Исцеление психических болезней

Первая причина: лишение желаемого

Евагрий Понтийский отмечает, что «печаль бывает следствием неудачи в плотском пожелании»^[317]. Преподобный Иоанн Кассиан также подчеркивает, что печаль «иногда… рождается от неудовлетворения желания какой-нибудь корысти»^[318] и что один из основных видов печали происходит, «когда желание встретило препятствие, не исполнилось»^[319]. Поскольку «пожелание сопрягается со всякой страстью»^[320], каждая страсть может породить печаль; «кто любит мир, тот много будет печалиться», – продолжает Евагрий^[321]. Так как с удовлетворением желания связано наслаждение, можно, вслед за тем же автором, сказать, что «печаль есть лишение наслаждения (???????? ??????), настоящего или ожидаемого»^[322]. Преподобный Максим^[323] и авва Фалассий^[324] дают такое же определение. Подчеркивая, что чувственное наслаждение непременно влечет за собой страдание, которое скорее бывает духовным, чем физическим, то есть принимает форму печали, преподобный Максим заключает, что печаль есть «завершение чувственного наслаждения^[325]». Поскольку печаль является следствием неудовлетворения плотского (в широком смысле этого слова) желания и лишения связанного с ним наслаждения, то она разоблачает привязанность ее субъекта к чувственным благам, к ценностям мира сего. Поэтому Евагрий подчеркивает ее связь с любой страстью, ведь каждая из них предполагает желание^[326], и говорит: «…мы не сможем отразить этого врага, если имеем пристрастие к чему-либо земному»^[327]. Авва Дорофей отмечает в том же смысле, что «кто не презрит всех вещей… тот не может… избавиться от… скорби…»^[328]. Преподобный же Иоанн Лествичник замечает: «Если кто возненавидел мир, тот избежал печали. Если же кто имеет пристрастие к чему-либо видимому, то еще не избавился от нее; ибо как не опечалиться, лишившись любимой вещи?»^[329] Он же добавляет: «Если кто думает, что не имеет пристрастия к какой-нибудь вещи, а, лишившись ее, печалится сердцем, то вполне прельщает самого себя»^[330].

Также можно заметить, что печаль часто происходит от потери какого-либо материального блага^[331], от нанесенного в этой области вреда^[332]. Страстная привязанность человека к земной жизни и к тому, что она удовлетворяет его страсти, порождает печаль при испытании или при мысли о том, что может угрожать его жизни: болезнь^[333], всякие бедствия, которые могут его постигнуть^[334], смерть^[335].

Печаль может быть вызвана и желанием какого-либо материального или нравственного блага, принадлежащего ближнему^[336].

Причиной печали может быть и неудача в искании почестей, следовательно, печаль неизбежно связана с тщеславием^[337].

Кроме того, отметим, что источником печали не обязательно является неудовлетворение личного желания, направленного на какой-либо конкретный объект: она может быть связана с общим неудовольствием, с чувством глобальной неудовлетворенности от всего существования, показывая, что глубинные и основные желания данного человека (истинное значение которых он не всегда ясно понимает) не удовлетворены.

Вторая причина: гнев

Евагрий Понтийский наставляет, что «печаль… бывает следствием гневных помыслов»; на самом деле, объясняет он, «раздражительность есть пожелание отмщения, и неуспех в отмщении порождает печаль»^[338]. Преподобный Максим говорит в том же смысле: «Памятозлобие сопряжено с печалью. Ведь когда ум, как в зеркале, отражает лицо брата с [чувством] печали, то ясно, что он имеет к нему памятозлобие»^[339]. Преподобный Иоанн Кассиан также утверждает, не вдаваясь в подробности, что печаль «иногда происходит оттого, что мы впали в гнев»^[340]; он же отмечает, что один из видов печали «следует за погашением гнева»^[341].

Печаль может быть связана с другими чувствами, не только со злопамятностью: она часто происходит от чувства, что гнев был чрезмерен или непропорционален поводу или, наоборот, что он был недостаточно силен и не выразил с достаточной ясностью то, что его субъект стремился выразить, или не привел к желаемой реакции того или тех, против кого этот гнев был направлен.

Печаль может быть порождена оскорблением или кажущимся оскорблением. «Когда нас оскорбляют или мы полагаем, что нас оскорбили, мы находимся в печали», – замечает преподобный Иоанн Дамаскин^[342].

Почти во всех случаях эта страсть изобличает привязанность к себе и связана с тщеславием и гордостью, как и гнев, причинивший печаль. Она проявляет реакцию человеческого «я», неудовлетворенного в своем стремлении самоутвердиться (в этом смысле рассматриваемая этиология приближается к предыдущей) и сведенного к меньшему значению, чем он сам себя оценивает^[343]. Злопамятность, с которой часто связана печаль, является ответом уязвленной гордости, а гнев – источник этой же страсти – часто выражает стремление заново самоутвердиться, возвыситься, придать уверенность своему «я» как по отношению к самому себе, так и по отношению к окружающим. В таком случае печаль является выражением чувства неудачи или бессилия, которое испытывает человеческое «я» в этой попытке реабилитироваться.

Беспричинная печаль

Печаль может быть беспричинной^[344]. Преподобный Иоанн Кассиан указывает на то, что есть всего два вида печали: первый включает все то, что было нами рассмотрено выше, «второй происходит от неразумной скорби сердца или отчаяния»^[345]. Трудно точно определить границу между такой печалью и страстью уныния, которую мы рассмотрим ниже.

Воздействие бесов

Бесы имеют большое значение при зарождении, развитии и поддержании всех видов печали, особенно же той, о которой мы только что упомянули. Мы называем такую печаль беспричинной, потому что она не стоит в прямой связи с конкретным действием подверженного ей человека, не является как в предыдущих случаях последствием гнева или неудовлетворения какого-либо желания. Однако это не означает, что она вовсе не имеет какой-либо причины. Отцы Церкви полагают, что она чаще всего происходит от вмешательства бесов. Преподобный Иоанн Кассиан замечает, что «иногда без всяких причин, располагающих к этой болезни, по влиянию тонкого врага мы вдруг подвергаемся такой скорби…»^[346]. Святитель Иоанн Златоуст, исследуя состояние своего друга Стагирия, подверженного глубокой печали, неоднократно подчеркивает значение бесовского влияния^[347]. Он пишет ему, что «демон… наведши уныние, старается похитить все охраняющие помыслы, чтобы, напав на душу лишенную их и беспомощную, нанести ей бесчисленные раны»^[348].

Именно рождение в душе печали является одним из непосредственных последствий бесовского воздействия. «А помыслы, происходящие от демонов, прежде всего бывают исполнены смущения и печали…»^[349] – указывает преподобный Варсонофий. И можно сказать наоборот, что появление печали в душе всегда является признаком бесовского воздействия на нее. «…Все делающееся со смущением и беспокойством и излишнее проистекает от демонов»^[350], – говорит еще великий старец.

Какие бы внешние события не могли вызвать и мотивировать печаль, следует подчеркнуть, что на самом деле не они являются ее источником: они суть повод, но не первопричина, которая таится единственно в самой душе человека, а точнее – в том, как он относится к внешним событиям и к самому себе. Человек сам несет ответственность за нашедшую на него печаль: внешние обстоятельства и даже скорби, которые он, может быть, испытал, не будут служить ему оправданием. Святитель Иоанн Златоуст пишет, что «не свойство вещей, а мысль наша обыкновенно печалит и радует нас. Итак, если мы настроим ее, каковою ей быть должно, то будем иметь залог всякого благодушия. Как телу вредит и пользует не столько свойство воздуха и внешние влияния, сколько собственное предрасположение, точно то же самое и с душою, и тем еще более, что там неизбежность природы, а здесь все зависит от свободной воли»^[351].

Даже в том случае, когда состояние печали наведено или поддерживается бесами, это становится возможным лишь постольку, поскольку они находят благоприятную почву в душе и могут опереться на некоторое (более или менее сознательное) содействие со стороны человеческой воли. Именно поэтому святитель Иоанн Златоуст может сказать Стагирию: «Не демон причиняет уныние, но оно делает демона сильным и причиняет худые помыслы»^[352]. Нередко печаль появляется еще до непосредственного воздействия диавола, который лишь пользуется существующим положением, чтобы развить страсть.

Печаль может перейти в крайнее состояние отчаяния (?????????^[353]) – одну из тяжелейших форм этой страсти. «Действительно, опасна неумеренная печаль; опасна и может довести до смерти»^[354], – замечает святитель Иоанн Златоуст.

В зарождении отчаяния диавол играет особенно значительную роль и может посредством этого состояния породить в душе гибельные последствия. «…Нет ни одного столь сильного оружия у диавола, как отчаяние. И мы не так радуем его, когда грешим, как когда отчаиваемся»^[355], – говорит святитель Иоанн Златоуст. В таком состоянии человек отчаивается в Боге и, как следствие, отделяется от Него. А таким образом он дает свободу действий диаволу, полностью отдает себя в его власть и обрекает самого себя на духовную смерть. Святой апостол Павел учит, что печаль мирская производит смерть (2 Кор 7, 10)^[356]. Под воздействием отчаяния (а иногда и простой печали) человек нередко предается разрушительным страстям, думая, что они помогут излечить это состояние хотя бы тем, что избавят его от памяти о нем. Апостол замечает: Они, дойдя до бесчувствия, предались распутству так, что делают всякую нечистоту с ненасытимостью (Еф 4, 19). Вслед за ним святитель Григорий Великий Двоеслов подчеркивает, что от печали «проистекает блуждание ума по запретным вещам»^[357]. Будучи источником духовной смерти, отчаяние может довести человека до самоубийства: лишая его надежды на что-либо в жизни, оно влагает в его душу мысли о самоубийстве и толкает его к их осуществлению^[358]. По объяснению святителя Иоанна Златоуста, здесь возможно диавольское воздействие, однако оно не является единственной причиной такого состояния, ответственность за которое лежит на самом человеке: «Такое внушение, – пишет он Стагирию, – происходит не от него [демона] только одного, но и от твоего уныния, и даже больше от последнего, чем от первого, а может быть – и от одного уныния. Это видно из того, что многие из тех, которые не одержимы демоном, замышляют то же [самоубийство] только от печали»^[359]. «Уныние же, – продолжает святитель, – и без него [демона] может сделать много зла, и большинство из тех, которые наложили на себя петлю, или закололись мечом, или утопились в реках, или погубили себя как-нибудь иначе, увлечены были к такой насильственной смерти унынием; если же в числе этих людей окажутся некоторые и из одержимых демоном, то и их погибель должно приписать не демону, но влиянию и силе уныния»^[360].

По этим причинам отцы Церкви рассматривают печаль как болезнь души, имеющую большое значение и сильные последствия^[361]. A fortiori то же можно сказать об отчаянии^[362]. «Велика сила печали, – говорит святитель Иоанн Златоуст, – и много нам нужно мужества, чтобы с твердостью противостоять этой душевной болезни и… избегать всего излишнего»^[363], что в ней есть.

Отцы Церкви часто представляют эту страсть как форму безумия, состояние, которое особенно ясно проявляется в отчаянии. Преподобная Синклитикия, говоря, что «есть и некая иная печаль», объясняет, что «враг насылает эту печаль, преисполненную неразумия»^[364]. И преподобный Иоанн Кассиан отмечает, что, если печаль «при каждом нападении в разных несчастных случаях будет овладевать нашей душей, то всякий раз… самый дух… [она] совершенно расслабляет и угнетает (labefactat et deprimit)»; подверженного ей человека она, «погубив всякий спасительный совет и возмутив постоянство сердца, делает безумным, опьяняет чувство, сокрушает и подавляет мучительным отчаянием»^[365].

Патологические последствия печали значительны и страшны. Печаль многих убила (Сир 30, 25), сказано в Книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова. Святитель Иоанн Златоуст прямо говорит, что «чрезмерное уныние вреднее всякого демонского действия»^[366].

Помимо того, что печаль почти неизбежно порождает отчаяние и его пагубные последствия (если ей дают развиться), эта страсть с первых своих проявлений вызывает такие страстные настроения, как досада^[367], злоба^[368], злопамятность^[369], горечь^[370], раздражительность^[371] (которая, как мы видели, порождает печаль, но и увеличивается от нее), нетерпеливость^[372]. Таким образом, печаль разрушительно действует на отношения человека с ближними^[373].

Заметим, наконец, что, как все другие страсти, печаль делает душу темной^[374], в первую очередь покрывая тьмой сознание, ослепляя разум и сокращая его способность к рассуждению^[375]. Печали свойственно налагать на душу тяжесть^[376]. К тому же во всем человеке она порождает состояние слабости и нерадивости^[377], делает его малодушным^[378] и приостанавливает всю его деятельность^[379]. Это последнее действие проявляется особенно серьезно в духовной жизни, поскольку лишает человека всякого динамизма, противодействует его аскетическим усилиям, «сокрушает молитву»^[380], особенно когда печаль следует за грехопадением^[381].

УНЫНИЕ. НОЗОЛОГИЯ

Уныние (??????) сродно печали^[382], причем настолько, что аскетическая традиция на Западе, идущая от святого Григория Великого, отождествляет эти две страсти^[383]. Восточная же аскетическая традиция их различает^[384].

Греческий термин «??????» (лат. acedia, фр. acedie) трудно точно перевести на французский язык; слова «paresse» и «ennui», которыми его часто переводят по–французски, лишь отчасти передают его многозначность.

Конечно, уныние соответствует состоянию лености^[385] и скуки, но также под унынием подразумевается потеря аппетита, отвращение, томление и равным образом упадок сил^[386], потеря мужества^[387], вялость, оцепенение, небрежность, беспечность, сонливость^[388], отягчение тела^[389] и души^[390]. Уныние может даже подталкивать человека ко сну^[391], хотя он в действительности не устал^[392].

При унынии характерно некое расплывчатое и общее неудовольствие. Под воздействием этой страсти человек теряет вкус ко всему, находит всякую вещь пошлой и безвкусной, не ждет более ничего^[393].

Итак, уныние приводит человека к психическому и телесному неравновесию^[394]. Способности его становятся непостоянными; ум не может сосредоточиться и переходит с одного предмета на другой. Если человек находится в одиночестве, то ему более не терпится на одном месте: страсть толкает его выйти из своей кельи^[395], пойти в другое место или даже разные места. Порой человек становится праздношатающимся и начинает бродяжничать^[396]. Как правило, он ищет любых контактов с другими людьми^[397]. Эти контакты не являются объективно необходимыми, но подталкиваемый страстью человек чувствует в них нужду и находит для оправдания их «благие» предлоги^[398]. Человек устанавливает и поддерживает пустые связи, которые он питает бесполезными разговорами^[399], проявляя в них обычно праздное любопытство^[400].

В некоторых случаях уныние наводит на человека глубокое и постоянное отвращение к месту его жительства^[401], указывает ему на причины к неудовольствию этим местом, приводит его к мысли о том, что в другом месте будет лучше^[402]. «Далее [сей] бес подводит монаха к желанию других мест, в которых легко найти [все] необходимое [ему]…»^[403]. Уныние толкает человека к оставлению своей деятельности, особенно его труда, возбуждая в нем неудовлетворение^[404]. Человек бросается на поиски другого рода деятельности, поскольку уныние наводит его на мысль, что она будет интересней и сделает его более счастливым…

Все эти связанные с унынием состояния сопровождаются беспокойством или тоской, которая вместе с отвращением является одним из характерных свойств этой страсти^[405].

Бес уныния особенно нападает на тех, кто подвизается духовной жизнью: он стремится отвратить их от путей, указываемых Святым Духом, пытается всеми способами воспрепятствовать осуществлению такой жизни и особенно стремится помешать регулярности и постоянству аскетической дисциплины^[406], нарушить способствующее ей безмолвие и пребывание на одном месте^[407]. Преподобный Иоанн Лествичник так определяет уныние: «Уныние есть расслабление души, изнеможение ума, пренебрежение иноческого подвига…»^[408]. Уныние делает подвижника «ко всякому делу внутри кельи… ленивым, нерадивым. Не попускает ему оставаться в келье, ни прилежать чтению…»^[409]. Под воздействием этой страсти его дух «пребывает праздным, не занятым никаким духовным делом»^[410] и особенно испытывает значительные трудности к молитве^[411]. Подверженный унынию человек становится равнодушным ко всякому Божиему делу^[412], теряет стремление к благам будущего века^[413] и даже доходит до того, что принижает значение духовных благ^[414]. Уныние, конечно, более всего нападает на тех, кто подчиняется строгой духовной дисциплине и для этого сокращает до минимума свою внешнюю деятельность и перемещения, стремясь к возможно большему безмолвию и уединению. Чем больше человек настраивается духовно, чем больше он уединяется, чтобы в безмолвии посвятить себя молитве, которая соединяет его с Богом, тем сильнее на него нападает эта страсть, которой особенно опасаются отшельники. Тем не менее уныние не оставляет в покое и тех, кто живет вне всякой дисциплины или даже вне какой-либо духовной жизни. На последних уныние нападает под иными видами, по замечанию преподобного Исаака Сирина: «Пребывающие в делах телесных совершенно свободны от сих искушений. На них приходит иное уныние, известное всякому…»^[415]. Этот вид уныния характеризуется, как правило, смутным и расплывчатым чувством неудовольствия, отвращения, скуки, усталости по отношению к себе, к своему существованию^[416], к окружению, к месту жительства, к работе или даже к любому виду деятельности^[417]. Такие люди также подвергаются бессмысленной тревоге, общей тоске, периодическому или постоянному чувству угнетенности. Обычно они подвержены, соответственно, состоянию оцепенения, психической и телесной заторможенности, общей и постоянной беспричинной усталости, периодической или постоянной вялости души и тела. Чтобы предотвратить до некоторой степени эти неприятные переживания, уныние часто толкает людей к разносторонней деятельности и многократным переходам с места на место без всякой необходимости, к бесполезному общению и ко всему, что позволит, как им кажется, избежать тревоги, скуки, одиночества и восполнит ощущаемое ими неудовлетворение. Желая и думая найти таким образом удовлетворение и обрести себя они на самом деле отвращаются от себя и своей обязанности жить духовно, от своей истинной природы и назначения, а тем самым от всякого полноценного удовлетворения.

Среди тех, кто ведет аскетическую жизнь, нападения беса уныния и проявления этой страсти достигают наибольшей силы около полудня. «Этот злой враг… часто нападает на монаха особенно около шестого часа^[418], как какая-нибудь лихорадка, нападающая в определенное время, своими приступами причиняет больной душе жестокий жар в обычные, определенные часы. Некоторые из старцев называют его бесом полуденным, о котором говорится в Пс 90, 7»^[419]. Среди старцев, можно указать на Евагрия, который утверждает, что «бес уныния, который также называется "полуденным"<…>приступает к монаху около четвертого часа^[420] и осаждает его вплоть до восьмого часа»^[421].

Основное отличие уныния от печали состоит в том, что уныние не имеет никакого определенного повода, по выражению преподобного Иоанна Кассиана, оно состоит в «неразумном смущении духа»^[422]. Но если оно не имеет повода, это не означает, что оно лишено всякой причины. Из предшествующего следует, что основным источником уныния является бесовское воздействие^[423]. Однако для него необходима благоприятная почва. Таковой, согласно авве Фалассию, является привязанность к наслаждениям и состояние печали^[424]. «Уныние есть нерадение души; нерадит же душа сластолюбием болящая», – замечает он^[425]. Преподобный Макарий указывает в качестве причины на неверие^[426]. А преподобный Исаак Сирин определяет, что у духовного человека «уныние – от парения ума»^[427].

Приведенное выше описание нарушений, характерных для уныния, позволяет понять, почему отцы Церкви определяют эту страсть как духовную болезнь^[428].

Многочисленные патологические нарушения, появляющиеся при унынии, подтверждают правильность этого воззрения.

Основным следствием уныния является общее потемнение души: уныние помрачает разум (????)^[429], ослепляет его и покрывает мраком всю душу^[430]. Душа теряет способность понимать основные истины. «Душа дремлет в рассуждении созерцания добродетелей и рассмотрения духовных чувств, когда будет уязвлена стрелою этой страсти», – пишет преподобный Иоанн Кассиан^[431]. Самым же тяжелым следствием является то, что человек из-за этой страсти находится в состоянии уклонения и удаления от познания Бога^[432].

Отцы Церкви также отмечают, что уныние, будучи расслаблением души^[433] и изнеможением ума^[434], порождает душевную пустоту^[435], толкает человек к всеобщей небрежности^[436], лишает мужества^[437]. Соединившись с печалью, оно умножает ее и может в таком случае легко привести к отчаянию^[438]. Среди значимых следствий уныния можно назвать раздражительность^[439]. От уныния, отмечает преподобный Исаак, рождается «дух исступления, из которого источаются тысячи искушений»^[440].

В отличие от других главных страстей, уныние не является матерью какой-либо особенной страсти^[441] по той причине, что от него рождаются почти все страсти. Евагрий Понтийский в схолиях на Пс 139, 3 поясняет:

«За помыслом уныния в тот же день не следует другой помысел, во–первых, потому что он долговремен, во–вторых, потому что содержит в себе почти все помыслы»^[442]. Преподобный Максим также говорит о том, что уныние «приводит в движение сразу почти все страсти»^[443]. Преподобный Варсонофий в более общих словах говорит, что уныние «рождает всякое зло»^[444]. Преподобный Иоанн Лествичник приходит к выводу, что «уныние… для инока есть всепоражающая смерть»^[445], а преподобный Симеон также заключает, что оно есть «смерть души и ума»^[446]. Он добавляет: «От него, если попустил ему Бог действовать против нас по силе его, никто из подвижников никогда не мог бы спастись»^[447]. Учитывая последствия уныния, отцы Церкви утверждают, что уныние есть самая тяжкая, самая тягостная из всех страстей^[448], что «из всех восьми предводителей злобы дух уныния есть тягчайший»^[449] и что «нет худшей его страсти»^[450]. Преподобный Исаак даже говорит, что уныние «для души это есть вкушение геенны»^[451].

Лечение печали и уныния, которое предлагают отцы Церкви, является в основе своей духовной терапией. Напомним, в чем оно заключается.

ЛЕЧЕНИЕ ПЕЧАЛИ

Лечение печали больше, чем лечение какой-либо другой страсти, требует осознания своей болезни и желания вылечиться. Ибо часто бывает, как это особенно отмечает святитель Иоанн Златоуст^[452], что больной находит удовольствие в своей болезни, получает от нее некоторое болезненное наслаждение и пассивно предается этому своему состоянию, не замечая, что им обладает опасная для духовной жизни страсть. Преподобный Иоанн Кассиан, напомнив о вредоносных последствиях печали, пишет, что «с не меньшей заботливостью нам надобно врачевать и эту болезнь, если желаем законно подвизаться подвигом на духовном поприще»^[453]. Святитель Иоанн Златоуст настаивает на необходимости того, «чтобы душа склонилась пожелать и решиться на освобождение» от страсти. Он подчеркивает, что «для освобождения от скорби немало способствует нам то, что мы не находим в ней удовольствия»^[454].

В части, посвященной описанию болезни, нами было указано, что печаль может происходить от разных причин. Каждому случаю соответствует специфическое лечение.

а) Первой возможной причиной печали является лишение имеющегося или ожидаемого наслаждения, то есть в более широком смысле – потеря чувственного блата, неудовлетворение какого-либо желания или разочарование в какой-либо плотской надежде. В случае такой этиологии лечение печали состоит главным образом в отсечении от себя «плотских» пожеланий и наслаждений и, соответственно, в отречении от всяких чувственных «благ», доходящем до презрения к ним^[455]. Преподобный Максим указывает: «Избегающий всех мирских похотей поставляет себя и выше всякой мирской печали»^[456]. Далее он советует желающим одолеть помыслы: «В отношении… печали – презирай… материальные вещи»^[457]. В том же смысле преподобный Иоанн Лествичник заключает: «Если кто возненавидел мир, тот избежал печали. Если же кто имеет пристрастие к чему-либо видимому, тот еще не избавился от нее; ибо как не опечалиться, лишившись любимой вещи?»^[458] Евагрий также отмечает: «Избегающий мирских наслаждений есть неприступная твердыня для беса печали. Ибо печаль есть лишение наслаждения, настоящего или ожидаемого. Поэтому мы не сможем отразить этого врага, если имеем пристрастие к чему-либо земному. Ведь он ставит [свои] западни и вызывает [в нас] печаль там, где видит нас наиболее склонными [к чему-либо]»^[459]. Поскольку в основе всякой страсти лежит плотское желание к чувственному наслаждению, очевидно, что лечение печали должно быть соотнесено с лечением других страстей. Евагрий поясняет, что «печаль бывает следствием неудачи в плотском пожелании, а пожелание сопрягается со всякой страстью….Кто победил страсти, тем не овладеет печаль.<…>Овладевший страстями овладел и печалью, а побежденный сластолюбием не избежит ее уз.<…>Кто любит мир, тот много будет печалиться. А кто небрежет о том, что в мире, тот всегда будет веселиться»^[460].

Покорный плоти человек жаждет не только материальных благ, но также почестей и человеческой славы. При исследовании страсти печали нами была отмечена ее тесная связь со страстью тщеславия. Разочарование при искании почестей и славы от мира сего является частой причиной печали как для тех, кто уже обладают ими, но желают большего, так и для тех, кто стремится стать известными. В данном случае лечение печали предполагает презрение к этой славе и к этим светским почестям^[461] или, лучше, – полное безразличие к ним, есть ли они или их нет. «В отношении… печали – презирай славу, нечестие…» – советует преподобный Максим^[462].

б) Второй основной причиной печали является гнев, при этом печаль может быть либо его последствием, либо следствием понесенного оскорбления, выражаясь в таком случае часто в виде злопамятности.

Отцы Церкви подчеркивают, что причина печали находится не в тех, против которых мы разгневались или испытываем злопамятность, не тем более в тех, кто нас оскорбил, но только в нас самих. Прекращение всякого общения с этими людьми не будет, соответственно, правильным лечением. Преподобный Иоанн Кассиан по этому поводу пишет: «…Бог, лучше всех зная врачевство для Своего творения и что не в других, а в нас самих заключаются корни зла и причины оскорблений, заповедал не оставлять сообщества братии, не избегать тех, которых мы оскорбили или которые нас оскорбили…»^[463]. Наоборот, общение с ближними в этом случае позволяет достигнуть более скорого выздоровления, чем уединение, потому что это общение является для человека испытанием, которое ставит его непосредственно перед трудностями, являющимися источником его печали, и позволяет ему таким образом легче и скорее исцелиться. В противном случае есть опасность, что эти трудности станут более или менее бессознательными, не прекращая при этом своего действия и удерживая человека в состоянии печали. Известно, что память об оскорблениях, досада, злопамятность и вообще все последствия гнева обычно не угасают самостоятельно, но, наоборот, глухо развиваются, усиливаются под воздействием воображения, распространяются как яд и постепенно отравляют всю душу. По этому поводу преподобный Иоанн Кассиан пишет, что печаль – одна из тех страстей, которые исцеляются «размышлением духовным, неусыпной заботой, также посещением братии и усердной молитвой. И когда, быв возбуждены, они чаще обнаруживаются и чаще обличаются, то скорее и исцеляются»^[464]. Он также отмечает, что в этих страстях «человеческое сообщество нисколько не вредит, даже еще приносит много пользы тем, которые искренно желают оставить их, потому что при частом сношении с людьми они обличаются, и когда, будучи вызываемы, чаще обнаруживаются, то, употребив против них врачевство, скорее можно достигнуть здоровья»^[465]. Исходя из такой перспективы отцы Церкви рекомендуют не только не досадовать на оскорбляющего нас, но и смотреть на него как на благодетеля, как на врача, трудящегося над исцелением нашей души, и быть благодарным ему за это. Если кто-либо из братии «тебя оскорбляет или иным образом огорчает, помолись за него, как об этом сказали святые отцы, с мыслью о том, что через него ты получаешь большие блага и что он является врачом, исцеляющим тебя от стремления к наслаждению», – советует старец^[466]. Другой добавляет: «Если кто будет помнить об оскорбившем его, или обесчестившем, или порицающем, или причиняющем вред ему, тот должен помнить о нем как о враче, посланном от Христа, и должен считать его за благодетеля. А оскорбляться сим есть признак болящей души. Ибо если бы ты не был болен, то не страдал бы. Ты должен радоваться о таком брате, потому что чрез него узнаешь болезнь свою, должен молиться за него и принимать от него все, как целительное лекарство, посланное от Господа. Если же ты оскорбляешься против него, то с силою говоришь Христу: не хочу принимать врачеваний Твоих, а хочу гнить в ранах моих»^[467]. В любом случае необходимо простить обидчика, оставить всякое злопамятство по отношению к нему и, наоборот, проявлять к нему доброжелательность и любовь. Преподобный Максим поясняет: «Памятозлобие сопряжено с печалью. Ведь когда ум, как в зеркале, отражает лицо брата с [чувством] печали, то ясно, что он имеет к нему памятозлобие»^[468]. «Если ты злопамятствуешь на кого-либо, молись о нем, и остановишь движение страсти, через молитву отделяя печаль от памяти о зле, причиненном тебе. Став же благорасположенным и человеколюбивым, совершенно изгонишь страсть из души»^[469].

Чем обвинять обидчика, обиженному следует обвинять самого себя, либо признавая себя по грехам своим достойным нанесенного оскорбления, либо признавая, что он сам спровоцировал оскорбление неподобающим словом, поведением или телодвижением^[470]. Так, авва Дорофей учит, что «если кто… со страхом Божиим рассмотрит самого себя и строго испытает свою совесть, то он непременно найдет себя виновным»^[471]. В любом случае, объясняет он, «главная причина всякого смущения [происходящего от понесенного оскорбления], если мы основательно исследуем, есть то, что мы не укоряем самих себя. От того проистекает всякое подобное расстройство, от того мы никогда не находим покоя. И нечего удивляться, когда слышим от всех святых, что нет другого пути, кроме сего.<…>Поистине, если человек… не будет держаться сего пути, то он никогда не перестанет оскорбляться и оскорблять других, теряя чрез то все труды свои. Напротив, какую радость, какое спокойствие имеет тот, кто укоряет самого себя! Куда бы ни пошел укоряющий себя, как сказал авва Пимен, какой бы ни приключился ему вред, или бесчестие или иная какая-либо скорбь, он уже предварительно считает себя достойным всякой скорби и никогда не смущается. Есть ли что беспечальнее такого состояния?»^[472]

в) Мы видели, что наряду с формами печали, причину которых можно определить с точностью, существует «беспричинная» печаль, появляющаяся в душе без основания и вызванная в большинстве случаев бесовским воздействием – более непосредственным, чем при других формах. В данном случае невозможно определить какое-либо специфическое лекарство и приходится применять общее лечение, которое в то же время является дополнением и к лечению двух предшествующих видов печали.

Важно, чтобы подверженный печали человек не замыкался на себе, что будет только способствовать развитию болезни, но открыл свое состояние и свои помыслы духовно опытным подвижникам и обсудил их с ними. Он сможет таким образом освободиться от этих помыслов^[473] и услышать слова утешения, которые станут для него неоценимой помощью. Святитель Иоанн Златоуст так подчеркивает целебное свойство духовного наставления для тех, кто страдает от печали: «…Пока продлится рана печали, будем прилагать и врачевство утешения. Если и врачи не перестают лечить телесные раны, пока не увидят, что болезнь прекратилась, тем более должно делать это по отношению к душе. Печаль есть рана души, и – должно непрестанно лечить ее словами утешения. И не так смягчают телесную опухоль теплые воды, как унимают боль души слова утешения. Здесь не нужна губка, как у врачей, но, вместо губки, употребим язык. Здесь не нужен огонь для согревания воды, но, вместо огня, воспользуемся благодатью Духа. Так вот и сегодня сделаем это же самое. Если мы вас не утешим, от кого же другого получите утешение?»^[474]

Человек также может найти необходимую помощь и утешение, читая подходящие тексты Священного Писания и размышляя над ними^[475]. Это станет еще более действенным лекарством, если будет сопровождено молитвой^[476].

Именно молитва во всех ее формах является основным лекарством от печали любого происхождения. «Молитва есть врачевство печали и уныния», – учит преподобный Нил^[477]. Печаль, которую насылает враг, «отгонять… следует преимущественно молитвой и псалмопением»^[478]. Но лучшим лекарством от всех форм печали является неусыпная и внимательная сердечная молитва. Преподобный Иоанн Кассиан, отметив, что печаль является одной из тех страстей, которые «исцеляются сердечным размышлением и неусыпной заботливостью»^[479], далее уточняет: «Итак, эту гибельную страсть мы можем выгнать из себя, если ум наш, постоянно занятый духовным размышлением, будем ободрять… Ибо этим способом все роды печалей, которые происходят или от предшествующего гнева, или от неполучения прибыли, или от понесения убытка, или от причиненной обиды, или от неразумного смущения духа, и приводят нас к смертному отчаянию, мы можем победить…»^[480].

ЛЕЧЕНИЕ УНЫНИЯ

При описании страсти уныния нами было указано, что она действует на все свойства души и приводит в движение почти все страсти. Преподобный Иоанн Лествичник отмечает, что для человека «уныние… есть всепоражающая смерть»^[481]. Эта особенность уныния требует многостороннего лечения, как подчеркивает преподобный Иоанн Кассиан, говоря, что «подвижник Христов, который хочет законно подвизаться подвигом для совершенства, должен… против этого злейшего духа уныния подвизаться с обеих сторон…»^[482].

Лечение уныния требует, чтобы эта болезнь была выявлена и определена как таковая, потому что страсти уныния свойственно быть беспричинной и, следовательно, неосознанной или непонятой. Тем более что одно из главных следствий уныния – это ослепление ума и полное помрачение души. Поэтому преподобный Иоанн Кассиан пишет, что тот, кто хочет бороться с унынием, должен «поспешить выгнать из тайников своей души… эту болезнь»^[483]. В свою очередь авва Пимен замечает по поводу уныния, что «если человек узнает его, что это за страсть, то получает покой»^[484].

Одно из проявлений уныния, особенно у отшельника, состоит в стремлении покинуть келью, переходить с места на место, общаться с людьми. Поэтому прежде всего необходимо осознать, что изобретаемые человеком оправдания этого стремления являются лишь пустыми предлогами, навеянными самой страстью. Это поможет ему не поддаться таким порывам. Отцы Церкви единодушно советуют, когда уныние проявляется в такой форме, бороться, чтобы не подчиниться ему, стараясь ни в коем случае не покидать свое местонахождение под каким бы то ни было предлогом. «Во время искушений нельзя покидать келью, – пишет Евагрий, – придумывая благовидные предлоги, но следует оставаться внутри [нее], терпеливо и мужественно перенося всех нападающих, особенно беса уныния»^[485]. «Если дух уныния нападет на тебя, не покидай жилища своего и не уклоняйся [от искушения]»^[486] – советует в другом месте Евагрий. Преподобный Иоанн Кассиан также подчеркивает, что человек должен бороться с духом уныния таким образом, чтобы не быть «выгнанному из затвора монастыря, хотя бы под благовидным предлогом, не быть беглецом»^[487].

Когда уныние проявляется в виде сонливости, необходимо сопротивляться ему, стараясь не поддаваться оцепенению или сну^[488]. Преподобный Иоанн Кассиан отмечает, что «опытом доказано, что нападение уныния надобно не бегством отклонять, но противоборством побеждать»^[489].

В любом случае уступить унынию будет неправильным решением, которое приведет лишь к усилению болезни. «Итак, несчастная душа, опутанная такими хитростями врагов, расслабленная духом уныния… впадает в сон, или, выгнанная из затвора кельи своей, начинает искать в этой брани утешение в посещении брата, а этим средством, от которого в настоящее время как будто получает облегчение, немного после еще больше будет расслаблена», – пишет преподобный Иоанн Кассиан^[490]. Он же замечает о терпящих брань от беса уныния, что если они «дадут себе свободу чаще выходить… то этим, как думают, врачевством произведут в себе более острую болезнь, подобно тому, как некоторые думают, что глотком холоднейшей воды они могут погасить силу внутренней лихорадки, тогда как известно, что от этого жар более воспламеняется, нежели укрощается, именно за минутным облегчением следует гораздо большая скорбь»^[491].

Как причина уныния находится в самом человеке, а не в его уединении, так и основу лечения этой болезни следует искать в отношении человека к самому себе, а не в его отношениях с другими, причем мысль о возможной помощи от окружающих является, как правило, обманчивой. Преподобный Исаак Сирин пишет по этому поводу: «Здравие и уврачевание (страждущего им) источается безмолвием^[492]. Вот утешение для него! В общении же с другими никогда не приемлет он света утешения, и уныние сие беседами человеческими не врачуется, но усыпляется на время, а после сего восстает на человека с большей силой.<…>Блажен, кто претерпит это, не выходя за дверь [кельи]»^[493].

Отцы Церкви признают, что в некоторых случаях «необходимо нужен человек просвещенный, имеющий опытность в этом, который бы просвещал его и укреплял»^[494]. Но это может быть лишь в исключительных случаях^[495].

Однако сопротивление страсти никогда не приносит скорых плодов. Победа над унынием почти всегда предполагает длительную и упорную борьбу^[496]. Поэтому лечение этой болезни требует терпения и настойчивости. Более того, терпение относится к главным средствам от уныния^[497]. «Уныние обуздывается терпением (???????)»^[498], – пишет Евагрий. Наконец, преподобный Максим указывает, что этот образ лечения был нам дан Самим Спасителем: «Уныние же, охватывая все силы души, приводит в движение сразу почти все страсти. Поэтому оно из всех других страстей самое тягостное. И Господь, даровавший лекарство против него, прекрасно говорит: Терпением вашим спасайте души ваши (Лк 21, 19)»^[499].

Другим действенным средством от уныния является надежда, присоединенная к терпению^[500]. Преподобный Иоанн Лествичник учит, что человек «с благой надеждой закалает уныние, мечом первой умерщвляя второе»^[501]. Евагрий также советует: «Когда мы попадем в руки беса уныния… посеем в себе благие надежды и вместе со святым Давидом воспоем: Вскую прискорбна еси, душе моя? И вскую смущаеши мя? Уповай на Бога, яко исповемся Ему, спасение лица моего, и Бог мой (Пс 41, б)»^[502].

Предметом же надежды должно быть не только более или менее близкое освобождение от этой страсти и обретение покоя^[503], но и будущие блага. Твердая надежда «сподобиться вечных благ»^[504], отмечает преподобный Иоанн Лествичник, «умерщвляет»^[505] эту страсть. Третьим главным средством от уныния является покаяние, плач и сокрушение. Если человек «помнит о своих грехах, то Бог помогает ему во всем, и он не будет подвержен унынию», учит один из подвижников^[506]. «Свяжем теперь и сего мучителя памятью о наших согрешениях»^[507], – советует преподобный Иоанн Лествичник, который также говорит: «Плачущий о себе не знает уныния»^[508]. Происходящие от покаяния и духовного плача слезы являются еще более действенным средством против уныния. «Тяжела печаль и неодолимо уныние, но сильнее обоих слезы к Богу», – отмечает Евагрий^[509]. Он также пишет: «Изливать слезы – действенное средство против ночных видений, порожденных унынием. Пророк Давид премудро применял это средство против своих страстей, говоря: Утрудихся воздыханием моим, измыю на всяку нощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу (Пс. 6, 7)»^[510].

«Память о смерти» (????? ???????^[511]) является еще одним важным лекарством от уныния. Речь идет об основной аскетической практике, состоящей в том, что человек постоянно помнит, что он смертен и его смерть может наступить в любое мгновение. С этой «памятью о смерти» связан совет, который часто встречается в святоотеческих творениях: «Жить каждый день, как если бы он был последним». Цель этого совета не столько в том, чтобы помочь человеку подготовиться к доброй смерти, сколько помочь ему проводить добрую жизнь. Действительно, «память о смерти» должна помочь человеку не тратить зря драгоценное для спасения время, дорожа временем, по слову апостола (Еф 5, 16), и жить так каждое мгновение с максимальной духовной интенсивностью, избегать греха, исполнять Божественные заповеди и полностью возлагать свою надежду на Бога. «Память о смерти» особенно действенна против уныния, поскольку последнее является состоянием духовной нерадивости, летаргии, лени, делает человека пренебрежительным к своему спасению, толкает его к праздной деятельности, переходам с места на место, праздному общению с ближними, что является, с точки зрения подвижника, развлечением и потерей времени. В одной апофтегме говорится: «Спрошен был старец: "Отчего ты никогда не бываешь без заботы?" И отвечал: "Потому что ежедневно ожидаю смерти"»^[512]. Преподобный Антоний Великий учит: «А для того, чтобы не лениться, хорошо содержать в мысли апостольское изречение: По вся дни умираю (1 Кор 15, 31). Ибо, если будем жить, как ежедневно готовящиеся умереть, то не согрешим. Сказанное же апостолом имеет тот смысл, что мы каждый день, пробуждаясь от сна, должны думать, что не доживем до вечера, и также, засыпая, должны представлять, что не пробудимся от сна»^[513]. Евагрий советует противопоставлять унынию следующие слова Священного Писания: Человек, яко трава дние его, яко цвет селный, тако оцветет: яко дух пройде в нем, и не будет, и не познает ктому места своего (Пс 102, 15–16)^[514] и: наши дни на земле тень (Иов 8, 9); Не малы ли дни мои? (Иов 10, 20)^[515]. Евагрий напоминает по этому поводу наставления своего духовного отца: «Святой и преуспевший в духовном делании учитель наш говорил: "Монах всегда должен быть настроен так, словно он завтра умрет…" Это, по его словам, с одной стороны, пресекает помыслы уныния и делает монаха более ревностным»^[516]. Подтверждают это не только приведенные соображения, но и тот факт, как отмечает Евагрий в другом месте, что бес уныния «изображает, сколь длительно время жизни [сей]»^[517], пытаясь тем самым навести на подвижника утомление и отвращение от предстоящих трудностей, «представляя пред очами труды подвижничества»^[518].

Страх Божий также является действенным противоядием против этой страсти; преподобный Иоанн Лествичник говорит даже, что «ничто лучше его не отгоняет уныние»^[519].

Среди указанных отцами Церкви средств следует еще назвать рукоделие^[520]. Оно может помочь человеку избежать скуки, неустойчивости, оцепенения и сонливости, которые являются составными частями этой страсти. При помощи рукоделия можно обрести и поддержать то усердие, то постоянство в усилии и внимании, которые требуются в духовной жизни и которые уныние пытается нарушить. А главное, рукоделие есть непосредственная противоположность одной из основных форм уныния – праздности, которая является источником бесчисленных бед. Ссылаясь на учение апостола Павла, преподобный Иоанн Кассиан подробно описывает рукоделие как средство от уныния, которое он связывает преимущественно с праздностью. «Святой апостол, как истинный и духовный врач, видя, что эта болезнь, происходящая от духа уныния, и в его время распространялась, или Святым Духом предвидя, что возникнет и между монахами, спешит предупредить ее спасительным врачевством своих заповедей. Ибо пиша к Фессалоникийцам и сначала, как искуснейший и совершенный какой-нибудь врач, врачуя немощь недугующих ласковым, мягким словом, начиная с любви и похваляя их с этой стороны, пока смертельная рана, обвязанная мягчительным лекарством, оставив опухоль негодования, удобнее будет сносить острые лекарства, говорит…»^[521]. Подчеркнув таким образом терапевтический подход апостола, преподобный Иоанн Кассиан указывает предложенные для лечения правила: 1) усердно стараться о том, чтобы жить тихо (1 Фес 4, 11), то есть, объясняет преподобный Иоанн, «пребывая в своих кельях, не подвергайтесь беспокойству от разной молвы…»; 2) делать свое дело (1 Фес 4, 11), то есть «по своему любопытству не желайте исследовать дела мирские и испытывать поступки разных лиц, старайтесь употреблять ваши труды к исправлению себя или для упражнения в добродетелях, а не на порицание братии»; 3) и работать своими собственными руками, как мы заповедали вам (1 Фес 4, 11). Затем преподобный Иоанн Кассиан напоминает и изъясняет^[522] пример, который апостол Павел во Втором послании к Фессалоникийцам приводит по поводу своего поведения: вы сами знаете, как должны вы подражать нам; ибо мы не бесчинствовали у вас… но занимались трудом и работою ночь и день, чтобы не обременить кого из вас (2 Фес 3, 7–8). Напоминая затем слова апостола о тех, кто поступают бесчинно, ничего не делают, а суетятся (2 Фес 3, 11), преподобный Иоанн Кассиан замечает, что «апостол теперь спешит устранить причину стольких пороков и… опять обращается с расположением… милосердого врача и… предлагает средства к уврачеванию, говоря: Таковых увещеваем и убеждаем Господом нашим Иисусом Христом, чтобы они, работая в безмолвии, ели свой хлеб (2 Фес 3, 12). Причины таких ран, которые происходят от корня праздности, он устранил одной спасительной заповедью труда, как искуснейший врач, зная, что по истреблении главной болезни тотчас прекратятся и прочие недуги, происходящие от той болезни»^[523]. Подчеркивая терапевтическую ценность советов апостола Павла относительно рукоделия, преподобный Иоанн Кассиан указывает и на их профилактическую ценность: «Впрочем, как прозорливый и заботливый врач, апостол не только желает уврачевать раны немощных, но и здоровым также предлагает соответственные им заповеди, чтобы навсегда могло сохраняться здоровье их»^[524]. Завершая свое наставление по этому поводу, преподобный Иоанн Кассиан приводит пример аввы Павла, который, хотя он жил вдали от селений, где бы мог продавать плоды своего рукоделия, тем не менее «требовал от самого себя ежедневный урок работы». Когда же «работою целого года пещера его наполнялась, то сделанное с заботливым старанием, подложив огонь, он ежегодно сжигал». «Этим он показывал, – заключает преподобный Иоанн, – что без дела рук невозможно монаху пребывать на одном месте, ни достигнуть когда-нибудь верха совершенства, так что, хотя необходимость пропитания вовсе и не требовала этого, он делал для одного очищения сердца, собранности помыслов и постоянного пребывания в келье, или для победы и прогнания самого уныния»^[525].

Наконец, самым главным из лечебных средств против уныния является молитва^[526], ибо человек не может быть полностью освобожден от этой страсти, как только благодатью Божией, а ее нельзя получить иначе, чем испросив в молитве. Без нее действенность всех остальных средств будет неполной; именно от нее они получают всю свою силу. Поэтому борьба против страсти, сопротивление ей, испытание терпения, явление надежды, духовный плач и слезы, память о смерти, рукоделие – должны сопровождаться молитвой, которая укореняет все эти действия в Боге, так что они более не являются просто человеческими средствами.

Трудность в том, что уныние толкает человека к оставлению молитвы и мешает ему к ней прибегнуть. Необходимо, чтобы человек всеми силами сопротивлялся этому искушению и хранил молитву, если он ее еще не забросил, или возобновил ее, если она уже им утеряна. В борьбе с унынием особенно рекомендуется класть при молитве поклоны. Благодаря этому в молитве участвует и тело, которое наравне с душой страсть уныния стремится сделать онемелым. Таким образом и тело, и душа пробуждаются от летаргии. Преподобный Симеон Новый Богослов советует: «Итак, зная причину этого и откуда это нашло на тебя, скорее пойди на обычное место молитвы твоей и, припав к человеколюбивому Богу, умоляй со стенанием и слезами, с болью в сердце избавить тебя от тяжести уныния и злых помыслов; и если будешь напряженно и неотступно стучать [в дверь], вскоре дано будет тебе освобождение от этих [страстей]»^[527].

Против уныния особенно действенным образом молитвы является псалмопение^[528], а также неусыпная и внимательная сердечная молитва, как это подчеркивает блаженный Диадох Фотикийский: «Сей теплохладной и разленяющей страсти мы избежим, если в крайне тесные пределы вставим нашу мысль, держа во внимании одну память Божию; ибо только таким образом дух, востекши в свойственное ему горение, может отгнать от себя неразумное оное разленение»^[529].

Поскольку в некотором смысле уныние содержит в себе все страсти, то ни одна из них не появляется тотчас после его уничтожения. «За этим бесом уже не следует сразу другой бес, а поэтому после борения» душа наслаждается, как отмечает Евагрий, «мирным состоянием»^[530].

Помимо этого покоя, основным плодом победы над страстью уныния является «неизреченная радость»^[531], которая охватывает душу.

На примере печали и уныния ясно видно, как психический аспект включается в духовный аспект и зависит от него – как в плане этиологии болезни, так и в плане ее лечения. Но мы видим также, что духовное измерение выходит за пределы измерения психического и превосходит его.

ГЛАВА V
Особый вид безумия: юродство Христа ради

Эта глава не включена мною (Л. Н.) в электронный вариант книги.

1

См.: Еу H. Histoire de la psychiatrie // Encyclopedie medico-chirurgicale. 1955. 37005A; idem. Etudes psychiatriques. I. Paris, 1952; Pilicier Y. Histoire de la psychiatrie. Paris, 1971; Alexander F. G., Selesnick S. T. Histoire de la psychiatrie. Paris, 1972.