Четыре королевы

Нэнси Голдстоун
Четыре королевы

От переводчика

Достаточно прочесть несколько страниц этой книги в оригинале, чтобы понять, что ее писал американский автор. Это намеренно упрощенный стиль изложения с обилием чисто разговорных выражений, поверхностное отношение к вопросам культуры и повышенное внимание к экономике и финансам, небрежность в подробностях, доходящая порой до откровенных анахронизмов. Для большей наглядности автор предпочитает обозначать средневековые реалии более-менее сходными современными аналогами: surcoat («сюрко») = coat, dress; seneschal («сенешаль») = manager и др. Либо же, не вдаваясь в анализ исторических понятий, то и дело поясняет их при помощи терминов современной политической системы или экономики: «консультант», «дипломат», «фирма-посредник», «премьер-министр» и т. п.

С далекого континента Европа кажется автору столь маленькой, что он постоянно повторяет «во всей Европе», «вся Европа» — имея в виду только те страны, которые мы называем «Западной Европой». Представители средневекового рыцарства в его изображении порою ничем не отличаются от современного «middle class». Словом, во всем сквозит снисходительность представителя самой демократической страны мира к забавной замшелой Европе…

И тем не менее книга заслуживает внимания читателей. Прежде всего потому, что хорошо известные любителям истории темы (конфликт Севера и Юга Франции, мятежи в Англии, последние крестовые походы) освещены в ней с необычной точки зрения; тщательно прослежены в масштабах Западной Европы столкновения личных и политических интересов того периода, который в значительной степени определил развитие событий на несколько последующих веков. Интересно подчеркнуты контрасты между обстановкой в разных странах. Своеобразно и психологически убедительно обрисованы характеры действующих лиц — в этом отношении «американизм» позволяет автору разглядывать черты знаменитых людей без излишнего пиетета и без влияния традиционных стереотипов (в результате особенно необычно выглядят короли Людовик IX Святой и Генрих III). Бурные события эпохи изложены увлекательно, как роман — но при этом свои описания автор основывает исключительно на исторических фактах.

Перечисленные недостатки текста было нетрудно устранить, снабдив его уточнениями и комментариями, что мы и сделали. Мы исправили замеченные нами ошибки автора и постарались дать справки по малоизвестным персоналиям и географическим названиям, которые автор не счел нужным разъяснить. Мы также попытались дать привязку к событиям более ранней и дальнейшей истории Франции и Европы, чтобы придать тексту большую глубину. Максимальное количество неточностей и передержек почему-то относится к вопросам отношений между Провансом и Лангедоком. Поправок здесь могло оказаться столько, что мы сочли за лучшее вынести историю взаимоотношений Раймонда-Беренгера V и Раймонда VII (а также Прованса и Тулузы) в отдельное приложение — «Два графа».

Несколько слов о переводе имен. Имена европейских владык по-русски традиционно передаются в особой форме: человек по имени Charles будет зваться Шарль (если он француз), Чарльз (если он англичанин), но Карл — если он король (или принц) Англии или Франции. Аналогично передается имя Henry: Генри — английское, Анри — французское, Генрих — королевское, для John — Джон, Жан, Иоанн. Когда подключаются еще и немецкие персонажи, оказывается, что William — это Уильям по-английски, Гильом по-французски, Вильгельм — по-немецки. Те же закономерности касаются и имен римских пап.

Алина Немирова

Сестры из Прованса, управлявшие Европой

Посвящается Ларри и Эмили

Предисловие

Париж, Рождественские торжества при дворе, 1254 год. Под пение труб и колокольный звон блестящая процессия продвигалась по улицам французской столицы.

Ее возглавлял не один монарх, а целых два — Людовик IX, король Франции, и Генрих III, король Англии — со своими супругами Маргаритой и Элеонорой. Все ехали верхом; поблескивали золотом шпоры и уздечки, плащи дам были подбиты горностаем. Сразу за ними ехала Санча, графиня Корнуэлльская, жена графа Ричарда, пожалуй, богатейшего человека в Европе, а далее следовали Карл Анжуйский, правитель Прованса, самый могущественный и честолюбивый вассал Людовика, и его жена Беатрис. За ними стройными рядами двигалась тысяча рыцарей, по большей части из свиты графини Корнуэлльской; средневековый хронист с почтением отметил, что рыцари «ехали на наилучших лошадях, с красивой упряжью, богато разодетые, так что французы не могли не восхищаться ими». В самом конце процессии тянулись повозки с багажом, на них громоздились сундуки с тонкими шелками и украшениями из золота и серебра, предназначенными к раздаче в качестве рождественских подарков на пиру, которым на следующий день должен был завершиться праздник.

Горожане Парижа, так же разряженные в пух и прах, толпились на улицах, оттесняя друг друга, чтобы взглянуть на знаменитостей, поскольку «новизна этого шествия вызывала великое удивление». Даже суровые клирики Парижского университета, самого знаменитого учебного заведения XIII столетия, поддались любопытству, оставив свои диспуты об Аристотеле и Петре Ломбардском^[1], чтобы, подобно простым зевакам, полюбоваться столь многочисленным собранием знати. Профессора истратили часть своего заработка на покупку свечей, праздничных одежд и цветущих ветвей, которыми они размахивали, приветствуя Людовика IX и его гостей; голоса студентов, распевающих рождественские гимны, и звон их лютен сливались с гомоном веселящегося народа, заполнившего улицы.

Кавалькада остановилась у Старого Тампля, массивного, окруженного стенами замка на окраине города — только там можно было разместить такое количество приезжих, «пожалуй, целую армию», как заметил хронист. Король Англии, растроганный восторженным приемом, велел объявить, что завтра будет угощать не только избранное общество приглашенных дворян, но и всех бедняков Парижа. Бедняки решили поймать короля на слове, и наутро у его дверей яблоку негде было упасть. Но никого не прогнали; всем желающим были выданы жареное мясо и рыба, а вино, по общему мнению, было превосходным.

И наконец, в огромном зале Тампля состоялся королевский банкет. Ради такого случая пол покрыли свежими камышовыми циновками, на стенах развесили гербы и эмблемы виднейших семейств Европы, подчеркнув международную значимость события — ведь, кроме венценосных особ, здесь собралось двадцать пять герцогов, восемнадцать графинь, двенадцать епископов и бесчисленное количество рыцарей из высшей аристократии: «Особы высокочтимые и уважаемые, в мире не сыскалось бы не только превосходящих их, но даже равных». Денег не жалели. Гости лакомились рыбой и дичью, жареным мясом и всевозможными деликатесами; вино текло рекой.

Короли Англии и Франции состязались в учтивости. Они немножко поспорили, кому сидеть на почетном месте посередине стола на высоком помосте, король Англии уговаривал Людовика IX, а Людовик отказывался в пользу Генриха III; наконец, король Франции неохотно согласился занять это место, пробормотав: «Эх, если бы всегда так мирно доставалось принадлежащее по праву… но гордыня французов этому препятствует». Трудно было поверить, что предыдущая встреча этих двух государей десять лет назад состоялась на поле боя.

По сути, это благородное собрание представляло собой триумф международной дипломатии. За ним последовали первые прямые и дружественные контакты между правителями Англии и Франции. Начиная с этого момента и до смерти обоих королей недоверие и шаткие перемирия сменились сотрудничеством и прочным миром. Спорные вопросы суверенитета, более двухсот лет служившие поводом к вторжениям и вооруженным конфликтам, теперь решались переговорами. Ни одно из королевств не пользовалось смутами в пределах другого для захвата территорий или влияния. Напротив, в момент острой нужды король и королева Англии нашли в короле Франции союзника.

Архитекторами этой дипломатической постройки не были ни послы, ни государственные мужи. Ни один королевский советник, ни один важный рыцарь или влиятельный барон не прикладывали к ней рук. Все устроили члены одной семьи — четыре сестры, поднявшиеся из безвестности до уровня самых знаменитых и могущественных женщин своего времени. Практически ни одно значительное событие в западной Европе в тот период не прошло без участия этой семьи. Нельзя досконально разобраться в глубинных мотивах политики тринадцатого столетия, не упоминая о них.

Мы расскажем вам историю о четырех королевах. Их звали Маргарита, Элеонора, Санча и Беатрис из Прованса.

Средневековый хронист за работой

Теперь мы расскажем вам… о короле Франции,

которому тогда исполнилось двадцать лет от роду.

И королева задумала его женить; посему он

взял в жены старшую из дочерей графа Прованского,

коих у того было четыре. Затем король Генрих Английский

взял вторую, а граф Ричард, его брат, ныне правящий в

Германии, — третью. Граф Анжуйский, брат короля Франции,

женился на самой младшей и получил за нею графство Прованс,

ибо по обычаю той страны младшему из детей достается

все, а наследника мужеского пола там не было.

Анонимный хронист из Реймса, 1260

Рамондо Беренгьер четыре царства

Дал дочерям; а ведал этим всем

Ромео, скромный странник, враг коварства.

Данте Алигьери, «Божественная комедия: Рай», Песнь VI, стих 183 (пер. М. Лозинского)

Глава I. Поющая земля

Вдыхая воздух, чую сладкий дух Земли Прованса;

О том не будет мнений двух:

Всем, всем хорош тот край

Меж Роной и Дюрансой!

Когда его добром помянет кто,

На слово каждое хотел бы слышать сто,

Так в памяти краса его сияет…

Меж гор и моря нету лучше края!

Пейре Видаль, трубадур (1180–1206)

Границы Прованса определены самой природой: с запада — течением Роны, с северо-востока — высокими горами Савойи, с юга — сине-зелеными водами Средиземного моря. Край этот, с его виноградниками, мягким климатом, обилием солнца и цветов, воплощал средневековый идеал изысканного сада. Кажется вполне логичным, что история четырех сестер, которым предстояло стать наиболее желанными женщинами XIII столетия, начиналась в таких восхитительных декорациях.

Салимбене де Адам, монах-францисканец, живший в резиденции архиепископа в городе Экс-ан-Прованс, называл эту землю «весьма благоприятным для здоровья местом, где изобилует зерно». Главные города, Авиньон и Арль, располагались на берегу Роны. Они обслуживали торговцев и путешественников, которые плыли на юг, поскольку эта река была самым удобным путем в Марсель — порт, в свою очередь служивший отправным пунктом для желающих попасть в богатые и экзотические порты Сицилии, Кипра и Константинополя.

Как и вся остальная Европа, графство Прованс (под управлением графа, как герцогство управлялось герцогом, а королевство — королем) было слабо заселено и жило сельским хозяйством. Огромные пространства все еще пустовали, лишь кое-где стояли хутора или замки. Одной из важнейших крепостей графства был Тараскон. Высокая, надежная, с тяжелыми каменными башнями, она господствовала над окружающим пейзажем. Узкие и высокие окна цитадели, как темные недоверчивые глаза, напоминали, что в Средние века даже сад нуждался в защите.

Естественная красота провансальского пейзажа производила столь сильное впечатление, что вдохновляла голос средневековой культуры — трубадуров, странствующих поэтов, которые сочиняли и слова, и музыку, а затем исполняли их перед аристократической публикой. Трубадуры в Провансе были настолько многочисленны и настолько характерны для менталитета и эстетики его жителей, что в Европе графство прозвали «Поющей землей», а хронисты уверяли, будто сам Карл Великий когда-то завещал Прованс поэтам.

Маргарита, Элеонора, Санча и Беатрис, дочери графа и графини Прованских, выросли в трубадурской атмосфере. Эта атмосфера не только играла значительную роль в их воспитании — она была частью фамильной традиции. Их отец, Раймонд-Беренгер V, был потомком целого ряда поэтов. Его дед, Альфонс II, король Арагона, было высоко чтимым трубадуром, чьи стихи хвалил Пейре Видаль, величайший поэт его времени. Раймонд-Беренгер V унаследовал от деда талант и страсть к литературе и поддерживал реноме трубадура. Он писал стихи, его замок всегда был открыт для поэтов и менестрелей, его двор считался средоточием культуры.

Трубадуры представляли собою особое сообщество, микрокосм в рамках «большого света», и их поэзия отражала разнообразные вкусы и интересы западноевропейских культурных слоев. Трубадуром мог стать человек любого сословия, профессии, выходец из любой страны. Среди них бывали и владетельные сеньоры, и сыновья булочников, и даже сервы^[2]. Женщины также поддавались чарам поэзии и странствовали по южным областям Франции, сочиняя песни; их называли trobairitz.

Хотя в наши дни трубадуров помнят в основном как певцов, им случалось исполнять функции современных журналистов, политических комментаторов, военных корреспондентов, разносчиков сплетен, актеров, писателей и даже чиновников; они были сатириками, придворными артистами — и шпионами. Для здравомыслящего воина трубадур был столь же необходим, как и солдат-копьеносец: как могла разойтись по свету слава о деяниях героя, если рядом не было никого, чтобы сложить достойную их песню? «Очень справедливо было отмечено, что Ричард Львиное Сердце никогда не обрел бы столь блестящей репутации, которой пользовался при жизни, если бы не покровительствовал множеству поэтов и певцов», — заметил французский историк Фр. Функ-Брентано в своей книге «Национальная история Франции в Средние века». Трубадуры сочиняли слова и музыку, которую могли также исполнять люди менее одаренные, разнося славу их имен во все края земли. Они стояли на социальной лестнице намного выше, чем жонглеры — мимы и комики, либо рыжебородые фокусники. Жонглер мог и петь, и стоять на голове, фокусники ловили яблоки при помощи пары ножей или учили собак ходить на задних лапах, но трубадур зачаровывал слушателей, заставляя их плакать или смеяться по своей воле, зачастую лишь красотою своей музыки и личной харизмой.

Сотни трубадуров скитались по дорогам южной Франции в XII и XIII веках. Несмотря на то, что значительная часть их творчества оказалась утрачена, до нас все же дошло около 2500 их песен. Из них мы узнаем, что думали люди того времени, что они чувствовали и видели, чем восхищались, что презирали, о чем мечтали — короче говоря, какими они были.

Преобладающей темой трубадурских песен была любовь. Интонации этой темы варьировались от самых простых («Я люблю ее и так мечтаю о ней», — выпевал Бернарт де Вентадорн) до весьма практических («Господи, дай мне дожить до того дня, когда я смогу засунуть руки под ее плащ!» — восклицал Гильом де Пейтье). В конце XII столетия клирик Андрей Капеллан, желая произвести впечатление на графиню Марию Шампанскую, дочь Элеоноры Аквитанской (которая возвела адюльтер в ранг высокого искусства), сочинил учебное пособие по данному предмету. Этот трактат, под названием «De Amore» («О любви»), написан в игриво-серьезном тоне. В нем читатель мог найти наставление во всех мыслимых аспектах любви. Разумеется, не обошлось здесь без средневековых преувеличений («Когда божественная воля создала тебя, у нее не осталось других задач»), но были там и остроумные реплики на случай недоразумений («У тебя нет никаких оснований порицать мои узловатые ноги и большие ступни»), и куртуазные формулировки того, что в наши дни назвали бы «основными определениями»: «С древних времен знатоки различали четыре последовательные стадии любви. Первая заключается в позволении воздыхателю надеяться, вторая — в даровании поцелуя, третья — в наслаждении объятиями, а четвертая, наивысшая, есть полное овладение».

Концепция «куртуазной любви», высокой, идеализированной страсти, согласно которой воздыхатель обязан терпеть любые поношения и выполнять все требования дамы, чтобы завоевать ее благосклонность, была разработана именно трубадурами. Она восходит к легендарному любовному треугольнику «Король Артур — Гвиневера — Ланселот». Согласно этому неписаному кодексу ухаживать полагалось только за замужними женщинами, причем посторонним лицам, а не супругу. Считалось, как это ни парадоксально, что такая страсть облагораживает ^[3]. Рыцарям полагалось, поддавшись чарам истинной любви, вести себя в обществе любезно, мягко, учтиво — это условие было особенно важно для трубадуров, которые в надежде на вознаграждение своих стараний могли полагаться только на гостеприимство покровителей. Больше того, в куртуазной любви видели источник укрепления физических и духовных сил рыцаря. Один лишь взгляд на Гвиневеру мог побудить Ланселота на совершение чудес воинского искусства и отваги.

Несмотря на обилие окружающих трубадуров, мать четырех сестер, Беатрис Савойская, графиня Прованская, была счастлива в браке. Беатрис вышла замуж за Раймонда-Беренгера V в 1219 году, когда ему было четырнадцать^[4], а ей двенадцать лет. Раймонд-Беренгер V был первым более чем за сто лет из графов Прованса, который действительно жил в Провансе — все его предшественники предпочитали оставаться в Арагоне. В летние месяцы, когда погода была хороша, граф с супругой ездили по графству, посещая баронов, собирая с вассалов положенную дань и разбирая разнообразные тяжбы. Такой способ управления «на ходу» был повсеместно принят в Средние века, обеспечивая личный контакт правителя и подчиненных в условиях отсутствия надежных средств связи.

Граф был молод, силен и ловок: он поднимался на восточные склоны Альп и наведывался в такие поселения, о которых его предки не догадывались. Зимой они с Беатрис держали двор в своем замке в Экс-ан-Провансе, а иногда уезжали на юг, в Бриньоль, который Раймонд-Беренгер отдал Беатрис в качестве свадебного подарка.

В 1220 году Беатрис родила двух сыновей-близнецов, но они не выжили. Маргарита родилась в 1221 году, когда Беатрис было всего четырнадцать лет. Элеонора явилась на свет в 1223 году, Санча с перерывом — в 1228-м, и наконец младшенькая, Беатрис — в 1231-м: четыре девочки за десять лет.

Дети унаследовали красоту матери. Знаменитый английский хронист XIII столетия Матвей Парижский, очевидец, который не слишком жаловал чужестранцев, назвал Беатрис Савойскую «женщиной поразительной красоты». Но она также была умной и способной. Беатрис выросла в семье, где было десятеро детей, из них восемь — мальчики, и сызмала научилась ценить силу и власть. Отец ее Томас, воинственный и властолюбивый человек, бывал счастлив, лишь когда воевал с соседями; он внушил дочери этический кодекс безусловной семейной солидарности. Томас управлял своим многочисленным и беспокойным выводком сурово, железной рукою. С младых ногтей Беатрис и все ее братья и сестры были приучены думать в первую очередь о семейных притязаниях, а их было много.

В раннем детстве воспитание четырех сестер сводилось к умению вести себя, как подобает знатным дамам. Они умели держать спину прямо, сопровождая родителей к мессе, и выучили наизусть все молитвы. Ради спорта они ездили верхом и охотились с соколами — соколиная охота была очень популярна в XIII столетии; один император даже написал о ней книгу. Они учились танцевать и играть в шахматы, слушали рассказы трубадуров и мечтали о Ланселоте и Гвиневере.

В те годы Маргарита и Элеонора, при разнице в возрасте всего два года, были неразлучны — Санча и Беатрис были слишком малы и не годились, чтобы играть с ними. Маргарита характером напоминала мать. Она была терпелива, умна, прилежна и ответственна, ей было свойственно жесткое, сильно развитое чувство справедливости. Элеонора была более вспыльчива и непостоянна. Как часто случается между первым и вторым ребенком в семье, она и восхищалась замечательной старшей сестрой, и состязалась с нею. Их личные качества взаимно дополнялись, и дружба, возникшая в годы детства в Провансе, сохранилась до взрослых лет. Маргарита и Элеонора всегда были ближе друг к другу, чем к Санче или Беатрис.

В их жизни было много веселья, достатка и досуга. Двор Раймонда-Беренгера V и Беатрис Савойской отличался изысканными манерами и большими расходами. Граф был важным сеньором, а в XIII столетии важным сеньорам полагалось жить на широкую ногу. Обильная пища и подарки гостям также считались признаком истинной знатности. Один трубадур привел обеденное меню, которое, по его мнению соответствовало бы статусу его покровителя; поэт рекомендовал подавать к столу восемнадцать блюд, включая оленину, жаркое из дикого вепря, уток, каплунов, кур, рыбу, пирожки, фрукты, пончики и вино с пряностями. Другой трубадур рассказал об одном виконте, который пользовался лопаткой, чтобы подавать гостям бесценный по тем временам перец, и велел топить камин не дровами, а орехами, чтобы доказать, что он — настоящий аристократ, а не какой-нибудь неотесанный мужлан.

Раймонд-Беренгер V и его семья полностью подчинялись этой культуре сознательной расточительности. Они принимали гостей часто и с размахом. «Граф Раймонд был сеньором высокого рода… мудрым и учтивым, благородным и добродетельным. В свое время совершал он достойные уважения поступки, и к его двору съезжались все знатные особы Прованса, и Франции, и Каталонии, прослышав о его любезном обхождении и благородстве», — писал средневековый хронист Джованни Виллани. Среди многочисленных гостей бывали и братья его супруги.

Граф содержал большую свиту и награждал своих слуг деньгами и одеждой. Его дочери носили платья из дорогой красной ткани, с длинными рукавами, пришнурованными у плеч, сверху набрасывалось сюрко из зеленого шелка. Белые перчатки предохраняли их кисти от загара. Когда они были еще детьми, их волосы, согласно обычаю распущенные по плечам (только замужние женщины заплетали косы и прятали их), украшали нарядные гребни с драгоценными камнями ^[5].

У сестер не было никаких повседневных забот, им не назначали никакой работы. Знать давно уже осознала себя как класс, отделившийся и возвысившийся над презренными вилланами-земледельцами, но Раймонд-Беренгер Прованский пошел дальше других, установив ряд законов, вводящих в принцип дистанцию между дворянством и прочими обитателями страны. Провансальским рыцарям запрещалось исполнять сельскохозяйственные работы — то есть пахать, копать землю, носить дрова или возить навоз. Знатная женщина теми же законами определялась как «та, которая не стоит у печи, не ходит к реке стирать и не бывает на мельнице» ^[6].

Чрезмерное внимание к внешности, беспечное транжирство, презрение к физическому труду… Именно в те дни, когда взрослели Маргарита, Элеонора, Санча и Беатрис, дворянство Франции добровольно и сознательно стало на тот путь, который шесть веков спустя привел его прямиком к Робеспьеру и гильотине.

Бесконечно было гостеприимство Раймонда-Беренгера V, но отнюдь не его доходы. Графу часто недоставало денег на хозяйство. Когда финансовые трудности достигали угрожающего уровня, Раймонд-Беренгер обращался к своему самому доверенному советнику, Ромео де Вильнёву. Ромео был судьей родом из Каталонии, его отец верно служил отцу Раймонда-Беренгера. Он был проницательным администратором, умел замечать, когда активы обесценивались, и хорошо разбирался в финансах. Одним из излюбленных Ромео приемов добычи денег являлся заклад одного или нескольких замков графа в качестве гарантии будущих выплат. Тот факт, что закладывались всякий раз одни и те же замки, похоже, никого не беспокоил. «За короткое время, благодаря усердию и благоразумию, [Ромео] втрое увеличил доходы своего господина», — замечал Виллани.

Еще один аспект в детстве сестер выделял их из общего фона. Есть достаточно свидетельств о том, что дочери графа и графини Прованских были грамотны, умели читать и писать. Обычаи на юге Франции сильно отличались от других стран Европы. Здесь при отсутствии мужчины-наследника женщина могла не только унаследовать имущество отца, но и лично управлять им. Бывали даже женщины, исполнявшие обязанности судей.

У Раймонда-Беренгера V так больше и не родились сыновья. Однако он очень серьезно относился к провансальской традиции, позволявшей главам домов завещать владения дочерям. Прованс был большим владением; чтобы править им, нужно было владеть грамотой. Одним из доказательств того, что девочек еще в детстве обучили читать и писать на их родном окситанском (langua d’Oc — южнофранцузское наречие, язык трубадуров), является более поздний факт: когда Беатрис Савойская в 1256 году собралась навестить дочерей в Англии и Франции, она заказала врачу по имени Альдобрандино де Сиена книгу, где были бы собраны все новейшие сведения о детских болезнях и их лечении, предназначенную в подарок дочерям.

Факты говорят и о том, что по меньшей мере Маргарита и Элеонора знали грамоту не только на поэтическом langua d'Oc, но и на ученой латыни. Письма, написанные сестрами на латыни в более взрослом возрасте, сохранились до наших дней. Матвей Парижский впоследствии высмеивал «вульгарную» манеру Беатрис Савойской называть своих дочерей «сыновьями» — но мы можем понять, что в представлениях матери они заменяли сыновей, им предстояло править, как правили бы сыновья, а потому, вероятно, им было дано такое же образование, как и братьям графини, которое непременно включало знакомство с латынью. Характерно, что Маргарита, когда стала старше, заказала детский псалтырь с латинскими молитвами специально для девочек. Псалтыри в Средние века использовались вместо букварей, по ним дети учились распознавать буквы и начинали читать.

Если мы вспомним, что отец девочек собственноручно писал стихи, придворные соблюдали трубадурские традиции, при дворе регулярно проходили концерты и представления, а поэты вечно путались под ногами — у нас не останется сомнений, что сестры из Прованса умели читать и писать.

Хотя дома девочкам жилось хорошо, положение их на самом деле было шатким. Дети были еще слишком малы, чтобы ощутить растущую угрозу, которую их родители очень ясно осознавали. На севере и западе бушевала война, она могла перекинуться и на Прованс; корни ее крылись в дебрях борьбы между церковью и государством, королем и графом, которая навсегда изменила политический пейзаж южной Франции.

Европа XIII столетия унаследовала от предыдущих поколений мир, казалось бы, четко стратифицированный, но тем не менее нестабильный. Глубокое, всеобщее почтение, едва ли не преклонение перед прошлым парадоксальным образом совмещалось с неприкрытым и неукротимым авантюризмом, способным перекроить будущее. Не было недостатка в границах, законах и всевозможных уставах — но они срабатывали только путем принуждения, а обеспечить принуждение удавалось далеко не всегда. Скорее наоборот. Порой казалось, что правила существуют лишь для того, чтобы их нарушали.

Не удивительно, что в таких условиях понятие власти было размытым и носило отчетливо личностный характер.

Каждый из трех великих правителей того времени — император Священной Римской империи, король Франции и папа римский — был не прочь расширить свои территории и укрепить влияние за счет двух других. Эти люди обрели власть, унаследовав от предков жажду имперского главенства и восхищение историческим идеалом. Все их усилия были направлены на восстановление славы былых времен.

Для короля Франции это означало возвращение к образцу Карла Великого, величайшего из правителей на памяти Европы, который четырьмя веками ранее создал империю, простиравшуюся от Балтийского моря до Средиземного. Император Священной Римской империи, владения которой с течением времени умалились настолько, что от них осталась одна Германия ^[7], соответственно, мечтал стать вторым Юлием Цезарем. Император (который также имел титул короля Сицилии, полученный по наследству от родичей с материнской стороны; отец его было немцем) громко требовал вернуть ему обширные земли, которые принадлежали Риму тысячу лет тому назад, начиная с Италии. Мечты папы отличались не меньшим размахом: он хотел обрести не только духовную, но и политическую власть над всем христианским миром. В Средние века папы не ограничивали свою активность областью религии и часто открыто ввязывались в территориальные захваты, вплоть до сбора войск для подобных целей. Так как Церковь заявляла свои права на Рим и обширные области вокруг него, амбиции папы вошли в прямой конфликт с амбициями императора. Все XIII столетие прошло под знаком этой борьбы.

Никто в Европе не подвергал сомнению эти планы. Великим людям полагалось иметь континентальные амбиции.

Достигнут ли они своих грандиозных целей, или хотя бы приблизятся к достижению, зависело от политических реалий, создаваемых на второй ступени социальной лестницы — графами, маркизами, герцогами и прочими феодалами, чьи фьефы^[8] бывали порой совсем невелики, но тем не менее составляли реальный фундамент власти в Европе. Представителями этого слоя политической аристократии двигало желание добиться весомого и зримого контроля над конкретной областью. Эти сеньоры обычно не страдали мечтами о мировом господстве. Случалось, правда, что кому-то из этой компании приходило в голову поднять общий мятеж против вышестоящих — но эти попытки неизбежно кончались провалом. Им важно было в первую очередь расширить собственные владения за счет соседей — или помешать соседям учинить то же самое за их счет. Там урвать город, там замок… В этой игре все решала численность зависимых людей и рыцарей.

Эта склонность к небольшим военным авантюрам обуславливалась не столько стремлением к практическому выигрышу, сколько желанием потешить гордыню, размяться и разогреть кровь острыми ощущениями. Бертран де Борн, трубадур, сражавшийся вместе с Ричардом Львиное Сердце, очень красноречиво суммировал эти рыцарственные чувства:

Кто ест, и пьет, и сладко спит,

Не знает истинной утехи.

Когда ударит меч о щит,

Когда забряцают доспехи —

Ликую я!

Кричат: «Вперед! Мы их догоним!»

И те, и эти; миг — и кони

Без седоков уж мчатся прочь,

А те вопят: «Прошу помочь!»

Дрожит земля!

И вот во рвах, в траве высокой

Велик и мал полег бок о бок,

Древки с гербовыми значками

Торчат из тел; шелково знамя

Затоптано в полях…

Бароны, замки заложите

И села все свои! Спешите

Скорее на войну!

Феодалы, управлявшие своими фьефами, опирались на «нижний мир» зависимости и автономии, которые сегодня мы бы назвали «сферами влияния»; Теоретически каждый граф, герцог или маркиз обладал землей, статусом и властью благодаря верной службе либо королю, либо императору — и, следовательно, был обязан им послушанием.

Например, Прованс формально являлся фьефом Священной Римской Империи, а граф Прованский, соответственно, вассалом императора. В принципе это означало, что если императору понадобятся войска для ведения войны, он мог потребовать от Раймонда-Беренгера V предоставить ему отряд рыцарей и пехотинцев, и Раймонд-Беренгер был бы обязан выполнить это требование или заплатить некую сумму денег как компенсацию невыполнения. Подразумевалось также, что граф Прованский не станет открыто выступать против желаний или замыслов императора, не вступит в заговор против Священной Римской империи или каким-то иным путем повредит его интересам. В обмен на это император милостиво позволял графу самостоятельно править Провансом, то есть не вмешивался во внутренние дела и не взимал тяжелой дани. Кроме того, император был обязан использовать ресурсы империи, чтобы защитить, когда понадобится, Раймонда-Беренгера V против нападения врагов.

Это было в теории. На практике система срабатывала несколько иначе. В случае с Раймондом-Беренгером V Прованс находился так далеко от операционной базы императора на Сицилии и так мало затрагивал его интересы, что император не мог ни потребовать чего-то от графа, ни прийти к нему на помощь. С другой стороны, Раймонд-Беренгер V был благочестив, а потому его политика и принимаемые решения находились под влиянием папы. Поскольку намерения папы почти всегда вступали в прямой конфликт с намерениями императора, Раймонду-Беренгеру часто приходилось выбирать между ними. И наконец, граф должен был принимать в расчет территориальные амбиции — свои собственные и своего весьма агрессивного соседа, графа Тулузского.

* * *

Раймонд VI Тулузский (не путать с отцом четырех сестер Раймондом-Беренгером — имя Раймонд было чрезвычайно популярно в южных краях) был очень могущественным сеньором. Когда Раймонд-Беренгер V был еще ребенком, графство Тулузское доминировало на юге Франции от Пиренеев до Роны, в области, которую в те времена именовали Лангедоком^[9] — по местному диалекту, langua d’Oc. А вот королевство Франция ограничивалось тогда Парижем и прилегающими к нему окрестностями^[10]. Таким образом, Раймонд VI Тулузский управлял большей территорией, чем король Франции, владел большим количеством замков, имел под своей командой большее число рыцарей. Будучи формально вассалом французского короля, Раймонд на самом деле был соперником, властителем второго, теневого королевства к югу от Парижа. Но он также был человеком беспокойным. Надежно обеспеченный богатством и суверенитетом, Раймонд презирал правила возвышенного общества. Он похоронил четырех жен, и его похождения с женщинами стали легендарными. Его двор представлял собой сборище подозрительных типов, чьи вкусы были не слишком изысканны, но чьи моральные устои нравились графу.

Хуже того, граф Тулузский покровительствовал еретикам-катарам. Катары были мирной католической^[11] сектой, члены которой отвергали земные блага и амбиции и не признавали власти папы как главы Церкви на земле. В течение многих лет папский престол пытался, совершенно безуспешно, унять Раймонда VI и возвратить его подданных в лоно истинной веры. Ситуация стала критической в 1208 году, когда Раймонд убил присланного папой легата, который отказался снять наложенное на графа отлучение^[12].

Это был дерзкий поступок даже для некоронованного короля, и он вызвал столь же резкую реакцию со стороны папы. Понтифик призвал к крестовому походу против Тулузы. Впервые в истории Церкви христианская Европа поднялась против христианского государства ^[13]. Чтобы поощрить участие в этом, по-видимому, уникальном предприятии, папа объявил, что всякая принадлежащая Раймонду^[14] территория, захваченная истинным католиком, будет принадлежать этому самому католику.

Обещанный папой обмен еретиков на земли был весьма соблазнителен, и на призыв ответили многие. Войско французских рыцарей под предводительством закаленного в боях крестоносца Симона де Монфора^[15] собралось и выступило маршем на юг.

* * *

Симон де Монфор был одной из наиболее знаменитых фигур своего времени, он сыграл решающую роль в драматических событиях, определивших судьбу французских земель. Симон был суров, честен, благочестив, верен своей жене, воздержан в привычках, вынослив и неутомим. Его главным недостатком, кажется, была избыточная жестокость, с которой он уничтожал тех, чьи религиозные убеждения не совпадали с его собственными. О, этот человек любил свою работу!

Предводимые Симоном крестоносцы подступили к Каркассону и Безье. Там были убиты сотни катаров, в том числе десятки семей, искавших убежища в церкви и сгоревших заживо, когда крестоносцы ее подожгли^[16]. Виконт Каркассонский, родственник (племянник) Раймонда VI, был брошен в тюрьму и умер по неизвестной причине три месяца спустя. Симон де Монфор получил во владение весь его домен.

С этого момента крестовый поход во имя интересов Северной Франции прогрессировал из года в год, подобно смертельной болезни. Уничтожение еретиков стало развлечением, каждое лето армия Симона де Монфора пополнялась свежими силами с севера; все новые города разрушались, новые земли переходили из рук в руки. Тысячи невинных людей — фермеров, крестьян, торговцев и ремесленников, мужчин, женщин, детей — погибли в пламени, ибо не могли отказаться от своей веры, как жаворонок не может перестать петь.

Наконец, в 1218 году Симон де Монфор, покрытый шрамами воитель, мститель за истинную веру и убийца целого народа, сам был убит большим камнем, пущенным из катапульты со стен Тулузы. Король Франции, Людовик VIII, впечатленный его подвигами и богатыми владениями, которые после смерти Монфора перешли к французской короне, решил продолжить крестовый поход лично. Каждое лето Людовик приходил из Парижа с армией, убивал какое-то количество еретиков, брал один-два замка, и уходил. Но когда речь шла о войне, Людовику было не сравниться с Симоном.

И как раз в то время сын Раймонда VI, Раймонд VII, принял власть над Тулузой после смерти отца. Раймонд VII был молод, силен и страстно желал восстановить прежнее положение своего рода. Он начал наносить ответные удары.

Первый раз Людовик VIII надумал пойти походом на Тулузу еще принцем, в 1219 году. После месяца осады снял ее и ушел ни с чем. События достигли предельного накала в 1226 году, когда Людовик очередной раз нанес визит в Лангедок. Стояла адская жара, королю никак не удавалось взять намеченный на этот раз замок. Условия жизни в лагере были нездоровые — никто не убирал куч гниющих отбросов, не закапывал экскременты; кончилось тем, что король Франции заболел (тифом или дизентерией) и умер на пути домой, оставив жену и двенадцати летнего сына править Францией.

Смерть короля вызвала борьбу за власть. История назвала победителем в этой борьбе Людовика IX, старшего сына короля. Ему предстояло стать одним из самых могущественных и уважаемых правителей XIII столетия. Его стараниями Франция поглощала прежде независимые фьефы один за другим, неторопливо, но основательно и неуклонно, становясь доминирующей силой в Европе. В частности, это сильно сказалось на судьбах всех четырех сестер из Прованса.

Да, Людовик IX сумел стать настоящим королем. Но началом своего взлета Франция была обязана не ему, а его матери — Бланке Кастильской, Белой Королеве.

Глава II. Белая королева

Всякий, кто утверждает, что женщины в Средние века не правили и не обладали реальной властью не знаком с историей Бланки Кастильской, королевы Франции ^[17], вдовы Людовика VIII. На протяжении четверти века «Белая Королева» занимала ведущее место во французской политике. В тот век, когда орудием государственных мужей было острие меча, а главным аргументом дипломатии — осадная машина, Бланка была находчива и сдержанна. Она создавала союзы там, где другие возводили барьеры, она приносила мир странам, прежде не знавшим ничего, кроме войны. Она преодолевала катастрофы, предательство, предрассудки; осаживала врагов и содержала такую сеть шпионов, какой позавидовало бы любое современное разведывательное ведомство. Когда она умерла в 1252 году, границы Франции почти достигли современных пределов, было заложено основание для рождения великой нации. Англия же, напротив, корчилась в муках гражданской войны.

Ее супруг, Людовик VIII, похоже, вполне оценил политическую хватку своей жены, поскольку, умирая, оставил управление Францией не доверенным советникам, но четко и конкретно указал на свою вдову. Она стала не регентшей — регентов назначают править на определенный период времени — но полноправной правительницей до момента, когда ее сын, Людовик IX, достиг совершеннолетия. В Средние века разница между регентом и правителем была тонкой, но многозначительной. Регент, то есть назначенный на должность чиновник, не мог претендовать на тот же моральный, политический или социальный авторитет, какой был у правителя. Бланка была коронована как королева Франции тремя годами ранее, когда ее супруг стал королем, согласно установленному церемониалу, который проводил архиепископ Реймский. Это означало, что Церковь официально признает ее принадлежность к королевскому роду. От этой инвеституры и проистекала законность правления Бланки.

И все же смерть государя часто воспринималась честолюбивыми вельможами как случай попытать счастья и выдвинуться наверх. Женщина у руля считалась слабой фигурой. Угроза мятежа была вполне реальной.

Бланка сразу сделала ход, позволивший ей определить и изолировать своих врагов. Не прошло и трех недель со дня смерти супруга, как она уже приготовила все для коронации двенадцатилетнего Людовика в Реймсском соборе. Хотя, разумеется, все понимали, что Людовик слишком мал, чтобы реально править, коронация должна была показать народу решимость Бланки сохранить законную линию наследования, тем самым добавляя прочности и ее собственному положению. Несмотря на спешность подготовки, церемония была рассчитана, чтобы произвести впечатление, подобно театральному спектаклю. Светловолосый, худенький мальчик Людовик должен был вступить в церковь верхом на рослом жеребце, в традиционных золотых шпорах. Его коронационное одеяние были из пурпурного шелка, сплошь вышитого геральдическими лилиями, символом Франции. Корона и скипетр были золотые. Триста рыцарей с обнаженными мечами эскортировали сосуд со священным елеем (для помазания нового монарха) от места его обычного хранения в аббатстве Сен-Реми до Реймса. Старый архиепископ Реймсский, которому принадлежало право совершать этот обряд, незадолго до того умер, и вместо него был приглашен епископ Суассонский. Графу Булонскому поручили нести меч Карла Великого и подвести юного короля к алтарю, где он должен был опуститься на колени под звуки «Те Deum». Затем Людовика должны были усадить на трон, задрапированный шелком, чтобы он принял оммаж от своих баронов ^[18].

Но кто будут эти бароны? Бланка была предана сыну — но не только поэтому так поторопилась с коронацией. Обряд должен был пробудить верность и доверие в людях, обеспечить Людовику заступничество бога и благословение Церкви, но он также послужил лакмусовой бумажкой для проверки на лояльность. Бланка знала, что может доверять тем, кто явился на коронацию, преклонил колени у ног Людовика и вложил свои руки между его ладонями. Но если кто-то затевает заговор, то не приедет под благовидными предлогами. Потому королева разослала приглашения всем держателям фьефов во Франции и стала ждать, кто из баронов откликнется, а кто нет.

И чутье не подвело ее. В стране зрел мятеж. «Вернемся же теперь к тем баронам, которые замышляли только злое дело против королевы Франции. Они часто съезжались и толковали между собою, что никто во Франции не сможет повредить им; ибо король был еще юным, братья его также, а матери их они значения не придавали», — так писал хронист из Реймса. Предводителями заговора были Гуго де Лузиньян, граф де Ламарш, и Пьер, граф Бретонский. Оба они имели тесные связи с Англией. Гуго женился на Изабелле, бывшей королеве Англии, матери Генриха III. Пьер, по прозванию Моклерк, также имел земли и титул в Англии и вел с папой переговоры о выдаче разрешения на брак его дочери с Генрихом III. Оба они на коронации Людовика IX отсутствовали. Вместо этого они завербовали ряд баронов, чтобы бросить вызов Бланке. Согласно воспоминаниям Жана, сеньора де Жуанвиль, современника Людовика IX, эти бароны заявили: «Королева Бланка не должна править столь великим доменом, как королевство французское, так как не подобает женщине заниматься таким делом».

Ситуация ухудшалась так быстро, что Бланке и Людовику, который после коронации объезжал часть своих владений в непосредственной близости от Парижа с небольшим отрядом верных рыцарей, пришлось искать убежища в замке Монлери. Они находились всего лишь в двадцати милях южнее Парижа, но не были уверены, что сумеют доехать до столицы, не нарвавшись на вооруженную засаду.

Времени на сбор регулярной армии не было. Многие из сильных баронов, сохранивших верность короне, жили в нескольких днях конной езды. В распоряжении Бланки были только парижские горожане и жители ближних окрестностей. К ним она и обратилась. Да, она воззвала к горожанам, к буржуазии — к социальному слою, которым пренебрегали, по меньшей мере в военном плане, почти все средневековые правители. Граждане Парижа поднялись по ее призыву и явились во множестве, с оружием и без. Они выстроились на несколько миль вдоль дорог и спасли мальчика-короля. Ни Бланка, ни Людовик никогда не забывали об этом.

Объединение мятежников убедило Бланку, что пора действовать, и она вызвала Моклерка ко двору. Когда тот не подчинился, она собрала собственное войско и в 1229 году привела его к замку Беллем, где находился граф. Она не стала дожидаться лета, традиционного сезона войн, и застала Моклерка врасплох в середине января. И она сама, и Людовик явились вместе с войском. Поскольку стояли жестокие холода, Бланка велела срубить деревья на несколько миль вокруг и свезти дрова к месту расположения ее солдат, чтобы они могли греться у огромных костров. Моклерк, имея при себе лишь малый гарнизон и лишенный возможности вызвать подкрепления, запросил мира.

Но королева знала, что она добилась только передышки, а не победы. Пьер Моклерк и его союзник граф де Ламарш еще не были повержены. В текущем году должен был истечь срок перемирия с Англией, и вскоре после этого, догадывалась Бланка, мятежные бароны повторят свою попытку. Когда им это удастся, они соберут больше сил, лучше организуются и будут действовать намного решительнее. Нашествия, несомненно, следовало ожидать с запада, из Англии. Чтобы отразить его, следовало сконцентрировать силы на этом направлении.

Оценив обстановку, Бланка поняла, что крестовый поход против Лангедока, длящийся столько лет и унесший столько жизней, пора прекращать: она не могла позволить Франции вести войну на два фронта. И потому весной 1229 года Белая Королева сделала ход, противоположный политике ее покойного супруга. Раймонду VII Тулузскому настоятельно предложили договор в обмен на прекращение крестового похода.

Раймонд, зная, как истощила двадцатилетняя война ресурсы его семьи, и не будучи уверен, долго ли еще он сможет продержаться против такого сильного врага, сдался. Условия его капитуляции были сокрушительными. Он признал право короны Франции на все земли, захваченные Симоном де Монфором, пообещал содействовать инквизиторам, присланным папой для искоренения ереси раз и навсегда, а также согласился в течение десяти лет содержать на свои средства новое учебное заведение, предназначенное для укрепления истинной веры — Тулузский университет. Он также обязался выплатить большую сумму Церкви в качестве репараций и отправиться в крестовый поход в Палестину. Чтобы гарантировать его сотрудничество, Бланка чуть-чуть позолотила пилюлю, предложив выдать единственную дочь Раймонда, Жанну, за Альфонса де Пуатье, младшего брата Людовика. Согласно пунктам соглашения, известного как Парижский договор, наследовать Тулузу мог только отпрыск этого брака; при отсутствии такового графство переходило во владение французской короны.

Немедленно после подписания Парижского договора Бланка дала Лангедоку почувствовать тяжесть своей руки. Отряд французских рыцарей и пехотинцев явился в Тулузу, чтобы лишить город даже внешних примет независимости. Городские стены были разобраны, а многие из замков Раймонда VII разрушены. Французский чиновник — сенешаль, обязанный отчитываться непосредственно перед Бланкой, — был поставлен управляющим в Каркассоне. Так Белая Королева давала Раймонду Тулузскому понять, что намерена добиться исполнения всех его обещаний. Теперь Тулуза считалась официальной союзницей Парижа, и политический пейзаж юга Франции изменился навсегда.

Как ни тяжелы были для Раймонда VII условия Парижского договора^[19], они все же предоставляли ему возможность восстановить положение своего дома, занявшись экспансией на восток. Это намерение создало прямой конфликт между графом Тулузским и графом Прованским. Семьи Раймонда-Беренгера V и Раймонда VII Тулузского на протяжении столетий были втянуты в то разгоравшуюся, то затихавшую борьбу за контроль над некоторыми спорными областями Прованса, в том числе и весьма прибыльным портом Марселя. Пока графу Тулузскому приходилось напрягать все силы, чтобы защитить свой домен от французов, эта наследственная тяжба, конечно, была отложена. Однако, подписав Парижский договор, Раймонд VII снова мог нанести удар по Провансу.

Таким образом, союз Раймонда VII с французской монархией, хотя и вынужденный, заставил графа Прованского и его главного советника, Ромео де Вильнёва, серьезно задуматься. Баланс сил в регионе изменился. Особенно настораживало присутствие французских солдат и французского сенешаля в Каркассоне. Королева Бланка могла, пожалуй, поддержать притязания Раймонда VII на Марсель против Раймонда-Беренгера. Она могла бы снабдить своего нового союзника средствами, а то и войском — и тогда граф Тулузский сделался бы реальной угрозой всему Провансу.

Как всегда, от Ромео потребовалось нейтрализовать ситуацию. Соответственно, он составил план действий. Но прежде чем он смог приступить к выполнению, Англия напала на Францию.

Это нападение было подготовлено Моклерком. Бланка правильно предполагала, что выиграла время, но не войну, когда зимой в начале года осадила графа Бретонского. Уже в августе 1229 года Моклерк явился в Англию, ко двору Генриха III, уверяя его, что бароны Бретани и Нормандии поднимутся против Людовика IX и помогут Англии, если Генрих переправится с войском через Ла-Манш. Мать Генриха, Изабелла, и ее супруг, граф де Ламарш, помогут им, говорил Моклерк, да и сам он не прочь принести Генриху оммаж за Бретань.

Именно такие слова хотелось услышать Генриху III; возвращение Нормандии, утерянной его отцом, королем Иоанном, было самой заветной его мечтой. Генриху было двадцать три года, он достиг совершеннолетия лишь за два года до того. Он задыхался от ограничений, навязанных советниками, которые, зная нрав короля и, возможно, сомневаясь в его способности разжечь на континенте мятеж против Франции, рекомендовали соблюдать осторожность. Генрих пренебрег их советами и приказал собирать флот в Портсмуте к октябрю, но его собственные бароны замешкались, и сборы завершились только к Пасхе следующего года.

К этому времени Бланка подписала мир с Раймондом Тулузским и могла не беспокоиться за свой юго-восточный фланг. Извещенная шпионами о визите Моклерка в Англию и о новом обострении его амбиций, она сделала весьма великодушное предложение Гуго де Ламаршу — в том числе обещая выплату десяти тысяч турских ливров и перспективу женитьбы старшего сына графа и графини де Ламарш на одной из своих дочерей. Результатом этих заигрываний стало отпадение графа де Ламарш от Моклерка и английского лагеря в целом. Король Англии не смог настроить свою мать против Бланки.

А между тем англичане высадились на французском берегу, и Генрих III, сопровождаемый своим братом Ричардом, графом Корнуэллом, стал лагерем в Нанте, в юго-восточном углу Бретани. Там король полностью оправдал мнение советников о своих военных способностях. Генрих и Ричард простояли в Нанте до июля, ничего не делая, растрачивая впустую время, деньги и ресурсы. Они как будто устроили себе каникулы. Наконец английские рыцари произвели осторожный обходной маневр по землям Пуату, очень стараясь избежать столкновения с Людовиком и Бланкой, которые собрали войско из преданных баронов и были готовы к бою. Англичане ограничились тем, что захватили один маленький, никому не нужный замок и вернулись в Нант. К этому времени и Генрих, и Ричард заболели от плохого питания и безделья; в октябре они вернулись в Англию. Даже Моклерк, разочарованный, отказался иметь с ними дело. В 1234 году он стал союзником Людовика и Бланки и до конца жизни оставался им верен.

Бланка победила. Она спасла корону Франции для сына.

Теперь ей оставалось только обеспечить ему наследника.

Ромео де Вильнёв был чрезвычайно практичен. Победа французской королевы над Моклерком и английским королем его впечатлила. Могущество Бланки слишком возросло, чтобы ее игнорировать. Графу Прованскому следовало установить связь с Францией, независимую и отличную от той, которую навязали Тулузе. Очень опасно было иметь соседом Раймонда VII в качестве единственного союзника Бланки в регионе. Главная трудность заключалась в обеспечении независимости от Франции. Прованс не желал быть проглоченным новым сюзереном, как случилось с Тулузой.

Наилучшим выходом был, разумеется, брачный союз. Брак с французским принцем означал объединение равных, союз без гегемонии. На этом пути Ромео надеялся на удачу. Жанну Тулузскую, дочь Раймонда VII, уже помолвили с сыном Бланки Кастильской. Почему бы дочери Раймонда-Беренгера V Прованского не стать невестой другого сына Бланки — благо их в королевской семье достаточно? Правда, граф Тулузский был намного богаче и могущественнее, чем граф Прованский, но относительно королевского уровня они были одного ранга^[20]. Сыновья королев женились на дочерях графов и в прошлом. Не исключалась даже возможность, что Бланка сочтет одну из дочерей Раймонда-Беренгера подходящей партией и для самого Людовика IX. Милой, хорошо воспитанной Маргарите почти двенадцать: отличный возраст для жены девятнадцатилетнего короля французского. Конечно, придется позаботиться о приданом — августейшие браки обходятся дорого — но Ромео был уверен, что сумеет раздобыть необходимые средства.

Ему вовсе не нужно было сообщать в письменном виде, что, мол, у графа Прованского имеются четыре красавицы-дочери, и каждая вполне годится в невесты Людовику IX. Достаточно было соответственно настроить трубадуров, всегда имевшихся под рукой, не жалея подарков, обедов, комплиментов и вина. Очень скоро песни, восхваляющие изящество и стиль двора графа и графини Прованских, милые манеры, превосходное воспитание и благочестие четырех прелестных незамужних дочерей, стали распространяться по всей Франции, но особенно при королевском дворе в Париже.

Наживка была насажена на крючок — но клюнет ли большая рыба?

Маргарита

Глава III. Королевская свадьба

В конечном счете, несмотря на все усилия Ромео, граф Прованский был обязан браком своей старшей дочери Маргариты не политике верного советника, но главному сопернику — Раймонду VII, графу Тулузскому.

К 1233 году Раймонд уже начал сожалеть о договоре, заключенном с Бланкой Кастильской. Теперь, когда его власть над Тулузой и графством более-менее восстановилась, а непосредственная военная опасность отступила, он больше не хотел терпеть засилье инквизиторов, расплодившихся в Тулузе. Не желал он также подчиняться своему епископу, выплачивать Церкви обещанную репарацию в десять тысяч марок и уж тем более отправляться в крестовый поход. Короче, поразмыслив, граф обнаружил, что он вообще не желает исполнять условия капитуляции. Соответственно, он начал протестовать перед Бланкой и папой, выторговывая у них преимущества.

Бланка направила французского рыцаря Жиля де Флажи, своего ближайшего помощника, переговорить с Раймондом и напомнить о его обязательствах; но она заранее знала, что граф Тулузский — ненадежный союзник, судьбою предназначенный доставлять ей неприятности. Чтобы замирить Тулузу надолго, требовалась либо новая военная интервенция, по сути, оккупация (дорогостоящая и не слишком радужная затея), либо приобретение нового надежного партнера в том же регионе — в противовес Тулузе. Бланка долго обсуждала этот вопрос с Жилем перед его отъездом из Парижа, и они решили, что до прибытия в Тулузу Жиль должен нанести неожиданный визит Раймонду-Беренгеру V в его замке в Авиньоне с целью лично проинспектировать прелести его старшей дочери Маргариты.

Провансальцы, разумеется, смекнули, зачем приехал Жиль де Флажи, и всем домом принялись ублажать эмиссара французской королевы. Для Жиля каждый вечер устраивали пиры; трубадуры сочиняли новые пьесы, развлекая его; жонглеры паясничали; вино текло рекой. 80 % жителей Прованса имели собственные виноградники, и область подтвердила свою репутацию сада Европы. Граф обсуждал с гостем вопросы политики и религии, а графиня демонстрировала благочестие всех членов семьи. Двенадцатилетняя Маргарита, очаровательная в шелковых нарядах, была представлена на рассмотрение Жиля.

Из Прованса Жиль отправился в Тулузу. Раймонд VII, не осведомленный о предыдущем визите дипломата, не осознавал, как контрастирует обстановка в его семье со счастливым домашним миром графа Прованского, и потому не воздержался от изложения своих горьких обид. Раймонд более двадцати лет боролся с Церковью за право управлять законно унаследованными землями и за восстановление чести и статуса семьи, и долгий конфликт сильно сказался на его характере. От Раймонда VII веяло отчаянием — отчаянием, смешанным с бравадой. Не слишком привлекательное сочетание. Жиль выслушал его, но ничего не обещал.

Возвратившись в Париж, Жиль снова совещался с Бланкой за закрытыми дверями. Он подтвердил ее подозрения. Больше всего королеву обеспокоило сообщение Жиля о том, что граф Тулузский обратился к папе за разрешением на развод. Значит, Раймонд VII желал жениться снова и произвести на свет наследников. Но это нарушало тот пункт договора от 1229 года, согласно которому после его смерти Тулуза должна перейти под сень французской короны в лице его зятя Альфонса де Пуатье. Бланке удалось вырвать Тулузу из рук графов; она не намеревалась отдавать ее.

Затем королева и ее эмиссар перешли к обсуждению дел в Провансе. Людовику IX уже исполнилось девятнадцать — давно пора жениться. Франции необходим был наследник трона, а Бланке — новый союзник. Правда, Раймонд-Беренгер V был тесно связан с императором Фридрихом II, но и это могло оказаться на пользу Франции. Было очень соблазнительно проникнуть вглубь имперских владений. Кроме того, граф Прованский естественным образом стал бы сопротивляться любым попыткам со стороны графа Тулузского расширить свое влияние в этом регионе. Бланка обрела бы сподвижника, желающего, даже жаждущего сражаться, если потребуется. Рангом семья провансальских владык была, конечно, пониже королевской, но на это можно было и закрыть глаза.

Но что же представляла собою будущая невеста? Каков ее прав? Жиль давно уже служил Белой Королеве и понимал, что она хочет услышать. Потому он не стал говорить о трубадурах, светских развлечениях, хороших манерах или драгоценностях. Он сказал: «Лицо этой девушки прекрасно, однако вера красит ее больше».

Решение было принято. Людовик IX возьмет в жены Маргариту Прованскую. Разница в ранге будет перекрыта приданым в десять тысяч марок серебром. Если уж графу Прованскому выдался случай породниться с королевским домом Франции, он был готов заплатить за эту привилегию.

Новость о предложении французской короны была встречена в Провансе с большим ликованием, но почти сразу оно сменилось острым недовольством. Десять тысяч марок серебром! Такая сумма казалась неподъемной. У Раймонда-Беренгера V в казне не было и тысячи марок, не говоря уж о десяти. А посланцы докладывали, что уступить Бланка не намерена. Казалось, провансальцам остается лишь с грустью отказаться от предложения.

В процесс переговоров к этому времени включилась уже вся семья, в том числе двое старших братьев графини, Гильом и Томас Савойские. Савояры ^[21] отлично сознавали, какие выгоды сулит союз с французской короной, и высказывались в пользу брака. Оба они активно делали политическую карьеру в лоне Церкви и жаждали власти. Они применили все свое влияние, чтобы поддержать племянницу. Архиепископа Экса удалось уговорить поучаствовать в сделке. Архиепископ согласился дать две тысячи марок серебром в расчете на некие блага в будущем.

Оставалось добыть еще восемь тысяч марок, но тут Ромео де Вильнёв, как всегда, нашел творческое решение. «Предоставьте это мне и не сожалейте о цене, ибо ежели вы хорошо пристроите старшую, то и все прочие будут пристроены наилучшим образом ради их родства, и за меньшую цену», — говорил он. Через своих представителей Ромео от имени графа договорился отдать вместо звонкой монеты все те же замки, включая и крепость Тараскон. Бланка нашла компромисс приемлемым, и были составлены грамоты, узаконивающие сговор.

Двойная церемония — Маргарита должна была венчаться, а на следующий день короноваться — прошла в Сансе в 1234 году с большой торжественностью. Архиепископ Сансский в сопровождении старшего из французских послов лично отправился в Прованс, чтобы доставить невесту к алтарю. Он со свитой прибыл в Экс в мае и был принят как почетный гость, граф преподносил всем ценные подарки и снова устраивал ежевечерние пиры. Маргарита покинула Прованс верхом на лошади, в ее эскорт входили французские посланники, ее родители, савойские дядья Гильом и Томас, любимая нянька, фрейлины, архиепископ Экса (он, видимо, решил присмотреть за своими вложениями), множество придворных и влиятельных духовных особ. Впереди процессии двигались шесть трубачей и самый приближенный к графскому семейству менестрель. В Лионе 17 мая сделали остановку для подписания брачного контракта. Здесь граф и графиня Прованские попрощались и повернули домой, оставив будущую королеву Франции под опекой ее светских честолюбивых дядюшек. Снова компания двинулась в путь и прибыла в Санс 26 мая.

Приготовления к свадьбе начались за несколько недель до того. Гонцы с приглашениями разъезжали по всему королевству, вручая личные послания от Бланки представителям знатнейших семейств Франции. Пригласили высокопоставленных особ даже из Кастилии и Фландрии. Улицы тихого соборного городка были забиты богато разодетыми приезжими и их багажом. Вооруженная стража охраняла фургоны и баржи, нагруженные деньгами и драгоценностями. Проблема с расселением стояла столь остро, что архиепископу пришлось отдать собственный дом королевской семье. Бланка и Людовик, а также младшие братья Людовика, Альфонс де Пуатье и Робер, в сопровождении высших чинов двора, личных слуг и военного эскорта — двух дюжин арбалетчиков и двадцати рыцарей, — уже прибыли и разместились по квартирам, когда поезд Маргариты показался на горизонте.

Людовик с братьями и несколькими французскими вельможами выехал ей навстречу. Ему было теперь двадцать, ей — тринадцать. Хронист-францисканец Салимбене де Адам, лично знавший Людовика, описывает его как «стройного и тонкого, высокого… [с] лицом весьма приятным и ангельским выражением». Его белокурые волосы ниспадали на плечи, как было принято во Франции ^[22]. Он был великолепен в золотой рыцарской кольчуге, подаренной матерью на свадьбу; уздечка его коня и шпоры тоже были золотыми — и толпы зевак на улицах расступались в благоговейном восторге, завидев его.

Он вез с собою подарки, продуманные, подобранные и оплаченные Бланкой: новые седла для лошади Маргариты (в дополнение к ее собственной золоченой уздечке), тяжелый золотой кубок для свадебной церемонии. Были там также золотая диадема, украшения с алмазами и рубинами, и великолепнейший соболий плащ, украшенный пятнадцатью золотыми пуговицами.

Принц, стройный и крепкий, в окружении оруженосцев со штандартами и флагами, расшитыми золотыми лилиями Франции, поклонился и вручил Маргарите все эти сокровища — меха, золото и самоцветы. Так Маргарита впервые увидела человека, которому предстояло стать ее супругом. Он сразу произвел на нее очень хорошее впечатление.

Маргарита венчалась 27 мая, а на следующий день была коронована в соборе св. Стефана, украшенном ради праздника великолепными коврами. На ней было темно-розовое платье и сюрко, подбитое горностаем; ее золотую корону изготовил лучший ювелир Парижа. После обряда она сидела на троне, затянутом шелком, рядом с супругом, и принимала оммаж от баронов. Один за другим все знатнейшие сеньоры Франции — графы де Ламарш, де Пуатье, д’Артуа, Тибо Шампанский, даже закоренелый враг ее отца, граф Тулузский — опускались перед нею на колени и клялись в верности королю Франции и его молодой королеве.

Гости веселились и пировали трое суток. Маргарита смотрела на рыцарский турнир, на трюки жонглеров, слушала пение трубадуров и шутки менестрелей, с очень удобного места — из беседки, устроенной в саду. Она впервые отпила вместе с супругом вина из свадебной чаши и отведала всяких яств за пиршественным столом. Подачу каждого нового блюда возвещали трубачи, прислуживали королеве первейшие рыцари страны. Маргарита танцевала с молодым мужем и смеялась над выходками менестрелей, в том числе и ее собственного.

И за всем этим маячила фигура женщины, прямой, строгой, всегда бдительной, никогда не улыбающейся ^[23], она проводила тайные встречи, отдавала приказы, понизив голос — это была свекровь Маргариты, Бланка Кастильская.

Первые подозрения насчет истинной ситуации, несмотря на комплименты и оммаж баронов, зародились у Маргариты сразу же по окончании празднеств. Ей дали понять, как ограничены ее прерогативы в качестве королевы Франции. Ее утонченные дядюшки из Савойи, несомненно, рассчитывавшие сопроводить племянницу до Парижа, были отправлены из Фонтенбло восвояси ее свекровью, с любезными словами благодарности и прощальным подарком — кошельком с 236 ливрами от королевских банкиров за их заботы. То же самое проделали с провансальскими фрейлинами Маргариты и ее нянюшкой. Даже ее шут получил десять ливров на обратную дорогу.

Такое внезапное удаление друзей и родственников было необычно, однако случалось и с другими, поэтому Маргарита утешилась новизной своего высокого положения и яркими впечатлениями от поездки в Париж. Вдоль дороги стояли люди, чтобы взглянуть на короля и его суженую, выпросить милость или благословение. Когда королевский кортеж 9 июня достиг столицы, почти все население высыпало на улицы встречать ее. «Молодая королева» была знатна, мила, очень богато одета, и посему немедленно вызвала всеобщее восхищение новых подданных.

Людовику жена тоже понравилась. Еще в Провансе Маргариту предупредили, что король Франции очень религиозен, и она не удивилась, когда вскоре после свадебной церемонии он отвел ее в сторону и объяснил, что брачные отношения их не начнутся, пока каждый из них не проведет три ночи подряд порознь, в молитвах и бдении. На самом деле Людовик провел в своей спальне, поклоняясь богу, только первую ночь, а потом они с Маргаритой читали молитвы вместе. Она ходила с ним к мессе каждое утро, слушала чтение часов и познакомилась с приставленным к ней исповедником, Гильомом де Сен-Патю, которому могла доверить свои мысли и чувства.

Людовик, очевидно, оценил искренность ее благочестия и скоро испытал к ней теплое чувство. Так чудесно было иметь рядом юную и усердную подругу! Будучи всем чужой в Париже, Маргарита всецело полагалась на супруга. Она почитала и слушалась Людовика, но и его также забавляла и очаровывала жена.

Маргарита выросла в намного более утонченной обстановке, чем Людовик. Наличие четырех дочерей и отсутствие сыновей означало, что при дворе Прованса преобладало женское влияние. У Людовика была сестра Изабелла — но в момент свадьбы Маргариты ей было всего девять, поэтому атмосферу при парижском дворе определял и Людовик и его трое братьев, из которых двое, Робер и Альфонс де Пуатье, были еще подростками. Их манеры были намного грубее тех, к которым привыкла юная королева. В доме ее матери никому не пришло бы в голову выразить свое недовольство, приказав слуге вылить ведерко кислого молока на гостя, как сделал брат Людовика Робер д’Артуа, когда тучный щеголь, граф Тибо Шампанский, разодетый в дорогой и красивый парадный костюм, явился изъявить почтение Людовику и Бланке. Зато Маргариту с детства обучили изящным манерам, и она умела нравиться. Людовик увлекся ей и стал проводить с супругой все больше времени.

Со своей стороны, Маргарита обожала своего красивого мужа, который умел говорить красиво и обходился с нею мягко и заботливо. Они обошли вместе весь Париж, Людовик показал ей, какие улучшения были сделаны в городе. Начало им было положено в царствование его деда, Филиппа-Августа, а они с матерью их завершили. С оправданной гордостью он рассказывал, как усилена безопасность города, обращая внимание жены на высокую сплошную стену, окружавшую Париж. Эту первую Линию обороны задумал еще Филипп-Август, но предприятие требовало таких усилий, что работы еще не были завершены. Однако Лувр, большая каменная крепость на берегу Сены, заметная издали благодаря огромной центральной башне, неприступному донжону, был уже достроен.

Людовик и Маргарита не жили в Лувре; замок предназначался только для обороны. Они, как и вся королевская семья, предпочитали более комфортабельный дворец на острове Ситэ ^[24], расположенный ближе к центру тогдашнего Парижа и не сохранившийся до нашего времени. В соответствии с принципами фортификации XIII столетия донжон Лувра окружали башни с зубчатыми венцами, напоминавшие громадные пешки, охраняющие шахматного короля. За такими зубцами могли в случае нападения прятаться и стрелять лучники.

Эти усовершенствования производились ради предупреждения возможных угроз в будущем; к счастью, уже много лет Парижу не приходилось дрожать при виде вражеских осадных машин. Мирные годы превратили город в богатую и процветающую столицу. Маргарита и ее служанки могли ознакомиться с разнообразными товарами на большом рынке под открытым небом, куда, в частности, каждую субботу привозили тончайшее льняное полотно из Нормандии и Реймса. Тюки, навьюченные на лошадей, распаковывали, и ремесленники, жившие неподалеку от королевского дворца в Ситэ, изготовляли из полотна простыни и другие необходимые в хозяйстве вещи. Людовик и Маргарита легко проезжали по узким улицам, особенно по основным бульварам ^[25], которые начали мостить при Филиппе-Августе. Однажды дождливым днем 1185 года его разозлила грязь и вонь, поскольку все отбросы и помои отправлялись на улицу. С тех пор чистота и удобство проезда существенно увеличились, и потому Бланка и Людовик заботились о поддержании этого новшества, несмотря на расходы. Они также издали распоряжение: соблюдать на всех проезжих путях в Париже достаточную ширину, чтобы там могли разъехаться две телеги. К сожалению, соблюсти это требование не всегда удавалось, поскольку многие дома имели выступающие вторые и третьи этажи, а некоторые старые улочки едва позволяли проехать одному всаднику.

Людовик также показал своей королеве большой новый собор Парижской Богоматери, еще частично недостроенный, и познакомил с профессорами знаменитого университета, где лучшие умы Европы изучали философию и богословие. Людовик очень интересовался теоретическими вопросами религии, он посещал диспуты по спорным проблемам Писания и иногда обращался за советом, как правильно интерпретировать доктрину Церкви. Привлекала его и волна аскетизма, распространявшаяся по Европе. Ее воплощением стали два новых монашеских ордена — доминиканцы и францисканцы. Меньшие братья, как их прозывали, отказывались от материальных благ ради благочестивой нищеты. Доминиканцы и францисканцы в любую погоду ходили босиком, одетые лишь в грубые рясы, серые, черные или коричневые, и пытались подражать простой жизни Христа, прося на улицах милостыню на пропитание. Появление этих орденов было реакцией на излишества Церкви, кардиналы, епископы и священники которой безбедно жили за счет паствы. Влияние «меньших братьев» шло на подъем; представители новых орденов занимали уже две из двенадцати богословских кафедр Парижского университета.

Строгость жизненных правил привлекала Людовика, чье религиозное воспитание отражало жесткость безрадостного, несгибаемого католицизма Кастилии ^[26], родины его матери. «Он был еще совсем мал, а она [Бланка] заставляла его наизусть читать все часы и слушать по большим праздникам проповеди. Он всегда помнил, как она говаривала ему, что предпочла бы видеть его мертвым, чем совершившим смертный грех», — замечал Жуанвиль. Чем старше становился король, тем сильнее эти материнские внушения о греховности приобретали у него оттенок мазохизма; на третьем десятке лет Людовик то и дело неизвестно за что наказывал себя: то брался омывать ноги нищим, то занимался самобичеванием.

Чрезмерное благочестие супруга не слишком беспокоило Маргариту, по крайней мере поначалу. В конце концов, благочестие в тот век было обязательным, и та серьезность, с которой Людовик относился к Богу, говорила скорее в его пользу. Кроме того, в общении с женой он был все-таки совсем другим. Людовик был внимателен к Маргарите и заботлив. Главное огорчение Маргариты заключалось в том, что ей не давали часто видеться с супругом. Они жили порознь — ее покои были на первом этаже, рядом с парадными залами, а он занимал все северное крыло дворца. Но они могли встречаться во внутреннем дворе или пойти погулять в прилегающих к дворцу садах и цветниках.

Больше всего она радовалась, когда они вместе выезжали верхом, или слушали музыку, или когда Людовик, большой любитель книг, помогал ей усовершенствоваться в латыни. Все дети Бланки с ранних лет учили латынь. Изабелла проявила такие способности к этому, что порой поправляла своих капелланов, когда они ошибались во время церковных служб. При всякой возможности Маргарита уговаривала Людовика бросить дела, чтобы побыть с нею, и Людовик частенько позволял себя уговорить.

Бланка с усиливающимся раздражением следила за поступками Маргариты и растущей привязанностью старшего сына к жене. Более чем тридцать лет, с того дня, как она девочкой приехала в Париж в 1200 году, чтобы выйти замуж за Людовика VIII, Бланка оставалась самой влиятельной женщиной при французском дворе, средоточием мужского внимания, лилией, вокруг которой вились рыцарственные шмели. Еще в 1230 году она была достаточно привлекательна, чтобы дать основания для позорных сплетен о ее беременности, якобы от папского легата, и ей пришлось показаться перед судьями в одной сорочке с целью развеять все инсинуации. Тучный Тибо, граф Шампанский, который писал романтические стихи и был безнадежно влюблен в нее много лет, именовал ее своей Дамой и посылал любовные песни:

Я знаю хорошо, что нет числа

Влюбленным в госпожу мою.

Я гневаюсь на них, ведь вся эта толпа

Не любит так, как я ее люблю.

Как мне хотелось бы обнять

Ее прекраснейшее тело…

На это один остроумец ответил:

Мудрее будет, сударь, вам

Дать волю лишь своим глазам:

Прижавшись вашим брюхом к даме,

Вам не обнять ее руками!

Бланка терпела и даже поощряла своего полновесного поклонника, так как на очарованного Тибо можно было положиться в случае, если потребуется прислать в поддержку Белой Королевы отряд отборных рыцарей. Помимо того, страсть и преклонение графа Шампанского льстили самолюбию Бланки, хотя после инцидента с кислым молоком объем его поэтической продукции существенно снизился^[27].

Появление милой наивной девочки, которая явно обещала стать обаятельной и опытной женщиной, нарушило это равновесие. Никто не смотрел на королеву-мать, когда рядом находилась очаровательная юная дева. С момента прибытия Маргариты в Париж сексуальный аспект, даже в его куртуазной форме, исчез из жизни Бланки. Стареющая женщина, которая гордилась тем, как тщательно рассмотрела брак своего сына со всех точек зрения, не учла этого естественного следствия — и оказалась не готова справиться с ним.

Возможно, все еще обошлось бы, если бы ее старший сын не предпочитал теперь так явно общество жены. Бланка смирилась бы с увяданием своей физической красоты, как с неизбежностью, но не могла вынести мысли о том, что какая-то соперница разделила с ней любовь сына. Она приобрела для него Маргариту, как породистую кобылу — только на развод, а не для езды. Когда стало очевидно, что у Людовика более широкое представление о супружестве, Бланка поняла, что ей угрожает частичная, а то и полная потеря внимания сына, и решила действовать. Началась тщательно спланированная, долгосрочная кампания против молодой королевы.

Маргарита оказалась под неусыпным наблюдением. Она не должна была надолго оставаться наедине с королем. Она не должна была отвлекать его от обязанностей. Король должен заниматься делом, а не гулять по саду с девушкой, хоть бы и собственной женой. Бланка наладила слежку за Маргаритой с тем, чтобы всегда знать, где она, и при малейшей возможности отрывать ее от супруга. Королева-мать не делала из своих чувств секрета. «Королева Бланка обращалась с королевой Маргаритой настолько сурово, что, будь это возможно, она не позволила бы сыну вообще видеться с женою, кроме как ночью, во время сна», — писал Жуанвиль.

То, что было очевидно всем при французском дворе, не ускользнуло и от Маргариты. Поначалу ей с трудом верилось, что Людовик предпочтет свою мать молодой жене. Она знала, что ему хочется быть с нею. Они с Людовиком вместе изобретали уловки, чтобы обмануть бдительность Бланки. Они встречались тайком, пользуясь помощью сочувствующих придворных и слуг. Это получалось проще, когда двор путешествовал, что бывало часто. Вот что пишет Жуанвиль со слов самой Маргариты:

«Молодой король и его жена больше всего любили останавливаться в Понтуазе, ибо там комната короля находилась на верхнем этаже, а комната королевы — прямо под ней. Они так все устроили, что могли встречаться и говорить на винтовой лестнице, соединявшей комнаты. При этом было условлено, что слуги, заметив приближение королевы Бланки к покоям сына, постучат своими жезлами в дверь, и король спешно вернется в комнату, чтобы мать застала его там. Постельничие королевы Маргариты поступали также, когда королева Бланка направлялась к невестке, чтобы она могла найти молодую королеву на месте».

Но король, который прячется от матери, вряд ли мог надеяться на победу. Хотя Людовик после женитьбы достиг совершеннолетия, он не взял власть в свои руки, не оспорил авторитета матери. Жуанвиль пояснял: «Король действовал согласно советам доброй матери, которая всегда была рядом». Бланка по-прежнему руководила страной, принимала политические решения, вела переписку, читала отчеты шпионов и полевых агентов. Маргарита вскоре поняла, что Людовик, как ни влюблен, никогда не пойдет на конфронтацию с матерью — а значит, не сможет защитить жену.

Ее единственной защитой против свекрови могло стать материнство. Она была привезена в Париж, чтобы обеспечить трону наследника. Если бы она зачала сына, Людовик снова стал бы на ее сторону. Маргарита могла даже надеяться, что отцовство пробудило бы в нем то стремление к независимости от собственных родителей, которое не возникло после женитьбы. Как мать наследника Франции Маргариту уже никто не отодвинул бы в сторону; власть выпадет из рук Бланки, и проигрыш Белой Королевы станет выигрышем новой королевы.

Но очень трудно зачать, если приходится красться тайком, чтобы встретиться с супругом. Прошел год, два, три, а у королевской четы все еще не было детей. Как всегда в таких случаях, поползли слухи, что Маргарита бесплодна, и брак следует аннулировать.

Девушке, выросшей в тепле счастливой, любящей семьи, наверное, было очень больно терпеть одиночество и незаслуженный позор. Впоследствии, оглядываясь на прошлое, Маргарита рассказала Жуанвилю об одном случае, который приоткрывает нам отчаяние ее юных лет:

«Король однажды навестил свою жену, которая тогда хворала и могла умереть… Опасность была велика. Королева Бланка пришла к ней в комнату, и, взяв короля за руку, сказала ему: „Уйдите; вам здесь нечего делать“. Королева Маргарита, видя, что королева-мать уводит короля, вскричала: „Увы! Живу я или умираю, вы не даете мне видеть моего супруга!“ Затем она потеряла сознание, и все подумали, что она умерла. Король, подумав так Dice, вернулся к ней; и с великим трудом ее удалось привести в чувство».

Маргарита не умерла, но вынуждена была смириться. Пассивность мужа относительно матери заставила жену вести себя тихо. Она научилась наблюдать за свекровью и даже предвосхищать ее поступки. Люди по-разному реагируют на трудности; Маргарита стала взрослой.

Однако вскоре королевскому дому пришлось забыть о мелкой борьбе самолюбий. Пришла настоящая беда. Осведомители сообщили Бланке о заключении тайного союза между мятежными баронами запада и мощным внешним врагом. Были составлены планы вторжения, против королевства французского собиралось войско — и сестра Маргариты, Элеонора, имела к этому самое прямое отношение.

Элеонора

Глава IV. Короли-соперники

Мудрое предсказание Ромео де Вильнёва о том, что брак Маргариты с Людовиком IX стоит затрат на него, поскольку повысит шансы остальных дочерей графа Прованского, было по достоинству оценено одним из их дядюшек, Гильомом Савойским. Третьи сыновья, которые, подобно Гильому, не наследовали состояний от отцов, всегда умели почуять и использовать выгодные комбинации. Гильом состоял на приличной должности епископа в Балансе (он был избран, но пока не вступил в нее). Однако он был убежден, что способен на большее. Ему не хватало только могущественного хозяина, проявляющего щедрость в обмен на мудрые советы и тайные услуги.

Гильом сперва надеялся, что молодой и впечатлительный Людовик IX сгодится на эту роль, но его замыслы уловила и пресекла в зародыше вечно бдительная Бланка, умевшая издали распознать паразитов. Впрочем, Маргарита была лишь одной из четырех, и Гильом, уезжая домой из Фонтенбло с подарком Белой Королевы в кошельке, вдруг сообразил, что его бойкая малышка-племянница Элеонора недавно достигла интересного возраста: ей исполнилось десять…

Как именно вступил Гильом в переговоры о замужестве Элеоноры, неизвестно, однако он в них действительно вступил, так как большая часть переписки по этому делу адресована ему. Вероятно, он воспользовался своими церковными связями. О высокой дипломатической квалификации епископа Валанского свидетельствует то, что Маргарита и года еще не пробыла замужем, когда в Прованс прибыл новый посланец — на этот раз ради смотрин Элеоноры. Посланца звали Ричард Ле-Грас. Он привез приветы и знаки уважения и любви от Генриха III, короля Англии.

Генриху III было двадцать восемь лет, он был обручен с другой женщиной, когда отправил Ричарда Ле-Граса в Прованс, проверять пригодность Элеоноры для брака. К этому времени он правил Англией уже почти двадцать лет, с того дня, как его отец, ненавистный король Иоанн, объелся неспелыми персиками и умер от последовавшей за сим дизентерии. В 1216 году Генрих унаследовал Англию, пораженную язвой гражданской войны, в которой его сторона проигрывала. По приглашению мятежных баронов наследный принц Людовик Французский (впоследствии Людовик VIII супруг Бланки) вторгся в страну и сумел захватить Лондон и большую часть юго-восточной Англии. Генриха посвятили в рыцари и короновали не в Вестминстере, как полагалось, а в церкви какого-то аббатства в отдаленном Глостере. Церемонию проводили наспех, присутствовала лишь горстка сохранивших верность королю вельмож, не было даже пристойной короны — его отец ухитрился потерять ее вместе с прочими королевскими драгоценностями, когда переправлялся через реку без брода и утопил весь багаж. Мальчик опустился на колени, его мать предоставила венец из своих запасов, и Англия обрела нового короля. Ему было девять лет от роду.

Редкому государю доставалось от родителей такое бремя, как Генриху III. Правление его отца было длительным кошмаром. Таланты короля Иоанна простирались от простой неумелости до неприкрытых злодеяний. Начал он свое царствование с того, что упустил чрезвычайно богатую область Нормандию, перешедшую в руки французов. Соответственно, многие видные английские бароны, которые успели там обосноваться, были вынуждены оставить свои поместья, не получив никакой компенсации. Мстительный, подозрительный до степени паранойи, совершенно бессовестный, Иоанн лично убил своего пятнадцатилетнего племянника и политического соперника Артура, велел утопить тело в реке и обеспечил молчание своих подручных, взяв в заложники их детей ^[28].

Власть свою Иоанн осуществлял так нерадиво, что к концу царствования навлек на себя позор, получив от своих баронов список обид и требований — знаменитую Magna Carta (Великую Хартию), которую он был вынужден принять. Он завел милую привычку угощаться замками и наследствами, которые ему не принадлежали, и потому большинство из шестидесяти с лишним статей Magna Carta касалось прав собственности. Документ должен был обеспечить взаимопонимание между короной и баронами относительно правильной процедуры в самых различных случаях наследования, браков, задолженностей, штрафов, налогов, выплат и прочих дел, предполагающих передачу имущества от одного лица к другому.

Некоторые статьи были весьма конкретны и своеобразны, например, пункт тридцать первый гласит: «Ни мы, ни наши бейлифы^[29] не будем забирать строевой лес для замков или иных наших работ иначе как с согласия тех, кому лес принадлежит». Делалась также попытка искоренить чиновничью коррупцию и наиболее отъявленную некомпетентность администраторов. «Мы не будем назначать судей, констеблей, шерифов либо бейлифов, если таковые не будут сведущими в законах королевства и не станут твердо соблюдать их», — заявляли бароны в пункте сорок пятом. Самым противоречивым из средств спасения, предложенных в этом замечательном документе, был пункт шестьдесят первый — требование, чтобы короля во всех делах наставлял совет, состоящий из двадцати пяти наиболее честных баронов. Иоанн, загнанный в угол, подписал Хартию, а потом, что характерно, на следующее же утро отказался ее признавать. Следствием этого отказа стала гражданская война. Французов пригласили поучаствовать в ней, а Иоанн умер жалкой смертью обжоры.

Мать Генриха, Изабелла Ангулемская, была не лучше мужа. Она стала женой Иоанна в 1200 году, когда ей было двенадцать, а ему тридцать четыре. Он похитил ее у одного из собственных вассалов, Гуго де Лузиньяна, графа де Ламарш, с которым она была законно помолвлена, и Гуго этот поступок не понравился. Граф де Ламарш отомстил, обратившись к французской короне за помощью и подняв вооруженный мятеж против своего английского сюзерена. В итоге Джон получил хорошенькую молодую жену, но потерял еще часть своих земель, которые достались французам.

Изабелла родила Иоанну пятерых детей — двух мальчиков и трех девочек; Генрих был старшим. Иоанн, возможно, пытаясь путем дипломатии вернуть владения, утраченные из-за собственной романтической пылкости, попытался ублажить графа де Ламарш, отдав свою старшую дочь Джоан за его сына Гуго, также звавшегося Гуго де Лузиньяном. Но прежде, чем брак смог быть заключен, Иоанн умер, и королем стал Генрих.

Хмурые старики, окружавшие Генриха, которым досталась задача выиграть гражданскую войну и восстановить престиж монархии, сразу дали понять, что в английской политике нет места для королевы-матери чужестранного происхождения, потому вскоре после коронации Генриха Изабелла вызвалась сама отвезти шестилетнюю Джоан к ее суженому. Когда мать и дочь прибыли в Лузиньян, Изабелла решила, что сын ее бывшего жениха слишком хорош, чтобы отдавать его ребенку, и потому сама вышла за него. Ей было тридцать три, ему — двадцать пять. Молодожены задержали Джоан как заложницу в Лузиньяне, чтобы вытребовать приданое дочери, которое Изабелле теперь хотелось для себя.

Кончилось тем, что Джоан отпустили и отправили домой, чтобы выдать замуж за Александра II Шотландского — но только после того, как отец написал Изабелле, укоряя ее за то, что она оскорбила сына, пытаясь выудить у него деньги. Изабелла и Гуго ради собственной выгоды продолжали сталкивать английские интересы с французскими; именно Изабелла помогла привлечь Генриха к злосчастной авантюре с вторжением во Францию в 1230 году, пообещав поддержку, а потом переметнулась на другую сторону. Воистину, даже по средневековым стандартам такие матери, как Изабелла, были редки.

Итак, Генриха вырастили советники отца — закаленные невзгодами пожилые люди; одного из них можно прямо назвать старым: Уильям Маршал, граф Пемброк, занимавший, по сути, пост регента до совершеннолетия Генриха, разменял седьмой десяток, когда умер король Иоанн. Первостепенной задачей, естественно, было обеспечение Генриху реальной власти над королевством. Этого удалось добиться ловким политическим ходом: граф Пемброк создал пересмотренный вариант Magna Carta, получивший название «Хартии вольностей», и предложил Генриху всенародно пообещать, что он будет придерживаться ее, пока остается королем.

«Хартия вольностей» устраняла почти все причины для недовольства, перечисленные в первой редакции, но не содержала пункта о совете из двадцати пяти баронов — Уильям тоже не хотел, чтобы двадцать пять баронов указывали ему, что делать. Обещание Генриха придерживаться Хартии вольностей лишило баронов той основной причины, которая заставляла их бунтовать, и дало время поразмыслить, действительно ли им хочется отказаться от сюзеренитета в независимом королевстве ради того, чтобы стать вассалами французов. По большей части они решили, что не хочется, и примкнули к сторонникам короля. После этого соратникам Генриха удалось одержать ряд побед, сократив силы и ресурсы Людовика. Кончилось тем, что Уильям предложил Людовику взятку, Людовик принял ее и ушел, а Генрих вернул себе свое королевство.

К сожалению, та часть королевства, которую отдали французы, не включала Нормандию. Трудно переоценить значение, которое Генрих III придавал возвращению Нормандии под власть Англии. На этой идее строилась вся его внешняя политика, во всяком случае, в первую половину его правления. И у Генриха имелись на то веские причины: Нормандия была одним из богатейших герцогств Европы. Например, в 1238 году ровно половина доходов французской короны поступила из Нормандии. За такую сумму денег стоило воевать.

Ради этого стоило также и жениться. В 1226 году Генрих согласился взять за себя Иоланду, дочь Пьера Моклерка, графа Бретонского, чтобы использовать графство будущего тестя, с юга граничащее с Нормандией, как плацдарм для начала атаки против французских земель. Сделать это ему помешала Бланка: раскрыв его планы, она пригрозила Моклерку силой, и когда тот сдался, договорилась отдать Иоланду за младшего брата Людовика, Жана. Жан дожил только до 1232 года — но этого хватило, чтобы расстроить матримониальные планы Генриха в Бретани.

После такого афронта на юге Генрих и его советники обратились на север и остановили выбор на Жанне де Понтьё, наследнице достаточно значительных владений и в этом качестве весьма желанной партии. Понтьё стал бы идеальной базой для нападения на Нормандию, а богатство жены можно было бы употребить на снаряжение войска. К сожалению, то, что было очевидно Генриху, было также очевидно для Бланки. На этот раз Генрих уже успел сделать предложение Жанне и получил согласие; этого было достаточно, чтобы довести дело до брака, если бы Бланка не вмешалась снова. Франция подала официальную кляузу папе о том, что по каноническому праву этот брак недопустим, поскольку Генрих и его избранница — близкие родственники, а Церковь запрещает браки при определенной степени родства.

На самом деле Генрих уже послал запрос на папскую грамоту — не бесплатную! — позволяющую жениться на кузине. Несомненно, он получил бы разрешение, если бы не энергичное противодействие Бланки. Не желая полагаться только на дипломатию в Риме, Бланка и Людовик также оказали сильное давление на родителей будущей невесты, угрожая вторгнуться в Понтьё, если брак будет заключен. Так обстояли дела, когда на сцене появился Гильом Савойский.

* * *

Гильом, родившийся и выросший на континенте, в графстве, зажатом между соперничающими сторонами — Тулузой, Провансом и Северной Италией, умел взглянуть на проблему с международной точки зрения. Савояры, хранители единственного доступного перевала через Альпы, рано усвоили принципы геополитики. По мнению Гильома, единственным способом унять Бланку Кастильскую для Англии было заключить союз с другой великой державой Европы — Священной Римской империей и ее правителем, Фридрихом II. Как Прованс, так и Савойя являлись фьефами Империи, и брак с его племянницей Элеонорой, намекал Гильом, позволит далеко продвинуться на пути к установлению тесных связей с императором, а в будущем это сулило существенную военную помощь.

Фридрих II наметил на декабрь 1235 года посвящение Раймонда-Беренгера V в рыцари, и Гильом, который должен был присутствовать на церемонии, брался лично изложить дело Генриха наилучшим образом как перед своим зятем, так и перед сюзереном.

Между тем Генрих и его советники уже подумывали об установлении связей с Фридрихом II. Для этого Генрих завязал переговоры о браке своей сестры Изабеллы с императором. В Англии это намерение вызвало разногласия. Альянс с Империей, при всей престижности, был также опасно дорогостоящим. Императору, у которого в состав кочующего двора входил гарем и арабские танцовщицы, не нужна была жена для целей романтических (да и никаких других), потому брак для него был лишь источником звонкой монеты, чтобы извлечь из него военные победы и территориальные приобретения. Фридрих в то время вел войну против северной Италии и хотел отдать свою брачную «валентность» тому, кто больше всех предложит. Генриху пришлось поднять налоги для всего английского населения, чтобы добыть запрошенные за его сестрой средства. «Король получал земельный налог, — сообщает Матвей Парижский, — а именно две марки за каждый семейный надел_, ради замужества своей сестры Изабеллы; за короткое время король выдал императору как приданое, тридцать тысяч марок, помимо украшений для императрицы и короны огромной ценности».

Что конкретно надеялся Генрих выиграть, отдав в жертву сестру, у человека, интересы которого было прочно связаны с Сицилией, Италией и Германией, который никогда не бывал и не хотел побывать в Англии, неясно. А ведь это действительно была жертва; Изабелла провела с мужем-императором ровно столько времени, чтобы забеременеть, а потом ее заперли в гареме — она умерла шесть лет спустя, так ни разу и не надев прилюдно свою корону…

Но Генрих был из тех людей, которые падки на утешительные абстракции, пусть даже иллюзорные, и в тот момент идея, что положение Англии укрепится от союза с Империей, находилась у него на пике популярности.

Стратегическая выгода в этом направлении от брака с Элеонорой Прованской была довольно сомнительна. Генрих уже вел переговоры, чтобы стать шурином Фридриха — могла ли женитьба на дочери одного из многих вассалов императора еще больше приблизить короля Англии к намеченной добыче? И потом снова вставал деликатный вопрос о приданом. Генрих только что обложил свой народ тяжким налогом ради брака сестры. Естественно, предполагалось, что будущая королева Англии принесет сопоставимую сумму в казну своего супруга. Но всем было известно, что граф Прованский ограничен в средствах. Зачем же брать бедную девушку, когда можно взять богатую?

Не то чтобы Генрих не осознавал всех этих вещей — но его подстегивало более сильное побуждение. Король Англии был вовлечен социально, географически, культурно и лично в великую борьбу за первенство с короной Франции. До сих пор на каждом повороте этих гонок Генриха и его злосчастного родителя обходили сперва дед Людовика IX, затем его отец, а теперь Бланка Кастильская и сам Людовик IX Тот факт, что Белая Королева избрала дочь графа Прованского в жены своему старшему сыну, много значил для Генриха, как и предсказывал Ромео. Должно быть, в этом что-то есть. Французы ищут способ распространить свое влияние на юг? Прекрасно, король Генрих займется тем же самым. И неважно, что французские и английские интересы разнонаправлены; что Франция, в силу своего географического положения, намного сильнее вовлечена в континентальные дела, чем островная Англия. Для Генриха ситуация была проста: Бланка сделала ход на шахматной доске, значит, следует ей ответить.

Происки Гильома Савойского затронули именно эту струну. Когда Ричард Лe-Грас возвратился из Прованса и доложил, что Элеонора «красива с виду», Генрих отправил новое посольство, с поручением начать переговоры о руке Элеоноры.

К моменту, когда эта вторая делегация из Англии прибыла в Прованс, в октябре 1235 года, при дворе Раймонда-Беренгера V все уже понимали, что король Англии хочет жениться на Элеоноре. Генрих прямо сказал об этом в одном из писем к Гильому еще от 22 июня. Тогда епископ беспокоился насчет все еще не расторгнутой помолвки короля с Жанной де Понтьё — но Генрих заверил Гильома, что он работает над этим вопросом. Работа заключалась в том, что он велел своим посланникам в Риме перестать просить о разрешении папы на брак с Жанной и начать просить о разрешении отказаться от своих обетов и не жениться на ней. И Гильом, и Раймонд-Беренгер весьма сочувствовали трудностям Генриха и заверяли в своей поддержке и доброй воле.

И снова двор графа и графини Прованских готовился к приему высокопоставленных иностранных гостей. В то время ни одна другая семья в Европе не сравнилась бы с Раймондом-Беренгером и его женой по умению организовать задушевный домашний праздник. Снова развлечения следовали ежевечерне; изобильные пиры ^[30], щедрые подарки, очаровательные дочери, любящая мать и блестящий отец.

Тут впечатлился даже Матвей Парижский. «Упомянутый граф [Раймонд-Беренгер V] был мужем высокородным и отважным в битвах, — писал хронист. — Он женился… на женщине выдающейся красоты… Послы [Генриха III] были приняты графом, по их прибытии в Прованс, с величайшей честью и уважением».

Чтобы уладить вопрос с приданым как можно тактичнее и удобнее, Генрих снабдил своих послов целыми шестью письменными вариантами соглашения; они отличались разными суммами приданого — от красивой цифры в двадцать тысяч марок оно мало-помалу снижалось до скудных трех тысяч. Потом, опасаясь потерять такую желанную невесту из-за денежных расчетов, король полностью сдал позиции, приказав послам соглашаться на сделку, даже если граф Прованский не сможет предоставить вообще никакого приданого. Оказавшись, таким образом, со связанными руками, английской делегации пришлось принять уверения Раймонда-Беренгера V в том, что, увы, в данный момент у него для Элеоноры денег нет совсем — зато в завещании он отпишет ей целых десять тысяч марок.

На том и порешили. Короткая церемония состоялась в провансальском замке Тараскон (обещанном Франции как часть приданого Маргариты). 23 ноября 1235 года Элеонора при свидетелях объявила о своей помолвке с королем Англии. Один из английских посланников, от имени своего государя и при тех же свидетелях признал, что король Англии помолвлен с Элеонорой.

Теперь на Генрихе III висели две официальных помолвки.

* * *

Однако прежние заигрывания с другой женщиной были не единственным препятствием к браку. Чтобы стать женой Генриха, Элеоноре нужно было проделать долгое и трудное путешествие из Прованса в Англию. Для этого приходилось пересечь земли Франции. Но если бы Бланка Кастильская и Людовик IX проявили враждебность, Элеоноре грозила большая опасность, чем переправа через Ла-Манш. Свадебный поезд могли окружить и задержать на неопределенное время. Невесту и ее родственников могли даже взять заложниками и держать под вооруженной стражей. Нужно было выяснить отношения с французской стороной, прежде чем пускаться в путь. Гильом Савойский рискнул обратиться к Людовику IX за охранной грамотой на проезд по его королевству.

Среди советников Бланки многие горячо воспротивились этому браку. Он был настолько очевидно неравным, что из Парижа выглядел только как свидетельство более широкого имперского заговора. Генрих III был либо великим глупцом, либо коварным противником. В последнем случае угроза могла создаться очень серьезная. Ходили слухи, что Фридрих II намеревался снабдить Генриха III средствами и войсками, чтобы отбить у французов западные фьефы. Если бы императору вздумалось вступить в конфликт, он стал бы могущественным врагом.

С другой стороны, было ясно, что Генрих III, которому уже исполнилось двадцать восемь, должен хоть на ком-то жениться, и поскорее. Главная задача заключалась в том, чтобы не дать ему найти прочную военную базу на западе Франции, откуда он мог бы начать наступление против Нормандии. Белая Королева успеет побеспокоиться о гипотетических имперских войсках, когда они появятся на горизонте — если это вообще случится. В целом Бланка решила, что если уж Генриху надо жениться, пусть лучше берет Элеонору, вторую дочь безденежного графа, чем богатую наследницу вроде Жанны де Понтьё. Если понадобится, они с Людовиком всегда смогут нажать на Раймонда-Беренгера V или, на худой конец, занять укрепленный замок в Тарасконе. Если же воспротивиться этому браку, Генрих потеряет обеих, Жанну и Элеонору, и сможет найти партию еще сильнее — например, одну из принцесс королевства Арагон. Помимо прочего, если младшая сестра Маргариты выйдет за короля Англии, можно будет поставить под сомнение ее лояльность супругу, а тогда появится законный повод следить за нею еще пристальнее.

Решение было принято. Пусть король Англии женится на сестре королевы Франции. Провансальцам была милостиво выдана официальная охранная грамота от имени Людовика, Маргариты и Бланки.

Свадебный поезд выехал из Прованса без проволочек, и в декабре во Вьенне^[31] был подписан брачный контракт — когда девушку выдают за уже помолвленного мужчину, лучше поторопиться! Свита Элеоноры была еще более внушительной, чем у Маргариты. Граф Тибо Шампанский, человек доброжелательный, радушный хозяин, «с веселием выехал к ним навстречу и сопровождал по своим владениям, пять дней и более; он также, из свойственного ему великодушия, оплатил все их расходы на лошадей и прислугу. Их свита состояла из трех с лишним сотен всадников, не считая тех людей, которые по собственному почину во множестве сопутствовали им». Немного задержались, пока отец и дядя невесты съездили проведать императора, но вскоре они оба вернулись. Затем отец направился обратно в Прованс, а Гильом Савойский повез Элеонору дальше, как двумя годами раньше вез Маргариту.

На этот раз дяде и племяннице предстояла более дальняя дорога. Никто не записал, о чем они беседовали, но из последующих поступков ясно, что Гильом постарался внушить Элеоноре правила семейной солидарности. Она должна была понять, что является винтиком в обширном здании савойских и провансальских интересов. У нее были обязанности не только перед супругом, но и перед кровными родичами. Гильом же находился рядом, чтобы помогать ей. Но он не сможет ни защитить, ни поддержать Элеонору советом, если его отправят домой, как случилось в тот раз с Маргаритой. Элеонора должна сделать все возможное, чтобы ее супруг и дядя встретились.

Элеонора, бойкая девочка тринадцати лет, слушала внимательно. В ее характере своеобразно смешались фантазерство и решительность. Она следила за приготовлениями к свадьбе Маргариты с завистью. Из всех сестер Элеонора больше всего увлекалась искусством трубадуров. Позднее, став королевой Англии и получив достаточные средства, она покупала много романов и исторических сочинений, посвященных волнующим приключениям классических героев — благородных рыцарей и очаровательных дам. Известно, что в 1252 году она приобрела две книги, одну за другой, и обе недешевые. Она знала и жизнеописания древних — Цезаря, Александра и таинственной Клеопатры, а также новейшую, XII столетия, но не менее трогательную подлинную историю, трагическую повесть об Абеляре, ученом из Парижа^[32], который глубоко влюбился в свою прекрасную юную ученицу Элоизу, тайно женился на ней, а потом в наказание за это был оскоплен ее родственниками.

Но лучше всего из любимых историй того времени Элеонора знала одну. Наверное, не было в Европе женщин, от самых знатных до беднейших villein (крестьянок), которые не слыхали бы ее, так она была популярна, так распространена, так легко доступна на любом из тогдашних языков. Это была история о судьбе короля Артура, королевы Гвиневеры и сэра Ланселота. Страдания дамы, великодушие Артура, чудесные подвиги, совершенные ее возлюбленным ради нее, тайные встречи — все эти запутанные события считались происшедшими в Англии. Древним сказаниям придал блеск самый знаменитый трубадур эпохи, Кретьен де Труа ^[33], живший при блестящем дворе Марии Шампанской на полстолетия раньше, сочинив свой главный шедевр — роман «Le Chevalier en la Charrette» («Рыцарь Телеги»).

И вот теперь Элеонора ехала в эту волшебную страну, Англию, чтобы стать там королевой, подобно Гвиневере. Наверно, это казалось девушке велением судьбы. И Генрих, как истинный рыцарь, принял ее без приданого. У нее будет собственный король Артур, а может, и верный Ланселот — как знать?

Погода благоприятствовала путешественникам — они спокойно переправились через Ла-Манш, и вся компания прибыла в Дувр раньше предполагавшегося срока, в январе 1236 года. Генрих III, который ждал их нетерпеливо с самого Рождества, узнав о благополучной высадке, поспешил навстречу.

Глава V. Королева Элеонора

Элеонора впервые увидела своего жениха в Кентербери, где король Англии в порыве восторга «бросился обнимать своих послов, и, увидев свою леди… принял ее как жену». Мужчина двадцати восьми лет, вдвое старше, с опущенным веком на одном глазу^[34], конечно же, показался девочке стариком. Была ли Гвиневера столь же разочарована обликом немолодого короля Артура, как Элеонора — внешностью Генриха? Если даже и так, трубадуры пренебрегли этой подробностью. К счастью для Элеоноры, жених искупил все недостатки своей внешности великодушием и энтузиазмом. Он настоял на том, чтобы немедленно сыграть свадьбу, и обряд был совершен в Кентербери 14 января 1236 года, притом довольно скромно — Генрих приберег большой публичный спектакль для коронации Элеоноры в Вестминстере на следующей неделе.

Разрешение папы на отказ от помолвки с Жанной де Понтьё еще не было получено, но, похоже, об этом все забыли, поскольку обряд провел архиепископ Кентерберийский, высший чин церковной иерархии в Англии. Разговоры об этом, однако, пошли, и законность брака Генриха с Элеонорой оставалась несколько сомнительной еще целых пятнадцать лет, пока папа не уладил наконец эту проблему.

Согласно всем источникам, Генрих был в восторге от своей нежной юной невесты. Тринадцатилетней Элеоноре не пришлось три дня ждать и молиться — прямо из церкви молодожены отправились на брачное ложе. Спустя пять дней они уехали в Вестминстер на коронацию.

Уже много лет народу Англии нечего было праздновать, и теперь королевство наслаждалось развлечением. Матримониальные происки Генриха тянулись так долго, что многие из подданных, должно быть, уже отчаялись дожить до его женитьбы. Они так же ликовали оттого, что наконец обзавелись королевой, как сам Генрих. Кого-то, возможно, несколько огорчило, что Элеонора не имела ни королевской крови ^[35], ни богатства, но ей охотно это прощали за неимением других недостатков, пользуясь поводом выпить за ее здоровье и счастье за счет государя. «На свадебные празднества короля собралось такое множество знати обоего пола, столько духовных особ, такие несметные толпы простонародья, да еще столь разнообразные актеры, что Лондон, как ни был он велик, едва мог вместить их всех», — заметил Матвей Парижский. Эти орды нагрянули, ожидая качественного развлечения, и они не были разочарованы. Генрих мог быть непоследователен во внешней политике и не слишком умел на войне, но он обладал неоспоримым даром экстравагантности. Празднование коронации Элеоноры было настолько роскошно и великолепно, насколько позволяли тонкий вкус к мелочам и неограниченный доступ к государственной казне. Лондон (где темные, узкие улочки явно не были замощены) вычистили и украсили богатыми коврами и шелковыми драпировками. Повсюду горели фонари и свечи, разгоняя сумрак зимы.

Великий день начался с торжественной процессии, привлекшей многие тысячи зевак; самые зажиточные граждане Лондона, разодетые в лучшие наряды, стройными рядами, во главе с королевскими трубачами, несли в Вестминстерский дворец 360 золотых и серебряных чаш, которые должны были послужить английской аристократии на праздничном пиру. И все это «невиданное великолепие поразило всех, кто созерцал его с изумлением». Процессия прибыла на место вовремя, чтобы лицезреть, как их король и будущая королева пройдут небольшое расстояние из замка до аббатства по традиционному синему ковру, постеленному по улице. Зрелище было достойное. Первыми шли владетельные графы с коронационными мечами ^[36]; затем — канцлер и казначей, они несли священные сосуды для таинства, затем два рыцаря несли королевские скипетры. За ними следовал Генрих в своей коронационной мантии, подбитой горностаем, укрываясь от непогоды под балдахином фиолетового шелка, прикрепленным на четырех серебряных копьях. Сразу за ним шла Элеонора под точно таким же балдахином, как у короля. По обычаю будущую королеву поддерживали с двух боков два епископа; обычай этот родился либо из уважения к благочестию невесты, либо, в более древние времена, из опасения, как бы она не удрала.

Обряд заключался в том, что Элеонора опустилась на колени перед архиепископом, он помазал ей лоб священным елеем, а затем ей на голову возложили большую золотую корону с геральдическими лилиями по ободку. Вечером, как полагается, был устроен великолепный пир.

За столом Элеоноре и ее гостям прислуживали важнейшие вельможи супруга; лорд-маршал, граф Лестер, граф Уоррен, канцлер, казначей, констебль (в нашем понимании — начальник полиции) — каждый сидел на соответствующем месте. Была музыка, танцы, песни, пантомима. Это был самый настоящий праздник. «К чему описывать изобилие блюд и закусок на столе? — риторически вопрошал Матвей Парижский. — Качество дичи, разнообразие рыбы, радостные звуки песен и веселье придворных? Все, что существует в мире, чтобы доставлять удовольствие и роскошь, привезли туда со всех сторон земли».

А пока Англия ликовала, Белая Королева спокойно организовала для Жанны де Понтьё брак со своим племянником Фердинандом III, королем Кастилии ^[37], обеспечив тем самым спокойствие на западной границе Франции.

Среди сотен дворян, которые присутствовали на коронации Элеоноры, приносили ей оммаж, пили за ее здоровье на пиру, двоим было суждено оказать огромное влияние на жизнь новой королевы и всего королевства, где она отныне правила. Первым из них был младший брат Генриха, Ричард Корнуэлл.

Ричард родился в 1209 году, то есть был всего на полтора года младше Генриха. Несмотря на близость по возрасту, в детстве они не сдружились, поскольку воспитывались порознь после того, как их мать Изабелла перебралась к Лузиньяну. Генрих жил при дворе, под опекой Уильяма Маршала, юстициария (так на английский лад назывался регент). Ричарда отправили в замок Корфи ^[38] в Дорсете, где его воспитывал назначенный наставник. Они с Генрихом почти не виделись, пока Ричарду не исполнилось шестнадцать, когда Генрих посвятил его в рыцари и подарил на день рождения Корнуэлл.

Отношения Ричарда со старшим братом были напряженными, с оттенком двусмысленности. С одной стороны, Генрих — брат и король, и Ричард обязан был ему верностью по обоим пунктам. С другой стороны, лишь по чистой случайности рождения он, Ричард, более способный, умный и активный из них (так полагали многие его друзья) не стал королем, а Генрих — графом Корнуэллом. Отсюда обида, зависть, презрение — в общем, неприятности.

Началось это рано, когда Ричарду было восемнадцать, а Генриху девятнадцать. Ричард, еще не полностью вступивший во владение своим наследством (еще один источник трений с Генрихом, который мог контролировать денежные дела Ричарда, когда тот был младше), попытался занять замок, принадлежавший кому-то другому. Когда Генрих недвусмысленно приказал ему вернуть захваченное, Ричард отказался и, сославшись на «Хартию вольностей», потребовал, чтобы его судили присяжные, равные ему по рангу. Генрих, разъяренный этой выходкой, велел Ричарду отдать замок или убираться прочь из королевства. Когда Ричард не сделал ни того, ни другого, Генрих выдал приказ о его аресте. Ричард бежал в деревенскую местность и пожаловался кое-кому из своих друзей, тоже графов, что Генрих там, в Лондоне, попирает всю «Хартию вольностей» целиком и вообще сходит с ума. Друзья сильно возмутились, и каждый собрал еще друзей, вместе со всеми рыцарями, которые были обязаны им службой. В итоге Генрих получил вооруженный мятеж с участием некоторых наизнатнейших дворян Англии, включая Уильяма Маршала II, старшего сына покойного юстициария. Король смог восстановить мир, только подкупив собственного брата землями в Бретани и Булони, а также частью собственности, ранее принадлежавшей их матери.

С такого прецедента лучше было бы не начинать, особенно с Ричардом, который постепенно входил во вкус денежных операций. Он очень ловко умел находить прибыльные предприятия, и родство с королем вскоре стало одним из таковых. Когда Генрих захотел от Ричарда поддержки своего безрассудного вторжения в Пуату в 1230 году, ему пришлось подарить брату тысячу марок, прежде чем Ричард согласился сопровождать Генриха в этой кратковременной кампании. В этот период принужденной дружбы презрение Ричарда к способностям брата только возросло, поскольку он теперь стоял близко к королю и наблюдал собственными глазами, как совершаются огрехи его правления и как принимаются несчастливые решения.

Следующим удачным предприятием Ричарда стала его женитьба в 1231 году на Изабелле Маршал, дочери Уильяма Маршала. Изабелла была богатой наследницей еще до того, как первый раз вышла замуж за не менее богатого графа Глостера. Не прошло и полугода после смерти супруга, как Ричард, даже не удосужившись известить Генриха о своих намерениях, обвенчался с Изабеллой в церкви какого-то дальнего монастыря в Бэкингемшире. Изабелла была девятью годами старше Ричарда, имела шестерых детей от первого брака — но принесла ему существенные доходы, земельные владения и еще теснее связала его интересы с интересами своей семьи.

Генрих рассердился на Ричарда, когда узнал об этом браке. Он боялся семейства Маршалов, и не без причины: они были богаты, влиятельны и зачастую находились в оппозиции к нему. Вскоре после женитьбы Ричарда Уильям Маршал II, брат Изабеллы, умер, но его место и влияние унаследовал другой Маршал, откровенный противник короны; он снова стал угрожать королю междоусобицей. Генрих, опасаясь, как бы Ричард не перешел на сторону семейки своей жены, третий раз купил верность брата новыми дарами в виде земель и поместий.

В 1233 году, когда конфликт с Маршалами достиг степени кризиса, Генрих дал Ричарду поистине королевскую взятку: ему разрешалось получить все штрафы, налагаемые выездной судебной коллегией, когда она прибудет в Корнуэлл. Поскольку то были первые королевские судьи, появившиеся в этой части страны более чем за тридцать лет, следовало ожидать беспрецедентного урожая. На самом деле приезд судейских привел местное население в такую панику, что многие бежали и попрятались по лесам, чтобы избежать преследования. Шерифу пришлось выкуривать их оттуда. «Ричард никогда не ссорился с Генрихом без того, чтобы стать еще богаче», — отмечал биограф Ричарда, оксфордский исследователь Н. Денхольм-Янг.

В итоге к моменту женитьбы Генриха на Элеоноре Ричард стал чрезвычайно богатым человеком. Когда у кого-то заводятся такие деньги, они сами по себе придают хозяину авторитет, и Ричард стал любимцем тех баронов, которые видели в нем противовес королю. Доходило до того, что Генрих обязательно советовался с братом, если возникал сложный политический вопрос.

Вторым примечательным персонажем на свадьбе был Симон де Монфор, третий сын воинственного крестоносца Симона де Монфора, который за двадцать лет до того одержал блестящие победы над беспомощными еретиками Тулузы и Лангедока. Воин, атлет, государственный деятель, ученый, умный, культурный, очаровательный, когда он этого хотел, свирепый в битве, решительный в политике — все это и еще многое составляло характер Симона-младшего.

Будучи младшим сыном, Симон сызмала усвоил, что для успеха в этом мире ему придется следовать по рыцарскому пути, добывая владения или богатую жену при помощи своего ума, боевых умений и храбрости. Кажется, эта перспектива его только радовала. Симон унаследовал ум своего отца, энергию, мужество и физическую ловкость. Он с равным усердием занимался своим образованием, штудируя латынь и другие важные для того времени предметы, и проводил утомительные часы в тренировках воинских умений. К двадцати одному году он умел острить по-латыни и по-французски, был знатоком верховой езды и работы с копьем. Экипированный таким образом для жизненной борьбы, в 1230 году он отправился искать счастья.

По своему деду Монфоры лелеяли слабую надежду заполучить графство Лестер, одно из самых престижных в Англии. Симон-старший был слишком занят в Лангедоке, чтобы активно бороться за это английское наследство, потому титул отошел ^[39] к короне и затем был вновь дарован Ранульфу, графу Честерскому. Ранульф, один из наиболее могущественных баронов Англии, владел этим графством десять с лишним лет, когда молодой Симон решил заявить о своем праве. Дальнейший невероятный успех Симона наглядно характеризует то, что он без труда раздобыл у своего старшего брата Амори документ, подтверждающий отказ того от всех прав на отцовское наследие. Нетрудно отдать то, чем не надеешься когда-нибудь завладеть!

Засим Симон, юнец, не достигший еще двадцати пяти лет, младший отпрыск семейства, честно служащего французскому королю, явился к графу Честеру, одному из самых почитаемых, закаленных, опытных патриархов Англии, чтобы просить его добровольно отказаться от значительной части своих владений. Это был ошеломляюще наглый ход, и столь же ошеломляюще он сработал. «И я отправился к графу, — безыскусно рассказывал впоследствии Симон де Монфор, — … и умолял его отдать… мое наследство, и он очень милостиво согласился, и в августе следующего года взял меня с собою в Англию, и просил короля принять у меня оммаж за наследие моего отца, на которое, как он сказал, я имел большее право, чем он_, и отказался он от всего того, что подарил ему король, и затем принял мой оммаж».

Не может быть более веского доказательства уникальности качеств Симона де Монфора, чем этот поступок, который за одну ночь поднял его из безвестности мелкопоместного дворянства в ряды правящей элиты королевства. Правда, у Ранульфа не было прямых наследников, но имелось множество кузенов, более близкой родни, чем этот француз, который не мог ничем похвастать, кроме памятной многим свирепости его отца. То ли граф Честер был до щепетильности справедлив и великодушен, то ли, глядя на Симона, он вспомнил себя молодого — а может быть, подумал, что именно таким человеком ему всегда хотелось быть.

При поддержке графа Честера Симон обратил на себя внимание своего нового сюзерена, Генриха III, которому принес оммаж за Лестер в 1231 году. Генрих мгновенно привязался к Симону. У короля была манера бросать старых советников ради новых, как ребенок бросает любимого прежде мягкого медведя, завидев новую игрушку. Он много сделал для Симона, подарил еще земли вдобавок к унаследованным и включил в круг ближайших друзей. Ко времени замужества Элеоноры Симон де Монфор в свои двадцать восемь лет был уже одним из влиятельнейших баронов Англии.

Элеонора должна была заметить его на свадьбе, поскольку он, в качестве графа Лестера, исполнял наследственную обязанность — присматривал за королевской кухней во время банкета, а кроме того, согласно Матвею Парижскому, ему поручили «поднести королю сосуд с водою для омовения рук перед едой» — именно этот символический акт служения давал ему право носить мантию придворного. Симону тогда впервые пришлось исполнять свою часть церемониала, и уж он постарался, чтобы никто и слова худого про него сказать не мог. Он даже брался за дела, формально находившиеся в ведении графа Норфолка, и не сдавался, когда возникали трудности. Честолюбие внимательно к мелочам.

Лондон, с его лабиринтом узких кривых улиц, шумными рынками и постоянно пасмурным небом, стал резкой переменой обстановки для тринадцатилетней девочки, выросшей в солнечном, почти пасторальном Провансе. Все 40 000 жителей города теснились поближе к Темзе, что неизбежно приводило к скученности, а в зимнее ненастье — и к ужасной грязи. Дома здесь, как и в Париже, строились на каркасе из деревянных балок, промежутки заполняли кирпичом и снаружи белили известкой; они теснились так близко один к другому, что опасность пожара была постоянной реальностью для горожан. Незадолго перед тем был издан новый закон, чтобы дома впредь покрывали не традиционными соломенными крышами, а сланцевыми плитами, но старые (и более дешевые) привычки от запрета не пострадали.

Только в языковом вопросе у Элеоноры не было трудностей: ей не пришлось учить местное наречие. Здешняя аристократия презирала английский язык как простонародный, и все дворяне говорили на том же северно-французском диалекте, langue d'Oil, что и в Париже^[40].

Основные постройки Лондона также тяготели к северному берегу реки. С обоих концов город прикрывали королевские резиденции: дворец в Вестминстере — на западе и укрепленный замок, прозванный «Башней» (лондонский Тауэр) — на востоке. В последующие века Тауэр прославился как страшная тюрьма, но в дни Элеоноры там проживала королевская семья; его также использовали как убежище во время смут. Преступников же содержали в тюрьме Ньюгейт (Newgate), в центре города, далеко от реки.

К востоку от Вестминстера тянулся Стренд, одна из самых привлекательных частей Лондона, где бароны Генриха строили роскошные резиденции на тот случай, когда дела призывали их в город. Неподалеку от Стренда удобно располагался Темпл («Храм») — каменное строение, служившее городским хранилищем. В его стенах и королевская семья, и знать, и богатые купцы хранили деньги, украшения и прочие ценности. Между Темплом и Тауэром был проложен Лондонский мост, самый длинный и прочный каменный мост в Англии. Одно из чудес королевства, Лондонский мост, строили тридцать лет и закончили только в первые годы правления Генриха. Как и все прочее в этом городе, мост был тесно застроен, и проезд по нему так часто забивали телеги и другие повозки, что быстрее можно было переправиться через Темзу, наняв лодку ^[41].

Лондон был общепризнанным центром торговли, целые кварталы в нем были отведены для отдельных ремесел. Торговцы рыбой занимали Старую Рыбную улицу, пекари — Хлебную, полотном торговали вблизи Кэндлвика, а свежее молоко всегда можно было приобрести на Молочной улице — коров доили прямо в городе. Купцы и банкиры из Фландрии, Германии, даже из далекой Италии съезжались в Лондон, привлеченные высоким качеством линкольнширской шерсти, а также пушниной, доставляемой из России ^[42] по Балтийскому и Северному морям. В Лондоне кипела бурная деятельность, его граждане были самыми процветающими во всем королевстве.

Несмотря на разницу культур, первые годы замужества Элеонора провела приятно. У нее имелся обожающий супруг, которому ужасно нравилось делать ей сюрпризы — дарить мантию на меху, изящное золотое кольцо, фабулу ^[43] с самоцветами. Генрих обладал тонким художественным чутьем и вкусом — в частности, по его указаниям было перестроено и великолепно украшено Вестминстерское аббатство. Поэтому он с особым вниманием устраивал быт жены: покои королевы были заново (и по-разному) отделаны во всех девяти замках, которые являлись личной собственностью монарха. Например, в королевской резиденции в Вестминстере будуар Элеоноры был дополнительно утеплен, чтобы защитить ее от жгучих зимних морозов; в Тауэре, напротив, ее покои были изящны и полны воздуха, напоминая сад: все стены были искусно расписаны розами.

Генрих, как и Людовик IX, был глубоко верующим человеком, но его благочестие не было холодным и не отягощалось чувством вины; в поклонении святыням он находил воодушевление и милосердие. Жена разделяла это его отношение к вере. Они оказались совместимыми в браке, несмотря на большую разницу в возрасте; оба любили светские развлечения, изящную жизнь, смех, танцы и красивую одежду. Генрих разделял даже увлечение Элеоноры рыцарскими романами. Одной из первых их совместных поездок после свадьбы было посещение Гластонбери^[44], где, по преданию, был похоронен король Артур, а спустя год в счетах было отмечено, что он велел починить переплет принадлежавшего ему экземпляра «Большой книги романов».

Еще более благоприятной была уважительная атмосфера при дворе. Элеонора получила возможность завести собственное «хозяйство» — слуг, управляющих, фрейлин, а также отдельный расходный счет, которым она сама распоряжалась. Ее положению королевы и самой влиятельной женщины в Англии ничто не угрожало, хотя поначалу с ними жила младшая сестра Генриха (также Элеонора). Сестре Генриха было двадцать один, когда Элеоноре Прованской исполнилось двенадцать. В 1224 году, в нежном возрасте девяти лет, ее выдали замуж за тридцатитрехлетнего Уильяма Маршала II. Это была очередная попытка Генриха и его советников заручиться лояльностью могущественного рода Маршалов.

Супруг Элеоноры Маршал умер в 1231 году, оставив ее шестнадцатилетней бездетной вдовой, — самой молодой, самой привлекательной в Англии — и самой богатой, хотя унаследованным ею имуществом управлял теперь ее брат, из-за чего между ними возникали трения. Вскоре после смерти мужа она прилюдно приняла обет безбрачия, засвидетельствованный архиепископом Кентерберийским, с намерением впоследствии стать монахиней. Обычно в этом решении видят результат влияния ее воспитательницы, чрезвычайно набожной пожилой женщины, которая приняла обет вместе с нею. Но, возможно, Элеонора, чей единственный опыт брачных отношений был приобретен с мужчиной старше ее на двадцать четыре года, не думала, что многое теряет. После того Элеонора решительно отказалась от красивых платьев и драгоценностей и стала носить домотканую шерсть, как нищенка или крестьянка. Она вела себя так уже почти пять лет, когда ее брат женился.

Через девять месяцев после своей свадьбы Генрих подарил сестре один из ее же собственных замков. Высказывалось мнение, что Элеонора Маршал уехала, потому что не поладила с невесткой. Однако в свете последующих событий это представляется маловероятным. Элеонора Прованская, счастливая в своем новом мире, любимая и опекаемая супругом, не могла увидеть какую-либо угрозу во взрослой женщине, носящей нищенские рубища. Намного вероятнее, что сестре Генриха, вынужденной наблюдать за счастливыми молодоженами, стало неуютно, и она попросила у брата разрешения удалиться. Также возможно, что ей уже становилось невмоготу собственное скороспелое решение отказаться от любви и материнства, и она надеялась в уединении справиться с собою. Генрих же, со своей стороны, очевидно предпочитал жить с женой как можно приватнее. Были еще всякие надоевшие мелочи касательно имущества сестры, которые следовало уладить, и ему не нравились постоянные напоминания о том, что он должен ей денег. Устроив для Элеоноры Маршал отдельный двор, он выказал ей свое благоволение, при этом так и не выплатив всех долгов. Он даже добавил к сделке охотничьи привилегии и новую лошадь, которую ему кто-то подарил.

В конечном счете Элеоноре Прованской не потребовалось много времени, чтобы создать ту ауру душевной близости, заботливой взаимозависимости, которой отличается всякое успешное супружество. Она была воспитана в дружелюбной, доброй обстановке, и ей не требовалось прибегать к искусственным приемам, к особым уловкам, чтобы создать счастливый дом. А Генрих в этом отношении был подходящим мужем. Он тосковал по домашнему теплу. Счастье Генриха от его новой жизни было безмерно. Наконец-то у него появилась семья — и уж Элеонора постаралась, чтобы в его понятие о семье вошли и родственники жены, в первую очередь, конечно, дядюшка Гильом. Соответственно, на этот раз Гильома Савойского никто не спровадил восвояси.

Королю Англии не часто доводилось встречать таких людей, как епископ Валанский. При всех мечтах об имперском альянсе, кругозор Генриха оставался очень ограниченным. За тридцать лет жизни он только один раз покидал свое королевство — шестью годами раньше, ради неудачной вылазки за Ла-Манш, на западное побережье Франции. Гильом Савойский, наоборот, провел жизнь в разъездах по таким краям, которые Генрих знал лишь понаслышке. Обходительный, космополитичный, разносторонне образованный и глубокомысленный, Гильом резко выделялся на фоне провинциального английского двора. Личное знакомство с папой, императором и королем Франции, слава доверенного лица по меньшей мере двух из этих троих многого стоили. Он был влиятельной фигурой Церкви, литератором и опытным дипломатом, чьи услуги явно пользовались спросом. Политическое видение епископа простиралось далеко за узкие пределы Нормандии в большой, широкий мир. Он был игрок и других делал игроками; одно его присутствие рождало множество возможностей.

А он в первые месяцы после свадьбы короля частенько присутствовал при дворе. Гильома видели там ежедневно. Он рассуждал о международных и внутренних делах с уверенностью хорошо осведомленного человека.

Действие его речей проявилось в апреле 1236 года, когда Генрих решил, спустя четыре месяца после женитьбы, создать консультативный совет из двенадцати баронов, чтобы те помогали ему править королевством. Он поставил Гильома во главе совета. «Это дело удивило многих: король следовал советам епископа Валентии больше, чем следовало, пренебрегая, как им казалось, своими природными подданными, — писал Матвей Парижский. — Людей это раздражало, и они обвиняли короля в непостоянстве… И посему они сильно негодовали». На самом деле бароны негодовали так бурно, что Генриху пришлось укрыться в Тауэре и даже направить срочное письмо папе с просьбой о поддержке и присылке папского легата, чтобы унять их. Папа, поддерживавший с Гильомом частную переписку, сделал все, о чем попросили, и даже больше: он выдал Гильому разрешение оставаться в Англии на длительный срок, не отказываясь от своего епископства. Очевидно, папа догадался, что жителям Баланса удастся прожить и без присутствия у них епископа.

Можно без всякого преувеличения сказать, что следующие полтора года Гильом Савойский правил Англией. По сути, он был премьер-министром, — как пишет знаток Средневековья Н. Денхольм-Янг. Это резко обострило отношения Генриха с английской аристократией. Но ссориться с этой прослойкой населения он не мог себе позволить, как стало ясно в январе 1237 года, когда королю пришлось просить у баронов помощи в сборе денег для покрытия стоимости свадьбы и долгов по выплате приданого его сестры Изабеллы. Неприязнь к Гильому, опасения, что пришелец из Савойи вовлечет Англию в политические действия, о которых им, баронам короля, не сообщают, но за которые потом потребуют платить, разъярили вассалов. Они отказались признать установленный Генрихом новый побор, если его взимание и расходование не будет контролироваться баронской комиссией (на это условие Генрих согласился, но потом забыл о нем). Они предчувствовали, что Генрих вот-вот выпросит у папы разрешение не соблюдать «Хартию вольностей». Король яростно отрицал это обвинение. В конце концов Генрих клятвенно подтвердил верность «Хартии вольностей» и получил свои деньги. Но семена баронского недовольства — и сомнений — уже были посеяны.

Со своего привилегированного наблюдательного пункта при дворе Элеонора следила за поразительным взлетом своего дяди и сопровождающим его ростом враждебности к ее супругу и к ней самой. Элеонора отнюдь не была глупой, и у нее был такой превосходный наставник в лице дяди! Она поняла, что если как-нибудь не расстроить ряды противника, бароны ее супруга станут опасны для его власти.

Средство, которое они с дядей избрали для борьбы с этими трудностями, было проверено временем и практично. Оппозиционному движению нужны лидеры. Отдели лидеров от массы, как можно теснее свяжи их интересы с короной, и масса рассыплется. В том, кто являлся самыми влиятельными баронами в Англии на 1237 год, сомнений не имелось. Это были Ричард Корнуэлл ^[45] и Симон де Монфор. Если бы удалось укротить этих двоих, король мог бы править в свое удовольствие.

Оставалось только не упустить удобный случай, и случай подвернулся очень скоро. Они начали с Симона де Монфора.

Глава VI. Дела семейные

Приобретение графства Лестер только разожгло аппетит Симона де Монфора. Следующим пунктом его жизненной программы значилась выгодная женитьба, и Симон принялся оглядываться в поисках зажиточной жены. Будучи де Монфором, он не видел причин, почему бы не метить высоко. Он подкатился было к Маю, вдове графа Булонского, но был отвергнут, после чего стал искать руки Жанны, графини Фландрской.

Фландрия ^{Наш
сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального
закона Российской федерации
"Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995
N 110-ФЗ, от 20.07.2004
N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения
произведений
размещенных на данной библиотеке категорически запрешен.

Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.}

Нэнси Голдстоун Четыре королевы

От переводчика

Сестры из Прованса, управлявшие Европой

Предисловие

Средневековый хронист за работой

Глава I. Поющая земля

* * *

* * *

Глава II. Белая королева

Маргарита

Глава III. Королевская свадьба

Элеонора

Глава IV. Короли-соперники

* * *

* * *

Глава V. Королева Элеонора

Глава VI. Дела семейные

Нэнси Голдстоун
Четыре королевы