Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Дэвид Годман
Воспоминания о Рамане Махарши. Встречи, приводящие к трансформации

David Godman

The Power of the Presence

ТRANSFORMING ЕNCOUNTERS WITH

SRI RAMANA MAHARSHI

Part Three

Avadhuta Foundation, USA, 2001

Перевод с английского Виолетты Ремизовой

Редактор Константин Кравчук

Предисловие

Когда я начал писать эту серию книг (в то время я даже представить себе не мог, что это будет серия), моей целью было опубликовать подборку историй от первого лица – рассказов преданных, которые подверглись воздействию духовной силы и милости Шри Раманы Махарши. Сначала я решил сосредоточиться на материалах, по разным причинам либо не издававшихся на английском языке, либо никогда не публиковавшихся ни на одном языке. Во второй книге я отошел от этого принципа, а в этом третьем (и последнем) томе полностью от него отказался.

Многие выдающиеся преданные Раманы Махарши никогда не записывали свои истории. Мне казалось, что антология биографий и историй их жизни будет неполной, если я не включу в нее хотя бы некоторые из таких рассказов. Поэтому я сам написал главы, посвященные Раманатхе Брахмачари, Мастану, корове Лакшми, Эчамме, Мудальяр Патти и Натеше Айеру. Лично мне они представляются образцами высшей преданности своему Гуру. Несмотря на то что некоторые из этих историй никогда ранее не публиковались, я изучил всю доступную мне информацию и попытался составить как можно более точную картину тех лет, которые они провели с Бхагаваном.

Я также включил в эту книгу главу, написанную Лакшманом Шармой. В ней содержится прекрасная подборка материалов о многих аспектах учения Бхагавана. Глава написана в стихотворной форме и содержит много прямых цитат из наставлений Бхагавана; эти тексты появлялись ранее лишь в серии статей, опубликованных более сорока лет назад.

Следуя формату предыдущих двух томов, я расположил истории в приблизительном хронологическом порядке. Однако такое расположение глав в середине книги – спорный вопрос, поскольку многие преданные, о которых идет речь в этой книге, рассказывали о событиях, происходивших примерно в один и тот же период – с конца 1920-х гг. до начала 1940-х гг.

Я включил в эту книгу несколько рассказов, появлявшихся ранее в различных публикациях Раманашрама, предварительно их отредактировав. Пожалуй, могу оправдать их повторное использование: эти рассказы представляются мне прекрасными и трогательными примерами того, как сила, милость и любовь Бхагавана трансформировали тех, кого судьба привела к нему. Однако есть и более серьезная причина для их публикации. Основная масса читателей этих трех книг живет за пределами Индии, и несмотря на интерес к жизни Бхагавана они не читали материалов, которые в немалом количестве издавались в Индии за последние несколько десятилетий. Надеюсь, что, прочитав эту книгу, они захотят прочитать больше и найдут оригиналы материалов, из которых были взяты главы этой книги.

Дэвид Годман,

Тируваннамалай, февраль 2001 г.

Раманатха Брахмачари

Раманатха Брахмачари впервые встретился с Бхагаваном в 1912 г., когда Бхагаван жил в пещере Вирупакша. В то время Раманатха Брахмачари учился в Веда-патасале^[1] в Тируваннамалае. Испытывая огромную духовную жажду, узнав, что люди высоко отзываются о свами, живущем на горе, он отправился в пещеру Вирупакша, чтобы встретиться с ним. Это был поворотный момент в жизни Раманатхи Брахмачари: один-единственный взгляд Бхагавана остановил его ум и пленил сердце.

Раманатха Брахмачари стал проводить с Бхагаваном всё свое свободное время. Несмотря на свою крайнюю бедность, он отказывался от бесплатной пищи, которую давали в патасале. Вместо этого он просил милостыню на улицах Тируваннамалая, так как это позволяло ему уходить из патасалы сразу же после занятий. Он пользовался этим преимуществом и, как только учебный день заканчивался, бежал на гору, чтобы увидеть Бхагавана.

Примерно в 1920 г. он заболел бубонной чумой. В то время он жил с Бхагаваном в Скандашраме. Бхагаван настаивал на том, чтобы остаться с Раманатхой и ухаживать за ним. Кунджу Свами описывает этот период.

Аннамалай Свами^[2] был не единственным преданным, кто заразился бубонной чумой. В день моего приезда еще один преданный, Раманатха Брахмачари, страдал от страшной боли – у него вскрылся бубон^[3]. Позже я узнал, что примерно за неделю до моего приезда (в 1920 г.), когда болезнь только начала проявляться, Шри Бхагаван сказал Раманатхе Брахмачари, чтобы он остался в Скандашраме на то время, пока он будет совершать круговой обход горы с Перумалом Свами, Рангасвами Айенгаром и несколькими другими людьми. По дороге, отдыхая в храме Пачаямман, Перумал Свами и Рангасвами Айенгар сообщили Шри Бхагавану о плане, разработанном ими накануне.

«Раманатха Брахмачари болен заразной болезнью, – сказали они, – и поэтому все мы должны жить здесь, в храме Пачаямман. Мы можем приносить ему пищу и ухаживать за ним, а сами будем жить здесь».

Шри Бхагаван – воплощенное сострадание – был огорчен их бессердечием.

«Хорошо же вы придумали! Он пришел ко мне еще совсем юным. Он полностью зависит от нас. Разве правильно будет с нашей стороны оставить его в таком состоянии и перебраться жить сюда? Если вы боитесь, можете остаться здесь. Я пойду [в Скандашрам] и останусь с ним. Когда будете приносить ему еду, можете захватить немного и для меня».

Услышав это, преданные умолкли, не решаясь возобновлять этот разговор^[4].

Раманатха Брахмачари бросил семью и отказался от карьеры ради того, чтобы быть с Бхагаваном, а Бхагаван взял на себя полную ответственность за него. Это иллюстрирует одна история, которую рассказали потомки Т. С. Раджагопалы Айера.

Однажды утром Бхагаван заметил, что Раманатха Брахмачари не ест иддли на завтрак. Он спросил: «Почему ты сегодня не ешь?»

Раманатха ответил: «Сегодня мне нужно провести церемонию почитания предков, в такие дни нужно поститься».

Бхагаван ответил ему: «Теперь, когда ты пришел ко мне, тебе больше не нужно совершать эти церемонии. Позавтракай. А еще лучше – съешь две лишних иддли. Ты больше не связан этими ритуалами».

Раджагопала Айер услышал этот разговор и тоже стал игнорировать семейные церемонии. Один из его родственников пришел к Бхагавану и пожаловался на то, что Раджагопала Айер больше не хочет участвовать в этих ритуалах.

В следующий раз, когда Раджагопала Айер пришел в ашрам, Бхагаван спросил его, почему он не участвует в семейных церемониях.

«Потому что вы сказали Раманатхе Брахмачари, что они больше не нужны», – ответил он.

«Его случай – совсем иное дело, – ответил Бхагаван. – Он отказался от всего ради того, чтобы быть со мной. А от чего отказался ты^[5]?»

Раманатха Брахмачари свято верил в служение – не только Гуру, но и его преданным. Он помогал на кухне Скандашрама, а когда Бхагаван стал жить в Раманашраме, у подножия горы, он всегда был рад услужить всем преданным, нуждающимся в помощи.

Шри В. Ганешан рассказал о том, что делал Раманатха в те ранние годы, когда он жил у подножия горы:

После ухода матери в самадхи Бхагаван переехал в нынешний ашрам. Раманатха Брахмачари продолжал свое служение. Все удивлялись, какая неутомимая энергия бурлит в этом крошечном теле^[6]. По своей собственной инициативе он вычищал помещения и выполнял самую разную работу для жителей ашрама. Он сам взял на себя обязанность ждать поезда, прибывающего в 20.30, и держать пищу теплой после того, как все поужинали. Если кто-нибудь приходил в ашрам с этого поезда, он с любовью кормил этих гостей, а затем давал каждому постель – подстилку из листьев и небольшое полено вместо подушки. Его служение было преданным до самозабвения – чтобы в это поверить, это нужно было видеть. Он вставал даже среди ночи, просыпаясь, если кто-нибудь рядом спросонья бормотал, что ему нужна горячая вода…

У него была привычка часто употреблять в речи слово «Андаване» [Бог].

Он даже других людей называл «Андаване», и за это люди начали называть «Андаване» его самого.

Он регулярно вращал чарку (веретено). Да, Раманатха Брахмачари был убежденным последователем Ганди! Однажды он взял дхоти ^[7], сотканное из спряденной им пряжи, встретился с Махатмой Ганди и подарил ему это дхоти. Вернувшись в ашрам, он рассказывал об этом, сияя от радости. Он также начал 21-дневную голодовку одновременно с Махатмой, но Кунджу Свами и другие через три дня отговорили его от нее.

Андаване, каждый день уходивший в город и возвращавшийся оттуда, представлял собой странное зрелище. В правой руке он сжимал истрепанный зонтик, а в левой держал сосуд с едой. Иногда у него был с собой термос – роскошь, доступная в те времена только аристократии. В термосе он нес горячий кофе для Бхагавана, который передавал ему один пламенный преданный, живший в городе. Но это было еще не всё. Поскольку он не носил сумку, он завязывал дхоти у колен и складывал в заднюю его часть и по бокам овощи с рынка⁵. Со свисающим оттопыренным дхоти, болтающимся у колен, он шел вперевалку, медленно перебирая ногами; на его маленьких стопах болтались остатки от сандалий гротескной толщины, с несколькими слоями заплат. Нежелание Андаване расставаться со своими древними сандалиями часто вызывало насмешки, но он был очень привязан к ним.

Когда в 1926 г. Аруначала Пиллай привел Бхагавану девочку-теленка Лакшми с матерью, Шри Бхагаван пытался уговорить Пиллая не оставлять их в ашраме, так как некому было за ними ухаживать. В критический момент Раманатха Брахмачари без колебаний заявил: «Я буду ухаживать за ними!» Три месяца он ухаживал за двумя коровами, пока какой-то человек из города не вызвался содержать их как собственность ашрама. Таким образом, Раманатха сыграл важную роль в том, что корова Лакшми стала жить рядом с Бхагаваном^[8].

В конце 1980-х гг. я разговаривал с Аннамалаем Свами о Раманатхе Брахмачари, так как они несколько лет жили недалеко друг от друга в Палакотту. Вот его рассказ:

Раманатха Брахмачари впервые пришел к Бхагавану в то время, когда Бхагаван жил в пещере Вирупакша. У него была примечательная внешность: он был очень маленького роста, носил очки с толстыми линзами и всегда покрывал тело большим количеством вибхути. Во времена, когда Бхагаван жил в пещере Вирупакша, он ходил в город, чтобы собирать бхикшу. Он приносил всю еду, которую ему удавалось добыть, в пещеру Вирупакша, подносил ее Бхагавану, а потом уже ел то, что оставалось.

Однажды, когда Раманатха Брахмачари шел с едой к Бхагавану, он встретил на горе своего отца. Тот сидел возле храма Гухай Намашивая примерно на полпути от города до пещеры Вирупакша. Отец сказал, что очень голоден и попросил угостить его тем, что собрал в качестве подаяния его сын.

Раманатха Брахмачари решил, что было бы неправильно и непочтительно по отношению к Бхагавану кормить кого-то, даже собственного отца, раньше Бхагавана, и сказал отцу: «Пойдем со мной к Бхагавану. Там мы сможем разделить трапезу».

Отец, которого Бхагаван нисколько не интересовал, идти не пожелал. Он сказал сыну, чтобы тот дал ему еды, а потом шел дальше, но Раманатха Брахмачари отказался.

Бхагаван наблюдал за этой сценой из пещеры Вирупакша.

Когда Раманатха Брахмачари в конце концов пришел туда, Бхагаван сказал ему: «Я не приму твоей пищи, пока ты не накормишь своего отца».

Раманатха Брахмачари пошел обратно в храм Гухай Намашивайя, но вместо того чтобы выполнить наказ Бхагавана снова попросил отца пойти в пещеру Вирупакша и поесть там вместе с Бхагаваном. Когда его отец отказался во второй раз, Раманатха Брахмачари вернулся в пещеру Вирупакша, так и не дав ему еды.

На этот раз Бхагаван сказал ему более твердо: «Я буду есть только после того, как ты накормишь своего отца. Иди и накорми его».

На этот раз Раманатха выполнил приказ, накормил своего отца и вернулся в пещеру Вирупакша с остатками пищи.

Я рассказываю эту историю только потому, что она демонстрирует глубину его преданности Бхагавану – как мало для него значил весь остальной мир, включая собственную семью.

Раманатха Брахмачари кормил Бхагавана с такой любовью и преданностью, что Бхагаван чувствовал себя связанным его любовью. Однажды Бхагаван сказал: «Я боюсь только двоих преданных – Раманатху Брахмачари и Мудальяр Патти». Это был не телесный страх, а что-то вроде ощущения беспомощности. Если преданный испытывает огромную горячую любовь к своему Гуру, Гуру вынужден исполнять всё, о чем попросит этот преданный. Бхагаван всегда настораживался при появлении Раманатхи – он знал, что не сможет отказать ему ни в одной просьбе. Рамакришна Парамахамса как-то раз высказал ту же мысль: «Когда вы обретаете экстатическую любовь, она становится веревкой, которой вы можете связать Бога».

Через несколько лет после того, как был основан новый ашрам у подножия горы, Чиннасвами и Раманатха Брахмачари поссорились. Я не знаю из-за чего, но в результате этой ссоры Раманатхе Брахмачари было запрещено принимать пищу и спать на территории ашрама. Ему на помощь пришел живший в городе адвокат, вызвавшийся кормить его.

Он сказал Раманатхе: «Не беспокойся о еде. С этого момента ты каждый день можешь приходить ко мне домой. У меня есть изображения Бхагавана и Винаяки. Если ты будешь ежедневно проводить перед ними пуджу, я буду кормить тебя завтраком и обедом. Ты также можешь забирать с собой всё, что останется после обеда, и ужинать этим».

После изгнания из ашрама Раманатха Брахмачари построил себе крошечную хижину в Палакотту. Несмотря на присутствие Бхагавана, его привлекали некоторые идеи Ганди. Он занимался не только прядением (это обязаны были делать все тогдашние последователи Ганди) – помимо этого ему очень нравилась идея служения. После переезда в Палакотту он исполнял севу (служение), убираясь в хижинах всех живших в городе садху и делая для них покупки. Прежде чем вернуться в город, он спрашивал у всех садху Палакотту, не нужно ли им чего-нибудь. Возвращаясь, он всегда приносил то, о чем его просили. Из-за этого Кунджу Свами дал ему прозвище «Сарвадхикари Палакотту» (Верховный Управитель Палакотту).

Раманатха Брахмачари охотно выполнял все поручения садху, живших в Палакотту. Некоторые пользовались этим, давая ему пустые или неприятные задания, но он никогда не жаловался. Я помню один случай, когда кто-то в Палакотту попросил его пойти в город и прочитать все афиши. Он должен был вернуться с подробным пересказом содержания каждой. Раманатха Брахмачари выполнил это задание точно так же, как он выполнял все остальные – с радостью и любовью. Его ни в малейшей степени не обижало то, что люди беззастенчиво пользовались его щедростью и готовностью помочь. Поскольку у него не было эго, которое могло бы обидеться, он мог выполнять эти пустые задания, сохраняя дух служения и не заботясь о мотивах людей, которые напрасно тратили его время. Из-за его странной внешности и характера, а также необычных личностных качеств многие люди смеялись и издевались над ним. Его эксцентричный вид и своеобразные поступки настолько вводили в заблуждение этих людей, что они не могли увидеть ту любовь, которая привязывала его к Бхагавану, а Бхагавана к нему.

Бхагаван даровал Раманатхе милость, когда тот был еще подростком, и Раманатха отплатил тем, что прослужил ему и его преданным всю свою жизнь. Выполняя все задания со смирением и радостью, служа Бхагавану с огромной любовью и самозабвением, он являл собой образец настоящего преданного^[9].

Будучи пламенным последователем Махатмы Ганди, Раманатха Брахмачари решил последовать его примеру, когда Ганди объявил, что собирается нелегально изготавливать соль в знак протеста против британского владычества. В то время британские правители Индии взимали налог на соль. Ганди решил собрать тысячи последователей на берегу западной Индии, где выпаривали морскую воду, чтобы получить соль. Участники акции протеста собирались производить соль, не платя налогов, – это был демарш против британского владычества. Англичане были предупреждены об этом, и была большая вероятность, что эта акция встретит жесткий отпор властей. Последователей Махатмы Ганди в других частях Индии, которые не могли приехать в Гуджарат, агитировали провести марши протеста в своих штатах. Раманатха Брахмачари присоединился к южноиндийскому движению «за соль», которое возглавил Раджагопалачари, ведущий конгрессмен. Сторонники движения направлялись в Ведараньям – город в Южной Индии, расположенный на побережье.

Когда Раманатха Брахмачари сообщил Бхагавану о своем желании вступить в ряды протестующих, Бхагаван засмеялся и заметил: «Полиция тебя испугается. Они разбегутся, как только увидят тебя^[10]».

Раманатха Брахмачари участвовал в этом марше и умудрился избежать ареста. Полиция упорно игнорировала его… Вернувшись, он преподнес Бхагавану немного соли собственного изготовления.

Когда работники ашрама собирались участвовать в подобных мероприятиях, они должны были получить разрешение у администрации ашрама. В тот раз Чиннасвами отказался давать Раманатхе разрешение на участие в марше протестующих. Имея твердое намерение участвовать, Раманатха ушел, не получив необходимого разрешения. Когда он вернулся, Чиннасвами не позволил ему более работать в ашраме^[11]. Это означало, что Раманатха Брахмачари должен спать и есть в другом месте: только преданным – гостям и постоянным работникам ашрама можно было ночевать и принимать пищу в ашраме.

Напряженные отношения с Чиннасвами у Раманатхи сложились еще раньше из-за случая, произошедшего за несколько лет до этого. Чиннасвами сказал Раманатхе Брахмачари, чтобы он перестал прясть, так как это ухудшает его и без того слабое зрение. Раманатха отказался. Каким-то образом по этому, казалось бы, безобидному поводу разразилась бурная ссора, и в конце концов Чиннасвами повалил крошечного Раманатху и стал катать его по земле. Тут вмешался Кунджу Свами, увидев, что Чиннасвами вот-вот спустит Раманатху по каменным ступеням.

Чиннасвами, пытаясь защитить свою власть, крикнул: «Ты хоть знаешь, кто я такой?»

Раманатха Брахмачари кротко ответил: «Если бы мы знали это, мы бы не затеяли эту ссору^[12]».

Плоды труда Раманатхи Брахмачари, хлопковые нитки, иногда отдавались Мастану – преданному Бхагавана и ткачу, жившему в Десуре, примерно в 65 километрах от Тируваннамалая. Мастан делал из этой пряжи ткань, шедшую на каупины (набедренные повязки) Бхагавана – единственная одежда, которую он носил. Из этой же пряжи Мастан делал для него полотенца.

Следующую историю рассказал Кунджу Свами, живший рядом с Раманатхой Брахмачари в Палакотту в 1930-х и 1940-х гг.

В Палакотту к нам присоединился Раманатха Брахмачари. Это был мальчик, о котором я уже говорил – Шри Бхагаван ухаживал за ним, когда у него была бубонная чума. Раманатха Брахмачари был неутомимым работником и помимо того, что был преданным Шри Бхагавана, также был последователем Махатмы Ганди.

По собственному желанию он убирал все наши хижины в Палакотту. Вечерами он подготавливал фитили, наливал масло и зажигал лампы. Он всегда был в поисках какой-нибудь работы.

В то время все мы были молоды и считали себя великими аскетами. Мы не утруждали себя подметанием комнат или зажиганием светильников. Если не было дров, мы ничего не готовили и ничего не ели. Всю рутинную работу, независимо от того, просили мы его или нет, делал Раманатха Брахмачари.

Однажды, когда мы все сидели перед Шри Бхагаваном, пришло письмо от Эканатхи Рао. Он спрашивал о «сарвадхикари из Палакотту».

Шри Бхагаван сказал: «Почему вы не сообщили мне о том, что у вас есть сарвадхикари? С таким сарвадхикари вы все должны быть счастливы!»

Раманатха Брахмачари сильно смутился. Он встал и сказал: «Не знаю, Бхагаван. Они дали мне это имя ради шутки».

«А что тут смешного? – спросил Шри Бхагаван. – Хорошее имя^[13]».

Раманатха Брахмачари был простым человеком, и у него не было времени на духовные или философские абстрактные рассуждения. Он был доволен своей участью, своим собственным опытом и своим служением Шри Бхагавану и его преданным.

Об этом рассказывается в следующей истории.

Однажды, когда Раманатха Брахмачари был болен, Т. С. Раджагопала Айер повез его в Мадрас на лечение. Они остановились в доме брата Раджагопалы Айера. Его брат был пандитом и профессором санскрита в известном колледже. Профессор начал читать им пространную лекцию на духовные темы, приводя множество цитат из различных текстов. Раманатха Брахмачари вначале спокойно и терпеливо слушал, хотя понимал, что многое в речи профессора противоречит учению Бхагавана.

В конце концов, когда профессор сделал небольшую паузу, Раманатха процитировал часть стиха 35 из сочинения Бхагавана «Улладу Нарпаду Анубандхам»: «В чем польза от всей их учености? Они подобны граммофону. Скажи мне, о Господь Аруначалы, чему еще можно их уподобить?»

Сказав это, он встал и ушел, таким образом оборвав лекцию профессора^[14] на полуслове.

В 1946 г., когда Раманатха Брахмачари умер, Сури Нагамма сделала запись о том, как Бхагаван отреагировал на эту новость:

Примерно в 9 утра пришла телеграмма, в которой говорилось, что Раманатха Брахмачари по прозвищу «Андаване» накануне ночью скончался в Мадрасе. Мне сказали об этом, когда я входила в холл. Раманатха Брахмачари стал преданным Бхагавана в очень юном возрасте, когда Бхагаван еще жил в пещере Вирупакша.

С тех пор он не расставался с Бхагаваном, уезжая от него лишь на короткие периоды, составлявшие в общей сложности около пятнадцати дней в году. Этот истовый преданный, на всю жизнь оставшийся брахмачари, уехал в Мадрас лечиться, и мы узнали о его смерти через пятнадцать дней…

В три часа дня Ума и Аламелу начали петь «Рамана стотра анубхути» – гимн на тамильском языке. Бхагаван сказал мне с чувством: «Слышишь? Это стихи Раманатхи…»

Он написал еще одну песню с рефреном «Тиручулинатханай кандене». У нее интересная история.

Когда я была в пещере Вирупакша, однажды ночью на полнолуние мы пошли совершать гири-прадакшину. С нами тогда был Чидамбарам Субраманья Айер. Луна светила ярко, и все мы были в приподнятом настроении. Преданные решили провести на ходу философскую беседу, и каждый должен был произнести речь на определенную тему. Субраманью Айера выбрали председателем симпозиума. Первую лекцию должен был читать Раманатха Брахмачари. Он выбрал тему «Сходство между Параматманом (Самостью), обитающим в пещере человеческого Сердца, Господом Натараджей, обитающим в Чидамбараме, и Шри Раманой в пещере Вирупакша». Председатель дал ему полчаса. Он перечислял бесчисленные сходства, и когда председатель объявил, что его время истекло, Раманатха сказал: «Пожалуйста, еще полчаса». При этом мы не переставали идти. Он сказал: «Дайте мне еще немного времени», и продолжал свою речь еще три часа, пока наконец председатель не прервал его окончательно. Вы бы видели, с каким воодушевлением он говорил^[15]!

Раманатха Брахмачари оставил лишь два письменных свидетельства о том, что с ним происходило в присутствии Бхагавана – две поэмы, о которых упоминал Бхагаван в предыдущем рассказе.

Тиручулинатханай Кандене^[16]

Рефрен

Я узрел Господа из Тиручули^[17].

Я пребывал там, прикованный к месту, и мне не было возврата^[18].

Подрефрен^[19]

Он – тот, кто танцует в Чидамбараме^[20].

Он – тот, кто дарует милость, спасая беспомощных.

Чаранам

1. В священном месте под названием Тируваннамалай,

На горе, являющей собой воплощенную милость [Бога],

В пещере, называемой Вирупакша,

После мучительной жажды и многих молитв я увидел моего Господа и Учителя.

2. В месте, называемом «город-тело»,

Жителей которого называют каранами^[21],

Джива [отдельная душа] правила царством несправедливости

Вместе с министром аханкарой (эго).

3. Так и текла жизнь, пока джива

Не взяла меч – милость Бога,

И не поразила им министра аханкару, убив его.

А затем отбросила его и окончательно уничтожила.

4. Отбросив и уничтожив министра,

Джива, ставшая Самостью, соединилась с Господом,

Танцующим в пещере, известной как «Пещера Сердца»,

И, став единой с ним, пребывала как Господь.

Шри Рамана Стотра Анубхути

Эту поэму, состоящую из тридцати четверостиший, Раманатха Брахмачари сочинил на 60-летие Бхагавана в 1939 г. Ее название можно перевести как «Воспевание мистических переживаний Шри Раманы». Слово «анубхути» может обозначать любые духовные переживания, но в этом жанре поэзии оно обычно обозначает непосредственное переживание Самости. Примерно половина этой поэмы – благодарность Раманатхи Брахмачари Бхагавану за то, что он даровал ему милость, позволившую ему осознать Самость, а в остальных четверостишиях он просит Бхагавана помочь ему разрешить различные духовные проблемы. Эта двойная перспектива, кажущаяся парадоксальной, – специфическая, но распространенная черта тамильской религиозной поэзии. Даже в поэмах великих святых, таких как Маниккавачагар, четверостишия, в которых автор благодарит Бога за то, что Он даровал ему осознание Самости, чередуются с другими четверостишиями, в которых автор либо перечисляет свои недостатки, либо просит милости и благословения. Сам Бхагаван использовал этот стиль при создании «Акшараманамалай», поскольку многие четверостишия этой поэмы представляют собой мольбы о милости и помощи.

Сам Бхагаван однажды подтвердил, что Раманатха Брахмачари испытал переживание Самости:

Раманатха Брахмачари однажды разговаривал с Бхагаваном о своем переживании и спросил его, была ли это спхурана (эманация, или сияние, Самости).

«Да», – ответил Бхагаван.

Раманатха Брахмачари несколько раз спросил с удивлением: «Но неужели это на самом деле спхурана?»

Бхагаван, по-видимому, раздраженный повторением одного и того же вопроса, на который он уже ответил, постучал по голове Раманатхи Брахмачари костяшками пальцев, говоря при этом: «Да, сэр! Да!»

Получив такую «трепку» от Бхагавана, Раманатха Брахмачари не мог сдержать радости. Вне себя от счастья, он вышел из холла и, указывая на свою макушку, говорил каждому встречному: «Бхагаван стукнул меня в это место^[22]!»

Раманатха Брахмачари, как и некоторые другие преданные, считал Бхагавана воплощением Муругана, второго сына Шивы. В 1890-х гг. Шешадри Свами отождествил Бхагавана с этим божеством. Позже Ганапати Муни распространил это убеждение среди своих последователей. Сам Бхагаван не подтверждал, но и не отрицал это утверждение, несмотря на то, что его несколько раз спрашивали об этом^[23]. Из-за этого верования поэма Раманатхи Брахмачари содержит так много упоминаний о подвигах Муругана, о которых повествуется в Пуранах. Я снабдил комментариями те из них, которые, по моему мнению, нуждаются в пояснениях. Девараджа Мудальяр отметил, что эта работа выстроена по образцу «Кандар Анубхути», знаменитой поэмы, прославляющей Муругана, автором которой был Арунагиринатх – выдающийся святой-поэт, живший в Тируваннамалае несколько веков назад («Мои воспоминания», p. 68).

Мудальяр писал: «„Стотра Анубхути“, написанная по образцу „Кандар Анубхути“, так похожа на знаменитый оригинал, что можно только удивляться: как автор, казалось бы, мало знакомый с тамильской поэзией, мог написать такую удачную вещь? Это могло случиться не иначе как по милости Бхагавана».

Я начну с краткого предисловия, написанного в 1939 г. Лакшманом Шармой, автором «Маха-йоги» и других работ, посвященных Бхагавану:

Шри Раманатха Брахмачари, автор этого прекрасного гимна, – образцовый преданный Бхагавана Шри Раманы, обретшего прибежище у подножия Аруначалы. По этому произведению можно судить об изумительной по силе милости Бхагавана.

Несмотря на то что автор не является знатоком тамильских текстов, благодаря высшей преданности своему Гуру его труд содержит превосходные идеи, и они преподнесены восхитительным образом. Тем избранным, чьим Господом стал Бхагаван, такие гимны принесут безграничную радость.

Вступительная молитва

Чтобы исполнить «Анубхути», восславляющую моего Господа, моего отца, милостивого Раману, [я принимаю] прибежище у стоп бога с головой слона, дарующего милость и уничтожающего без следа прошлую карму медитирующих на него.

1 В тот момент, когда Канда, Муруган^[24], сострадательный Рамана, появился в моем сердце, дурная карма, порождающая оковы, была разрушена, и я обрел анубхути (мистическое переживание).

2 Мой Господь, великий Рамана! Этот недостойнейший не знает, чем отплатить за милость, сделавшую мой ум недвижимым. О, может ли этот раб описать словами то, как он достиг блаженства?

3 Несмотря на то, что у меня была дурная карма и я не знал прибежища; несмотря на то, что я был невежественным и недостойным, он укоренил меня в океане блаженства и безмолвия, неописуемом сокровище милости, разрушающей все оковы.

4 Ставший телом, индивидуальной душой, существованием, несуществованием, небом, огнем, водой, землей, Ишварой, Гуру, пребывающим в пещере Сердца, он – тот, кто дарует милость, сияя как Самость, пребывающая в одиночестве сама по Себе.

5 Великий, не знающий себе равных, дарующий милость без давания; шестиликий Бог, сын Умы^[25], воплощение амброзии, которой невозможно пресытиться; дарующий милость Брахман^[26] исцелил мою неизлечимую болезнь – рождение.

6 Рамана, пребывающий как воплощение милости, даровал мне состояние абсолютной свободы от невежества, дабы уничтожить болезнь ума, порождающего иллюзии, – ума, считающего реальными объекты чувственного мира и наслаждение ими.

7 Лучезарный дар божественного Сундары^[27]! Когда же я достигну состояния высшего тапаса, чтобы достичь твоих лотосных стоп? Даруй мне благословение прославлять тебя, не забывая о тебе.

8 Брахман, сын священной Ганги! Доставь радость моей душе! Мне, затерявшемуся в дебрях ума, ты даровал свои лотосные стопы, сказав: «Здесь они. Возьми их!» – и изгнал терзавшую меня муку.

9 Брахман, возложивший свои стопы [на мою голову^[28]], чтобы разрушить болезнь моей сансары – это высшее сокровище среди прославленных тапасвинов^[29]. Он вождь девяти сиддх^[30] и прославленных святых и Гуру, защищающий божественный мир Шива-йоги.

10 Брахман, ведающий Веды, атакующий и разрушающий отвлекающийся ум, заставляя его затихнуть! Дай мне этот дар – служить тебе, восславлять тебя как «Восседающего на Танцующем Павлине^[31]»!

11 О милосердный, возрастающая спхурана^[32], сияющий как дарующий благодеяния великий тапасвин Венката^[33]! Расцветет ли цветок твоих лотосных стоп в лотосе моего сердца?

12 Самость, воплощение истинного знания! Лучезарный Брахман, ставший моим Господом! Рамана, воплощенный в теле, сияет внутри меня. Воистину, он – шестиликий, командующий дэвами^[34].

13 Благородный Рамана даровал мне свою милость. Я не знаю, как меня покинула моя иллюзорная карма. Мое сердце познало путь освобождения, и вслед за этим зародилась истинная любовь и поглотила меня.

14 Мой Господь – огонь знания, воплощенный в человеческом теле; он стоит в одиночестве у Аруначалы, которая сама пребывает в форме огня. Его стопы – корабль, на котором я переплыл океан сансары, приносящий лишь несчастья; он переправил меня на другой берег.

15 Ты, сияющий Гуру, вершина благородных и благих черт! Возвышенный, чьи стопы – алый лотос! Сверкающий дар божественного Сундары! Даруй свою милость и освободи меня от мучений темных васан!

16 Милостивый Брахман, живущий у Аруначалы, осеняет состраданием и устраняет тревоги. Он – всемилостивое солнце знания, дарующее милость; он отсекает корень иллюзии [рождения и] смерти.

17 Друг, Бог-ребенок, Яма [бог смерти] для клана асуров! Шестиликий, ты Гуру самого Шивы^[35]! Преобрази меня и даруй свою милость, дабы меня не уничтожили сети этой телесной^[36] жизни.

18 Друг, воплощение абсолютной справедливости! Должен ли я, погруженный в бескрайний океан сансары, утопать в нем каждый день? Даруй свою милость, дабы этот недостойнейший мог вопрошать о своей Самости и достичь блаженства.

19 Джняни, даровавший мне покой, не позволивший вернуться в дебри иллюзий, в которых я блуждал! Брат уничтожающего печали^[37]! Ты – внутренний свет, видимый теми, кто твердо решил соединиться с тобой!

20 Мой повелитель – божественный Гуру, Бог в форме бесформенного Сердца, Бог, дарующий блаженство Самости, сияющей внутри, несравненный Господь, властелин этого несчастного.

21 Друг! Бог, уничтоживший клан асуров! Великодушный, дарующий милость дэвам! Умрет ли мой ум, принимающий форму желаний, окунусь ли я с восторгом и радостью в великий, неописуемый океан мауны (безмолвия Самости)?

22 Великий Венката, сияющее пространство сознания! Благородный, обладающий истинным знанием! Великий, серединный драгоценный камень^[38]! Достигну ли я когда-нибудь тапаса непрерывного сияния Самости познанием кто я есть?

23 Великий, дарованный пятислоговым Господом [Шивой], на котором сияет гирлянда из совершенных изысканных слов^[39]! Дай мне прибежище у своих стоп, дабы растаяло мое сердце, как воск в огоне.

24 Драгоценный камень, исполняющий желания; сознание, пронизывающее всё сущее! Благородный Господь, сын Ганги^[40]! Канда, Гуру, кладовая сострадания, обитающий в пещере Сердца! Даруй свою милость, избавь меня от несчастий.

25 Венката, обладающий сокровищем милости! Сверкающий, пребывающий как Аруначала! Своей милостью развей иллюзию рождения и смерти ради этого несчастного, пришедшего просить у тебя прибежища.

26 Взгляд мудреца Аруначалы проник в мое сердце и преобразил меня – и я, недостойный, лишенный истинной любви, был полностью освобожден. Так я был преображен в состояние Шивы.

27 Благодаря горячему состраданию Венкаты, в своем безмолвии подобному Красной Горе [Аруначале], Венкаты, сияющего вне пределов досягаемости Брахмы и Вишну^[41], пришло непреходящее переживание высшего безмолвия.

28 Венката – ни с чем не сравнимое, сияющее бытие-сознание – разрушающий мощное препятствие двойственностей и тройственностей^[42]! Яви свою милость, даруй мне знание и божественный язык, дабы я мог воспеть славу тебе.

29 Венката! Ты – имеющий форму и бесформенный; сияющий Гуру, обитающий в пещере Сердца. Ты – гора добродетелей, безбрежное пространство сознания без связывающего ума, подобное океану, внушающему трепет.

30 Милосердный Аруначала Рамана, чья слава вечна; Рамана, проливающий нектар блаженства из дождевой тучи сострадания! Ты открыл мне истинную природу безмолвия, даровал мне свет, разрушающий накатывающую тьму иллюзий.

Мастан

Мастан упоминался в главе, посвященной Раманатхе Брахмачари, как ткач, изготавливавший ткань для одежды Бхагавана. Он родился в 1878 г. в Десуре – маленькой деревушке, расположенной примерно в шестидесяти пяти километрах от Тируваннамалая. Он вырос в мусульманской семье, к Бхагавану его привела Акхиландамма – вдова из этой деревни, регулярно ходившая в Тируваннамалай, чтобы увидеться с Бхагаваном и приготовить для него еду. В точности неизвестно когда Мастан впервые встретился с Бхагаваном, но по всей видимости это было в ранний период, когда Бхагаван стал жить в пещере Вирупакша. Бхагаван как-то упоминал Вишванатхе Свами, что Мастан пришел к нему даже прежде Ганапати Муни, впервые посетившему его в 1903 году.

В склепе, где похоронен Мастан, сохранился документ, в котором говорится, что в очень раннем возрасте, работая на семейном ткацком станке, он самопроизвольно впадал в состояние, похожее на самадхи. Его руки и ноги останавливались, переставая приводить в движение механизм станка, и он погружался в абсолютное безмолвие. Его родители, Хусейн и Салуби, думали, что он засыпает за работой. Едва завидев его в этом состоянии, они приводили его в чувство тумаками и требовали, чтобы он продолжал работать. По-видимому, эти эпизоды были нередким явлением в его детстве^[43].

Сам Мастан, описывая свои ранние годы, не упоминал об этих сильных переживаниях.

Когда мне не было и двадцати лет, я был очарован воззрениями бхакти. Во время фестиваля Мухаррам я надевал одежды пандарама (шиваитского монаха), покрывал тело пеплом вибхути и бродил с чашей для подаяния.

Я нашел и прочитал стихи Гунангуди Мастана^[44]. Я решил, что на следующий фестиваль Мухаррам я должен одеться как пандарам и петь эти строки.

Приобретя такую же книгу, я прочитал отрывок под названием «Исступленная радость» и попытался выучить его наизусть. Пока я учил его, я понял, что не должен носить одежду пандарама. «В этом нет никакого смысла, – подумал я. – Вместо этого я должен стремиться к освобождению».

С того момента, как я принял это решение, весь последующий год я не спал ни днем, ни ночью. Большую часть времени я читал стихи Мастана. Я также прочитал поэмы и песни Тхаюманавара и Паттинатхара.

У Гунангуди Мастана есть одна строфа, в которой говорится: «О ум, возможно ли описать отчаяние и несчастье тех, кто сочетается браком с женщинами?» Это очень впечатлило меня. Я никогда не женюсь! Когда я узнал, что мои старшие братья, работающие в вооруженных силах, собираются организовать мою женитьбу, я содрогнулся.

В пятнадцать лет я потерял отца, а когда мне было двадцать пять, умерла мать. После этого я оставил семейное ткацкое дело. На этой работе у меня остался долг в сто рупий, но один из преданных [Бхагавана] оплатил мне его, освободив меня от этого занятия^[45].

О жизни Мастана больше ничего не известно – вплоть до того дня, когда он сопровождал Акхиландамму в свой первый визит в Тируваннамалай в 1914 г. В разговоре с Кунджу Свами Мастан описывает эту встречу так:

Когда я пришел к Бхагавану, он сидел, как скала у пещеры Вирупакша… [Его неподвижный взгляд] был полон милости, сострадания и непоколебимой мудрости. Я встал сбоку от него. Он направил на меня взгляд, тем самым открыв врата моего Сердца, и я тоже установился в этом состоянии.

Я простоял так восемь часов, не чувствуя никакой усталости, – наоборот, мое внимание было полностью поглощено, меня наполнял покой. В то время Бхагаван открывал нам Сердце простым взглядом, исполненным милости, который и преобразовывал нас. Вопросы были уже не нужны, – одним своим взглядом он делал нас подобными себе^[46].

Эта версия истории о первой встрече с Бхагаваном из уст самого Мастана звучала далеко не так драматично. Там полностью отсутствовали яркие переживания, испытанные при этой встрече:

В первый раз, когда я увидел его, он сидел под манговым деревом рядом с ашрамом Джада Свами. С этого момента я получал его даршан во многих пещерах. Я всегда проводил примерно месяц в его присутствии.

Прочитав короткое интервью Нарасимхи Свами с Мастаном, я пришел к выводу, что Мастан нарочно преуменьшал свои переживания, испытанные в присутствии Бхагавана. Рассказы людей, хорошо знавших Мастана, о его жизни указывают на то, что он был тихим и скромным человеком и прилагал все усилия, чтобы не привлекать к себе внимания.

Следующая история, рассказанная Вишванатхой Свами, свидетельствует о том, что сам Бхагаван рассказывал о первых визитах Мастана в пещеру Вирупакша более эмоционально.

Многие действия, высказывания и реакции Шри Бхагавана были до некоторой степени предсказуемыми. Когда живешь вблизи такого великого существа и постоянно впитываешь его присутствие и наставления, начинаешь думать, что понимаешь его, хотя бы в какой-то степени. Однако время от времени Бхагаван внезапно говорил вещи, которые изумляли всех нас, и нам становилось ясно, как мало мы на самом деле знали и понимали его. Я очень хорошо помню одно такое высказывание.

Бхагаван однажды сказал мне: «Все живые существа притягиваются к джняни – дэвы (обитатели небесных сфер), риши (мудрецы), брахманишты (упроченные в Брахмане), сиддхи (существа, достигшие совершенства и обладающие сверхъестественными способностями) и йоги. Некоторые приходят в виде людей, а некоторые облекаются в тонкие, астральные тела. Некоторые из этих великих существ принимают вид нищих или сумасшедших, а иные даже являются в форме птиц и животных.

Те, кто приходят в обычном человеческом теле, а потом остаются и становятся преданными, сильно различаются по степени духовной зрелости: новички смешиваются с высокоразвитыми душами. Самые развитые из них подобны спелым фруктам, готовым упасть [с ветки]. Им нужно находиться в присутствие джняни лишь для того, чтобы погрузиться в глубокое переживание Самости. Одним из таких преданных был Мастан.

Он был столь зрелой душой, что, когда приходил ко мне в пещеру Вирупакша, иногда впадал в глубокое самадхи даже до того, как входил в пещеру. Едва он прикасался к ограждению у входа, его парализовывало переживание Самости. Он стоял, пригвожденный к месту, не в силах пошевелиться, шесть или семь часов. Так было несколько раз. Обычно это происходило с ним даже до того, как он встречался со мной, поскольку я был внутри пещеры и не знал, что происходит у входа.

Мастан был из совершенно другой категории людей, не похожим на большинство из приходящих ко мне. Он был высокодуховным, несмотря на обычную внешность. Он был добрым и щедрым, всегда искал возможность помочь кому-нибудь. Он никогда не проявлял ни малейшего чувства собственной важности. Наоборот, он любил оставаться в тени, незамеченным и непонятым обычными людьми^[47].

Эти состояния самадхи не были абсолютным, непреходящим переживанием Самости. Когда его ум снова включился, он обратился к Бхагавану за советом:

Однажды, идя к Бхагавану, я взмолился о его милости. Когда я пришел в пещеру Вирупакша, он спросил: «Что тебе нравится, сагуна-упасана (медитация на форму, или почитание формы) или ниргуна-упасана (медитация, или почитание, бесформенного)?» Я ответил: «Я хочу только ниргуна-упасану». Тогда Бхагаван сказал мне: «Направь ум в Сердце. Если ты будешь удерживать внимание на источнике, из которого появляются мысли, ум утихнет в нем и воссияет реальность».

Я уже встречал подобные наставления в «Махараджа Тираву», в стихах Мастана и в «Сукар Кайвальям». Такие же рекомендации я видел и в нескольких других книгах. Я твердо решил, что это мой путь. После этой встречи с Бхагаваном у меня уже не было сомнений на этот счет. Абсолютно никаких сомнений^[48]».

В кратком неопубликованном рассказе о жизни Мастана Кунджу Свами сделал следующие комментарии: «У Мастана был очень миролюбивый характер… После первого визита он приходил к Аруначале всегда, когда хотел, и подолгу находился в присутствии Бхагавана, получая его даршаны – но на расстоянии. Он никогда ничего никому не говорил… Он не женился и остался брахмачари. Он жил мирной жизнью, занимаясь ткачеством и получая даршаны Бхагавана ^[49]».

Хотя Мастан был, вне всяких сомнений, особенным преданным, очень мало известно о нем и о тех годах, которые он провел с Бхагаваном. Немногие сохранившиеся истории были рассказаны людьми, общавшимися с ним. Акхиландамма, возможно, знавшая его лучше, чем кто-либо еще, описывала, как они вместе ходили в Тируваннамалай:

Мы с Мастаном ходили из нашей деревни к Аруначале, чтобы служить Бхагавану. Мастан был ткачом из нашей деревни, но он не был привязан к своему ремеслу. Он был с причудами – мог внезапно бросить недоделанное полотно и уйти жить к Бхагавану на несколько месяцев. Все это время его душа держалась в теле только за счет милостыни, которую он собирал.

Тогда еще не было автобусов. Я связывала в узелок продукты – рис и бобы – и укладывала узелок ему на голову. Так мы шли сорок миль^[50] к Аруначале. Мы шли медленно, никуда не торопясь, и рассказывали друг другу истории о Бхагаване.

Мастан время от времени делал полотенца и каупины и подносил их Бхагавану, а тот принимал их с благодарностью.

Однажды Бхагаван заметил с большой радостью: «Ремесло Мастана, хоть и не кормило ни его, ни его родителей, все же дает мне одежду».

В полнолуние мы совершали круговой обход горы в святом присутствии Бхагавана. Нас было человек десять: Перумал, Мастан и еще кто-то^[51]. В такие лунные ночи мы шли в ликовании, забыв обо всем на свете, кроме священной горы. Наверное, эти прекрасные времена никогда не вернутся!

В один из таких обходов Мастан начал петь во все горло. Я никогда не слышала, чтобы он пел так громко.

«Мастан, что сегодня с тобой? – спросил Бхагаван, как только мы закончили прадакшину. – Ты никогда не поешь, почему же ты вдруг запел?»

«Просто так, – беззаботно ответил Мастан. – Перумал сказал мне, что я должен петь, чтобы вам не хотелось спать, и, чтобы придать мне необходимые силы и воодушевление, заставил меня выпить напиток с ганджей».

«Значит, вот как. Ты распевал дикие песни, потому что был опьянен ганджей. Сколько раз я говорил тебе, что мне не нужна посторонняя помощь, чтобы не чувствовать сонливости?

Кроме того, я уже говорил тебе, чтобы ты ничего не делал ради меня. Не слушай других, которые утверждают обратное».

Хоть Бхагаван и отчитал Мастана, я не думаю, что последний воспринял критику серьезно. Мастан был очень простодушным человеком, и такие вещи его не задевали.

Я помню один случай, произошедший когда Бхагаван жил в Скандашраме. В помещение ашрама вошел мангуст с золотистой шерстью и сразу же направился к Бхагавану. Он какое-то время сидел у него на коленях, потом начал ходить по пещере и заглядывать во все закоулки. Он закончил свою «инспекцию» и исчез в кустах на горе. В тот момент рядом с Бхагаваном находился только Мастан. Через некоторое время Перумал вернулся в ашрам, и Мастан рассказал ему о приходе мангуста. Из замечаний Мастана можно понять, в каком состоянии он был.

«Я боялся, что мангуст причинит вред нашим павлинам, – сказал он, – и поэтому был наготове на случай, если он нападет на них. У меня под рукой была большая палка. К счастью, мангуст ушел, не сделав ни шага в сторону павлинов».

Перумал сказал ему: «Мастан, надо было поймать его. Если бы ты это сделал, мы принесли бы его сюда и держали бы как домашнее животное».

Бхагаван слушал этот разговор. Обращаясь к Мастану, он сказал: «Как ты думаешь, кто это был? Ты думаешь, ты смог бы его поймать, а этот другой человек – приручить? Это был мудрец Аруначалы, принявший форму мангуста, чтобы навестить меня. Он хотел выразить мне свое уважение. Сколько раз я говорил вам, что мудрецы приходят ко мне в самых разных формах?»

Мастан никогда не рассказывал мне об этом мангусте. Сам Бхагаван упомянул мне об этом случае в один из моих более поздних визитов^[52].

История о приходе мангуста с золотистой шерстью включена во многие рассказы о Бхагаване, но это единственная найденная мною версия, в которой говорится, что Мастан был единственным, кто оказался рядом с Бхагаваном в тот момент. Поскольку этот необычный визит состоялся в день фестиваля, в Скандашраме было много людей, но из постоянных жителей ашрама никого, кроме Мастана, не оказалось. Прежде чем посетить Бхагавана, жившего выше на склоне горы, мангуст зашел в пещеру Вирупакша к Паланисвами, который долгое время был помощником Бхагавана. Из этого можно сделать вывод, что этот случай произошел в 1915 г., когда Паланисвами умер. В тот год Бхагаван перешел жить в Скандашрам, а Паланисвами остался в пещере Вирупакша, где и скончался спустя несколько месяцев.

Вот рассказ самого Бхагавана о приходе мангуста:

Я жил на горе в Скандашраме. Много людей из города взбирались на гору. Мангуст, по размеру крупнее обычного, с шерстью золотистого оттенка (а не обычного, серого), без единого черного пятнышка на хвосте, какие встречаются у обыкновенных диких мангустов, бесстрашно прошел через всю эту толпу. Люди подумали, что это ручной мангуст, принадлежащий кому-то из посетителей. Зверек направился прямиком к Паланисвами, совершавшему омовение в ручье рядом с пещерой Вирупакша. Тот погладил его и похлопал по спинке. Зверек пошел за ним в пещеру, обследовал все углы и закоулки, вышел из пещеры и направился вместе с толпой наверх, в Скандашрам.

Тут его заметил я. Его красота и бесстрашие поразили всех. Он подошел ко мне, забрался на колени и лежал на них какое-то время. Затем он обошел все помещение. Я ходил за ним, чтобы ему не причинили вред неосторожные посетители или павлины. Два живших там павлина смотрели на зверька с любопытством. Мангуст беспечно озирался по сторонам и наконец исчез в скалах с юго-восточной стороны ашрама^[53].

Некоторые биографы, упоминавшие об этом случае, предполагали, что мангуст был Аруначалешварой – верховным божеством Аруначалы, принявшим эту форму, чтобы навестить Бхагавана. Бхагаван никогда не подтверждал и не отрицал эти домыслы, когда при нем упоминали о них. Рассказ Акхиландаммы – единственный, в котором Бхагаван, похоже, делает однозначное заявление о том, кто был его гостем в тот день.

В 1914 г., вскоре после того, как Мастан стал преданным Бхагавана, они с Акхиландаммой решили открыть в деревне Десур матх – приют для путешественников, где могли бы жить и питаться садху и паломники. Акхиландамма и до того момента кормила садху в течение многих лет, но это происходило в ее собственном доме. Ее родственники не одобряли того, что она тратит на садху столько времени, энергии и денег, и поэтому она ушла из семьи и нашла себе отдельный дом в Десуре. Много лет он был центром ее благотворительной деятельности. Около 1914 г. появилась возможность устроить в деревне настоящий матх. Каннаппа Мудальяр, долго проживший в Десуре, рассказывает, как появился матх:

Я стал ходить к Бхагавану примерно в 1930 г. под влиянием Мастана и Акхиландаммы, моими односельчанами. Тогда в Десуре было всего десяток семей. Мы все очень хорошо ладили друг с другом. Все были как одна большая семья. Мастан никогда не был женат, но потомки его семьи до сих пор живут в деревне. Я встретил Акхиландамму в Шри Раманананда Матхалаям – матхе нашей деревни, который был посвящен Бхагавану. Однажды Акхиландамма рассказала мне о том, каким был матх в первые годы своего существования.

По ее словам, Мастан помогал строить матх. Он расчистил площадку и сам выполнял некоторые строительные работы. Матх служил приютом для путешественников, предоставлявшим паломникам и садху ночлег и еду. Там останавливались многие садху из Раманашрама, особенно когда они были больны и нуждались в уходе. К нам приходили люди и из других мест.

Когда строительство было закончено, Мастан регулярно проводил там параяну с текстами Бхагавана. К тому моменту Мастан практически бросил работу ткача.

Он жил как садху и обычно питался подаянием, однако иногда Акхиландамма кормила его. Акхиландамма готовила еду в матхе. Если еды не было, Мастан выходил на улицу просить милостыню. Каждый раз, когда приходили преданные, Мастан приводил их в матх и разговаривал с ними о Бхагаване.

В 1928 г. Нандагопал Мудальяр, живший в той же деревне, дал денег на строительство нового здания с северной стороны матха. На стену повесили табличку, на которой было написано, что на постройку здания дал деньги Нандагопал Мудальяр. По всей видимости, Мастан был недоволен этой табличкой. Он не хотел жить в доме, на стене которого было чужое имя, не имя Бхагавана. Его так оскорбила эта надпись, что он решил уйти из матха и поселиться в другом месте.

Мунисвами Гоундер, живший в нескольких километрах от этого места, узнал об этом и пригласил Акхиландамму и Мастана жить в его деревне за его счет. Он жил в Матаме – маленькой деревушке в четырех километрах от Десура. Мунисвами Гундер давал деньги на содержание матха в своей деревне, который был назван в честь Аппара^[54], и он ожидал, что Мастан и Акхиландамма будут жить там. Однако Мастан решил, что не будет жить в матхе, названном в честь кого-то другого, не Бхагавана, и отказался от предложения. Мунисвами Гоундер, ища компромисс, построил Мастану маленькую хижину возле матха. Акхиландамма решила остаться в Десуре. Оба они время от времени ходили в Тируваннамалай навестить Бхагавана. Иногда они шли туда пешком, а иногда Мастан вел повозку, нагруженную провизией для жителей ашрама^[55].

Когда Акхиландамма рассказала Бхагавану, что она открыла в своей деревне матх, чтобы служить его преданным, он сказал, обращаясь ко всем присутствовавшим:

«Теперь о нас будут говорить по всей стране. Видите эту Десурамму, которая препоясала чресла? Она основала Раманананда Матхалаям».

Сказав это, он громко рассмеялся^[56].

Позже, услышав о том, что Мастан теперь живет в деревне Матам, Бхагаван попросил Акхиландамму тоже поселиться там, чтобы заботиться о нем. Она восприняла это как прямой приказ. Она сказала: «Где бы он ни был, я буду служить ему», и ушла жить в матх, расположенный в Матаме^[57].

Сам Мастан записал лишь один рассказ о встрече с Бхагаваном – разговор, который состоялся вскоре после того, как Бхагаван переехал из Скандашрама к подножию горы.

Одно время, когда я медитировал – примерно один час каждый вечер, – я слышал звон большого колокола. Иногда я видел мощное сияние. В 1922 г., когда я пришел к Бхагавану в его новый ашрам у подножия горы, я спросил его об этом.

Он ответил: «Нет нужды думать о таких проявлениях. Если увидишь, откуда они исходят, ты поймешь, что они возникают из-за наклонностей (санкальпы) ума. Всё появляется в Тебе и исчезает внутри Тебя. Свет тоже является из того же источника. Если ты увидишь, кому он является, ум утихнет в источнике, и останется только реальность»^[58].

Мастан продолжал навещать Бхагавана на протяжении 1920-х гг., хотя его визиты и были менее частыми, чем в более ранние годы. Он и еще несколько человек оказались в Раманашраме, когда там произошел нашумевший случай: в 1924 г. на Бхагавана напала шайка грабителей, которые ошибочно полагали, что в ашраме хранится крупная сумма денег.

Бхагаван получил сильный удар по ноге, но ответил грабителям в своей характерной манере: «Если вам этого мало, можете ударить по другой ноге».

Присутствовавший при этом Рамакришна Свами был так взбешен, что схватил железный прут и собирался бить нападающих. Бхагаван остановил его со словами: «Пусть эти грабители играют свою роль, а мы будем играть свою. Пусть делают то, что им нравится. Мы должны терпеть и сдерживаться. Не будем им мешать».

По всей видимости, Мастан во время этого нападения последовал совету Бхагавана, поскольку нет ни одного свидетельства о том, что он каким бы то ни было образом отреагировал на жестокое вторжение грабителей.

Согласно одному из немногих письменных свидетельств, Мастаном сказано: «Даже если небо обрушится тебе на голову, даже если меч вонзится тебе грудь, не отступай от своего истинного состояния^[59]».

Последнее высказывание, которое можно с тем же успехом перевести как «не впадайте в беспокойство», в обобщенном виде характеризует реакцию Мастана на это событие.

Когда Акхиландамма услышала об ограблении, она сразу же отправилась в Тируваннамалай. Вот ее рассказ о том, как Бхагаван отреагировал на вторжение грабителей:

Случилось такое, чего мы не могли себе и представить: Бхагавана избили воры. Новость разлетелась как молния, и многие, как и я, страшно обеспокоились и бросились в ашрам.

Увидев меня, Бхагаван удивился и сказал: «О Десурамма, ты тоже пришла. Кунджу Свами рассказывает эту историю вон там. Иди и послушай».

Это прозвучало так, будто Бхагаван посылает детей послушать историю, которую кто-то рассказывает неподалеку. Я узнала, что Бхагаван поручил Кунджу Свами рассказать обо всем, что происходило во время ограбления. По его реакции я поняла, что постоянные вопросы со стороны преданных досаждали Бхагавану даже больше, чем само избиение.

Я села у ног Бхагавана и, поглаживая раненую ногу, выразила свое удивление и печаль: «Как несправедливо! Какая несправедливость!»

Бхагаван возразил мне: «В чем же здесь несправедливость? Как ты угощаешь меня сладостями, так и они угостили меня побоями, и я их тоже принял. Сколько я ни говорил, что я не есть тело, ты так и не можешь этому внять^[60]».

Матх, который Мастан и Акхиландамма держали в Десуре, был построен, чтобы обслуживать странствующих садху, в особенности преданных Бхагавана. Следующая история, рассказанная Вишванатхой Свами, указывает на то, что Мастан воспринял эту задачу очень со всей серьезностью:

В те годы (1920-е) некоторые преданные Бхагавана ходили пешком в близлежащие города, например в Полур и Десур. Мы совершали эти путешествия, чтобы навестить преданных, живших в тех местах. Прежде чем мы отправлялись в такой поход, Бхагаван всегда давал нам разрешение. Состав группы менялся, но обычно в «экспедицию» с радостью отправлялись Кунджу Свами, Рамасвами Пиллай, «Нонди» Шриниваса Айер, Раманатха Брахмачари и Ранга Рао. Я тоже ходил много раз. Иногда мы отправлялись в Куддалор или Веллор, но по большей части ходили в окрестностях Полура и Ченгама^[61].

Находясь в пути, мы никогда не останавливались в домах.

С наступлением ночи мы останавливались в мантапамах или пещерах, а иногда просто укладывались спать под деревьями. По дороге мы просили подаяние. Время от времени люди давали нам продукты, из которых можно было приготовить еду – в таких случаях мы останавливались и готовили. Если в наши чаши для подаяния клали уже приготовленную еду, мы делили ее между всеми членами группы. Несмотря на то что во время таких путешествий было много веселья, мы все же помнили, что мы – садху и совершаем паломничество. Во время ходьбы мы декламировали отрывки из священных текстов или медитировали в молчании.

Иногда Мастан каким-то образом прознавал заранее, куда мы направляемся. Мы приходили в город, например в Полур, и обнаруживали, что он ждет нас. Встретив нас, он тут же заставлял нас сесть и ждать, а сам шел по улицам просить для нас милостыню. Мы не хотели, чтобы он нам служил, но Мастан очень настаивал. В таких случаях он говорил, что он «преданный преданных» – он сам взял на себя эту роль и принял этот титул.

Он говорил: «Я хочу служить преданным Бхагавана. Вы должны остаться здесь, а я поищу для вас еды».

Обычно Мастан возвращался с большим количеством еды, гораздо большим, чем мы могли съесть. После того как мы съедали сколько могли, он делился остатками со всеми, кто жил неподалеку. Если мы останавливались в пещерах или других безлюдных местах, остатки еды отдавали обезьянам.

Угощая нас, Мастан все время просил нас об одном: «Прошу вас, расскажите мне какие-нибудь истории о том, как велик наш Учитель. Перескажите мне всё, что он говорил, пока меня не было с ним. Для меня каждое слово, произнесенное Бхагаваном, священно. Слова, исходящие из его святых уст, так сильны, что зрелые души могут обрести освобождение, лишь слушая их^[62]».

Мастан продолжал жить в Матаме до самой своей смерти в 1931 г. Задолго до этого он знал дату и время своей смерти – судя по тому, какую подробную информацию он дал ухаживавшему за ним Мунисвами Гоундеру. Однако Мунисвами Гоундер не обратил внимания на предсказание Мастана.

За день до смерти Мастан разослал сообщение всем преданным Бхагавана, жившим неподалеку, с просьбой прийти к нему как можно скорее. Большинство из них не смогли прийти вовремя – из-за того, что жили слишком далеко, или из-за того, что получили письмо после того, как стемнело.

Когда Мастан умирал, Акхиландамма была рядом с ним. Так она описывает последние минуты его жизни.

Около недели он был болен и прикован к постели. В эти дни он говорил о многих вещах, не принадлежащих этому миру, так, словно на самом деле видел их.

Он говорил: «Вот спускается Нандишвара (бык, на котором ездил Шива). Он с такой любовью облизывает все мое тело! Смотри! Вот танцуют Шива-ганы (небесная свита Шивы)! Смотри! Они подают мне знаки, приглашая в их мир. Взгляните на эти озера, где плавают лотосы и небесные лебеди!»

Мы думали, что он просто бредит, но в последний день случилось нечто очень странное, и мы уже не могли списать это на горячку. В тот день он внезапно встал с постели. Он стоял так, словно его звал некто, стоявший с ним лицом к лицу. Затем он воскликнул с сильным волнением: «Мать Апитакучамба^[63], неужели ты пришла собственной персоной, чтобы сопроводить меня?» После этих слов он упал мертвым. Я сразу же отправила письмо Бхагавану.

Когда Бхагаван узнал о смерти Мастана, он послал Кунджу Свами в нашу деревню с подробными указаниями, как построить самадхи для Мастана. Есть книга на тамильском языке с подробным описанием, как нужно хоронить последователей Господа Шивы^[64]. В соответствии с этими инструкциями Бхагаван сделал план самадхи, указал размеры и отправил его с Кунджу Свами. Нам казалось очень странным, что мусульманин будет похоронен по обряду, предусмотренному для шиваитских святых, но еще необычней было то, что Бхагаван, обычно не поощрявший формальные ритуалы, в мельчайших подробностях расписал обряды, которые необходимо совершить у самадхи Мастана.

Какой бы ни была причина этого, следуя указаниям Бхагавана, мы возвели в нашей деревне усыпальницу для Мастана. Жители этого места по большей части джайны. Они решили, что индуистское самадхи в их деревне будет приносить несчастья. Узнав об этом, кое-кто из них даже заговорил о том, что всем джайнам придется покинуть деревню. Однако, когда там построили самадхи, для всех жителей поселения настали хорошие времена. Деревня стала богатеть. Сейчас уже никто не сомневается, что самадхи Мастана – святыня для всех жителей, независимо от их касты и вероисповедания. Какое чудо^[65]!

В двух последних параграфах содержится информация, требующая пояснений. Во-первых, насколько мне известно, Бхагаван потребовал соорудить самадхи такого типа лишь для трех своих преданных: для своей матери, для коровы Лакшми и для Мастана^[66]. Поскольку Бхагаван публично заявлял, что первые двое реализовали Самость, напрашивается закономерный вывод, что Бхагаван считал таковым и Мастана на момент смерти. Если это так, окончательная реализация произошла между 1922 г., когда Мастан все еще продолжал задавать вопросы о своей садхане, и 1931 г., когда он умер.

Тирумулар (стих 1916) указывает на то, что колодец для самадхи джняни должен быть 1,5 на 1,5 м и 2,75 м в глубину. Внутри этого колодца строятся треугольные стены длиной 1 м. Тело помещается в эту треугольную кострукцию в позе лотоса. Затем углубление заполняется большим количеством вибхути и камфоры. Когда Бхагаван послал Кунджу Свами в Матам с подробными инструкциями по постройке самадхи, он также передал достаточное количество вибхути и камфоры из Раманашрама для всех необходимых ритуалов. Каннаппа Мудальяр, присутствовавший при постройке самадхи, рассказал мне, как помогал строить внутренние треугольные стены.

Тирумулар писал (стих 1913), что если «тело джняни» будет захоронено в соответствии с этими указаниями, «властители и народ этой земли будут благословенны и обретут безграничную милость».

Деньги на постройку самадхи дал местный джайн Симхакутти Наянар. Удивительной чертой Мастана было то, что представители всех религий почитали его как святого. Отчасти можно объяснить это тем, что Мастан не любил и не проводил ритуалы, которые характеризовали бы его как последователя какой-либо определенной религии. В рукописи, сохранившейся в его самадхи, сказано, что он не любил «пуджи, стук барабанов, простирания, изысканную пищу и гирлянды». Однако он наносил вибхути на лицо. По рассказам Кунджу Свами, он всегда появлялся в Раманашраме со лбом, намазанным вибхути, а на одной сохранившейся фотографии, сделанной в Скандашраме с Бхагаваном, его лоб намазан вибхути специально.

Когда разлетелась весть о смерти Мастана, находившийся неподалеку храм Шивы дал нам чапрам, чтобы перед погребением можно было устроить процессию с телом Мастана по ближайшим деревням. Чапрам – четырехколесная деревянная телега, ее используют в храмах, чтобы во время фестивальных шествий возить по улицам храмовых мурти. Эта телега была совершенно новой и она еще ни разу не использовалась. Я считаю это удивительным доказательством святости Мастана – индуистский храм отдал один из своих чапрамов для похоронной процессии мусульманина!

Мастан умер 8 ноября 1931 г. В этот день был фестиваль Дивали. Шел ливень; чапрам с телом Мастана толкали и тянули через три деревни. Племянник человека, строившего самадхи Мастана, рассказал мне, что иногда приходилось тянуть чапрам по пояс в воде^[67]. Но ни погода, ни трудности управления чапрамом не сломили дух людей, шедших в погребальной процессии. Где бы они ни проходили, люди присоединялись к процессии и помогали толкать чапрам.

Когда процессия вернулась к месту самадхи, была устроена поминальная трапеза. Мунисвами Гоундер, заботившийся о Мастане в течение многих лет, пожертвовал 200 кг. риса и накормил всех присутствовавших.

До самого конца своей жизни Мунисвами Гоундер организовывал большую поминальную трапезу в день самадхи Мастана. С его смертью эта практика прекратилась.

Я спросил местного жителя по имени Чокалингам о существующем поверье, будто самадхи Мастана исполняет желания – об этом упоминала Акхиландамма в последнем параграфе своего рассказа. Он ответил: «За годы, прошедшие с момента постройки самадхи, все заметили, что семейные и коммерческие дела у тех, кто помогал Мастану, значительно улучшились, а у тех, кто был против него, – пошли на спад. Это было очевидным для всех, и люди стали приходить к самадхи за благословениями. По сей день многие приходят сюда молиться об исполнении желаний».

Несколько дней спустя Акхиландамма отправилась в Тируваннамалай, чтобы рассказать Бхагавану о последних днях жизни Мастана.

Я пошла к Бхагавану и рассказала, как прошли последние дни Мастана. Выслушав это, Бхагаван сказал: «Возможно, вселенская мать Апитакучамба пришла за ним собственной персоной. Всё, что он описывал, связано с миром Шивы. Мастан был непоказным преданным. Он владел сокровищем скрытых духовных переживаний. То, что ты заботилась и присматривала за ним до самой его смерти, достойно вознаграждения^[68]».

Десур Мастан Свамигал Бхакти Раса Патигам

Одиннадцать стихов нектарной преданности Мастана Свами из Десура

Хотя Мастан никогда ничего не писал о своих переживаниях в присутствии Бхагавана, его знакомый, Самбандан, все же записал несколько его высказываний на духовные темы. После смерти Мастана они были сложены в поэму из одиннадцати стихов. Мысли, выраженные в этой поэме, а ее также язык, указывают на то, что Самбандан был учеником Мастана. Из этих стихов становится ясно, что Самбандан считал его просветленным человеком, имеющим полное право давать духовные наставления.

Мастан вначале побуждал Самбандана, который, по-видимому, жил где-то в районе Десура, сочинить несколько стихов, воспевающих величие Бхагавана. Мастан знал, что Самбандан может сочинять хорошие стихи на тамильском языке и попросил его применить этот талант на практике. Впоследствии Самбандан исписал целую записную книжку – там было около 200 стихов, превозносящих Бхагавана. Эта рукопись попала в Раманашрам. Муруганар, которому показали эти стихи, внес в них много поправок и улучшений. Внутри этой записной книжки был маленький листок, на котором были напечатаны одиннадцать стихов Самбандана, воспевающих Бхагавана и Мастана, а также краткие наставления, которые они давали. Похоже, эти одиннадцать стихов были сочинены и опубликованы по случаю годовщины смерти Мастана. Записная книжка и напечатанная поэма находились среди коллекции бумаг Муруганара, переданной затем Садху Ому в 1970 г. вскоре после смерти Муруганара.

Слово, появляющееся вначале каждого из первых десяти стихов, которое я перевел как «освобожденный», имеет несколько других значений, таких как «солнце», «свет» и «сознание».

1 Мастан, освобожденный, сияющий в Десуре! Божественный! Святой, почитаемый Брахмой, рожденным из лотоса, и другими дэвами, среди которых находится Индра! По своей милости ты сказал мне, грешнику, петь на языке поэтов славу божественному Рамане – Гуру, прославленному Богу, сияющему у Аруначалы, где цветут леса.

2 Мастан, освобожденный, сияющий в Десуре, где многочисленны водоемы с благоухающими лотосами! Светоносный! Вы сказали мне: «Этот огромный мир – картина, написанная Брахмой^[69], – есть не что иное, как «мы». Он не отделен от нас. Если ты отбросишь название и форму, иллюзия исчезнет». [Даже не пытаясь осознать это], я впустую потратил много времени.

3 Мастан, освобожденный, сияющий в Десуре! Освобожденный, навеки отрекшийся от мира, прославляемый дэвами, в числе которых Брахма; [Мастан], говоривший лишь о величии Раманы – несравненного Бога, в изобилии даровавшего свою милость подобно бескрайнему прохладному океану! Вы сказали: «Уничтожь невежество. Если ты будешь удерживать ум внутри, это само по себе будет безупречной сварупой». Так вы разрушили ваше собственное невежество и пришли в деревню Матам.

4 Мастан, освобожденный, сияющий в прекрасном Десуре, окруженном медоносными рощами! Праведный Гуру, давший мне наставление: «Пребывай в блаженстве в источнике, из которого возникает мир». Драгоценный камень, обретший милость Садгуру Раманы, прославляемого благородными! Вы отреклись от этой мирской жизни, подобной извергнутой пище, и обрели жизнь в истинной джняне.

5 Мастан, освобожденный, сияющий в прекрасном Десуре, вы – моя родная мать! [Вы сказали мне: ] «Это тело из плоти когда-нибудь перестанет существовать. Зная это, всегда пребывай в своем Сердце. Даже если небо обрушится тебе на голову, даже если меч вонзится тебе прямо в грудь, не отступай от своего истинного состояния». Хотя мой слух воспринял это мудрое наставление, я не следую ему на практике.

6 Мастан, освобожденный, прославляемый в прекрасном Десуре, окруженном чистыми озерами! Благой и чистый, отвергнувший мирское, никогда не знавший женщины – вы навсегда остались подобным ребенку, вы бродили повсюду, как призрак. Выказывавший огромную милость к тем преданным, которые припадали к вашим стопам! Светильник, возжигающий светлый ум Акхиландаммы, чьи плечи подобны стеблям бамбука!

7 Мастан, освобожденный, живущий в Десуре, окруженном величественными стенами, над которыми парят облака! Вы сказали мне: «Где бы ты ни был физически, всегда пребывай в своей Самости». Гуру, владеющий богатством милости, погладивший меня своей рукой, изливший милость подобно дождевой туче! Я не воспринял милость, не отдал жизнь служению вам. Что же мне делать теперь?

8 Мастан, освобожденный, живущий в Десуре, где по рекам проплывают лебеди с красными лапками! Океан саччидананды, без препятствий осознавший истину и ставший этой реальностью!

Вы сказали: «Если вишая-васаны^[70] будут уничтожены, ум также будет уничтожен, и тогда воссияет ни с чем не сравнимая реальность, природа которой – покой. Эта реальность не отделима от тебя».

9 Мастан, освобожденный, сияющий в Десуре, где так много водных источников! Непорочный, идущий путем отречения от всего мирского, не забывая лотосных стоп джняни Раманы, дающий учение, пребывая в истине, выраженной в упанишадах: «Знание сознания – вот истинное знание; все знание не-Самости – это знание, порожденное иллюзией». Когда же утихнет мой беспокойный ум?

10 Мастан, освобожденный, сияющий в Десуре, где так много медоносных рощ! Достигший совершенства в мауне^[71] и показавший на практике преданность, не забывая благоухающих лотосных стоп несравненного высшего Гуру Раманы Махарши, превозносимого всем миром, сказавшего: «Не позволяй ни единой мысли возникать в мауне».

11 Хвала пурне^[72]! Хвала джняна-Гуру! Хвала свету, сияющему в нашем сознании и открывающему нам сердце Вед! Господь, разорви эти путы сансары, приносящие несчастье. Прими эти жалкие слова преданного-невольника, адресованные твоим божественным стопам.

Эчамма и Мудальяр Патти

Примерно до 1914 г., когда в пещере Вирупакша появилась кухня, Бхагаван питался пищей, приносимой его преданными. Часть пищи была подаянием, за которым они отправлялись на улицы Тируваннамалая, а часть специально готовили женщины, взявшие на себя обязанность каждый день обеспечивать пищей Бхагавана и его преданных. В 1890-х был краткий период, когда Бхагаван сам просил еду на улицах Тируваннамалая.

В первые годы, когда Бхагаван жил у Аруначалы, пищу регулярно приносили несколько женщин, среди которых были Даси Раджамбал, Минакши Амма и Ратнамма. Бхагаван обычно радовался таким подношениям, но в то же время он не хотел, чтобы эти люди чувствовали себя обязанными ежедневно обеспечивать его едой. Он хотел жить независимой жизнью, и ему не нравилось, что он вынужден принимать подношения каждый день от одних и тех же людей.

Рассказывая об этих ранних годах и о женщинах, приносивших ему еду, Бхагаван сказал: «Вы не представляете, сколько беспокойства доставляют такие регулярные подношения. Люди, их делающие, рассчитывают на некий контроль над тобой. Кроме того, это в какой-то степени взращивает в них ахам (эго). Каждый ожидает, что ты у него что-то возьмешь… Еды становится слишком много. Большое число людей приносит огромное количество пищи, и так происходит всё время – а ты обязан всё это принимать. Иногда мы смешивали всю еду, что нам приносили, – молоко, кашу и т. д. – и пили, если смесь получалась жидкой. Быть свами очень тяжело. Вы даже не можете себе представить. Я знаю это из своего пятидесятилетнего опыта^[73]».

Особенного внимания заслуживают две женщины: Эчамма и Мудальяр Патти. Они служили Бхагавану каждый день, с начала XX века до самой своей смерти в 1940-х гг. Ни одна из них не оставила рассказа от первого лица о годах, проведенных с Бхагаваном, но другие преданные писали о них, и этих историй оказалось достаточно, чтобы объединить их в одну главу этой книги. По ходу рассказа я время от времени буду вставлять собственные комментарии.

Начну с Эчаммы, поскольку она пришла к Бхагавану раньше Мудальяр Патти.

Кришна Бхикшу: Лакшми Амма, которую преданные Бхагавана знали под именем Эчамма, была родом из Мандаколатхура, деревни в тридцати километрах от Аруначалы. После замужества она большую часть времени жила в Кариялуре, в округе Неллор – там работал ее муж. Она родила нескольких детей, но ни один из них не прожил долго. Спустя три года после смерти первого сына умерли еще двое – сын и дочь.

В этот период ей приснился мальчик с выбритой головой, на котором была одна лишь каупина. Она подумала, что это, должно быть, санньясин. В этом сне он положил что-то на ее ладонь и исчез. Когда она рассказала об этом мужу, он послал за человеком, умеющим толковать сновидения. Этот человек предположил, что приснившийся юноша – Господь Субраманьян, но подробнее истолковать сновидение не смог. Субраманьян – божество, почитаемое семьей ее мужа. У членов семьи было собственное истолкование ее сна: по их мнению, сон означал, что они получили милость бога Субраманьяна, и что эта милость проявится в будущем.

Когда мужа перевели в Кандукур, тот же самый юноша снова явился ей во сне. На этот раз он положил на ее ладонь послание, написанное шрифтом деванагари ^[74]. Эчамма сказала, что не умеет читать деванагари. Тогда юноша направил ее к знаменитому пандиту по имени Парадеша Шастри за советом, добавив, что этот пандит сможет разъяснить ей значение послания. Пандит сообщил ей, что на ней милость Субраманьяна и что он инициировал ее мантрой, содержащей его имя.

С того дня на нее обрушилась череда несчастий. Ее сын, дочь и муж умерли один за другим. Не видя смысла оставаться в городе, где работал ее муж, она вернулась в свою родную деревню с единственной оставшейся дочерью.

Согласно обычаям того времени, она организовала свадьбу дочери, когда той было всего лишь десять лет. Была вычислена лагна [наиболее благоприятное время], но снова вмешался рок.

За двадцать дней до свадебной церемонии у дочери началась лихорадка. Два или три дня спустя Эчамме явился во сне тот же загадочный персонаж. На этот раз он передал ей сообщение с туманным смыслом:

«Три твоих жизни закончены. Вишванатх [Бог этого мира] призывает тебя. Вернись на гору и исчезни».

Единственное, что она поняла из этого сновидения, – это то, что три ее жизни закончены. Вскоре после этого умерла ее последняя дочь^[75].

Эта утрата превратила ее жизнь в нескончаемый приступ тяжелой скорби. Она не могла думать ни о чем – любая мысль вызывала у нее прилив печали, которая копилась внутри, не находя выхода. Утешительные слова родственников и дома родной деревни постоянно напоминали ей о потерянной семье. Пытаясь избавиться от депрессии, она с разрешения отца отправилась в долгое путешествие, чтобы посетить священные места Северной Индии и встретиться со святыми людьми. Она объехала всю Северную Индию и некоторое время жила в Гокарне на берегу Аравийского моря. Во время этого долгого паломничества она служила нескольким святым, один из которых дал ей инициацию в аштанга-йогу, основы которой заложил Патанджали. Но ни святые люди, ни духовные практики не смогли развеять черное облако скорби, затянувшее ее душу – напротив, она чувствовала, что ей становится всё хуже и хуже.

В 1906 г. она вернулась в родные места, не найдя утешения, которого так отчаянно искала. И все же горе не повергло ее в уныние окончательно. В глубине души она была уверена, что где-то в Индии есть Гуру или святой человек, который положит конец ее скорбям. Когда она поделилась этими мыслями со своими родственниками, один из них посоветовал ей сходить к молодому свами в Тируваннамалай.

Этот родственник сказал ей: «Есть один Брахмана Свами, живущий на Аруначале. Конечно, он очень молод – ему примерно двадцать шесть лет, – но это человек необыкновенной святости. При желании можешь сходить к нему».

Другие люди тоже убеждали ее отправиться туда.

Один из них сказал: «Даже несмотря на то, что он хранит мауну (молчание), люди, служащие ему с абсолютной преданностью, получают милость и пользу от того, что находятся рядом с ним».

Эчамма последовала этим советам и отправилась к Аруначале.

В Тируваннамалае у нее были родственники, но она не захотела навещать их, так как это навевало печальные воспоминания о ее семье. Вместо этого они вдвоем, с женщиной, с которой они вместе шли из деревни, направились прямиком в пещеру Вирупакша. Увидев свами, она узнала в нем таинственного юношу, являвшегося ей в сновидениях, в последнем сне позвавшего ее на гору. Она пробыла рядом со свами целый час, не в силах произнести ни слова. Он тоже ничего ей не сказал, но в его присутствии все ее печали рассеялись. Сидя в пещере, она ни разу не вспомнила о своем доме, ни разу не подумала о том, чтобы уйти. Казалось, какая-то сила держит ее прикованной к месту перед свами. Через час она сделала над собой огромное усилие и заставила себя уйти подальше от пещеры, но долго оставаться вдалеке не могла. С этого дня свами притягивал ее как магнит. Она снова и снова приходила в пещеру и в конце концов начала делать подношения пищи Бхагавану. Вначале ей давал деньги отец, позже начал помогать и брат.

Эчамма покупала на эти деньги еду для Бхагавана и его преданных. Когда в ашраме начали готовить пищу, она сделала служение Бхагавану своей ежедневной обязанностью. Даже когда он уходил на вершину горы, она взбиралась туда со своим подношением. Кроме того, она превратила свой дом в пристанище для всех преданных Бхагавана.

Милость, дарованная ей Бхагаваном, развеяла без остатка ее горе, и вскоре она уже могла говорить о своих покойных родных, не ощущая боли в душе. С течением времени она стала считать Бхагавана своим отцом, матерью, Гуру и Богом.

Через некоторое время Эчамма с разрешения Бхагавана удочерила Челламму, дочь своего брата. Маленькую девочку полюбили все в ашраме, и Бхагаван часто играл с ней. По достижении подобающего возраста она вышла замуж, переехала в деревню мужа и родила сына. Мальчика назвали Раманой. Вскоре после рождения ребенка Эчамма получила неожиданную телеграмму, сообщавшую о смерти Челламмы. Если бы это случилось в ее ранние годы, этот внезапный удар вновь вызвал бы в ее душе бурю скорби, но сейчас всё было иначе: она обрела Бхагавана – единственного человека, способного избавить ее от всех несчастий.

Она показала телеграмму Бхагавану. Прочитав ее, Бхагаван залился слезами; по-видимому для него эта новость явилась таким же ударом^[76].

После похорон Челламмы Эчамма забрала с собой в Тируваннамалай маленького Раману и посадила его на руки Бхагавану. В какой-то степени это было символическим жестом. Тем самым она дала понять, что с этого момента и она, и младенец полностью зависят от милости Бхагавана.

Бхагаван в полной мере осознавал, какой удар пережила Эчамма. Некоторые люди ошибочно принимали его невозмутимость за жестокосердие и утверждали, что его не трогают несчастья обычных людей. То, что он плакал о Челламме, свидетельствует о том, что они ошибались.

Как уже было сказано, Эчамма получила инициацию в аштанга-йогу. После нескольких лет усердных занятий она стала настоящим специалистом в этих практиках. Она могла сидеть, сведя глаза к кончику носа и концентрируясь на свете, который там появлялся. Она часами сидела, поглощенная приятными ощущениями от этой практики. Однажды она практиковала так усердно, что потеряла сознание, и люди, находившиеся рядом, решили, что ей настал конец. Действуя из лучших побуждений, они бросились к Бхагавану сообщить печальную новость, но Бхагаван успокоил их, сказав, что она всего лишь в трансе. Позже, когда Эчамма сама рассказала Бхагавану о своих переживаниях в этом состоянии, он посоветовал ей прекратить практики, ведущие к таким эксцессам.

Он сказал ей, что являющийся ей свет – лишь видимость, не Самость. Он также добавил, что она должна стремиться к высшей цели, реализации Самости, и не отвлекаться на малозначащие явления, такие как световые видения и трансовые состояния. Чтобы добиться цели, он посоветовал ей оставить йогические практики и вместо этого следовать пути вопрошания себя.

Многие преданные относятся к чужим божествам и Гуру с пренебрежением, но Эчамма была неспособна на такую непочтительность. Она сохраняла сильную преданность Бхагавану и большое уважение ко многим другим духовным учителям. Особое почтение она испытывала к Шешадри Свами^[77], и он относился к ней с ответной любовью. Обычно Шешадри Свами не позволял людям приближаться к себе. Когда они пытались подойти к нему, в большинстве случаев он забрасывал их камнями. С Эчаммой он вел себя совершенно иначе. Он сам часто наведывался к ней, чтобы разделить с ней трапезу. Несколько раз, когда она в сумерках возвращалась домой, он появлялся на дороге. Он шел за ней на расстоянии нескольких шагов до самого дома, чтобы убедиться, что она в безопасности.

Однажды Шешадри Свами пришел к ней, когда пандит объяснял ей параграф из пуран.

Пандит с презрением взглянул на Шешадри Свами и сказал: «Разве могут такие люди достичь джняны, даже через тысячу жизней?»

Эчамму задело, что пандит оскорбляет такую возвышенную душу. Она захотела, чтобы Шешадри Свами прочитал пандиту лекцию по философии – просто чтобы показать ему, что его высокомерие и бахвальство своим интеллектом неуместно.

Шешадри прочитал ее мысли и сразу же начал долгое рассуждение об окончательной татпарье (конкретном значении) махавакий^[78]. Его речь длилась несколько часов. Он говорил так свободно и вдохновенно, что вокруг него собралась толпа людей, желающих послушать его. В другой раз, когда Эчамма совершала пуджу, Шешадри Свами пришел и спросил, чем она занята. Она ответила, что совершает обряд почитания перед портретами Бхагавана и его самого. Шешадри Свами это не понравилось.

«Почему ты не занимаешься медитацией?» – спросил он.

Эчамма уже умела медитировать, но, желая узнать об этом больше от Шешадри, спросила, как делать это правильно. Шешадри Свами тут же сел неподвижно в позе лотоса, сконцентрировался на кончике носа и вошел в самадхи на четыре или пять часов.

Вернувшись в нормальное сознание, он спросил, поняла ли она, как нужно медитировать: «Ты видела это, Эчамма^[79]?»

Вера Эчаммы в Бхагавана и ее преданность не раз приводили к настоящим чудесам. Я помню два случая, о которых она мне рассказала.

Когда она однажды поднималась по ступеням в пещеру Вирупакша с едой для Бхагавана, шел сильный ливень, не позволявший взобраться выше по склону. Она села переждать непогоду, и увидела, что рядом с ней сидит Бхагаван.

Она с удивлением заметила, что на него не падает дождь. Круг примерно четыре метра в диаметре был совершенно сухим, а Бхагаван сидел в его центре.

В другой раз один знаток священных писаний из Северной Индии пришел в пещеру Вирупакша на даршан Бхагавана. Когда он разговаривал с Бхагаваном, пришла Эчамма в очень взволнованном состоянии. На ней лица не было, она вся дрожала. Бхагаван спросил, что случилось.

Эчамма ответила: «Когда я взбиралась по ступенькам возле пещеры Садгурусвами, мне показалось, что рядом с тропинкой стоят два человека. Одним из них был Бхагаван. Я не знаю, кем был второй. Я не остановилась и продолжала взбираться на гору. Через несколько секунд я услышала голос сзади: «Мы все здесь. Зачем ты карабкаешься дальше?» Я обернулась и с изумлением обнаружила, что эти двое исчезли». И она пошла вверх по тропе, испуганная и дрожащая.

Знаток Вед с Севера обвинил Бхагавана в раздвоении. «Почему вы явились ей в тот момент, когда разговаривали здесь со мной? Почему вы не явили мне подобного знака милости?»

Бхагаван оправдывался тем, что все мысли Эчаммы были сосредоточены на нем, и поэтому она увидела его фигуру^[80].

Я прерываю рассказ Кришны Бхикшу, чтобы привести еще одну историю. Она также произошла в то время, когда Бхагаван жил в пещере Вирупакша, но Кришна Бхикшу не упомянул о ней. Рассказывает Г. В. Суббарамая («Воспоминания о Шри Рамане», с. 16–17):

Я познакомился с Эчаммой, которая вместе с Мудальяр Патти более тридцати лет приносила еду Бхагавану и его преданным. Ее дом был пристанищем, открытым для всех почитателей Шри Раманы, и она обращалась с ними как со своими близкими родственниками.

Ее сердце всегда было переполнено любовью ко мне. Она рассказывала бесчисленные смешные истории о старых временах, и благодаря ее рассказам Шри Бхагаван становился близким для меня. Одну из них я приведу здесь. Однажды, когда Шри Бхагаван жил на горе, Эчамма шла наверх с корзиной еды и встретила паломников, спускавшихся вниз. Их вид выражал печаль и разочарование. В ответ на ее расспросы они сказали ей, что пришли издалека и долго искали Махарши, но нигде не смогли найти его. Пообещав показать им Шри Бхагавана, она взяла их с собой. Получив даршан Шри Бхагавана, они были изумлены и смущены, потому что уже видели его – в каупине (набедренной повязке), работающим в одиночестве над постройкой глиняной стены. Ошибочно приняв его за рабочего, они спросили его: «Где свами?» По всей видимости, Шри Бхагаван ответил: «Не знаю». После их ухода Эчамма посетовала на то, что Шри Бхагаван ввел в заблуждение бедных паломников, а Шри Бхагаван спросил: «Что я должен был им сказать?» – «Смотрите же! Вот свами!»

Кришна Бхикшу: Однажды, когда Эчамма поднималась на гору, она увидела, как ворона напала на маленького попугая и ранила его. Она принесла раненую птицу к Бхагавану. Они вдвоем ухаживали за попугаем четыре или пять дней, но не смогли спасти его. Бхагаван похоронил птицу и построил для нее маленькое самадхи. Во время похорон он заметил: «Когда-нибудь здесь будет здание».

И здание в конечном итоге появилось на этом самом месте, а маленькая пещера, находящаяся рядом с ним, сейчас называется Кили Гухай – «пещера попугая».

Когда Бхагаван перешел в Шри Раманашрам, Эчамма продолжала приносить бхикшу. Однако ее еда уже была не нужна, так как в ашраме уже было все необходимое для того, чтобы готовить сотни порций еды в день. Но даже несмотря на это Эчамма и Мудальяр Патти продолжали делать свои ежедневные подношения. Некоторые люди были против того, чтобы Эчамма приносила еду, обосновывая это тем, что она не может соблюдать в своей кухне необходимую гигиену. Сам Бхагаван пытался убедить ее прекратить приносить еду – не из гигиенических соображений, а лишь потому, что она уже сильно состарилась и ослабела. Эчамма проигнорировала и его совет, и жалобы преданных, и продолжала делать свое дело.

Аннамалай Свами («Жизнь с Раманой Махарши») приводит еще одну причину, по которой преданные хотели, чтобы Эчамма перестала каждый день кормить Бхагавана:

Вначале, когда Бхагаван жил на горе, большую часть еды приносили преданные-женщины – Мудальяр Патти, Эчамма и другие. Они готовили еду у себя дома и приносили ее в пещеру Вирупакша или в Скандашрам. Когда в ашраме начали готовить еду, они обе продолжали свои ежедневные подношения. Мудальяр Патти приносила еды человек на четверых, Эчамма – на двоих. Обе они приносили еду к полуденной трапезе и лично преподносили ее Бхагавану и преданным. Поскольку эти женщины старели, а кухня ашрама становилась все больше, Бхагаван пытался уговорить их оставить это занятие, но ни одна из них не пожелала отказаться от своей привилегии, заработанной с таким трудом, – привилегии каждый день лично подносить пищу Бхагавану.

Когда Бхагаван пытался отговорить Эчамму приносить еду, у него был один скрытый мотив. Несмотря на то что она была хорошей ученицей, поварихой она была никудышной. Ее обычное подношение – рис и дал – как правило, были недоварены и зачастую пропитаны прогорклым гхи (топленым маслом). Каждый день она подавала Бхагавану эту довольно неаппетитную еду в виде скатанного шарика. Эта пища обычно была настолько недоваренной, что Бхагаван с трудом разламывал шарик на куски, достаточно маленькие для того, чтобы их можно было проглотить. Примерно через час после обеда у Бхагавана начинались проблемы с пищеварением. Он гладил себе живот и громко стонал.

Когда кто-нибудь спрашивал, что с ним, он отвечал: «Моя судьба – терпеть эти страдания».

Помощники много раз пытались убедить Эчамму готовить как следует и использовать свежее гхи, но она не обращала на их просьбы никакого внимания. Сам Бхагаван несколько раз просил ее перестать приносить еду, но она была упрямой и редко слушала окружающих. «Если вы силой заставите меня прекратить готовить, – сказала она Бхагавану, – я покончу жизнь самоубийством, и моя смерть будет на вашей совести».

Бхагаван признал свое поражение. «Что я могу сделать? – сказал он. – Видимо, моя судьба – есть это».

Сури Нагамма упоминает о той же самой проблеме в «Письмах из Шри Раманашрама» (письмо 27 от 1 января 1946 г.), но в тот раз Бхагаван высказался мягче:

Эчамма никогда не готовила хорошо. В ее блюдах овощи и специи были не в нужных пропорциях. Для Бхагавана ее преданность была вкуснее, чем ее стряпня, и он никогда не жаловался. Но люди, которым не нравилась эта еда, время от времени намекали на это, когда Бхагаван рано утром резал овощи на кухне. Выслушав достаточно этих жалоб, Бхагаван сказал: «Не знаю. Если вам не нравится еда, можете ее не есть. Я считаю ее хорошей и всегда буду так считать».

Кришна Бхикшу: Однажды она [Эчамма] пришла в ашрам больной, и ее начало рвать возле площадки, которая раньше была перед алтарем Матери. Кто-то спросил ее, почему она не сообщила об этом Бхагавану. Она запальчиво воскликнула: «Ха! Почему я должна сообщать ему об этом? Разве он и без того не знает, что со мной? Неужели он мне не поможет?»

Один из преданных сообщил Бхагавану о плохом самочувствии Эчаммы и передал ее слова. Он ответил: «Да, да, она должна страдать. Такова ее судьба. Я много раз говорил ей, чтобы она не утруждала себя стряпней и подношениями, но она не слушает меня. Сейчас у нас много еды. Она может есть вместе со мной и быть счастлива весь остаток дня. Но она не слушает, что я ей говорю. Что же мне делать?»

Когда этот преданный передал его слова Эчамме, ее рвота уже прекратилась.

Один раз между руководством ашрама и Эчаммой по недоразумению произошел конфликт. Они попросили ее перестать приносить еду. Страшно опечаленная Эчамма пришла с корзинкой к Бхагавану и сообщила ему о приказе руководства.

«Я состарилась, служа вам. Мои волосы поседели. Ради служения вам я отдала всё, и вот моя награда! Вы – совсем как ваш отец Аруначала. Он превратился в камень, и вы тоже превратились в камень. Что мне делать? Я возвращаюсь в город».

Когда прозвонил колокольчик к трапезе, Бхагаван даже не пошевелился.

Его помощники пригласили его в столовую, но он проигнорировал их. У него был отсутствующий взгляд, и по его глазам нельзя было понять, слышал он их или нет. В конце концов помощники поняли, что он ведет себя так из-за Эчаммы. Они решили, что она – единственный человек, который сможет уговорить его сдвинуться с места. К ней отправили человека, но поначалу она отказывалась идти с ним. Она согласилась только тогда, когда ей сообщили, что Бхагаван будет продолжать голодовку, пока она не явится. Эчамма посвятила большую часть своей жизни тому, чтобы кормить Бхагавана, и мысль о том, что он голодает по ее вине, сразу же заставила ее изменить свое решение. Она вернулась в ашрам и попросила Бхагавана поесть. Бхагаван сразу же встал и отправился в столовую.

Хотя Бхагаван часто уговаривал ее перестать кормить его, он не поддерживал пытающихся помешать ей приносить еду или передавать свое ежедневное подношение. Он не принимал пищи, если замечал, что на его тарелке нет подношения Эчаммы. Следующий эпизод взят из книги «Письма из Шри Раманашрама», письмо 27 от 21 января 1946 г.:

Когда Эчаммы не было в городе или она плохо себя чувствовала, по неделе или по десять дней кряду, она передавала еду с кем-нибудь другим. Однажды повара, раздав всё, что было приготовлено в ашраме, забыли подать еду, присланную ею. Бхагаван, который обычно давал знак к началу трапезы, а затем начинал есть сам, в этот раз сидел, подперев левой рукой подбородок, а правую положив на лист [служивший тарелкой]. Люди, сидевшие в столовой, начали переглядываться, а работники кухни стали шепотом спрашивать друг друга, в чем дело. Внезапно они вспомнили, что не подали блюдо от Эчаммы.

Когда они подали его со словами: «Ой, мы забыли», он дал всем присутствовавшим знак приступать к еде, и начал есть сам. Он всегда с б'oльшим удовольствием ел сырой арахис, преподнесенный преданным, чем изысканные десерты и сладости, принесенные богачом, – подобно Господу Кришне наслаждался пресным рисом, принесенным ему Кучелой.

Кришна Бхикшу: Эчамма страстно желала принять санньясу, но Бхагаван был против этого. Однако он позволил ей носить оранжевое одеяние.

Вишалакшамма, жена Ганапати Муни, в «Шри Рамана Гите» задает вопрос: «Можно ли женщинам становиться санньясинами и продолжать джняна-вичару (вопрошание об истинном знании)?»

Бхагаван ответил: «О да, женщины могут становиться санньясинами. Их тела следует хоронить так же, как хоронят тела святых». Хотя Бхагаван сказал это несколькими годами ранее, Эчамме принять санньясу^[81] он не разрешал.

Годы спустя, за несколько лет до своего ухода, два или три вечера подряд Бхагаван сидел в своем зале в абсолютном безмолвии. Его окружало сияние, и это изумляло новых посетителей. Кто-то спросил, всегда ли было это сияние, и один из преданных ответил: «Нет, не всегда. Свет обычно появляется в трех случаях: в Картикай, в день Махапуджи и в день джаянти. Это особенное явление – оно означает, что должно случиться что-то очень важное^[82]».

В ночь на 28 декабря 1945 г. Эчамма испустила последний вздох. Она готовила еду и внезапно почувствовала себя плохо. После многих лет преданного служения она спокойно и тихо ушла… На следующий день Локамма пришла к Бхагавану и попросила разрешения отправиться в город, чтобы посетить дом покойной.

Она сказала: «Кажется, Эчамма ушла от нас».

Бхагаван ответил серьезно и печально: «Да, она ушла. Я тоже хочу уйти, но еще не время. Что поделаешь?^[83]»

Все, кто был в зале, вздрогнули. Это было начало конца. Бхагаван провожал всех своих любимых преданных, прежде чем уйти самому^[84].

В заключение следует сказать, что Эчамма обращалась со всеми младшими преданными Бхагавана как со своими [родными]. Моя мать умерла в ту же ночь, чуть раньше Эчаммы. Телеграмма, в которой сообщалось об этом, вначале попала к Бхагавану. Бхагаван послал за мной и рассказал мне, что произошло. На следующий вечер я отправился в дом матери, предварительно рассказав администрации ашрама о ее смерти во всех подробностях.

Бхагаван заметил: «Кришнайя за одну ночь потерял двух матерей». Это замечание в полной мере передает любовь, которую Эчамма питала к младшим преданным Бхагавана.

Мудальяр Патти

Кунджу Свами: Настоящее имя Мудальяр Патти – Аланкаратханни. Она выросла в шиваитской семье в Карайкале. Она, ее сын Суббья Мудальяр и невестка Камакши Амма в первые годы этого [XX] века были горячими преданными одного святого, жившего недалеко от Карайкала. Все они служили ему с огромной любовью.

Когда этот святой умирал, Аланкаратханни пожаловалась ему: «Мы всегда были счастливы служить вам, и в наших душах царил покой. Как нам обрести его потом, когда вы нас покинете?»

Святой ответил ей: «Тебя ждет еще большее счастье. Ты получишь даршан джняни, пребывающего в гораздо более возвышенном состоянии, чем я, и ты получишь великую возможность служить ему».

Когда его спросили, где искать этого великого человека, святой ответил, что он живет в Тируваннамалае под именем Брахмана Свами. Несколько дней спустя святой умер.

Через пару месяцев Суббья Мудальяр отправился в Тируваннамалай и получил даршан Шри Бхагавана, которого тогда называли Брахмана Свами. Он простерся перед Шри Бхагаваном, а когда поднялся, ощутил покой и блаженство, которых никогда раньше не испытывал. Он от всего сердца поблагодарил святого из Карайкала, сообщившего о великом джняни Шри Бхагаване. Вернувшись в Карайкал, он доверил управление своими землями кому-то из знакомых и переехал в Тируваннамалай с матерью и женой. Шел 1909 год; они сняли дом на Норд-тауэр Стрит и оставались там многие годы. С того самого дня они начали ежедневно приносить Шри Бхагавану пищу. Кроме того, Суббья Мудальяр каждый день приходил в большой храм и оставался там до окончания полуденной пуджи. Перед тем как идти домой, он приглашал в дом двух или трех садху и кормил их.

Аланкаратханни и ее невестка Камакши Амма приносили еду Шри Бхагавану в пещеру Вирупакша, получали даршан Шри Бхагавана, подносили ему пищу и возвращались.

Когда Шри Бхагаван перешел жить в Скандашрам, там установили его портрет. Аланкаратханни собирала цветы тумбай из цветочного сада храма Аруначалешвары, плела из них замысловатые гирлянды, складывала в цветочную корзину, приносила в Скандашрам, помещала перед портретом Шри Бхагавана, водила перед ним зажженной камфорой и простиралась перед ним. Таким образом, почитая этот портрет, она удовлетворяла свое желание почитать Шри Бхагавана^[85].

Прошло несколько лет. Доход от земель Суббьи Мудальяра, находившихся в Карайкале, постепенно уменьшался из-за отсутствия хозяйского контроля и из-за безответственности тех, кто смотрел за этой землей. Поскольку доход уменьшился, стало труднее содержать семью в Тируваннамалае.

Суббья Мудальяр, не желая оставаться в Тируваннамалае, ушел в матх Тирупанандал и остался там в качестве тамбирана (санньясина-шиваита). С того момента мы называли его «Тамбиран Свами», а его мать, Аланкаратханни, стали называть Мудальяр Патти (бабушка Мудальяр).

После того как Суббья Мудальяр ушел в матх Тирупанандал, его жена и мать стали покупать семена кунжута, очищать их и жать из них масло. Они зарабатывали на жизнь, продавая кунжутное масло, домашний папад и другую еду собственного приготовления. На деньги, зарабатываемые этим трудом, они питались сами и делали бхикшу для Бхагавана.

Спустя несколько лет (в 1938 г.) Камакши Амма умерла, но даже после этого Мудальяр Патти не перестала приносить еду Шри Бхагавану. Видя, как ей тяжело одной и в какой нищете она живет, управляющий ашрама и преданные убеждали ее прекратить снабжать Шри Бхагавана едой и начать самой питаться в ашраме^[86].

Сури Нагамма: У Мудальяр Патти не было денег, и не было никого, кто помогал бы ей по хозяйству.

Видя ее в таком безотрадном положении и жалея ее, Ниранджанананда Свами, Кунджу Свами и другие стали давать ей советы: «Ты уже старая и не в состоянии нести на своих плечах тяготы этого служения – подношений Бхагавану. В ашраме уже живут и питаются несколько человек; ты тоже питайся там, а потом сиди в присутствии Бхагавана, закрыв глаза и наслаждаясь покоем. Или, если хочешь, мы будем присылать тебе еду домой. Ешь эту еду и живи дома».

Она ответила: «Как бы ни было тяжело, я не брошу это святое дело. Если у меня нет денег, я пойду, опираясь на палку, постучусь в десяток домов, попрошу еды, поднесу ее Бхагавану, и только потом стану есть сама. Я не могу наслаждаться покоем». Сказав это, старая женщина ушла со слезами на глазах^[87].

Кунджу Свами: Рангасвами Гоундер в это время находился в ашраме. Он понял, что как бы ни была бедна эта женщина, у нее независимый характер, и сказал мне, что Патти может поселиться на другой половине его собственного дома, расположенного рядом с ашрамом.

Он также согласился оказывать ей любую помощь и поддержку.

Когда Патти от старости стала совсем слабой, женщина по имени Парвати Амма стала ухаживать за ней. Ей помогали еще пара женщин. Патти каждый день приходила в ашрам с подношением пищи и получала даршан Шри Бхагавана. Однажды из-за плохого зрения она в столовой случайно наступила на лист, служивший тарелкой.

Заметив это, Рамакришна Свами и Ниранджанананда Свами сказали ей: «Твое зрение уже слишком слабое. Поскольку ты уже не можешь видеть Бхагавана, тебе незачем приходить – ты можешь передавать еду с кем-нибудь другим. Можешь оставаться дома и думать там о Шри Бхагаване».

Она сразу же отпарировала: «Что с того, что я не вижу Бхагавана? Зато Бхагаван видит меня! Этого достаточно».

Случайно услышав этот диалог, Шри Бхагаван рассмеялся: «Ну что я могу на это сказать?»

Со временем Патти полностью потеряла зрение и стала такой слабой, что не могла пройти даже короткое расстояние до ашрама. Тем не менее она продолжала готовить еду и каждый день передавала ее Шри Бхагавану. До самой своей смерти в 1949 г. она ежедневно готовила еду для Шри Бхагавана, не пропуская ни дня, в течение сорока лет. И Шри Бхагаван всегда принимал ее. Даже когда ашрам расширился настолько, что там ежедневно готовилась еда на сотни человек, она продолжала вносить свою скромную лепту, и Шри Бхагаван всегда настаивал на том, чтобы часть ее подношения обязательно была на его тарелке^[88].

Аннамалай Свами, хорошо знавший Мудальяр Патти в 1920– х и 1930-х гг., любил пить воду, остававшуюся в чашке Бхагавана после того, как он заканчивал обедать. Он считал это прасадом. Если Аннамалай Свами задерживался к обеду, наблюдая за строительством очередного помещения ашрама, Мудальяр Патти забирала эту воду и приносила ему. Аннамалай Свами записал еще одну историю о ней.

Аннамалай Свами: Каждый раз, когда Бхагаван видел, что к нему пришла [Мудальяр Патти], его лицо расплывалось в улыбке. Часто после того, как она подавала ему пищу, он просил у нее добавки.

Иногда он даже звал ее, когда она заканчивала свое подношение, и съедал остававшееся в ее в корзинке. Это было очень необычно. Бхагаван часто упрекал разносчиков еды в том, что они кладут слишком много на его тарелку, и очень редко просил добавки – лишь когда еду подавала Мудальяр Патти. Все мы понимали, что Бхагаван проявляет свою милость в ответ на ее любовь и преданность^[89].

В главе, посвященной Раманатхе Брахмачари, упоминалось одно замечание Бхагавана: «Я боюсь только двоих преданных – Раманатху Брахмачари и Мудальяр Патти». Аннамалай Свами прокомментировал это так: Бхагаван не мог отказать им ни в одной их просьбе, поскольку они испытывали к нему огромную любовь и преданность. Я подозреваю, что именно любовь Мудальяр Патти, которой невозможно было сопротивляться, каким-то образом вынуждала Бхагавана просить добавку пищи. Когда ему подавали пищу другие люди, он часто выговаривал им за то, что они накладывают ему слишком много. Следующая история очень хорошо иллюстрирует ее отношение к Бхагавану и его реакцию:

Мудальяр Патти, ежедневно кормившая Шри Бхагавана, всегда старалась дать ему больше вареного риса, скатывая из него тугой шарик. Однажды Шри Бхагаван, заметив ее уловку, сказал: «Она очень умна. Думает, что если порция будет выглядеть меньше, чем есть на самом деле, она сможет дать мне больше риса. Я знаю эту хитрость!»

Бхагаван показал, как она сминает пальцами рис. Она сразу же ответила ему в его же стиле: «Бхагаван! Что есть больше, а что есть меньше? Нет ничего – ни большого, ни малого. Всё – лишь наша бхавана (умонастроение)». И она повторила за Бхагаваном его же движения пальцами. Бхагавану понравилась ее шутка, он сказал: «Смотрите, смотрите! Как ладно она отвечает мне моими же наставлениями!»^[90]

Из рассказов, записанных другими людьми, работавшими на кухне и в столовой, становится ясно, что Бхагаван был очень строг с преданными, пытавшимися обращаться с ним по-особенному или давать ему слишком много еды.

Таким людям доставался строгий выговор, и Бхагаван часто по нескольку дней отказывался от определенного вида пищи, если видел, что ему дают больше, чем нужно или чем он просил. Однако Мудальяр Патти, по всей видимости, была исключением из этого правила.

Некоторые брахманы, заметив, как высоко Бхагаван ценит преданность и подношения Мудальяр Патти, иногда переходили в ту часть столовой, которая предназначалась для не-брахманов, чтобы получить подношение из ее рук. Не принадлежа к касте брахманов, она не имела права подавать пищу в части помещения, предназначеной для брахманов.

Следующую историю рассказал мне Рамасвами Пиллай:

Бхагаван часто ждал, когда ему подадут пищу, приготовленную Мудальяр Патти, и его невозможно было уговорить есть, пока не принесут ее подношение. В ранние годы, когда Бхагаван совершал круговой обход горы и даже когда он поднимался на ее вершину, она шла за ним, чтобы убедиться, что ее подношение принято. Во время кругового обхода горы у Бхагавана были излюбленные места для отдыха, и Мудальяр Патти знала их все. Она часто поджидала Бхагавана с корзинкой еды в каком-нибудь отдаленном месте у дальнего склона. Однажды, уже будучи совсем старой, она взобралась на гору одна с двумя большими сумками и корзиной еды, потому что знала, что Бхагаван ушел на гору с несколькими преданными. В конце концов она заметила его у Семи Источников – это примерно две трети пути до вершины. Похоже, ничто не могло заставить ее пропустить ежедневное подношение. Даже когда весь город был эвакуирован из-за эпидемии чумы, Мудальяр Патти нашла какое-то укрытие на горе и умудрялась найти еду, чтобы предложить ее Бхагавану^[91].

В начале 1940-х гг. Бхагаван страдал желтухой и полностью потерял аппетит. Несколько дней он питался почти одной воздушной кукурузой – единственная еда, которую он охотно ел. Зная о клятве Эчаммы и Мудальяр Патти, что они не будут принимать пищу, пока он не съест часть их подношения, он обязал их обеих приносить одно-два зернышка риса каждый день и смешивать их с его кукурузой^[92].

В конце концов Мудальяр Патти потеряла зрение. Сури Нагамма описывает ее визит к Бхагавану незадолго до того, как она полностью ослепла:

Последние два-три года (1946–1949) Мудальяр Патти передавала еду с другими – она перестала сама подносить ее Бхагавану, так как лишилась зрения. Наверное, кто-то сказал ей, что Бхагаван сильно исхудал. Ей показалось, что это из-за того, что она перестала лично приносить ему еду. И однажды она пришла к Бхагавану, подошла к нему и, закрывая глаза ладонями, сказала с огромной печалью: «Как исхудало это тело!»

«Кто тебе сказал это, бабушка? Со мной всё в порядке. То, что ты слышала, – неправда», – сказал Бхагаван.

Старушка переместилась в то место зала, где сидели женщины, и села в переднем ряду. Через некоторое время Бхагаван поднялся со своего места, чтобы выйти. Как вам известно, когда Бхагаван встает, остальные тоже встают. Она стояла в проходе, опираясь на дверь. Приблизившись к ней, Бхагаван сказал со смехом: «Бабушка, разве я исхудал? Посмотри, в какой я хорошей форме. Жалко, что ты не можешь видеть». С этими словами он вышел.

В последнее время она совершенно ослепла. И все же, когда примерно через четыре месяца она выразила желание увидеться с Бхагаваном, кто-то из преданных привел ее к нему.

Когда человек, находившийся рядом с Бхагаваном, сказал: «Бабушка, ты же совсем слепая и не можешь видеть Бхагавана, зачем же ты пришла?», она ответила: «Хоть я и не могу видеть тело Бхагавана, Бхагаван может видеть мое тело, и для меня этого более чем достаточно».

Невозможно описать горе, которое она испытала, узнав, что Бхагаван перенес операцию на руке из-за опухоли^[93].

С. С. Коэн описывает реакцию Бхагавана на известие о смерти Мудальяр Патти в 1949 г.

Старенькая Мудальяр Патти, сорок лет приносившая Махарши рис, который она покупала на свои деньги и готовила у себя дома, умерла около полуночи. Как только весть о ее смерти дошла до Шри Махарши, он начал говорить о ней, и целый день рассказывал историю ее жизни, начиная с 1908 г., когда она впервые пришла к нему в пещеру Вирупакша через год после Эчаммы. Он говорил о том, как она была рядом с ним все эти годы, как служила ему от всего сердца, с неослабевающей преданностью. Он спросил, где ее собираются похоронить. Когда ему сказали, что ее кремируют на общей площадке для индуистского ритуала кремации, он сказал, что это нужно сделать на том месте, где она умерла. Его приказ нельзя было не выполнить, и яму вырыли на участке земли у ее дома, недалеко от ашрама. Ее посадили со скрещенными ногами в позе лотоса, как это обычно делают с умершими санньясинами. Затем на нее возложили гирлянды из цветов, посыпали священным пеплом и камфорой и похоронили^[94].

Я думаю, если бы не вмешательство Бхагавана, ее бы не похоронили, а кремировали. Приказав похоронить ее на ее собственной территории с полным соблюдением ритуалов, предусмотренных для похорон санньясина, Бхагаван тем самым сделал прямое публичное заявление о ее высоком духовном статусе. Бывший президент Раманашрама Шри Т. Н. Венкатараман на средства преданных построил настоящее самадхи на месте захоронения Мудальяр Патти.

Я больше не знаю ни одного случая, чтобы Бхагаван подобным образом вмешался, когда умирал кто-то из его преданных.

У этой истории есть интересное и немного странное продолжение.

Через несколько лет после смерти Бхагавана землю, на которой была погребена Мудальяр Патти, купил человек, не знавший, как высоко Бхагаван ценил эту женщину. Ему сказали (я не знаю, кто именно), что самадхи на его земле может принести несчастье. Он разрушил его, вырыл тело Мудальяр Патти, раздробил останки и выкинул далеко от этого места. Совершить эту чудовищную процедуру порекомендовали ему те же люди, посоветовавшие убрать самадхи. Через несколько лет, возвращаясь в Тируваннамалай, он погиб при крушении поезда. Удар был таким сильным, что его разорвало на куски.

Кришна Бхикшу

Кришна Бхикшу (имя, данное при рождении, – Воруганти Кришнаяя) заинтересовался книгами по веданте в возрасте пятнадцати лет. После многих лет изучения этой традиции, в 1927 г., он познакомился с Ганапати Муни. Его заворожила яркая личность Ганапати и мощь его интеллекта. Благодаря ему Кришна Бхикшу попал к Бхагавану, впервые встретившись с ним в мае 1929 г.

Несмотря на хорошее впечатление от первой встречи, Кришна Бхикшу тогда не захотел стать преданным Бхагавана. Он объехал всю Индию, встречался со многими другими учителями и какое-то время учился у раджа-йога в Пенджабе. Он также хотел поехать к Шри Ауробиндо, но в 1931 г. окончательно решил, что Бхагаван – тот самый Гуру, которого он искал все это время.

Кришна Бхикшу имел ученую степень в области права, но редко работал по профессии, предпочитая посвящать жизнь духовным поискам. Он глубоко изучал традиционные индуистские ритуалы и практики и часто говорил, что они и сейчас, в современном мире, имеют важное значение.

Он является автором «Рамана-лилы» – основной биографии Бхагавана на языке телугу. Он также записал краткое изложение наставлений Бхагавана под названием «Йога-сутры Раманы». Он перевел «Трипура-рахасья» на язык телугу и отредактировал одно из ранних изданий «Шри Рамана Гиты».

Наша семья всегда была так или иначе связана с религией и духовными поисками. Брахмашри Чивукула Венката Шастри – муж моей тети по отцовской линии – задал несколько вопросов, вошедших в «Шри Рамана Гиту». Когда я был ребенком, я часто ходил к ним домой, и там впервые увидел фотографию Бхагавана Раманы, а также прочитал «Шри Рамана Гиту» и другие старые публикации.

В Мадрасе, готовясь к получению ученой степени, я встретил Наяну (Кавьякантху Ганапати Муни) в доме Шри С. Дурайсвами Айера. Он вел оживленную беседу с Чатурведулой Кришной, только что вернувшимся из ашрама Махатмы Ганди. Кришна говорил, что он перестал выполнять шраддхи (ритуалы в годовщины смерти предков). Ни один священник не стал бы совершать для него обряды, потому что в ашраме Ганди он ел пищу, приготовленную неприкасаемыми. Наяна подробно рассказывал об абдиках (ритуалах, совершаемых в годовщины смерти) и об их необходимости, свободно цитируя писания. На меня произвели огромное впечатление легкость и свобода, с которой он мог обсуждать этот вопрос. Кришна считал выполнение этих ритуалов очень хлопотным делом.

«Как мне найти подходящих брахманов?» – спросил он.

Наяна заметил: «Если говоришь серьезно, ты легко их найдешь».

«Завтра – день совершения ритуала шраддха для моей матери», – сказал Кришна.

«Вот как? Тогда я буду первым брахманом… – Наяна обвел взглядом зал и указал на меня, – а этот молодой человек будет вторым».

«А кто будет третьим?»

«Агни (бог огня) будет третьим!»

Я поразился тому, что Наяна сразу определил мою принадлежность к касте брахманов. Я не боялся оказаться в компании с ним и Агни.

На следующий день во время ритуала Наяна сам пел мантры. Слушая его голос, я чувствовал, как через мое тело проходит какой-то поток. Что-то происходило со мной. Этот настрой оставался со мной до вечера. Через несколько дней я снова встретил его в Неллоре, – он посмотрел на меня долгим немигающим взглядом. Я попытался смотреть ему в глаза, но не смог. В ту ночь я не мог уснуть и на следующий день рассказал ему об этом. Он пощупал мое тело, – на его прикосновения оно реагировало жаром.

«Я проверял тебя, твой уровень и способности», – сказал он.

«Я ничего не знаю о ваших проверках, но я сильно страдал», – ответил я.

«Я не хотел причинять тебе страдания, но если захочу, могу довести тебя до безумия», – бесстрастно сказал Ганапати Муни.

У меня не было ни малейших сомнений в этом. Сама его внешность была поразительной – высокий лоб, большие сияющие глаза и волнистая борода делали его похожим на библейского пророка.

«Если этот человек так велик, каким же великим должен быть его учитель», – подумал я. Мое сердце загорелось желанием встретиться с Шри Раманой Махарши.

Я впервые отправился к Аруначале с Шри Рами Редди. Мы поели в городе и пошли в ашрам. В то время там почти не было построек – стояла хижина Бхагавана и еще одна над самадхи его матери.

Когда мы пришли, Бхагаван мыл руки после еды. Он пристально посмотрел на нас.

«Вы уже ели?»

«Да, мы поели в городе».

«Вы могли поесть и здесь».

Я пробыл с ним всего три дня, но за это короткое время он произвел на меня огромное впечатление. Я считал его настоящим махатмой, несмотря на то что его образ жизни был очень простым. В то время еду по большей части готовил сам Бхагаван. Запасы продуктов были очень ограниченными, и обычно готовили лишь рис и овощной суп.

Собираясь уходить, я попросил его: «Бхагаван, покажите мне правильный путь».

«Что ты делаешь сейчас?», – спросил он.

«Когда я в правильном настроении, я пою песни Тьягараджи [поэт-святой, писавший на телугу] и повторяю священную мантру гаятри^[95]. Кроме того я занимался пранаямой, но эти дыхательные практики подорвали мое здоровье».

«Лучше перестань практиковать все это, – посоветовал он, – но никогда не прекращай адвайта-дришти (недвойственное видение)».

В тот момент я не смог понять, что он имел в виду.

Я на месяц уехал в Бенарес, вернулся в Пондичерри и провел там пять месяцев. Куда бы я ни пошел, люди находили во мне различные недостатки: «Ты слишком слаб… Ты не годишься для йоги… Ты не умеешь концентрироваться… Ты не умеешь задерживать дыхание… Ты неспособен голодать… Тебе нужно слишком много сна… Ты не можешь не спать ночью… Ты должен отдать все, что у тебя есть…» и так далее.

Только Бхагаван ничего не просил и не находил во мне никаких недостатков. Во мне не было ничего такого, за что я мог бы удостоиться его милости, но для Бхагавана это не имело никакого значения. Ему нужен был я, а не мои совершенства. Достаточно было сказать ему «я ваш» – и он делал всё остальное. В этом ему не было равных.

Каких странных людей он собрал вокруг себя! Однако те, кто отдал себя ему, доверился ему и делал всё, что он говорил, были окружены его огромной заботой и добротой.

В 1930 г. я во второй раз приехал в Раманашрам и остался там на месяц. В то время мы вели в ашраме очень простую жизнь. Каждое утро я рано вставал, мылся возле колодца у Пали Тиртхам, готовил на маленькой плите еду для храма Матери и начинал обряд почитания лингама над самадхи матери Бхагавана. Чиннасвами пел гимны вместе со мной. Бхагаван помогал нам в разных делах. Каждый вечер после ужина он свободно беседовал с нами. Люди засыпали его вопросами по философии и метафизике. Вечером он сидел на деревянной кушетке возле колодца и смотрел на Аруначалу в глубоком молчании. Его лицо озарялось внутренним сиянием, которое, казалось, становилось ярче по мере того, как сгущалась темнота. Мы сидели вокруг него молча или пели какую-нибудь песню. Аламелу Амма иногда пела гимны из «Тируппугал». Безмолвие и покой в эти часы были необыкновенными. Когда заканчивался ужин, обитатели ашрама снова собирались вокруг Бхагавана. В эти часы он всецело принадлежал нам. Он рассказывал истории, отвечал на вопросы, рассеивал наши сомнения – и всё это со смехом и шутками. Мы забывали о времени и могли сидеть допоздна, пока Мадхава Свами не появлялся за спиной Бхагавана и не показывал нам жестами, что пора дать Бхагавану отдохнуть.

Примерно в это время Б. В. Нарасимха Свами взялся писать книгу о жизни Бхагавана под названием «Самореализация». Он собирал материал для этой работы, опрашивая преданных. Черновой вариант книги был готов, и автор дал его мне почитать. Мне пришло в голову, что нужно написать такую же книгу на языке телугу. Я получил разрешение Бхагавана и, используя рукопись Нарасимхи Свами как план работы, за месяц сделал вариант на телугу – «Рамана-лила^[96]».

С того времени каждый раз, когда у меня был выходной и достаточно денег на поезд, я приезжал в Раманашрам. Все были рады меня видеть, включая Бхагавана, – увидев меня, он говорил с любовью: «Кришнаяя приехал!»

Однажды получилось так, что у меня не было денег на билет, и я думал, как же мне быть. К моему великому удивлению, я получил извещение о назначении меня в судебную комиссию, что помимо прочего означало денежное вознаграждение. Таким образом, узнав, что деньги у меня будут, я уехал первым же поездом.

В те ранние годы Бхагаван был в гораздо большей степени «одним из нас». Хотя он свободно перемещался по ашраму и делал любую работу, его любимым занятием было приготовление пищи. Он был прекрасным поваром и, казалось, знал всё о травах и овощах: их свойства, всевозможные способы приготовления, различные блюда из них и т. д… Когда он растирал чатни на большом камне, мы все собирались вокруг него, и он, как мать семейства, давал каждому из нас попробовать. Для нас это был прасад.

Некоторые посетители не понимали, какое удовольствие доставляет Бхагавану приготовление пищи. Одна девочка из колледжа как-то раз увидела, как Бхагаван готовит еду, и стала возмущаться: «Что происходит?! Вы позволяете этому старому человеку готовить на вас всех? Как это жестоко с вашей стороны! Освободите его от работы на кухне и готовьте себе сами!»

Но Бхагаван с детства любил готовить! Это выяснилось, когда однажды пришла одна вдова, вошла в холл и поклонилась Бхагавану. Он внимательно посмотрел на нее и рассмеялся: «А, это ты!»

Женщина смутилась, закрыла лицо вдовьим сари и забилась в угол.

Бхагаван продолжал, широко улыбаясь: «Когда я был ребенком, ее семья жила по соседству, а она была маленькой девочкой из этой семьи. Наши родители договорились, что, когда придет время, она станет моей женой. Я очень любил помогать матери на кухне. Ее мать ворчала, что никогда не выдаст свою дочь замуж за парня, который любит проводить время за плитой, подобно женщине. Так получилось, что мне не суждено было жениться. Но если бы я женился на ней, какова была бы моя судьба!»

Все расхохотались над тем, какая чаша миновала Бхагавана.

Я никогда не обсуждал с Бхагаваном философские вопросы, вообще не задавал никаких вопросов. Но когда другие докучали ему своими сомнениями, он с бесконечным терпением давал им объяснения, и я слушал очень внимательно. Как ни странно, несмотря на то что у меня с ним был контакт на эмоциональном уровне, я не мог петь в его присутствии. Как я ни пытался, из моего горла не выходило ни звука. Это было странно, потому что в других обстоятельствах я пел очень хорошо. Другие люди пели перед ним, и не только искусные музыканты – люди, никогда не учившиеся петь, в его присутствии вдруг начинали петь. И только я сидел перед ним, как глухонемой.

Однажды Мадхава Свами пел на тамильском языке. На середине песни он вдруг остановился и спросил: «Почему Кришнаяя не поет?»

«Продолжай петь. Не беспокойся о Кришнаяе», – строго сказал Бхагаван.

После этого Мадхава Свами не мог петь и все время сбивался. Как Бхагаван умел подавлять спесь своих учеников!

Были и другие вещи, которые я совершенно не мог делать в присутствии Бхагавана. Я носил воду для ашрама, собирал цветы и помогал везде, где было нужно, но когда рядом был Бхагаван, у меня всё валилось из рук. Кроме того, Бхагаван никогда не позволял мне работать с ним. Однажды, когда он резал овощи, я попросил у него разрешения помочь. Три раза я брал нож, и три раза он говорил мне, чтобы я положил его.

Когда я стал настаивать, он сказал: «Ты режешь овощи дома?»

«Нет, дома мне не нужно делать это».

«А разве здесь ты не дома?»

Для меня Бхагаван всегда был великим человеком, он был мне как отец. Я полностью ему доверял. Он наставлял меня, а я следовал за ним. Я знал, что я в надежных. У меня не было забот. Я просто любил его всем своим существом, и моя жизнь проходила рядом с ним – мы ели в одном помещении, спали в одном холле, разговаривали и шутили, и всё это время я был крепко привязан к нему его огромной любовью и вниманием. Я чувствовал, что день и ночь он думает обо мне, держит меня под своим крылом, знает обо мне всё и своим искренним интересом ко мне делает меня духовно выше. Я говорю это без гордости, потому что ко всем остальным он относился так же. Все чувствовали свою особую, необъяснимую связь с Бхагаваном. Все мы чувствовали себя особенными. Бхагаван любил нас всех, но каждого по-своему, и в его безмерной любви к нам мы открывали для себя свою истинную суть.

С ним я был как ребенок с матерью – абсолютно защищенным, абсолютно счастливым. Всегда, когда мне было тяжело, я обращался к нему. И он легко решал мои проблемы. Даже когда я был далеко от него, мне достаточно было произнести «Рамана», чтобы увидеть его во сне и почувствовать его руку, его помощь, рассеивающую все мои тревоги и заботы – как внутри меня, так и вовне.

Однажды я сказал ему: «Бхагаван, раньше, каждый раз, когда я думал о вас, ваш образ появлялся у меня перед глазами. Но сейчас этого не происходит. Что мне делать?»

Бхагаван посоветовал мне: «Ты можешь вспомнить мое имя и повторять его. Имя выше образа. Но со временем даже имя исчезнет. До этого момента повторяй имя».

Сколько внимания я получал, когда приезжал повидаться с ним! Он спрашивал меня, где я приготовил себе постель, что положил себе под голову в качестве подушки. Мы использовали вместо подушек деревянные колоды – они помогали сохранять прохладу в душные летние ночи. Однажды ночью я проснулся и вскочил без видимой причины. Похоже, он не спал, поскольку я сразу же услышал его успокаивающий голос: «Ничего страшного, можешь спать». Я почувствовал себя маленьким мальчиком, которого успокаивает отец.

В ночь полнолуния несколько преданных планировали совершать круговой обход горы – это путь примерно в тринадцать километров. Девараджа Мудальяр попросил меня пойти с ними, но я сказал, что не могу идти из-за астмы. Перед выходом они собрались вокруг Бхагавана. Среди них был д-р Кришнамурти, который страдал от астмы больше, чем я.

«Если он может идти, почему я не могу?» – подумал я и попросил у Бхагавана разрешения пойти с ними.

Девараджа воскликнул с удивлением: «Ты же сказал, что не сможешь пойти!»

«Я увидел, что д-р Кришнамурти идет с вами, и передумал».

«Когда вы собираетесь вернуться?» – спросил Бхагаван.

«Примерно через три часа».

«Идите медленно. Даже если вы вернетесь в два часа ночи, это неважно. Если пойдете не спеша, никто не устанет. Идя спокойно и медленно, вы даже сможете без напряжения подняться на вершину».

Мы пошли молча по дороге, освещенной луной, и вернулись в два часа, как и сказал Бхагаван. Когда мы появились перед ним, он спросил: «Как там Кришнаяя? Он не слишком устал?»

В его голосе слышались любовь и забота. Мне никогда не заслужить такого. Его любовь была незаслуженной, необусловленной.

Был еще один случай, когда я непрерывно чувствовал его заботу и внимание. В ашрам приехала одна ортодоксальная верующая женщина из Неллора. Она ожидала, что я буду там и всё для нее организую, но не написала мне заранее. Не желая иметь с ней дела и нервничая из-за этого, я поехал к друзьям в Колар ^[97]. Я никому не сказал о своем отъезде, кроме Бхагавана. Когда она приехала, никто не мог сказать ей, куда я пропал.

Она спросила Бхагавана: «Где Кришнаяя?»

«Там», – ответил Бхагаван, указывая на то место, где я обычно сидел.

Она посмотрела туда в недоумении и снова спросила: «Где?»

«Как, неужели вы не видите? Там».

Она чуть не упала в обморок, когда ей сказали, что я куда-то уехал.

Бхагаван вдруг вспомнил, куда я поехал, и сказал: «Он уехал в Колар».

Что означали его слова: «Он там, разве вы не видите?» Может быть, я, ехавший в поезде, оставался для него преданным, по-прежнему сидящим у его ног? А может быть, он своим божественным видением следил за мной, пока я был в пути?

Не всегда Бхагаван был столь добрым и заботливым. При случае он мог без промедления выказать гнев. Однажды вечером, когда в холле были всего пара человек, Мадхава Свами массировал Бхагавану ноги. Один человек из Какинады попросил у Бхагавана разрешения тоже помассировать ему ноги. Бхагаван не ответил.

Этот человек повторил свою просьбу, добавив: «Дома я каждый день молюсь Бхагавану, а сейчас у меня есть возможность послужить ему».

Внезапно Бхагаван ответил с гневом: «У вас есть возможность служить мне дома. Зачем вы пришли сюда?»

Мужчина так испугался, что не мог продолжать разговор. Таким образом Бхагаван учил нас не выставлять напоказ свою преданность.

Если приходили агрессивные посетители, Бхагаван часто молчал и полностью игнорировал всё, что они говорили, но иногда демонстрировал гнев людям, чьи мотивы для визита были сомнительны.

Однажды, когда Бхагаван выходил из холла, чтобы идти обедать, кто-то обратился к нему с вопросом: «Определяется ли каста человека его происхождением или его характером?»

Бхагаван резко обернулся к нему и ответил: «Раз вы задаете такие вопросы, у вас есть для этого какой-то мотив. Вы хотите разжечь ссору, чтобы доставить людям неприятности. Вы считаете, что своими вопросами можете исправить этот мир. Кто вы такой, чтобы вторгаться в мир? В первую очередь следите за собой. Вы знаете себя? Вы знаете, чего вы хотите на самом деле? Как вы можете знать, что нужно миру, если вы в слепоте своей не видите даже свои собственные истинные цели? Сначала приведите в порядок себя».

* * *

Поскольку в ашрам приходили самые разные люди, обычно не живущие вместе, у которых очень сильно различаются представления о необходимых формальностях, сопровождающих прием пищи, Бхагавану часто приходилось вмешиваться в споры, то и дело возникающие на почве таких разногласий. Примерно в 1931 г., когда британское правительство заключило соглашение с Махатмой Ганди, были освобождены многие политические заключенные из числа деятелей Конгресса. Когда брата Вишванатхи Свами выпустили из тюрьмы, он приехал в ашрам. Хотя он был брахманом, он сел обедать с небрахманами^[98]. Управляющий ашрама Чиннасвами возражал против этого, так как брахман не может принимать пищу с не-браманами – это противоречит правилам ашрама, и добавил, что если посетитель хочет нарушать правила, пусть нарушает их где-нибудь в другом месте.

Конгрессмен возразил ему: «Я несколько лет принимал пищу с людьми всех каст, и теперь я уже не могу считаться брахманом».

Он категорически отказался сидеть с брахманами. Спор продолжался какое-то время, пока в столовую не вошел Бхагаван.

Когда ему сказали, о чем спор, он сказал Чиннасвами: «Этот человек отказывается быть брахманом. Зачем ты заставляешь его сидеть с брахманами?»

Затем он повернулся к конгрессмену: «Ты тоже неправ. Эти люди думают, что они небрахманы, а ты так не думаешь. Почему ты навязываешь им свое мнение? Я единственный человек здесь, который не считает себя ни брахманом, ни небрахманом. Поэтому иди сюда и сиди рядом со мной».

Обедающие рассаживались таким образом, что брахманы сидели в южной части холла за занавесом, а небрахманы – в северной. Бхагаван сидел лицом на запад, чтобы видеть и брахманов, и небрахманов. Когда Бхагаван пригласил конгрессмена сесть рядом с собой, тот смутился и сел с брахманами.

Хотя обычно Бхагаван уважал ограничения и обычаи посетителей, связанные с приемом пищи – разумеется, если они были вегетарианцами, – иногда он ставил людей в ситуации, в которых им приходилось выбирать: соблюсти свои формальности или взять его прасад.

В день новолуния из города в ашрам пришли несколько крайне ортодоксальных брахманов. Они хотели сначала выразить свое почтение Бхагавану, а затем совершить омовение и вернуться в город для участия в тарпанам – церемонии почитания предков, проводимой в новолуние. Поскольку ашрам был расположен между несколькими местами погребения, это место считалось оскверняющим. После посещения такого места требовалось омовение. Также из-за ограничений, предписанных для новолуния, церемонии тарпанам и близости мест погребения, им нельзя было принимать пищу в ашраме. Бхагаван поприветствовал всех и пригласил их позавтракать с ним. Как они могли отказаться? Они пошли в столовую и сели там. Им подали кофе и уппуму – блюдо из пшеницы, которое готовится со специями и жареными овощами. После завтрака Бхагаван рассказывал про то, как полезен и питателен лук. Кто-то заметил, что лук придает специфический запах любой пище.

«Вовсе нет, – сказал Бхагаван. – Если пожарить его в касторовом масле, он полностью теряет запах. Вы почувствовали запах лука в уппуме? Неужели мне не удалось устранить его?»

Бедные брахманы, никогда не касавшиеся лука и чеснока, были потрясены^[99]. От серьезных проблем, связанных с их кастой, их спасло только то, что они делали всё это по просьбе Бхагавана!

Мне вспомнился еще один пример, даже более экстремальный, чем предыдущий. Однажды один преданный принес Бхагавану дорогую халву. Сладости разложили на большом подносе и поставили перед Бхагаваном на земле. Пришла собака и дотронулась до сладостей носом. Один из обитателей ашрама рассердился и попытался прогнать ее.

Бхагаван встал и закричал на этого преданного: «Отойди! Какое ты имеешь право прогонять эту собаку? На каких основаниях ты не даешь собаке есть? Разве эта твоя халва?»

Он разрезал халву на кусочки, съел немного сам и остальное раздал своими руками. Все присутствовавшие вынуждены были съесть ее как прасад, независимо от того, хотели они этого или нет.

Но Бхагаван не всегда был таким настойчивым. Мой младший брат однажды пришел в ашрам. У него не было привычки пить чай или кофе, и когда ему их предлагали, он обычно отказывался. Когда раздавали кофе, он попросил, чтобы ему его не давали. Ему сказали, что он должен выпить его, поскольку вся пища, подающаяся в ашраме, – прасад Бхагавана, и от нее нельзя отказываться.

Мой брат пошел прямиком к Бхагавану и сказал: «Мне говорят, что кофе – ваш прасад. Я не привык пить кофе, он мне не нравится».

Бхагаван ответил: «Я никогда не прошу кофе. Нравится мне или нет, меня заставляют его пить – они говорят, что это мой прасад, а потом пьют его в свое удовольствие. Мало того, они заставляют и других пить кофе, утверждая, что, отказываясь от него, кто-либо отказывается от моего прасада».

Эта история напомнила мне еще один случай с кофе. Один из преданных обиделся на администрацию ашрама. Он громко заявил, что в ашраме практикуется дискриминация по отношению к гостям.

Он сказал, что по отношению к нему не проявляют такого же гостеприимства, как к другим. Он пришел жаловаться Бхагавану, захватив с собой свою чашку кофе. После этого кружку подали и Бхагавану.

Этот человек воскликнул: «Видите? Даже Бхагавану дают особый кофе! Посмотрите на мой, какой он жидкий!»

Бхагаван ничего не сказал – просто взял чашку этого человека, а вместо нее дал ему свою кружку. Недовольный отпил из нее. Это оказался горький отвар трав, собранных в джунглях! Только Бхагавану хватало смелости пить его. Больше никто не мог вынести этот вкус. Бедняга оказался в нелегком положении, поскольку сам попросил этот напиток и получил его из рук Бхагавана. Для него как индуиста это был прасад, священное подношение. Никогда в его жизни прасад не был таким горьким!

По крайней мере этому человеку хватило смелости выпить эту горькую микстуру. Те, кто отказывался от прасада Бхагавана, часто имели неприятности. Один адвокат, Шри Рамидипуди Рамакришная, приехал из Неллора с длинным списком вопросов. Он был очень горд ими и был уверен, что даже Бхагавану будет трудно на них ответить. Но когда он вошел в холл и сел перед Бхагаваном, его ум парализовало и он не смог задать ни одного из них.

Ему нужно было возвращаться в Неллор утренним поездом, поэтому он пошел искать Бхагавана, чтобы попрощаться с ним. Он нашел его на кухне, тот готовил иддли и кофе. Бхагаван попросил его сесть позавтракать, прежде чем идти. Но адвокат сказал, что торопится.

«Я должен успеть на поезд. Я позавтракаю на вокзале».

С этими словами он очень быстро ушел. По дороге на станцию он встретил водителя автобуса, заверившего его, что он доберется до Катпади раньше, если сядет в автобус. Адвокат сел в него, но по дороге автобус сломался. Адвокат опоздал на поезд до Гудура, сел на поезд до Мадраса, приехал в Мадрас очень поздно и сел на поезд до Неллора в последний момент перед отправлением.

Он приехал в Неллор поздно ночью, страшно голодный – ведь он не ел со вчерашнего дня. Он начал жалеть о том, что отказался от приглашения Бхагавана позавтракать с ним. Когда он попросил накормить его, оказалось, что дома нет ничего готового.

«Так сделай, – сказал он. – Я целый день не ел».

«Нельзя», – был ответ. На следующий день была годовщина смерти его отца, и есть было запрещено до конца церемонии. На следующий день церемонию отложили, и он смог поесть только вечером, проголодав более сорока часов! Если бы он послушался Бхагавана, всего этого не произошло бы.

Когда распределяли подношения пищи, Бхагаван всегда настаивал на том, чтобы всё делилось поровну. Часто, если пища была приготовлена небрахманами, это было непросто.

Однажды небрахман принес папад (обжаренные в масле хрустящие тонкие лепешки) из своего дома и раздал их небрахманам во время трапезы. Брахманам их не подали, поскольку они не могут есть пищу, приготовленную небрахманами. Во время еды Бхагаван посмотрел вокруг и сразу же заметил, что брахманам не дали папад. Он не прикоснулся к своей порции, пока один из присутствовавших не сбегал на рынок за пападом, не пожарил его и не раздал брахманам. Бхагаван не терпел, когда людей дискриминировали по признаку касты.

В первые годы существования ашрама в столовую приглашались все, кто находился на его территории, когда звенел колокольчик к обеду. Однажды в холле сидело несколько человек. Когда прозвонил колокольчик, все пошли в столовую, кроме человека, которого никто не знал. Его пригласили обедать, но он отказался и продолжал сидеть, по всей видимости, в глубокой медитации.

Бхагавану, который уже приступил к еде, сказали, что один из посетителей не ест. Он сказал: «Этот человек хочет работу. Где я найду ему работу? Я сам безработный. Меня кормят разные люди, но если они скажут мне: «Уходи!», мне придется уйти».

После еды все вернулись в холл. Новый посетитель все еще сидел там.

Бхагаван посмотрел на него с любовью и сказал: «Вставай, вместо того чтобы медитировать на работу с голодным желудком, ты можешь медитировать сытым».

Все засмеялись. Посетитель встал и молча пошел в столовую. Бхагаван никогда не забывал позаботиться о физических потребностях своих преданных, прежде чем удовлетворить их духовную жажду.

* * *

Примерно в 1939 г. я сказал ему: «Бхагаван, один святой инициировал меня в практику пранавы (повторения мантры Ом). Могу ли я выполнять эту джапу?»

«Обязательно выполняй ее, – сказал он. – Пранава пришла к тебе. Продолжай выполнять ее^[100]».

Бхагаван знал, кому какая садхана нужна. Однажды в ашрам пришла старая женщина. Она всегда носила с собой портрет Бхагавана Нараяны в рамочке и совершала церемонию почитания при каждой возможности. Она спросила Бхагавана, правильно ли это.

Бхагаван ответил: «Если нет имени и формы, на чем тогда концентрироваться? То, что вы делаете, вкладывая сердце и душу, – правильно для вас».

Еще одна необычная садхана была дана Раме Рао, адвокату из Неллора. Друзья много раз просили его поехать с ними в Раманашрам, но он неизменно отвечал: «Я поеду, когда Бхагаван позовет меня».

Однажды, когда он молился, ему явился Бхагаван и спросил: «Почему ты не приехал?»

Рама Рао сражу же поехал в Тируваннамалай. По дороге в ашрам он увидел сон, в котором перед ним появилась янтра – символический рисунок. Он рассказал этот сон Бхагавану, описал янтру и спросил, кто бы мог ему помочь правильно нарисовать ее. Бхагаван дал ему все необходимые сведения. Когда янтра была готова, Бхагаван внимательно изучил ее и дал Раме Рао, наказав использовать ее во время религиозных ритуалов.

В один из моих первых приездов в ашрам Бхагаван говорил мне, чтобы я продолжал повторять мантру гаятри, так как я повторял ее раньше. Через какое-то время я снова спросил его об этом, потому что у меня была проблема с повторением.

«Вы сказали мне повторять мантру гаятри. Она слишком длинная. К тому же я должен знать ее смысл и медитировать на него».

«Кто просил тебя беспокоиться о смысле? Я лишь просил тебя увидеть того, кто повторяет гаятри, того, кто совершает джапу».

Заставляя меня искать того, кто совершает джапу, он тонко и постепенно направлял меня к практике вопрошания себя.

Он говорил: «Рано или поздно придется столкнуться с вопросом «Кто я?» Всё, что ведет к этому вопросу, – хорошо. Ничто другое само по себе не дает полного эффекта, поскольку знание Самости приходит только через вопрошание себя. Другие методы очищают ум и помогают ему увидеть собственные границы. Когда ум исчерпывает все свои ресурсы и останавливается в замешательстве перед вопросом, на который не может быть ответа, высшая сила берет всё на себя, и открывается Самость, она предстает как реальность, как чудо».

Однако он не ограничивал свое учение одним вопросом «Кто я?» Он всегда адаптировал свои советы под нужды каждого из преданных.

В другой раз я спросил его: «Бхагаван, вы сказали мне смотреть в корень ума. Как можно это сделать, не обращая внимания на изменения в уме? Как можно найти источник ума, не имея вритти – умственной активности?»

«Просто продолжай вопрошать. Не прекращай попытки», – ответил Бхагаван.

Хотя Бхагаван всегда уделял нам время и отвечал на наши вопросы, связанные с духовностью, он предпочитал сидеть в безмолвии, если ни у кого не было насущных проблем. Он не читал лекции и обычно давал советы, только когда его просили об этом. Это нежелание вести ненужные разговоры видно из беседы, состоявшейся в 1940-х гг.

Несколько преданных задумали выпускать журнал ашрама. Они набросали план и принесли его Бхагавану на одобрение.

Он спросил: «Что будет в журнале?»

«Все новости ашрама, а также беседы Бхагавана и его ответы на вопросы. Его будут читать люди по всему миру».

«А если я не буду разговаривать или отвечать на вопросы, что вы будете публиковать? Или я должен все время говорить, чтобы ваш журнал выходил регулярно? Что за наказание вы для меня опять готовите?»

Очень скоро от этой идеи отказались.

Многие люди приходили к Бхагавану не за тем, чтобы получить наставления о садхане, а для того, чтобы он помог им решить их личные проблемы – недостаток денег, болезни или семейные трудности.

Бхагаван никогда не говорил: «Я помогу вам» или «Я решу вашу проблему». Он просто молча слушал и ничего не делал. Но многие люди позже обнаруживали, что проблемы исчезали или каким-то образом решались, если о них сообщали Бхагавану. Когда его спрашивали об этом, он говорил, что высшая сила сама начинала действовать в ситуациях, о которых ему сообщали, и что он сам лично никогда не занимался ими. Поскольку «высшая сила» решала эти задачи необычайно успешно, к Бхагавану со своими личными проблемами приходило множество людей.

Большинство из них просили помощи, только если возникала чрезвычайная ситуация, требующая срочного решения. Однако были и такие, которые ожидали, что он будет устраивать их жизнь во всех ее аспектах. Бхагаван сам рассказывал нам об одном таком человеке, который переписывался с ним, когда он еще жил на горе.

Этот преданный был из округа Канигири. Он услышал благословенное имя Шри Раманы, когда ему было четырнадцать лет. Он сразу же поверил, что Рамана – воплощенный Бог. В то время он учился в школе. Он сразу же написал Бхагавану письмо: «Бхагаван, у меня будет экзамен. Я не очень умен. Я прошу вас, вы должны благословить меня, чтобы я сдал экзамен! Когда сдам, я к вам приеду».

Бхагаван прочитал это письмо и с присущей ему добротой сказал: «Ну, хорошо, пусть так и будет».

Через несколько дней Бхагаван получил еще одно письмо: «Бхагаван, вашей милостью я сдал. Теперь я поступил в училище, сделайте так, чтобы я учился хорошо! Если у меня получится, я обязательно приеду и поблагодарю вас лично!»

«Хорошо, пусть так и будет», – сказал Бхагаван.

Еще через несколько дней пришло письмо, в котором было написано: «Бхагаван, я сдал экзамен. Моя мать очень стара, и я не могу помогать ей. Благословите меня, чтобы я нашел работу! Если я получу работу, я приеду к вам».

Бхагаван сказал с улыбкой: «Он получит работу».

Следующая открытка не заставила себя долго ждать. В ней было написано: «Я бедный учитель начальных классов. Моя мать стара, а моя зарплата такая мизерная, что я не могу обеспечить ей должный уход. Пожалуйста, сделайте так, чтобы мне повысили зарплату».

Бхагаван засмеялся и сказал: «Хорошо, почему бы и нет?»

Через некоторое время пришла другая открытка, в которой он писал: «Вашей милостью мне подняли зарплату. Сейчас появилась вакансия на более высокую должность. Если меня повысят, я буду зарабатывать еще больше и смогу сделать мать счастливой».

Бхагаван от души посмеялся и сказал: «Хорошо».

Спустя несколько дней пришла еще одна открытка: «Моя мать прикована к постели, за ней некому ухаживать. Если я женюсь, моя жена сможет присматривать за ней. Но я беден. Кто выдаст за меня свою дочь? И где я возьму денег на свадебные расходы? Бхагаван, прошу вас, сделайте что-нибудь!»

Бхагаван снова засмеялся и сказал: «Пусть будет так».

Через несколько месяцев пришла еще одна открытка: «Благодаря вашей доброте я женился без особых проблем. Моя жена уже со мной. Мать хочет перед смертью увидеть внука. Пожалуйста, помогите!»

«Почему бы и нет?» – сказал Бхагаван.

Спустя какое-то время пришла следующая открытка: «Моя жена родила ребенка, но у нее нет молока. У меня нет денег на молоко для малыша. Прошу вас, сделайте так, чтобы меня еще раз повысили!»

Следующая открытка пришла очень скоро: «Меня повысили в должности и прибавили зарплату. С ребенком всё хорошо. Я всем обязан вам».

Бхагаван сказал: «Разве я что-то сделал? У него дела идут хорошо, потому что у него хорошая карма⁶».

Более подробная версия этой истории приведена в книге «Аруначала Рамана», изд. март 1984 г., с. 1–4. Рассказывает П. Пулья.

«Однажды вечером мы все сидели под деревом вокруг Бхагавана. Внезапно Бхагаван, указывая пальцем на человека, сидящего в углу, сказал: „Когда приходят такие люди, мне становится очень страшно“.

Все повернулись к тому человеку. На его лице было выражение счастья… Этот преданный был из округа Канигири. Он услышал благословенное имя Шри Раманы, когда ему было четырнадцать лет. Он сразу же поверил, что Рамана – воплощенный Бог. Тогда он учился в школе. Он сразу же написал Бхагавану письмо: „Бхагаван, у меня будет экзамен. Я не очень умен. Я прошу вас, вы должны благословить меня, чтобы я сдал экзамен! Когда сдам, я к вам приеду“.

Бхагаван прочитал это письмо и с присущей ему добротой сказал: „Ну, хорошо, пусть это случится“.

Через несколько дней Бхагаван получил еще одно письмо: „Бхагаван, вашей милостью я сдал. Теперь я поступил в училище, сделайте так, чтобы я учился хорошо! Если у меня получится, я обязательно приеду и поблагодарю вас лично!“

„Хорошо, пусть так и будет“, – сказал Бхагаван.

Еще через несколько дней пришло письмо, в котором было написано: „Бхагаван, я сдал экзамен. Моя мать очень стара, и я не могу помогать ей. Благословите меня, чтобы я нашел работу! Если я получу работу, я приеду к вам“.

Бхагаван сказал с улыбкой: „Он получит работу“».

Затем последовали все письма, которые пересказал Кришна Бхикшу. После того как этот человек получил повышение в должности и в зарплате, он объявил, что наконец-то едет к Бхагавану. И снова рассказывает Шри Пулья:

«Они приехали в Мадрас. Оттуда они должны были ехать в Тируваннамалай через Виллупурам. Поезд остановился на узловой станции Виллупурама в 22.00. Поскольку ближайший поезд в Тируваннамалай отправлялся через два часа, они легли на платформе и уснули. Они проснулись от гудка поезда, отъезжающего в Тируваннамалай. Пара вскочила и в спешке запрыгнула в вагон. В этот момент они обнаружили, что ребенка нет: каждый из них думал, что ребенок с другим родителем. Поезд уже ехал вдоль платформы. Они закричали одновременно и не задумываясь: „Бхагаван! Бхагаван!“

Поезд уже набирал скорость, когда к вагону подбежал санньясин с ребенком на руках. Он передал малыша родителям через окно со словами: „Вот ваш ребенок, держите“.

Они даже не успели поблагодарить санньясина – поезд уже мчался в Тируваннамалай».

Рассказ Шри Пульи заканчивается тем, что счастливая пара показывает своего ребенка Бхагавану. Поскольку в нем не приводятся остальные письма из этой переписки, у читателя может сложиться неверное представление о том, чем закончилась эта история.

В конце концов удача отвернулась от этого человека. В следующей открытке говорилось: «Мать умерла. Она молилась вам перед смертью».

Бхагаван ничего не сказал.

Спустя месяц пришла еще одна открытка: «Свами, мой ребенок умер».

Бхагаван выразил свои соболезнования, но никак не прокомментировал произошедшее.

Прошло некоторое время, и пришла следующая открытка: «Моя жена снова беременна». Эта, казалось бы, хорошая новость была зачеркнута следующим письмом: «Жена родила ребенка. Оба умерли».

«Рам, Рам, – сказал Бхагаван, – Кажется, всё кончено».

Но пришла еще одна новость. Последнее письмо из этой странной переписки гласило: «Из-за семейных проблем я стал работать плохо и меня уволили. У меня ничего и никого не осталось…»

Бхагаван вздохнул и сказал: «Всё, что пришло, ушло. Только его Самость осталась с ним. Так происходит всегда. Когда уходит всё, остается только Самость».

* * *

Никогда нельзя было сказать заранее, как Бхагаван воспримет человека и как будет с ним обращаться. Сильные мира сего порой не удостаивались даже одного его взгляда, в то время как какой-нибудь странник, выглядящий совершенно заурядно, становился объектом его пристального внимания на несколько часов или даже дней. С другой стороны, яркие люди иногда получали от него невиданное благословение, оказываясь в фокусе его внимания.

Однажды Пранавананда Свами пришел в ашрам. Он смертельно устал с дороги, сел на ступенях храма и не мог идти дальше. Об этом сообщили Бхагавану.

Он сразу же вышел, сел у ног Пранавананды Свами и начал растирать ему ноги со словами: «Вы проделали большой путь пешком, тата (уважительное обращение к пожилому человеку). Ваши ноги, должно быть, причиняют вам много мучений».

Старый свами протестовал, но напрасно. Бхагаван продолжал массировать ему ноги. Никто не знал, за какие великие духовные заслуги этот старик удостоился такого обращения со стороны Бхагавана. Это кажется еще более удивительным, если принять во внимание тот факт, что иногда Бхагаван не уделял ни малейшего внимания людям, которые, по мнению всех, заслуживали радушного приема и хорошего обращения. Это не может быть грубостью или бессердечием, потому что к нам он раз за разом проявлял поистине бесконечное и всеобъемлющее сострадание.

Я могу привести еще один пример. Рядом с входом в ашрам есть маленький храм, посвященный Дакшинамурти. Одно время там жил человек, у которого была зависимость от бханга (гашиша). Он накуривался, а потом издавал дикие вопли. Никто не обращал на него внимания.

Однажды, во время празднования дня рождения Бхагавана, он неожиданно вошел и громко сказал: «Я ваш привратник. Если вы не дадите мне поесть, то кто же даст?»

Помощники уже приготовились выставить его вон, когда Бхагаван сказал очень вежливо и спокойно: «Простите нас за то, что мы не обращали на вас внимания, господин привратник. Это досадная ошибка с нашей стороны. Мадхава, отведи его в столовую и проследи, чтобы его хорошо накормили».

К другим людям, которые прилично себя вели и задавали разумные вопросы, он был не так учтив. Однажды некий молодой человек принес Бхагавану длинный список вопросов. Весь день он стеснялся отдать его Бхагавану и только вечером, когда Бхагаван встал, чтобы идти ужинать, отдал ему список.

«Я думал, что закончил заполнять экзаменационные листы пятьдесят лет назад», – отшутился Бхагаван. Он снова сел и начал читать вопросы.

Первый вопрос был таким: «Почему для умерших родителей нужно проводить церемонии?»

«Потому что это ваши отец и мать! Конечно, никто не требует, чтобы вы проводили церемонии для чужих родителей», – ответил Бхагаван.

Все засмеялись.

«Мы прочитаем следующий вопрос после ужина», – добавил Бхагаван. Но молодой человек не вернулся. Может быть, он осознал, насколько его вопросы пусты.

Иногда посетителям, которые, по нашему единодушному мнению, нуждались во внимании, доброте и милости Бхагавана, он оказывал очень суровый прием. Обычно Бхагаван был ласковее всего с теми, кто считал себя великими грешниками, и с теми, кто приходил к нему, преисполнившись раскаяния. Однако случилось так, что на одного такого посетителя он вначале обрушил свой гнев.

Был летний вечер, мы все сидели снаружи у колодца. Внезапно один из посетителей начал горько плакать.

«Я ужасный грешник. Я долгое время приходил к вам и припадал к вашим стопам, но во мне ничто не изменилось. Смогу ли я наконец очиститься? Сколько мне ждать? Когда я здесь, рядом с вами, я на время становлюсь хорошим. Но когда я ухожу отсюда, я снова превращаюсь в чудовище. Вы не представляете, каким я тогда становлюсь – почти не человеком. Неужели я навсегда останусь грешником?»

«Почему вы пришли ко мне? Что я должен сделать с вами? – строго спросил Бхагаван. – Что такого между мной и вами, что вы приходите сюда плакать?»

Этот человек начал плакать и стонать еще больше, словно его сердце разрывалось на части.

«Все мои надежды на спасение пропали. Вы были моим последним прибежищем, но вы говорите, что я для вас никто! К кому мне теперь обратиться? Что мне делать? К кому мне идти?»

Бхагаван какое-то время смотрел на него, а затем сказал: «Разве я ваш Гуру, который должен отвечать за ваше спасение? Я разве когда-нибудь говорил, что я ваш Учитель?»

«Если не вы мой Учитель, то кто же? И кто вы, если не мой Учитель? Вы мой Гуру. Вы мой ангел-хранитель. Вы должны пожалеть меня и освободить от моих грехов!»

Он снова начал всхлипывать и плакать. Мы сидели, не говоря ни слова, нас переполняла жалость. Только Бхагаван был собран, внимателен и отвечал деловым тоном.

«Если я ваш Гуру, чем вы мне отплатите? Вы должны платить мне за услуги».

«Но вы же ничего не возьмете! – воскликнул посетитель. – Что я могу вам дать?»

«Разве я когда-нибудь говорил, что ничего не беру? Вы меня когда-нибудь спрашивали, что вы можете мне дать?»

«Если вы возьмете хоть что-нибудь, только попросите. Нет ничего, что я не отдал бы вам!»

«Хорошо. Сейчас я прошу. Дайте мне. Что вы мне дадите?»

«Возьмите всё, что хотите. Всё, что я имею, – ваше».

«Тогда отдайте мне всё хорошее, что вы сделали в этом мире».

«Что хорошее я мог сделать? На моем счету нет ни одного доброго поступка».

«Вы пообещали отдать – так отдавайте же. Не надо говорить о своих счетах. Просто отдайте мне сейчас всё хорошее, что вы сделали в прошлом».

«Да, я отдам. Но как это сделать? Скажите мне, как отдать, и я отдам».

«Скажите так: „Все благие деяния, которые я совершил в прошлом, я отдаю без остатка моему Гуру. С этого момента они не будут считаться моими заслугами, и я не имею никакого отношения к ним“. Скажите это от всего своего сердца».

«Хорошо, Свами. Я отдаю вам все благие деяния, которые я совершил в жизни, и все их плоды – если я вообще сделал в жизни хоть что-то хорошее. Я отдаю вам это с радостью, потому что вы мой Учитель, и вы попросили меня отдать всё это вам».

«Но этого недостаточно», – строго сказал Бхагаван.

«Я отдал вам всё, что у меня было. Я отдал вам всё, что вы попросили отдать. У меня больше ничего нет».

«Неправда. У вас есть еще кое-что. Отдайте мне все ваши грехи».

Этот человек посмотрел на Бхагавана диким взглядом, полным ужаса.

«Вы не знаете, Свами, о чем вы просите. Если бы вы знали, вы бы не попросили об этом. Если вы возьмете себе мои грехи, всё ваше тело сгниет, а потом сгорит. Вы не знаете меня. Вы не знаете моих грехов. Не просите меня отдать вам мои грехи».

И он горько разрыдался.

«Я сам о себе позабочусь. Не беспокойтесь обо мне, – сказал Бхагаван. – Всё, что я хочу от вас, – это ваши грехи».

Они долго не могли совершить эту сделку. Мужчина отказывался расставаться со своими грехами, но Бхагаван был непреклонен.

«Либо вы отдаёте мне свои грехи вместе со своими заслугами, либо оставляете себе и то, и другое – в таком случае не называйте меня своим Учителем».

В конце концов этот человек поборол свои сомнения и объявил: «Все грехи, которые я совершил, больше мне не принадлежат. Все грехи и все их плоды принадлежат Рамане».

Бхагаван выглядел удовлетворенным. «С этого момента в вас нет ничего хорошего и ничего плохого. Вы чисты. Идите и не делайте ничего – ни хорошего, ни плохого. Оставайтесь Собой. Оставайтесь Тем, что вы есть».

Глубокий покой воцарился в душе этого человека, и в наших душах тоже. Никто не знает, что было потом с этим человеком, которому так повезло, потому что с того самого дня его никто не видел в ашраме. Возможно, у него не было причин приходить снова.

Был еще один случай, когда посетитель с похожей проблемой начал плакать перед Бхагаваном о своих неизмеримых грехах.

Бхагаван спросил: «Когда вы спите, вы грешны?»

«Нет, я просто сплю».

«Если вы не грешник, значит, вы хороший человек».

«Нет, когда я сплю, я не хороший и не плохой. Я ничего не знаю о себе».

«А что вы знаете о себе сейчас? Вы говорите, что вы грешник. Вы говорите это потому, что вы так думаете. Если бы вы были довольны собой, вы бы называли себя хорошим человеком и перестали бы говорить мне, что вы грешник. Что вы знаете о добре и зле, кроме того, что есть в вашем уме? Когда вы видите, что ум всё придумывает, ум исчезает. Добро исчезнет, зло исчезнет, а вы останетесь Тем, что вы есть».

Несмотря на то что Бхагаван часто говорил такие вещи, преданные и гости продолжали приходить к нему и жаловаться на свои грехи или на свою бездуховность.

Однажды один посетитель сказал: «Я приходил к вам, Свами, много раз. Я надеялся на то, что что-нибудь произойдет, что я изменюсь. До сих пор я не заметил никаких перемен в себе. Я остался таким же, каким и был, слабым человеком, неисправимым грешником». И он начал жалобно плакать.

«На этом пути нет вех, – ответил Бхагаван. – Как вы узнаете, в каком направлении вы идете? Почему бы вам не поступить как пассажир первого класса? Он сообщает проводнику, куда он едет, закрывает дверь и ложится спать. Остальное делает проводник. Если бы вы могли доверять своему Гуру так же, как вы доверяете проводнику в поезде, этого было бы достаточно для того, чтобы достичь места назначения. Вам нужно лишь закрыть двери, окна и лечь спать. Проводник разбудит вас, когда поезд прибудет в пункт назначения».

Никогда нельзя было заранее угадать, как Бхагаван отреагирует на пришедшего к нему человека, но мы всегда знали, что он будет защищать любое животное, которое может пострадать от сидящих в холле людей. Однажды в знойный летний день Бхагаван отдыхал на кушетке возле стены. Кто-то из посетителей принес фрукты. Они лежали на медном подносе рядом с его кушеткой. Несколько обезьян, стоя в отдалении, смотрели на эти фрукты, а Мадхава Свами, вооруженный длинной палкой, стоял на страже. Остальные сидели в медитации с закрытыми глазами. Бхагаван, облокотившись, пристально смотрел перед собой. Внезапно он захлопал в ладоши и засмеялся, как ребенок.

«Он схватил его, он схватил его! – воскликнул он с ликованием. – Он схватил фрукт!»

Обезьяна, которой удалось перехитрить Мадхаву Свами, стянула фрукт с подноса и сидела с ним на стене. Люди, сидевшие в медитации, с удивлением открыли глаза. Бхагаван веселился всё время, пока обезьяна поедала фрукт. По всей видимости, Бхагаван был очень рад, что обезьяна победила Мадхаву Свами. Бхагаван всегда был на стороне обезьян. Казалось, он скорее отдаст фрукты обезьянам, чем своим посетителям. Когда никто не видел, он давал обезьянам любые фрукты и любую еду, которая была под рукой. Когда помощника, стоящего на страже со своей палкой, Бхагаван отсылал с каким-нибудь поручением, у обезьян начинался праздник. Когда их гнали, они прятались за кушеткой Бхагавана, – между ней и стеной, где их было трудно достать, не потревожив Бхагавана. Они прекрасно знали, кто на их стороне, и, оказавшись за кушеткой, показывали помощникам, как мало их мнение для них значит. Бхагаван нежно любил своих обезьян и говорил, что они преподают нам духовный урок: может показаться, что они резвятся или сидят спокойно, но их ум всегда нацелен на фрукты, и что бы они ни делали, они бросаются к фруктам, как только появляется возможность их стянуть.

Бхагаван следил за тем, чтобы все животные в ашраме получали хорошую еду, а не объедки. Он напомнил мне об этом, когда я разговаривал с ним в столовой. Во время трапезы Бхагаван просил, чтобы ему давали очень мало еды, и доедал всё, что было на тарелке, до последнего зернышка риса.

Он никогда не просил нас следовать в этом его примеру, но однажды я сказал ему: «Если мы будем так же тщательно вычищать свои тарелки, собаки, кошки, обезьяны и крысы умрут от голода».

Бхагаван ответил: «Если ты так сострадателен, почему бы тебе не кормить животных, прежде чем есть самому? Думаешь, им нравятся твои объедки?»

Доброта и забота Бхагавана иногда распространялись даже на растения, росшие в ашраме. К северу от холла Бхагавана росло миндальное дерево. Чиннасвами попросил рабочего оборвать с него сухие листья, из которых можно сделать «тарелки». Рабочий стал махать своим садовым ножом направо и налево.

Бхагаван сморщился, словно ему самому было больно, и крикнул этому человеку: «Эй, что ты делаешь? Ты причиняешь страдания дереву. Разве ты не знаешь, что оно живое?»

Рабочий объяснил, что ему поручили срезать сухие листья.

Бхагаван продолжал укорять его: «Вы, люди, не можете ничего сделать, не причинив боли. Представь, что было бы, если бы я схватил тебя за волосы и дернул. Может, твои волосы и не живые, но ты бы это почувствовал. Оставь дерево в покое и уходи!»

Эчамма как-то раз начала выполнять сложную пуджу, для которой нужно было собрать сто тысяч листьев тулси. И даже она не смогла избежать гнева Бхагавана.

«Люди не могут оставить в покое эти листья, живые и прекрасные. Они рвут их, протыкают, нанизывают на нитку, калечат и убивают эти несчастные листочки и цветочки. Нужны ли Богу такие богослужения? Когда эти листья растут на деревьях – разве они не принадлежат Ему? Вместо того, чтобы отдавать Богу свое собственное „я“, мы делаем все эти ужасные вещи с цветами».

Из книги «Письма из Шри Раманашрама», письмо 42 от 20 апреля 1946 г.

«Когда Бхагаван был в пещере Вирупакша, Эчамма, поставив у себя дома портреты Бхагавана и Шешадри Свами, решила провести пуджу с сотней тысяч молодых листьев. Она сообщила об этом Бхагавану и приступила к церемонии. По завершении пуджи с пятьюдесятью тысячами листьев лето вступило в свои права, и она не могла найти листья, даже обойдя всю гору. Она устала и пришла к Бхагавану, чтобы он утешил ее.

Бхагаван сказал: „Если ты не можешь найти листья, почему бы тебе не порезать себя для пуджи?“

„Ой, это, должно быть, больно!“

Бхагаван сказал: „Если тебе больно, когда ты режешь свое тело, почему ты думаешь, что дереву не больно, когда ты обрезаешь его листья?“

Она побледнела и спросила: „Почему вы не сказали мне это раньше, Свами?“

Он ответил: „Если ты знаешь, что резать свое тело – больно, как ты можешь не знать, что дереву точно так же больно, когда ты обдираешь его листья? Неужели об этом надо говорить?“

Однажды он увидел, как кто-то вечером отрезает веточку, чтобы утром почистить ею зубы.

„Ты можешь дать дереву спокойно поспать? – спросил он. – Ты мог бы взять эту ветку днем. Где твоя чуткость и сострадание? Раз дерево не может плакать, не может укусить или убежать, это значит, что можно делать с ним все что угодно?“

В другой раз кто-то обрывал с дерева все цветы. Бхагаван возмутился.

„Оставьте хоть немного цветов на этом несчастном дереве. Оно их любит. Они ему нужны. Вы обрываете все цветы до последнего бутона, как будто это что-то очень ценное. А потом вы просто даете им завянуть и погибнуть. На дереве они прожили бы дольше. Я не понимаю, почему вы так жестоки“.

Мы более-менее заботимся о человеческих существах, но совершенно безразличны к насекомому или дереву. Для Бхагавана все были одинаково живыми, одинаково важными. Он чувствовал даже боль травинки».

* * *

Самбашива Рао был старшим сыном в большой семье, приехавшей из Неллора, штат Андхра-Прадеш. Все они были преданными Бхагавана. Они познакомились с Бхагаваном вскоре после смерти отца семейства, Венкатачаламайи. Через несколько дней его жене приснилось, что ее муж появился в комнате для пуджи. Он проводил церемонию поклонения богам, и с ним был человек, которого она никогда раньше не видела.

Венкатачаламайя Гару сказал ей: «Я ухожу, оставляя всю свою семью на попечение этого человека».

Прошло много времени, прежде чем его жена опознала во втором персонаже своего сна Бхагавана.

Вся эта семья узнала о Бхагаване благодаря третьему брату, Сатьянараяне Рао.

Работая в Веллоре школьным учителем, он познакомился с Пранаванандой Гару, который был всем сердцем предан Бхагавану. Поскольку Веллор был всего лишь в восьмидесяти километрах от Раманашрама, он регулярно ездил туда и вскоре сам стал преданным.

В 1930 г. Сатьянараяна Рао открыл в ашраме первый книжный магазин. До этого книги ашрама продавались только в храме Аруначалешвары. Этим занимались несколько преданных Бхагавана, живших там. Когда Чиннасвами в 1929 г. стал управляющим ашрама, Сатьянараяна Рао собрал все книги, лежавшие в храме, принес их в ашрам и открыл там книжную лавочку.

Я был там, когда самый младший брат, Нарасинга Рао, спросил Бхагавана о божественной силе, оживляющей всех нас. Он сидел со скрещенными ногами на полу перед диваном Бхагавана. Холл был почти пуст.

«Бхагаван, – сказал он, – вот я сижу здесь, не двигаясь. Вы говорили мне, что шакти (божественная сила) оживляет всех, и что она исполнит предназначение, ради которого рождается тело. Я бы посмотрел, как сейчас эта сила сдвинет меня с места».

Бхагаван с улыбкой ответил: «Да, да, какое-то время ты будешь сидеть здесь. В полшестого вечера, когда тебе нужно будет идти в город, твоя мать встанет и поклонится мне. То же самое сделают твоя сестра и жена. Тогда и ты встанешь, поклонишься и пойдешь с ними в город – потому что приехал в Тируваннамалай, чтобы помогать им. А потом, [когда тебе придет время уезжать], кто поедет в Неллор работать юристом, ты или я? Эта сила, эта шакти, заставляет тело совершать предначертанную ему работу, ради которой оно появилось на свет. Только она, и ничто иное. Не ты, не «я». Нет другой силы, которая могла бы противодействовать ей. Есть только одна она, а ум и прана (оживляющая жизненная сила) – ее ветви».

Несмотря на то что все пять братьев в конце концов стали преданными Бхагавана, Самбашива Рао вначале не проявлял ни интереса, ни преданности. Приходя к Бхагавану, он даже не кланялся и принимал его присутствие как должное. Во время одного из своих визитов он просто сообщил Бхагавану, что едет домой в Неллор, не спросив у него разрешения уехать.

Бхагаван серьезно посмотрел на него и просто сказал: «Да».

К своему удивлению, Самбашива Рао обнаружил, что не может уехать. В первый день шел слишком сильный дождь, на следующий день он опоздал на поезд, а на третий день у него поднялась температура. Когда он снова попытался уехать, повозка, запряженная лошадью, не пришла вовремя.

Он думал, что Бхагаван колдует, и возмущался. Поскольку ему нечего было делать, он весь день сидел в углу холла, молча кипя от злости и ругаясь про себя.

Сидя в своем углу, он услышал, как Бхагаван говорит кому-то: «Если тебе нужно рассердиться, сердись на хороших людей. Если ты будешь сердиться на плохих людей, тебе вернется обратно с процентами».

Самбашива Рао вздрогнул, решив, что эти слова предназначались ему.

«Бхагаван, – сказал он, – разве не опасно плохо обращаться с хорошими людьми?»

Бхагаван улыбнулся и сказал: «Когда плохо обращаешься с хорошими людьми, они не отвечают тебе тем же, но их это ранит, и из-за этого обидчику, возможно, придется страдать. В писаниях есть одно высказывание, гласящее, что ругающий хороших людей получает всё плохое, что может оставаться в них. Если ты хочешь обругать кого-нибудь, обругай Бхагавана. Он не обидится, и на нем нет грехов. Бранить его бзопасно. Он хочет одного, – чтобы о нем помнили. Настроение, с которым ты вспоминаешь его, не так уж важно. Если бы было иначе, как смогли бы Равана и Шишупала обрести спасение^[101]?»

Самбашива Рао выслушал это молча и с тех пор стал вести себя с Бхагаваном совершенно иначе.

Как-то раз, когда Самбашива Рао уже был преданным, его стали допрашивать люди, строго соблюдающие все ритуалы ортодоксального индуизма.

«Мы узнали, что твой Гуру, Махарши, не соблюдает правил поведения, изложенных в шастрах, и не выполняет того, что должен выполнять санньясин».

«Не выполняет», – согласился Самбашива Рао.

«Мы узнали, что он не получил никакого формального посвящения в санньясу».

«Не получил».

«Мы слышали, что он жует бетель, сидит на мягком диване, пьет кофе, и к нему могут приближаться неприкасаемые».

«Да, это правда».

«В таком случае мы не можем согласиться с его образом жизни. Он может быть великим человеком, но он подает плохой пример, и люди, несомненно, будут подражать ему. Поступая так, как поступает он, они накопят грехи, в которых виноват будет он как их учитель».

Таково было мнение многих ортодоксальных пандитов, не видевших за формой сути. Действительно, в Раманашраме многие предписания шастр не соблюдались. Ашрам был построен на месте погребения (которое само по себе не соответствовало правилам), и, следовательно, там нельзя было читать ни одну часть Вед, кроме «Шри Рудра Сукта». Однако там есть Веда-патасала. Более того, там расположен храм, в котором проводятся церемонии поклонения Шива-лингаму и Шри Чакре со всеми причитающимися ритуалами, включая исполнение ведических мантр и чтение других священных текстов. Из этого можно было бы сделать вывод, что Бхагаван считал шастры и все религиозные предписания бессмысленными. Но это не так. Например, он тщательно следил за тем, чтобы при постройке и освящении храма в ашраме предписания шастр соблюдались.

Некоторые его взгляды на ортодоксию на первый взгляд казались непонятными. На кухне ашрама готовили пищу с луком и чесноком, хотя было известно, что многие ортодоксальные брахманы не могут есть такую еду. Майор Чадвик однажды спросил Бхагавана, является ли лук препятствием на духовном пути, и Бхагаван подтвердил, что является. Чедвик сразу же прекратил есть лук и чеснок, несмотря на то что он не был индуистом и, следовательно, эти ограничения на него не распространялись. Однако многие брахманы в ашраме продолжали есть пищу, приготовленную с луком и чесноком.

Как такое могло быть? Я думаю, ответ кроется в том, что Бхагаван давал своим преданным свободу выбирать свой собственный путь. Действительно, он предоставлял своим последователям достаточно свободы в том, что касалось еды, но это не значит, что он одобрял всё, что они делают. Методом Бхагавана был не приказ, а внушение. Настоящий приказ, как он считал, должен исходить изнутри, приводя к добровольному, а не к навязанному правильному действию. Например, Бхагаван никогда не приказывал Деварадже Мудальяру стать вегетарианцем, однако когда тот задался вопросом, следует ли ему предпринять этот шаг, он попросил совета Бхагавана. Он не был уверен, что вегетарианская диета будет давать ему достаточно питательных веществ. К тому моменту он уже много лет был преданным Бхагавана. Бхагаван заверил его, что, если он перестанет есть невегетарианскую пищу, ничего плохого с ним не случится.

В ранние годы существования ашрама произошел еще более экстраординарный случай. Некоторые садхаки употребляли бханг (каннабис), сначала предлагая его Бхагавану, дабы найти себе оправдание. Бхагаван принимал все, что ему преподносили. На него бханг не действовал, поскольку у него не было ума, в котором могло бы возникнуть помрачение. Однажды они предложили каннабис Ганапати Муни, пытаясь таким образом оправдать его употребление садхаками – Бхагаван не был садхакой (искателем), он был муктой – освобожденным. Однако Ганапати Муни понял их уловку. Он был уже готов проклясть их за такую наглость, но его жена, присутствовавшая при этой сцене, прониклась жалостью к ним. Она убедила его пощадить виновных, чтобы они не понесли наказания.

Многие риши в древней Индии совершали многолетний тапас, в результате чего обретали огромную духовную силу. Иногда, когда кто-нибудь причинял им неприятности, они могли проклясть человека, что имело страшные разрушительные последствия для него. Ганапати Муни был современным тапасвином, следовавшим этой древней традиции. Он неустанно совершал тапас и копил силу, которая должна была привести его к реализации, а Индию – к освобождению от иноземного владычества, но все же иногда он вкладывал свою силу в проклятья, бичуя людей, причинявших ему неприятности. В его биографии на английском языке – книге «Наяна» – приводится два таких примера. Однажды священник в храме города Насика ошибочно принял его за вора и набросился на него. Ганапати Муни, свободно говоривший на санскрите, ответил ему проклятием: «Разорена и опустошена будет земля, погибнут люди, и мертвые тела будут лежать на улицах города Насика».

Согласно его биографу, Г. Кришне, проклятье сразу же было исполнено: «Много людей умерло от оспы, включая всю семью священника. На город обрушилась буря, вырвавшая с корнем деревья и разрушившая множество зданий и два храма – однако за пределами Насика никаких бурь не было».

Во втором случае Ганапати Муни рассердился, когда Паланисвами отказался дать ему ключ от пещеры Вирупакша. Он хотел остаться там со своей женой, но Паланисвами сказал ему, что это помещение – не для семейных пар. Тогда Ганапати Муни провозгласил, снова на санскрите: «Огонь моего гнева да обрушится на этот мир, полный живых существ… Мое сияние – свет Индры, проливающего дожди и сдвигающего горы, ибо я сын Божий!»

В ту ночь случился сильнейший ливень с молниями и громом. Молния попала в храмовую повозку, и она сгорела дотла. Так исполнилось проклятие Муни – к счастью, без жертв». («Наяна», Г. Кришна, с. 22–23 и 127)

Этой повозке было всего лишь три года. Если бы не Ганапати Муни, она прослужила бы несколько десятилетий.

Когда повозку только изготовили, кто-то из преданных пригласил Шешадри Свами, чтобы он освятил ее. Шешадри Свами сказал: «Она долго не проживет. Ее поглотит пламя. На ней проклятие богини Лакшми» («Шешадри Свамигал из Тируваннамалая», с. 129).

Поэтому неудивительно, что в истории, которую я не привожу здесь, Кришна Бхикшу говорит: «Все боялись Наяну больше, чем самого Бхагавана» («Бхагаван, которого я знал», Ramana Smrti Souvenir).

Из этих примеров можно сделать два вывода: первый – что очень важно дополнять садхану чистой саттвической пищей, не стоит пренебрежительно и без внимания относиться к еде; второй – что Бхагаван сам не придерживался жестких правил и не заставлял соблюдать их в ашраме, но поддерживал людей, которые им следовали. В действительности он не одобрял ни одну из этих крайностей – ни преувеличенный формализм, ни гедонистическое потакание себе.

Что же касается ортодоксии, интересно отметить, что когда Бхагавана просили дать определение истинного брахмана, помимо прочего он называл способность готовить себе еду. Это нужно было для того, чтобы в поиске знания брахману не приходилось бы нарушать дхарму своей касты.

В целом образ жизни Бхагавана все же соответствовал правилам, изложенным в шастрах. Он вставал, когда начинали петь птицы, как того требуют писания, слушал утренние песнопения из Вед, совершал омовение и так далее, и только после этого приступал к своим повседневным делам. Вечерние сумерки заставали его за медитацией, погруженным в созерцание Самости – опять же как требуют писания. Он никогда не переедал и никогда не голодал. Он соблюдал предписания Вед, касающиеся правильной диеты. Целая песнь «Бхагаватам» посвящена распорядку дня, которому следовал Шри Кришна. Его примеру должны были следовать все члены его рода. Когда же они перестали соблюдать этот распорядок и начали пить алкоголь, не заставили себя ждать катастрофы, в результате которых род и погиб.

На протяжении всей жизни Бхагавана тема совместного пребывания людей из разных каст не теряла своей актуальности, поскольку к нему притягивались люди самого разного происхождения. В этом вопросе Бхагаван намеренно не соблюдал общественный кодекс, изложенный в шастрах, – он позволял небрахманам, неприкасаемым и иностранцам находиться рядом с ним и не налагал на них никаких ограничений. Несмотря на то что песнопения из Вед должны слушать только брахманы, всем посетителям разрешалось присутствовать на Веда-параяне, проходившей ежедневно в его присутствии. Люди, изгнанные из касты, иностранцы, мусульмане и индуисты всех каст сидели плечом к плечу в присутствии Бхагавана и слушали ведические песнопения.

* * *

Житель ашрама, служивший Бхагавану много лет, начал похаживать к одной женщине, жившей в городе. Ее родственники узнали об этом и решили поймать и убить мужчину. Однажды ночью они поймали его в ее доме, связали по рукам и ногам и заперли в комнате, решив перерезать ему горло тогда, когда найдут безопасный способ избавиться от тела. Однако человеку удалось сбежать. Он примчался в ашрам, тогда как за ним гнались. Когда он вбежал в ворота, преследовать его перестали.

Дрожа, он вошел в холл и бросился на землю с криком: «Спасите, спасите меня!»

Бхагаван приказал закрыть двери и сказал: «Не бойся. Расскажи мне, что произошло».

Выслушав рассказ этого человека, он посмотрел на него с пониманием и жалостью и сказал успокаивающим тоном: «Теперь можешь не бояться. Иди поспи».

Об этом происшествии стало известно всему городу.

Этим человеком был Рамакришна Свами. Аннамалай Свами описывает этот случай более подробно в книге «Жизнь с Раманой Махарши»:

«Рамакришна Свами заслужил себе такую плохую репутацию, что уехал из города и поселился в Кумбаконаме. Через несколько месяцев он решил, что гнев родных этой девушки утих, и тайком вернулся в Тируваннамалай. Он все еще боялся ее родственников, и поэтому, добравшись до черты города, пошел по паломнической дороге, ведущей вокруг горы, в обратном направлении – чтобы не идти через город. Ему было стыдно идти прямиком в ашрам. Вместо этого он пошел в хижину Кунджу Свами в Палакотту.

Он прожил там несколько дней, безуспешно пытаясь набраться смелости и встретиться с Бхагаваном лицом к лицу. В конце концов Бхагаван сам пришел в хижину и позвал Рамакришну Свами с собой в ашрам. К всеобщему удивлению, вместо того чтобы критиковать его, Бхагаван попросил его послужить помощником в холле.

Некоторые преданные, считавшие, что Рамакришна Свами навлек позор на ашрам, не соглашались с этой его ролью. Хотя они из вежливости не проявляли своих чувств, Бхагаван чувствовал их неодобрение. Чтобы смягчить их недовольство, Бхагаван объяснил свой поступок: „Раньше, когда Рамакришна Свами работал здесь, он проводил много времени за воротами ашрама – выполнял поручения в городе. Он никогда не присутствовал ная параянах, никогда не слышал наставлений в холле. Его ум был всегда направлен вовне, потому что он не медитировал. Если он будет проводить больше времени в холле, его ум станет лучше“».

Люди в ашраме просили Бхагавана отослать этого человека, чтобы его присутствие не создавало ашраму дурную репутацию.

Бхагаван позвал его и перед всеми сказал ему: «Ты поступил неправильно и был слишком неразумен, чтобы сохранить это в тайне. Другие делают дела и похуже, но они стараются, чтобы их никто не поймал. И теперь эти непойманные хотят, чтобы ты ушел из ашрама, потому что тебя поймали».

И ему разрешили остаться.

Когда люди жаловались Бхагавану на то, что кто-то в ашраме совершил неблаговидный поступок, он иногда говорил: «Я пришел сюда не для того, чтобы наказывать людей. Если я начну наказывать людей, здесь не останется даже ворон. Люди приходят сюда каждый со своей целью, и цель каждого может быть достигнута. Почему бы вам не позаботиться о своих собственных целях? Почему вы обращаете внимание на то, что делают другие?»

Бхагаван очень не одобрял, когда кто-то из нас совался в дела ашрама или вмешивался в чужие дела. Он хотел, чтобы все мы сосредоточились на главной цели нашего приезда. Однажды Бхагаван рассказал о людях, которые жаловались:

«Когда они приехали в ашрам в первый раз, их вроде бы все устраивало. Во второй раз они обнаружили, что ашрам плохо управляется. Во время своего третьего визита они начали давать советы. В четвертый раз они знали лучше всех, как нужно управлять ашрамом. В свой пятый приезд они обнаружили, что администрация ашрама никак на это не отреагировала, и были недовольны. На шестой раз они предложили выгнать всех работников ашрама, и передать управление в их руки. В конце концов они расстроились и обвинили меня в том, чего я никогда не делал».

Последнее замечание было верно: Бхагаван не создавал ашрам. Он был организован другими людьми, которые делали всё, что считали нужным.

Обычно Бхагаван советовал людям обращать внимание на свои собственные проблемы и изъяны, прежде чем выискивать недостатки в других.

Один человек, озабоченный социальными проблемами, сказал Бхагавану: «Я хотел бы объехать весь мир и сделать его лучше. Я пришел просить у вас стойкости и силы, чтобы быть способным выполнить эту задачу».

«Ты похож на голодного нищего, который хочет устроить пир на весь мир, – ответил Бхагаван. – Неужели человек, не способный помочь самому себе, может помочь хоть кому-то еще? Сначала приведи в порядок себя, а потом уже исправляй других. Если изменить сердца людей, мир непременно изменится. Но с чего-то ведь надо начинать – а начать можно только с себя».

Этот человек сказал: «Я предаю вам мое тело, мое сердце и ум. Как мне стать лучше? Мне ничего не нужно делать. Вы сделаете всё».

Бхагаван промолчал, но когда этот посетитель ушел, он сказал: «Все говорят, что отдали мне всё. Эти люди уходят, думая, что им уже не нужно ничего делать и что все их заботы теперь лежат на мне, стоит им только произнести это. Меня не так-то просто обмануть».

Бхагаван иногда с насмешкой отзывался о незрелых людях, таких как этот посетитель, полагавших, что они могут получить от него всё, что хотят, за один визит.

Был еще один похожий случай. Один индиец в европейской одежде, ботинках и шляпе приехал в ашрам и вошел в холл, не удосужившись даже в знак вежливости снять обувь у двери.

Какое-то время он критически разглядывал Бхагавана, а потом резким тоном спросил: «Вы видели Бога?»

«Кто это?» – спросил Бхагаван.

Визитер не стал развивать эту тему.

«Могу я вас сфотографировать?» – задал он следующий вопрос.

«Можете, если у вас получится», – ответил Бхагаван.

Посетитель не понял, что он имел в виду. Он сфотографировал Бхагавана и ушел так же внезапно, как и пришел.

Когда он ушел, Бхагаван сказал: «Вивекананда задал Рамакришне тот же самый вопрос. Он получил правильный ответ в виде собственного переживания. Но эти люди думают, что они могут получить Бога, купив билет на поезд за десять рупий».

* * *

Д-р Сьед был мусульманином, знатоком Корана и пламенным преданным Бхагавана. Его жена тоже стала преданной Бхагавана, при этом не отказавшись от своей веры и от соблюдения традиций ислама. Вначале она не появлялась перед другими мужчинами. Она тайком пробиралась в ашрам, пряталась в одной из комнат и умоляла мужа попросить Бхагавана зайти к ней. Это была очень странная просьба, но милость и сострадание Бхагавана были столь велики, что даже эта просьба бывала выполнена. Вначале госпожа Сьед хранила молчание, поскольку не хотела говорить с Бхагаваном через покрывало, но спустя время она преодолела свое нежелание, решилась выйти в холл без покрывала и сидеть там, как все остальные.

Д-р Сьед и его жена жили в арендованном доме за пределами ашрама и готовили себе сами. Однажды она почувствовала сильное желание пригласить Бхагавана к себе домой на обед. Она упрашивала мужа, но у того не хватало смелости совершить такой необычный поступок. То, что Бхагаван может встретиться с его женой за пределами ашрама, было само по себе необычно. Он дважды спрашивал об этом, и оба раза Бхагаван давал согласие. И все же было немыслимо, что Бхагаван придет к ним домой и согласиться поесть там – он никогда раньше не принимал приглашения пообедать в доме у кого-то из преданных. Но бесстрашная женщина продолжала давить на мужа, пока он не начал бояться ее больше, чем чудовищности своей просьбы. Когда в конце концов д-р Сьед рассказал Бхагавану о желании своей жены, Бхагаван просто улыбнулся и промолчал.

Жена д-ра Сьеда не сдавалась. Она была уверена, что Бхагаван выполнит ее просьбу, если ее преподнести в нужный момент и в правильной форме. Наконец, когда Бхагаван поднимался на гору, д-р Съед и его жена встретили его по дороге и рассказали ему о своем желании. Бхагаван рассмеялся и продолжил свой подъем.

Когда вечером они вернулись домой, у них произошел скандал. Жена д-ра Сьеда обвиняла его в том, что он не попросил Бхагавана как следует. В конце концов ему это надоело и он сказал ей: «В чем я виноват? Просто тебе не хватает преданности – вот почему Бхагаван отказал тебе».

Эти слова глубоко задели ее, и она просидела в медитации всю ночь, надеясь, что сила молитвы приведет Бхагавана в ее дом. Рано утром она, по всей видимости, задремала, потому что ей не то во сне, не то в видении явился Бхагаван и сказал: «Почему ты так упряма? Как я могу уйти из ашрама и пойти обедать к тебе домой? Я должен принимать пищу с людьми, пришедшими ко мне, иначе они не будут есть. Кроме того, ты знаешь, что люди приезжают издалека, преодолевают большие трудности, чтобы увидеть меня и разделить со мной трапезу. Как я могу оставить всех этих гостей и прийти к тебе? Накорми троих моих преданных, и это будет то же самое, что накормить меня. Я буду полностью удовлетворен».

В этом видении она увидела троих преданных, которых она должна пригласить. Первым был д-р Мелкот, вторым – Свами Прабуддананда, а третьим должен был быть я.

Она подробно рассказала о своем видении д-ру Сьеду, и он сразу же пригласил всех троих к себе домой, сказав нам, что мы не имеем права отказаться. Мы все были брахманами, и, несмотря на то, что мы все были счастливы представлять Бхагавана во время этой трапезы, беспокоились о том, что на это скажут другие брахманы ашрама: для брахмана принимать пищу в доме мусульманина – серьезное нарушение предписаний.

Д-р Мелкот жил в гостинице у цветочного сада. Я подошел к нему и спросил: «О чем ты думаешь?»

«Я думаю об ужине в доме Сьеда».

«Ты пойдешь?»

«Я все еще думаю. Они ведь мусульмане».

«Если мы пойдем, нам не избежать больших неприятностей».

«Да, нас могут выгнать из ашрама».

«Так ты идешь?»

«Иду, – ответил д-р Мелкот. – Для меня это прямой приказ Бхагавана. Иначе как госпожа Сьед выбрала бы нас? Как она смогла бы узнать наши лица и имена настолько хорошо, чтобы указать на нас своему мужу?»

«Прабуддананда может пойти без проблем – он санньясин и может есть где угодно. Кроме того, он не боится администрации ашрама, поскольку готовит себе сам. Но мы подвергаемся большому риску», – сказал я.

«В таком случае, – сказал д-р Мелкот, – мы пойдем, а Бхагаван позаботится о последствиях».

Несмотря на эти смелые слова, д-р Мелкот был в замешательстве. Нам предстоял ужин в доме мусульман. Даже если пища была вегетарианской – а кухня, а посуда? Что мусульмане знают о кодексе брахманов и о правилах, касающихся чистоты? Как мы объясним тот факт, что мы ели в мусульманском доме? Почему мы должны доверять видениям какой-то мусульманки? Можем ли мы с уверенностью сказать, что просто выполняем приказ Бхагавана? Кто нам поверит? Брахманы ашрама уж точно не поверят! И что за странная компания! Один – мирянин из Майсура, другой – холостяк из Андхра-прадеш, а третий – бенгальский санньясин!

На следующий день, когда прозвонил колокольчик к ужину, мы втроем подошли к Бхагавану и поклонились. Бхагаван не стал спрашивать нас, что всё это значит. Он просто посмотрел на нас. Вместо того чтобы идти со всеми в столовую, мы вышли из ашрама, пройдя мимо Чиннасвами, и он – о чудо! – не спросил, почему мы уходим из ашрама, не поужинав.

Госпожа Сьед в то утро проснулась рано, подмела кухню и сама тщательно вымыла посуду. Она не позволила служанке даже войти в кухню.

Родственники и муллы постоянно ругали госпожу Сьед за преданность индуистскому святому. Она говорила им: «Когда я молилась, я видела Пророка, стоящего рядом со мной. С тех пор как я встретила Бхагавана, Пророк исчез, и теперь Бхагаван приходит смотреть, как я молюсь». Вот как велика была ее преданность!

Когда всё было тщательно вымыто, она принялась с любовью готовить одно блюдо за другим. Мы пришли на ужин, и еда была великолепна. После того как мы поели, она своими собственными руками преподнесла нам листья бетеля.

Когда мы возвращались в ашрам, у д-ра Мелькора в глазах стояли слезы.

«Я приехал из Хайдерабада, – сказал он, – и хорошо знаю образ жизни и обычаи мусульман. Мусульманка может подать листья бетеля своими собственными руками только своему мужу или факиру. В ее глазах мы были факирами – формами, которые принял Бхагаван, чтобы прийти в ее дом».

Когда мы вернулись в ашрам, к нашему удивлению, никто не спросил, почему нас не было в столовой, куда мы ходили и что мы делали в мусульманском доме. Каким чудесным образом Бхагаван защищает тех, кто слушается его!

Следующую примечательную историю рассказал Шри Х.В.Л. Пунджа, который близко общался с д-ром Съедом в Раманашраме. История взята из книги «Ничто никогда не случалось» Д. Годмана, том 1.

«Я жил в Шри Раманашраме с женой и детьми. Мои дети играли снаружи холла, где сидел Махарши. Д-р Съед вышел и увидел их. Он спросил их: „Где ваш отец?“

Они ответили: „Он ушел в дом, который мы сняли в поле“.

„Вы можете отвести меня к нему? – спросил д-р Съед. – Я не знаю, где этот дом. Я хочу повидаться с ним“.

Несколько минут спустя он вошел в мой дом. Я предложил ему чай и пригласил на обед, который должен был состояться чуть позже, но он не принял мое приглашение. Он сказал, что его повар уже приготовил для него еду у него дома, и что он должен вернуться вовремя, чтобы съесть обед.

„Но вы можете прийти ко мне на чай сегодня днем, – добавил он. – Приходите в пять, я хочу обсудить с вами кое-что интересное“.

Я принял его приглашение и несколько часов спустя пришел к профессору со всей своей семьей.

После чая д-р Съед перешел к главной теме встречи. „Вы верите в астрологию?“ – спросил он.

Я ответил: „Нет“.

Он сказал, что мусульмане тоже в нее не верят, но недавно произошло нечто такое, что заставило его пересмотреть свои взгляды.

„В последнее время моя уверенность поколебалась, – начал он. – Возможно, я верю в какой-то степени, но я не настолько убежден в этом“.

Он показал мне гороскоп, составленный для него на санскрите. Его перевел на английский д-р Радхакришнан, выдающийся философ и учитель, который позже стал президентом Индии. Д-р Съед знал д-ра Радхакришнана, когда они еще работали вместе в университете в Великобритании. Д-р Съед специализировался на Персии, а д-р Радхакришнан преподавал сравнительное религиоведение. Гороскоп был взят из коллекции Бригху Нади. Это очень загадочная и древняя школа астрологии.

Много веков назад индийские мудрецы, предположительно, под руководством мудреца Бригху, записали тысячи личных гороскопов людей, которые родятся в далеком будущем. Все они представляли собой рукописи, написанные на пальмовых листьях.

В Индии есть несколько мест, в которых, как считается, хранятся копии всех этих предсказаний. Каждый может пойти туда и посмотреть, нет ли там его гороскопа. Есть одно надежное место в Хошьярпуре, штат Пенджаб, и еще несколько мест, где хранятся копии. Однако во многих местах, которые претендуют на хранение этих копий, хранятся лишь подделки. Д-р Съед, по-видимому, нашел одну из редких подлинных древних коллекций, поскольку предсказание, которое он мне показал, было поразительно точным.

Предсказание начиналось с того, что д-р Съед в прошлой жизни был индуистом. Он был учеником известного древнего Гуру, но совершил поступок, который очень рассердил этого Гуру.

Гуру проклял его: „В следующей жизни ты родишься мусульманином, но твоя любовь к индуизму и любовь к Кришне останутся с тобой“.

Это объясняло странный сплав верований, которых придерживался д-р Съед. Несмотря на то, что он родился мусульманином и ему очень нравилось всё, связанное с традициями ислама, он также был бхактой Кришны и носил в нагрудном кармане миниатюрную „Бхагавад-гиту“. Он также стал учеником Раманы Махарши, чего не сделал бы ни один ортодоксальный мусульманин.

В этом гороскопе говорилось, что в этой жизни он поедет во Вриндаван и получит инициацию от свами по имени Баба Харидас. Согласно гороскопу, этот Харидас в прошлой жизни тоже был учеником Гуру Съеда. К тому моменту, когда д-р Съед узнал об этом предсказании, он уже был во Вриндаване и получил инициацию от этого свами. Было и еще одно связующее звено с его прошлой жизнью. В гороскопе говорилось, что другой Гуру-бхай [такой же, как и он, ученик этого Гуру] родится современником д-ра Съеда, что его будут звать Никсон, и что он изменит имя на Кришна Прем. В то время был один англичанин по фамилии Никсон, пламенный преданный Кришны. Он приехал в Индию, поселился в Алморе, взял себе имя Кришна Прем и стал учителем. Доктор Съед знал этого человека – какое-то время они учились вместе в университете.

Но точные предсказания на этом не кончаются. Далее в гороскопе было сказано, что в 1932 г. д-р Съед встретит Раману Махарши и примет его как своего Гуру.

Именно в этот год д-р Сьед впервые встретился с Раманой Махарши».

Кришна Бхикшу продолжает свой рассказ.

Однажды я написал поэму, воспевающую Бхагавана, и в ней были такие слова: «Пусть удача сопутствует вам во всех ваших будущих воплощениях».

Услышав это, Бхагаван сказал: «Неужели этого воплощения недостаточно, почему он желает мне еще много воплощений?»

Люди стали упрекать меня за то, что я написал такие неуважительные слова. Одни говорили, что он великий святой и ему не нужно перерождаться. Другие утверждали, что он сын самого великого Господа Шивы, который никогда не нуждался в человеческом теле.

Я пресек эту дискуссию, воскликнув: «Бхагаван будет перерождаться еще много раз, не потому что ему это нужно, а потому что он нужен нам!»

Бхагаван внимательно выслушал.

«Правильно», – сказал он и погрузился в молчание.

Зал наполнился безмолвием и огромной любовью, исходившей от Бхагавана. Она изливалась и затапливала нас, как мощные океанские волны.

Кто-то спросил Бхагавана: «Все мы встретились у ваших ног. Это случилось благодаря нашей счастливой судьбе, или между нами существует связь с наших прошлых воплощений?»

Бхагаван ответил таким тоном, словно это было что-то совершенно обыденное: «Если бы не старые связи, как вы все оказались бы здесь?»

Во многих других случаях Бхагаван давал тот же ответ на подобные вопросы. Те, кто любил его в прошлой жизни, снова приходили к нему в этой. Каким бы ни было далеким место их рождения, Бхагаван притягивал их к себе. Они всегда находили дорогу к нему.

Г. В. Суббарамайя

Шри Г. В. Суббарамайя был ученым, знатоком писаний на телугу и санскрите, преподавал в колледже Памулапати Бутчи Наиду, г. Нидубролу, который находится на территории современного штата Андхра-Прадеш. Он был из числа тех немногих преданных Шри Бхагавана, кто чувствовал себя совершенно свободно и мог совершать спонтанные поступки в его присутствии. Шри Бхагаван ценил это, и между ними часто происходили задушевные и интересные разговоры. Эта непринужденность и дружеские отношения наводили некоторых на мысль, что Шри Бхагаван относился к нему с особым расположением.

Девараджа Мудальяр, известный юрист и близкий ученик, спросил Шри Бхагавана, как он проводит различия между учениками.

«Например, – добавил Мудальяр, – правильно ли будет сказать, что Суббарамайя пользуется большей благосклонностью, чем другие, и является кем-то вроде первосвященника этого сообщества?»

Шри Бхагаван с улыбкой ответил: «Для меня нет никаких различий. Милость изливается подобно океану, в бесконечном изобилии. Каждый черпает столько, сколько может взять. Может ли жаловаться принесший лишь стакан, что он не может взять столько же, сколько может взять тот, кто принес кувшин^[102]?»

Собирая для этой книги воспоминания Шри Суббарамайи о годах, проведенных с Шри Бхагаваном, я уделил особое внимание первым годам. Однако история его отношений с Шри Бхагаваном будет неполной, если не упомянуть последний даршан Шри Суббарамайи, состоявшийся в апреле 1950 г.

«Шри Бхагаван спросил меня: „Чего ты хочешь?“

Я сказал со слезами: „Я хочу свободы от страха“.

Шри Бхагаван, изливая на меня свою милость, ответил: „Я уже дал ее“.

Внезапно я почувствовал, словно с моего сердца сняли огромную тяжесть. Когда я коснулся его лотосных стоп руками и лбом, сквозь мое тело прошла дрожь ликования. Я ощутил погружение в океан покоя и блаженства. Это мгновение, когда Шри Бхагаван своими исполненными милости словами даровал мне освобождение от страха, теперь вечно живет во мне и хранит меня от всех жизненных невзгод^[103]».

Мое первое паломничество в Шри Раманашрам состоялось 8 июня 1933 г. из Канчипурама. Я отвез туда мать для совершения церемонии и поехал один в Тируваннамалай. В тот момент я страшно горевал из-за своей первой тяжелой утраты: в декабре мой двухлетний сын умер от остановки сердца – врачи больше ничего не могли сказать.

Более двух лет я читал труды Шри Бхагавана и другую литературу, выпускаемую ашрамом. Меня больше интересовал литературный аспект, чем философский. Меня поразил стиль «Упадеша-Сарам» – произведения, написанного на языке телугу. По простоте, красоте и совершенству классического слога оно ничуть не уступает стихам величайшего поэта, писавшего на телугу – Тикканы. Я был убежден, что тамил, способный писать такие стихи на телугу, получает вдохновение свыше. Я очень хотел увидеть его. Однако после своей недавней утраты я ехал к нему, чтобы обрести покой и утешение.

Первый мой даршан Шри Бхагавана состоялся утром в день моего приезда. Когда наши глаза встретились, с моим умом произошло что-то необыкновенное. У меня было такое ощущение, словно я погрузился в заводь покоя. Я около часа просидел с закрытыми глазами в экстатическом состоянии. Вернувшись в свое обычное состояние, я увидел какого-то человека, опрыскивающего холл, чтобы прогнать насекомых, а Шри Бхагаван молча качал головой в знак несогласия.

Шри Бхагаван разговаривал с кем-то. Поскольку он, как мне показалось, настроен на разговор, я смело задал ему свой первый вопрос:

«В „Бхагавад-гите“ говорится, что смертные отбрасывают свои изношенные тела и обретают новые, так же, как мы выбрасываем изношенную одежду и покупаем новую. Как это применимо к младенцам, чьи тела на момент смерти совершенно новые?»

Шри Бхагаван сразу же ответил: «Откуда вы знаете, что тела умерших младенцев не изношены? Это может быть неочевидно, но если оно не изношено, оно не умрет. Это закон природы».

Этот вопрос приводится в книге «Беседы с Шри Раманой Махарши» (беседа 270, 23 октября 1936 г.). Возможно, проф. Суббарамайя передал этот разговор составителю книги, Мунагале Венкатарамайе, во время одного из своих визитов в ашрам в 1936 г. Когда я прочитал рукописный вариант «Бесед с Шри Раманой Махарши», там было много разговоров, позже пересказанных преданными, а не только диалоги, записанные в тот день. Поскольку в этой версии приводятся дополнительные подробности, я включил ее сюда.

Вопрос: Считается, что люди отбрасывают одряхлевшие тела (джирнани шарирани) и надевают новые (навани). Относится ли это к умершим младенцам?

Бхагаван: Во-первых, вы не знаете, что такое джирнани (старый), а что такое навани (новый). Во-вторых, джирна и нава – относительные понятия. То, что старо для царя, для нищего может быть новым. Истина в том, что отдельное бытие означает состояние воплощенности до момента освобождения.

Таким был разговор с Шри Бхагаваном в мой первый визит. Сразу же после обеда я ушел из ашрама, даже не попрощавшись с Шри Бхагаваном. Я пришел и ушел инкогнито, как будто зашел сюда совершенно случайно.

Когда я пишу эти слова сейчас, через двадцать с лишним лет после нашей первой встречи, я все еще чувствую отблеск того счастья, открывшегося мне на первом даршане. Но чтобы передать это ощущение свободы и радости, я приведу здесь стихотворение, полное ликования, которое я написал вскоре после этого:

Эврика! Я нашел это! Я нашел это!

Недостающее звено этой прочной цепи,

Краеугольный камень этого бесконечного свода,

Разгадку этого кроссворда^[104],

Единственный выход из этого порочного круга,

Билет на небесный пир,

Исключительное право на бессмертие,

Доспехи против злого рока,

То, что способно уничтожить смерть.

Я нашел это! Я нашел это!

Точку встречи материи и духа,

Чары красоты, волшебство любви,

Чудесное прикосновение, делающее все живые существа одним,

Первоисточник радости,

Истинный философский камень,

Тайну тайн,

Великий секрет —

Я нашел это! Я нашел это! Эврика!

Хотя Шри Бхагаван во время нашей первой встречи оказал на меня огромное влияние, в следующий раз я приехал лишь через три года, весной 1936 г. В этот раз я принес с собой рекомендательную записку, написанную Шри Г. Самбашивой Рао Гару. Представившись всем в холле, я отдал ее Бхагавану.

Даже не прочитав записку, он кивнул мне и одарил улыбкой, исполненной милости.

«Зачем рекомендация? – спросил он. – Ты уже приходил сюда, ты здесь не в первый раз».

Мое изумление еще больше возросло, когда я почувствовал, как будто бы передо мной сидит мой умерший отец. Сходство было поразительным. Чтобы не списать это на мои фантазии, я могу добавить, что мой двоюродный брат, Шри В. В. Нараянаппа, увидевший Шри Бхагавана позже, сказал мне: «Шри Бхагаван – вылитый мой дядя, твой отец».

Это определило мои отношения с Шри Бхагаваном навеки. Он был не только Гуру, Махарши, Бхагаваном, но также моим отцом. С тех пор я относился к Шри Бхагавану как ребенок к своему отцу – свободно, без страха, как к близкому человеку».

Когда Бхагаван умер в 1950 г., Суббарамайя написал следующее стихотворение в прозе, озаглавив его «Кто вы для меня».

«Мать ли вы для меня? Но какая мать преисполнена такой любви и всепрощения, чтобы кормить грудью в ответ на удар?

Отец ли вы для меня? Но какой отец настолько терпим, чтобы прижать к своей груди блудного сына?

Любовь ли вы моя? Но какая любовь так самоотверженна, чтобы призвать искупительные страдания и смерть, освобождающие любимого?

Гуру ли вы для меня? Но какой Гуру обладает таким неодолимым притяжением, чтобы привлекать к себе души одним лишь своим присутствием, одним лишь воспоминанием, и погружать их в океан покоя и блаженства?

Бог ли вы для меня? Но какой бог настолько милостив и милосерден, чтобы стремиться на помощь и спасать того, кто грешил против Света? Воистину, лишь вам известно, кто вы для меня. О Бхагаван! Ом тат сат!» (Г. В. Суббарамайя, «Удовлетворение любви и другие поэмы», с. 11).

За несколько лет до этого при посвящении мне дали две мантры и установили минимальное количество повторений на каждый день. Я пунктуально выполнял эту практику, но теперь, когда пришел в ашрам, мне не хватало внимания на повторение мантр или исполнение других формальных ритуалов. Через несколько дней меня охватил страх от того, что я совершаю грех, не выполняя наставления, данные мне при инициации. Я обратился к Шри Бхагавану, чистосердечно признался в том, что не выполняю свои обязательства, и спросил, что мне делать.

Шри Бхагаван улыбнулся и ответил: «Ты выполнял джапу так долго. Заслуга, полученная в результате этой джапы, привела тебя сюда. Теперь, когда ты пользуешься плодами своей джапы, зачем тебе беспокоиться или бояться?»

Намного позже я спросил Шри Бхагавана о том, какова разница между джапой, совершаемой в уме, и медитацией.

Шри Бхагаван ответил: «Это одно и то же. В обоих случаях ум концентрируется на одном – на мантре или на Самости. Мантра, джапа, медитация – лишь разные названия. Пока они требуют усилий, мы называем их этими словами, но как только осознали Самость, они идут без усилий, и то, что раньше было средством, становится целью».

В то время у меня была еще более серьезная проблема. Я практиковал задержки дыхания так, как этому обучает Свами Раматиртха в своих трудах. На определенном этапе практики я стал чувствовать себя ужасно. Мне казалось, что моя голова вот-вот треснет и разлетится на куски. Я перестал выполнять практику, но эти ощущения повторялись каждый день в то самое время, когда я выполнял эту практику. Я боялся, что случится что-то страшное и неотвратимое. Среди ночи, когда Шри Бхагаван был один, я подошел к нему со свой проблемой.

Он ответил со смехом: «Неужели? Опять тебя одолевает страх! Такое часто бывает с теми, кто выполняет йогические практики без непосредственного руководства Гуру, но раз ты пришел ко мне, чего тебе бояться?»

Затем Шри Бхагаван добавил, понизив голос: «В следующий раз, когда у тебя появятся эти ощущения, подумай обо мне, и тебе станет хорошо».

Мне не пришлось воспользоваться его советом, так как с того момента и по сей день эти ощущения ни разу не повторялись.

На следующий день в полдень, когда все, кроме меня, вышли из холла, к Шри Бхагавану подошел какой-то старик из деревни и пожаловался на страшную боль в животе, уже давно мучившую его.

Шри Бхагаван обернулся ко мне и сказал с улыбкой: «Посмотри, у этого человека хроническая боль в животе. Вместо того чтобы идти в больницу, он пришел ко мне. Разве я врач? Как я могу излечить его?»

Затем, посерьезнев, Шри Бхагаван шепнул мне: «Отведи его в контору, там ты найдешь прасад. Дай ему немного».

Разумеется, я послушался. В тот момент мне казалось, что это было б'oльшим подарком для меня, чем для этого старика – я скептически относился к прасаду, считая его суеверием. Этого поручения Шри Бхагавана оказалось достаточно, чтобы излечить меня от неверия.

Вернувшись домой, я написал в ашрам, предлагая услуги литработника. В ответ меня попросили перевести «Шри Рамана-гиту» на телугу. Я перевел первую песнь и отправил по почте. В тот день, когда ее доставили, в ашраме был мой двоюродный брат, Шри В. В. Нараянаппа.

Он написал мне 21 июня 1936 г., передавая слова Шри Бхагавана: «Перевод хороший. Обычно перевод труднее понять, чем оригинал, но у этого перевода легкий стиль, и идеи изложены хорошо. Хороший перевод».

Вдохновленный этими добрыми словами, я закончил работу, и позже, по настоянию Шри Бхагавана, добавил к ней другие свои переводы на телугу – труды Кавьякантхи Ганапати Муни и одно произведение Шри Дайваратхи^[105].

6 октября того же года я получил прасад из ашрама. Его передали для моего двоюродного брата Нараянаппы, который бы серьезно болен тифозной лихорадкой.

В письме из ашрама говорилось: «Надеюсь, что и он, милостью Шри Бхагавана, скоро поправится и восстановит здоровье».

У Нараянаппы была высокая температура, и врач предупредил нас, что 6 и 7 октября ему может угрожать опасность. Но 6 числа, когда ему дали прасад, температура, к всеобщему удивлению, значительно снизилась, а 7-го полностью нормализовалась. Это проявление милости Бхагавана спасло жизнь преданного, и я воочию увидел, как прасад Шри Бхагавана исцеляет больных. После этого я уже не мог скептически относиться к этим дарам милости. В том же году я написал поэму в прозе, в которой описал ощущения, предвосхищавшие встречу с Шри Бхагаваном, и мои чувства после того, как встреча состоялась:

Что я чувствовал, когда встретил своего Возлюбленного?

Когда я узнал, что ко мне сейчас придет моя любовь, все мое сердце охватил трепет. Передо мной словно открылись новое небо и новая земля. Тысячелетия пронеслись у меня перед глазами. Тысячи иллюзий мельтешили в моем уме. Я упрекал солнце за то, что оно движется медленно, словно имел на это право; вся Вселенная онемела и замерла, возвещая приход моего Возлюбленного.

О, нектар моих глаз, пир моих чувств, тот, кто похитил мой ум, тот, кто заставил трепетать мое сердце, ангел моей жизни, моя величайшая радость приближается!

В присутствии моего Возлюбленного я думал, что могу взобраться на Кайласу счастья; я достигну седьмого неба восторга; я буду плыть на приливной волне счастья; я выпью вино радости до дна. Всё, о чем я мечтал в прошлом, будет исполнено.

Но когда мы наконец встретились и бросились в объятия друг друга, мое «я» внезапно рассыпалось. Все видения исчезли, а мечты расстаяли. От чувств и мыслей не осталось и следа. Ничего не осталось от моей любви и от меня самого. Мое «я» и всё остальное исчезли в неведомом океане. Это было единство, покой, экстаз…

Позже, на каникулах по случаю Дасары^[106], я снова приехал в ашрам и положил к стопам Бхагавана законченный перевод «Шри Рамана-гиты». В ответ на мою просьбу Шри Бхагаван внимательно изучил рукопись и внес необходимые исправления. В песне 9 (стих 10) он изменил оригинальный санскритский текст, добавив «пара» к сушумне.

При этом он процитировал «Амритабинду-упанишаду», чтобы доказать необходимость этого изменения. В песне 16, стихе 6 он предложил читать вишайи (субъект) вместо вишайя (объект), сказав, что это альтернативное прочтение более предпочтительно.

Цитата из «Шри Рамана-Гиты»:

9:1 °Cознание – в отдельном четко различимом нади. Его называют сушумна. Некоторые говорят, что это высшее атманади, другие называют его «амрита-нади».

16:5,6 Когда преданный, воплощенный в форме субъекта, считает себя ограниченным, малознающим, он, чтобы освободиться от страданий, находит прибежище в Высшем Необъятном, рассматривая его как Бога. Поклоняясь ему, считая его Богом, он в конце концов обретает его.

5:6 Это место находится не с левой, а с правой стороны груди. Из этого места свет течет через сушумну в сахасрару.

Шри Бхагаван пояснил свои слова так: «Некоторые люди говорят о Высшей Сущности как об „объекте“ медитации и поклонения. Это все равно что говорить, к примеру: „Лучше ощущать вкус сладкой конфеты, чем самому быть этой сладкой конфетой“. Что может быть б'oльшим святотатством, чем сравнивать источник всего сущего с неодушевленным объектом? Если Самость – объект, то кто же тогда «субъект»? Поэтому в этом стихе лучше читать „вишайи“».

Дочитав до песни 5, стиха 6, Шри Бхагаван сказал, что узнал о духовном сердце, находящемся с правой стороны груди, на своем собственном опыте. Лишь позже он прочитал об этом сердечном центре в издании «Аштангахридаям»^[107] на языке малаялам. Он также нашел упоминание об этом в «Сита-упанишаде», а позже прочитал изречение из Библии: «Сердце мудрого – на правую сторону, а сердце глупого – на левую»^[108].

Шри Бхагаван был убежден, что у всех людей есть врожденное подсознательное знание об этом центре.

«Даже когда ребенок говорит „я“, он всегда указывает пальцем на место в правой стороне груди, – сказал мне Бхагаван. – Он никогда не указывает на свое физическое сердце или на голову».

Затем Шри Бхагаван признался: «На самом деле я все это узнал на своем непосредственном опыте. Когда позже я читал писания, они только подтвердили мое открытие. Я не узнал из них ничего нового».

Накануне отъезда я рассказал Шри Бхагавану о страданиях моей жены, все еще убитой горем из-за внезапной смерти нашего сына.

«У нее больше нет сыновей?» – спросил Бхагаван.

«Нет», – ответил я.

Бхагаван вздохнул и сказал: «Как жаль!»

Этот короткий разговор состоялся 18 октября 1936 г. 1 августа 1937 г. моя жена родила мальчика.

Когда ребенка показали Шри Бхагавану, его первый вопрос был «Как зовут ребенка?»

Когда я ответил «Рамана Прасад», Шри Бхагаван воскликнул: «Неужели! Это правда?», и, к моему ужасу, скормил младенцу два банана, словно иллюстрируя слово «прасад». Это абсолютно не повредило пищеварению ребенка.

Когда я прощался, управляющий ашрама вручил мне три пакета прасада. Я спросил, для кого они предназначены. Шри Бхагаван, принимавший масляную ванну в том же помещении^[109], ответил: «Один для твоей семьи, один для Нараянаппы и один для твоего друга».

Он не назвал имени друга, и я не понял, для кого именно предназначен прасад, и даже не спросил об этом. На следующий день, вернувшись домой, я получил письмо, которое было перенаправлено из ашрама. Его написал г-н Р. П. Редди, заминдар, и отправил по моему адресу в Раманашраме. К письму прилагалась молитва о милости Бхагавана. Бабушка г-на Редди была на грани смерти – она уже несколько месяцев ничего не ела. Я сразу же понял, кого Бхагаван имел в виду под «моим другом». Я взял прасад и заспешил к дому г-на Редди.

Спустя несколько дней г-н Редди встретил меня и сообщил, что прасад оказался настоящим спасением для его бабушки. Она начала принимать пищу, и теперь ее здоровье идет на поправку. Еще он сказал, что у нее появилось сильное желание сделать какое-нибудь подношение в знак благодарности Шри Бхагавану. Моему другу не нравилось то, что обычно приносили в ашрам в качестве подношений. Зная, что я перевел «Шри Рамана-Гиту», он твердо решил напечатать эту книгу, не боясь расходов. Ашрам от имени Шри Бхагавана принял этот дар, сделанный от чистого сердца. Это было еще одно чудо милости Шри Бхагавана.

Поскольку я провел много месяцев, работая над переводом «Шри Рамана-Гиты», мне интересно было знать, каким образом Кавьякантха Ганапати Муни записал эти беседы. Когда я задал этот вопрос Шри Бхагавану, он ответил: «Запоминать такие разговоры – детская забава для него. Он мог выслушать длинную научную лекцию на какую-нибудь сложную тему и затем, в конце, очень точно воспроизвести ее суть в форме сутр^[110], не упустив ничего важного из того, что было сказано. Однажды он беседовал с Аруначала Шастри, который тоже был очень образованным человеком. Ганапати Муни занял позицию дришти-сришти^[111], а Аруначала Шастри – противоположную точку зрения, сришти-дришти, – что Вселенная существует объективно до того, как мы увидели ее. Аруначала Шастри выступал первым. Он защищал свою точку зрения, демонстрируя безупречную логику и образованность. Он цитировал много текстов. Затем Ганапати Муни записал в форме сутр все, что тот говорил, и спросил его, являются ли эти сутры объективным изложением всего, что он сказал. Аруначала Шастри согласился.

Затем Ганапати Муни сказал: „Сейчас ты услышишь мою критику и опровержение своей теории“.

И Ганапати Муни очень искусно изложил точку зрения адвайты: что мир как „мир“ – иллюзия, но он реален как Брахман, что он не существует как „мир“, но существует и реален как Брахман^[112].

Точно так же он мог записать любую услышанную дискуссию – такой исключительной была его память. Скорее всего, он так же воспроизвел и „Шри Рамана Гиту“. Для него это было пустяком»^[113].

В 1936 г. на Рождество я впервые присутствовал на праздновании джаянти Шри Бхагавана. Многие посетители с запада приехали к Шри Бхагавану на даршан. Один из них, г-н Морис Фридман, польский еврей с утонченным интеллектом, постоянно засыпал Шри Бхагавана хитроумными просьбами дать ему практическое руководство к осознанию Самости. Шри Бхагаван выслушивал его аргументы с большим интересом, но хранил молчание.

Когда наконец его вынудили ответить, Шри Бхагаван лишь процитировал Библию: «Будьте недвижимы и знайте, что Я есть Бог», и добавил, что Бог сказал «знайте», а не «думайте», что Я есть Бог.

Мы поняли, что Шри Бхагаван имеет в виду: все эти аргументы изобретены интеллектом, и что заставить этот интеллект замолчать – единственный путь к осознанию Самости.

Затем студенты захотели проверить силу памяти Ганапати Муни. Когда они зачитали заметку из газеты, Ганапати сразу же повторил ее дословно от начала до конца и наоборот. Он также сообщил им, сколько слогов в каждом абзаце.

Непосредственно до этой демонстрации студенты спросили его о различиях между английской и индийской литературой. Ганапати Муни сказал, что не очень хорошо знаком с английской литературой и попросил их зачитать вслух какой-нибудь классический текст, чтобы он мог его прокомментировать. Один студент прочитал ему большой отрывок из «Макбета». Когда он закончил читать, Ганапати Муни кратко изложил весь этот текст в виде импровизированных стихов на санскрите.

Другой посетитель, г-н Дункан Гринлис, сказал: «Бхагаван, пока мы здесь, в вашем присутствии, нас словно окружает ореол чистоты и покоя. После того как мы уезжаем, он на какое-то время остается с нами. Затем он исчезает, и возвращаются все наши старые глупости. Почему так происходит?»

Шри Бхагаван ответил: «Это всё работа ума. Подобно аккумулятору, он садится и нуждается в подзарядке. Но после того как контроль ума [станет] безупречным, никаких проблем уже не будет».

Кто-то из посетителей спросил: «Когда говорят, что мир нереален, как это следует понимать?»

Шри Бхагаван ответил в парадоксальной манере: «Это значит, что мир реален», и в качестве объяснения привел цитату из санскритского стиха, в котором говорится:

«Мир, который видится как „мир“ сквозь призму невежества, – нереален, но тот же самый мир, который посредством знания воспринимается как Брахман, – реален».

Шри Бхагаван любил подобные парадоксы. Однажды я слышал, как он перевернул с ног на голову устоявшееся значение слова «махашунья» – «великое ничто». «С точки зрения грамматики, – сказал Шри Бхагаван, – это слово можно также свести к «маха асунья», что означает «великое бытие»».

В последующие годы я каждый раз пытался попасть в Шри Раманашрам на джаянти Шри Бхагавана, но несколько лет подряд личные и семейные проблемы не позволяли мне уехать. В один год Девараджа Мудальяр мягко упрекнул меня в присутствии Шри Бхагавана за то, что я не был на предыдущих празднованиях джаянти. В завершение он сказал: «Мне кажется, Шри Бхагаван ожидает, что мы, его дети, в такие дни будем собираться у его стоп».

Шри Бхагаван улыбнулся в ответ на его замечание, повернулся ко мне и сказал: «Стопы Бхагавана повсюду. Так где же нам собираться, кроме как у его стоп? Время и пространство – не препятствия для того, чтобы сердца собирались вместе».

Эти исполненные милости слова сняли с меня груз вины за мои «прогулы».

Мой следующий визит в ашрам состоялся в феврале 1937 г. Я подготовил перевод «Гитамалы» Ганапати Муни на телугу и хотел лично вручить его Шри Бхагавану.

Когда я вошел в холл и простерся перед ним, моя пятилетняя дочь Лалита, к моему ужасу, подошла очень близко к Шри Бхагавану и спросила: «Как вас зовут, сэр?»

Шри Бхагаван ответил встречным вопросом: «А тебя как зовут?»

«Меня зовут Лалита, – сказала она и повторила свой вопрос – а вас как зовут, скажите, пожалуйста!»

Шри Бхагаван, указывая правой рукой на правую часть своей груди, сказал: «Как, разве ты не знаешь меня?»

Она сразу же ответила: «Знаю! Я понарошку спросила».

Шри Бхагаван рассмеялся.

Во время этого приезда Лалита стала очень активно вести себя в холле, дергая пунка^[114], играя с вещами и книгами Шри Бхагавана, совершенно забыв о правилах ашрама.

Три раза Шри Бхагаван спрашивал ее: «Что ты делаешь здесь?», и три раза она отвечала: «Я сохраняю молчание».

В ответ на это Шри Бхагаван заметил: «Девочка так активна, так занята, но в то же самое время она утверждает, что сохраняет молчание. Маленький ребенок говорит это, но взрослые не могут понять».

С этого момента она стала любимицей Шри Бхагавана. Он уговаривал ее танцевать и петь тамильские песни, которые она узнала от учителя тамильского языка. Шри Бхагаван явно получал удовольствие от такого зрелища, и в такие моменты он весь сиял, излучая милость.

Прощание Лалиты было необыкновенно трогательным. Когда она после завтрака подошла к нему и встала на колени, Шри Бхагаван, сидя на корточках, легонько похлопал ее по спине своей палкой со словами: «Это чтобы ты помнила, иначе забудешь».

Он взял ее на руки и прижал к груди, а потом сказал, обращаясь ко всем в холле: «У этого ребенка есть одна особенность: для нее нет ничего нового или странного. Для нее все свои – и люди, и вещи».

Шри Бхагаван любил смотреть на всех играющих детей, не только на моих. Спустя несколько лет мы устраивали концерт в присутствии Шри Бхагавана, и когда он закончился, маленькая девочка начала танцевать в холле.

Шри Бхагаван с большим интересом наблюдал за ней, а потом сказал: «Мы находимся в Дэва-локе ^[115]. Где играют дети, там Дева-лока».

Шри Бхагаван свободно касался и обнимал приходивших к нему детей, но со взрослыми людьми был скуп на прикосновения. Мне запомнилось одно исключение. Однажды в ашрам приехал Свами Нараянананда Сарасвати из Бенареса. Он знал наизусть «Бхагавад-гиту» и ежедневно повторял все восемнадцать глав в присутствии Бхагавана. Сцена его прощания была незабываемой. Шри Бхагаван вернулся в холл после утренней прогулки и собрался садиться на диван. Пока его ноги все еще касались земли, свами упал к ногам Бхагавана и взмолился, чтобы Шри Бхагаван благословил его дикшей (инициацией) через прикосновение, добавив, что не поднимется, пока Шри Бхагаван не исполнит его просьбу. Шри Бхагаван возложил одну руку на голову старика, а другой поднял его.

Следует отметить, что Шри Бхагаван никогда не давал инициацию прикосновением, несмотря на то что его просили об этом бесчисленное количество раз. Он дотронулся до этого свами лишь потому, что свами хотел этого, а вовсе не для того, чтобы дать ему инициацию.

Шри Бхагаван сказал: «Я мог дотрагиваться до людей случайно или по какой-то еще причине, но не с намерением дать дикшу».

У животных было больше шансов, что Бхагаван коснется и приласкает их. Я намекнул на его особое отношение к животным в двух стихах, которые однажды сочинил для него:

Видя вашу доброту ко всем животным – к бурундукам, павлинам, собакам, коровам и обезьянам, – как можно остаться равнодушным? Сердце тает при виде этой доброты. Все птицы и звери подходят к вам, и вы даруете им свой взгляд и прикосновение. Тем самым они обретают спасение. Снизойдите же и до человеческих существ, даруйте и им [свой взгляд и прикосновение], чтобы они тоже могли спастись.

В тот день, когда я показал ему эти стихи, я размышлял о том, почему Шри Бхагаван, такой добрый и к людям, и к животным, так жестко обращался со своей собственной матерью. Я задал этот вопрос Шри Бхагавану.

«Однажды я был здесь, когда приехала тетя Бхагавана – та, которая кормила его, когда он ушел в Тируваннамалай – и Бхагаван был особенно любезен с ней. Я не могу не удивляться тому, что Бхагаван был столь любезен со своей тетей, и при этом так жестоко обращался со своей собственной матерью.

Бхагаван таким образом хочет избавить ее от представления о том, что Бхагаван – ее сын?»

Шри Бхагаван ничего не ответил.

Девараджа Мудальяр высказал похожее предположение: «Полагаю, Бхагаван специально так обращается с ней, чтобы она научилась видеть в нем джняни, а не сына».

Шри Бхагаван снова отказался комментировать это, но после долгой паузы он все же признал, что обращался со своей матерью очень жестко.

«Я говорил ей что-то суровое, и она плакала. Тогда я говорил: „Плачь, плачь! Чем больше ты плачешь, тем мне приятнее!“»

Я снова приехал в ашрам летом 1937 г. Когда я вошел в холл, Шри Бхагаван и его помощник Мадхава Свами переглянулись и засмеялись. Увидев мой недоуменный взгляд, Шри Бхагаван попросил Мадхаву Свами объяснить мне причину смеха.

«Шри Бхагаван готовил оглавление для твоего издания „Шри Рамана-гиты“ на телугу и сказал, что автор должен сам прийти и все организовать. И как только Бхагаван закончил дописывать последнее слово, вдруг появляешься ты!»

Когда я был там, как-то раз вечером Шри Бхагаван спросил, есть ли в ашраме маринованные дикие апельсины. Сарвадхикари огорчился, обнаружив, что их нет. На следующий день Шри Г. Л. Нарасимха Рао, как обычно, отнес Шри Бхагавану письма, предназначенные к отправке. Среди них было письмо сарвадхикари к одному преданному из Мадурая, в котором он просил прислать корзину диких апельсинов^[116].

Прочитав это, Шри Бхагаван рассердился и воскликнул: «Для этих людей спасение означает возлежать на горе апельсинов! Иначе зачем нам просить их у кого-то? Неужели они не придут сами, если им суждено прийти? Ну ладно, делайте что хотите».

С этими словами он швырнул это письмо Шри Нарасимхе Рао. В тот самый момент, когда тот в смятении выходил из холла, туда вошел посыльный со станции с двумя запечатанными корзинами. Это были свертки, на которые не была получена железнодорожная квитанция^[117].

В то время всё, что приходило в ашрам, в первую очередь показывали Шри Бхагавану, а потом уже относили в остальные помещения ашрама.

В этот момент настроение Шри Бхагавана полностью изменилось. С присущим ему юмором он заметил: «Что это там внутри? Случайно не дикие апельсины? Открой и посмотри».

Когда корзины открыли, оказалось, что в обеих корзинах лежат дикие апельсины. Их сразу же отправили на кухню для нарезки и засолки.

Спустя несколько минут Шри Бхагаван заметил: «Возможно, в одной корзине кислые апельсины, а в другой сладкие», и послал человека на кухню, чтобы их проверили, прежде чем смешивать.

Оказалось в точности так, как сказал Шри Бхагаван^[118]. Сначала очистили сладкие апельсины и по долькам раздали всем преданным. Я в изумлении спросил, чудо это или простое совпадение.

В ответ Шри Бхагаван процитировал стих из «Йога-Васишты»: «Эта праджня (трансцендентная мудрость), хранящаяся в сердце мудрого – чинтамани (мифический драгоценный камень, символизирующий чистое сознание). Как кальпалата (небесное растение, исполняющее желания), оно мгновенно исполняет всё, о чем он подумал».

Он также процитировал определение праджни, данное Шри Шанкарачарьей в «Вивекачудамани»: «Мысль, представляющая собой чистое сознание, свободное от васан».

Позже Шри Бхагаван написал для меня собственной рукой обе эти цитаты и отдал мне.

Шри В. Анантачари стоило огромного труда напечатать «Шри Рамана-гиту» на телугу. Узнав, что его имя с благодарностью упомянули в предисловии, он умолял Шри Бхагавана убрать его имя из книги.

Шри Бхагаван сказал ему: «О чем ты беспокоишься? Просить, чтобы не указывали твое имя, – это такой же эгоизм, как и желать, чтобы его упомянули. Пусть будет, как есть. В конце концов, кто знает, кто такой Анантачари?»

Как-то раз в ашрам вместе со своей семьей приехал Шри Панна Лалл, уполномоченный Индийской гражданской службы, комиссар^[119] округа Аллахабад, штат Уттар-Прадеш. Однажды утром он пожаловался Шри Бхагавану, что несмотря на богатство, власть и материальный комфорт, не может обрести покоя.

Шри Бхагаван спросил его: «Почему вы хотите покоя? Почему вы не можете быть таким, какой вы есть?»

Шри Панна Лалл ответил: «Потому что без него я не чувствую счастья».

Тогда Шри Бхагаван сказал: «Так бывает всегда. Человек, страдающий от головной боли, не может сидеть спокойно, пока не примет лекарство и не избавится от боли. Потому что наша природа – быть здоровыми, а не больными. Точно так же покой – это наша природа. На самом деле мы есть покой. Но, забыв об этом, мы ищем покой во внешнем мире. Этот поиск изначально обречен на неудачу и является источником всех несчастий. В тот момент, когда вы уведете ум от внешних объектов и обратите его вовнутрь, вы почувствуете настоящий покой и счастье».

Во время этого же визита однажды рано утром Шри Бхагаван поведал нам о том, что мы каждый день видим проблеск Самости. Между сном и бодрствованием есть момент сумерек. Бодрствующее сознание включается с появлением «я»-мысли. До момента возникновения «я»-мысли есть доля секунды неразличающего, чистого сознания. Вначале бессознательность, потом свет чистого сознания, а потом «я»-мысль, с которой нас затопляет мирское сознание. Таков порядок вещей. Мы можем ощутить его, сказал он, если будем достаточно алертны и внимательны.

Через некоторое время после моего возвращения домой, в октябре 1937 г., у моей двухлетней дочери Индиры случилось два припадка. Второй был сильнее, чем первый.

Она потеряла сознание, все жизненно важные органы перестали работать. Казалось, она умерла. Врач традиционной медицины сказал, что он ничего не может сделать, и посоветовал обратиться к специалисту по аюрведе. Когда старик прижег ей точку между бровями своей зажженной трубкой, девочка тихо застонала – жизненно важные органы заработали. Но даже после этого она не пришла в себя, продолжая лежать, как неживая. Послали за двумя докторами аюрведы – и ни одного не смогли найти. В этот критический момент мой взгляд случайно упал на портрет Шри Бхагавана, и я простерся, взмолившись про себя: «О Бхагаван, никто не смог ей помочь, теперь надежда только на Вас!»

Встав, я машинально открыл ящик стола, вытащил телеграфный бланк и послал телеграмму, в которой молил Шри Бхагавана о милости и помощи ребенку. Начальник телеграфной станции сказал, что телеграмма дойдет до ашрама в 10.00. Ровно в 19.00 пришли оба врача-аюрведиста.

Мой двоюродный брат Шри В. В. Нараянаппа прибыл точно в то же время и вручил адресованный мне конверт со словами: «Вот прасад Шри Бхагавана для ребенка».

Меня поразило, что Шри Бхагаван ответил этим чудом на мою молитву. Нараянаппа сказал, что это прасад, который я взял для него в прошлом году, когда он был болен, и который он сохранил в том же конверте. В тот день он внезапно почувствовал, что должен отдать его больному ребенку. Два врача, советуясь друг с другом, провели необходимые медицинские процедуры и уверили меня, что жизнь ребенка вне опасности. В ту ночь, когда я спал рядом с дочерью, я увидел необыкновенный сон. Я был в холле Шри Бхагавана. Шри Бхагаван, как обычно, сидел полулежа на своем диване. Перед ним стояла темная зловещая фигура гигантского роста. Шри Бхагаван трижды показал этому существу пальцем на выход. Повинуясь его приказу, незнакомец ушел. Затем Шри Бхагаван повернулся ко мне, подозвал меня к себе и спросил: «Как твоя дочь?»

Я ответил: «Вашей милостью, Бхагаван, ей уже лучше».

Тогда Шри Бхагаван сказал: «С ней все будет хорошо. Не бойся». Он положил руку мне на спину. От этого прикосновения по мне пробежала дрожь, и сон растаял. На следующее утро я получил от ашрама ответ: «Получили вашу телеграмму вчера вечером в 19.00. Шри Бхагаван прочитал ее. Он благословляет вашу дочь на выздоровление. Просим вас не беспокоиться».

Я написал письмо, в котором рассказал о вчерашнем случае и о своем сновидении. Из администрации ашрама мне ответили:

«Мы очень рады, что милостью Шри Бхагавана ваша дочь вышла из критического состояния. Это чудо, произошедшее благодаря его благодатной милости и вашей глубокой преданности» ^[120].

В Рождество, когда я снова приехал в ашрам, я спросил Шри Бхагавана, что он подумал, прочитав мою телеграмму.

Он просто сказал: «Да, я прочитал твою телеграмму и отметил, что в тот момент часы пробили семь».

Я настойчиво повторил свой вопрос: «Бхагаван, подумали ли вы, что должны сделать что-то, чтобы спасти ребенка?»

Ответ Шри Бхагавана был мгновенным и прямолинейным: «Даже мысль о том, чтобы спасти ребенка, – это санкальпа (волевой акт, или акт намерения), а тот, у кого есть хоть одна санкальпа, – не джняни. В действительности, думать не нужно. В тот момент, когда взгляд джняни падает на что-либо, начинается божественное, самопроизвольное действие, которе само по себе ведет к наилучшему исходу».

Этот разговор происходил на телугу, кроме фразы «божественное, самопроизвольное действие» – ее Шри Бхагаван произнес на английском.

Утром перед моим отъездом д-р Сьед, профессор философии университета Аллахабада, задал вопрос:

«Бхагаван, в чем заключается цель Творения?»

Обычно Бхагаван отвечал на телугу, тамильском или малаялам, а потом его ответы кто-нибудь переводил. На этот раз Шри Бхагаван заговорил на английском. Он задал встречный вопрос: «Может ли глаз увидеть сам себя?»

Д-р Сьед ответил: «Разумеется, нет. Он может увидеть всё что угодно, но только не себя».

Затем Шри Бхагаван спросил: «А что если он захочет увидеть себя?»

Д-р Сьед немного подумал, прежде чем ответить, и сказал: «Он может увидеть сам себя только отраженным в зеркале».

Шри Бхагаван сказал: «Вот именно! Творение – это зеркало, созданное для того чтобы глаз мог увидеть себя».

В этот момент я вмешался в разговор и спросил, что имеет в виду Бхагаван – e-y-e ^[121] или I ^[122]. Шри Бхагаван сказал, что мы можем метафорически понимать это как «eye», а буквально как «I».

Спустя несколько лет, когда кто-то из посетителей задал тот же вопрос – «В чем цель Творения?», – Шри Бхагаван ответил: «Цель – узнать, кто задает вопрос. Разные теории Творения существуют из-за того, что их авторы находились на различных стадиях [развития] ума».

В летние каникулы 1938 г. я приехал в ашрам, взяв с собой на даршан Бхагавана своих детей и мужа дочери. В этот приезд большим событием для меня стало то, что Шри Бхагаван перевел на телугу абзац из «Йога-Васиштхи» и переложил его в стихотворный размер сиса-малика. Это был первый перевод такого рода, выполненный Шри Бхагаваном. В этом отрывке Васиштха – Махарши описывает Сердце Шри Рамы. Васиштха говорит Шри Раме, что истинное Сердце – это не физическое сердце, а чит – чистое Знание, или Сознание.

1 Когда Рама спросил: «Что представляет собой великое зеркало, в котором мы видим образ вещей? Что называется Сердцем всех живых существ в мире?», Васиштха ответил: «Поразмыслив, мы увидим, что все живые существа в мире имеют два разных сердца.

2 Одно из них должно быть принято; другое заслуживает того, чтобы быть отвергнутым. Послушай, чем они различаются. Орган, называемый сердцем, расположенный в грудной клетке физического тела, должен быть отвергнут. Сердце, представляющее собой форму чистого Осознавания, достойно того, чтобы быть принятым. Оно и внутри, и снаружи – оно не имеет ни внутренностей, ни внешней поверхности.

3 Воистину, это сущностное Сердце, и в нем пребывает весь мир. Это зеркало, в котором можно видеть все вещи. Это источник всех благ. Поэтому Осознавание можно назвать Сердцем всех живых существ. Сердце – это не часть смертного тела, инертного, подобного камню.

4 Потому, следуя практике растворения эго в чистом Сердце, представляющем собой Осознавание, ты смиришь наклонности ума и сам ум^[123].

Что примечательно, этот отрывок представляет собой часть главы, описывающей методы контроля дыхания. Обычно контроль дыхания дают как средство для контроля ума. Здесь же фиксирование ума в Сердце рекомендуется как наиболее эффективное средство, при помощи которого дыхание затихает само. В этом состоянии уходят васаны, набравшие инерцию в течение многочисленных прошлых жизней. Это подтверждают наставления Шри Бхагавана в поэме «Упадеша-сарам». Там говорится, что ум и дыхание – это две «ветви» одной и той же силы, и если контролировать одну из них, вторая контролируется автоматически. Стихотворная форма и стиль этой поэмы в другом стихотворном размере демонстрирует то же совершенство, присущее классическим произведениям, как и предыдущие сочинения Шри Бхагавана на телугу.

Шри Бхагаван иногда говорил о пранаяме (контроле дыхания), но из его комментариев было ясно, что он считает ее неудовлетворительной техникой, которая может давать только временные результаты.

Например, однажды утром Шри Бхагаван, объясняя стих из «Упадеша-сарам», заметил: «Контроль дыхания может давать только манолаям, то есть временную остановку ума. Только однонаправленная медитация и концентрация могут вести к манонасам – уничтожению ума».

Я сказал Шри Бхагавану, что когда пытался выполнять эту медитацию, я часто засыпал.

Шри Бхагаван ответил: «Разумеется, при садхане нужно сохранять внимательность и бороться со сном, насколько это возможно. Но если сон побеждает, это неважно. В тот момент, когда ты просыпаешься, лови волну своей медитации и продолжай. Сон не будет препятствием».

Во время этого визита один человек рассказывал Бхагавану истории о том, как он встречался с разными мудрецами мира. Обо всех этих мудрецах он говорил с одинаковым почтением. Этот человек стоял перед трудным выбором – кого ему считать своим Учителем. Он пришел просить совета у Бхагавана.

Шри Бхагаван сказал ему: «Учителей может быть много, но учение одно и то же. Следуйте ему».

Один человек, практиковавший мантра-джапу, спросил, сколько раз ему повторять мантру, чтобы достичь сиддхи (реализации).

Шри Бхагаван ответил: «Вы должны продолжать повторять, пока не исчезнет сознание того, что вы делаете это. Тогда вы осознаете, что не вы повторяете мантру. В этом состоянии мантра сама повторяет себя без усилий с вашей стороны. Это сахаджа-стхити (естественное состояние). Это сиддхи».

«На самом деле, – добавил Шри Бхагаван, – чувство „Я“ – это величайшая мантра. Даже пранава (звук „аум“, или „ом“) требует объяснения – он состоит из „а“, „у“ и „м“ и т. д., но чувство „Я“ самоочевидно и самопроизвольно».

На рождественские каникулы 1938 г. я снова, как обычно, приехал в ашрам и припал к стопам Шри Бхагавана. В августе того же года умер Шри Чивукула Венкатешвара Шастри, который под именем «Вайдарбха» задает вопросы в «Шри Рамана-гите». Я сообщил Шри Бхагавану о том, что он принял санньясу незадолго до смерти и умер спокойно, сидя с прямой спиной в позе лотоса и беспрестанно произнося «Ом». Шри Бхагаван отметил, что йоги обычно умирают именно так, и что это указывает на зрелость души, покинувшей тело. «Однако, – добавил Шри Бхагаван, – джняни безразлична смерть, точно так же, как и жизнь. Даже если он находится в самом ужасном физическом состоянии, даже если его поразила самая мучительная болезнь и он умирает, катаясь по земле и крича от боли, он остается незатронутым. Это джняни».

Если вспомнить, что случилось с Шри Бхагаваном под конец жизни, эти слова покажутся горьким пророчеством.

Когда Шри Бхагавана спросили о состоянии джняни, он ответил: «Джняни плачет с плачущими, смеется со смеющимися, играет с играющими, поет с поющими, входя в ритм песни. Что он теряет? Его присутствие подобно чистому прозрачному зеркалу. Оно отражает образ в точности таким, каков он есть».

Из этого можно сделать вывод, что Шри Бхагаван мог плакать, лишь когда к нему приходили люди, убитые горем или, наоборот, преисполненные радости, но очевидно, что это было не так. У него часто выступали слезы, когда он читал вслух истории из священных писаний или эмоционально наполненных драматических произведений.

В такие моменты Шри Бхагаван настолько сливался с персонажами и ситуациями, что ощущал их боль, их страдания и радость. Это часто заставляло его проливать слезы.

Когда Шри Бхагаван читал нам эти истории, это не были сухие, объективные рассказы. Он играл роли действующих лиц, изображая их эмоции, что приводило всех нас в трепет. Тон его голоса, его лицо и жесты воссоздавали перед нами эти сцены, а в кульминационные моменты его голос срывался, слезы текли по его щекам, и часто он уже не мог продолжать рассказ из-за нахлынувших на него чувств. Я помню два таких случая, когда нас настолько захватила актерская игра Бхагавана, что мы тоже расплакались.

В первом случае Шри Бхагаван читал вслух отрывок из «Аруначала-Пуранам», в котором сын мудреца Гаутамы сообщает отцу о том, что в его уединенное жилище отшельника собирается явиться богиня Парвати²³. Во втором случае Шри Бхагаван цитировал «Рамаяну» на тамильском языке. Он произносил речь убитого горем Тары, обращенную к Шри Раме, который только что убил Валли.

При этом также присутствовал Девараджа Мудальяр. Вот его рассказ, взятый из книги «День за днем с Бхагаваном», 12 декабря 1945 г.:

«После обеда, когда я вошел в холл, Бхагаван читал стихи из «Аруначала-Пуранам» на тамильском языке. Там рассказывалось о том, как Гаури, пройдя по улицам Аруначалам, пришел в ашрам Гаутамы. Когда Бхагаван дошел до строф, в которых описывалась радость Гаутамы от того, что Гаури пришел в его ашрам, Бхагаван не мог продолжать – его глаза наполнились слезами и голос сорвался от нахлынувших эмоций. Он отложил книгу, и чтение продолжил Десай. Стоит упомянуть, что я и до этого не раз замечал, как Бхагаван не мог продолжать чтение отрывков из тамильских писаний, таких как «Теварам», и из Тхаюманавара, где выражались чувства глубокой преданности. В тот день, когда я взял у Бхагавана «Аруначала-Пуранам» и прочитал отрывок, который так глубоко тронул его, я сказал ему, что понял его затруднительное положение, которое он пытался скрыть от всех нас. Он заметил: «Я не знаю, как люди, проводящие калакшепам (беседы на религиозные темы, перемежающиеся песнопениями) и разъясняющие аудитории эти места, ухитряются не расплакаться при этом. Мне кажется, прежде чем проводить эти беседы, они сначала делают свое сердце твердым, как камень»».

В данной истории Гаутама – не Будда, а индуистский мудрец.

В обоих этих случаях присутствующих переполняли такие сильные эмоции, что мы тоже начинали всхлипывать и плакать от неконтролируемого прилива чувств. Так мы убеждались, что Шри Рамана – не сухарь-философ, а человек с нервами, натянутыми, как струны, и что его чувствительное сердце реагирует на малейший эмоциональный посыл. Сам Шри Бхагаван однажды заметил, что он может выслушивать любые философские беседы, и они ни в малейшей степени не трогают его, но при этом он не может не отозваться на отрывок – даже очень короткий, – наполненный чувствами преданности или горя.

Однажды Шри Бхагаван заплакал, слушая мое чтение. Меня попросили перевести на телугу одно из стихотворений майора Чадвика, прославляющих Бхагавана. Оно было написано на 60-летие Шри Бхагавана. В пятнадцатом стихе есть такой прочувствованный отрывок:

«В такие минуты, когда мы собираемся у ног Шри Бхагавана, нам не следует вести философские дискуссии или оценивать собственное продвижение на духовном пути; мы должны лишь изливать любовь своих сердец на него, все эти шестьдесят лет живущего с нами, помогающего нам и дарующего милость…»

Я не мог читать дальше. Мой голос сорвался, и я заплакал. Шри Бхагаван посмотрел на меня с любовью. Слезы текли и по его щекам. Обычные посетители могли удивляться тому, что такой джняни, как Шри Бхагаван, кажущийся настоящим стоиком, может плакать и показывать свои чувтва. На самом деле сердце Шри Бхагавана было мягким, как масло, и таяло от малейшего сопереживания. Оно было переполнено молоком милости, готовым излиться в любой момент.

Во время этих рождественских каникул 1938 г. у меня состоялся самый интересный разговор с Шри Бхагаваном, начавшийся с того, что я спросил его о природе времени.

Бхагаван: Что такое время? Оно предполагает состояние, опознавание этого состояния, а также происходящие с ним перемены. Интервал между двумя состояниями называется «время». Состояние не может начать существовать, пока ум не вызовет его к жизни. Ум должен удерживаться Самостью. Если ум не используется, нет и представления о времени. Время и пространство находятся в уме, но истинное состояние человека находится за пределами ума.

Вопрос о времени даже не возникает для укорененного в своем истинном состоянии.

Нараяна Айер: Слова Шри Бхагавана так приятно слышать, но их смысл находится за пределами нашего понимания. Кажется, это так далеко от нас, что мы даже не можем надеяться понять это.

Я: Наше понимание – всего лишь интеллектуальное. Если Шри Бхагаван будет столь милостив, чтобы дать нам наставления и направить нас, это будет для нас очень полезно.

Бхагаван: Тот, кто советует пламенному искателю делать то или это, не истинный Учитель. Ищущий уже настрадался из-за своей деятельности и хочет покоя и отдыха. Другими словами, он хочет прекращения деятельности. Вместо этого ему говорят делать еще что-то в дополнение к его деятельности или вместо нее. Разве это может как-то помочь ищущему?

Деятельность – это созидание; деятельность – это разрушение счастья, присущего человеку от природы. Если кто-то пропагандирует деятельность, этот советчик – не Учитель, а убийца. Про такого Учителя можно сказать, что его форму принял либо творец Брахма, либо Смерть – [бог] Яма. Он не может освободить жаждущего свободы, он может лишь туже затянуть его путы.

Я: Когда мы пытаемся прекратить деятельность, сама эта попытка является действием. Так что деятельность неизбежна.

Бхагаван: Правильно. Тхаюманавар тоже указывал на это. Врач рекомендует пациенту принимать лекарство с одним-единственным условием. Это условие – не думать об обезьяне во время приема лекарства. Сможет ли пациент когда-либо принять это лекарство? Сможет ли он не думать об обезьяне каждый раз, когда он пытается не думать о ней? Таким образом, когда люди пытаются отказаться от мыслей, в результате самой этой попытки предмет их устремлений оказывается недостижимым.

Я: Как же тогда достичь этого состояния?

Бхагаван: Чего достигать? Нужно достигать лишь того, что не достигнуто. Но в этом случае само бытие человека есть То.

Однажды во время этого визита Шри Бхагавана спросили, какие перемены произошли с ним с тех пор, как он пришел к Аруначале.

Шри Бхагаван ответил: «Я всегда то же Самое. Во Мне нет ни санкальп, ни изменений. До того как я поселился в Манговой роще, я был безразличным, глаза мои были закрыты. Потом я открыл глаза, и теперь действую активно. Кроме этого, со мной не происходило никаких перемен».

«Но Бхагаван, – обратился к нему другой человек, – мы замечаем столько видимых изменений в вас».

«Да, – ответил Бхагаван, – это из-за того, что вы воспринимаете меня как тело. Пока вы отождествляете себя со своим телом, вы не можете не видеть меня как воплощенное существо. Пока есть сомневающийся, существует и сомнение».

Заявление о том, что в нем ничего не изменилось с момента его появления у Аруначалы, не было неожиданным. Я слышал это от него в один из моих первых приездов:

«Даже в самом начале я осознавал, что я не есть тело. После того как я пришел к Аруначале, посетители задавали всевозможные вопросы: одно ли я с всепроникающей реальностью или отличен; является ли эта реальность недвойственностью, двойственностью или ограниченной недвойственностью и т. д.^[124] Даже представление „я есть Брахман“ – лишь мысль и не является атмаништой (пребыванием в Самости). Человек должен отбросить все мысли и пребывать как Самость – это то, к чему приходят все религии. Даже нирвикальпа-самадхи – только стадия садханы. Здесь подразумевается вхождение в самадхи и выход из самадхи. Я никогда не нуждался ни в какой садхане».

В поздние годы жизни Шри Бхагаван производил впечатление человека, ведущего активную жизнь и полностью осознающего, что творится вокруг, но все же были моменты, когда Самость поглощала его настолько, что он не осознавал ни своего тела, ни течения времени. Шри Бхагаван сам признавал, что это происходит довольно часто. Однажды я был в холле, когда помощник Шри Бхагавана предложил помассировать ему ноги.

Шри Бхагаван запретил ему, сказав: «Если я позволяю помощникам массировать меня, они делают это долго. Сегодня утром во время параяны (религиозных песнопений) я не позволил им. Они начинают в начале параяны и не останавливаются, пока она не закончится, и я иногда даже не осознаю этого».

Я сказал: «Бхагаван однажды говорил мне, что он слышит начало параяны и больше ничего не осознаёт, пока она не кончится».

Шри Бхагаван ответил: «Да, часто бывает так, что я слышу начало, а потом конец. Я так поглощен [Самостью], что теряю счет времени в промежутке [между началом и концом].

И у меня возникает вопрос: почему они так быстро закончили, не выкинули ли они куплеты?

Так же и эти люди – массируют и массируют, а я иногда совершенно не осознаю, что мне делают массаж. Поэтому теперь я им этого не позволю. Я буду делать это сам».

С этими словами Шри Бхагаван взял мазь и стал втирать ее в колени.

В один из моих визитов Шри Бхагаван в разговоре процитировал шлоку из «Хамса-гиты», «Бхагаватам» [песнь 13, стих 36], в которой говорится:

Как пьяный, который слеп в своем опьянении, не видит надетой на нем одежды, так и сиддха, реализовавший Самость, не знает, существует или не существует [его] бренное тело, отнято ли оно у него силой кармы или дано ему.

Позже Шри Бхагаван сам перевел эти слова на тамильский язык и на телугу и уложил в стихотворный размер. Эта шлока в полной мере иллюстрирует то, как мало внимания Шри Бхагаван уделял своему телу и большую часть времени пребывал не в нем.

Мой бывший гуру, Шри Д. С. Шарма, приехал в ашрам в 1946 г. Он тоже спросил Шри Бхагавана о различных стадиях, через которые он прошел с того момента, как поселился у Аруначалы^[125].

Вопрос: В биографиях западных мистиков можно найти описания так называемого мистического пути с тремя четкими стадиями: очищение, озарение и единение. Стадия очищения соответствует тому, что мы называем периодом садханы. Был ли такой период в жизни Шри Бхагавана?

Бхагаван: Я не знаю такого периода. Я никогда не выполнял никаких джап или пранаям. Я не знаю ни одной мантры. У меня не было правил медитации, я не занимался сосзерцанием. И позже, когда я узнал обо всех этих вещах, они не привлекали меня. Даже сейчас мой ум отказывается обращать на них внимание. Садхана подразумевает объект достижения и средства достижения. Есть ли что-то, чего нужно достигать и чем бы мы не владели уже сейчас?

При медитации, концентрации и созерцании мы лишь должны быть недвижимыми и не думать ни о чем. При этом мы находимся в своем естественном состоянии. Это естественное состояние называют самыми разными именами: мокша, джняна, Атман и т. д. – и из-за этого возникает много противоречий. Одно время мои глаза все время были закрыты. Это не значит, что я тогда практиковал какую-то садхану. Если людям нравится говорить, что я в тот момент выполнял какую-то садхану, – пусть говорят. Для меня нет никакой разницы. Кажется, люди думают, что если они будут практиковать какую-нибудь изощренную садхану, Самость в один прекрасный день снизойдет на них с колоссальным триумфом и даст им так называемый сакшаткарам (непосредственное переживание). Самость действительно сакшат (непосредственна), но в ней нет никакого карам или критам*. Слово «карам» подразумевает делание. Но Самость реализовывается не благодаря деланию чего-то, а благодаря воздержанию от деятельности – пребыванием недвижимостью, просто будучи Тем, что ты на самом деле есть.

* Карам – переживание, а критам – переживающий. Девараджа Мудальяр также записал это важное утверждение в книге «День за днем с Бхагаваном», 4 октября 1946 г. Он включил туда еще несколько дополнительных замечаний Бхагавана:

«На самом деле я ничего не делал. Некая высшая сила захватила меня, и я был полностью в ее власти. Без сомнения, в книгах говорится о шраване, манане, нидидхьясане (см. следующую сноску), самадхи и сакшаткаре. Мы всегда [в] сакшат. Нужно ли достигать карам [этого сакшат]? Мы называем этот мир «сакшат» или «пратьякша» (непосредственно переживаемый). То, что изменяется, что появляется и исчезает, что не является сакшат (непосредственным) – мы полагаем сакшат. Мы есть всегда, и ничто не может быть более непосредственно присутствующим – пратьякша – чем мы. [И все равно люди говорят: ] после всех этих садхан мы должны достигнуть сакшаткарам. Что может быть нелепее этого? Самость достигается не благодаря тому, что вы что-то делаете, а благодаря пребыванию недвижимостью, будучи Тем, что вы есть».

В философии индуизма слово «пратьякша» означает непосредственное переживание, возникающее при контакте органов чувствс их объктами, и это считается наиболее прямым знанием. Бхагаван, как и в других случаях, говорит здесь, что только осознавание Самости можно назвать такими словами, как «сакшат» или «пратьякша», поскольку все остальные переживания не являются непосредственными – они опосредованы индивидуальным «я».

Бхагаван ссылается на этот ответ в книге «День за днем с Бхагаваном», 11 октября 1946 г.:

«В этой связи [Бхагаван] вспоминает, что, отвечая на вопрос Шармы, он процитировал „Шри Рамана Гиту“: „Состояние сахаджа (естественное состояние), переживаемое в ходе практики, называется упасана“.

Бхагаван еще раз повторил многое из того, что он сказал профессору Шарме, и добавил: «Мы говорим, что не можем увидеть то, что для нас наиболее очевидно и непосредственно, – нашу Самость. С другой стороны, мы говорим, что то, что мы видим лишь этими глазами, – пратьякша (непосредственное восприятие).

Прежде чем что-то будет увидено, должен существовать тот, кто видит. Вы сами – око, которое видит. И все равно вы говорите, что не знаете око, которое видит, а знаете только видимые вещи. Но что может быть видимым для Самости, Бесконечного Ока, о котором идет речь [в четвертом стихе] „Улладу Нарпаду“? Вы хотите сакшаткарам. Вы сейчас делаете «карам» (делаете из переживания) все эти вещи, т. е. овеществляете это, рассматриваете все эти вещи как реальные, делая реальным то, что реальным не является. Если вы отказываетесь от этого карам из вашего текущего сакшаткарам того, что нереально, – остается то, что реально, или сакшат».

В другой раз Шри Бхагаван в разговоре со мной объяснил, как самопроизвольная реализация Самости позволила ему проскочить все стадии, которые обычно проходят духовные искатели.

«Некоторые, – сказал он, – начинают с изучения в юности литературы. Затем они наслаждаются мирскими благами, пока не почувствуют пресыщения. Затем, когда вступают в зрелый возраст, обращаются к ведантической литературе. Они идут к гуру и получают посвящение, а затем у них начинается процесс шравана-манана-нидидхьясана^[126], что в конечном итоге приводит к самадхи. Это обычный и стандартный путь к освобождению. Он называется крама-мукти (постепенное освобождение). Но меня захватило врасплох акрама-мукти (внезапное освобождение) еще до того, как я начал проходить первую стадию».

Шри Бхагаван засмеялся и добавил: «Итак, теперь, когда ко мне приходят мысли обо всем этом, я не знаю, что с ними делать».

Когда я приезжал в ашрам в предыдущий раз, я спросил Шри Бхагавана о мукти (освобождении) и получил следующий бескомпромиссный ответ:

Бхагаван: Невозможно спрашивать о мукти, поскольку мукти означает освобождение от оков, а это подразумевает присутствие оков в данный момент. Оков нет, а следовательно, нет и мукти.

Вопрос: В шастрах (писаниях) говорится о [мукти] и его стадиях.

Бхагаван: Шастры – не для мудрых, мудрые не нуждаются в них; невежественные же не хотят их. Только мумукшу (жаждущие освобождения) с почтением относятся к шастрам. Это означает, что шастры – не для мудрости и не для невежества.

Бхагаван реализовал Самость необычным способом, и поэтому его подход к проблемам, с которыми люди обращались к нему, был таким же необычным. Его ответы на вопросы никогда не были трудными для понимания или книжными – они всегда были простыми и прямыми. Подобно Иисусу, он говорил как непосредственно сведущий; его слова не были взяты из книг или услышаны от кого-то – это было его непосредственное переживание и знание. Он говорил то, что знал, и он знал то, что говорил. Он смотрел в причину любого вопроса и упрощал условия задачи. Он не использовал специальных терминов, только запутывающих слушателей, – напротив, к своим ответам он давал простые конкретные иллюстрации, из которых было абсолютно ясно, что он хотел сказать.

Шри Бхагаван мог производить впечатление образованного человека, если того требовала ситуация. Посреди обычного разговора он мог внезапно привести длинную дословную цитату из какого-нибудь писания или научного труда. Причем он цитировал не только общеизвестные тексты, такие как упанишады или «Бхагавад-гита». Как ученый, изучавший духовную литературу на санскрите и языке телугу, я считал себя довольно образованным человеком. Я был знаком с классическими индуистскими текстами, а также с обширными областями светской литературы, но Шри Бхагаван иногда поражал меня и всех присутствующих, приводя в контексте беседы цитаты из источников и текстов, о которых я даже никогда не слышал. Шри Бхагаван как-то раз объяснил, как он приобрел все эти знания.

«Я просто пребывал в безмолвии, – сказал он. – Люди, говорящие на разных языках, приходили ко мне и произносили речи, выставляя напоказ свою начитанность. Все, что стоило запомнить, осталось в моей голове».

Сам стиль речи Шри Бхагавана был уникальным. Его обычным состоянием было безмолвие. Он говорил так мало, что случайные посетители, видевшие его в течение короткого времени, интересовались, разговаривает ли он вообще. Чтобы задать ему вопрос и добиться от него ответа, нужно было владеть искусством самоконтроля.

Искреннее сомнение, серьезный вопрос никогда не оставались без ответа, хотя иногда само его молчание было лучшим ответом на некоторые вопросы. От вопрошающего требовалось умение терпеливо ждать. Чтобы увеличить свои шансы на хороший ответ, нужно было задать простой и краткий вопрос. Затем надо было молчать и внимательно слушать. Шри Бхагаван не торопился давать ответ. Через некоторое время он начинал говорить медленно и с паузами. По мере того как он говорил, его речь становилась живее. Она была похожа на моросящий дождик, который постепенно усиливается и превращается в ливень. Иногда он мог говорить часами, держа слушателей в благоговейном оцепенении. Но пока он говорил, нужно было хранить абсолютное молчание и не встревать со своими комментариями. Любое вмешательство в его монолог обрывало нить его рассказа, и он сразу же замолкал. Он никогда не вступал в дискуссию, никогда ни с кем не спорил. В действительности, когда он говорил, это была не точка зрения, не мнение – это было излияние живого света, проявлявшегося в виде слов, дабы рассеять мрак невежества. Он говорил, чтобы заставить человека обратить свой взор вовнутрь, чтобы он мог увидеть свет истины внутри себя.

* * *

Вплоть до конца 1930-х гг. преданные приносили подношения пищи Шри Бхагавану и ожидали от него, что он попробует их сразу же, чтобы их тут же могли раздать всем присутствующим как прасад. Шри Бхагаван позволял это, несмотря на то, что вынужден был съедать слишком много сладостей – как правило, большинство подношений составляли именно они. Однажды вечером Шри Бхагаван в шутку позавидовал храмовому «Бхагавану» [божеству].

«Моего тезку там, [в храме], – сказал Шри Бхагаван, – не заставляют съедать подношения, каждый раз приносимые на даршан. А я вынужден их есть. В храме священник просто подносит ему тарелку с едой, произнося мантры и махая руками, а затем уносит ее. А вы требуете, чтобы я ел все это».

Приезжая в ашрам, я своими глазами видел, что еду раздают бесчисленное количество раз – в основном изюм и конфеты. Эти сладости раздавались в любое время суток, днем и ночью. В конце 1930-х гг., когда выяснилось, что это подрывает здоровье Шри Бхагавана, эту практику прекратили. С того момента все подношения собирались в холле и раздавались во время трапезы.

Вскоре после того, как я с семьей приехал в ашрам летом 1939 г., Шри Бхагаван показал мне своей перевод на телугу «Васиштха-упадеши» из «Йога-Васиштхи» в [стихотворном размере] сиса-падьям. Он также показал мне некоторые изменения, внесенные преданными, и различные истолкования, сделанные по его просьбе. Он предложил мне внести коррективы, а также написать мою собственную версию. Я записал кое-что и вернул ему папку через пару минут.

Шри Бхагаван с удивленным выражением лица проверил то, что я написал, и воскликнул: «Что ты сделал! Ты просто скопировал мой первоначальный черновик!»

«А что еще я должен был сделать, Бхагаван? – спросил я. – Что может быть нелепее, чем вмешиваться в слова Бхагавана? Эти слова – Веда. Я просто переписал эту поэму для своей личной параяны [чтения священных текстов]».

Шри Бхагаван улыбнулся и сказал: «А ты умен!»

Однажды, когда я был в ашраме, Шри Бхагаван заговорил о тех, кто практикует йогу и при этом употребляет наркотики.

«Да, я признаю, что наркотики в некоторой степени оказывают благотворное действие. Есть наркотик, от которого все тело тает и становится текучим, как океан молока. Один человек рассказал мне, что, когда перед операцией ему дали хлороформ, он пережил нектарное блаженство и очень хотел снова оказаться в этом состоянии. Китайцы похожи на скелеты, но когда принимают опиум, они чувствуют себя великанами и могут очень долго и тяжело трудиться. Однако эти наркотики необходимо принимать в ограниченных количествах и тайком. Иначе все будут требовать их. Более того, через некоторое время привычка к наркотику превратится в крепчайшие оковы и станет препятствием для джняны. Человек, пристрастившийся к наркотику, не устоит ни перед каким преступлением, чтобы удовлетворить свою тягу. Поэтому лучше всего оставаться без желаний. Увидев действие всех этих наркотиков, я решил, что Быть как мы есть – это наилучшее. Стремиться к познанию собственной истинной природы путем вопрошания себя – хоть и довольно сложно, но это единственный безопасный путь».

На следующий день кто-то спросил: «Что такое это „Я“? Откуда оно берется? Как оно может существовать во всех вещах?»

Шри Бхагаван ответил: «Если вы хотите узнать, что такое это „Я“ и откуда оно возникает, вы должны вопрошать само это „Я“. Заявить: „Я есмь во всех вещах“ – это все равно что сказать, что зеркало находится внутри изображения. Истина не в этом. Как изображение находится внутри зеркала, так и все вещи существуют внутри истинного „Я“».

В тот же день Шри Бхагаван одобрительно отозвался о практике обхода вокруг Аруначалы.

Он сказал: «Другие священные горы считаются обиталищами божеств, но Аруначала – сам Бог, принявший форму горы. Поэтому обход вокруг Аруначалы считается священным действием. [В писаниях] было сказано, что тот, кто один раз правильно совершил полный обход горы, становится Брахмакарой – воплощенным Абсолютом. Правильный способ – идти настолько медленно, насколько это возможно, как царица на последнем месяце беременности. Говорят, что кровавые раны на ногах от острых камней на пути станут бриллиантами в коронах богов».

Величие Аруначалы многословно превозносится в «Аруначала-Махатмьям» – труде на санскрите, составляющем часть «Сканда-пураны». Этот труд был переведен и на тамильский язык, и на телугу. В один из моих приездов к Шри Бхагавану в конце 1940-х гг. он указал на важный стих в тамильском переводе «Аруначала-пуранам», отсутствующий в переводе на телугу. На следующий день я перевел его на телугу и показал Шри Бхагавану. По всей видимости, он был доволен моим переводом. Он распорядился переписать его и включить в опубликованный труд на телугу, вставив в соответствующем месте. Стих звучал так:

Все скалы здесь – лингамы; это мир Шивы.

Растущие здесь деревья – небесные растения.

Текущая здесь вода – Ганга, струящаяся из спутанных волос Шивы.

Вся пища здесь – амброзия.

Сделать один шаг здесь – все равно что обойти весь мир.

Любое произнесенное здесь слово – слово Вед.

Даже дремота здесь – самадхи.

Какое место на земле может сравниться со священной Аруначалой?

Согласно общепринятому мнению, Шри Бхагаван впервые услышал об Аруначале от родственника, вернувшегося из Тируваннамалая, и одно лишь звучание этого названия привело его в трепет. Шри Бхагаван сказал мне, что эта версия неверна^[127]. С самого детства он слышал санскритский стих, в котором говорилось: «Одно лишь вспоминание об Аруначале дарует мукти», но он не знал точно, что означает «Аруначала».

«Однажды в ноябре мы встретили в Мадурае пожилого родственника из Тиручули и обратились к нему с обычным вопросом: „Откуда ты приехал?“ „С Аруначалы“, – сухо и лаконично ответил он, но этот простой ответ подействовал на беззаботного юношу как волшебное заклинание. Слово „Аруначала“, которое он до того момента привык слышать без всяких эмоций, внезапно взволновало его, внушив ему благоговение и восторг»^[128].

У него было смутное представление о том, что Аруначала – наиболее священная форма всемогущего Бога. Когда его родственник небрежно сказал, что вернулся с Аруначалы, сама мысль о том, что смертный может прийти от такого великого существа, стала для него волнующим откровением. Но позже, когда ему объяснили, что Аруначала – всего лишь гора в городе Тируваннамалае, о котором Венкатараман уже знал, это вызвало у него разочарование. Его словно сбросили с небес на грешную землю, и волнение сразу же исчезло. Он снова испытал благоговение, когда реализовал Самость благодаря ее силе и милости. Все это изложено в величественной первой строфе его поэмы «Аруначала-аштакам»:

Зрите, вот она стоит, как неживая. Она действует чудесным образом, за пределами человеческого понимания. Еще в то время, когда я был легкомысленным ребенком, в моем сознании уже сияла безмерность Аруначалы, но даже когда я узнал, что это всего лишь Тируваннамалай, я не осознавал ее значения. Когда же она погрузила в безмолвие мой ум, призвала меня к себе, и я пришел к ней, я увидел, что она есть абсолютная недвижимость^[129].

На следующий день после того, как Шри Бхагаван рассказывал нам о благотворном действии обхода вокруг Аруначалы, ему напомнили о коротком стихе, написанном им много лет назад. В начале 1930-х гг. Шри Сомасундара Свами подошел к Шри Бхагавану с новеньким блокнотом и попросил его написать в нем одну акшару (букву). «Акшарам» также означает «нерушимый».

Шри Бхагаван написал на тамильском языке: «Одна акшарам вечно сияет в Сердце. Как она может быть записана?»

Этот стих позже вошел в «Гуру Вачака Ковай» и затем был переведен самим Шри Бхагаваном на санскрит и телугу.

В этой связи Шри Бхагаван вспомнил еще один стих в «Гуру Вачака Ковай», где духовным искателям рекомендуется не судить об учителях по необычным способностям, которые они демонстрируют.

Комментируя и объясняя этот стих, Шри Бхагаван заметил: «Джняни вечно пребывает в экстазе и полноте, играя в чидакаше (пространстве сознания). Приписывать ему сиддхи – все равно что судить о сиянии солнца по мошкам в солнечном луче, осветившем темную комнату».

Да, в присутствии Шри Бхагавана случались чудеса, но не благодаря его волевому усилию. Когда происходило то, что мы называли чудесами, они часто были неожиданностью для самого Шри Бхагавана, и он удивлялся им не меньше, чем мы. Шри Бхагаван однажды сам рассказал нам об одном таком случае.

«Однажды на носилках принесли парализованного человека. Его внесли в холл и положили передо мной. Я смотрел на него, как обычно. Примерно через полчаса этот человек с некоторым усилием поднялся самостоятельно и простерся передо мной. Встав на ноги, он вышел вперед и протянул мне записную книжку. Я увидел, что это его гороскоп. Просмотрев его, я прочитал отрывок, в котором говорилось, что он будет парализован, но паралич продлится недолго, поскольку примерно в то же время он получит даршан махатмы и его милостью будет чудесным образом исцелен. Этот человек, выразив свою горячую благодарность, самостоятельно пошел к своим носилкам, лежавшим за дверями холла. Все, кто был в холле, оцепенели от изумления.

Я тоже удивился, поскольку ничего специально не делал, чтобы помочь ему».

Затем Шри Бхагаван снова повторил, что у джняни не может быть никаких собственных санкальп.

На следующее утро Шри Бхагаван говорил о том, как Гуру помогает реализовать Самость. Он сказал: «Когда человек вопрошает: „Для кого есть эта реализация?“, индивидуальность уходит, и иллюзия того, что Самость все еще нужно реализовать, исчезает. Это и есть милость Гуру. Гуру может только рассеять иллюзию того, что Самость еще не реализована, но даровать реализацию Самости не может не только Гуру, но даже сам Ишвара (Бог). Молиться Гуру, прося его даровать реализацию Самости, – это все равно что просить „дайте мне меня“. Из-за отождествленности с телом возникает иллюзия „я – отдельная личность“. Она, в свою очередь, порождает иллюзию того, что Гуру – это другая личность, отдельная от меня. На самом деле Гуру – не нечто иное как Самость».

Я приведу здесь еще один комментарий Шри Бхагавана, записанный мною намного позже, так как он имеет отношение к этому объяснению: «Что такое реализация Самости? Просто слова. Люди ожидают, что случится какое-то чудо и в одно мгновение нечто снизойдет на них с неба. Ничего подобного. Всего лишь исчезнет представление о том, что вы тело, что вы такой-то и такой-то, и вы останетесь Тем, что вы есть. Фактически Реализация – это еще одно имя Самости».

На следующий день Шри Бхагаван рассказал о том, как умирала его мать.

«После того как мать достигла сиддхи (реализации Самости), я часто приходил сюда, к ее самадхи. Однажды утром я пришел сюда, и ничто не тянуло меня уйти отсюда. И я остался. Много людей из города приходили сюда и уговаривали меня вернуться в Скандашрам, но я не изменил своего решения. Та же самая шакти (сила), которая привела меня из Мадурая в Тируваннамалай, привела меня с горы сюда, [к ее подножию]. У меня не было никакой санкальпы (намерения).

Когда мать испустила последний вздох, ее тело осветилось неземным сиянием. Она выглядела не как труп, а как женщина-йог в медитации. Сразу же после того, как тело омыли, сияние исчезло. Мы хотели дать ей самадхи (похоронить ее) втайне от всех в ту же ночь, когда она умерла. На следующий день рано утром, в пять часов, мы принесли ее тело в Палакотту, но в тот час жители города уже собрались там огромной толпой».

Кто-то спросил, знала ли Алагамма заранее, что скоро умрет.

Шри Бхагаван ответил: «Так уж много она не говорила об этом, но за несколько дней до этого она пожелала увидеть своего внука Венкатту. Его привели и показали ей. Из этого мы могли сделать вывод, что она чувствовала приближение смерти».

На другой вопрос Шри Бхагаван ответил так: «В момент ее смерти раздался металлический звук – это правда. Но я тогда не обратил на него внимания».

В тот мой приезд Шри Бхагаван рассказывал, как он изучил язык телугу. Когда его спросили об этом, он ответил, что, даже когда жил в Мадурае, он немного знал телугу, так как Лакшмайя – его родственник, знавший этот язык, – разговаривал с ним только на телугу. Именно Лакшмайя называл его «Рамана» задолго до того, как Шри Кавьякантха дал ему имя «Рамана Махарши». Шри Бхагаван сказал, что, когда он жил в храме Пачаямман, он прочитал «Ситараманджанеям» – серьезный философский труд на телугу. Эту книгу дал ему Гамбирам Шешайяр – человек, задававший ему вопросы в «Самовопрошании». Бхагаван сказал нам, что этот человек был брахманом из народности телугу и жил в Мулкинаде – городе неподалеку от Хайдерабада. По воспоминаниям Шри Бхагавана, в этой книге было написано, что сушумна-нади – это тапомарга (путь аскезы), а амрита-нади – это мокша-марга (путь освобождения) ^[130].

Хотя в разных книгах и встречаются упоминания амрита-нади и сердечного центра с правой стороны груди, несмотря на все прочитанные книги, я не встречал ни одного источника, в котором говорилось бы, что для полной и окончательной реализации необходимо прийти к своему сердцу с правой стороны груди, даже после достижения сахасрары.

Я спросил Шри Бхагавана, является ли он автором этих наставлений или он встретил их в какой-то книге.

Он ответил: «Нет, я не встречал этого ни в каких книгах. Но в одной книге по медицине, написанной на малаялам, мне попался стих, в котором говорится, что сердце – с правой стороны. Я перевел его на тамильский, и его включили в „Дополнение к сорока стихам“.

Мы ничего не знаем о других центрах. Мы не можем точно знать, к чему придем, концентрируясь на них и достигая их реализации. Но когда „я“ поднимается из Сердца, оно должно погрузиться обратно в Сердце и слиться с ним – тогда наступает реализация».

Позже в тот же день я упомянул Шри Бхагавану о том, что когда-то прочитал про Теннисона.

«Говорят, что, многократно повторяя свое собственное имя, Теннисон погружался в состояние, в котором мир полностью исчезал, и он осознавал, что мир – всего лишь иллюзия».

Я не могу вспомнить, где именно прочитал это, но, поискав какое-то время, я нашел эти сведения в примечании к английскому переводу «Упадеши-сарам». Бхагаван попросил меня прочитать вслух этот отрывок.

«…я часто испытывал нечто вроде транса наяву – с ранней юности, когда находился в одиночестве. Обычно это происходило, когда я два или три раза повторял про себя свое собственное имя; тогда внезапно, словно бы от самой интенсивности осознания индивидуальности, индивидуальность растворялась в безграничном существовании и исчезала. Это было не затуманенное состояние, а необычайно ясное, четкое и исключительно странное, не поддающееся никакому описанию; смерть в этом состоянии казалась невозможной и почти смехотворной, а потеря личности (если это было так) была не прекращением существования, а единственно настоящей жизнью».

Шри Бхагаван так прокомментировал этот отрывок: «Это состояние называется пребыванием в Самости».

Тогда д-р Сьед попросил какой-нибудь эффективный метод, чтобы познать Самость, устранив не-Самость.

Шри Бхагаван ответил: «Когда устранена не-Самость, то, что остается, – и есть реальность. Ее не нужно достигать, ведь это не что-то внешнее по отношению к вам. Ей невозможно дать определение, ее невозможно описать – это то, что зрелая душа, полностью отдав себя Гуру, должна реализовать сама.

У зрелой души такие вопросы не возникают. Такой человек живет как единоличный монарх или как ребенок, не имеющий забот и тревог. Он улыбается, слушая, как люди умом рассуждают о реальности. Он знает, что эти рассуждения похожи на потуги комара, пытающегося проглотить всю Вселенную, чтобы выплюнуть ее обратно».

Шри Бхагаван какое-то время болел экземой, и в один из моих визитов в ашрам, ему как раз снимали повязку со спины и с боков. Д-р Г. С. Мелкоут, бывший министр (тогдашнего) штата Хайдерабад, в то время живший с семьей в ашраме, лечил Шри Бхагавана. Этот врач сам страдал от болезни сердца. Он приехал в ашрам в тяжелом состоянии и был очень слаб, но, милостью Шри Бхагавана, вскоре почувствовал себя лучше. При этом он еще и пользовался привилегией лечить Шри Бхагавана от экземы. Это было похоже на сделку между Шри Бхагаваном и врачом. Я не сомневаюсь, что это была лила (игра) Бхагавана. Например, в канун Махапуджи^[131] он потребовал, чтобы все повязки сняли. В день Махапуджи тело Бхагавана буквально сияло здоровьем – никто даже и предположить не мог, что у него может быть кожная болезнь. На следующий день ему снова наложили повязки и сняли их окончательно через несколько дней. Когда их снимали, Шри Бхагаван заметил: «Я наконец достиг бандха-мокши*».

* Игра слов: «бандха – мокша» обычно означает «освобождение от оков (bondage)». В этом контексте это выражение также означает «освобождение от повязки (bandage)».

Девараджа Мудальяр прокомментировал этот случай в книге «Мои воспоминания», издание 1992 г., с. 137–138:

«Однажды у Бхагавана появилась сыпь на коже. Его лечил д-р Мелкоут, живший в ашраме примерно месяц. У Бхагавана было много повязок на ногах. Однажды он назвал их „кал-катту“, обыгрывая слово, на тамильском языке буквально означающее „нечто привязанное к ноге“, а в переносном смысле – „зависимые люди или обязательства“.

Я сказал: „Мы, зависимые от вас люди, всегда с вами – привязаны к вашим ногам“».

Я с удивлением заметил, что исцеление, похоже, зависит от программы лечения, предписанной врачом, а не только от течения самой болезни.

Шри Бхагаван согласился: «Да, врач не хочет уезжать, пока не снимет мне повязку*».

* Из Кришна Бхикшу, «Бхагаван, которого я знал», Ramana Smrti Souvenir: «В то время у Бхагавана была экзема на спине и на ногах, и д-р Мелкоут лечил его два месяца. Со всех концов Индии привозили различные лекарства и мази, но они не помогали. Д-ру Мелкоуту было очень стыдно, что он, известный врач, ничем не может помочь Бхагавану. Однажды его срочно вызвали домой, и ему пришлось уехать. Он беспокоился из-за того, что вынужден был оставить Бхагавана в таком состоянии. Мы жили в одной комнате, и он поведал мне о своем затруднении.

Я лишь рассмеялся: „Значит, ты вообразил себе, что Бхагаван – твой пациент, и ты можешь излечить его! Его экзема не пройдет, пока он сам не захочет, чтобы она прошла. Если ты не можешь оставить его в таком состоянии, молись ему о том, чтобы он изменил свое состояние и ты смог успокоиться“.

В ту ночь он молился. На следующий день, когда мы вошли в холл, Бхагаван сказал: „Экзема уже проходит“.

На глаза врача навернулись слезы радости. Когда мы выходили, он обнял меня. Кто-то спросил: „В писаниях сказано, что Самость открывается тому, кого она выбирает. К чему тогда все наши усилия?“

Шри Бхагаван ответил: „Самость притягивает к себе искателя, когда он обращает свой ум вовнутрь. Пока он обращен наружу, реализация Самости невозможна. Многие люди пытаются определить Самость, вместо того чтобы попытаться познать ее и пребывать в ней“.

Затем Шри Бхагаван ответил на вопрос о перерождениях: „Если есть эта жизнь, значит, была предыдущая жизнь и будет следующая. Нужно задавать себе вопрос: «Кто родился и живет?» Возникновение «я»-мысли – это и есть настоящее рождение“».

Однажды днем на даршан пришла Рани из Виджаянагарама и спросила: «Что такое покой?»

Шри Бхагаван ответил: «Сама наша природа – покой. Мы напускаем на себя беспокойство и жаждем покоя. На самом деле мы всегда в покое. В Ведах говорится, что Самость «исполнена покоя и бессмертна». Быть Собой во всей полноте – это покой, блаженство. Стремиться к покою – это все равно что стоять по горло в свежей пресной воде и жаловаться на то, что не можешь утолить жажду. Люди задаются вопросом, не вызывает ли жажду сама вода».

Уходя, Рани сказала мне: «Я задала традиционный вопрос, и Бхагаван дал традиционный ответ, но меня поразил покой, которым сияло лицо и тело Бхагавана. Поистине, он – сам дух покоя… Это стало прозрением для меня».

Через некоторое время Шри Бхагавану задали вопрос: «Сколько времени нужно джняни для сна?»

Шри Бхагаван ответил: «Сон нужен тому, кто думает: „Я пробудился от сна“. Зачем же нужен иной сон тем, кто вечно пребывает в неизменном состоянии сна? Когда веки утомлены, можно на время закрыть глаза. Три состояния – бодрствование, сон со сновидениями и глубокий сон [без сновидений] – для ума, а не для тела».

* * *

На следующее утро за завтраком Шри Бхагаван спросил меня: «Знаешь, из чего это чатни?»

Я ответил: «Нет».

Тогда Шри Бхагаван улыбнулся и сказал: «Это сырая горькая тыква».

Я бы ни за что не поверил, если бы это не сказал сам Шри Бхагаван – не было ни капли горечи. Чатни было очень вкусным. Позже я сочинил стих на телугу, в котором выражал изумление от того, как Шри Бхагаван может полностью устранить горечь из сырой горькой тыквы, и молил его точно так же изгнать горечь эго из наших душ. Когда Шри Бхагаван спустился с горы, я показал ему это стихотворение. Он с видимым удовольствием прочитал его вслух и перевел для жителей ашрама. Затем Шри Бхагаван объяснил, как устранить горечь из тыквы: надо при приготовлении чатни смешать кислое манго и кокос, при взаимодействии они нейтрализуют горечь. Затем он добавил: «Горькая тыква благотворно влияет на пищеварение, а сырая горькая тыква действует как слабительное».

Я вспомнил историю, рассказанную Шри Бхагаваном за несколько дней до этого. Брахман и его повар отправились в паломничество. Повар окунал горькую тыкву во все тиртхи (водоемы со священной водой). Потом он ее приготовил, и она была такой же горькой, как и прежде.

«Так вот, – заключил Шри Бхагаван, – горечь у паломника не может исчезнуть лишь благодаря омовениям в святой воде, пока ум не будет укреплен и не сделается сладким».

Под конец моего визита Шри Бхагаван трогательно рассказывал о мауне – высшем состоянии безмолвия.

«Безмолвие бывает четырех видов: безмолвие речи, безмолвие взгляда, безмолвие слуха и безмолвие ума. Только последнее из них является чистым безмолвием, и оно важнее всех. Комментарий безмолвия – лучшее безмолвие, как разъяснил Господь Дакшинамурти. Лишь безмолвие – вечная речь, Слово Единое, беседа от Сердца к Сердцу. Безмолвие подобно равномерному течению электрического тока. Речь подобна сопротивлению на пути этого потока, дающего свет и служащего другим целям. Сколько бы ни говорил джняни, он остается безмолвным. Как бы много он ни работал, он безмятежен. Его голос – бестелесный глас. Его поступь не по земле – он словно меряет небом небо».

Шри Бхагаван всегда считал Господа Дакшинамурти высшим примером безмолвного учителя. Вот что он написал, составив краткое предисловие к своему переводу гимнов Шри Шанкарачарьи, прославляющих Господа Дакшинамурти^[132]:

У творца Вселенной Брахмы было четыре сына, рожденных из его ума: Санака, Санандана, Санаткумара и Санатсуджата. Они услышали от отца, что тот собирается привлечь их к работе – созданию Вселенной. Но они питали отвращение к работе и жаждали покоя. И они отправились на поиски тех, кто мог бы показать им путь к нему. Когда они полностью созрели для инициации, само воплощение высшей милости – Верховный Бог – предстал перед ними в форме Дакшинамурти в состоянии безмолвия; он пребывал в Самости, и руки его были сложены в чинмудру (жест, символизирующий чистое сознание). Увидев его, они потянулись к нему, как железо к магниту, и в его присутствии пребывали, подобно ему, в Самости.

Шри Бхагаван говорил мне об этом стихотворении вскоре после того, как он написал предисловие.

«Великий Шива мог выразить истину единой реальности только через безмолвие. Но это безмолвие могут понять лишь очень развитые души. Всем остальным необходимы объяснения. Как же может человек выразить словами то, чего не мог выразить сам Бог?

Поэтому Шанкара рекомендовал метод восхваления Дакшинамурти и, используя это как мнимый объект, объяснял, что всё есть Брахман. В первых четырех стихах он разъясняет природу мира, так как мир – это то, что не дает нам познать реальность. Если вы поняли его природу, препятствие на пути осознания истины будет разоблачено. В следующих четырех стихах он разъясняет природу дживы. Затем он объясняет связь между ними и учит, что всё суть Самость».

Вскоре после возвращения домой я испытал на себе чудесное действие милости Шри Бхагавана. Было раннее утро, я долго сидел в медитации. Я чувствовал себя все легче и легче. В конце концов, когда я ощущал себя перышком, плывущим по ветру, я перестал осознавать свое тело, при этом оставаясь в полном сознании. Я взлетел очень высоко в небо. Через некоторое время я увидел высокие, ярко освещенные гопурамы (храмовые башни) на фоне величественной горы. Я знал, что это Тируваннамалай. Через несколько минут я парил над ашрамом рядом с коровником на южной стороне. Я спустился и оказался в нескольких метрах над землей. Я увидел, как Шри Бхагаван светит фонарем куда-то в кусты. Я поклонился Шри Бхагавану, несмотря на то, что был в воздухе. На обратном пути я увидел внизу какие-то яркие огни и услышал выстрелы. Я остановился, спустился и оказался у себя дома, в холле, где сидел в медитации. Ко мне сразу же вернулось ощущение тела, и я открыл глаза. Я был в сознании непрерывно, без малейшего провала – лишь тело исчезло, а потом появилось вновь. На следующий день я прочитал в газетах, что в городе Аркоте, над которым я «пролетал», возвращаясь из Тируваннамалая, были большие беспорядки, которые окончились многочисленными поджогами. Полиции пришлось стрелять, чтобы разогнать толпу. Со мной никогда не происходило ничего подобного ни до, ни после этого, и я могу лишь считать это чудом, явленным мне милостью Шри Бхагавана. Он дал мне свой настоящий даршан, даже несмотря на то, что мое тело находилось очень далеко от него.

Когда я приехал в ашрам весной 1940 г., мне выпала редкая удача и благословение – работать с Шри Бхагаваном на кухне. Наше время было с 2.30 по 4.00 утра. Шри Бхагаван всегда приходил ровно в 2.30 и сначала резал овощи вместе с работниками кухни и преданными снаружи. Затем он входил в кухню и готовил на завтрак самбар или чатни, а иногда и другие блюда. Шри Бхагавану помогали Шри Р. Нараяна Айер, Шри Кальяна Сундарам Айер, присматривавший за книжным магазином ашрама, и я.

Вначале в этой работе я был полным профаном. Увидев, как Шри Бхагаван истекает потом рядом с пылающим очагом, я попытался обмахнуть его опахалом, но Шри Бхагаван воспротивился. Он не позволял оказывать ему особые знаки внимания. Я прекратил, но как только Шри Бхагаван сосредоточил все свое внимание на работе, я снова начал тихонько его обмахивать.

Шри Бхагаван, повернувшись ко мне, засмеялся и сказал: «Ты хочешь делать это исподтишка. Но ты даже не знаешь, как делать это правильно. Давай я научу тебя».

Он взял меня за руку и показал, как правильно махать опахалом. О, какая дрожь пробрала меня, когда он прикоснулся ко мне, как я благодарил свое невежество!

Затем мы переходили из кухни в другое помещение и мололи там специи. Вначале я не знал, как держать пестик и как толочь. Шри Бхагаван положил свою руку на мою и стал поворачивать пестик. Меня снова пронизала дрожь. Будь благословенно мое невежество! Потом Шри Бхагаван брал немного приготовленной еды, пробовал ее и остальное давал нам. Иногда, когда у нас были немытые руки, он своей собственной рукой клал еду нам в рот. Это была вершина счастья для нас. Когда работа была окончена, он торопливо возвращался в холл и садился на диване, откинувшись на его спинку. Несмотря на то что он работал несколько часов кряду, когда приходили брахманы для совершения утренней параяны, он полулежал на диване, излучая покой, и непосвященному могло бы показаться, что он так и продремал всю ночь на своем диване.

Сидеть на корточках так близко к Шри Бхагавану, болтать и шутить с ним, делить с ним плоды его благословенных трудов – какая удача, какое огромное счастье! Это поистине был самый благословенный период в жизни нас троих. Воспоминания о тех временах вызывают у нас волнение даже спустя много лет.

Работа с Шри Бхагаваном была не только радостной, но и тяжелой. Несмотря на то что Шри Бхагаван был воплощением сострадания и милости, в то же время он был сторонником строгой дисциплины. Он не терпел ни малейшей небрежности. Все должно было быть сделано наилучшим образом. Ничего нельзя было выбросить или испортить. Он требовал полного сосредоточения, и все его указания должны были неукоснительно выполняться. Однажды вечером один преданный-адвокат настоял на том, чтобы помогать нам. Его попросили передвинуть котел с самбаром. Двигая его, он пролил несколько капель.

Бхагаван сказал: «Вы можете только спорить в суде. Эта работа не для вас».

Бедняга никогда больше не предлагал свою помощь.

У каждого из нас были свои обязанности, и по одному лишь взгляду Шри Бхагавана мы должны были определять, что нам следует делать. Например, моей обязанностью было приносить соль и воду, и каждый раз, когда Шри Бхагаван мельком смотрел на меня, я должен был понять, что он имеет в виду, и принести либо одно, либо другое.

Обычно мы просыпались в два часа пополуночи, совершали омовение и были на месте раньше положенного. И все же однажды я опоздал на пять минут, явившись, когда остальные уже работали. Шри Бхагаван, пробуя еду, сказал, что она немного пересолена. И, повернувшись ко мне, добавил: «Поскольку тебя не было, я думал о тебе, пока добавлял соль. Поэтому еда пересолена».

Так Шри Бхагаван упрекнул меня в непунктуальности*.

* Еще один случай, в котором рассказывается о Суббарамайе в роли разносчика соли, рассказал Кришна Бхикшу в книге «Бхагаван, которого я знал», Ramana Smrti Souvenir:

«Однажды утром Бхагаван готовил кокосовое чатни к иддли. Все мы знали, что он даст нам немного попробовать; мы очень любили, когда он кормил нас с рук. Все расхваливали чатни, которое и в самом деле удалось. Только Г. В. Суббарамайя сказал, что не хватает соли. Бхагаван взял две горсти соли и всыпал их в чатни! Все мы были уверены, что чатни испорчено, и ругали Суббарамайю с его предложениями. Но усевшись завтракать, мы обнаружили, что чатни превосходно и совсем не пересолено. В руках Бхагавана даже соль меняет свою природу!»

Один раз утром в еду положили чуть больше кислого, чем нужно. В тот день я пришел вовремя и радовался, что уж в этом меня нельзя обвинить. Шри Бхагаван, попробовав еду, сказал в шутку: «Кислота – эффективное лекарство от питтам (легкомыслия). Поскольку большинство здесь в той или иной степени легкомысленны, эта пища нам кстати». Такие ошибки были редкостью. Все преданные и гости ашрама могли бы подтвердить, что обычно пища была превосходна на вкус. Одного лишь прикосновения руки Бхагавана было достаточно, чтобы пища стала вкусной – он словно разливал над ней нектар.

Когда мы работали на кухне, Шри Бхагаван умудрялся преподать нам высшую мудрость через обычные разговоры на бытовые темы.

Однажды ночью, когда резали овощи, выращенные в Англии, кто-то из кухонных работников отметил: «Как было бы здорово, если бы эти овощи можно было вырастить в нашем саду при ашраме!»

Шри Бхагаван сразу же возразил ему: «А ты думаешь, где их вырастили? Тот сад тоже наш. Иначе как они попали бы к нам? На самом деле все сады в мире – сады нашего ашрама».

Однажды утром, примерно в три часа, все мы были с Шри Бхагаваном в помещении, где мололи специи. Меня позвали и сказали, что какие-то люди ждут меня возле входа в холл. Оказалось, что это несколько женщин и детей из Наюдупета. Они собирались совершать круговой обход горы и хотели получить даршан и благословение Шри Бхагавана. Я жестко сказал им, что Шри Бхагаван не может встретиться с ними в такое время, и вернулся в кухню. Шри Бхагаван спросил, кто звал меня.

Выслушав мой рассказ, он сказал: «Бедные! Почему они должны уйти разочарованными? Скажи им, чтобы они подошли к черному входу, я их встречу там».

Я передал им его слова, и они бегом бросились туда. Шри Бхагаван стоял на пороге; никто из помощников не охранял его от посетителей^[133]. Все они повалились к его ногам, стали целовать их и омывать слезами. Они словно силой вырывали у него милость, а он смотрел на них, и его лицо сияло добротой. Я завидовал этим людям и их везению. В тот момент я в полной мере осознал, почему Шри Бхагавана называют каруна пурна судхабдхи (океан нектарной милости).

Шри Бхагаван чаще всего отказывал людям, спрашивавшим, могут ли они чем-нибудь помочь на кухне или где-то еще, где можно было пообщаться с ним лично, поэтому мы знали, как повезло нам, тем кому позволили работать с ним на кухне. Спустя несколько дней Рао Бахадур А. С. Кришна Рао, заслуженный юрист и политический деятель из Неллора, пришел, чтобы получить даршан Шри Бхагавана. Подробно рассказав о своем профессиональном пути, он сказал, что у него осталось одно желание – положить свою жизнь к ногам великих душ, таких как Махарши, служить им и достичь освобождения.

Он молил Шри Бхагавана дать ему наставления и быть его учителем.

Шри Бхагаван сказал ему: «Какое служение вы можете предложить в таком возрасте? Вам не нужно куда-то идти и что-то делать. Лишь настойчиво удерживайте одну мысль: „Я должен достичь освобождения“, и одно лишь это приведет вас к освобождению».

Когда я вновь приехал в ашрам в октябре 1940 г., я сразу же узнал о том, что произошло прямо перед моим приходом. Мадхава Свами, помощник Шри Бхагавана, который всегда обслуживал Шри Бхагавана без промедления и был пунктуален, в тот день почему-то забыл приготовить пан^[134]. Внезапно вспомнив об этом, он приготовил и принес его, но позже обычного. Шри Бхагаван не получил его в привычное время. Шри Бхагаван отказался принять его и заявил, что с этого дня больше не хочет пан. Мадхава Свами страшно расстроился. Зная, что это его вина, он умолял Шри Бхагавана принять пан в знак того, что он прощает его. Шри Бхагаван уверил его, что прощать тут нечего, но оставался непреклонен в своем решении. Через два дня я сочинил стихотворение на телугу под названием «Тамбула-вилапам» [Стенания пана], в котором пан говорит, что служил Шри Бхагавану, как и другие преданные, и сокрушается, что теперь его отстранили от дел без его вины, лишь из-за небрежности и забывчивости Мадхавы Свами. Пан умоляет позволить ему продолжать свое преданное служение и простить Мадхаву Свами. Шри Бхагаван от души посмеялся над этим стихотворением и с явным удовольствием перевел его для жителей и гостей ашрама, большинство из которых не знали телугу. Но ни это стихотворение, ни просьбы ни в малейшей степени не повлияли на решение Шри Бхагавана.

Он сказал: «Мне нужен был повод, чтобы перестать употреблять пан, и вот он появился. Я ничего не имею против Мадхавы. На самом деле он не виноват. Так должно было случиться. Всё, что случается, – во благо. Вы говорите, что сами хотите отказаться от пана – так откажитесь от него. Я буду только рад переменам».

С того дня Шри Бхагаван ни разу не прикоснулся к листьям бетеля.

В тот раз я услышал от Суббалакшми Аммы рассказ об одном случае, также иллюстрирующем несгибаемую твердость Бхагавана в принципиальных вопросах.

Я заметил, что Шри Бхагаван никогда не поднимал руку, чтобы в нее налили расам и пахту, когда их раздавали в столовой^[135]. Кажется, однажды, за много лет до этого, Суббалакшми Амма, медленно наливая пахту в руку Шри Бхагавана, чуть замешкалась над его листом. Шри Бхагаван заметил это и сказал: «Ты одинаково долго наливаешь на каждый лист? Если нет, то почему мне такое предпочтение?»

С того момента, несмотря на мольбы Суббалакшми Аммы и остальных, Шри Бхагаван никогда больше не выставлял руку, чтобы что-то получить во время трапезы.

Летом 1941 г. я приехал в ашрам и сразу же с порога меня ошарашили новостью, что Шри Бхагаван перестал работать на кухне. Кажется, работники кухни не выполнили распоряжение Шри Бхагавана, касающееся лишней пахты, и ее выбросили^[136]. С того самого дня Шри Бхагаван перестал работать на кухне и никогда больше туда не заходил, несмотря на извинения и отчаянные мольбы. Эта новость стала для меня сокрушительным ударом – ведь это означало, что я лишаюсь редкой привилегии. Я сел и написал стихотворение на телугу под названием «Пакасала-вилапам» («Стенания богини очага»). Сюжет был таким: рано утром поэт входит в кухню, чтобы приступить к своей обычной работе. Он обнаруживает, что там темно и пусто. Опечаленный, он оглядывается по сторонам, и ему является видение богини очага, которая говорит ему, что она преданная Шри Раманы. Она вспоминает, какой славой и привилегиями она пользовалась, когда Бог ежедневно оказывал ей честь, приходя к ней. Теперь, проливая слезы, она скорбит о том, что в одночасье лишилась милости Шри Раманы.

Чатни, самбар, соления и другие блюда стали невкусными. Пропал интерес к нарезке овощей и другим делам. Жизнь покинула ее, несмотря на то, что внешне она выглядит так же, как раньше. Она все еще надеется, что однажды сердце Шри Раманы смягчится и он вновь дарует ей свое благословенное присутствие.

Похоже, Шри Бхагавану необычайно понравилось стихотворение. Он не только прочитал его вслух и разъяснил его смысл, но еще и разыграл эту сцену в лицах для работников кухни. Однако оно никак не повлияло на его решение, как и стихотворение про пан.

Когда я поинтересовался, не лучше ли будет, если Шри Бхагаван откликнется на эти стихи на практике, чем хвалить их в теории, он засмеялся и сказал: «Всё идёт так, как должно идти, и тут уж ничего не поделать. И ваша, и моя работа окончены, в этом нет сомнений. Теперь мы можем наслаждаться покоем. Всё к лучшему. Этим людям не нужно все время опираться на меня. Одни должны научиться действовать самостоятельно. Так что не беспокойся об этом».

Когда я писал подобные стихи, Шри Бхагаван редко предлагал исправления. Однако когда я пытался переводить его учения или его собственные стихи на телугу, он тщательнейшим образом проверял каждое слово и часто предлагал изменения и улучшения, которые, разумеется, я всегда принимал и сразу же вносил в текст. Когда я принес ему на проверку свой перевод «Улладу Нарпаду», он прочитал ее очень внимательно и предложил несколько исправлений. Седьмая строфа звучала так:

Совершенство, являющееся причиной рождений и исчезновения мира и сознания, сияющее, не рождаясь и не исчезая, – и есть та Реальность.

Шри Бхагаван вычеркнул слово «та», сказав, что реальность невозможно никак охарактеризовать.

Мой перевод двадцатой строфы звучал так: «Если бы не было Бога, как могла бы существовать Самость»? Бхагаван изменил ее следующим образом: «Поскольку Самость – это не что иное, как Бог».

Строфу 32 я перевел так: «Когда человек думает „я есть То“, „я не есть это“, он тем самым демонстрирует полное отсутствие силы ума». Шри Бхагаван убрал слово «полное», сказав, что это избыточность при констатации факта.

В стихе 12, прочитав предложение «То, что свободно от знания и невежества, – истинное знание», Шри Бхагаван сказал, что Наяна (Шри Кавьякантха Ганапати Муни) вначале не согласился с этим утверждением. Затем Шри Бхагаван указал ему на «Упадеша-Сарам», стих 27: «То, что свободно от знания и невежества, – истинное знание. Существует ли еще что-то, что нужно было бы познать?»

Сам Наяна растолковал это в своем комментарии к этому труду, согласившись с этим утверждением. Показав это Наяне, Шри Бхагаван убедил его.

Рассказывая эту историю, Шри Бхагаван заметил: «Сила майи такова, что иногда она сбивает с толку даже самых образованных людей».

Когда я приехал в 1941 г. – в тот раз, когда обнаружил, что Шри Бхагаван больше не работает на кухне, – со мной приехали две мои дочери, девятилетняя Лалита и пятилетняя Индира. Лалита была давней любимицей Шри Бхагавана, а Индира оказалась в лучах его милости впервые. Как обычно, Шри Бхагаван попросил обеих девочек спеть и станцевать в холле. Индира сразу же послушалась, но Лалиту, которая уже подросла и начала превращаться в маленькую женщину, приходилось упрашивать.

Шри Бхагаван сказал: «Что такое, Лалита? Я никогда никого ни о чем не просил, но сейчас ты заставляешь меня добиваться твоей благосклонности. Посмотри на Индиру. Она хорошая девочка. Следуй ее примеру».

И обе девочки стали вместе петь и танцевать, а Шри Бхагаван сидел и смотрел на них, излучая милость и радость. Всё то недолгое время, пока мои дети были в ашраме, такие представления повторялись ежедневно.

Однажды Индира, листая только что отпечатанное новое издание «Упадеша-Сарам» на телугу, увидела первые слова, напечатанные жирным шрифтом. Это была первая из четырех строк стихотворения, написанного Шри Бхагаваном на санскрите. Она прочитала его: «Дехам-нахам-кохам-сохам». Всё это вместе означало: «Я не есть тело. Кто я? Я есть Он».

Шри Бхагаван услышал, как она читает, и воскликнул: «Очень хорошо! Пусть так и будет. Тебе не нужно читать остальные строки. То, что ты прочитала, – основа мудрости. Сделай это своей мантрой» ^[137].

Каждый раз, когда Индира попадалась на глаза Шри Бхагавану, он просил ее повторить мантру, и вскоре она знала ее наизусть.

Однажды вечером Лалита, рано поужинав, отправилась с женщинами в город. Индира, оставшись одна, обратилась ко мне и сказала, что голодна. Шри Бхагаван сразу же заметил это и сделал мне суровый выговор за то, что я забыл покормить ребенка.

Он сказал: «Какой толк от твоих медитаций, если ты плохо заботишься о ребенке?»

Как велика была его милость к детям! Когда две девочки пошли прощаться с Шри Бхагаваном, было утро, и Шри Бхагаван собирался идти на гору. Он погладил Индиру по голове и сказал, указывая на гору: «Ты иди к себе домой, а я пойду к себе».

Я привозил к Шри Бхагавану всех своих детей, и всем им он дарил свою необычайную милость. Я назвал дочь, которая родилась позже, Алагаммой в честь матери Шри Бхагавана. Шри Бхагавана это имя удивило и позабавило. Обращаясь к ней, он всегда называл ее Амма, что означает «мама». Приехав к Бхагавану в середине 1940-х гг., Алагамма задала ему по-детски наивный вопрос: зачем он носит палочку? Бхагаван шутя ответил, что это третья нога, которая вырастает у стариков. Затем, посреди всеобщего смеха, он спросил ее, зачем ей рога, имея в виду две косички, в которые были заплетены ее волосы. Потом он тихо добавил, что две косички нисколько не украшают детей. С тех пор Алагамме никогда не заплетали две косички.

В середине 1940-х гг. у самадхи матери [Раманы Махарши] была большая церемония. Собралась огромная толпа людей. Чтобы защитить Бхагавана от натиска толпы, вокруг места, где он сидел, поставили деревянное ограждение.

Усевшись, Шри Бхагаван прошептал из-за своего заграждения Алагамме, сидевшей на корточках рядом с ним: «Смотри, мама, они связали твоего сына и посадили в эту тюрьму!»

В тот раз, когда Шри Бхагаван дал Индире мантру, он спросил меня о здоровье моего зятя – он знал, что его здоровье беспокоит меня уже несколько месяцев. Я воспринял это как знак того, что я должен рассказать ему обо всех своих заботах и тревогах.

Шри Бхагаван посмотрел мне прямо в лицо, а потом с огромным состраданием и с нежностью в голосе сказал: «Почему ты не можешь быть как я? Ты же знаешь, как я жил, когда только пришел в Тируваннамалай. Было время, когда я ходил по всему городу и просил еды. Я тогда хранил молчание. Я проходил по улице, ненадолго останавливаясь перед домами. Я стоял и негромко хлопал в ладоши. Если никто не выходил, я шел дальше. Всю еду, которую мы добывали с моими товарищами, мы смешивали в одну массу и съедали каждый по порции. Мы ели раз в день. А теперь посмотри, как внешне всё изменилось, какие здания здесь построили. Вокруг меня вырос ашрам, но я остался таким же, как и был. Только солнце встает, а потом снова заходит. Для меня ничто больше не меняется. Так и ты – во всех превратностях судьбы, в счастье и в несчастье, будь как я, и каждый раз, когда тебя что-то гнетет или печалит, вспоминай обо мне».

Эти исполненные милости слова Шри Бхагавана с тех пор никогда не покидали меня. Они оберегают меня, как талисман, от всех жизненных невзгод.

Однажды утром Шри Бхагаван отметил, что ему понравился вкус канджи ^[138] (рисовой каши), которую преподнес ему преданный из Малабара. Шри Бхагаван добавил, что вкус канджи станет лучше, если есть ее с авьялом – блюдом из смеси овощей. Поскольку Шри Бхагаван сказал, что ему нравится это блюдо, я попросил сарвадхикари организовать приготовление канджи и авьяла прямо в ашраме, и он любезно согласился, пообещав организовать это в течение трех дней.

16 июня 1941 г. на кухне кипела работа. Свет горел с самого раннего утра. Для работниц кухни облегчили правила ашрама, чтобы они могли работать с трех часов утра вместе с мужчинами. Шри Бхагаван один раз переступил порог кухни, заглянул туда и дал указания. Что же там готовили? Канджи и авьял. Эта новость разлетелась, как лесной пожар. Когда все расселись в столовой для завтрака, столовая выглядела празднично. Всем преданным раздали особые чашки. Главными блюдами были канджи и авьял. Шри Бхагаван руководил раздачей, показывая нам, как правильно отхлебывать канджи с авьялом. Вопреки обыкновению, эти блюда раздавали снова и снова, в неограниченных количествах. Шри Бхагаван сказал, что, дабы воздать должное этим особым блюдам, мы должны какое-то время воздержаться от кофе. Сам Бхагаван даже не стал пить свой кашаям (лекарственный напиток), чтобы съесть побольше канджи. Очень немногие из нас не ударили лицом в грязь и воздержались от кофе, а остальным, разумеется, подали кофе.

Когда преданные выходили из столовой, Шри Бхагаван повернулся ко мне и сказал: «Кажется, это ты затеял сегодняшнюю стряпню – значит, ты должен съесть столько же, сколько я, чтобы всё было по справедливости».

Он попросил еще несколько чашек.

Я запротестовал, сказав, что мой желудок уже переполнен, но Шри Бхагаван успокоил меня: «Не бойся, тебе не станет плохо. Через полчаса всё переварится, и тебе захочется есть пуще прежнего».

Произнеся эти ободряющие слова, Шри Бхагаван выпил еще две чашки, и когда я следовал его примеру, смотрел на меня своими сияющими глазами. Когда я закончил, Шри Бхагаван улыбнулся одобрительно и сказал: «Вот и хорошо!»

Он буквально сиял, излучая милость. Это было поистине зрелище богов!

Я должен сказать, что Шри Бхагаван питал отвращение к стимулирующим напиткам, таким как кофе и чай, и всегда предпочитал воду. Во время общих трапез ему подавали кофе, чтобы другие люди, в отличие от него, любившие кофе, могли под этим предлогом потакать своей привычке. Шри Бхагавана устроил бы один стакан воды. Я должен также отметить, что, когда Шри Бхагаван был в столовой, он пил воду только после еды. Он пил воду и в другое время, например, когда возвращался с горы и хотел пить, но в столовой он не прикасался к воде, пока не заканчивал есть.

В защиту этой привычки Шри Бхагаван иногда цитировал шлоку, в которой превозносятся достоинства воды:

При нарушениях пищеварения вода действует как лекарство. Когда нарушений нет, вода служит тонизирующим средством. Вода в конце трапезы служит нектаром. Однако в начале трапезы вода действует как яд.

Похоже, Шри Бхагаван разделял эти убеждения, поскольку позже перевел эту шлоку на телугу.

В другой раз Шри Бхагаван вспоминал шлоку, в которой превозносятся достоинства пахты:

Пахта, смешанная с кардамоном, имбирем, лимонным соком, с добавлением соли – изысканное лакомство даже для Индры [верховного бога].

Сам Шри Бхагаван любил жидкую пахту, приготовленную вышеописанным способом, и всегда сопротивлялся всем попыткам работников кухни добавлять в нее меньше воды. Однажды я присоединился к движению поваров против разбавления пахты, заметив Шри Бхагавану за обедом, что он получает недостаточно питательную пищу из-за того, что его пахта слишком сильно разбавлена водой. Он сразу же ответил со смехом: «А, ты хочешь, чтобы я ел створоженное молоко! Тогда мне не нужен будет письменный стол!»

Увидев мое недоумение, он пояснил: «Мой желудок уже достаточно тяжел. Если я буду следовать твоим рекомендациям, мой живот вырастет до размеров письменного стола».

Шри Бхагаван также перевел шлоку о пахте на телугу.

Всем нам понравился завтрак с канджи, но радостнее всего было видеть, с каким удовольствием Шри Бхагаван поглощал эту пищу в больших количествах. Когда Шри Бхагаван в то утро вернулся с горы, я написал и показал ему два стиха на телугу под названием «Амритапанам» («Нектарный напиток»):

Люди не любят пить канджи.

Но сегодня, милостью Шри Бхагавана, я пил канджи с авьялом.

Это именно то, что называют амритой (нектаром)!

Раньше ты делил холодный рис и канджи со своими друзьями-пастухами.

Сравнится ли с этим их вкус?

Позже ты пировал в доме Видуры, вкушая канджи.

Сравнится ли с этим его вкус, о Господь?

Похоже, Шри Бхагавану понравились эти стихи. Он читал их вслух и с явным удовольствием объяснял, о чем они. Он рассказал историю о том, как Шри Кришна в Хастинапуре (Дели) предпочел гостить в скромном жилище Видуры и отказался от королевского ужина, который устраивал Дурьодхана. Войдя в дом Видуры, Кришна попросил канджи. Шри Кришна так любил канджи, что, когда его наливали ему в ладони, он выставлял еще две руки, чтобы ни капли не пролилось мимо. Шри Бхагаван также сообщил нам, что в штате Керала канджи пьют все – и принц, и крестьянин, и богач, и бедняк. Богатые добавляют в него особые ингредиенты, но сама основа одна и та же.

В день моего отъезда случилось нечто невероятное. Была суббота. В понедельник мне нужно было быть в колледже, поэтому я хотел уехать в полдень. Собрав вещи, я пошел к Шри Бхагавану, простерся перед ним и попросил разрешения уехать. Во все предыдущие разы Шри Бхагаван либо говорил: «Хорошо, езжай», либо молча кивал головой. На этот раз Шри Бхагаван сказал: «Занятия в колледже начинаются в понедельник. Зачем тебе уезжать сейчас?»

Ни секунды не раздумывая, я ответил: «Я не поеду сейчас. Я остаюсь», и отменил все свои планы насчет отъезда.

Всю первую половину дня он был особенно добр ко мне и обучал меня алфавиту языка малаялам, что стоило ему большого труда. В тот вечер, перед тем как подниматься на гору, я снова спросил, могу ли я уехать вечерним поездом. Он спросил, прямой ли это поезд.

«Нет, – ответил я, – он идет до Катпади».

«В таком случае, – сказал Шри Бхагаван, – зачем тебе ночевать на вокзале в Катпади? Почему не здесь?»

И я снова отложил свой отъезд. Поезд, отправляющийся рано утром, был последней возможностью попасть в колледж вовремя. Около пяти утра я пришел к Шри Бхагавану на даршан. Увидев меня, он сразу же спросил, позавтракал ли я. Я ответил, что позавтракал.

«Ты готов к отъезду?»

«Да», – ответил я и совершил простирание.

Когда я поднялся и взглянул на него, я увидел, что выражение его лица полностью изменилось. Его глаза были широко открыты, взгляд неподвижен – он словно смотрел сквозь меня в бесконечность. Я никогда раньше не видел, чтобы Шри Бхагаван так смотрел. Я чувствовал себя Арджуной на вишварупа-сандаршане^[139]. Я был лицом к лицу с истинным божественным величием. Я стоял, зачарованный. Прошло пять минут… десять… Возчик торопил меня.

Я пробормотал: «Прощайте», – но не получил ответа; пристальный взгляд его сияющих глаз оставался таким же неподвижным. Переполненный благоговением и страхом, я вышел из холла… Все говорили, что Шри Бхагаван сделал со мной то, чего никогда ни с кем не делал, и что это предвещает судьбоносную перемену. Через три месяца я понял, что это значит.

У моей жены внезапно начались родовые осложнения, и 23 декабря ее положили в больницу. Ночью она родила мертвого ребенка. В тот же день я отправил телеграмму в ашрам, сообщив о ее состоянии и умоляя Шри Бхагавана о милости, но, к моему удивлению, не получил никакого ответа до 27 декабря. В тот вечер мне сообщили, что ее болезнь перешла в опасную форму. Когда я выходил из дома, чтобы бежать в больницу, мне вручили письмо из ашрама, датированное 26 декабря:

Сегодня получили вашу карточку и показали Шри Бхагавану. Телеграмма была получена 23 числа, ее также показали Шри Бхагавану. В телеграмме была указана неправильная фамилия – Субраманья, и мы не смогли ответить.

Еще до того, как я добрался до больницы, всё было кончено. Когда я пришел, ее тело все еще было теплым, и я не мог поверить, что она умерла, пока врач по моей просьбе не осмотрел ее еще раз и не констатировал смерть. До этого момента я был встревожен, но в ту секунду я почувствовал себя так, словно с моего сознания упала огромная тяжесть. Я погрузился в состояние неземного покоя, я стал совершенно другим человеком… В этот момент око моего сознания открылось навстречу божественному присутствию Шри Бхагавана, и я задрожал от его взгляда, даровавшего мне милость и сладостную безмятежность.

С той минуты я полностью осознавал поддержку Шри Бхагавана. Я могу без тени лукавства сказать, что из всех людей, собравшихся вокруг нее и убитых горем, я был единственным, кто сохранял спокойствие. Я взял на себя все хлопоты. Я изо всех сил старался утешить других. Я действовал, как совершенный механизм. Мое собственное поведение в этот тяжелый момент было для меня величайшим чудом, дарованным мне милостью Шри Бхагавана.

Я сообщил Шри Бхагавану о произошедщем. В тот момент, когда он читал мое письмо, в холле находился один мой коллега. Шри Бхагаван смотрел на письмо тем же долгим, немигающим взглядом, которым смотрел на меня перед моим отъездом.

Я получил много соболезнующих писем, но расскажу только об одном, очень интересном письме, полученном в день кремации. Моя студентка сообщила в своем письме, что она слышала, будто Шри Бхагаван гостит у меня, и спрашивала, можно ли ей прийти и получить его даршан. Это наивное письмо послужило лишним подтверждением того, в чем я и так был убежден, – что Шри Бхагаван был в моем доме в эти дни. Я еще больше уверился в этом после яркого видения во сне, в котором Шри Бхагаван шел по месту погребения, давая подробнейшие инструкции о проведении церемонии.

Конечно же, все знали, что Шри Бхагаван никогда не покидал Тируваннамалай; тем больше я удивился предположению о том, что Шри Бхагаван находится у меня дома. Девятилетняя племянница Сури Нагаммы однажды уговорила меня спросить Шри Бхагавана от ее имени, почему он никогда не выезжает из Тируваннамалая, чтобы навестить своих преданных в разных частях Индии.

Шри Бхагаван ответил, адресуя свой ответ девочке: «Ты хотела увидеть меня и приехала сюда, и поскольку я всегда здесь, ты смогла меня увидеть. Если бы я где-то путешествовал, ты не нашла бы меня здесь. Сюда приезжает много людей. Если бы меня здесь не было, они были бы разочарованы и им бы пришлось уехать ни с чем. И даже если бы я уехал отсюда, откуда ты знаешь, что я когда-нибудь приехал бы к тебе, ведь в Тируваннамалае и в других городах по дороге так много людей, которые хотели бы пригласить меня в гости. Если бы я согласился поехать в гости к тебе, мне пришлось бы согласиться приехать и к ним тоже, и я, возможно, никогда не доехал бы до тебя. И кроме того, все эти люди, которых ты здесь видела, поехали бы вместе со мной. Даже здесь я не могу никуда пойти один, за мной всегда ходит целая толпа».

И он добавил шутливым тоном: «Меня держат в заключении. Здесь моя тюрьма».

В последующие месяцы я очень остро переживал смерть своей жены. Рана в моем сердце не затянулась до того момента, как я вернулся в Раманашрам в июне 1942 г. Придя туда, я вошел в холл и сел в углу. Шри Бхагаван, казалось, не видел меня. Я заметил, что он необычайно молчалив. Он сидел с полузакрытыми глазами, словно в трансе. Вскоре после обеда помощник позвал меня, сказав, что Шри Бхагаван хочет меня видеть. Разумеется, я знал, что Шри Бхагаван в это время будет отдыхать в одиночестве. Когда я оказался в его присутствии, войдя к нему с низко опущенной головой, послышался пронзительный вопль – откуда, я так и не понял. В ту же секунду мое тело отказало мне, и я потерял сознание. Когда я пришел в себя, Шри Бхагаван подозвал меня к себе и усадил у своих ног. Он произнес всего лишь несколько слов, но при этом смотрел на меня своим умиротворяющим взглядом, излучающим милость, и этот взгляд полностью излечил мою душевную рану. Смысл его слов был таким:

«Ты должен избавиться от мысли, что она ушла. Она никуда не ушла. Она пребывает в Самости как Самость. Как она может не существовать? Если бы не было Бога, разве мы могли бы существовать? Точно так же, если бы ее не было – разве существовали бы семья и дети?»

С тех пор я встречался с ним, когда он был один, почти каждый день после обеда, и без стеснения изливал чувства, переполнявшие мое сердце. Шри Бхагаван всегда терпеливо выслушивал меня и произносил пару утешительных слов.

17 июня я пожаловался ему: «Бхагаван, она больше не является мне во сне – даже этого утешения я теперь лишен!»

В ответ на это Шри Бхагаван печально улыбнулся и сказал: «Неужели ты до сих пор находишь утешение в видениях?»

«Да, Бхагаван, – ответил я. – Я был бы лжецом, если бы прятал свои истинные чувства».

Услышав это, Шри Бхагаван вздохнул и замолчал. В ту ночь я лежал на площадке напротив веранды, где он спал. Мне приснился сон, в котором я увидел большое чолтри. Его дверь была приоткрыта. Несколько пожилых брахманов собрались у входа и заглядывали внутрь. Среди них особенно выделялся мой старенький дядя из Бенареса.

Указывая на кого-то, находящегося внутри, он сказал им: «Смотрите на нее, это самая старшая невестка в доме. Это не обычная женщина – она вся из золота».

Когда я услышал эти слова, меня разобрало любопытство. Я встал за спинами этих брахманов и поднялся на цыпочки, чтобы заглянуть туда поверх их голов. Я увидел свою любимую умершую жену. Она сидела на земле, и я мог бы поклясться, что, даже когда она была жива, я никогда не видел ее так живо и отчетливо, как в тот момент. На меня накатила волна блаженства – не знаю, сколько времени я купался в нем, пока на меня не обрушилось осознание того, что это всего лишь сон. Сон! Эта мысль вызвала во мне такое невыносимое чувство горя, которого я никогда до этого не ощущал, даже в самые тяжелые моменты своего траура. Не в силах выдержать это, я сел на постели и увидел Шри Бхагавана, входящего в холл с фонарем в руке. Я сразу же встал и, рыдая, пошел за ним в холл. Было пять часов утра.

Шри Бхагаван, сидя с прямой спиной на своем диване, спросил: «Что с тобой? Тебе что-то приснилось?»

«Да, Бхагаван», – ответил я и с огромным трудом рассказал свой сон.

Он сказал: «Зачем же ты печалишься? Ты хотел увидеть ее во сне, и ты получил это. Ты думал, что оно принесет тебе утешение. Вместо этого оно принесло сокрушительное горе. Иллюзия – это страдание. Только Самость – настоящее счастье».

И, словно чтобы отвлечь меня, он спросил: «Ты не заметил в своем сне еще чего-нибудь, помимо чолтри?»

Я подумал несколько секунд и вспомнил, что рядом текла большая река. Я сказал об этом Шри Бхагавану. Шри Бхагаван заметил, что река могла быть Гангой, а само место – Бенаресом. Это почему-то успокоило меня, груз печали словно упал с моего сердца.

В то утро я получил письмо от того самого дяди из Бенареса. Он напомнил мне о дате ежемесячной церемонии поминок жены и попросил меня вернуться домой к назначенной дате.

Когда я показал это письмо Шри Бхагавану, он сказал: «Это действительно чудо! Сегодня рано утром этот дядя указал на твою жену, и вот он снова указывает на нее в этом письме!»

Этот случай был настоящим чудом, проявлением волшебной милости Шри Бхагавана. После этого я записал в своем дневнике: «Эти разговоры были самыми незабываемыми моментами моей жизни. Они исцелили рану в моем сердце.

* * *

Самость моей Самости! Мое око блуждает от формы к форме, не зная отдыха, но нигде не находит ни истинного интереса, ни удовлетворения, но стоит ему остановить свой взгляд на Тебе, и оно остается с Тобой – навеки.

Мой ум отвлекают тысячи мыслей. Он страдает, испытывая непрекращающиеся муки, но стоит ему подумать о Тебе – и его притягивает Твой образ, подобно магниту. Не в силах сопротивляться притяжению, он обретает в Тебе бесконечный покой.

Мое сердце вечно терзают желания, не давая ему покоя. Порою противоположные чувства, воюющие между собой, разрывают его на части. Но когда ему удается вслепую найти путь к Тебе, буря утихает, и воцаряется покой. Мое сердце снова обретает равновесие и плывет по волнам океана вечного блаженства.

Моя жизнь была подобна бурному потоку, мчащемуся зигзагами по каменистому ущелью, иногда выходя из берегов и затапливая все вокруг, а иногда высыхая и уходя в песок. Она текла без направления, без цели, и лишь когда влилась в Тебя и слилась с Тобой, достигла своей конечной цели, и ее миссия оказалась выполненной.

Ты – мое единственное прибежище!

О моя Божественная Любовь! Люди уходят в леса и в пещеры, чтобы в одиночестве заниматься медитацией, но Ты призвал меня к себе, чтобы я медитировал на Тебя, безусильно, всюду.

Люди отказываются от своего имущества, умерщвляют плоть и совершают тяжелые аскезы, чтобы добиться контроля над собой. Но Ты контролируешь меня – без аскез, без лишений, без страданий.

Люди ищут Учителя и служат ему, желая посвящения в духовную тайну. Но Ты, мой Учитель и Возлюбленный, ищешь меня и служишь мне, чтобы полностью открыть мне Себя.

Люди после многих жизней напряженной борьбы достигают реализации Самости. Но Ты заставил меня реализовать Себя в Тебе – без малейших усилий, здесь и сейчас.

Какое чудо! То, что так тяжело для всех, наилегчайшее для Тебя.

Я не знаю, что другие люди называют любовью. Моя любовь – это лишь служить, страдать и умереть за Тебя.

Я не знаю, что другие люди называют преданностью. Моя преданность – это обращать свой взор лишь к Твоим благословенным стопам и всегда следовать за ними.

Я не знаю, что другие люди называют раем и адом. Мой рай – лишь в Твоей улыбке, а мой ад – лишь в Твоих слезах.

Я не знаю, что другие люди называют жизнью и смертью. Моя жизнь – лишь в Твоем присутствии, а моя смерть – когда Тебя нет рядом.

Я не знаю, что другие люди подразумевают под войной и миром. Моя война – это лишь борьба с препятствиями на пути к Тебе, а мой мир означает наконец прийти к Тебе и навеки припасть к Твоим стопам.

В действительности я не знаю ничего. Я знаю лишь, что Ты для меня – всё.

Это мои собственные робкие слова преданности, прославляющие моего Учителя. Другой преданный-поэт, Муруганар, пропел о Шри Бхагаване:

Люди спорят, имеет Брахман форму или нет, но я видел Брахмана на склонах Аруначалы в виде хрупкого старика. Он ходил нетвердой походкой, опираясь на палочку, широко раскрыв свои лотосные очи и ища души, которые он может спасти. Это не кто иной, как Шри Рамана^[140].

Эти строки наилучшим образом описывают воплощенную божественную милость, которой являлся Бхагаван Шри Рамана.

Лакшман Шарма

Преданные, плененные милостью Бхагавана, реагировали на нее по-разному. Муруганар писал стихи, в которых прославлял и благодарил Бхагавана, и поток его вдохновенной поэзии не иссякал до конца его жизни. Мудальяр Патти и Эчамма чувствовали, что должны ежедневно подносить ему пищу, и их служение продолжалось не одно десятилетие. Раманатха Брахмачари с радостью служил преданным Бхагавана, освобождая их от утомительных бытовых забот. Лакшман Шарма, впервые встретившийся с Бхагаваном в конце 1920-х гг., посвятил остаток своей жизни переводу наставлений Бхагавана на санскрит и составлению комментариев к ним на тамильском и английском языках. Лакшман Шарма рассказал о том, как началось его увлечение длиною в жизнь:

Однажды, когда я оказался в святом присутствии Бхагавана, он спросил меня: «Ты читал „Улладу Нарпаду“?»

Я ответил: «Нет, я не умею читать на тамильском».

Я и в самом деле совершенно не знал классического тамильского языка, но в тот момент мне пришло в голову, что это прекрасная возможность изучить его. И я сказал: «Если Бхагаван научит меня, я выучу его»^[141].

Несмотря на то что Лакшман Шарма сам был тамилом, он не знал всех грамматических правил литературного тамильского языка. Грамматическая структура литературного тамильского языка отличается от структуры разговорного. Эти различия столь велики, что даже образованные тамилы, не изучавшие специально правила классического письменного тамильского языка, часто испытывают сложности с пониманием классических текстов. Лакшман Шарма хорошо знал санскрит и был знаком с философией веданты, но все же без помощи специалиста не мог прочесть «Улладу Нарпаду» – поэму Бхагавана о природе реальности, состоящую из 42 стихов. Бхагаван согласился давать ему частные уроки литературного тамильского языка и объяснять значения написанных им стихов. Занятия начались с тщательного прочтения «Улладу Нарпаду Анубандхам» – сорока дополнительных стихов к основной поэме, поскольку в них содержались основные принципы учения Бхагавана. Не считая Муруганара, Лакшман Шарма – единственный из всех встреченных мною преданных, кому Бхагаван давал такие серьезные частные уроки, объясняя смысл своих трудов. Благодаря такому личному наставничеству Лакшман Шарма стал наиболее компетентным из всех, кто комментировал труды и философию Бхагавана. Лакшман Шарма рассказывает, как проходили уроки:

Бхагаван начал обучать меня. Мне нужно было, чтобы процесс обучения шел медленно, по одному стиху за раз. Чтобы Бхагаван мог удостовериться, что я в полной мере понял то, что он мне рассказывал, я сочинял стихи на санскрите, в которых передавался смысл каждого стиха. Прежде чем перейти к следующему стиху, я показывал этот стих Бхагавану, чтобы он мог проверить, насколько точно я передал смысл его слов. Если Бхагаван не выражал одобрения, я переделывал стих столько раз, сколько было нужно, пока его не удовлетворял результат. Так я изучил все сорок два стиха и перевел их на санскрит. Проделав эту работу, я обнаружил, что, однажды переведя этот труд, я уже не могу остановиться. Текст «Улладу Нарпаду» полностью завладел мной. Что-то заставляло меня продолжать перерабатывать санскритскую версию снова и снова.

Я показывал каждый переработанный стих Бхагавану и не приступал к следующему, пока не получал его одобрение. Когда я во второй раз дошел до конца этой поэмы из сорока двух стихов, я вернулся к началу и начал заново. Мне было не жалко ни времени, ни усилий, чтобы достичь результата, который я себе наметил: подготовить почти идеальный и точный пересказ этого священного текста на санскрите. Этот санскритский текст получил название «Сат Даршанам» («Видение реальности»).

Когда я редактировал свой перевод, в Раманашрам приехал Шри Капали Шастри, выдающийся представитель школы Кавьякантхи Ганапати Муни. Услышав о санскритском варианте «Улладу Нарпаду», он попросил у Бхагавана разрешения взглянуть на него. Бхагаван разрешил. Читая текст, Капали Шастри указал на неправильный стихотворный размер, образцом для которого послужил размер «Вивекачудамани». Он настаивал на том, что размер неправильный, и стихи были переделаны так, чтобы он остался доволен.

Затем он предложил Бхагавану передать этот санскритский текст Кавьякантхе, жившем в то время в Сирси, недалеко от западного побережья. Капали Шастри получил согласие, и ему дали копию «Сат Даршанам», которую он отвез в Сирси.

Кавьякантха Ганапати Муни не просто просмотрел текст, переданный ему. Он составил собственный пересказ и дал ему то же название, таким образом фактически заменив присланный ему текст. Новую версию прислали Бхагавану, к ней было приложено письмо с извинениями. Казалось, Кавьякантха сознавал, что он поступил неправильно. В письме он пытался загладить свою вину, выражая мне почтение и благодарность за то, что я указал ему направление. Бхагаван дал мне новую версию и зачитал вслух письмо, полученное от Кавьякантхи.

Я должен сказать, что когда впервые увидел эту новую версию, я был буквально очарован ее безупречным стилем, несмотря на то, что местами переводчик явно неправильно понял оригинал Я сразу же сказал, что в целом новое переложение намного лучше, чем любой текст, который я мог бы написать сам.

Я сказал Бхагавану: «Это подошло бы для моей собственной параяны (песнопения священных текстов). Зачем мне улучшать и перерабатывать мою версию?»

Бхагаван, не раздумывая, сделал хункару – решительный жест неодобрения, и сразу же приказал мне возобновить редактирование. Он также попросил меня использовать стихотворный размер с более длинной строкой, чтобы точно передать смысл оригинала^[142].

Несмотря на то, что Лакшман Шарма был в восторге от «безупречного стиля» новой версии поэмы, Бхагаван сразу же заметил, что Ганапати Муни исключил многие его утверждения, в которых высказывалась суть адвайты, или затушевал их смысл. Так получилось из-за того, что он использовал стихотворный размер с короткой строкой, позволивший ему выбрасывать слова и идеи, которые ему не нравились. Ганапати Муни, несмотря на горячую преданность Бхагавану, не был согласен с его философией адвайты. Он был последователем философии шакта, в которой считается, что и мир, и индивидуальная душа реальны, а не иллюзорны.

Попросив Лакшмана Шарма переложить эту поэму в стихотворный размер с более длинной строкой, Бхагаван хотел, чтобы не осталось возможностей для неверного истолкования его слов. Лакшман Шарма продолжает:

После того как Ганапати Муни сделал свой собственный перевод «Сат Даршанам», Капали Шастри написал на него комментарий. Вскоре после этого две этих работы были напечатаны и опубликованы под называнием «Сат Даршана Бхашья». Перевод текста и комментариев на английский язык был опубликован позже.

Автор этой книги сделал все возможное, чтобы читатель не понял, что Бхагаван учит адвайте. Такая точка зрения опровергалась всевозможными способами. Этот перевод был составлен таким образом, что казалось, будто Бхагаван не говорил о нереальности этого мира. Бхагаван, как и все учителя адвайты, также учил, что индивидуальная душа иллюзорна. Эти слова были намеренно опущены. Вместо них [Кавьякантха] изложил свои собственные воззрения – что индивидуальная душа в состоянии освобождения продолжает жить как сущность, отдельная от Бога, который есть единая высшая реальность. То, что этого утверждения не может быть в сочинении Бхагавана, знают почти все его ученики.

Об этих и других искажениях, за которыми стояла школа Кавьякантхи, позже сообщили Бхагавану. Он объяснил, что Кавьякантха и его ученики – убежденные последователи культа шакта, и потому не хотят пересказывать сочинения учителей адвайты в их первозданном виде^[143].

Лакшман Шарма составлял и пересматривал свои переводы «Улладу Нарпаду» лишь для того, чтобы лучше понять наставления Бхагавана, но когда была опубликована «Сат даршана бхашья», он почувствовал, что необходимо написать и опубликовать комментарии, в которые будут включены разъяснения Бхагавана.

В предисловии к одной из книг Лакшмана Шарма рассказывается, что случилось после этого:

Два или три года он (Лакшман Шарма) много раз пересматривал свой перевод. Бхагаван руководил этой работой и помогал ему. Он всегда ценил его искренние усилия и однажды заметил: «Постоянно выверять свой перевод столько раз – для него это серьезный тапас».

Вначале Лакшман Шарма вовсе не собирался опубликовывать свой перевод «Улладу Нарпаду» на санскрите, поскольку составлял его для себя, и уж тем более не собирался писать никаких длинных истолкований трудов Бхагавана^[144]. Однако к концу 1931 г. была опубликована одна книга («Сат даршана бхашья») – подразумевалось, что это комментарий на труды Бхагавана. Когда Лакшман Шарма прочитал ее, он, к своему неудовольствию, обнаружил, что в ней дается очень искаженное истолкование наставлений Бхагавана.

Он подошел к Шри Бхагавану и сказал: «Если ваши наставления так искажают еще при вашей жизни, что же будет с ними в будущем? Люди подумают, что вы согласны с этой книгой! Разве не следует публично осудить такое неверное истолкование вашего учения?»

Но Шри Бхагаван ответил: «Одно и то же учение по-разному отражается в умах разных людей, в зависимости от чистоты их умов. Если ты думаешь, что можешь изложить эти наставления более точно, можешь написать свои собственные комментарии^[145]».

Несмотря на то что Бхагаван знал, что перевод «Сат Даршана» не в полной мере отражает его учение адвайты, он не хотел публично критиковать его. Когда речь шла об истолковании его наставлений, он никогда не вставал на сторону одних преданных против других, хотя всегда с радостью разъяснял их правильное значение, когда у кого-либо из преданных были сомнения относительно их смысла.

Комментарий к «Улладу Нарпаду», который Лакшман Шарма написал позже, был без всяких оговорок одобрен Бхагаваном и написан при его участии – об этом повествует следующая история. Рассказывает Аннамалай Свами:

Поскольку Бхагаван думал, что Лакшман Шарма непременно должен ознакомиться с текстом [ «Улладу Нарпаду»], он предложил ему разъяснить его, строчку за строчкой. В последующие недели Лакшман Шарма пользовался редкой привилегией – с ним лично занимался Бхагаван. Бхагаван разъяснял ему значение каждого стиха, а он записывал, и впоследствии использовал эту информацию при написании комментария к этой работе на тамильском языке…

Этот комментарий вначале издавался в виде серии в еженедельной газете «Джана Миттиран». Когда номера этой газеты с соответствующими публикациями оказались в ашраме, Бхагаван вырезал комментарии и положил их рядом со своим диваном.

Лакшман Шарма хотел, чтобы ашрам напечатал этот комментарий в виде книги, но Чиннасвами отказался, потому что они с Лакшманом Шарма перед этим поссорились из-за какого-то предмета, не имевшего отношения к этой работе. В конечном итоге Лакшману Шарма пришлось опубликовать эту книгу на свои средства.

Бхагаван почти никогда не вмешивался в повседневные дела администрации ашрама, но когда узнал, что Чиннасвами отказался напечатать эту книгу, сделал исключение. Он подошел к помещению, где жил Чиннасвами, и пятнадцать минут стоял перед его окном, глядя внутрь. Чиннасвами проверял какие-то счета и не видел его. Наконец кто-то пришел и сообщил ему, что Бхагаван давно уже стоит перед его окном. Когда Чиннасвами встал, чтобы поприветствовать Бхагавана, Бхагаван сказал: «Все говорят, что комментарий Лакшмана Шарма к „Улладу Нарпаду“ – самый лучший. Никто не изучил „Улладу Нарпаду“ так, как Шарма. Почему ты отказался опубликовать его книгу?»

Чиннасвами понял этот «намек». Он согласился опубликовать книгу от имени ашрама, как только выйдет из печати тираж, заказанный Лакшманом Шармой.

Когда книга вышла из печати, он скупил большую часть тиража, который не успели продать, наклеил слова «Шри Раманашрам» поверх названия и адреса издательства и продавал эти книги в книжном магазине ашрама^[146].

Бхагаван ясно давал понять, что это его собственный комментарий и истолкование. До того как комментарий Лакшмана Шармы был опубликован в виде книги, когда Бхагавана спрашивали о значении какого-нибудь стиха из «Улладу Нарпаду», он доставал свой альбом с газетными вырезками, куда вклеивал заметки из еженедельной газеты «Джана Миттиран», и показывал соответствующее место в комментариях.

В течение следующих нескольких лет Лакшман Шарма составил много разъяснений и комментариев к другим трудам Бхагавана. Его санскритские переводы «Улладу Нарпаду» и «Улладу Нарпаду Анубандхам» были опубликованы под названием «Откровение» ^[147]. В 1937 г. он выпустил «Маха-йогу» – перевод на английский язык уроков по истолкованию «Улладу Нарпаду», которые давал ему Бхагаван. Он также перевел 300 стихов из «Гуру Вачака Ковай» – наставлений Бхагавана в изложении Муруганара, и опубликовал их под заголовком «Гуру Рамана Вачана Мала» ^[148].

Лакшман Шарма написал большинство своих работ под псевдонимом «Кто». Когда его спрашивали, почему он выбрал такое имя, он отвечал: «В этих книгах я писал только то, что узнал от Шри Бхагавана и Шри Муруганара, и поэтому я думал: „Кто написал это?“ ^[149]»

В 1950-х гг. Лакшман Шарма написал еще одно сочинение на санскрите – «Шри Рамана Паравидья-упанишада», в котором были систематически изложены наставления, данные ему Бхагаваном. Этот труд вместе с переводом Лакшмана Шарма на английский язык и его же комментариями выходил в виде серии в журнале The Call Divine, в котором впервые публиковались многие книги Раманашрама, но так и не был издан в виде книги. В нем наставления Бхагавана были изложены в стихотворной форме – так же, как в «Гуру Вачака Ковай». Некоторые из этих стихов представляют собой переводы уже существовавших материалов, таких как поэмы и переводы самого Бхагавана, но большая часть стихов – собственные переложения Лакшманом Шарма наставлений, которые он слышал от Бхагавана.

Оставшаяся часть главы – избранные стихи. Заголовок представляет собой перевод Лакшмана Шармы «Шри Рамана Паравидья-упанишады». Подзаголовки мои. В некоторых местах я менял последовательность стихов, чтобы стихи, объединенные одной темой, стояли вместе.

Высшая наука в изложении Шри Раманы

Природа «Я»

381 Как только рождается тот, кто называется «я», с ним вместе рождается целый мир. Когда «Я» становится неактивным, например, в состоянии сна, мир также исчезает. Из-за этого мир считается формой «я».

382 Несмотря на то, что эта великая сущность, истинная Самость, является пределом величия и ее ценят превыше всего, ее сияние не видно всем – ее свет затемняет злодей, принявший форму эго.

383 Не будучи реальным, этот [злодей] по имени джива (индивидуальное «я») скрывает истину Самости. Поэтому Самость, о которой составляют неверное представление, искажая ее различными ложными идеями, для невежественного не имеет никакой ценности.

384 Облака, порожденные светом солнца, скрывают форму солнца. Точно так же джива, порожденная светом сознания Самости, скрывает Самость.

Природа греха

386 Учитель говорит, что «первородный грех», который, по христианским верованиям, является причиной смерти, – не действие, совершенное первочеловеком, а чувство «я есть тело».

387 Утверждается, что этот грех присущ человеку, но в состоянии глубокого сна человек не является человеком. Он ощущает себя человеком из-за отождествления с телом. Следовательно, первородный грех – всего лишь отождествление себя с телом.

388 Во всех утратах, во всех пороках и во всех страданиях виновно только чувство «я». Все успехи, все добродетели и счастье приходят благодаря исчезновению эго.

389 Для невежественного Самость теряется из-за его чувства эго. Поэтому, даже если он обретет всё, он останется нищим. С другой стороны, мудрец, обретший свою Самость благодаря исчезновению эго, не видит ничего иного, что нужно было бы обретать.

Единственность Самости

390 Думающие, что тело реально, и приходящие к убеждению, что душа сама по себе является истинной Самостью, говорят о множественности «я», превратно понимая смысл ведантических текстов.

391 Заблуждающиеся, не слышавшие истины о высшем состоянии, напрасно спорят, утверждая, что если есть только одна Самость, то есть и дилемма: либо с освобождением одного освободятся все, либо никто не достигнет освобождения.

392 Нет противоречия в том, чтобы представлять джив множественными, но представление о множественности истинной Самости неприемлемо. Дживы множественны и нереальны, но Самость реальна, благотворна и единственна.

393 Нет реальных фрагментов единого высшего сознания. Видимость фрагментов – лишь следствие невежества. Для мудреца, [пребывающего] в высшем состоянии, это сознание сияет как одно целое, не разделенное на части.

394 Сознание – едино, вездесуще и равно. Его неравное распределение – лишь иллюзия. И поскольку пространство нереально, его неравное распределение также нереально*.

* В примечании к этому стиху Лакшман Шарма говорит, что этот стих родился из загадочного комментария, который он услышал от Бхагавана – он объяснял Гаю Хейгу на английском: «Одно сознание, равно распределенное повсюду. Ты из-за своей иллюзии приписываешь ему неравное распределение. Нет распределения, нет «повсюду»».

Эти слова Бхагавана прокомментировал Лакшмана Свами, чьи воспоминания о Бхагаване были опубликованы во втором томе «Силы присутствия»:

«Люди говорят, что видеть Самость, или Бога, везде – это реализация Самости, но это не так. Чтобы увидеть во всем Самость, должно быть «я», которое видит, и пока существует это «я», также существует ум. Джняни не видит ничего, поскольку в нем умерла та сущность, которая видит. В Самости нет вИдения, только бытие. Если ум все еще существует, человек может достигнуть стадии, на которой он увидит весь мир как проявление Самости, но когда ум умирает, нет видящего мир и нет мира, который можно было бы увидеть.

Если у тебя есть ум, земля, небо и звезды будут существовать, и ты сможешь видеть их. Когда ум умирает, нет ни земли, ни неба, ни звезд, ни мира. Мир объектов, имен и форм – всего лишь ум, и когда ум умирает, вместе с ним умирает и мир. После этого остается только Самость.

[Из слов] «видеть всё как Самость можно сделать вывод, что Самость распределена повсюду. Это тоже идея, находящаяся в уме. Когда ум в конечном итоге умирает, ты осознаёшь, что нет „распределения» и нет «повсюду“». (“Не-ум – Я есть Самость”, составитель Дэвид Годман)

395 Учитель, не оставляя сомнений, учил тому, что высшее сознание остается целым, не разделенным на части. Пусть учителя-немудрецы обманывают своих учеников; для нас же не может быть заблуждений.

Джива и ее несвобода

396 Поскольку мы уже убедились, что называемое дживой не существует, как можно говорить о ее несвободе или освобождении? Нет ни несвободы, ни освобождения для Самости, которая остается непоколебимо целой и единственно существующей.

397 Душу считают реальной из-за неспособности к правильному различению. Это происходит по причине ложного отождествления между телом, ограниченнным во времени и в пространстве, и Самостью, которая представляет собой лишь Сознание, не ограниченное пространством и временем.

398 Вначале человек полагает, что это тело есть «я». Затем он полагает, что тело реально. Из-за этого невежественный человек воспринимает другие тела как реальные и видит в них различные дживы.

402 Человек, не познавший свое собственную Самость, думающий «я есть это тело», воспринимает себя как «я», грамматическое первое лицо. Он видит другого человека, к которому обращается «ты», и называет других «он».

403 Хотя три этих лица четко различимы, они не реальны. Они воспринимаются [как три] из-за ложного представления «я есть тело». Когда душа-эго исчезает в поиске Самости, остается сиять только Самость, одно лишь Сознание.

404 Тому, кто думает, что он джива или тело, будет казаться, что существует множество джив. Но мудрец, свободный от этого невежества, не видит никаких джив.

Единственность, стоящая за множественностью

405 На подсвеченном экране проходит огромное множество женщин и мужчин, но они всего лишь изображения. Так же и на экране сознания – истинной Самости – проходит великое множество душ, представляющее собой всего лишь построения ума.

406 Подсвеченный экран подобен Самости, а изображения, спроецированные на него, подобны дживам. Кажущаяся множественность джив не влияет на окончательную истину, получаемую через непосредственное переживание – единственность Самости.

407 Человек верит в множественность джив, полагая, что джива и есть истинная Самость. Он не познал Самость непосредственно, так как вера в множественность вводила его в заблуждение.

408 Когда вода налита в несколько сосудов, в них можно увидеть несколько отражений луны. Точно так же умы, живущие в телах, видят много джив, представляющих собой лишь отраженные образы единой истинной Самости.

409 Настоящая луна одна, и Самость лишь одна. Подобно тому, как мы видим множество отражений луны, мы видим огромное множество джив.

410 Когда исчезает одно отражение луны, другие отражения продолжают существовать. Подобным же образом, когда умирает одно псевдосознание, другие продолжают существовать, даже несмотря на то, что они нереальны.

411 Для обретшего осознание Самости эта мирская жизнь кончается. Остальные продолжают блуждать здесь, как и раньше, не осознавая истинную Самость.

413 В сновидениях мы видим множество джив, порожденных иллюзией ума. Точно так же множество джив является нам и наяву.

415 Наш Гуру Шри Рамана говорит, что, поскольку Самость сияет как «Я», во всех телах оно одно и только одно.

Как мудрец воспринимает мир

417 Разве может мир выглядеть одинаково для мудреца и для невежественного человека? Гуру рассказал нам, как выглядит мир для мудреца.

418 Мир, кажущийся невежественному состоящим из триады Бога, джив и неодушевленных предметов, для мудреца является Самостью благодаря тому, что для него перестало существовать наложение ложной видимости мира.

419 Мудрец, достигший своего естественного состояния – высшего состояния – пребывает в естественной свободе. Он свободен от иллюзий и не видит ничего иного, чем Самость. Как может он видеть что-то нереальное?

428 Подобно тому, как человек, узнавший истинную природу миража, может снова видеть мираж, не обманываясь им, мудрец, видя этот мир, не считает его реальным, в отличие от невежды.

438 Когда восходит солнце осознания истины, нереальное перестает казаться реальным. Истинная Самость – это солнце чистого, бесконечного сознания. Как может в его присутствии существовать невежество?

Невежество нереально

439 Если считается, что невежество существует, то перед духовным искателем встает вопрос: «Чье это невежество?» Если, задавая себе этот вопрос, искать истину Самости, перестают существовать и невежественный, и само невежество.

440 В учении невежество признаётся только как относящееся к индивидуальной дживе, которая есть лишь плод воображения; согласно учению, оно не может влиять на истинную Самость, поскольку Самость по своей природе всегда просветленна, превосходя всех три состояния жизни в этом мире.

441 Как веревка не имеет никакого отношения к нереальной змее, за которую ее принимают, так и Самость никогда не имела никакого отношения – в пространстве, времени или причинности – к изменчивому миру, который нереален.

Майя

442 Утверждение о том, что высшая сущность – причина мира, неверно с точки зрения истины. Истинной причиной существования мира является майя, сила высшей сущности.

444 Единая Самость, по своей природе недвижимая, кажется танцующей из-за своей собственной силы. Но когда эта сила сливается с недвижимой сущностью, сияет одна недвижимая Самость как единственная реальность.

445 Задавание вопроса, какова причина мира, в действительности же нереального, – влияние майи. С перспективы реальности и майя и ее эффект одинаково нереальны.

446 Задаются бесполезные вопросы вроде: «Что такое майя? Что такое невежество? Кем и как был сотворен мир? Как появилась индивидуальная душа?»

447 Через уничтожение майи ищущий освобождения упрочивается в своем истинном состоянии. Даже мудрец не знает своей истинной природы, поскольку она исчезает, стоит лишь на нее взглянуть.

Творение и не-творение

448 Высшая сущность не стала умом и не стала миром. Она остается непоколебимой, не отклоняясь от своей истинной природы, как чистое, неизменяющееся сознание, превосходящее время, пространство и все остальное.

449 Мир не начинал существовать и не будет разрушен. Называющееся «индивидуальным «я»» в действительности никогда не рождалось. Нет никого, кто был бы несвободен, нет никого, кто стал свободным, нет никакого духовного искателя. Это наивысшая истина, которая когда-либо была разъяснена*.

* Это парафраз известного стиха из комментария Гаудапады к «Мандукья-упанишаде». Бхагаван сам перевел его с санскритского оригинала на тамильский язык, и этот тамильский вариант был издан в «Собрании сочинений» как девятый стих «Девяти коротких стихов».

В разговоре со Свами Мадхаватиртхой Бхагаван кратко изложил этот стих: «Нет творения и нет растворения. Нет несвободы, нет выполняющего духовные практики, нет ищущего духовного освобождения, нет освобожденного. Упроченный в Самости видит это благодаря своему знанию реальности («Сила присутствия», том 1.).

Эта точка зрения называется аджата – не-сотворение. Муруганар отметил, что это единственное учение, которое Бхагаван давал из своего собственного опыта:

«Чтобы удовлетворить потребности различных духовных искателей, Учитель Рамана излагал различные доктрины, но мы слышали, как он говорил, что его истинное учение, твердо основанное на его непосредственном переживании, – это аджата („Гуру Вачака Ковай“, стих 100, перевод проф. Сваминатхана)».

Когда Бхагаван давал наставления, в которых казалось бы признавалось существование мира и душ, нуждающихся в помощи и наставничестве, он говорил не с позиции реальности, которая была его собственным непреходящим переживанием.

450 Череда образов, проходящих на киноэкране, никак не влияет на него; так и высшая сущность остается незатронутой, когда в кинотеатре этого мира показывают фильм.

451 Эту истину о не-становлении многократно и безошибочно утверждал великий Гуру Шанкарачарья. Так же и Гуру Шри Рамана утверждал эту истину различными способами, на благо ищущих.

452 Он без сомнений утверждал, что реально лишь так называемое четвертое состояние, а остальные три [состояния: бодрствование, сон со сновидениями и сон без сновидений] всегда нереальны. Также он утверждал, что реально всегда только одно, а множественность всегда нереальна.

453 «Нет ничего реального отдельно от тебя. Ты – одно, превыше времени, пространства и всего остального. Отбрось заблуждения невежества и пребывай в покое». Так он учил состоянию истинного бытия, Самости.

455 «Высшая реальность, не теряя полноты своего бытия, благодаря своей майе стала всей этой вселенной; для мудреца она являятся только полнотой». Так утверждается в упанишадах истина о не-сотворении.

Экатма Панчакам

456 Когда, забыв Самость, думаешь, что ты есть тело, проходишь через череду бесчисленных перерождений, а в конце вспоминаешь и становишься Самостью, знай, что это подобно лишь пробуждению ото сна, в котором скитался по всему миру.

457 Всегда существовала лишь Самость. Спрашивать себя: «Кто я и где?» – все равно что пьяному спрашивать: «Кто я? Где я?»

458 Тело пребывает в Самости. И все равно думаешь, что ты внутри материального тела, подобно зрителю, думающему, что экран, на который проецируется фильм, находится внутри изображения.

459 Существует ли золотое украшение отдельно от золота? Может ли тело существовать отдельно от Самости? Невежественный думает: «Я – тело». Просветленный знает: «Я – Самость».

460 Одна лишь Самость, единственная реальность, существует ввсегда. Если в далекие времена первый из учителей раскрыл это своим нерушимым молчанием, скажи, как можно расрыть это посредством слов^[150]?

Жажда освобождения

461 Даже несмотря на то, что правду о Самости изрекали столькими способами, она остается невысказанной, так как ее можно познать лишь непосредственным переживанием. Стремящемуся к освобождению ум и твердо укоренившееся убеждение «я есть тело» не дают непосредственно испытать осознание Самости.

462 Умы, которые были очищены от мирских привязанностей, упрочиваются в естественном состоянии истинной Самости, лишь услышав эту истину. Другим необходимо пройти определенные стадии пути, чтобы исчезло чувство эго.

463 «Следует искать Самость, чистую и свободную от печали, с твердым решением познать ее. Это путь к покою». Такими словами древнее откровение и Гуру описывают прямой путь к переживанию реальности истинной Самости.

464 «Решение познать», о котором говорится здесь, – это твердое намерение испытать непосредственно свою собственную Самость. Только имея такое намерение, ищущий может обратить свой ум вовнутрь в поиске своей собственной Самости.

Сердце

465 В откровении древности упоминается, что высшая сущность обитает в месте под названием Сердце. Поскольку существует только Она, как может Сердце быть ее местом обитания?

466 Настоящее Сердце – это лишь Сознание в его первозданной чистоте. Самость также лишь то Сознание. Из этого следует, что Самость сама и есть Сердце, и в ней находится всё сотворенное.

467 Мудрецы и веданта учат, что то, что на самом деле не имеет места обитания, – обитает в теле, в месте, называемом Сердцем, чтобы ум мог обратиться вовнутрь в своем поиске.

468 Органы восприятия всегда направлены вовне, и потому мир скрывает Самость. Есть лишь одно средство снять с нее завесу: ищущий должен обратить внимание вспять в поисках Самости.

Эго, его природа и источник

469 Мудрецы испытали непосредственно различие между несвободой и освобождением. Несвободный страдает от чувства эго, в то время как свободный не имеет чувства эго.

470 Несмотря на то, что великая сущность – Самость – присутствует всегда, несмотря на то что она сияюща и желанна, его сияние словно бы затуманено злодеем-эго и его недостаточно, чтобы Самость можно было распознать.

472 Мысль, возникающая в форме «я есть тело», сама является формой, в которой переживается индивидуальная душа. Ищущий должен искать источник, из которого она возникает, вначале отделив от нее то, что реально.

474 Реальный элемент души – «Я» – это Сознание, природа истинной Самости. Держась за этот реальный элемент, ищущий освобождения получает возможность искать Самость.

Вопрошание себя

475–477 Отбрось нереальный элемент этой души, тело и прочее, и сосредоточь ум на сознании Самости, имеющем форму «я». Это почти неуловимый проблеск Самости. Затем ищущий должен погрузиться в Сердце и искать место, где зарождается это чувство «я», задавая вопрос: «Кто я?» или «Где это „я“?» Так собака отыскивает своего хозяина, идя на запах; так ныряльщик погружается в воду, чтобы найти утонувший предмет. Это путь к обретению своего истинного состояния.

478, 480 Если во время поиска своей собственной Самости ум обращается вовне из-за своей привязанности к воспринимаемым объектам, ищущий должен снова обращать его вспять. Он должен возвращать свой ум снова и снова и продолжать поиск.

Ищущий должен иметь твердое намерение осознать свою истинную природу, задавая вопрос: «Кто привязан к объектам восприятия?»

481 Преданный, или искатель, Самости, впадающий в отчаяние от мысли: «Когда же я достигну естественного состояния?», этой мыслью мешает собственному продвижению по пути освобождения.

482 Жаждущий освобождения должен быть полон энтузиазма, его ум должен быть в саттвическом состоянии. Он должен заниматься этим поиском, помня наставление, что время нереально.

483 Всегда и везде есть возможность вопрошать: «Кто я?» Используя любую из этих возможностей, ищущий должен снова и снова направлять свой ум на этот поиск.

484 Ответ на этот вопрос – не интеллектуальный вывод. Правильным ответом на него может быть только переживание истинной Самости. Высшее состояние возникает после смерти эго – вопрошающего, называющего себя индивидуальным «я».

485 Истинная Самость будет сиять как реальность лишь в естественном, свободном от мыслей состоянии Самости. В других состояниях истинная Самость не будет сиять как реальность, будучи смешанной с интеллектуальными воззрениями.

498 Поскольку этот поиск принимает форму вопроса, его не следует практиковать как вид медитации. Задавая этот вопрос, ум погружается в Сердце – никакие медитации не приводят к этому.

499 Некоторые практикуют непрерывную медитацию на истине собственной Самости, предварительно слушая и размышляя об этой истине. Этот метод отличается от поиска Самости, которому учил Рамана.

502 В результате этого поиска ищущий получает непосредственное переживание истинной Самости в состоянии превосхождения. Ему, таким образом нашедшему искомое, не нужны непрерывные медитации или долгие размышления.

Смерть ума и временная приостановка деятельности ума

486 Если ум, занятый поиском, впадает в бессознательное, все потраченные усилия пропадают впустую. Поэтому ищущий не должен позволять своему уму впадать в бессознательное состояние; он должен пробуждать его и снова приниматься за поиск.

487 Гуру объяснил, что недвижимость ума бывает двух видов: спящий ум в состоянии бессознательности и окончательное уничтожение. В йоге есть множество способов достичь бессознательного состояния, например, задержка дыхания^[151].

488 Ум, ставший неактивным, приостановивший привычную деятельность, рано или поздно снова станет активным и будет порождать мирское. Когда ум уничтожен, привычная деятельность ума прекращается, и он становится подобным прожаренному семени.

489 Посредством васан невежество делает невежественного человека несвободным. Если ум во время поиска пребывает полностью бодрствующим, эти васаны будут уничтожены^[152].

490 Правильная осознанность появляется после полного уничтожения ума, при котором все привычки ума также перестают существовать. Все мудрецы утверждают, что освобождение – это не что иное, как полное и окончательное уничтожение васан.

491 Этот поиск истинной Самости подобен ходьбе по лезвию бритвы. Поэтому нужно преодолеть и желания, и склонность ума входить в лайю, и удерживать ум сосредоточенным на поиске.

Различные виды йоги

492 Во всех других йогах предполагается, что существует нечто называемое «душой», и оно имеет недостатки. В этих видах йоги практик прикладывает усилия, чтобы освободиться от этих недостатков.

493 Чтобы устранить недостаток – мысль о том, что вы осуществляете действия тела, – существует йога действий. Чтобы покончить с отделенностью от Бога, существует йога преданности. Чтобы избавиться от другого изъяна – восприятия различий, – существует йога контроля ума. Для избавления от невежества существует йога правильной осознанности.

494 Невежда, сам будучи той же высшей сущностью, но при этом считая себя отдельным от нее, пытается соединиться с ней путем различных йог. Что может быть глупее, чем это, учитывая, что сам он – не что иное, как высшая сущность?

495 Когда, удерживая сознательный элемент дживы, осуществляешь поиск Самости, остается лишь корень этой дживы, Самость, сияющая, свободная от изъянов. При этом джива не выживает.

496 Это называется «Великой йогой». Нет йоги более великой или равной ей. Все виды йоги включены в нее и могут использоваться как вспомогательные, если будут сочтены подходящими.

497 Эта йога – поиск источника души – представляет собой все йоги. Это йога действия, йога преданности, йога дисциплины ума и йога правильного осознавания.

Медитация и вопрошание

503 Древнее откровение «Ты есть То» не предписывало никакой медитации. Здесь подразумевается, что в состоянии отсутствия эго мудрец переживает идентичность безличностного бытия своей собственной истинной Природы.

504 Поскольку изречение веданты гласит, что собственная истинная Природа, освобожденная от скрывающих Ее оболочек, есть высшая реальность, что еще может помочь достичь переживания идентичности этой реальности Самости, как не поиск этой Самости?

505 Значение этого ведантического утверждения [Ты есть То] таково: высшая сущность сияет как истинная Самость. Если в поиске этой истинной Самости отбросишь представление «я есть тело» и осознаешь свою истинную природу, прочно укоренишься в Сердце и воссияешь как То.

506 Лишь поиск истины Самости – прямой путь к правильному осознанию Самости. Медитация, о которой говорится, – лишь предварительная поддержка для этого поиска. Она нужна, чтобы отказаться от представления, что тело – это истинная Самость.

507 Те, у кого слабый ум, не могут погрузиться в Сердце в этом поиске Самости. Сила их ума растрачивается, будучи разделенной между бесчисленными мыслями.

508 Однонаправленность ума при поиске и есть необходимая сила ума. Имеющий эту силу ума называется героическим, поскольку способен удерживать свой ум от распыления.

509 Благодаря практике медитации сила ума увеличивается. Поэтому медитация – вспомогательное средство в этом поиске. Вначале достигнув недвижимости ума путем медитации, героический искатель должен искать истину своей собственной Самости*.

* Бхагаван различал медитацию, которую описывал как концентрацию на определенной мысли, и вопрошание себя – по его словам, оно представляет собой нахождение источника индивидуального «я». Бхагаван иногда развивал эту мысль, говоря, что истинное вопрошание – это пребывание в источнике «я», а не просто его поиск. В первых нескольких стихах этого раздела (с. 503–506) Бхагаван критикует общепринятую практику повторения или медитации на высказываниях из Упанишад, таких как «Я есмь Брахман» или «Ты есть То». Он считал, что такие практики представляют собой интеллектуальные упражнения, которые не приводят к реализации Самости.

510 Для ищущего освобождение наилучшим из всех объектов медитации является сознание, имеющее форму «я», поскольку это сущность истинной Самости. Благодаря одной лишь этой медитации ум естественно погружается в Сердце. Такие наставления давал наш великий Гуру.

511 Есть и другая возможность: если желающий освобождения обездвиживает ум чистой кумбхакой (задержкой дыхания), без пураки и речаки (вдоха и выдоха), и так задействует поиск, его ум погрузится в Сердце*.

* Хотя Бхагаван часто говорил, что контроль дыхания помогает поиску, он предупреждал преданных, желавших практиковать его, что эффект от этой практики будет лишь временным. По его словам, как только возобновляется нормальное дыхание, ум снова становится активным.

Милость Самости

513 Ум в поиске Самости оказывается захваченным некоей чудесной внутренней силой и погружается в Сердце. Там ум, будучи поглощенным светом-сознанием Самости, перестает существовать, и вместе с ним перестает существовать эго.

514 В действительности эта сила является милостью Бога – истинной Самости, пребывающей в Сердце. Такова природа правильного осознавания. Предавая себя [этой силе], ищущий обретает блаженство.

515 В этом состоянии великого горения, в небесах чистого сознания, вечно реальная и благая истинная Самость танцует в форме «Я – Я». В огне этого правильного осознавания, в этой единственной реальности, уничтожается вселенная, а вместе с ней и эго.

516 Однако поскольку это небо сознания – его истинная природа, как может оно танцевать, будучи бесформенным? Эта метафора показывает, что его форма – блаженство, и что его танец – без движения.

Состояние Самости

517 В этом состоянии нет майи, нет авидьи (невежества), нет пространства, времени и отдельной сущности, называемой душой. В нем существует лишь истинная Самость, имеющая форму чистого Сознания.

518 В этом трансцендентном состоянии сила Бога, называемая майей, чья расширенная форма являет собой целый мир, полностью растворяется в этом недвижимом высшем, и вместе с ней растворяется все ее творение.

519 Таким образом, в этом высшем состоянии покоя беспрепятственно сияет подлинная форма истинной Самости. Того, кто остался в живых в этом состоянии, пребывая своей собственной истинной Самостью, мудрецы называют свободным.

520 Подобно тому, как женщина, испытывающая невыносимые страдания в доме своего свекра, обретает покой в доме матери, так и ум, измученный страданиями сансары, обретает покой, вернувшись к своему источнику – истинной Самости.

521 Подобно тому, как человек, проснувшийся от сна, больше не видит персонажей своего сновидения, тот, кто проснулся от сна невежества, одинок, будучи единственной реальностью, и не видит никого, кто не являлся бы его собственной истинной Самостью.

Неописуемая Самость

523 Разве может человек без помощи, своим собственным умом, понять не имеющего ума, бестелесного, немирского?

524 Поскольку То не имеет отличительных черт или признаков, ум не может подумать о нем и слова не могут описать его. Слова веданты указывают нам на истинную природу, лишь отрицая всё то, что не является Тем.

525 Всё, что можно описать словами, всё, о чем может подумать ум, по этой самой причине конечно. Поскольку Самость за пределами досягаемости ума и интеллекта, упрочившиеся в Самости называют ее «бесконечное».

526 Всё, что говорили о высшей реальности мудрецы или веданта, имеет целью лишь устранение ошибочных суждений ученика.

Роль Гуру

528 Поскольку Самость, сияющую в одиночестве единственно существующую реальность, невозможно познать и ей невозможно научить, наставления Гуру ничего не дают ищущему, а лишь освобождают его от невежества.

529 Поскольку Самость – само Сознание – скрыто тьмой, состоящей из мирских знаний, наставления Гуру приносят ученикам благословение – избавление от этих невежественных знаний.

Вечно сущая Самость

530 Чтобы освободить место в комнате, нужно лишь выбросить загромождающий ее хлам. Подобным же образом, чтобы реализовать Самость, нужно лишь выбросить ложные знания.

531 Как может Самость быть чем-то достигаемым? С точки зрения истины, она никогда не терялась. Обретение Самости, о котором говорят, – это лишь смерть эго, из-за которого Самость кажется утраченной.

Безмолвие

534 Истинная речь – это безмолвие мудреца, вечно пребывающего в трансцендентном состоянии. Разве могут неуклюжие слова, порожденные верой в различия, говорить о высшем, в котором не существует различий?

535 Поэтому древнейший Гуру [Дакшинамурти] учил истине Самости через безмолвие. Достигнув безмолвия речи и ума, ученики древности осознали эту истину.

536 Зрелые и подготовленные ученики сами стали мудрецами благодаря безмолвным наставлениям Гуру. Обучая через слова, невозможно передать настоящее знание об истинной Самости.

537 Безмолвие Гуру обладает неизмеримой Силой. Поэтому учение через безмолвие – высочайшее. Лишь таким путем ум ищущего обретает покой.

538 Сказано, что инициация осуществляется в трех формах, а именно взглядом, мыслями и прикосновением руки. Но высшая инициация выражается в том, что Гуру пребывает в высшем безмолвии. Так говорит наш Гуру.

539 Поскольку этому состоянию учат через безмолвие, а также потому, что оно достигается пребыванием в безмолвии, оно называется безмолвием. Мудрец всегда находится в состоянии безмолвия, даже когда говорит.

Следствия реализации

540 Это вечное состояние сияет всегда – это свет солнца Сознания, истинной Самости. Однажды достигнув реализации, невозможно отклониться от этого естественного состояния Самости, забыть его.

541 Утверждение в ведантическом тексте, что Самость поглощает движущееся и недвижимое, означает, что «мир», который есть только тьма, поглощается сиянием этой Самости.

542 Гуру Бхагаван воспел сущностную природу Самости такими словами: «Высшая Самость, называемая Аруначалешей [Господом Аруначалы], сияет единственная, без второго, поглотив эту кажущуюся плотной вселенную своим Сознанием-светом» ^[153].

Самость и Брахман

543 Утверждение, что Самость, достигнув единства с Брахманом, освобождается от оков сансары, неверно, поскольку Самость никогда не отклонялась от своего истинного состояния.

544 Подобно тому, как белая ткань не может стать белее, поскольку белизна – ее природа, так и Самость не становится Брахманом, поскольку Самость всегда является Брахманом по своей природе.

545 Для обозначения мудреца повсеместно используются два названия: «Знающий Брахман» и «Знающий Самость». Поскольку мудрец сам является Брахманом, как и Самостью, как они могут стать «знаемыми» им?

546 Быть свободным от представления «Я не Брахман» само по себе означает знать Брахман. Свобода от представления, что нечто, не являющееся Самостью, есть Самость, – правильное знание Самости.

549 В области сокровенных знаний мудрец описывается такими же словами, какими описывается Брахман. Поскольку истинная природа Брахмана – чистое высшее Сознание, такова и истинная природа мудреца.

550 «Поскольку ни у кого нет двух «я», оба утверждения – «я знаю себя» и «я не знаю себя» – абсурдны и бессмысленны. Самость никогда не становится объектом познания» ^[154]…

551 Это состояние пребывания своей собственной истинной Самостью, свободное от всех ограничивающих наложений, называется состоянием недвойственности, поскольку в этом состоянии высшая единственная реальность, бесконечный Брахман – не что иное, как Самость.

Самость всегда реализована

552 Состояние недвойственной истинной Самости, которое испытывает мудрец, достигший высшего состояния, не результат садханы. Это извечная природа той Самости.

553 Некоторые говорят, что эта двойственность будет оставаться реальной, пока человек практикует садхану, а когда цель будет достигнута, исчезнет двойственность и придет недвойственность.

554 Эти люди не знают истины трансцендентного состояния за пределами времени, в котором мир никогда не начинал существовать. Недвойственность не имеет ни начала, ни конца. Двойственность, имеющая пространство и время, всегда нереальна.

555 В сокровенных преданиях говорится: «Когда уничтожено эго, прекращается иллюзия, и ищущий обретает освобождение». То, что реально, не может быть уничтожено правильным осознаванием; нереальное не будет сиять как реальное в высшем состоянии.

557 И во время поиска путем вопрошания «Кто я?», и после реализации Самости она недвойственна и всегда реальна – как десятый человек всегда был вместе с остальными, даже когда его искали^[155].

558 Тех, кто понял истину о не-становлении высшей реальности, как описано в «Мандукья-упанишаде» ^[156], не вводят в заблуждения эти теории невежд, поскольку они твердо убеждены в истинной природе высшей сущности.

Страх и желание

559 У мудреца, пребывающего в состоянии недвойственности, страх и желание не возникают подобно тому, как они возникают у невежды. Желание и страх неизбежны для обманывающихся видимыми различиями.

560 Утверждение, что «страх возникает из-за второй сущности», свидетельствует о том, что причиной страха является восприятие двойственности. Ни одно живое существо, чья Самость, как кажется, похищена верой в реальность различий, не свободно от страха.

561 «Мудрец, погруженный в экстаз блаженства Самости, пребывающий за пределами сферы ума и речи, не боится ничего». Так откровение показывает нам, что ничто не может вывести мудреца из его высшего состояния.

562 У мудреца, упрочившегося в высшем состоянии, не возникает желаний, поскольку перестал существовать «желающий» – эго. Мудрец в этом состоянии вечно удовлетворен, как если бы все его желания, о которых он только мог помыслить, были мгновенно удовлетворены.

564 В «Вивекачудамани» спрашивается: «Как может испытавший истину своей Самости отождествляться со своим телом и страдать от объектов желаний? Разве остался «желающий»?» Это откровение показывает, что у мудреца не возникает желаний.

565 Желания имеет только отождествляющий себя с телом. Но мудрец освободился от мысли «Я есть тело». Мудрец смотрит на свое тело так, словно это чужое тело.

Переживание Самости

566 В высшем состоянии нет вкушения блаженства, так как в нем не может возникнуть чувство счастья или несчастья. Поскольку в этом состоянии не существует пар противоположностей, блаженство мудреца не имеет меры сравнения с удовольствиями и страданиями сансары.

567 Невежественным кажется, что Самость имеет свой предел и ограничена оболочками^[157]. Самость, бесконечная, как небо, и абсолютно свободная от всех ограничивающих факторов – состояние, в котором не остается оболочек.

568 Гуру говорил, что состояние нирваны, в котором, как учил Будда, не остается страданий и сансары, – это то же самое, что пребывание в высшем состоянии, когда отброшены все оболочки.

569 В этом состоянии сомнения не возникают, поскольку мудрец всегда тверд в своем осознавании истинной Самости. Там он пребывает без подтверждений и без колебаний, погруженный в бездну покоя, и ум его мертв.

572 Он, упроченный в своем естественном состоянии, абсолютно тождественный Брахману, свободен от недугов, превосходя время и пространство. Это высшее состояние, о котором говорил нам великий Гуру.

Рождение и смерть

570 Осознав истинную Самость, не имеющую ни начала, ни конца, мудрец превосходит смерть. Никто в этом мире не превзойдет смерть, не испытав истину Самости как бессмертия.

571 Лишь величайший, обретший рождение в своем собственном источнике путем вопрошания «Откуда я?», может быть назван воистину рожденным. Он был рожден однажды и навеки, и он вечно нов. Он Властитель всех Муни (титул, которым величают Бога).

573 Невежественному кажется, что люди рождаются в этом мире, чтобы умереть, а умирают, чтобы родиться вновь. Святейший [Шри Рамана] говорил, что эти рождения и смерти нереальны.

574 Настоящая смерть – это смерть эго. Настоящее рождение – пребывание в своем естественном состоянии. В этом состоянии, в котором пары противоположностей не существуют, никогда не было рождения и смерти.

Равное видение

575 Может ли мудрец, вечно и неизменно пребывающий в состоянии недвойственности, осознавать различия? Мир, представляющийся невежественному наполненным различиями, для мудреца лишь неразличающаяся Самость.

576 Некоторые говорят, что мудрецу присущи два качества: «равное видение» и «невидение различий». Это приводит к выводу, что он свободен от состояния, в котором видны различия. В состоянии, в котором знаешь, что существует лишь Самость, нечего видеть.

577 Во всех людях мудрец видит лишь истинную Самость, Он вечно осознаёт истину. Он не видит «другого», отделенного от Себя, и не полагает «невежественным». В его глазах все – то же Самое.

578 Может показаться, что в мирских делах мудрец осознаёт мирские различия, но в действительности он осознаёт их так же, как лунатик, ходящий [во сне] и совершающий действия.

Восхваления и критика

579 Различия между мудрецом и невеждой хорошо видны в их отношении к порицаниям и восхвалениям. Мудрец не видит разницы между ними, поскольку для него эта пара противоположностей, как и все остальные, нереальна.

580–581 Есть те, кто в поиске истины не достиг постоянного пребывания в естественном состоянии Самости. Эти люди, не освободившиеся от чувства, отождествляющего Себя с телом, все еще подвержены заблуждению о множественности джив. Даже если эти люди способны понимать тонкие оттенки смыслов в учении веданты, даже если они отказались от всего мирского, как от ненужного мусора, они неизбежно становятся рабами блудницы, имя которой восхваление.

Несвобода и освобождение

623 Самость всегда свободна. Несвободна только душа – следствие невежества. Это означает, что в действительности освобождения нет. Мысль об освобождении возникает из веры в несвободу.

624 «Если осуществляется поиск «Кто он, для кого есть несвобода?», в конце поиска всегда свободная Самость будет непосредственно испытана». Так говорил святейший [Шри Рамана].

625 Поскольку не-становление высшей реальности было раскрыто в откровении и разъяснено мудрецами, и поскольку эта реальность есть истинная Самость, можно ли сказать, что она стала несвободной?

626 Если бы несвобода была реальной, у нее не было бы конца. Также, имея начало, освобождение должно иметь конец. Поэтому не может быть сомнений в том, что несвобода нереальна.

627 Мудрец никогда не скажет: «Раньше я был несвободным, а теперь я свободен». Это высочайше состояние превыше времени. Можно ли вообразить себе, что оно когда-то началось?

628 Когда Бхагавану задавали вопрос: «Когда, святейший, вы достигли освобождения?», он отвечал: «Со Мной ничто не случалось. Я всегда то же Самое, неизменное».

629 Этот разговор о свободе подобен песням обитателей Пандхарпура – вначале они поют: «Когда мы пойдем туда?», а в конце: «И вот мы пришли*».

* Пандхарпур – знаменитый храм Кришны в штате Махараштра. В этом стихе упоминается ритуал, выполняемый преданными в этом храме. Бхагаван рассказывает о нем в следующем диалоге, взятом из книги «Письма из Шри Раманашрама», письмо 82 от 27 января 1947 г.:

Вопрос: Где можно увидеть душу? Как можно познать ее?

Бхагаван: Где можно увидеть душу? Этот вопрос звучит так, как если бы вы жили в Раманашраме и спрашивали: «Где Раманашрам?» Душа – всегда в вас и повсюду, и воображать, будто она где-то далеко и искать ее – это все равно что петь баджан в Пандуранге. Этот бхаджан начинается в первой четверти ночи со звона колокольчиков, привязанных к ногам преданных, и с того, что в центре дома устанавливают медный подсвечник. Преданные ходят вокруг подсвечника, танцуя в ритм песни: «Как далек Пандхарпур! Как далек Пандхарпур! Мы идем, мы продолжаем путь!» – но они ходят вокруг и на самом деле не проходят вперед ни метра. В начале третьей четверти ночи они начинают петь: «Смотрите, смотрите! Там вдали Пандхарпур!»

Всю первую четверть ночи они ходили вокруг того же подсвечника, что и в третьей четверти ночи. Как только начинает светать, они начинают петь: «Мы пришли в Пандхарпур! Мы в Пандхарпуре!» С этими словами они кланяются подсвечнику, и бхаджан заканчивается. Вот так же и мы – ходим кругами в поиске Атмы, задавая вопрос: «Где Атма? Где Атма?», пока в конце концов не восходит солнце джняна-дришти (проницательности мудрости), и тогда мы говорим: «Вот Атма. Это я!»

630 «Человек во сне, скитаясь в чужой стране и вернувшись домой, засыпает, и, просыпаясь, обнаруживает себя дома – вот чему подобно освобождение». Так говорил наш Гуру^[158].

631 Освобождение – лишь прояснение ума, понимание, что «я всегда пребываю в своей истинной природе, все иные переживания иллюзорны». Это не что-то приходящее как новое, чего раньше не было.

648 Согласно верованиям невежд, есть два вида освобождения: одно с телом (дживанмукти) и другое без тела (видехамукти) ^[159]. В действительности ни один свободный не имеет тела. Освобождение всегда бестелесно.

Действия мудреца

632 Вечное величие мудреца в том, что он никогда не возвеличивается и не умаляется от действий, совершенных или не совершенных. Для него действия, как приятные, так и неприятные, не имеют результата.

633 Как человек, слушающий историю, на самом деле не слышит ее, поскольку его ум странствует где-то далеко, так и мудрец кажется совершающим действия, но на самом деле он не является «деяющим», чей ум полон старых привычных схем поведения.

634 Однако невежественный, чей ум подвержен васанам, становится «деяющим», даже не совершая никаких активных действий – подобно тому, как человек в его сновидении падает со скалы или с вершины горы, в то время как его тело лежит в постели без движения.

635 Действие – это не то, что совершается телом. Действием является только то, что совершается умом. Тело, не способное воспринимать, не может быть деяющим. Ум же, будучи способным воспринимать, может быть деяющим^[160].

636 «Что бы ни делали тело, чувства, жизнь и ум посредством силы прарабдха-кармы, мудрец не затронут этим». Так говорил Бхагаван, наш Гуру.

637 Бог не затронут своими действиями сотворения, поддержания и т. д. Точно так же мудрец остается незатронутым своими действиями, поскольку, с точки зрения истины, между ними (Богом и мудрецом) нет реальной разницы.

638 Невежественному кажется, что он совершает действия – ест, ходит, разговаривает и вспоминает, – но в действительности он не деяющий и не тот, кто получает результаты действий, поскольку вся «его» деятельность полностью – деятельность Бога.

639 Если бы Самость была деяющей, мудрец получал бы результаты действий. Но когда в результате поиска истинной Самости чувство делателя отпадает, вместе с ним отпадают и все три вида кармы. Познай, что это освобождение – Вечное^[161].

640 Подобно тому, как сонный ребенок съедает еду, которую дает ему мать, но не знает, что он ест, точно так же мудрец получает плоды деяний, не будучи ни получающим удовольствие, ни страдающим.

641 Поистине никто не совершает действий. Различие между знающим Самость и ее не знающим лишь одно: невежественный верит, что он – совершающий действия, а у мудреца не возникает и мысли о том, что он – совершающий действия.

642 Высказывание: «Мудрец утрачивает агами-кар-му и санчита-карму, и ему не нужно больше перерождаться, но прарабдха-карма остается», неверно с точки зрения высшей истины.

Величие мудрецов

669 Окончательное доказательство – это непосредственное переживание истины, после чего уже не может возникнуть никаких сомнений. Пока не достигнуто это переживание, ищущие должны полагаться на высказывания мудрецов.

673 То, что называют обществом святого (сатсанг) – это общество мудреца. Слово «сат» (истина, реальность) означает «Брахман», и мудрец неотличен от Брахмана.

674 Нельзя подвергать сомнению эти слова: «Поскольку все одинаково являются Брахманом, что особенного в мудреце?» В других эго затмевает то, что реально [Брахман]; в мудреце же Брахман сияет во всем своем блеске.

675 В обществе мудрецов привязанности исчезают, а вместе с ними и иллюзии. Освободившись от иллюзий, обретаешь устойчивость, и таким образом свободен еще при жизни. Поэтому ищи общество мудрецов.

676 Ни слушанием священников, ни изучением книг, ни хорошими поступками невозможно достичь этого высшего состояния, которое достижимо лишь благодаря общению с мудрецами и ясному поиску Самости.

677 Когда человек научился любить общество мудрецов, к чему все эти правила и дисциплина? Когда дует приятный прохладный ветер, к чему опахало?

678 Холодный свет луны побеждает жар; древо, исполняющее желания, избавляет от желаний, священная Ганга – от грехов. Жар, желания и грехи – все они исчезают под величественным взглядом мудреца, не имеющего себе равных.

679 Священные реки, которые лишь вода, и изваяния из камня и глины не сравнятся по могуществу с мудрецами. Они [священные воды и идолы] очищают человека в течение бесчисленных дней, а око мудреца одним лишь своим взглядом очищает мгновенно^[162].

680 Омовение в Ганге устраняет грехи, но не грешника в человеке. Но общение с мудрецом уничтожает также и грешника. Нет более мощного средства очищения ума, чем общение с мудрецом.

683 Поскольку в «Гите» Бхагаван Кришна говорит: «Я сам есть мудрец», из этого следует, что нет никого, кто был бы более великим, чем Он, или равным Ему. Его величие неизмеримо.

684 Поскольку мудрец есть сам Бог, его наставления имеют наивысшее значение. Так и упанишады являются достоверным источником лишь благодаря Его словам.

686 В присутствии мудреца есть непостижимая сила, которая действует даже вдали от него. Попавший под влияние этой силы не будет отпущен, но неизбежно будет приведен к состоянию освобождения^[163].

687 Гуру сказал: «Как олененок, пойманный тигром, становится его пищей, так и хороший человек, пойманный милостивым взглядом мудреца, несомненно, достигнет состояния, в котором пребывает мудрец».

688 Будучи снаружи, он (Гуру) обращает ум садхаки вовнутрь; оттуда он выводит ум в Сердце и своей силой упрочивает его там, в наивысшем состоянии.

Благодарственная песнь из «Улладу Нарпаду»^[164]

691 Каждое живое существо осознаёт свой собственный спектакль – мир и его зрителя, себя. Он воспринимает их как нечто само по себе реальное. Эта иллюзия – причина сансары.

692 Если бы они были реальными сами по себе, они существовали бы вечно. Как может быть реальным то, что существует в один момент и не существует в другой?

693 Эта пара [видимый мир и видящий его] сияет во сне и в бодрствовании лишь благодаря работе ума. В глубоком сне нет ни того, ни другого. Следовательно, оба они – умопредставления.

694 То, во что погружается ум, впадая в состояние сна и выходя из него, единственно реально. Оно, не знающее ни закатов, ни рассветов, реально само по себе; это дом освобождения для стремящегося*.

* Стихи 691–694 представляют собой краткое изложение объяснения, данное Бхагаваном Лакшману Шарме. Полный текст объяснения приведен в книге «Откровение», (изд. 1991 г., с. 48). Там слова Бхагавана цитируются следующим образом:

«Каждый осознаёт две вещи: себя – видящего, и мир, который он видит; и считает, что оба они реальны. Но реально только обладающее непрерывным существованием. Судя по этому признаку, оба они – и видящий, и его спектакль – нереальны. Они появляются и исчезают. Они очевидны лишь в состояниях бодрствования и сна со сновидениями. В состоянии глубокого сна они больше не проявлены. Значит, они появляются, когда ум активен, и исчезают, как только ум перестает работать. Следовательно, оба они лишь умопредставления. Должно быть что-то, из чего появляется ум и куда он уходит. Это нечто должно обладать непрерывным, непрекращающимся существованием. То есть это должна быть реальность».

Это объяснение приводится как комментарий к первому предложению стиха, приведенного в сноске 161. Стихи 695–700 – обобщенное объяснение Лакшманом Шармой оставшихся строк стиха. Оно основывается на разъяснениях Бхагавана, адресованных ему. Полный текст объяснения (в прозе) приведен на страницах 48–50 той же книги.

695 Эта реальность, называемая Брахманом, единственная, без второго и завершенная в самой Себе, наделяет существованием весь этот мир. Она также наделяет светом сознания ум, который сам по себе не имеет сознания.

696 Она пребывает в Сердце всех живых существ как их собственная Самость, как свидетель без мыслей, не связанный ни с чем. Но в те моменты, когда ум направлен наружу, эту реальность скрывает кажущийся [реальным] мир, представляющий собой проявление ума.

697 Из-за этой иллюзии никто в мире не знает истинную Самость. Принимая за Себя грубое тело, блуждаешь бесчисленное количество жизней, в страданиях и несчастье.

698 Умертвив ум, увидишь, что этот мир есть высшая, истинная Самость. Тогда без помех будет сиять чистая, истинная Самость, как она есть – единственная реальность, Брахман.

699 Приложив усилия для освобождения, оснащенный различением и непривязанностью, следуя наставлениям святого Гуру, освободишься от оков сансары, обретя рождение в своем собственном источнике – Брахмане.

700 Обратив свой свободный от мыслей ум вовнутрь и погрузившись в Сердце в поиске своей собственной истинной Самости, избавившись от иллюзии умерщвлением эго-ума, обретаешь состояние освобождения. Такой называется мудрецом.

701 Да будут совершен намаскар этому наивысшему, Самости всех существ, ставшей нашим Гуру, Шри Раманой – тысячи раз, пока не наступит смерть эго.

Работники кухни

Первая кухня ашрама появилась в 1914 г., когда к Бхагавану приехала жить его мать. До этого Бхагаван и его преданные питались милостыней, просимой на улицах Тируваннамалая, и подношениями, приготовленными и принесенными преданными, такими как Мудальяр Патти, Эчамма и Акхиландамма.

До 1942 г. Бхагаван активно участвовал в приготовлении пищи в ашраме, и многие имели возможность работать вместе с ним на кухне.

Для не знакомых с южноиндийской кухней я приведу краткий словарик блюд, из которых состоит обычный рацион большинства тамилов.

Самбар: острый соус коричневого цвета, приготовленный из дала и овощей, – необходимая часть каждого приема пищи. Как правило, в него добавляется смесь из перца чили, пажитника, кумина, куркумы, асафетиды, семян тамаринда и кориандра.

Расам: жидкий суп, аромат которому придают в основном специи: перец, кумин, асафетида, чеснок и тамаринд. Либо смешивается с рисом, либо пьется отдельно.

Иддли: лепешки из риса и дала. Их обычно едят на завтрак или в качестве легкого ужина. Рис и дал измельчают, делают тесто и оставляют на ночь. На следующий день забродившую смесь готовят на пару.

Доса: тонкий блин, приготовленный из того же теста, что и иддли: смесь риса и дала, оставленная на ночь.

Паясам: сладкая вязкая каша, обычно делающаяся из молока, дала, коричневого сахара и кокоса; для аромата добавляется кардамон. Иногда в него добавляют фрукты. Как правило, это блюдо готовят только по особым случаям.

Вадай: хрустящие обжаренные во фритюре мучные изделия, сделанные из дала, специй и небольшого количества овощей.

Чатни: не путать с чатни, известным на Западе. В Южной Индии чатни означает жидкое пюре, обычно делающееся из измельченной мякоти кокоса или измельченного арахиса, с добавлением специй. Как правило, употребляется с иддли, досой, понгалом и уппумой.

Уппума: очень густая каша из манной крупы. Как правило, содержит небольшое количество специй и жареные овощи.

Понгал: рис, сваренный вместе с далом и обжаренными специями.

Папад: тонкие островатые жаренные во фритюре лепешки. Обычно готовятся из муки, сделанной из дала. Подаются с блюдами из риса.

В отличие от других глав, каждая из которых посвящена одному человеку, эта глава содержит рассказы шести разных людей, которым посчастливилось работать вместе с Бхагаваном на кухне ашрама.

Аннамалай Свами

Когда Бхагаван просыпался – обычно между тремя и четырьмя часами утра, – он шел на кухню резать овощи для завтрака. Другие работники кухни, спавшие дольше, присоединялись к нему чуть позже. Прежде чем начать работу, Бхагаван обычно нарезал на мелкие кусочки кусок корня имбиря, солил и проглатывал. Это было его домашнее средство для лечения хронических проблем с пищеварением.

Могло показаться, что Бхагаван очень демократичный шеф-повар: в начале дня он всегда спрашивал работников кухни, что они хотят приготовить на обед. Он спрашивал всех работников об их идеях и планах, все вместе обсуждали различные варианты, пока не приходили к единогласному решению. Затем резали овощи в соответствии с планом, но когда приступали к стряпне, Бхагаван часто начинал готовить другое блюдо, ни с кем не посоветовавшись.

Поздним утром, когда еда была уже почти готова, Бхагаван часто говорил невинным тоном: «Мы планировали приготовить одно блюдо, но, кажется, получилось нечто другое».

Те из нас, кто работал с ним, часто чувствовали, что единственной целью этих утренних дискуссий было вызвать у нас интерес к работе. Никто никогда не возражал против изменений в процессе приготовления пищи. Все мы признавали абсолютную власть Бхагавана и всегда рады были поддержать любые его идеи и любые изменения, вносимые им.

Поскольку Бхагаван обычно входил в кухню первым, его задачей было разжечь огонь. Ранга Рао, тоже встававший рано, иногда старался освободить Бхагавана от этой обязанности, но ему редко это удавалось.

Другие пытались освободить его от размалывания специй, и это удавалось немногим чаще. Когда овощи были нарезаны, Бхагаван оборачивал голову полотенцем и молол чатни в каменной ступке. Он вкладывал в эту работу всю свою силу и энергию, и отдавал ее только тогда, когда его вызывался заменить физически сильный и опытный доброволец. Как только чатни было приготовлено, он мыл руки и отправлялся на утреннюю параяну.

Сидя в холле, Бхагаван продолжал следить за работой на кухне. Повариха Сампурнамма приносила ему на пробу самбар и овощи, как только они были готовы. Попробовав их, Бхагаван либо одобрял результат, либо говорил, что нужно сделать, например, добавить соли. Если же повара забывали принести ему пищу на пробу, Бхагаван выходил из холла, шел в кухню и сам смотрел, правильно ли приготовили завтрак.

Обычно все с радостью слушались Бхагавана, но было несколько случаев, когда ему приходилось применить власть. Я помню один такой случай, когда он учил поваров правильно готовить авьял. Авьял – острое овощное блюдо, состоящее из множества различных овощей, кокоса и творога. Бхагаван много раз требовал, чтобы перец чили и другие специи размалывали до консистенции пасты, прежде чем добавлять в жарящиеся овощи. Поскольку это было очень трудоемкое и долгое дело, повара как-то раз решили добавить в пищу молотые специи вместо того, чтобы молоть их вручную. Бхагаван каким-то образом узнал, что произошло. В следующий раз, когда готовили авьял, Бхагаван самолично пришел в кухню и стал молоть специи. В тот момент я как раз проходил мимо кухни.

Заметив, что он работает один, а все женщины стоят вокруг и смотрят, я сказал: «На кухне работает так много людей. Почему Бхагаван делает эту работу один?»

Бхагаван объяснил: «Я сказал им, чтобы они сделали пасту из чили, но они не послушали меня. И вот я делаю это сам, чтобы всё было сделано как следует. Мне не тяжело. Это хорошее упражнение для рук».

Я обернулся к женщинам и мягко упрекнул их: «Здесь так много людей, а вы позволяете Бхагавану делать тяжелую работу. Почему вы стоите вокруг без дела?»

Бхагаван ничего на это не сказал. Он продолжал молоть специи. Женщины восприняли его молчание как знак того, что он готов отдать кому-нибудь эту работу.

Они заговорили наперебой: «Дайте мне это сделать!», «Я сделаю это», «Давайте я вас сменю».

Бхагаван засмеялся и сказал: «Вы начали просить только сейчас. Почему же вы не просили раньше?»

Он закончил работу, не позволив никому взять у него камень, [служивший пестиком]. Затем, положив пасту в авьял и помешивая его ложкой, он сам очистил оба камня для размалывания. Это был хороший урок для всех. Больше в авьял никогда не клали готовые молотые специи.

Я помню еще один случай, когда Бхагаван преподал нам урок, выполнив нашу работу. Возле кухни было помещение, которое редко убирали. Там было пыльно и грязно, на полу обычно лежали старые банановые листья и очистки от овощей. Через эту комнату ходили многие, но никому никогда не приходило в голову в ней прибраться, пока Бхагаван сам не взял метлу и не вычистил всю комнату.

Пока Бхагаван делал эту работу, несколько преданных пытались остановить его, говоря: «Бхагаван, пожалуйста, дайте мне сделать это. Я здесь все уберу». Но Бхагаван отказался отдать метлу.

Всем добровольцам он отвечал одно и то же: «Ты увидел это только сейчас. А раньше ты не видел беспорядка?»

Бхагаван собрал весь мусор на большой лист бумаги, вынес на улицу и выбросил. С того самого дня эту комнату регулярно убирали.

Зачастую строительство новых построек в ашраме начаналось без наличия средств для его завершения. Бхагаван каким-то образом знал, что деньги или строительные материалы появятся, когда они будут нужны. Я как-то раз увидел, как он применяет ту же стратегию на кухне. Однажды утром где-то в 1920– х гг., когда в ашраме практически не было еды, я заметил, что он собрал то ничтожное количество продуктов, которое у нас было, и начал готовить. Он верил в то, что не успеет он закончить приготовление начатого блюда, как Бог пошлет недостающих продуктов. Примерно в 5.30 утра Бхагаван начал промывать горсточку дробленого риса. Он положил его в горшок, залил водой, вытащил все камни и начал готовить его на кумутти (угольной жаровне). Я подумал, что все это довольно странно.

«Этого риса, – подумал я, – не хватило бы даже одному мне. Что будут есть все эти люди?»

Когда рис закипел, пришел кто-то из преданных и принес два литра молока. Когда рис сварился, Бхагаван поставил на кумутти кастрюлю большего размера и начал готовить вместе молоко и рис. Через несколько минут пришел еще один преданный с подношением – изюмом и сладостями. Бхагаван промыл всё это и положил в кастрюлю. Примерно в 6.30, когда еда была почти готова, пришли несколько человек из Кумбаконама. Они принесли большую кастрюлю с иддли, вадай, чатни, особой разновидностью диких бананов и с чашками из банановых листьев. Нам как раз нужны были эти чаши из листьев (тоннай), чтобы поднести Бхагавану домашний паясам.

Около семи утра, после того, как Бхагаван совершил омовение, мы все расселись в столовой и съели этот роскошный завтрак.

Многие люди писали, что Бхагаван не любил выбрасывать то, что можно было использовать. Эта его привычка проявлялась в полной мере на кухне. Однажды, когда готовили обед, несколько горчичных зерен упало на землю. Повара не обратили на это внимания, но Бхагаван ногтями подобрал их одно за другим и положил в маленькую кастрюльку.

Сама Айер, один из брахманов, работавших на кухне, заметил: «Бхагаван собрал эти несколько зерен горчицы и сохранил их. Бхагаван так же тщательно сохраняет деньги. Для кого Бхагаван сохраняет всё это?»

«Всё это создано Богом, – ответил Бхагаван. – Мы не должны тратить впустую даже мелочи. Если это может пригодиться кому-то, правильнее будет это сохранить».

Бхагаван часто не обращал внимания на наши многочисленные недостатки, но редко молчал, если при нем что-то разбазаривали или выбрасывали. В июне 1939 г., когда Бхагаван возвращался с очередной прогулки по горе, я видел, как он отчитывает сына Т. К. Сундареши Айера и читает ему строгую нотацию.

«Твой отец говорит мне, что ты покупаешь множество ненужных вещей, – сказал Бхагаван. – Не трать больше, чем ты получаешь. Ты должен быть бережливым. Огонь, долги, объекты чувственного восприятия и яд – любая из этих вещей даже в малом количестве может погубить нас».

Бхагаван однажды дал мне подобное наставление, когда я следил за строительством нового помещения столовой.

Он дал мне ржавый гнутый гвоздь 3,8 мм и попросил очистить его, выпрямить и использовать при постройке столовой.

«Но, Бхагаван, – запротестовал я, – мы только что получили много килограммов новехоньких гвоздей. Нам не нужно использовать такие старые гвозди, как этот».

Бхагаван не согласился со мной, сказав, что всё, что может пригодиться, нужно использовать, и повторил, что гвоздь нужно привести в нормальное состояние.

Бережливость и нетерпимость к расточительству заставляли Бхагавана изготавливать инструменты и инвентарь из подручных материалов. Когда он жил в Скандашраме, он однажды нашел большой гранитный камень площадью 80 см в длину и в ширину и много дней полировал его смесью воды и песка. В конце концов поверхность камня стала такой гладкой, что можно было видеть в нем свое отражение. Этот камень использовался для охлаждения сваренного риса. В конце 1930-х гг. четыре или пять преданных пришли в Скандашрам, чтобы забрать этот камень, так как они знали, что его отполировал сам Бхагаван. Они спустили его с горы и установили в новой кухне. Последовав примеру Бхагавана, преданные отполировали еще несколько камней и использовали их для той же цели.

Несмотря на то что Бхагаван каждый день по нескольку часов охотно следил за тем, чтобы пища в ашраме была приготовлена правильно, он не любил сложные трапезы, состоящие из большого количества блюд. Его вполне устраивал рис, самбар и одно овощное блюдо. Одна женщина из Кералы, привыкшая готовить множество блюд на каждый прием пищи, однажды пришла на даршан и настойчиво попросила, чтобы ей разрешили готовить на всех. Потратив огромное количество времени и труда, она приготовила тридцать два отдельных блюда. Бхагаван позволил ей положить все блюда по отдельности на его банановый лист, но когда раздача была закончена, он слепил всё, что ему подали, в один комок.

Объясняя свои действия, он сказал ей: «Вам пришлось потратить столько сил на приготовление всей этой пищи. Даже просто подобрать продукты, наверное, было долгим делом. Хватило бы одного овоща – этого достаточно, чтобы очистить желудок и не допустить запора. Зачем же готовить всё это? Есть и еще одна проблема – если вы приготовили тридцать два блюда, ум все время думает: «Что мне съесть, это или то?» И во время еды ум будет рассеянным. Если же на столе только одно блюдо, нет никаких проблем. Его очень просто съесть. Кроме того, такими трапезами мы подаем дурной пример людям, которым нечего есть. Бедняки узнают, что у нас подают роскошную еду, и подумают: «Мы голодаем, а эти люди, которые должны быть простыми садху, едят так много разнообразной пищи!» Такие мысли будут вызывать ненужную зависть». Потом он добавил: «Если Бхагаван вначале съест какое-то одно блюдо, женщина, которая его подала, подумает: „О, Бхагавану это очень нравится!“ И тогда она придет и положит на мою тарелку еще одну порцию. Поэтому я перемешал всё и скатал в один ком».

Поскольку я не брахман, готовить мне было запрещено. Когда я помогал на кухне, мне разрешалось только нарезать овощи. Однако был один случай, когда Бхагаван нарушил правила и позволил мне готовить. Это было утро после празднования джаянти. Все повара спали – они накануне накормили тысячи человек и смертельно устали. Бхагаван привел на кухню меня, Мадхаву Свами и Рамакришну Свами, чтобы приготовить уппуму, так как было ясно, что повара не проснутся вовремя и не приготовят завтрак. Под руководством Бхагавана мы нарезали овощи, измельчили мякоть кокосов и приготовили большую кастрюлю уппумы.

Когда она была готова, Бхагаван дал мне немного попробовать. Вначале я отказался, поскольку у меня не было времени с утра почистить зубы – Бхагаван отвел меня на кухню прямо из моей комнаты.

Бхагавану было все равно, в каком состоянии мой рот. «Просто попробуй, – сказал он. – Мы можем почистить зубы потом».

Чуть позже он добавил: «Не говори никому, что мы это приготовили. Брахманы не станут есть, если узнают, что вы готовили для них еду».

Это хороший пример того, как Бхагаван относился к ортодоксальным верованиям брахманов. Он прилагал столько усилий, чтобы не оскорбить их чувства – по большей части позволяя готовить пищу для ашрама только брахманам, – но все же готов был изредка нарушать обычаи, когда для этого были весомые основания. Он руководствовался желанием избежать жалоб и разногласий, а не желанием буквально следовать кастовым предписаниям.

Был еще один случай, не связанный с кухней, демонстрирующий нежелание Бхагавана оскорблять чувства брахманов ашрама. Мы с Бхагаваном подходили к коровнику и заметили женщин, перебирающих рис рядом с помещениями для гостей. Одна из них выплюнула жеваный бетель на тропинку, по которой мы шли. Бхагаван босой ногой засыпал бетель землей.

Не желая, чтобы ноги Бхагавана касались плевка, я попытался остановить его: «Почему Бхагаван делает это? Я это сделаю».

Бхагаван проигнорировал мое предложение. «В чем разница между «ты» и «я»? – спросил он. – Многие брахманы ходят по этой тропинке в патасалу. Если они увидят [жеваный бетель] на тропинке, они очень возмутятся. Я закапываю его, чтобы не ранить их чувства».

Некоторые работники кухни, боявшиеся говорить с Бхагаваном напрямую, иногда обращались ко мне как к посреднику. «Шеф-повар» Шантамма однажды попросила меня передать Бхагавану сообщение. Она очень ослабела из-за того, что много часов работала на кухне.

«Ты всегда разговариваешь с Бхагаваном, – сказала она. – Скажи ему, пожалуйста, что у меня из-за тяжелой работы боли во всем теле. Спроси его, что мне делать»^[165].

Когда я передал ее слова Бхагавану, он не выразил особого сочувствия.

«Она работает ради своего эго. У нее есть это чувство: „Я делаю всю эту работу. Я отвечаю за всё на кухне“. Она старается показать людям, что делает всю работу, и пытается таким образом снискать добрую славу. Она жалуется, чтобы люди знали, как тяжело она работает. Скажи ей, чтобы она работала поменьше. Скажи, чтобы она просто руководила работой других женщин. На кухне достаточно людей, чтобы делать всю тяжелую работу. Ей необязательно рисоваться таким образом. Если она последует моим советам, ее боли пройдут».

Затем, не дав мне возможности передать ей эти слова, Бхагаван сам отправился на кухню и сказал ей: «С этого момента ты должна только руководить другими женщинами. Пусть они делают всю тяжелую работу».

Был один человек по имени Натеша Айер, который тоже в то время работал на кухне. Это был очень скромный человек, почти не проявлявший собственной воли.

Поварихи пользовались этим и безжалостно нагружали его работой. Что ему ни поручали, он всё охотно выполнял и не жаловался, даже несмотря на сильную усталость. Когда женщины поняли, что он уступчивый и безропотный человек, они стали поручать ему всю тяжелую работу.

Через некоторое время, когда его самочувствие ухудшилось, он подошел ко мне и сказал: «Женщины выжимают меня, как лимон. Пожалуйста, расскажи Бхагавану об этом. Скажи, что у меня все тело болит из-за этой работы. Ты часто разговариваешь с ним, можешь как-нибудь упомянуть об этом».

На этот раз Бхагаван ничего не сказал. Я не знаю, почему он не вмешался открыто, поговорив с Натешей Айером и облегчив его труд, но это было очень типично для него – поступать в двух очень похожих случаях совершенно по-разному. Бхагаван всегда реагировал на состояние души человека, а не на обстоятельства, в которых тот оказался. Если бы от меня требовалось высказать предположение насчет этого конкретного случая, я сказал бы, что, ценя смирение превыше всех добродетелей, он мог решить, что Натеше Айеру полезно продолжать смиренно сносить плохое обращение.

Во время празднования джаянти невозможно было накормить тысячи посетителей одновременно. В столовой кормили в несколько смен, и Бхагаван всегда ел вместе с первой группой гостей. Когда первая смена заканчивалась, Бхагаван уходил ненадолго прогуляться по горе, а потом возвращался в старый холл. Примерно с полудня до 14.30 Бхагаван сидел в холле один. На это время двери запирались, чтобы гости не пришли к нему целой толпой. Традицией ашрама было накормить каждого, кто приходил на джаянти, поэтому в такие дни там всегда были огромные неуправляемые толпы людей, и с этим приходилось считаться. Многие приходили только ради бесплатного обеда. Когда все гости были накормлены и толпа расходилась, Бхагаван снова начинал даршан.

Из-за огромного количества людей, желавших увидеть его, он не мог давать даршан, сидя на своем обычном месте, в углу холла. Поэтому помощники переносили его диван прямо в дверной проем. Гости и преданные подходили к дверям, получали даршан и отходили.

* * *

Однажды на джаянти прямо перед обедом Бхагаван услышал, как Чиннасвами громко кричит: «Парадеши (санньясины) не допускаются в первую группу!»

Бхагаван, направлявшийся в столовую, повернул назад и пошел в старый холл. Очевидно, он причислял себя к парадеши и решил, что ему нельзя в столовую. Из-за этого возникла большая проблема, так как давняя традиция гласила, что никто не должен начинать есть, пока не приступит к еде Бхагаван. Чиннасвами вошел в холл, извинился за свое распоряжение, вносящее дискриминацию, и попросил Бхагавана прийти и поесть в первую смену. Подошли еще несколько старых преданных и присоединились к этой просьбе. Бхагаван ответил, что не будет есть, пока всем парадеши не разрешат есть вместе с ним. Чиннасвами охотно принял это условие, поскольку иначе невозможно было начать кормление тысяч людей – для этого Бхагаван должен был занять свое место в столовой.

Когда Бхагаван давал даршан на джаянти, он обычно отказывался разговаривать с помощниками и преданными, так как не хотел, чтобы все эти новые посетители подумали, что они обязательно должны поговорить с ним. Большую часть дня он сидел на своем диване, как изваяние. Его глаза были открыты, но взгляд не сфокусирован. Он был так неподвижен, что даже его грудь и живот, которые у всех людей немного поднимаются и опускаются во время вдохов и выдохов, не двигались. Многие преданные (включая меня) чувствовали, что в дни джаянти он больше обычного излучал Силу и Милость. Все мы очень остро чувствовали Силу Бхагавана, когда он сидел неподвижно в состоянии, похожем на самадхи.

Натеша Айер

Натеша Айер, которого упомянул Аннамалай Свами, впервые встретился с Бхагаваном, совершив паломничество к Аруначале из Чидамбарама в 1922 г. В начале 1930-х гг. он переехал в Тируваннамалай и стал работать поваром в местом чолтри. Позже он работал в храме Аруначалешвары. Все это время он каждый день приходил в Раманашрам, чтобы получить даршан Бхагавана и петь Веды вместе с другими.

Натеша Айер не оставил письменных свидетельств о жизни с Бхагаваном, но мне удалось собрать информацию о тех годах, что он провел в Раманашраме, у преданных, которые хорошо его знали.

Свами Раманананда: Я впервые узнал о Натеше Айере в 1959 г., вскоре после того, как первый раз приехал в ашрам. Меня поразил этот тихий, скромный человек, казавшийся абсолютно самодостаточным. Я видел, как он служит на кухне и в столовой – всегда с улыбкой, – но он очень мало разговаривал с другими преданными и, казалось, не интересовался делами ашрама. Служение другим преданным в столовой составляло весь его мир.

Если преданные должны были прийти поздно после долгого путешествия, или если они возвращались в ашрам после ночной прадакшины, Натеша Айер обычно встречал их с горячей едой. Казалось, ему было ничуть не лень готовить пищу в три часа утра для вновь прибывших – наоборот, он был счастлив служить другим преданным и заботиться о том, чтобы им было хорошо.

Натеша Айер никогда не прикасался к деньгам. Подобно знаменитому святому Рамакришне, он ощущал жжение, когда деньги касались его кожи, поэтому он избегал всяческих контактов с ними. Когда я познакомился с ним, у него была болезнь, из-за которой у него сильно тряслись руки. Разносить в столовой воду и масло ги было для него нелегкой задачей – руки у него страшно тряслись, но он выполнял свою работу очень внимательно, никогда ничего не путал и не проливал ни капли.

В 1960-х гг. я познакомился с ним ближе и узнал историю его жизни. Он приехал из Чидамбарама, где у него была семья. Почувствовав желание отречься от мира, или по крайней мере от семейной жизни, он оставил жену и дочь, приехал в Тируваннамалай и стал работать в храме Аруначалешвары. В этот период он нашел Бхагавана и вскоре начал приходить к нему каждый день. Когда Чиннасвами узнал, что он умеет готовить еду для большого количества людей, он предложил ему жить в ашраме и работать на кухне. Натеша Айер, который к тому времени уже был очарован Бхагаваном, сразу же согласился.

Натеша Айер переехал в Раманашрам в конце 1930-х гг. Примерно в то же время он собрал все свои деньги, выбросил их в водоем возле храма и никогда больше не прикасался к ним.

Рассказ продолжает Шри В. Ганешан, внучатый племянник Бхагавана.

Когда я был школьником и жил в Тируваннамалае, Натеша Айер работал в храме Аруначалешвары. Иногда по дороге в школу я проходил через храм. Моя семья тогда жила в городе.

Раз в месяц, в день, когда Натеша Айер получал жалованье, он останавливал меня и клал мне в руку монетку со словами: «Ты из семьи моего Гуру, возьми это». Лишь позже у него началась «аллергия» на деньги.

Его зарплата в то время составляла всего две рупии в месяц, но даже при этом у него оставались деньги для меня и моих братьев: он хотел хоть чем-то делиться с членами семьи Бхагавана.

Даже в то время у него страшно тряслись руки. Когда я спросил его, почему они трясутся, он сказал, что это последствия тяжелой работы.

«Моя основная работа в храме, – сказал он, – заключалась в том, чтобы делать сандаловую пасту. Мне приходилось каждый день по несколько часов размалывать сандаловое дерево. Это очень плохо сказалось на руках, поэтому они так сильно трясутся».

Несмотря на то что он работал на кухне храма, он непосредственно не участвовал в приготовлении пищи. Он был лишь париджаракой – помощником по кухне. Когда он переехал в Раманашрам и стал работать на кухне, там у него были такие же обязанности. Он не готовил сам, лишь помогал работавшим там женщинам.

В юности он учился в одном классе с Чандрашехарендрой Сарасвати, Шанкарачарьей из Канчипурама и Омандуром Рамасвами Реддьяром, который впоследствии стал Главным министром округа Мадрас. Его пригласили в матх Канчипурама как санньясина, но когда пришло приглашение, он уже был очарован Бхагаваном, и потому отказался.

Каждый раз, когда в ашраме его кто-то звал, он неизменно отвечал громким «Ом», за которым следовало скромное: «Я здесь, иду!»

Все любили Натешу Айера, потому что он никогда не разделял людей по национальностям или кастам. Он всегда выполнял просьбы гостей и всегда был рад помочь каждому человеку в любое время дня и ночи. Удивительно было видеть этого внешне хрупкого человека, хлопочущего посреди ночи, чтобы радостно услужить любому пришедшему на кухню.

В свои первые годы в ашраме он проводил ежедневную панчаятана-пуджу – ритуал почитания пяти божеств. У него были свои собственные статуи, которые он хранил в плетеной корзине. Этот ритуал был его главной духовной практикой в течение многих лет. Администрация ашрама не поощряла личные пуджи такого рода, считая, что все ритуалы почитания должны проводиться в Храме Матери. Однако Натеша Айер рассказал Бхагавану об этой своей многолетней практике, и Бхагаван разрешил ему продолжать проводить ее на территории ашрама. Натеша Айер совершал эту пуджу на участке рядом с коровником.

Каждое утро, примерно в девять часов, Бхагаван заходил в коровник. Натеша Айер совершал свою пуджу немного раньше, чтобы Бхагаван мог видеть мурти после того, как пуджа была закончена. Каждое утро в течение двух с лишним лет Натеша Айер приглашал Бхагавана посмотреть на его мурти, и каждый день в течение всего этого времени Бхагаван внимательно осматривал каждое, а потом кивал головой в знак одобрения.

И все же однажды, когда Натеша Айер по своему обыкновению пригласил Бхагавана взглянуть на богов, Бхагаван поднял глаза к небу и спросил: «Ты все еще занимаешься этим?»

Когда Бхагаван произнес эти слова, Натеша Айер почувствовал, как по его телу пробежала сильная дрожь. Осознав, что Бхагаван предлагает ему оставить эту практику, он взял свою плетеную корзину со статуэтками и с благоговением выбросил ее в Пали Тиртхам – большой пруд за Храмом Матери. Он сказал мне, что не чувствовал ни сожалений, ни раскаяния, глядя, как корзина постепенно уходит под воду. Он полностью отдал себя Бхагавану и действительно почувствовал ликование от того, что получил от него духовное наставление.

Натеша Айер к тому моменту уже получил упадешу от Бхагавана. Придя к Бхагавану в середине 1930-х гг., он попросил его что-нибудь сказать ему. Когда Бхагаван спросил, что он хотел бы узнать, Натеша Айер ответил, что ничего не знает и хочет услышать что-нибудь от Бхагавана.

Бхагаван сказал ему: «Ты знаешь, что ничего не знаешь. Найди это знание. Это и есть освобождение».

Этот разговор зафиксирован в «Беседах с Шри Раманой Махарши», беседа 12, но имя Натеши Айера там не упоминается.

Свами Раманананда: Когда Натеша Айер только начал работать в ашраме, на кухне готовили в основном вдовы брахманов. Он оказался под руководством очень властных женщин, заставлявших его тяжело работать.

Однажды он сказал мне со смехом: «Я сбежал от одной властной женщины и оказался в распоряжении пяти таких же!»

В то время он давал выход своему чувству бессилия, выплескивая негативные эмоции в одиночку. Он рассказал мне, что выходил за ворота ашрама, катался по песку и кричал, но это было очень детское выражение гнева. Эти вспышки приходили и через несколько минут прекращались, не оставляя в его душе ни следа.

Однажды Бхагаван, сидевший в тот момент в холле, услышал, как Натеша Айер катается по песку и воет.

«Что случилось? – спросил он. – Откуда этот шум?»

Кто-то сказал ему: «Это просто Натеша Айер снова выплескивает свой гнев».

Бхагаван засмеялся и сказал: «А, как обычно!», – и замолчал.

В. Ганешан: В свои первые несколько лет в ашраме Натеша Айер часто испытывал проблемы с чувством гнева. Другие люди на кухне регулярно провоцировали его на раздражение. Однажды я спросил его, как он справляется с этим.

«Я знал, что сердиться – нехорошо, как бы меня ни провоцировали, но все равно страдал от этих вспышек ярости. Я не контролировал их. Однажды, когда меня опять охватил гнев, я подошел к Бхагавану и рассказал ему о своей проблеме. Я почему-то спросил его, можно ли мне отправиться на круговой обход горы, хотя минуту назад даже не собирался спрашивать об этом. Бхагаван одарил меня широкой улыбкой и кивнул головой в знак одобрения. С этого самого момента каждый раз, когда я испытывал гнев, я отправлялся обходить гору. Прежде чем уйти, я простирался перед Бхагаваном. Когда я уходил, он иногда говорил людям, присутствовавшим в холле, что я совершаю круговой обход горы, чтобы дать выход приступу злости. Услышав его слова, я почувствовал, что он дарует мне свою милость и помогает справиться с этой проблемой».

Свами Раманананда: В какой-то момент Натеша Айер устал от такого обращения. Женщины-поварихи эксплуатировали его нещадно, давая непосильную работу, более того ему приходилось мириться с их грубыми насмешками, так как они знали, что он ни за что не постоит за себя. Он решил покинуть ашрам, никому ничего не сказав, и вернуться в Чидамбарам.

Поскольку он никогда не прикасался к деньгам, то вынужден был идти пешком почти сто шестьдесят километров. Рано утром еще до рассвета он простерся перед Бхагаваном, вышел из ашрама и начал свой путь домой. Он шел довольно быстро: к вечеру уже был в Виллупураме – городе, расположенном примерно в шестидесяти пяти километрах от Тируваннамалая. Он искупался в озере по дороге, намереваясь выспаться в уютной ямке, которую обнаружил в корнях тамариндового дерева. Прежде чем расположиться на ночь, он намазал лоб пеплом вибхути, закрыл глаза и мысленно помолился Бхагавану.

Открыв глаза, он увидел, что перед ним стоит Бхагаван.

«Как вы здесь оказались?!» – в изумлении воскликнул Натеша Айер.

Бхагаван улыбнулся и сказал: «Насколько далеко ты ушел от меня?»

По словам Натеши Айера, он буквально растворился в слезах, не в состоянии ответить Бхагавану. Затем видение Бхагавана зашагало прочь от него по направлению к Тируваннамалаю. Натеша Айер, хоть и был измучен долгой дорогой, без промедления последовал за ним и шел до самого Тируваннамалая. Фигура Бхагавана в конце концов растворилась в темноте, но Натеша Айер чувствовал, что Бхагаван все время идет впереди и ведет его домой. Наутро он вернулся в ашрам.

Когда он вошел в холл и простерся перед Бхагаваном, Бхагаван улыбнулся ему точно так же, как улыбнулся в Виллупураме, и задал тот же самый вопрос: «Насколько далеко ты ушел от меня?»

Натеша Айер снова разрыдался. Он вернулся в столовую, ничего не ответив Бхагавану, и снова приступил к своей работе. С того самого дня он проглотил свою гордость и смирился с условиями работы, научившись отдавать свои печали Бхагавану.

После этого случая у Натеши Айера начался процесс отдачи себя Бхагавану, кульминацией которого стало понимание и прямое переживание, что Бхагаван – не тело, очевидное для всех в ашраме. Он однажды рассказал мне об этом.

«Бхагаван не был чем-то таким, что можно вообразить умом. Мы должны признать свое невежество и свою неспособность сказать о нем хотя бы слово правды. Когда мы признаем, что Бхагаван непостижим, когда откажемся от своего желания понять и объяснить его, мы погрузимся в глубокое безмолвие, которое является переживанием реального Бхагавана внутри нас.

Это и произошло со мной. Я не могу рассказать вам ничего о Бхагаване, потому что реального Бхагавана невозможно объяснить словами. Это сладкий вкус, который вы можете познать, лишь попробовав его».

Натеша Айер редко имел возможность говорить с Бхагаваном, так как в присутствии Бхагавана его ум обычно проваливался в безмолвие, в котором невозможно было разговаривать.

Когда я спросил его, о чем он беседовал с Бхагаваном, он улыбнулся и ответил: «Бхагаван для меня был кем-то наподобие Дакшинамурти. Внутреннее ощущение его присутствия погружало меня в такую тишину, что у меня редко возникало желание открывать рот в его присутствии. Чаще всего ни мысль, ни желание получить ответ не могли победить эту силу безмолвия».

Однако иногда он пересказывал ответы, которые Бхагаван давал при нем другим преданным. Поскольку женщины в кухне часто разговаривали с Бхагаваном, у Натеши Айера была хорошая возможность слышать, что он отвечал им.

Когда одна из женщин пожаловалась на тяжелую работу, которую она вынуждена была выполнять, Бхагаван сказал: «Не придавай никакого значения тому, что делает тело. Старайся выйти за его пределы и быть его свидетелем. Ты думаешь, что страдаешь, но на самом деле вся эта работа по кухне – благословение для тебя, ведь ты кормишь стольких преданных! Ты можешь передавать это благословение людям, принимающим здесь пищу, если будешь правильно относиться к работе. Если ты выполняешь свою работу с умом, обращенным вовнутрь, качество пищи, которую ты готовишь, неуловимо изменится. Преданные, которые едят пищу, приготовленную с обращенным вовнутрь умом, заметят, что их собственный ум тоже обратился вовнутрь».

Каждый раз приходя в ашрам, я намеренно искал Натешу Айера и общался с ним. Неоднократно, когда я приезжал в ашрам, он спрашивал меня: «Я рассказывал тебе о том случае, когда я смотрел, как оперировали Бхагавана?» Это была его любимая история. Он никогда не уставал рассказывать ее и при этом никогда не извинялся за то, что повторяет ее столько раз. Я слышал ее, наверное, не меньше сотни раз.

«Я был помощником Бхагавана, – рассказывал он, – когда ему вырезали раковую опухоль. В те несколько часов я со всей ясностью осознал, что Бхагаван имел в виду, когда говорил: «Я не есть тело». Его поведение на протяжении всей операции явно демонстрировало, что тело было для него чем-то вроде одежды.

Ему рассекли плоть, текла кровь, и я видел радиоактивные иглы, которые втыкали ему в руку вокруг опухоли. Бхагаван был в полном сознании, но оставался совершенно безразличным к процедурам, проделываемым над его рукой. Позже мне сказали, что мы были с ним в этой комнате два с половиной или три часа, но когда я был с ним, я совершенно не осознавал течение времени. Все мы были поглощены мощью безмолвия Бхагавана. Оно заворожило даже врачей. Когда операция была закончена, врачи в едином порыве простерлись перед Бхагаваном.

Один из них сказал: «Я прооперировал много людей, но никогда не испытывал ничего подобного. В этой комнате такой покой, которого я никогда и нигде больше не ощущал. Я не могу описать происходившего – могу лишь сказать, что это не похоже ни на что, что я испытывал раньше».

Думаю, этот врач говорил за всех нас. Бхагаван, оставаясь спокойным и бесстрастным и пребывая в своем естественном состоянии безмолвия, даровал всем нам чудесное благословение, пока его плоть резали хирурги. Это было невероятное проявление Силы и Милости, заставившее меня плакать.

После такой операции можно было бы ожидать, что Бхагаван будет молча отдыхать, однако он проявлял полное безразличие к своему телу и к предписаниям врачей. Отменив решения врачей и руководства ашрама, он объявил, что хочет дать даршан всем преданным, которые ждали снаружи и беспокоились за него. Когда люди вереницей проходили мимо него, Бхагаван спрашивал об их здоровье и благополучии, но отказывался говорить о своем собственном физическом состоянии. Если люди спрашивали его об операции и состоянии его здоровья, он улыбался, но ничего не отвечал».

В. Ганешан: Спустя несколько лет после смерти Бхагавана я пришел в ашрам. После долгого пути, подойдя к воротам ашрама, я неожиданно увидел Натешу Айера, сидящего снаружи на ступенях храма Дакшинамурти. Зная, что в это время суток он должен работать на кухне, я сразу же спросил, что он здесь делает.

Он ответил: «Я сижу здесь уже несколько дней, потому что администрация ашрама попросила меня уйти. Мне больше некуда идти. Это ашрам моего Садгуру. Куда я пойду? Я решил сидеть здесь, потому что это самое близкое место к ашраму».

Он рассказал мне это без малейшего негодования или обиды. Мне показалось, что он будет вполне доволен провести остаток своей жизни, сидя у ворот ашрама. Однако я, в отличие от него, вовсе не чувствовал умиротворения. Возмущенный тем, что с ним так обращаются, я пошел прямиком к своему отцу – управляющему ашрама – и вступил с ним в прямую конфронтацию, заявив, что такого хорошего преданного нельзя выгонять на улицу после стольких лет служения. Мой отец отказался отступить от своего решения и принять его обратно.

Меня очень взволновал этот случай, и я пошел к Муруганару, в то время жившему в маленьком домике за пределами ашрама. Со слезами на глазах я рассказал ему, что произошло, и добавил, что меня страшно возмущает и огорчает изгнание Натеши Айера. Муруганар озорно улыбнулся и спросил: «Почему ты рассказываешь мне об этой проблеме?»

«Потому что ты самый старший из преданных. Я обратился к тебе, потому что это совершенно несправедливо».

«Ты мог пойти прямо к Бхагавану и рассказать ему об этой проблеме, – сказал он. – Почему ты пришел ко мне? Тебе казалось, что ты должен непременно рассказать свою историю живому человеку? Разве Бхагаван не жив и сейчас, неужели он не выслушает тебя, если ты подойдешь к его самадхи и облегчишь перед ним свою душу? Иди к его самадхи и расскажи ему об этом. Кричи об этом так же громко, как ты кричал здесь. Он не только выслушает тебя, но и примет меры. Верь в Бхагавана».

Его ответ поразил меня. В глубине сердца я знал, что это самое лучшее, что можно сделать. Я подошел к его гробнице и закричал изо всех сил: «Бхагаван! С Натешей Айером поступили несправедливо! Мое сердце болит за него! Прошу вас, позвольте ему вернуться в ашрам и снова работать здесь!»

К счастью, во время моего странного выступления никого рядом не было. Я заплакал перед Бхагаваном, простерся перед ним, а потом ушел на прадакшину в полной уверенности, что Бхагаван решит эту проблему.

На следующее утро, я увидел Натешу Айера в ашраме. Он работал на кухне, как и раньше. Я был удивлен – хотя, в общем-то, мог бы и не удивляться…

На мои расспросы он ответил: «Вчера поздно вечером управляющий шел домой, остановился перед храмом Дакшинамурти и попросил меня вернуться в ашрам и приступить к своей работе».

Я был счастлив, что Бхагаван услышал мою мольбу и решил проблему так быстро.

Самому Натеше Айеру даже не пришло в голову обратиться к Бхагавану, чтобы ему позволили вернуться в ашрам. Когда я разговаривал с ним за пределами ашрама, он принял свое изгнание смиренно и безмятежно. Однако он иногда обращался к Бхагавану и просил его вмешаться, когда видел, что у других преданных возникли проблемы. Он искренне заботился о духовном благополучии всех преданных, которых судьба свела с Бхагаваном.

Когда ему казалось, что кто-нибудь из них свернул с верной тропы (он судил об этом либо по их поступкам, либо по тому, что они больше не приходят в ашрам), он говорил: «Ах, бедняга! Он сам не знает, как неправильно поступает! Но нам не следует беспокоиться. Бхагаван заботится о нем. Когда придет нужный момент, он спасет его и направит на верный путь».

После этих слов он шел к гробнице Бхагавана, простирался и рассказывал ему о заблудшем преданном, прося Бхагавана позаботиться о нем.

Когда Натеша Айер стал слишком старым, чтобы работать на кухне, ему поручили менее тяжелую работу: смотреть за старым холлом, в котором Бхагаван жил и учил людей более двадцати лет. Он спал в углу столовой, где стояла маленькая картонная коробка со всем его имуществом: запасное дхоти, кусок ткани, который он накидывал на плечи, и две книги – «Собрание произведений» Бхагавана и «Перияпуранам».

Свами Раманананда: То, что пережил Натеша Айер, глядя, как Бхагавану делают операцию, окончательно убедило его в том, что Бхагаван не является телом. Много лет спустя, где-то в 1970-х гг., с Натешей Айером случилось нечто такое, что заставило его пережить на своем непосредственном опыте, что он сам не является телом. Я отвозил его на лечение в больницу, находящуюся в Веллоре. Пока мы ехали, в какой-то момент он отключился от внешнего мира, впав в состояние, в котором не мог общаться ни с кем из нас. У него закатились глаза, он не мог отвечать на наши тревожные расспросы. Все, кто ехал в машине, испугались, что он умирает или уже умер.

Через несколько минут он открыл глаза и, казалось, вернулся в свое обычное состояние. Не зная, что с ним было, я спросил чего он хочет – вернуться в Раманашрам или ехать дальше в больницу.

Он ответил: «Не имеет никакого значения, продолжим ли мы ехать в машине в Веллор или вернемся в Тируваннамалай – я останусь там, где я есть. Только что я получил глубокое переживание бытия. Теперь я точно знаю, что я не есть тело. Все, что происходит с этим телом, больше не важно для меня».

Мы отвезли его в больницу. Все время, пока он оставался там, он говорил об учении Бхагавана, цитируя его стихи и беседы, в которых Бхагаван подчеркивал, что «он не есть тело». Поскольку его здоровье было не очень хорошим, через некоторое время я предложил ему успокоиться и отдохнуть.

Он улыбнулся и сказал: «Мой покой – в Бхагаване. Вы не понимаете меня. Я вечно в покое, пребывая в Бхагаване. Где еще я могу обрести покой?»

Через несколько дней Натеша Айер сам отказался лежать в больнице и вернулся в Раманашрам. В то время я не знал, что жить ему осталось недолго. Однако он сам это знал.

В последний раз, когда я видел его, он заметил: «В четверг в шесть часов вечера я буду петь „Веда-параяну“ с учениками».

Это удивило меня, поскольку я никогда не видел, чтобы он пел Веды, хоть я и знал, что он регулярно пел их в присутствии Бхагавана в 1930-х гг. В четверг в шесть часов вечера он умер. Сказав, что собирается петь «Веда-параяну» с учениками, он имел в виду, что он соединится с Бхагаваном, потому что мальчики из патасалы во время пения сидят рядом с лингамом на самадхи Бхагавана.

Вот еще один рассказ о том, как умирал Натеша Айер, написанный Бхупати Нараяной Раджу. Первоначально он появился в сентябре 1983 г. в номере журнала «Аруначала-Рамана» и был перепечатан в книге «Жизнь с Раманой Махарши».

Шри Натеша начал работать на кухне, и она стала его миром. Он не знал хитростей и премудростей этого мира и потому стал объектом шуток и насмешек среди жителей ашрама. Они дразнили его, но он никогда не обращал на них внимания.

В любую свободную минуту он медитировал, распевая «Раманеша, Раманеша (Господь Рамана)».

Шри Натеша Айер никогда не прикасался к деньгам. Преданные, посещавшие ашрам, обычно давали деньги тем, кто служил Бхагавану, но он никогда не принимал никаких денежных подношений. Если кто-нибудь пытался дать ему денег, он приходил в волнение и отталкивал деньги палкой или бумажкой. Оказавшиеся рядом начинали бороться между собой за эти деньги. Дети в ашраме забавлялись, стараясь налепить деньги на его тело, но он убегал от них. Они гнались за ним и заставляли бегать вокруг ашрама.

Натеша Айер заранее знал, что скоро умрет.

«Раджу, – сказал он мне в веселом настроении, – Бхагаван зовет меня. Я уйду через десять дней».

На следующий день, увидев меня, он снова заговорил на ту же тему – весело, но немного по-другому: «Бхагаван зовет меня, я уйду через девять дней».

Люди смеялись над ним: «Неужели Бхагаван зовет этого дурачка? У него хорошее здоровье. Наверное, у него психическое расстройство».

Через три дня Натеша Айер потерял аппетит. Врачи обследовали его и заключили, что он ничем не болен. В то время он спал в углу столовой. Преданные силой заставили его выпить апельсиновый сок.

При нашей следующей встрече он все еще был в прекрасном настроении: «Раджу! Осталось всего пять дней! Я уйду через пять дней!»

Он показал на свою грудь, положил на нее руку и провозгласил: «Бхагаван зовет меня».

Его физическое состояние ухудшалось, но он все еще был полон энергии.

Некоторые говорили: «Он совсем сошел с ума», но все это удивляло меня. Я знал, что происходит что-то странное.

Натеша Айер очень ослабел и не мог принимать даже жидкую пищу. Боясь, что он скоро умрет, его перевели в дальний угол ашрама. Спустя несколько дней я пришел к нему туда, принеся с собой гроздь винограда в качестве подношения. Увидев, что я иду к нему, он открыл глаза, показал мне два пальца и сказал: «Еще два дня! Я уйду через два дня!»

Его глаза горели, как огонь – так, словно он уже не принадлежал к этому миру.

Он выглядел радостным, будто действительно собирался возвращаться домой.

Кто-то из присутствующих сказал: «Не надо бояться. Ты проживешь еще много, много дней».

«Бояться? У меня нет страха. Просто Бхагаван зовет меня», – ответил Натеша Айер.

На следующий день его перевели в больницу ашрама. Я навестил его там.

«Раджу! Еще один день! Я соединюсь с Шри Рамана Параматманом (Шри Раманой, Самостью)».

На десятый день Натеша Айер потерял сознание, но потом его лицо внезапно прояснилось и засияло. Он произнес одухотворенным голосом: «Бхагаван уже здесь? Я иду!» Это были последние слова, слетевшие с его уст.

Через несколько минут он умер.

Оставшиеся четыре истории представляют собой рассказы от первого лица. Это истории преданных, трудившихся на кухне с утра до вечера в течение многих лет.

Сампурнамма

Бхагаван родился в деревне, недалеко от нашей, и поэтому у нас все знали его чуть ли не с рождения. Когда он стал великим святым и у него появился ашрам в Тируваннамалае, мои родственники-преданные часто туда ходили. Но я долгое время занималась лишь хозяйством и не ощущала желания ехать с ними в Тируваннамалай.

Когда умер мой муж, я впала в глубокое отчаяние. Мне казалось, что жизнь не стоит того, чтобы жить. Чтобы вывести меня из этого состояния, мои родственники убедили меня поехать в Раманашрам и получить духовные наставления от Бхагавана, но тогда я была не в том настроении, чтобы куда-то ехать.

В тот период я как-то раз оказалась в Мадурае и молилась в большом храме Минакши.

Ко мне подошел старый брахман и спросил: «Вы не приготовите для меня еды?»

Это была странная просьба, и, должна признаться, она меня удивила. Брахман может свободно попросить уже готовую еду у другого брахмана, но этот человек хотел, чтобы еду приготовили специально для него. Поскольку гостеприимство в нашей крови, я пригласила его к нам домой, где живет моя семья, и сказала, что приготовлю ему особое блюдо. Прежде чем отправиться домой вместе с ним, я ненадолго зашла во внутреннее святилище, так как не хотела прерывать даршан. Когда я вышла, старого брахмана нигде не было. Этот случай почему-то оставил глубокий след в моей душе. Я не могла забыть этого старика и его странную просьбу. Позже у меня появились все причины считать, что этим старым брахманом в храме Минакши был сам Бхагаван и что его странная просьба была зовом – я должна была прийти к нему и готовить для него.

В 1928 г. моя сестра и ее муж Нараянан собирались к Бхагавану. Я согласилась поехать с ними. Мы нашли Бхагавана в хижине из пальмовых листьев, построенной над самадхи его матери. Несколько преданных и гостей ашрама сидели рядом с ним и пили утренний кофе.

Дандапани Свами представил меня Бхагавану со словами: «Это сестра жены доктора Нараянана».

Я могла по многу часов сидеть в присутствии Бхагавана. В такие моменты мой ум просто переставал думать, и я не замечала течения времени. Меня не учили медитировать, и сама я тоже не знала, как своими собственными усилиями заставить ум не думать. Но в присутствии Бхагавана это происходило само собой, одной лишь его милостью. Я сидела и сидела, погрузившись в странное состояние, в котором в уме не было ни единой мысли. Оно не было тупым и пустым – в этом состоянии было яркое осознание и чистота ума. Это были дни глубокого покоя и счастья, и в это время моя преданность Бхагавану пустила глубокие корни. С тех пор она никогда не покидала меня.

В свой первый приезд я осталась там на двадцать дней. Когда я уезжала, Бхагаван достал книгу «Кто я?» и собственноручно вручил ее мне.

Вернувшись в свою деревню, я не могла найти покоя. Меня переполняли мечтания. Я воображала о том, что какая-нибудь набожная женщина придет и возьмет меня с собой в ашрам, или что Бхагаван спросит обо мне и позовет меня. Я страстно хотела снова поехать в Раманашрам, и когда мой дядя поехал к Аруначале, я с готовностью приняла его предложение присоедениться к нему. В ашраме меня попросили помочь на кухне, потому что женщине, отвечавшей за приготовление пищи, нужно было на время уехать домой. Я с радостью согласилась – это давало мне шанс остаться в ашраме и быть рядом с Бхагаваном.

Вначале у меня не очень хорошо получалось – здесь готовили не так, как я привыкла, но Бхагаван всегда был на моей стороне, помогая мне своими подробнейшими указаниями. У него был твердый принцип: здоровье зависит от пищи, которая должна легко перевариваться. Поэтому мы целыми часами перемалывали ингредиенты и тушили еду.

Поскольку он пробовал всю еду, прежде чем ее подавали всем остальным, наша еда была священной: вся пища, предложенная Богу, становится священной.

Бхагаван очень внимательно следил за тем, чтобы еда готовилась как положено. Чтобы он мог удостовериться, что я все делаю правильно, я давала ему попробовать еду, пока она готовилась. Он всегда готов был уйти из холла, чтобы дать совет на кухне. Среди кастрюль и сковородок он чувствовал себя свободно и непринужденно. Он учил нас бесчисленным способам приготовления круп, бобовых и овощей – основных продуктов, составляющих рацион южноиндийца. Пока мы готовили, он рассказывал нам истории из своего детства, говорил о матери, о том, какой она была и как готовила сампурнам (сладкую начинку).

Однажды он сказал мне: «То, как ты готовишь, напоминает мне о том, как готовила моя мать. Это неудивительно, ведь наши деревни находятся так близко друг от друга».

Каждый раз, когда речь заходила о моем возвращении домой, он льстил мне, говоря: «О, наша лучшая повариха хочет уйти!»

Он был очень строг с нами на кухне. Мы быстро поняли, что его приказы необходимо выполнять вплоть до мелочей. Он не оставлял нам никакого выбора, никакого простора для догадок или экспериментов. Мы должны были слепо следовать его указаниям и снова и снова убеждаться, что он всегда прав и что мы никогда не допустим ошибку, если будем полностью доверять ему. Когда я сейчас думаю об этом, мне совершенно ясно, что даже работу на кухне он использовал для духовного обучения. Он учил нас слушать каждое слово и честно выполнять все, что он говорил. Он учил нас, что работа – это любовь к людям. Он пропитывал нас убеждением, что нельзя работать только для себя. Самим своим присутствием он учил нас, что мы всегда находимся в присутствии Бога и что весь труд – это Его труд. Он использовал все эти котлы и кастрюли, чтобы учить нас религии и философии.

В кухне он был шеф-поваром, и его целью было совершенство вкуса и внешнего вида еды. Судя по тому, сколько внимания он уделял еде, можно было подумать, что он любит вкусно и обильно поесть. Но это совершенно не так. Когда раздавали еду, он смешивал то маленькое количество еды, которое разрешал класть себе на лист-тарелку – сладкое, кислое и пряное, всё вместе – и небрежно проглатывал, словно вовсе не ощущал вкуса.

Когда мы говорили ему, что неправильно смешивать разные блюда, приготовленные с таким старанием, он говорил: «Хватит многообразия, пусть будет хоть немного единства».

Было очевидно, что вся его тщательная забота о том, чтобы пища была приготовлена правильно, была не ради того, чтобы просто накормить нас. Разумеется, он хотел, чтобы мы были здоровыми, но еще больше он хотел научить нас правильно жить. Для работавших на кухне приготовление еды было серьезным духовным опытом.

«Когда готовишь овощи, нужно накрывать их крышкой, – говорил он. – Только тогда они сохранят аромат и их можно будет есть. Также и ум – вы должны накрывать его крышкой и дать ему тихо кипеть на медленном огне. Только тогда человек становится пищей, пригодной для Бога».

Однажды несколько моих подруг приехали на пару дней, чтобы посмотреть достопримечательности, и мне захотелось пойти с ними. Я подошла к Бхагавану и робко попросила разрешения уйти.

Ему не понравилась моя идея. Он сказал: «Я думал, что ты будешь готовить мне как следует и на тебя можно в этом положиться. Теперь ты хочешь уйти. Почему тебе все время не сидится на месте? Но ведь в любом случае ты уйдешь, да? Когда ты вернешься?»

«Я непременно вернусь через два дня», – пообещала я.

Я смогла вернуться только через четыре дня.

Когда я вернулась и подошла к Бхагавану, он сказал: «Ты была уверена, что вернешься через два дня. Теперь ты знаешь – ничто не в твоей власти. Не ты решаешь, когда тебе уходить и когда приходить».

Эта ситуация научила меня не отвлекаться от своей работы и выполнять ее так, чтобы она стала подношением Бхагавану.

Однажды он дал мне «Рибху-гиту» и попросил изучить ее. У меня не было ни малейшего желания корпеть над таким сложным трудом, который способен понять только ученый пандит, и я попросила освободить меня от этого, сказав, что не понимаю в этой книге ни единого слова.

«Неважно, что ты не понимаешь, – сказал он. – Она все равно принесет тебе огромную пользу».

Он не разрешал ничего выбрасывать или расходовать без пользы. Даже зернышко риса или горчичное зерно, лежащее на земле, он поднимал, очищал, относил на кухню и клал в соответствующую банку. Я спросила его, почему он так утруждает себя из-за одного зернышка риса.

Он ответил: «Это мой способ жизни. Всё находится в моем ведении, и я не позволяю ничему пропадать впустую. В этих вопросах я довольно строг. Если бы я был женат, ни одна женщина не смогла бы ужиться со мной. Она бы сбежала».

В другой раз он сказал мне: «Это имущество моего отца Аруначалы. Я должен сохранить и передать это имущество его детям».

Его привычка к экономии иногда заставляла его использовать в пищу то, о чем мы даже подумать не могли, что оно может быть съедобным: дикие растения, горькие корни и жгучие листья под его руководством превращались во вкуснейшие блюда.

Однажды на его день рождения готовили праздничный обед. Преданные присылали огромное количество продуктов. Кто-то прислал рис, кто-то сахар, кто-то фрукты. Один человек прислал очень много баклажанов, которые нам потом пришлось есть каждый день. Когда их наконец съели, Бхагаван попросил нас взять стебли, лежащие большой кучей в углу, и приготовить из них карри! Меня эта просьба ошарашила – даже животные не стали бы есть эту грубую колючую солому. Бхагаван настоял на том, что стебли съедобны, и мы положили их в кастрюлю варить вместе с сушеным горохом. Через шесть часов варки они были такими же жесткими, как и в самом начале. Все были в замешательстве и не знали, что делать, но не осмеливались тревожить Бхагавана. Однако нам не стоило беспокоиться – он всегда знал, когда на кухне требовалась его помощь. Он часто выходил из холла, даже посреди беседы, если нам нужны были его указания. Случайный посетитель мог бы подумать, что у него на уме одна стряпня. Однако это было проявлением милости к кухонным работникам. И в этот раз он, как всегда, не бросил нас в беде.

Он появился в кухне в самый нужный момент и спросил: «Ну что, получается карри?»

«Да разве мы готовим карри? Мы варим гвозди!» – со смехом воскликнула я.

Он взял черпак, немного помешал стебли и вышел, не сказав ни слова. Вскоре после этого мы обнаружили, что стебли стали мягкими. Блюдо получилось очень вкусным, и во время обеда все просили добавки. Бхагаван загадал загадку всем, кто обедал: «Что за овощи мы едим»? Разумеется, никто не угадал. Все хвалили карри и повара, но не Бхагавана, который был «главным творцом» этого блюда. Он одним махом проглотил свою маленькую порцию, как микстуру, и отказался от добавки. Я была очень раздосадована: после всех стараний, которые он приложил, чтобы вкусно приготовить эти стебли, он их даже не распробовал…

На следующий день я случайно услышала, как он говорит кому-то: «Сампурнамма расстроилась из-за того, что я не ел ее превосходное карри. Неужели она не видит, что все, кто его ел, – это Я? Какая разница, кто ест эту пищу? Важно само приготовление, а не тот, кто готовит, и не тот, кто ест. Дело, сделанное хорошо, с любовью и преданностью, само по себе награда. То, что происходит потом, не так важно, потому что это не в нашей власти».

Мне стало ясно – Бхагаван не хочет, чтобы я обращалась с ним по-особенному, не так, как с другими. Он исправлял мои ошибки, отказываясь прикасаться именно к тому, чем я особенно гордилась или очень хотела преподнести ему.

Вечером, когда я собиралась уходить из ашрама ночевать в город, он спрашивал меня, какие продукты у нас есть на завтра. Когда утром на рассвете я появлялась в ашраме, все было уже готово: овощи очищены и нарезаны, бобы замочены, специи перемолоты, а кокосы измельчены. Увидев, что я пришла, он давал подробные указания, как и что нужно готовить. Затем какое-то время сидел в холле, прежде чем вернуться в кухню и посмотреть, как идут дела. Он пробовал все, что мы готовили, возвращался в холл, а через час или два снова приходил с инспекцией. Был странно, что он так охотно готовит, но при этом так неохотно ест.

Однажды я приготовила прекрасную семиа (лапшу). Она получилась пушистой и рассыпчатой. Он скатал свою порцию в твердый шарик и стал жевать его.

«Зачем вы так делаете, Бхагаван? – спросила я. – Вы испортили свою лапшу. Ее не надо так сжимать».

«Зачем вся эта разделенность? – спросил он. – Разве всё не должно быть единым неделимым целым?»

Он испортил свою порцию лишь для того, чтобы преподать мне урок веданты!

Бхагаван был превосходным поваром. Он никогда не клал слишком много или слишком мало соли или специй. Если мы следовали его указаниям, у нас все получалось хорошо, но как только мы пытались действовать самостоятельно, у нас начинались проблемы. В этих случаях, если мы просили его о помощи, он пробовал нашу стряпню и давал указания, что следует сделать, чтобы улучшить ее вкус. Таким образом мы пришли к выводу, что, имея дело с Бхагованом, все, что требуется, – это послушание. Эти уроки стали частью нашей жизни. Мы учились тому, чтобы удерживать свой ум на Бхагаване каждую минуту, – это было нашей ежедневной практикой. Всякий раз, когда мы испытывали страх, беспокойство или боль, нам нужно было лишь подумать о нем – и мы тут же ощущали его помощь и поддержку.

На пути в ашрам и обратно мне иногда приходилось идти одной в темноте по тропе, шедшей вокруг горы через джунгли. Когда Бхагаван заметил, что мне бывает страшно, он сказал: «Почему ты боишься? Разве я не с тобой?»

И Бхагаван подтвердил, что он защищает меня. Чиннасвами, управляющий ашрама, как-то раз спросил меня, когда я пришла в сумерках: «Ты пришла одна? И тебе было не страшно?»

Бхагаван упрекнул его: «Чему ты удивляешься? Разве она была одна? Разве я не был с ней все это время?»

Однажды мы с Суббалакшми Аммой решили совершить круговой обход горы. Мы вышли очень рано, задолго до рассвета. Нам было очень страшно идти через джунгли – мы знали, что там живут змеи, леопарды и даже разбойники. Пройдя немного по тропе, мы увидели странное голубоватое сияние впереди. Оно выглядело как нечто сверхъестественное, и мы подумали, что это привидение. Тем не менее оно вело нас по тропе. Когда мы это поняли, мы почувствовали себя в безопасности. С рассветом свечение исчезло.

В другой раз мы вдвоем рано утром обходили гору и разговаривали о своих домах и родственниках. Мы заметили, что за нами идет какой-то мужчина. Нам предстояло пройти через участок глухого леса, поэтому мы остановились, чтобы пропустить этого человека. Он тоже остановился. Когда мы тронулись с места, он тоже пошел.

Мы встревожились и начали молиться вслух: «Господь Аруначала! Только ты можешь помочь нам, только ты можешь спасти нас!»

Мужчина догнал нас и сказал: «Да, Аруначала – наше единственное прибежище. Постоянно сосредоточивайте ум на нем. Это его свет наполняет все пространство. Все время держите его в своем уме».

Мы задумались, кто бы это мог быть. Послал ли его Бхагаван, чтобы напомнить нам, что не следует беседовать о мирских делах, совершая обход священной горы? Или это был сам Господь Аруначала в человеческом обличье? Мы оглянулись, – на тропинке уже никого не было! У Бхагавана было столько разных способов дать нам знать, что он всегда с нами, что в конце концов это превратилось в стойкое убеждение, ставшее частью нашей натуры.

В то время мы жили на пороге нового мира, мира блаженства и радости. Время протекало бесшумно, незаметно и неощутимо. Самые тяжелые задачи казались пустяками. Отдыха мы не знали. Дома самая легкая работа казалась утомительной и заставляла нас роптать; в ашраме же мы работали целый день и всегда готовы были продолжить.

Однажды Бхагаван вошел на кухню и увидел, что все приготовлено, а кухня прибрана. Он сказал, что удивлен тем, как скоро мы управились.

«Здесь работали не только человеческие руки, Бхагаван, – сказала я. – Нам все время помогали добрые духи».

Он засмеялся и сказал: «Здесь присутствует великий дух, Аруначала, он возвышается над вами. Это он работает, а не вы».

Однажды я предложила поужинать на открытом воздухе – отчасти потому, что в небе ярко светила луна, а отчасти потому, что нужно было накормить очень много гостей. Бхагаван согласился, и мы подготовили еду к раздаче во дворике рядом с холлом. Когда Бхагаван сидел с нами, мы увидели вокруг его головы яркий, отчетливый ореол. Был ли это лунный свет или что-то иное, не могу сказать, но ореол был, и многие его видели. Нас это очень сильно впечатлило, и мы обсуждали это несколько недель.

Стоит упомянуть, что прямо перед ужином кто-то принес большую корзину сладостей, которых хватило как раз на всех. Было ли это совпадением, или же так проявилась чудесная воля Бхагавана?

Женщинам во время менструации не разрешалось принимать пищу, приготовленную в ашраме, а также входить в ашрам. Однажды рядом со мной не было никого из родственников, и я не смогла нигде больше найти еды. Поскольку накормить меня было некому, мне пришлось голодать. Я сидела под каменным навесом за воротами ашрама, где обычно ночевали нищие. Бхагаван спросил обо мне, и ему сказали, что я не приходила уже три дня.

«Где она?» – спросил Бхагаван.

«В мантапаме перед воротами», – ответили ему.

«Приведите ее сюда и хорошо накормите», – приказал Бхагаван.

Все были ошеломлены – это было прямое нарушение всех правил и обычаев.

«Но она нечиста», – запротестовали все.

«Кто чист, а кто нечист? Все есть одно, все одинаковы!»

Нужно знать, что такое брахман в Южной Индии, чтобы понять, какую сложную ситуацию создал Бхагаван. Правила, касающиеся менструаций, были самыми жесткими, и их выполнение было неукоснительным. Брахманы верили, что нарушение этих правил осквернит весь ашрам и вызовет всеобщий протест. Насколько же преданны были жители ашрама, раз они позвали меня – хоть и крайне неохотно! Бхагаван хотел сам пойти на кухню, чтобы принести мне еды, но преданные опередили его и накормили меня у него на глазах. Древнее правило было нарушено, и он освятил это нарушение своим присутствием. Он хотел преподать нам всем урок: что на пути духа наибольшее значение имеет человечность, а высшим законом является сострадание. Некоторые поняли это, но остальные метали на меня злобные взгляды и бранили за то, что я осквернила их.

Однажды я попросила у Бхагавана разрешения поехать вместе с моими друзьями в Бенарес. Он посмеялся надо мной.

«Что ты ожидаешь найти в Бенаресе, чего нет здесь? – спросил он. – Господь Бенареса [Шива] – здесь. Это сам Аруначала. Зачем отправляться на поиски того, кто находится здесь, с тобой?»

Поскольку он не разрешил мне уехать, я отменила эту поездку.

На следующее утро он сказал мне: «Сампурнамма, сегодня ночью мне приснился сон. Я увидел, как ты молишься Богу в храме Каши Вишванатха [в Бенаресе]».

Был ли это всего лишь сон? У меня было такое чувство, что он взял меня туда, дал мне возможность помолиться, а затем вернул меня обратно в ашрам.

Я все же поехала в Бенарес после того, как Бхагаван оставил тело. Когда я вошла в священные воды Ганги, я почувствовала, что мое тело растворяется, а сама я с восторгом воспаряю к небу. Несколько минут я не осознавала ничего вокруг, лишь чувствовала, как меня уносит ввысь.

По словам Бхагавана, высшие души часто приходили в ашрам в обличье животных. Например, однажды белогрудый орел, считающийся в Индии священной птицей, влетел в холл и сел на шкаф рядом с Бхагаваном. Через некоторое время он облетел вокруг него и скрылся.

«Это сиддха (существо, достигшее совершенства) пришел меня навестить», – очень серьезным тоном сказал Бхагаван.

В другой раз он заметил: «Когда я жил на горе, ко мне прилетал ворон. Это был риши в теле ворона. Он не ел ни из чьих рук, кроме моих. Потом он умер».

Самым поразительным было то, какое уважение он питал к животным и птицам. Он действительно обращался с ними, как с равными. Их кормили первыми, как почетных гостей, и если они умирали в ашраме, их хоронили как если бы они были людьми и ставили на могилу каменное надгробие.

Могилы оленя, ворона и коровы Лакшми и сейчас находятся в ашраме рядом с задними воротами.

Кто может знать, в каких бесчисленных формах приходили к нему, воплощенному Богу, живые души – люди, животные и божественные сущности? Мы, обычные невежественные женщины, лишь ощущали блаженство от его присутствия и никак не могли расстаться с тем, кого так любили…

Сундарам (Садху Тривенигири)

В 1932 г., когда я был в Тиручендуре, мне пришло в голову, что, если намерен вести духовную жизнь, я должен видеть в каждой женщине свою мать или Вали (супругу Субраманьяна, сына Шивы). Однажды вечером, спустя несколько дней, я отправился к алтарю Шри Субраманьяна.

Я полчаса стоял перед главным божеством, и в моем сознании подобно вспышке пронеслись следующие слова: «Здесь я – Бог, который не говорит. Иди в Тируваннамалай. Там Бог, который говорит».

Так милость Махарши проявилась по отношению ко мне, тогда как я еще ни разу его не видел.

В декабре 1932 г. я написал письмо в Раманашрам и получил ответ. В этом письме была упадеша Бхагавана о том, что тело – результат прарабдхи. Там говорилось, что, несмотря на неизбежность удовольствий и страданий, которые испытывает тело, их можно легко вынести, если полностью отдать свое бремя Богу.

В 1933 г. один мой знакомый, Вакил Шри Вайкунтам Венкатарама Айер, внезапно завел со мной разговор о Махарши и дал мне книгу «Шри Рамана Виджайям» – биографию Бхагавана на тамильском языке. Я с жадностью прочел ее. Когда я дошел до момента, где его мать плачет перед ним, упрашивая вернуться домой, меня начали душить слезы. Моя мать заметила это и дала мне совет: «Бог призывает тебя. Иди к нему. Этот путь приведет к спасению двадцать семь поколений нашего рода. Это упадеша Матери Истины. Иди этой дорогой. Если встретишь препятствия, считай это майей. Ты скоро достигнешь освобождения».

В феврале 1933 г. я снова написал письмо в ашрам и очень скоро получил ответ. На мои многочисленные вопросы, касающиеся правильного питания и медитации, мне прислали следующее наставление:

«Саттвическая пища держит ум в чистоте и помогает медитации. Это опыт садхаков. Ешьте, чтобы утолить голод, а не для того, чтобы удовлетворить вкус или страстное желание. Со временем это приведет к контролю над чувствами. Позже продолжительная и сосредоточенная медитация приведет к исчезновению желаний.

Ум и дыхание оживляются Атманом. Наблюдение за дыханием приведет к кевала-кумбхаке (остановке дыхания). Контроль дыхания приведет к временному контролю ума и наоборот.

Интенсивная и постоянная джапа приведет к аджапе (самопроизвольной джапе). Поскольку звук тоньше, чем форма, джапа предпочтительнее, чем почитание или медитация на форме или изображении. Мантра «Я есть Брахман» – наилучшая. Тем, кто ищет источник „я“, не нужны никакие другие мантры или упасаны (ритуалы почитания)».

Вскоре после этого умерла моя жена, и связь между мной и моей семьей разорвалась. Даже когда жена была жива, у меня было сильное желание посвятить все свое время служению Богу. После ее смерти я набрался смелости, бросил работу и решил отправиться в Раманашрам. Не прошло и месяца с тех пор, как получил это письмо, а я уже был в Тируваннамалае.

В свой первый приезд я нашел Бхагавана в холле, сидищим в компании всего двух-трех человек. Вскоре после моего прибытия зазвонил колокольчик на ужин. Услышав его, Бхагаван встал и пригласил меня поесть, но я отказался, потому что в то время не ел в вечернее время.

Младший брат Бхагавана, Свами Ниранджанананда, которого все называли Чиннасвами, был управляющим ашрама. Он вел дела ашрама энергично и с большой преданностью. Он унаследовал ашрам, построенный из соломы, и превратил его в ашрам из камня. Невозможно и представить себе, сколько труда он вложил в это дело. Он очень хорошо знал мою семью. Узнав, что я хочу посвятить свою жизнь служению, он сразу же дал мне задание отвезти какие-то документы в Мадрас.

Мне повезло, что я стал работником ашрама прямо в день приезда. Когда я вернулся из Мадраса, мне вначале поручили работу в книжном магазине. Позже, когда я уже какое-то время занимался письмами ашрама, меня попросили поработать на кухне. Мне посчастливилось работать под непосредственным руководством Бхагавана.

До приезда в Раманашрам я много лет страдал астмой. Она доставляла мне большие проблемы во время приготовления еды, но я и не думал сообщать об этом Бхагавану. Мне казалось, что моя задача – во что бы то ни стало держаться до конца, и пусть всё идет так, как должно идти.

Бхагаван готовил различные виды чатни, которое обычно делали из кокосов, душистых трав и специй. Ему очень нравилось использовать самые доступные и повсеместно растущие травы и семена. Он был настоящим мастером готовить превосходные кушанья из самых простых продуктов. Когда было готово что-нибудь необычное, он давал это попробовать всем, кто был в кухне. В таких случаях мы принимали эту пищу с закрытыми глазами как его прасад.

Однажды он дал мне чуть-чуть чатни и сказал: «Это твое лекарство».

Даже не задумавшись о его словах, я проглотил этот кусочек. Чуть позже я обнаружил, что моя астма полностью прошла.

Это странно, но я в самом начале почти не понимал, кто такой Бхагаван. Сначала я думал, что это просто хороший человек, но через какое-то время понемногу начал понимать, что имею дело с самим Богом, высшим Учителем, в чьих руках находится моя жизнь и мое спасение.

Вскоре после своего приезда я решил провести сорок восемь ночей подряд в присутствии Бхагавана. На пятнадцатый день мне приснился сон, в котором у помощника по имени Мадхава Свами случился эпилептический припадок, и он внезапно схватил меня за руку. Я закричал, призывая на помощь Бхагавана, и он оторвал от меня руку Мадхавы Свами и дал мне выпить молока. Проснувшись, я все еще ощущал вкус молока во рту. Я чувствовал, что это было «молоко мудрости». С того момента мой ум начал обращаться вовнутрь.

Как-то раз кто-то пожаловался Бхагавану, что пища в ашраме слишком острая, что в ней слишком много перца чили и специй и после нее ощущается жжение в желудке. Этот человек, который хотел, чтобы мы готовили пищу без специй, спросил Бхагавана: «Если для духовных практик необходимо питаться саттвической пищей, почему же в ашраме в еду кладут так много специй?»

Бхагаван объяснил ему, что если продукты чисты, готовятся правильно и в чистом месте, то приправы – лишь дело вкуса и привычки. Дабы проиллюстрировать утверждение, что большое количество специй не делает пищу менее саттвической, он добавил: «На севере люди едят много молока и масла и почти не используют специи, и все равно они постоянно спорят и ссорятся. В Танджуре, где пищу перчат так, что она по вкусу похожа на огонь, у людей мягкий характер и трезвый рассудок. Мы должны готовить пищу, которая нравится всем. Те, для кого она слишком острая, могут разбавить ее рисом или пахтой».

Ашрам не мог содержать больше определенного количества постоянных работников, поэтому работы всегда было очень много. Неписаное правило требовало, чтобы работники не переставали трудиться, пока последняя порция еды не будет подана и съедена. Сидение в медитации или в холле Бхагавана в рабочие часы крайне не приветствовалось. Управляющий доказывал (имея на то веские причины), что, поскольку преданное служение ашраму само по себе является высшей духовной практикой, никакие другие практики не нужны. Он не разрешал нам находиться в холле, даже если там происходило что-то интересное или велась увлекательная беседа. Когда мы все же проникали в холл и пытались спрятаться за чьими-нибудь спинами, Бхагаван смотрел на нас многозначительным взглядом, словно говоря: «Лучше возвращайтесь к своей работе, не напрашивайтесь на неприятности».

Мадхава Свами служил в холле помощником Бхагавана. Он также смотрел за хранящимися там библиотечными книгами. Однажды, когда он переплетал книгу, кто-то из преданных спросил Бхагавана, можно ли ему взять книгу из библиотеки.

Бхагаван попросил Мадхаву Свами принести ее со словами: «Ты делай мою работу, а я буду делать твою».

Бхагаван взял книгу Мадхавы Свами и продолжил переплетать, пока Мадхава Свами искал книгу в библиотеке.

Присутствовавший при этом преданный прокомментировал это так: «„Моя работа“ означает удовлетворять любые нужды преданных, когда им нужно что-то от Бхагавана. „Твоя работа“ означает достичь освобождения, что невозможно без милости и помощи Бхагавана».

Бхагаван услышал этот комментарий и согласился: «Хм, хм! Это действительно так».

Бхагаван прекрасно знал, какие мысли проносятся у нас в головах, когда мы сидели перед ним. Однажды, когда я медитировал в присутствии Бхагавана, мой ум блуждал, и я не мог контролировать его. Тогда я перестал медитировать и открыл глаза.

Бхагаван сразу же выпрямился и сказал: «О, ты бросил медитировать, думая, что блуждание – это природа (свабхава) ума. Что бы мы ни практиковали, это становится свабхавой. Если упорно практиковать контроль [ума], он станет свабхавой».

Это стало для меня очередным уроком.

Поздно вечером, когда ужин заканчивался, мы все собирались вокруг Бхагавана. Гости к тому времени уходили, и он был весь наш. Мы чувствовали себя большой семьей, собравшейся вместе после дневных трудов. В эти недолгие часы Бхагаван спрашивал, как нам живется, непринужденно разговаривал с нами, смешил нас и давал указания на следующий день.

Со временем я понял, что работа с Бхагаваном на кухне была не просто приготовлением пищи, а формой духовного обучения. Первый урок в духовном обучении – это учиться и выучить назубок, что необходимо слушаться Гуру безоговорочно, не подвергая его слова сомнению и не пытаясь выносить никаких самостоятельных суждений. Больше всего Бхагаван был рад тому, что мы понимаем самое главное: наказы Учителя должны немедленно выполняться, и их выполнение нельзя откладывать на потом – ни из желания доставить ему радость, ни из желания выполнить задание правильно. Даже если мы знали, как можно выполнить работу лучше, мы все равно должны были делать это в точности так, как сказал нам Учитель. Могло казаться порой, что, если мы послушаем его, все дело пойдет прахом, – но все равно нужно было слушаться. Необходимо было освоить это искусство мгновенного и беспрекословного подчинения, так как секрет реализации лежит в полной отдаче и отказе от собственных суждений.

Я научился мгновенному послушанию необычным способом. Одним утром, когда я резал овощи с Бхагаваном, он сказал: «Сундарам, возьми этот фонарь и собери манго, упавшие с дерева».

Я сказал: «Хорошо», но продолжил резать овощи.

Тогда Бхагаван позвал меня: «Сундарам! Сначала сделай то, что я сказал. Здесь всё исходит от меня. Вначале сделай это».

Я воспринял это и как совет, и как наставление. Я понял, что он не просто делает мне замечание. По тому, как он сформулировал свое замечание, я почувствовал, что он дает мне наставление начать практику вопрошания себя. Мои друзья тоже подумали, что Бхагаван имеет в виду именно это.

Наша готовность слушаться Бхагавана постоянно испытывалась суровыми проверками – например, его строжайшим требованием, чтобы пищу не выбрасывали. В старые добрые времена, когда он жил на горе, всю пищу, собранную за день, раздавали всем присутствующим, и она съедалась на месте. На следующий день не оставалось ничего, даже сырых продуктов. Это была жизнь бродяг, живущих милостыней, простая и чистая. Когда количество преданных возросло и мать Бхагавана переехала к своему сыну, она завела кухню, потому что хотела служить преданным. Так появился Раманашрам с кладовой, кухней и регулярным приготовлением пищи.

Сам Бхагаван был великолепным поваром и учил нас готовить правильно. Стряпня – самая неблагодарная работа, потому что хорошие повара обычно мало едят, и от их мастерства выигрывает кто угодно, кроме них самих. Возможно, именно поэтому Бхагаван избрал кухню «тренировочной площадкой» для некоторых наиболее преданных учеников.

Однажды Бхагаван пришел на кухню до рассвета и поставил на огонь суп, оставшийся со вчерашнего дня. Когда листья были вымыты и нарезаны, он сказал, чтобы я всыпал их в суп и мешал до тех пор, пока они не потеряют свой ярко-зеленый цвет. Я мешал долго, но листья не меняли цвет, а Бхагаван всё не возвращался в кухню. Не получив дальнейших указаний, я продолжал мешать суп. Увидев, что жидкость потихоньку выкипает, я забеспокоился, что на завтрак не останется самбара. Бхагаван пришел очень поздно, прямо перед завтраком.

«Как, ты все еще мешаешь?» – спросил он, лучезарно улыбаясь.

Он был явно рад, что я буквально выполнил его указание, и сказал, чтобы я продолжал помешивать. Самбар приготовился вовремя и вышел очень вкусным.

Каждое утро прямо перед завтраком Бхагаван входил в кухню. Котлы с кофе, иддли и самбаром были уже готовы, накрыты и сияли. Он поднимал крышку, заглядывал внутрь и говорил: «Это кофе. Это иддли. Это самбар». Все мы чувствовали, что он освящает пищу перед тем как раздать ее жителям и гостям ашрама.

Однажды утром вместо того, чтобы резать овощи, я собрался на гири-прадакшину, спросив Бхагавана, можно ли и мне пойти. Присутствовавшие при этом преданные делали Бхагавану знаки, чтобы он не разрешал мне идти, так как на кухне в этот день было много работы.

Бхагаван сказал: «Разве желание совершить прадакшину – не санкальпа (намерение или решение следовать определенному плану действий)? Пусть идет».

Я сказал Бхагавану: «Вчера вечером я решил пойти с кем-нибудь. Вот и все».

Бхагаван ответил: «О, ты создал санкальпу. Санкальпы приводят к сансаре. Выполни санкальпу. Тебе не нужно резать овощи».

Я воспринял этот эпизод как упадешу: Бхагаван научил меня не создавать больше санкальп.

Однажды Бхагаван жарил большое количество специй в большой металлической сковородке на сильном огне. Я стоял рядом с ним, и он тихо попросил меня немедленно снять сковороду с огня. Возможно, он увидел, что специи вот-вот начнут подгорать. Рядом не было ничего, что могло бы послужить прихваткой, и я взял сковороду голыми руками, поднял ее и поставил на землю. Мне было совершенно не страшно касаться раскаленного металла, и меня не удивило, что я смог поднять ее, не чувствуя веса. Удивление пришло позже, когда я осознал, что только что совершил невозможное. Это был изумительный пример силы, которую дает послушание Гуру. Все мы можем совершать чудеса по приказу Учителя. Всё, что нам нужно, – слушаться. То, что он не может сделать сам, он может сделать руками своих преданных, при условии что их вера в него абсолютна.

Бхагаван заботился обо всех наших нуждах, и когда кто-то из нас болел, часто спрашивал о самочувствии.

Однажды, когда майор Чедвик лежал с высокой температурой, Бхагаван спросил: «Как он сейчас?»

«Не знаю, я его сегодня не видел», – ответил я.

«Немедленно иди и навести его, – сказал Бхагаван. – Он покинул свою родную страну, проехал тысячи километров, остался с нами, и мы стали его семьей. Разве мы не должны заботиться о нем и удовлетворять все его нужды?»

Я сразу же пошел навестить Чедвика. Оказалось, что его жар уже прошел.

Иногда мне выпадало счастье подавать еду Бхагавану своими собственными руками. Я был очень осторожен и внимателен, так как изучил его привычки и знал, как сделать ему приятно. И все равно он был внимательнее, чем я, и замечал малейшие ошибки.

«Почему ты положил мне больше, чем обычно? Неужели мне сегодня нужно больше пищи, чем вчера? И почему я получаю больше сладостей и лакомств, чем другие? Как ты смеешь проводить различия между людьми?»

Те, кто сидел рядом, начинали просить за меня. «Нет, Бхагаван, – говорили они, – Сундарам не давал вам больше. Посмотрите, у нас столько же еды, сколько у вас».

Но умилостивить Бхагавана было не так-то просто. «Вы не знаете, какое большое у него эго. То, что он оказывает мне особое внимание, – это всё из-за эго».

Я не мог понять, где именно допустил ошибку, но воспринимал его упреки как благословение и не переживал из-за них.

Иногда бывало так, что после приема пищи оставался какой-нибудь овощной суп. Неизменным требованием Бхагавана было, чтобы остатки использовались при приготовлении самбара на завтрак следующего дня. Нашим обычным завтраком были иддли и самбар, и поскольку самбар нужен был каждый день, остатки от предыдущего дня были очень кстати. Но это распоряжение Бхагавана создавало серьезную проблему: согласно обычаю, нельзя использовать в пищу то, что осталось со вчерашнего дня. Вчерашняя пища считалась оскверненной и оскверняющей. Это был всего лишь обычай – например, жареная пища была исключением из этого правила, а сладости и вадай вообще хранились по несколько дней. Бхагаван приходил на кухню очень рано утром, смотрел, что осталось со вчерашнего вечера, подогревал эту еду, разбавлял водой и добавлял другие продукты, чтобы приготовить самбар на завтрак. Иногда он использовал котел, который был черным после вчерашнего приготовления пищи, в то время как обычай требовал, чтобы котел был вымыт и обмазан глиной.

Запрет на вчерашнюю еду очень тщательно соблюдается высшими кастами в Южной Индии, и, без сомнения, это очень разумное правило. Но Бхагаван, настаивая на том, что важнее всего не тратить ничего впустую, никогда не позволил бы выбрасывать божьи дары. Можно было бы отдавать остатки нищим, однако Бхагаван требовал, чтобы нищим давали ту же еду, что и всем остальным, а не объедки и отбросы. Даже собакам нужно было давать еду из общего котла – и, более того, кормить их в первую очередь!

Женщины приходили утром убирать кухню и приводить ее в порядок перед рабочим днем.

Обнаружив, что Бхагаван варит утренний самбар из вчерашних остатков, они были шокированы, но, конечно же, не осмелились ничего сказать ему. Они очень сильно испугались, и не без оснований – они рисковали быть изгнанными из своей касты. С другой стороны, инструкции Бхагавана были четкими: во-первых, еда в ашраме не должна выбрасываться, а во-вторых, все должны есть одно и то же. Это было «перетягивание каната» – мудрость Гуру против обычаев, принятых в культуре, к которой принадлежали его последователи.

Женщины старались прийти в кухню пораньше, но Бхагаван всегда оказывался там первым. Когда они появлялись, он уже готовил самбар. Однажды часть этого самбара отнесли в дом одного из преданных, но когда этот человек узнал, что самбар был приготовлен из остатков вчерашней еды, он заказал специальную церемонию очищения дома.

Услышав об этом, Бхагаван сказал женщинам: «Позовите тех, кто проводит эту церемонию очищения, пусть они очистят вашу кухню. Я никогда больше туда не войду».

Женщины лишились постоянного присутствия Бхагавана, его общества и его наставничества из-за соблюдения своих кастовых правил… Это была настоящая трагедия. Все преданные в ашраме верили, что Бхагаван – Бог во плоти, и что он пришел, чтобы очистить нас, благословить и направить нас на путь, ведущий к освобождению. И когда сам Бог пошел против их религиозных обычаев, они предпочли сохранить свои привычки, а не следовать за Богом. Вот так мы раз за разом отталкиваем Бога от себя… Ученик должен сделать выбор между истиной и условностями. Благословенны те, у кого не было других правил, кроме правила следовать за Бхагаваном!

Было очевидно, что Бхагаван старался преподать нам простой урок: в его присутствии не действуют никакие правила, кроме правила полной отдачи себя Гуру и абсолютной преданности. Но усвоить этот урок было не так уж легко. Снова и снова старые привычки и стремление соблюдать правила брали верх и заставляли нас восставать против него, что наносило нам большой урон. Например, однажды в 19.30 – обычное время ужина в ашраме – ожидалось лунное затмение. Руководство ашрама приняло решение перенести ужин на 17.30, чтобы людям не пришлось есть во время затмения, однако с Бхагаваном никто не посоветовался, и ему даже не сообщили об этом. Наверное, это считалось само собой разумеющимся, что во время затмения нельзя принимать пищу. Колокольчик на ужин зазвонил в 17.30. Когда Бхагаван спросил, по какому поводу звонят, ему сказали, что ужин перенесли на более раннее время из-за затмения.

«Неужели?» – спросил Бхагаван, но не пошел вместе со всеми в столовую.

В 19.30 Бхагаван многозначительно посмотрел на часы, но колокольчик не зазвонил. Еду не раздавали. В 21.30, когда затмение закончилось, снова зазвонил колокольчик и все пошли ужинать, кроме Бхагавана – он отказался выходить из холла. Когда людям сказали, что Бхагаван не голоден, все поужинали.

Однажды мы приготовили разновидность яма, который, если неправильно приготовлен, раздражает горло. Если бы это произошло раньше, Бхагавану сообщили бы, чт'o мы собираемся готовить, и никаких проблем бы не было. Однако это произошло уже после того, как он перестал входить в кухню. Когда ям приготовили, оказалось, что его приготовили неправильно, и я получил распоряжение не давать его Бхагавану. Я не осмелился нарушить приказ, и Бхагаван не получил свою порцию яма. Он сразу же это заметил и сказал своему помощнику: «Посмотри, мне не дали этот ям».

Помощник позвал меня, и мне пришлось объяснить, что ям будет раздражать ему горло, так как его плохо сварили.

«Разве можно в таком случае раздавать его всем остальным?» – сердито спросил Бхагаван.

С гостями ашрама не всегда обращались одинаково, и часто до Бхагавана доходили жалобы, что в вопросах еды и размещения в ашраме практикуется дискриминация. Например, представителям высших каст были обеспечены все условия, чтобы они могли соблюдать все предписания и ограничения, которым они обязаны были следовать с рождения, однако для других каст, соблюдающих другие правила, не было создано подобных условий. Правила гостеприимства требовали, чтобы были удовлетворены потребности всех гостей, но недовольные находились всегда.

Чтобы решить эту проблему, Бхагаван однажды предложил такое решение: «Смешайте рис с овощами или творогом, заверните отмерянные порции в листья и дайте каждому гостю по одной. Таким образом всем раздадут одинаковые порции, и только тем, кто пришел ради продвижения по духовному пути, хватит смелости остаться. Никто уже не будет думать, что люди приходят сюда неплохо провести время, и вместе с этим уйдут остальные проблемы».

Это казалось простым и легким решением, но, поскольку руководству ашрама было важно удовлетворить всех гостей, эту идею не приняли во внимание. Чтобы отдать должное управляющему – Чиннасвами, – я должен сказать, что социальной дискриминации в ашраме почти не было. Министр правительства сидел в столовой рядом с разнорабочим. Чувство, что в присутствии Бхагавана все равны, было очень сильным. Только ортодоксальные брахманы, которым было запрещено принимать пищу с представителями других каст, не могли делать это ни у себя дома, ни в ашраме.

Они должны были есть в специально отведенном для них помещении. Политика ашрама была такой: если они следуют правилам своей касты у себя дома, им и в ашраме не следует их нарушать.

Бхагаван не был ни бунтарем, ни реформатором. Он не разубеждал людей следовать своим религиозным обычаям дома, но в ашраме он не принимал традиции как само собой разумеющееся. В Раманашраме он сам был религией и традицией, и те, кто забывал об этом, вынуждены были иметь дело с проявлениями его воли!

Шантамма

Когда брата жены моего брата перевели из Раманатхапурама (города на юге штата Тамил-Наду) в соседнюю деревню, его жена не смогла поехать с ним. Поскольку некому было за ним ухаживать на новом месте, он послал за мной, чтобы я готовила для него. Мне было сорок лет, и я уже была вдовой. Однажды утром, когда я сидела у очага в его доме и следила за рисом, кипевшем на огне, мне в голову стали приходить разные мысли.

«Шантамма, что с тобой? Почему ты делаешь всю эту работу? Ты потеряла мужа и троих сыновей. Ты нежно любила свою дочь, обслуживала ее и ее мужа и тратила на них все свои деньги. Но дочь и ее ребенок умерли. После этого ты отдавала свою любовь и все свои деньги дочери своего брата и ее мужу. А теперь ты готовишь еду для брата жены своего брата! Разве ты для этого родилась на свет? Неужели ты непременно должна связывать себя узами с какими-то людьми? Кто для тебя этот человек? Почему ты должна готовить для него? Какой смысл во всей этой бесконечной стряпне? Если ты будешь продолжать напрасно тратить свою жизнь, во что же ты превратишься?»

Внезапно я почувствовала, что все мое существо наполнилось светом. Я пошла к зятю своего брата, сказала, что иду в паломничество в Рамешварам, и сразу же ушла.

Пока я ехала в поезде (и позже, в Рамешвараме), у меня в голове вертелся один и тот же вопрос: «Где мне искать того, кто приведет меня к спасению? Кто укажет мне путь к Богу?»

В Рамешвараме я поселилась у женщины, читавшей паломникам в храме священные писания. Какое-то время я помогала ей по хозяйству. Она посоветовала мне прочитать книгу «Кайвалья». Эту книгу можно было взять у человека по имени Нагасвами, которого я хорошо знала. Я нашла его и попросила у него почитать книгу.

«Зачем тебе „Кайвалья“?» – спросил он.

«Чтобы узнать путь к освобождению», – ответила я.

«Разве книги приведут тебя к освобождению?»

«А что еще я могу сделать?»

«Ты и в самом деле хочешь узнать путь?»

«Да, хочу».

«И у тебя нет никаких желаний, кроме этого?»

«Нет».

«Это правда, абсолютная правда?»

Он задал мне этот вопрос три раза.

«Да, да», – убежденно ответила я.

Он внимательно всматривался в мое лицо, а потом сказал: «Хорошо, приходи в полнолуние».

В назначенный день он дал мне великую мантру и наставления как ее практиковать. В последующие месяцы я была так погружена в духовные практики, что подолгу не осознавала ничего вокруг. Возвращаясь в свое нормальное состояние, я служила Нагасвами, но спустя год после его смерти я вернулась в Раманатхапурам. Я какое-то время прожила там, читая священные книги, разъясняя их другим женщинам и повторяя свою мантру. Так прошло девять лет. Вдруг я осознала, что мне уже пятьдесят.

Муруганар, с рождения живший в Раманатхапураме, еще в молодости отказался от мирской жизни. Я знала, что он ученик Шри Раманы Махарши. Примерно в то время я увидела у него фотографию Бхагавана и ощутила очень сильное желание поехать к нему и увидеть его воочию. Но я была очень бедна, и у меня целый год ушел на то, чтобы накопить достаточно денег для поездки.

В 1927 г. я вместе с тремя другими женщинами поехала в Тируваннамалай. К тому времени Бхагаван уже жил не на горе, а в хижине рядом с самадхи его матери. Мы сняли жилье в городе, искупались с дороги и пошли к нему. Он сидел на скамейке под соломенным навесом. Рядом с ним сидел Муруганар. Стоило мне увидеть Бхагавана, как я поняла, что это Бог в человеческой форме. Я с благоговением поклонилась ему и сказала: «Исполнилась мечта всей моей жизни. Сегодня на меня снизошло благословение. Да будет ваша воля на то, чтобы мой ум никогда больше не мучил меня».

Бхагаван повернулся к Муруганару и сказал: «Скажи ей, пусть выяснит, существует ли вообще такая вещь, как ум. Если существует, пусть она опишет его».

Я стояла, ничего не отвечая, – я не знала, что сказать. Муруганар объяснил мне его слова: «Разве ты не видишь? Ты получила инициацию на поиск Самости».

Я была в полном замешательстве – его упадеша в тот момент не имела для меня почти никакого смысла, но вспомнила стих из «Рамана Стути Панчакам» и пропела его, прославляя Бхагавана:

Ваше духовное величие заполняет благоуханием всю Вселенную.

Привлеченные им бесчисленные живые существа обращают свои лица к вам.

И я тоже потеряла покой и с нетерпением искала вас.

«Где вы?» – вопрошала я, и вот теперь я пришла к вам.

Когда Бхагаван спросил меня, откуда я знаю эту песню, Муруганар объяснил, что он дал мне книгу.

В этот первый приезд мы остались там на сорок дней. На этот период пришелся знаменитый фестиваль Картикай Дипам. Все десять дней фестиваля с трех часов пополуночи до двенадцати ночи приходило так много людей, что пришлось укрыть Бхагавана за бамбуковой оградой. Каждый день мы готовили еду, деля расходы на всех, и приносили ее в ашрам. Бхагаван пробовал немножко, а затем просил раздать остальное преданным. В то время брат Бхагавана, Чиннасвами, готовил на весь ашрам. Какое-то количество еды и продуктов присылали преданные из города, но эти подношения были очень нерегулярными. Часто у нас не было ни карри, ни самбара, только голый рис и по кусочку каких-нибудь солений.

Я хотела дождаться дня рождения Бхагавана, который праздновался примерно через месяц после фестиваля Картикай, но остальным троим женщинам нужно было возвращаться. Поскольку я вынуждена была ехать вместе с ними, я подошла к Бхагавану и попросила разрешения уехать. Бхагаван сказал мне подождать еще один день, чтобы я могла получить только что напечатанную книгу «Упадеша Сарам». По его просьбе я отложила свой отъезд. На следующий день он своей собственной рукой вручил мне новенькую книгу. В этот момент мне стало очень грустно от мысли, что я его покидаю, и я горько заплакала.

Бхагаван очень добрым тоном сказал: «Не плачь. Ты едешь в Раманатхапурам, но ты не покидаешь Аруначалу. Иди, и приезжай снова».

Я провела в Раманатхапураме год, живя так же, как и раньше. Приближался следующий день рождения Бхагавана, и мое желание поехать к нему все больше росло, но у меня не было денег даже на билет. Несмотря на это, я решила во что бы то ни стало ехать в последнюю субботу перед днем его рождения. В пятницу, накануне моего отъезда, мне пришло приглашение из Шри Раманашрама. Позже я узнала, что сам Бхагаван назвал мое имя людям, рассылавшим письма. Я показала приглашение, на котором была фотография Бхагавана, женщинам из дворца Раманатхапурама и рассказала им о своих денежных затруднениях. Выслушав мою историю, они дали мне тридцать рупий, чтобы я смогла поехать на празднование джаянти. Тот, кто твердо решил посетить Бхагавана, несмотря на все кажущиеся препятствия, вскоре обнаруживает, что препятствия почему-то исчезают сами собой. Как я узнала позже, с этим так или иначе сталкивался каждый настоящий преданный.

Я приехала в ашрам. На этот раз Бхагаван сидел на диване в только что построенном холле, разъясняя Дандапани Свами что-то из «Улладу Нарпаду».

Когда он увидел меня, он первым делом спросил: «Ты получила эту книгу? Я просил отправить ее тебе».

Неужели мой Бог помнит мое имя? С какой любовью и внимательностью он стремится удовлетворить мои потребности! Что я, невежественная женщина, сделала такого, чтобы заслужить такую доброту? Как я смею после этого расстаться с ним?

Я осталась в ашраме, так, словно это был мой родной дом. Я ночевала в доме одного из преданных, но с рассвета до вечерних сумерек помогала в ашраме делать повседневную работу.

Когда празднование закончилось и гости начали разъезжаться, мне, конечно, казалось, что я тоже должна уехать. Но как я могла покинуть Бхагавана? Я набралась смелости и рассказала Бхагавану о своем сильном желании остаться: «Пока я с вами, Бхагаван, мой ум наполняет покой. Без вас я не нахожу покоя. Что мне делать?»

«Оставайся здесь, пока твой ум не успокоится, – ответил он. – Затем ты можешь идти куда угодно, ничто тебя не потревожит».

Но как я могла остаться? У меня не было денег, чтобы жить в городе. Ашрам тоже был беден, там часто не хватало еды на всех. Как я могла просить их принять меня к себе? С какой стати им было соглашаться на это? И несмотря на все эти сомнения, я решила остаться у стоп моего Гуру вместо того, чтобы вернуться в Раманатхапурам. Однако я знала: остаться в ашраме мне может помочь только чудо.

Как-то раз, пока я размышляла о своем будущем, произошло настоящее чудо. Я шла к столовой и случайно услышала разговор Чиннасвами и Рамакришны Свами. Чиннасвами, который в то время был нашим поваром, приболел и планировал ехать в Мадрас лечиться. Я услышала, как он спрашивает Рамакришну Свами: «Не согласится ли Шантамма готовить в мое отсутствие?»

Конечно же, я согласилась, ведь ни о чем другом и не мечтала! Как милостив был Бхагаван! Я планировала остаться на два месяца, но в итоге осталась навсегда.

Когда меня назначили ответственной за приготовление пищи, Бхагаван часто приходил помогать мне. Могла ли я мечтать о большем счастье? Он подготавливал всё и говорил мне, что готовить и как. Рядом с ним я могла работать без устали. Никакой объем работы не казался чрезмерным. Я не чувствовала, что я работаю, ведь моими движениями руководил Бог. И все это время я молча изумлялась своей невероятной удаче – тому, что мне позволили жить и работать в его священном и благотворном присутствии.

В тот период существования ашрама Бхагаван был необычайно активен. Он работал и на кухне, и на остальной территории ашрама. Он очищал зерно, чистил от скорлупы орехи, сшивал листья для «тарелок», из которых все мы ели, и так далее. Что бы он ни делал, мы присоединялись к нему и слушали его истории, его шутки, его воспоминания и духовные наставления. Иногда он журил нас – с любовью, как мать. Все известные мне принципы веданты я узнала от него, и это были легкие и радостные уроки. В любое время и в любом месте, что бы мы ни делали, работа исходила от него и предназначалась для него. Таким образом между нами поддерживалась постоянная связь. Он всегда был в центре, чтобы мы легко могли сосредоточивать на нем свой ум. Да и невозможно было заниматься чем-то другим, поскольку мы должны были все время обращаться к нему. Вся инициатива исходила от него, вся ответственность лежала на нем. Он заботился обо всем. Обо всех неприятностях, возникавших во время приготовления пищи или в наших бытовых делах, нужно было лишь сообщить ему, и он всё улаживал. Всё, что мы делали, все проблемы, с которыми мы сталкивались, он превращал в уроки, уча нас искусству полностью полагаться на него.

Когда я в первый раз работала на кухне, не было подходящих сосудов для продуктов. Всё хранилось в жестянках и дырявых горшках, из-за чего пол в кухне постоянно был грязным и скользким. Однажды, когда я очень тщательно вымыла кухню, Бхагаван поздравил меня с этим.

«Ах какой в этом толк, Свами? – вздохнула я, – опять придут люди, разольют масло, рассыпят муку, и снова всё будет по-прежнему. Мы должны завести нормальные сосуды и ёмкости для продуктов».

Спустя десять дней меня вызвали в холл. Там помощники вскрывали деревянные коробки, в которых было шесть красивых сосудов.

«Ты хотела сосуды, теперь они у тебя есть. Отнеси их в кухню», – сказал Бхагаван.

Когда навели справки, выяснилось, что начальник вокзала что-то перепутал и по ошибке заказал эти сосуды на адрес ашрама. Такие чудесные совпадения случались почти каждый день и в ашраме, и в домах преданных. Если бы я не видела их своими глазами, мне было бы трудно поверить, что эти странные совпадения могут происходить столь часто. Иногда было нелегко убедить других, что все это происходило у меня на глазах, что это правда. Такие вещи происходят даже сейчас. Несколько дней назад (это было написано в 1950-х гг.) я привела в ашрам одну женщину. Я чувствовала себя не очень хорошо и хотела пойти домой, чтобы поесть не риса, который постоянно готовили в ашраме, а чего-нибудь другого. Я осталась в столовой ради этой женщины, но сама ничего не ела. Суббалакшми, которая не осталась на обед, пошла домой, напекла пшеничных лепешек, завернула в лист, принесла в ашрам и дала мне. Она сказала, что не знала, зачем она печет лепешки и кто их будет есть, пока не выяснилось, что не риса, а чего-то другого хочу я. У меня нет никаких сомнений, что это забота Бхагавана, но как убедить в этом других?

Я могу привести еще один пример. Случилось так, что у меня совсем не было денег, а они мне были очень нужны. Я молча помолилась Бхагавану: «Рамана, как мне добыть немного денег?»

Через три дня мне пришел денежный перевод от д-ра Шриниваса Рао, которого я даже не знала. Наверное, он читал биографию Бхагавана и, увидев имя Шантамма, решил, что неплохо было бы послать ей немного денег. Как объяснить такие неожиданные поступки?

Однажды, когда мы готовили еду, нам нужно было пожарить большое количество трихозанта. Эта тыква слишком водянистая, и обычно перед жаркой из нее выжимают всю воду, чтобы она жарилась быстрее. Но Бхагаван сказал, чтобы ее жарили неотжатую. Мы сидели у огня и помешивали тыкву в большой железной сковороде длинными ложками. Внезапно Бхагаван отпустил ложку и застыл, устремив взгляд в одну точку. Когда я посмотрела на него, мой ум остановился, перед глазами всё исчезло. Через какое-то время Бхагаван пошевелился, и когда он начал двигаться, мой ум снова ожил.

«Карри не чувствуется, – сказал он. – Пора добавить специи».

Он имел в виду овощи, но, глядя на него, я вспомнила его стихотворение «Акшараманамалай», в котором он обращается к Аруначале: «Ты притянул меня своим очарованием, и я пробудился, исполненный знания».

Когда карри ума безмолвно, приходит время добавить специи – мудрость.

Бхагаван часто приходил из холла в кухню, чтобы попробовать пищу и проверить, добавили ли нужное количество приправ.

Однажды он заметил: «Махараджи нанимают специальных дегустаторов и платят им большие деньги. Интересно, чем отплатят мне?»

«Я нищая, Бхагаван. Всё, что может предложить нищая, – это свою жизнь», – ответила я.

Бхагаван с любовью кивнул.

Когда Чиннасвами стал сарвадхикари ашрама (в 1929 г.), он был полон энтузиазма. Он объявил, что с этого дня в ашраме будет готовиться нормальная пища в достаточном количестве, даже если для этого придется покупать и хранить продукты. До этого мы питались тем, что Бог пошлет, не имея запасов.

Бхагаван, предпочитавший жить как раньше, высмеивал его идею: «Хорошо, закупай продовольствие, делай запасы! Покупай рис из Неллора, дал из Вирудупатти, всё самое лучшее и самое дорогое!»

В конце концов сарвадхикари было позволено делать так, как он хочет, поскольку ашрам разрастался, гостей приезжало всё больше, и еда нужна была всё время.

На следующий год я хотела ненадолго съездить в Раманатхапурам на Деви-пуджу. Перед отъездом, когда я сидела в зале в медитации, вместо Бхагавана я увидела маленькую девочку примерно двух лет. Она была очаровательной красавицей, очень живой, подвижной и сильной, и излучала золотистое сияние. Видение скоро исчезло, и я снова увидела лицо Бхагавана. Я сразу же поняла, что он был богиней, которой я хотела помолиться в Раманатхапураме. Зачем отправляться в паломничество к богине, если я ежедневно служу тому, кто порождает всех богов?

Однажды утром в повозке с лошадью приехал какой-то европеец и сразу же направился к Бхагавану. Он что-то написал на бумажке и показал ее Бхагавану, но Бхагаван ничего не ответил. Вместо этого он пристально, не мигая, смотрел на незнакомца, а незнакомец так же пристально смотрел на него. Затем, когда Бхагаван закрыл глаза, незнакомец тоже закрыл глаза, и они долго не шевелились. Когда пришло время обеда, раздали еду, но Бхагаван не открыл глаза. Помощник Мадхава Свами взял кружку Бхагавана, из которой тот пил воду, и стоял, готовый сопроводить Бхагавана из холла, но Бхагаван не шевелился. Нам всем было страшно приближаться к нему, таким был ореол мощи, который он излучал. Его лицо сияло странным светом. Гости в столовой ждали, еда в их тарелках остывала. Чиннасвами громко говорил, чтобы привлечь внимание Бхагавана. Начали даже стучать по котлам, но без всякого результата. Только когда часы пробили двенадцать, Бхагаван открыл глаза. Все заметили, что они ярко светятся. Мадхава Свами взял кружку для воды, а европеец сел в свою повозку и уехал. Больше мы никогда его не видели. Мы даже не узнали его имени. Все были поражены невероятной удачей этого человека, получившего от Бхагавана такое скорое и мощное посвящение.

Бхагаван однажды похожим образом пролил свою милость на санньясина, пришедшего в ашрам и жившего здесь три недели. В последний день он подошел к Бхагавану и сказал: «Свами, я полностью удовлетворен своей жизнью в ашраме. А теперь, молю вас, наполните мое сердце».

Бхагаван встал и взял санньясина за руки. Они долго стояли, держась за руки. В конце санньясин простерся перед Бхагаваном, сказал: «Теперь я получил благословение», и ушел из ашрама. Бхагаван даровал людям просветление словом, взглядом, прикосновением или глубоким молчанием.

Примерно в это же время мне приснился сон. Блистательная женщина с сияющим лицом сидела на диване рядом с Бхагаваном, и Бхагаван с большим тщанием и заботой надевал на нее украшения. Другая женщина, столь же прекрасная, великолепная и сияющая, ходила по ашраму и служила то тут, то там. Я спросил Бхагавана, почему он уделяет так много внимания одной, и совсем не обращает внимания на другую, но проснулась прежде, чем получила ответ. Когда я рассказала свой сон Муруганару, он сказал мне, что это правда – рядом с Бхагаваном всегда находится невидимая сущность.

Это богиня [духовного] спасения, и Муруганар посвятил ей несколько песен.

В тот же день после обеда Бхагаван, Муруганар и я сидели вокруг большого медного блюда и готовили сладости для предстоящего фестиваля.

Я попросила Муруганара рассказать мой сон Бхагавану, но когда он начал, Бхагаван вмешался: «Кто ты, ее поверенный? Пусть она сама расскажет свой сон».

Когда я закончила рассказывать, Бхагаван заметил: «Когда я жил на горе, женщина, которая приносила мне еду, ставила рядом со мной вторую тарелку. Когда я спросил, для кого эта тарелка, она ответила: „Для матери“. У нее было похожее видение».

Однажды в ашрам приехал махараджа Майсура. Он не хотел встречаться с Бхагаваном в холле и попросил о встрече наедине. Мы были в замешательстве, так как Бхагаван никогда раньше не допускал такого. Все, что нужно было сказать, говорилось либо при всех, либо в письме, либо в уме. В конце концов в качестве компромисса было решено привести махараджу в ванную комнату, когда Бхагаван совершал омовение. Махараджа вошел в комнату, а мы ждали снаружи. К ногам Бхагавана было положено много подносов с дорогими подарками, всевозможными сладостями и лакомствами. Махараджа пристально смотрел на Бхагавана около десяти минут, а затем простерся перед ним. Слезы, лившиеся из его глаз, намочили Бхагавану ноги. Какое-то время он плакал, а затем ушел.

Махарани ^[166] Траванкора тоже посетила ашрам, но в другое время. Через несколько дней после ее визита, когда Бхагаван сидел один в столовой после обеда, я спросила его: «Здесь была махарани. Что она делала?»

«Она задавала много вопросов, а потом ушла», – ответил Бхагаван.

«А махараджа Майсура?» – спросила я.

«О, это зрелый фрукт», – сказал Бхагаван и очень прочувствованно изобразил сцену, которая разыгралась в комнате для омовений. Когда Бхагаван разыгрывал эту маленькую драму, мы буквально видели махараджу, его пылкое желание, его смирение и печаль.

Махараджа сказал Бхагавану: «Меня сделали махараджей и приковали к трону. Я был рожден королем, и за этот грех я лишен возможности сидеть у ваших ног и служить в вашем блистательном присутствии. Я не могу остаться здесь и не могу надеяться вновь попасть сюда. У меня есть лишь эти несколько минут. Я могу только молиться о вашей милости».

Через некоторое время в ашрам пришло длинное письмо от махараджи, написанное его собственной рукой. В конце письма он спрашивал, где можно достать благовония, использующиеся в ашраме. Это были благовония из Майсура, сделанные в его собственном городе, – но невозможно купить благоухание, которое они источали, когда горели в присутствии Бхагавана.

Один раз мне нужно было ненадолго поехать в Раманатхапурам. Мой поезд отправлялся вечером, но я подошла к Бхагавану днем и попросила разрешения уехать.

«Почему ты спрашиваешь так рано?» – поинтересовался Бхагаван.

Я ответила: «Когда я буду уезжать в спешке, я могу забыть спросить».

Бхагаван засмеялся, повернулся к Шри Г. В. Суббарамайе и сказал: «Есть одна шлока на эту тему».

И прочитал стих на санскрите: «О мой Бог, в ту минуту, когда я буду покидать этот мир, я могу не вспомнить Твоего имени. Поэтому я молю тебя сейчас позаботиться обо мне в момент моей смерти».

В тот вечер я не смогла уехать из-за непредвиденных обстоятельств.

На следующее утро, когда я раздавала иддли на завтрак, Бхагаван шутливо сказал Шри Суббарамайе: «Посмотри на нее. Она получила от меня разрешение уехать, но не попросила разрешения остаться».

В то время перед каждой трапезой Бхагаван обходил ашрам, чтобы проверить, хорошо ли накормили животных – собак и птиц. После этого он проверял, как ухаживают за коровами. Тогда коровам и телятам давали иддли – ту же пищу, которую ели и мы все. Иногда коровы съедали все иддли в ашраме, и приходилось посылать кого-нибудь в город за добавкой, чтобы Бхагаван не ругал нас за то, что приготовили мало. Бхагаван также удостоверялся, что нищие у ворот ашрама были накормлены как следует. Если для нищих не был приготовлен расам к рису, он распоряжался, чтобы им давали самбар.

Во время фестиваля Картикай нищие со всей Южной Индии толпами собирались в Тируваннамалае. Каждый день они приходили в ашрам, поскольку знали, что там бесплатно покормят. Один раз они были настолько неуправляемыми, что помощники отказались кормить их. Работники обсуждали этот вопрос, и было решено, что с этого момента кормить нищих не будут.

В ту ночь мне приснился сон, в котором холл Бхагавана был полон преданных. На диване появилось маленькое существо, которое росло, росло и превратилось в огромную ярко-красную лошадь. Лошадь обошла холл, обнюхивая каждого преданного. Я испугалась, что она подойдет ко мне, но лошадь пошла к Бхагавану, облизала его с ног до головы и исчезла. Бхагаван подозвал меня к себе и сказал, чтобы я не боялась. От него исходило божественное благоухание.

«Не думай, что это обычная лошадь, – сказал он. – Как только поднимают флаги в храме Аруначалешвара в честь фестиваля Картикай, боги нисходят на землю, чтобы принять участие в праздновании. Они вливаются в толпу, а некоторые смешиваются с нищими у ворот ашрама. Поэтому на фестивалях никогда не прекращайте кормить садху и нищих».

На следующий день, после того как я рассказала этот сон Чиннасвами, он приказал приготовить семь мер риса для нищих.

Когда я впервые пришла к Бхагавану, я увидела яркий, как солнце, свет, а в центре самого Бхагаван. Позже я видела свет у себя между бровями. В другой раз я увидела, как из головы Бхагавана выходит яркий свет и заполняет холл. В этом свете исчезло всё, в том числе и Бхагаван. Только ощущение «Я» осталось, паря в сияющей пустоте.

Когда я рассказала об этом Бхагавану, он сказал: «Да, такие видения случаются. Чтобы узнать, как ты выглядишь, ты должна посмотреть в зеркало, но не думай, что это отражение и есть ты. То, что воспринимается нашими органами чувств и умом, никогда не бывает истиной. Все видения – лишь порождения ума, и если ты веришь в них, твое продвижение приостановливается. Вопрошай, к кому приходят эти видения. Выясни, кто является их свидетелем. Оставайся в чистом осознавании, свободном от всех мыслей. Не выходи из этого состояния».

Один из гостей, уезжая из ашрама, встал перед Бхагаваном, сложив руки на груди, и взмолился: «Я ухожу далеко. Я не знаю, когда снова приду и позволено ли мне будет увидеть ваш святой лик еще хотя бы раз в этой жизни. Мне не так повезло, как другим людям, которые могут постоянно находиться в вашем присутствии. Как вы можете помочь мне, грешнику, живущему так далеко, если не мыслями обо мне? Умоляю вас, отведите мне место в своем уме».

Бхагаван ответил: «У джняни нет ума. Как может тот, у кого нет ума, помнить и даже думать? Этот человек уходит куда-то, и я должен последовать за ним и заботиться о нем. Могу ли я помнить все эти мольбы? Хорошо, я передам вашу молитву Владыке Вселенной. Он будет смотреть за вами. Это Его дело».

Когда этот человек ушел, Бхагаван повернулся к нам и сказал: «Люди думают, что преданные, толпящиеся вокруг джняни, пользуются его особым покровительством. Если Гуру пристрастен, как он может быть джняни? Неужели он настолько глуп, что ему могут льстить помощь людей и их служение? Разве расстояние имеет значение? Доставляет радость Гуру лишь тот, кто полностью отдает себя, кто навсегда отказывается от своего эго. Где бы ни был такой человек, [Гуру] заботится о нем. Он не должен молиться. Бог заботится о нем без всяких просьб. Лягушка живет [постоянно] рядом с душистым лотосом, но лишь пчела [прилетающая издалека ненадолго] собирает мед».

Однажды, когда я еще была новенькой на кухне, я положила Бхагавану несколько лишних кусочков картошки. Бхагаван заметил это и сильно рассердился. Он отвернулся и не смотрел на тех, кто подавал ему еду. Не зная правил, я не могла понять причины его гнева и пыталась угадать, кто же его обидел.

Каждый вечер, когда дневные труды были окончены, женщины, работавшие в кухне, собирались вокруг него и просили разрешения уйти. Обычно он обменивался с нами несколькими словами, спрашивал, кто будет нас сопровождать, есть ли у нас фонарь и так далее. В тот вечер он дал мне знак подойти ближе.

«Что ты сделала сегодня вечером?»

«Не знаю, Свами. Я сделала что-то не то?»

«Ты дала мне больше карри, чем другим».

«Какое это имеет значение? Я сделала это с любовью и преданностью».

«Мне было стыдно есть больше, чем другие. Ты проделала весь этот путь, чтобы закармливать меня? Ты всегда должна класть мне меньше, чем другим людям».

«Но Бхагаван, как я могу обращаться с вами хуже, чем с другими?»

«Ты думаешь, таким образом можно сделать мне приятное? Ты надеешься заслужить мою милость благодаря картофельному карри?»

«Из любви к вам я совершила большую ошибку. Простите меня, Бхагаван, я буду считаться с вашими желаниями».

«Чем больше ты любишь моих людей, тем больше любишь меня», – сказал Бхагаван, и на этом вопрос был исчерпан. Я получила хороший урок и усвоила его на всю жизнь.

Однажды к Бхагавану пришли двое преданных Свами Вилакшанананды, муж и жена. Они сказали Бхагавану, что их Гуру просит их постоянно повторять имя Рама, а приобретенную таким образом добродетель сложить к ногам Гуру.

Бхагаван засмеялся и сказал: «Если Гуру забирает себе пользу, что остается преданному? Это все равно что взять себе капитал, но отказаться от процентов».

Присутствовавший при этом разговоре Муруганар сказал: «Их гуру взял себе имя – это процент, и оставил ум – капитал. Бхагаван отбирает у нас и проценты, и капитал».

Когда он говорил это, у него из глаз текли слезы.

В другой раз из Кумбаконама встретиться с Бхагаваном приехали две женщины. Одна из них была гуру, а другая – ее ученицей. Они планировали уехать поездом в тот же вечер. Днем ученица привела своего гуру в зал и соорудила для нее сложно устроенное сиденье перед Бхагаваном. Время от времени ученица подходила к дивану Бхагавана и шептала что-то ему.

В первый раз она сказала: «Она во всем подобна вам, Свами. Она находится в том же состоянии, что и вы. Я прошу вас даровать нам свое благословение!»

Потом, в очередной раз подойдя к его дивану, она попросила: «Не могли бы вы вкратце объяснить нам путь к спасению? Как освободиться от майи?»

Довольно долго она ходила туда-сюда, но Бхагаван так и не ответил ни на один из ее вопросов.

Когда настал вечер, ученица почувствовала легкую обиду. «Свами, научите нас, пожалуйста, – умоляла она. – Свами, дайте нам инициацию поскорее, мы опаздываем!»

Через некоторое время она потребовала: «Свами, скорее же! Вы знаете, что нам нужно успеть на поезд. Поторопитесь!»

Бедная женщина была в отчаянии. «По крайней мере скажите нам что-нибудь. Все говорят о невежестве – что же такое невежество?»

Бхагаван повернулся к Муруганару и добродушным тоном произнес: «Скажи ей, пусть вопрошает внутри себя: „Кто невежествен?“»

Муруганар повернулся к женщинам и сказал им: «Теперь вы можете идти, ваша инициация закончена». И они ушли.

Бхагаван позже упоминал об этом случае. «Всё время нужно куда-то торопиться. У всех есть поезд, на который им нужно успеть. Они в спешке приходят к свами и хотят унести с собой кусочек свободы. Они что-то прочитали и думают, что теперь очень образованные». Когда Бхагавану представлялся шанс осадить наше эго, он никогда его не упускал. Он продолжал: «До того как люди приходят сюда, у каждого есть абсолютно искреннее желание трудиться ради своего освобождения; однако когда они обживаются здесь, их эго ударяет им в голову, и они забывают, зачем пришли. Они воображают, что оказывают мне огромную услугу, когда кормят меня. Вообще они слишком много думают о себе. Чувство важности, которое они испытывают, служа своему Гуру, убивает их надежду на просветление. Только смирение может уничтожить эго. Эго не дает вам приблизиться к Богу. Дверь к Богу открыта, но дверной проем очень низкий. Чтобы войти, нужно пригнуться. Неужели вы оказываете мне б'oльшую услугу, чем человек, который много лет был моей тенью? Что в этом хорошего? Тот же самый человек подал на меня в суд, и меня подвергли перекрестному допросу^[167]! Даже если в уме осталось ничтожное количество эго, оно быстро разрастется и приведет вас к духовной погибели».

Однажды в холле состоялся разговор об одном из старых преданных Бхагавана, попавшем под влияние [Ширди] Саи Бабы. Бхагаван прокомментировал это так: «Если человек посвятил свою жизнь этому месту, он принадлежит этому месту. Куда бы он ни пошел, он вернется. Для него это врата к освобождению».

Однажды один преданный устроил большой пир для всех жителей и гостей ашрама. В тот день у Бхагавана была серьезная простуда. Каждый раз, когда с ним случалось что-то подобное, он отказывался от молока, кофе и творога. В тот день повара приготовили сладкие жареные лепешки и планировали подавать их с миндальным молоком. Мы все были расстроены тем, что Бхагаван не сможет поесть их. Чиннасвами, который беспокоился о том, чтобы все прошло успешно, заверил нас, что Бхагаван в конце концов уступит и будет есть всё, что мы приготовили.

Когда пришло время обеда, Раджа Айер начал давать лепешки Бхагавану. Тот спросил: «Они сладкие?»

«Нет», – соврал Раджа Айер, думая, что Бхагаван с большей вероятностью будет их есть, если он ответит «нет».

«Тогда налей на них немного расам», – сказал Бхагаван.

У меня в руках было миндальное молоко, и я налила его на лепешку.

Бхагаван вспыхнул: «Что это такое? Я просил расам, а ты даешь мне молоко? Иди и принеси расам».

И нам пришлось подать ему расам и еще одну лепешку. Он смешал все это – сладкие лепешки, миндальное молоко и расам – и съел эту странную на вкус однородную массу, которая была у него на тарелке.

Закончив есть, он продолжил жаловаться: «Я прошу одно, а мне дают другое. Я просил пресные лепешки, а мне дали сладкие. Я просил расам, а получил миндальное молоко. Вы ожидаете, что свами будет есть все, что ему скажут. Наверное, вы знаете, что будет лучше для вашего свами».

На следующий день Бхагаван отказался пить кофе. Думая, что он сделал это, чтобы наказать нас за вчерашний проступок, я тоже отказалась от кофе, чтобы искупить свою вину – и какое тяжелое это было искупление!

Так прошел месяц, и однажды я разрыдалась перед Бхагаваном. «Свами, я обидела вас, но наказание должно когда-нибудь кончиться. Прошу вас, пейте свой кофе!»

Казалось, Бхагаван удивился.

«Нет, я не думаю, что отказался от кофе, чтобы вас наказать. Зачем мне кого-то наказывать? Я отказался от кофе, потому что он мне не подходит. Спроси у врача, он тебе скажет. Он посоветовал мне не пить кофе».

Затем, повернувшись к присутствующим, Бхагаван добавил: «То же самое было на горе. Если я не пил кофе, никто к нему не прикасался, и все ругали свами за то, что я лишил их кофе».

Несколько дней спустя Джанаки Амма принесла большую кастрюлю кофе и поставила перед Бхагаваном.

«Что же мне теперь делать? – спросил он. – Кофе само пришло ко мне. Никто не просил Джанаки приносить его. Теперь, если я не буду пить его, никто к нему не притронется, и Джанаки будет расстроена».

Он попробовал немножко кофе и вскоре после этого начал регулярно пить его.

Возможно, вы спросите, какое отношение имеет буря в чашке кофе к освобождению и духовной реализации. Тот, кто не прошел через это, не сможет понять, какое огромное духовное влияние оказывали на нас все эти неприятности и конфликты. Наше чувство «я» отчаянно билось о скалу истины, но скала не поддавалась. Наше «я» вынуждено было сдаться, и это было наивысшим благословением. Порой казалось, что ярость Бхагавана вот-вот разнесет нас на клочья, и благословенны были те, кто видел в его гневе величайшую милость.

После многих лет служения на кухне я постарела, мое сердце стало слабым, и я больше не могла работать. Я перестала приходить в кухню и думала, что же мне делать дальше. Я не хотела есть, не работая, а собственных средств, чтобы жить самостоятельно в Тируваннамалае, у меня не было. Я думала уйти к своему близкому родственнику – врачу, который приглашал меня жить у него. Однажды ночью мне приснилось, что я прощаюсь с Бхагаваном.

Когда я упала к его ногам, он сказал мне: «Почему ты решила уйти? Кто в этом мире позаботится о тебе?»

Не обратив внимания на этот сон, я ушла из ашрама. Я оказалась в доме врача в субботу вечером. Этот врач, выглядевший вполне здоровым, неожиданно умер в полдень следующего дня. Тогда я отправилась в свой дом в Раманатхапураме, но и там всё не сложилось, и я чувствовала себя такой несчастной, что мои родственники купили мне билет и посадили на поезд в Тируваннамалай. Теперь нет мне места в этом мире, кроме как у его стоп – да я и не хочу ничего иного.

Если кто-то скажет, чтобы поддеть меня: «Ты так долго была с Бхагаваном и все равно испытываешь печаль и страдания», я отвечу так: «Каждый раз, когда я была в беде, я чувствовала на себе его милость. Мои величайшие страдания приводили меня к наивысшему блаженству. Бхагаван создает и разрушает меня. Я простая старая женщина; кто я такая, чтобы выбирать, если всё исходит от него одного?»

Суббалакшми Амма

Я потеряла мужа, когда мне было шестнадцать лет. С того самого времени я пыталась жить той жизнью, которой по традициям должна жить вдова – вернуться в дом матери и посвятить жизнь молитвам Богу и медитациям. К моему счастью, моя мать сама занималась духовными поисками. Религия и поиск Бога были самым важным в ее жизни.

Возвращаясь домой из паломничества, которое мы совершали вместе, мы остановились у Аруначалы.

В Тируваннамалае нам сказали, что на горе уже десять лет живет молодой брахман-святой. На следующее же утро мы пошли на гору, чтобы увидеться с ним. С нами пошли такие же, как и мы, паломники. Мы сделали привал в Мулайпал-Тиртхам, приготовили еды и отдохнули. Возобновив восхождение, мы наконец встретили молодого свами у пещеры Вирупакша. Он сидел на кирпичной площадке рядом с входом в пещеру. Как только я увидела его, я сразу же поняла, что сам Бог Аруначала принял вид человека, чтобы даровать спасение всем, кто обратится к нему.

В то время ему было примерно тридцать лет. Его внешность была потрясающей. Его глаза были живыми и чистыми, как лепестки лотоса, и от него исходило сияние, словно он был из полированного золота. В тот раз, когда мы впервые пришли к нему, он долго смотрел на нас. Вершина Аруначалы возвышалась над нами, внизу виднелись огромные гопурамы храма, и глубочайшее безмолвие окружало свами. Пара женщин, пришедших с нами, начали шептаться. Одна хотела помолиться за свою невестку, чтобы она избавилась от бесплодия, но другая женщина ответила ей, что свами находится в возвышенном состоянии и не станет заниматься столь мирскими проблемами. В конце концов свами рассказали о несчастье молодой женщины. Он улыбнулся и воздел сложенные ладони к небу, словно говоря: «Все случается по воле Всевышнего».

Мы возвратились в Неллор, и впечатление от этого первого визита сгладилось. В то время я даже не думала, что вся моя жизнь пройдет у стоп этого свами.

Когда мне был тридцать один год, я поехала в Рамешварам в паломничество и на обратном пути остановилась в Тируваннамалае. Я расспросила людей о свами, который произвел на меня такое глубокое впечатление в мой предыдущий приезд, и узнала, что теперь он живет у подножия горы. В тот же день мы пошли к нему в ашрам. Ашрам был маленьким – соломенный навес над самадхи его матери и холл, выложенный плиткой, где посетители могли встретиться с ним. Он сидел на кушетке, и примерно десяток преданных сидели рядом на голом полу. Мы сидели в безмолвии минут десять, а потом вернулись в город.

В присутствии Бхагавана я ощущала внутреннюю тишину и безмолвие ума, но вдали от него я не могла воссоздать это переживание, хотя очень старалась. Большую часть следующего года я провела в напрасных попытках освободиться от мыслей.

В конце этого периода мои подруги собрались в ашрам Шри Ауробиндо в Пондичерри и взяли меня с собой. Они планировали остановиться там на неделю. Этот ашрам меня не очень впечатлил, и я оставила подруг там, а сама решила ненадолго съездить в Раманашрам. Перед моим отъездом мне приснился знакомый шастри (пандит) и спросил меня: «Зачем тебе ехать в Пондичерри? Доверься Бхагавану Шри Рамане Махарши. Это сам Бог. Он, без сомнения, приведет тебя к освобождению».

Даже несмотря на такой четкий сон и необычайно яркие переживания в присутствии Бхагавана, я не слушала советов, поскольку долго лелеяла идею поехать в Бенарес и провести там свою жизнь, совершая священный тапас. Я решила сначала пойти к Бхагавану, научиться у него медитации, а затем навсегда уехать в Бенарес. Моя подруга Парватамма решила поехать со мной в это духовное путешествие. Мы поехали в Тируваннамалай и сняли там домик^[168].

На второй день после нашего приезда я оказалась в холле с Бхагаваном. Он только что пообедал и сидел, откинувшись на спинку дивана и разъясняя Йоги Рамайе стих из «Бхагавад-гиты».

Поскольку никого больше в холле не было, я набралась смелости и спросила: «Что такое Атма (Самость)? Это бесконечное пространство, или это осознавание, воспринимающее всё сущее?»

Бхагаван ответил: «Пребывать в состоянии, в котором нет мыслей „Это Атма“ или „То Атма“ – это само по себе Атма».

Он посмотрел на меня, и я почувствовала, что мой ум тает, превращаясь в ничто. Мысли не приходили. Было только чувство невыразимого, неописуемого покоя. В этот миг покоя все мои сомнения улетучились.

С того момента я приходила к Бхагавану каждый день и слушала его беседы с преданными. Покой, дарованный мне в ответ на вопрос, остался со мной. В глубине моего ума была недвижимость, незыблемая, как скала, сплошная и вместе с тем странно живая.

У меня было большое желание принять санньясу, но когда я попросила у Бхагавана разрешения носить оранжевые одежды и питаться подаянием, он сказал неодобрительно: «Разве цветная одежда принесет тебе отречение [от мирского]? Вначале узнай, что означает санньяса».

Несколько раз меня приглашали работать в ашраме, но обычаи, принятые там, были для меня недостаточно ортодоксальными. Однако когда сестре Бхагавана нужно было уехать и она попросила меня занять ее место в ашраме, я не могла отказаться. В то время главным поваром была Шантамма, и моей обязанностью было помогать ей. К своей великой радости, я обнаружила, что Бхагаван большую часть времени работал вместе с нами на кухне. Вскоре он научил меня готовить вкусно и аккуратно. Я проводила в ашраме весь день, а вечером уходила в город ночевать, поскольку в ашраме не было помещения, где могли бы спать женщины.

Однажды Бхагаван сказал мне: «Вы, вдовы, не едите такие овощи, как плоды кассии и редис. Ограничивать себя в еде полезно для укрепления воли. Кроме того, качество еды и то, как мы едим, очень сильно влияют на ум^[169]».

И все же иногда Бхагаван высмеивал некоторые наши предубеждения, связанные с едой. Ортодоксальные брахманы и вдовы не едят пищу, приготовленную из риса, сваренного с кожицей. Они едят только рис, зерна которого очищены от кожуры путем молотьбы. Однажды утром Бхагаван попросил Шантамму дать Вену Амме иддли, приготовленные из сорта риса, который мы не едим.

Шантамма сказала ему: «Эти иддли из риса, вареного в кожуре, Вену Амма не притронется к ним».

Бхагаван выглядел недовольным. «Это глупый принцип, – сказал он. – Она должна взять то, что ей предлагают».

Я тоже не хотела есть эти иддли по той же самой причине, но никто об этом не знал. Раскаявшись, я побежала на кухню и набила полный рот «неортодоксальными», но идеальными во всех остальных отношениях иддли.

Я была очень счастлива работать в кухне под непосредственным контролем Бхагавана, но в то же время хотела вернуться домой, так как обычаи в ашраме были недостаточно строгими для меня. Кроме того, мне казалось, что работы слишком много, не хотелось работать целыми днями. Я хотела сидеть и медитировать в тишине и одиночестве.

Я вернулась в свою деревню и жила без Бхагавана около года, проводя время в безделье и медитации. Однако мое сердце было в Раманашраме.

«Зачем бегать туда-сюда? Если Бхагаван повсюду, почему бы ему не быть и здесь?» – оправдывалась я сама перед собой, но это не помогало. Мое сердце тянуло меня обратно, в физическое присутствие Бхагавана. Даже когда я говорила себе, что в ашраме у меня не будет времени для медитации, мое сердце не соглашалось: „Работать на кухне рядом с ним – много лучше, чем медитировать“.

Дома у меня была уйма свободного времени, но мне казалось, что я трачу его напрасно.

Позже я узнала, что в этот период Бхагаван часто вспоминал обо мне. Один раз, когда готовили понгал, чтобы отметить ежемесячный «день звезды»^[170] Бхагавана, Бхагаван сказал Шантамме: «Суббалакшми далеко, и все равно она беспокоится о том, приготовлен у нас сегодня понгал или нет».

А как-то раз во время фестиваля Бхагаван объявил: «Сегодня появится Суббалакшми. Оставьте ей немного понгала».

Предсказание Бхагавана сбылось: в тот день я действительно заявилась в ашрам, никого об этом не предупредив.

Огромная любовь Бхагавана ко мне, недостойной, крепко привязала меня к нему, удерживая у его стоп. В последующие недели и месяцы я много раз порывалась уйти из ашрама, но Бхагаван, ради моего же блага, держался за меня гораздо крепче, чем я за него.

Управляющий ашрама был очень добр ко мне и не хотел даже слышать о моем уходе. Бхагаван тоже делал все возможное, чтобы оставить меня. Каждый раз, когда я набиралась смелости, чтобы сообщить Бхагавану о своем желании уйти, он, казалось, читал мои мысли и опережал меня, давая какую-нибудь особенную работу.

«Вот „Аруначала-аштакам“ на телугу, – сказал он, когда я в очередной раз намерилась уехать. – Нужно сделать копию».

Я была полуграмотной, а работа на кухне почти не оставляла свободного времени. Я знала, что у меня уйдет несколько недель на переписывание, и еще больше времени на то, чтобы исправить все ошибки. Вдобавок ко всему Бхагаван сказал, что хочет, чтобы я изучила эту поэму и узнала, о чем в ней говорится. Поэтому, закончив переписывать ее, я стала брать уроки, чтобы изучить ее содержание, и в конечном итоге выучила ее наизусть. Все это заняло несколько месяцев. Тем временем накапливались другие задания, не связанные с моей работой на кухне, и они тоже не позволяли расслабиться… Отлучиться из Раманашрама я никуда не могла. В то время я не осознавала, что на меня взвалили всю эту тяжкую ношу ради моего же собственного блага – чтобы удержать рядом с Бхагаваном. Пожив так какое-то время, я начала думать, что у меня слишком много работы и что жизнь моя проходит впустую.

Однажды Бхагаван пристально посмотрел на меня и сказал: «Похоже, ты все еще жаждешь медитировать».

Я ответила: «У меня нет времени. Все, что у меня есть, – это бесконечная работа на кухне».

Бхагаван ответил с глубоким чувством: «Твои руки могут выполнять работу, но твой ум может оставаться безмолвным. Ты – то, что никогда не двигается. Осознай это, и ты обнаружишь, что работа не требует напряжения. Но пока ты думаешь, что ты – тело и что эту работу выполняешь ты, тебе будет казаться, что твоя жизнь – непрерывный и тяжкий труд. На самом деле тяжело трудится ум, а не тело. Даже если твое тело находится в покое, будет ли находиться в покое твой ум? Даже во сне ум занят своими сновидениями».

«Да, Свами, – ответила я. – Для вас так же естественно знать, что вы – не ваше тело, как для нас думать, что мы – тело. Недавно мне приснился сон, в котором вы растолковывали именно это. Мне снилось, что я работала на кухне, а вы совершали омовение в своем обычном месте, за той частью помещения, где лежат бамбуковые подстилки. Вы спросили: „Кто это?“, и я ответила: „Что я должна сказать в ответ на вопрос «кто я»?“ И тогда вы ответили: „Именно так. Ты не являешься ничем таким, о чем можно было бы что-то сказать“.

Таким был мой сон, и все это было совершенно ясно. Почему я не могу все время помнить, что я не есть тело, когда бодрствую?»

«Потому что тебе это еще не надоело», – ответил он, улыбаясь.

Я часто постилась, как предписывают священные писания. В одной книге я прочитала следующее: «Тот, кто хочет познать себя и при этом обращает внимание на свое тело, подобен человеку, который доверяется крокодилу, чтобы тот переправил его через реку».

Я показала этот отрывок Бхагавану, и он разъяснил его значение.

«Это не значит, что ты должна голодать. Не нужно истязать свое тело. Это означает лишь то, что тебе не следует придавать телу больше [внимания], чем требуется. Своим умом держись за вопрошание [кто я?] и просто позволь телу функционировать – так, чтобы оно не было препятствием. В этом очень поможет чистая и свежая пища, просто приготовленная и в умеренном количестве».

В то время Бхагаван ел пахту, подаваемую к рису, только в жаркие летние месяцы. Независимо от того, ел он ее или нет, он настаивал на том, чтобы пахта была свежей и сладкой, но летом это было трудно обеспечить, так как на жаре она очень быстро скисала. Мы не могли готовить пахту специально для него – то, что подавалось ему, должно было подаваться и всем остальным, и если пищи не хватало, он всегда настаивал на том, чтобы ему не давали того, чего может не хватить остальным. Однажды летом пахта к вечеру совсем скисла. Назавтра случилось то же самое. На следующий день я снова попробовала приготовить пахту. Я взяла хорошее свежее молоко и поставила его створаживаться, но его не хватило на всех.

Беспокоясь о том, чтобы Бхагавану было хорошо, я вела сама с собой дискуссию: «Все круглый год едят простоквашу. Бхагаван ест пахту, да то только летом. Два дня он оставался без пахты. Конечно же, будет правильно, если ему хотя бы один раз достанется простокваша».

Я была так уверена в своих рассуждениях, что решила подать Бхагавану простоквашу без его разрешения. На следующий день, когда он ел рис с расамом, я подошла к нему с миской пахты в одной руке и с миской простокваши в другой. Я невозмутимо навалила простокваши на его рис и ждала, как обычно, чтобы налить пахты в его сложенные ладони.

Он дотронулся пальцами до простокваши, поднял голову и посмотрел на меня. Этот взгляд обжег меня до самой глубины души!

Вечером, прежде чем уйти в город, мы прощались с ним, но от меня он отвернулся. Невозможно описать, как я страдала! Только он один это знает. На следующее утро он сказал Тенамме, чтобы она больше не давала ему пахты.

«Почему, Свами?» – спросила она.

«Ради меня пахта превращается в простоквашу», – ответил он.

Я тоже отказалась от пахты, что было нелегко, так как с самого детства ела ее каждый день. Но как я могла есть ее теперь, когда из-за моей ошибки от нее отказался мой Учитель? Бхагаван был добр ко мне, как обычно, но у меня не было ни одного шанса вымолить у него прощение.

На четвертый день готовили блюдо из овощей и простокваши, и Бхагаван стоял рядом, давая инструкции. Когда пришло время вливать простоквашу в кипящие овощи, я упала к его ногам и вскричала: «Мой Бог, я согрешила против вас, дайте мне мудрости, чтобы я никогда больше не наносила вам оскорбления! Мне очень плохо, и мне не станет лучше, пока вы снова не начнете есть пахту!»

«Нет, нет, ты напрасно беспокоишься! Я подхватил простуду, разве можно простуженному есть пахту?»

В тот же день Эчамма принесла простокваши, и Бхагаван сказал ей: «Скажи Суббалакшми, чтобы она больше не страдала. Я буду есть пахту».

Был еще один случай, когда из-за меня Бхагаван отказался от привычной для него пищи. Когда раздавали еду, я наливала расам, но в тот раз Бхагаван не сложил ладони лодочкой, как обычно. Я подумала, что чем-то обидела его и попросила Шантамму выяснить причину.

Бхагаван сказал ей: «Когда она подает мне еду, она заставляет ждать всех остальных».

Он не любил, когда ему отдают предпочтение в какой бы то ни было форме.

Когда представился случай, я сказала ему: «Простите меня, Бхагаван, я не буду заставлять других ждать. Но если вы не будете есть расам, я буду чувствовать себя виноватой».

«Почему ты должна чувствовать себя виноватой? Мне не нужно так много расама».

«Ну что мне сказать? Вы раньше ели много расама. Теперь вы говорите, что он вам не нужен. Хорошо, я буду подавать вам столько, сколько вы хотите».

«Почему ты думаешь, что я доволен только тогда, когда до отвала наемся расама? И почему ты так беспокоишься? Разве моя милость прямо пропорциональна количеству расама, которое я съедаю?»

Никогда с тех пор он не принимал расам в ладони. Он хотел, чтобы мы хорошо усвоили этот урок – что Бог присутствует в каждом живом существе во всей своей славе и полноте, и что всем формам Бога следует оказывать одинаковое почтение. Он неустанно вбивал этот урок в наши головы и сердца и безжалостно приносил в жертву те мелкие утехи, которые мы с такой радостью обеспечивали ему, когда замечал хотя бы намек на то, что с ним обращаются лучше, чем с другими.

В наших с ним отношениях самым главным было правило: к тому, что с чем невозможно поделиться, нельзя прикасаться.

Чувство разделенности – причина «я» и поэтому самое большое препятствие к осознанию единого. Неудивительно, что он так упорно и неумолимо искоренял в нас это чувство.

Могу привести еще один пример. Каждый раз, когда жарили папад (сухие лепешки из гороховой муки), мы не смели выбирать для него самый большой. Если мы делали это, он всегда отказывался есть папад в этот день. Мы были к нему особенно внимательны, потому что любили его. Мы были в растерянности, разрываясь между привязанностью и послушанием. Когда наш Бог хотел, чтобы мы обращались с ним так же, как с самыми смиренными и убогими, мы сами чувствовали себя таковыми.

В начале 1940-х гг. Бхагаван заболел желтухой. Ему следовало бы сидеть на фруктовой диете, но он не ел фрукты, если их не раздавали всем, причем поровну! Мы не могли добыть такое огромное количество фруктов, но он был непреклонен, оставляя нетронутой свою порцию фруктов, если не убеждался воочию, что каждый получил столько же. Если кто-то скажет, что больному нужна особая диета и он не должен думать о других, он не понял главного: Бхагаван не был болен, это его тело болело желтухой. Он хотел убедить нас в том, что никто, включая его самого, ни при каких условиях не должен получать больше, чем другие. То, что мы усвоили этот урок, было для него важнее, чем вылечиться.

Никакое лечение не могло излечить желтуху, так как невозможно было обеспечить необходимую диету. Однако через некоторое время один старик принес Бхагавану два кислых лайма. Он сказал, что ему приснился сон, в котором говорилось, что Бхагавану нужно давать сок лайма с медом и сахаром. Один прием этого сока излечил Бхагавана от болезни. Без сомнения, он заболел желтухой, чтобы преподать нам урок, и когда болезнь была больше не нужна, он исцелил себя кислым лаймом!

Однажды один преданный из Неллора, Гриддалуру Нараяна Рао, почувствовал недомогание. По распоряжению Бхагавана я готовила для него на кухне специальную лечебную рисовую кашу. Сампурнамма рядом со мной готовила баклажаны. Она положила маленький кусочек баклажана на лист и дала его Бхагавану на пробу. Я позавидовала ее счастью, но, как только эта мысль пришла мне в голову, он попросил меня дать ему воды. Все мы знали, что он никогда не просил ни еды, ни воды. Он просто прочитал мои мысли и в своей бесконечной доброте попросил у меня стакан воды.

Бхагаван не всегда был таким добрым и мягким.

Однажды перед ним сидели пять или шесть преданных и пели гимн, воспевающий Гуру.

Он поднялся посреди гимна и вышел со словами: «Молитвы и восхваления далеко не уведут. Истинное знание дарует взгляд учителя, исполненный милости».

Я возликовала. Разве я не получала его исполненных милости взглядов? Однако мое счастье продлилось недолго.

На следующий день он сказал: «Пока человек не станет шестимесячным младенцем, нет ему надежды на знание Самости».

У меня сжалось сердце. Несмотря на то что я жила в присутствии самого Бога Аруначалы, я была далека от состояния младенца. Думаю, Бхагаван хотел, чтобы мы обладали невинностью, доверчивостью и верой детей.

Я поняла это, когда Бхагаван начал рассказывать нам истории из жизни известных преданных, живших много веков назад. Я задала ему вопрос об одной такой истории.

«В писании сказано, что Бог явился своему преданному и излил на него свою милость, пока тот находился в утробе матери. Возможно ли это?»

Бхагаван ответил: «Почему ты сомневаешься? Разве сомнение принесет тебе пользу? От этого лишь пострадает твоя преданность. Эти истории так же реальны, как если бы ты мне сказала, что ты сейчас находишься здесь».

Бхагаван любил пересказывать истории из древних классических религиозных текстов. Его лицо озарялось, когда он пересказывал эти удивительные жития святых, живших в стародавние времена. Мы также заметили, что его трогало чтение вслух их одухотворенной поэзии. Однажды я была в холле, когда он читал и разъяснял «Тируппугал» Аламелу Амме из Мадурая. Поскольку я не знала тамильского, то могла только наблюдать. Я увидела, как у Бхагавана изменилось лицо, как только он начал читать стихи. Изнутри полилось сияние, улыбка стала лучезарной, а глаза наполнились состраданием. Хотя я не понимала слов текста, о котором он говорил, его объяснения резонировали в моем уме, и я внезапно и глубоко прониклась ими. Все мое существо вознеслось вверх, несомое потоком странных вибраций. Память об этом переживании до сих пор жива в моем сердце. Огромная радость осталась со мной – радость от знания того, что мне посчастливилось сидеть у ног Божественного Существа.

С ним я всегда чувствовала себя так. Бхагаван всегда учитывал духовный уровень каждого из нас и адаптировал свои слова, жесты и даже интонации голоса в зависимости от того, кто перед ним стоял. Аламелу Амма страстно любила «Тируппугал» и Субраманьяна – божество, которое там воспевается. В этот день Бхагаван отразил и увеличил любовь, которую Аламелу Амма испытывала к этому произведению.

Общаясь с детьми, Бхагаван был их товарищем по играм; для семейных людей он был советчиком; для пандитов – кладезем знаний; для йогов – богом воли, богом победы. Взаимодействуя со всеми этими людьми, Бхагаван видел Себя в них, а они видели Себя в нем. Благодаря этому сердца всех этих людей проникались извечной любовью к нему, и люди оставались у его ног. Все, кто приходил к нему, оказывались под влиянием его любви и доброты, красоты и мудрости, переполняющего чувство единства, излучаемое им. Для меня он был подобен огню, непрерывно излучающему духовный жар. Некоторым он даровал особое видение того, что было невидимо для других. Кому-то он читал целые лекции. Вокруг него собирались толпы, и каждый видел его по-своему. Даже его фотографии различаются между собой. Посторонний может и не догадаться, что на них один и тот же человек.

Как-то днем одна женщина из Кумбаконама села рядом с Бхагаваном и воскликнула: «Как я рада, что встретила вас, Свами! Я так долго и так отчаянно хотела увидеть вас. Свами, Прошу вас, будьте добры ко мне, даруйте мне спасение! Я больше ничего на свете не желаю».

Сказав это, она поднялась и ушла.

Бхагаван от души посмеялся. «Посмотрите на нее! Она желает только спасения. Дайте ей спасения, она больше ничего не хочет!»

«Ведь все мы хотим того же, разве нет?» – спросила я.

Он ответил: «Неужели спасение – это то, что можно дать по просьбе? Можно подумать, я прячу у себя тюки со спасением и выдаю его, когда меня попросят. Она сказала: „Я не хочу ничего“. Если это правда, это само по себе спасение. Что у меня есть такого, что я мог бы дать и что они могли бы взять?»

Бхагаван сказал нечто подобное, когда ему однажды подарили колокольчик для пудж. Он звонил в него то так, то этак, извлекая разные звуки, а потом рассмеялся: «Бог хочет, чтобы мы разожгли костер из своих прошлых злых деяний и сожгли в нем свою карму. Но эти люди сжигают немного камфоры и надеются этим сделать Всевышнему приятное. Неужели они и в самом деле верят, что могут получить что-то, при этом ничего не сделав? Они не хотят склониться перед Богом – они хотят чтобы Бог склонился перед ними. В своей жадности они готовы проглотить Бога, но не позволят Ему проглотить их. Кто-то хвастается своими подношениями. Что они могут поднести? Есть статуэтки Винаяки, сделанные из сахара. Преданные откалывают кусочек от такой фигурки и подносят ей же. Разве эти кусочки не принадлежали ей до этого? Очистить ум от мыслей и непоколебимо оставаться в покое Самости – вот единственное достойное подношение Богу».

В ранние годы, когда я только пришла в ашрам, Бхагаван помогал нам размалывать бобы и чистить овощи. Он даже помогал при готовке. Он вставал задолго до рассвета и присоединялся к тем, кто постоянно работал на кухне. Мы, женщины, приходили к рассвету. Бхагаван следил за тем, чтобы к нашему приходу все было готово, и часто мы обнаруживали, что часть нашей работы уже сделана. Мы пытались приходить к пяти утра, чтобы опередить его. Он ответил нам тем, что стал приходить в четыре. Чтобы обогнать его, мы начали приходить к трем. Когда Бхагаван увидел, что мы недосыпаем, он перестал приходить на кухню до рассвета, чтобы дать нам возможность нормально восстанавливаться.

Бхагаван был воплощением мудрости и доброты. Хотя он и не запрещал нам совершать ошибки, он все же требовал точного выполнения его указаний. Нам приходилось выполнять одно и то же задание снова и снова, пока оно не было сделано так, что это удовлетворяло его полностью. Неужели он делал это для себя? Какой ему был в этом прок? Он хотел показать нам, что все может быть сделано правильно, что наши вредные привычки вызваны лишь недостатком терпения и внимания. Иногда, желая добиться от нас нужного результата, он казался жестким, даже жестоким. Бхагаван знал то, чего мы в тот момент не осознавали: что мы всегда можем действовать правильно, стоит только захотеть. Когда убеждаешься в этом на собственном опыте, приходит уверенность, а с уверенностью – покой и добродетель.

Работая на кухне, он был одним из нас, но в холле, сидя на диване, он был великим Богом Кайласа, священной горы. Каждый раз, когда Бхагаван входил в холл или выходил из него, все мы вставали в знак почтения, но было видно, что ему неудобно причинять беспокойство стольким людям. Он не любил формальное почитание ни в каком виде. Я сама убедилась в этом, когда он критиковал меня за следование формальным ритуалам. У меня выработался обычай преподносить ему несколько изюмин каждый раз, когда я приходила из города, потому что традиция требовала не приходить к Гуру с пустыми руками.

Однажды, когда я вручила ему свое обычное подношение, он вскипел и стал меня отчитывать: «К чему эти показные почтение и преданность? Кто научил тебя всему этому лицемерию? Что ты получаешь от этого? Разве нельзя просто вести себя естественно? Всё, что нужно, – это лишь чистое и искреннее сердце. Думаешь, можно сделать мне приятное таким показным почтением?»

Он продолжал довольно долго. Затем, обращаясь к Муруганару, он горько пожаловался, что наша преданность так неглубока, а ее выражение так дешево. И он рассказал историю о преданных, которые издевались над своим Гуру.

«Они устроили шествие со своим Гуру и устроили парад перед толпой. Продемонстрировав его толпе, они вырыли яму и спросили его: „Сам залезешь в яму или тебе помочь?“»

В тот день Бхагаван был в такой ярости, что даже Муруганар боялся простираться перед ним, как он делал обычно.

Бхагаван продолжал: «Когда люди впервые приходят сюда, они искренни, но как только обживаются здесь, они становятся здесь хозяевами. Они руководят всем. Свами должен выполнять их просьбы и игнорировать вред, который они приносят. В награду за их простирания свами должен мириться со всем этим беспорядком, который они сеют вокруг. Они думают, что это его обязанность – носить их на своей голове».

Однажды утром, работая на кухне, я увидела, что Бхагаван перемалывает фасоль. Когда мы видели, что он трудится, нам становилось стыдно, но если мы предлагали сменить его, он сердился и переставал приходить в кухню, что страшно всех нас огорчало. Пока Бхагаван был в холле, он принадлежал всем и каждому, но когда он приходил в кухню, он принадлежал только нам. Если он не приходил, то это было для нас огромной потерей. В тот день я набралась смелости попросить его отдать мне эту работу.

К моему удивлению, он встал и сказал: «Да, закончи это. Я ждал, когда ты придешь».

Когда я закончила молоть фасоль и вернулась в кухню, я увидела, что он варит тыквенное карри в большом котле на сильном огне. Время было около полудня. День был знойный, пламя – жарким, и пар, поднимавшийся над котлом, тоже был очень горячим. Бхагаван обливался потом. Он поручил мне молоть фасоль только для того, чтобы избавить меня от этой мучительной работы! Как я жалела о том, что предложила ему свою помощь! Карри бурно кипело, и кусочек тыквы выскочил из котла прямо на палец Бхагавана. На следующий день мы увидели, что у него на пальце волдырь от ожога.

Когда его спросили об этом, он отшутился: «А, это всего лишь кольцо. Я хотел себе украшение».

Я усвоила этот урок насчет желания освободить Бхагавана от работы.

Кофе в Южной Индии – обязательный напиток. Все приносили в ашрам кофе и пытались заставить Бхагавана пить его. Если он отказывался, остальным было совестно пить без него. Ради них Бхагаван иногда пробовал кофе. Очень немногие люди знали, что он вообще не любит кофе. Под тем или иным предлогом Бхагавану удавалось избегать его по несколько недель кряду, пока наконец его не вынуждал какой-нибудь преданный, ничего не знавший об этом. Однажды жена Аппу Шастри пришла с большой кастрюлей превосходного кофе, но Бхагаван отказался его пить.

«Разве ты не знаешь, что я не люблю кофе?» – спросил он.

Она отпарировала: «А что мне делать? Ночью мне приснилась царственная женщина в воротах храма. Я сразу же поняла, что это сама Парвати. Она сказала мне: „Мой сын не пьет кофе. Приготовь для него хороший кофе и дай ему выпить его“. Так что держите, Свами! Это приказ вашей матери».

Бхагаван возмутился. «Она [Парвати] всегда так поступает – вмешивается в мой распорядок жизни и нарушает мой тапас! Она делала то же самое, когда я жил на горе».

Подавать Бхагавану еду во время общих трапез было делом рискованным. Нашим естественным женским желанием было накормить его до отвала. Он придерживался правила ничего не оставлять на тарелке, независимо от того, что там было и сколько. Нельзя оставлять ни одной недоеденной крошки. Поэтому мы должны были быть внимательными и накладывать ему намного меньше еды, чем нам хотелось бы. Это было нелегко, и часто нам это не удавалось. Он жестко отчитывал нас или, что было намного хуже, болел и страдал. Я не понимаю, как ему удавалось вызвать у себя болезнь, когда кому-то из нас нужен был урок, но наша жизнь представляла собой одно испытание за другим.

Ничего из того, что приносили в ашрам, нельзя было выбрасывать, даже то, что было очевидно бесполезным. В этом Бхагаван был непреклонен. Подношение, сделанное с чувством религиозной преданности, было достоянием Аруначалы, и о нем необходимо было заботиться. Нельзя было даже выливать воду, в которой варилась горькая тыква. В нее добавляли соль и давали коровам. К счастью, коровы не могли сказать нам, что они об этом думают!

Однажды вечером одна деревенская женщина зашла по дороге в ашрам с вязанкой диких горьких трав для коз. Она оставила вязанку у колодца и вошла в холл, чтобы выразить свою преданность Бхагавану.

Бхагаван увидел травы и спросил: «Кто их там оставил? Отнесите их в кухню, добавьте кокоса и сделайте из этого пасту».

У нас душа ушла в пятки. Ужас от того, что нам предстоит съесть, в этот раз оказался сильнее, чем наша преданность. Мы позвали эту женщину и стали умолять ее поскорее исчезнуть вместе с этими опасными травами.

Когда простоквашу взбивают с водой, масло всплывает на поверхность. Если получается много масла, можно сделать много пахты. Поскольку ее нельзя есть, пока она не подкиснет, ее часто отдают бедным или передают в какую-нибудь организацию, которой она нужна. Однажды, когда мы делали масло, у нас получилось много кастрюль пахты, гораздо больше, чем все мы могли выпить за один-два дня. Бхагаван добавил соли и зеленый перец чили и сказал, что она будет хорошо храниться, если каждый день мешать эту смесь, чтобы в нее попадал воздух. Затем он дал подробные указания, как использовать эту пахту в качестве бульона для приготовления овощей, пока она не кончится. Мы делали так четыре дня, но даже после этого осталась лишняя пахта. Такое долгое хранение противоречило всем предписаниям, которым мы следовали в приготовлении пищи. Шантамма, отчаявшись, сделала из оставшейся пахты расам и отдала его без остатка работникам ашрама.

В тот день Бхагаван как бы между прочим поинтересовался: «Куда делась пахта?»

Никто не осмелился сказать ему правду. Конечно, он все уже знал, но пока ему не скажут, он вел себя так, будто ничего не ведает. Он не подавал виду, что читал наши мысли. Обычно мы могли видеть по его поведению, что он всегда знает, что происходит.

Вода, стекающая со статуи божества в храме, считается святой. Поскольку Бхагаван был нашим Богом, всё, что касалось его тела, было для нас священным. Вода, которой он мыл руки, ноги и все тело, остатки его еды, сам лист, служивший ему тарелкой, – все это было для нас священным. Он знал это и с невероятными ухищрениями делал так, чтобы все это не попадало нам в руки. Иногда он взрывался, но, как правило, это было молчаливое противостояние.

В самом начале всё делалось по-простому. После каждого приема пищи Бхагаван мыл руки над медным сосудом и оставлял свой лист, чтобы его выкинули. Он изменил свои привычки после того, как однажды во время трапезы у входа в столовую обнаружили девочку. Бхагаван спросил ее: «Чего ты ждешь?» Она наивно ответила: «Святую воду».

Так Бхагаван узнал, что воду, которой он мыл руки, люди забирали домой и почитали как святыню. В тот день Бхагаван взял свой лист, собственноручно выбросил в мусорный ящик и помыл руки над канавой.

Прабхавати Рани, желая избавить Бхагавана от этих хлопот, попросила у него разрешения убирать за ним в столовой. Но Бхагаван спросил ее: «Почему не за всеми? Почему со мной надо обращаться не так, как с другими?» Тогда она взяла на себя обязанность ежедневно убирать всю столовую, и Раджа Айер присоединился к ее обету. Однако со временем стало еще хуже, так как люди глупы и упрямы. Бхагавану приходилось мыть ноги над песком или камнями и следить за тем, чтобы вода, в которой он купался, без остатка ушла в землю. Он тщательно очищал свой лист-тарелку, а помощник, которому он доверял, тайком выбрасывал этот лист.

Бхагаван готов был вынести все что угодно, чтобы научить нас добродетелям, необходимым для поиска своей Самости. Наша жизнь в ашраме была школой йоги, и довольно тяжелой школой. Книжное знание ничего не значило для него. Имели значение лишь характер и подлинный духовный опыт.

Со временем он перестал работать на кухне, но его все еще можно было застать в столовой. Когда все уходили после еды, он оставался на своем месте, и мы могли собраться вокруг него, чтобы побеседовать и послушать его драгоценные слова. Он учил и наставлял нас, и мы забывали прошедшие годы и снова были счастливой семьей, как в былые времена.

Нужно было жить и работать с ним, чтобы знать, сколь великим учителем он был. Через мелочи обыденной жизни он учил нас веданте и в теории, и на практике. Он вел нас с абсолютной мудростью и бесконечной добротой. Мы менялись до самых основ нашего существа, даже не зная глубины и масштаба его влияния. Лишь сейчас, после стольких лет, мы можем видеть смысл приказов, запретов, замечаний и взрывов гнева, которые нам приходилось сносить. В то время мы мало что понимали и просто слушались, лишь потому, что чувствовали, что он – Бог. Даже это чувство мы испытывали лишь благодаря его милости: время от времени он разрешал нам видеть в нем того, кем он был на самом деле – Всевышнего, а не привычное для нас человеческое тело.

Мы были женщинами, простыми и необразованными. Наша любовь к нему – отражение его любви – привязала нас к его стопам и заставила остаться с ним навсегда. Ради него мы бросили свои дома, отказались от домашнего очага и от всех своих земных уз. Мы лишь знали, что с ним мы в безопасности, что каким-нибудь чудесным образом он приведет нас к нашей цели. Он сам был нашей целью, нашим настоящим домом. О большем мы не ведали и не заботились. Мы даже не сразу усвоили урок равенства между человеком и животным, который он так старательно преподавал нам. Для нас существовал только он один. Его сияющей формы хватало для нас. Тогда мы не знали, что этого недостаточно, что человеческая душа должна научиться охватывать всю Вселенную и осознавать присутствие Самости в каждом живом существе. Мы слишком концентрировались на нем и сопротивлялись, когда он заставлял нас включить в зону внимания другие проявления Самости, окружавшие нас. То, что он время от времени обращался с нами жестко, ставило нас в тупик и заставляло плакать. Теперь же мы видим, что это любовь страдала, как роженица, рождая новую жизнь.

Йоги упорно и подолгу практикуют самоконтроль, чтобы достичь состояния, в которое Бхагаван вводил нас, когда мы работали с ним на кухне. Он превращал мелкие повседневные задачи в дороги, ведущие к свету и блаженству. Мы испытывали экстаз, когда мололи, восторг – когда готовили, радость – когда подавали преданным иддли. Почему? Потому что, пока делали все это, пребывали в состоянии, в котором ум находится в Сердце. Наши сердца были с ним, в нем, и он был во всей работе, которую мы выполняли. Тот, кто не имеет подобного опыта, не знает, сколько блаженства может нести в себе человеческое сердце.

Хотя физически его больше с нами нет, он до сих пор направляет нас, как и раньше. Он не отпустит нас, пока мы не достигнем другого берега. Это наша непоколебимая вера. Мы можем не всегда осознавать его наставничество, но в его руках мы в безопасности.

Шри Кришна из сострадания стал пастушком, чтобы показать простым девушкам-пастушкам путь к освобождению. Так же и Бхагаван – та же высшая сущность, но в другой форме – стал готовить еду, чтобы спасти несколько невежественных женщин. Своими глазами он подавал своим преданным пищу духа, а руками – хлеб жизни.

Корова Лакшми

В этой главе я расскажу историю коровы Лакшми. Книга о преданных Бхагавана не была бы полной без нее, так как она была одной из двух преданных, чье просветление Бхагаван подтвердил публично. Второй преданной была его мать.

Как и в предыдущих главах, я привожу имена различных рассказчиков жирным начертанием в начале каждого рассказа, свои комментарии – другим шрифтом.

Девараджа Мудальяр

В 1926 г., через четыре года после того, как Шри Бхагаван поселился у подножия священной горы рядом с самадхи своей матери, в ашрам пришел Аруначала Пиллай из Кумарамангалама – деревушки неподалеку от Гудиятхама. Он привел с собой корову с теленком и преподнес их Бхагавану в знак своей преданности. Бхагаван пытался разубедить его, указывая на то, что в ашраме нет условий, чтобы ухаживать за коровой и теленком. Потом добавил, что, поскольку уже подарил их Бхагавану, этого достаточно, и он может забрать их с собой и ухаживать за ними – уже не как за своими, а как за животными, принадлежащими Бхагавану^[171].

Шантамма сообщила, что на этот поступок мужчину подтолкнул приснившийся ему сон^[172]. Вишванатха Свами тоже упоминает об этом^[173].

Шантамма

В 1920-х гг. одному человеку из деревни приснился сон, в котором ему было сказано подарить теленка, который вот-вот должен родиться, Раманашраму. Когда девочка-теленок родилась, он привел ее к Бхагавану вместе с ее матерью. В то время джунгли вокруг ашрама были достаточно густыми и обширными, и там водились леопарды и пантеры. Из-за этого жители ашрама не хотели принимать этот подарок, но мужчина счел свой сон очень важным и отказался забирать теленка назад.

Девараджа Мудальяр

Видя, что причиной его настойчивости является преданность, Раманатха Брахмачари, живший рядом с Бхагаваном и умерший за несколько лет до него после многолетнего служения в благословенном его присутствии, решительно заявил: «Я буду ухаживать за коровой и теленком!»

Раманатха Брахмачари был хрупким, тщедушным, очень скромным с виду человечком, от которого никто не ожидал такой пылкости – но на этот раз он говорил как человек, вдохновленный свыше.

Он крикнул, ударив себя в грудь: «Я беру на себя ответственность за этих животных!»

Благодаря преданности и настойчивости Аруначала Пиллая и неожиданной пылкости Раманатхи Брахмачари корова с теленком остались жить в ашраме^[174]. Сам Бхагаван вначале не хотел принимать этот подарок.

Бхагаван

Знаете, что случилось, когда они пришли сюда с коровой и теленком?

Я спросил: «Зачем нам все это?»

Аруначала Пиллай ответил: «Я уже давно думал о том, чтобы подарить Бхагавану корову. Сейчас у меня есть возможность это сделать. Мне стоило больших трудов привезти их сюда на лодке и на поезде. Пожалуйста, оставьте их у себя, Свами».

Я сказал: «Вы выполнили свое обязательство, подарив ее нам. Кто будет ухаживать за ней здесь? Пожалуйста, ухаживайте за ней от нашего имени».

Владелец коровы ответил: «Я не заберу ее, даже если вы будете резать мне горло!»

Раманатху Брахмачари это задело; услышав его слова, он с жаром заявил, что сам будет ухаживать за коровой.

«Хорошо, повесь ее себе на шею!» – сказал я.

Поскольку теленок-девочка попала к нам в пятницу, мы назвали ее Лакшми.

Раманатха ухаживал за коровой и теленком два или три месяца. Лакшми была очень игривой, резвилась, где хотела, и испортила все наши овощные грядки. Когда ее бранили, она приходила ко мне, чтобы я ее защитил. Я говорил жителям ашрама, что, если хотят, могут огородить грядки забором. Бедняга Раманатха не смог справиться со всеми этими неприятностями, которые причиняли другие жители ашрама, и передал корову с теленком пастуху в городе, оговорив свои условия. Я не помню его имени^[175].

Следующий диалог передает Сури Нагамма в «Письмах из Шри Раманашрама».

Преданный сказал: «Его зовут Пашупати. Он каннадага (уроженец штата Карнатака). Мать Лакшми вскоре умерла. Уговор был таким: если Лакшми родит мальчика, он должен отдать его ашраму, а если девочку – оставить ее себе».

Бхагаван сказал: «Возможно, так оно и было. Примерно через год после этого он пришел сюда с Лакшми и ее теленком, чтобы совершить омовение в день затмения. Он сначала встретился со мной, потом совершил омовение в пруду Пали вместе с коровой и теленком, и после этого все вместе ушли домой. В этот раз Лакшми разглядела ашрам, хорошо запомнила дорогу и стала приходить сюда каждый день. Лакшми приходила утром и уходила вечером. Она лежала рядом с моим диваном. Если в ашраме была еда, она требовала, чтобы ее кормил только я один. Она не ела ничего, кроме горных бананов^[176]».

Кто-то спросил: «Кажется, каждый вечер перед уходом она обходила холл по кругу?»

Бхагаван ответил: «Да, именно так. У нас тогда не было колокольчика в столовой. Мы не знали, как у нее это получалось, но каждый день, точно в то время, которое было назначено для трапезы, она приходила и вставала передо мной. Мы смотрели на часы и обнаруживали, что как раз пришло время есть. Ее приход был для нас сигналом. Она всегда возвращалась в город с огромной неохотой».

Порасспросив еще, я выяснила, что Лакшми навсегда поселилась в ашраме в 1930 г., и что у нее к тому времени уже было трое телят. Всех троих, согласно уговору, отдали ашраму. Однажды вечером, когда она была беременна третьим теленком, она не хотела уходить от Бхагавана домой. Как Нандини из «Йога-Васиштхи»^[177], она проливала слезы и лежала рядом с его диваном. Бхагавана это явно тронуло.

Нежно погладив ее по морде, он сказал: «Что? Ты говоришь, что не можешь уйти. Ты хочешь остаться здесь? Что же мне делать?»

В конце концов Бхагаван каким-то образом уговорил ее уйти. В ту же ночь она родила теленка. Примерно в то же время у Пашупати начались какие-то трудности в хозяйстве. Лакшми со всеми ее чудачествами стала слишком тяжелым бременем для него, и он привел ее с тремя ее телятами в ашрам и вручил Бхагавану. Лакшми легла у ног Бхагавана и не желала подниматься. Положив правую руку ей на голову и слегка надавив, он спросил, хочет ли она остаться здесь навсегда. Она закрыла глаза и лежала неподвижно, словно в трансе. Заметив это, Бхагаван сообщил всем присутствующим, что она ведет себя так, будто снимает с себя ответственность за телят и вверяет их Бхагавану.

Когда я рассказала эту историю Бхагавану, он согласился.

«Да, – сказал он, – так всё и было. После того как мать переселилась ко мне, в ашраме начали регулярно готовить еду, а после прихода Лакшми появились стойла для животных и собственные молочные продукты. Впоследствии три или четыре года Лакшми каждый год на джаянти дарила нам по теленку. Потом она перестала рожать телят. В общей сложности она рожала восемь раз^[178].

Самый ранний рассказ о Лакшми был написан Б. В. Нарасимхой Свами в 1930 г. Даже тогда, когда она только появилась в Раманашраме, она стала любимицей и Бхагавана, и его преданных.

В день праздника два года назад их обеих (Лакшми и ее мать) привели в ашрам. С тех пор Лакшми прибегает каждое утро [из города], и весь ашрам становится ее пастбищем. Но она не довольствуется этим. Она знает время завтрака и обеда, и в эти часы входит прямо в холл и кладет голову на [колени] Махарши. Он нежно гладит ее и зовет людей из кухни, чтобы они ее накормили.

Иногда она съедает целую связку бананов, которые кто-нибудь принес в ашрам – восемь или десять штук; иногда пачкает холл своими экскрементами; бывает, что кто-то из учеников, исполняющий обязанности помощника, грозит ее побить. Махарши сразу же вступается за нее. Если она переступает черту маленького огорода, где растут овощи, он защищает ее от тех, кто ругает ее или грубо обращается с ней.

«Вы должны лучше огораживать свой участок. Промах допустили вы, а не Лакшми», – говорит он.

В праздники она получает хорошую ванну, ее мажут пастой из куркумы, ставят ей на лоб красную точку и вешают на шею гирлянду (или несколько гирлянд) из цветов. Каждый вечер она приходит к Махарши и прощается с ним, прежде чем уйти из ашрама в город, и получает подарки, если они есть. Теперь она Шакунтала (любимая приемная дочь) ашрама^[179].

Не следует думать, что Бхагаван обращался с Лакшми по-особенному потому, что она была его любимицей. Он давал ей полную свободу в ашраме, считая ее продвинутым преданным, принявшим форму коровы, чтобы быть с ним.

Шантамма

Она (Лакшми) каждый день приходила в ашрам, ела еду, которую ей давали, паслась на территории ашрама, входила в холл и сидела, удовлетворенная, рядом с Бхагаваном. Вечером она возвращалась в город вместе с женщинами.

Однажды, когда Лакшми была беременна в третий раз, она пришла в холл после обеда. Бхагаван читал газету. Лакшми подошла к нему и стала ее лизать.

Бхагаван поднял голову и сказал: «Подожди немного, Лакшми», – но она продолжала лизать.

Бхагаван отложил газету, положил руки на голову Лакшми позади рогов и склонился к ней, коснувшись лбом ее лба. Так они сидели долго, голова к голове. Я стояла рядом, наблюдая эту удивительную сцену.

Примерно через десять минут Бхагаван повернулся ко мне и сказал: «Знаешь, что делает Лакшми? Она в самадхи».

Я взглянула на нее и увидела, как по ее большим щекам текут потоки слёз. Ее дыхание остановилось, а глаза, не мигая, смотрели на Бхагавана.

Через некоторое время Бхагаван изменил позу и спросил мягко: «Лакшми, как ты себя чувствуешь сейчас?» Лакшми попятилась, словно не желая поворачиваться задом к Бхагавану, обошла холл по кругу и вышла.

Спустя четыре дня Лакшми родила теленка. Человек, у которого она жила, привел ее вместе с ее телятами и навсегда оставил в ашраме. Лакшми с тремя своими телятами вошла в холл и легла рядом с диваном.

Бхагаван увидел ее и сказал: «Всё это время Лакшми каждый вечер должна была возвращаться в город. Она всегда уходила в слезах. Сегодня она счастлива, потому что ей не надо больше уходить. Она знает, что теперь ее дом здесь. Мы должны будем заботиться о ней. Смотрите на нее! Как торжествующе она вытянулась! ^[180]»

Т. С. Ананта Муртхи в своей биографии Бхагавана писал, что Лакшми каждый раз, родив теленка, просила Бхагавана позаботиться о нем.

Корова так привязалась к Шри Рамане, что каждое утро по своему собственному желанию приходила из коровника в холл и вставала на колени у его ног…

Как-то раз Лакшми пришла в холл из коровника через несколько минут после того, как родила очередного теленка, и молча встала перед Шри Раманой. Он обратился к корове: «Лакшми, ты пришла сказать мне, что у тебя родился еще один малыш. Я приду в коровник и посмотрю на твое дитя» ^[181].

Шантамма была не единственной, кто говорил, что Лакшми впала в самадхи в присутствии Бхагавана.

Садху Натанананда: Шри Бхагаван сам однажды указал на святость Лакшми, сказав: «Какой тапас она, должно быть, совершала в своих прошлых жизнях! Может быть, она живет среди нас лишь для того, чтобы завершить свой незаконченный тапас».

Однажды, когда она, как обычно, пришла на даршан Бхагавана и стояла в его присутствии, Бхагаван, глядя на нее с большой любовью, начал гладить ее по голове. Затем, повернувшись к остальным, он с улыбкой сказал: «Знаете, в каком состоянии сейчас Лакшми?» Не получив ответа, он, к всеобщему изумлению, сообщил: «Она в нирвикальпа-самадхи», тем самым открыв невероятную силу своей милости и духовную зрелость Лакшми^[182].

Особый статус Лакшми в ашраме давал ей свободу есть любую пищу, которую приносили преданные, так как Бхагаван всегда защищал ее, когда преданные жаловались на нее. Он также вставал на ее сторону, если кто-нибудь пытался воспрепятствовать ей, когда она шла к нему.

Суббалакшми Амма

Днем во время нашего первого визита мы взяли кешью и сладости как подношение Бхагавану и пошли в ашрам. Войдя в холл, мы положили подношение на скамеечку перед ним и сели. Корова Лакшми, которая как раз лежала рядом с диваном Бхагавана, поднялась и начала жевать наше драгоценное подношение. Бхагаван посмотрел на нее и ничего не сказал. Его помощник, Мадхава Свами, даже не взглянул на это.

Мы подумали, что было бы непочтительно тревожить корову, но вскоре меня это вывело из себя и я воскликнула: «Уберите корову!»

Мадхава Свами ответил наивно: «Почему? Я думал, вы положили эти сладости для Лакшми!^[183]»

Н. Н. Раджан

Однажды я принес еду в большом открытом сосуде. Корова Лакшми подошла сзади и начала есть из него. Я не заметил этого.

Бхагаван сказал: «Хватит, Лакшми, хватит! Оставь немного для нас».

С этими словами он дал ей еще еды и отослал прочь. Помощник посмеялся надо мной и пожурил за невнимательность. Но Бхагаван, с присущим ему милосердием, сказал: «Почему ты обвиняешь его? Бедняга, он слишком наивен, чтобы замечать все это».

Так я получил от своего Учителя справку о том, что я наивен. Что мне еще нужно в этой жизни^[184]?

Сури Нагамма

Одним январским утром 1947 г. корова Лакшми вбежала в холл. Ее ноги, туловище и хвост были измазаны в грязи. Из ее носа текла кровь, вокруг шеи болтался обрывок веревки. Она направилась прямиком к дивану, на котором сидел Бхагаван. Помощники с отвращением заговорили о том, что она пришла вся в грязи.

Однако Бхагаван сказал с любовью: «Пусть идет сюда. Пусть идет сюда. Какая разница, в каком виде она пришла?» И, обращаясь к корове, сказал: «Иди сюда, моя дорогая. Иди ко мне».

С этими словами он провел рукой по ее телу, похлопал по шее и, глядя на ее морду, сказал: «Что такое? У нее течет кровь!»

Один из помощников сказал: «Ей недавно продели веревку через ноздри».

«Ого? Так вот в чем дело. Поэтому она пришла сюда жаловаться. Думаете, ей не больно? Не в силах терпеть боль, она прибежала ко мне жаловаться, даже не омывшись. Что же делать? Дайте ей немного иддли или еще чего-нибудь», – сказал Бхагаван, сострадая ее беде.

Помощники дали ей бананов и выпроводили.

Я пошла в кухню, принесла иддли и дала их ей. Она удовлетворилась этим и ушла на свое обычное место.

Когда все мы вернулись в холл и расселись, Бхагаван, глядя на помощников, заметил: «Разве вы не приходите ко мне рассказывать о своих несчастьях? Она поступила точно так же. Почему же вы раздражаетесь на нее из-за того, что она пришла сюда в грязи? Когда у нас беда, разве мы думаем о том, в порядке ли наша одежда, расчесаны ли как следует волосы? ^[185]»

Кришна Бхикшу

Однажды корова Лакшми вошла в холл. Она пошла прямиком к Бхагавану, положила голову на его плечо и заплакала. Бхагаван сидел очень тихо и нежно гладил ее по голове.

«Почему ты так печалишься? – прошептал он ей на ухо. – Кто тебя обидел? Не грусти, моя дорогая, перестань плакать. Я здесь, я тебе помогу».

Лакшми перестала плакать, несколько раз лизнула Бхагавана и, успокоенная, ушла^[186].

Аннамалай Свами

Каждый раз, когда Лакшми приходила на даршан, она шла очень быстро, не замечая никого на своем пути. Преданные сами должны были решать, хотят они отойти с дороги или быть раздавленными коровой. Дойдя до дивана Бхагавана, она часто вставала перед Бхагаваном и клала голову ему на стопы. Если она подходила ближе, он нежно гладил ее голову и шею. Часто они находились так близко друг от друга, что слюна Лакшми капала на Бхагавана. Если в ашраме подавали что-нибудь особенное, Бхагаван давал ей эту еду прямо в холле. Я видел, как он дает ей иддли, паясам и вадай – на банановом листе, как человеку. Иногда он относил еду прямо в коровник и кормил ее там.

Один раз, когда в ашраме было очень мало травы, Бхагаван заметил, что Лакшми не хватает еды. В тот день в столовой он отказался есть то, что ему подали. Вместо этого он попросил помощников отдать его порцию Лакшми. Когда об этом странном поступке узнали люди, работавшие в коровнике, они поняли, что Бхагаван таким неявным образом протестует против плохого обращения с Лакшми.

С рынка принесли немного корма, и оба – Бхагаван и Лакшми – снова могли нормально питаться.

Все знают, что Лакшми часто рожала телят на день рождения Бхагавана. Я однажды видел одного из этих телят, совершенно белого. Он сидел в холле перед Бхагаваном и из-за своего цвета и позы выглядел в точности как Нанди – бык, на котором ездил Шива. В то время Бхагаван сидел на шкуре тигра, олененок Валли сидел рядом, перед диваном в угольной печке горел огонь, рядом была серебряная кобра, которую использовали как подставку для благовоний. Когда Бхагаван сидел в своем холле со всеми этими атрибутами Шивы, казалось, будто ты вдруг оказался на Кайласе – горе в Гималаях, где, согласно мифам, живет Господь Шива^[187].

Когда в 1930-х гг. ашраму дарили других коров, было решено построить для них нормальный коровник.

Бхагаван

После того как Лакшми осталась здесь, преданные из разных мест стали приводить сюда коров и оставлять их. Загон для скота становился все больше. Вначале они были просто привязаны в разных местах под навесом из тростника. Когда сюда приехал судья Салем Сундарам Чети, он решил построить коровник и назначил благоприятное время для закладки первого камня. Через полчаса после назначенного времени, когда все уже было подготовлено, Лакшми сорвалась со своей привязи и прибежала ко мне, словно хотела сказать мне, что для нее строят дом и я должен быть там. Когда я встал, она отвела меня на это место. Она сделала то же самое, когда пришло время для церемонии новоселья. Она каким-то образом всё понимала. Какая умница! ^[188]»

Кто-то пожертвовал 500 рупий – достаточную сумму для того, чтобы построить небольшой коровник. В этот момент Бхагаван вмешался очень необычным образом.

Аннамалай Свами

Чиннасвами договорился с местным каменщиком, что он построит небольшой коровник и это будет стоить не более 500 рупий. Бхагаван хотел коровник по-больше…

Примерно в десять часов утра, до начала строительства, Чиннасвами организовал небольшую церемонию закладки фундамента этого маленького коровника^[189]. Когда все ушли, Бхагаван отвел меня в сторону и сказал, что план необходимо изменить.

«В следующие несколько лет сюда придет много коров, – сказал он. – Даже если мы построим большой коровник, здесь будет столько коров, что часть из них придется держать снаружи. Мы должны построить коровник побольше, и строительством должен руководить ты, а не этот каменщик».

Он отвел меня в тот угол ашрама, где сейчас находится коровник, и показал мне размеры будущего здания, проведя линии по земле. Мы не измеряли длину этих линий, но Бхагаван сказал мне, что хочет, чтобы все четыре стены были по пятнадцать метров…

Бхагаван часто приходил, чтобы дать указания и проверить, как идет строительство. Он приходил туда даже ночью.

Однажды, когда мы вместе наблюдали за ходом работы, Бхагаван сказал мне: «Если ты построишь этот коровник для Лакшми, мы заработаем достаточно пуньи (заслуга, или хорошая карма, которая является результатом благих деяний), чтобы построить книжный магазин, столовую и алтарь для матери. Все это произойдет в свое время. В конце концов здесь будет целый город».

Лакшми часто приходила, чтобы посмотреть, как мы строим ее новый дом. Если там был Бхагаван, он гладил ее по голове и говорил: «Тебе придется подождать еще несколько дней. Работа пока не закон-чена».

В то время Лакшми могла ходить везде, где ей вздумается. Иногда кто-нибудь приводил ее пастись к озеру Самудрам, но большую часть времени она проводила в ашраме^[190].

У этой истории есть несколько необычных деталей, которые, как мне кажется, необходимо прокомментировать, поскольку никто никогда не упоминал о них в опубликованных рассказах о Лакшми.

Любой, кто прочитал предыдущие главы этой книги, может подумать, что Бхагаван был бережливым и экономным человеком и всегда негодовал, когда что-либо выбрасывали или тратили впустую.

Например, он поднимал с пола кухни горчичные семена и просил, чтобы их сохранили и потом использовали; он заставлял Аннамалая Свами выпрямлять ржавые гнутые гвозди и использовать их, даже несмотря на то, что у них было много новых гвоздей; он отрезал поля сигнальных экземпляров своих книг и сшивал эти узкие полоски бумаги в записные книжки. Учитывая, что эти черты характера были у него всю жизнь, я нашел довольно примечательным, что Бхагаван пошел поперек Чиннасвами и заказал большой коровник из дорогих материалов. Бхагаван редко вмешивался в управление ашрамом, но в этом конкретном случае он взял на себя полный контроль над строительством коровника.

Все постройки ашрама, существовавшие на тот момент, когда Бхагаван заказал этот новый коровник, были сделаны из дешевых или бесплатных материалов. Стены самадхи матери [Раманы Махарши] были сложены из полуобожженного кирпича – человек, который сделал эти кирпичи, выбросил их, потому что не смог бы их продать. Крыша самадхи была сплетена из листьев кокосовой пальмы. У двух других основных зданий – столовой и холла Бхагавана – крыша была черепичная, а стены из кирпича и глины. Эти примитивные постройки были прямым следствием нехватки средств в ашраме, а также всем известной привычки Бхагавана выбирать дешевые или бесплатные материалы. Однако, обсуждая с Аннамалаем Свами новый коровник, он заявил, что хочет построить это здание из отесанных гранитных блоков. Крышу внутреннего дворика, добавил он, должны держать тиковые балки^[191]. Это очень дорогой способ строительства, и Бхагаван, скорее всего, знал, что ашрам не в состоянии финансировать такой проект. Размер здания и стоимость материалов были огромными. Когда в конце концов оно было построено, рядом с ним все остальные строения в ашраме казались игрушечными – коровник был по меньшей мере в два раза больше, чем холл, в котором сам Бхагаван принимал посетителей. Все это было для Лакшми. Да, в то время в ашраме было еще несколько коров, но Бхагаван не раз говорил, что строит этот коровник для Лакшми.

Почему Бхагаван внезапно отказался от своей бережливости, которая сопутствовала ему всю его жизнь, и заказал этот дворец из гранита и тикового дерева?

Лакшми и другие коровы могли бы прекрасно жить в простом помещении из тростника, в которых держит коров большинство людей.

Бхагаван сам дал один ответ в разговоре с Аннамалаем Свами, о котором я уже рассказал: «Если ты построишь этот коровник для Лакшми, мы заработаем достаточно пуньи, чтобы построить книжный магазин, столовую и алтарь для матери».

Из этих слов следует, что, если мы будем служить Лакшми, ашрам разрастется и будет процветать, но этого не случится, если коровник оставить недостроенным или сделать его маленьким и скромным.

Пророчество Бхагавана сбылось. Хотя на момент закладки фундамента на этот проект не было средств, к моменту окончания строительства ашрам получил так много пожертвований на строительство, что остались лишние деньги, которых хватило, чтобы начать работу над другими проектами, такими как книжный магазин и офис. Следует также упомянуть, что возведение здания, чтобы получить пунью для будущих проектов, было еще одним поступком, совершенно несвойственным Бхагавану – его отношение к деньгам обычно было таким: «Аруначала дает нам все, что нам нужно».

Постройка коровника стала поворотным моментом в истории ашрама. До его возведения здания в ашраме были в основном маленькими и примитивными. В последующие годы было построено много новых зданий из гранита: офис ашрама, Веда-патасала, кухня и столовая, и в конце концов над самадхи матери Бхагавана возвели прекрасный храм. Увеличились здания в ашраме – увеличился и поток посетителей. Была ли на самом деле взаимосвязь между решением Бхагавана построить этот коровник и расширением ашрама, который за этим последовал? Это может показаться странным утверждением, но когда Лакшми умерла в 1948 г., Бхагаван сказал: «Это благодаря ей наша семья стала такой большой».

Когда коровник наконец был построен, Лакшми сама привела Бхагавана на церемонию открытия.

Девараджа Мудальяр

В день закладки первого камня Лакшми вошла к Шри Бхагавану незадолго до того времени, на которое назначили церемонию, и отвела его туда – она шла первой, а Бхагаван шел за ней. В день, когда должна была состояться церемония открытия коровника, было решено, что Лакшми должна войти туда первой. Ее помыли и украсили, чтобы она могла войти в свой новый дом нарядной, но она ускользнула. Она пошла к Бхагавану и села перед ним.

Она не шевелилась, пока он не пошел вместе с ней, и ему пришлось первым войти в ее новый дом. Она вошла вслед за ним^[192].

Лакшми жила в своем новом доме до самой смерти в 1948 г. В последние годы она все реже приходила в холл, но Бхагаван навещал ее каждый день в коровнике. Девараджа Мудальяр отметил: «Как и для многих преданных-людей, постоянное общение для нее с годами стало необязательным, и чтобы поддерживать поток его милости, достаточно было приходить время от времени» ^[193].

Я думаю, что Лакшми предпочла бы проводить больше времени с Бхагаваном, но в 1940-х гг. в ашраме было столько людей, что было бы неудобно пускать в холл такую крупную корову каждый раз, когда ей этого хотелось. Последние несколько лет своей жизни ей приходилось довольствоваться редкими, но регулярными визитами Бхагавана.

Последние мгновения ее жизни подробно описывает Сури Нагамма.

В письме, адресованном тебе (брату Сури Нагаммы), под заголовком «Церемония почитания коровы Лакшми» я описала нравственное величие Лакшми, королевы коров, и огромное уважение, которое Бхагаван питал к ней. Этой королеве, как и своей собственной матери, Бхагаван в пятницу 18-го [июня 1948 г.] даровал видехамукти (освобождение в момент смерти). В то утро, когда я пришла в ашрам, мне сказали, что Лакшми серьезно больна и не доживет до вечера. Поэтому я направилась прямо в коровник, даже не зайдя к Бхагавану. Помещение для телят было пусто и вычищено, для Лакшми сделали подстилку из соломы. Была пятница, и она, как всегда по пятницам, была украшена пастой из куркумы. На лбу у нее стояла красная точка, а на шее и на рогах были гирлянды из цветов. Венкатаратнам (помощник Бхагавана) сидел рядом с ней и обмахивал ее веером. Лакшми лежала величественно, распространяя вокруг себя сияние. Она напомнила мне Камадхену, которая отправилась на Кайлас, чтобы совершить абхишеку с молоком для великого бога Шивы.

Войдя к Бхагавану, я простерлась перед ним. Когда я встала, он посмотрел на меня своим богоподобным взглядом. Восприняв это как приказ, я сказала, что побуду с Лакшми. Он кивнул головой в знак согласия, и я сразу же пошла к ней. Венкатаратнам дал мне опахало и ушел. Сидя рядом с ней, я стала повторять «Рамана-двадасакшари» (двенадцатибуквенную мантру Раманы), «Астотрам» (108 имен Раманы) и т. д., а Лакшми, казалось, внимательно слушала.

Когда Бхагаван в 9.45 пришел в коровник, он, как всегда, направился к Лакшми. Бхагаван сел на сено рядом с ней, приподнял ее голову обеими руками и легонько провел рукой по ее морде и передней стороне шеи. Затем, положив левую руку ей на голову, он начал надавливать пальцами правой руки ей на горло, ведя вниз, до сердца.

Он делал так примерно пятнадцать минут, а затем сказал, обращаясь к Лакшми: «Что ты говоришь, матушка? Ты хочешь, чтобы я остался тут один? Я могу остаться, но что тут будет? Все люди соберутся вокруг тебя, как было с моей матерью. Зачем всё это? Может, мне уйти?»

Лакшми была спокойной, ее больше не тревожили оковы этого мира и страдания ее тела, словно она была в самадхи. Бхагаван сидел, не желая уходить, его сердце было исполнено сострадания.

При виде этой сцены меня переполнили чувства, и я невольно воскликнула: «О! Матери Алагамме улыбнулась огромная удача, и Лакшми тоже!»

Бхагаван с улыбкой взглянул на меня.

Вошел Субраманьям и сказал: «Похоже, врач не придет до 10.30, ведь Лакшми сейчас ничто не угрожает».

«Хорошо. Значит, врач сейчас не придет. Ты принес лекарство для укола?» – спросил Бхагаван.

Повернувшись к Лакшми и нежно гладя ее по голове и шее, он сказал: «Что ты говоришь? Можно мне уйти?»

Суббалакшми сказала: «Она будет рада, если Бхагаван будет рядом с ней».

«Это правда, но что я могу сделать?»

С этими словами, глядя Лакшми в глаза, Бхагаван сказал: «Что? Можно мне уйти? Скажи мне».

Лакшми величаво посмотрела на него.

Что она ответила Бхагавану, мы не знаем, но он встал, чтобы уйти, и напоследок сказал: «Следите, чтобы ей в рот не попали мухи».

Я уверила его, что мы как следует позаботимся о Лакшми, и Бхагаван очень неохотно ушел.

Г. В. Суббарамайя, также присутствовавший при смерти Лакшми, добавил важные подробности о последней встрече Бхагавана и Лакшми.

В тот день [18 июня 1948 г.] рано утром Джагадишвара Шастри сообщил Бхагавану, что Лакшми серьезно больна. После завтрака Шри Бхагаван отправился в коровник и увидел, что она лежит в изнеможении и тяжело дышит. Шри Бхагаван сел рядом с ней, взял ее голову в свои руки и нежно погладил по шее. Он пристально смотрел ей в глаза своим взглядом, исполненным милости. Дыхание Лакшми сразу же стало ровным и спокойным. Когда их глаза встретились, у них обоих потекли слезы. Те из нас, что были близко, не могли сдержать чувств. Так прошло примерно полчаса. Это было поистине зрелище богов…

В конце концов Шри Бхагаван обратился к ней очень нежно: «Амма (Мать), чего ты хочешь? Я должен идти в холл – люди просят, чтобы я пришел. Но где бы я ни был, я никогда тебя не оставлю. Я всегда буду с тобой. Всё хорошо»^[194].

Сури Нагамма

С божественным прикосновением Бхагавана внешнее дыхание Лакшми начало утихать, тело перестало двигаться. Когда в 10.30 пришел врач и сделал ей укол, Лакшми никак на это не отреагировала, как будто это тело было не ее. Это не была предсмертная агония. Ее взгляд был ясным и спокойным. Врач перевернул ее так, что она оказалась в позе Нанди, нанес лекарство на ее язвы и вышел, сказав нам, чтобы ей поддерживали голову. Было 11.30. Венкатаратнам вернулся с обеда. Он попросил меня подержать ее голову и сказал, что принесет еще сена. Ее язык коснулся меня, он был холодным, как лед. Жизнь Лакшми угасла у ног Шри Раманы и слилась с ним.

Через десять минут Бхагаван вошел в коровник со словами: «Всё кончено?», и сел на корточки рядом с ней. Он обеими руками обхватил ее морду, так, словно она была маленьким ребенком. Приподняв ее, он сказал: «О Лакшми, Лакшми!», а затем, сдерживая слезы, обратился к нам: «Это благодаря ей у нас теперь такая большая семья».

Все стали превозносить Лакшми, а Бхагаван спросил: «Надеюсь, врач не причинил ей страданий? Как она ушла?»

Мы подробно рассказали ему, как это произошло.

«Хорошо. Вы видели это? У нее сейчас правое ухо поднято. До вчерашнего дня она лежала на другом боку. Из-за язвы ее перевернули на этот бок, и ухо поднялось. Смотрите, про людей, которые умирают в Каши (Бенаресе), говорят, что Господь Шива шепчет им в правое ухо. У Лакшми тоже поднялось правое ухо». Бхагаван показал всем ее ухо.

К этому моменту собралась толпа. Через четверть часа Бхагаван встал и сказал: «Рамакришна последние десять дней говорил, что для Лакшми надо построить хорошее самадхи».

Сказав это, Бхагаван ушел в холл^[195].

Бхагаван даровал освобождение и своей матери, и корове Лакшми, уничтожив васаны – склонности ума и желания, которые иначе привели бы к новому рождению. Он сделал это, положив им руку на сердечный центр в момент приближения смерти. По-видимому, Сури Нагамма обсуждала этот процесс с Бхагаваном вскоре после того, как он даровал освобождение Лакшми.

Когда Паланисвами (преданный, который был с Бхагаваном в его ранние годы) доживал свои последние минуты, Бхагаван решил даровать ему мукти (освобождение). Он возложил руки на его сердце и на голову, но васаны у Паланисвами были так сильны, что они не могли раствориться… Спустя несколько лет, когда умирала мать Бхагавана, он точно так же возложил руки на ее сердце и голову, и ее васаны постепенно угасали; он держал руки, пока жизнь не ушла из нее. На этот раз ему удалось дать мукти своей матери. Бхагаван часто говорил нам, что у Лакшми последние события жизни поднимались на поверхность точно так же, как и у матери, но они полностью угасли, чего не произошло с Паланисвами.

Когда я отметила, что Бхагаван не был с Лакшми в последние мгновения ее жизни так, как был с матерью, он сказал: «А, ты об этом! Какие желания могли быть у Лакшми? Только когда желаний много, они остаются до конца».

Бхагаван хотел, чтобы мы поняли, что корова Лакшми, будучи животным, не имела васан, которые есть у нас, людей^[196].

На этот счет мое мнение расходится с мнением Сури Нагаммы. Я думаю, что у Лакшми не осталось васан не потому, что она была коровой, а потому, что благодаря ее преданности и полной отдаче Бхагавану все ее васаны были уничтожены.

Многие в Раманашраме считали, что Лакшми была перевоплощением Кирайпатти – старой женщины, несколько лет кормившей Бхагавана, когда он жил в пещере Вирупакша и в Скандашраме. «Кирай» – тамильское название растений со съедобными листьями, таких как шпинат, а «патти», что означает «бабушка», – почтительная форма обращения к пожилым женщинам.

Бхагаван никогда публично не подтверждал и не отрицал того, что Лакшми была перевоплощением Кирайпатти, но он с удовольствием рассказывал эту теорию гостям и преданным. В 1930 г., когда Лакшми еще не поселилась в Раманашраме, Б. В. Нарасимха Свами писал: «Махарши иногда рассказывает всем присутствующим историю ее жизни и с явным одобрением приводит теорию своих преданных о том, что Лакшми является перевоплощением Кирайпатти»^[197].

После освобождения Лакшми в 1948 г. Девараджа Мудальяр написал небольшую брошюру, которая стала официальной биографией коровы Лакшми. Перед опубликованием ее прочитал и одобрил Бхагаван. Вот что говорит Мудальяр о связи между Лакшми и Кирайпатти.

Огромная преданность Лакшми и ее привязанность к Бхагавану, а также внимательность Бхагавана и его бесконечная доброта по отношению к ней наводили многих на мысль, что между ними существует какая-то особая связь. Многие из нас чувствовали, что, хотя Лакшми сейчас находится в теле коровы, она, должно быть, привязалась к Бхагавану и заслужила его милость любовью и полной отдачей в каком-то из предыдущих воплощений. Трудно было бы иначе объяснить огромную заботу и нежность, которую Бхагаван всегда питал к ней.

Несмотря на то что он был сама любовь и доброта и заботился обо всех, он никогда этого не демонстрировал. Открытые выражения его милости, которыми он одаривал Лакшми, были исключением из правила…

Бхагаван никогда однозначно не утверждал, что Лакшми – это Кирайпатти. Тем не менее это верование поддерживалось различными неосторожными замечаниями, которые он делал невзначай, когда об этом заходила речь. Никто не может процитировать ни одного прямого высказывания Бхагавана о связи Лакшми и «старушки с зеленью», хотя многие, слышавшие, что говорил о них Бхагаван в разных ситуациях, были почти уверены в том, что это одна и та же душа. Они чувствовали, что огромная преданность старушки заставила ее вернуться в скромном обличье коровы, чтобы проработать оставшуюся карму у стоп Бхагавана^[198].

Спустя несколько дней после освобождения Лакшми Бхагаван сам рассказал о том, как Кирайпатти несколько лет служила ему.

В три часа дня в присутствии Бхагавана мы снова говорили о Лакшми. Кто-то из преданных сказал: «Похоже, Аруначала Пиллай (первоначальный владелец Лакшми) купил Лакшми не в Каннамангаламе, а в Гудиятхаме».

Услышав это, Бхагаван сказал: «Кирайпатти тоже жила там».

Этот человек спросил: «Когда конкретно она пришла сюда?»

Бхагаван с улыбкой начал рассказывать нам о ней.

«Я и сам не знаю. Даже когда я был в храме Аруначалешвара (в 1890-х гг.), она жила на горе и время от времени навещала меня. Но только после того как я ушел в пещеру Вирупакша, она стала часто приходить ко мне. Она в то время жила в мантапаме Гухай Намашивайя. Тогда мантапам не был таким обустроенным, как сейчас. Там была только деревянная дверь и деревянная щеколда. У нее не было никаких вещей, кроме глиняного горшка. Она сначала подогревала в нем воду, совершала омовение, а затем готовила в нем овощи и рис. У нее был всего один горшок, и она всё готовила в нем. Она выходила до рассвета, бродила по горе и приносила обратно особые листья, которые можно было готовить, как овощи.

Она готовила из них вкусные кушанья, приносила мне примерно горсть и убеждала съесть это. Мне ни разу не удалось отвертеться! Иногда я помогал ей готовить – шел к ней и резал овощи. Она очень доверяла мне. Каждый день она ходила в город и просила милостыню по домам – рис, муку, дал и тому подобное. Она держала их в широкогорлом глиняном сосуде.

Время от времени она готовила кашу из этой муки и дала, приносила ее с овощным карри и говорила: „Свами, Свами, вчера одна добрая женщина дала мне немного муки. Я сварила кашу, Свами“.

Она думала, что я ничего не знаю. Когда ее не было, я открывал дверь этого мантапама и находил в сосуде несколько видов продуктов. Но она была полностью во мне уверена. Она больше никому не позволяла входить в этот мантапам. Когда не могла найти никаких овощей, она сидела там и грустила. В таких случаях я взбирался на дерево тамаринда, срывал несколько нежных листочков и давал их ей. А она каждый день снабжала меня пищей. Сама она никогда это не ела. Она приносила всевозможные карри и говорила: „Свами это любит“.

Она была очень предана мне и очень внимательна. Даже когда ей было восемьдесят лет, она бродила по всей горе. Она жила на горе еще до того, как я пришел туда.

«Неужели она ничего не боялась?» – спросила я.

Бхагаван ответил: «Нет, а чего ей было бояться? Знаешь, что случилось однажды? Я пошел в Скандашрам и остался там на ночь. Паланисвами был в пещере Вирупакша. В полночь в ее жилище проник вор. Он уже собирался сбежать с ее вещами, как вдруг она проснулась и крикнула: „Кто там?!“

Вор закрыл ей рот рукой, но ей каким-то образом удалось прокричать изо всех сил: „О Аннамалай (Аруначала)! Вор! Вор!“

Ее крик было слышно даже в Скандашраме, где я ночевал. Я крикнул ей в ответ: „Я здесь! Я уже иду! Кто там?“ С этими словами я ринулся туда со всех ног. По пути, оказавшись у пещеры Вирупакша, я спросил Паланисвами об этих криках, и он сказал: „Я слышал крики из пещеры старухи, но я думал, она вскрикнула во сне“.

В пещере у мангового дерева и в пещере Джадасвами жили люди, но, кажется, никто из них не слышал ее криков».

«Их услышал тот, кто должен был их услышать, и сам Аруначала ответил на ее зов», – сказала я.

Кивнув в знак согласия, Бхагаван продолжал: «Услышав мой крик, вор убежал. Мы оба (Бхагаван и Паланисвами) пошли к ней, спросили, где вор, и, поскольку никого не было, мы засмеялись и сказали, что ей все это померещилось.

Она сказала: „Нет, Свами. Когда он уносил вещи, я спросила, кто здесь, и он закрыл мне рот руками, чтобы я не кричала. Мне каким-то образом удалось крикнуть во всю глотку. Наверное, это вы мне ответили, что идете сюда. Он услышал это и убежал“.

Там не было никаких источников света, поэтому мы зажгли лучину и обыскали ее жилище. Мы нашли сосуд. Вокруг него валялись какие-то мелкие вещи. Тогда мы поняли, что это правда».

Я сказала: «Она глубоко верила в Бога. Она была рождена не просто так, а ради какой-то цели».

Бхагаван кивнул головой и замолчал^[199].

Бхагаван рассказывал о Кирайпатти и в 1946 г., и в его рассказе было несколько дополнительных деталей, которых нет в рассказе Сури Нагаммы.

Кирайпатти уже жила в большом храме в городе, когда я впервые пришел туда. Она жила у святыни Субраманьяна в храме и кормила садху. Позже она начала приносить мне еду от женщины из касты каммала (кузнецов), а через какое-то время эта женщина-каммала стала приносить мне еду сама вместо того, чтобы передавать ее с Кирайпатти. В то время у Кирайпатти были спутанные волосы. Позже, когда я перебрался в пещеру Вирупакша, она жила в храме Гухай Намашивайя. К тому моменту она все волосы сбрила. Она жила в мантапаме и почитала образ Намашивайи и другие изображения, вырезанные там на стенах и столбах. Священник приходил и проводил пуджу храмовым мурти, но она почитала изображения на стенах мантапама, где она жила, и делала подношения пищи этим божествам.

Просыпаясь утром, она шла прогуляться на небольшой холм, оттуда – до того места, где сейчас находится наш ашрам, затем в Скандашрам, а затем обратно туда, где она жила. По дороге она собирала дрова и коровий навоз и тащила их вязанкой на спине и на поясе. Она также собирала всевозможные зеленые листья, чтобы готовить из них еду… Она преподносила пищу изображениям [божеств] на стенах и столбах, а затем приходила и давала ее мне, и только после этого уходила и ела сама. Вечером она шла в город просить милостыню, и не было ни одного дома в городе, который бы она не знала.

…Она была очень привязана ко мне. Иногда я шел вместе с ней и помогал собирать листья и овощи, например, с дерева кассии. Случалось, я помогал ей чистить и подготавливать овощи к варке, а затем оставался и ел вместе с ней. Она умерла до того, как мы перебрались сюда – до 1922 г. Ее похоронили совсем недалеко отсюда, под тамариндовым деревом, напротив храма Дакшинамурти^[200].

Одна посетительница ашрама спросила, почему такая хорошая преданная, как Кирайпатти, переродилась коровой.

Вопрос [Рани Мазумдар]: Говорят, что старушка Кирайпатти переродилась коровой Лакшми. Как же так получилось, что такая женщина, на долю которой выпало редкое счастье служить Бхагавану так хорошо и с такой любовью, должна была вообще переродиться – и более того, переродиться коровой? Разве во всех наших книгах не говорится, что родиться человеком – наилучшая участь из всех возмож– ных?

Бхагаван: Я никогда не говорил, что Кирайпатти родилась коровой.

Я (Девараджа Мудальяр) сказал: Я уже говорил это Рани, но она возражает: «Так говорят люди, это написано в стольких книгах и статьях, и Бхагаван не опровергает это. Значит, можно считать, что это правда».

Я добавил: Но она задает вопрос, исходя из предположения, что корова – это перевоплощение этой старой женщины, независимо от того, говорил Бхагаван это или нет, и очень хочет получить ответ.

Бхагаван сказал: Это неправда, что человеческое воплощение обязательно должно быть наивысшим и что только будучи человеком можно достичь [духовной] реализации. Даже животное может реализовать свою Самость.

В разговоре, состоявшемся после этого, Бхагаван сказал: «Даже когда Лакшми была маленьким теленком, она вела себя необычно. Она каждый день приходила ко мне и клала голову на мои стопы. В день, когда закладывали фундамент для гошалы (коровника), она так ликовала! Она пришла и повела меня на церемонию. И в день грихаправешам (церемонии открытия) она тоже пришла прямо ко мне в назначенное время и повела меня туда. Много раз и во многих ситуациях она вела себя так разумно и осознанно, что невозможно не признать ее удивительной коровой. Что мы можем сказать об этом? ^[201]»

Вскоре после того, как Лакшми достигла освобождения, еще один преданный спросил Бхагавана о возможности для животных реализовать Самость. Похоже, эта тема волновала некоторых преданных. Следует отметить, что, когда Бхагаван дал предыдущий ответ в 1946 г., Лакшми еще не достигла мукти. Ее освобождение в 1948 г. стало веским подтверждением слов Бхагавана.

Один из преданных, который накануне услышал стих, написанный Бхагаваном по случаю освобождения Лакшми, наутро подошел к нему и сказал: «Мы сами видим, что животные и птицы обретают освобождение (мокшу) в вашем присутствии, но ведь только человек может достичь мокши, разве нет?»

«Почему? Утверждается, что махапуруша (великий святой) даровал мокшу колючему кусту», – с улыбкой сказал Бхагаван^[202].

Затем Бхагаван в подробностях рассказал эту историю, содержащуюся в «Чидамбара Махатмьям» – истории о великих событиях, связанных с храмом в Чидамбараме.

Лакшми похоронили в ашраме, и над местом ее погребения возвели самадхи. Сури Нагамма подробно описывает это событие.

Мы, как обычно, поели и отдохнули, думая о Лакшми. Когда в 14.30 я вошла в коровник, Бхагаван уже был там. Мы пошли и увидели тело Лакшми. На ее морде не было признаков смерти. Мы вернулись в холл и расселись. До вечера Бхагаван рассказывал нам истории о Лакшми и давал указания тем, кто организовывал похороны.

Так же было и с матерью [Раманы Махарши]. До того момента, как провели абхишеку (ритуальное омовение тела), ее лицо светилось. Ее тела почти не было видно из-за цветочных гирлянд и камфоры, которые люди постоянно клали на нее. Кругом пелись баджаны, играли на надасвараме и т. д. Ночью мы вынесли тело и положили под дерево бодхи, намереваясь похоронить его до рассвета где-нибудь недалеко от пруда Пали. Однако случилась задержка: и кирпич, и гашеную известь для строительства гробницы привезли поздно. Тем временем собралось много людей, и подготовка к похоронам превратилась в зрелище. На десятый день даже начали открываться новые магазины. То ли еще будет…

Думая, что Бхагаван придает слишком много важности похоронам Лакшми, один из преданных, Говиндараджула Суббарао, сказал: «Было много случаев, когда животные здесь обретали освобождение чаще, чем люди. Бхагаван несколько раз говорил нам, что они приходят сюда, чтобы проработать свою остаточную карму. Из этого можно сделать вывод, что Бхагаван лучше заботится о них, чем о нас».

Бхагаван сказал: «Верно ли это во всех случаях? Разве кто-то организовывает все это намеренно? И есть ли у нас деньги на все это? Когда приходит время, люди сами принимаются за работу и все необходимое приходит само собой. Работа делается мгновенно. Садашива Айер приехал сюда позавчера. Возможно, он пришел сюда специально для этого. Он знает во всех подробностях, как правильно построить усыпальницу. Он сейчас там, на месте, дает указания. Он говорит, что уедет завтра. Это единичный счастливый случай. Что от нас зависит? Если бы это было обычное животное, ее бы увел с собой мясник.

Для Лакшми возводится гробница – по размеру такая же, как для махатмы. Посмотрите на этого белого павлина. Сколько павлинов пришло и ушло? Он не похож на всех остальных павлинов. Он послушен и свободно общается со всеми людьми. Где Барода (место, откуда родом этот павлин) и где Аруначала? Он появился на свет там, а пришел сюда. Кто его звал?» *.

* Многие преданные считали, что этот павлин является перевоплощением Мадхавы Свами – помощника Бхагавана, служившего ему долгое время. Аннамалай Свами («Жизнь с Раманой Махарши») рассказал, почему люди верили в это.

«Было одно или два косвенных указания, которые убедили многих в том, что Мадхава Свами переродился павлином. Всякий раз, входя в холл, этот павлин непременно обследовал книги на полках. Смотреть за библиотекой было одной из повседневных обязанностей Мадхавы Свами. Он также восстанавливал и заново переплетал поврежденные книги. Когда павлин совершал свой обход с проверкой, он часто касался клювом книг, которые переплетал Мадхава Свами, но не трогал другие. Еще одним косвенным доказательством был тот факт, что Мадхава Свами был женоненавистником и часто делал грубые замечания, когда женщины входили в холл. У павлина сохранилась та же черта характера – он отказывался каким бы то ни было образом взаимодействовать с самками павлинов, жившими в ашраме. У меня есть одна собственная история, которая лишний раз подтверждает эту версию. Когда Мадхава Свами приходил ко мне домой, он часто сидел на бетонной скамье рядом с входом. В последующие годы этот белый павлин тоже время от времени навещал меня. Каждый раз он садился на скамью, на то место, где любил сидеть Мадхава Свами».

Бхагаван сам иногда обращался к павлину «Мадхава», хотя напрямую никогда не говорил, что Мадхава Свами вернулся к нему в теле павлина.

Например, в книге «Воспоминания о Шри Рамане» Г. В. Суббарамайя сообщает (с. 166), что, когда павлин трогал клювом струны вины, Бхагаван говорил музыканту, который только что играл на ней: «Мадхава хочет, чтобы ты повторил эту песню».

Как отмечал сам Бхагаван, много павлинов приходило и уходило, но этот павлин остался и свободно общался с людьми – верное указание на то, что у него было предназначение, которое ему суждено было исполнить в ашраме.

По дороге к горе, недалеко от больницы, давным-давно были построены гробницы оленя, ворона и собаки. Теперь рядом с ними вырыли яму и началось строительство новой гробницы.

К шести вечера все было готово. Люди приходили огромными толпами. Некоторые из них даже сидели на ограждении. Сарвадхикари привез в деревянной повозке тело Лакшми. Бхагаван пришел и сел на стул. Тело Лакшми положили напротив него. Преданные приносили воду в сосудах и лили на Лакшми. После этого провели абхишеку с молоком, простоквашей, маслом ги, сахарной и розовой водой. Зажгли благовония, тело накрыли шелковой тканью, на морду нанесли порошок куркумы и киноварь, а затем возложили на ее тело гирлянды из цветов. Совершили подношение – сладости – и провели церемонию арати. Лакшми лежала, украшенная цветами, и ее морда светилось какой-то магической красотой.

Около семи вечера преданные опустили тело Лакшми в могилу, призывая «Хара Хара Махадев (одно из имен Шивы)!» Бхагавана это заметно тронуло. После того как Бхагаван коснулся священных листьев, сарвадхикари бросил их в могилу на тело Лакшми. После этого преданные стали сыпать туда куркуму, киноварь, камфору, священный пепел, сандаловую пасту, цветы и соль. Потом могилу засыпали землей. Когда церемония погребения была окончена, Бхагаван вернулся в холл, и там раздали прасад. Всё это было похоже на свадьбу. Корова Лакшми больше не живет в коровнике! Она освободилась от оков тела и слилась с сияющим Атманом Шри Раманы^[203].

В тот же вечер Бхагаван написал классическим тамильским слогом эпитафию, в которой подтверждалось освобождение Лакшми. Г. В. Суббарамайя писал: «Это была необыкновенная честь для коровы. Шри Бхагаван отметил, что он не пел такого гимна даже по случаю смерти своей матери»^[204].

Заключительный комментарий после этого стиха принадлежит Деварадже Мудальяру: «В пятницу 5 числа месяца ани, во время второй недели растущей луны, в Шукла-пакшам на двадаши в вишака-накшатра в год сарвадхари [18 июня 1948 г.] корова Лакшми обрела мукт» и.

Когда я в следующий раз приехал в ашрам, строительство гробницы было закончено. Я прочел Бхагавану эту строфу и спросил его, использовал ли он слово «вимукти» (освобождение) просто согласно традиции, как об умершем говорят, что он достиг самадхи, или это в действительности означает «нирвана». Он ответил, что оно означает «нирвана»^[205].

Уолтер А. Кеерс

Уолтер Кеерс был голландским учителем и писателем, читавшим лекции о йоге и адвайте по всей Европе в 1970-х и 1980-хх гг. Он также был редактором и издателем многих журналов духовной тематики, посвященных йоге и адвайте. После махасамадхи Бхагавана в 1950 г. он провел несколько лет с Кришной Меноном, известным Гуру из штата Керала. В 1970-х гг. он часто приезжал в Бомбей к Нисаргадатте Махараджу – наиболее выдающемуся и знаменитому Гуру адвайты того времени. Однако его первой любовью навсегда остался Бхагаван.

Незадолго до своей смерти в середине 1980-х гг. Уолтер Кеерс собрал у себя дома в Нидерландах всех своих друзей. Он болел эмфиземой, но она не угрожала жизни. Когда все разошлись и осталось лишь несколько его близких друзей, он сообщил им, что собирается покинуть тело. Он простерся перед большой фотографией Бхагавана, стоявшей на полу. Затем он поместил подушку перед этой фотографией, лег на нее так, что его голова оказалась у ног Бхагавана, и умер.

Когда я вспоминаю свое детство, мне становится совершенно ясно, что я принес в эту жизнь очень много духовных самскар. Я родился в семье священнослужителей. Многие поколения моих предков были священниками. Мой отец и оба деда были протестантскими священниками кальвинистской традиции. Поэтому неудивительно, что средоточием интереса всей нашей семьи были вопросы, касающиеся религии. Наверное, меня научили молиться еще до того, как я научился говорить.

Если это правда, что детство определяет наиболее важные стороны жизни, в моем случае это неоспоримо. Два события определили всю череду моих духовных странствий, они заставили меня отчаянно искать того, кто мог даровать мне просветление. Всё закончилось невероятным событием – я нашел именно такого учителя.

Первое событие произошло, когда мне было около пяти лет. Один известный странствующий миссионер приехал в нашу деревню, чтобы прочитать лекцию и устроить выставку о Нидерландской Новой Гвинее (ныне часть Индонезии), где он работал.

Я до сих пор помню некоторые экспонаты, но самым главным было то, что он жил у нас дома и обедал с нами за одним столом.

Однажды во время обеда он рассказал моим родителям, что в этот раз он не приплыл из Ост-Индии, как обычно, на корабле, а проделал часть пути по суше через Британскую Индию.

Это словосочетание – «Британская Индия» – поразила меня, словно молния. Вряд ли в этом возрасте я мог слышать это название раньше, но в тот момент, когда он произнес его, оно поразило меня с такой силой, что я почувствовал, как раскалываюсь надвое. Я онемел. Меня ошеломило и взволновало какое-то необъяснимое чувство узнавания – в этих словах было что-то необыкновенное, что-то иррационально желанное, какое-то наивысшее благо. Я не знаю, каким могло быть мое представление о Боге в столь раннем возрасте, но у меня было такое чувство, будто мне рассказали о том, что он есть, и указали, где его искать.

Второе событие, по всей видимости, произошло вскоре после этого. Возможно, оно случилось весной 1928 г., когда мне было пять лет. Я играл на маленькой площадке, поросшей травой, делая горки из песка. Я мимоходом взглянул на находившуюся неподалеку живую изгородь, в которой были крошечные розовые цветочки и белые пушистые шары, большие, как игрушечные стеклянные шарики. Внезапно весь мир, включая меня самого, превратился в свет. Если и было что-то конкретное, что вызвало эту перемену, я сейчас не могу сказать, что это было. Я впал в состояние, которое, как я позже узнал, называется «самадхи». Наверное, это звучит необычно – пятилетний мальчик, впавший в самадхи, – однако в тот момент это было нечто самое обыденное. Это было нормально, естественно и просто.

Хотя я был мал и не догадывался, как могут отреагировать на это взрослые, я каким-то образом чувствовал, что говорить об этом нельзя. Я ни с кем это не обсуждал примерно до двадцати лет – да и в двадцать лет я заговорил об этом лишь потому, что со мной случилось то же самое, когда я сидел вместе с другом. Он читал мне какой-то текст. Я точно не помню, что это было, знаю лишь, что нечто, связанное с древней восточной мистикой. Самадхи обрушилось на меня внезапно, без предупреждения, и растворило меня, превратив в пустоту. Так оно и приходит – без всякого предупреждения и без видимой причины; «я» просто исчезает.

Разумеется, в период между пятью и двадцатью годами произошло очень многое, но была одна поворотная точка, подтвердившая для меня, что именно на Востоке я должен искать ответ на вопросы, которые задавал всем теологам в своей семье.

Я донимал их (и всех остальных, кого считал мало-мальски компетентными) вопросами о том, что, по моим смутным ощущениям, было основообразующей реальностью, составляющей основу всех людей и всех видимых форм, поддерживающей и оживляющей их – но никто не мог дать мне удовлетворительный ответ. На самом деле я не мог добиться от них даже неудовлетворительных ответов; никто даже представить не мог, что я имею в виду.

Я искал ответы в книгах. Несмотря на то что я читал самую разную литературу и жадно поглощал те книги, которые вызывали мой интерес, ни одна из них не объяснила мне то, что я хотел знать. Знание и информация, так страстно искомые мною, казались такими неуловимыми, что, видимо, никто не желал записывать или обсуждать их. Во мне росло отчаяние. Я не мог вернуться в состояние самадхи, которое обрушилось на меня спонтанно, и не мог найти ответов на терзавшие меня вопросы ни в одной из книг, которые попадали в мои руки. Все больше осознавая, что решение этой проблемы абсолютно недостижимо для меня, я все глубже погружался в депрессию. Понимая, что самостоятельными усилиями я ничего не добился, я пришел к выводу, что мне нужно найти Гуру, который вновь приведет меня в это состояние бытия. Я уже знал, что это моя единственная цель и единственное состояние, которое стоит того, чтобы к нему стремиться. Я знал, что если я не смогу найти Гуру, который поможет мне осуществить это, жизнь потеряет для меня всякий смысл.

В этот период, когда меня одолевало отчаяние, одна пожилая женщина – мать моего друга – дала мне почитать две книги. Первая была «Джняна-йога» – составленное в XIX веке краткое изложение традиции джняны в Индии, написанное Свами Вивеканандой. Тогда я еще не знал, что и сама книга, и ее автор всемирно известны. На первый взгляд она выглядела как очередная книга, которая разочарует меня и заставит продолжать поиски. Однако когда я начал читать ее, она вызвала во мне нечто вроде взрыва. На ее страницах я наконец встретил человека, который смог выразить словами то, что я ощущал интуитивно. Мне никогда не удавалось вербализовать ни свою проблему, ни решение, которое я жаждал найти, но оказалось, что есть человек, показавший мне, что я не один. Я с облегчением обнаружил, что мою проблему и мой духовный голод разделяло бесчисленное множество искателей во все времена. И не только это – книга также убедила меня в том, что в Индии существует живая традиция мудрецов, которые не только испытали это столь желанное для меня состояние, но также обладают достаточной силой, чтобы вводить в это состояние своих учеников.

Эти косвенные знания не удовлетворили мой духовный голод, но по крайней мере теперь я точно знал, что где-то в Индии есть учитель, который сможет мне помочь.

Говорят, что, когда ученик готов, Гуру дает ему знать о себе. Вскоре после того, как я прочитал «Джняна-йогу», мне попалась на глаза другая книга – «Тайный путь» Пола Брантона. Перевод на голландский язык назывался «Скрытая мудрость». Когда я прочитал в этой книге, что в Индии есть живой мудрец, с которым можно поговорить, в моей душе забрезжила надежда. У меня все еще оставалось много мучительных вопросов, на которые мне нужны были ответы, но я был уверен, что этот человек не только сможет ответить на все эти вопросы, но также покажет мне этот неуловимый источник, из которого возникает ум со всеми его вопросами. Лишь одно беспокоило меня: эта книга была написана несколько лет назад, и я допускал, что Рамана Махарши мог за это время умереть. У меня не было возможности узнать об этом, поскольку шла Вторая мировая война. Нидерланды были оккупированы немцами, и было невозможно написать в Британскую Индию кому бы то ни было – ни автору книги, ни ее издателю.

Я принял такое решение: я буду верить, что он все еще жив, и буду верить словам, которые, судя по книге, он говорил. Я отказался от всех сомнений и полностью уверовал в него. В этой книге была фотография Бхагавана. Я концентрировался на ней во время медитации и, кроме того, начал сосредоточивать внимание в сердечном центре, который, по словам Бхагавана, находился с правой стороны груди. Требовалось очень много усилий и много часов практики, чтобы полностью погружаться в эти объекты медитации, но я упорно продолжал практику, так как чувствовал, что это инструменты, данные мне Бхагаваном. Я верил, что, если использовать их должным образом, они уведут меня за пределы феноменальных проявлений этого мира и моего ума.

У меня всегда были сильные йогические самскары. Для меня было естественным вкладывать всю свою энергию, сосредоточиваясь на определенных точках в тонком теле. Через некоторое время практики я обнаружил, что каждый раз при медитации могу погружаться в этот центр. Иногда я медитировал на фотографию Бхагавана. По мере погружения в его образ я начал ощущать его живое присутствие. Милость и сила, излучаемые этой фотографией, убедили меня в том, что он жив. Более того, я чувствовал, что он знает о моих отчаянных попытках найти истину. Ощущая мощь, излучаемую его удивительными глазами, я знал, что Бхагаван следит за моими успехами, даже находясь за тысячи километров от меня.

Вначале у меня была эйфория, но она закончилась, когда я осознал, что мои переживания – блаженство, безмолвие и так далее – были лишь временными интерлюдиями в унылом нескончаемом спектакле, в котором мой ум ходит и ходит кругами. Был в этом и плюс – выйдя на связь с Бхагаваном, я избавился от своей депрессии и даже устранил ее причину. Я больше не испытывал разочарования от того, что сам не мог понять свой духовный голод, но в то же самое время интеллектуальное знание о Самости и о том, как ее осознать, не изменило меня навсегда. Я знал, что я – не тело и не ум. Я знал, что могу временно входить в состояние блаженства, когда погружаюсь в сердечный центр, и знал, что могу ощутить сияющий покой, сосредоточивая внимание на глазах Бхагавана, но эти состояния были лишь временными. Хотя они и были приятными, они не укоренили меня навсегда в моей истинной сущности, не привели меня туда, где я мог бы с уверенностью сказать: «Да, это именно то, что я искал всю свою жизнь. Это окончательная цель, к которой я так долго шел». И все же я не сбросил со счетов эти переживания как бесполезные. Я знал, что это – приятная подготовка к чему-то еще, но это «что-то» пока не пришло ко мне.

В то время я еще не знал одной важной вещи: по причине сильного отождествления с телом само тело должно как минимум один раз, но лучше многократно, оказаться в присутствии настоящего Учителя. Но я знал, интуитивно и без сомнений, что должен увидеть этого необыкновенного человека, живущего в маленьком индийском городке Тируваннамалае.

Я все больше и больше концентрировался на Бхагаване. Иногда я чуть ли не боролся с ним, умоляя помочь мне приехать к нему и увидеться с ним. Я знаю, что такие утверждения звучат абсурдно, но пришел момент, когда я мог с полной уверенностью сказать: «Я победил». Однажды я взглянул на фотографию Бхагавана и со спокойной непоколебимой уверенностью понял, что когда-нибудь приеду в Индию и застану Бхагавана живым.

Я уже никогда не узнаю, что в этой садхане было порождением моего собственного воображения, а что – реальным утешительным присутствием Бхагавана. Каждый садхака проецирует на мудреца человеческий образ, и каждый садхака представляет мудреца человеком, который ходит, разговаривает, ест и изъявляет свою волю.

Это точка зрения садхаки, и она ошибочна, потому что истинный Учитель не делает ничего. Истинный Учитель, как я узнал позже, никогда не дает садхаке ничего, за что можно было бы схватиться или чем можно было бы завладеть. Он как воздух или солнечный свет – нечто, что невозможно ухватить, чем нельзя завладеть, чему нельзя придать форму. Но в то же самое время мы не можем отрицать, что воздух и свет существуют, поскольку мы погружены в них и они поддерживают нашу жизнь, верим мы в них или нет. Оглядываясь назад, я понимаю, что взывал к имени и форме существа, которое олицетворяло для меня высшее – бесконечную Самость, пребывающую в Сердце всех живых существ. Я не думаю, что телесная форма Бхагавана, на которой я сосредоточивал внимание, дала мне ответ – это Самость, пребывающая в Сердце всех живых существ, каким-то образом вняла моей мольбе, почувствовала мою искренность и мою мучительную духовную жажду. Она сделала так, что я оказался у стоп Бхагавана, поскольку знала, что в его святом присутствии я смогу осознать, кем на самом деле был и являюсь.

Хотя у меня и появилась уверенность, что когда-нибудь я попаду к Бхагавану, у меня не было возможности поехать в Индию до начала 1950 г. Этот визит состоялся много лет назад, но воспоминания о нем до сих пор свежи в моей памяти. Когда я вспоминаю подробности этой поездки, чтобы изложить их здесь, мне кажется, что это было буквально вчера. Я помню, как ехал из Мадраса на трясущемся поезде по узкоколейке. Я помню, как впервые увидел Аруначалу из окна поезда. Она отражала свет полной луны и была сияюще-белой. Я не специально подгадал так, чтобы приехать в ночь полнолуния, поэтому я тогда принял это за хороший знак. Когда поезд прибыл на вокзал Тируваннамалая, я оказался в самой гуще каждодневной индийской суеты. Все носильщики бросились ко мне (должно быть, я выглядел самым богатым потенциальным клиентом) и принялись драться за мой багаж. Всё это словно происходило не со мной – очень скоро, почти без усилий с моей стороны, я внезапно оказался в джутке (маленькой повозке с двумя колесами, запряженной одной лошадью). Я ехал в ашрам. Помню, как извозчик постоянно кричал: «Эй, эй!», каждый раз делая ударение на втором «эй»; помню, как повозка подпрыгивала на грунтовой дороге, изрезанной колеями и ямами. Я не ощущал никакой ответственности за свои действия и за свои перемещения из одного места в другое. Я просто чувствовал, что меня подхватила и понесла какая-то благодатная волна, которая выбросит меня на нужный берег.

Из писем друзей я знал, что Бхагаван серьезно болен, и что он недолго будет с нами в физическом теле – но меня это не беспокоило. Я знал, что он выполнит свое обещание: я наконец окажусь в его живом присутствии. Когда повозка повернула к воротам ашрама, у меня появилось чувство, что мое желание исполнилось. Я явился вовремя, и это было знаком того, что я выполнил все свои обязательства. Остальное зависело от Бхагавана. Каким-то образом я знал, что он не подведет меня.

Рода МакИвер, преданная из Бомбея, прожившая рядом с Бхагаваном несколько лет, спустя несколько часов ввела меня в ашрам и указала на Бхагавана. Я увидел его издали – он сидел в узком проходе между своей комнатой и холлом, где он встречал посетителей и преданных. Одного лишь взгляда на него было достаточно, чтобы я задрожал всем телом. Это была дрожь не от волнения или неловкости, а от того, что я лицом к лицу встретился с божественным. Мое тело непроизвольно затряслось, отреагировав на это острое чувство узнавания. Я смотрел на человека, который столько лет был средоточием всех моих мыслей, надежд и ожиданий. Я мог бы испытать разочарование от того, что проделал такой долгий путь лишь для того, чтобы увидеть обычного с виду человека, сидящего на стуле. Но видел и ощущал я вовсе не это. Глядя на Бхагавана, я чувствовал, что смотрю на самого Бога, сидящего передо мной. Во время той встречи, произошедшей ранним утром, я увидел ярчайший свет, принявший форму человека. Он сиял ярче, чем всё, виденное мною в жизни.

Бхагаван на несколько секунд задержал на мне свой взгляд, и Рода представила меня. Его послание, оставившее на мне свой отпечаток, было не в тех нескольких словах, которые он произнес, а в самом его присутствии и в улыбке на его лице. Всё это вместе говорило: «Ну наконец-то ты здесь!»

Меня пригласили сесть среди мужчин. Нас было примерно десять-двадцать человек. Я нашел место, где я мог бы опереться о стену и видеть его, а затем стал упиваться созерцанием его формы. Я смотрел и смотрел, впитывая исходивший от него свет. Когда-то, когда я был совсем маленьким, я верил, что Бог – это какое-то блистательное существо, имеющее человеческую форму, и эта форма излучает свет и благодать. Давным-давно я отбросил эту наивное верование, считая его сказкой, которую рассказывают доверчивым детям.

Но сейчас это детское представление оказалось правдой – передо мной действительно была человеческая форма, словно сотканная из света. Как описать то, что я ощутил в то первое утро? Сам Бог явился мне и заявил о своей божественной природе, испуская опаляющий, проникающий свет – свет, который проходил сквозь меня, как рентгеновские лучи.

Бхагаван вел себя довольно буднично. Он обводил взглядом публику в холле, улыбался, глядя на сновавших по деревьям бурундуков, и время от времени перекидывался парой слов со своими помощниками, сидевшими рядом с ним. Иногда он закрывал глаза примерно на полминуты. Вначале мне показалось, что он в эти мгновения ненадолго засыпает, но потом я понял, что он полностью осознаёт всё, что происходит, даже когда его глаза закрыты. Его голова внезапно поворачивалась, глаза открывались, и он в течение нескольких секунд пристально смотрел на кого-нибудь из присутствующих. Это был не тот обычный взгляд, которым смотрят люди на улице. Это был глубокий, проникающий взгляд. Тот, кому он смотрел в глаза, должно быть, чувствовал себя так, словно Бхагаван видит насквозь всю его душу, не вынося суждений, но снимая с него груз всех забот и проблем. В то же самое время это был обыкновенный, непринужденный взгляд. Одного мимолетного взгляда ему было достаточно, чтобы узнать всё, что ему нужно. После этого он мог потереть голову своими длинными изящными пальцами или побеседовать с кем-нибудь из сидящих рядом с ним.

Когда у меня появилось время, чтобы проанализировать этот первый даршан, меня удивило, что человека, излучающего такой мощный свет и энергию, может сопровождать такое ощущение «обыденности» происходящего. Возможно, другие люди не видели и не чувствовали того, что видел и чувствовал я. В тот же день я спросил об этом Роду. Она засмеялась и сказала: «У многих людей бывают особые переживания, когда они видят Бхагавана, особенно у тех, кто видит его впервые, но по большей части все мы воспринимаем его как обычного пожилого человека, сидящего на диване. Однако время от времени он дает нам почувствовать то, что почувствовал ты, и это убеждает нас в его величии и божественности».

Затем, чтобы проиллюстрировать свои слова, она рассказала мне о том, что произошло с ней, когда она сама впервые пришла к Бхагавану: «Я впервые увидела фотографию Бхагавана в 1940 г. В то время я жила в Бомбее. Я была из богатой семьи, у моих родителей были „большие связи“, но в моем сердце не было счастья. Увидев эту фотографию, я поняла, что должна приехать сюда и повидать Бхагавана. Я чувствовала, что он даст мне удовлетворение, которого я не находила в Бомбее. Я читала книги о нем, но они меня не впечатляли. Я не понимала его наставлений и не особенно интересовалась ими. Меня тянуло к нему из-за его чудесного присутствия, из-за света, который исходил от фотографии.

В 1942 г. я наконец приехала сюда и впервые встретила Бхагавана. Это произошло на горе. Мне сказали, что он отправился прогуляться на гору, и показали маршрут. Я стояла и ждала, когда он пойдет обратно, пристально глядя на дорогу. Я ожидала увидеть человека, спускающего с горы, но когда он наконец показался на тропе, я не могла поверить, что передо мной человек. Я словно наблюдала величественный восход солнца: вдалеке замерцал свет, по мере приближения он становился все ярче, и вот рядом со мной появилось обжигающее светило. При виде такого великолепия меня охватил благоговейный страх и трепет. Когда я стояла в лучах его сияющего присутствия, что-то изменилось у меня внутри, появилось какое-то новое осознание, которого у меня никогда раньше не было. Я была захвачена им и его любовью, и в этот момент моя душа стала его душой».

Я рад был слышать, что кто-то еще при первой встрече с Бхагаваном увидел его как сияющий свет. Утром, когда я видел его сияние, я знал, что это не галлюцинации, несмотря на то что все остальные люди, казалось, не видели и не чувствовали того, что чувствовал я.

«А что было потом?» – спросил я.

«Разве я могла после этого вернуться в Бомбей и жить своей обычной жизнью? Конечно, я уехала домой к своей семье, но там я не находила себе места. Я знала, что должна вернуться к Аруначале и все время быть с Бхагаваном. Всё остальное в жизни казалось неважным. Я приезжала туда на какое-то время, но этого было недостаточно. В 1945 г. я продала всё, что у меня было, и приехала жить сюда.

Я хотела продемонстрировать Бхагавану свою благодарность, коснувшись его стоп, но знала, что помощники не позволят этого. Я призналась в своем желании г-же Тальяркан, думая, что она сохранит это в тайне. Но в холле в присутствии всех она сказала Бхагавану: „Рода очень хочет коснуться ваших стоп“. Мне было так стыдно!

Бхагаван в тот момент ничего не сказал, но после обеда он остановился возле меня, сказал что-то на тамильском стоявшему рядом человеку и попросил его перевести это для меня. Тот перевел: „Бхагаван сказал: «Почему она хочет коснуться моих стоп? Мои стопы вечно возложены на ее голову»“.

Меня переполнило счастье. Все вокруг поздравляли меня с моей удачей – ведь я получила такое благословение! Люди, которые провели рядом с Бхагаваном много лет, говорили, что никогда не слышали от него таких слов. Один старый преданный сказал мне с большой радостью: «На тебе его высшая милость!»

С этого момента я перестала рассматривать Бхагавана как тело, как личность. Думаю, это было плодом благословения, которое он даровал мне. Сейчас люди, верящие, что Бхагаван – тело, воспринимают его как старика, больного раком, и их печалит его боль и страдания. Когда же я вижу его, я до сих пор ощущаю его как блистательное тело из света, явленное мне много лет назад. Говорят, он может умереть в ближайшее время, но я знаю, что исчезновение этого старого, изношенного тела не имеет для него никакого значения. Только те, кто думает, что он – тело, печалятся, что оно исчезнет».

Бхагаван действительно был очень болен, но он упорно продолжал выходить на встречу с преданными дважды в день. Мы могли сидеть с ним два часа утром и два часа днем – ему пришлось сильно урезать свой обычный график, действовавший, когда Бхагаван был еще здоров. Но я, лишенный его физического присутствия в течение стольких лет, был безумно рад и этому. В те первые дни исполнилось всё, о чем я только мечтал в жизни. На самом деле это было нечто гораздо большее… За годы практики я изредка переживал мгновения ясности и света, но они не подготовили меня в должной мере даже к малой части этого ослепительного присутствия. Даже в самых смелых мечтах я и вообразить не мог, что такие переживания возможны. В присутствии Бхагавана была такая сияющая сила и энергия, что она без усилий захлестывала и ум, и материю. Его милость заставила мой ум смолкнуть, она наполнила мое сердце и увела меня в сферы, находящиеся далеко за границами феноменального мира.

На второй или третий день я смеялся над абсурдностью того, как я жил до этого. Кто я такой, чтобы культивировать весь этот цветник из своих проблем? С чего я взял, что я такой важный, что у меня должны быть проблемы и вопросы, сложные ситуации, из которых, как мне казалось, я должен найти выход?

Эти мимолетные мысли сами собой привели меня к садхане [вопрошания] «Кто я?» Я и раньше пытался заниматься этим, вычитав указания из книг. Но в присутствии Бхагавана все было совершенно по-другому. В этом ослепительном свете становилось совершенно ясно, что я не тело и не эго – никакой анализ был не нужен. Свет, исходивший от Бхагавана, наполнил мое существо, одним ударом изгнав из меня всю тьму. Любые усилия были излишними; одного лишь его присутствия было достаточно, чтобы иссяк поток мыслей, идей и проблем, вечно крутившихся в голове.

Я рассказал Роде, как я счастлив от того, что встретил такого великого Гуру. Мне казалось, что все должны прийти к Бхагавану за милостью, особенно сейчас, когда было ясно, что его физическое тело не проживет долго. Когда я рассказал ей об этом, она вспомнила случай, который наблюдала в холле за несколько лет до этого.

«В ашрам пришли двое. Один из них указал на второго и сказал: „Бхагаван, он принял одного человека как своего Гуру. Этот Гуру сам не достиг никаких духовных совершенств. Я хочу показать своему другу, что такое настоящий Гуру. Я хочу, чтобы он почувствовал, каково это – находиться в присутствии полностью просветленного Гуру, и поэтому привел его к вам. Я надеюсь, что так я помогу ему свернуть с неверного пути“. Услышав эти слова, Бхагаван пришел в ярость. С гневом в голосе он ответил: „Как вы можете знать, что его Гуру плох? Достаточно ли у вас квалификации, чтобы оценивать компетентность духовных учителей? И даже если бы у вас была такая квалификация – какое вы имеете право говорить этому человеку, что его Гуру нехорош? Во многих случаях преданность ученика важнее, чем качества Гуру. Даже камень становится Ишварой, если ему поклоняться с горячей преданностью“.

Бхагаван не любил, когда гости или преданные критиковали другие ашрамы и других учителей».

Новость о болезни Бхагавана и о том, что его несколько раз оперировали, разлетелась по всей Индии. Многие приезжали специально для того, чтобы получить его даршан, зная, что потом такой возможности может не быть. Приезжало много старых преданных, приходили огромные толпы новых людей. Временами из-за них в ашраме было очень людно и шумно. Я слышал истории о «старых добрых временах», когда трое-четверо человек могли сидеть с ним в молчании по несколько часов кряду. Сколь благая карма была у этих людей, имевших возможность находиться рядом с ним практически наедине!

Я сказал об этом Роде, и она отметила: «Здесь никогда не было тихо и пусто, по крайней мере с тех пор, как здесь я. Люди приходили в любое время суток, днем и ночью, и никто не пытался заставить их вести себя тихо, даже сам Бхагаван. Несколько лет назад один человек подарил Бхагавану радио, и его поставили в холле. Помощник по имени Кришнасвами решал, когда включать его и когда выключать, и по многу часов в день оно было включено. Оно очень мешало всем, кто находился в холле, особенно иностранцам, не привыкшим к индийской музыке. Одна женщина попросила Кришнасвами выключить его.

„Почему вы всегда включаете радио, когда мы приходим сюда медитировать? – спросила она. – Неужели вы не понимаете, что оно мешает людям, которые тихо сидят, сосредоточившись на Бхагаване, или медитируют?“

Вместо ответа Кришнасвами сделал радио еще громче. Бхагаван заметил, что отказ Кришнасвами создать в холле атмосферу тишины еще больше возмутил эту женщину. Повернувшись к ней, он сказал: „Зачем вы ввергаете свой ум в смятение? Этот спор взбудоражил вас больше, чем музыка. Если радио раздражает вас, вы можете уйти. Вам ведь необязательно медитировать здесь. Если вам нужна физическая тишина, есть много тихих мест, куда вы можете пойти медитировать, и никто вас там не потревожит. Если здесь для вас слишком шумно, почему бы вам не найти такое место и не медитировать там ^[206]?“

Бхагаван ожидает от нас, что мы будем сохранять внутреннее безмолвие посреди шумного мира. Он не говорит нам, чтобы мы убегали и прятались в тихие места».

У меня не было ни малейшего желания убежать и найти тихое место. Для меня живое присутствие Бхагавана было наполнено такой безграничной мощью, что ничто не могло отвлечь или потревожить меня. Однако, походив на даршаны Бхагавана пару недель, я стал замечать, что экстатические состояния, в которые я погружался в его присутствии, постепенно сходили на нет, когда я возвращался в свой маленький домик напротив ашрама.

Сидя в присутствии Бхагавана, я ощущал тишину и ясность. Все мысли и проблемы исчезали, сгорали в неистовом пламени его присутствия. Но когда я оставался один в своей комнате, через несколько часов обнаруживал, что эти состояния временны – мои старые мысли и проблемы в конце концов появлялись вновь. Во мне начал просыпаться бунтарский дух. Я чувствовал, что должен рассказать Бхагавану об этой проблеме. Я пришел к нему не ради экстатических переживаний – я пришел к нему, чтобы навсегда покончить со своим умом и всеми его проблемами.

В тот день, когда я пришел на послеполуденный даршан, я отказался сливаться с его сиянием. Раньше это было моей каждодневной привычкой. Я отказался от благословенной тишины ума, которую он даровал мне каждый раз, когда я входил в его присутствие. От этого дара было труднее всего отказаться – его излучение, дарующее покой, было таким мощным, что я ощущал огромное искушение вновь погрузиться в него. Когда я сидел, упрямо отказываясь от этих даров, у меня возникло чувство стыда, словно я дал пощечину собственной матери. Я упорствовал в своей неуступчивости, ведь не этих минут блаженства я желал! Я желал навсегда освободиться от невежества.

В тот день, когда я проходил перед ним и поприветствовал его традиционным индийским способом, по его лицу пробежала мимолетная улыбка. Больше он не подавал никаких знаков, но я каким-то образом почувствовал, что он знает, зачем я сегодня пришел. Улыбался ли он смелости моего запроса? Или же он знал, что я наконец пришел к пониманию того, что он может мне предложить нечто неизмеримо более ценное, чем преходящее состояние блаженства? Я сел среди людей в переполненном холле и стал ждать, что будет. Бхагаван не обратил на меня никакого внимания – по крайней мере, никак этого не показал – но мне уже было известно, что он знает о состоянии и обо всех душевных движениях каждого находящегося в холле. Он распространял свое сияние на всех вновь приходящих людей, время от времени потирал голову, и, когда никто из присутствующих не занимал его внимание, наблюдал за бурундуками. Он выглядел абсолютно самодостаточным, полностью отстраненным от всего, что происходит перед его глазами, но я знал, что на каком-то тонком уровне он поддерживает контакт со всеми и чувствует все мысли и желания, изливающиеся на него из собравшейся перед ним толпы.

Даршан в тот день проходил на северной стороне нового холла, на открытом пространстве, где сейчас находится зал с самадхи. Бхагаван, сидя на своем диване, прислонился спиной к гранитной стене нового холла. Его закрывал от солнца навес над проходом, который в то время был частью храмового комплекса.

Я сидел очень близко от того места, где позже похоронили тело Бхагавана.

Я начал бомбардировать Бхагавана мыслями. Я собрал всю ментальную энергию, какую только мог, и выстрелил в него своей жалобой:

«Бхагаван, какой мне прок от всего этого света, если я не могу решить проблемы своего ума, как только ухожу от вас?»

Эту фразу с небольшими вариациями я повторял снова и снова.

Бхагаван не обращал на меня внимания. Он продолжал делать то, что делал ежедневно, никак не показывая, что слышит мои мысленные жалобы. Разочарованный, я концентрировался на нем еще сильнее. Я пытался поколебать его безразличие своим напором. У меня было ощущение, будто я трясу его, как трясут яблоню, чтобы с нее упало яблоко. Вся моя воля была сфокусирована на одной мысли: «Я должен получить ответ! Я должен получить ответ!»

В конце концов мое упорство принесло свои плоды. Он повернулся ко мне с улыбкой, на его лице было написано крайнее удивление.

«Чего ты хочешь?» – говорила его улыбка.

Затем выражение его лица изменилось, теперь на его лице читалось: «Ты ищешь свои очки, а между тем они у тебя на носу!»

Он не издал ни звука, но тем не менее я услышал эти слова с необыкновенной ясностью. Не было сомнений, догадок или работы воображения. Бхагаван продолжал пристально смотреть на меня. Возможно, он ждал какой-то реакции с моей стороны.

Внезапно из его глаз полился свет. Он словно изрыгнул на меня огонь. Я не могу никак иначе описать эту мгновенную вспышку его взгляда. Этот мощный взгляд вошел прямо в меня, просверливая насквозь все, что заставляло меня считать себя чем-то отдельным и отличным от него. Я чувствовал, как сердечный центр с правой стороны груди начинает нагреваться. Я часто ощущал его во время медитаций, и у меня часто было чувство, что меня засасывает в этот центр, что он поглощает меня… Но сейчас было нечто совершенно другое. Сердечный центр нагревался все сильнее и сильнее по мере того, как Бхагаван продолжал пристально смотреть на меня, пока я не почувствовал, что он превратился в раскаленный огненный шар, сияющий внутри меня. Я чувствовал, как Бхагаван нагнетает туда неимоверно мощное духовное электричество – под его взглядом я без малейших сомнений ощущал, что этот сердечный центр представляет собой нечто вроде духовной динамо-машины, испускающей искры света и энергии. Я чувствовал себя так, словно мне в грудную клетку вживили какой-то невероятно мощный электрический аппарат.

Я сидел прямо и неподвижно, мой взгляд был прикован к его глазам. Из его сияющих глаз струился огонь и вгрызался в самую сердцевину моего естества.

«Убейте меня!» – умолял я его.

Я не могу сказать, сколько длилась эта прямая передача. Время и пространство потеряли значение, растворились в этом бесконечном настоящем моменте, когда наши глаза были прикованы друг к другу. Однако в какой-то момент я осознал, что мое тело больше не может выдерживать это напряжение. Огонь в моей груди разгорелся так сильно, что я почувствовал, что вот-вот взорвусь. Мысленно я попросил его отпустить меня.

Я получил то, ради чего пришел. Написав этот рассказ о посвящении, полученном от него, когда наши глаза встретились, я понял, что дал очень краткое описание того, что происходило в действительности. Произошла полная трансформация, внутри и вовне, и все это случилось без единого слова. Это безмолвное взаимодействие было непосредственнее и живее, чем любые объяснения, которые можно дать словами.

Бхагаван подвел меня к самому порогу моей готовности. Когда я почувствовал, что больше не могу выносить его мощь, я отказался от взаимодействия. Я знал, что работа еще не окончена, но чувствовал, что милость, которую излил на меня Бхагаван в этот день, сделает свою работу в свое время. Я получил от него прощальный подарок – о более ценном подарке я не мог просить.

Я уехал из Тируваннамалая лишь за несколько дней до смерти Бхагавана. К тому времени там ежедневно было по меньшей мере тысяча человек, добивавшихся встречи с ним, но нам разрешалось только стоять перед его дверью и десять-двадцать секунд смотреть на него, лежащего на кровати. Я чувствовал, что должен оставить его в покое, чтобы он мог спокойно уйти. Получив свой бесценный дар посвящения, я уступил место тем, кто все еще жаждал получить последнее благословение.

Вернувшись в Бомбей, где я жил у друга, я с изумлением обнаружил перемену, произошедшую во мне. Это был тот же самый дом, где я остановился по дороге в Тируваннамалай. Там я читал «Этику» Спинозы, очень тяжелый текст, в котором каждое предложение приходилось перечитывать по нескольку раз. Я оставил книгу открытой на своей кровати, и, поскольку в этой комнате с тех пор никто не жил, она встретила меня на том же месте. Хотя ее содержание меня больше не интересовало, я все же взял ее в руки и обнаружил, что теперь могу читать ее легко, как роман.

Что-то явно и бесспорно преобразило мой ум и мою способность к пониманию.

И все же я знал, что этой метаморфозы недостаточно. Два месяца, проведенные с Бхагаваном, вывернули меня наизнанку и перевернули с ног на голову. Его милость воспламенила мой ум и сердце, но при этом я знал, что времени, которое я провел с ним, слишком мало, чтобы устранить все препятствия. Состояния безмолвия и невыразимого счастья были прекрасны, но, пребывая в этих состояниях, я не замечал проблем, остававшихся все это время в моем уме. Фундаментальные качества моего ума дремали, а его ошибки и наклонности были не различимы. Например, меня всегда очень привлекала йога, и я был убежден, что сознание возникает из кундалини. Правильное видение, согласно учению Бхагавана, что кундалини зарождается в сознании, было передано мне через несколько недель после того, как Бхагаван покинул тело. Я даже не знаю, откуда я изначально взял свое абсурдное представление, но когда я понял это, мне стало ясно, что все еще полон ошибочных концепций. За время, проведенное с Бхагаваном, мой ум, вопреки моим ожиданиям, не успел очиститься окончательно. По мере того как он постепенно возвращался на круги своя, мысли возникали одна за другой, и стало совершенно ясно, что я не в полной мере понял суть учения Бхагавана. Меня интересовало состояние глубокого сна. Бхагаван категорично утверждал, что в освобожденном состоянии присутствует осознавание глубокого сна как преходящего, временного феномена. Я же никогда не испытывал этого даже в самых глубоких, самых экзальтированных состояниях. Несомненно, существуют более глубокие уровни переживания, которые я не постиг. Кроме того, я размышлял над простым утверждением, что человек всегда является свидетелем мыслей и никогда – тем, кто их думает. Я мог согласиться с этим, но в то же время не мог признаться, что когда-либо прозревал сквозь иллюзию того, что я – тот, кто думает «свои» мысли.

Хотя я был далек не удовлетворенности своим духовным состоянием, я не страдал и не беспокоился об этом так, как в Европе. За время, проведенное с Бхагаваном, я обрел непоколебимую уверенность в том, что он заботится обо мне. Я знал, что он следит за моим духовным благополучием. Я знал, что его наставничество не прекратится только из-за того, что он оставил тело. Я ждал терпеливо, с полной уверенностью.

Спустя три месяца после его ухода у меня было видение, укрепившее мою веру в то, что Бхагаван продолжает вести меня. Я иногда представлял себе, что нахожусь в холле и разговариваю с ним о разных вещах, все еще волновававших меня. Во время одной из таких воображаемых встреч я внезапно перенесся обратно в Раманашрам и оказался перед ним. Я был довольно близко к нему, но в холле было очень много людей – около двух сотен, и у меня было мало шансов поговорить с ним о своих проблемах.

Я молчаливо желал: «О Бхагаван, хотелось бы, чтобы кроме вас и меня здесь никого не было!»

Почти сразу же человек, сидевший рядом со мной, встал, простерся и ушел. После этого люди стали уходить один за другим. Все делали какой-нибудь жест почтения Бхагавану и уходили. Через пару минут мы с Бхагаваном остались одни. Я подошел ближе и сел у самых его ног. Подняв на него глаза, я сказал: «Как чудесно быть с Бхагаваном наедине!»

Он улыбнулся в ответ. Как можно описать эту улыбку? Она вмещала в себя целый мир. Я почувствовал себя так, словно окунулся в сияющую любовь и свет. В то же самое время в его улыбке проглядывала легкая ирония, намек на удивление от того, что мой ум до сих пор может мыслить в таких «непросветленных» категориях.

Очень медленно, с величайшей тщательностью выговаривая каждое слово, он сказал: «Разве… ты… не… один?»

Это замечание, такое типичное для Бхагавана, вызвало у меня вспышку радости и узнавания. Я сразу же понял, что он имеет в виду. Я почувствовал, что я дома – и физически, и духовно.

Я спросил его, что мне делать со всеми этими ментальными проблемами, терзающими меня с момента его ухода. Вместо того чтобы дать конкретные ответы на мои вопросы, он сказал мне, что я должен найти другого духовного учителя, достойного почитания, и оставаться с ним. Бхагаван назвал его имя, оно показалось мне знакомым. Оценив мое ментальное состояние, Бхагаван знал, что мне будет полезнее всего находиться в присутствии другого живого учителя.

Я последовал его совету и провел несколько лет с этим человеком. Я был с ним до тех пор, пока не почувствовал, что решил свои проблемы.

Конечно, после такого такого учителя, как Бхагаван, я хотел знать, насколько велик тот учитель.

«Он просветлен?» – спросил я.

Бхагаван ответил в типичной для него таинственной манере: «Он не является ни просветленным, ни непросветленным».

Вначале я не понял его ответ, но спустя несколько дней внезапно понял, что Бхагаван говорил с позиции джняни: для него нет ни «реализовавшего Самость», ни «нереализовавшего ее». Есть только Самость. Ярлыки, такие как «просветленный» или «непросветленный», – это представления, не имеющие никакого смысла, не существующие в реальности. Давая мне этот ответ, Бхагаван отказывался общаться со мной на уровне концепций. Он отказался играть в игру навешивания ярлыков «просветленный /непросветленный», в которую любят играть все «непросветленные». Этим ответом Бхагаван продемонстрировал, что он вышел за пределы всех возможных ярлыков и представлений.

Я отправился к названому человеку и в его присутствии нашел подтверждение всему, что говорил мне Бхагаван.

С тех пор как произошли описываемые мною события, прошло больше двадцати пяти лет. Я все еще чувствую, что Бхагаван со мной – не в абсолютном смысле, как Брахман или Атман, а как близкий человек, каким мы ощущали его, пока он был в физическом теле. Есть нечто, для чего я не могу подобрать слов, – могу лишь назвать это «присутствием Бхагавана». Иногда оно имеет форму, а иногда бесформенно. Когда оно внезапно снисходит на меня, оно волнует и повергает меня в трепет; ощутив присутствие Бхагавана, я чувствую, как у меня текут слезы. Глубинные эмоции поднимаются на поверхность; меня переполняет счастье, и сердце готово выскочить из груди и взлететь в небо. Таково сияние его Сердца. Это Сердце мира.

Оглядываясь на тот краткий промежуток времени, проведенный с ним, и на те годы, когда я ощущал – хоть и не так сильно – его присутствие, продолжавшее вести меня, я иногда задаюсь вопросом: «Кто такой Бхагаван? Что он значит для меня?» Я не могу дать четкий ответ на этот вопрос, но все же попытаюсь, рассматривая некоторые известные мне случаи, когда он приводил людей к трансформации.

Первое, что я должен сказать, – он открыл мое сердце. Я не имею в виду, что он дал мне возможность лучше узнавать и выражать свои эмоции. Сейчас все понимают выражение «открыть сердце» именно таким образом. Но я говорю о почти физическом процессе.

Сердце словно распахивается настежь, и сияние божественной энергии захлестывает ум; эта энергия наполняет все существо счастьем и выжигает все представления о разделенности, – причины всех наших страданий.

Когда я впервые увидел Бхагавана, одного взгляда издалека было достаточно, чтобы понять, что это тот самый человек, которого я искал всю жизнь. Мое непосредственное переживание в его присутствии, окончательно укрепило это убеждение. Сидя перед ним, я ощутил и осознал всепроникающую, всепобеждающую любовь, которой не в силах был сопротивляться. Используя слово «любовь», я не уверен, что оно в полной мере отражает непреодолимую движущую силу, с которой Бхагаван излучал эту растворяющую энергию. Если я скажу, что эта сила, растворяющая ум, вновь и вновь наносила мне сокрушительные удары, подобно грому и молнии, вы лучше поймете, каким мощным было его присутствие. А может, и не поймете – я обнаружил, что не ощутивший эту энергию на себе не может по-настоящему понять это. Вы возможно получите представление о неком величественном существе, излучающем свет, но не познаете это на своем собственном опыте.

С этой проблемой я сталкиваюсь каждый раз, когда начинаю говорить или писать о Бхагаване. Настоящий Рамана Махарши невообразим, и потому неописуем. Например, кто может по-настоящему описать счастье? Мы можем пережить мгновение чистой, ничем не омраченной радости, но когда начинаем описывать ее, снова возвращаемся к своему эго. Мы используем свою память и свой ум, чтобы вспомнить мгновение, которое уже минуло. Послевкусие этого счастливого мгновения может оставаться в уме (и даже в теле), но все же мы передаем словами то, что было нашим переживанием, – а оно не было ни умственным, ни словесным. Могу сказать, что мое переживание Бхагавана было чистым счастьем, но не могу передать словами это истинное ощущение бытия в настоящем моменте, в абсолютном сейчасье.

Я несколько месяцев провел в присутствии, казалось бы, хрупкого, старого, умирающего человека, бессильно лежавшего на диване. Все мы любили эту форму и дорожили ею, но также знали, что она – лишь сверкающий бриллиант, отражающий свет, которым в действительности являлся Бхагаван. Чистый свет его состояния реальности, в котором отсутствует эго, был невообразим, он был за пределами любых словесных описаний, а значит я могу описать лишь бледную тень настоящего Бхагавана.

Когда я только приехал, я всего этого не понимал. Для меня он был просто святым человеком, и мне хотелось сравнивать его с Иисусом или Буддой. Но Иисус и Будда были образами в моей голове, сформированными на основе верований, на которых я вырос, и на историях, которые я слышал и читал. Шри Рамана Махарши с той самой секунды, как я его увидел, был чем угодно, но только не образом в моей голове. Он был бомбой, взорвавшей весь миф, которым была моя жизнь. Его взгляд испепелил все ложные представления, которые я копил тысячелетиями. В его присутствии проявилась реальность, и в свете этой непосредственно переживаемой истины ложные идеи просто исчезли – стало видно, что они ложны, бесполезны и являются причиной нескончаемых страданий.

На момент первой встречи с Бхагаваном я считал себя человеком духовным, так как много лет читал, практиковал и медитировал. Один взгляд Бхагавана показал мне, что это была не духовность – просто ум ставил сам себе воображаемые проблемы и затем, упиваясь собственной значимостью, искал для них решения. Я практиковал вопрошание себя еще до того, как встретил Бхагавана, но когда я делал это, у меня было чувство, будто я сражаюсь со своим умом. Бхагаван не отговаривал меня от этой практики, однако его сострадательный и временами удивленный взгляд говорил мне: «Почему ты думаешь, что ты – личность, у которой есть проблемы и вопросы?»

Хотя он не осуждал и не критиковал свои усилия, в его присутствии было нечто такое, что полностью сдвигало мое мировосприятие. Когда взгляд Бхагавана очищал меня и вытравливал из меня мои представления, я словно слышал его удивленные слова: «Как ты мог настолько заблуждаться, чтобы верить, что ты есть эго, и что это эго имеет какое-то значение? Вместо того чтобы увидеть, что эго – это всего лишь глупость, вера в плод собственного воображения, ты лелеял его и даже культивировал, подкармливая „важными“ вопросами и проблемами. Одна часть тебя ставит проблему, а затем другая – пытается найти решение. Разве это не глупость? До этого самого момента твои верования вели тебя к цели, существующей лишь в воображении».

Он не порицал меня за эти глупые верования. Нежно, с любовью он открывал мне глаза на то, как я взваливаю на себя весь связанный с ними груз. Затем, излучая любовь и доброту, он показал мне истину – место блаженства, где такие невежественные идеи даже не возникают. Такой подход привел меня в крайнее изумление: я пришел к Бхагавану, чтобы он помог мне взобраться на гору, но, улыбнувшись в ответ на мои мольбы о помощи, он показал мне, что горы не существует.

Его присутствие открыло мне, каким глупцом я был всю свою жизнь. Он не говорил, что не одобряет мое мировоззрение, не критиковал меня, не принимал на себя образ отца, который лучше знает, как надо – образ, очень хорошо знакомый всем нам. Не вынося никаких суждений, он просто излучал свой свет. Сила и милость, излучаемые им, не зависили ни от каких условий. Я увидел тьму, которая была во мне, просто соприкоснувшись с этим светом. Я больше не мог считать себя страдальцем, которому необходимо тяжело трудиться, чтобы прорваться к свету; я осознал, что я тоже – свет, и с этим осознанием пришло понимание, что мне не нужно ничего делать, чтобы избавиться от тьмы. Я не думаю, что Бхагаван воспринимал меня как темноту, в которой нужно зажечь свет. Он знал, что я – свет. Он видел меня как свет, даже если я сам не видел себя таким. Просто пребывая в своем озаренном естественном состоянии, он сделал так, что я ощутил как свет и себя самого.

Я не сказал бы, что в его присутствии чувство «я» полностью исчезало. Просто уменьшалась его значимость. Оно становилось маленькой светящейся воронкой в целом океане света. «Я», проживающее мою жизнь, ощущая свою важность, переставало конфликтовать с собой и с миром. Оно начинало узнавать себя в сознании, питающем все живое, и позволяло этому сознанию оживлять и питать себя, вместо того чтобы притворяться, что питает себя само.

Мне понадобилось три – четыре года, чтобы зерно безмолвия, зароненное во мне Бхагаваном, проросло и стало, если можно так выразиться, «моим собственным». Бхагаван никогда не поощрял в людях веру в то, что «личность» может осознать истину. Личность может исчезнуть, позволив истине воссиять, а может остаться и ощущать собственную ограниченность и страдание. Бхагаван советовал нам проверить это путем вопрошания – задавать себе вопросы вроде «Кто хочет осознать? Кто ощущает восторг, кто чувствует себя несчастным? Кто ощущает гнев, кто чувствует себя желанным или нежеланным?» Смысл этого был не в том, чтобы найти личность, испытывающую все эти чувства и эмоции, – эти вопросы нужны для того, чтобы осознать, что эта личность не существует и никогда не существовала.

Оглядываясь назад, я могу сделать бескомпромиссное заявление, что Бхагаван никогда ничего мне не давал, несмотря на то, что я пришел к нему как нищий бродяга, просящий милостыню. Когда я пришел, считая себя бедным, нуждающимся в помощи человеком, он лишь показал мне, что на самом деле я больше, чем миллионер. Он показал мне, что Я – источник всего.

Бхагаван никогда ни о чем меня не просил, даже о любви или уважении. Я долгое время считал, что между нами произошел обмен – я отдал ему свое сердце, а он в ответ на это – свою любовь. Теперь я думаю, что даже это было иллюзией. Не было такого, чтобы он принял мое подношение, а в обмен на него дал мне любовь. Он оставался таким, каким был всегда и каким является вовеки – ничего не желающим, ничего не дающим; но при этом в его присутствии происходит борьба между иллюзией и истиной, и в этой борьбе иллюзия не в состоянии удержаться. Не думаю, что Бхагаван хотел, чтобы я изменился – он принимал меня таким, какой я есть. Трансформация, произошедшая в его присутствии, случилась сама по себе, а не потому, что он возжелал этого или изъявил на то свою волю. Тьма была явлена свету и перестала быть тьмой. Свет не желает этого, не организует это. Он просто выражает свою природу. Эх, если вы спросите меня, как все это происходило, я отвечу: «Не знаю».

Когда я вспоминаю эту встречу и пытаюсь подобрать слова, чтобы описать произошедшее, у меня, как правило, ничего не получается – однако когда я просматриваю свои воспоминания, ко мне вновь и вновь приходит образ чего-то такого, что я могу назвать только «сияющей уверенностью». Бхагаван абсолютно точно знал, кем и чем он является. Будучи в этом состоянии, частичка этой его убежденности, этого высшего знания передавалась тем, кто был рядом с ним. Она прорвалась сквозь мои страхи и желания, и я смог отказаться от стремления улучшить воображаемого «себя».

Иногда меня спрашивают: «Что для тебя значит Бхагаван?» Теперь, когда я рассказал, как он работал надо мной, я могу ответить – возможно, немного загадочно: «Он был Тем, кем он был, и он есть То, что он есть, и благодаря этому я могу сейчас сказать: „Я есть То, что я есть“». Имеют ли эти слова для вас какой-нибудь смысл? Имеют ли смысл слова о том, что, просто будучи Тем, кто он есть, Бхагаван давал мне возможность осознать вневременное, невообразимое, не воспринимаемое умом «Я есмь»?

Теперь мой ум возвращается к более конкретным, осязаемым вещам. Я снова сижу в тени храма, прислонившись спиной к стене. Напротив меня пылающий свет – Бхагаван. В нескольких метрах позади него проходит обезьяна. Ее детеныш крепко держится за мамашу, но при этом с любопытством смотрит на Бхагавана из своего укрытия на материнской груди.

Бурундуки носятся вверх-вниз по пальмам. Помощник обмахивает Бхагавана опахалом. Какой-то человек подходит, простирается перед ним и подает одному из помощников несколько палочек благовоний. Тот зажигает их, и волны благоухания плывут сквозь тишину. В холле стоит абсолютное безмолвие.

Вспоминая о силе его присутствия, я вновь задаю себе вопрос: «Что он значит для меня?»

Этот вопрос в каком-то смысле абсурден: когда я смотрю на него, мне становится совершенно ясно, что я – недвижимость, безмолвие. Недвижимость, которой является он – это недвижимость, которая есть я. Эта недвижимость – и есть смысл всего сущего. Чтобы найти эту недвижимость, люди делают самые разные вещи, надеясь, что это принесет им счастье. Каждый жаждет этого идеального равновесия, этого непостижимого покоя, этой недвижимости, – источника радости, источника истины, в котором нет места никаким желаниям.

В этой недвижимости я осознаю, что Я – смысл всего сущего. Я – недвижимость за образами, которые проецируются на экран. Все указывает на одно: Я – видящий их, и смысл их исходит из Меня.

В этот момент, когда становится ясно, что Я – суть этой киноленты под названием «жизнь», сам смысл меняется. Любовь не ищет любви. Она видит себя везде и во всем. Это сокровенное чувство – ни мысль, ни ощущение, но его можно назвать «Любовью». Я осознал, что это и есть то, чем являемся все мы, люди: мы – Любовь в поисках Себя самой.

Краткое изложение жизни Раманы Махарши

1879

Родился в Тиручужи, маленьком городке на территории современного штата Тамил-Наду, у Сундарама Айера и Алагаммы. Ему дали имя Венкатараман.

1891

Семья переехала в соседний город Диндигул.

1892

Отец умер. Венкатараман переехал с семьей в Мадурай.

1896

«Опыт умирания» закончился реализацией Самости. В конце августа он ушел из дома, ничего не сказав своей семье, и отправился к Аруначале (Тируваннамалай), где и провел оставшуюся жизнь. Первые несколько недель он провел в храме Аруначалешвары.

1897

Перешел в Гурумуртам – храм, расположенный примерно в миле от города, и прожил полтора года в храме и в расположенном неподалеку манговом саду.

1898

Его дядя Неллиаппа Айер и мать приехали к нему и попытались уговорить его вернуться домой, но он отказался. Ушел в Павалакундру – святилище на скалистом холме к северу от главного храма.

1899

Жил на склонах Аруначалы, в основном в пещере Вирупакша, но иногда также в храме Гухай Намашивая, пещере Мангового дерева и пещере Садгурусвами.

1907

Ганапати Муни дал ему имя Бхагаван Шри Рамана Махарши.

1916

Ушел жить в Скандашрам.

1922

В мае умерла его мать. Ее похоронили с южной стороны горы Аруначалы, у ее подножия. Несколько месяцев спустя Бхагаван ушел из Скандашрама и стал жить рядом с самадхи матери. На этом месте построили Шри Раманашрам. Бхагаван жил там до самой смерти в апреле 1950 г.

Глоссарий

абхишека – акт ритуального почитания, при котором божество омывают или купают в различных жидкостях.

адвайта — «не два»; философия недвойственности.

Акшараманамалай – поэма из 108 стихов, адресованная Аруначале, написанная Бхагаваном в 1913 г.

аштанга-йога – восьмичленная йога Патанджали.

Атман – истинное Я; адвайтисты считают его тождественным Брахману.

бхаджаны — религиозные песнопения, адресованные индуистским божествам.

брахмачари – давший обет безбрачия; человек, находящийся в первой ашраме (стадии жизни).

брахмачарья – безбрачие; первая стадия жизни

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно