не убоялся обличить самого папу за изменения, какие допусти­ла Римская Церковь, и советовал ему отказаться от заблуждений своих предшественников. Когда же провинциал Иоанн в доказательствах своих стал ссылаться на Аристотеля, легат ему заметил: «Говори нам лучше о св. Петре и Павле, Богослове и Златоусте» (Скиропул. Кн. IX, гл. 9—12).

Когда император, довольный, в общем, благопо­лучным исходом дела и ободряемый надеждой на скорое возвращение, явился к папе с радостной вестью о закончившемся единении, то был принят папой весьма холодно и с удивлением услышал от него, что это только начало, недостаточное для полного единства. Когда же папе было представ­лено исповедание греков, папа выразил согласие принять его и после братского целования римлян с греками внезапно предложил митрополитам Русскому, Никейскому, Трапезундскому и Митиленскому приступить к прениям о чистилище, опресноках, времени освящения Даров и папской власти, на что те отвечали, что это дело Собора. В другой раз папа опять напомнил им, что «осталось малое некое недоумение для совершенного един­ства», и велел прочесть им четыре предложения, во главе коих стояло, «что наместник Господа Иисуса Христа на Апостольской кафедре сохраня­ет свои прежние преимущества, и посему он впра­ве, как верховный первосвятитель, приложить к Символу то, что приложено» (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 500—508).

Греки опять возразили, что сами они, без импера­тора и Собора, ничего не могут ответить на предложение, однако считают долгом предупредить папу, что предложение это несправедливо. «Ибо каким образом можем мы уступить, — говорили они, — Римской кафедре право прибавлять что-либо без со­гласия своих братьев Патриархов? Итак, хотя бы было благочестиво то, что приложено к Символу, но приложивший без ведома соборного не чужд вины. Если же угодно вам, то сознайтесь, что сие непра­ведно учинили и впредь сего творить не будете, и таким образом получите прощение». Напрасно папа принуждал их отнести письменное предложение к императору, но греки отказались и все слышанное ими от папы передали императору и Патриарху ус­тно. Это происходило в полдень. Вдруг вечером они узнают о смерти Патриарха, и на их вопросы, как это случилось, слуги рассказали, что после трапезы Пат­риарх удалился в свою спальню, где, взяв перо и чер­нила, писал, но внезапно, объятый трепетом и чрез­вычайным волнением, предал дух. Написанная же им хартия гласила следующее: «Поскольку я достиг предела моей жизни и готовлюсь воздать общий всем долг, приношу благодарение Богу и излагаю мнение мое открыто всем моим чадам. Итак, все, что исповедует и чему учит Кафолическая Апостольс­кая Церковь Господа Нашего Иисуса Христа, древ­него Рима, то и сам я исповедую и на все изъявляю согласие. Исповедую для твердого уверения всех блаженнейшим отцом отцов и наместником Госпо­да нашего Иисуса Христа папу древнего Рима, так­же и чистилище душ, и сие для общей веры подпи­сываю. Июня 2, индикта второго, 1439 г.» (Concil. Florent, Sess. XXXVI, p. 506).

Не говоря уже о внезапной смерти Патриарха, весьма странным и необъяснимым является ос­тавленный им предсмертный документ. Утром посланные от лица царского и патриаршего гово­рят, что не имеют полномочия признать неогра­ниченную власть папы и не решаются принять от папы письменное о том предложение, а вече­ром Патриарх подписывает то, о чем во все про­должение Собора даже не поднимался вопрос, и что Патриарх отвергал при торжественных сви­даниях с папой, защищая перед ним свои права и преимущества. Все это наводит на сомнение при­знать описанную историю смерти Патриарха и его предсмертного завещания справедливой, тем бо­лее что в вышеупомянутом манускрипте Ватикан­ской библиотеки о причине его смерти повеству­ется следующее: «Патриарх Иосиф, видя обман и тиранство, раскаялся в своем поступке, от унии отступил и не подписывал. Составили подложную подпись; три монаха удушили его, а подпись как будто найдена была в руках умершего» (Правда Всел. Церк. С. 252). Как бы то ни было, если даже и не верить ватиканскому манускрипту о смерти Патриарха, все же приходится отвергнуть досто­верность предсмертного завещания его, так оно фантастично и не вяжется с исторической обста­новкой.

После смерти Патриарха римляне еще настой­чивее стали требовать от императора согласиться без участия восточных отцов на четыре спорных пункта: о правильности прибавки к Символу, о без­различном употреблении квасного хлеба и опресноков, о чистилище и папской власти, — и импера­тор согласился, настояв, однако, на том, чтобы пра­вославные сохраняли свой Символ неизменным, а также и освящение Даров через призывание Св. Духа по чину древних литургий Василия Велико­го и Златоуста. Назойливые требования римлян так стали утомительны императору, что он вынужден был сказать: «Римляне думают только о состязани­ях, и если бы кто из наших предложил им предме­том рассуждения, что Христос есть истинный Бог наш, они и об этом готовы были бы спорить два дня. Но если бы они не прельстили на свою сторону не­которых из числа наших, никогда не дерзнули бы делать мне столь неприятных предложений о вла­сти папской» (Скиропул. Кн. X, гл. 1, 3). Этими сло­вами он намекал на изменников — митрополитов Никейского и Русского.

Чтобы еще более задобрить греков, папа раздал им некоторую сумму по рукам, ибо так была ве­лика нищета епископов, что Никомидийский вы­нужден был просить денег для выкупа своей одежды. Такая щедрость папы обольстила неко­торых епископов, но Марк Ефесский, зная к чему все это клонится, испросил у императора дозво­ления не участвовать ни в каком совете, а также обещание о безопасном возвращении на родину. Папе оставалось только принудить восточных от­цов к принятию всех новшеств, допущенных в Римской Церкви, и папа после смерти Патриарха призвал к себе митрополитов Никейского, Рос­сийского и епископа Митиленского и предложил им после данного ими согласия на прибавление к Символу согласиться и на принятие прочих спорных пунктов. Те ответили ему, что нет боль­шой важности в споре о чистилище и опресноках, об этом можно будет сговориться после соедине­ния, равно как и о правах папы; что же касается прибавления к Символу, по поводу этого прибав­ления они сказали: «Приложение к Символу мы дозволяем только в ваших церквах, а в наших от­нюдь не приемлем, равно как сохраняем у себя освящение Даров через призывание Св. Духа, хотя признаем, что оно совершается и словами Господ­ними» (Concil. Florent, Sess. XXXII. P. 508).

В другой раз папа пригласил к себе восточных епископов и предложил им исследовать вопрос о принадлежащих ему, как преемнику Петрову и наместнику Христа, правах и преимуществах. Епископы, возвратясь в царские палаты и рас­смотрев соборные постановления относительно прав каждой Церкви, пришли к соглашению при­знать заявленные папой преимущества, исклю­чая сих двух: «Папа не может составить Собора Вселенского без приглашения на него императо­ра и Патриархов; если же они не явятся, Собор дей­ствителен будет и без них. Если кто почитает себя обиженным Патриархами и обратится к папе, Патриарх не может уже более судить его, но папа пошлет от себя исследователя на место, чтобы дать суд обиженному». Когда об этом было объяв­лено папе, он на такое ограничение не согласил­ся и продолжал требовать себе, как верховному пастырю, беспрекословного повиновения всех Патриархов и полной власти во Вселенской Церкви. Наконец решились признавать папу верхов­ным первосвятителем и наместником Христовым, управляющим всей Церковью, с сохранением, од­нако, прав и привилегий патриарших, и уже ни в чем более не уступать ему ни на словах, ни на бумаге и требовать скорейшего закрепления со­юза письменно и отъезда.

Евгений согласился, и оставалось только соста­вить акт и скрепить подписями, но тут произош­ла распря. Римляне требовали в начале акта на­писать, что Собор созван только по повелению папы, но после долгих споров император насто­ял, чтобы было прибавлено: с согласия светлей­шего императора, Патриарха Цареградского и прочих Патриархов; к тексту же, который гласил о преимуществах папы, настоятельно потребовал приписать, что папа может пользоваться только теми преимуществами, какие не нарушают пра­вил Вселенских Соборов и св. отцов, с сохранени­ем всех прав и привилегий прочих Патриархов (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 521).

Наконец акт, провозглашавший унию, был со­ставлен, и в окончательной редакции он гласил, что латинская прибавка к 8 члену Символа Веры «и Сына» (filioque) признана православными пра­вильной, хотя и необязательной для включения в Символ Веры Церкви Восточной; признано так­же правильным и догматическое учение Римс­кой Церкви о чистилище. Что же касается папс­кого главенства, то о нем Собор выразился так: «Мы определяем также, что Святая апостольская кафедра и архиерей римский имеют первенство во всем мире, что он есть преемник блаженного Петра, представителя апостолов, истинный на­местник Иисуса Христа, глава всей Церкви, отец и учитель христиан и что Иисус Христос дал ему в лице блаженного Петра полную власть пасти, учить и управлять Вселенской Церковью, как сие содержится в актах Вселенских Соборов и во святых канонах. Обновляем еще порядок, преданный канонами, касательно прочих Бла­женнейших Патриархов, так чтобы Константи­нопольскому быть вторым после святейшего Папы Римского, Александрийскому третьим, Антиохийскому четвертым, Иерусалимскому пятым, с сохранением, однако, всех преимуществ и прав каждого из них» (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 527).

Это соборное постановление, в начале своего тек­ста признавшее за папой власть вселенскую, пос­ледующей припиской, что власть его над Вселен­ской Церковью должна определяться «актами Вселенских Соборов и святыми канонами», в сущ­ности говоря, осуществление этой вселенской вла­сти на деле ограничивало, так как ни соборные акты, ни каноны Вселенской Церкви таковой вла­сти за папой не признавали. Эта же вселенская папская власть еще более ограничивалась даль­нейшей припиской, требовавшей за Патриархами всех принадлежавших им прав и преимуществ, что неограниченной власти над Патриархами па­пам не давало.

Когда для утверждения этого акта от соборных отцов потребовались подписи, Марк Ефесский ре­шительно отказался подписать акт, как нарушающий древнеправославное учение и постановле­ния Вселенских Соборов; за ним последовал и епископ Ставропольский; митрополит Ираклийский, чтобы избегнуть подписи, спослался на болезнь, но насильно был принужден императо­ром к подписи, за что впоследствии просил все­народно, чтобы ему за это отсекли руку. Митро­политы Исидор Русский и Виссарион Никейский с протосингелом Григорием Маммой, как глав­ные виновники унии, подписали акт с радостью, за что два первых сделаны были кардиналами, а последний впоследствии получил кафедру Пат­риарха Константинопольского. Остальные епис­копы, особенно Трапезундский и Монемвасийский, дали свои подписи только из-за тех тяжких условий, в которых они находились во Флоренции, а также по принуждению императора, только и думавшего как бы скорее возвратиться в Царьград. Когда папа Евгений стал подписывать собор­ный акт и не увидел на нем имени Марка, он не­вольно воскликнул: «Итак, мы ничего не сделали» (Скиропул. Кн. X, гл. 8, 9).

Так завершилась Флорентийская уния, и папа Евгений своим восклицанием был прав. Созданная обманом и насилием она неминуемо должна была расторгнуться сама собой, что впоследствии и слу­чилось, как это мы увидим далее.

Глава XI
ПОСЛЕДСТВИЯ ФЛОРЕНТИЙСКОГО СОБОРА И ПРИНЯ­ТОЙ НА НЕМ УНИИ

Уже до отъезда императора и греческих епис­копов из Флоренции явно обнаружилось, что зак­люченная между Восточными Церквами и Римом уния имела только формальный, чисто бумажный характер и не заключала в себе задатков единения духовного. Папа Евгений высказал пожелание, чтобы православные епископы приобщились за совершаемой им литургией, назначенной на день 6 июля, который должен был стать юбилейным днем унии, но православные на это не согласились. Торжество ограничилось прочтением в церкви акта соединения на греческом и латинском язы­ках и взаимным целованием митрополита Никейского и кардинала Иоанна, провозглашавших этот акт. На предварительный вопрос после прочтения «Угодно ли сие соединение?» римляне отвечали «Угодно!», а большинство греков промолчало. Все общение состояло только в том, что восточные епископы пребывали в храме во время соверше­ния в нем литургии в облачениях вместе с импе­ратором, но отдельно от латинян, и при чтении Символа Веры целовались, но опять-таки между собой. Епископ же Анхиальский, дабы не участво­вать и в этом малом торжестве, не хотел даже сто­ять со своими.

Через несколько дней после сего император предложил также и папе присутствовать на торжественно совершаемой литургии православными епископами, дабы тот мог убедиться в великоле­пии восточного чина, но папа на это не согласил­ся, а предложил отслужить литургию тайно, яко­бы с тем чтобы удостовериться, благолепен ли ее чин и возможно ли будет дозволить совершить ее открыто. Возмущенный такими словами импера­тор воскликнул: «Мы надеялись исправить мно­жество погрешностей латинских, ныне же, на­против, латины, непрестанно нововводящие и погрешающие, хотят исправить нас, никогда не от­ступавших от канонов!» И больше не напоминал о литургии.

Вслед за тем папа предложил православным 10 вопросов, главным образом касающихся чина ли­тургии, на которые ему ответил Митиленский епископ, и настоятельно потребовал от императо­ра осуждения Марка Ефесского за его сопротивле­ние унии, а также избрания и хиротонии во Фло­ренции Патриарха Цареградского, угрожая в случае сопротивления поступить по собственному усмот­рению. Император, невзирая на угрозы, отверг тре­бование папы, Марку же Ефесскому повелел лич­но явиться к папе, что тот и исполнил к вящему позору последнего. Так, когда Марк вошел в зал, где восседал папа, окруженный кардиналами, то, по­чтительно поклонившись лежащему в зале на аналое Евангелию, сел впереди кардиналов, со­славшись на подагрическую болезнь от трудов со­борных, а услышав угрозы папы, мужественно от­ветил ему: «Соборы всегда осуждали возмутителей, которые, отклоняясь от догматов церковных, проповедовали другим свои заблуждения, и посему правильно назывались еретиками и извергались вместе со своей ересью; я же не преподавал никог­да какого-либо частного моего мнения и не вводил ничего нового в Церковь или защищал какой-либо незаконный догмат, но держался твердо того уче­ния, какое Церковь вначале прияла непосредствен­но от Самого Христа Спасителя и какое содержала Святая Римская Церковь до ее отделения едино­мышленно с нашей Восточной; учение это как и прежде все восхваляли как православное, так и на нынешнем Соборе воздавали ему должную похва­лу, и никто не сможет осудить его или изменить.

Если же я твердо защищаю такое учение и ни­как не хочу от него отступиться, то почему Собор намеревается осудить меня как еретика? Есть ли тут какое благочестие и справедливость? Должно прежде осудить самое учение, мною проповедуе­мое, а если оно признается правильным и благо­честивым, какого суда еще могу страшиться?» (Скиропул. Кн. X, гл. 9—15). Папа не посмел после этого подвергать Марка суду.

Чтобы избежать постоянных требований папы об избрании при его участии Константинопольского Патриарха на место умершего Иосифа, император отпустил в Венецию старших митрополитов и от­говаривался невозможностью выполнить без них столь важное дело, сам же между тем начал требо­вать от папы условленных денег на свое содержа­ние и прибывших с ним епископов. С великим тру­дом он добился уплаты следуемого грекам за пять месяцев содержания и то только к концу отъезда, что свидетельствует, какими нечестными путями домогался папа принудить греков к подписи акта.

Отослав в Венецию остальных епископов, импе­ратор удержал при себе епископа Марка, дабы огра­дить его от злобы латинской. Когда же он прибыл в Венецию и повелел митрополиту Ираклийскому совершить в соборе литургию в присутствии дожа Венеции, митрополит сначала отказался и только тогда дал согласие, когда ему разрешено было упот­ребить для богослужения свои сосуды, совершать богослужение без участия латинского духовенства и не поминать имени папского.

Когда же, еще до прибытия в Венецию импера­тора, митрополит Кизичский отважился совер­шить в одном из венецианских монастырей литур­гию и помянуть имя папы, то был осужден за это восточными епископами. Так, уже с начала при­знания унии стало обнаруживаться отрицательное отношение к ней даже епископов, подписавших акт соединения. Сразу стало очевидным, что соеди­нение это не носило характера непринужденнос­ти и братолюбия, ибо и сами участники соедине­ния, освободившись от посторонних давлений, тотчас же выказали к нему недружелюбие.

Только через полтора года, после тяжелых ис­пытаний, возвратился император Палеолог со сво­ими епископами в Константинополь, не получив в борьбе с турками ни от папы, ни от западных го­сударей никакой помощи, на которую он сильно надеялся, заключая Флорентийский союз.

Как же отнеслись к унийному акту в Константино­поле? Духовенство и народ не только встретили его с негодованием, но и с решительным протестом. Сто­лица наполнилась внутренним смятением, и в церк­вах не только не поминалось имя папское, но иногда, в виде протеста, и царское. Против навязанной унии даже открыто восстали братья императора.

Через три месяца после прибытия в Константи­нополь император стал помышлять об избрании Патриарха и предлагал кафедру Марку Ефесскому, но тот решительно отказался. Примеру его после­довали митрополит Ираклийский и Трапезундский. Первый с горечью обличал самого себя перед епископами в малодушии, говоря, что следовало бы отсечь ему ту руку, которой он подписал унию, и что сердце его облегчилось только с той минуты, когда он мог отвергнуть это беззаконное соедине­ние, и теперь готов понести церковное наказание за свое малодушие. Тогда по поручению императо­ра обратились к митрополиту Кизичскому Митрофану, утверждавшему, что раз уния принята, ее следует держаться, и он был избран в Патриархи. Митрополиты Ираклийский и Трапезундский от­казались участвовать в его интронизации, но легат папский не отходил от нового Патриарха во время его торжественного шествия в царские палаты пос­ле поставления и тем возбудил народное негодова­ние. Никто из епископов не соглашался служить с ним литургию, и когда император хотел принудить к тому митрополитов Ефесского и Ираклийского, они удалились из столицы. Даже многие духовные сановники, несмотря на увещания императора, от­казались от своих должностей, так как не хотели признать поминовения папского. Новый Патриарх, покинутый духовенством, хотя и имел поддержку в императоре и угрожал покинуть престол свой, не добился никакого порядка в церковном управлении и через три года скончался, ничего не сделав для укрепления унии. Среди таких шатаний папа для поддержания унии прислал в Константинополь с флотом своего племянника, но это только ожесто­чило народ и вызвало еще большую ненависть к унии (Скиропул. Кн. XII, гл. 3—12).

Как же отнесся к Флорентийскому Собору и его главному вдохновителю, папе Евгению, Запад?

Базельский Собор еще продолжался, т.к. от него откололись для составления Флорентийского Со­бора только италийские епископы. Неповинове­ние папы этому Собору и внесенный в Западную Церковь раскол открытием Собора в Ферраре по­нудили базельских отцов низложить его, что и было сделано следующим определением: «Гос­подь услышал стенания своей Церкви о бесчис­ленных бедах, какие ей угрожают, и благоволил совершить суд над единым человеком, с которым пришел соблазн и который навлекает гнев небес на весь народ, — это папа Евгений IV. Предвидя затруднения, которые он будет противопоставлять преобразованию Церкви, Господь внушил Собору Базельскому объявить как истину веры Кафоли­ческой, что Вселенский Собор имеет власть свою непосредственно от Иисуса Христа и что всякий христианин обязан ему повиноваться во всем, что касается веры и преобразования Церкви. По этому объявлению Собор Вселенский Базельский впра­ве судить Евгения, преступления которого столь явны, т.к. он упорно отказывается повиноваться Церкви, употребляя ей во зло долготерпение и пре­небрегая снисходительными увещаниями. Итак, настоящий Собор этим решительным определени­ем изрекает и объявляет, что Гавриил, прежде на­зываемый папой Евгением IV, явно виновен и есть открытый ослушник Церкви, и, следовательно, раскольник, еретик и расточитель всяких прав и благ церковных, и недостойный всякой почести и достоинства. Собор объявляет его лишенным первосвятительства Римского, низлагает его и запре­щает ему впредь именоваться папой и всем вер­ным признавать его таковым или повиноваться ему в чем бы то ни было под страхом наказания, присуждаемого раскольникам и еретикам, и ли­шения всех почестей» (Флери. Кн. СIII, гл. 1—2).

Но привести в исполнение это определение Базельский Собор не был в силах, т.к. Евгений опирался на поддержку короля Франции Карла VII и императора Альберта П. Напрасно Альберт старался примирить папу с Собором — непримиримые враги угрожали друг другу проклятиями. Наконец отцы базельские избрали и посвятили на место Евгения папу Фелик­са V, который носил папский титул около десяти лет, хотя власть его признавали немногие, большинство же императорских князей оставалось к обоим папам нейтральным. Опять зарождался раскол в Римской Церкви, ввиду чего Карл VII французский, указывая Евгению на слова Спасителя, требовавшего от Своих учеников смирения: «Князья языков господствуют над ними, вы же не так, но первый из вас да будет всем слуга», увещевал его созвать новый Вселенский Со бор, более удовлетворительный, нежели Базельский и Флорентийский. Евгений наконец, поддерживае­мый римским императором Фридрихом, примирил­ся с имперскими князьями, приняв поставленные ими условия: созвать новый Собор и сохранить каса­тельно папской власти постановления Базельского. Выполнить это условие ему не пришлось, ибо он вско­ре скончался. На папский престол вступил Нико­лай V, который восторжествовал над соперником сво­им Феликсом, заставив его отказаться от папского престола, а также и над Собором Базельским, кото­рый, перейдя в Лозанну и постепенно угасая, признал Николая V, избрав его снова, как бы от себя. Так кон­чился опять зарождавшийся раскол в Римской Церк­ви, но не кончились ее внутренние беспорядки, ре­зультатом которых было появление Гуса, Лютера, Цвингли и Кальвина.

Нелишне отметить, что злосчастная Флорентийс­кая уния коснулась своим черным крылом не всех православных стран. Король сербский не посылал сво­их послов на Флорентийский Собор, не принял и его определений; так же поступил и воевода молдавлахийский по возвращении своих послов из Флоренции. То же сделали властитель трапезундский и царь гру­зинский со всеми подвластными им христианами. Энергично восстали против навязанной унии и епис­копы Константинопольской патриархии. Собравшись в Софийском храме, они не только отвергли унию, но и предали анафеме Флорентийский Собор. За ними последовали восточные Патриархи: Александрийс­кий, Антиохийский и Иерусалимский. Собравшись в 1443 г., т.е. через четыре года после объявления унии, в Иерусалим, они не только отвергли флорентийское соглашение, но и отлучили от Церкви Патриарха Кон­стантинопольского Митрофана, ревностного защит­ника унии. Явившись затем через некоторое время в Константинополь, они, соединившись с епископами Константинопольской патриархии, составили Собор, на котором отрешили от престола и преемника Мит­рофанова Григория Мамму, латинствующего участ­ника Флорентийского Собора, и на место его возвели православного Афанасия. После же падения Констан­тинополя патриарший престол унаследовал с име­нем Геннадия знаменитый своей ученостью и твер­достью в православии, друг и последователь Марка Ефесского, Григорий Схоларий, и с тех пор Констан­тинопольская Церковь пребыла непоколебимой в пра­вославии, несмотря на турецкое иго и другие пора­жавшие ее бедствия.

Не посчастливилось унии и в России. Митро­полит Исидор, удостоенный папой звания карди­нала за измену православию, после возвращения в Москву при первом же богослужении стал по­минать вместо Константинопольского Патриарха папу. Великий князь Василий Васильевич, возму­щенный этим, всенародно назвал его «латинским прелестником и еретиком» и велел посадить под стражу впредь до соборного решения. Составил­ся в Москве Собор, который и осудил Исидора за измену, но ему удалось бежать в Рим вместе со своим учеником Григорием, где он и оставался до самой своей смерти. На место Исидора митро­политом был избран Иона. Исидор, однако, не ос­тавил притязаний на Русскую Церковь, но, не имея возможности возвращения в Москву, хотел, по крайней мере, отнять у Ионы юго-западные епар­хии: Черниговскую, Смоленскую, Перемышльскую, Туровскую, Луцкую, Владимирскую на Волыни, По­лоцкую, Холмскую и Галицкую, которые находи­лись во владениях польских королей. Он как бы добровольно уступил их Григорию, разделивше­му с ним позорное бегство из Москвы, и Григо­рий был посвящен в Риме в сан митрополита Киевского, пребывающим там бывшим Констан­тинопольским Патриархом Григорием Маммой, лишенным кафедры за приверженность к унии. Снабженный грамотами Исидора, низверженного Патриарха Григория и папы Пия II, митропо­лит Григорий отправился к своей пастве и посе­лился в Киеве. Заметив, однако, что православие непоколебимо держится в его пастве и что ему нечего помышлять о введении унии в своей мит­рополии, Григорий, хотя и достиг своего сана бла­годаря Риму, прервал с ним всякую связь и обра­тился за благословением к Константинопольскому Патриарху. Ближайшие его преемники также не искали связей с Римом, а искали себе опоры у Константинопольского Патриарха и дорожили со­юзом с ним.

Таковыми оказались плоды Флорентийской унии. Она не только не объединила Восточные Церкви с Римом, но, напротив, внесла разделение в среду епископов православного Востока и православного народа. Не достиг своей цели и император Иоанн Палеолог, предполагавший насильственным соеди­нением Восточной Церкви с Римом получить от папы и западных государей помощь в борьбе с турками. Константинополь пал в 1453 г., не дождавшись ни от папы, ни от европейских властителей никакой поддержки. Гордое папство, добивавшееся сыновне­го подчинения себе православного Востока, равно­душно отнеслось к падению Константинополя, это­го древнего оплота христианства, чем и показало, насколько дорог был ему этот православный Восток.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Литовская церковная уния

КРАТКИЙ ОБЗОР ПРИЧИН, ПОРОДИВШИХ ЛИТОВСКУЮ ЦЕРКОВНУЮ УНИЮ

Православная Церковь со времени первого соеди­нения Литвы с Польшей (1386) очутилась в Литовско-Польском государстве лицом к лицу со своим непри­миримым врагом — латинством. После принятия князем Владиславом Ягайло католичества государи Литвы стали исповедовать римскую веру, и правосла­вие в Литовском государстве стало терять свое пер­венствующее значение, несмотря на то что до Ягайло латинство там, по свидетельству литовских хроник, находилось едва в зачаточном состоянии. Хотя литов­ские князья и сознавали, что их Великое Княжество не столько литовское, сколько русское, так как оно населено было в громадном большинстве православ­но-русским народом и пользовалось русским языком как языком государственным, но как католики они тяготели более к Риму и в борьбе православия с ла­тинством были более склонны к поддержке после­днего. Вдобавок они опасались естественного тяготе­ния православных западнорусов к единоплеменному и единоверному им Московскому государству и, что­бы ослабить это тяготение, вынуждены были вести политику возможно теснейшего сближения своих православно-русских подданных с католической Польшей. Вот почему мы нередко видим попытки литовско-польских государей к соединению Право­славной Церкви с Римской, или к так называемой «унии» с Римом. Попытки эти были неоднократны и настойчивы и благодаря тем тяжелым условиям, в которые была поставлена Западно-Русская Церковь в Литве, привели наконец к Брестскому Собору и при­нятой на нем унии.

Положение Западно-Русской Церкви в Литве со времени соединения Литвы с Польшей стало по­истине крайне тяжелым. Притесняемая литовс­ко-польскими королями, она не находила защит­ников и руководителей в лице высшей иерархии. Константинопольские Патриархи, считавшиеся верховными архипастырями над Западно-Русской Церковью, не обращали на нее почти никакого вни­мания и не имели о ней ни малейшего попечения. Лишь изредка, когда для нее нужен был новый мит­рополит, Патриархи по предварительной просьбе из Литвы присылали свое благословение избран­ному митрополиту или своих экзархов для посвя­щения его, получали за это денежную благодар­ность, и тем дело оканчивалось. Во весь длинный период времени до самого Патриарха Иеремии II, т.е. до 1588 г., едва можно указать пять-шесть пат­риарших грамот, присланных в Литву, и то по частным случаям, а не по общим потребностям Церкви. Да и сам Иеремия II, лично посетивший Литву и принесший много пользы Западно-Рус­ской Церкви, некоторыми своими противоречивы­ми распоряжениями внес немало путаницы в дела Западно-Русской Церкви и тем побудил не­которых епископов склониться в пользу сближе­ния с Римом.

Расстройству и расслаблению Западно-Русской Церкви способствовало и существовавшее в Литве право патронатства над православными церквами. Благодаря патронатству на духовные места возво­дились люди недостойные, порочные и безнрав­ственные, что подрывало авторитет Православной Церкви, невольно смущало мирян и заставляло не­которых из них искать выход из создавшегося по­ложения хотя бы под римским послушанием. Но если мирян владыки как бы толкали в унию свои­ми бесчинствами, то сами решались принять ее из-за своекорыстия, из-за желания улучшить свое внешнее положение и приобрести себе новые льготы и преимущества.

Немалое также влияние на исторический ход церковной унии в Литве оказал и Рим, зорко сле­дивший за угнетаемым в Литве православием и пользовавшийся всяким удобным случаем поло­жить на Западно-Русскую Церковь свою властную руку. В этом Риму в особенности помогли появив­шиеся в Литве иезуиты — верные слуги папства.

Брестский Собор, положивший начало официаль­ному признанию в Литовско-Польском государстве церковной унии, положил также начало и пресле­дованиям латинянами православных западнорусов, отвергнувших и впоследствии отвергавших унию. Эти преследования, сопровождавшиеся жестокостями и фанатическим изуверством, немало увлек­ли православно-русского народа в унию и продол­жались до тех пор, пока Польша не перестала существовать как независимое государство. Сама же уния, как это видно будет из последующих глав, кроме горечи и слез, ничего православным западнорусам не принесла, а в самой Польше вызвала анархию и послужила одной из причин ее падения.

Глава I
ВЛАДИСЛАВ-ЯГАЙЛО И ЕГО ОТНОШЕНИЕ К ПРАВОСЛАВ­НОЙ ЦЕРКВИ В ЛИТВЕ

С тех пор, как литовский князь Ягайло женился на польской королеве Ядвиге и в своем лице объе­динил литовско-польскую корону, в Литве стали вводить католичество, и последнее было объявлено господствующей религией. Литовцев-язычников и прочих природных литовцев, к какому бы вероиспо­веданию они не принадлежали, обращали в католи­чество насильно. Для них Ягайло стал строить кос­телы и учредил два латинских епископства: одно — в Вильне, другое — в Киеве. В своей грамоте, дан­ной в 1387 г. первому Виленскому епископу, Ягайло объявил, «что он решился, дал обет и клятву — призвать, привлечь, даже принудить к повиновению Римской Церкви всех литовцев обоего пола и звания и состояния, к какой бы вере или секте они ни при­надлежали». Ограждая литовцев-католиков от укло­нения в православие, Ягайло строго запретил им вступать в браки с русскими, разве только под тем условием, чтобы сами русские предварительно об­ращались в католичество. Если же, несмотря на это запрещение, кто-либо из русских, не отказываясь от своей веры, вступит в брачный союз с литвинкой или литвином-католиком, то, не расторгая брака, при­нуждать таковых к переходу в католичество, хотя бы и телесными наказаниями. Что же касается природ­ных русских, которых в то время в Литве числилось не менее 9/10 всего литовского населения, то их пока оставить при старой вере — православной. Хотя Ягайло и подтверждал в своем государстве древние права Православной Церкви, но в то же время изда­вал и такие законы, которые ставили православных в весьма стеснительное положение. Так, в 1400 г. пра­вославные были лишены права гербов, шляхетства и чиновной службы, а в 1413 г. на Городельском сей­ме было постановлено: утвердить права и преиму­щества церквей и духовенства, исповедующих толь­ко римский обряд; предоставлять достоинства воевод и каштелянов только католикам; простирать досто­инства и преимущества на народном сейме на од­них только христиан римского закона. А чтобы по­будить православных к измене вере их отцов, Ягайло издал еще и такой закон: «Если кто из дворян или из знатных русских лиц примет католичество, то может пользоваться теми же правами, какими пользо­вались польские знатные роды». Все это вело к тому, что некоторые русские вельможи принимали като­личество и благодаря этому пользовались королевс­кими милостями, а преданные православию, наобо­рот, лишались должностей, права заседать в сенате и других привилегий. Верный интересам Рима, Ягайло писал в 1416 г. на Констанцский Собор, что «если бы он не был занят многими войнами, то дав­но бы обратил в католичество русинов и всех, дер­жавшихся греческого обряда». «За ревность по вере, труды и в пример другим государям» Ягайло про­изведен был папой в его главного викария, или на­местника, в своих владениях.

Вот в каком положении очутилась Западно-Русская Православная Церковь тотчас же после соединения Литвы с Польшей. Сохраняя для видимости за Пра­вославной Церковью принадлежащие ей ранее пра­ва, Ягайло, однако, настроен был против нее враждеб­но и, если и избегал насильственного обращения православных в католичество, все-таки требовал от них признания власти папы, не указывая наперед, в чем будет заключаться их подчинение Римскому престолу. Таким образом, еще до Флорентийской унии в Литовско-Польском государстве выдвигалась идея единения Западно-Русской Церкви с Римом. Однако идея эта пока не могла быть осуществимой по той причине, что Западно-Русская Церковь была подчинена Московским митрополитам, а последние всегда были ревностными противниками не только соединения, но даже сближения с Католической Цер­ковью и папским престолом. Приходилось искать выход из этого положения, и в Польше зародилась мысль освободить Западно-Русскую Церковь от влия­ния Москвы и создать для нее особую митрополию. Эту идею хотел уже осуществить в 1398 г. сам Ягайло и обещал сан Западно-Русского митрополита често­любивому Луцкому епископу Иоанну, но дело не по­шло дальше обещания. Идея эта осуществилась лишь при литовском князе Витовте.

Глава II
ЛИТОВСКИЕ КНЯЗЬЯ: ВИТОВТ (1392—1430), СВИДРИГАЙЛО (1430—1431) И СИГИЗМУНД (1432—1440) КЕЙСТУТОВИЧИ. УЧРЕЖДЕНИЕ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ МИТРОПОЛИЧЬЕЙ КАФЕДРЫ В ЛИТВЕ

Став королем польским, Ягайло не мог уже не­посредственно управлять литовским княжеством, ввиду чего назначил своим наместником, со зва­нием великого князя, своего брата Скиргеллу. Но другие удельные литовские князья начали борь­бу с Ягайло и привели дело к тому, что великим князем литовским, в ленной зависимости от Ягай­ло, стал сын Кейстута Витовт. Но это не помешало Витовту быть полновластным государем и вести самостоятельную политику. Он присоединил к Литве Смоленское княжество, и при нем границы Литвы достигли небывалых пределов. Его время считалось эпохой наибольшего расцвета и могу­щества Литвы. Та же политика самостоятельнос­ти велась и преемниками Витовта Свидригайло и Сигизмундом Кейстутовичами, и лишь при младшем сыне Ягайло Казимире IV оба государства опять соединились под властью одного короля.

При Витовте Московский митрополичий престол занял Киевский митрополит Киприан, и Киевская кафедра объединилась тогда с Московской в одну церковную область, так как Витовт не хлопотал о другом митрополите для своей страны. После смер­ти же митрополита Киприана Витовт поспешил по­слать в Константинополь своего кандидата на Ки­евскую митрополию, Полоцкого епископа Феодосия, но в Константинополе в посвящении Феодосия от­казали и прислали в Россию митрополита из гре­ков — Фотия, славившегося ученостью. Витовт со­гласился принять Фотия при условии, что он будет проживать в Киеве. Фотий около полугода жил в Киеве, но потом переселился в Москву. Недоволь­ный таким оборотом дела, Витовт решил учредить самостоятельную Литовскую митрополию и с этой целью созвал в 1414 г. в Новогрудке Собор Западно-Русских православных епископов, на котором мит­рополитом был избран болгарин Григорий Цамвлак. Таким образом, литовские епархии были отделены от Московской митрополии и получили самостоятельное управление, образовав отдельную митрополию. Местом для жительства нового мит­рополита были назначены Новогрудок и Вильна, а кафедральным собором для митрополии стал Виленский Пречистенский собор. Основав, таким об­разом, самостоятельную Литовско-православную митрополию, Витовт в дальнейших действиях по ее устроению не чужд был соединения Литовско-Православной Церкви с Римом. Как раз в то время заседал Констанцский Собор, на котором между прочего разбиралось дело Иоанна Гуса. Полагая, что дело Гуса могло бы послужить мостом к этому соединению, Витовт послал на Собор в Констанц митрополита Цамвлака с несколькими епископа­ми сговориться по вопросу о соединении. Но они прибыли туда уже после сожжения Гуса, когда Со­бором было отвергнуто даже причащение под дву­мя видами, и, таким образом, вопрос о соединении с Римом стал невозможным. Да и выдвинутая Витовтом идея соединения, без сомнения, была чуж­да воле западнорусов, ибо сам митрополит Цамвлак открыто заявил на Соборе, что сам он вовсе не желает подчиняться папе, а прибыл только из по­виновения своему князю. Затронутый Витовтом вопрос о соединении Церквей, однако, не может служить доказательством его враждебности к пра­вославию, ибо после смерти Григория Цамвлака (1420) он снова признал митрополитом московско­го Фотия, и обе Церкви снова соединились в одну. После смерти Витовта (1430) при преемнике его Свидригайло, брате Ягайло, возведенном на престол преимущественно русскими боярами, положение православных западнорусов в Литве стало господ­ствующим, но вместе с тем, как увидим далее, оно принесло для Западно-Русской Церкви и большие потрясения. Свидригайло, принявший ранее като­личество, отрекся от него и сделался приверженцем православия. Он немедленно начал войну против Ягайло и латинства и, имея некоторый успех, сжег и разрушил в Литве все латинские храмы, изгнал отовсюду латинских епископов и монахов и отнял у них церковные имения. Но счастье недолго сопут­ствовало Свидригайло. По проискам польских панов и по настоянию Ягайло на Литовский престол возве­ден был брат Витовта Сигизмунд Кейстутович, ко­торый успешно повел борьбу со Свидригайло, и пос­ледний должен был покориться судьбе, бежать на Волынь и там найти себе убежище. Во время этой борьбы латиняне в отместку за действия Свидригай­ло при помощи Сигизмунда сожгли, в свою очередь, почти все русские церкви в Литве, а в самом Киеве построили для себя костел и учредили там посто­янную епископию, хотя она насчитывала во всей области не более 7 приходских церквей.

После смерти Витовта мысль об унии с Римом не исчезла в Литве. При его преемнике Сигизмунде Кейстутовиче сношения с папой по вопросу об унии опять возобновились. Этот князь отличался особой приверженностью к католицизму, подозрительнос­тью и грубым суеверием. При нем, по проискам ка­толических ксендзов, в Литве была введена в 1436 г. инквизиция, т.е. духовный суд, учрежденный для розыска и наказания еретиков и схизматиков, а так­же для обращения их в католичество и подчинения Римскому престолу. При нем же православным было запрещено не только строить новые церкви, но даже ремонтировать существующие. Своей подозри­тельностью, жестокостью, преданностью католиче­ству и ненавистью к православию он до того воору­жил против себя своих русских подданных, что был убит православным по вере и русским по происхож­дению князем Чарторыйским и его сообщником Скобейкой. Этот ярый папист задумал также подчинить своих православных подданных Риму, ввиду чего поручил Западно-Русскому митрополиту Герасиму, поставленному на митрополию Константинопольс­ким Патриархом, войти в сношения с папой по пово­ду единения Церквей. Однако сношения эти не при­вели ни к чему, а после смерти Герасима и совсем прекратились. Впоследствии, пока королевская власть в Литовско-Польском государстве находилась в руках Ягайловичей, родственных Литве и хорошо понимавших, как сильно было в Литве православие, исповедуемое литовско-русскими помещиками и народом, Православная Церковь не подвергалась большому насилию.

Глава III
СОСТОЯНИЕ ЗАПАДНО-РУССКОЙ ЦЕРКВИ ПРИ ЛИТОВСКО-ПОЛЬСКИХ КОРОЛЯХ: КАЗИМИРЕ IV (1440—1492), АЛЕКСАНДРЕ КАЗИМИРОВИЧЕ (1492—1506), СИГИЗМУНДЕ I КАЗИМИРОВИЧЕ (1507—1548) И СИГИЗМУНДЕ II АВГУСТЕ (1548—1572)

Казимир IV (1440—1492)

Когда в 1439 г. была заключена Флорентийская уния, литовское правительство признало ее. Однако она не имела большого значения для Западно-Русской Церкви. Митрополит Исидор, ратовавший на Флорен­тийском Соборе за принятие унии, как известно, был осужден Московским Собором за измену православию, бежал в Рим и, хотя признавался в Литве митрополитом, митрополией не управлял. В силу этого обстоя­тельства сам литовско-польский король Казимир IV признал в 1448 г. митрополитом всей, тогда еще не раз­деленной, Русской Церкви избранного Москвой мит­рополита Иону и в начале 1451 г. дал ему грамоту, в которой призывал епископов, духовенство, князей, бояр и весь народ православный своего королевства чтить Иону как отца-митрополита и слушаться его в делах духовных. Он же, несмотря на постановления Городельского сейма, уравнял православное духовен­ство и православно-русский народ в правах с католи­ками. Так продолжалось до 1458 г., пока на Западно-Русскую митрополию не явился митрополит Григорий, ученик и споспешник осужденного Мос­ковским Собором митрополита Исидора, посвящен­ный в митрополиты Григорием Маммой, лишенным Константинопольской патриаршей кафедры за привер­женность к унии. Не имея никаких прав на Западно-Русскую Церковь, папа Пий II воспользовался согла­сием Исидора, якобы добровольно уступившего западно-русские епархии своему ученику Григорию, назначил последнего митрополитом для управления этими епархиями и прислал его в Литву. В своей гра­моте королю Казимиру папа оповестил, что он отни­мает «у отщепенца и противника, злочестивого черне­ца Ионы» находящиеся в его папских владениях епархии греческого закона и для них поставляет особого митрополита Григория, и просил короля, что­бы тот принял Григория на Киевскую кафедру и не допускал до нее отщепенца Иону и никого другого, кто вздумал бы домогаться ее при помощи духовенства и народа. Если же Иона или кто другой явится с этой целью, то приказал бы схватить их и в оковах зак­лючить в темницу. В заключение папа поручал ко­ролю подчинить и привести в послушание Григория всех епископов, духовенство и народ обозначенных епархий и оказывать новому митрополиту всякое по­кровительство и содействие к расширению его прав, а всех противящихся тому подвергать тяжким мукам. Вот так энергично принялся папа Пий за на­саждение унии в западно-русских епархиях.

Несмотря на протесты Московского князя Василия Васильевича и митрополита Ионы, несмотря на до­говор, заключенный с князем Василием, «признать митрополитом того, кто будет люб им обоим», Кази­мир не осмелился противиться папе, принял Григо­рия и отдал ему епархии: Черниговскую, Смоленскую, Перемышльскую, Туровскую, Луцкую, Владимирс­кую, Полоцкую, Холмскую и Галицкую, — т.е. все православные епархии Западно-Русской Церкви. Мало того, он отважился обратиться к князю Васи­лию Васильевичу с предложением принять Григория и на Москву, но получил решительный отказ.

Признанный королем, Григорий был признан и ли­товскими епископами, одними — добровольно, а дру­гими — в силу последовавших против них гонений, конечно, не без воли короля, которого сам папа упол­номочил в своей грамоте подвергать тяжким мукам тех, кто станет противиться Григорию. Но когда на Московском Соборе 1459 г. Восточно-Русские еписко­пы предали проклятию Флорентийскую унию и ее ревнителя Григория, все литовско-русские князья и почти все литовские епископы со своими паствами отказались признать Григория своим митрополитом и остались верными православию. Так, уния опять не удалась в западно-русских областях, и сам Григорий в конце концов подчинился Константинопольскому Патриарху и умер православным (1473). Однако бли­жайшим последствием всех этих событий было то, что Западно-Русская митрополия окончательно отде­лилась от Восточной и стала управляться самостоя­тельно, что, конечно, не могло не повлиять на успеш­ное развитие в ней унии. Ближайшим преемником Григория был Мисаил (1474—1477). С него-то, соб­ственно, и начинается непрерывный ряд Киевских православных митрополитов после отделения Киев­ской митрополии от Москвы. С отделением этой мит­рополии православные западнорусы потеряли опеку в лице Московских митрополитов, твердо защищав­ших православие в Литовско-Польском государстве, и Западно-Русская Церковь оказалась при ее стесни­тельных обстоятельствах более податливой к насаж­дению в ней унии. Для успешного насаждения в Лит­ве католицизма Казимир IV по совету Виленского бискупа Войцеха Табора задумал учредить в Литве монастыри для католических монахов-бернардинцев, которых вызвал из Польши. Прибывшие в 1468 г. из Польши бернардинцы тотчас же рассеялись по всей Литовской Руси и принялись насаждать латинство. В этом деле им помогал фанатично настроенный про­тив православия сын короля Казимира королевич Ка­зимир, умерший от чахотки и признанный в 1604 г. папой Климентом VIII святым, а иезуитами объяв­ленный патроном (покровителем) г. Вильны, хотя таковым раньше считался, как у православных, так и у католиков, святитель Николай. Находясь под влиянием ксендзов, королевич Казимир выпросил у свое­го отца в 1480 г. повеление, воспрещающее православ­ным жителям Литвы, не признавшим власти папы, строить новые церкви и починять старые. Таким об­разом, и при Ягайловичах в Литве стала уже прояв­ляться тенденция к притеснению православных за их веру. Но нет, однако, достаточных оснований при­писывать инициативу этих преследований королю Ка­зимиру, который на самом деле не был фанатиком католицизма и ненавистником православия. И если он изменил свои благожелательные отношения к Московскому митрополиту Ионе, покровительствовал присланному Римом Григорию, принимал меры для насаждения унии между православными, то все это делал из послушания папе, который грозил ему за потворcтво «схизматикам» проклятием. Что угрозы эти следовали не только на словах, но и на деле, мож­но убедиться из следующего факта. Папский нунций в Польше Балтазар де Писциа по поручению папы предал проклятию Казимира IV в 1478 г. «за его по­кровительство и поддержку еретиков и врагов веры» (гуситов), о чем и уведомил польских епископов. Ис­тинными вдохновителями вражды к православию, а вместе с тем и притеснителями православных в Лит­ве, являлись при Казимире IV латинские епископы и прочее духовенство, о чем засвидетельствовали пра­вославные митрополиты, духовенство и миряне в сво­ем письме к папе Сиксту IV.

В действиях Казимира по отношению к православ­ным, напротив, наблюдалось некое благоволение к ним и даже открытое покровительство. Он пожало­вал общую грамоту православному митрополиту и всем православным епископам о неприкосновенно­сти их святительских прав и суда, а равно церковно­го имущества, хотя гордые прелаты и папы, а с ними и вся своевольная шляхта, начавшая уже в его прав­ление приобретать великую силу в Литовско-Польском государстве, мало повиновалась таким рас­поряжениям своего короля. При нем же старый, враждебный православным закон, запрещавший допускать их на высшие должности в Литовском государстве, хотя и не был отменен, однако не со­блюдался, или, по крайней мере, не всегда соблю­дался. Он же удерживал некоторых областных пра­вителей Литвы от вмешательства в духовные дела православных епископов. Казимир также являлся фундатором православных Церквей. Так, в память спасения королевы Елизаветы от опасности утонуть в р. Двине, он велел построить несколько православных церквей на берегах реки Двины, Днепра и Сожа — в Витебске, Бешенковичах, Могилеве, Орше и Черикове — и подарил на содержание причтов этих хра­мов речные перевозы. Кроме того наделял он и не­которые монастыри и приходы селами и пашнями. Сам же закон, изданный Казимиром и воспрещав­ший православным строить новые и обновлять ста­рые храмы, объясняется его желанием угодить сво­ему безнадежно больному сыну. По крайней мере, мы нигде не видим, кроме Вильны, чтобы Казимир настаивал на повсеместном его исполнении. Нет ничего удивительного, если православные жители Литвы, несмотря на все, что приходилось им выно­сить за свою веру в долголетнее царствование Кази­мира, не питали к нему неприязни, и один из них, занося в летописи известие о его смерти, назвал его «справедливым и добрым».

Со времен Казимира IV сохранилась эпистолия (послание) к папе Сиксту IV от 14 марта 1476 г., подписанная митрополитом Мисаилом и некото­рыми духовными лицами и мирянами, в которой излагается жалоба на латинян за чинимые ими притеснения православных и высказывается просьба, чтобы папа водворил мир, согласие и лю­бовь между православными и латинянами. На ос­новании этой эпистолии униатский митрополит Ипатий Поцей утверждал впоследствии, что уния существовала в Литве до 1596 г., но тщательный анализ эпистолии не дает и намека на то, чтобы писавшие ее были униатами. Напротив, число приверженцев унии в то время было так ничтож­но, что сам король Казимир в письме своем к папе признавался, что в Литве много схизматиков, при­чем число их не уменьшается, а возрастает.

Таким образом, несмотря на все чинимые католи­ческим духовенством препятствия для успешного развития православия, оно в Литве за 52-летнее прав­ление Казимира IV не оскудело, а укрепилось, и вме­сте с тем умножилось и количество новопостроенных церквей ^[1].

Казалось, что при короле Казимире IV воцарил­ся для Западно-Русской Церкви давно желанный мир, но то был не мир, а лишь ложный призрак его, кратковременная тишина, непродолжитель­ный отдых перед грядущей тяжелой вековой ее борьбой с Римом и унией.

Александр Казимирович (1494—1506)

Западно-Русская Церковь, пользовавшаяся при Ка­зимире IV сравнительным спокойствием, при преем­нике его Александре Казимировиче опять стала под­вергаться притеснениям и преследованиям. При нем в Литве особенно усилилось влияние латинского ду­ховенства, со стороны которого обнаружилась к пра­вославию такая нетерпимость, какой не бывало со вре­мен Ягайло, хотя король Александр постоянно уверял, что православие в Литве пользуется полной свободой. Искренний католик, не любивший православных, он, однако, чувствовал необходимость ладить не только с Польшей, но и с московским князем, собирателем Русской земли, Иоанном III и с этой целью женился на его дочери Елене Иоанновне. Но положение пра­вославных от этого брака нисколько не улучшилось. Сама великая княгиня находилась в стесненном по­ложении относительно своей веры, и окружавшее ее латинское духовенство старалось совратить княгиню в католичество.

Александр Казимирович открыто покровитель­ствовал католическим монахам. При нем в 1498 г. был основан в Полоцке бернардинский монастырь, а в 1501 г. призваны в Вильну из Полыни домини­канские монахи, для содержания которых он отдал приходский костел Св. Духа. Такое усиление в Лит­ве католического духовенства предпринято было Александром для более успешного совращения православных в латинство, и при его поддержке католические монахи принялись за это дело с при­сущей им энергией. Они целыми толпами разъез­жали по всем областям Литовского государства с проповедью об унии. Встречая же в православных непоколебимую преданность родной вере, проповед­ники унии прибегали к насилию: они закрывали православные церкви, упорных защитников отда­вали под суд, заключали в тюрьмы и т.п. Папа Алек­сандр VI своими грамотами на имя Виленского бискупа поддерживал ревность своих слуг, а в гра­мотах к королю восхвалял последнего за его вер­ность Риму. Усердие католического духовенства доходило даже до того, что оно пыталось насильно совратить в католичество православную супругу Александра Казимировича Елену Ивановну. Эти попытки предпринимались не без влияния и учас­тия папы Александра VI. Так, в одной из своих гра­мот, посланной королю Александру (1501), папа, восхваляя его ревность и старание обратить право­славных в католичество, писал: «Ты дал клятву сво­ему тестю никогда не принуждать Елену к римс­кой вере и даже, если бы она сама захотела, не дозволять того, и ты уже пять лет честно исполня­ешь обещание, сам не принуждая жены; но другие светские и духовные сколько ни убеждают ее, она остается непреклонной. Поэтому ты спрашиваешь нашего совета, что тебе делать. Мы хотим и обя­зываем тебя, чтобы ты, несмотря на данные обе­щания и клятвы, от которых тебя освобождаем, по­заботился еще побудить свою жену к принятию римской веры. Если же Елена опять не согласится, то мы поручаем Виленскому епископу, чтобы он убеждал ее и в случае необходимости принуждал мерами церковного исправления и другими закон­ными средствами; а если и затем останется непрек­лонной, то отлучил бы ее от сожительства с тобой и совершенно удалил от тебя». А Виленского бискупа Войцеха Табора папа уполномочил в случае непослушания Елены не только отлучить ее от со­жительства с мужем, но и удалить ее из дома и кон­фисковать все ее имущество.

Если папа вкупе с польским католическим ду­ховенством дошел до таких посягательств на веру дочери могущественного московского князя, то что говорить об их отношении к простым смертным, которые не только не имели в своем короле защит­ника, а, напротив, терпели от него притеснения.

Самым ярым врагом православных в Литве был Виленский бискуп Войцех Табор. В 1501 г. он по­лучил от папы Александра VI буллу, которой папа утвердил за ним право «светского меча» и тем раз­решил ему преследовать и даже казнить против­ников латинства.

При короле Александре сделана была новая по­пытка ввести в Литве унию. После преемников митрополита Мисаила, остававшихся православ­ными, на Киевскую митрополию вступил Смоленский епископ Иосиф Болгаринович, приверженец унии с Римом, сразу ставший действовать в этом направлении. Он обратился к папе Александру VI с письмом, в котором исповедал веру по образцу латинскому, признал Флорентийскую унию и от­давал себя и свою Церковь под покровительство папы. Эта измена православию митрополита Болгариновича, однако, не внесла разложения в За­падно-Русскую Церковь. В 1501 г. митрополит Болгаринович умер, и после его смерти почти целое столетие не было попыток ввести в Литве унию, так как следовавшие друг за другом мит­рополиты оставались строгими ревнителями пра­вославия.

Во время гонений на православных многие зна­менитейшие литовско-русские магнаты, не перено­ся стеснений в вере, перешли при короле Алексан­дре со своими владениями под власть московского государя. Об этом переходе и о приверженности русских к родной вере вот что писал в 1500 г. кра­ковский каноник Иван Сокран: «Из всех народов, носящих имя христиан, но отделенных от Римской Церкви, нет ни одного, который был бы так непоко­лебим в защите своего схизматического заблужде­ния, как народ русский. По упорству к своей схиз­ме русские не верят никакой предлагаемой им истине (?), не принимают никакого убеждения и всегда противоречат; убегают от ученых католиков, ненавидят их учение, отвращаются от их наставле­ний. Признают только самих себя истинными пос­ледователями апостолов и первобытной Церкви и все анафематствования против них из Рима считают вечным для себя благословением... Русские люди до того ненавидят веру латинян, что желали бы не только всячески вредить ей, но даже искоре­нить во всем мире. Едва только великий князь Ли­товский начал в своих владениях обращать русских к единству Римской Церкви, как их князья и воево­ды с яростью поспешили передаться великому кня­зю, защитнику их схизмы».

Безумная политика притеснений православ­ных королем Александром привела Литву к вой­не с Москвой (1500—1503), окончившейся в пользу Москвы, после чего Александр сделался снисходительнее к православным. Страх перед могущественным московским государем, явив­шимся защитником православных, заставил ко­роля и поборников унии оставить на некоторое время попытки к насильственному ее насажде­нию в Литве и Западной Руси, и, таким образом, положение православных несколько облегчи­лось. Изменяя свою политику по отношению к пра­вославным, король Александр издал несколько грамот, ограждавших права Западно-Русской Цер­кви, из которых важнейшей была грамота, данная в подтверждение и ограждение судебных и иму­щественных прав всего православного духовенства, а также грамота о неприкосновенности святитель­ского суда и церковного имущества. Изменившее­ся к лучшему положение Западно-Русской Церкви настолько подняло дух православных и укрепило их твердость в вере, что латинские писатели того време­ни с сокрушением отметили, что «с сего времени Русь снова поворотила к схизме; схизма вновь подняла свою голову и утвердилась в странах Великого Княжества Литовского и Польского» и что в схиз­му «открыто последовал не только низший класс народа, но и шляхта и вельможи, поколебавшие­ся было прежде». К концу своего правления ко­роль Александр, по настоянию своего тестя мос­ковского государя Иоанна III, изменил свои отношения и к своей жене Елене Иоанновне. Он пожаловал ей несколько имений и г. Могилев, ис­просил у папы разрешение не принуждать ее к принятию римской веры, дозволить ей обновлять старые обители, строить церкви и обеспечивать их щедрыми вкладами. Его снисхождение к пра­вославным доходило даже до того, что он не запре­щал и латинянам, перешедшим в православие, оста­ваться в нем, в чем можно убедиться из следующих слов данной им в 1503 г. грамоты г. Витебску: «Кото­рые будут литвин або лях крещены у Витебску в рус­скую веру, а хто из того роду и тепере живет, того нам не рушити, права их хрестьянскаго ни в чом не ломати». Вот какое значение имела опека мос­ковских государей над православными западно-русами, проживавшими в Литовско-Польском го­сударстве. Благодаря этой опеке православные хоть в конце правления короля Александра мог­ли воспользоваться свободой исповедания своей веры.

Несмотря на все чинимые препятствия право­славным в исповедании их веры, литовско-рус­ские князья и вельможи не только сохранили ее в правление Александра Казимировича в целос­ти, но и для ее укрепления строили на своих землях монастыри и храмы ^[2]. Особенно ревностным защитником православия в то время был новогрудский воевода и маршалок Александр Ходасевич. Его стараниями и жертвами был построен в 10 верстах от г. Белостока в 1500 г. Супрасльский монастырь, получивший с благословения Константинопольс­кого Патриарха Иоакима в 1505 г. строгий общежи­тельный устав и послуживший для всей православ­ной Литвы образцом строгой монастырской жизни и уставных служб. В монастыре этом было собрано много церковных и святоотеческих книг, так что он стал и духовно-просветительным центром.

Сигизмунд Казимирович (1506—1548)

Преемник Александра Сигизмунд Казимирович относился к православным вполне миролюбиво, и время его правления было временем наиболь­шего спокойствия и процветания Православной Церкви в княжестве Литовском. Спустя много лет после его смерти русский народ с благодар­ностью вспоминал о нем, как о покровителей фундаторе православных церквей. При его дворе весь­ма сильной и влиятельной была русская партия во главе с известным защитником православия кня­зем Константином Ивановичем Острожским, заведовавшим военными силами Литвы. Начиная с «писарей» (статс-секретарей), Сигизмунд везде был окружен православными: посольствами заве­довали Сапеги, личными финансами короля — Иван Солтан, государственными — Богуш-Боговитинов, на воеводствах Трокском, Витебском и Ки­евском сидели православные, главнейшие староства также были заняты православными.

Сигизмунд I совершенно одинаково относился как к латинянам, так и к православным: предос­тавлял жителям обоих исповеданий одинаковые права и привилегии, как гражданские, так и цер­ковные; подтверждал целым областям по просьбе местных князей, бояр, шляхты и всего населения уставные грамоты, данные им еще прежними ко­ролями; вводил в городах по примеру своих пред­шественников так называемое магдебургское пра­во, по которому горожане управлялись и судились сами собой, через своих выборных, причем тре­бовал, чтобы половина таких выборных радцев была римского закона, а другая— греческого, и чтобы из среды радцев ежегодно выбирались два бурмистра: один католик, а другой православный. Этим православные горожане уравнивались по управлению и суду с латинянами. Православно­му духовенству он давал такие же грамоты, как и латинскому, сохранял за православными владыка­ми их канонические права в церковном управлении и суде и допускал их иногда на сеймы. Подтверж­дая права митрополита и епископов, Сигизмунд в своей грамоте писал: «Имеет Киевский митрополит держать в своей власти все церкви греческого закона в нашей отчине и управлять ими; давать им по святым правилам епископов, архимандритов, игуменов и всякий священнический чин гречес­кого закона; судить и рядить как духовных, так и светских, и виновных карать, и вообще отправлять всякие духовные дела по уставам Соборной Вос­точной Церкви совершенно невозбранно; также и епископы, находящиеся под Киевской митропо­лией, имеют судить и рядить и отправлять все ду­ховные дела в своих епископиях по давнему обы­чаю».

В той же грамоте он предписывал князьям и па­нам и вообще светским лицам не только греческо­го, но и римского закона, чтобы они не чинили обид ни митрополиту Киевскому, ни епископам и в цер­ковные доходы и во все дела и суды духовные не вмешивались. Из этой грамоты, данной Сигизмундом на великом сейме в Бресте в 1511 г., видно, что ни митрополит, ни все вообще православные в Лит­ве тогда никакой унии не знали. В случае обид, причиняемых православным латинскими еписко­пами, он оказывал православным правосудие и под­держку, что удерживало католическое духовенство предпринимать насильственные меры к распрост­ранению среди православных католичества, и сама мысль о насаждении в Литве церковной унии в прав­ление Сигизмунда Казимировича как бы заглохла. Все это укрепляло положение Православной Церк­ви в Литве, и западно-русский народ верно хранил свое святое православие.

Об этой стойкости православных в их родной вере вот что писал один современник, итальянец Кампензе, в письме к папе Клименту VII: «Россия, находя­щаяся ныне во власти польского короля, равно как город Львов и вся часть Польши, простирающаяся на север и северо-восток от Сарматских гор, следует с непоколебимостью греческому закону и признает над собой власть Константинопольского Патриарха».

При Сигизмунде Казимировиче в самой столице Литовского княжества, Вильне, состоялся 25 декаб­ря 1509 г. Собор Западно-Русской Православной Цер­кви. На этом Соборе под председательством ревните­ля православия Киевского митрополита Иосифа II Солтана (1507—1521) присутствовало 7 епископов, 7 архимандритов, 6 игуменов и 7 лиц белого духовен­ства. Собор был созван с целью установления церков­ного порядка и ограждения духовенства от чрезмер­ного влияния мирской власти.

Деяния Виленского Собора представляют нам верную картину тех недостатков и злоупотребле­ний, которые существовали в то время в Западно-Русской митрополии и которые зародились и вы­росли на почве существовавшего права «подаваний». Пользуясь этим правом, князья и паны раздавали архиерейские кафедры и настоятельские места в монастырях и церквах без воли и ведома епархи­альных владык, часто даже людям недостойным, и затем самовольно отнимали эти церкви у свя­щенников. При таких назначениях на святитель­ские и священнические места дело не обходилось без подкупов, причем новые назначения соверша­лись на места непраздные, т.е. при жизни епис­копов и священников, их занимавших. Опираясь на могущество своих светских покровителей, епископы выходили из повиновения митрополи­ту, на Соборы не являлись, а священники перехо­дили без воли своих епископов в чужие епархии и там утверждались самими патронами церквей. Эти беспорядки вносили расстройство во внутрен­нюю жизнь Церкви и подтачивали ее нравствен­ные основы. Против них и выступил Виленский Собор, издавший 15 постановлений, в которых преподал правила, касающиеся поставления на священные степени, поведения духовных лиц и отчасти мирян и отношений светских лиц к Цер­кви. Последние касались, главным образом, огра­ничения тех прав, которыми злоупотребляли светские лица при «подавании». В определениях Собора, касающихся поставления на священни­ческие степени, между прочим говорится: «Неко­торые в нашем (греческом) законе, презирая оте­ческое предание и заповеди, ради мирской славы и властительства, покупают себе еще при жизни епископов их кафедры и принимают эти кафед­ры без совета и согласия митрополии и епископов и без избрания от князей и панов нашего греческо­го закона». В том же обличает Собор настоятелей монастырей и священников. Против этих нестрое­ний Собор постановил: «Никому, не подкупаться под живыми епископами, архимандритами и свя­щенниками, если же кто дерзнет на такое дело, то да будет отлучен; в епископы и в другие степе­ни священства поставлять только достойных лю­дей, после тщательной их проверки, людей же не­достойных отнюдь не поставлять, даже если бы того требовал господарь (т.е. великий князь); не поставлять на священство дьяков из чужих епар­хий без поведенной грамоты и отпустных листов их епископов».

Касательно поведения духовных лиц и мирян Собор постановил: всем епископам без всякого прекословия, кроме великой какой нужды, соби­раться на Соборы, а уклоняющихся же от Священ­ных Соборов ради мирских дел и не заботящихся о своей пастве предавать ответственности; патро­нам у игуменов и священников не отнимать церк­вей без вины и преступлений; священнослужите­лей без отпустных грамот в чужие епархии не принимать; священникам без благословения епис­копского нигде не священствовать; священников и мирян, подвергшихся неблагословению и отлу­чению от своего епископа, отнюдь не разрешать и не допускать до церковного общения в других епархиях без воли их епископа. Соборные поставления коснулись и прав, или, вернее, произвола, подавания церковных должностей, до некоторой степени ограничив их.

Постановления Собора по просьбе православных иерархов, влиятельного князя К.И. Острожского, православных князей и панов были утверждены королем Сигизмундом, но, как показало время, к делу почти не применялись. Право подаваний до того глубоко укоренилось в Западно-Русской Цер­кви, что привести его в норму, полезную для жиз­ни Церкви, оказалось невозможным, и своеволие патронов Церкви царило по-прежнему, а также и поиск прибыльных мест и отдача их за деньги патронами постоянно повторялись. Почти половина тогдашних монастырей была изъята из-под вла­сти епископов и управлялась волей, точнее свое­волием, своих настоятелей и светских патронов. Даже сам митрополит во избежание разлада со своей паствой принужден был иногда отступать­ся от своих прав. В силу этого православная иерар­хия, особенно высшая, теряла свой вес и свой нрав­ственный авторитет, забывала свое назначение заботиться об успехах веры и Церкви, погружалась в одни житейские заботы, и, таким образом, когда впоследствии явились более сильные враги пра­вославия, она оказалась бессильной, чтобы проти­водействовать им и охранять свое стадо от расхи­щения.

Ко времени короля Сигизмунда Казимировича относится начало книгопечатания в княжестве Ли­товском. Наши славянские богослужебные книги впервые были напечатаны в польском Кракове (1491), где в то время было немало православных жителей и существовали для них храмы. Первым книгопечатником в Литве был Григорий Скорина, полоцкий уроженец, по вере православный. Совра­тившись впоследствии в католицизм и приняв имя Франциска, он, однако, не потерял своей русской национальности и не был враждебно настроен к по­кинутому им православию. В 1525 г. Скорина, покро­вительствуемый ревнителями православия — чле­нами Виленского братства: старшим бургомистром г. Вильны Яковом Бабичем и членом магистрата Богданом Оньковым, — напечатал на славянском языке (кириллицей) «Книгу деяний и посланий апо­стольских», а затем «Канонник» с «Акафистником» и «Сборник», или «Месяцеслов на весь год с показа­нием Евангелия и Апостола на разные дни».

Не стесняя православных в исповедании их веры, король Сигизмунд I не стеснял их и в пост­ройке новых церквей, и, нужно отдать справедли­вость православно-русским людям Литвы, — они воспользовались данной им королем передышкой во благо Православной Церкви. Особенно великую услугу в деле строительства церквей оказал рев­нитель и защитник православия в Литве князь Константин Иванович Острожский. Обладая не­сметным богатством, он не щадил его для блага Церкви: строил и обновлял храмы и монастыри, наделял их землями, обогащал архиерейские ка­федры щедрыми дарами и т.п. Защиту и благотво­рительность на пользу Православной Церкви князь считал своей священной обязанностью, и благода­ря ему Западно-Русская Церковь получила много льгот от короля Сигизмунда. Сам Сигизмунд в сво­их грамотах о милостях и льготах православным засвидетельствовал, что таковые он отказывал ради «наивысшего гетмана князя К.И. Острожского». На стредства князя Острожского был возобновлен в 1511 г. Виленский Пречистенский собор, а после данной ему Сигизмундом в 1514 г. грамоты пост­роены были в Вильне вместо деревянных и ветхих храмы Живоначальной Троицы при Троицком мо­настыре и Св. Николая, а также Борисоглебский храм в Новогрудке и др.

При Сигизмунде I в Литве было построено едва ли не более церквей и монастырей, чем костелов и кляшторов: последних при нем появилось до 56, между тем как православных церквей и монасты­рей, кроме бывших раньше, — более 80. Некоторые же из городов насчитывали у себя до десятка и бо­лее церквей. Например, Вильна— до 28, Пинск — 12, Гродно — 6 ^[3].

Обозревая общее состояние Западно-Русской Церкви в Литве в период правления короля Сигизмунда Казимировича, к сожалению, нельзя не от­метить, что, хотя король подтверждал и охранял права православного духовенства и мирян, и не было в ней ни унии, ни латинской пропаганды, ни открытых гонений за веру, однако, благоденство­вала она лишь снаружи, внутри же подтачивалась тем произволом, который царил в рей и подготав­ливал разложение высшей ее иерархии, порождая в последней опасный индиферентизм к интересам православия, который в дальнейшем повел иерар­хию к измене ему и переходу в унию.

Сигизмунд II Август (1548—1572)

Еще большей терпимостью к православию от­личался в начале своего правления король Сигизмунд Август. При нем в Польшу, а затем в Литву стал проникать протестантизм. Покровитель­ствуя последнему, Сигизмунд не отказывал в сво­ей защите и православным, даровав в своем государстве всем христианским исповеданиям свобо­ду. При нем же в 1563 г. было отменено постанов­ление Городельского сейма (1413), по которому «схизматики не могли иметь никаких прав и пре­имуществ и не могли занимать никаких высших должностей», и православные, воспользовавшись всеми государственными правами, наполнили, хотя на время, разные учреждения и засели в се­нате. Но при всем доброжелательном отношении к православию, Сигизмунд II много вредил ему своим произволом в раздаче церковных должнос­тей. Произвол в этом деле доходил у него до не­бывалых размеров. Нуждаясь в деньгах для сво­ей роскошной жизни, Сигизмунд И нередко продавал церковные должности за деньги, начи­ная с кафедры митрополита, разным недостойным лицам. Против такого произвола восстал митро­полит Иона Протасевич. В своей грамоте, послан­ной в 1568 г. Сигизмунду Августу, присутствовавше­му в то время на Гродненском сейме, митрополит просил короля, чтобы в землях, ему подвластных, духовные достоинства не раздавались светским лицам и чтобы, если кто из светских получит ду­ховное достоинство и в течение трех месяцев не примет духовного сана, епископы могли в своих епископиях отбирать у таковых достоинства и отдавать людям духовным. Эта просьба митропо­лита вызвана была теми не единичными случая­ми, что некоторые светские лица, получив от ко­роля духовное достоинство, например архимандрию, управляли монастырем и получали с него доходы, не принимая духовного сана. Король изъявил согласие на эту просьбу, признав ее справедливой, однако, своих прав на отдачу духовных мест не ограничил, подтвердив, что о таковых случаях владыки должны немедленно доносить ему, и он сам, отбирая у непосвященных достоинства, бу­дет отдавать другим «по своей господарской воле», кому захочет.

Веротерпимость Сигизмунда Августа привела Литву и Западную Русь к тому, что в них весьма быстро стали распространяться протестантство и другие секты, враждебные Риму. К концу прав­ления Сигизмунда протестантство и кальвинизм до того усилились в Литве и Польше, что из не­скольких сот католических приходов в Литве уцелело от протестантства едва шесть. По сло­вам знаменитого польского проповедника Скарги, католик был в то время редкостью во всей Литве, особенно между панами, и католический ксендз не мог безбоязненно показываться на ули­цах г. Вильны. Польские монастыри пустели, ксендзы спешили жениться, и католичество в Литве приходило в окончательный упадок. Рас­пространявшиеся в Литве протестантство и каль­винизм причинили значительный вред и право­славию, увлекая к себе множество православных вельмож; несмотря, однако, на это, большая часть магнатов и весь православно-русский народ со­храняли в неприкосновенности не только свою веру, но и свои святыни. В Северо-Западной Руси и Литве при Сигизмунде Августе упоминается свыше 95 православных монастырей и церквей. Православные ведут борьбу как с протестантами, так и с католиками, учреждают братства, шко­лы, книгопечатни и богадельни.

В правление Сигизмунда II Августа нашли себе приют у гетмана Григория Ходкевича, сына основа­теля Супрасльского монастыря, первые московские книгопечатники диакон Иван Федоров и Федор Мстиславцев, бежавшие в Литву от ярости московс­кой черни. В учрежденной по их инициативе в име­нии Ходкевича в Заблудове, близ Белостока, типо­графии они напечатали «Евангелие учительное» (1568—1569). Там же Федоров после выезда Мстиславцева в Вильну напечатал «Псалтирь», а затем в 1581 г. в г. Остроге, в типографии князя Константина Ост-рожского, первую печатную Библию. Мстиславцев же продолжал работать в Вильне, в основанной право­славными братчиками Мамоничами типографии.

При таких благоприятных условиях для право­славия в Литве, при том же короле Сигизмунде II, произошли события, которые впоследствии нанес­ли тяжелый и непоправимый удар православию и открыли новые пути к его подчинению Риму. Та­кими событиями были Люблинская политическая уния и призвание в Литву иезуитов.

Со времени первого соединения Литвы с Польшей в 1386 г. под властью литовского князя Ягайло Лит­ва сохраняла еще свое управление, свои законы и обычаи, свою монету, и Польша пока не имела на нее сильного влияния, даже поляки считались в ней пока иноземцами. Но проходит время, польское влияние в Литве усиливается, и поля­ки заводят в ней свои порядки. Древние русские княжества делятся на воеводства и поветы, вводятся дворянские сеймы, города получают само­управление по магдебургскому праву, и даже литовские крестьяне, подобно польским, посте­пенно закрепощаются за помещиками. Таким по­рядком подготавливалось постепенное слияние Польши с Литвой, которое произошло при Сигизмунде II Августе в 1569 г. на Люблинском сейме в форме так называемой Люблинской унии. Соглас­но этой унии, Литва теряла свою самостоятельность, присоединялась к католической Польше, стала уп­равляться королем, получившим избрание и коро­нование не в Литве, а в Польше, имела один «вальный» (общий) сейм, сенат и общую монету. Поляки стали теперь свободно проникать в литов­ские и русские земли, завладевать здесь должно­стями и имениями и председательствовать на сей­мах. Такое преобладание в Литве поляков было в ущерб как русской народности, так и связанному с ней православию.

Положив начало окончательному слиянию Польши с Литвой в гражданском отношении, Сигизмунд II задумал ввести в своем государстве и церковную унию, что он высказал на Люблинском сейме, предупредив, однако, что этого единства веры он хочет достигнуть без насилия совести, не прибегая к мерам, неуместным в делах веры и со­вести. Для осуществления этих планов Сигизмунд Август допустил появление в Литве иезуитов, и те, по своему обычаю, не стеснялись действовать ко­варством, насилием и другими позорными средства­ми, лишь бы только уничтожить православие в Литве, вследствие чего благие намерения короля — достигнуть церковного единства без насилия — оказались тщетными. Иезуиты появились в Польше в 1564 г. Призваны они были туда епископом кар­диналом Станиславом Гозием. По признанию польских историков, их вызовом в Польшу карди­нал Гозией положил начало новой эпохе религи­озно-социальной жизни народов, населяющих Речь Посполитую. Не будь Гозия, Речь Посполитая про­ложила бы себе иной путь религиозно-политичес­кой жизни, более крепкий и надежный, чем тот, ко­торый положен был Гозием. Один польский писатель, а именно Бронислав Трентовский, в сво­ем сочинении «Голос Правды» так характеризирует деятельность Гозия и его значение для Речи Посполитой по поводу призвания им иезуитов: «Как в Европе начинается новая эпоха от Мартина Лютера, так и в Польше — от кардинала Гозия. Он был из числа тех людей, которые родятся на свет для не­счастья человечества. Поляки того времени были в том убеждены, что для них необходимо нужна в Польше церковная реформа, что власть Рима вред­на для Польши и что следует установить в Польше чисто католическую Церковь, учредить особый пат­риархат. Но хитрые и ловкие действия кардинала Гозия с его необыкновенным красноречием одер­жали верх над мнением людей свободомыслящих и любящих свое отечество, — словом, польза Рима получила перевес. Гозий привел в Польшу иезуи­тов и поручил им воспитание шляхетской моло­дежи, угрожая диссидентам (иноверцам) совер­шенным уничтожением. Главным принципом иезуитов, этих развратителей-монахов, было нравственное затмение народов. Это они доказали на воспитании юношества. Народ польский долго бо­ролся с их системой, но вступил на престол Польский Сигизмунд III, и иезуиты восторжество­вали. Участь Польши была решена. Она начала, как рак, пятиться назад с такой силой, с какой шла вперед».

Глава IV
ИЕЗУИТЫ В ЛИТВЕ

Орден иезуитов учрежден был папой Павлом III в 1540 г. с целью оказания противодействия распрост­ранению в Римской Церкви еретических учений и охраны прав Римского престола. В своем стремле­нии сделать свой орден первенствующим в делах Церкви и поставить во главе ее «божественно-непо­грешимого» папу, иезуиты постепенно достигали желанной цели. Положив в основу своей деятельно­сти правило «цель оправдывает средства», иезуиты там, где невозможно было действовать открыто, дей­ствовали хитро продуманными подпольными путя­ми, не гнушаясь самыми противохристианскими средствами, прибегая даже к кинжалу и яду. По­явившись в Польше, иезуиты скоро покончили с протестантизмом, но и после этого не почили на лав­рах и не сложили своего оружия, а все свои силы направили против православных с целью привести их к подчинению Риму и своей хитрой политикой в значительной степени подготовили унию с Римом.

В 1569 г. иезуиты появляются в Литве по при­глашению виленского бискупа Валериана Протасевича и в следующем году открывают в Вильне иезуитскую школу. В 1571 г. они основывают в г. Ярославле, в Галиции, иезуитскую коллегию, которая становится центром католической пропа­ганды в этой стране. Особую силу они приобрета­ют при короле Стефане Батории. Как Баторий, так и его правительство в особенности, заботились о распространении иезуитов в русских областях, на­ходя в них наилучших помощников ополячивания и окатоличивания русского народа. В 1579 г., пос­ле взятия Полоцка, Баторий основывает в нем иезу­итскую коллегию и передает в распоряжение иезу­итов все местные православные монастыри и церкви с их имениями, и иезуиты немедленно от­крывают там семинарию для воспитания право­славного юношества. Одновременно с полоцкой коллегией была открыта коллегия в г. Люблине. Благодаря такому покровительству польского пра­вительства, иезуиты успели утвердиться в 20 важ­нейших городах Литвы и Западной России. Кроме Вильны, иезуиты обосновались, построили свои костелы и открыли школы в следующих городах: Орше, Несвиже, Витебске, Ковне, Гродно, Смолен­ске, Слониме, Двинске, Минске, Дрогичине, Мерече, Слуцке, Пинске и др. Со времени Люблинской унии до конца XVI в., т.е. на протяжении лишь 30 лет, иезуиты основали 8 иезуитских монасты­рей. Распространившись в Литве и Западной Руси, иезуиты становятся во главе пропаганды католи­чества среди православных, ведя ее при посредстве открываемых ими школ, церковной проповеди, ли­тературной полемики, и вместе с этим оказывают сильное влияние на польскую внутригосудар­ственную политику.

Считая одним из главных средств для успеха пропаганды воспитание юношества, иезуиты при­влекают в свои школы детей знатных родителей и воспитывают их чисто в латинском духе. Вот что пишет об этих школах польский историк Бобржинский: «Существовавшие в Польше иезуитские шко­лы должны были служить целям Церкви, т.е. Риму, а потом уже целям просвещения. Каждая школа воспитывала ревностнейших приверженцев като­лицизма, учила ненависти к другим, приготовля­ла к борьбе, посвящала время и силы, без всякой меры, обучению религии и церковной практике». Главное правило учебной практики в этих шко­лах — влиять на честолюбие воспитанников, а вос­питательной— влиять мягко и снисходительно, до поблажки. Хотя результатом такого воспитания и являлись поверхностные познания в науках и ис­кусствах, но порядок, опрятность, изящество в этих заведениях и тонкий такт в обращении привлека­ют туда высшие сословия, и вскоре иезуитские школы становятся модными. В эти школы охотно отдает своих детей и русская знать. Вполне есте­ственно, что поступившие в такие школы право­славные дети, выходя из них, оказывались только в благоприятных случаях индифферентными к своему родному православию, а в большинстве — враждебно настроенными против него, и нередко принимали католицизм.

Чтобы успешнее влиять на простой народ, иезу­иты совершают торжественные богослужения, ус­траивают пышные процессии, — одним словом, пышной внешностью стараются подействовать на воображение православно-русского народа и вос­питать в нем идею превосходства католицизма над православием.

Ведя, главным образом, наступление на знат­ных и богатых литовско-русских вельмож, имев­ших влияние на свой народ, иезуиты принимают все усилия втереться к ним в доверие, посещают их дома, становятся их советниками и даже до­машними учителями их детей. Постепенно внося разложение в сознание православно-русской ин­теллигенции, они отрывают ее от народа и даже враждебно настраивают против него.

Для пропаганды своих католических идей, в осо­бенности идеи папского главенства, иезуиты из­дают апологетические и полемические сочинения, в которых пропагандируют и защищают свои идеи. Так, в 1577 г. знаменитый иезуитский проповедник Петр Скарга издает в Вильне книгу «О единстве Церкви Божией под единым пастырем и о гречес­ком отступлении от сего единства, с предостере­жением и увещанием русским народам, держа­щимся греков». В этой книге, посвященной видному представителю и покровителю правосла­вия князю Константину Острожскому, Скарга про­водит ту мысль, что Западно-Русская Православная Церковь может выйти из тогдашнего своего печаль­ного положения только в том случае, если соеди­нится с Католической под главенством папы, так как греческие Патриархи, находясь под турецким игом, бессильны оказать ей какую-либо помощь. При этом она может удержать все свои восточные обряды.

Главными иезуитскими деятелями со времени поселения иезуитов в Польше и Литве, т.е. в кон­це XVI в. были Петр Скарга и Антоний Поссевин. Скарга на протяжении 24 лет исполнял обязан­ности придворного проповедника при короле Сигизмунде III и имел на него и на сенат сильное влияние. По словам польского историка Станис­лава Реши, он служил «украшением польского двора, стражем родных обычаев и государствен­ных порядков». Конечно, руководя этими поряд­ками, он, как иезуит и блюститель интересов Рим­ского престола, не мог не оказывать влияния на короля в пользу этих интересов, в особенности в деле его отношений к Западно-Русской Церкви. А отношения эти, как увидим далее, не были к ней благожелательными. Скарга провел и осуще­ствил едва ли не все дело подготовки Брестской унии, причем он же руководил главными ее дея­телями. Антоний Поссевин по поручению папы Григория XIII посетил в 1581 г. Москву для пере­говоров с царем Иоанном Грозным о соединении Церквей, но получил от Иоанна сильный отпор. На обратном пути через Польшу Поссевин, что­бы поправить свои неудачи, советовал королю Стефану Баторию и своим собратьям-иезуитам всячески действовать в пользу унии, что явилось бы единственным, постепенным и скрытым спо­собом приведения православных к латинству, так как прямого подчинения их папе достигнуть не­возможно. То же внушал он и папе, советуя на­чать это дело с Западно-Русской Церкви, причем не препятствовать православным до времени удерживать свои обряды и богослужение, а так­же оставить за униатскими священниками право вступать в брак согласно греческому обряду. План этот был одобрен папой. По настоянию Поссевина при Виленской иезуитской академии была от­крыта вторая семинария под названием «папс­кой», которой папа Григорий XIII назначил из своей казны 1000 дукатов в год на содержание 12 клириков, а преемник Григория папа Сикст V прибавил еще 1000, чтобы на них воспитывались 24 клирика, собственных его стипендиата. Виленская академия, согласно воле короля, была наделе­на в 1578 г. правом, в качестве высшего заведения, выпускать бакалавров, магистров, лиценциатов и докторов свободных наук, философии и богословия во всем Литовско-Русском княжестве, что несказан­но увеличило наплыв иезуитов в Вильну, а вместе с сим и значение их в Вильне и во всей Литве. Пер­вым ректором этой академии был Петр Скарга. В 1579 г. она была уравнена во всех правах со зна­менитой Краковской академией. В 1586 г. Виленская иезуитская академия имела свыше 700 воспитан­ников, а в 1632 г.— более 1200 с 75 преподавателями. На ее содержание жертвовали громадные денежные суммы и земельные фундуши и принимались туда и бедные, и богатые, и знатные, и простолю­дины. Так быстро формировалась целая боевая ар­мия иезуитов, готовая во всякое время нанести смертельный удар православию в Литве и западно-рус­ских областях. Нет ничего удивительного, что борь­ба с этой армией оказалась для православных не­посильной.

Глава V
ПАТРОНАТЫ И ЦЕРКОВНЫЕ БРАТСТВА В ЛИТВЕ

Патронаты Церковные

Благоприятные условия для деятельности иезу­итов лежали, между прочим, и в тогдашнем зависи­мом положении Западно-Русской Церкви от существо­вавшего в то время в Литве института церковного права, в силу которого известному лицу или учреж­дению предоставлялась известная совокупность прав и обязанностей по отношению к церковной дол­жности и в особенности к ее замещению, или так называемого патроната. Патронат предоставлял польско-литовским королям право утверждать лиц, избранных иерархией или народом, на высшие ду­ховные должности, и, пользуясь правом патроната, польские короли не мало причинили Западно-Рус­ской Церкви вреда, так как этим правом злоупотреб­ляли. Злоупотреблений этих не чуждались даже те короли, которые старались содействовать благу Пра­вославной Церкви. Это подтверждает следующий пример пожалования архиерейской кафедры Сигизмундом I. Был у Сигизмунда писарь Михайло Коп­тя. Командированный королем в крымскую орду расположить татар на сторону Польши, Коптя издер­жал на это дело не только отпущенные ему средства королем, но и свои личные. Чем же вознаградил Коптю король? Не деньгами, а тем, что по просьбе Коп­ти предоставил право его отцу Василию Евлашковичу занять епископскую кафедру Луцкую или Владимирскую — какая прежде окажется празд­ной, — а самому Копте даровал то «челобитье» (воз­награждение), которое имел бы взять от той епископии сам король при назначении ей нового епископа. Так же поступил он и с кафедрой митрополичьей, предоставив таковую митрополиту Макарию по просьбе последнего и по ходатайству корыстолюби­вой королевы Боны и некоторых латинских и пра­вославных вельмож. Не гнушался Сигизмунд I раз­давать светским лицам из-за материальных выгод и священнические места. Стефан же Баторий пони­мал право патроната так широко, что сам избирал и назначал высших духовных лиц. На духовные дол­жности он смотрел как на награду за гражданские заслуги, а потому нередко назначал на них мирян, и притом людей, не вполне достойных духовного сана. Был случай, что он назначил на православную кафедру католика. Мало того, случалось, что одна и та же архиерейская кафедра или архимандрия да­валась двум-трем лицам, между которыми начина­лись споры и даже борьба с вооруженной силой. Так, в 1565 г. король Сигизмунд II Август еще при жизни Владимир-Волынского епископа Иосифа пожаловал кафедру последнего почти одновременно еще двум лицам: шляхтичу Борзобогатому и Холмскому епис­копу Феодосию Лозовскому. Лишь только умер епископ Иосиф, Борзобогатый поспешил прибыть во Вла­димир и, введенный в управление епархией коро­левским чиновником, оставил здесь заведовать всем своего сына Василия, а сам уехал к королю. Через некоторое время туда же явился владыка Холмский Феодосий с двумястами конных и тремяста­ми пеших вооруженных людей и потребовал от Васи­лия уступить ему Владимирскую кафедру добровольно. Получив от Василия отказ, Феодосий на другой день увеличил свой отряд до двух с половиной тысяч воо­руженных людей и, расставив по разным местам девять пушек, приказал стрелять из них по епископ­скому замку и соборной церкви. Шесть раз посылал он свое войско на штурм замка, во время которого повреждены были здания замка и соборная церковь и много людей было убито. Пан Василий принуж­ден был ночью бежать из замка, а владыка Феодо­сий торжественно вошел в него и завладел Влади­мирской кафедрой. По жалобе Борзобогатого король потребовал Феодосия к себе на суд, но тот, избив ко­ролевского посланника, от явки отказался. И после этого Феодосий все-таки остался на Владимирской кафедре и «украшал» ее еще много лет.

На раздачу православных монастырей мирянам короли смотрели как на дело обычное, и никогда эта отдача не совершалась так часто, как при коро­лях Сигизмунде Августе и при Батории. Так, толь­ко в последние годы жизни Сигизмунда Августа им роздано было шесть монастырей, причем неко­торые из них «на вечность», т.е. в потомственное владение. Не отставал в этом деле от Сигизмунда и Стефан Баторий, отдавая монастыри иноверцам. Не принимая духовного сана, миряне управляли мо­настырями, как хотели, не повиновались епископ­ской власти, только собирали доходы с монастырс­ких земель, а монастыри разоряли. Доходило до того, что в монастырях не оставалось ни чернеца, ни священника, и богослужения в монастырском храме совершенно прекращались. При подобных порядках монастырская жизнь замирала, а вместе с этим ослабевало и усердие православных к свя­тым обителям. Подобные настроения, вкоренивши­еся в жизнь Западно-Русской Церкви, подрывали ее авторитет даже среди православных и наносили ей неисчислимый вред, чем и пользовались иезуиты в своих замыслах к полному подчинению право­славных Риму.

Правом церковного патроната обладали не толь­ко короли, но и другие светские лица. В силу этого права они заведовали основанными ими или их предками церквами и монастырями, ведали дохо­дами и судом в имениях этих церквей и монасты­рей и даже могли передавать свои права другим ли­цам. Все это вносило великую смуту и развал в дело благоустроения Западно-Русской Церкви. Правда, право патроната давало отдельным лицам, как, на­пример, князю Константину Острожскому, возмож­ность оказывать существенную поддержку Право­славной Церкви в борьбе ее с католичеством. Но в то же время патронат, предоставляя право мирянам вмешиваться в дела Церкви, открывал широкий про­стор произволу и насилию, что нередко случалось в период насаждения унии в Литве. Вдобавок со вре­мени Люблинской политической унии польская шляхта, как это было указано ранее, получала пра­во владеть землями в литовско-русских областях, и паны-католики стали держать патронат над право­славными церквами, находившимися в их имениях в Литве, и всякими мерами притеснять православное духовенство. Эти притеснения распространялись и на епископов, и последние стали стремиться к тому, чтобы сравняться в своем положении с католически­ми бискупами, наделенными особыми правами. Та­кой порядок не предвещал ничего хорошего для За­падно-Русской Церкви, тем более что благодаря патронату в среде высшего и низшего духовенства появились люди недостойные, которые не только не заботились о целости православия, но и готовы были продать его из-за земных выгод.

Патронат в Западно-Русской Церкви получил осо­бенно широкое и свободное развитие. Он принад­лежал не только отдельным лицам, но и городским общинам, которые группировались в церковные братства.

Церковные братства

Появление в Литве братств относится к началу XV в. Целью их было скрепление союза православных, но в начале своего появления они не носили чисто церков­ного характера. По своему составу братства вначале были близки к цехам. Так, братство, основанное в Вильне в половине XV в. и называемое кушнерским, было открыто кушнерами (меховщиками, скорняками). В конце XV в. к нему примкнули еще четыре братства: панское, или городское, купецкое, кожемяцкое и Росское (Росса — предместье г. Вильны), — и все эти братства в конце XVI в. составили Виленское Свято-Троицкое братство, носившее уже чисто церковный характер. На этом примере мы видим, как постепенно обе формы жизни — гражданская и религиозная — сливаются в братствах в одну фор­му, что, само собой разумеется, должно было расши­рить круг их деятельности и усилить их значение. В конце XVI в. к братствам примыкают литовско-русские православные вельможи и дворяне, истин­ные вожди литовско-русского народа. Таким обра­зом, братства служили сближению всех сословий православного литовско-русского народа как среднее звено, близкое, с одной стороны, к аристократии, а с другой — к мещанству и крестьянству. Такое сбли­жение имело для православно-русского дела громад­ное значение, в особенности в те времена, когда рус­ская аристократия заражалась культурой, идеями и образом жизни польских магнатов, отрывалась от русского народа и его гражданских и религиозных стремлений.

Братства налагали на себя точные и определенные обязанности по отношению к своим церквам: устанав­ливали денежные взносы для общего дела, обязыва­ли своих членов посещать церковные службы и брат­ские совещания, заботились о духовенстве, о бедных, устраивали богадельни, школы, издавали в защиту православия книги, подкрепляли дух православных своими посланиями и примером. В дальнейшем не­которые из братств приобрели сильное влияние на церковные дела: принимали участие в выборе епис­копов и митрополитов, следили за употреблением и целостью церковных имуществ и церковным управ­лением, протестовали против злоупотреблений епис­копов и вообще духовных лиц, защищали интересы Церкви перед правительством, а главное, издаваемы­ми сочинениями доказывали истину православия и ложь унии, указывали на опасности, угрожающие православию, и средства для спасения. Таковыми были братства: Львовское в Галиции, Виленское в Литве и Богоявленское в Киеве. С течением времени православные церковные братства приобрели такое значение в Польско-Литовском государстве, что коро­ли считали их как бы представителями всего русско­го народа в Западной Руси и приглашали представи­телей братств на сеймы по делам русского населения. Некоторые из братств, получив право патриарших ставропигий, были освобождены от власти митропо­лита и епископов, зависели только от Константино­польского Патриарха и имели право сноситься прямо с Патриархом. Таким образом, братства приносили неисчислимую пользу Западно-Русской Церкви, но чрезмерное усиление власти братств и излишнее вмешательство их в церковные дела, ущемляя епис­копскую власть, тяготили епископов и лиц духовных, и у некоторых епископов явилось стремление отде­латься от нежеланной опеки, что вызвало их на борь­бу с братствами, а впоследствии даже побудило к пе­реходу в унию. Несмотря, однако, на эти печальные явления, история православных братств в Литве со­ставляет одну из светлых страниц в летописях той тяжелой, упорной борьбы, которую вели лучшие православно-русские люди, объединившиеся в церков­ные братства, с надвигающимся на них латинством и предшественницей его — унией, служившей для православных лишь переходной ступенью из право­славия в латинство.

Глава VI
КОРОЛЬ СТЕФАН БАТОРИЙ (1572—1586). ПОЛОЖЕНИЕ ПРИ НЕМ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

Введение в Польско-литовском государстве григори­анского календаря

Правление короля Стефана Батория ознаменова­лось для православных западнорусов сильным по­кровительством короля иезуитам и введением в Польско-Литовском государстве григорианского ка­лендаря, что, конечно, не могло не отразиться на положении Западно-Русской Церкви в Литве во вред последней. Появившись в Литве одновременно с провозглашением на Люблинском сейме в 1569 г. соединения Литвы с Польшей в одно государство, иезуиты стали внушать королям и польскому пра­вительству ту мысль, что полное политическое сли­яние католической Польши с Литвой, населенной исключительно православно-русским народом, мо­жет наступить только при слиянии Западно-Русской Церкви с Латинской, т.е. через ее унию с Римом. Так как этого слияния литовско-польские короли очень желали, внушенная иезуитами идея была охотно ими принята, и Стефан Баторий сразу начал покро­вительствовать иезуитам, ревностно принявшимся за насаждение в Литве латинства. Окружив себя иезуитами, Баторий стал послушным их орудием и после взятия Полоцка основал в нем иезуитскую коллегию, передал им во владение 8 церквей и 7 мо­настырей г. Полоцка со всеми принадлежащими мо­настырям имениями, оставив для православных только одну церковь. Конечно, такое действие Батория было вопиющей несправедливостью, так как почти все жители Полоцка были православные. Совершая передачу иезуитам православных святынь, Баторий заявил в данной им грамоте, что поступает он так с той целью, чтобы иезуиты основали в Полоцке семина­рию для воспитания юношества, распространяли в схизматических странах католичество, устроили ла­тинские приходы и таким образом искореняли пра­вославие. Можно себе представить, в каком положе­нии очутилась бы Западно-Русская Церковь при таком враждебном отношении короля к православ­ным, если бы власть его не была ограничена сей­мом, а православные не имели могучих покровите­лей и защитников в лице русских магнатов и церковных братств.

Особенную ревность в деле защиты православия в Литве проявили при Баторий бежавший из Москвы от гнева царя Иоанна Грозного князь Андрей Курбс­кий и князь Константин Константинович Острожский. Князь Курбский поддерживал православие не только своим влиянием на короля и материальны­ми средствами, но и своими богословскими трудами. Он приобрел себе все творения Златоуста, Григория Богослова, Василия Великого, Кирилла Александрий­ского, Иоанна Дамаскина и церковную историю Никифора Каллиста в латинском переводе и переводил с латинского некоторые беседы и отрывки из этих тво­рений, которые считал наиболее нужными для об­личения иезуитов, особенно где говорилось об исхождении Св. Духа, чистилище и тому подобных латинских заблуждениях. Эти переводы он рассылал для чтения и поучения своим знакомым. Он же целиком перевел две книги Иоанна Дамаскина: «Богословие» и «Диа­лектику», — книги, необходимые для православных в их борьбе с латинством. Мало того, Курбский сам лично писал сочинения в защиту православия, вел деятельную переписку с православными панами и влиятельными горожанами, членами братств, предо­стерегая их от увлечения протестантством и латин­ством и убеждая тщательно изучить Священное Пи­сание и творения св. отцов Церкви, дабы быть во всеоружии в борьбе с иноверием.

Но особенно благодарную память за свою привер­женность и защиту православия заслужил у наро­да князь К.К. Острожский. Сознавая, что с просве­щенными иезуитами, захватившими в свои руки образование и воспитание юношества в Литве, мож­но успешно бороться только распространением сре­ди русского народа просвещения, князь Острожс­кий открыл у себя в Остроге около 1580 г. высшую школу. Это была самая древняя высшая школа в Западной Руси, ставшая с открытыми впоследствии школами во Львове и Вильне рассадником духов­ного просвещения, так необходимого в те времена, когда Западно-Русской Церкви предстояла тяжелая борьба с надвигающимся на нее латинством. До сих пор у православных в западно-русских областях, кроме ограниченного числа начальных школ при церквах, высших школ не было. Чтобы получить высшее или среднее образование, русским людям надобно было или поступать в иезуитские школы, или ехать за границу. Сколько вреда приносило это православию — понятно. В школе Острожского, кроме славянского языка, обучали греческому и ла­тинскому. В ней же преподавались: богословие, фи­лософия, риторика, поэзия, история, медицина и ес­тественные науки. По количеству предметов и обширности их преподавания, а также по составу профессоров, Острожская школа превосходила Виленскую иезуитскую академию и носила характер высшей школы. Первым ректором Острожской школы поставлен был ученый муж, уважаемый русскими Герасим Смотрицкий, для обеспечения которого Острожский назначил достаточное жало­ванье и подарил два села. В помощь Смотрицкому приглашен был князем из Греции известный Ки­рилл Лукарис, сделавшийся потом Константино­польским Патриархом. Таким образом, для западнорусов в первый раз открылась возможность получать научное образование в своих школах, и притом в православно-русском духе, без опасения увлечься в какое-либо иноверие. При школе Ост­рожский основал типографию, снабжавшую церк­ви богослужебными и учительными книгами. Но самым важным памятником ревности князя Ост­рожского к вере осталась так называемая Острожс­кая Библия, изданная в 1580—1581 гг. Это была первая печатная Библия, изданная на Руси и послу­жившая основой для дальнейших ее изданий. Пе­чатанием ее занялся первый московский печатник Иван Федоров, перешедший к Острожскому из Заблудовской типографии после смерти графа Ходкевича. Издание этой Библии стоило Острожскому многих материальных затрат и забот, так как для ее издания необходимо было разыскивать правиль­ные списки Библии, которых на Руси не было. Вот что говорится в предисловии к этой Библии от лица князя: «Я принужден был напечатать сию Библию вследствие печального положения Православной Церкви. Церковь эту враги терзают и попирают но­гами, и никто не в силах противостоять им по недо­статку духовного оружия — Слова Божия». Вслед за Библией издан был целый ряд ученых сочине­ний, как переводных, так и оригинальных, которы­ми была так бедна Западно-Русская Церковь и рус­ский народ. Из типографии этой вышли следующие сочинения: 1) «О единой истинной и Православной вере» — книга, направленная против сочинения иезуита Скарги под тем же названием; 2) «Испове­дание об исхождении Св. Духа»; 3) «О постниче­стве»; 4) «Маргарит св. Иоанна Златоустого» и мно­го других.

Острожский, подобно Курбскому, вел деятель­ную переписку с панами, материально поддержи­вал братства и, имея у короля большой вес, высту­пал перед ним в защиту попираемых латинянами прав Православной Церкви.

В 1582 г., 13 февраля, папа Григорий XIII обна­родовал буллу о введении нового календаря, известного теперь под именем григорианского, и Стефан Баторий вскоре после этого издал указ, ко­торым повелевал, чтобы новый календарь был принят в его королевстве не только католиками, но и православными. Иезуиты и ревнители ла­тинства поняли, что если православные примут новый календарь и станут праздновать свою Пас­ху и другие праздники с католиками, то это по­служит к религиозному сближению тех и других, а впоследствии и к согласию православных на не­которые другие отступления от указаний Православ­ной Церкви, и стали вести свою работу к принудитель­ному принятию нового календаря православными. Но православные, понимая, что вопрос о введении григо­рианского календаря касается их церковного обряда и веры и не может быть разрешен королем без согла­сия Вселенского Патриарха, не соглашались под­чиниться указу короля, и между ними начались волнения. Князь К.К. Острожский поспешил на­писать об этом Константинопольскому Патриар­ху Иеремии и просил его наставлений. Иеремия вместе с Александрийским Патриархом Сильве­стром ответили ему, что новый календарь нару­шает постановление Первого Вселенского Собо­ра о праздновании Пасхи, что этот календарь представляет новое отступление папы от поста­новлений Вселенской Церкви, основан он на да­леко неточных астрономических вычислениях, и посему убеждал князя и всех православных не принимать нового календаря. О том же Патриарх писал и Киевскому митрополиту и всем подчи­ненным ему епископам.

Несмотря, однако, на эти грамоты Патриарха, православных хотели силой принудить к приня­тию нового календаря. Иезуиты и католическое духовенство врывались в православные храмы и палками выгоняли оттуда священников и народ, когда те собирались на богослужение в празднич­ные дни по старому календарю, как это случилось, например, в г. Львове в праздник Рождества Хрис­това. Православные негодовали и обращались с жалобой к королю. Стефан Баторий, опасаясь се­рьезных возмущений православного народа, вы­нужден был несколькими грамотами отменить свой указ о новом календаре. В одной из этих гра­мот он писал, что принял в своих владениях но­вый календарь только для лучшего порядка дел, а вовсе не для того, чтобы делать людям греческой веры какое-либо насилие в богослужении и обря­дах, в правах и вольностях, но чтобы на будущее время тверже и надежнее мог быть сохраняем мир между разноверцами. «Мы, — писал далее ко­роль, — вознамерились дать, позволить и утвер­дить людям греческой веры, обитающим в Вели­ком Княжестве Литовском, полную власть и свободу спокойно содержать все уставы и обряды греческого богослужения, по порядку и расписа­нию старого календаря,... и пока между папой и греческими Патриархами окончательно не будет решен спор об употреблении календаря, ни мы, ни наши урядники не будем принуждать сохра­няющих греческие обряды к принятию нового ка­лендаря». Несмотря на эти грамоты, выраженная в них воля короля не исполнялась до самой его смерти, и латиняне по-прежнему принуждали православных праздновать по новому календарю. В особенности в этом деле усердствовали польские паны, принуждая своих православных крестьян работать в праздничные дни по календарю Право­славной Церкви.

Вообще время правления короля Стефана Батория, явно покровительствовавшего иезуитам и ла­тинянам во вред православным, следует опреде­лить как время постоянной борьбы православных с латинянами — борьбы, достигшей небывалого до сих пор активного напряжения. Несмотря на все стеснения, чинимые православным иезуитами, православные не пали духом и стали противодей­ствовать латинянам не одним только пассивным сопротивлением, не одними протестами перед властями и жалобами королю, но и теми же ору­диями, какие употреблялись самими же латиня­нами: их школам противопоставляли свои школы, их братствам— свои братства, их сочинениям — свои сочинения; даже в спорах о календаре право­славные на чинимые им притеснения отвечали, где могли, теми же притеснениями. Прискорбно только то, что в этой борьбе, касавшейся непосред­ственно веры и Церкви, не принимали почти ни­какого участия западно-русские архипастыри. Но этому удивляться не следует. Стефан Баторий с умыслом раздавал епископские кафедры самым неподходящим лицам, жаждавшим только нажи­вы от Церкви и готовым во всякое время изменить ей. И если эти пастыри нередко вели своего рода борьбу за принадлежащие им права, то только из-за своих личных интересов, а не интересов Церк­ви, из-за своих прав имущественных и судебных. Такое индифферентное отношение владык к защи­те интересов Церкви ничего доброго не предвеща­ло, что сказалось впоследствии при преемнике Батория, короле Сигизмунде III.

Глава VII
ПРИЕЗД В ЛИТВУ ПАТРИАРХА ИЕРЕМИИ II И ЕГО ПО­СЛЕДСТВИЯ

Мысль о церковной унии православных западно-русов с латинской Церковью, давно занимавшая Пап Римских и латинское духовенство, стала при содействии иезуитов мало-помалу осуществляться. Иезуиты, пропагандируя в Литве почти 20 лет идею унии, своими проповедями, диспутами с православ­ными, своими школами и особенно своими сочи­нениями успели достаточно ознакомить православ­ных людей с понятиями о подготавливающейся унии. Действуя указанными путями, они многих православных поколебали в вере, иных склонили к латинству, других предрасположили к унии льстивыми обещаниями, а самое главное — успе­ли приобрести настолько сильное влияние на сво­его питомца и ставленника короля Сигизмунда III и его правительство, что тот под их руководством готов был употребить все меры, лишь бы насадить унию в своем государстве. Оставалось только подыс­кать среди православных епископов таких лиц, которые согласились бы действовать по их указке. И это им вскоре удалось.

Подготовке унии в сильной мере содействова­ло тогдашнее положение Западно-Русской Церк­ви, далеко не соответствующее каноническим ус­тавам. В среде духовенства немало было лиц, не имевших права занимать высшие церковные дол­жности. Сам Киевский митрополит Онисифор Де­вочка был двоеженец, ибо до рукоположения сво­его в духовный сан был вдовцом после смерти второй жены, и посему не мог быть лицом духов­ным. К тому же он оказался весьма небрежным пастырем и слабым защитником своего духовно­го стада, как это видно из письма галицко-русских дворян, посланного ему в 1585 г. из Варшавы. «Хотя Вашу милость старшим своим имеем, — писали Онисифору дворяне, — однако Ваша ми­лость не заботился о том, чтобы словесных овец своих от губительных волков оборонять. Во вре­мя пастырства Вашей милости довольно всего злого в нашем законе осталось: насилие святыни, замыкание Святых Таин, запечатание церквей, запрещения звонить, выволакивание от престола и от церквей Божиих попов, и, как будто бы зло­деев, сажают их в тюрьмы, а мирским людям зап­рещают в церквах Божиих молиться... Но этого мало: рубят кресты святые, захватывают колоко­ла в замок (крепость), отдают их в распоряжение жидам, и еще, Ваша милость, листы свои откры­тые против церквей Божиих жидам на помогу даешь... Но что еще хуже, Ваша милость, постав­ляешь одних епископов без свидетелей и без нас, братии своей, что и правила запрещают, вслед­ствие чего негодные люди становятся епископа­ми» и проч.

В 1588 г. проездом в Москву Литву посетил Кон­стантинопольский Патриарх Иеремия. Князь К.К. Острожский обратился к нему с просьбой при­вести в порядок Западно-Русскую Церковь. Поэтому Иеремия на обратном пути снова заехал в Литву (1589). Здесь его приняли весьма торжественно и ра­душно, и только вступивший тогда на престол при помощи иезуитов король Сигизмунд III (1587—1632) по просьбе князя Острожского дал Патриарху окруж­ную грамоту, которой подчинил ему всех духовных лиц и дела Западно-Русской Церкви. Патриарх сме­стил всех двоеженцев и троеженцев с занимаемых ими церковных мест, установил на будущее время порядок замещения архиерейских кафедр монаха­ми и предоставил большую силу братствам. В чис­ле смещенных были Киевский митрополит Онисифор Девочка и Супрасльский архимандрит Тимофей Злоба, обвиненный в тяжких преступлениях. На место Онисифора был избран Минский архиманд­рит Михаил Рагоза. Патриарх по настоянию короля Сигизмунда III посвятил его, но, не доверяя ему, на­значил своим экзархом, т.е. наместником, успевше­го понравиться ему Луцкого епископа Кирилла Терлецкого, которому предоставил право надзора и суда над западно-русским духовенством. Митрополит, ко­нечно, был этим очень огорчен и явно высказывал свое недовольство. В числе недовольных были так­же епископы Холмский Дионисий и Пинский Леон­тий, которые явились защитниками запрещенных Патриархом двоеженцев и троеженцев священников. Не угодил Патриарх и Кириллу Терлецкому, так как принимал на него жалобы, а перед отъездом в Гре­цию издал неприятное для него распоряжение, что­бы митрополит созвал духовный Собор для устра­нения всяких непорядков в Церкви и для суда над недостойными иерархами, в числе которых оказал­ся и Терлецкий, обвинявшийся в тяжких преступ­лениях. Но особенно был настроен против Патриар­ха Львовский епископ Гедеон Балабан, так как Львовское братство, с которым он давно находился во враждебных отношениях, было признано Патри­архом вполне независимым от епископа. Не только Гедеон, но и все епископы недовольны были неко­торой зависимостью от Патриарха и расширением прав братств. «Как, — говорили они, — какой-нибудь сходке ремесленников, седельников, кожевников, неучам в вере дать право составлять приговоры о де­лах Церкви?»

Этим недовольством воспользовались иезуиты, раздувая его, доказывая своеволие Патриарха, ука­зывая на его противоречивые грамоты, в которых Патриархом, не знавшим славянского языка, дей­ствительно было допущено немало противоречий. В то же время известный иезуит Петр Скарга вновь издал в 1590 г. свою книгу «О единстве Церкви», в которой прямо говорил, что забота об унии состав­ляет долг не одного католического духовенства в Польше и Литве, но и долг короля и католических панов, и особенно русских епископов. По внушению Скарги король Сигизмунд III вошел в тайные сно­шения с Кириллом Терлецким, как патриаршим экзархом, имевшим некоторый вес и влияние на митрополита и дела Церкви и стоявшим выше дру­гих по уму и образованию. Недовольство приняты­ми Патриархом мерами усиливалось еще и пото­му, что польское правительство после отъезда Патриарха стало суровее относиться к православ­ным, стесняя их во всем, и то же стали делать и пат­роны. Между тем иезуиты старались усилить раз­дражение владык, а затем указывали, как легко им выйти из тяжелого положения посредством унии, с которой они получат и независимость, и выгоды. Так среди западно-русских епископов, духовенства и высшего общества постепенно стала внедряться мысль о необходимости унии с Римом. К тому же некоторые из них получили образование в иновер­ческих школах и потому не были привержены к православной вере; народ свой они презирали, об­разом жизни старались сблизиться с латинскими бискупами, завидуя высокому положению после­дних. Об унии даже подумывал Константин Ост-рожский, потерявший всякую надежду на помощь Востока по устроению Западно-Русской Церкви, но, конечно, не в римском ее понимании. Привержен­цы унии, в особенности иезуиты, доказывали, что она может состояться при самых ничтожных уступ­ках в церковных вопросах и что с ее принятием вполне сохранится чистота учения Восточно-Пра­вославной Церкви, а между тем православные по­лучат права, которых они лишены, и, таким обра­зом, прекратятся их гонения и притеснения. Единственная разница будет только в том, что пра­вославные вместо подчинения Патриарху, зависящему от султана и безвластному, подчинятся Папе Римскому, который защитит их Церковь и восста­новит порядок.

Первым высказал намерение принять унию Львовский епископ Гедеон Балабан. Для этого он вошел в сношения с Кириллом Терлецким, с кото­рым до того времени был во вражде. Они начали склонять митрополита созвать Собор в Бельзе, без участия мирян, для обсуждения церковных неуря­диц. Митрополит не нашел это возможным и созвал Собор в Бресте (1591). Кирилл, Гедеон, Пинский епископ Леонтий Пельчицкий и Холмский Диони­сий Збируйский съехались несколько раньше в Бельзе и здесь сговорились принять унию. С таким намерением они прибыли и на Собор в Бресте. На Соборе владыки жаловались на тягостное положе­ние Западно-Русской Церкви и как на одну из глав­ных причин этого положения указывали на ее за­висимость от Константинопольского Патриарха, турецкого подданного. Жаловались они также и на чинимые им светскими лицами насилия, от кото­рых они терпели разные невзгоды, не находя у пра­вительства законной защиты. Терлецкий прямо за­явил, что нет им житья от светских лиц и что остается одно только средство для улучшения их положения— образовать церковную унию. Эту мысль в особенности поддерживал Львовский епис­коп Гедеон, много терпевший стеснений в своих действиях от Львовского братства. Все епископы согласились с мнением Терлецкого и высказались за унию с Римом. Составлена была грамота, в кото­рой епископы объявили, что они по долгу пастырей — спасать свои паствы от угрожающих им бед­ствий — готовы подчиниться Папе Римскому, если их восточные обряды будут им оставлены навеки. Митрополит, однако, не подписал этой грамоты, считая нужным играть скрытую роль, пока не на­ступит для него более благоприятное время. Гра­мота была передана королю Сигизмунду, который в мае 1592 г., выразив благодарность епископам, обещал им разные преимущества и «защиту от на­пастей». Между прочим он обещал «приумножение ласки, увеличение вольностей и свобод» наравне с латинским духовенством и проч. Конечно, это были только пустые обещания, которые он впоследствии не выполнил.

Несмотря на такое активное участие короля в деле проведения унии и на обещанные льготы пра­вославным, последние и не думали принимать унию. Они считали предателями четырех еписко­пов, подписавших согласие на унию, и утешались твердостью остальных. Львовское братство, узнав о предательстве епископов, обратилось к Константи­нопольскому Патриарху с сердечной просьбой по­мочь делу и прислать в Литву своего экзарха.

Между тем умер Брестский епископ Мелетий Хребтович, и на его место возведен был в 1593 г. се­натор и каштелян Брестский Ипатий Поцей, род­ственник Константина Острожского. Поцей родил­ся от православных родителей, образование получил в кальвинской школе и Краковской академии и, со­стоя на службе у князя Радзивилла, сделался про­тестантом, а затем снова принял православие. Для планов иезуитов не могло быть лучшего человека.

Он быстро сошелся с Кириллом Терлецким и Геде­оном Балабаном и сделался главным деятелем унии. Терлецкий стал убеждать Поцея, что нельзя дольше оставаться под управлением Патриарха, ко­торый по простым доносам низлагает епископов, поставил над епископами братства, предоставив им право наблюдения за их деятельностью, и что подоб­ное положение изменится, если они отдадутся под власть папы. Подобный акт принесет им еще и ту пользу, что будет выполнено королевское обещание о возврате отобранных у них церковных имуществ. Но Поцея не надо было убеждать, так как в душе он был униатом. Узнав о замыслах Поцея, князь К.К. Острожский написал ему письмо, в котором высказал мнение, что о таком деле, как соедине­ние Церквей, должны произнести суд прежде всего отцы Восточных Церквей и Московский Патриарх. Он советовал Поцею, переговорив с митрополитом и епис­копами, поехать в Москву и попросить великого кня­зя Московского и тамошних духовных, чтобы те вместе с иерархами литовскими позаботились о прекращении разделения Церквей, из-за которо­го в Литве так страдает русский народ. На пись­мо Острожского Поцей ответил, что от поездки в Москву он отказывается, так как там его могут под­вергнуть истязаниям и казни, и что если сам князь не решился войти в сношения по данному вопросу с митрополитом, «то и он не смеет и слова мол­вить о таких вещах, ибо митрополит не располо­жен к римлянам». Поцей, конечно, обманывал кня­зя, ибо митрополит Рагоза был склонен к унии, хотя этого и не обнаруживал явно.

Между тем Патриарх Константинопольский уз­нал из письма к нему Львовского братства о гото­вящейся измене западно-русских епископов и на­писал на имя митрополита Рагозы две грамоты: одну с приказом низложить Львовского епископа Гедеона Балабана, а другую с выговором самому митрополиту и с временным запрещением за то, что тот не радеет о своей пастве, если в продолже­ние пяти лет ничего не предпринял для умирот­ворения ее. Получив эти грамоты, митрополит Рагоза созвал 24 июня 1594 г. Собор в Бресте, на который приехали только Поцей и Терлецкий, и Собор осудил Гедеона и низложил его. Но все это делалось для отвода глаз, с целью усыпить бди­тельность православных, ибо Собор наперед знал, что его постановления не будут иметь силы. Так действительно и оказалось. Когда на Соборе шла речь о низложении Гедеона, королевский примас архиепископ Гнезненский прислал митрополиту письмо, в котором предупредил, что Собор созван им незаконно, так как созван в отсутствие короля, выехавшего в Швецию, и без его разрешения, что по законам Польши недопустимо. В письме при­маса выражено было митрополиту также негодо­вание за его содействие Патриарху.

Вмешательство Патриарха в дела Западно-Рус­ской Церкви, однако, не принесло ей пользы и еще больше раздражило затеявших унию епископов. Последние общими усилиями склонили на свою сторону других епископов и не только стали сно­ситься и сговариваться с латино-польскими бискупами, как лучше оборудовать дело унии, но и доносить королю о ходе дела, за что король обещал изменникам милости и награды, а также и покро­вительство на случай, если бы восточные Патри­архи или ревнители православия в Западно-Рус­ской Церкви привлекли их к духовному суду. Мало того, король даже решил послать в Рим для переговоров об унии двух духовных лиц, что вид­но из акта, внесенного 21 мая 1594 г. в актовые кни­ги городского владимирского уряда Кириллом Терлецким. Акт этот, между прочим, гласит, что «по воле и промышлению Бога и при усердном старании и содействии Его Королевской милости, пана нашего милостивого, Сигизмунда III, и панов рад духовных и светских, наступило давно желан­ное примирение и соединение, восстановилась братская любовь между двумя столь разрозненны­ми по вере Церквами — Восточной и Западной — с признанием святейшего Папы Римского верхов­ным пастырем и наместником апостольским. А чтобы точнее утвердить это соединение и засвиде­тельствовать покорность святейшему отцу папе, Его Королевская милость определил послать в Рим двух особ: в Бозе велебного отца Ипатия Поцея, епископа Владимирского и Брестского, и меня, епископа Луцкого».

Вот до чего уже было доведено дело унии, но для окончания его не доставало еще самого глав­ного и существенного: официального согласия самих иерархов Западно-Русской Церкви и во гла­ве их митрополита. Только от их лица и можно было вести речь об унии с папой. В этом-то деле особое усердие и проявили королевские депутаты Поцей и Терлецкий. 2 декабря 1594 г. они со­ставили от лица всех западно-русских иерархов акт, в котором заявляли, что «от времен Христа Спасителя и апостолов предки их всегда призна­вали одного старшего первопрестольника и пас­тыря в Церкви Божией — святейшего Папу Римс­кого... Посему они умыслили, с Божией помощью, соединиться, как было и прежде, с братией их, римлянами, под одним видимым пастырем и дают себе перед Господом Богом обет, что всем сердцем и со всей ревностью будут стараться, каждый порознь, о приведении и прочего духовен­ства и всего народа к тому же соединению...» Акт этот, кроме Поцея и Терлецкого, был подписан митрополитом Рагозой, Полоцким и Витебским архиепископом Григорием, епископом Пинским и Туровским Леонтием Пельчицким, епископом Холмским Дионисием Збируйским и архимандритом Кобринским Ионой Гоголем, подписи которых собирались продолжительное время. Акт этот, однако, не имел еще решающего значения для унии, так как под ним не были даны подписи епископов— Львовского Гедеона Балабана и Перемышльского Михаила Копыстенского.

Более важное значение для дела унии имело следующее событие, совершившееся в конце 1594 г. По приглашению Кирилла Терлецкого в г. Сокол, находившийся в епархии Гедеона Балабана, собра­лись епископы: Гедеон, Перемышльский Михаил и Холмский Дионисий. Здесь Терлецкий в самых мрачных красках обрисовал перед собравшимися епископами плачевное состояние Православной Церкви, порицал восточных Патриархов и своими хитрыми речами довел епископов до того, что они составили и подписали постановление об унии и в особых артикулах изложили условия ее принятия. Все это они поручили Терлецкому представить ко­ролю. Чтобы придать этим соборным актам боль­шую силу, требовались еще согласие на них и под­пись митрополита. С этой целью Терлецкий, по поручению Собора, явился к митрополиту и выну­дил у него согласие. Мало того, митрополит соста­вил от себя записку, в которой были выражены мысли об общем соединении Церквей, и вручил ее Терлецкому для представления королю, только просил его держать это пока в тайне. Терлецкий поехал в Краков, явился к королю, выпросил у него себе грамоту на звание экзарха и привез похваль­ную грамоту Поцею за его заслуги для унии. Не­смотря на все это, митрополит продолжал держать себя крайне нерешительно, выставляя себя по-пре­жнему ревнителем православия. Вообще положе­ние его было весьма затруднительно, и он, с бояз­нью оглядываясь на все стороны, всех обманывал. Между тем народ узнал о затеянной епископами унии и всюду стал волноваться. В особенности эти волнения отзывались в Вильне. Митрополит Рагоза потребовал к себе на суд виленских священников, обвиняя их в том, что они взбунтовали против него народ, и затем велел во всех церквах прекратить бо­гослужение на шесть недель. В то же время он пи­сал князьям Острожскому и Скумину, что отнюдь не изъявлял покорности папе и в грамоте своей ко всему духовенству высказывал готовность стоять за православие до конца жизни. Играя двусмысленную роль, он даже не постеснялся сообщить князю Острожскому об измене православию епископов, соби­равшихся на съезд в Соколе, в то время когда сам принял участие в этой измене. Вот что писал он кня­зю Острожскому: «Стараясь давать знать Вашей ми­лости, как столпу Церкви нашей, обо всех новостях, касающихся Церкви и меня, извещаю вас о новинке, никогда неслыханной предками нашими и Вашей милостью: посылаю Вам в копии лист, писанный ко мне отцами епископами, о намерении их подчинить­ся Римскому престолу,... а я без воли Божией и без Вашей милости и не думаю на то согласиться, опа­саясь какого-либо подкупа и прелести для нашей Церкви». Писал митрополит Острожскому и об из­мене Кирилла Терлецкого, советуя князю «беречь­ся этого райского змия и коварной лисицы». Вот до чего пала совесть митрополита Рагозы, если он мог так беззастенчиво извращать правду и так смело го­ворить ложь. В то же время Виленскому братству митрополит Рагоза написал послание, в котором опровергал разнесшийся слух об его измене. Но братство имело в руках документы и переслало их князьям Острожскому и Скумину в доказательство лживости заявлений митрополита и его единомыш­ленников. Братство просило также князей, чтобы они выхлопотали созвание Собора, в котором уча­ствовали бы и миряне.

Между тем как Рагоза, Поцей и Терлецкий дей­ствовали в пользу унии осторожно и скрытыми путями, Гедеон Балабан действовал смело и от­крыто. 28 января 1595 г. он созвал у себя во Львове Собор, на который прибыли архимандриты, игу­мены, иеромонахи, протопопы и священники не из одной только Львовской епархии, но «из разных воеводств, земель и поветов» Литвы и Польши, и даже несколько духовных сановников из-за грани­цы. На Соборе было принято следующее постанов­ление: «Признать Святую Католическую Римскую Церковь, от которой неразумно после Вселенского Флорентийского Собора отверглись греческие Пат­риархи, за Церковь истинную, имеющую власть над всей вселенной,... а если бы кто-либо из нас (при­сутствующих на Соборе), по превратности сердца, отступил сам или содействовал своим мирянам отступить от сего исповедания и подчинения Свя­тейшему Папе, тогда да не напишется имя такого отступника с праведными, и епископство его да приимет другой».

Когда о такой открытой измене узнал князь К.К. Острожский, то разослал окружное послание, в котором убеждал православных твердо держать­ся своей веры. «От преименитых благочестивых родителей, — писал князь, — смолоду воспитан я был в наказании истинной веры, в которой и те­перь, Божией помощью укрепляем, пребываю; из-вестился я Божией благодатью и уверился в том, что, кроме единой истинной веры, в Иерусалиме насажденной, нет другой веры. Но теперь злохитрыми кознями вселукавого диавола самые глав­ные истинной веры нашей начальники, славой света сего прельстившись и тьмой сластолюбия помрачившись, мнимые пастыри наши, митропо­лит с епископами, в волков претворились, Святой Восточной Церкви отвергшись, Святейших Патри­архов, пастырей и учителей наших вселенских от­ступили, к западным приложились, только еще кожей лицемерия своего, как овчиной, закрывая в себе внутреннего волка, не открываются, тайно согласившись друг с другом, окаянные, как хрис­топродавец Иуда с жидами, умыслили всех благо­честивых с собой в погибель вринуть, как самые пагубные и скрытые писания их объявляют. Но человеколюбец Бог не попустит вконец лукавому их умыслу совершиться, если только, Ваша ми­лость, в любви христианской и повинности своей пребудете. Дело идет не о тленном имении и по­гибающем богатстве, но о вечной жизни, о бес­смертной душе, которой дороже ничего не может быть. Так как многие из обывателей здешней об­ласти, Святой Восточной Церкви послушники, меня начальником православия в здешнем краю считают, хотя сам себя считаю я не большим, но равным каждому, в правоверии стоящему, то из боязни, чтобы не взять на себя вины перед Богом и перед Вами, даю знать Вашим милостям о пре­дателях Церкви Христовой и хочу с вами заодно сто­ять, чтобы с помощью Божией и вашим старанием они сами впали в те сети, которые на вас готовили. Что может быть бесстыднее и беззаконнее их дел? Шесть или семь злонравных человек злодейски согласились пастырей своих, Святейших Патриар­хов, которыми поставлены, отверглись и считают нас всех правоверных бессловесными, своевольно осмелились от истины оторвать и за собой в пагу­бу низвергать! Какая нам от них польза? Вместо того чтобы быть светом миру, они сделались тьмой и соблазном для всех. Если татары, жиды, армяне и другие в нашем государстве хранят свою веру ненарушимо, то не с большим ли правом должны сохранить свою веру мы, истинные христиане, если только все будем в соединении и заодно сто­ять будем. А я как до сих пор служил Восточной Церкви трудом и имением своим в размножении священных книг и в прочих благочестивых вещах, так и до конца всеми моими силами в пользу бра­тии моих служить обещаю».

Послание князя было напечатано в Острожской типографии и тотчас разослано православным западнорусам. Кроме этого Острожский послал к восточ­ным Патриархам известие о замыслах западно-рус­ских епископов. Послание князя произвело сильное действие, и православные заволновались. Первыми на защиту Святой Церкви выступили православные братства Виленское и Львовское. В Виленском силь­ным ревнителем православия явился школьный учи­тель Стефан Зизаний, перешедший из Львова в Виль­ну. Он волновал православных г. Вильны известием об унии и поднимал их против епископов-предателей. «Великую войну вел с римлянами Зизаний, — гово­рит летописец, — не только на ратушах, при рынке, по дорогам, но и посредине Церкви Святой». В своих проповедях он нападал на митрополита и написал против унии «Книжицу на Римский Костел».

Чтобы усыпить бдительность православных, в особенности князя Острожского, Игнатий Поцей стал уверять князя, будто епископы, затеявшие унию, соглашаются на созвание Собора или общего съезда по делам унии. С этой целью он написал князю Острожскому письмо, удостоверяя в нем, что хотя бы все епископы согласились на унию, таковая будет напрасным трудом без согласия народа, и посему он считает делом непозволитель­ным разрешать вопрос об унии тайно, без ведома Собора и «всех братии меньших и прочих христи­ан, а особенно панов христианских». Созыва Собо­ра, кроме братств, желали и все православные миряне. Ввиду таких пожеланий князь Острожский обратился к королю за разрешением созыва Собора, и притом с участием мирян. На просьбу Острожского король ответил отказом, указывая, что он не может допустить церковный Синод (Со­бор) с участием низшего духовенства, а тем более съезд вместе с духовными и мирских людей. «Су­дить о спасении душ — дело пастырей, — писал король князю Острожскому, — за которыми мы обязаны следовать, не спрашивая, а делая так, как учат они, которых Дух Господень поставил нам вождями до конца нашей жизни». Разумеется, от­каз короля вызван был опасением несогласия низ­шего духовенства и мирян на унию.

Все это совершалось уже после того, как вопрос о посылке королем депутации к папе с предложе­нием унии был решен окончательно.

Поцей, поддерживаемый королем, стал действо­вать на пользу унии самым решительным образом, не откладывая дела на дальнейшие сроки. Пользу­ясь слабоволием митрополита Рагозы, он совмес­тно с Терлецким уговаривал его дать им полномо­чие вести переговоры об унии с папой. Митрополит сначала колебался и просил дать 6 недель на раз­мышление, но, получив письмо Поцея и Терлецкого, в котором они требовали скорого приезда его в Брест для совещаний, угрожая, что «если он не приедет, то выдаст их на съедение, погубит их, да и сам не воскреснет»,— сдался. Вслед за этим письмом митрополит вместе с Поцеем, Терлецким, Пинским епископом Леонтием Пельчицким и Кобринским архимандритом Ионой Гоголем подписали 1 мая 1595 г. подробнейшие артикулы (условия) унии для представления королю и папе, а 12 июня митрополитом и прочими владыками было подписано соборное послание к папе Кли­менту VIII с изъявлением согласия на принятие унии.

В артикулах они высказали следующие мысли, а также пожелания: «О Св. Духе исповедуем, что он исходит от Отца через Сына; все наши литур­гии: Василия Великого, Златоуста и Преждеосвященных Даров, — все наши молитвы и все вообще обряды и церемонии Восточной Церкви желаем со­хранять в совершенной неизменности и совершать на нашем языке; таинство Евхаристии, как всегда было у нас, да преподается под двумя видами, рав­но и таинство крещения и его форма да остаются у нас, как было доселе; о чистилище не возбуж­даем спора, но желаем следовать учению Церк­ви, и новый календарь, если нельзя удержать ста­рого, примем, но с условием, чтобы порядок и образ празднования нами Пасхи и все прочие наши праздники, в том числе и праздник Богояв­ления, не существующий в Римской Церкви, остались неприкосновенными и неизменными; суп­ружество священников наших должно оставать­ся неизменным; митрополия, епископства и дру­гие духовные должности у нас да отдаются людям не иной нации и веры, а только русской и гречес­кой; митрополиты, хотя и обязаны ездить в Рим за получением грамоты, должны посвящаться нашими епископами; просим, чтобы митрополит и епископы нашего обряда имели место в госу­дарственном сенате наравне с Римскими еписко­пами; если бы кто из людей нашего обряда захо­тел принять обряд римский, этого не должно допускать; не должно принуждать к перемене веры лиц при смешанных браках; если кто-либо за какой-либо важный проступок будет отлучен епископом нашего обряда, то пусть и римляна­ми считается отлученным и не принимается к их обряду» и проч. В заключение изложенных усло­вий подписавшие их заявили: «Поручаем эти ар­тикулы нашим почтенным братьям, епископам Ипатию Поцею и Кириллу Терлецкому, чтобы они испросили на них, именем нашим и своим, утвер­ждение от верховного первосвященника и коро­ля».

В соборном своем постановлении митрополит и епископы писали: «...мы решились приступить к тому соединению, какое прежде имела Церковь Восточная с Западной и которое предки наши постановили на Флорентийском Соборе, чтобы в этой святой унии, под верховной властью Вашей святыни, мы могли еди­ными устами и единым сердцем славить пречестное и великое имя Отца и Сына и Св. Духа. Вследствие того мы, с ведома и соизволения нашего господаря Сигизмунда III, приложившего также свое старание к этому святому делу, посылаем к вашей святыне братии наших Ипатия Поцея... и Кирилла Терлецкого... Им мы поручили ударить челом Вашей святыне и предложить, чтобы Ваша святыня согласилась ос­тавить нас всех при вере и всех церемониях и обрядах Восточной Церкви, ни в чем их не нару­шая, и утвердил то для нас за себя и за своих пре­емников. И в таком случае мы уполномочили на­званных братии наших принести от имени всех нас: архиепископов, епископов, всего духовенства и всех наших словесных овец — покорность седа­лищу Св. Петра и Вашей святыне и поклониться Вашей святыне, как нашему верховнейшему пас­тырю». Акт этот подписали: митрополит Рагоза, По-цей, Терлецкий, архиепископ Полоцкий Григорий Загоровский, епископы: Холмский Дионский Збируйский, Пинский Леонтий Пельчицкий, Кобринский архиман­дрит Иона Гоголь и епископы Львовский Гедеон Бала­бан и Перемышльский Михаил Копыстенский, — пос­ледние два от унии вскоре отказавшиеся.

Отказ Гедеона Балабана от унии произошел при следующих обстоятельствах. Гедеон, доведенный до крайности борьбой со Львовским братством, а также напуганный волнениями, которые вызваны были среди православных окружным посланием князя Острожского и ненавистью к нему православ­ных за измену, задумал примириться с братством. С этой целью он еще в начале июня 1595 г. приез­жал к князю Острожскому с просьбой принять на себя хлопоты по делу примирения. Князь согласился, но предварительно взял с него обещание: скло­нить на свою сторону епископа Перемышльского Михаила и открыто действовать против унии. Пер­вого июля Балабан прибыл во Владимир Волынс­кий и здесь, в городском уряде, в присутствии кня­зя Острожского и других властных особ объявил, что на двух съездах он, вместе с другими еписко­пами, дал Кириллу Терлецкому четыре бланковых листа со своими печатями и подписями для того, чтобы написать на них к королю и сенаторам жало­бы на притеснения, претерпеваемые Православной Церковью. Но так как до него, Балабана, дошла весть, что Терлецкий написал на бланкетах что-то другое, написал постановление, противное рели­гии, правам и вольностям русских людей, — он против такого постановления протестует. Приняв такое заявление от Балабана, князь Острожский немедленно написал к Львовскому братству увеща­ние примириться с Гедеоном Балабаном, и прими­рение состоялось. За Гедеоном отступился от унии и Перемышльский епископ Михаил Копыстенский. Получив на руки артикулы и соборное послание к папе, Поцей и Терлецкий поспешили с ними в Краков к королю. По пути, в Люблине, Поцей встре­тился с князем Острожским, показал ему подлин­ные грамоты и на коленях слезно просил его при­нять участие в унии. Князь резко отказал ему в этом, указав, что такое важное дело может разрешить толь­ко Собор. Оба епископа приехали в Краков, а оттуда без разрешения митрополита отправились в Рим. Митрополит, как только узнал об их отъезде, послал своего протснотария, чтобы их возвратить, но они не обратили внимания на его приказание, ибо что для них значил в то время митрополит, когда они име­ли в руках подписанную им грамоту на унию со все­могущим папой, будущим их защитником.

Чтобы оказать поддержку Поцею и Терлецкому, сам король окружной грамотой от 24 сентября 1595 г. известил всех своих подданных об их поез­дке в Рим для заключения унии. Православные сильно возмутились, особенно князья Острожский и Скумин. Народ поднял ропот, но никто не вни­мал его голосу; напротив, за это он стал подвер­гаться преследованиям в имениях католических панов и королевских. Все это предвещало великую бурю, которая и разразилась в будущем.

В ноябре 1595 г. Поцей и Терлецкий прибыли в Рим и изъявили покорность папе, но при этом, согласно привезенной ими грамоте, они потребовали, чтобы православным были оставлены все обряды и догма­ты, какие до сего времени исповедовала Западно-Рус­ская Церковь, и чтобы униатов не принуждали к об­рядам Римской Церкви. Однако папа Климент VIII предъявленных ими условий не принял и заставил их не только подписать, но и клятвенно и торжествен­но подтвердить за себя и за русских иерархов предло­женное им исповедание веры, близкое к латинскому. В этом исповедании принимались определения Фло­рентийского и Тридентского Соборов; проклинались всякие ереси, расколы и догматические учения, осуж­денные и отвергнутые Римской Церковью; признава­лось истинным католическое учение об исхождении Св. Духа «и от Сына», причащение под одним видом, учение о чистилище, индульгенциях и главенстве папы. Папа оставлял православным только их обря­ды, но и то с оговоркой, если таковые не противны католическому учению и не препятствуют общению с Римской Церковью. Эта оговорка давала папе воз­можность при случае вытеснить православные обря­ды из униатской Церкви. Таким образом, Поцей и Терлецкий в Риме совершенно отверглись от православия и сделали такие уступки папе, на которые не уполно­мочивали их даже единомышленные с ними епис­копы, но которые уже приблизили принятую ими унию к латинству. В знак подчинения папе Поцей и Терлецкий облобызали его ногу. Папа на состоявшем­ся по случаю принятия унии торжестве объявил, что он принимает их отсутствующего митрополита, епис­копов, все духовенство и весь русский народ, живу­щий во владениях польского короля, в лоно Католи­ческой Церкви и соединяет с ней в одно тело. В память такого события папа велел вычеканить медаль с изоб­ражением на одной стороне своего лица, а на другой — коленопреклоненных перед ним русских епископов и с латинской надписью: «Ruthenis receptis» («На вос­принятое русских»).

За измену православию Поцей и Терлецкий воз­ведены были папой в звания прелатов и ассистен­тов Римского престола, и им были вручены гра­моты королю, митрополиту, епископам и князьям. В письме своем к королю папа просил его принять митрополита и епископов в число сенаторов, а митрополиту поручил созвать Собор и представить ему на утверждение постановления Собора.

Поцей и Терлецкий, без сомнения, понимали, что, подписав латинское исповедание веры, они далеко переступили границы, указанные их довери­телями в послании к папе и в артикулах унии, — однако, несмотря на такую измену, не постыдились написать из Рима Краковскому бискупу Юрию Радзивиллу, что греческое исповедание веры оставле­но папой православным в неприкосновенности, рав­но оставлены им не только все обряды, но и Символ Веры без прибавки и от Сына. В заключение они просили бискупа посодействовать им у короля, дабы тот своими грамотами успокаивал православ­ных относительно унии, объявляя им, что они «все свое имеют в целости», и тем подготавливал их к принятию унии.

Так совершилась измена православию некото­рых западно-русских епископов. Для большего ук­репления ее оставалось только провозгласить со­борным актом, что и было исполнено на Брестском униатском Соборе в 1596 г.

Глава VIII
ПОДГОТОВКА ПРАВОСЛАВНЫХ И УНИАТОВ К ПРЕДСТОЯ­ЩЕМУ СОБОРУ

В марте 1596 г. епископы Поцей и Терлецкий воз­вратились из Рима, обласканные папой, но встре­чены были православными недружелюбно. Народ не желал насильно навязанной ему унии, и посе­му русские православные депутаты, во главе с кня­зем Острожским, на Варшавском сейме (в начале 1596 г.) потребовали от короля, чтобы принявшие унию епископы были лишены сана, а на их место поставлены другие. Не дремали и Поцей с Терлецким и для укрепления среди православных своего пошатнувшегося положения выпросили у короля новые грамоты на свои епископии. Между тем пра­вославные настоятельно требовали созыва Собора, и таковой по воле короля был созван в Новогрудке. Проводя еще раньше ту мысль, что в Соборах не должны участвовать миряне, король, зная настрое­ние православных и боясь влияния на Соборе знат­ных мирян, разрешил составить Собор только из одного духовенства. Собор этот, однако, дела унии не решил, а только занялся осуждением защитни­ков православия, особенно Стефана Зизания. Есте­ственно, что постановления Собора не могли удов­летворить ни православных, ни приверженцев унии. Православные добивались созыва такого Со­бора, на котором могли бы присутствовать и миря­не, т.е. вся Церковь, а не одно только духовенство, и на котором окончательно выяснилось бы дело об унии, а приверженцы унии хотели созыва такого Собора, на котором возможно было бы торжествен­но узаконить все то, что было принято Поцеем и Терлецким в Риме. Последних поддерживал и ко­роль Сигизмунд III. Он издал 14 июля 1596 г. уни­версал (окружное послание), в котором заявил, что не только епископы, ездившие в Рим, но и он сам имел желание соединить Церкви. Он писал далее, что желает, дабы все его подчиненные были в од­ной вере, так как только это соединение может со­хранить целостность республики.

О народе же он выразился, как о «толпе», в делах веры ничего не смыслящей и потому к участию на Соборе недопустимой. С подобным же окружным посланием выступил к народу и митрополит Ми­хаил Рагоза. Однако послания эти не только не ус­покоили народ, но еще более раздражили его, ибо он сознавал, что совершается над ним грубое наси­лие. Народные волнения охватили не только мит­рополичью кафедру, но и епархии Поцея и Терлецкого. В особенности волновались православные в Вильне, и митрополит, видя свое бессилие внести успокоение в народ, вынужден был обращаться к защите короля. Готовясь к предстоящему Собору и не надеясь на свои силы, так как большинство пра­вославных епископов с митрополитом во главе были явными униатами, в православии же осталось только два епископа — Перемышльский Михаил и Львовский Гедеон, — православные обратились за помощью к восточным Патриархам, и те прислали к ним ученых и твердых в православии мужей для участия в предстоящем Соборе. От Патриарха Алек­сандрийской Церкви — Кирилл Лукарис, а от Кон­стантинопольского — в звании экзарха высокоуче­ный архидиакон Никифор. Приезд этих лиц весьма обрадовал православных, ибо в их лице они надея­лись иметь ученых защитников православия про­тив такого апологета унии и папства, каким был иезуит Петр Скарга.

Наступило время созыва Собора, который по воле короля должен был состояться в Бресте, и обе стороны стали готовиться к нему. Православные, хотя и чувствовали, что истина и право на их стороне, но от Собора не ожидали ничего хорошего, ибо видели, что враги православия решились во что бы то ни стало показать, что унию приняло за­конное представительство Западно-Русской Церк­ви и что вопрос о введении ее в этой Церкви пред­решен заранее, но не падали духом, уповая на милость Божию и на свою правду.

Глава IX
БРЕСТСКИЙ СОБОР (1596)

В октябре 1596 г. начался съезд на Брестский Со­бор представителей Западно-Русской Церкви и ла­тинской стороны. На Собор прибыли: экзарх Кон­стантинопольского Патриарха в Литве Никифор, человек известный своей ученостью и сильными связями в Константинополе, экзарх Александрий­ского Патриарха Кирилл Лукарис, западно-рус­ский митрополит Михаил Рагоза с семью еписко­пами, множество архимандритов, игуменов и священников Западно-Русской Церкви, князь Кон­стантин Острожский; со своей свитой послы от всех областей и множество людей всякого чина и звания. Со стороны латинян прибыли: главные двигатели унии — Ипатий Поцей, Кирилл Терлецкий с иезуитами, епископ Холмский, а также гет­ман Литовский Николай Радзивилл, канцлер Ли­товский Лев Сапега, подскарбий Литовский Дмитрий Фалецкий тоже со своими свитами. Тот­час же съехавшиеся образовали два враждебных лагеря, но численный перевес оказался на сторо­не православных, ибо к ним присоединились по­чти все духовные и мирские представители Запад­но-Русской Церкви. Обе стороны представляли собой вооруженные лагеря: шатры и пушки покры­вали окрестности Бреста. Когда униаты и латиня­не взвесили свое положение, то пришли в уныние и обратились к князю Острожскому с тревожными вопросами. Острожский уверил, что никакого на­силия без прямого вызова противной стороны до­пущено не будет. Латиняне, дабы парализовать вся­кое воздействие православных на митрополита Рагозу, взяли его под свою опеку и окружили стра­жей и таким образом устранили его от всякого общения с православными. Чтобы лишить право­славных возможности вести соборные совещания в храме, как требовал этого освященный веками обычай, Поцей как местный епископ приказал за­переть все храмы, и православные вынуждены были избрать для заседаний Собора частный дом, в котором находилась обширная зала, служившая протестантской молельней. Тотчас же православ­ные разделились на две половины — духовную и мирскую, — установили порядок заседаний в обе­их половинах и, освятив залу духовного Собора приличным молитвословием, приступили к делу. Так как все сомнения о том, что митрополит и ок­ружающие его епископы продают латинянам свою Церковь, у православных отпали, то Собор решил предать изменников соборному суду. Собору пред­ставилась возможность произвести этот суд сейчас же, ибо на Соборе присутствовали патриаршие экзархи, т.е. лица по власти выше митрополита и под­чиненных ему епископов. Это право православных еще более усугублялось тем обстоятельством, что Никифор был прислан в Литву Константинополь­ским Патриархом в качестве экзарха по просьбе са­мих же православных. Опираясь на каноническую законность его власти, Собор, не теряя времени, вверил ему суд над делами Западно-Русской Цер­кви. Руководствуясь предоставленным ему пра­вом, экзарх Никифор позвал через своих послов митрополита и владык на суд. Посланных к мит­рополиту не допустили. После нескольких таких попыток посланные, наконец, нашли митрополи­та в кругу латинян и получили ответ, что он не явится на Собор православных. «Что сделано, то уже сделано, и иначе быть и переделаться не мо­жет; хорошо или худо мы поступили, только мы отдались Западной Церкви», — таков был ответ митрополита посланцам. После такого ответа пра­вославному Собору предоставлялось право, соглас­но канонам, судить митрополита заочно, к чему Собор и приступил. Прочитаны были грамоты, по­сланные Никифором митрополиту с увещанием не приставать к унии, а также все «позвы» митро­политу явиться на суд и его последний ответ, пос­ле чего Собор признал виновность митрополита и единомысленных с ним епископов в измене пра­вославию. Но так как с признанием их виновности необходимо было осудить и унию, то Собор занял­ся ранее решением вопроса об унии. Исследовав ее сущность и опровергнув ее, духовный Собор об­ратился к мирской половине и затребовал ее мнение.

Православные миряне на основании данных им от всех областей посольских инструкций представи­ли Собору единогласное заключение, что весь ли­товско-русский народ не только не желает унии, но и требует, чтобы духовные, отступившие от вла­сти Патриархов, были наказаны лишением сана, какой имели до подчинения их папской власти; что поместный Собор в Бресте не вправе постанов­лять решение о соединении с Римской Церковью без согласия Патриархов и всей Восточной Церк­ви; что народ протестует против принятия нового календаря, явно противного церковным правилам. Тогда Собор приступил к окончательному реше­нию: отверг унию, а виновных в унии митрополита и епископов осудил и низверг с кафедр. Определе­ние Собора было послано осужденным иерархам, а также был составлен протест против унии и при­нявших ее владык и отправлен королю с просьбой назначения новых православных иерархов.

Не оставалась без дела и униатская сторона. Ок­ружив себя из боязни православных военной силой, приверженцы унии составили свой Собор, на кото­рый в качестве членов Собора пригласили иновер­цев, т.е. латинян, нарушив, таким образом, основные церковные правила. Из подражания православным они сочли также нужным снестись с не принявши­ми унии владыками, но сделали это вопреки кано­ническим правилам: не через соборные грамоты, а словесно, через иноверцев. Вопреки канонам, тре­бующим обличения на Соборе виновных и их уве­щания, они, не выслушав мнения православных, признали их виновными лишь только потому, что те упорно противились унии. Не обсуждался так­же на униатском Соборе и вопрос об унии, который должен был быть основным вопросом Собора, как это принял Собор православный, а только прочита­на была папская утвердительная грамота на унию. Таким действием униатский Собор указал, что уния была уже делом, предрешенным заранее, без собор­ного волеизъявления. Хотя введение унии в Запад­но-Русской Церкви касалось не только духовенства, но и всего народа, униатский Собор не только не допустил совещательного участия мирян в прени­ях Собора, но даже не спросил мнение народа и, таким образом, нарушил законное его право. В про­тивовес православным, пославшим королю протест против унии и принявших ее иерархов, униатский Собор, со своей стороны, отправил протест к коро­лю, прося его низложить силой виновных в проти­водействии унии епископов и принять меры про­тив народа. «Таким образом, — скажем мы словами историка унии М.О. Кояловича, — общий съезд раз­ногласящих сторон, собравшийся для примирения в делах веры, как предполагалось в универсале ко­роля и в грамоте митрополита, вовсе не достиг этой цели; он разделился на две половины: православ­ную и латинствующую, которые сделались еще бо­лее враждебными, и каждая по-своему решила дело унии: одна отвергла ее, другая приняла». Значит, произнести окончательный приговор о Соборе и принять решение предоставлено было будущему времени.

Глава Х
КОРОЛЬ СИГИЗМУНД III. НАСИЛЬСТВЕННОЕ ВВЕДЕНИЕ ПРИ НЕМ УНИИ. ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ УНИИ СО СТОРОНЫ ПРАВОСЛАВНЫХ

Король Сигизмунд III и введение унии

Сигизмунд III был самым сильным, хотя и не глав­ным, виновником унии, и без его решительного уча­стия уния не была бы введена. Отношение его к унии точно определилось еще до принятия ее на Брестс­ком униатском Соборе. Он первый задумал посылку в Рим к папе двух духовных представителей после состоявшегося в Бресте в 1591 г. Собора для перегово­ров об унии и манифестами своими обещал оказы­вать свои королевские милости епископам, старав­шимся о ее введении. Не оставался он безучастным к своей излюбленной унии по случаю тех манифеста­ций, какие делались против нее после издания им универсала 24 сентября 1595 г. В универсале король объявлял, что он старался и старается привлекать своих подданных православных к Католической Цер­кви отечески, а после обнародования универсала стал действовать на них совсем не по-отечески.

Вот что говорит автор известной книги «Апокрисиса»: «Нападки на богослужение последователей древней Греческой Церкви начали появляться тот­час, как издана была в 1592 г. королевская грамота некоторым епископам, изъявившим согласие под­чиниться папе. Но более частыми и открытыми они сделались в 1595 г., уже после отъезда в Рим Поцея и Терлецкого. В это время открылось прямое пре­следование нашего богослужения, а началось оно по универсалам короля, и именно в имениях и го­родах королевских запечатывали в некоторых мес­тах церкви. Забирали из них церковные облачения; в праздники, которые отмечались по старому кален­дарю, силой выгоняли народ из храма, нападали на духовенство, запрещали нашим священникам хо­дить в ризах со Святыми Дарами через площадь и открыто провожать мертвых по обычаю Греческой Церкви. По праздникам не позволяли нам звонить в колокола и отправлять обряды нашего богослу­жения, а тех, которые этим приказаниям и запре­щениям не хотели повиноваться, удручали плетя­ми, заключением, побоями и другими способами.

В то же время и в тех же королевских городах де­лали нападения на школы нашей греческой веры, изгоняли из них детей, тащили в свои школы, били, сажали в тюрьмы и подвергали всяким посмеяниям. В некоторых королевских городах люди греческой веры, вопреки давним обычаям, были устраняемы от должностей, от цехов, от ремесел и притесняемы в судах и разных других делах. Со стороны православ­ных заявлено было в разных местах много протестов, свидетельствующих о том, кому, где и когда сдела­ны были насилия».

Все это происходило после отправления Поцея и Терлецкого в Рим, т.е. еще до принятия на Брестс­ком Соборе унии. Чего же могли ожидать православ­ные западнорусы от короля после объявления ее в Литве? Из обзора деяний состоявшегося в 1596 г. в Бресте Собора мы видели, что на нем произошел рас­кол: Собор разделился на две половины — православ­ную и латинско-униатскую, — и уния была принята только униатской половиной, включавшей в себя ничтожное количество православных. Без сомнения, она погибла бы в самом начале ее появления, так как православные ее упорно не признавали, если бы в основе своей она не имела государственного значе­ния, т.е. если бы ее церковные интересы не были объединены с интересами политическими. Во имя последних она настойчиво поддерживалась не толь­ко королем и его правительством, но и вводилась ими насилием и мерами жестокости. Иначе и не могло быть, ибо во всяком деле, где в основу ставятся инте­ресы государственно-политические и где на пути встречаются препятствия таковым, не обходится без насильственного его проведения. Этот характер смешения церковных и политических интересов в са­мой идее церковной унии обнаружил король Сигизмунд III в изданной им сразу же после Брестского Собора грамоте. В ней король говорил: «Митрополит с епископами, со всем духовенством и многими людь­ми греческой русской веры сошлись в соборной бре­стской церкви Св. Николая после молитв, три дня разбирали дело, справляючись со Священным Пи­санием, с правилами св. отцов, братски призывали к себе епископов Михаила и Гедеона с их товари­щами, но они, хотя сначала добровольно приступали к унии и о том к нам писали, теперь, по наущению упорных людей, оставили святой храм Божий, в ко­тором во все время Собора ни разу не были, пожела­ли соединиться с анабаптистами, арианами, богохульниками и с другими старыми еретиками, непри­ятелями и поругателями веры православной русской. Мало того, соединясь с каким-то еретиком Никифором и другими греками, шпионами и изменниками нашими, засели в еретической божнице, где с окаме­нелым фараоновым сердцем, с упорством и злостью осмелились решать дела, к ним не подлежащие; вос­стали против нас, своего господаря, против Речи Посполитой и своих начальников, отлучились от Церкви Божией, составили протесты и заговоры, под­писывали бланкеты и прикладывали печати, призы­вали к рукоприкладству людей, не принадлежащих к Собору, насильно заставляя их подписываться, а по­том на тех бланкетах что-то писали и по государству нашему рассылали». Дальше король извещал всех, что епископы Михаил и Гедеон прокляты, а поэтому запрещается почитать их епископами и входить с ними в какие-либо соглашения; все же правитель­ственные власти и должностные лица обязываются уважать постановление Брестского латинско-униатского Собора, в его противниках должны видеть го­сударственных преступников.

Вот как отнесся король к Брестскому Собору. Ут­вердив постановления униатского Собора, униатов признал преданными престолу и отечеству и объя­вил, что на противников унии, т.е. православных, смот­рит как на нарушителей общественного спокойствия и государственных изменников. Просьбу православ­ного Собора об избрании нового митрополита и епис­копов вместо отпавших от православия король отверг.

Эта королевская грамота открыла широкое поле преследованиям православных, которые не замедлили обнаружиться как со стороны короля, так и врагов православия тотчас же после ее обнародова­ния. Патриарший экзарх Никифор, оклеветанный, будто он явился в Польшу шпионом султана, был заключен в тюрьму и уморен голодом. Православ­ные церкви, монастыри, архиерейские имения ко­роль стал раздавать принявшим унию епископам, и те, имея в нем опору, изгоняли из приходов свя­щенников, не желавших унии, и заменяли их дру­гими. Тех же священников, которые упорно продол­жали священствовать и наставлять свою паству держаться православия, схватывали, бесчестили, заключали в тюрьмы. Православных мирян преда­вали проклятию. Церкви у них отнимали насиль­но и обращали в униатские. Простой народ силой загоняли в униатские церкви, а сопротивлявших­ся муками заставляли принимать унию.

Обрушились на православных гонения и со сто­роны иезуитов и латинян. Не прошло 2—3 лет со вре­мени введения унии, как летописи, отмечавшие пре­следования православных, стали заполняться разительными фактами насилия. Приведем для при­мера следующий случай, имевший место в г. Вильне в 1598 г. Тотчас же после объявления унии у Пра­вославных г. Вильны был отнят Свято-Троицкий храм, находящийся при Свято-Троицком монасты­ре, и православные построили невдалеке от него новый храм. Приближался праздник Пасхи 1598 г. В Великую Субботу под вечер, когда в церкви дела­лись обычные приготовления к Светлому праздни­ку, в храм прибыл ксендз Гелиашевич с толпой до 50 студентов иезуитской академии. Прибывшие вторглись в алтарь, кощунственно сбросили с престола Святое Евангелие и крест, а затем, выйдя через Цар­ские врата на середину церкви, где находилась Свя­тая Плащаница, схватили ее и стали с тем же ко­щунственным глумлением носить по церкви и бросать из стороны в сторону. Церковники и церков­ные служители стали уговаривать бесчинствующих прекратить глумление над святыней и за это под­верглись гнусной брани и даже побоям. В ночь Свет­лого Христова Воскресения студенты-иезуиты яви­лись в Духовский храм к началу службы и, окружив Плащаницу, пытались опрокинуть ее, толкали мо­лящихся, а женщин кололи шпильками и, высту­пив к алтарю, препятствовали причастникам подхо­дить ко Святой Чаше. Еще большее бесчинство произвели иезуитские студенты в тот же день вече­ром. Явившись на вечерню вооруженными, они раз­местились в притворе, у церковных дверей, среди храма, кололи молящихся шпильками, а женщин потирали пальцами по устам, по лицу и говорили им бесстыдные слова. Несколько раз наносили удары ка­дившему священнослужителю во время каждения им храма, а затем, заняв места при самом амвоне, не пропускали священно- и церковнослужителей для со­вокупных праздничных песнопений. Когда же уча­ствующий в пении бакалавр братской школы стал про­сить бесчинствующих хотя немного податься назад, избили его по лицу. Мало того, выйдя из храма и со­единившись с толпой, ожидавшей их у храма и воо­руженной ружьями, луками, топорами и камнями, начали штурмовать коллегиум братский (школу) и соседний братский дом. Выломали там ворота, повыбили окна, повредили стены зданий, пробили крышу и изранили прислугу. Не оставили они сво­их бесчинств и на следующий день. Явившись с ору­жием к Свято-Духовской церкви и разделившись на группы, произвели нападение на братский коллеги­ум, на дома братчиков, на православное кладбище; били и преследовали людей, шедших в церковь; на­конец вторглись в храм и произвели там сильную тревогу и замешательство в богослужении. Все это делалось с целью вызвать со стороны православных сопротивление в церкви и произвести там кровопро­литие, что послужило бы достаточным основанием для закрытия православной церкви. Православные понимали цель своих врагов, и посему мужествен­но переносили жестокие оскорбления; они плакали от огорчения и молились, но сопротивления не ока­зали.

Описанный случай не единичный. Так как право­славные упорно отказывались от унии, то против них повсюду предпринимались со стороны поборников унии насилия и бесчинства. Польское правительство, следуя декрету короля, смотрело на православных как на государственных изменников, и посему снис­ходительно относилось к этим бесчинствам, не ока­зывая православным никакой защиты. Король Сигизмунд всеми мерами поддерживал униатов и при захватах церквей и их имуществ униатами держал сторону последних. Так, при споре православных с униатами о праве владения виленскими церквами, когда дело было доведено до главного трибунала и светские члены трибунала присудили церкви пра­вославным, а духовные, т.е. латинские прелаты постановили отдать их униатам, Сигизмунд III, приехав­ший тогда в Вильну, потребовал дело к себе и, рас­смотрев его, приказал взять все церкви в секвестр на свое имя, а потом непосредственно своим декретом от 11 августа 1609 г. передал их во владение униатам. Таким образом, православные г. Вильны, своей чис­ленностью превосходившие униатов и латинян и имевшие до 20 церквей, остались при одной Свято-Духовской церкви. Положение православных станови­лось все более и более плачевным. Вот как в 1599 г. в одном своем акте изображают это положение право­славные вельможи: «Наши церкви, монастыри по большей части у нас отняты, разорены, опустошены, и это сопровождалось разграблением, великим мучи­тельством, пролитием крови и неслыханными пору­ганиями не только над живыми, но и над мертвы­ми... В некоторых местах нам уже запретили свободные собрания для богослужения и молитвы и построения церквей. Наши пресвитеры, пастыри-проповедники, за твердость в своем вероисповеда­нии всячески преследуются, терпят нападения и грабежи и в собственных домах подвергаются бес­честию, поруганию, изгоняются, ссылаются, лиша­ются всего. Их хватают на дорогах и в городах, зак­лючают в узы, бьют, топят, умерщвляют... Наших мещан за различия в исповедании удаляют от цехов, промыслов, торговли и даже от житья в городах, счи­тают недостойными доверия в свидетельствах, а по местам подвергают даже инквизиции. Этот пожар, по­степенно усиливаясь, касается уже и нас, людей бла­городного состояния... За то одно, что мы твердо сто­им в своей вере, нас хитрыми действиями латинского духовенства удаляют от мест и от пропитания по службе; и к сенаторскому званию, чинам, урядам, староствам, управительствам мы не можем иметь тако­го доступа, как другие... А когда жалуемся на оскорб­ления и обиды и со слезами спрашиваем от властей справедливости, защиты и помощи, то вместо како­го-либо утешения получаем насмешки и презрение, соединенное с отказом даже в выслушивании просьб. Даже в проповедях церковных высказываются силь­ные воззвания и возбуждения против нас народа, с указанием средств истреблять нас и с обещанием за то благословений и наград».

Противодействие унии со стороны православных

Что же предпринимал православно-русский на­род в защиту свою и своей веры?

Несправедливое решение дела унии не столько напугало, сколько озлобило православных, но они на первых порах не теряют надежды на милость и справедливость короля и на поддержку сеймов. Еще 9 октября 1596 г. православные, чувствуя наступа­ющую грозу, избрали из своей среды двух светс­ких депутатов — Малиновского и Древинского — и снабдили их инструкцией, как они должны действо­вать и чего требовать от короля и сейма. В инструк­ции говорилось, что их предки и они сами более 600 лет подчинялись Константинопольскому Патри­арху, что, составляя только часть Восточной Церк­ви, они одни не могут признать над собой власть папы. В конце просили короля низложить митропо­лита Михаила Рагозу и епископов, принявших унию, и лишить их прав на церковные имущества. В 1598 г. православные подали королю жалобу на митрополита и епископов, принявших унию, но рас­смотрение жалобы было отложено. Король, руково­димый иезуитами, всецело был на стороне униатов и вовсе не желал разрушать так успешно начатое дело унии.

Православным оставалось только надеяться на свои силы, и они, действительно, повели муже­ственную борьбу за родную веру всеми возможны­ми способами. В это смутное время насаждения унии неоцененные услуги Западно-Русской Цер­кви оказывали православные братства, православ­ные вельможи, Константинопольские Патриархи и другие православные иерархи.

Православные братства со времени объявления унии сделались главной опорой православия в за­падно-русских областях Польско-Литовского госу­дарства. Братства по преимуществу развивались и были сильны в тех городах, где существовало магдебургское право, передававшее управление горо­дом в руки самих горожан, что представляло нео­ценимую выгоду для братств. Под знаменем самостоятельного самоуправления выступали братства и в делах религиозных, в которых участие их развито было давно историческим складом об­стоятельств. Такое счастливое объединение в одной корпорации религиозных и мирских начал жизни представляло братствам исключительную в то вре­мя выгоду. Особенно сильны были в борьбе за православие братства: в Галиции — Львовское, в Лит­ве — Виленское Свято-Троицкое, в Белоруссии — Могилевское, на Волыни — Луцкое, в Киеве — Со­фийское. Не щадя средств, братства основывали новые монастыри, как бы взамен отнятых у них униатами. Так, в первое время существования унии у православных при помощи братств и православ­ных благотворителей появилось около десяти но­вых монастырей: например, на Волыни— Почаевский (1597), в Вильне— Братский Свято-Духов (1605), в Киеве— Братский Богоявленский и др. Братства открывали школы, учреждали типогра­фии, издавали сочинения, в которых доказывали истину православия, ложь унии и указывали на предстоящие православным опасности и на сред­ства спасения от них. Особенную ревность в этом деле проявило Виленское братство. Его старания­ми в братской типографии в 1596 г. были изданы первая в России славянская азбука и «Грамматика словенска», составленная Лаврентием Зизанием (Тускановским). В типографии Виленского братства напечатан был в 1597 г. и знаменитый «Апокрисис, альбо отповедь на книжку о Соборе Берестейском» — книга, блистательно раскрывавшая и дока­зывающая неправды Брестского Собора, провозгла­сившего унию. Из этой же типографии вышел в 1608 г. «Антиграф», предавший разбору и посрам­лению хитросплетения деятелей унии Поцея и Скарги. А в 1610 г. Виленское братство выпустило из своей типографии весьма полезную и нужную для борьбы с унией апологию православия, состав­ленную иеромонахом Свято-Духовского монастыря Мелетием Смотрицким, под названием «Фринос», т.е. плач Восточной Церкви на отступление некоторых сынов ее от греческого исповедания и от повиновения Константинопольскому Патриарху. В ней, по отзыву известного униата Холмского епис­копа Иакова Суши, «что ни слово — жестокая рана, что ни мысль — смертельный яд» (для унии и пап­ства). Сочинение это, по свидетельству самих уни­атов, пользовалось бесконечным уважением не только у православных, но и у протестантов; его пе­редавали, как сокровище, из рода в род, по завеща­нию, а некоторые завещали даже класть его с со­бой в гроб, после своей смерти. Чтобы оградить законные права православных, Виленское братство отпечатало и в 1632 г. отправило на конвокационный съезд со своими уполномоченными посвящен­ную сенаторам и послам сейма книгу «Синопсис, или краткое описание прав, привилегий, свобод и вольностей, данных литовскими князьями и польскими королями народу русскому, находяще­муся неизменно в послушании Константинополь­скому Патриарху». В этой книге излагалась жало­ба западно-русского народа на те несправедливости и притеснения, которые из-за своей стародревней греческой веры столько лет терпит русский народ, и просьба, чтобы сенаторы благосклонно приняли подносимую книгу, обсудили дело с беспристрас­тием и оказали невинно страдающему русскому народу должную справедливость. Типография брат­ства работала непрестанно. Кроме указанных книг, она издала: Псалтирь (1621), Требник (1624), Служеб­ник (1624), Полуустав (1622), Новый Завет с Псалтирью (1623), Часослов с Псалтирью (1631). Братства вели с латинянами и униатами судебные тяжбы из-за церковных и монастырских имений, а также переписку, подавая друг другу советы и помощь в борьбе с врагами Православной Церкви. Наконец, каждый православный, кто бы он ни был и откуда бы ни был, приходил к братствам, как к своим род­ным, и получал все, чего мог ожидать от людей не­всесильных. Знамя веры было здесь знаменем вся­кой помощи духовной и житейской. Чтобы укрепить это знамя в своих слабых человеческих руках, чле­ны братств «целовали каждый за всех, и все за каж­дого Честный Крест», давали клятву стоять за веру православную «до последней капли крови, до пос­леднего издыхания, клялись всеми силами проти­востоять унии, дабы ни один из них соблазном или насилием, или страхом не был исторгнут из недр православия».

Вот какую нравственную силу представляли из себя в то время братства! И неудивительно, что к таким полезным для защиты православия корпо­рациям примыкал не только простой народ, но и вельможные люди, истинные вожди литовско-рус­ского народа, о чем свидетельствуют дошедшие до нас братские списки: там записаны и светлейшие князья, и простой народ. Православные вельможи помогали братствам деньгами, пожертвованием земель и угодий и своим влиянием на сеймах; на их средства братства созидали монастыри и хра­мы, содержали школы. В имениях православных панов, под их покровительством и защитой, пра­вославные миряне свободно исповедовали свою веру, а православные пастыри беспрепятственно продолжали священствовать, несмотря на запре­щение униатских епископов. Но при всех благо­приятных условиях для деятельности братств на пользу православия, они не в состоянии были при­влечь на свою сторону большинство православных аристократов. Такая кипучая и полезная для Цер­кви деятельность братств не только не вызвала сочувствия лучших православных аристократов, но, к стыду последних, большинство из них, про­никнутых сословными предубеждениями и стрем­лениями польской аристократии, оттолкнула от братств. Многим из них показалось обидным и опасным, что люди незнатные — сапожники, ша­почники, перчаточники— вырвали из их рук заботу о вере, действуют так успешно и так силь­но привлекают к себе любовь народа. Этому нерас­положению к братствам в большей степени содей­ствовали и иезуиты, внедряя в среде православных аристократов ту мысль, что братства разрушают их общее дело — объединение литовско-русского народа с польским, к которому так усердно стре­милась в то время и русская аристократия. Вот одна из многих причин, почему большинство знат­ных патронов мы видим не в кругу братств, а зап­рятавшимися в свои дворцы, где они были прият­но развлекаемы посещением льстивых иезуитов, из рук которых большей частью выходили не пат­ронами Западно-Русской Церкви, а ее врагами — униатами, а то и латинянами. Конечно, братства в этом неповинны, но все это послужило едва ли не главной причиной, ослабившей так успешно начавшуюся деятельность братств. Не встречая себе опоры в западно-русских патронах, а в иных слу­чаях встречая и противодействия со стороны пос­ледних, братства оказались бессильными довести до конца принятую на себя миссию защиты инте­ресов православия.

На пути деятельности братств лежало еще и дру­гое препятствие, по-видимому незначительное, но в результате принесшее горькие плоды. Как извес­тно, уния была введена высшей иерархией, и у пра­вославных осталось только два епископа, вслед­ствие чего в братствах насколько выдвигалось участие мирян в Церкви, настолько слабело учас­тие и значение духовенства, что это давало себя чув­ствовать и умаляло значение братств. Братства мог­ли рассылать пламенные воззвания, издавать прекраснейшие книги, но нелегко им было посы­лать, куда было нужно, священников, а без этого все труды братств для общего блага на деле оказы­вались ничтожными. Православные внимали голо­су братств и готовы были положить свою душу за веру, но они лишены были Церкви, лишены были священников и, стало быть, возможности выпол­нить религиозные нужды свои и своей семьи. Прав­да, братства старались покрыть эту недостачу ду­ховенства, образовывали прекраснейших клириков, рассылали их по приходам, но все же они не в со­стоянии были посылать их в потребном количе­стве, в силу чего православные вынуждены были обращаться за делом к униатскому священнику, часто бывшему их духовнику, и, таким образом, те­ряли всякую связь с православием. Коротко сказать, в братствах год от году слабел элемент церковный, духовный. Пока живы были епископы Гедеон Ба­лабан и Михаил Копыстенский, оставшиеся верны­ми православию, они неутомимо защищали его от нападок унии и латинства. Гедеон заменял для За­падно-Русской Церкви и православного митрополи­та и оказал ей незабвенные услуги. Он мужествен­но боролся с двумя униатскими митрополитами — Рагозой и Поцеем — за свою паству и ни в чем не уступал им; не обращал он внимания и на угрозы короля, считая их незаконными. Свои архипастыр­ские заботы Гедеон безбоязненно простирал и за пределы своей епархии, рассылая по приходам, не признающим власти униатских епископов, священ­ное миро, антиминсы, книги; поставлял для них священников. Так же мужественно охранял свою паству от расхищения и Перемышльский владыка Михаил. Когда после его смерти на Перемышльскую кафедру был поставлен униат Крупецкий, то, по словам последнего, он «не нашел там еще ни одного униата».

Так же много потрудились для сохранения и поддержания православия в Западной Руси после введения в ней унии и Константинопольские Пат­риархи и особенно Патриарх Мелетий. Он утвер­дил постановления Брестского Православного Со­бора и советовал православным избрать себе нового митрополита и епископов вместо совратив­шихся в унию, а чтобы Западно-Русская Церковь не осталась без правителей, для управления ею назначил трех экзархов: Гедеона, епископа Львов­ского, Кирилла Лукариса и князя К.К. Острожского. Для поддержания же бодрости духа среди пра­вославных и укрепления их в твердом стоянии за православие Патриарх вел деятельную переписку с литовско-русскими православными вельможами и братствами. В своих письмах он требовал от братств, чтобы они, под страхом «вечного отлуче­ния от Бога Вседержителя, не принимали никого, ни из лиц священных, ни из светского начальства, ни самого наместника епископского, кто бы дерз­нул вносить и превозносить унию».

В тяжелую годину для православных, когда пра­вославные церкви в Литве и Западной Руси остава­лись без священников, большую помощь православ­ным оказывали приходившие туда из-за границы православные владыки. Они не только утешали на­род, но и поставляли для него священников, чем и наносили вред унии. Вот в каких слс}вах жаловался на них униатский митрополит Рутский: «Немало вре­дят унии в нашем королевстве иноземные владыки — греки, сербы, — которые, когда хотят, приезжают, ни­кому не являясь и никому не предъявляя своих ох­ранных листов, они рукополагают священников и со­вершают все епископское в наших городах».

Раздавался бодрящий и предостерегающий против унии голос и с далекого Афона. Подвизавшиеся там западно-русские иноки, услышав о появлении на их родине унии, составили пламенное послание к своим соотечественникам, убеждая их отвращаться от вла­дык-изменников, предавших православие из-за земных выгод, мужественно стоять за прадедовскую веру и тер­пеливо нести крест свой. Особенной страстностью и убедительностью отличались письма афонского инока Иоанна Вышенского. Он посылал их князю Острожскому, Львовскому братству и даже перешедшим в унию епископам. Эти послания и письма с Афона печа­тал в своей типографии князь Острожский и в большом количестве распространял среди православных.

Противился унии и простой народ. Православные крестьяне, теснимые за веру, целыми массами бе­жали в украинские степи к казакам и вместе с ними пытались защищать родную Церковь силой оружия. Так, еще до формального объявления унии, лишь только появилось послание князя Острожского, в Малороссии поднялось казацкое восстание, приняв­шее религиозный характер (1595—1596). Восстание это было подавлено поляками и причинило народу неисчислимые беды. Предводитель восстания Наливайко был предан мучительным пыткам, в Малорос­сию были введены королевские войска, жители были лишены всех прав и подвергались страшным при­теснениям в отношении своей веры. Но это не успо­коило, а еще более раздражило народ, и вооружен­ные восстания за веру еще не раз вспыхивали после этого в Польше, пока Малороссия не соединилась с Москвой. Так враждебно встретил при Сигизмунде III русский народ насильно навязанную ему унию.

Казалось, что горький для Польши опыт насиль­ственного насаждения унии образумит короля и его правительство, но латиняне хорошо учли, что если уния будет предоставлена ее собственным нрав­ственным силам, то она, без сомнения, скоро окон­чит свое существование. А это было вовсе не в видах латинской партии — ей слишком важно было суще­ствование унии, и она решилась поддерживать ее во что бы то ни стало. Поддерживать же ее одной толь­ко внешней силой было опасно, поэтому явилась не­обходимость удачно соединить внешнюю силу с нравственной и удачно направить обе к благу унии и латинства. Этого латиняне и достигли, поставляя во главе унии энергичных, образованнейших и даровитейших людей, но с латинскими убеждениями. Ряд таких людей и появился в униатской Церкви и, спасая погибающую унию, принесли неисчисли­мый вред православию. Это были: Ипатий Поцей, Иосиф Рутский и Иосафат Кунцевич.

Глава XI
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПЕРВЫХ УНИАТСКИХ МИТРОПОЛИТОВ ИПАТИЯ ПОЦЕЯ (1599—1613) И ИОСИФА РУТСКОГО (1613—1637). УЧРЕЖДЕНИЕ УНИАТСКОГО МОНАШЕСКОГО ОРДЕНА БАЗИЛИАН. ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ В ЛИТВЕ В НАЧАПЕ XVII В.

Ипатий Поцей и его деятельность

В 1599 г. умер униатский митрополит Михаил Рагоза, раскаиваясь во всех своих делах на пользу унии и во вред православию. По свидетельству ав­тора «Фриноса», он, «еще будучи живым, ходил точ­но мертвец и, испуская отчаянные вопли, окончил свою жизнь преждевременно (nagle)». Современни­ки его пишут, что в последнюю минуту жизни он изъявил желание умереть православным, но ок­ружавшие ложе больного униаты не допустили это­го. На место Рагозы грамотой короля Сигизмунда назначен был известный вдохновитель унии Ипатий Поцей. Однако православное духовенство не сразу признало Поцея своим митрополитом, и на­значение его было подтверждено вторичной гра­мотой от 8 апреля 1600 г. Грамотой этой король по­велевал, чтобы все духовные и светские лица «религии русской» признали митрополита Поцея пастырем и, став под послушание «Костела Римс­кого», оказывали ему послушание и почтение до конца его жизни. Король хорошо знал, в чьи руки вверяет судьбу унии, ибо Поцей по своим убежде­ниям был ярким выразителем духа латинства и на унию смотрел сообразно взглядам папы и латинс­кой литовско-польской партии, т.е. как на полное слияние Западно-Русской Церкви с Римской. Он был и не последним ученым, и красноречивым ора­тором, и таким практиком, что не смущался перед самыми громадными трудностями и не содрогал­ся перед самым жестоким насилием.

Какими же путями достигал Поцей своих целей? Мы видели, что православные считали борьбу с уни­ей делом народным и в борьбе этой стали опираться на конституционные начала, в особенности на народ­ные суды. Поцей понимал, какую угрозу для унии представляла подобная постановка дела, и постарал­ся отклонить от нее эту опасность, т.е. освободить унию от влияния судов. Для этого ему, разумеется, нужно было предварительно сделать унию фактом, не подлежащим суждению и разбирательству, — делом, признанным законами, которое остается только исполнить. Необходимо было доказать, что уния была и прежде в Западно-Русской Церкви, и посему ей при­надлежат все гражданские права, предоставленные королями западно-русским митрополитам, и что он законно вступил в обладание ими. С этой целью он издает собрание прав, предоставленных королями западно-русским митрополитам, в котором проводит мысль, что права эти касались именно митрополи­тов униатских. Реальному проведению в жизнь этой мысли посодействовала грамота короля от 8 апреля 1600 г., в которой он предписывал всем православным быть в повиновении у Поцея. Но как же заставить под­чиниться всех тех, которые не убеждались ни дово­дами Поцея, ни грамотой королевской? Поцей решил предавать их как схизматиков и непокорных королю граждан в руки властей, что мы видим, например, из дела архимандрита виленского Троицкого монас­тыря Сенчиловича и членов виленского магистрата Тупеки и Кононовича, первый из которых был осуж­ден королем на изгнание из государства, или банницию, а последние были лишены магистратских дол­жностей и прав, присвоенных горожанам. Впрочем, пример этот не единичный.

Предстояла также Поцею еще одна трудная зада­ча-завладеть имуществом православных монасты­рей и церквей; но так как все спорные дела об этих имуществах подлежали ведению гражданских су­дов, не всегда потворствовавших захватническим притязаниям Поцея, ему необходимо было устра­нить влияние судов на подобные дела. Поцей так толково повел это дело, что король, пользуясь принадлежащим ему правом раздачи общественных имуществ чинам государства, как светским, так и духовным, утвердил за Поцеем все церковные иму­щества, лично принадлежащие западно-русским митрополитам, увеличив их новыми пожалования­ми, и предоставил ему право наблюдения за всеми вообще имуществами Виленской митрополии. Бла­годаря таким благоволениям короля к Поцею, пос­ледний захватил в свое владение все православные церкви в городе Вильне, оставив православным толь­ко одну Свято-Духовскую, причем при отнятии этих храмов не обходилось и без насилий. Так, 27 июля 1609 г. к виленскому Пречистенскому митрополичь­ему собору явились два королевских дворянина со шляхтичами и гайдуками, в числе нескольких сот человек, разбили замки у храма, забрали весь цер­ковный скарб, двух соборных священников и диако­на заключили в тюрьму и соборный храм с соборным и митрополичьим домом отобрали у православных в пользу Поцея. Поцей даже сам лично, ничего не стес­няясь, нападал с вооруженными людьми на право­славные храмы, собственноручно разрывал там на­престольные одежды и даже святые антиминсы, остригал бороды и волосы священникам, подвергал их разным истязаниям и всячески притеснял и уг­нетал самым бесчеловечным образом защищавших свои храмы православных. С особенной яростью он преследовал членов православных братств Виленского и Брестского, их священников и учителей. Бла­годаря его проискам, у Свято-Троицкого братства была отнята в 1601 г. привилегия Стефана Батория на патронатство братства над Троицким монастырем, а в 1609 г., 7 марта, он завладел и самим монас­тырем формально. И не только Виленский Свято-Троицкий, но и другие монастыри, один за другим, переходили в руки Поцея. Настоятелей монастырей, не желавших унии, он предавал проклятию и силой заставлял их принять ее. Не удалось только Поцею осилить Киево-Печерский монастырь, братия кото­рого воспротивилась даже королевским грамотам, выданным сначала на имя митрополита Рагозы, а затем и на его имя. Вообще, в г. Киеве Поцей не имел успеха в насаждении унии, хотя, после больших усилий, и овладел временно Киево-Софийским со­бором.

Направил Поцей острие своего всесокрушающе­го меча и на братства, в особенности на Виленское, как на самое могущественное и упорно проти­вящееся унии. Виленское Свято-Троицкое братство, имевшее своих членов во всех концах Литвы и меж­ду всеми сословиями, страдало одним недостатком. Братство это составилось из различных цехов, т.е. готовых уже корпораций, посему в него влилось много членов, вступивших не столько по добро­вольному и разумному сознанию высоких обязан­ностей братства, сколько по желанию большин­ства членов этих корпораций. Это привело к печальному последствию, ибо некоторые члены этих корпораций, не твердые в православии, с на­чалом унии отпали от него, приняли унию и гото­вы были составить свое братство— униатское. Этим воспользовался Поцей. Он объединил всех перебежчиков в братскую корпорацию при Свято-Троицком монастыре, при котором находилось православное братство, чтобы таким образом раз­бить силы православного братства и перенести все права его и имущество на новое униатское брат­ство. Организатором этого братства Поцей избрал в 1606 г. Иосифа Вельямина Рутского, который выстроил здесь дом и завел училище. Униаты пос­ле этого прочно укрепились в Троицком монасты­ре, и православное братство, после окончательно­го перехода в 1609 г. монастыря в руки Поцея, было изгнано из него. Однако этой мерой Поцею не уда­лось окончательно парализовать деятельность Виленского православного братства. Оно обосно­валось при оставленной православным церкви Св. Духа, куда и перенесло свои благотворитель­ные и прочие учреждения. Впоследствии брат­ство это, в отличие от Троицкого униатского, ста­ло именоваться Свято-Духовским.

Насильственные действия при отнятии в Вильне православных церквей вызывали сильное раз­дражение среди православных против Поцея и, как последствие этого, вызвали насилие и над ним. Когда Поцей, по совершении 29 июня 1609 г. тор­жественного молебствия в Пречистенском соборе по случаю соединения с Римом, возвращался из собора домой, народ провожал его бранью и даже камнями до самых ворот Троицкого монастыря, где он проживал. Так ненавистны были православ­ным Поцей и вводимая им уния. А через непро­должительное время после этого, когда он возвра­щался домой пешком от латинского бискупа, на него набросился мещанин Тупека и нанес ему несколько ударов саблей по шее. Поцей остался в живых только потому, что имел на шее толстую цепь архиерейского креста и защищал свою шею левой рукой, от которой отлетело два пальца. Тупека был схвачен и казнен. Униаты придали этому случаю с Поцеем значение христианского мучени­чества и чуда и положили отрубленные пальцы на престол в Троицком монастыре, но так как нелов­ко было держать в церкви, в особенности на пре­столе, эти тленные частицы Поцея, сделана была серебряная доска с надписью, выбранной из 117 псалма самим Поцеем: «Наказуя, наказа мя Господь, смерти же не предаде мя», и повешена в церкви. После этого случая Поцей не принимал такого горячего участия в насаждении унии, как раньше. За него трудились многие из обращенных им в унию, под руководством Рутского и Иосафата Кунцевича. Чувствуя близкую кончину, он стал выдвигать Рутского, проча его в свои заместите­ли. 18 июля 1613 г. Поцей скончался, и униатскую митрополичью кафедру действительно занял Рутский.

Униатский митрополит Иосиф Рутений

Иосиф Рутский родился в 1584 г. от православных родителей в г. Новогрудке. Приняв впоследствии кальвинизм, он после смерти своего отца отправил­ся учиться в Прагу. Там иезуиты обратили молодо­го кальвиниста в католичество и выслали для изу­чения богословских наук в Рим. Воспитатель Рутского, иезуит Бокс, представил его папе и реко-

мендовал как человека способного и полезного для дела унии. При представлении папа предложил Рутскому принять греческий обряд, и тот, несмотря на троекратный отказ, должен был принять предложе­ние папы. Из Рима Рутский был направлен в Виль­ну, поступил там под руководство митрополита Поцея и явился одним из главных его помощников в насаждении унии, а после смерти Поцея, как мы видели, стал и его заместителем.

Воспитанный с юношеских лет иезуитами, Рутс­кий всю свою жизнь находился под постоянным их влиянием и опекой. Нет ничего удивительного, что, выполняя свои замыслы, он действовал по-иезуитс­ки, т.е. хитро, коварно, интригами, самыми безнрав­ственными и самыми тонкими. Он причинил унии столько же, если не больше, зла, как и православию. Если Поцей и вводил унию насилием, все же он со­хранял в ней облик православия, Рутский же, напро­тив, старался уничтожить в ней все православное и приблизить ее к латинству. Эта затея Рутского при­водила самих униатов в такое изумление, что они даже обращались к нему с просьбой пощадить в их Церкви остатки православия, не вводить латинства.

Первых пять лет после назначения униатским митрополитом Рутский почти ничего не сделал для унии. Исторические условия, в которых ему в эти годы приходилось действовать, сложились так, что ему лучше всего было сидеть смирно и вести выжи­дательную и как будто примирительную политику в отношении к православным. Шла борьба Сигизмунда III с Москвой за обладание Российским престо­лом, и в Польше пришлось ослабить и, по возмож-

ности, скрывать преследования православных, ибо они могли разрушить планы Сигизмунда — соеди­нить Польшу с Россией. Рутский на время как бы отвратил свои взоры от православных и весь погру­зился в дело собственно униатов. Он занялся преоб­разованием Униатской Церкви, устройством униат­ских братств и униатских училищ. Казалось, что Рутский решительно вступает на путь мирных от­ношений с православными и решил вести с ними борьбу не полицейскими мерами, не путем насилий, а силой убеждений, — решил привлечь их на сторо­ну унии теми преобразованиями Униатской Церк­ви, которые ставили ее на высокую степень нрав­ственной силы. Но эти преобразования могли привлекать православных только своей внешней об­становкой, внутри же они таили разрушительную для православия силу, вели унию к полной латини­зации. Для достижения последней цели Рутский в 1617 г. учредил монашеский орден базилиан.

Униатский базилианский орден

Учрежденный якобы по правилам святого Васи­лия Великого базилианский орден на самом деле по своей форме и структуре вполне приближался к ордену иезуитов, преследуя с ним одинаковые задачи и цели. По мысли основателя ордена, он должен был служить не только делу распростра­нения унии, но и сближению ее с латинством. Орден этот объединил все униатское монашество в одно стройное и крепко спаянное общество, или братство, по образцу братства иезуитского, с цент­ром его при виленской Свято-Троицкой обители. Подчинялся он только одному папе и был освобож­ден из-под власти епархиальных архиереев, кото­рые не вправе были нарушать данные ему папой привилегии. В состав базилианского ордена мог­ли вступать и латиняне, и, таким образом, орден пополнялся не только униатами, но и волками в овчих кожах. Во главе ордена стоял генерал - протоархимандрит с особыми советниками, избирав­шимися из среды самого ордена.

Этот протоархимандрит со своими советниками вполне самостоятельно управлял орденом, назначал монастырских настоятелей, оставлял их и проч. Монахам базилианам было вверено воспитание и обучение светского юношества и униатского духо­венства. Униатские епископы могли избираться только из членов базилианского ордена, и притом пробывших в нем значительное время. Без согласия базилианского протоархимандрита и его советников даже сам митрополит не имел права избрать себе помощника самостоятельно. Избранные и постав­ленные епископы обязывались навсегда оставаться членами ордена и в своих епархиях содействовать его распространению и служить его задачам. При каждом епархиальном архиерее должен был состо­ять базилианин, по назначению протоархимандри­та. Словом, деятельность ордена проникала во все сферы церковного управления и подчиняла его сво­ему воздействию. В Риме орден имел особого про­куратора, через которого получались все распоряже­ния от папы и происходили все сношения ордена по делам его. Такое положение ордена сделало его мо­гущественным, и он не только стал рассадником униатской иерархии, но и церковным отрядом в на­ступательном движении католичества на святое православие. Со времени учреждения ордена уния стала распространяться быстрее и все более отдаля­лась от православия и приближалась к латинству. К концу жизни Рутского почти все православные мо­настыри очутились в руках униатов-базилиан, и только некоторые из них, как, например, Почаевский, Виленский Св. Духа, Брестский Симеоновский, Яблочинский Онуфриевский и незначительная часть других, оставались в православии. Неудиви­тельно, что папы относились к нему так любовно, награждая базилиан теми же привилегиями, кото­рыми пользовались и иезуиты, и в своих грамотах называя его «знаменитым, прекрасным, замечатель­ным, самым достойным подражания и похвал».

Преследование православных в начале ХVIIв.

Преследование православных латинянами не­сколько сдерживалось, как упомянуто было выше, надеждами короля Сигизмунда на слияние Польши с Россией, и если и продолжалось, то при­крывалось благовидными предлогами, ибо Сигизмунд боялся, чтобы передача этих известий в Рос­сию не озлобила русских против латинства. Описывая это время, латинские и униатские историки изобра­жают его даже как время гонений православными самой унии — так обидно было им, что православ­ные даже на короткое время могли избавиться от насилий. Надежды Сигизмунда, однако, не осуще­ствились; даже рыцарские подвиги королевича Владислава не могли поколебать престола Миха­ила Феодоровича Романова, и пора скрытности прошла. Положение православных становилось все тягостнее и тягостнее. Между тем влияние иезуитов в Польше все более усиливалось. К это­му времени они сильно пошатнули и народную партию, иногда выступавшую в защиту православ­ных, и все основы конституционной польской жизни. Во всех учреждениях Польши они имели тайных друзей, проникнутых ими же внушенны­ми убеждениями, что уважение к личности, за­конность действий, права ближних — пустейшие слова; что власть и латинство для достижения сво­их целей могут делать что угодно, а главное — ино­верцы какими бы то ни было средствами должны быть истреблены. Подобными убеждениями они пропитывали и униатов-базилиан. Православным оставалось только защищаться своими собствен­ными силами, но сила была на стороне униатов и иезуитов. Кроме того, последние, чтобы не опо­зорить себя явно, имели почти везде прекрасней­шее средство управлять наступлениями против православных из-за угла. Для своих наступлений они воспользовались массами голодных и обо­рванных польских рыцарей и жолнеров, которые, возвращаясь толпами из России после смутного времени, были ожесточены против всего русского и православного и для насыщения голода и изыскания средств к жизни готовы были совершить над кем угодно и какие угодно насилия. Было у иезуитов и другое воинство, игравшее в истории унии и иезуитского ордена весьма позорную роль. Это иезуитские и униатские школьники, смело и беспрекословно им повинующиеся. Их-то и на­травливали иезуиты против православных, и это оголтелое воинство делало нападения на крест­ные православные ходы, бесчестило святыни, раз­носило церкви и дома православных, как это было, например, в Вильне, Луцке и других местах. Го­нение на православие сосредоточивалось, глав­ным образом, в Литве, на Волыни и Галиции. В Малороссии же благодаря грозной силе казаче­ства православным было несколько легче.

Так ознаменовалось начало XVII в. для право­славных западнорусов. Что должны были перено­сить в это время православные от латинян, изоб­ражает пламенная речь, произнесенная депутатом Волыни Лаврентием Древинским на польском сейме в 1620 г. «Уже в больших городах, — гово­рил он, — церкви запечатаны, церковные имения расхищены, в монастырях нет монахов, там скот запирают. Дети мрут без крещения, покойников выносят без погребения, как падаль; мужья с же­нами живут без благословения; народ умирает без причащения. Так делается в Могилеве, Орше, Мин­ске. Во Львове неуниат не может к цеху припи­саться; к больному со Святыми Тайнами открыто идти нельзя. В Вильне тело православного покой­ника нужно вывозить в те только ворота, в кото­рые из города вывозят разные нечистоты. Двадцать лет на каждом сейме мы молим со слезами и вы­молить не можем, чтобы нас оставили при наших вольностях».

Вообще, для православных наступило время ве­ликого уныния, а с ним и ожесточения против унии и латинства- Об этом ожесточении рассказы­вают и сами униатские писатели, подтверждая, что часто православный, даже умирая, отказывался от духовной помощи униатского или латинского свя­щенника и охотнее принимал ее от протестантс­кого пастыря, — так противны были православным униаты и латиняне.

Положение православных с течением времени ухудшалось, между прочим, и от того, что число их защитников с каждым годом уменьшалось. Умер в 1608 г. князь К.К. Острожский; другие же сильные и владетельные князья, как, например, Вишневс­кие, Сангушки, Острожские, Ходкевичи, Сапеги, Тышкевичи и др., успели ополячиться и перейти в латинство. Но самым тяжелым ударом для право­славных служило то обстоятельство, что введени­ем унии православные постепенно лишались сво­их иерархов, и с 1615 г. у них оставался только один православный епископ во Львове, Иеремия Тиссаровский, между тем как униаты имели у себя при­знанных королем иерархов, а также и возможность замещать их кафедры другими лицами. Таким об­разом, открывался весьма опасный недочет в пра­вославном духовенстве, заставлявший православ­ных поневоле обращаться с требами к униатским священникам. Униатам и латинянам казалось, что они вскоре отпразднуют полную победу над Западно-Русской Церковью, но руководящая десница Гос­подня спасла ее от гибели: православная, иерархия в Западно-Русской Церкви была восстановлена и начала новую борьбу со своими врагами, пока не вышла полной победительницей.

Глава XII
ВОССТАНОВЛЕНИЕ ВЫСШЕЙ ИЕРАРХИИ В ЗАПАДНО-РУССКОЙ ЦЕРКВИ И ОТНОШЕНИЕ К ЭТОМУ АКТУ КОРОЛЯ СИГИЗМУНДА III И ЛАТИНЯН

С 1620 г. Западно-Русская Церковь в Польше, обез­главленная после Брестского Собора и принятой на нем унии, вступает в новое положение. В 1620 г., около половины Великого поста, прибыл в Киев Иерусалимский Патриарх Феофан. Польша в это время находилась в критическом положении, ибо со стороны Швеции, России и Турции ей угрожала война. Справиться с такими врагами ей было не по силам, тем более что внутри ее чувствовались не­строения. Униаты, поддерживаемые польским пра­вительством, неистовствовали, и этим сильно был взволнован литовско-русский народ. Надежнейшая опора из этого народа — казаки — были враждебно настроены против Польши и готовы были присое­диниться к ее врагам. Шли по этому поводу даже переговоры с Москвой. Православные, в особенно­сти Виленское братство, пришли к тому заключе­нию, что с приездом Феофана наступило самое удобное время, чтобы получить высшую иерархию. Ожи­далось к маю 1620 г. открытие чрезвычайного сей­ма, и Виленское братство развило деятельное сно­шение с казаками и разными областями, чтобы на сейме был поставлен вопрос о положении право­славных и затребованы были от Польши свобода православной веры и восстановление православной иерархии. С такими требованиями и прибыли на сейм послы от православных областей. Когда Сигизмунд узнал об этих требованиях от православ­ных послов, то в гневе изрек достопамятные слова: «Скорее я лишусь короны, чем дам вам иерархию». Однако когда знаменитый представитель право­славных Лаврентий Древинский произнес на сей­ме поразительно резкую речь о бедствиях право­славных и о необходимости для них иерархии и закончил ее угрозами и когда те же угрозы, но в более резкой форме, послышались от послов и мо­гущественного гетмана Конашевича-Сагайдачного, то Сигизмунду пришлось отказаться от своих зна­менитых слов и дать словесное разрешение Патри­арху Феофану посвятить православных иерархов. Пользуясь этим разрешением, православные поспе­шили избрать нужных кандидатов, и Патриарх по­святил следующих лиц: Иова Борецкого — на ка­федру митрополичью , Мелетия Смотрицкого — на архиепископию Полоцкую, Иосифа Курцевича — на епископию Владимирскую, Исаакия Борисковича, игумена Чернчицкого — на Луцкую, Исайю Копинского — на Перемышльскую, Паисия Ипполитови­ча-на Холмскую и Авраамия Стагонского — на Пинскую. Во время своего пребывания в Киеве Феофан разослал также благословенные грамоты пра­вославным братствам, монастырям и городам за их стойкость в православии, разрешил казаков от тяж­кого греха, тяготившего их совесть и состоявшего в том, что они ходили с польским королевичем Вла­диславом на единоверную Москву, и, прощаясь с Западно-Русским краем, оставил увещательную грамоту всем православным, в нем обитавшим. В ней, призывая на православных Божие благосло­вение, он прежде всего изрекал анафему на всех владык, отступивших от православия в унию, как уже умерших, так и живых, равно и на отступни­ков-мирян, коснеющих в унии; убеждал православ­ных пребывать в послушании; в случае смерти митрополита тотчас же самим поставлять нового, не ожидая утверждения его Константинопольским Патриархом ввиду трудного с ним сношения. Про­быв в Киеве девять с половиной месяцев, Патриарх с великим почетом под охраной казацкого войска отбыл из пределов Польши.

Восстановление Патриархом Феофаном западно­русской православной иерархии было тяжким уда­ром для унии и сильно встревожило ее ревнителей. Оно уничтожало их надежды на скорую гибель За­падно-Русской Церкви в Литве, потерявшей было свою высшую иерархию, и враги православия реши­лись во что бы то ни стало подорвать всякое значе­ние новой иерархии и не допустить ее к служению Церкви. С этой целью униатский митрополит Иосиф Рутский постарался убедить короля, что Феофан вовсе не Патриарх, а самозванец, обманщик и шпион турецкого султана и что поставленные Феофаном епископы — изменники и возмутители народа. Под влиянием Рутского король в начале февраля 1621 г. издал указ, повелевавший ловить епископов и заключать их в тюрьмы, а 22 марта ве­лел обнародовать универсал, которым были объявлены врагами государства лица, признавшие законными поставленных Феофаном иерархов. «По­сему, — писал король, — заботясь о поддержании на­шей королевской власти, приказываем нашим вер­ным подданным разведывать, где находятся эти подозрительные люди (признавшие иерархию), хва­тать их вместе с товарищами как шпионов и возму­тителей республики, заключать в темницы и по мере вины наказывать в урок всем шпионам и из­менникам Речи Посполитой». Таким образом, гнев короля обрушился не только на православных вла­дык, но и на православных граждан Польши, в осо­бенности на членов Виленского Свято-Духовского братства, которое было главным вдохновителем дела восстановления иерархии, и посему крайне ненавистным Рутскому.

Универсал короля был получен в Вильне 24 мар­та и тотчас был опубликован. Этого было достаточ­но, чтобы у врагов православия развязались руки, и на православных обрушились неистовые гонения. Уже с понедельника Страстной седмицы в Вильне стали захватывать состоятельных купцов и других представителей православных горожан, уводить их в ратушу, сажать в подземельную тюрьму под ра­тушей и предавать истязаниям. И Страстная, и Светлая седмицы проведены были православными в Вильне в великом горе, в общих воплях и слезах.

Арестованные просили позволения сходить в храм Божий исповедаться и причаститься, предлагали вместо себя в заложники жен и детей, но в этом им было отказано. А на Свято-Духов монастырь в эти дни производились открытые нападения. Вот как описывают это тяжелое время православные виленцы: «На наш Всесвятого, Животворящего, Всезиждительного Бога Духа храм бросают камни из пра­щей; на домы и церковь пускают из луков стрелы даже с горючими веществами, кидают зажженные головни... В Вильне, как и других городах, запре­щают в ратушах принимать от нас протесты и де­лать необходимые для нас справки; приказным зап­рещают служить по нашим делам, в противном случае их наказывают и сажают в тюрьму. По доро­гам у гонцов отнимают письма, а другие пишут от нашего имени, и эти-то выдуманные письма, напол­ненные ложью, клеветами, или рассылают для об­мана незнающих людей, или подбрасывают на мно­голюдных местах». Запрещали даже торговать и говорить с православными.

«Столь сильный открылся вдруг пожар, — взы­вало об этом горьком времени само Виленское брат­ство, — такой бурный зашумел вихрь, такая страш­ная засвирепствовала буря в Вильне, как будто перед днем Страшного Суда Господня. Отцов раз­лучали с детьми, жен с мужьями, везде по домам, на улицах, на рынке только слышно было: "Измен­ники! Изменники! Русь нечестивая!". Преследова­ния православных до крайности были жестоки и невыносимы. «Вы, как огонь всепожирающий, на­кинулись на нас, — говорили православные латинянам, — вы перевернули нам всю душу и перепол­нили ее горечью. Мы думали, что уже наступает последний день мира и Страшный Суд».

Такими же плачевными последствиями сопро­вождался для православных королевский универ­сал и в других местах, кроме Вильны. Ввиду этого митрополит Иов вместе со всеми своими еписко­пами подал 15 мая протест на митрополита и епис­копов униатских за то, что они возмущают народ против православных владык и преследуют пра­вославных. В протесте этом, после перечисления тех притеснений, которые испытал народ в Вильне, говорилось: «В Могилеве, Минске, Орше (у пра­вославных) отобраны церкви; в Перемышле умер­щвлены в тюрьме 24 человека мещан; в Ярославле, Кременце, Гродне, Пинске отняты церкви; в Брес­те Дорофея с братьями бросили в колодец; в Красноставе ворвались в каменную церковь и многих в церкви убили, то же сделали в Соколе, Вельске, Буске, и взрослых без покаяния предавали смер­ти, а детей без крещения».

Несколько лучше было положение православ­ных в Малороссии, где православие находилось под защитой казацкой силы, в которой на ту пору нуждалось польское правительство. Под охраной казаков митрополит Иов свободно управлял своей Церковью и даже в конце 1621 г. созвал Собор, на котором рассматривался вопрос, как сохранять и распространять в западно-русском народе веру и догматы Восточной Церкви и что делать, чтобы впредь у этого народа православные митрополи­ты и епископы не прекращались. Он же 15декабря того же 1621 г. обратился с окружной грамотой и ко всей своей духовной пастве, в которой увеще­вал увлекшихся унией покаяться и возвратиться в лоно Матери-Церкви, а православным советовал в важнейших своих нуждах прибегать «до богоспаса­емого места Киева — второго, русского, Иерусали­ма», т.е. к своему «властному святителю» митропо­литу. Но вообще положение прочих западно-русских иерархов, поставленных Патриархом Феофаном, было неопределенное, и вопрос о правах их на сво­бодное управление занимаемыми ими епархиями, так сказать, висел в воздухе. Сами же они вынуж­дены были скрываться за стенами монастырей, в которых обитали.

Среди всего этого всеобщего погрома православ­ные, не имея возможности защищаться силой, твердо возвышали свой голос в защиту правосла­вия путем письменной полемики, издавая целые книги. В 1621 г. Виленское Свято-Духовское брат­ство издало книгу «Werificatia niewinnosci» («Оп­равдание невинности»), написанную Мелетием Смотрицким в защиту Патриарха Феофана и законно­сти его действий при восстановлении западнорусской иерархии, а затем «Obronf werifikacji» («Защита исти­ны»). В то же время православные подготовили об­ширный труд, имевший в виду сгруппировать и рассмотреть все вопросы, относящиеся к унии и вызванные ею. То была «Палинодия» Захарии Копыстенского — труд, который почему-то остался ненапечатанным. Эта полемика вызвала еще боль­шую ненависть к православным. Единственными защитниками православных являлись казаки со своим гетманом Сагайдачным. Последний при всяком удобном случае требовал от Сигизмунда утверждения иерархических прав православных владык. Такое требование он предъявил Сигизмунду и перед Хотинской битвой (1621) поляков с тур­ками, когда Сигизмунд попросил у него помощи против турок. Сигизмунд удовлетворить это требо­вание обещал, однако обещания своего не исполнил. В то время когда Сагайдачный со своими сорока ты­сячами казаков явился на помощь Сигизмунду, в Варшаве открылся «вальный сейм» (чрезвычай­ный). Депутаты от православного духовенства во главе с Владимирским епископом Иосифом Курцевичем и от всего запорожского войска предъя­вили на сейме такое же требование, с каким обра­щался к королю перед Хотинской битвой гетман Сагайдачный, но король, не желая исполнять сво­его обещания, отговорился тем, что сейм созван только для решения вопросов, касающихся воен­ного времени. Не внял Сигизмунд и предсмертно­му голосу Сагайдачного, когда тот, израненный в Хотинской битве, чувствуя приближение смерти, в письме к королю просил, чтобы тот запретил польским панам на Украине притеснять народ казацкий и чтобы насильственно не вводил унию, а предоставил православным держаться своих древних апостольских и отеческих догматов и пре­даний. Даже после «вального сейма» 1623 г., когда сейм обнаружил миролюбивое настроение и выс­казал готовность утвердить права православных и изыскать меры к примирению их с униатами, Си­гизмунд не только не пошел навстречу сейму, но еще более ожесточился против православных. Главным основанием к этому послужило убийство православными Полоцкого униатского епископа Иосафата Кунцевича, за свою ревность к насиль­ственному совращению православных в унию про­званного «душехватом».

Убийство Кунцевича так было богато ближай­шими и самыми отдаленными последствиями, да и сама личность Кунцевича так рельефно вырисо­вывается на фоне тогдашней исторической дей­ствительности при насаждении унии, что стоит на ней подробно остановиться.

Глава XIII
ИОСАФАТ КУНЦЕВИЧ

Иосафат Кунцевич родился в 1579 г. в г. Влади­мире Волынском. Около 1604 г., находясь по торго­вым делам в г. Вильне, он сблизился с униатскими монахами Троицкого монастыря, под их влиянием оставил мир и был пострижен митрополитом По-цеем в монашество. Поступив под руководство Иоси­фа Рутского, тогда еще архимандрита Троицкого монастыря, Кунцевич всецело поддается его влия­нию, всей душой привязывается к унии и становит­ся горячим ее проповедником, фанатически предан­ным ее интересам. С этим настроением, с этой пламенной любовью к унии он посвящается в сан священника, а затем возводится на архимандрию Бытенскую, потом Жировицкую, а в 1614 г. — на Виленскую Троицкую. Возведенный в 1617 г. в сан епископа, он назначается в Полоцкую и Витебскую архиепископию сначала викарием, а затем, в 1618 г., самостоятельным архиереем. Явившись в Полоцк, он принял на себя личину православного и своим видимым благочестием и даже приверженностью к православным обрядам ввел православных полочан в такое заблуждение, что некоторые из них счи­тали его расположенным к православию. Но когда в Полоцкой архиепископии стали получать более точные сведения о новом епископе, народ, не при­знающий унии, заподозрил в нем обманщика и стал оказывать ему сопротивление. Так, когда в 1619 г. он поехал в Могилев, то могилевцы не только не приняли его, но даже заперли перед ним городс­кие ворота и навели крепостные пушки. За такое откровенное выражение чувств последовали против православных могилевцев со стороны Кунцевича репрессии. Церкви их были запечатаны, священни­ки, не признающие власти Кунцевича, разосланы по другим приходам, и некоторые из граждан гра­мотой короля Сигизмунда преданы уголовному суду. Также поступили и с жителями г. Орши, не покорными Кунцевичу. Этими действиями он не только оттолкнул от себя православных, но и выз­вал к себе вражду со стороны своей паствы. Движи­мый ненавистью к православным, Кунцевич стал жестоко преследовать их, возбуждал против них вельмож и, наконец, забылся до того, что осмелил­ся увещевать самого короля закрыть православные церкви, а православных как злых и неисправимых еретиков топить резать, вешать, жечь на костре.

Такая месть по отношению к православным прояв­лялась не у одного только Кунцевича. Даже сам папа Урбан III в письмах своих советовал королю «не удерживать своего меча от крови еретиков», т.е. православных. Голос «рубить схизматиков» разда­вался в то время и со стороны митрополита Рутского, и со стороны папского нунция, и партий латин­ской и униатской. Мало того, Кунцевич не оставлял в покое даже мертвых. Так, в Полоцке он приказы­вал вырывать из могил тела недавно умерших пра­вославных и отдавать их на съедение собакам, что и было засвидетельствовано православными посла­ми на сейме. Естественно, все это вызывало среди православных ненависть к Кунцевичу. Православ­ные, доведенные до отчаяния его безбожными го­нениями, стали выражать ему сопротивление, ко­торое еще более усилилось по следующим причинам. Пребывавший в то время в Киеве Иерусалимский Пат­риарх Феофан, восстанавливая высшую иерархию в Западно-Русской Церкви, посвятил Мелетия Смотрицкого на Полоцкую архиепископию. Когда после­дний оповестил об этом своими архипастырскими посланиями полочан, они решительно отказались повиноваться Иосафату Кунцевичу и признали сво­им владыкой Мелетия. Кунцевич, в то время пре­бывавший в Варшаве на сейме, выпросил у короля увещательные грамоты к непокорным. Возвратив­шись из Варшавы в Полоцк, Кунцевич созвал на­род в городскую ратушу и, сознавшись, что он уни­ат, спросил полочан, согласны ли они последовать за ним и стать униатами? Народ не только ответил отрицательно, но с криком «Смерть обманщику! Смерть гонителю веры! Смерть душехвату!» поднял настоящий бунт, так что присутствовавшие в ратуше власти едва могли спастись и спасти Кунцевича.

С этого времени начались открытые гонения Кунцевича против православных в Полоцке, подоб­ные тем, какие разыгрались ранее в Могилеве, Орше и др. городах епархии. То же самое повтори­лось и в Витебске. Когда жители г. Витебска полу­чили грамоту Смотрицкого, в которой он объявлял себя законно поставленным Полоцким архиепис­копом и обвинял Кунцевича в вероотступничестве, граждане витебские категорически отказались от повиновения Кунцевичу, составили акт, передавав­ший церкви и духовенство власти Смотрицкого, которого признали своим законным пастырем. Ре­шение это было так единодушно, что в Витебске оставалось едва несколько униатов. Витебский вое­вода, видя в таком акте возмущение против коро­левской власти, поспешил в город, чтобы восстано­вить порядок, и когда собрал в ратуше суд над мятежными жителями, то последние с воплем и угрозами бросили свои шапки в кучу перед рату­шей в знак непослушания, а вслед за этим совер­шили и явное восстание. Хотя восстание это и было подавлено энергичными мерами, хотя церкви сно­ва были возвращены Кунцевичу, однако неповино­вение ему православного народа не прекращалось, а вместе с этим усилились и гонения Кунцевича. Напрасно лица, стоявшие у власти и видевшие, ка­кой вред наносится Польскому государству безум­ными действиями Кунцевича, старались умерить его ревность, — ничто не могло удержать фанатизма Кунцевича. 6 февраля 1621 г. канцлер Лев Сапега писал к униатскому митрополиту Рутскому: «Не один я, но и другие весьма осуждают то, что ксендз владыка Полоцкий слишком жестоко начал посту­пать в делах веры и очень надоел и омерзел народу как в Полоцке, так и везде. Давно я предостерегал его, просил и увещевал, чтобы он так жестоко не действовал; но он, имея свои соображения, более упрямые, нежели основательные, не хотел слушать наших советов. Дай Бог, чтобы последствия его рас­поряжений и суровых действий не повредили Речи Посполитой. Ради Бога прошу Вашу милость, вра­зумите его, чтобы он прекратил и оставил такую суровость в этих делах и скорее уступил могилевцам добровольно их церкви, не дожидаясь того, что­бы они сами и без просьбы отобрали их у него... По­жалуйста, Ваша милость, держи его на вожжах». Не остался к этому письму глух митрополит Рутский и в том же тоне наставлял Кунцевича, однако последний не оставлял своих безумств. Не помог­ли и послания к Кунцевичу Льва Сапеги, вознена­видевшего унию из-за смут по всему государству и писавшего к нему увещательные письма — удер­жаться от чинимых им жестокостей. В одном из таких писем Сапега напоминал Кунцевичу, что насилие в делах веры противно Евангелию, против­но учению Церкви Христовой, не имеет оправдания в примере ни одного святого отца, противно граж­данским законам Польши, гибельно для нее и по именному повелению короля запрещено. Кунцевич не внял здравому голосу государственного мужа и ответил на это письмо, что спасение неверных через унию выше всего, даже выше государственных интересов, и посему он не отступит от своих пресле­дований. И он, действительно, сдержал свое слово. Православные храмы в Полоцке, Витебске, Орше, Могилеве и других местах были закрыты, но народ пока терпел, ибо не считал себя вправе отстаивать силой свои церкви, так как они находились под патронатством короля, составляли как бы государствен­ную собственность и отнимались у него именем ко­роля. Но нельзя было оставаться вовсе без церквей, в силу чего православные стали устраивать за городом шалаши, в которых и отправляли богослужения. Так, в 1623 г. православными жителями г. Витебска были устроены на краю города два шалаша, в которых они собирались по ночам доя молитвы, и оттуда неслись их грозные вопли против гонителя их веры. Но Кунцевич не оставлял их в покое и здесь, занимаясь до­носами, будто там составляются мятежные сходки. В особенности он злобно был настроен против жите­лей г. Витебска, упорно противившихся унии, и ре­шил во что бы то ни стало утвердить ее там. Он знал враждебные настроения против него жителей этого города и угрожающую ему от них опасность, но, как фанатик, потерявший здравый рассудок, не только не старался избежать ее, но, возмечтав о мученичестве, как бы сам напрашивался на смерть, являясь там, где она могла угрожать ему. Три раза уже подвергался он покушениям на его жизнь: в Могилеве, Полоцке, Мстиславле, — но не боялся смерти. И в домашних беседах, и в письмах к знатным лицам, и даже в про­поведях с церковной кафедры он возвещал, что схиз­матики хотят его убить, но что он охотно положит свою душу за папу и святую унию. В конце октября 1623 г. Кунцевич отправился в Витебск. Туда он прибыл не с любовью и кротостью христианского пастыря, а с правами епископа, поддерживаемого гражданской властью, и, не обращая внимания на волнение народа, своими действиями только раз­дражал его страсти и наталкивал на убийство. Вско­ре представился для убийства и случай. 12 ноября 1623 г., в 8 часов утра, Кунцевич возвращался в свой дом из Пречистенской церкви после заутрени. В это время мимо дома проходил православный священ­ник совершать в шалаше за городом службу, так как был воскресный день. Протодиакон Кунцевича со слугами схватили его и увлекли в архиерейскую кухню. Спутник священника поднял крик, и тот­час же на всех церквах города и городской ратуше раздался набат, что послужило призывом к восста­нию. Отовсюду стали сбегаться толпы разъяренного народа, и с яростным воплем народ ворвался во владычний дом, стал избивать Кунцевича и наконец уда­ром топора в голову умертвил его. Но дело на этом еще не кончилось. Исступленная чернь позволила себе всякие бесчинства и надругания над телом Кун­цевича. Сорвав с него одежду и обнажив тело, на ко­тором осталась лишь одна власяница, вытащили тело на площадь и всячески издевались над ним: садились на него, клали убитую собаку, волочили по улицам и, втащив на высокую гору над Двиной, столкнули с крутизны. Затем, наполнив власяницу его камня­ми, привязали к телу и, положив тело в лодку, вы­везли его по Двине за город и сбросили в Двину на самое глубокое место.

Сумасбродное желание фанатика исполнилось: он погиб из-за желания стяжать себе славу муче­ника, — но глубоко ошибся. Его пастырские дей­ствия не носили в себе ничего христианского, и умерщвлен он был за те антихристианские меры насилия и жестокости, какие проявлял против православных для насаждения между ними унии. Своими вопиющими насилиями над совестью пра­вославных, противными законам христианской любви и кротости, он довел православных до край­него ожесточения, чем и натолкнул их совершить столь тягостное преступление. Смерть его не была смертью христианского мученика, а носила в себе нечто позорное, нечто похожее на самоубийство; она являлась не жертвой Богу, а жертвой безгра­ничному самолюбию, готовому на все, даже на смерть, лишь бы стяжать славу мученичества.

Как бы ни был жесток Кунцевич, но своеволие, бунт и такое злодеяние, как убийство, не могли быть оставлены без наказания, и король немедлен­но снарядил в Витебск судную комиссию, которая, прибыв на место, спешно в три дня разобрав дело, осудила 75 человек на смертную казнь, из которых более 50 успели на время скрыться. Убитый Кун­цевич не был тронут судом, суд даже не рассуждал о его виновности в этом деле, исходя из той точки зрения, что если оказать теперь православным ма­лейшее снисхождение и бросить тень на унию, ис­тория Кунцевича может повториться в очень мно­гих местах и погубить государство. Таким образом, витебское дело получило политическую окраску, и православные были наказаны свыше меры. Витебск был лишен магдебургского права и других преимуществ, дарованных королями его жителям; город был подчинен военному управлению; снят вечевой колокол — знак вольности; ратуша обраще­на в кабак; Пречистенская соборная церковь, при которой совершено было преступление, снесена, а на ее месте приказано было выстроить для униа­тов за счет граждан Витебска более обширную и величественную и на колокольне ее повесить боль­шой колокол, сплавленный из колоколов бывшей церкви и ратушного, с надписью о преступлении витебских граждан. Такая жестокая мера наказания привела православных в тяжелое уныние, а тем временем было пущено в ход все иезуитское искус­ство, чтобы окружить бездушного фанатика Кунцевича ореолом мученической славы. Тело его было вынуто из Двины и торжественно выставлено в со­борной церкви, а оттуда с еще большей торжествен­ностью отвезено в Полоцк и погребено в тамошней соборной церкви.

Стали составляться легенды, что когда его уби­ли и тело его лежало на площади, над ним остано­вилось светлое сияние, и тот же свет, явившийся на Двине, указал место, куда было брошено тело Кунцевича. Рассказывали еще, что когда пришлось облачать вынутое из воды тело Кунцевича, то по­бежавшие в церковь за ризами никак не могли от­переть сундук, в котором они лежали, и поэтому вынуждены были взять сундук с собой и нести к реке. Когда же несущие уронили сундук, из него выпали церковные сосуды и сами собой установи­лись на месте в том порядке, в каком обыкновенно расставляются на престоле. Оказалось, что по этому месту влачили тело убитого Кунцевича и что именно здесь осталась кровь его. В таком же духе распространялись и другие рассказы о свя­тости и чудесах Иоасафа Кунцевича, и православ­ные из боязни новых бед не осмеливались обли­чать их легендарность. Таким образом, с течением времени исподволь подводился прочный фунда­мент под дело канонизации мнимого мученика за веру, а, следовательно, и самой унии.

После убийства Кунцевича в Польше повсемест­но начались гонения на православных, не исклю­чая и Малороссии, и положение православных ста­ло невыносимым. Под влиянием этих гонений даже у православных появились мысли о соглашении православия с униатством. Хотели создать, между прочим, общего Патриарха. Митрополит Иов Борецкий и другие епископы допускали возможность только такого соглашения, при котором целость Православной Церкви не была бы нарушена. Для людей более практических такое соглашение каза­лось немыслимым, и они, взвесив свои выгоды, пе­реходили из православия в унию. Так поступили ректор киевской школы Кассьян Сакович и ученый монах Кирилл Транквиллион-Ставровецкий. Осо­бенно сильное впечатление произвело на православ­ных принятие унии епископом Мелетием Смотрицким. Это превращение Смотрицкого в униата увлекло в унию многих православных. Мелетий был связан узами дружбы и знакомства с очень многими людьми, был лучшим руководителем православного литовско-русского народа, и большое количество этого народа шло немедленно по его указанию. Такое сильное влияние Мелетия на народ, а, главное, неистовство униатов и латинян, не могли не подействовать на православных — и они тысячами стали переходить в унию. Польское правительство помышляло даже о совершенном уничтожении православия в Литве и Польше. В это трудное время на защиту православия опять выс­тупает грозная казацкая сила Запорожья. В 1625 г. запорожские казаки посылают в Варшаву на воль­ный сейм своих послов, которым поручают: «Про­сить на сейме, чтобы король оставил русскую веру по старым их правам и вольностям и старших ду­ховных, митрополита Иова Борецкого и владык, — в покое и послушании под благословением Восточ­ной Церкви, утвердив их своей грамотой и наделив имениями; а униатам запретил мучить их братию и преследовать их церкви...» Но Сигизмунд остал­ся глух к этой просьбе и не обратил на нее внима­ния. Тогда казаки решили взяться за оружие, и на­чалась страшная расправа с латинскими ксендзами и всеми ревнителями унии.

Вносили православные через своих послов про­тесты против преследований и на последующих сеймах, но всякий раз решения сеймов и короля были одной пустой проволочкой дела и обманом. Они не успокаивали ни православных, ни униатов, вследствие чего столкновения между теми и дру­гими не прекращались.

Митрополит Иов и его советники епископы дав­но поняли, что нечего им ждать защиты и спра­ведливости от польского правительства, и уже в 1625 г. Иов решился просить московского царя Михаила Феодоровича принять Малороссию «под свою высокую руку» и защитить ее от поляков. Предложение это хотя и не было отвергнуто, но найдено было преждевременным, и Иову была обещана помощь только в будущем. После этого сношения западно-русского духовенства с Моск­вой не только не прекращались, но, по мере того как росли притеснения православных в Речи По-сполитой, все более усиливались.

Такова была политика притеснений ярого папи­ста короля Сигизмунда по отношению к православ­ным его подданным, чреватая тяжелыми послед­ствиями для Польского государства и положившая начало попыткам присоединения Малороссии к России.

Глава XIV
ПОЛОЖЕНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ ПРИ КОРОЛЕ ВЛАДИСЛАВЕ IV (1632—1648)

В 1632 г., 30 апреля, скончался король Сигизмунд III, главный насадник унии, 45 лет непрерыв­но угнетавший православие во имя унии. Сорок пять лет доказывалось, что единство веры — конеч­но, в латинском понимании — составляет первей­шую цель Речи Посполитой, однако, цель эта не была достигнута. Наоборот, из-за фанатизма Сигиз­мунда в некоторых областях Польского государства (в Белоруссии и Малороссии) пробивалась мысль об отторжении этих областей от Польши и присоединении их к одному из соседних госу­дарств, в силу чего Швеция, Россия и Турция все­гда имели предлог к успешной войне с Польшей. Такие разрушительные для государства действия Сигизмунда не раз внушали истинным польским патриотам мысль изгнать Сигизмунда с иезуита­ми из Польши (в 1593 и 1607 гг.). При такой поли­тической обстановке вступал на польский престол королевич Владислав. Еще при жизни отца он убе­дился, насколько была гибельна для Польши уния, и искренно желал умиротворения гонимой Православной Церкви. «Я хорошо знаю историю унии, — говорил однажды Владислав папскому нунцию. — Она введена насильно, без согласия лучшей части русского населения; ее приняли и ввели некоторые духовные лица, и притом из-за своекорыстных целей».

Лишь только скончался Сигизмунд III, православ­ные решили воспользоваться смертью своего гони­теля и при избрании нового короля возвратить себе все права, отнятые у них насилием. Немедленно на­чались приготовления к конвокационному (избира­тельному) сейму. Дворяне спешили на сеймики для избрания послов, и везде в областях русских вопрос о восстановлении прав православия поставлен был в посольской инструкции наряду с важнейшими воп­росами государства. Казаки также наказывали сво­им послам добиваться полного успокоения «старо­житной греческой веры» и расширения вольностей казацких. Виленское братство к избирательному сейму составило и издало сочинение («Синопсис») в защиту прав Православной Церкви и для руковод­ства православным послам на избирательном сей­ме, а в Киеве был избран и послан на сейм знамени­тый представитель православия — Киево-Печерский архимандрит Петр Могила. Предъявив свои требо­вания на сейме, православные единодушно заявили, что они не приступят к избранию короля, если не будут исполнены их требования. На сейме подняли свой голос в защиту православия и некоторые из польских послов, враждебно настроенных против иезуитов и унии. Униатский митрополит Рутский, лично присутствовавший на сейме, и его клевреты были поражены и изумлены стойкостью православ­ных. Они также заговорили о своих правах и сили­лись доказывать несправедливость требований пра­вославных. Рутский решил составить под председательством избираемого короля особую ко­миссию из православных и униатов, которая приве­ла бы к полному примирению враждующие сторо­ны. Комиссия составила проект примирения, в который внесены были следующие основные пунк­ты: 1) объявлена полная свобода веры русской, т.е. православной и униатской; 2) предоставлены права как православным, так и униатам иметь свою иерар­хию, причем православным предоставлялось право избирать митрополита и 4-х епископов на кафедру Львовскую, Луцкую, Перемышльскую и Мстислав­скую; 3) утверждались права братств, школ и типог­рафий; 4) возвращались в разных городах и селени­ях церкви и монастыри, захваченные униатами, и дозволялось чинить и строить новые церкви; 5) предоставлялась свобода униатам возвращаться в пра­вославие, а православным переходить в унию; 6) пре­доставлялось православным право занимать обще­ственные должности и многое др. Однако постановления этой комиссии встретили сильную оппозицию со стороны униатов и латинской партии, но Владислав, на свой риск, включил их в «pacta conventa», согласившись только на требуемую ла­тинской партией прибавку, что права Православной Церкви даются с сохранением прав Церкви Латинс­кой (Romanae Ecclesiae), и поклялся православным исполнить занесенные в пакте условия примирения. Этой прибавкой латиняне надеялись воспользовать­ся как оговоркой, подтверждающей преимуществен­ные права Латинской Церкви. Таким образом, Вла­дислав поставил королевскую власть выше народного представительства, а это являлось нару­шением польской конституции. Иезуитская партия, несмотря на проявляемое Владиславом сердечное отношение к православным, пока не решилась явно восстать против Владислава, и последний был из­бран королем. Когда же на сейме зашла речь о пра­вах православных, со стороны враждебной правосла­вию партии поднялась такая сильная оппозиция, что сейм тотчас готов был превратиться в два военных стана и открыть настоящую войну. Король, чтобы избежать этого, уговорил православных пока не на­стаивать на внесении постановлений варшавской комиссии в сеймовые конституции и взамен этого дал им от своего имени особую грамоту, или «дип­лом», в котором подтверждал все эти постановления. Вопрос был отложен до следующего сейма. Кроме «диплома», король пожаловал православным и дру­гие грамоты, более частного характера, которыми возвращал им церкви, захваченные униатами, вос­станавливал старые и утверждал новые братства, шко­лы и т.п. Затем назначил особых комиссаров, которые должны были совершить передачу православным церквей, которыми неправильно завладели униаты, и вообще распределить церкви между православны­ми и униатами, соответственно количеству того и дру­гого населения.

Хотя сеймом 1633 г. и дозволено было православ­ным иметь своего митрополита и епископов, од­нако сейм не признал законными тех иерархов, которые были посвящены Патриархом Феофа­ном, — православные должны были избрать себе нового митрополита и епископов, кроме епископа Львовского Иеремии Тиссаровского, который по­лучил жалованную грамоту еще от короля Сигизмунда III. Владислав утвердил представленного православными кандидата на Киевскую митропо­лию Киево-Печерского архимандрита Петра Моги­лу и кандидатов на епископские кафедры — Луцкую и Мстиславскую.

Так началось правление короля Владислава IV, бла­гожелательно относившегося к правам и интересам православных. Но латинская партия не дремала и упот­ребила все усилия, чтобы восстановить общественное мнение против дарования прав православным. Вместе с этим, настаивая на том, что вопрос о правах православ­ных не может быть разрешен без участия папы, партия отправила в Рим посольство, в котором принял участие и униатский епископ Корсак. Он так взволновал римскую курию, что папа объявил все распоряжения коро­ля, касающиеся прав, дарованных православным, незаконными. Папский нунций в Польше полу­чил приказание отклонить короля от расположе­ния к православным, и латинская партия, поддер­жанная папой, гордо подняла свою голову.

Приближалось время созыва следующего сейма, на котором, согласно обещанию короля, должен был решиться вопрос о правах православных кон­ституционным порядком. Тогда Владислав принял другую точку зрения. Он объявил, что дело о пра­вах — дело не церковное, а гражданское, необходи­мое для успокоения государства.

В 1635 г. состоялся следующий сейм, и, благода­ря благоразумию большинства, постановления вар­шавской комиссии были внесены в конституцию, но вместе с тем король, чтобы не раздражать латинс­кую партию, дал и униатам «диплом», которым утвер­ждал за ними все, чем они владели до настоящего вре­мени. Уступая ее же настойчивым требованиям, Владислав даже постановил, чтобы в некоторых горо­дах, например в Минске, православные не имели ни одной церкви, что нарушало его первые распоряже­ния о возвращении православным отнятых у них церквей. На сейме Владислав убедился, что при­мирительные статьи, внесенные в конституцию, не приведут к действительному примирению униа­тов с православными, а, напротив, могут повести их к новым столкновениям и раздорам, и что из этого положения нужно искать иной выход, более надежный. Он прекрасно понимал, что, ограни­ченный в своей власти сеймом, на который имеют огромное влияние латино-униатская и иезуит­ская партии, противодействующие его благим на­мерениям, он не сможет противостоять проискам этих партий, и поэтому, спустя год после сейма, 5 сентября 1636 г. разослал листы к главным духов­ным лицам, как православным, так и униатам, а также и к некоторым светским, в которых убеждал их отказаться от подчинения Константинопольско­му Патриарху и по примеру Москвы и других госу­дарств учредить в Западно-Русской Церкви самосто­ятельное патриаршество. Этой мерой он надеялся сплотить враждующие стороны под управлением одной главы и таким образом примирить их. Пра­вославные прекрасно понимали, что проект этот неосуществим, так как униаты, руководимые иезу­итами, никогда не согласятся выйти из подчине­ния папе, и поэтому его отвергли. Такие колебания короля опять открывали поле для вероисповедной борьбы, и борьба эта разразилась новыми неслыхан­ными насилиями.

Согласно постановлению Варшавского сейма 1635 г., униаты обязаны были возвратить православ­ным некоторые из отнятых у них монастырей и церквей, но это постановление вызвало сильную оппозицию со стороны латино-униатов, и осуще­ствить его в жизни было чрезвычайно трудно. Уни­аты не только не хотели добровольно возвращать православным церкви и монастыри, но даже стали оказывать сопротивление королевским комиссарам при передаче имущества православному населе­нию. Даже и в тех случаях, когда церковь передава­лась комиссарами в руки православных, униаты опять силой отнимали ее у них. Если же православ­ные, выведенные из терпения, восставали, чтобы возвратить себе отнятое, униатский епископ начи­нал преследовать их судом как возмутителей, а суды подвергали их самым тяжелым приговорам: одних приговаривали к обезглавлению, других — к сечению розгами у позорного столба, третьих — к отсечению рук, к лишению имущества и т.п. Не­счастные православные ввиду таких приговоров не­вольно смирялись, просили прощения у епископа, а он требовал от них отречения от православия и клятвенного обещания быть униатами и прощал. Ободренные такой постановкой дела униаты и ла­тиняне производили набеги на православные мо­настыри, возбуждали школяров и чернь против православных и всегда оставались безнаказанны­ми, так как местные суды по большей части держа­ли сторону униатов. Вражда между православны­ми и униатами разгоралась и причиняла великий вред государству. Чтобы внести в среду враждую­щих некоторое успокоение, Владислав провел в 1641 г. на сейме одну меру величайшей важности: он изъял уголовные дела между униатами и право­славными из ведения смешанного трибунального суда, тогда уже совершенно подпавшего под влия­ние иезуитов, и перенес их в непосредственное ве­дение сейма, а дела гражданские, решавшиеся досе­ле местными судами, перенес в свой, так называемый реляционный суд. Злоба униатских епископов про­тив православных усиливалась еще и от того, что многие униаты, пользуясь постановлением сейма 1635 г., стали возвращаться в православие, как это было, например, в епархиях Полоцкой и Мстислав­ской. С этим ревнители унии никак не могли при­мириться и усиливали притеснения православных всякими мерами.

Особенно частыми в это время стали злоупот­ребления правом патроната, доходившие до того, что какому-нибудь могущественному магнату ни­чего не стоило отнять у православных монастырь или церковь и передать их униатам, хотя бы пос­ледних было только несколько человек, а право­славных — тысячи. Православные заносили жало­бы королю и сеймам, но правительство было бессильно оказать действительную помощь право­славным, и расправа за чинимые насилия сама собой должна была перейти в руки угнетаемого народа. Насилия эти возмущали не только право­славных, но и лучших и благоразумных поляков. Даже сам король Владислав в ответ на жалобу ка­заков сказал однажды последним: «У вас есть саб­ли, кто вам мешает постоять за себя?» Православ­ный народ задыхался под гнетом этих насилий, и Речь Посполитая опять вздрогнула от казацких вос­станий. Вспыхнули одно за другим восстания Павлюка и Остраницы. Недовольный народ стекался под их знамена и жестоко расправлялся со свои­ми притеснителями. Кровь лилась по всей Украи­не, но казаки большей частью оказывались бес­сильными одержать победу, и тоща со стороны латинян начиналась ужасная расправа с побеж­денными. Изуверству латинских ксендзов и по­слушной им польской шляхты не было пределов. Издевательства над православными и их верой доходили до того, что православные церкви стали отдаваться жидам в аренду. Последние, чтобы по­лучить больше дохода, облагали платой все цер­ковные обряды и предметы. Православный не мог свободно зайти в храм помолиться, ибо ключи от церкви находились у жида, и за пользование хра­мом он должен был внести жиду плату. Не мог он без предварительной платы и разрешения жида ни повенчаться, ни окрестить своего ребенка, ни по­хоронить своего близкого. Словом, всякая церков­ная служба, всякая треба должны были сопровож­даться торгом и платой жиду-арендатору. Мало того, жид еще безнаказанно издевался над право­славной верой, за которую некому было заступить­ся. Такое глумление над православными все бо­лее и более сгущало политическую атмосферу в Речи Посполитой, и над ней собирались грозные тучи, которые разразились тяжелым для нее уда­ром. Готовилось новое сильное казацкое восстание под начальством Богдана Хмельницкого, закончив­шееся присоединением Малороссии к России.

Таким образом, благие намерения короля Вла­дислава IV — умиротворить русский народ и Пра­вославную Церковь в Речи Посполитой — разби­лись о несокрушимый фанатизм латино-униатского духовенства и польской шляхты. Как ни тягостно было положение православных при Владиславе, все же православные получили при нем право сво­бодного исповедания своей веры и другие права, а также возможность защищаться наравне с латиня­нами и униатами. Хотя эти права и были часто по­пираемы врагами православия, они уже не отменялись ни королем, ни сеймами, и Западно-Русская Церковь имела возможность заняться своим внут­ренним и внешним благоустроением. В этом деле ей значительно помог Киевский митрополит Петр Могила.

Глава XV
МИТРОПОЛИТ КИЕВСКИЙ ПЕТР МОГИЛА (1633—1646) И ЕГО ЗНАЧЕНИЕ В ИСТОРИИ УНИИ

Петр Могила был сыном молдавского господаря (правителя) Симеона Могилы, бежавшего после от­нятия у него господарства Кантемиром в Польшу, где у него были знатные и богатые родственники. Полу­чив начальное образование во Львовском Братском училище в строго православном духе, Петр Могила закончил его путешествием за границу, где слушал лекции в разных университетах и вполне овладел языками латинским и греческим. Сначала он служил в польском войске, участвовал в Хотинской битве и был лично известен королю Владиславу. Под влия­нием Киевского митрополита Иова Борецкого Моги­ла принял монашество и посвятил себя на служение Святой Церкви. В 1627 г. он был избран архимандри­том Киево-Печерского монастыря, номинально под­чинявшегося Константинопольскому Патриарху, но не Киевскому митрополиту, настоятели которого но­сили звание «великого архимандрита». Во время ар-химандритства П. Могилы и под его руководством состоялось (1628) осуждение «Апологии» Мелетия Смотрицкого—сочинения, в котором высказывались латинские вероисповедные мнения. Чтобы поднять уровень духовного образования в Западно-Русской Церкви, так необходимого в борьбе с латинством, Могила в 1631 г. учредил отдельно от существовавшей уже в Киеве Братской школы высшее училище «для преподавания свободных наук на греческом, славян­ском и латинском языках», но когда братчики при­знали его блюстителем и опекуном своей школы и подчинили ее исключительно власти Константино­польского Патриарха, он соединил свою лаврскую школу с Братской. Для процветания этой школы он приложил много забот: переименовал ее в коллегию, расширил в ней преподавание прибавлением наук философских и богословских и обеспечил ее матери­ально пожертвованием ей многих вотчин. Эта колле­гия, называвшаяся Киево-Могилянской, сделалась образцом для всех духовно-учебных заведений в Рос­сии и приготовила многих просвещенных пастырей и ревностных защитников православия. Чтобы дать этой коллегии преподавательский персонал, стоящий на высоте своего призвания, профессоров этой шко­лы, прежде чем допустить к преподаванию, Петр Могила посылал для получения образования за гра­ницу. Подобную школу он устроил и в г. Виннице в Вознесенском монастыре, который подчинен был Киево-Братскому и тоже назывался Братским. Забо­тясь не только об умственном, но и о нравственном воспитании питомцев своей коллегии, Могила сам составил и напечатал для руководства и наставления их книгу «Анфологион, сиречь молитвы и поучения душеполезные...» В ней изложены благочестивые раз­мышления и наставления о них и помещены умили­тельные вечерние и утренние молитвы. Насколько Киево-Могилянская школа была полезна православ­ным для борьбы с латинством, можно уже судить по тому, что на нее тотчас же обрушились враги право­славия. Особенно много огорчений доставил Моги­ле киевский воевода, ярый католик Ян Тышкевич, всеми мерами преследовавший студентов школы. Вот что писал об этом Могила в 1640 г. Минскому братству: «Я терплю великое преследование от пана воеводы киевского; тут, в Киеве, вновь начали чинить над нами тиранство и проливать кровь. Досадуя, что в моем коллегиуме громада (множество) молодежи русской, и опасаясь, что юноши эти, изучив науки, могут показать правду всему свету и могущественно оборонять Святую Церковь, воевода приказал своему замковому наместнику возвести клевету на какого-либо студента в важном преступлении, чтобы студен­ты, устрашившись, все разбежались по другим учи­лищам, в которых прежде учились. И вот, в первый понедельник Великого поста, когда студент Федор Го­голевский шел через площадь, его схватили и повлек­ли в замок. Там слуга наместника удостоверял, буд­то ночью, когда он находился в корчме, студенты сделали нападение на дом и кого-то ранили. Намест­ник, вместо того чтобы произвести расследование, приказал тотчас же студента обезглавить».

Благотворное влияние Киево-Могилянской кол­легии на укрепление православия в Киеве и вооб­ще в юго-западных русских областях Польши было настолько велико, что воевода Тышкевич с общего совета единоверцев в противовес этой шко­ле решил водворить в г. Киеве иезуитов со школой и назначил для будущей иезуитской коллегии фундуш. С этой целью в 1645 г. он вызвал из Крако­ва в Киев двух иезуитов, и вскоре после этого иезу­итская коллегия под покровительством Тышкеви­ча, действительно, основалась в Киеве.

Еще в бытность свою архимандритом, П. Моги­ла как человек умный, образованный, преданный православию и русскому народу присутствовал в качестве главного посла от всего духовенства и Киевского митрополита на сейме при избрании короля Владислава. На сейме он много посодей­ствовал признанию легального существования в Речи Посполитой Православной Церкви наравне с Униатской. Когда же на сейме польское правитель­ство не признало высшей иерархии, поставленной для православных Патриархом Феофаном, Петр Могила был избран послами сейма Киевским мит­рополитом и грамотой короля Владислава утвер­жден в этом звании. Получив грамоту от короля, Могила счел необходимым отправить своего по­сла в Константинополь (1633), чтобы испросить себе благословение от Патриарха, и Патриарх Ки­рилл Лукарис не замедлил прислать Могиле свое патриаршее благословение на митрополию, из чего можно заключить, что прежний митрополит Исайя Копинский едва ли имел утверждение в своем сане от Патриарха. Посвящение П. Могилы в сан митрополита совершено было Львовским епископом Иеремией Тиссаровским как экзархом Константинопольского Патриарха. После посвящения Могила отправился в Киев, где первосвятителя встречали с великой радостью, и ему поднесе­ны были два панегирика: один от лаврской братии, а другой от Киево-Братской школы. После того как митрополит Исайя Копинский не без борьбы оста­вил свою кафедру, П. Могила приступил к благоустроению своей митрополии. Основываясь на гра­мотах короля, он прежде всего принялся отнимать у униатов православные монастыри и храмы, в том числе Софийский собор и Выдубицкий монастырь. Восстановил и разукрасил церковь Спаса на Бере­стове, воздвигнутую св. Владимиром, а также цер­ковь Трех святителей, и отдал последнюю Братс­кому монастырю. Другую, более знаменитую церковь Владимирову, Десятинную, несколько веков лежав­шую в развалинах, возобновил, причем при раскоп­ках под обломками ее нашел гроб и в нем мощи равноапостольного князя Владимира. Средства для упорядочения церквей митрополит Могила брал отовсюду: от Лавры, из своего личного иму­щества, из пожертвований благочестивых лю­дей, — наконец, — обращался за помощью и к Мос­ковскому царю.

Присутствуя неоднократно на сеймах, митропо­лит Могила не только отстаивал дарованные Церк­ви права, но и добивался новых. Его уважали даже враги за его мужество и светлый ум. Своими гра­мотами он благословлял и открывал новые монас­тыри и при них братства, как, например, Пинский — при церкви Богоявления, в Каменце-Литовском — при церкви Воскресения Христова, в Бресте — при от­нятой от униатов церкви Рождества Богородицы.

Последний монастырь был не только рассадником благочестия, но и центром, откуда раздавался мощ­ный голос против унии по всему Полесью. В нем обитал и противодействовал унии знаменитый игу­мен Афанасий Филипович, вкусивший за свою пла­менную любовь к православию и борьбу с унией мученическую кончину (1648). Вообще митрополит Могила немало положил трудов, чтобы улучшить внешнее положение Западно-Русской Церкви. Вме­сте с этим ревностный митрополит старался все­ми мерами улучшить и внутреннее состояние вве­ренной ему Церкви. Чтобы удовлетворить духовным потребностям своей паствы, Петр Могила печатал в своей типографии святоотеческие сочинения, а в 1637 г. по его повелению и благословению в Киевс­кой лаврской типографии напечатано было «Еван­гелие учительное», или собрание поучений на все недели и праздники года, — книга весьма необхо­димая как пособие для священнослужителей в про­поведовании Слова Божия. Издана она была на об­щепонятном для народа языке с приложением предисловия, написанного самим Могилой, в кото­ром он, обращаясь к священникам, убеждал их, чтобы они как можно чаще читали это учительное Евангелие и сами поучались из него, и назидали народ в истинах веры и спасения. Позаботился мит­рополит Могила дать назидательное чтение и для всех православных. По его мысли и повелению со­ставлен был профессором Киево-Могилянского училища Сильвестром Коссовым и напечатан в 1635 г. «Патерик Печерский, или житие св. отцев печерских», в начале которого была помещена статья о пяти крещениях Руси, и в конце — хроноло­гия православных митрополитов русских от при­нятия крещения Русью до Петра Могилы. Обе ста­тьи помещены были в «Патерике» с целью показать как православным, так и униатам с латинянами, что, вопреки мнению последних, русские приняли святую веру от православного Востока, а не от папы, и русские митрополиты всегда подчинялись Пат­риарху Константинопольскому, а не папе. В допол­нение к «Патерику» по благословению Петра Мо­гилы была составлена монахом Киево-Печерского монастыря Афанасием Кальнофойским книга под заглавием: «Тератургима, или чудеса, совершавши­еся как в самом Печерском монастыре, так и в обе­их его пещерах» и напечатана в 1638 г. Как «Пате­рик», так и «Тератургима» были изданы в противовес злобным наветам латинян и униатов, утверждавших, что только в их Церкви есть святые и совершаются чудеса, а у православных нет ни того, ни другого, и отвергавших нетление мощей, покоящихся в Киев­ских пещерах.

Митрополит Могила также приготовил к изданию «Православное исповедание веры», или катехизис, который подвергался обсуждению на Киевском Собо­ре 1640 г. и Ясском 1643 г., был разослан для проверки и одобрения восточных Патриархов, но напечатан был только в 1662 г. в Амстердаме на греческом языке. По­явление такой книги было весьма полезно и необхо­димо для православных, особенно в то опасное время, когда им постоянно приходилось встречаться с разны­ми религиозными заблуждениями латинян, протес­тантов, кальвинистов и др. сектантов. Ввиду крайней нужды в подобной книге и задержки ее выхода в свет, митрополит Могила вместо нее издал «Собрание ко­роткой науки об артикулах веры православных кафо­лических христиан», т.е. краткий катехизис (1645). Ис­ключительно из-под его пера вышла и знаменитая резко полемическая книга «Лифос» («Камень веры»). Появление ее имело весьма важное значение. Это была, можно сказать, полная апологетика Православ­ной Западно-Русской Церкви против тогдашних напа­дений на нее латино-униатов, а отчасти и ее литурги-ка с объяснением богослужения, таинств, обрядов, ее постов, праздников, устройства храмов и проч. Петр Могила немало заботился об исправлении и издании богослужебных книг, и одним из важнейших его из­даний было появление в свет большого требника, из­вестного под названием «Требник Петра Могилы». В нем митрополит Могила поместил: 1) чинопоследования всех семи таинств с присоединением к ним неко­торых соприкосновенных чинов; например, к таинству крещения и миропомазания—чины о принятии в Цер­ковь иудеев, еретиков, отступников и раскольников, к таинству елеосвящения — чины молебствия за боль­ных, на исход души, чины погребения священников и мирян и т.п.; 2) чинопоследования различных освяще­ний, как то: освящения воды, церквей и церковных ве­щей, монастырей, домов, кладезей, кораблей, овощей и проч.; 3) чины молебнов и молитв по разным случа­ям: в день Пятидесятницы, в день новолетия, во время брани, во время бездождия, голода, моровой язвы и проч. Вместе с этими чинопоследованиями таинств и важнейших обрядов он в нескольких приложениях к ним разъяснил их истинный смысл и значение, перечислил случаи, какие могут встретиться при соверше­нии того или другого таинства или обряда, и препо­дал наставления, как поступать в таких случаях; на­конец, дал наставления священникам, какие мысли и чувства они должны внушать своим прихожанам при совершении того или другого таинства или обряда. Кроме этого, Петром Могилой были задуманы две ко­лоссальные работы: «Жития святых» и исправление и установление славянского текста Библии. Первая из них была доведена до конца только Димитрием Ро­стовским, а исправление текста Библии было выпол­нено не раньше половины ХVIII в. Таким образом, имя Петра Могилы, так много потрудившегося для дела благоустроения Западно-Русской Церкви и вследствие понесенных им тяжелых трудов преждевременно окончившего свою земную жизнь (1 января 1647 г.), стало одним из лучших украшений нашей церковной истории. Его «Православное исповедание», одобренное всеми первосвятителями Восточной Церкви, и доселе остается ее символической книгой. Современники высоко ценили достоинства Могилы. Даже его враги преклонялись пред его великим умом, благочестием и непреклонной волей. Сам папа Урбан VIII в 1643 г. написал ему послание, в котором величал его своим «почтенным братом» и старался привлечь его на свою сторону, т.е. к принятию унии. Неудивительно, что пра­вославные с великой печалью оплакивали незамени­мую потерю преждевременно скончавшегося своего архипастыря.

Глава XVI
ПРИСОЕДИНЕНИЕ МАЛОРОССИИ К МОСКВЕ. СОЕДИНЕНИЕ КИЕВСКОЙ МИТРОПОЛИИ С МОСКОВСКОЙ

Из предыдущих очерков мы видели, что уже в царствование Владислава IV несколько раз вспыхи­вали казацкие восстания, и хотя они имели, глав­ным образом, сословный характер, но оказывали влияние и в вопросах веры. После восстания 1638 г. начались репрессии польского правительства про­тив казачества, отразившиеся и на положении пра­вославных вообще. Польское правительство с лихо­радочной торопливостью забирает в свои руки власть над казаками, жестоко наказывает их за неповино­вение, уменьшает их число, отнимает право незави­симого управления, наводняет казацкие области своими войсками и чиновниками — словом, стре­мится к тому, чтобы в корне уничтожить вольное казачество. Все эти несправедливости, наконец, уза­кониваются сеймовым постановлением 1638 г., по которому у казаков уничтожаются все их права и они низводятся на положение простых крестьян. Воз­можно, что Польше удалось бы задавить казачество совершенно, если бы с его угнетением не совпадало и угнетение всего литовско-русского народа из-за унии. Уния затронула в народе священнейшую сто­рону жизни — убеждения веры, и поэтому сблизи­ла его с казачеством в борьбе с деспотизмом Польши, что оживило казачество небывалой до сих пор силой.

Имея поддержку в народе, казачество опять вдохно­вилось идеей спасти от поляков народность, веру, независимость свою и народа. И вот, среди таких исторических обстоятельств, на арену борьбы каза­чества с поляками за веру и народность выступает Богдан Хмельницкий. В этой борьбе сначала, еще при жизни короля Владислава и в начале царство­вания его преемника Яна Казимира (1648—1668), Хмельницкий имел большой успех, плоды которо­го явно обнаружились после одержанных им над поляками побед при заключении Зборовского дого­вора (1649). В договор этот были включены постанов­ления о том, чтобы евреи не были жителями тех городов, где живут казаки; чтобы они не были «державцами, откупщиками и закупщиками христиан»; чтобы о правах Православной Церкви были состав­лены постановления на ближайшем сейме, сообраз­но с желаниями митрополита и всего духовенства; чтобы в сенате было представлено место митропо­литу Киевскому; чтобы чиновники в воеводствах Киевском, Черниговском и Брацлавском назнача­лись королем из православных; чтобы иезуиты не имели права основывать свои школы в Киеве и что­бы в других местах рядом с иезуитскими могли су­ществовать и школы православные. Православным, таким образом, улыбалась надежда окончательно ос­вободиться от угнетений за веру. Но надежда их ока­залась преждевременной. Сейм 1650 г. ясно показал, что казакам нечего ждать от Польши исполнения до­говора Зборовского. Война снова запылала, только с еще меньшим успехом для народного дела. Хмель­ницкий стал терпеть поражения, и православные опять очутились в бедственном положении. После поражения казаков под Берестечком, в Белоцерковском трактате, заключенном Хмельницким с Польшей, постановления Зборовского договора были значительно видоизменены; сказано только, что «вера греческая, которую войско запорожское испо­ведует, в давных вольностях и по давным правам имеет быть»; другими словами, православным пре­доставлялось право требовать только свободы веры и уравнения в правах с униатами. Этим трактатом нанесен был тяжелый удар и казачеству. Ему разре­шалось содержать только двадцатитысячное число казаков, ставилось в обязанность возвратить лишних казаков в крестьянство и подчинить все крестьянство прежним помещикам. Однако и этими условиями, весьма выгодными для поляков, последние были недовольны. После одержанной победы они ободри­лись и стали опять подвергать православных наси­лиям за веру. Само собой разумеется, недоволен был и православный народ, жестоко обманувшийся в своих надеждах и проклинавший Хмельницкого. Тогда выступила наружу мысль о подчинении Ма­лороссии России — мысль не новая, проблески ко­торой проявились еще во времена Сигизмунда III, при гетмане Сагайдачном и митрополите Иове Бо-рецком, и которую партия казаков с самого начала восстания Хмельницкого (1648) проводила и в Моск­ве, и в Малороссии. Эта мысль, наконец, осуществи­лась, и в 1654 г. при Московском царе Алексее Ми­хайловиче Малороссия вошла в состав Российского государства. Вслед за этим между Россией и Польшей из-за Малороссии последовало несколько войн. Поход Алексея Михайловича в Литву (1655) походил на торжественное путешествие давнего природного государя; с великой радостью встречал православно-русский народ своего избавителя от латино-польского ига. Города сдавались русским один за другим, и Польша лишилась более 20 рус­ских городов, как, например, Смоленска, Полоцка, Минска, Гродно, Ковны и даже столицы Литвы Вильны. В занятых русскими городах православные возвращали себе отнятые у них униатами храмы, и латино-униаты сильно поплатились за прежнее гос­подство и притеснения. Потерпев ряд неудач, поля­ки согласились, по перемирию 1655 г., признать за Россией всю Малороссию и предоставить свободу ве­роисповедания православным в остальных русских областях, оставшихся под властью Польши. Польша, казалось, неминуемо погибнет, тем более что ее на­воднили шведы. Но этого, однако, не случилось; не погибла Польша, и не остались за Россией и все те, которые в 1654—1655 гг. считали себя русскими под­данными. Польшу спасла ссора Москвы со Швеци­ей из-за обладания Лифляндией.

В Малороссии после смерти Хмельницкого (1657) обнаружилась рознь между партиями, и в деле окончательного объединения ее с Москвой стали проявляться нестроения и неудачи. Казачество не нашло в России той воли, к какой привыкло, и мало-помалу охладевало к Москве, главным образом из-за необузданности и хищничества московских бояр. В особенности тяготились зависимостью от Москвы представители казацкой старшины (гет­ман, его штат, полковники и сотники). Воспользовавшись этим, гетман Выговский отложился от Москвы и заключил с Польшей Гадячский договор (1658), по которому Польша соглашалась вполне вос­становить западно-русское православие, поставив его наряду с латинством, и истребить унию во всем государстве. Все это торжественно было подтверж­дено сеймом 1659 г., но ненадолго; вскоре латинс­кая партия снова взяла перевес. Главным руково­дителем ее был униатский митрополит Гавриил Коленда. Гетман Выговский призвал на помощь татар и при их содействии нанес московским войс­кам тяжелое поражение при Конотопе. Между тем простые казаки и крестьяне тянулись к Москве; во множестве бежали они с правого берега Днепра, Во­лыни и Киевщины на левый берег, в Украину Мос­ковскую. Внутренние споры в Малороссии приве­ли ее к разделению. Полки, находившиеся на левом берегу Днепра, избрали гетманом запорожца Брюховецкого и остались за Москвой; вся же правобе­режная Украина, кроме Киева, отошла опять к Польше со своим гетманом. После этого распада Малороссии война с Польшей не дала успеха ни той, ни другой стороне. Наконец оба государства поми­рились на установившемся положении (status quo), и по Андрусовскому договору (1667) за Москвой ос­тался Смоленск, Северская земля и левобережная Украина, а также Киев (на два года). После Андрусовского договора агитация латино-униатов против восстановления в Польше западно-русского право­славия все более и более усиливалась. Ян Казимир сделал несколько уступок общему течению и, на­конец, благодаря составленным против него нескольким конфедерациям, отказался от престола. На его место в 1669 г. был избран Михаил Вишневецкий, ближайший друг Коленды. При нем в польское законодательство было внесено следую­щее постановление генеральной конфедерации, действовавшей в 1668 г. во время междуцарствия: «Ариане и отступники от католической веры, рав­но как и от унии, перешедшие в другое исповеда­ние, не должны пользоваться покровительством сеймовых конституций, обеспечивающих свободу исповеданий... отступников же вышеупомянутых должно наказывать изгнанием из отечества, если вина их будет доказана судебным порядком». Это постановление сделалось руководящим в полити­ке Польского государства. При короле Яне Собесском (1674—1696) постановлением сейма 1676 г. были уничтожены и права братств.

Так как ослабевшая от шляхетской анархии Польша не могла оказать защиты партии независи­мого казачества, гетман правобережной Украины Дорошенко предался туркам, и султан Магомет IV предпринял поход для покорения всей Украины. Таким образом, у Москвы и Польши появился общий враг; однако они не могли столковаться для совмес­тной борьбы с Турцией, а в отдельности их действия против турок были бессильны. Ни победы воинствен­ного польского короля Яна Собесского, ни походы московских воевод к Чигирину, столице правобереж­ного гетмана, не заставили турок уйти из южной части Украины. Ради борьбы с Турцией между Мос­квой и Польшей в 1686 г. был заключен «вечный мир» (Московский договор), в силу которого Польша отказалась от притязаний на владение восточной частью Малороссии и г. Киевом. В других же рус­ских областях, остававшихся за Польшей, поляки обязались дать православным свободу веры и оста­вить за ними те епархии, которые были даны им при короле Владиславе IV, а именно Луцкую, Львовскую, Перемышльскую, Могилевскую, или Мстиславс­кую. Православные епископы в Польском государ­стве ставились в зависимость от Киевского митро­полита. Русское правительство получало право наблюдать за исполнением этих обещаний польско­го правительства и право заступаться и ходатайство­вать за православных, если бы последние подверг­лись притеснениям.

Внутренние казацкие смуты отразились и на церковном управлении Западно-Русской Церкви. Еще до заключения «вечного мира» вместе с За­днепровьем, населенным казаками, фактически перешло под власть России и средоточие иерар­хического управления Западно-Русской Церк­ви— Киев. Митрополит всей Западно-Русской Церкви очутился вне пределов западно-русских областей, оставшихся под властью Польши. Сно­шения его с этой частью паствы и паствы с ним затруднялись до крайности. Между тем русское правительство стремилось к тому, чтобы Киевс­кий митрополит зависел от Московского Патри­арха. Еще в 1661г., после смерти митрополита Сильвестра Коссова, русское правительство при­казало быть блюстителем Киевской митрополии посвященному в Москве Мстиславскому еписко­пу Мефодию, несмотря на то что в Киеве был избран и посвящен в митрополита Дионисий Бала­бан. Та же история повторялась и после 1663 г., когда умер Дионисий. Внутреннего порядка в Западно-Русской Церкви не было, тем более что западно-русская иерархия разделилась на партии, из которых одна стремилась своими симпатиями к Москве, другая же ратовала за прежнее положе­ние, т.е. за подчинение митрополии Константино­польскому Патриарху. Каждая из этих партий ста­ралась иметь на митрополичьем престоле своего человека. Поэтому вскоре случилось так, что в то время как русская половина Западной России избирала своего кандидата, польская выставля­ла своего. Это случилось в 1664 г., когда одна сто­рона избрала митрополитом Могилевского епис­копа Иосифа Нелюбовича-Тукальского, а другая — Перемышльского епископа Антония Винницкого. Конец этому ненормальному положению был по­ложен только после заключения так называемого «вечного мира», когда Московский Патриарх Иоаким решил подчинить Киевскую митрополию Московскому патриаршему престолу и когда Кон­стантинопольский Патриарх согласился на это, и на Киевскую митрополию был поставлен в 1686 г. Пат­риархом Иоакимом Луцкий епископ Гедеон Четвертинский.

Таким образом, в 1686 г. окончилось разделение Русской Церкви, продолжавшееся около двух столе­тий. Единство Церкви восстановилось, однако, не вполне, так как к Московскому Патриарху перешла только та часть Западно-Русской митрополии, кото­рая лежала к востоку от Днепра, и г. Киев. Вся же Киевская область, Волынь, Подолия, литовские обла­сти и Галиция остались по-прежнему под властью польского короля, и там опять разразилась опустоши­тельным ураганом уния, и православные, испытав на себе ее тяжелые удары, везде были подавлены на­столько, что сами, своими собственными силами не могли уже противопоставить ей серьезных преград.

Глава XVII
ПОЛОЖЕНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ ПРИ КОРОЛЕ ЯНЕ СОБЕССКОМ (1674—1696). СОВРАЩЕНИЕ ИХ В УНИЮ. ИЗМЕНА ПРАВОСЛАВИЮ ЛЬВОВСКОГО ЕПИСКОПА ИОСИФА ШУМЛЯНСКОГО

Присоединение Малороссии к Московскому госу­дарству было светлым явлением в истории литовс­ко-русского народа, но по отношению к тем литовс­ко-русским областям, которые оставались под властью Польши и которые во время войн Москвы с Польшей выказывали готовность порвать связи с последней, это светлое явление омрачилось ужасны­ми последствиями. Все православные, оставшиеся под этой властью, очутились в положении изменни­ков Польши, которым короли могли объявлять ка­кую угодно амнистию, но которым не прощало польское общество, особенно иезуитская партия, находившая в этом обстоятельстве прекрасный предлог вдвойне преследовать православных и как изменников отечества, и как нетерпимых иноверцев.

В особенности раздражало иезуитскую партию по­лученное по условиям «вечного мира» Россией пра­во защищать свободу веры своих собратьев в Польском государстве. Казалось бы, что после тако­го договора православные Польши будут пользовать­ся полной свободой в исповедании своей веры. Од­нако этого не случилось, несмотря на опеку России. Православие в Польше стало подвергаться еще боль­шему преследованию, которое непрерывно продол­жалось почти целое столетие, т.е. до падения Польши, а безрассудная ненависть к православным дошла до того, что само польское правительство за­далось целью совершенно истребить православие в литовско-русских областях Польши. Повторились времена правления короля Сигизмунда III. Ян Собесский после вступления на престол тотчас же вы­казал свое особенное благоволение унии. Он дал уни­атам два «диплома», которыми утвердил все незаконно приобретенные ими до сих пор права. Это подтверждение униатских прав открыло латино-униатам широкий простор к захватам церковного иму­щества православных и вызвало в этом деле дикий произвол и слепое изуверство. Захват церковных зе­мель, церковного имущества, утвари, издевательство над православными священниками, их истязание, даже случаи их убийства (например, однажды в ал­таре), поругание святынь, разорение православных кладбищ и т.п. стало делом обычным и повторялось везде, где только были православные. Тысячи со­хранившихся документов свидетельствуют об этой непомерной ревности последователей латинства к искоренению православия. В особенности своим изуверством отличалась в это время польская шляхта. Не отставало от шляхты и польское правительство. Потворствуя униатам и шляхте, оно ставило право­славных в такое невыносимое положение, что мно­гие из них не выдерживали тягот преследований и переходили в унию. В целях окончательного унич­тожения православия польское правительство при­нимало и более радикальные меры: издавало ограни­чительные распоряжения, подрывавшие православие и способствовавшие распространению унии. Так, пра­вославным братствам — главным борцам за право­славие — запрещено было сноситься с восточными Патриархами по делам веры, и во всех спорных цер­ковных вопросах братства обязаны были обращать­ся за их разрешением к местным епископам или ме­стным судам. Такое распоряжение лишало братства не только связи с восточными Патриархами, но и их духовной опеки и руководства, которыми братства до сих пор пользовались в борьбе с врагами право­славия. Другое не менее вредное для православия распоряжение заключалось в том, что православным под страхом смертной казни запрещалось выезжать за границу и приезжать оттуда, и тем устранялась всякая возможность для православных иметь себе иерархов из-за границы (например из России) в слу­чае перехода в унию своих. В то же время против православия предпринимались более решитель­ные замыслы. Польское правительство задумало окончательно истребить православие в Западной Руси. Этого оно предполагало достигнуть уничто­жением высшей православной иерархии и поэтому вступило в переговоры с православными епископами, стараясь побудить их к переходу в унию. Подоб­ной мерой польское правительство надеялось ли­шить православное население духовенства и, таким образом, заставить его поневоле принять унию. Это правительству удалось, хотя, как увидим далее, не во всех православных епархиях. В 70-х гг. XVII в. латино-униатской партии удалось склонить на свою сторону Львовского православного епископа Шумлянского.

Измена православию Львовского епископа Иосифа Шумлянского (1643—1708)

Иосиф Шумлянский по рождению принадлежал к православной шляхетской семье, но еще в юнос­ти перешел в унию и одно время служил в польских войсках. Видя в нем человека, способного оказать услуги унии, латино-униаты выставили его канди­датуру на Львовскую православную епископскую кафедру. В 1667 г. он был избран в епископы и для видимости опять перешел в православие. Однако против этого избрания выступил Перемышльский епископ Антоний Винницкий и отказался постричь и посвятить его, а также запретил и духовенству Львовской епархии совершить над ним постриже­ние. Почти силой Шумлянский добился своего по­стрижения от игумена Креховского монастыря и был посвящен в сан диакона и иерея Луцким епис­копом; рукоположения же в епископы он успел до­биться (1668) лишь от греческих изгнанников — Филиппопольского митрополита Софрония и др.

Против Шумлянского восстало и Львовское Ставропигиальное братство, выставившее своим кандида­том на Львовскую кафедру Свистельницкого, кото­рый и был посвящен Винницким. Между обоими кандидатами возникла ожесточенная борьба, про­должавшаяся 5 лет. Лишь с восшествием на Польский престол Яна Собесского, личного друга Шумлянского, последнему удалось победить свое­го соперника. В1675 г., оставаясь епископом Львовс­ким, он был назначен и администратором Киевской митрополии. Будучи в душе униатом и ревностным поклонником шляхетских идеалов, Шумлянский с пренебрежением смотрел на православное духо­венство, и, неудивительно, что он склонился на сто­рону латино-униатской партии и стал действовать в ее духе. К Шумлянскому примкнул кандидат на епископию Перемышльскую Иннокентий Винниц­кий, один архимандрит и один игумен, и все они изъявили готовность принять унию и привлечь к ней прочее духовенство. Всеми ими руководил ма­териальный расчет. Шумлянский, стоявший во гла­ве этого движения, еще в 1677 г. писал папе Инно­кентию XI, выражая в письме готовность отречься от православия и вновь присоединиться к унии. Папа потребовал от Шумлянского открытого при­соединения к унии, но Шумлянский пока не нашел возможным решиться на это. У него зародились более широкие планы. Он и его единомышленни­ки хорошо понимали, что при всех вещественных благах им будет очень неудобно, если они одни примут унию без паствы, в силу чего Шумлянский составил целую программу действий совращения православных в унию, основным требованием ко­торой была тайна, ибо он полагал, что еще не на­ступило время действовать открыто. Суть этой про­граммы сводилась к следующим требованиям: а) уравнять во всех правах униатское духовенство с католическим и подтвердить это уравнение сеймо­вой конституцией; б) подчинить ему, Шумлянскому, все православное духовенство Речи Посполитой; в) назначать частые сборы и съезды для униатско­го духовенства, причем сделать обязательным при­сутствие на них православного духовенства под страхом лишения должностей за неявку; г) пресле­довать православных духовных лиц, не согласных принять унию, путем административным, а имен­но: лишать их должностей и применять к ним за­коны, относящиеся к бунтовщикам; д) стараться обратить в унию возможно большее число дворян; е) позаботиться об уничтожении братств; ж) нако­нец, называть православных и униатов в официаль­ных актах одним общим именем — «лицами гре­ческой веры». Последнее было сделано с той целью, чтобы общим наименованием замаскировать раз­личие между православными и униатами и мало-помалу, незаметно слить их в одно общее тело. В 1679 г. Шумлянский представил этот проект папс­кому нунцию, чтобы тот передал королю. К проек­ту Шумлянский приложил записку о том, какие на­грады следует дать ему самому и чинам его кружка за содействие распространения унии. Себе лично он потребовал, чтобы в его распоряжение отданы были все имения, принадлежавшие Киевской мит­рополии, доходы Киево-Печерской Лавры и Львовекой епископии; чтобы Львовская епископия была обогащена новыми дотациями (дарами) и даже что­бы сам папа наградил его денежными средствами (pensja z taski Ojca Swietego). Король Собесский одоб­рил проект, дал согласие удовлетворить требования Шумлянского относительно наград, за исключени­ем предоставления ему жалованья от папы, и сде­лал распоряжение о передаче проекта сейму. Сейм утвердил этот проект без всяких изменений.

В 1681 г. Шумлянский принял унию, подтвердив свое вступление в унию присягой, но принял ее негласно и, продолжая носить личину православ­ного, требовал от православных подчинения себе как администратору Киевской митрополии. Лице­мерие Шумлянского причинило православным не­исчислимые беды. Многие из них, не подозревая измены, следовали его распоряжениям и, сами того не замечая, мало-помалу приближались к унии. Незаметно совершалась замена многих православ­ных духовных лиц другими, расположенными к унии, в руках униатов сосредоточились большие зе­мельные владения. Плохо приходилось тем право­славным, которые отказывались от повиновения Шумлянскому. Он наезжал на их приходы и жес­токо расправлялся с их священниками. Часто Шум­лянский, узнав стороной, что в таком-то селе свя­щенник отличается преданностью православию, сейчас же посылал туда своих наместников, кото­рые выгоняли священника из села, забирали в цер­кви антиминс, св. миро, сосуды и все это привози­ли Шумлянскому. Шумлянский, получив эти вещи, начинал обыкновенно кощунствовать над ними: плевать, ругаться; затем посылал в это село друго­го священника, давал другой антиминс, другую утварь, за что брал особую денежную плату. В очень короткое время Шумлянский со своими друзьями успел отстранить от должности более 200 право­славных священников и заменить их своими уни­атскими ставленниками. Подготовив таким обра­зом почву, Шумлянский и его единомышленники в 1700 г. открыто заявили себя униатами и стали тянуть к унии свою паству. Особенное внимание об­ратил Шумлянский на Львовское православное братство. Он действовал на него то ласками, то го­нениями и добился того, что оно приняло унию. Этот грустный факт совершился в 1708 г. Таким образом, погибла древняя опора западно-русского православия, принесшая ему столько добра и пре­терпевшая из-за веры столько гонений и мук от ла-тино-униатов. Оставалось еще в значительной силе новейшее православное братство Луцкое, но и оно к этому времени ослабело и еще только раз заяви­ло о своем существовании. Луцкий епископ Диони­сий Жабокрицкий принял в 1702 г. унию. Луцкое братство пожаловалось Петру I, и Жабокрицкий был заточен в России. На место его был поставлен Кирилл Шумлянский, который долго сопротивлял­ся униатам, но наконец в 1711 г. вынужден был бе­жать в Киев, где получил в управление Переяславльскую епархию, а за ним исчезло бесследно и Луцкое братство.

Так, благодаря Шумлянскому и его споспешникам, благодаря их хитрым мероприятиям, путем страшных насилий и обманов, при постоянном содействии польского правительства и при полном бесправии православных, в течение двадцати лет уния сделала-таки успехи, каких она не могла сде­лать за сто истекших лет. К началу XVII в. вся пра­вославная иерархия в литовско-русских областях была почти уничтожена: епископии Львовская, Перемышльская, Луцкая перешли в руки униатов; одна только Белорусская, или Могилевская, оста­лась в руках православных епископов. Православ­ных в Западной России оставалось все меньше, да и оставшееся в православии низшее духовенство и простой народ до такой степени были измучены преследованиями, что сделались почти равнодуш­ными к религии: им было все равно, уния ли, пра­вославие ли, — только бы найти хоть какое успоко­ение от постоянных преследований. Неудивительно, что при преемнике Яна Собесского, Августе II Сак­сонском, целые села переходили в унию. Случалось даже и так, что у православных и не спрашивали согласия на унию, а просто объявляли униатами, и те были вынуждены беспрекословно этому повино­ваться. Более столетия трудилась Униатская Цер­ковь для своего распространения; не щадила уси­лий, подвергалась всевозможным нареканиям, приносила даже кровавые жертвы, а латинство, как увидим далее, пожинало ее труды. В результате своих стараний она оказалась наемницей Латинс­кой Церкви, ее рабой, не знающей ни отдыха, ни сладости труда, подготовившей православную ниву для латинизации и внесшей только разлад в хрис­тианские души.

Глава XVIII
ОТНОШЕНИЕ ИМПЕРАТОРА ПЕТРА ВЕЛИКОГО К УЧАСТИ ПРАВОСЛАВНЫХ В ПОЛЬШЕ

В силу заключенного Польшей в 1686 г. догово­ра с Россией, русскому правительству, как мы ви­дели, предоставлено было право защищать инте­ресы православных, подвергавшихся в Польше гонениям и притеснениям за веру. Казалось бы, что при этих условиях православным будет пре­доставлена вероисповедная свобода и гонения за веру прекратятся. Этого следовало бы еще более ожидать в силу складывавшихся в Польше в нача­ле XVIII в. исторических событий. Император Петр Великий выступил на защиту Польши против шведского короля Карла XII. В силу союза с Польшей, заключенного против Карла XII, русские войска заняли в 1704 г. многие области Польши, в том числе Волынь и Киевское воеводство. С появ­лением их православные жители этих областей почувствовали временное облегчение от пресле­дований со стороны латино-униатов, тем более что Петр Великий не скрывал негодования против религиозного преследования православных в Польше. Православные, опираясь на присутствие союзных войск, стали смелее противодействовать униатам, но уходили русские войска, и разнуздан­ность униатов и латино-польской шляхты против православных усиливалась.

До каких пределов доходила фанатическая не­нависть униатов к православию, может служить иллюстрацией следующий факт. Когда император Петр Великий прибыл по военным обстоятель­ствам как союзник короля Августа против Карла XII в г. Полоцк (1705) и, посещая храмы и монастыри, хотел войти в алтарь одного униатского храма, то монахи-базилиане его туда не пустили на том ос­новании, что он «схизматик». Затем, когда импе­ратор, увидев в храме прекрасно убранный образ, спросил, чей он, фанатики базилиане ответили: «Священномученика Иосафата (Кунцевича), кото­рого ваши единоверцы, богоотступники и ерети­ки умертвили». Полоцким базилианам пришлось жестоко расплатиться за это, но дело не окончи­лось расплатой их одних. Петр всей душой возне­навидел всех униатов и, занимая своими войска­ми многие области Польши, дал приказание ловить униатских иерархов, так что те сочли бла­горазумным делом скрыться в глубь Польши.

Если униаты осмелились так грубо поступить с могущественным русским императором, то лег­ко представить, что должны были испытывать православные от униатов. Польские короли XVIII в. не имели почти никакой власти — она вся сосредо­точивалась в руках аристократов и подстрекаемой ими шляхты, и всякий шляхтич мог безнаказан­но позволить себе всякое своеволие. Избить, истя­зать православного, убить наповал шляхтичу-ка­толику того времени — ничего не значило, ибо по праву сильного он всегда находил в том измыш­ленные основания.

Потеряв всякое благоразумие, некоторые из пат­риотов под влиянием иезуитов стали смотреть на несчастных литовско-русских православных как на самых ненавистных людей и продолжали доби­ваться совершенного истребления православия в Польше. Однако в данном деле иезуитская партия действовала вовсе не в пользу униатов: униаты почти везде занимали второстепенное место, были больше подставными лицами. Доведенная до нич­тожества уния не могла занять долженствующего положения в Польше, да это и не было целью иезу­итской партии. С момента своего появления в Польше иезуиты, как мы видели, задались целью в корне уничтожить в литовско-русских областях православие и пользовались для этого всяким удоб­ным случаем. Политическое положение Польши оказалось для них положительной находкой, и вот в 1717 г., на сейме в г. Гродно, один из иезуитов предложил проект совершенного истребления в Польше не только православной, но и униатской веры, который был принят сеймом. Этим проек­том предлагались различные меры к тому, чтобы обессилить православное дворянство и принудить его к переходу в латинство. С этой целью советова­лось латинополякам не допускать православных дворян к занятию государственных должностей; не допускать их к образованию, чтобы они в неве­жестве своем сравнялись с крестьянами; пресле­довать их при всяком удобном случае насмешка­ми; показывать перед ними свое превосходство и не скрывать своего презрения к ним; дозволять жидам селиться среди русских в надежде, что «жиды, по прирожденной своей пронырливости, приберут в свои руки все доходы и, вытеснив рус­ских из городов в предместья, вышлют их на бар­щину». Чтобы скорее латинизировать православ­ную иерархию и духовенство, проект предлагал допускать на епископские православные кафедры только лиц, находящихся в родстве с латинянами, а низшее духовенство держать в темноте и лишать всякого образования, дабы оно не было в состоя­нии руководить в делах веры и наставлять свою паству. Рекомендовалось также держать духовен­ство в бедноте, дабы оно, имея постоянные заботы о насущном куске хлеба, менее всего думало о сво­ей пастырской подготовке и пастырских обязан­ностях. С этой целью рекомендовалось патронам отдавать церкви в аренду жидам и при всяком удобном случае отнимать от церквей принадлежа­щие им имущества. Чтобы подорвать в народе нрав­ственный авторитет православного духовенства и навлечь на него гнев польских патриотов и судеб­ные преследования, проектом рекомендовались следующие меры: зорко следить за поведением православного духовенства и все неодобрительное в его поведении записывать и как можно больше разглашать в народе; возводить на православных епископов и рядовое духовенство ложные обвине­ния в восстаниях, подбрасывать от их имени пись­ма, оскорбительные для Римской Церкви. Не ос­тавил проект без внимания и простой русский народ, советуя отнять у него всякую возможность научиться грамоте и держа его в темноте, хотел парализовать в нем всякую возможность читать православные книги и заставить поскорее забыть свою веру. Все эти меры составитель проекта сове­товал применять и к униатам, потому что «при первой возможности эти недоверки с холопской верой постараются снова перейти в восточную схиз­матическую веру».

После Гродненского сейма преследования право­славных еще более усилились, и ярость по отноше­нию к ним шляхты не знала пределов. Вот в каких словах в своем письме к примасу Польши в Литве изображает преследования православных русский резидент в Варшаве, католик Голембовский: «Ваше Высокопреосвященство! Посмотрите, что делает шляхта: забывши страх Божий, они врываются вер­хом в церкви, стреляют в алтари и иконы, рвут их, ломают кресты; на духовных и мирян они нападают в церквах; они выбрасывают монахов из монастырей, а в девичьих монастырях для посмешища раздева­ют монахинь донага и в таком виде изгоняют их; имущество и доходы монастырские отнимают; цер­кви разрушают: бьют в них окна и ломают крыши, остальное же грозят предать пламени; изображение Спасителя они попирают ногами, режут и прокалы­вают ножами, бросают и таскают по улицам, приго­варивая богохульные речи: "Схизматический Боже! Неужели же Ты не постоишь за Свою обиду". В осо­бенности эта ярость обрушилась на православных единственной в то время Белорусской православной епархии и ее епископа Святополка Четвертинского, человека умного и в православии стойкого, притом, по своему княжескому происхождению и обще­ственному положению, более других гарантированного от грубых насилий, тяготевших над православ­ным духовенством в Польше. Зная по опыту, с каки­ми трудностями приходится сталкиваться право­славным, рассеянным по всей Польше, бороться с натиском латинства, Четвертинский решил объеди­нить для борьбы с латинством все силы православ­ных и организовать защиту. Такая роль организато­ра была не по душе врагам Православия, и на жизнь его было совершено покушение. Жалуясь импера­тору Петру I на бедственное положение православ­ных в Речи Посполитой, он между прочим писал: «Там бьют, на другом месте церкви отьемлются, ло­шадей, рухлядь, доходы грабят, а самого меня в зак­лючении держат. Слезно прошу показать нам бед­ным милосердие и помощь, да не рекут языцы: где есть Бог их?»

Глава XIX
ЗАМОЙСКИЙ УНИАТСКИЙ СОБОР И ЛАТИНИЗАЦИЯ УНИАТСКОЙ ЦЕРКВИ

В ряду важнейших событий в истории Литовской церковной унии после Брестского Собора самое вид­ное место, несомненно, занимает, во-первых, учреж­дение базилианского ордена (1617), а во-вторых, созвание Замойского униатского Собора. Так как уния построена была на фундаменте Римской Церкви, то и все стороны ее внутренней и внешней жизни дол­жны были развиваться в духе Римской Церкви и по аналогии с ее развитием. И так как в последней главная забота о распространении, утверждении и охра­нении Церкви была поручена монашеским орденам, копирование того же мы видим и в Униатской Церк­ви. В ней охранение ее интересов тоже поручено было особо установленному для этой цели базилианскому ордену, сходному, как мы видели, по струк­туре и образу действий с латинским иезуитским орденом. Предоставленные базилианскому ордену апостольской столицей права и преимущества воз­высили его, нанесли ущерб правам и власти униат­ских иерархов и тем причинили много вреда Униат­ской Церкви, в особенности благодаря опеке над ней ордена иезуитов. Уже во второй половине XVII в. униатский епископ Иаков Суша на конгрегации, со­стоявшейся в 1666 г. в Бресте, между прочим жало­вался на то, что базилиане изменили весьма многое в обрядах Святой Восточной Церкви и в совершении Божественной литургии и до того перепутали все в Униатской Церкви, что униатские обряды нельзя назвать ни греческими, ни латинскими; что базили­ане вмешиваются в юрисдикцию униатских еписко­пов. В дальнейшей истории базилианского ордена мы видим, что базилиане все больше и больше за­кабаляли в своих руках высшую униатскую иерар­хию, так что на конгрегации в Новогрудке в 1686 г., согласно предписанию папы и конгрегации de propaganda fide, приобрели почти полную самостоя­тельность в своих действиях, а вместе с этим и пол­нейшую победу над униатскими митрополитами. Подчиняясь всецело влиянию иезуитов и сделав­шись поклонниками Римской Церкви, базилиане уже в конце XVII в., за весьма малыми исключениями, по своей вере и убеждениям были настоящими латинянами, так что один из лучших базилиан того времени принужден был с великим прискорбием констатировать, что национально-русскому делу в Литовско-Польском государстве грозит неминуемая гибель, а Униатская Церковь, теряя свой православ­ный облик, постепенно приближается к латинству, чтобы впоследствии совершенно с ним слиться.

Приобретая первенствующее значение в делах Униатской Церкви, базилианский орден значитель­но суживает права и власть высшей униатской иерархии, ставит на высшие иерархические места Униатской Церкви своих кандидатов, захватывает в свои руки воспитание и образование молодого униатского поколения и ведет Униатскую Церковь к предназначенной ей цели. Так подготавливалась почва для латинизаторских по отношению к Уни­атской Церкви действий базилианского ордена, и следует отдать справедливость — базилианский орден положил прочный фундамент под это гибель­ное для Униатской Церкви дело.

Вследствие энергичной защиты православных Польши Петром Великим, католики оставили на некоторое время православных в покое, а все свое внимание обратили на униатов. Имея опору в базилианах, иезуиты и латино-польское духовенство на­шли теперь самое удобное время для того, чтобы положить прочное начало к сближению унии со сво­им исповеданием посредством введения в нее рим­ских догматов и римских обрядов. Но прежде чем приступить к этому делу, они начали действовать так же, как и при введении унии. Униатские иерархи, вопреки первоначальному обещанию короля и папы, не были уравнены в правах с латинской иерар­хией. Это преимущество латинского духовенства всегда служило для униатского духовенства пред­метом зависти, домогательства и источником недо­вольства своим положением. К тому же латинское духовенство всегда относилось к униатскому с пре­зрением, недоброжелательством и решительно про­тивилось уравниванию его с собой в правах, в чем можно убедиться из постановлений Собора латинс­ких епископов в Красноставе в 1643 г., одним из ко­торых требовалось, чтобы униатские епископы от­казались от титула, присвоенного католическим епископам, и чтобы за преступления подлежали суду латинского епископата. Презирая белое униат­ское духовенство, провозглашая его из ненависти к унии «схизматическим» и враждебным Римской Церкви, латиняне позволяли себе самые непристой­ные выходки даже против высших униатских иерар­хов. Для примера приведем следующий случай, опи­санный униатским епископом Яковом Сушей, из жизни последнего. «Случилось не так давно, — пи­шет Суша, — что один из отцов (пиаров), сказывая проповедь об искусителе Господа Иисуса Христа на горе, осыпал меня многими ругательствами и так заключил свое слово: "Молитесь Господу Богу, дабы Он дьявола (Сушу) — старика плешивого, седого, бородатого, сидящего на горе (кафедра Суши поме­щалась на горе) — низринул с горы долу"». Сверх этих издевательств латинское духовенство, подобно польской шляхте, позволяло себе делать нападения на униатские церкви и униатское духовенство, причем не обходилось без грабежа и даже насилий. Осо­бенно было падко латинское духовенство к десяти­нам, получаемым униатским духовенством и состав­ляющим главную поддержку его материального быта, и посягало на них. При таком отношении к униатам латинян униатское духовенство не могло не жаловаться на свое положение и искало из него какого-либо выхода, хотя бы и с большими уступка­ми в пользу латинства. Последним обстоятельством воспользовались ревнители латинизации Униатс­кой Церкви и посредством подарков и разного рода обещаний сначала склонили на свою сторону выс­шую униатскую иерархию, а затем приступили и к самому делу. После нескольких частных совещаний относительно сближения унии с католичеством, инициаторы сего дела решились провести его собор­ным порядком, что и было сделано на Замойском униатском провинциальном Соборе. Собор этот был созван в 1720 г. униатским митрополитом Львом Кишкой с соизволения папы Климента XI, человека в высшей степени властолюбивого и сильно восста­вавшего против христиан, не признававших римс­кого учения о главенстве Римской кафедры. Желая, чтобы постановления этого Собора велись в духе тре­бований Римской Церкви, Климент XI назначил председателем Собора своего нунция в Польше епис­копа Едесского Иеронима Гримальди, дал ему об­ширные полномочия и обязал повиноваться ему во всем не только униатское духовенство и епископов, но и самого митрополита, что и выразил в своих бре­ве, данных на имя Гримальди и митрополита. В этих бреве наперед были определены рамки Собора, за пределы которых он не смел перешагнуть, и преду­казан характер его постановлений. На Соборе, кро­ме униатов, присутствовали латинские католики и иезуиты. На состоявшихся трех соборных заседани­ях были рассмотрены догматы Униатской Церкви и ее обрядовая сторона, составлена была программа для обращения в унию православных Литвы и Бе­лоруссии, а самое главное — был разрешен вопрос о сближении Униатской Церкви с Латинской посред­ством замены некоторых догматов и обрядов греко-восточного исповедания догматами римско-католи­ческого. Для этой цели, провозгласив унию как единственную законную Церковь греко-восточного обряда в Речи Посполитой, члены Собора без всяко­го протеста с чьей бы то ни было стороны постано­вили обязать униатов признавать латинские догма­ты: об исхождении Св. Духа и от Сына (filioque), о чистилище, индульгенциях, о непогрешимости папы в делах веры; признавать постановления Тридентского Собора касательно первородного греха, оп­равдания, канона священных книг, а также постанов­ления Флорентийского Собора; ввести в Униатской Церкви совершение литургии как на опресноках, так и на квасном хлебе и праздники в честь Тела Хрис­това и в честь Иосафата Кунцевича; считать форму­лой, прелагающей хлеб и вино в Божественное Тело и Кровь Христову, слова Спасителя: «...сие есть Тело Мое... сия есть Кровь Моя». Это были главные, так сказать, постановления Замойского Собора, но были еще и второстепенные, как-то: поминать за богослу­жениями папу, посвящать в священники и безженных лиц, одеваться униатским священникам в одежды латинского покроя; освобождать униатов от со­блюдения Петрова поста, если они того пожелают; ввести в число церковных богослужений читанные литургии (cicha msza). Постановлениями Собора вне­сено было также много обрядовых изменений в со­вершение таинств. Сверх того Замойский Собор да­ровал базилианам новые привилегии и права, подтвердив вместе с тем и все прежние, дарованные им ранее, — словом, признал за ними первенство в Униатской Церкви и их самостоятельность. В заклю­чение всего этого Замойским Собором было поста­новлено: издать для униатов новые богослужебные книги в соотвествии с теми догматическими и об­рядовыми изменениями, какие введены были им в Униатскую Церковь. Постановления Собора были рассмотрены конгрегацией de propaganda fide, и папа Бенедикт XII в 1724 г. их утвердил.

Таким образом, Замойский Собор оправдал все те ожидания, которые возлагали на него Рим, латинс­кое духовенство и польское правительство. Он безус­ловно подчинил Униатскую Церковь власти Рима; принял от лица всей Униатской Церкви учение Рим­ской Церкви с обязательством распространять и ут­верждать таковое и немедленно применил его к об­рядам и дисциплине Униатской Церкви — словом, довел унию до такого состояния, при котором пере­ход из унии в латинство становился нечувствитель­ным и которое предвещало, по-видимому, в недале­ком будущем полное слияние унии с латинством. Сторонники латинства в среде униатов, в особеннос­ти базилиане, радовались этому, но униаты — рев­нители православия в Униатской Церкви, — в особенности униатское белое духовенство, ничего от этого Собора не выигравшее, были далеко не в радо­стном настроении. Такая постановка дела на Замойском Соборе повела Униатскую Церковь к самым бе­зотрадным для нее последствиям. Тотчас же после окончания Замойского Собора представители уни­атского духовенства принялись за извращение уни­атского богослужения в духе постановлений этого Собора и за исправление униатских богослужебных книг, в которые рабски вносились латинские новше­ства. Сначала этими изменениями горячо занялся митрополит Лев Кишка, а потом его преемник Афа­насий Шептицкий, но особенную ревность в этом деле обнаружили базилиане. Последние по своему усердию стали вводить в Униатской Церкви многое такое в духе Церкви Латинской, о чем Замойский Со­бор не упоминал. В униатских храмах стали появ­ляться открытые алтари, конфессионалы (испове­дальни), органы, боковые престолы и т.п.

Совращение униатов в латинство

Много приходилось претерпеть гонений от уни­атов православным за веру, но наступило время, когда и униатам пришлось испытать те же ужасы преследования от латинян. Одновременно с латинизацей богослужения Униатской Церкви шло и усиленное совращение униатов в латинство. Это­му делу с особым усердием помогала шляхта и ла­тинское духовенство. Буйные и ничем не сдержи­ваемые шляхтичи, привыкшие безнаказанно обижать православных, перенесли свое буйство на униатов. Они повели натиск на униатов горячо, не стесняясь в средствах, с обычным своеволием и гру­бостью; стали совершать наезды на униатские церк­ви и монастыри, причинять униатским священни­кам без всяких поводов побои; требовать с них барщину, захватывать и отчуждать церковные и мо­настырские земли. Помещики стали вмешиваться в церковные дела, разверстывать по своей прихо­ти униатские приходы; не допускать строить хра­мы и праздновать храмовые праздники; налагать на священников запрещение исполнять требы и прочее. Вместе с этим шляхта на каждом шагу старается унизить униатов, дать им почувствовать, что уния не более как вера людей невежественных, что она, как и православие, «chlopska wiara», и по­тому можно с ее последователями разделываться столь же своевольно и бесконтрольно, как и со сво­ими подданными «хлопами». Неудивительно, что после этого униатским священникам приходилось выслушивать от шляхты такие угрозы: «Я здесь (в приходе) епископ и владыка, как совершу над то­бой освящение, то с места не встанешь».

Подобное отношение дворянства и шляхты к унии и униатскому духовенству давало возмож­ность католическому духовенству совершенно от­крыто изменить свою политику по отношению к Униатской Церкви — политику, которая с полови­ны XVIII в. принимает уже характер системати­ческого совращения униатов в латинство по стро­го обдуманному плану. План этот составлен был в 1752 г. Перемышльским латинским епископом, впоследствии архиепископом Львовским, Сераковским. Сераковский утверждал, что, хотя уния пользовалась покровительством Римской Церкви, она не представляла надлежащей полноты и чис­тоты ее учения; что униаты слишком еще тесно связаны в обрядности с Восточной Церковью, вос­питываются в национально-русском духе и поэто­му при всяком удобном случае могут перейти об­ратно в православие. Чтобы избежать этого, Сераковский рекомендовал пользоваться всевоз­можными обстоятельствами и не упускать ни од­ного случая, как частного, так и общего, для совра­щения униатов в латинство. Напрасно униатское духовенство, встревоженное такой постановкой дела, составило Собор и выразило на нем протест против посягательств латинян на самостоятельное существование Униатской Церкви: протест этот ос­тался без всяких последствий, ибо программа Сераковского последовательно вытекала из давно об­думанного латинянами плана действий, к которому латино-польская партия стремилась в Польше уже с конца XVI в. и от которого отказываться она не желала. А между тем, согласно плану Сераковского, дело совращения униатов в латинство было поведено весьма успешно: тысячи униатов пере­ходили в латинство, и Униатские церкви стали все более и более пустеть. Католическое духовенство пускало в ход все свое искусство, чтобы сделать унию возможно более противной для ее последо­вателей, чтобы доказать ее несостоятельность и вместе с тем во всем величии представить католи­чество. Пропаганду свою оно вело не столько доказательствами превосходства учения и обрядов Ка­толической Церкви, сколько издевательством над униатами и их верой. В целом ряде своих пропове­дей католическое духовенство старалось унизить Униатскую Церковь, утверждая, что уния не более как ересь, сравнивало ее с нехристианскими веро­исповеданиями. Иезуиты в своих проповедях ут­верждали, что «обряды Униатской Церкви достой­ны посмеяния, что ее учение хуже веры турецкой, еврейской, лютеранской, что никто из ее последо­вателей не может быть спасен; что церкви униатс­кие хуже еврейских синагог» и т.д. Эти отзывы повторялись везде, где только было возможно, сде­лались ходячими и, подрывая авторитет унии, на­страивали против нее ее исповедников. Насмешки и презрение к униатам в особенности практикова­лись в школах, и дети, не выдерживая насмешек, спасались от них только переходом в католичество. Чтобы показать простому народу наглядно, что униатская вера не равноправна с католической, ка­толические ксендзы употребляли различные сред­ства: например, запрещали униатам звонить в ко­локола в Пасхальную ночь в том случае, если униатская Пасха случалась раньше католической и совпадала с последними неделями католичес­кого поста. За неисполнение же этих незаконных запретов подвергали униатских священников пре­следованиям и заключению. Даже в тех случаях, когда униатским священникам приходилось при­нимать участие с ксендзами в исполнении каких-либо христианских обрядов, католические ксендзы во всем старались подчеркнуть свое превосходство и унизить униатских священников. Для иллюст­рации приведем следующий характерный пример. Когда несколько униатских священников были приглашены для участия в погребальной процес­сии в кармелитский монастырь, их не поместили за обедом вместе с католическим духовенством, а угощали в конюшне, вместе с панской прислугой. Но более всего католическое духовенство пользо­валось для совращения униатов скрытыми мера­ми, закулисными. Имея полный доступ в Униатс­кую церковь и полное право исповедовать там униатов, они совращали их на исповеди. Особен­ное внимание обращено было католическими ксендзами на семьи смешанных браков. Всеми си­лами они старались повлиять на членов-католи­ков этих семейств, и те, выполняя возложенную на них ксендзами миссию, совращали своих роди­чей в католичество, воздействуя при этом на них даже насилием. Под влиянием ксендзов редкие смешанные семьи крестили своих детей у униат­ских священников, а почти всегда у ксендзов. Вот почему последние старались поощрять смешан­ные браки, надеясь втереться в такую семью и ока­зать на нее свое латинизаторское влияние. Бывали случаи, что ксендзы венчали униатов с католичка­ми и обратно даже в тех случаях, когда врачующий­ся униат уже был связан узами брака.

В деле окатоличения униатов ксендзам помога­ли и паны-помещики. То убеждениями, то други­ми способами, как, например, взысканиями, штра­фами и стеснительными экономическими мерами, паны заставляли своих подданных униатов искать свое материальное облегчение в переходе в като­личество. Не щадили паны и религиозных чувств своих подданных, заставляя их отбывать барщи­ну в праздничные дни. Когда же те ссылались на церковные постановления, шляхтичи отвечали им с насмешкой: «Ваши русские (униатские) празд­ники обязательны только до полудня, позже этого они тают, как иней на солнце».

Так печально переживала уния свою историчес­кую судьбу. Вызванная политической и религиоз­ной интригой, не имея в своей основе строго уста­новленного догматического учения и канонического строя, к тому же навязанная западно-русскому на­роду насилием, она не могла глубоко пустить кор­ней для своего существования, а была только годна играть роль объекта для латинизаторских целей Рима.

Глава XX
ПОЛОЖЕНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ В ПОЛЬШЕ В КОНЦЕ ПРАВЛЕНИЯ АВГУСТА II (1698—1733) И ПРИ КОРОЛЕ АВГУСТЕ III (1736—1763)

В конце правления Августа II положение право­славных в Польше, и без того тяжелое, еще более ухудшилось. 18 сентября 1732 г. в Варшаве был созван сейм, который остался памятным для православных Польши. Он образовал так называемую «генераль­ную конфедерацию», которой было поручено пере­смотреть все привилегии православно-русского на­селения с целью уничтожить некоторые из них. Конфедерация выполнила поручение сейма и постановила уничтожить следующие из них: а) избрание православных лиц в качестве депутатов на сей­мы, а также в трибуналы и специальные комис­сии, составляемые по каким бы то ни было делам; б) составление православными съездов и созыв ка­ких-либо собраний; в) принятие православных на должности в воеводствах, городах и землях Речи Посполитой; г) сношения, какие бы то ни было, со всеми иностранными представителями при вар­шавском дворе. Последней статьей отнималось у православных конфедерацией данное сеймом в 1685 г., по договору России с Польшей, право об­ращаться за покровительством к русским пред­ставителям при польском дворе. Постановления конфедерации были утверждены законодатель­ным порядком и внесены в свод законов Речи По­сполитой. Но кроме этих узаконений, постановле­нием той же конфедерации было предложено провести в жизнь административным порядком еще более стеснительные для православия меры, как-то: православному духовенству запрещено было ходить по улицам явно со Святыми Дарами; цер­ковные требы — крещения, браки, похороны — раз­решено было совершать не иначе как с дозволения католических ксендзов за установленную плату. Пра­вославным запрещалось мертвых хоронить публич­но, а разрешалось только ночью; на православных возлагалась обязанность присутствовать при католи­ческих крестных ходах. Дети, рожденные от сме­шанных браков, должны были принадлежать к ка­толической религии, и даже пасынки отца-католика обязаны были принимать католичество. Православные должны были соблюдать канонические прави­ла Католической Церкви.

Эти постановления генеральной конфедерации подрывали всякую самостоятельность Православ­ной Церкви в Польше, вели ее к уничтожению и насколько были несправедливы к православным, настолько и гибельны для самой Польши, так что против обнародования их восстал сам король Ав­густ И. Но что он мог сделать для православных, когда в Польше царило такое своеволие, обуздать которое король был не в силах.

Злосчастный сейм 1732 г., созванный при Августе II, сильно расстроил его, и он вскоре скончался. При пре­емнике его, Августе III, политическое положение Польши нисколько не улучшилось. Продолжавшаяся в ней анархия и безначалие в особенности отразились на православных Литвы и Белоруссии. В продолже­ние своего царствования Август III созывал более 30 сеймов, чтобы хоть немного задержать внутреннее разложение Польши, но все они были сорваны шлях­той. Право каждого шляхтича-посла сказать сейму ро­ковое слово «nie pozwatam» (veto) останавливало вся­кие начинания к улучшению существующих в Польше порядков. Знаменитый польский историк Нарушевич, поднося свое историческое сочинение ко­ролю после одного сорванного сейма, сказал, облива­ясь слезами: «Мы— несчастный народ, Ваше Величество, у нас нет правления, наши магнаты все отняли у наших предков и все разрушили».

Легко себе представить поэтому, что должны были претерпевать в это время православные, на которых поляки смотрели почти как на язычников. Своеволие шляхты и католического духовен­ства в отношении православного народа сделалось особого рода геройством, и для его насильствен­ного совращения в католичество был придуман в те времена особый способ так называемых «наез­дов на монастыри».

По свидетельству русского резидента в Варшаве Голембовского, польские паны и униаты в продол­жение одиннадцати лет, с 1732 г. по 1743 г., «заеха­ли» на унию 128 православных монастырей и церк­вей в одной только Белорусской епархии и смежной с ней Туровской.

Сверх всего этого для скорейшего обращения пра­вославных в унию и латинство в Белоруссии стали учреждаться особые миссии из латинских и базилианских монахов, и издевательствам этих миссионе­ров над православными не было пределов. Новообра­щенных они заставляли ставить кресты в память «исшествия своего из Египта», т.е. из православия; ус­траивали подобие Страшного Суда, для этой цели пра­вославных, «упорных в схизме», выгоняли за город, где миссионер, стоя на высоком столе, отделял пра­вославных от униатов и католиков. Первых ставил по левую сторону от себя и обрекал на муку вечную, а остальных, стоявших справа, присуждал к вечному блаженству. Много переносили в это время мучений и православные священники.

Неисчислимые притеснения и преследования православных доводили последних до религиозно­го безразличия и многих из них отторгали от право­славия в унию и латинство. Однако и при таких ужас­ных условиях православие все же устояло в Польше.

Главным образом, оно поддерживалось там изуми­тельной стойкостью в вере простого народа и неуто­мимостью и мужеством в борьбе за него некоторых православных иерархов, среди которых особенно выделилась личность Белорусского архиепископа Георгия Конисского.

Глава XXI
ГЕОРГИЙ КОНИССКИЙ, АРХИЕПИСКОП БЕЛОРУССКИЙ (1717—1795)

Георгий Конисский вступил на Белорусскую епископскую кафедру в то тяжелое для нее вре­мя, когда ей грозила опасность потерять свою са­мостоятельность. Униатский митрополит Флориан Гребницкий задумал присоединить всю Белорус­скую православную епархию к Полоцкой униатс­кой и обратить ее в унию, на что имел благосло­вение папы. Предстояла для Конисского тяжелая и упорная борьба, и он благодаря своему уму, пре­данности православному делу, настойчивости и самоотверженности вышел из нее победителем.

Прибый на свою кафедру в Могилев, Конисский прежде всего обратил внимание на поднятие обра­зования в православном духовенстве. С этой целью он открыл в Могилеве духовную семинарию и при ней духовное училище. Затем основал при архиерей­ском дворе типографию, в которой, между прочим, издал православный катехизис и, разослав его по приходам, обязал священников научать своих при­хожан по этой книге основам православной веры. Позаботился Конисский и об охране церковного имущества своей епархии. Так как униаты и като­лики очень часто захватывали у православных цер­ковные и монастырские имения на том только осно­вании, что православные якобы не имели на владение документов, а при предъявлении владель­цами документов отнимали у них сами документы, Конисский приказал подведомственному ему духо­венству разыскивать в церковных архивах докумен­ты, относящиеся к имущественным правам церквей и монастырей и пересылать их к нему. Из прислан­ных документов Конисский составил в Могилеве при кафедральном соборе огромный архив, послужив­ший богатым материалом для защиты имуществен­ных прав церквей и монастырей Белорусской епар­хии.

Благодаря этому не одна тысяча православных уцелела от совращения в унию и католичество, а также не один десяток церквей был спасен от шля­хетских «наездов».

За свою ревность о благе Православной Церкви Конисский очень часто подвергался оскорблениям, а нередко и опасности лишиться жизни, как от уни­атов, так и от католиков. Так, обозревая в 1759 г. свою епархию, Конисский решил посетить г. Оршу. Уз­нав о приближении к городу владыки, навстречу ему вышел известный уже нам миссионер-домини­канец Овлачинский с доминиканскими монахами, множеством шляхты и разным сбродом, и лишь только они увидели въезжавшего в город владыку, начали кричать, ругаться и поносить его всевозмож­ными бранными словами; а когда городские цехи вышли с хоругвями для встречи владыки, то их палками, камнями и грязью разогнали в разные стороны. Когда же на следующий день владыка после богослужения в одной из церквей города стал произносить поучение народу, Овлачинский вор­вался с теми же лицами, которые накануне поно­сили владыку, и те, не снимая шапок, стали бегать по церкви и выгонять из нее палками и обнажен­ными саблями народ, с наглостью крича: «Попе, хлопе, схизматыку!» Владыка спасся от побоев только тем, что успел боковыми дверями уйти не­заметным соседний монастырь и там скрыться. Но на этом дело не кончилось. Узнав, что владыка скрывается в монастыре, Овлачинский и его при­спешники стали штурмовать монастырь: бить в стены его камнями, бревнами и железными лома­ми, желая ворваться в него, вытащить оттуда вла­дыку и убить его. Монахи, желая спасти епископа от смертной опасности, положили его на крестьян­скую телегу и, прикрывши навозом, незаметно вывезли из монастыря. Когда бушевавшие изуве­ры вторглись в монастырь и не нашли там еписко­па, то в злобе разграбили монастырь и пересекли розгами монахов. Владыка, избегая дальнейших покушений на его жизнь, должен был прекратить поездку по епархии и возвратиться в Могилев. Но и там враги не оставляли его в покое. В 1760 г. сту­денты иезуитской коллегии по наущению ксендза Зеновича напали на архиерейский дом и, наверное, убили бы Конисского, если бы тот не скрылся в потаенный подвал. Тогда они отправились в семина­рию, выбили в здании окна, переломали мебель и произвели экзекуцию над воспитанниками семина­рии.

О таких бесчинствах Конисский довел до сведе­ния русской императрицы Елизаветы Петровны, но никаких шагов к защите православных не было предпринято, ибо императрица вскоре после это­го скончалась. Преемник ее Петр III, которому тоже жаловался Конисский, возмущенный фанатическими преследованиями православных, обра­тился к польскому правите^ству с требованием принять меры к ослаблению этих преследований, но Петр III скончался, и его заступничество за пра­вославных не имело должных успехов. Только при супруге покойного императора Екатерине II Вели­кой ходатайства Конисского за православных ока­зались более успешными.

Положение православных при короле Станиславе Понятовском и отношение к их участи императрицы Екатерины Великой

При вступлении на престол императрицы Ека­терины Великой на ее коронацию прибыл и Геор­гий Конисский. В пространной и трогательной речи он изобразил перед императрицей бедственное по­ложение православных в Польше, и императрица тогда же решилась положить конец страданиям православных, потребовав через своих посланников, чтобы положение их было облегчено. Но нелегко было этого достигнуть, когда сильная клерикаль­ная партия в Польше только о том и думала, как бы скорее нанести смертельный удар православию. Религиозный фанатизм шляхты и особенно като­лического духовенства, как увидим далее, не толь­ко не утихал, но еще более разгорался.

После вступления на престол Станислава Понятовского послы петербургского и берлинского дво­ров потребовали от имени своих правительств, что­бы все диссиденты (иноверцы) пользовались в Польше свободой вероисповедания, были допускае­мы на государственную службу и чтобы епископы греко-восточного исповедания имели место в сена­те, подобно католическим епископам. Понятовский пообещал оказать свое содействие для проведения этого требования на сейме законодательным поряд­ком, но руководящая партия в Польше, узнав об этом, решила эти требования отвергнуть. Тотчас же реше­но было усилить преследования православных как главных виновников вмешательства чужих прави­тельств в польские дела. С этой целью сенат и кле­рикальная партия, руководимые иезуитами, стали тайно рассылать циркуляры с призывом, чтобы шляхта соединилась на защиту гибнувшего, по их мнению, отечества и католичества от «схизматиков» и для противодействия требованиям об уравнении православных в правах с католиками. В силу этого призыва по всей Литве, Белоруссии и даже Мало­россии начались преследования православных. По всем окраинам Польши, где только пребывали пра­вославные, рассеялись католические монахи, пустив в ход все уже ранее испытанные средства, лишь бы только поскорее обратить православных в унию или католичество. В Белоруссии они не встретили силь­ного сопротивления. Белорусы, по свидетельству со­временников, «как безответные овцы, подгоняемые дубьем и палкой, шли или в костел для принятия католицизма, или в Униатскую Церковь для объяв­ления себя униатами». Не то было в Малороссии. Малороссийский народ, воспитавшийся на свобод­ных началах казачества, оказал латино-униатской пропаганде сопротивление, и там необходимо было употребить силу. В начале 1766 г. в Малороссию при­был для обращения православных в унию викарий униатского митрополита Мокрицкий в сопровожде­нии значительного отряда жолнеров под командой полковника Воронича. Свою миссию Мокрицкий начал выполнять с Черкасского округа, народ кото­рого отличался преданностью православию, и воз­двигал там такое гонение на православных священ­ников, что их более ста человек бежало за границу. Оставшихся же Мокрицкий и Воронич предали ис­тязаниям и затем искалеченных отправили в Радомысль, где заставили их возить тачками землю, каж­дый день награждая палочными ударами. Закончив свою безумную миссию в Черкасском округе, Мок­рицкий и Воронич направились в м. Жаботин. Там, собрав православных на площади, объявили, что если они через сутки не примут унию, то все будут перерезаны. На следующий день православные, ис­поведавшись и причастившись Святых Тайн, яви­лись к дому, где остановились Мокрицкий и Воро­нич, и объявили им, что они готовы умереть за православную веру. «Миссионеры» не решились привести свою угрозу в исполнение, а ограничились только тем, что велели схватить сотника местечка Харко и отрубить ему голову, а остальным пообеща­ли скоро опять к ним явиться и с ними расправить­ся. Из Жаботина Мокрицкий и Воронич отправились в м. Телешин, где тоже, собрав на площади право­славных, объявили, что если они не примут унию, то все, не исключая и младенцев, будут казнены. Те им поверили и перешли в унию. Отсюда «миссионе­ры» отправились на юг, к р. Буг, и на пути своем со­вершили множество казней православных. Придя затем в м. Мглав, они потребовали к себе на суд ме­стного священника и некоего старика Даниила Кушнера; первого — за то, что тот будто бы удерживал желающих от перехода в унию, а второго — якобы за кощунство над унией и Святыми Дарами. Священ­ника приговорили к тюремному заключению, а ста­рика Кушнера — к смертной казни. Чтобы устра­шить народ и тем заставить его скорее перейти в унию, решили казнь произвести на глазах народа. С этой целью согнали на место казни более трех ты­сяч человек из окрестных деревень, привели туда старика Кушнера, привязали его к столбу, обвили руки паклей, обложили всего соломой и подожгли. Старик от сильной боли застонал и воскликнул: «Господи, Боже мой! Что сие подал ми еси, но воля Твоя святая буди на мне; приими дух мой с миром!» Потом, обращаясь к плачущему народу, сказал: «Пра­вославные христиане, не верьте вы униатам, они прокляты и вера их проклята!» Эти слова смутили присутствовавших на казни поляков, и те хотели было освободить страдальца от мучений, но бывший там протопоп Гнышицкий настоял на том, чтобы Кушнеру отрубили голову и прибили ее гвоздями к высокому столбу «для внушения схизматикам стра­ха и ужаса», а тело сожгли.

Все эти ужасы, творимые над православными, не только не устрашили их, а, напротив, вызвали решимость пострадать за веру, и решимость эта впоследствии перешла в ожесточение против уни­атов и католиков и породила восстание гайдама­ков, или так называемую «колиевщину».

В то время как от лица Белорусской епархии за православных ратовал архиепископ Конисский, Малороссия нашла себе покровителей в лице Пе­реяславского епископа Гервасия и игумена Матронинского монастыря Мелхиседека Значко-Яворского. Гервасий хотя и был епископом в той части Малороссии, которая находилась под властью Рос­сии, но имел самое тесное общение с заднепровской православной паствой и поддерживал в ней стойкость во время притеснений от иноверцев. Игу­мен Мелхиседек, подобно Конисскому, добивался защиты православных у русского правительства и с этой целью ездил в Петербург и в Варшаву. В Вар­шаве Мелхиседек при помощи русского посла по­лучил от короля грамоту, утверждавшую все права русского народа в Польше, а главное — свободу веры. При бесправии короля в Польском государ­стве в те времена грамота эта, в сущности, не име­ла значения, но на совращенный в унию народ произвела громадное впечатление: многие из совра­щенных стали обратно переходить в православие. Однако это продолжалось недолго.

Когда о «миссионерских подвигах» Мокрицкого и Воронина было донесено императрице Екатери­не, она приказала своему послу в Варшаве князю Репнину заявить польскому правительству, что если оно не уравняет православных в правах граж­данских с католиками и не позаботится прекратить преследования за веру, то за последствия она не отвечает. Эта угроза побудила польское правитель­ство в конце сентября 1766 г. созвать сейм, который продолжался полтора месяца и на котором по по­воду требований императрицы Екатерины проис­ходили бесконечные споры. Большинство сеймо­вых послов стояло на том, что «схизматикам», т.е. православным, от которых, по их мнению, все зло происходит в Польше, не только не следует давать прав, а, напротив, их следует искоренять как лю­дей неугодных Богу. Главными противниками тре­бований Екатерины были Краковский епископ Солтык и папский нунций Висконти. Епископ Солтык предложил сейму установить конституцию, объяв­лявшую врагом отечества всякого, кто осмелился бы на сейме поднять голос в защиту иноверцев. Предложение Солтыка было принято и получило силу закона. Все требования относительно дисси­дентов были отвергнуты, и сейм 24 ноября поста­новил: никаких прав диссидентам не только не да­вать, но даже лишить их и тех прав, какие они до сих пор имели; с православными же поступать так, как и прежде.

Такое постановление крайне возмутило импе­ратрицу Екатерину, и та приказала Репнину про­сить короля и сенат созвать сейм вторично и понудить сейм исполнить ее требования относительно диссидентов и православных. Для большего же успеха в этом деле Екатерина отправила в Польшу значительное войско под начальством Салтыкова и Кречетникова. Король, исполняя настоятельные просьбы Екатерины Великой, созвал в 1767 г. но­вый сейм, но лишь только сейм открылся, и на нем русским послом Репниным был поднят вопрос об уравнении прав диссидентов с католиками, тотчас же поднялись страшный шум и крик и против тре­бований русского правительства посыпались про­тесты. Более всего шумели и волновали депута­тов сейма Краковский епископ Солтык и Куявский Залуцкий и два пана Ржевусских — отец и сын. Но когда Репнин приказал арестовать их и под конво­ем отправить в казармы к войскам, сейм успоко­ился и пошел на уступки. Диссидентам была пре­доставлена свобода веры, право воспитывать сыновей от смешанных браков в вере отцов, доче­рей — в вере матери, право судиться в смешанной комиссии, а не у католиков, в случае столкнове­ний с последними; право строить церкви и шко­лы, собирать соборы, заседать в сенате и сейме. Однако уступки эти имели силу лишь до тех пор, пока русское войско находилось в пределах Польши. Как только оно удалилось, недовольные определением сейма составили в 1768 г. в г. Баре конфедерацию. Фанатизм латино-польской партии снова проявился с ужасающей силой и вызвал вос­стание гайдамаков под начальством Железняка и Гонты. Восстание казаков и Барская конфедерация поставили польское правительство в крайне тяжелое положение, и оно обратилось за помощью к Ека­терине II. Императрица приказала своим войскам, находящимся в Польше, подавить восстание и уничтожить Барскую конфедерацию. Начальники русского войска Кречетников и Репнин не поняли сущности казацкого восстания, посмотрели на него как на разбой и помогли полякам усмирить бун­товщиков. Польские паны расправились с гайда­маками самым жестоким образом. Железняк был наказан кнутом и сослан в Сибирь, а Гонта заму­чен в Варшаве — с него с живого содрали кожу. В соучастии с гайдамаками были заподозрены епис­коп Гервасий и Мелхиседек Значко-Яворский; оба были удалены в Россию на покой, несмотря на то что в возбуждении казаков они не только не при­нимали участия, а, напротив, удерживали их от бунтов. Об этом свидетельствуют сохранившиеся письма Мелхиседека к казакам. В одном из них Мелхиседек дает казакам такой совет: «Больше терпели, еще потерпите. Наше дело доходить су­дом да терпением». Православное духовенство опять подвергалось преследованию, и на Украине снова появились униаты, вытесняя православное духовенство из приходов.

Постоянные внутренние беспорядки вследствие отсутствия сильной власти и развития буйного и неукротимого шляхетства в ущерб народа, край­няя религиозная нетерпимость ко всем иноверцам (диссидентам), упорное нежелание удовлетворить законные требования их относительно свободы веры привели Польшу к печальным последстви­ям. Три соседних государства— Россия, Пруссия и Австрия — произвели в 1772 г. первый раздел Польши, по которому Россия присоединила к сво­им владениям Белоруссию (губ. Могилевскую и Витебскую).

С присоединением к России Белоруссии поло­жение православных в последней резко измени­лось. Из вновь присоединенных областей было образовано две православные епархии: Псковская и Могилевская. В последней епископствовал зна­менитый Георгий Конисский. С образованием этих епархий для них тотчас же были обнародованы следующие правительственные распоряжения: а) под страхом строгой ответственности запреща­лось совращать православных в унию; наоборот, раз­решалось униатам, если кто пожелает, возвращать­ся в православие; б) запрещалось обнародовать папские буллы без согласия русского правитель­ства; в) повелевалось, чтобы от смешанных браков сыновья были православными. Эти распоряжения сильно подняли дух православно-русского населе­ния в присоединенных областях, а вместе с тем повлияли и на униатов. Последние десятками ты­сяч стали возвращаться к вере своих отцов, и в про­должение первых 7—8 лет после присоединения в Белоруссии обратилось униатов в православие около 250 тыс. человек. Таким образом, плоды при­нудительного совращения православных в унию стали сказываться тотчас же после облегчения участи православных и униатов.

После первого раздела Польши и присоединения Белоруссии положение православных на Украине сделалось еще более печальным. Теперь уже некому было поставлять для нее священников, и пра­вославным нередко приходилось держать для испол­нения треб бесприходных священников, поставленных в Молдавии или Валахии. Так дело продолжалось до 1785 г., пока по настоянию Конисского и несколь­ких польских панов, в особенности князя Любомирского, Екатерина не назначила архимандрита Слуц­кого монастыря Виктора Садковского епископом в Польшу с титулом епископа Переяславского и ви­кария Киевского. Когда Садковский прибыл в свою епархию, среди населения началось движение в пользу православия. Чтобы задержать это движе­ние, латино-польская партия обвинила Садковско­го в подстрекательстве народа. В 1789 г. он но при­казанию сейма был арестован и в оковах отвезен в Варшаву. По отношению к православному духовен­ству снова были приняты строгие меры. На консти­туционном сейме в 1791 г. («Конституция 3 мая») религиозный вопрос занимал видное место. Акта­ми этого сейма в Речи Посполитой устанавливалось наследственное правление, объявлялась свобода вероисповеданий, уничтожалось право срывать сей­мы, все состояния становились равными пред за­коном, мещанам открыт был доступ к шляхетству и т.п. Желая избавиться от религиозной опеки Рос­сии, самоотверженные патриоты высказались на сейме за организацию в Польше особой Православ­ной Церкви с подчинением ее Константинопольс­кому Патриарху. С этой целью в Пинске была состав­лена конгрегация из представителей православного духовенства и братств, которая выработала эту орга­низацию на широком соборном начале, но проект этот не был приведен в исполнение. Так как акт образования в Польше самостоятельной Православ­ной Церкви направлен был своим острием против России, приверженцы последней составили воору­женную конфедерацию в г. Торговицах Киевской губернии с целью уничтожить эту конституцию и обратились за помощью к императрице Екатерине. В Польшу введены были русские войска, и вскоре последовали второй (1792) и третий (1794) разделы Польши, по которым все западно-русские области* кроме Галиции, отошли к России.

Присоединение к России русских областей Польши не могло не отразиться на положении Униатской Церкви. Отдельные случаи присоеди­нения униатов к православию имели место еще со времени введения унии, но они не могли быть особенно многочисленны, так как польский закон карал переход в православие. Однако желание воз­вратиться в православие было довольно сильно развито среди униатов. Народ, наконец, понял, что на унию в Польше никогда не смотрели иначе как на переходную ступень к католицизму и никог­да она, несмотря на многочисленные обещания, не была в политических правах сравнена с като­личеством. С присоединением к России областей, в которых была распространена уния, выгоды уни­атского духовенства требовали пересмотра отно­шений его к новой государственности и к Право­славной Церкви, в особенности в области тех отличий от православного учения, канонов и об­рядов, которые насильственно были введены в Униатскую Церковь. Все это способствовало стремлению сблизиться с Православной Церковью и вы­зывало соответствующую агитацию духовенства среди униатов. Но эти благие начинания униатс­кого духовенства были стеснены следующим об­стоятельством. После первого раздела Польши императрица Екатерина приказала губернаторам объявить во вновь присоединенных от Польши об­ластях, что она не думает стеснять свободу веры. В тайном наказе губернаторам было предписано наблюдать за полной неприкосновенностью Церк­вей Католической, Православной и Униатской. Вследствие этого обращение униатов в православие было сильно стеснено, тем более что против этого обращения сильно вооружился униатский митро­полит Иассон Смогоржевский, человек с польско-шляхетскими замашками, страшно ненавидевший Россию. Смогоржевский стал открыто и энергично действовать против всего русского и православно­го. Он созвал в Радомысле униатский Собор, на ко­тором постановил под страхом строгой ответствен­ности во всех Униатских церквах совершать богослужение с дополнениями римско-католичес­кой обрядности, как установлено было на Замойском Соборе в 1720 г.; затем разослал окружное по­слание ко всем духовным и гражданским чинам с требованием, чтобы они всеми силами старались об обращении православных в унию, не стесняясь употреблять для сего силу в виде экзекуций, ли­шения мест, тюремных заключений и т.п.

Против такой постановки дела восстал архи­епископ Георгий Конисский, и когда о действи­ях Смогоржевского было доложено императрице Екатерине, то в 1780 г. дан был рескрипт на имя белорусского наместника Чернышева, про­тивника унии, которым Иассон Смогоржевский увольнялся от управления Униатскими церква­ми. Полоцкая униатская епархия уничтожалась, назначение духовных лиц возлагалось на особую консисторию, причем предписывалось при на­значении священников спрашивать прихожан, какого они священника хотят: униатского или православного. После издания этого рескрипта, только за два года (1781—1783), по свидетельству архиепископа Белорусского Георгия Конисского и Псковского епископа Иннокентия, к право­славию в их епархиях присоединилось 117 и 161 человек. Еще быстрее пошло дело присоеди­нения после второго и третьего разделов Польши. В 1794 г. императрицей был издан указ, разрешав­ший свободное присоединение униатов, и в тече­ние одного с небольшим месяца воссоединился 721лриход с 463 священниками и с 333 093 ли­цами мирян. К концу царствования Екатерины II всех присоединившихся, по официальным дан­ным, было свыше двух миллионов человек. И все это совершилось без всяких насилий, без всякой пропаганды, а единственно лишь потому, что для униатов был открыт свободный путь для пере­хода из унии в православие, — унии, столь мно­го натворившей зла, и поэтому столь ненавист­ной западно-русскому народу. После этого все униатские епархии были закрыты, и из оставшей­ся в унии части западно-русского народа была об­разована только одна Белорусская епархия с архиепископом во главе. Первым униатским архиепис­копом этой епархии был Ираклий Лисовский (с 1794 г.). Это был человек, глубоко привязанный к греко-восточным обрядам и поэтому много спо­собствовавший сближению Униатской Церкви с Православной, очищая первую от католических обрядов.

Относительно Католической Церкви, находя­щейся в пределах России, Екатерина Великая предприняла следующее: а) образовала кроме су­ществовавшей Могилевской епархии две новые епархии — Пинскую и Летичевскую — назначив для них особых епископов; б) для управления де­лами Католической Церкви образовала в Петербур­ге особую Римско-католическую коллегию, состояв­шую из нескольких прелатов, под председательством митрополита.

Все эти распоряжения Екатерины II, касающиеся положения Церквей в присоединенных областях, давали большие преимущества Православной Церк­ви, и можно было надеяться, что латинизм в Запад­ной России скоро исчезнет бесследно, тем более что многие униаты только внешне казались униатами, а в сердце своем неизменно хранили «древнее благо­честие», т.е. святое православие. Но после третьего раздела Польши Екатерина II прожила недолго, все­го год с небольшим, и на престол вступил Павел I. При нем дела в присоединенных областях сильно из­менились.

Глава XXII
СОСТОЯНИЕ УНИИ ПРИ ИМПЕРАТОРАХ ПАВЛЕ I И АЛЕКСАНДРЕ I. ИРАКЛИЙ ЛИСОВСКИЙ

При императоре Павле I воссоединение униатов почти совсем приостановилось, и стало усиливаться католичество. Он строго запретил обращать униатов в православие, в то время как переход их в католиче­ство оставлялся без внимания. Потворствуя униатам, Павел I учредил для них в 1798 г. две новые епархии: Брестскую — для губерний Минской и Литовской, Луцкую — для Волынской и Подольской. Сверх это­го он улучшил положение католического духовенства и настолько сблизился с иезуитами, что они не за­медлили пробраться в сам дворец и сделаться со­ветниками и друзьями императора. Восстановив уни­атские епископии, император Павел I не дал, однако, униатам ни митрополита, ни самостоятельного уп­равления, а в том же 1798 г. по проискам иезуитов из­дал указ о подчинении Униатской Церкви Римско-католической коллегии, находящейся в Петербурге. Последствия этого подчинения были весьма горест­ны для униатов. Римско-католическая коллегия тот­час же воспользовалась случаем для возможности расширить Римско-Католическую Церковь за счет Униатской. По всем областям, присоединенным к Рос­сии, рассыпались католические ксендзы и повели пропаганду в пользу латинства. При содействии помещиков-католиков они тысячами стали совращать униатов, и в короткое время в одной только Полоцкой униатской епархии было совращено в латинство до 100 тыс. униатов; были нередки случаи обращения в латинство и православных. Униаты заволновались, ибо прекрасно понимали, что, находясь в подчинении Римско-Католической коллегии, они подвергнутся насильственному обращению, и поэтому стали вно­сить против такого распоряжения русского прави­тельства свои протесты. Больше всего против этого распоряжения протестовал Полоцкий униатский ар­хиепископ Ираклий Лисовский. Эти протесты возы­мели свое действие, и императором Павлом I был издан в 1799 г. указ, которым католическому духовен­ству под страхом строгой ответственности запреща­лось совращать униатов и православных в католиче­ство. В связи с этим указом в том же году был издан и другой указ, которым повелевалось, чтобы католичес­кие епархии управлялись самостоятельно, без сно­шения с папой. Таким образом, сделан был почин к отделению Католической Церкви в России от Рима, но иезуиты постарались так подействовать, что пос­ледний указ на практике никогда не применялся. 10 марта 1800 г. император Павел I скончался, а с его смертью приостановились и его полезные для Пра­вославной Церкви предначертания.

Император Александр I, вступивший на пре­стол после Павла I, был человек высокой души, благородного стремления и мягкого сердца. Вся его деятельность направлена была ко благу сво­их подданных, без различия национальностей и вероисповеданий. Лишь только он вступил на престол, как немедленно расширил права поляков и круг их действий в области бывшего Литовского государства. Все важнейшие отрасли управления перешли в их руки, и эти лица, пользуясь силь­ным влиянием в порученных им сферах управ­ления, стали всякими способами оказывать содей­ствие латинизации униатского народа. Католические ксендзы целыми толпами, как некогда при Павле I, стали разъезжать по областям бывшего Литовско­го государства и объявлять, будто бы правитель­ство русское предписало немедленно присоеди­нить к латинству всех униатов. Униатские церкви захватывались насильно, и крестьяне поневоле при­нимали латинство. В этой непомерной ревности к скорейшему переводу униатов в католичество дело дошло до того, что некий экс-иезуит Шантырь заду­мал ввести в практику Униатской Церкви латинс­кую мессу и совершенно вывести из употребления славянскую литургию, но так как большинство униатских священников не только не понимало латинского языка, но и не умело читать по-латыни, он напечатал латинскую мессу польскими бук­вами. Затея его, однако, не удалась.

В то время как латиняне употребляли усилия слить унию с католичеством, среди униатов обра­зовался кружок лиц, поставивший своей целью противодействовать насильственному совраще­нию своих собратий в латинство, а также, очистив унию от латинских нововведений, приблизить ее к православию и к постепенному воссоединению с Православной Церковью. Во главе этого кружка стоял известный архиепископ Ираклий Лисовский. Притеснения, чинимые католиками униатам, побудили Лисовского послать в Петербург прото­иерея Ионна Красовского с жалобой на униженное положение Униатской Церкви. Посольство это имело успех. Чтобы ослабить фанатическое влия­ние католического духовенства на униатов, рус­ским правительством в 1803 г. запрещено было обращать униатов в католичество, а затем, в 1804 г., в число членов католической коллегии, которой императором Павлом I были подчинены униаты, были включены униатский епископ и три асессо­ра из среды униатского духовенства. Членом кол­легии назначен был Брестский епископ Иосафат Булгак, оказавшийся впоследствии человеком чисто католических убеждений. В 1805 г. коллегия была разделена на два департамента: католичес­кий и униатский. Председателем последнего на­значен был Ираклий Лисовский. Чтобы придать больше значения Униатской Церкви, по ходатай­ству Лисовского в 1806 г. была восстановлена уни­атская митрополичья епархия, на кафедру которой был возведен Лисовский со званием митрополи­та. Еще в царствование Екатерины Великой он начал очищение униатского исповедания от ла­тинских примесей. Укрепив свою власть, Лисовс­кий задумал окончательно освободить униатские монастыри от католиков, но это ему не вполне уда­лось; он смог только значительно подорвать силу базилиан в крае и поднять значение белого униат­ского духовенства. С целью сближения унии с пра­вославием Лисовский собственной властью ввел в своей епархии неискаженные греческие обряды, служил по московскому служебнику, отрастил себе бороду, учредил при Полоцком кафедральном соборе епархиальную семинарию для 50 священ­нических детей, отняв для ее обеспечения у полоц­ких базилиан незаконно присвоенные ими бога­тые имения, завещанные Полоцкой униатской епископии. Для получения же семинаристами высшего образования хлопотал об открытии в глав­ной духовной латинской семинарии при Виленском университете отдела для греко-униатов.

Приближаясь к смерти, Лисовский оставил за­вещание, в котором умолял русское правительство принять все меры для спасения унии от латини­зации или, по крайней мере, вверить Униатскую Церковь такому человеку, который был бы про­должателем начатого им дела. Лисовский умер в 1809 г. Его преемником на митрополию был назна­чен Луцкий епископ Григорий Коханович, Полоц­ким же епископом — протоиерей Иоанн Красовский. Отечественная война заставила на время забыть униатский вопрос, и Коханович умер в 1814 г., не сделав ничего существенного для защи­ты унии. Серьезным кандидатом на митрополию был Иоанн Красовский, которому и было поруче­но управление кафедрой, но вследствие интриг митрополитом назначен был Булгак, Красовский же попал под суд. Его обвиняли в нетрезвости, в жестокостях, в нарушении католических уставов и т.п. Из членов судной комиссии за Красовского сто­яли только двое — литовский каноник Василий Маркевич и протоиерей Луцкой епархии Иосиф Семашко. Министр исповеданий князь Голицын был настроен враждебно против Красовского, и дело последнего закончилось лишь при преемни­ке Голицына — Шишкове. Красовский был оправ­дан и переведен на кафедру в Луцк, где вскоре и умер скоропостижно, по общему мнению совре­менников, от яда, поднесенного врагами.

Дело, начатое Лисовским и Красовским, однако, не заглохло, его продолжал брестский епархиальный униатский капитул (совет при епископе). Капитул этот еще в 20-х гг. XIX в. выступил на защиту прав униатского духовенства, попираемых базилианами, сторонниками латинизации Униатской Церкви. Чле­ны брестского капитула сначала обратились за содей­ствием к митрополиту Иосафату Булгаку, но когда тот не внял их просьбам, то подали министру иност­ранных исповеданий докладную записку, в которой просили: а) принять зависящие от него меры к обес­печению униатского духовенства от вредного на него влияния базилианского ордена; б) подчинить этот ор­ден местным епископам; в) секуляризировать (упраз­днить) те базилианские монастыри, которые в разные времена незаконно захватили имения и разные фундуши, ранее принадлежавшие Униатским церквам; г) завести для духовного воспитания униатского юно­шества семинарии; д) основать институт для образо­вания девиц духовного звания. Когда об этом узнали базилиане, то повели против угрожающей им опас­ности сильную атаку и благодаря заступничеству поляков, занимающих высшие посты в русской ад­министрации, одержали победу: брестскому капиту­лу строго было воспрещено восставать против базилиан, а равным образом и против латинского духовенства.

Такое распоряжение русского правительства стави­ло Униатскую Церковь в зависимость от латинизаторов-базилиан и в будущем могло привести ее к окончательной латинизации, но судьба Униатской Церкви разрешилась иным путем. Подготавливалось полное воссоединение униатов с Православной Цер­ковью путем возвращения униатского обряда к пре­жней чистоте, которое и проведено было мощной рукой главного деятеля по воссоединению — мит­рополита Иосифа Семашко.

Глава XXIII
ВОССОЕДИНЕНИЕ УНИАТОВ В ЦАРСТВОВАНИЕ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ I B 1839 г. ИОСИФ СЕМАШКО (1798—1868)

В истории Западно-Русской Церкви личность митрополита Иосифа Семашко является настоль­ко колоссальной, что в ней, точно в фокусе, отрази­лась почти полувековая история тех времен, ког­да литовско-русский народ, опутанный рабскими сетями латинства, прозрев, возгорелся святой рев­ностью освободиться от царства лжи и обмана и снова возвратиться в лоно матери своей — Право­славной Церкви.

Иосиф Семашко родился в селе Павловке Липовецкого уезда Киевской губернии 25 декабря 1798 г., т.е. в тот день, в который двести лет назад папа Кли­мент VIII утвердил буллой унию, провозглашенную на Брестском униатском Соборе 9 октября 1596 г. Дед Семашко, Тимофей Семашко, был униатским священником еще при польском владении и за при­верженность к русским чуть не попал на виселицу. Отец и мать его были униатами, жили в несколь­ких шагах от православной церкви и хотя сами не посещали ее, но по праздникам и воскресным дням посылали туда своего сына, который после возвра­щения рассказывал родителям все, что он слышал в церкви, и какие там читались Апостолы и Еванге­лия. Первоначальное воспитание Семашко получил в доме своего отца, который, владея 50 десятинами земли, занимался чумачеством, т.е. возил в Крым хлеб, а из Крыма— соль, или с Дона, пока в 1811 г. не был рукоположен в униатские священники. Вспо­миная свое детство, Семашко в своих записках рас­сказывает о сне, который однажды видел его отец. Снилось отцу, что он вел своего сына, т.е. его, Иоси­фа, за руку по чистому безграничному полю к како­му-то уединенному зданию. Перед ними открыли дверь в первую и вторую залы. С открытием третьих дверей перед их глазами показались пышные па­латы, одна другой великолепнее, наполненные людьми чем дальше, тем, по-видимому, более зна­менитыми. Но в эти двери и далее пустили только его, малютку, перед отцом же его двери закрылись. Когда отец Иосифа, после окончания им гимназии, отправлял его в университет, то вспомнил этот, по его мнению, пророческий сон и на прощание сказал: «Помнишь, сын мой, пустое, безграничное поле — это жизнь, которую ты получил от меня; дверь в пер­вый зал — это домашнее воспитание, второй зал — гимназическое учение; то и другое ты получил от меня; в третьи двери мне уже за тобой не последо­вать. Ступай с Богом, пусть Он тебя проведет по этим пышным палатам». И предвещенное во сне сбылось. Будучи от природы любознательным, Иосиф Семаш­ко еще в отроческие годы прочитал Библию три раза и знал ее содержание; найдя же в библиотеке своего отца некоторые исторические книги, прочитал их с таким вниманием, что изучил по ним римскую и ан­глийскую историю. Как малоросс, он любил пение, которое в Малороссии неразлучно связано со всяки­ми семейными торжествами и со всякими домаш­ними и полевыми работами. Особенно он любил цер­ковное пение, находя в нем высокое духовное наслаждение. Десятилетним отроком он был опре­делен в Немировскую гимназию и после ее оконча­ния поступил для дальнейшего образования в глав­ную семинарию при Виленском университете, в которой воспитывалось 34 католических и 16 униат­ских воспитанников. Живя в главной семинарии среди латинян, не мог он не поддаться влиянию то­варищей и начальства, пропитанных насквозь польско-католическим духом. Но это увлечение ско­ро прошло, как только в его руки случайно попа­лись сочинения, изданные в Австрии и направлен­ные против злоупотреблений папской власти. Чтение их отрезвило его, и из семинарии он вышел не только без всяких предубеждений против Пра­вославной Церкви, но и с сильными предубеждени­ями против Римской. Между студентами семинарии тогда все русское не только презиралось, но и изго­нялось. Взять в руки русскую книгу считалось великим преступлением и даже предательством. И вот однажды, как рассказывает в своих записках Семаш­ко, товарищ его Антоний Зубко (впоследствии епис­коп) достал как-то номер старинного журнала «Улей», и они стали вдвоем просматривать его в классе до прихода учителя. Какой поднялся шум, когда увидели это студенты. «Разве такие нам нуж­ны священники, кричали они, которые... сочувству­ют России!» И они должны были немедленно спря­тать журнал. Этот тлетворный, антирусский дух, пропитавший духовную атмосферу семинарии, Се­машко не коснулся. Он только побудил его глубже вникнуть в те ненормальные и крайне несправедли­вые отношения, какие установили поляки по отно­шению к русскому народу. Обладая недюжинными способностями и отличаясь к тому же образцовым усердием к изучению наук, Семашко в 1820 г. окон­чил курс высшей семинарии первым магистром и получил назначение в Луцк в качестве кафедраль­ного проповедника и профессора богословия в та­мошней семинарии. Желая посвятить себя служе­нию Церкви и своему народу, он, отказавшись от семейной жизни, принял сан безженного иподиако­на, а вскоре и диакона, и был назначен местным епис­копом Иаковом Мартусевичем заседателем Луцкой консистории, где хорошо познакомился с консистор­скими делами. На 23 году жизни он был рукополо­жен в сан священника и после смерти официала Гачевского стал заведовать всеми консисторскими делами. Так как консистория вела переписку с граж­данскими властями только по-русски, Семашко при­нялся за изучение русского литературного языка и вскоре основательно его усвоил. В 1822 г., на 24 году жизни, иерей Семашко назначен был асессором (за­седателем) второго департамента (униатского) Рим­ско-католической коллегии в Петербурге. Изучая униатские дела, он был поражен теми злоупотреб­лениями, которые царили в департаменте в обиду Униатской Церкви и в пользу католицизма. Делами департамента заведовал в то время прокурор колле­гии Крыжановский, фанатический католик, кото­рый, действуя безапелляционно, направлял все по­ступающие туда дела во вред унии и в угоду католицизму, и если что и делал для унии, то только в пользу базилиан, получая за это от них большие деньги. Особенно подействовало на него дело о на­сильственном присоединении к Римско-Католической Церкви 20 тыс. униатов. Со вступлением Семаш­ко в департамент произволу прокурора положен был конец. Современники Семашко рассказывают, что когда он являлся в общее собрание коллегии (униа­тов и латинян), то приводил в смущение находящих­ся там представителей латинства, так как был тверд и непреклонен в защите униатов, требуя для них справедливости, и побивал своих оппонентов знани­ем законов.

Пребывая в Петербурге, Семашко имел случай познакомиться со многими православными образо­ванными людьми, читать разные богословские и ис­торические сочинения и в конце концов убедился, что православие сохранило в себе чистоту и неприкосно­венность учения Апостольской Церкви без всяких добавлений и нововведений и что Униатская Церковь стоит на ложном пути и много утеряла из своей первобытной чистоты после отделения от Восточной Церкви. Знакомство же по делам Униатской Церкви с тактикой латинян привело его к тому убеждению, что борьба Униатской Церкви с такой властью, как Рим с иезуитами, напрасна, ибо Рим никогда не сдер­живает своих обещаний и обязательств, и поэтому от него нельзя ожидать справедливости, — и он искал выход из этого положения. Посещая часто Православ­ные церкви, он наслаждался чудным богослужени­ем и пением и сравнивал все это со страшным запус­тением в Униатской Церкви. В России он видел по деревням хорошие каменные церкви, крытые жестью, с возвышавшимися колокольнями, и сравнивал их с разваливающимися Униатскими церквами, о кото­рых никто не заботился, да и разрушение их многим было желательно. И вот, задавал он себе вопрос: за­чем униатам, гонимым теми, кто завел унию, кото­рая стоила столько крови, держаться гонителей, же­лающих ее уничтожения? Где та Русь, которая, пребывая в единении с Апостольской Церковью, от­личалась истинно христианским благочестием? Где ее храмы, в которых она спасалась? Ответ был один. Они или разрушены в унии без следа, и на их месте построены великолепные костелы, в которых прокли­нается вера униатских предков, или стоят еще, убо­гие, ожидая той же участи, ибо обладатели их нахо­дятся на перепутье с тяжелыми думами — быть или не быть? Сравнивая великолепие православного бо­гослужения и глубокий смысл его обрядности, он с грустью замечал, что униатская обрядность дошла в своем приближении к латинству до нелепостей; сам же народ, ища исхода из этого нелепого положения, все более и более запутывается в иезуитских сетях. Голос совести подсказывал о. Иосифу, что такое при­ниженное положение западно-русских униатов про­должаться долее не может, и он искал для них выхо­да. Тот же голос подсказывал ему, что для униатов не представляется иного выхода, как только возвратить­ся к вере своих предков и опять войти в ограду той Церкви, из которой они выступили или по своей тем­ноте, или под влиянием насилия. Такие мысли при­ходили Иосифу Семашко, когда он заседал в Римско-Католической коллегии, наблюдая, как она издевалась над униатами и приводила их в преддверие Римской Церкви. Видя народ свой послушным лжи и рабски покоряющимся дикому произволу своих врагов, воз­горелся он святой ревностью освободить его от этого рабства. Чтобы такое святое дело провести в жизнь, нужна была большая осторожность, так как у него не было еще надлежащей опоры, и поэтому хранил он пока свои замыслы глубоко в своем сердце, объявляя их только близким друзьям своим. Но вот блеснул для него луч надежды, что уже наступил рассвет для его открытой работы. На русский престол вступил им­ператор Николай Павлович (1825—1855), который сра­зу дал почувствовать католикам и латинскому духо­венству, что он близко принимает к сердцу униженное положение униатов и что время произвола и тайной пропаганды для латинян миновало. В 1826 г. импе­ратор издает распоряжение, запрещающее католикам строить каплицы (часовни) в местах православного населения, и тем устанавливает преграду одному из способов распространения среди православных като­личества, ибо такие каплицы всегда устраивались с целью пропаганды. А в 1827 г. император Николай издал именной указ, который имел весьма важное значение для Униатской Церкви. Этим указом пове­левалось: а) в базилианские монастыри принимать только униатов, и притом хорошо знающих сла­вянский язык и чин греко-восточного богослуже­ния; б) немедленно доводить до сведения императо­ра о всяком лице, вновь поступившем в базилианский орден; в) основать, где нужно, училища для приготов­ления униатского юношества к духовному званию. В то время как обнародование этого указа на католиков произвело удручающее впечатление, так как его пер­выми двумя статьями католикам закрывалась возмож­ность вступать в базилианский орден, — униатов об­радовало. В особенности этот указ ободрил Иосифа Семашко. Он понял, что русское правительство ста­новится на сторону угнетаемой Униатской Церкви и желает спасти ее от окончательной латинизации, и посему решил, что уже наступило время, когда он открыто может высказать свои предположения отно­сительно дальнейшей судьбы Униатской Церкви. Вскоре для этого представился ему удобный случай. В ноябре того же 1827 г. ему пришлось посетить ди­ректора департамента духовных дел Карташевского по делу о совращении униатов Волынской губернии в католичество. Семашко яркими красками изобразил Карташевскому страдания униатов от латинских наси­лий и просил спасти их от поглощения латинством или, по крайней мере, облегчить их участь. После заду­шевной беседы с Семашко Карташевский высказал по­желание, чтобы Семашко составил о положении Униатской Церкви докладную записку. Возвратившись домой, Семашко немедленно принялся за ра­боту, и через три дня записка была представлена Кар-ташевскому. В записке этой Семашко, высказывая бла­годарение за Высочайший указ, ограничивший влияние католиков на униатское монашество* изло­жил всю историю унии и все коварные поступки Рима и иезуитов, которыми они уничтожают Униатскую Церковь, а вместе с тем указал и на средства, какими можно спасти от латинизации 1500 униатских при­ходов. Вот какие меры предложил Семашко: 1) вмес­то униатского департамента основать самостоятель­ную, независимую от Католической Греко-Униатскую коллегию; 2) вместо 4-х униатских епархий оставить две — Белорусскую и Брестскую, или Литовскую; 3) Полоцкому епископу дать викария, с тем чтобы он председательствовал в местной консистории; 4) унич­тожить кафедральные капитулы и ввести соборное духовенство; 5) вместо римских дистинкторий ввес­ти наперсные кресты; 6) улучшить содержание и уве­личить права консисторий; 7) сыновьям духовенства представлять, при увольнении из духовного звания, право поступать в военную и гражданскую службу; 8) увеличить содержание семинарий, учредить при мо­настырях низшие училища, прекратить отправление униатских воспитанников на римско-католическую се­минарию при Виленском университете и переиме­новать Полоцкую семинарию в академию.

Карташевский, получив знаменитую записку Семашко, представил ее министру Шишкову, а тот — государю Николаю Павловичу. Великий вос­торг вызвало сообщение Карташевским Семашко, что государь не только обратил внимание на его записку, но и приказал Карташевскому объявить ему царскую благодарность. Еще более испытал Се­машко радости и утешения, когда государь при представлении ему Семашко с митрополитом Бул­гаком и епископом Мартусевичем, излагая положе­ние Униатской Церкви, почти слово в слово повто­рял целые места из его записки. Имея, таким образом, в самом государе крепкую опору для сво­их святых намерений, Иосиф Семашко поставил задачей своей жизни спасти униатское стадо от рас­хищения волков в одеждах овечьих, считая себя при этом орудием Божьим, избранным на. такой вели­кий подвиг еще с детства.

Записка Семашко оказала громадное влияние на положение Униатской Церкви и послужила исходным пунктом в деле ее дальнейшего устрой­ства. 28 апреля 1828 г. последовал Высочайший указ, которым повелевалось: 1) отделить в адми­нистративном отношении Униатскую Церковь от Католической и для управления первой учредить особую Униатскую коллегию в составе митропо­лита (председателя), одного епископа, одного ар­химандрита и четырех протоиереев, обязав ее позаботиться об очищении Униатской Церкви от латинских обрядов и восстановлении чистоты ее на основах грамот 1595 г., положивших начало унии; 2) разделить Униатскую Церковь на две епар­хии: Белорусскую, с главным городом Полоцком, и Литовскую, с главным городом Брестом; 3) не­медленно завести для униатов, готовящихся к духовному званию, училища и семинарии, а в По­лоцке — академию, на содержание которых взять средства из имений базилианского ордена; 4) под­чинить все базилианские монастыри местным униатским епископам и сверх этого предоставить коллегии право закрывать базилианские монас­тыри, какие она найдет нужным. Этот указ силь­но встревожил иезуитов и базилиан, в особенности последних, так как он, во-первых, лишал базилианский орден дарованных ему папой прав и приви­легий, а затем, вследствие отнятия у него монас­тырей и монастырских имений, материально обессиливал его. Лишь только был обнародован этот указ, со стороны латино-униатов предприняты были противодействия ему, но как униатский мит­рополит Иосафат Булгак, так и латинский епис­коп Мартусевич ослабить действия этого указа были бессильны. Тогда базилиане, униатские иезуиты, обратились за содействием к папе, и тот объявил русскому правительству против преоб­разований Униатской Церкви и особенно против закрытия базилианских монастырей энергичный протест. Но русское правительство не только не вняло голосу этого протеста, а, напротив, на пап­ский протест был послан ответ, составленный Се­машко по поручению императора Николая Пав­ловича. В этом ответе было указано папе, что его вмешательство в униатские дела не имеет осно­ваний, так как преобразование Униатской Церк­ви и сокращение лишних базилианских монасты­рей есть дело чисто внутреннее, так сказать домашнее. Вдобавок оно нисколько не противоре­чит тем обещаниям — не вводить в унию ничего, не принадлежащего Греческой Церкви, — которые дали его предшественники униатам и кото­рые до сих пор не исполнялись. Этот ответ заста­вил папу замолкнуть.

Между тем начались преобразования Униатской Церкви, которые, в первую очередь, коснулись ее ад­министративного управления. Образована была осо­бая Униатская коллегия, председателем которой по Высочайшему повелению был назначен униатский митрополит Булгак, а помощником его— Иосиф Се­машко. Коллегии было поручено обревизовать все базилианские монастыри и ненужные из них уп­разднить. Через три месяца ревизия была законче­на, и коллегией было закрыто более 60 базилианских монастырей, и фундуши их, с Высочайшего согласия, поступили на содержание униатских учи­лищ и белого духовенства, которое, кстати сказать, получая не более 25 рублей в год на каждый приход, было совершенно не обеспечено. Затем приступлено было к основанию духовно-учебных заведений и, меж­ду прочим, духовной семинарии. Последняя была от­крыта 7 октября 1828 г. при Жировицком монастыре.

Чтобы ослабить официальную связь базилианского ордена с папой, когда умер прокуратор этого ордена, проживавший в Риме, по настоянию Се­машко должность прокуратора была уничтожена, и преемник ему не был назначен.

Подготавливая униатов к воссоединению с Пра­вославной Церковью, Семашко, дабы ознакомить униатское духовенство с превосходством ее учения над католичеством, перевел сочинение Московского митрополита Филарета «Разговоры между испытую­щим и уверенным о православии Греко-Российской Восточной Церкви» на местный язык. Книжка эта, разосланная по униатским приходам, убедила уни­атов в том, что истина содержится только в Восточ­ной Церкви, и принесла большую пользу в деле их воссоединения с этой Церковью.

Кипучая и неустанная деятельность протоиерея И. Семашко, превосходящая, по-видимому, челове­ческие силы, была оценена императором Никола­ем Павловичем, и Семашко в 1829 г. назначен был викарным епископом и председателем консисто­рии греко-униатской Белорусской епархии, с наи­менованием епископом Мстиславским и с правом присутствования в коллегии в Петербурге. Хиро­тония его совершена была 8 августа того же года митрополитом Булгаком, епископом Мартусевичем и католическим епископом Гедройцем в Римско-Католической церкви Св. Екатерины, что, по его словам, было для него весьма тягостно, так как совершалась она людьми, по духу и убеждениям ему чуждыми, но, принося присягу на верность папе, он произнес ее с пропуском несходных с его совестью мест.

Второго апреля 1833 г. Иосиф Семашко назначен был Литовским епископом и тогда же выразил же­лание присоединиться к Православной Церкви, о чем и подал просьбу в Святейший Синод, но по важ­ным причинам желание его не было удовлетворе­но. Во всяком случае он получил уверение от мини­стра Блудова, что недалек тот час, когда начатому им делу воссоединения будет дан желательный для него оборот.

Приняв в управление Литовскую епархию, епис­коп Иосиф отправился для обозрения ее, а также семинарии и училищ Литовской и Полоцкой епар­хий. Почти четыре месяца продолжалась его ви­зитация, и везде, где он побывал, Семашко произ­вел на духовенство и народ самое плодотворное влияние. Желая приблизить дело воссоединения к скорейшей развязке, епископ Иосиф подал про­ект подчинить Униатскую коллегию Святейшему Синоду, но проект этот не встретил у русского пра­вительства надлежащего сочувствия. Решено было только обновить высшую униатскую иерар­хию, и по указанию Иосифа в 1834 г. были назна­чены три епископа, а именно: Василий Лужинский — Белорусским, а Антоний Зубко и Иосафат Жарский — литовскими викарными епископами. Хиротония их совершена была митрополитом Булгаком, епископом Иосифом и латинским епископом Павловским. Иосафат Жарский снача­ла был католиком, затем вступил в орден базилиан и был в нем протоархимандритом, и нако­нец принял православие и умер Пинским епископом.

Нелишне заметить, что до 1831 г. вопрос о воссо­единении униатов серьезно не поднимался. Вся работа по защите Униатской Церкви, главным об­разом, шла в том направлении, чтобы обезопасить ее от поглощения латинством. Решено было на пер­вых порах очистить униатскую обрядность от ла­тинства. С этой целью 4 февраля 1834 года в г. По­лоцке состоялся съезд униатских епископов, и на нем по предложению епископа Семашко было по­становлено: а) ввести во всех Униатских церквах богослужебные книги православного издания; б) ус­троить в Униатских церквах такие же иконостасы, какие существуют в Православных; в) ввести в упот­ребление при униатском богослужении такую же утварь, какая существует в церквах Православных. Благодаря этим постановлениям униатские храмы должны были совершенно уподобиться и по внут­реннему устройству, и по внешнему виду право­славным. Когда эти постановления коллегией были обнародованы, почти все униатское духовенство приняло их беспрекословно, за незначительным исключением.

Чтобы помочь Униатским церквам обзавестись православными богослужебными книгами, Рос­сийский Святейший Синод по ходатайству епис­копа Семашко разослал по церквам 1500 право­славных служебников и других церковных книг и назначил на каждую униатскую епархию по 500 рублей пособия для устройства иконостасов в беднейших приходах.

В том же 1834 г. епископ Семашко опять объе­хал униатские епархии и увидел, что воссоедине­ние униатов принимает благоприятный оборот. Он повидался лично более чем с 800 священниками, собранными в определенных местах, беседовал с каждым из них, делал им нужные внушения и наставления и с удовольствием замечал, что мно­гие из них не только без отвращения, но даже охот­но обучались забытому, а некоторые и совершен­но неизвестному, православному богослужению; что в духовенстве оживилась любовь к православ­ной обрядности, оживилась и борьба с латинством.

Все это доставило ему немало радости, но немало было и противодействия как со стороны латинян, так и униатов. Латинская партия поддерживала молву, что принятие православных служебников есть уже присоединение к православию. Под вли­янием этой партии были даже случаи протестов против введения православных служебников, но когда недовольным было разъяснено, что колле­гия своими распоряжениями желает возвратить Униатскую Церковь к первобытной чистоте, то и те подчинились распоряжениям коллегии.

Как глубоко пала восточная обрядность в унии, видно из того, что из числа 800 церквей Литовской епархии было только 80 с иконостасами; но, хотя и не без затруднений, все церкви постепенно были снабжены иконостасами. Когда же епископом Иосифом сделано было распоряжение об изъятии из церквей органов, темный народ с духовенством поднял ропот, однако, несмотря на чинимые пре­пятствия, дело кончилось тем, что в 1836 г. в Ли­товской епархии не было ни одного органа. Вза­мен органистов назначались дьячки, получившие образование в Жировицком дьячковском училище. Но самое трудное было в недостатке хороших свя­щенников. Большинство из них были люди нео­бразованные, пропитанные духом латинства, не­мало было и дурных. Для устранения последних от дел епископ Иосиф сократил маленькие прихо­ды, отчислив их священников за штат, зато в боль­шие приходы назначены были лицам надежные. Из 800 приходов закрыли больше 130. Таким же образом поступил он и с монастырями, упразднив из них меньшие, а в больших заменил монахов базилиан и латинян монахами из южно-русских областей, хорошо знакомыми с православной об­рядностью.

Заботился преосвященный Иосиф не только об ускорении преобразований в богослужении и в устройстве Униатских церквей, но также обратил серьезное внимание и на образование, и воспита­ние будущих кандидатов на священнические ме­ста. Его стараниями был подобран состав препо­давателей Литовской греко-униатской семинарии из людей глубоко и всесторонне образованных и искренно преданных делу воссоединения. Благо­даря этому Литовская семинария не только постав­ляла уже православных по убеждениям новопоставленных священников, но и действовала через своих воспитанников на убеждения их родителей. Новопоставленным иереям давала ставленные грамоты не на польском или латинском языках, как было прежде, а на церковно-славянском.

Среди таких многосложных трудов преосвящен­ный Иосиф встречал препятствия на пути скорей­шего воссоединения униатов и со стороны православ­ных, предпочитавших частное обращение общему присоединению и тем затруднявших и замедлявших дело воссоединения. Такое положение дела для вла­дыки Иосифа становилось весьма тягостным. Затруд­нения на каждом шагу утомили его бодрый дух до того, что он решился сам присоединиться к Право­славной Церкви, а все прочее предоставить промыс­лу Божьему. 24 сентября 1836 г. Иосиф обратился с письмом к Петербургскому митрополиту Серафиму с приложением прошения о присоединении его к православию. Узнав об этом, император Николай I потребовал от Иосифа через вновь назначенного обер-прокурора Святейшего Синода графа Протасова объяснения о причине такой решимости. В ответ на это Иосиф представил записку, в которой указал на неустойчивость, колебания и опасности, которым подвергался весь ход униатского дела, главным об­разом по той причине, что министр внутренних дел, главноуправляющий иностранными исповедания­ми, по самому положению своему является как бы защитником латинского духовенства, и поэтому не может в надлежащей мере обращать внимание на религиозную сторону униатского дела. В той же за­писке он указал на неправильные действия право­славного духовенства, раздражавшие униатов, и на дер­зкие поступки панов и ксендзов, совращавших униатов в латинство. Единственным выходом из таких затруд­нений, по мнению владыки Иосифа, могло бы послу­жить подчинение Униатской Церкви если не прямо Святейшему Синоду, то обер-прокурору Святейшего Синода. Записка имела полный успех, и в январе 1837 г. последовал Высочайший указ о передаче всех дел Греко-Униатской Церкви в ведение обер-прокурора Святейшего Синода. Так приближалось дело к раз­вязке.

В июне 1837 г. епископ И. Семашко отправился, с Высочайшего соизволения, для обозрения церквей Литовской и Белорусской епархий. Задушевной меч­той его во время этой поездки было двинуть дело как можно ближе к воссоединению и указать правитель­ству на готовность к этому униатского духовенства.

Обозревая эти епархии, владыка не только обращал внимание на то, в какой мере духовенством были по­полнены распоряжения относительно уничтожения латинской обрядности в Униатских церквах, но и пользовался каждым удобным случаем для пробуж­дения в униатском духовенстве национального чув­ства, Разъяснял он также духовенству значение унии в деле слияния с латинством и указывал на постоян­ные стремления латинян к уничтожению и искоре­нению унии. Под влиянием этих бесед униатское духовенство начинало распознавать, где истина, где ложь, где порядок, где настроение. Эти поездки по епархиям и мирные беседы с духовенством имели громадное значение для дела воссоединения. Своим умелым обращением с духовенством и непреклонной справедливостью во всех своих словах и делах он вызывал к себе любовь и высокое уважение, и дело Униатской Церкви, таким образом, укреплялось и возрастало. Старые священники обучались служить по православному служебнику, молодые, выходившие из семинарии, являлись вполне подготовленными к воссоединению; церкви снабжались богослужебны­ми книгами, облачениями, перестраивались и стро­ились новые, уже по обряду восточному. Словом, Уни­атская Церковь преобразовывалась как во внутреннем, так и во внешнем своем устройстве. И все это дела­лось благодаря уму, энергии и необычайному такту преосвященного Иосифа.

Вот в каких словах характеризует этот период де­ятельности владыки Иосифа и его соучастников один из очевидцев: «Каких глубоких соображений, каких напряженных трудов, каких утомительных частных мер, какого разнообразия в применении их, какой снисходительности к слабостям, какого веще­го чутья к недоразумениям, какой нежности, вооб­ще такта и дара внушений требовалось здесь на каж­дом шагу в отношении этих людей (униатского духовенства), незлобных и непредубежденных, но ссылавшихся постоянно то на завет отцов, то на при­сягу папе, то, наконец, на необходимость соборного постановления, которому во всем готовы заранее и беспрекословно подчиниться, — об этом, по мере от­даления от достопамятной эпохи, можно будет толь­ко догадываться, но существенный характер самой эпохи едва ли будет возможно воспроизвести. Неда­ром же из всех побед единственно вполне надежной признается победа мирного убеждения».

В начале 1838 г. случилось событие» имевшее ре­шительное влияние на судьбу унии. В феврале скон­чался униатский митрополит Иосафат Булгак, ко­торый, хотя и не противился открыто распоряжениям Греко-Униатской коллегий, направленным к сбли­жению унии с православием, но ради связей со средой, из которой вышел сам, не желал, чтобы ожи­даемое воссоединение совершилось при нем* и посему относился к нему несочувственно. Со смер­тью Булгака преосвященный Иосиф назначен был председателем Греко-Униатской коллегии, а епис­коп Василий Лужинский — самостоятельным епис­копом Белорусской епархии. Таким образом, в Уни­атской Церкви остались только епископы, преданные владыке Иосифу и делу православия.

Латиняне предчувствовали приближающуюся для них катастрофу и всеми силами старались совратить униатов в католичество. Они не жалели денег на постройку церквей и часовен, чтобы толь­ко обратить к себе сердца народа. Католическое духовенство устраивало миссии и, переходя от од­ной церкви к другой, совершало в них торже­ственные богослужения с проповедями, часто на открытом воздухе, распространяло иногда недо­зволенные правительством книжки и производи­ло большой соблазн среди униатского народа. Ксендзы продолжали крестить рождаемых от униатов детей в латинскую веру и не дозволяли униатским священникам собирать в костельных метриках справки о незаконно крещенных мла­денцах. Среди униатов повсюду рассевалась ла­тинским духовенством ложь, доходящая до дер­зости, на что указывает поступок управляющего Виленской епархией прелата Микуцкого, кото­рый письменно обнародовал выдуманный им яко­бы Высочайший указ о дозволении совращенным униатам оставаться в латинстве. Чтобы удержать униатов от перехода в православие, последние подвергались помещиками и ксендзами преследованиям. Эти усилия латинской партии поме­шать делу воссоединения обратили на себя вни­мание преосвященного Иосифа, и он постановил действовать решительно. Между тем шла добро­вольная подписка униатских священников о при­соединении их к православию, и к концу 1838 г. численность подписавшихся доходила до 1305 че­ловек. Пользуясь этим, преосвященный Иосиф 1 декабря 1838 г. представил обер-прокурору Свя­тейшего Синода Протасову записку о необходимости безотлагательного присоединения униатов к православию, проводя в ней ту мысль, что если все униатское духовенство, за малыми исключе­ниями, дало согласие на присоединение, «то и народ станет православным, как скоро его пасты­ри станут православными». Вместе с этим он со­ветовал не требовать согласия на воссоединение от всех униатских прихожан, а также и совершать над ними обряд присоединения, так как подоб­ная мера может вызвать противодействующую агитацию со стороны помещиков среди их крепо­стных крестьян. Вместе с этим владыка Иосиф со­ветовал оставить на время униатам и их духовен­ству некоторые обычаи, не касающиеся догматов и таинств. Записка Иосифа была передана графом Протасовым на рассмотрение митрополитов Мос­ковского и Киевского, и те согласились с мнени­ем преосвященного Иосифа, что не следует мед­лить с окончанием этого дела.

Когда дело воссоединения было подготовлено, 12 февраля 1839 г. в г. Полоцке собрались все уни­атские епископы и там вместе с прочим знатней­шим духовенством составили акт от лица всей Униатской Церкви о воссоединении ее членов с православием. Акт был представлен императору Николаю I, и тот препроводил его на рассмотре­ние Святейшего Синода. Синод, рассмотрев собор­ный акт, одобрил его и сделал следующее поста­новление: «Епископов, священство и духовные паствы так именовавшейся доныне Греко-Униат­ской Церкви по священным правилам и приме­рам святых отцов принять в полное и свершенное общение Святой Православной Кафолической Восточной Церкви Всероссийской...» На докладе Святейшего Синода по делу воссоединения госу­дарь 25 марта 1839 г. собственноручно начертал: «Благодарю Бога и принимаю».

Высочайшее соизволение 30 марта было заслуша­но в полном собрании Синода. Синод вручил еписко­пу Иосифу грамоту к воссоединенным епископам и духовенству, причем Иосиф возведен был в сан архи­епископа и принял присягу. Затем Синод, возблаго­дарив Бога, сделал распоряжение о приведении мо­наршей воли в исполнение. Всех униатов в это время присоединилось около двух миллионов человек.

В память воссоединения униатов вычеканена была особая медаль. На одной стороне медали изображен был нерукотворенный образ Спасителя с надписью сверху: «Такова имамы первосвященника» (Евр 8,1), а внизу: «Отторженные насилием (1596) воссоедине­ны любовью (1839)»; на обратной стороне изображен восьмиконечный крест в лучезарном сиянии с над­писью сверху: «Торжество Православия», а внизу: «25 марта 1839 г.»

Так закончила свое существование Литовская церковная уния, принесшая Западно-Русскому краю столько зла.

Закончив дело воссоединения униатов с Право­славной Церковью, архиепископ Иосиф Семашко принял на себя тяжелый подвиг утверждения вос­соединенных в православии. Вся его дальнейшая деятельность была направлена на устранение ос­татков латино-униатской старины, перевоспитанию духовенства на православных началах, улучшению его быта, обновлению и украшению храмов и охра­нению православной паствы от усилившейся латин­ской пропаганды. Одной из главных забот его была забота об образовании. В 1845 г. Литовская духов­ная семинария перенесена была из Жировиц в Вильну и помещена в здании Троицкого монасты­ря. Об этом учебном заведении архиепископ Семаш­ко заботился как отец, и благодаря его неусыпной опеке и наблюдению семинария была поставлена как в учебном, так и в воспитательном отношении на должную высоту. Мало того, он обратил внима­ние и на народное образование, приказав священ­никам в каждом приходе завести приходскую шко­лу. Думал он также основать в Вильне и духовную академию, но это ему почему-то не удалось. Заводя мужские учебные заведения в Литве, архиепископ Семашко позаботился и о женском образовании. В 1861 г. он основал в Вильне училище для девиц ду­ховного звания и выхлопотал для него 90 стипен­дий.

После 1863 г. в Северо-Западном крае обнаружи­лось движение к возвращению в православие и ка­толиков-простолюдинов, насильно загнанных в католичество в прежнее время. Движение это было вызвано всей совокупностью недавно совер­шившихся важных событий, но более всего — необыкновенным подъемом духа среди местно­го православного духовенства, сильно влиявшим на окружавшую его среду латинян. Уже в 1864 г. к православию присоединилось 1620 человек ка­толиков, в том числе немало шляхты, дворян и мещан. Но это было только начало того массового присоединения, которое обнаружилось в по­следующие два года. Так, только в Литовской епар­хии в 1865 г. присоединилось 4254 человека, а в 1866 г. — до 25 194 человек. Вот что говорит пре­освященный Иосиф об этих присоединениях в сво­их записках: «После восстания многие из католи­ков, даже некоторые ксендзы, усомнились в собственном законе и спрашивали себя: может ли быть святой и истинной та вера, которая поощря­ет измену, клятвы и преступления, которой пас­тыри позволяют себе призывать свои паствы к вос­станию или даже сами ведут их на грабеж и убийства, и проливают кровь собственными ру­ками, обыкновенно приносящими Бескровную Жертву Всевышнему».

Нужно отдать справедливость, что проявивше­еся среди католиков движение в пользу присое­динения их к православию было плодом того свя­того дела, которое владыка Иосиф положил в основу западно-русской жизни, и, хотя он не был инициатором этого движения, оно тесно связано с его авторитетным именем. На закате дней вла­дыки оно затихло, а после его смерти и совсем заглохло.

За свои пастырские, сверхчеловеческие труды и ревность к православно-русскому делу владыка Иосиф Семашко еще в 1852 г. возведен был в сан митрополита с наименованием «митрополит Ли­товский Виленский».

А 23 ноября 1868 г. великого архипастыря не стало.

Глава XXIV
ВОССОЕДИНЕНИЕ ХОЛМСКИХ УНИАТОВ (1875)

Движение в пользу воссоединения с православи­ем проявилось среди униатов Холмского края еще в 40-х гг. XIX в. Во время обозрения преосвящен­ным Иосифом Семашко церквей Литовской епар­хии в 1837 г. некоторые лучшие и благомыслящие униатские священники Холмской епархии (20 че­ловек) обратились к нему с частной просьбой о за­щите 300 тыс. Холмских униатов от окончательно­го порабощения латинянами. Это были пока робкие начинания одних только униатских священников без их паствы. Но после совершившегося в 1839 г. воссоединения с Православной Церковью западно­русских униатов, влечение к воссоединению про­никло и в холмский народ и разрешилось в 1875 г. присоединением к православию всех униатов Хол­мского края.

Воссоединение холмских униатов началось уже в 1840 г. В начале этого года 32 семейства крестьян с. Люхово Люблинской губернии обратились с про­шением к наместнику царства Польского о приня­тии их в лоно Православной Церкви и о назначении к ним православного священника. Прошение люховцев доложено было государю, который повелел исполнить их просьбу. По сношению с Литовским архиепископом Иосифом Семашко в Люхово был на­значен священник из Литвы Игнатий Гинтовт и два причетника. К православию тогда присоединилось 323 человека люховских сельчан.

Примеру люховцев последовали и жители с. Ба­бич, расположенного в 12 верстах от Люхова. Они побывали на богослужениях в люховской церкви и в конце 1841 г. обратились к священнику Гинтовту с просьбой исходатайствовать у своего начальства назначение к ним православного священника, а пока, до назначения нового, исполнять им все ду­ховные требы, причем приложили обязательство неизменно пребывать в православии. Прихожан в Бабичском приходе было в то время более 1000 душ. Они имели свою церковь и, принимая унию, поща­дили в ней иконостас и царские врата, а также со­хранили в целости православный престол, покрыв его униатским возвышенным, со ступенями, пре­столом. Просьбе бабичских униатов священником Гинтовтом дан был законный ход. Чтобы помешать этому воссоединению, Холмский униатский епис­коп Шумборский поспешил отправиться в Бабичи, совершил там богослужение и в проповеди своей со слезами убеждал бабичан оставаться в унии. Но это нисколько не поколебало в них решимости к вос­соединению с православием. Между тем последо­вало Высочайшее повеление о передаче бабичской церкви со всем ее имуществом, строениями и зем­лями православному ведомству и о назначении в нее священника с причтом из Литовской епархии. До прибытия в Бабичи причта исполнять духовные требы поручено было священнику Гинтовту. Ког­да бабичские прихожане потребовали от Гинтовта Символ Веры с латинской прибавкой, говоря: «Как читали Символ Веры наши деды и прадеды, так и мы желаем читать», священник Гинтовт воспротивился этому, уверяя бабичан, что предки их читали Символ Веры без прибавки. Бабичане, однако, до тех пор ему в этом не верили, пока не убедились наглядно. В это время консистория предписала Гин­товту разобрать в бабичской церкви униатский пре­стол и поставить православный. При разборке престола присутствовали и прихожане. Когда снят был с места униатский престол, то под ним оказался престол православный, а под престолом — сложен­ные древнеправославные богослужебные книги. Гинтовту, таким образом, представился удобный случай фактически доказать, что предки их чита­ли Символ Веры по-православному. Найдя в одной из богослужебных книг Символ Веры, он прочитал его вслух народу, а затем предложил прочитать и прихожанам. Бабичане, вполне убедившись в том, что священник Гинтовт прав, сказали; «Теперь мы верим, что униаты нас обманывали».

Вслед за бабицкими униатами решили воссоеди­ниться и униаты с. Горний-Поток в Замостском уезде. По причине ветхости их приходского храма Холмское епархиальное начальство распорядилось в 1839 г. упразднить их приход, а прихожан причислить к приходу с. Липинь, отстоящему от них в 11 верстах. При таком неудобстве горно-потокские униаты, услышав о воссоединении люховских уни­атов и повидав в тамошней церкви неоднократно православное богослужение, обратились 26 февраля 1842 г. к священнику Гинтовту и передали ему про­щение о присоединении их к православию и обяза­тельство пребывать в нем неизменно. Просьба их после выполнения всех формальностей была уважена, но так как церковь их была слишком ветха, то до времени построения новой церкви сделана была временная пристройка к уцелевшей алтарной час­ти старой церкви и перевезена туда из Петрокова во­енно-походная церковь с ризницей, утварью и бого­служебными книгами. За два дня до устройства в означенной церкви иконостаса в Горний-Поток по распоряжению униатского епископа Шумбарского прибыл из Холмского базилианского монастыря иеромонах Антоний Пасич и, с помощью местного ксендза собрав до 50 латинян, приказал им отбить висячий замок от дверей церкви и завладеть церко­вью, — но ненадолго. Предприимчивый Пасич был выслан полицией обратно в Холм, и православное богослужение стало совершаться в горне-потокской церкви беспрепятственно.

Так Православная Церковь приобрела около 2 тыс. новых чад. Дальнейшее движение к воссоединению холмских униатов было пока затруднено. Без деятель­ного участия высшего униатского духовенства такое движение не могло быть успешно, а духовенство это, как мы видели, пока не было благожелатель­но расположено к православию. Но время соверша­ло свое дело, и унии в Холмском крае наступал конец.

Происходившая борьба западно-русских униатов за целость и сохранность церковных обрядов, засо­ренных латинством, раскрыла глаза холмским уни­атам, как далеко они ушли от древнего благочес­тия, и привела к тому убеждению, что поглощение их латинством неизбежно последует, если только из униатского богослужения не будут устранены все латинские нововведения. С этой целью Холмская греко-униатская консистория, возглавляемая администратором Холмской епархии протоиереем Маркеллом Попелем, издала 3 октября 1873 г. окруж­ное послание к духовенству об очищении греко-уни­атской обрядности от латинских нововведений. В этом послании говорилось, что «с принятием веры христианской русские приняли и все богослуже­ние, и всю обрядность восточную; что униаты, хотя соединены с Римской Церковью, но должны непре­менно и в точности соблюдать греко-восточный об­ряд; что храмы их, священные времена (посты и праздники), священнодействующие лица и другие принадлежности богослужения должны соответ­ствовать правилам Восточной Церкви; что измене­ния в обрядах и обычаях, вкравшиеся без ведома, согласия и утверждения престола Римского и на­рушающие основные условия принятия унии, не­законны и недействительный что на епархиальном начальстве лежит обязанность смотреть за точным соблюдением обрядов, устранять нововведения и нарушенные или измененные обряды восстанавли­вать в прежней их силе и достоинстве». «Между тем, — говорилось далее в этом послании, — с тече­нием времени, после соединения нашего с Римом, по произволу одиноких лиц вошли в Холмской епархии в наше богослужение, в наш обряд, в осо­бенности в совершение литургии, вообще во всю церковную жизнь нашу такие изменения, опуще­ния, искажения и нововведения, что уже трудно было различить наш, восточный обряд, пленивший некогда своим великолепием послов просветителя Руси св. равноапостольного Владимира. Храмы наши до того были лишены своих отличительных примет, что становилось невозможным в таких хра­мах совершать богослужение по восточному обря­ду. Ввиду таких обстоятельств Холмская епархиаль­ная власть, поставленная на страже ненарушимости всего завещанного нам предками нашими, посто­янно издавала распоряжения, клонящиеся к очи­щению нашего богослужения и нашего обряда от несвойственных им примесей латино-польских и произвольных искажений. Но, несмотря на это, не­которые священники Холмской епархии до сих пор еще не совершают богослужения по чину, передан­ному нам святыми отцами, но позволяют себе делать своевольные различного рода перемены, прибавле­ния и опущения и соблюдать при богослужении об­ряды, свойственные Латино-Польской, а не Греко-Русской Церкви. Многие храмы Холмской епархии еще и теперь (1873) носят прежний безобразный вид, не имеют иконостасов, а престол их построен так, что невозможно совершать на нем со входами ни литургии, ни прочих богослужений, как это требу­ет наш восточный обряд. Ввиду такого положения дела холмское духовное начальство предписывает всему подведомственному духовенству: во-первых, постоянно и неусыпно наставлять свою паству в том, что обряды, произвольно позаимствованные от латинства, воспротивляются нашему церковному уставу, воспрещаются постановлениями Соборов и буллами Пап Римских, противны духу нашей Святой Восточной Церкви и подлежат отмене; во-вторых, начать с 1 января 1874 г. повсеместно совершать богослужение точно и неуклонно по при­лагаемому при этом извлечению из церковного ус­тава».

Это послание возымело свое действие. И духовен­ство, и народ в большинстве признали справедли­вость и законность изложенных в нем требований. Только в некоторой части униатского населения под влиянием лиц, противодействовавших намерени­ям епархиальной власти, оно возбудило сперва не­доверие и недовольство, а затем вызвало открытые беспорядки, побудившие местную администрацию принять меры к их прекращению. Из 266 приходов Холмской униатской епархии подавляющее боль­шинство охотно подчинилось распоряжению Хол­мской консистории, и толы0 в 26 приходах Седелецкой губернии униаты оказали сопротивление.

Хотя, по существу дела, беспорядки эти касались самой Униатской Церкви и распоряжений ее епар­хиальной власти и не имели прямого отношения к делу воссоединения, а русское правительство обязано было принять меры к их прекращению, однако местная латинская партия, заинтересован­ная в поддержке беспорядков в униатском Подлясье, воспользовалась означенными событиями к дальнейшему разжиганию народных страстей. Партия эта стала распространять в народе слухи, что правительство задумало совершенно уничто­жить унию в пределах империи и насильно заста­вить холмских униатов воссоединиться с Православ­ной Церковью. Эта же мысль польскими агентами в Риме была внушена и Ватикану. Папа Пий IX под влиянием этих внушений издал 11 мая 1874 г. энциклику, которую послал Галицкому униатскому митрополиту Сембратовичу и всем униатским епископам Галиции. В энциклике Пий IX извещал униатское духовенство, что он крайне огорчен тем, что какие-то новаторы между униатами намерены отменить обряды, утвержденные апостольским престолом, и что в Холмской епархии «какой-то ложный церковный правитель (намек на прот. Попеля), уже давно признанный нами недостой­ным церковного сана, осмелился присвоить себе церковную власть, все перевернуть в епархии и, что всего важнее, изменить своевольно литургию; отважился под предлогом очищения обряда умыш­ленно ввести схизматическую литургию, ссыла­ясь в своем епархиальном послании на распоря­жения апостольского престола. Все, что это послание предписывает относительно обрядов, мы объявляем не имеющим силы и действия, а паче всего отказываем сему ложному правителю во вся­кой церковной власти, которой ему не вверял ни отошедший епископ (уволенный на покой епископ Михаил Куземский), ни апостольский престол, и объявляем, что он не вошел в овчарню вратами, но вторгся иным путем».

Папская энциклика, направленная к тому, что­бы отклонить холмских униатов от предпринято­го ими решения очистить униатский обряд от ла­тинства и приблизить его к православному, произвела на них обратное действие. Она раскры­ла им глаза, как далеко уже зашел папа Пий IX в своем стремлении не только латинизировать Уни­атскую Церковь, но и окончательно слить ее с Латинской. В то время как его предшественники раз­решали и даже охраняли восточный обряд в Уни­атской Церкви, Пий IX открыто заявил свое одобре­ние всем искажениям, введенным латинизаторами в этот обряд. В своей энциклике он даже не постес­нялся называть «схизматическими» литургии, со­ставленные великими отцами и учителями Церк­ви и принятые Униатской Церковью.

Энциклика Пия IX была разглашена между уни­атским духовенством и народом Холмской епархии и не только привела их в смущение, но и побудила окончательно решить вопрос, куда им направить­ся: к православию или к латинству? Эта энциклика привела также в удивление католиков, и по поводу ее в некоторой части серьезной католической печа­ти было замечено, что «она гонит русских униатов к переходу в православие и не оставляет им иного выбора». Народ распознал, какая опасность грозит вере их отцов от посягательств на нее Римского престола. В конце 1874 г. некоторые униатские при­ходы Седлецкой губернии, именно той губернии, в которой пред тем шла усиленная борьба между са­мими униатами за сохранение в Униатской Церк­ви православного обряда, стали составлять приго­воры о воссоединении. Русское правительство, обследовав эти приговоры и ту обстановку, при ко­торой они составлялись, и убедившись, что состав­лялись они добровольно, в силу искреннего жела­ния униатов разорвать всякую связь с Римом, доложило об этом императору Александру II, и го­сударь Высочайше повелел исполнить их пожела­ние. Вместе с тем Святейший Синод преподал Варшавскому архиепископу Иоанникию свое благосло­вение на воссоединение с православием духовенства и мирян Холмской униатской епархии.

Первое торжество воссоединения происходило 12 января 1875 г. в г. Беле, в Униатской Рождество-Богородичной церкви. Туда явилось по три депу­тата от воссоединившихся приходов с их священ­никами. Когда в церковь прибыл Варшавский архиепископ Иоанникий, то после облачения об­ратился к воссоединившимся с речью, в которой оповестил, что «Святейший Синод уполномочил его объявить им, что он с отеческой любовью и благодарной молитвой ко Господу принимает их в полное и совершенное общение Святой Право­славно-Кафолической Восточной Церкви и в не­раздельный союз Церкви Всероссийской и препо­даем им через него свое соборное благословение». Затем, благословив народ, владыка в дальнейшей своей речи излил свои радостные чувства по по-воду состоявшегося их общения с Православной Церковью. После произнесения речи владыкой со­вершено было благодарственное молебствие в сослужении 28 воссоединившихся пресвитеров, и при пении великого славословия «Слава в выш­них Богу...» состоялся обряд благословения и ' братского целования архипастыря с воссоединив­шимся духовенством, а затем, после молебствия, также торжественно совершена была литургия, В г. Беле воссоединилось 45 приходов Седлецкой губернии с 31 священником и 60 тыс. униатов.

Второе торжество воссоединения совершилось 24 марта в посаде Якове Константиновского уезда.

Воссоединилось 46 приходов той же Седлецкой губернии с населением до 50 тыс. душ, с 30 свя­щенниками.

Движение в пользу воссоединения перешло и в Сувалкскую губернию, и 27 апреля в Преображен­ской церкви с. Баля-Церковная состоялось торже­ство воссоединения 10 тыс. душ униатов от 7 при­ходов с 6 священниками.

Так положено было начало воссоединению униа­тов Холмской епархии, но это было только начало. Массовый переход в православие подлясских униа­тов привел в движение униатское духовенство и всей Люблинской губернии. Там тоже среди униатов впол­не созрела мысль, что единственным выходом для Униатской Церкви, очутившейся под угрозой оконча­тельного поглощения ее латинством, может послу­жить только возвращение ее к Восточной Церкви, от которой она откололась около трех веков назад. Под влиянием таких мыслей, а также примера своих под­лясских единоверцев, униатское духовенство г. Хол­ма и всей Люблинской губернии стало собираться в своих благочиниях на съезды и обсуждать создавше­еся для них положение. Следствием таких совеща­ний было то, что духовенство каждого благочиния, учитывая настроение своей паствы, расположенной к воссоединению, представило в Холмскую униат­скую консисторию заявления об искреннем своем желании возвратиться вместе с прихожанами в лоно Православной Церкви. После получения в консисто­рии таких заявлений от благочинии Холмского, Грубешовского, Томашовского, Замостского, Красноставского и Белгорайского уездов члены консистории, духовенство кафедрального собора и представители духовной семинарии собрались под руководством администратора епархии протоиерея Маркелла По-пеля для чрезвычайного заседания и после всесторон­него и зрелого обсуждения создавшегося положения постановили: 1) составить и подписать акт о воссое­динении униатов Холмской греко-униатской епархии с Всероссийской Православной Церковью; 2) составить и подписать всеподданнейшее прошение о Высочай­шем соизволении на таковое воссоединение; 3) про­сить администратора епархии доложить о настоящем постановлении правительству и исходатайствовать разрешение на представление означенного прошения государю через избранную для сего депутацию из сре­ды греко-униатского духовенства, состоящую из ад­министратора епархии, соборных протоиереев и бла­гочинных. В соборном акте, составленном от лица всего холмского духовенства (18 февраля 1875 г.), под­писавшие его, изложив историю унии, «наполненную печальными и горестными событиями» для Униатс­кой Церкви, указали на ту смуту, которую посеяла в последнее время среди униатского народа энцикли­ка папы Пия IX, изданная им 11 мая 1874 г. Высказав далее свое мнение, что действия Пия IX окончатель­но разорвали ту нравственную и духовную связь, ко­торая существовала между униатской паствой и ее архипастырем — папой, а введенные им в Католичес­кую Церковь догматы о непорочном зачатии Пресвя­той Девы Марии и непогрешимости папы повлекут распадение самого католичества; что дальнейшее пребывание их в униатстве, и, следовательно, в под­чинении папе, может «восстановить униатскую паству и ее пастырей против распоряжении и мер пра­вительства и даже против августейшего государя», подписавшие соборный акт заключили его следую­щим постановлением: 1) признать вновь единство их Церкви с Православной Кафолической Церковью и поэтому пребывать отныне, купно со вверенной им паствой, в единоверии со святейшими восточными православными Патриархами и в послушании Свя­тейшего Всероссийского Синода; 2) всеподданнейше просить благочестивейшего государя императора «принять намерение их под свое августейшее покро­вительство». Всеподданнейшее прошение о Высочай­шем соизволении на воссоединение холмских униа­тов было подписано в г. Холме 18 февраля 1875 г. теми же лицами, которые подписались под соборным ак­том.

Когда вся эта переписка поступила к Варшавс­кому генерал-губернатору, и он произведенным дознанием удостоверился, что все без исключения униатские приходы в Люблинской губернии нахо­дятся в полном единомыслии с духовенством, изъя­вившим готовность к воссоединению, генерал-гу­бернатор доложил ее через министра внутренних дел государю императору. Государь император дал свое согласие на прибытие в Петербург особой де­путации от униатского духовенства и мирян. В со­став этой депутации вошли администратор епархии, протоиерей Маркелл Попель и с ним 12 протоиере­ев и священников. От мирян были посланы: учитель Холмской духовной семинарии Николай Поцей (по­томок инициатора унии митрополита Ипатия Поцея), двое мещан и 18 крестьян Люблинской и Седлецкой губерний. Депутаты прибыли в Петербург 22 марта и 25 марта были представлены государю. Принимая депутацию, государь обратился к ней со следующими словами: «Выслушав с удовольстви­ем ваши заявления, я прежде всего благодарю Бога, Которого благодать внушила вам возвратиться в лоно Православной Церкви; к ней принадлежали предки ваши, и она в настоящее время с распрос­тертыми объятиями принимает вас. Благодарю вас за то утешение, которое вы мне доставили, верю вашей искренности и уповаю на Бога, что Он под­крепит вас на том пути, который вы добровольно избрали».

1 апреля депутация отправилась на родину. Вви­ду Высочайше изъявленного согласия на воссоеди­нении холмских униатов с Православной Церковью Святейший Синод издал 1 мая следующее постанов­ление касательно заведования воссоединенными униатскими приходами: 1) священство и духовные паствы Холмской греко-униатской епархии при­нять в полное и совершенное общение Святой Пра­вославной Кафолической Восточной Церкви, в не­раздельный состав Церкви Всероссийской и в подчинение Святейшего Всероссийского Синода; 2) воссоединенную с православием Холмскую гре­ко-униатскую епархию присоединить к Варшавской и, образовав одну православную епархию, наимено­вать ее Холмско-Варшавской, а ее архиерея — Хол-мским и Варшавским; 3) непосредственное заведо­вание нововоссоединенными с православием греко-униатскими приходами поручить особому епископу с наименованием его епископом Люблинским, викарием Холмско-Варшавской епархии, с тем чтобы викарий имел пребывание в г. Холме и заведовал нововоссоединенными приходами со­гласно инструкции, какая будет преподана от Свя­тейшего Синода под главным управлением архиерея Холмско-Варшавского; 4) существующую Холмскую греко-униатскую консисторию упразднить, а взамен ее образовать Холмское духовное управление, со­став и предметы ведомства которого будут опреде­лены особым положением, притом с тем, что дела большей важности правление имеет представлять на рассмотрение Холмско-Варшавской духовной консистории; 5) так как занятия этой последней вследствие сего должны значительно увеличиться, то сверх определенного для данной консистории чис­ла (трех) членов назначить из духовенства воссоеди­ненных приходов двух новых членов, избираемых викарным епископом и утверждаемых на общем ос­новании по представлению епархиального архи­ерея Святейшим Синодом; 6) существующие в Хол­ме греко-униатскую семинарию и училище для приготовления причетников обратить в православ­ные духовно-учебные заведения, не изменяя уста­ва этих заведений; управление же и заведование ими поручить непосредственному ведению Холмского викарного епископа; 7) на вновь открываемую кафедру епископа Люблинского назначить админи­стратора Холмской епархии протоиерея Маркелла Попеля, с тем чтобы наречение и посвящение его в епископа произведено было в Петербурге после предварительного присоединения протоиерея к Православной Церкви.

Во исполнение вышеуказанных постановлений Святейшего Синода, после их опубликования, тот­час же начались официальные торжества воссое­динения униатских приходов Люблинской губер­нии. Первое такое торжество происходило в г. Холме 11 мая при участии Холмско-Варшавского архиепис­копа Иоанникия. Во время Холмских торжеств было воссоединено 47 приходов Холмского, Люблинско­го и Красноставского уездов с 46 лицами священ­ного сана. Затем, 13 мая, торжественно было вос­соединено 49 приходов в г. Грубешове — уездов Грубешовского и Томашевского, с 40 священника­ми. Торжества эти были закончены в г. Замоете в цер­кви Св. Николая, причем было воссоединено 44 свя­щенника и 51 приход Замостского, Белгорайского и Яновского уездов.

Знаменательно, что в том же Николаевском хра­ме в 1720 г. происходили заседания униатского Собора, положившего основу латинизации право­славного богослужения в Униатской Церкви.

Таким образом, то, что было внесено под кровом этого храма в Униатскую Церковь насильственно, без воли народа, через полтора века было уничто­жено там же доброй волей того же народа.

Всех греко-униатских приходов Холмской уни­атской епархии присоединилось к Православной Церкви в 1875 г. 245 и вместе с ними около 200 свя­щеннослужителей.

Так закончилась литовская унийная эпопея, вызванная наступлением Рима и иезуитов на свя­тое православие, которое несмотря на все вековые невзгоды, вновь воссияло в западно-русских областях. Много перенесли православные западнорусы невзгод и страданий, защищая в продолжение по­чти трехвекового существования в их крае унии свою прадедовскую веру. Много увлекла уния об­маном и насилием сынов Западно-Русской Церк­ви в свое лоно, а время от времени и сама теряла свое достояние, расхищаемое латинством. Ряды православных западнорусов с каждым столетием редели. Дошло до того, что к концу XVIII в. право­славных жителей в г. Вильне осталось только 41 лицо: 35 мужчин и 6 женщин, — т.е. одна тысяч­ная доля против прежней их численности, да и самих униатов в ней почти совсем не стало — все перешли в латинство. Такая же почти участь по­стигла и другие православно-русские города и веси Западной Руси. Врагам православия казалось, что православие в Западной Руси стоит на краю окон­чательной гибели, но насильственно заведенная в ней уния не могла пустить в народе глубоких корней. Народ, хотя и принял ее под влиянием тяжелых для него политических условий жизни, под давлением насилий и безумных преследова­ний, однако сознавал ее неправду и все время таил в душе своей искру любви к прадедовской вере — святому православию. Пробил роковой час для унии, положенный руководящей десницей Все­вышнего, и об унии у западно-русского народа ос­тались только тяжелые воспоминания, как о раз­рушительной силе, принесшей ему множество горестей и внесшей религиозный разлад в его душу. Осознав свои невольные ошибки, православ­ный западно-русский народ при изменившихся для него политических условиях возвратился к вере своих отцов, и нет сомнения, что, наученный горьким опытом, он в будущем не только не под­дастся никаким искушениям и соблазнам поте­рять свою веру, но в дальнейшей борьбе с наступа­ющим на него латинством стойко будет держать в своих руках знамя православия и выйдет из этой борьбы победителем.

При составлении настоящего очерка автор пользовался следующими печатными трудами:

Правда Вселенской Церкви о Римской и про­чих патриарших кафедрах. — Спб., 1849.

Никанор, архим. Беседа о том, есть ли что ере­тическое в Римской Церкви // Церковные ведомос­ти, 1888.

Макарий, митрополит Московский. История Русской Церкви. — Спб,, 1882.

Коялович М.О. Литовская церковная уния. — Спб., 1861.

Брянцев. История Литовского государства. 1889.

Соловьев СМ. История России. — 1853.

Записки митрополита Иосифа Семашко. — Спб. Изд. Импер. Акад. Наук, 1883.

Жукович Я. Кардинал Гозий и Польская Цер­ковь его времени. — 1882.

Акты Юго-Западной и Западной России.

 Киприанович Г. Иосиф Семашко, митрополит Литовский и Виленский. — 1894.

Корженевский К, прот. История Холмско-Варшавской епархии. — 1881.

Примечания

1

Вот некоторые из новопостроенных за времена Казимира IV церквей, находящихся в пределах нынешней Польши: Петропав­ловская в г. Кобрине—в 1465 г., Ильинская в м. Городце и Христо-рождественская в Добучине, ныне Пружаны, построены около того же времени; Жировицкий монастырь—в 1480 г; церкви Космо-Дамианская, Сергия и Вакха в старом Бресте—в 1485 г.; Св. Кре­ста в г. Гродне и в с. Николаеве Дисненского у. — в XV в. 

(обратно)

2

При короле Александре Казимировиче были построены сле­дующие монастыри: Кобринский Спасский — в 1497 г., Троиц­кий в г. Дрогичине Гродненской губ. — около 1500 г., а также церкви: Здитовская, Никитинская и Збироговская — в 1502 г., Рождество-Богородничная в Вильне — в 1507 г., Рождество-Богородничная в Вельске и др. 

(обратно)

3

При Сигизмунде были построены монастыри: Тороканский Кобринского уезда—в 1517 г., Варваринский Пинский жен­ский монастырь — около 1520 г. и др.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Флорентийская уния

  Глава I ВОЗВЫШЕНИЕ ПАПСКОЙ ВЛАСТИ В XI—XIV ВВ.

  Глава II ВЗАИМООТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЦЕРКВАМИ ВОСТОКА И ЗАПАДА В XI И XII ВВ.

  Глава III ЗАВОЕВАНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ КРЕСТОНОСЦАМИ

  Глава IV ИМПЕРАТОР МИХАИЛ ПАЛЕОЛОГ И ЕГО НАСИЛЬСТВЕННЫЕ ПОПЫТКИ К ВОССОЕДИНЕНИЮ

  Глава V ЛИОНСКИЙ СОБОР

  Глава VI ВЕЛИКИЙ РАСКОЛ ЗАПАДНОЙ ЦЕРКВИ (1378—1417)

  Глава VII БАЗЕЛЬСКИЙ СОБОР (1431—1449)

  Глава VIII ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ПРЕДПОЛАГАВШЕМУСЯ СОБОРУ ВСЕЛЕНСКОМУ

  Глава IX СОБОР В ФЕРРАРЕ

  Глава Х ФЛОРЕНТИЙСКИЙ СОБОР

  Глава XI ПОСЛЕДСТВИЯ ФЛОРЕНТИЙСКОГО СОБОРА И ПРИНЯ­ТОЙ НА НЕМ УНИИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Литовская церковная уния

  КРАТКИЙ ОБЗОР ПРИЧИН, ПОРОДИВШИХ ЛИТОВСКУЮ ЦЕРКОВНУЮ УНИЮ

  Глава I ВЛАДИСЛАВ-ЯГАЙЛО И ЕГО ОТНОШЕНИЕ К ПРАВОСЛАВ­НОЙ ЦЕРКВИ В ЛИТВЕ

  Глава II ЛИТОВСКИЕ КНЯЗЬЯ: ВИТОВТ (1392—1430), СВИДРИГАЙЛО (1430—1431) И СИГИЗМУНД (1432—1440) КЕЙСТУТОВИЧИ. УЧРЕЖДЕНИЕ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ МИТРОПОЛИЧЬЕЙ КАФЕДРЫ В ЛИТВЕ

  Глава III СОСТОЯНИЕ ЗАПАДНО-РУССКОЙ ЦЕРКВИ ПРИ ЛИТОВСКО-ПОЛЬСКИХ КОРОЛЯХ: КАЗИМИРЕ IV (1440—1492), АЛЕКСАНДРЕ КАЗИМИРОВИЧЕ (1492—1506), СИГИЗМУНДЕ I КАЗИМИРОВИЧЕ (1507—1548) И СИГИЗМУНДЕ II АВГУСТЕ (1548—1572)

    Казимир IV (1440—1492)

    Александр Казимирович (1494—1506)

    Сигизмунд Казимирович (1506—1548)

    Сигизмунд II Август (1548—1572)

  Глава IV ИЕЗУИТЫ В ЛИТВЕ

  Глава V ПАТРОНАТЫ И ЦЕРКОВНЫЕ БРАТСТВА В ЛИТВЕ

    Патронаты Церковные

    Церковные братства

  Глава VI КОРОЛЬ СТЕФАН БАТОРИЙ (1572—1586). ПОЛОЖЕНИЕ ПРИ НЕМ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

    Введение в Польско-литовском государстве григори­анского календаря

  Глава VII ПРИЕЗД В ЛИТВУ ПАТРИАРХА ИЕРЕМИИ II И ЕГО ПО­СЛЕДСТВИЯ

  Глава VIII ПОДГОТОВКА ПРАВОСЛАВНЫХ И УНИАТОВ К ПРЕДСТОЯ­ЩЕМУ СОБОРУ

  Глава IX БРЕСТСКИЙ СОБОР (1596)

  Глава Х КОРОЛЬ СИГИЗМУНД III. НАСИЛЬСТВЕННОЕ ВВЕДЕНИЕ ПРИ НЕМ УНИИ. ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ УНИИ СО СТОРОНЫ ПРАВОСЛАВНЫХ

    Король Сигизмунд III и введение унии

    Противодействие унии со стороны православных

  Глава XI ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПЕРВЫХ УНИАТСКИХ МИТРОПОЛИТОВ ИПАТИЯ ПОЦЕЯ (1599—1613) И ИОСИФА РУТСКОГО (1613—1637). УЧРЕЖДЕНИЕ УНИАТСКОГО МОНАШЕСКОГО ОРДЕНА БАЗИЛИАН. ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ В ЛИТВЕ В НАЧАПЕ XVII В.

    Ипатий Поцей и его деятельность

    Униатский базилианский орден

    Преследование православных в начале ХVIIв.

  Глава XII ВОССТАНОВЛЕНИЕ ВЫСШЕЙ ИЕРАРХИИ В ЗАПАДНО-РУССКОЙ ЦЕРКВИ И ОТНОШЕНИЕ К ЭТОМУ АКТУ КОРОЛЯ СИГИЗМУНДА III И ЛАТИНЯН

  Глава XIII ИОСАФАТ КУНЦЕВИЧ

  Глава XIV ПОЛОЖЕНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ ПРИ КОРОЛЕ ВЛАДИСЛАВЕ IV (1632—1648)

  Глава XV МИТРОПОЛИТ КИЕВСКИЙ ПЕТР МОГИЛА (1633—1646) И ЕГО ЗНАЧЕНИЕ В ИСТОРИИ УНИИ

  Глава XVI ПРИСОЕДИНЕНИЕ МАЛОРОССИИ К МОСКВЕ. СОЕДИНЕНИЕ КИЕВСКОЙ МИТРОПОЛИИ С МОСКОВСКОЙ

  Глава XVII ПОЛОЖЕНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ ПРИ КОРОЛЕ ЯНЕ СОБЕССКОМ (1674—1696). СОВРАЩЕНИЕ ИХ В УНИЮ. ИЗМЕНА ПРАВОСЛАВИЮ ЛЬВОВСКОГО ЕПИСКОПА ИОСИФА ШУМЛЯНСКОГО

    Измена православию Львовского епископа Иосифа Шумлянского (1643—1708)

  Глава XVIII ОТНОШЕНИЕ ИМПЕРАТОРА ПЕТРА ВЕЛИКОГО К УЧАСТИ ПРАВОСЛАВНЫХ В ПОЛЬШЕ

  Глава XIX ЗАМОЙСКИЙ УНИАТСКИЙ СОБОР И ЛАТИНИЗАЦИЯ УНИАТСКОЙ ЦЕРКВИ

    Совращение униатов в латинство

  Глава XX ПОЛОЖЕНИЕ ПРАВОСЛАВНЫХ В ПОЛЬШЕ В КОНЦЕ ПРАВЛЕНИЯ АВГУСТА II (1698—1733) И ПРИ КОРОЛЕ АВГУСТЕ III (1736—1763)

  Глава XXI ГЕОРГИЙ КОНИССКИЙ, АРХИЕПИСКОП БЕЛОРУССКИЙ (1717—1795)

    Положение православных при короле Станиславе Понятовском и отношение к их участи императрицы Екатерины Великой

  Глава XXII СОСТОЯНИЕ УНИИ ПРИ ИМПЕРАТОРАХ ПАВЛЕ I И АЛЕКСАНДРЕ I. ИРАКЛИЙ ЛИСОВСКИЙ

  Глава XXIII ВОССОЕДИНЕНИЕ УНИАТОВ В ЦАРСТВОВАНИЕ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ I B 1839 г. ИОСИФ СЕМАШКО (1798—1868)

  Глава XXIV ВОССОЕДИНЕНИЕ ХОЛМСКИХ УНИАТОВ (1875)

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно